Режиссер и сценарист фильма «Лурд» — молодая женщина Джессика Хауснер из Австрии. И кино это действительно женское, оно все построено на эмоциях, но эмоциях сильных, ярких, не могущих оставить зрителя равнодушным. И это происходит непроизвольно и естественно.

Сюжет фильма разворачивается вокруг девушки по имени Кристина (Сильви Тестю), больной рассеянным склерозом, из-за которого она прикована к инвалидному креслу. Кристина вместе с группой паломников приезжает в город Лурд – культовое место паломничества в Пиренеях. Как и многие другие, она тоже хочет исцеления. Однажды утром она просыпается здоровой: судя по всему, произошло чудо. Старший группы паломников, красивый сорокалетний доброволец из Мальтийского ордена, начинает проявлять к ней интерес. Она изо всех сил держится за этот неожиданный шанс на счастье.

Город Лурд в департаменте Верхние Пиренеи, подобно многим другим городам Европы вообще и Франции в частности, может похвастаться древней историей. По легенде, здесь побывал сам Карл Великий, который, возвращаясь из похода в Испанию (778 г.), осадил Лурдский замок, где укрепились мавры. От предводителя мавров (далее повествует предание), после примирения с Карлом крестившегося под именем Лорус, произошло название города, превратившись в «Лурд».

Известно, что в 1858 году Бернадет Субиру, 14-летней дочери мельника, 18 раз явилась Дева Мария. Девочка открыла неведомый дотоле источник, находящийся в пещере, вода которого с тех пор считается целебной. Сегодня над пещерой Массабьель высится базилика в неоготическом стиле. А рядом в подземной церкви могут разместиться 20 тысяч человек.

Одних только больных, надеющихся на исцеление, в Лурде бывает не менее 70 тысяч в год. А вообще город принимает ежегодно около 5 миллионов посетителей. Даже огромный вокзал в Лурде рассчитан на толпы паломников.

О чем фильм? Многие пишут, что о вере и неверии, о сомнении, о чуде… Мне показалось, что этот фильм – больше о человеческих отношениях, о том, что происходит внутри каждого из нас. Это фильм о людях, о человеческой зависти, об отчуждении и одиночестве.

Фильм начинается неторопливо – накрываются столы в столовой для паломников, звучит «Ave, Maria», в столовую въезжают люди на инвалидных колясках в сопровождении волонтеров – женщин в строгих белых платьицах, белых головных уборах сестер милосердия и оранжевых кофточках и мужчин в черных костюмах Мальтийского ордена. Паломникам раздают буклеты с информацией о Лурде, знакомят с программой посещения, вежливо интересуются, нравится ли им здесь, обещают, что лучший паломник получит награду «как свидетельство признания добрых поступков». Вообще, большинство диалогов, происходящих между паломниками и волонтерами, ограничиваются двумя фразами: «Вам нравится здесь?» — «Да, спасибо».

«Немного по-туристски, — отмечает Кристина в первый вечер. – Но ведь паломничество – это то же самое». Да, здесь все «немного по-туристски» — отличный сервис, лавки с сувенирами, программа посещений гротов и купален, предложение на выбор исповеди или омовения. За одним дополнением: каждый паломник-турист здесь не случайно – он ждет исцеления.

Об исцелениях говорит здесь, пожалуй, каждый. Каждый надеется, что чудо посетит его, и одновременно – не верит в это. Вечером после ужина группа паломников, став кругом, говорят о том, зачем они сюда приехали.

— Господи, я приехал сюда, чтобы познать покой и людское тепло. Обычно я один. Я хотел бы почувствовать здесь немного любви, — говорит один.

— Я попал в аварию на мотоцикле, и меня бросила невеста. Господи, сделай так, чтобы я нашел новую, которая справится с моим увечьем, — говорит второй.

— Иногда я чувствую, что жизнь течет мимо меня, я чувствую себя ненужной. Помоги, Господи, — говорит третья.

Они все просят немного любви, все хотят спастись от одиночества. Но ни один из них не верит в то, что встанет с коляски и пойдет своими ногами. На самом деле никто не верит в исцеления. Ни паломники, ни те, кто находится здесь по долгу службы или зову сердца. Паломники, передавая друг другу истории о том, что здесь в прошлый раз какой-то мужчина «встал и пошел», каждый раз отмечают, что исцеление чудом не считалось, ведь больной вскоре вернулся к своему состоянию, а иначе и быть не могло. Им показывают фильм об исцелении, но не рекомендуют верить в то, что их личное исцеление возможно. Падре, когда пожилая женщина задает ему вопрос о возможности излечения от физических недугов, тем самым отвлекая его от игры в карты, отвечает очень уклончиво: «Я верю, конечно, что Господь Бог совершает чудеса. Но мы должны отворить сердца Его милосердию. Принять Его. Мы должны исцелить душу». А чуть позже он благосклонно, вежливо улыбаясь в нужных местах, выслушивает кощунственный анекдот о Святой Троице и Богородице, весь смысл которого в том, что Пресвятая Дева никогда не была в Лурде. Никто не верит в святость этого места.

