Наконец-то книга дослушана. Впечатлений уйма, излагать их буду наверняка сумбурно.

Слушала параллельно с чтением Кинга, ощущая странное сродство Роланда Дешейна и компании с семьей Джоудов.

По-хорошему завидую Стейнбеку: так легко и будто играючи переводить авторское (и читательское) видение с грандиозного на малое, переключать внимание с глобальных проблем экономики на такие обыденные и сперва незначительные перемены в судьбах и настроениях людей...

Замечательно, выпукло, до последнего штриха достоверно изображены скитания семей фермеров, согнанных с земли на заре научно-технической революции. Блудные сыновья с надеждой возвращаются под отчий кров. Бродячие проповедники привычно призывают «благодать» на головы нечестивой паствы и крестят ее в придорожной канаве. Старые фермеры чудят и грубо веселятся, не подозревая, что скоро их жизнь изменится сразу и навсегда. Тракторы начинают распахивать чужую землю — а заодно чью-то семейную историю, чьи-то воспоминания и годы безмятежного существования.

В гаражах идет бойкая торговля подержанными машинами — продавцы чуют выгоду и держат нос по ветру. В придорожных забегаловках все так же варят кофе и под незатейливые шуточки шоферов подают банановые пироги. Благополучные дельцы со своими половинами следуют на отдых в Калифорнию, мимоходом обливая презрением случайные бистро.

А к федеральному шоссе № 66 стекаются беженцы в отчаянных поисках работы. Им еще предстоит лицом к лицу встретиться с самыми сильными, потаенными своими страхами: утратой корней, смертью, расставанием с дорогими людьми, обнищанием, лишением человеческого достоинства, наконец, распадом семьи. Еще не раз и не два вспомнят они навсегда потерянную тихую пристань, где с каждой мелочью связаны саги целых поколений.

Но при всем при том, как бы ни были Джоуды растеряны, загнаны и угнетены, себе они не изменяют. И остаются людьми — в меру своих сил и разумения. Хочется верить, что пусть не через год и даже не через два, пусть не у всех, но хоть у кого-то из них дела пойдут на лад.

Замечание на полях: в 1939 году роман как художественная книга удостоен Пулитцеровской премии. Ровно через 75 лет ту же награду в той же самой номинации получит «Щегол» Донны Тартт. Измельчали нынче премии.

Объясню оценку.

Маленькой я открыла для себя дикую, веселую и прекрасную «Книгу джунглей». Я боялась за Маугли в первой истории, росла и взрослела вместе с ним, чтобы в последней новелле уйти к людям.

И что же я прочла в этом, так сказать, продолжении?

Да, превыше Маугли в джунглях зверя нет, но и он поклоняется великой английской короне и представителю ее! Раболепствует перед скучающим лесным чиновником и охотно идет работать лесником «только к этому сахибу». Тот, «совершенно один» в лесу, несмотря на толпу прислуги, не знает, чем себя занять, и лениво думает, что необычный мальчик «был бы неплохим развлечением». Больше всего веселят меня потаенные мысли «сахиба». Он не охотится на животных, но не держит собак, потому что «те отпугивают дичь». Неукротимый сорванец каноничного цикла о Маугли предстает в его мыслях ангелом в неуместном белом веночке и набедренной повязке, готовый к услугам по первому знаку. И с чего это дикарь «дал себя приручить» Гисборну? Чем тот заслужил такую преданность с последующими фокусами? Тем, что днями не слезал с седла? Грудой побрякушек на камине? Тем, что поговорил «с этой странной зверушкой» как с человеком? Или все объяснялось незримым сиянием все той же английской короны?

Надеюсь, что дело было все же в дочке слуги.

Я разочарована окончанием и хотела бы его развидеть.

Три романа цикла за плечами, пора отписаться хотя бы о последнем.

Рада, что Роулинг решилась отойти от своего амплуа сказочницы и создать другого героя, в более реалистическом жанре. Мне очень импонируют афганец-отставник, неспешно ковыляющий по Лондону и окрестностям, его напарница, которая идеально дополняет шефа, их знакомцы и спутники жизни, которые разнообразят существование героев за пределами офиса. Мне нравятся панорамы столиц Туманного Альбиона и захолустных городков, куда их приводят ниточки очередного расследования. Очень здорово было встретить в тексте прямые отсылки к Дойлу («Подрядчик из Норвуда»), Агате Кристи, а также моему любимому Дику Френсису («Отражение»). Читала и кайфовала.

Детектив средних лет и его ловкая помощница продолжают работать бок о бок, понемногу преодолевая типичную английскую сдержанность, раскрывая друг другу душу, переоценивая тех, кто сейчас находится рядом с ними.

И, когда неспешное течение дней, заполненных слежкой и рутинными хлопотами, прерывают страшные, трагические события, это парадоксальным образом дает и Страйку, и Робин передышку. Они получают возможность остановиться и поразмыслить над тем, чего на самом деле хотят от жизни, как и почему следует поступить со сведениями, которые вдруг попали в руки.

Кроме приличной интриги, закрученной сразу в нескольких направлениях (последнее стало для меня сюрпризом), отдельно доставил призыв Роулинг к женщинам постоянно бдить – как на темной улице, так и в знакомой компании. Как среди чужих людей, как и в собственной семье. Особенно ценен он своей пугающей наглядностью, данной через «точки зрения» насильников, убийц и пострадавших.

Разделяю чувства тех, кто ничего не понял из финала. Герои уже явно друг к другу неровно дышат, но успешно это скрывают. Кстати, думаю, Страйку давно пора завязывать с мыслями о Шарлотте. У него ничего с ней не получится хотя бы потому, что та слишком напоминает его мать. Просто классом повыше.

Самый сильный роман цикла из прочитанных, жду продолжения и надеюсь на лучшее.

Итак, роман дочитан, впечатлений уйма. Как минимум любопытно было погрузиться в проблемы американского общества и тамошней судебной системы на рубеже 80-х годов ХХ века. Безусловное мастерство писателя — в том, что главному герою, трусоватому и самонадеянному «нью-йоркеру» Мак-Кою, уже к середине книги начинаешь сочувствовать и желать выбраться из жуткой передряги, в которую он сам себя загнал. В то время как неплохой, в сущности, обвинитель Ларри Крамер чем дальше, тем больше вызывает отторжение.

Том Вулф намеренно использует языковые средства, дающие читателю настолько полное и объемное изображение происходящих событий, что их прямо-таки осязаешь всеми пятью органами чувств. Эта его манера несколько раздражала в «Голосе крови», но здесь скорее понравилась. Не забыта и традиция Генри Джеймса — строить несколько линий повествования на сравнении английского и американского менталитетов (особенно умиляет «точка зрения» выходца «болтливых классов» Фэллоу: его похмельные стенания насчет невозможных американских быта и рабочих условий очень достоверны и дико смешны). Вообще говоря, с англичанами Вулф особенно не церемонится. Взяв на вооружение сарказм с иронией, главные козыри этой нации, он щедрыми мазками выписывает ее пороки: пьянство, невоздержанность на язык, скаредность, лицемерие и снобизм вкупе со снисходительно-презрительным отношением к уроженцам Америки. Впрочем, перемывая в своем кругу косточки американским знакомым, «родовитые и воспитанные» британцы совсем не прочь поживиться за их счет. Блистательно, со знанием мельчайших классовых заморочек проработанные эпизоды с участием англичан, мечтающих покорить Нью-Йорк, поражают воображение и заставляют то и дело ехидно ухмыляться. При всем при том автор вместе с героями невольно перед ними преклоняются. Трагический образ старого поэта на скучном фешенебельном обеде — один из самых сильных в романе.

