В Семидесятые годы советское искусство (и книжная графика, в том числе) стали усложняться. Вместо понятных реалистичных картинок повествовательного толка появились иллюстрации-символы, часто намеренно примитивизированные. Графика новой волны стала искусством для эстетов.

Яркий пример намеренно упрощённой иллюстрации — нервного росчерка бледным карандашом — являет В.Горяев. Горяев сделал одну иллюстрацию к "Вещему Олегу".

Был такой невзрачный двухтомник Пушкина из серии "Классическая библиотека "Современника": М., 1974 ("Песнь о вещем Олеге" — это часть I "Стихотворения. Поэмы"). Там совсем немного карандашных набросков, и вот один из них художник отдаёт хрестоматийному стихотворению.

Художник П.Бунин в зрелом периоде своего творчества тоже славился тем, что делал иллюстрации как будто одним росчерком пера. Но иллюстрации Бунина очень экспрессивные, они в отличии от горяевских увлекают каким-то возвышенным романтизмом. Горяев по сравнению с Буниным — отпетый формалист (но, поди ж ты, вниманием официальной критики был обласкан гораздо больше Бунина — горяевская графика более отвечала критерию оригинальности).

У Бунина напечатаны две картинки к "Вещему Олегу".

Первый рисунок из книжки советского периода "Пушкин. Сто стихотворений и десять писем" (М.: Молодая гвардия, 1969). Интересно, что подписанный рисунок к "Вещему Олегу" в этой книге есть, а самого стихотворения нет. Второй рисунок — из альбома "Гениальный сын России" (М.: Славянский диалог, 1998).

Необычными были рисунки из январского номера журнала "Пионер" за 1974 год — "Вещего Олега" иллюстрировал П.Багин. Художник не стремился выглядеть нон-конформистом. Но его иллюстрации к пушкинскому стихотворению проникнуты символизмом. Огромный воин на тонконогом коне и непропорционально маленький кудесник. Никакого действия, только настроение. Ассоциаций больше со "Словом о полку Игореве".

Мелкие рисунки на полях — схоморохи, чёртики, фантастические животные, нормальные совы и волки, вытянутый военный щит — ещё более отсылают к "Слову о полку Игореве".

Такие фигурки вполне в духе росписи в древнерусских храмах, и это принципиально. Столетие между Вещим Олегом и Игорем Святославовичем из наших дней кажется небольшим периодом, а на самом деле они разделены пропастью — принятием христианства. Строго говоря, вещий Олег к древне-русской культуре никакого отношения не имеет. Он из доисторических времён. А Багин вводит нормандскую Русь в другой контекст. Были в творческой интеллигенции Семидесятых любители язычества как анти-истории, но Багин к их числу, видимо, не принадлежал.

Отдельное провинциальное советского времени издание "Вещего Олега" (Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1976).

Добавление к библиографии: Тираж 190 тыс. экз. Цена 15 коп.

Художник А.Слепков — очень известный. Но здесь я его не признал. Он у меня ассоциируется с реалистичными иллюстрациями. В этой книжке — очень условные декоративные иллюстрации на торжественном чёрном фоне. Это предыдущий художник — П.Багин — в зрелом возрасте в такой манере работал, я бы скорей на него и подумал. Видимо, даже к середине 1970-х Багин и Слепков ещё находились в поисках.

1) Песнь о вещем Олеге, но слово "вещий" более тесно связывается с вещим Бояном из "Слова о полку Игореве". Слепков в пушкинском стихотворении не первым изобразил этого песняра с гуслями, но первым придал ему такое значение: страничная иллюстрация на квази-фронтисписе.

2) Противопоставление могучего Олега и тщедушного кудесника. Но это только у меня получилось — в макете все иллюстрации изолированные: находятся на левой стороне разворота и разорваны текстом.

3) Олег прощается с конём.

4) Олег пирует. У художника — планетарное одиночество титана. Только конь и был верным товарищем.

5) Смерть от укуса змеи тоже подаётся как гибель титана

Жемчужиной поздне-советского периода является сюита В.Лосина к "Вещему Олегу". Но это отдельная история.

