Когда Геныч вышел из дома, солнце уже поднялось высоко над городом и все улицы были залиты щедрым осенним светом. Путь на службу был одинаково ровен. Через тихие рабочие переулки с их, как под копирку, домами-капсулами, соединенными с узловой Станцией тонкими белыми проводами.
Геныч не удержался и метнул на них взгляд. К горлу привычно подкатила тошнота. Живет в городе уже год, а никак не привыкнет.
Геннадий Валерьевич Пенкин – учитель. После Разлома, когда руководством страны было решено переходить на альтернативные источники энергии и деревня погрузилась во мрак, переехал жить к дочери.
В родном Кузякино учить было уже некого. Дело к тому давно шло, но Геныч тянул. И даже когда школу закрыли, собирал учеников у себя на дому. И ничего, что всем им было за тридцать. Тракторист Кирюхин читал с грехом пополам. Живущая на пособия Лидка Волосова приходила поговорить за жизнь, и Геныч, между делом, рассказывал ей о царе Кире, Македонском и Клеопатре. Та вздыхала и в полутемной накуренной комнате её ресницы казались ресницами Сфинкса, Нефертити или даже самой Семирамиды.
С шахматной доской каждый вечер приходил сосед Миха, и Геныч разбирал с ним дебюты. За доской пился сладкий липовый чай, велся разговор о политике и, конечно, о женщинах.
Геныч никогда бы не переехал, если бы не Разлом. Но сначала уехала Лида. Пришла ей по почте открытка в конверте с гербом. Бледный тонкий листок с казенным шрифтом дрожал в руках Геныча, когда он читал Лидке вслух, что ей надлежит явиться в столицу такого-то числа. Что дескать гражданке Волосовой Лидии Павловне выпала честь послужить на благо народа, за что Правительство не оставит её и наградит за службу высокой пенсией.
Её ресницы, в тот вечер особенно длинные, её глаза, испуганные и в то же время счастливые, Геныч никогда не забудет. На следующий день Лида уехала, и маленький дом с розовым забором остался один. Окна заколотил Миха. Все говорил, что вдруг Лидка вернется.
Свое письмо тот получил год спустя. В таком же конверте. И так же читал его Геныч. И так же тревожно блестели, как и у Лиды, глаза Михи. Слова о чести и долге действовали безотказно.
Уехал и как в воду канул. Геныч тайком бросил взгляд на Станцию и зашагал быстрее.
Работа ждала его в светлом офисе. Вообще в городе всё было, как раньше. Бесшумно работали лифты, компьютеры и кондиционеры. По воздуху на уровне головы летали крошечные «жучки» — роботы, следящие за работниками.
Геныч углубился в привычные расчеты. Надо сказать, что сам он не понимал, что рассчитывает. Действовал по заданным формулам и, что стояло за «а», «с» и другими значениями, не знал. Да и не хотел. После деревни ему казалось, что жизнь закончилась. На что он мог рассчитывать в свои пятьдесят пять? Жить у дочери было в тягость, потому приходил под ночь. Ел и прятался в своей комнате. Честно отдавал зарплату и старался не мешать. Зять с безликими серыми глазками раздражал его своим каким-то монотонным равнодушием.
Больше всего Геныч теперь старался не думать. Страшно было. Где Лида? Миха? Сотни, а то и тысячи других неизвестных ему людей.
Прерывистое жужжание заставило его вздрогнуть. Как не хотел, а опять задумался, еще и на службе. Вот и маленький робот приземлился на его стол и шевелит электронными усиками. Чья воля аккумулирует его энергию? Геныч поморщился и накрыл «жучок» ладонью. Тот запищал и затих. Сначала неосознанно, а потом с полным на то правом, как если бы в кулаке его оказался комар или муха, Геныч сдавил его. Разжал руку уже в кармане.
Что теперь будет?.. Опасливо огляделся. И хотя на него никто не смотрел, Генычу показалось по спинам коллег, что они уже в курсе, и скоро о его проступке узнают все.
Вытерев мокрый лоб рукавом, Геныч заставил себя успокоиться. Каким спокойным и желанным показался вчерашний вечер, не предвещавший ничего дурного. Теперь же…
С трудом дотерпев до окончания рабочего дня, вышел на улицу.