Чуть добродушней и куда охотней Вулф отзывается об ирландцах. Страницы «Костров...» заселены ими так густо, а сами они составляют такой резкий контраст с редкими потомками южных плантаторов и бессчетной, а оттого по большей части безликой (да простит меня Преподобный Бэкон) черной толпой, что не поддаться их обаянию невозможно. Поневоле проникаешься уважением к их твердости, легкой безбашенности, упорству и отваге. Берни Фицгиббон, Марти, Томми Киллиан и неистовый драчун Эд Куигли — настолько яркие личности, что влет заслоняют как смехотворного чинушу Эйба Вейсса, который ради голосов избирателей готов отречься не только от истины, но даже от собственного имени, так и мэра, крайне озабоченного своим положением в глазах все того же электората. Что уж говорить о десятке-другом «Властителей Вселенной» с Уолл-стрит, безвольных винтиках финансового мира, похороненных на пятидесятом этаже среди холодной псевдоанглийской роскоши.

Лично мне было куда интересней слоняться с ирландцами по задворкам уголовной реальности, чем толочься в помпезных приемных чиновников, наблюдать пустоватое веселье модных светских выходов или странные сборища скандалистов и прессы в попытках раздуть шумиху посильнее.

И еще один весомый «плюс» писателю: несмотря на обстоятельность изложения, жизнь на улицах воссозданного им Нью-Йорка бьет ключом. Из мелких искр возгораются пожары, которые потом не в силах затушить те, кто их, собственно, разжег. И лишь от тебя зависит, сможешь ли ты жить дальше с душой, опаленной по твоей небрежности.

Замечательное произведение. И спасибо Кингу за очередную рекомендацию. Все-таки чаще мне нравятся книги, которые он походя рекламирует в своих.

На первый взгляд — типичная страшилка. И все же не совсем. Ужасно понравилось, как еще очень молодой Брэдбери сумел заставить меня сопереживать главному герою. Джек Дюффало — противоречивая и довольно жалкая натура. Он одинок, подавлен снобизмом и холодностью родственничков, отчаянно стосковался по семейному теплу и вниманию. Он так очевидно нуждается в душевной близости, что готов даже выдумать ее.

Сотворенное им закономерно. Как-то за семейным ужином Джек просто понял: его желаниям не суждено сбыться. А ведь в них нет ничего постыдного, более того, это базовые потребности любого человека. Самообман и мечты о том, чтобы все рассосалось как-нибудь само собой, сменяются мертвой тишиной, где раскаяние поглощает страх. Мороз по коже читателя — и слезы на глазах.

Какой же Брэдбери многогранный.

Скрупулезно выписанная история осколков интеллигентной ленинградской семьи, вывезенных из блокады в далекий и чуждый Ташкент. Становление большого художника – через трения с матерью, которую жизнь превратила в монстра, трогательную любовь к непутевому приемному папаше (нет, это не описка – неизвестно, кто из них для кого более приемыш), первые, но уже не детские несправедливости, жизненные перипетии, воспоминания и озарения.

Выразительный и трагический Стасик, приличный мальчик Леня, слишком цивильный для того, чтобы воспринимать его всерьез, основательный Дитер. Многослойность и многоплановость повествования, яркие второстепенные действующие лица – все это по-прежнему имеется в наличии, волнует душу и потрясает воображение.

И все же финал подкачал. Он слишком «голливуден» и предсказуем.

Считаю, что это лучший роман Дины. Замороченные кукольники в декорациях пред- и послевоенного Львова, относительно современных Праги, Берлина, Самары и Сахалина, средневековая легенда о Петрушке, плавно вытекающая из другой – о Големе бен Бецалеля (до этого лишь в романе Густава Майринка случалось читать о нем). Выбор между любовью к женщине и делом всей своей жизни. Борьба с гениальным, но зловещим творением за право быть единственной и настоящей – до клиники, до последней крови.

Бесспорно, проза Рубиной очень хороша. Страницы о Второй мировой – одна из самых стоящих вещей в ее книгах. Но все же от количества пафоса и постоянно подчеркиваемой богоизбранности семитов немного устаешь. Довольно много для души, но иногда – переизбыток эмоций. Хотя, справедливости ради, книжек, где герои способны так беззаветно любить, в русскоязычной прозе сейчас мало.

Шумиха вокруг ее имени случилась как-то внезапно и мимо меня (впрочем, как обычно). Роман «Почерк Леонардо» подвернулся случайно, в период острой ментальной жажды, когда было все равно, что читать. История жизни одаренной девочки-космополита, рассказанная тремя разными людьми, из разных стран и времен, заворожила. Здесь хватало грязи с «бытовухой», мракобесия и косности. Здесь правили бал сказочки о Вольфе Мессинге и сплетни — как основной сюжетообразующий момент; обязательные приличные семитские девочки (ну и мальчики, куда ж без них), по ходу действия выбивающиеся в люди; смешное «паточное» письмо некоего агента ЦРУ с претензией на литературщину и религиозные «иерусалимские» мотивы, уводящие куда-то за грань романа.

Но при всем при том в книге я увидела жизнь, изменчивую и разнообразную. Сквозной зеркальный коридор как важная часть повествования, «завязанная» на одной из многих способностей главной героини. Полное погружение в миры – «большой музыки», цирка и отчасти каскадерский. Течение времени, позволяющее перемотать жизни героев назад и рассмотреть с неожиданных сторон. Свет, прямой и отраженный, на протяжении всей книги. Потрясающе достоверные характеры – даже у персонажей второго, третьего, десятого планов. Да, это куда ближе к Прозе, как я ее понимаю. Думаю, когда-нибудь я перечитаю эту книгу.

Последней книгой Дины, прочитанной на данный момент, стала «Белая голубка Кордовы». Темка художников уже слегка поднадоела, поэтому гениальный копиист, наводнивший международный рынок почти совершенными подделками, был воспринят мною скептически. Притягательный для любой (в памяти воскрес «довольно красивый» Микаэль Блумквист из трилогии «Миллениум», смущенно хмыкнул и ретировался обратно), смелый, даже нахальный в отношениях не только с людьми, но и собственной судьбой главный герой. Богатейшие виды окрестностей Иерусалима (впрочем, уже знакомого по «Синдрому Петрушки»), Винница, блокадный Питер, цветущая Испания – Лос-Анхелес де Сан Рафаэль, Толедо. Семейные тайны, задворки балетного и художественного миров, скоротечные, какие-то подростковые амуры главного героя (и его предков). Как всегда, прекрасный язык. Но…

Довольно-таки неправдоподобное сказание о двух братьях и кубке, заставляющее «дона Саккариаса» метаться по земному шару, и «клюквенные» откровения его приятеля-искусствоведа о схронах Ватикана, кажущиеся особенно неправдоподобными оттого, что изрекает их убитый горем, практически бредящий человек. И очень, ну просто невозможно беспомощная для писателя такого дарования сцена побега не-пойми-от-кого в финале. Когда баламута приканчивают (опять же, не пойми кто), испытываешь едва ли не облегчение, оттого что эта многокрасочная и поэтичная жвачка наконец завершилась.