Продолжаем рассматривать иллюстрации разных художников к стихотворению Пушкина "Песнь о вещем Олеге". Сегодня — картинки послевоенного периода (1946-1961). К моему удивлению, изданий набралось довольно много. К моей досаде, ни одного из этих изданий нет в моей коллекции. Пушкина я собирал тщательно, но, видать, отпугивали цены букинистов на тонюсенькие брошюрки сомнительной полиграфии. Так что сегодня — только сканы из Интернета от добрых людей.

Перед самой войной в СССР наметился интерес к военной истории Древней Руси, во время войны этот интерес кристаллизовался. После войны отблески культа Александра Невского и Дмитрия Донского пали и на совсем уж легендарного князя Олега. Тема художниками освоена — главное, что шлемы островерхие.

Вот иллюстрация к истории про Олега из апрельского номера "Мурзилки" 1946 года. И это не пушкинское стихотворение, а изложение по летописным первоисточникам. Рисунок известного советского художника А.Гончарова.

И посмотрим сюиты к пушкинской "Песни о вещем Олеге".

Нашёл на сайте Violity одну практически полностью отсканированную книжку — отдельное издание "Песни о вещем Олеге". Больше нигде в Интернете ничего из этой книжки нет — значит, редкость.

В описании не указывался художник, отсутствовали данные об издательстве и годе выпуска. Датировка условная — довоенная. Однако в каталогах такого довоенного издания нет. Отсутствие выходных данных на обложке и титуле свидетельствует о том, что издание не государственное, а артельное или общественной организации. Видимо, вот это описание из каталога подходит под такую книжку:

Будем считать, что перед нами книга изданная в Ленинграде Пушкинским обществом в 1948 году. Художник мне неизвестный — М.Грачёв. При очень скромных полиграфических возможностях — хорошая школа и большая экспрессия.

1) Мастерство Пушкина: без всякой раскачки сразу переходит к кудеснику из леса. События настолько плотные, что художник расходует на кудесника сразу две иллюстрации.

2) Прощание с конём — и тут же встреча с его останками через много лет (князь Олег стал совсем седым). Необычно в композиции второго рисунка, что много места занимает новый княжеский конь, вставший на дыбы в ужасе (видать, змею почувствовал).

3) Задняя сторона обложки. Видимо, тризна по умершему Олегу (но кто тот могучий старик, сидящий между молодыми Игорем и Ольгой?).

В 1950 году отдельным изданием вышла "Песнь о вещем Олеге" с иллюстрациями известного и плодовитого художника Д.Шмаринова.

Судя по библиографическому описанию, иллюстраций было не очень много.

Небольшие картинки в тексте.

Страничные и полустраничные иллюстрации. Только такие фотографии с неудачного ракурса.

Есть хороший скан страничной иллюстрации — прощание Олега с конём. Цвета яркие, насыщенные. Книжка была отменного полиграфического качества. Правильный академизм Шмаринова приятно радует глаз. Понятен его успех в поздне-сталинское время.

Специалисты, вероятно, отметят, что лошадей Шмаринов рисует лучше, чем В.Васнецов. Хотя для "Вещего Олега" более ценным представляется умение рисовать лошадиные черепа.

В базе Фантлаба отражена книга 1951 года со сканами нескольких иллюстраций: https://fantlab.ru/edition255055.

На титульном листе указано, что иллюстрации выполнил выдающийся советский художник К.Рудаков (умерший за несколько лет до выхода книги), а оформление делала Т.Цинберг. Авторитетный каталог-справочник "Пушкин в русской и советской иллюстрации" считает, что иллюстрации принадлежат Т.Цинберг, а Рудакова вообще не упоминает. Или составители каталога имели какую-то инсайдерскую информацию, или, что более вероятно, техническая ошибка, неизбежная даже для изданий такого рода.

Будем считать, что презумпция авторства на титульном листе не опровергнута. Итак, художник К.Рудаков. Три страничных иллюстрации из четырёх.

Иллюстрации стандартные для позднего сталинского времени — индивидуальность художников была тогда стёртой. Но мягкая рудаковская растушёвка вроде бы подтверждает его авторство.

В 1955 году был выпущен такой сборник пушкинских стихов и сказок с чёрно-белыми рисунками.

В библиографическом описании указаны многие советские художники. Иллюстрации к "Вещему Олегу" — самого Н.Кочергина.

Из шести крупных иллюстраций пять отыскались в Интернете.