Все чудилось Генычу, что сейчас его заберут. Кто и куда? Умом он вроде и понимал, что не сделал ничего ужасного, и порча имущества грозит не более, чем штрафом. Но дрожь внутри не унималась, и он всё чаще отдирал свой беспокойный взгляд от одинаково серых, аккуратных зданий узловых Станций. От этих ровных проводов, которые венами оплетали каждое здание.
Очередной удар ждал его дома. Квартира оказалась открытой настежь, и пластиковая голубая дверь билась о косяк, издавая при этом тонкий и жалобный звук.
— За мной приехали, — пронеслось в голове Геныча, и он застыл на месте. И долго стоял, не решаясь войти, обливаясь потом и подавляя нервную, вызванную страхом зевоту.
Будто устав ждать, внезапно вошел внутрь полутемной прихожей. Утомленный, ничего уже не желающий.
Бросилась на шею дочь. Неожиданно всхлипнул и обнял, чего не делал много лет.
— Папа, — прошептала она и вдруг добавила: «папаня».
Так называла его лишь маленькая Тася. Тонкие, как у кузнечика, ножки, чертики в глазах и хвостики-пальмочки. В три дочь уже повзрослела и перестала так звать. А в десять, приходя из школы, чаще кивала. Потом за какие-то два дня, в которые уместилось лет пятнадцать, вышла замуж, родила детей и стала кривоногой, дородной женщиной с вечно поникшим ртом.
А теперь вот снова Тася, Тасенька. Геныч неумело похлопывал её по спине. В носу щипало, и он изо всех сил старался не расплакаться.
— Ничего, доча, не плачь. Обойдется, — сказал и поцеловал в черную с проседью макушку.
Дочь отстранилась, посмотрела на него жалобно:
— Ты знаешь? Откуда?..
В комнату зашел зять. Встал у порога, и теперь они оба не сводили с него глаз.
Он замялся. Стиснул в кармане то, что осталось от робота. Весь сжался, и уж было легли на язык слова «случайно» да «не хотел», как Тася опередила его:
— Письмо вот пришло. На квартиру…
Геныч так и обмер. Вот и до семьи добрались.
Пока дочь и зять молчали, стараясь не смотреть друг на друга, он уже все решил. И когда заговорил, голос звучал твердо и четко.
— Значит, так, Тася. Я пойду. Ведь тоже прописан.
Всплеснула руками дочь, и Генычу почудилось, что пробежало по её лицу не удивление, а облегчение. На то видать и надеялась дочурка.
Нет, не обиделся. Поймал себя на том, что улыбается. И впервые за год на равных сел за стол. Уверенно подвинул к себе тарелку.
Тася и зять топили глаза в стылом супе, а Геныч наоборот. Будто сидел здесь впервые. Косился то на картину, висевшую над столом, то на старой модели электроплиту, то останавливал взгляд на телевизоре, деликатно не включенном в этот вечер.
Разошлись спать, как обычно. Только дочь встала на цыпочки и поцеловала Геныча в лоб, прежде чем скрыться в спальне.
Утром он её уже не увидел. Всю ночь не спал, провалился в тревожное забытье на рассвете. И вот один в квартире. На кухонном столе белеет письмо.
Взял его Геныч. Прочитал с усмешкой. И куда явиться надо и какая за это полагается высокая пенсия.
Добирался до указанного места долго. Сентябрьский воздух прохладный и светлый, им так хотелось дышать. Березка у дороги – вся рыжая, как лиса, уронила Генычу за шиворот листок. И он неожиданно рассмеялся. Неловко и хрипло.
Аккуратно, как древнюю вазу, нес Геныч на своем лице улыбку. Улыбаясь, вошел в двухэтажное здание с помпезной табличкой на двери: «Альтернатива будущего».
Молодой человек, лет тридцати, с унылым и безразличным лицом, долго говорил ему о чести и долге. И о высокой пенсии.
— Простите, — вдруг перебил его Геныч, — а вы знаете, хоть кто-то вернулся обратно?..
— Что? – чиновник заморгал большими карими глазами. Геныч повторил вопрос, но ответа так и не дождался. Неловкая пауза затянулась настолько, что Геныч махнул рукой. Мол, всё равно, можно не отвечать.