Просто захватило дух: дикие и живописные виды, энергия и бескомпромиссность героев, смешные и страшные жизненные истории. А главное – какой-то новый тип достоверности. Тот самый «книжный 3D», когда отпечатанные типографским способом значки приобретают силу заклинаний, перенося тебя в иную реальность – настолько, что ее прямо-таки ощущаешь кожей. Неделя жизни там, в XVIII веке, среди сплавщиков, беглых преступников, остатков местных племен, крестьян и прочего мимохожего люда. Среди взаимных предрассудков бар и крепостных, среди темных суеверий, вдруг оборачивающихся самой что ни на есть всамделишной стороной.

«Знаешь, вот я когда читаю Акунина, то восхищаюсь его способностью закручивать интриги в самых разных эпохах и странах, но всегда вижу за спинами действующих лиц раскрашенный задник. Когда Иванова – погружаюсь в созданный мир, просто дышу им и верю каждому слову». С этой сбивчивой речью роман был отдан на ознакомление моему редактору, даме с крайне взыскательным литературным вкусом. Примечательно, что, прочитав книгу, она со мной согласилась. Такое бывало нечасто.

Роман ценен своей неоднозначностью. И тем, что его главный герой – человек действия. В отличие от князя Михаила из «Сердца Пармы», Осташа не позволил истории увести себя от света и погубить.

Одна из немногих относительно счастливых развязок у Иванова и просто крепко сколоченный детективно-приключенческо-мистический сюжет. Да что там, люблю я его.

Все-таки многое зависит от предубеждения.

Лет с 10 тому мне попались на глаза две коротких рецензии. Одна была приурочена к выходу фильма «Правила секса», вторая рассказывала представителям «поколения Пепси» о романе «Американский психопат». И если фильм я посмотрела, то содержание книги тогда отпугнуло. Уж не знаю, чем — я не чуралась романов о серийных убийцах.

«Лунный парк» мне подарили. Негодуя на качество перевода, я тем не менее проглотила его за несколько предновогодних дней. И склонна согласиться с Норманом Мейлером: Эллис очень талантлив. До сих пор.

Он ведет историю коротко и ясно, рисуя нелепые, жуткие, пронзительные картинки красками, густо замешанными на мраке, бессилии, одиночестве и душевной боли, кое-как заглушенной барбитуратами. Добавляя в описание морального падения тут мазок злой иронии, там — нотку ностальгии, отчего знакомые и местами общие для американской литературы мотивы обретают фирменное «эллисовское» звучание. Все то, что заявлено писателем о романе на первых 50 страницах — и даже сверх того. Все, что я хотела бы прочесть и безуспешно искала в «Щегле» Донны Тартт. Честность, сумрачность и нерв — несмотря на все разнообразие художественных приемов и вымысла, которым Б.И. Эллис щедро приправил якобы свою жизнь «гламурного подонка» в возрасте.

О чем эта книга? О замкнутой на себе творческой личности, совершенно не способной повзрослеть? О кошмарах, навеянных обилием допинга и обманчиво благополучным прошлым? О том, что даже не лишенные интеллекта женщины по прошествии лет не умеют трезво оценивать объект былой любви? О писателе, который, начав создавать иную реальность и заселять ее вполне жизнеспособными чудовищами, не может контролировать этот процесс и пугается до полусмерти, воочию увидев дело рук своих? И об этом тоже. Но мне показалось, что прежде всего Брет Истон Эллис пытался поделиться с нами своим видением войны и неразрывной связи поколений, неспособности понять и принять, душевных травм, через время непоправимо коверкающих жизнь, — и тем, что невозможно изменить человека, причиняя ему добро. Если он твердо намерен сорваться в пропасть, не стоит cилком удерживать его на краю. Лучше и честнее пойти дальше, оставив того лелеять кровавые и сладкие грезы у его личного «трона скорби».

Читаешь в приложении, что легенда была собрана Кристофером Толкином из множества черновиков и глав ранних книг, и не веришь. Настолько цельное, мощное и достоверное произведение получилось! Все ружья стреляют, все герои действуют сообразно характерам и обстоятельствам, каждый необдуманный поступок влечет за собой цепь роковых событий... И каждая строка проникает прямо в душу. Давно мы не виделись с Толкином, пожалуй, лет семь, после прочтения «Сильмариллиона». Было здорово скоротать несколько вечеров в том Средиземье, где воплотились далеко не все предания Эпох, а многие события, давно свершенные в том же «Властелине Колец», еще только предсказаны. В суровом и частенько жестоком Средиземье времен Древних Дней.

Да славятся Хурин Стойкий и жена его Морвен Эледвен, их злосчастные дети — Турин и Ниэнор, их родня — Хуор, Туор и Берен Однорукий. Эльфийские владыки Тингол и Мелиан, Белег Куталион, Маблунг, Ородрет, Гилдор и дева Финдуилас! Не будут забыты и Садор Лабадал, и Брандир, и Аэрин, дочь Индора. И, разумеется, Моргот и Глаурунг, Малые гномы Мим и сын его Ибун, ибо без их деяний волшебной и страшной истории просто не получилось бы.

Узнать ее было — будто напиться ледяной родниковой воды. Воистину, Профессор смог отчасти осуществить свой замысел — создать «нечто холодное и ясное, что дышит нашим «воздухом» (климат и почва северо-запада, под коими я разумею Британию и ближайшие к ней области Европы, не Италию и не Элладу, и уж конечно, не Восток)». Оно и впрямь обладает «той волшебной, неуловимой красотой, которую некоторые называют кельтской». И огромное спасибо мистеру Толкину за то, что столько лет отдал он этому миру.

Прекрасный образчик «романа без героя». Сразу видно, что писатель привык не только складывать буковки, но и рисовать — как словами, так и письменными принадлежностями. Журналист все-таки. Его наброски на глазах обретают объем и наполняются жизнью, стремясь рассказать нам о ней. Очень понравились как задумка, так и ее воплощение. К примеру, работа с сюжетом и практически всеми предметами, которые фигурируют в повествовании.