1) Конная дружина. Выбор фрагментов для иллюстрирования, в общем-то, типовой. Но вот конницу, несущуюся по полю/степи ещё никто не рисовал. У Пушкина указание на то, что "с дружиной своей, в цареградской броне, князь по полю едет" (а не мчится). Но Кочергин в этот период активно осваивал тему русских богатырей, где коннице положено было нестись вскачь. Думаю также, что к 1955 году в советском обществе появились первые признаки ностальгии по романтике гражданской войны с её конными лавами.

2) Олег и кудесник.

3) Прощание с конём и встреча со смертью.

Иллюстрации правильные и энергичные. Но всё та же поздне-сталинская подгонка разных художников под один стандарт. Вот и в этих рисунках непросто опознать карандаш Кочергина.

А вот издание с ярко выраженной индивидуальностью художника.

1961-й год. "Оттепель".

Макет необычный: узкие полосы иллюстраций вверху и внизу страницы. Но иллюстратор не из новой волны. Перед нами — художник-монументалист А.Бубнов. Хрестоматийной является его картина "Утро на Куликовом поле". Это во многом объясняет тот размах, с которым художник проиллюстрировал стихотворение.

Сканы взяты отсюда: https://kid-book-museum.livejournal.com/9...

1) Кровавые закаты, идолы и полноценное конное войско, идущее среди несжатых хлебов. И вороньё, вороньё... Баталист иллюстрирует фаталиста.

2) Случайная встреча.

3) Речь кудесника — хвалебный гимн воинским подвигам Олега. Набор штампов, который художники игнорировали до сих пор. Но Бубнов видит за этими словесными штампами свои изобразительные штампы: вот морской поход Олега, а вот битва на суше ("и волны, и суша покорны тебе").

4) Прощание с конём на глазах у дружины.

5) Счастливое время для отставного коня: "Теперь отдыхай! уж не ступит нога в твое позлащенное стремя".

6) После окончания похода пирует Олег. И вдруг вспомнил про коня.

7) Точная, согласно Пушкину, локализация места успокоения коня: "На холме, у брега Днепра, лежат благородные кости".

8) Кульминация. Но художник избежал общего плана: если соблюдать пропорции, на этом плане змея, вылезающая из плоского черепа, будет незаметна. Бубнов использует кинематографический приём: отдельно мрачный Олег, отдельно — "гробовая змея".

9) И вновь пир на высоком берегу Днепра.

Звонкое стихотворение молодого Пушкина "Песнь о вещем Олеге" — опыт исторического фэнтези. За это мы его и любим, ведь настоящая история — это "Борис Годунов" и "Капитанская дочка", которые даже у светлого Пушкина обращаются кошмаром.

Художник В.Васнецов — автор знаменитых "Трёх богатырей". Его иллюстрации к "Песни о вещем Олеге" не менее знамениты, чем само пушкинское стихотворение. Первое издание иллюстраций Васнецова было в 1899 г. в виде ширмы (отсюда):

Потом было переиздание в 1914 г. в виде брошюры (оттуда же):

Фантлаб считает, что первое издание было в 1874 году: https://fantlab.ru/edition98651. Скорее всего, это ошибка — ни один другой источник такой даты не подтверждает. Авторитетный каталог-справочник "Пушкин в русской и советской книжной иллюстрации" подробно пишет об издании 1899 года как о работе, сделанной на заказ (т.е. о первом издании):

Сюита Васнецова сохранила популярность вплоть до наших дней. В советское время переиздание осуществлялось фабрикой Гознака (в нескольких вариантах). У меня вот такое издание 1962 года.

Огромная брошюра из плотных листов в мягкой обложке. Репринтом не является, поскольку текст дан в современной орфографии. Но рисованный шрифт сохранён (этот шрифт принадлежит не Васнецову, а другому художнику).

Значение В.Васнецова для развития русского модерна было огромным. Например, Т.Верижникова в монографии-альбоме "Иван Билибин" (СПб.: Аврора, 2001) пишет, что первым моментом в развитии русского модерна было обращение к национальному эпосу, сказкам, былинам как к источникам тем и сюжетов. И именно В.Васнецов, ранее других, на переломе 1870-х — 1880-х годов встал на путь формальной интерпретации наследия искусства языческой и Древней Руси и сумел увлечь за собой многих художников.

Сканы "Песни о вещем Олеге" издания 1899 года даю с сайта РГБ (электронный каталог свободного доступа).