Главную героиню сложно назвать верующей, но есть в ней что-то, что заставляет сопереживать именно ей. Какая-то детская наивность и простота. Конечно, нельзя не отметить игру Сильви Тестю, улыбка которой – скромная, смущенная, застенчивая, но какая-то солнечная – невольно заставляет улыбнуться в ответ. Она искренне, с воодушевлением рассказывает, что ей приснился сон, в котором она получила исцеление от Девы Марии. Но натыкается на отповедь Сесиль (старшего волонтера, суховатой строгой женщины средних лет), которая говорит ей о необходимости смирения, с которым нужно принимать свою судьбу, об исцелении души, а не тела, о важности страданий, в которых люди приближаются к страданиям Христа. И улыбка слетает с лица Кристины. Она честно признается священнику на исповеди, что порой злится на свое состояние и завидует людям, которые могут вести нормальную жизнь. Слова священника тоже должны оттолкнуть ее от мысли об исцелении: «Вы думаете, что все люди, которые могут ходить, — счастливы?»

«Ничто не проверяет веру лучше, чем чудо», — об этих словах нельзя не думать, когда чудо – исцеление Кристины – происходит. Оно происходит не сразу. Мы видим, как после омовения в купальне скрюченные болезнью пальцы девушки начинают шевелиться, чувствуем вместе с ней удивление, смешанное с надеждой и страхом. Видим, как в гроте она смогла поднять руку и коснуться камня, на котором много-много лет назад девочке Бернадетте явилась Божия Матерь. И тут же даже перестала дышать, боясь спугнуть это неожиданное ощущение. И вот под утро, на рассвете, неожиданно проснувшись, она встает.

Произошедшее чудо необходимо зафиксировать документально. Или опровергнуть, если это всего лишь ремиссия, которые случаются при заболевании Кристины. Комиссия по чудесам чрезвычайно строга – чудо должно иметь постоянный эффект, только тогда это настоящее чудо.

Что происходит с окружающими, когда они видят эту хрупкую, похожую на маленькую птичку, девушку, еще вчера неподвижно сидящую в инвалидном кресле, а сегодня, пусть с палочкой и слабой походкой, но передвигающуюся самостоятельно? Каждый из них задается только одним вопросом: «Почему она? Разве она достойна? Чем она лучше других?» Немой укор скользит за каждой улыбкой, слышен в каждом поздравлении. Почему не господин Руби, который много страдал, верный католик? Почему не несчастная мать, дочь которой больна аутизмом и не может ходить, ведь они приезжают сюда каждый год, бедная женщина не встает с колен, моля об исцелении своего ребенка? Или Сесиль, эта самоотверженная женщина, сама тяжело больная, но при этом готовая помочь каждому страждущему? Почему исцеление получила девушка, которая теперь весело щебечет о своих планах, о том, как ей хочется пройти все дороги своими ногами? Которая, вместо того, чтобы слезно благодарить Бога, сидит в кафе и ест мороженое, очень смущаясь, когда на нее обращают внимание. Которой приятно принимать ухаживания старшего волонтера, она даже танцует с ним в последний вечер паломничества.

Одна из женщин даже не выдерживает и задает все эти вопросы священнику, на что тот, по привычке расплывчато, отвечает, что ему непонятны деяния Божии.

В последний вечер Кристине торжественно вручают награду как лучшему паломнику – статуэтку Лурдской Божией Матери. Она снова в центре внимания, но теперь каждый ждет окончания чуда. Чтобы убедиться в своей правоте. И когда она, оступившись во время танца, падает, — никто не бросается ей помочь, удовлетворенно отметив про себя «мы так и думали». И вот соседка Кристины по комнате, активно помогавшая ей в паломничестве, услужливо, с каменным лицом подвозит девушке ее коляску. Как немой судия, не сказав ни слова, она молча ждет развязки. Звучит веселая песня «Felicita»:

Чувствуешь, в воздухе уже

Наша песня любви летит,

Как счастливая мысль.

Видишь, в воздухе уже

Самый горячий луч солнца сияет,

Как счастливая улыбка.