Как элегантно и непринужденно герои Теккерея получают по заслугам! Всю жизнь пренебрегающий возлюбленной погибнет от пули в сердце, не успев изменить; спровадивший на тот свет скверным обращением супругу по иронии судьбы будет угасать в тех же покоях, где до того умирала она; пронырливая и жадная до сплетен ханжа в результате интриг о наследстве станет еще бедней, чем была. Декларирующая свободу взглядов и сословий пожилая дама спасует перед лицом мезальянса родни, чтобы в итоге быть прирученной незлобивым существом, прямо-таки живым воплощением всего, что прежде высмеивала. Весьма посредственный оратор и дипломат изменит своей показной добродетели, но жизнь, посулив желанный титул, в последний момент обманет его, разрушив все воздушные замки. Обязанный всем своему благодетелю заносчивый богач не скажет ему и двух добрых слов, когда тот разорится, зато со злорадством будет швырять подачки, но умрет, не будучи и вполовину так любим родными, как его злосчастный приятель. Кокетливый, тщеславный и несчастный набоб, раз ускользнув из цепких лапок авантюристки, снова попадется ей на пути — и уж тогда она не упустит своего. Светский жуир и язва, не привыкший к возражениям обманутых мужей, получит «сдачу» собственным подарком, а его предмет обожания, хотя и обретет вожделенный капиталец, навсегда потеряет доброе имя и покой.

Внимательный и насмешливый автор, Уильям Мейкпис с блеском использует в своей истории любой пустяк: драгунскую сигару, оброненную шаль, подаренный корыстным поклонником букет, ведерко с углем, любовную записку или даже старый джонсоновский словарь — пригодный как для метания из окошка экипажа, так и составления картеля.

Замечательный роман, в котором практически нет одномерных и однозначно положительных героев. Где каждый несовершенен, именно этим ценен и раскрывается по-своему. Где я сопереживала и симпатизировала почти каждому персонажу в его безуспешной погоне за удачей на Ярмарке Тщеславия, среди тысяч других соискателей.

Жаль, искренне жаль, что Теккерей не попался мне раньше.

Занимательно, спасибо. Я вообще, бывает, почитываю материалы Олди для «молодых» и «начинающих». Но в данном случае склоняюсь скорее к их оппонентам.

Почему? При всем моем уважении к Олди, их (и не только) романы на литературном уровне — отнюдь не произведения Баха. :)

Это было третье произведение Питера Сойера Бигля, прочитанное мной. И сперва казалось, что сдержанная печаль неизбежно меняющегося мира захлестнет и героев, и меня. (Наверное, в этом была виновата еще группа Das Ich, под чью музыку я читала.) Но затем выяснилось, что Питер не чужд добродушного подтрунивания над основными законами сказки, а также любит рвать шаблоны. И все-таки главное, за что я люблю эту вещь, — прекрасная метафора творчества, любого, явленная через незадачливого мага Шмендрика.

Поразительно. Первый случай, когда я оценила произведение, не дочитав. У меня «Террор» пошел на ура, потому что, во-первых, на момент ознакомления с романом я ничего не знала об экспедиции Франклина (хотя в свое время с интересом читала о полярных путешествиях Всеволода Васнецова и поисках капитанов Каверина), и, во-вторых, понимала, что, несмотря на реальную основу повествования, передо мной – художественный вымысел чистой воды.

К тому же чтение книги пришлось на довольно-таки мрачные дни моей жизни. Холодный дом, завывание ветра в стенах больницы, где приходилось подолгу зависать, нарушение всех текущих планов внесли свою лепту в восприятие романа, и без того атмосферного донельзя. В таких обстоятельствах невозможно не проникнуться трудностями героев. Моим фаворитом стал Крозье – с первой же реплики, чопорной, но не лишенной зависти: «… все это наверняка сыграло роль огня, на который летит порхающим мотыльком такой безнадежный молодой романтик, как лейтенант Джон Ирвинг».

Я люблю читать об английских военных, но еще больше – об ирландцах, которые выбились в люди, несмотря на негласный общественный остракизм, особенно непримиримый тогда, в начале 19 века. Мне были близки пессимизм, проницательность и затаенная черная меланхолия Крозье – больше изначального энтузиазма и благородства Гудсера, легкомыслия и порядочности Ирвинга, жизнелюбия и житейской мудрости Блэнки, тяги к познанию и надежности Пеглара, несомненного ума и утонченности Бридженса. Я знала: если даже Френсису Родону Мойре суждено погибнуть, «голубое пламя упрямства» не погаснет в нем до самого смертного часа.

Еще меня очень порадовали введение в повествование писателей и ученых – Мелвилла, Дарвина, замечательное цитирование По в сцене Второго Венецианского карнавала и проповеди Крозье, почерпнутые из «Левиафана» Гоббса.

Ближе к концу, когда в роман через явь и сны проникли легенды Настоящих Людей, а прозванное «Террором» белое чудовище потихоньку обретало истинные имя, землю и предназначение, я поймала себя на том, что вспоминаю ледяные миры Урсулы Ле Гуин и ламию в снегах Алексея Иванова. Не без причин, конечно… Хотя не буду спойлерить.

Думаю, мое первое знакомство с Симмонсом удалось. Догматичность командования Франклина и вечный бич всех англичан — боязнь потерять лицо — закономерно привели экспедицию на край гибели, позволив автору как можно полнее раскрыть личность каждого мало-мальски важного персонажа. Зверь во льдах, на мой взгляд, оказался вполне на месте, осуждаемое многими наличие героев с проблемной ориентацией (а также некоторая озабоченность других) были вполне обусловлены предлагаемыми обстоятельствами, а элементы эскимосского эпоса органично влились в повествование.

Да, есть огрехи перевода (например, обидное «кто-то ходил по кругу вокруг них»), есть повторы автора, считающего своим долгом каждую сотню страниц подбивать итоги жизням команд обоих кораблей. Но на фоне общей картины они несущественны.

Редкая гармония замысла и его воплощения, очевидный талант писателя и скрупулезная работа с источниками — в общем, все то, что я люблю, в одной книге. Возьму автора на заметку и рекомендую всем, кто еще не читал.

Когда-то в процессе чтения мной была переписана большая часть этой книги – с полным разбором ее недостатков («киноляпы», нескладухи по датам, смешные места в переводе вроде «а то была бы ржачка, когда б Арнольд Нильсен заявился домой на Рёст с зонтиком», ломающие просто кристальную, звенящую тональность строки). Но все это действительно мелочи перед масштабной картиной жизни маленькой норвежской семьи, написанной Кристенсеном. Одна из лучших книг, прочитанных мной за последние три года, полная намеков и недоговоренностей, которые я разгадываю до сих пор. Сумрачная и печальная, вся пронизанная северным ветром и безумными прожектами, временами по интонации до боли напоминающая Брэдбери, но при этом самобытная, живая и ни на что не похожая. История, перед которой бледнеют и меркнут все эпитеты, которые я могу здесь написать. Поверьте: лучше прочесть ее.

Очень жаль, что не все знают американскую идиому — название рассказа. Но котики, как обычно, начинают и выигрывают.

Еще одна книга-головоломка, ошеломительный калейдоскоп, сработанный Чаком из случайных замечаний приятелей, подслушанных среди коллег идей, собранных окольными путями небанальных историй, потаенных страхов, мыслей и надежд.

Безумная нарезка из кадров, значений и смыслов, которые читателю предстоит сделать цельной картинкой. Причем при всякой попытке всмотреться пристальней она будет меняться, дробиться, рассыпаться на части, снова складываться, переворачивая повествование с ног на голову и добавляя неожиданные детальки в пазл твоего мироздания.