1) Заставка. Один из первых образцов книжной графики русского модерна. Имитация рукописных миниатюр из русских летописей. Единство текста и оформления понимается пока что ещё буквально: не только буквицы, но и шрифт рукописный.

2) Суровые древние русичи. Выход кудесника из тёмного леса навстречу князю, его предсказание — "Примешь ты смерть от коня своего" и прощание суеверного Олега с конём.

3) Тема предсказания, неумолимо сбывающегося. Не успел могущественный князь обвинить кудесника — "лживый, безумный старик" — как змея, выползающая из черепа коня, кусает его.

Иррациональный ужас перед змеями. Даже в наших южных широтах ядовитые змеи не могут убить взрослого здорового человека (опасность представляют змеи из Средней Азии).

4) Тризна по умершему князю. "Князь Игорь и Ольга на хóлме сидят".

5) Концовка. После плоскостных (примета новой книжной графики), но реалистичных иллюстраций, декоративная виньетка. И отдельного схематичного рисунка удостоились две последние всем известные строчки: "Бойцы поминают минувшие дни // И битвы, где вместе рубились они".

Интересная концовка: на первом плане две шеренги бойцов, сражаются лицом к лицу, но внизу символически изображены две грызущиеся собаки, а на заднем плане — возможно, аллегория закатного солнца. Солнце в ужасе.

Князья, кудесники, захватнические походы ("твой щит на вратах Цареграда"), антимарксистский фатализм — всё это в январском номере "Мурзилки" за 1937 год.

Неплохое для тогдашней полиграфии воспроизведение картинок Васнецова. Нормально "Серебряный век" вписывался в сталинский предвоенный период (там и Билибин из эмиграции вернулся, что-то рисовал).

Новых довоенных иллюстраций к "Вещему Олегу", насколько мне известно, не было.

Завершение обзоров иллюстраций к "Скупому рыцарю". Сегодня — современные концептуальные издания в иллюстрациях М.Фёдорова и Б.Заборова.

Слева: А.С. Пушкин. Маленькие трагедии. — М.: Всероссийская государственная библиотека иностранной литературы им. М. И. Рудомино, 2019 г. Книга на Фантлабе: https://fantlab.ru/edition290406

Справа: Притяжение "Скупого рыцаря". — СПб.: Государственный пушкинский театральный центр, 2001. В книгу входят вступительная статья В.Рецептора, текст "Скупого рыцаря", перевод пьесы на английский язык, факсимильное воспроизведение болдинской рукописи Пушкина.

Издательство Рудомино делает серию "Сценография в книге" с одним художником — М.Фёдоровым. Уже в 2012 году в альбоме "222 молодых книжных иллюстратора" (М.: Тримаг) были помещены макеты ещё не изданных книг серии.

Главная интрига серии — в какой форме выполнена застёжка книги. Для Пушкина выбрана завязочка из бытового шпагата.

В тримаговском альбоме были приведены образцы иллюстраций к разным произведениям — вроде бы обычные на разворот.

Но в готовой книге с плоскостями всё не так однозначно. Уже из названия серии "Сценография в книге" видна попытка отойти от традиционной иллюстрации, сделать явные отсылки к оформлению сцены. Как это можно сделать? На ум приходит — дать трёхмерную картинку, встающую из чрева книги при её раскрытии? Но это слишком напоминает совсем детские книжки-панорамки. Это ниже уровня Фёдорова. Сценические приёмы трёхмерности достигаются игрой с раскрытием переплёта и внутренних листов.

1) Развязываем шпагат. Створки распахнулись. Чёрно-красный лаконизм (в центре — собственно книжный блок в мягкой обложке).

2) Раскрываем книжный блок — титульный разворот.

3) Перелистываем страницу. Разворот — шмуцтитул к "Скупому рыцарю". На левой стороне — иллюстрация к первому акту (сцене) "В башне". Но оказывается, что правая сторона разворота — это сложенный лист

4) Разворачиваем сложенный лист — там рисунок на разворот. На правой стороне — иллюстрация ко второму акту (сцене) "В подвале". Соединились два рисунка, но панораму не создали. Как в продвинутом театре — разные уровни сцены.

И это единственные сюжетные иллюстрации к пьесе.