Когда молодой человек сказал, что пора двигаться к месту назначения, ноги Геныча обмякли и спускался он на улицу, слегка покачиваясь.
У здания их уже ждал дорогой черный автомобиль. На таком Геныч не ездил никогда в жизни.
Плавно повез его чиновник по городу. Геныч закрыл глаза и открыл только, когда машина остановилась.
Станция ждала героя Отечества, и Геныча завели в нее, как ребенка, за ручку.
Внутри это была обыкновенная комната. Разве что без окна. Удобное кресло, диван, кровать и холодильник.
Пока Геныч осматривался, все тот же кареглазый чиновник уселся на кровать и принялся разматывать клубок проводов.
— Вечно за других работать приходится, — посетовал он вслух, — вы сядьте пока.
Геныч покачал головой и остался стоять.
Прошло пять минут или пятьдесят – Геныч не знал – когда молодой человек поднялся и мягко толкнул его.
Мелькнул в воздухе шприц, игла быстро вошла куда-то под горло и Геныч отключился.
Приходил в себя медленно, по частям. Голова болела нещадно, и очень хотелось пить. Поднявшись, Геныч чуть не запутался в проводах. От каждого его пальца, от головы и спины тянулись белые проводки, уходившие в глубину вмонтированного в стену компьютера.
Геныча затошнило. Он закрыл глаза и долго не открывал их. Но время не переждешь…
Уже через пять минут он пил холодную минералку и заедал ее котлетой.
Через десять листал порнографический журнал, обнаруженный под столом.
Через тридцать плакал. Крупные капли падали на пол, глаза резало от боли. Наплакавшись за всю жизнь, Геныч понял, что это в последний раз.
А через час он услышал их. Миху, и Лиду, и еще сонм незнакомых голосов. Все они были рядом, шумели где-то за темечком и радовались его появлению.
Лида улыбнулась ему, и Генычу в темноте почудились её белые чуть кривоватые зубы.
— Будто снова в деревне, — сказал он и впервые ощутил ток, побежавший по проводкам.
— Вот вам и энергия, — догадался Геныч, и гнев вспыхнул в нем, отчего движение тока усилилось.
— Да, — откуда-то издалека раздался голос Михи, — а сильнее всего кормит столицу ненависть. Нам отсюда не выйти уже.
Утомленный, потрясенный, больной Геныч вдруг вспомнил березку-лису и покачал головой, отчего провода запульсировали.
— Они знают про нас? Что мы ощущаем друг друга?
Единогласное тысячекратное «нет» донеслось в ответ.
Потянулись сутки, в которых не было больше дня и ночи. Время стало одинаковым, как страницы в книге.
Каждый день появлялись новенькие, и Геныч ощущал, как росла невидимая непонятная мощь.
— Мы еще можем. Мы раскачаем, — думал он и ощущал ток. Только мысль, что где-то там вдалеке Тася с его помощью разогревает суп или смотрит фильм, лишь радовала его.
Когда же он вдруг вспоминал её неловкую кривую фигуру и макушку с проседью, то нежность волной окатывала душу, и провода чуть не звенели, перекачивая энергию.
Геныч давно заприметил это, и один раз попросил всех подумать о чем-то своем, родном.
И один за другим стали загораться внутри светлячки. Будто звездная сеть раскинулась перед Генычем, и он пошел по ней вперед, собирая за пазуху мерцающие искры. А потом перешагнул за невидимый край и рванул на себе рубаху.
Бабочками они взлетели от него вверх, чтобы тут же упасть на космическое темное полотно ночи. И на месте каждой разбившейся бабочки появлялась планета. Они кружились, вибрировали, и Генычу чудилась в этом мерном звуке забытая, успокаивающая его песня, которую когда-то давно пела неизвестная ему женщина, качая на руках младенца.
А через мгновение Геныч упал сам и, падая, успел вспомнить рыжую березку, трехлетнюю Таську и робкие лица всех тех, с кем работал последние месяцы.
— Как они теперь там – без света? – подумал он, прежде чем разбиться на миллиарды солнечных брызг.
облако тэгов