Имя Паланика было на слуху после выхода “Fight Club” . Понятен восторг Брэда Питта по поводу «самой охренительной роли во всей его гребаной карьере», как изящно выразился он при встрече с автором. Отдельного респекта заслуживают сценаристы, слившие из исходной версии немало «воды» безо всякого ущерба для идеи. Конечно, после шедеврального фильма Финчера роман показался мне похуже.

Если бы не прочитанная до “FC” «Колыбельная», признанная годной, хотя и какой-то незавершенной, тем ноябрьским вечером тонкая книжица с кричащей об «альтернативности» обложкой могла бы остаться на полке. Но воображаемый фотограф заходился в крике: «Покажи мне апатию, детка! Покажи равнодушие, которое ты испытываешь ко всей этой мышиной возне. Покажи, что тебе наплевать». Мои глаза встретились с глазами в осколках зеркала – и покупка состоялась. Кто же мог знать, что я держу в руках, возможно, лучшее из написанного Чаком?

Открывшееся мне действо поражало ненатуральной, целлулоидной показушностью. Невеста на ступеньках шикарного дома, вместо кипельно-белых кружев облаченная в золу и обручи от кринолина, со спаленными вчистую волосами, размазанной по физиономии косметикой и здоровенной винтовкой в трясущихся от ярости руках? Ну допустим.

Распростертое на полу, предположительно женское, тело в костюмчике «от Боба Маки», щедро политом кровью? Ну ок, видали мы сцены и похлеще.

Настойчивый вопрос “Do you love me?”, адресованный склонившейся над телом особе, обернутой вуалями, как жена арабского шейха, и больше напоминающей манекен из витрины, чем реального человека. Она медлит. Вопрос повторяется – просительным, почти умоляющим тоном. Почему она не отвечает? Не хочет… не может?

Так. А это уже интересно.

Страницы полетели с бешеной скоростью, воруя время и сон. Такой Паланик был мне в новинку.

Сейчас уже заметны некоторые черты, роднящие «Невидимок» с романом Петросян: резкие, внезапные переносы в прошлое, смена имен в пути (в отличие от Мариам, Чак милостиво дозволяет вконец офигевшему читателю узнать, как все-таки звали участников драмы), кое-как спрятанные от мира телесные и душевные изъяны, «колесно»-спиртовой допинг, нарастающая с каждым шагом шизофреничность происходящего на фоне дикого страха перед будущим. Сестры с детства приучаются ненавидеть братьев. Несчастный случай навсегда вырывает тебя из нормальной жизни – ты даже не пытаешься приспособиться к новому существованию, уходя в свой собственный выморочный мир. Родители под разными предлогами отрекаются от тебя, не оставляя ни шанса сбежать от монстра, притаившегося внутри каждого из нас и терпеливо ждущего встречи.

Но у Паланика определенно не могли получиться чудаковатые, довольно безобидные сектанты, художники-мизантропы, боящиеся, но втайне мечтающие соприкоснуться с Настоящим, и альтруисты, во что бы то ни стало желающие исправить чужие ошибки.

В его больной фантазии «на выходе» оказались самовлюбленные фрики, категорически не приемлющие одиночества. С легкостью переступив черту, отделяющую от «нормальности», они прошли «точку невозврата» в своем стремлении представлять собой хоть что-то. Стали слишком свободными, доведя до абсурда естественную для человеческой личности потребность в самореализации. Избыток свободы – настоящий кошмар для отщепенцев «общества потребления», воспитанных на почитании его сомнительных ценностей. И потому они ищут – тех, к кому можно прибиться. Немногих, способных понять их – со всеми вывертами психики-соматики, тотальным дизордером в пространстве, недоумением в перманентно затуманенном и бездумном взгляде почти-что-кукольных глаз. Тех, кто способен терпеть их рядом с собой, заполняя сосущую пустоту бытия.

Смешная, невыразимо вульгарная деваха, безропотно сносящая капризы, всегда неуклюжая в сравнении с твоими близкими к идеалу параметрами; компашка трансвеститов, одержимых мечтой о «живой Катти Кэти»; двое некогда похожих друг на друга людей, выуживающих тебя из багажника где-то на задворках реальности... Какая, к черту, разница, кто и с какой целью использует тебя – и кого используешь ты? Самое главное – в том, что ты больше не один в большом и пугающем мире, где подобным тебе просто нет места. В нем семья стоит меньше пузырька с вероналом, у тебя нет причин верить окружающим, все не то, каким кажется с виду, и миру наплевать, насколько глубоко ты увяз в муках самоопределения. В нем напрасны попытки бежать от себя, прикрываясь чужим лицом: как бы глобально ты ни менялся внешне, внутренние проблемы по-прежнему при тебе, сковывая и разъедая душу недосказанностью. Бесцельно раскатывая по стране, чтобы просто не сдохнуть со скуки, присваивая наркоту, наводя гламур и медленно травя кого-то своими «колесами», трудновато достичь просветления.

Дорожная разметка давно стала привычным элементом пейзажа. Тебе до трясучки обрыдли и путь твой, и спутники. Ты продолжаешь цепляться за блядскую жизнь лишь потому, что, кажется, впервые кому-то действительно нужен. Пусть ненадолго, пусть ценой любви-ненависти – лишь бы не холодной безучастности, годы назад отраженной в оконном стекле.

Неважно, что это в любом случае закончится плохо. Неважно, что ваше общее моральное уродство растет с каждым проведенным вместе днем, и его все труднее скрывать. Главное – что в тебе пока жив (хоть и пребывает в стабильном коматозе) человек, некогда бывший тобой, не до конца побежденный твоим персональным чудовищем. Терпи незнакомые рожи вокруг ради проблесков настоящего чувства в лице тех, кого с таким трудом обрел заново. Вставай под перекрестье прицела ради возможности полного, безговорочного раскрытия. Любовь, в каком бы виде она ни пришла, – единственное, что еще имеет значение в изломанном, спятившем мире (и это я не про инцест, если что).

Для меня книга закончилась катарсисом. Освобождением от всего, что горкой ненужного хлама скопилось в душе, мешая жить и воспринимать мир вокруг – адекватным себе. Временами покидать привычную «зону комфорта» – осознанная необходимость. Мне хотелось спасти Бренди Александр от любящих и любимых рук, но это было невозможно. Что ж, пусть так.

P.S. Как и многие другие, я храню привет с планеты принцессы – старую открытку из Спейс Нидл, заверенную отпечатком графитовых губ. В дни, когда мир давит на плечи больше обычного, я достаю ее из тайника грез и перечитываю строки, небрежно нацарапанные карандашом для глаз баклажанного цвета:

«Во мне нет ничего первоначального. Я – совместное усилие всех тех, кого я когда-то знал».

» ...В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я все же спросил.

– Они привлекают внимание, – сказал он».

Яркие кроссовки на неходячих ногах Эрика в самом деле приковывают взгляды – как стайки Фазанов, так и забредшего на «Обсуждение обуви» читателя. Но книга совсем, совсем о другом.

Спустя три месяца с момента последнего прослушивания.

После множества перечитываний – чтобы поймать и совместить как надо ускользающие и нарочно спрятанные автором фрагменты.