Весело танцуют молодые волонтеры, кружатся в танце падре и пожилая монахиня, льется песня, которая звучит как издевка. Кристина подходит к креслу и садится в него. Женщина за ее спиной понимающе кивает. Идут титры.

Тем не менее, финал – открыт. Автор фильма как бы (а, может быть, и не «как бы») проверяет зрителя. С кем мы? С теми «кумушками», с затаенной надеждой ждущих подтверждения – чуда не было, потому что девушка его не заслужила. Или мы способны преодолеть обычную человеческую зависть и вместе с героиней, хоть и страшно, но все же поверить, что чудо произошло. Что впереди – целая жизнь…

Мне очень хочется верить.

Сюжетная мозаика

«Продолжение картины 1994 года. Героям первого фильма придется пройти сквозь пекло Великой Отечественной войны, чтобы найти друг друга и попытаться вновь стать счастливыми. Бывший комдив Котов, несправедливо осуждённый в 30-е годы как враг народа, чудом выжил и был отправлен на войну обычным рядовым бойцом штрафного батальона. Воевал как все: в грязи, холоде и голоде, не заглядывая в будущее больше чем на один день, да и тот надо было суметь прожить. Прожить и выжить в аду, которым была военная передовая. Его спасла вера. Вера в свою страну, вера в Бога и вера его дочери Нади в то, что отец жив…» Вот то, что узнает каждый зритель перед просмотром «Предстояния». Вот, собственно, и весь сюжетный ряд картины. Прибавить к которому, увы, нечего. Кроме, пожалуй, нескольких моментов. Тому, кто начинает просмотр «Утомленных солнцем» с «Предстояния» и не знаком с первой картиной, многое будет непонятно. А тому, кто знаком, непонятно будет еще больше.

Несмотря на то, что над сценарием фильма трудились сразу несколько сценаристов с известными именами, фильм почему-то получился безсюжетный. Нет, безусловно, событийная основа есть, о ней сказано чуть выше. Но нет сюжетного стержня, да и сюжетными подробностями, поворотами, нюансами, способными удержать зрителя у экрана, она не обрастает. Весь фильм пытаешься собрать воедино те сюжетные мазки, которые разбросал по ткани трехчасового кино известный режиссер. А когда картина заканчивается, остается стойкое послевкусие чего-то неподлинного, ненастоящего. Нам обещали эпическое полотно, яркую картину войны, а показали разбросанную мозаику человеческих судеб, каждая из которых всего лишь крохотный винтик, краем проходящий через судьбу главных героев. Именно краем, даже не зацепляясь, а потому и не запоминаясь.

Режиссер объясняет все «желанием создать полифонический образ войны и судеб наших героев, попавших в ее пекло» (из интервью режиссера). Сам термин «полифония» как метод изображения введен в литературоведение известным русским ученым Михаилом Михайловичем Бахтиным в его работе «Проблемы поэтики Достоевского». Он охарактеризовал романы Достоевского именно как «полифонические», а самого Достоевского назвал создателем существенно нового романного жанра. Особенность такого романа — не множество характеров и судеб в едином объективном мире в свете единого авторского сознания, а множественность равноправных сознаний с их особыми мирами, сохраняющих свою неслиянность, которые сочетаются в единстве некоторого события. Голос каждого героя звучит как голос отдельного инструмента в оркестре, но все вместе они образуют стройную многоголосую симфонию. Вот этого-то как раз и не хватает фильму, в котором эти разрозненные судьбы не тянут на миры и похожи больше на осколки, не способные никак соединиться в единое полотно.

События перескакивают из 1941 года в 1943-й, а то вдруг возвращаются в прошлое, истории главных героев идут, не поймешь, то ли параллельно, то ли догоняя друг друга… Только ленивый уже не успел пожурить Михалкова за исторические нестыковки в фильме (штрафные батальоны появились не в 41-м, а в 43-м году, «исправительно-трудовые» лагеря на западе страны были закрыты к сороковым годам и перенесены на восток, есть и другая историческая «клюква»). Все, конечно, можно списать на условия кинематографической необходимости, когда историческая правда принесена в жертву картинке, спецэффекту или сюжетному повороту. И все же чувство досады от этих «помех» невольно возникает у зрителя.

Поскольку к работе в фильме были приглашены лучшие российские актеры разных поколений, то и посмотреть здесь есть на что — даже в эпизодах. Удачных актерских работ в ленте немало. В своем эпизоде филигранен Алексей Петренко, колоритен в своем — Валентин Гафт, в очередной раз поражает игра Андрея Панина. Замечателен в своей роли Евгений Миронов, эпизод с его участием — один из наиболее ярких в фильме. Игра самого Михалкова кажется излишне пафосной и несколько ненатуральной, кроме, пожалуй, тех моментов, когда Котов думает о дочери Наде, вспоминает ее.