 

Книга большого формата в суперобложке "Притяжение "Скупого рыцаря". Это проект В.Рецептора. Серия "Пушкинская премьера". В этой серии была издана драматургия Пушкина с иллюстрациями разных художников: "Русалка" (с иллюстрациями Шемякина — эту книгу мы смотрели два года назад здесь) и отдельные пьесы из "Маленьких трагедий" (кроме "Пира во время чумы").

Книгу проиллюстрировал Б.Заборов — художник, эмигрировавший из СССР во Францию. Концептуалист и нон-конформист, понятно. Трактовки загадочные, но захватывающие. Цветные страничные (очень большие) иллюстрации к каждой сцене и концовки — артистичные калялки-маляки.

1) Первая сцена. Страничная иллюстрация: ростовщик Соломон во всей красе и бесплотная фигура в рыцарских доспехах. Указание на то, что Альбер — пустое место?

 

2) Вторая сцена. Барон перед сундуком с золотом. Приземистая фигура, какие-то онучи, короткий меч (как "обрез" из другой эпохи). Вообще не аристократ. Русский кулак-мироед.

 

3) Третья сцена. Молодой герцог — надменный и презрительный. Альбер перед ним — неповоротливая бочка в доспехах. Увалень пришёл жаловаться на папу. Нет, совсем не уважает художник благородного молодого рыцаря.

 

4) Завершающая иллюстрация — скупой рыцарь мёртв. Вместо ангелов — скалящиеся летуны с полотен Шагала, из-за занавесей бесплотные призраки высовываются (за бароном пришли?).

Конечная иллюстрация перекликается с рисунком на суперобложке — есть интересные разночтения в мелких деталях.

Отдельного рассмотрения заслуживает сюита иллюстраций к "Скупому рыцарю", сделанная братьями Трауготами на закате советского периода.

Книга большого (но не гигантского формата), выпущенная издательством "Советская Россия" в 1988 году.

Тираж по советским меркам небольшой — 30 тыс. экземпляров.

Удивила цена. 6 руб. 50 коп. Дорого.

Как раз во второй половине 1980-х гг. (когда никто и не представлял себе возможность будущих "свободных" цен) стали появляться издания художественной литературы (классики) с неожиданной государственной ценой. Но в известных мне случаях повышенных цен это оправдывалось чем-то нестандартным в оформлении (нетрадиционный формат, чаще всего). А здесь — всё очень привычно. Разве что подчёркнутый аскетизм переплёта...

По моему мнению, Трауготы не придавали особого значения макету книги в том смысле, как это делалось, например, Фаворским или Епифановым (множество вводных листов, из которых половина девственно чистые). Для Трауготов главное было — разместить как можно больше рисунков в книге, они славились тем, что могли иллюстрировать каждую строчку любого произведения.

Но вот это издание "Маленьких трагедий" показывает, что если уж Трауготы хотели удивить концептуализмом макета, то удивляли по-настоящему. Новаторство у них было в крови. И начали они с обложки: белая крышка переплёта и где-то внизу (а не по центру, как положено) мелкими буковками автор и название. Это уже эпатирование публики — как со знаменитой рекламой: пустой лист в дорогом глянцевом журнале и внизу крохотными буковками "Роллс Ройс в рекламе не нуждается".

И дальше неожиданно — всё содержание, которому тесно на листе, помещено на авантитул. А ведь на авантитуле принято было давать небольшую информацию, чаще всего название издательства. Авантитул — это подготовка к долгому вступлению в книгу.

Нету долгого вступления. На месте титульного разворота, где должна быть информация ко всей книге — сразу переход к первой пьесе, к "Скупому рыцарю". Стремительный темп. Но уже намечается и концепция пустых листов: на развороте просторно, слева совсем небольшой рисунок (что-то из средневекового бестиария).

А потом опять обманутые ожидания: вместо текста — разворот с рисунками. Причём слева — портрет Пушкина (вроде как фронтиспис, но тут ему совсем не место), а справа — волком друг на друга смотрящие главные герои, барон и сын его Альбер. А в целом: Пушкин наблюдает за своими героями.

Ждёшь текста на следующем развороте — ан нет: торжественное объявление о первой сцене на весь разворот, причём левая сторона — совсем пустая. Как это назвать? Шмуц-шмуц-титул? На этом титуле декорации к сцене без актёров: помещение в башне.