По прошествии времени, потраченного на осознание, что потрясающая история в который раз – для меня – окончена, и возврат невозможен.

Я все же скажу свое невесомое слово.

По-моему, эта книга интересна прежде всего тем, кто склонен рассматривать жизнь во всех ее проявлениях. Мне было как минимум любопытно прочесть ее – в порядке теста, потому что роман дает иную картину мира, позволяя взглянуть на него не одной парой глаз: глуповатых и задумчивых, внимательных и равнодушных, испуганных и мудрых, упрямых и неразумных, незрячих и вопрошающих.

История мифологична, во многом гротескна, во многом наивна. Оно и понятно: писал ее человек, далекий от литераторских кругов, правил и переписывал годами, стараясь, чтобы нравилось прежде всего ему самому. Не писать Мариам не могла, потому что когда-то в юности придумался Дом, а в нем – герои, болезненные и прекрасные существа. Порождения Дома, его добровольные узники либо изгои. Он рос, жил и развивался – и однажды пришел в этот мир. Я думаю, это здорово.

«Дом...» – книга-ребус, в которой каждый дошедший до конца найдет свое собственное решение – если получится, конечно. Отсылки ко множеству других произведений, зачастую неизвестных массовому читателю, шуточки в речи персонажей из явных и неявных «знаковых» цитат. Лично меня ужасно порадовали эпиграфы из «Охоты на Снарка», куплеты гномов из «Хоббит: Туда и обратно», абсолютно «стругацкие» интонации отдельных сцен и вневременная волшебная вязь Брэдбери – даже не в манере написания, а в ощущениях.

И меня не колышет, что в этом объемистом томике до кучи детей-инвалидов – ведь, как сказал всезнающий Шакал, «В Доме полно здоровых, у которых в бумагах значатся страшные вещи. И таких, у кого записано не то, что есть на самом деле».

Меня не напрягает и не кажется лишним появление «в кадре» большого количества девочек. Не заботят вопросы вроде: «А куда же в отсутствие девочек девалось либидо такого числа пубертатных подростков?», «С каких это фигов Слепой вдруг сошелся с Крысой?», «Почему детки, которым максимум 18, так взросло и умно выражаются?» и «Где в финале пропал Македонский?» На многие из них в книге даны ответы, частенько завуалированные, при этом не по-сказочному жизненные и честные – как и те, что хитро запрятаны в неистовом трепе Хозяина Времени.

Последняя Ночь вовсе не кажется мне провальной. Она закономерна, как любой момент Перехода, и поэтому так щемяще-грустна предощущением близкого конца.

Умиляют намеки на грядущую эпоху роликов с Ютуба («Девочка и мяч. Игра с невидимкой») – и неважно, «просто совпало» это, будучи написанным в 1997, или добавилось позже. Я все же слышу слабые отголоски «армянского радио» в перебранках воспитателей. Чую лукавство в словах Мариам, что у Сиамцев скорее клички, чем имена, и «Рекс сильно напоминает собачью» (ага, особенно если вспомнить ее латинский перевод). Посмеиваюсь с тех, кто верит, что именная кличка Р Первого, которую сам он почитал оскорблением, его настоящее имя.

Я люблю героев «Дома...» за их оголтелый максимализм и почти буддийскую мудрость. За нежелание взрослеть, за непосредственность и упрямство, дающие им силы, чтобы жить. За сказку, по собственной воле приходящую туда, где маловато надежд на нормальное, «каколюдское» существование. За то, что Мариам удалось вложить в них достаточно искреннего и настоящего, чтобы хотелось узнать, чем же все закончится.

Что еще подкупает – завораживающая напевность языка книги, даже в моментах, когда музыка как таковая действием не предусмотрена. Все равно при чтении слышишь мелодии, составленные из звуков осыпающейся штукатурки, крадущихся по темному коридору шагов и смутного шепота; ветра, бьющего в форточку – или на воле играющего сухими дубовыми листьями под радостную собачью возню; треска игрушечного костерка и глубокого предзакатного молчания; чьих-то тихих всхлипов, почти неразличимого тиканья часов и сдавленного «хохота гиены».

Немного печали: редактура и вычитка удручают. Не зря в сообществе Фантлаба полусерьезно предлагали пороть корректора по числу ошибок, пропущенных на каждой странице. Именно поэтому мне пришлось читать в Ворде, периодически отвлекаясь на правку. Но даже наличие в тексте перлов типа «...только свои мысли и свои игры, как у сидящего в животе Великана, когда слышишь бурчание, стук огромного сердца и сотрясаешься от его кашля» не способно разрушить очарование книги – обосновавшийся на ее страницах мир уже зацепил тебя, потихоньку затягивает и не торопится отпускать.

До этого у меня было так с «Невидимками» Паланика и «Впусти меня» Линдквиста. Когда переворачиваешь последнюю страницу и сразу начинаешь чтение сначала – чтобы понять все то, что, возможно, прошло мимо. И чтобы в очередной раз поразиться тому, как, черт возьми, это сделано.

После романа Петросян мир Ехо Светланы Мартынчик померк для меня. Цельное, мощное древо с детально прописанными, самобытными героями, при всей их кажущейся инфантильности – не-детьми, – против вечного «ребенка в душе» и кучки смахивающих на кого-то из кинозвезд 90-х персонажей, раскиданных по десяткам книг? Для меня выбор очевиден. Мне странно, что их вообще сравнивают и утверждают, что проза Мариам напоминает им Фрая. На мой взгляд, автор «Дома...» куда сильнее.

С того дня, как роман был представлен широкой публике, прошло более пяти лет. Когда в прошлом году слухи о нем наконец-то дошли до меня, первой реакцией на восторженные отзывы было – «ну, может, как-нибудь потом...» Но с первых же страниц «Дом...» заинтриговал и вслед за маленьким Эриком (у него, по-моему, самая идиотская из всех «приличных» кличек) отправил скитаться по своим мрачноватым коридорам, пахнущим мелом, пылью и краской из аэрозольных баллончиков. Видимо, так было нужно.

Есть книги, способные материализоваться «сами собой» – даже без участия автора. Привлекающие внимание читателя «провокационной», «скандальной», «спекулирующей» темой...

Все бы так «эпатировали» – не обманывая ожиданий.

Пусть себе привлекают. Оно того стоит.

Питер Бигль велик, и даже ляп переводчицы, которая, пропустив лишь одну букву, сделала так, что Тикат оказался более осведомлен о другом персонаже, чем задумывал автор, и легкая небрежность самого писателя, из-за чего в конце конек милдаси поменял масть с серой на черную (и это у такого внимательного перса, как Толстый Карш!), не способны изменить мое мнение на этот счет.

Вот как надо писать, блин! Автор взял типичные схемы сказок, легенд и классической фэнтези (веяло и Толкином, и Ле Гуин, и много кем еще, а заодно внезапно – Гюго) и наполнил их собственным содержанием, изменив по своему желанию.

В итоге практически все герои – не те, чем кажутся поначалу, все претерпевают и внешние, и внутренние изменения, все влияют друг на друга и таким образом задают ритм и тон происходящему. Каждый вроде бы соответствует типичному фэнтезийному типажу – и при этом в чем-то неправильный, не такой, как надо по канону. Это больше всего и цепляет.