Батальные сцены смыты в тумане и все равно полны натурализма. Мы не увидим самого сражения, как, например, в «Войне и мире» режиссера Сергея Бондарчука, но зато крупным планом покажут, как на гусеницы немецкого танка наматывается человеческая плоть. Персонажи — от главного героя до самого эпизодического — постоянно ругаются матом. Вообще, мат в произведении такого большого мастера, каким безспорно является Никита Михалков, воспринимается как некая дешевая попытка заигрывания с молодежью, причем не с самой лучшей ее частью, для которой матерная ругань является признаком взрослости и «крутизны».

Да, конечно, война — это не бальные танцы и на ней не до «великосветских манер». Война — это кровь, пот и слезы. Но это кровь, пот и слезы наших дедов и прадедов, которым, боюсь, будет неприятно увидеть то, что о них показывают спустя десятилетия после Победы. Их осталось очень мало, но в России ведь нет, пожалуй, ни одной семьи, через которую не прошла бы война. Я помню рассказ женщины, у которой маму призвали медсестрой на фронт, а та залезла на чердак и плакала, потому что ей было страшно. Но она сумела преодолеть свой страх, в аду Сталинградской битвы на своих хрупких плечах выносила с поля боя раненых, прошла всю войну до Победы. Я помню рассказ сухонькой старушки из самарского села, которой во время войны не было и четырнадцати, рассказ о том, как ее маленькие, детские еще ручки съедало щелочью почти до костей, а они с подругами все стирали и стирали бинты для раненых. Потому что нужны были чистые бинты, у многих раны гноились, в них кишели черви, а они все равно рвались в бой. Я знаю ветерана, который в ночь каждой годовщины Победы во сне вновь командует своим полком. А поутру плачет о погибших товарищах. Это часть нашей жизни, не твоей, моей или «того парня», а именно нашей. Ведь воевали-то не каждый сам за себя, а вместе. И не зря поются слова в песне: «И значит, нам нужна одна Победа, одна на всех», потому что и была она одна на всех. В фильме же бывалый штрафник (вооруженный саперной лопатой) говорит прибывшему на помощь кремлевскому курсанту (у курсантов есть винтовки, но им и так страшно — первый бой): «Отдай мне ружье. Зачем тебе оно? Тебя все равно убьют».

А где же любовь?

Можно ли назвать «Предстояние» Православным кино? Наверное, режиссер очень рассчитывал на то, что будет дан положительный ответ на этот непростой вопрос. Непростой потому, что ответить на него положительно вряд ли помогут совершаемые на экране крестные знамения или виды золотых куполов. Сам режиссер в одном из интервью поясняет, что «картина, в которой есть любовь в самом широком смысле этого слова, это уже религиозная, Православная картина». Ну так давайте зададимся вопросом: а есть ли в ленте эта самая «любовь в широком смысле»? Не могу отвечать за многих, но я подлинного Православия в картине не увидела. На мой взгляд, любви, жертвенной любви, как ее понимает любой христианин, в фильме мало. Есть любовь отца к дочери и дочери к отцу. Эта линия прекрасно показана в фильме. Чувствуется, что здесь все подлинное, идущее от сердца. Оно и понятно: Михалков действительно любит своих детей, а дочь любит папу. Есть и любовь к жизни, тоже сильная, настолько, что позволяет подозрительно легко пережить свою если не вину, то хотя бы какую-то причастность в смерти других. Особенно характерен в этом смысле эпизод с сожженной деревней. Надя (Надежда Михалкова) попадает в деревню, через которую проходят немцы. Один из фашистов видит ее, преследует с известной целью, никто из жителей не выходит на крики девушки о помощи, она забегает в открытый амбар. Немец идет следом. Тишина. Его идет искать товарищ. И тоже тишина. Позже оба оказываются убитыми, а Надя — спасенной неизвестной девушкой. Обе убегают, а деревенских — всех от мала до велика — загоняют в тот самый амбар и сжигают. «Они заслужили, — говорит девушка Наде. — Разве кто-нибудь впустил тебя, когда ты стучала им в окна?» У меня этот эпизод вызвал смешанные чувства. С одной стороны, понятен страх девушек, но с другой… Как можно смотреть на высунутые из окошек амбара детские ручки, видеть, как их охватывает огонь, слышать крик десятков голосов, сливающихся в один предсмертный вопль, — и не лишиться при этом разума, зная, что как-то причастна к этой трагедии? Как можно успокоить себя мыслью, что это сделал Бог, а тебя, такую исключительную, Он оставил в живых с одной целью, чтобы ты нашла отца?