Полный отказ от шаблона, резкий переход от перенасыщенных разворотов к разворотам полупустым. Таков макет у Трауготов. Может быть, они так почувствовали темп пушкинской малой драматургии?

И вот, наконец, начинается повествование. Надо иллюстрировать текст. Начало вроде бы ожидаемое: страничная иллюстрация, на которой Альбер со слугой Иваном рассматривают побитый шлем. Заставка — рыцарь на коне.

В общем-то, Трауготы могли бы брать все привычные мизансцены — этих художников любят за уникальную технику, никто бы не возражал против повторения композиций, например, Фаворского. Было бы даже интересно сравнивать, как одно и то же содержание обретает разную форму. Но Трауготы, конечно, не повторяются.

а) Картинки, посвящённые турниру, где Альбер одержал победу ради прекрасных глаз дамы сердца.

б) Поиски незатёртых тем приводят художников к идее переоценить образ ростовщика Соломона. Принято было рисовать затравленного бесправного еврея. Трауготы представляют нам успешного финансиста, хитрющего и умного (таким Шейлок у Шекспира выведен).

А где же вселенская печаль гонимого народа? Будет и печаль — в образе торговца ядами (у него даже имя есть — Товий).

цитата

Есть у меня знакомый старичок,

Еврей, аптекарь бедный...

в) Конечный разворот: инструкция по повешению ростовщика и концовка-ребус: сын я барона (см. корону на рисунке) или мышь, рождённая в подполье (см. мышь)?

Просторный разворот приглашает во вторую сцену трагедии. Декорации к сцене без актёров: спуск в подвал.

а) Начало: слева страничная иллюстрация с бароном. Прослеживается тенденция: в начале сцены дать ожидаемую картинку: барон на коленях, отпирающий сундук (подвал?). А справа аллегорическая заставка: дряхлый лев, прикрывающий символы рыцарской славы (и это не золото). Это уже собственный графический эпиграф от Трауготов.

б) Разворот, где на одной стороне герои произведения, а на другой стороне — Пушкин. Было это в первой сцене. Становится понятным, что подобная композиция — не случайность. В каждой сцене будет диалог автора со своими героями.

в) Конечный разворот в духе средневековых мистерий — иллюстрация к словам

цитата

Мне разве даром это все досталось,

Или шутя, как игроку, который

Гремит костьми да груды загребает?

Титул к последней сцене. Всё-таки Трауготы никогда не были сторонниками математической размеренности: ожидал увидеть на этом титуле, как и на предыдущих, декорации к сцене без актёров. А тут живое существо — лев из-за колонны дворца вышагивает.

а) Но в целом заданный алгоритм выдерживается. Войдя во вкус, с удовольствием разглядываю первый разворот к сцене: Герцог и Альбер смотрят на въезжающего во дворец старого барона — это ожидаемая иллюстрация (у Ф.Константинова, например, такая композиция была). Но заставка справа загадочная: каминная полка с лыбящейся химерой в виде украшения, змея (яд) и гранённый стакан. Это было бы уместно как заставка к первой сцене, а теперь это, наверное, рекламная вставка： следующая серия — "Моцарт и Сальери".

б) Дальше — второстепенные детали рассказа, которые так любят иллюстрировать Трауготы: герцог вспоминает, как барон играл с ним в детстве (играл как умел — сажал на коня, покрывал шлемом). Следующая иллюстрация — выросший герцог (упитанный и в модной шляпе).

в) Алгоритм сохраняется: разворот, на котором Пушкин смотрит на своих героев. Но здесь уже дуэль: Пушкин с напряжением в глаза глядит обезумевшему барону. Всем известны перипетии отношений Пушкина с собственным отцом. Есть буквальное совпадение жизненной ситуации с текстом пьесы — когда-то отец Пушкина распространял слухи про опального сына (во времена ссылки в Михайловском). Как сам Пушкин писал: "Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить". Барон герцогу говорит про сына: "Он... Он меня хотел убить". При этом по тексту пьесы мы знаем, что это клевета на Альбера. А с Пушкина-то подозрение даже потомками не снято — Трауготы об этом знают. Поэтому Пушкин с таким глубоким чувством глядит на своего персонажа.

г) Последний разворот: мёртвый барон на страничной иллюстрации, аллегорическая концовка.