Главный ключ к пониманию романа – конечно, данный в прологе образ спящей ткачихи, с тихой улыбкой на губах создающей прекрасный узор. Бигль, подобно ей, выплетает из слов ткань повествования – небольшой, но весьма ценный гобелен, и мелкие узелки, погрешности, неровные стежки не только не умаляют красоты узора, но придают ему достоверность и целостность.

Каждое новое лицо добавляет в узор свои черты; каждые характеристика и действие «работают» на общую картинку, предсказывая и предупреждая, что может случиться дальше.

Все персонажи прекрасны по-своему, но мои любимчики – разумеется, лис и госпожа Ньятенери. Чем больше автор их раскрывает, тем больше тайн остается с ними. Понятно, что это главное условие их существования здесь, но как же достает!

Наравне с ними по силе, конечно, идет незаметная, но упорная борьба между трактирщиком и конюхом Россетом. Чувство долга и родство крепче кровного – в противовес чудесам нового мира и чарам, зачастую опасным для самого носителя.

И песни, конечно – та, что дана эпиграфом для отвода глаз, и негласный лейтмотив романа, возникающий в самых критических моментах, колыбельная о Бирнарике-Бэй.

Эту книгу было довольно трудно и болезненно читать, несмотря на «игрушечные» местами перипетии. Но это настоящее, это маст рид, и вообще.

«А того ли ты впустил?»

Знатоки шведского с пеной у рта уверяли меня, что именно в таком ключе переводится это название. Что ж, их профессиональный взгляд не отменяет моего дилетантского видения. Просто, будь я на месте Оскара, проблемы «впускать – не впускать» для меня бы не существовало.

Третья книга, которая зацепила меня за долгое последнее время у «не-наших» авторов.

Итак, окраина Стокгольма. Серый район, монохромные дома и люди, бродящие вокруг в коконах одиночества. Даже зло здесь какое-то серое и безликое. Сложно установить его настоящий источник, да и надо ли? Ведь всем, по большому счету, пофиг. Добро? Пожалуй, оно есть, в формате «человек человеку – крыса». Иногда оно способно принимать крайние и довольно жуткие формы, но по сути это все же добро. Семья, любовь... Они как бы есть в этом обыденном, «никаком» месте. Как бы. Но их наличие не спасает тебя от рутины и отупляющей повседневности. А иногда они трансформируются. Тогда все становится еще хуже и неприглядней. Два ярких пятна в последующие месяцы расцветят это безрадостное местечко: кровь и выпавший снег. Фоном будут тени странных убийств по соседству и призрак советской подлодки на страницах газет. Большего не нужно.

Блакеберг, место действия, где травля слабого потихоньку становится доброй традицией. Где проще всегда идти по пути наименьшего сопротивления, а затем жалеть об упущенных возможностях. Где даже самые благие намерения обращаются в прах при соприкосновении с реальной жизнью. Где практически все важные действующие лица поминают Бога – как и полагается, с неизменной верой и с-большой-буквы, – а Он молчит, всего несколько раз откликаясь на мольбы мелких потенциальных уголовников.

Заявленный жанр – роман ужасов. На самом же деле «Впусти меня» – острая «социалка», по уровню затрагиваемых проблем сравнимая со «Смертью Банни Манро» Кейва. В этом Линдквист переплюнул Кинга, с которым его сравнивают. По мне – Линдквист потруёвей из-за того, что реалии несколько другие.

Кстати, об авторе. Почему-то не удивляешься, прочитав, что Юн какую-то часть жизни работал фокусником. Главные приемы иллюзиониста – отвлечь внимание и отвести читателю глаза – он с блеском применяет сам и заставляет исполнять наиболее сообразительных героев. Он автор, ему можно.

Прекрасно прописана Линдквистом атмосфера тихого, вязкого ужаса, в который поочередно погружаются и тонут утратившие бдительность, потерянные или совсем безнадежные персонажи. Ничего личного – лишь естественный отбор среди каменных джунглей. Ну и, конечно, стабильно улыбают жестко адаптированные к реальной жизни сказки Астрид Линдгрен. Мне никогда не нравилась их «паточность». Даешь Малыша без собаки и «Карлсона» из страшного сна педофила!

Сюжет вкратце (и с ошибкой) изложен в аннотации: 12-летний мальчик Оскар застенчив, над ним издеваются в школе, бла-бла-бла. Конечно, в ней нет и не может быть главного: Линдквист очень неплохо владеет словом. Описание страданий главного героя временами достигает вершин артхауса (чего явно недостает шведской экранизации с ее неспешным движением по немногим уцелевшим от романа сюжетным линиям. Об ужасной американской я скорбно помолчу). Проблемы общества также расписаны весьма выпукло и зримо: подростковый остракизм, алкоголизм, неполные семьи, обездоленные, выброшенные умирать животные, неприкаянность и бесцельные метания молодежи. Наконец, главный жупел современного западного общества – педофилия. Ее метафора в романе намеренно груба, уродлива и крайне живуча.

Сперва еще человеческий и местами человечный Хокан навевает стойкие ассоциации с еще одним литературным лузером педофильского фронта – Гумбертом Гумбертом. Все те же владение изящной словесностью на уровне профессора университета, старания «подрихтовать» с ее помощью свои грязные делишки, неодобрительное фырканье в адрес «нынешних нравов», нытье и откровенная ненависть к детям, уводящим от «папочек» их невольных жертв и палачей. Да, поначалу его жалко. Но затем от Хокана остается лишь оболочка, и одна из болезней общества предстает во всем своем безобразии.

Линдквист мастерски сбивает планку критичности в отношении второго главного персонажа, Эли, заставляя читателя через испуганное любопытство и отвращение прийти к сочувствию этой мелкой кошмарной сущности. Да что там сочувствовать – рыдать кровавыми же слезьми, оправдывая самые аморальные на первый взгляд поступки. И ведь центральная сцена воспоминаний вампира была еще урезана – надо думать, чтобы огорошенный обилием неприглядных картинок читатель как-то дотянул до финала. Правда, из-за этого акценты слегка сместились.

Многие из тех, кто таки осилил 500 с лишним страниц, возмущались, как ловко и безжалостно Эли манипулирует людьми, «выращивая» их до помощников и бросая при первой удобной возможности. Они, мол, невинные жертвы, а вампирчик – абсолютное зло. Во-первых, все эти помощнички не так уж невинны. Во-вторых, изначально жертва – именно Эли, не-человечек, вырванный из своего времени, разлученный с родителями, не способный выйти на солнечный свет и вынужденный привлекать в подельники всякую шушеру. В условиях жесткого выживания миндальничать не приходится. За несколько сотен лет у Эли сложилась своя модель поведения с гарантированным результатом, порой затрагивающая самые низменные стороны человеческой натуры. Поэтому вампирчик использует ее и в случае с Оскаром, но схема дает сбой, когда в нее ошибочно вкрадывается такая переменная, как человеческое участие. И дальше отработанные действия направлены уже не столько на то, чтобы «завербовать» послушного раба. Главная цель – насколько возможно, притянуть ровесника (умиляет, как по-детски врет вампирчик насчет своего «человеческого» возраста, набавляя себе год). Один из самых жутких, смешных и пронзительных моментов книги – попытка Эли подраться с человеком на равных.