Есть в фильме несколько надуманный, но по замыслу начиненный христианским смыслом момент. Когда с разбомбленной немцами баржи с беженцами спасаются только двое — дочь Котова Надя и, как он сам представляется в ленте, «бывший священник» в исполнении Сергея Гармаша. Оба цепляются за дрейфующую мину, герой Гармаша предлагает Наде крещение в таких вот неожиданных обстоятельствах. Та было отказывается (я — пионерка, папа — коммунист), но потом все же соглашается. Крещение происходит тут же в море, священник надевает на Надю свой крестик, учит короткой и довольно странной молитве: «Господи, сделай так, чтобы моя воля не перебила Твоей». (Позже я увидела эти слова молитвы в одном из интервью Никиты Михалкова: «Моя самая короткая молитва…» — скажет он о ней. А у меня эти слова как-то не вяжутся с искренним обращением к Господу. Слышится в них что-то горделивое.) А после — попросив Надю закрыть глаза, что она тут же, по-детски, выполнила (даром что «пионерка»), — отплывает в открытое море и тонет. Почему-то сразу вспомнился «Титаник»…

Похоже, что картина больше ориентирована на западного зрителя, нежели на наших соотечественников. Вот как показана в ней Россия. Вся страна — один сплошной лагерь. Для взрослых — «Архипелаг ГУЛАГ», для детей — пионерлагеря, где, чтобы не навлечь подозрения, нужно отказаться от неблагонадежных, подпавших под знаменитую 58-ю статью матерей, отцов, братьев и сестер. А страх перед НКВД настолько велик, что один из взрослых персонажей буквально обмочил штаны, едва ему намекнули на его неблагонадежного брата, которого он «забыл» упомянуть в автобиографии. Враг — фашист — толерантен и ужасен одновременно, обладает извращенным чувством юмора и чувством собственного достоинства. Задача ясна: показать, что фашизм отвратителен, но не слишком обидеть при этом современных немцев. Лучше всех воюют штрафные батальоны, вооруженные саперными лопатами (там воюет и главный герой, бывший комдив Котов, тоже вооруженный саперной лопатой). А умирающий 19-летний обгорелый танкист, которому уже дышать тяжело, потому что пробито легкое, думает исключительно о девичьей груди бинтующей его медсестренки в фуфайке, ибо посмотреть на то, что у нее под фуфайкой — его последняя прижизненная просьба. Надя вынуждена выполнить последнюю просьбу умирающего… А для зрителя — это заключительный момент фильма.

Весь фильм вызывает стойкое недоумение и вопрос: а что же это все-таки было? Кто — предстоит? И кому? В словаре Владимира Даля слово «предстояние» определяется так: «Предстоянье. Сподоби ны десного предстояния. Предстательство, особая молитва за кого-либо. Благоденствуем вашими предстояниями. Да воспомяненни будем мы и мать наша в ваших к Богу предстояниях, стар.» (Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля). У русского философа Ивана Ильина есть интересная мысль: «Дух есть сила личного самоутверждения в человеке, — но не в смысле инстинкта и не в смысле рационалистического осознания состояний своего тела и своей души, а в смысле верного восприятия своей личностной самосути, в ее предстоянии Богу и в ее достоинстве. Человек, не осознавший своего предстояния и своего достоинства, не нашел своего духа». Осознал ли свое предстояние герой фильма? Мне сложно ответить на этот вопрос. Неужели это великое слово было использовано только ради громкого названия?

Трудно сказать, почему картина, снятая талантливым режиссером, в которой задействованы лучшие актеры, операторы, звуковые техники, на которую потрачено больше пятидесяти миллионов долларов, которой была оказана всесторонняя поддержка нескольких государственных ведомств — министерства культуры, министерства обороны, министерства чрезвычайных ситуаций, почему вдруг она оказалась такой, какой оказалась. В ноябре грядет показ заключительной части «Утомленных солнцем» под названием «Цитадель». Возможно, ситуация исправится.

Художественный госзаказ

Июнь 1941 года, за два дня до войны, маленькое село Тихое на границе с Латвией. Село вполне оправдывает свое название — все вокруг тихое. Тихо плывут облака по тихому голубому небу. В тихом поле тихо стрекочут кузнечики. Тихий батюшка в тихом сельском доме тихонько вырезает иллюстрации к Библии под тихую мелодию Верди с патефонной пластинки. Мирное село и мирная жизнь, где покой нарушает только еврейская девочка Хава, «вероломно» желающая принять Крещение против воли отца…

Мир и тишину разрушает известие о начавшейся войне. Стремительно и тревожно, будто неся на своих крыльях страшную весть, проносится по смурному небу сизый голубь. Облетает крест на куполе храма — и, не останавливаясь, несется дальше. Следом за ним, «страшным голосом», как скажет матушка Алевтина Андреевна, супруга главного героя священника Александра Ионина, радио говорит о том, что мирная жизнь закончилась. И у всех и каждого она потекла совсем по другому руслу…

Отец Александр по благословению Архиерея вместе с матушкой едет в село Закаты Псковской области возрождать Православие. Восстанавливает вместе с сельчанами переделанный под сельский клуб храм, крестит, отпевает. И все бы хорошо, если бы это не происходило во время войны на оккупированной немцами земле, с разрешения и под покровительством фашистов. Военное время на все накладывает свой отпечаток. И помимо возрождения церковной жизни отец Александр помогает военнопленным, принимает в свою семью оставшихся сиротами детей-беженцев, забирает маленьких пленников из Саласпилса, лагеря смерти на территории Латвии…

Изначально у фильма было иное название. Первым было отсылающее нас к строкам 136 псалма «На реках Вавилона». Потом — «Прощеное воскресенье», с которым пришлось попрощаться из-за выхода на телеэкраны одноименного сериала. Тогда появилось «Преображение». Но это название забраковали прокатчики, предложив, по их словам, «более понятное и более коммерческое» название — «Поп». Слово с греческим корнем, означающее «отец, батюшка» и ставшее в советские годы обидным и едва ли не ругательным названием священства, сегодня неожиданно обретает новое звучание. Для многих верующих «поп» — это «пастырь овец Православных», что подтвердил и Владимир Хотиненко в одном из своих интервью, отвечая на вопрос о названии фильма.

Фильм снят кинокомпанией Русской Православной Церкви «Православная энциклопедия» по одноименному роману Александра Сегеня (выступившего и автором сценария). Картина создана по благословению почившего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.

Многие пеняют на эти факты: мол, получается, что кино это — госзаказ, «подцензурное», так сказать, произведение. А от такого и ожидания соответствующие: скучно, неинтересно, выхолощено, лубочно-неправдиво. Однако это далеко не так. «Попу» не занимать ни художественности, ни жизненности. Персонажи — живые, и нет, пожалуй, ни одного шаблонного, схематичного. Однозначно правильного или однозначно злого. Во многом это достигается благодаря прекрасной игре актеров — Сергея Маковецкого, Нины Усатовой, юной Лизы Арзамасовой. Им хочется верить.

Зал аплодировал стоя

Фильм «Поп» уже участвовал в фестивальных показах, получил и законные награды — гран-при на VI международном кинофестивале «Лучезарный ангел» в России и на международном фестивале Православного кино и СМИ «Покров» на Украине. Союз журналистов России отметил фильм призом на XVII кинофестивале «Окно в Европу». Исполнительница роли матушки Алевтины Нина Усатова получила «Золотого орла» на одноименном фестивале. А Митрополит Рижский и всея Латвии Александр вручил режиссеру Владимиру Хотиненко медаль священномученика Иоанна Рижского I степени. «Более сложной картины у меня не было, — скажет потом режиссер. — Это было хождение по лезвию бритвы». Но со своей задачей творческий состав фильма справился отлично. Чему доказательством послужила реакция зрителей. После показов зрительный зал аплодировал стоя!

Картина смотрится на одном дыхании. В нем много света — неяркого, мягкого, света от нежаркого солнца. И краски тоже мягкие. Не подчеркнуто-серые, в каких последнее время почему-то принято снимать фильмы о военной поре, и не лубочно-яркие, цепляющие глаз и отвлекающие от смысла. Все это сразу настраивает на позитивный лад. Фильм хочется смотреть уже потому, что от картинки не болят глаза — нет быстрой смены кадра, мельтешащих визуальных подробностей. Предпочтение отдано созерцательной манере и плавным переходам камеры с объекта на объект. Звуковой фон тоже во многом смягчен. Здесь почти нет резких звуков и нагнетающих мелодий. Музыка за авторством композитора Александра Рыбникова органично вплетается в ткань повествования фильма, начиная звучать в полную мощь в нужных моментах, затихая там, где все должно молчать. Очень большое внимание уделено деталям, которых в фильме множество, и каждая на — своем месте.