И, конечно же, не могу обойти вниманием момент головоломок, в изобилии присутствующих на страницах, посвященных Оскару и Эли. Они многообразны. Помогают сберечь разум либо лишить всякой способности к соображению. Спасти жизнь и отнять ее.

P.S. В новелле «Пусть старые мечты умирают» Линдквист ненадолго вернулся к главным героям романа. Тоска по ушедшему детству – еще один глубинный мотив сказок Линдгрен. Стендапер и фокусник решил его по-своему.

Так и надо.

P.P.S. Я так долго бредила этим романом. Так сокрушалась об Эли. Так хотела эту книгу себе в библиотеку. Но знаете что? Если — чисто гипотетически — допустить существование чего-то подобного в реальности... Есть сущности, доверять которым нельзя. И впускать тоже. Ни под каким видом. Никакое тепло, никакое участие не смогут изменить чуждую нам природу. Которой достаточно протянуть палец, чтобы остаться без обеих рук. Возблагодарим же Господа, что мы не Оскары.

«При взгляде на него на ум мне приходила рыба фугу, или, например, мультяшный качок, или еще вот бравый полицейский, которого надули велосипедным насосом». Именно такое впечатление о романе сложилось у меня по прочтении.

Как всегда, с опозданием я приобщаюсь к бестселлеру Донны Тартт. Который оставил меня в недоумении.

Начинается все замечательно: одинокий номер в Амстердаме, намек на художественный вкус рассказчика, некое преступление, сон о маме (в памяти всплыла «Белая голубка Кордовы»)...

Меня затянуло в роман. Не смутили ни внезапная завязка первой главы, ни довольно странное явление картины, давшей роману название. Но дальше стало хуже, и намного.

Как сказал в конце самый симпатичный мне персонаж, Хоби, «... “О, мне нравится универсальность образов этой картины” или “Я люблю это полотно за то, что в нем отражены общечеловеческие ценности”». Он говорил это с улыбкой, но я могу повторить то же самое с каменной физиономией. Ибо да, в книге затронуты «глобальные» темы: терроризм, уничтожение уникальных культурных памятников, размышления о месте Америки в мире, жестокое обращение с животными, вопросы терпимости, бытовое насилие, безжалостность и метания подростков, пустота и тщетность бытия наркоманов... Но все это – как бы к слову.

Описывать Донна умеет, не спорю. Присмотримся же внимательней, кого (и что) именно.

Главный герой, Тео Декер, – бледное, беспамятное и довольно инфантильное существо, которое начинает словоблудить, едва появившись в поле зрения читателя. Сперва ты внимаешь ему с интересом, затем немного утомляешься, а с появлением в сюжете алкоголя и наркотиков начинаешь подозревать, что невменяемые монологи Тео – просто бред, который он бормочет, обдолбавшись. Большую часть романного времени Декер просто себя не помнит, а в остальную красиво страдает по маме, неловко, но старательно отжигает с друзьями-отщепенцами, грабит нелюбимых мачех, сбегает, а затем дешево эстетствует, не забывая пересыпать речь именами художников и писателей, названиями брендов и антикварных стилей, и спускает тысячи долларов на «таблетосы». Интересно, что с ним сталось бы, не попади он так удачно в «Хобарт и Блэквелл»? Был бы Тео, скажем, офисным планктоном или тем несчастным, который «штампует проездные карты, сидя в будке на платной трассе»? Но нет, такой расклад автору не интересен.

Почти сразу в процессе прослушивания книги у меня возникло чувство, что я смотрю раскрученный голливудский фильм. Режиссер – по меньшей мере Финчер, исполнитель главной роли – масштаба Ди Каприо. Дорогие декорации, качественная пленка, звук «Долби Сурраунд». И вроде все на месте: драма, оказавшая воздействие (разрушительное, подчеркивает Тартт) на личность героя, тайна, пронизывающая его жизнь, некий культурный багаж, одиночество, невзаимные чувства... Наркозависимость, наконец. Но... «Картинка» на уровне, а вот содержание подкачало.

Чтобы из всего перечисленного получилась непростая история в духе Каннингема, героям Тартт не хватило честности, да и душевности тоже. До шокирующих, неприглядных, но цепляющих текстов Уильяма Берроуза Донне тоже как до Луны. Ее герой – не битник, а филистер в худшем смысле этого слова. Часто в романе разные люди (и он сам) говорят о незаурядном уме и способностях Тео, но из текста вовсе этого не следует.

При этом я не могу сказать, что герои прописаны плохо. Мне понравились швейцар Золотко и его коллеги, Велтон Блэквелл и Хобарт, Пиппа. Впечатляют взаимоотношения и достоверность семейства Барбур. Ужасает разухабистая захудалость квартиры в Вегасе, куда вместе с папашей попал главный герой. Мне пришелся по душе господин Павликовский – со всей его «русской» стереотипностью и наглым враньем, с воровскими ухватками, но искренним желанием защитить Тео – даже ценой собственной тощей шкурки. Только поэтому я ставлю книге то, что ставлю. Не слышу я ее тихого шепотка: «Эй, ты, малый, да-да, ты. Я твоя, я была создана для тебя». Возможно, потому, что мне совершенно не близок такой взгляд на жизнь, как у Тео: «Мы не можем выбирать, чего нам хочется, а чего – нет». Он позволяет слишком уж многое списать и оправдать. А этот милый мальчик, на минуточку, едва не лишил доброго имени тех, кто проявил к Тео участие. Это, согласитесь, посерьезней, чем таскать мелочь из чужих квартир.

Что ж, с почином меня.

Итак, первый том цикла прочитан.

Из достоинств: отлично выдержанная атмосфера средневековья, любопытное фантастическое допущение, неплохо прописанные типажи, весьма интересная личность рассказчика. Правда, мастер Маддердин горазд повторяться, цитируя Писание, и в целом восхищения не вызывает. Быть фанатиком — та еще участь, пусть даже твой мир таков, что иначе выжить в нем не получится.

Во вселенной Пекары хочется оказаться проездом, не погружаясь слишком сильно. Причем автор не заостряет внимание на должностных обязанностях инквизиторов и подручных, а картинка все равно пугает — абсолютной убежденностью Маддердина в своей правоте и очень наглядно изображенной «твердостью в вере». Это несомненный плюс и автору, и циклу.

Из недостатков: довольно плохой перевод (речь об официальном), насыщенный современными словечками вроде «инициативность», «активность», «ситуация», «проблема» и прочими. Также сомнительным ходом видится мне использование подросткового сленга в речи близнецов. Пятьдесят процентов художественной ценности книги приходится на здорово прописанный антураж условного средневековья. Может, не стоило нарушать авторскую задумку? И уже отмеченная «фишка» писателя — сознательное пренебрежение личными местоимениями, — которая совершенно не годится в переводе.

В общем и целом: читать стоит. Но лучше на польском или в неофициальном переводе.