Над тем, о чем этот фильм, наверное, будут спорить. Историки станут говорить об исторических неточностях, политики — об отношениях воюющих сторон, кто-то будет дискутировать о допустимости лояльного отношения к врагу. И это хорошо. Потому что, если фильм не вызывает эмоций и споров — он не удался. Все мы разные и невозможно угодить одновременно всем.

Фильм сложно назвать экранизацией романа, нельзя назвать его и историческим, документальным, несмотря на то, что он повествует о реальных событиях и реальных людях. Это, скорее, психологическое кино. Обращенное ко всем и каждому, предлагающее заглянуть внутрь себя, в свое сердце.

Фильм о любви

Для меня в первую очередь это фильм о любви. К Богу, человеку и всякому творению Божию. О том, что и один в поле воин, если он — воин Христов. Потому что только с Христом человек остается человеком до конца, какой бы конец у него ни был.

Главный герой, простой сельский священник Александр Ионин, как о нем скажет в кино Митрополит Литовский и Виленский Сергий (Воскресенский): «Самый что ни на есть выдающийся тип русского батюшки. Проповеди читает короткие, но такие, что прямо в сердце». Он живой человек — жива и искренна его вера, жива любовь к людям, любовь к своей жене, которую он немного побаивается и называет «мой точильный камень». А она его в ответ — «заинька мой полинялый»… И реагирует он на все по-живому, искренне, без тени лукавства.

Так же, без тени лукавства он отвечает и на вопрос: а с кем ты — с немцами или с большевиками. «Я с Иисусом Христом», — скромно говорит отец Александр. Так что этот фильм еще и о проблеме выбора. Можно ли сохранить нейтралитет в таких условиях, в каких оказался отец Александр? Можно ли вообще сохранить нейтралитет, находясь посреди двух воюющих сторон? Может ли Православный быть нейтральным? Анджей Сапковский, далекий от Православия современный писатель, в одном из своих произведений устами главного героя говорит очень важные и, на мой взгляд, правильные слова: «Быть нейтральным — не значит быть равнодушным и бесчувственным. Не надо убивать в себе чувства. Достаточно убить в себе ненависть». Свой выбор отец Александр давно сделал, выбрав Христа. А теперь он просто, следуя словам Апостола, «для всех сделался всем, чтобы спасти, по крайней мере, некоторых» (1 Кор. 9, 22).

В одной из рецензий на фильм «Поп», написанной анонимно (как многое на просторах интернета), я нашла очень точные мысли: «Поп Маковецкого и весь «Поп» Хотиненко — он как раз о том, что и те, и другие, и третьи — это в первую очередь люди. Только у одного на голове фашистская каска, у другого офицерская фуражка, у третьего окровавленные советские бинты, у четвертого, пятого, шестого — картуз полицая, деревенская кепка, косынка, но все они, независимо от головного убора — люди со своими страстями, чувствами и мыслями. И над каждой головой, независимо от головного убора, — Бог. Ну и как к ним относиться бедному окающему деревенскому священнику? Он прекрасно знает, что Псковская миссия — прожект временный. Но раз свече дают возможность ярко вспыхнуть перед тем, как догореть, маленький деревенский священник спокойно соглашается на горение в вере».

Экранизировать классику – дело серьезное и в высшей степени сложное. Это признают и режиссеры, и сценаристы, и актеры, и зрители, взявшие на себя труд эту самую классику смотреть. Дмитрий Светозаров, режиссер 8-серийной версии вышеупомянутого романа, отвечая на вопросы о фильме, говорил: «Я старался во всем следовать автору. И не менять Достоевского» (прошу прощения за неточную цитату, но смысл слов господина режиссера был именно таков). Сказал. Но, на мой взгляд, покривил душой. Помню, преподаватели нам в университете говорили, что у Достоевского можно экранизировать любой роман, любой. Кроме одного. «Преступления и наказания». Потому что в нем, в отличие от остальных, полифонических (по Бахтину), многоголосых, есть только один голос. Автора. Который ведет с главным героем диалог на языке обстоятельств, голосами других героев, медленно, но верно доказывая свою правоту. То, что нельзя убить человека, нельзя тебе решать, кому жить, а кому – нет. Но не только это. Федор Михайлович был христианин. Это факт. И это его слова: «На земле дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Поэтому для Достоевского так важно, чтобы в сердце его героя Бог победил, чтобы Раскольников одержал победу над своим инфернальным двойником. И поэтому роман заканчивается словами: «Под его подушкой лежало Евангелие»… Знаю, что критики много ругали писателя за такой конец. Знаю и то, что если меня не остановить, я могу говорить о романе бесконечно. За пять лет универской жизни я прочитала «Преступление и наказание» вдоль и поперек не меньше двенадцати раз. На защите диплома меня саму придавило от того, как сыпались из меня цитаты. Но мне, к счастью, удалось сохранить любовь и трепетное отношение к произведению, которое я препарировала как заправский патологоанатом. Оттого я, не щадя живота своего, на протяжении двух недель по ночам прилипала к экрану телевизора, где оживала моя любимая книга. Следила, не отрываясь и дрожа от волнения. Так было страшно, что изуродуют Достоевского. Не изуродовали, нет. Но отретушировали, это правда. Припудрили, затянули талию в корсет. И получилось, что вроде бы — оно и вроде бы — не оно. Хочется сказать: хорошо сделали. И в то же время не оставляет странное послевкусие. Какой-то пустоты и незавершенности. Актерский состав подобран очень даже неплохо. Блестяще раскрылся Александр Балуев в образе Свидригайлова, не менее блестящ Андрей Панин, сыгравший Порфирия Петровича, органична Полина Филоненко в роли Сонечки. Владимир Кошевой, даже несмотря на некоторое внешнее несходство (у Достоевского главный герой «темно-рус с замечательными черными глазами», а актер – голубоглазый блондин), самый настоящий Раскольников. Первая часть не разочаровывает. «Преступление» — безупречно, даже великолепно. Но вот с «наказанием»… Чем ближе к концу, тем больше «почему»? Почему в фильме нет снов Раскольникова? Ведь сны для Достоевского – вещь едва ли не первостепенной важности, потому как именно во сне обнажается внутренняя жизнь человека. От детского кошмара главного героя лишь только отголосок. И от свидригайловского «кошемара во всю ночь» тоже только отголосок. Где только читавший (и хорошо читавший!) роман зритель поймет, что мелькнувшая, буквально, в кадре девочка в гробу – жертва Свидригайлова. Почему Пульхерия Александровна, у Достоевского хранившая страницу из газеты со статьей своего обожаемого сына у сердца, в фильме заворачивает в нее яблоки? Ведь она же бережет ее как драгоценность, людям показывает… А тут – яблоки… Почему, почему самый важный момент, который в романе является наивысшей точкой, катарсисом, момент тихого покаянного поклона Раскольникова на площади показан так сухо и… странно. У Достоевского этот эпизод почти невозможно читать: слезы теснят грудь и перекрывают дыхание. Раскольников падает на колени, в нем просыпается покаянное чувство, он целует землю, слова «я убил» готовы сорваться с его языка… И тут, как обухом по темени, оглушающе: «Надрался!» «А ведь светло еще!» «Парнишка-то еще молодой!» Занавес, чуть-чуть приоткрывшийся и впустивший полоску света, снова наглухо задергивается. Раскольников поднимается с колен вновь в окружении «тварей дрожащих». Это у них прощения-то просить? В фильме герой делает земной поклон, целует землю, еще поклон, еще целует и… А ничего не происходит. Словно бы и не было его. Никто ничего не заметил. Нет внутреннего конфликта, нет того, что потом выразит словами другой герой в другом романе: «Ведь я, так сказать, душу мою разорвал пополам пред вами, а вы воспользовались и роетесь пальцами по разорванному месту в обеих половинах»... Нет того надрывного чувства, что есть в каждом произведении Достоевского. Нет катарсиса. И потом все скатывается. Последний всплеск – приход Родиона Романовича в полицию – уход – встреча с Соней – признание. Все. Раскольников на каторге, лежит в больничной палате, и мы слышим те же мысли о «тварях дрожащих» и «право имеющих». Ни тени покаяния, признания вины. И даже когда он сидит рядом с Соней, глядя на открытое пространство, мы не чувствуем ничего, кроме пустоты. Мы не слышим воодушевляющего: «Семь лет! Еще только семь лет!», мы не видим, как «под его подушкой лежало Евангелие», перед нами нет перспективы возрождения человека. Повторюсь, экранизация — дело чрезвычайной сложности. На моей памяти только две блестящие и почти безупречные экранизации – «Собачье сердце» Бортко и трилогия «Властелин колец» Питера Джексона. Несмотря на то, что в последней есть отступления от книги Толкиена в сторону кинематографической необходимости. Но в ней сохранен дух литературной основы. Чего не в полной мере хватает в «Преступлении и наказании» Светозарова. Не скажу, что фильм не удался совсем. Но это лишь попытка, хоть и хорошего качества. Может, и правда сложность в самом романе? Не знаю. Впрочем, все это лишь мое скромное мнение. Тем более что «тварь я дрожащая».