Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «4P» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »


Статья написана 1 апреля 2020 г. 12:07

Когда я подъехал к родителям, часы показывали полпервого. В три мне надо быть у начальника. А тут этот звонок. Мамин голос дрожал. Я представил, как трясутся её руки, держащие трубку, и рассердился. И, кажется, накричал на неё.

Сейчас родители усадят за стол, и придется есть маковый пирог, который я почему-то любил в детстве, и пить какой-нибудь вонючий компот из облепихи.

Обычно отец встречал меня на пороге, а сегодня нет. В прихожей стоял густой запах корвалола. Не пропах бы костюм.

Зажимая нос и стараясь смотреть, куда наступаю – пес Джеки страдает недержанием, а вляпаться в лужу не входило в мои планы — я прошел внутрь.

— Мама, папа!

Сказать честно, я изрядно уже волновался, прежде чем нашел родителей. Они сидели на кухне и молчали.

— Почему не отзывались?

Поцеловав маму, я протянул руку отцу и занервничал ещё сильнее. У папы никогда ничего не дрожало, а тут…

— Да что случилось?! – заорал я. — Джеки умер?..

Мама прошептала:

— Харитошу забрали.

Я чуть не взвыл от облегчения, однако спросил.

— Кто забрал?

Мама в ответ только заплакала.

— Ну перестаньте! –замямлил я. – Ведь он старый был!

Тут я споткнулся о папин взгляд и замолчал.

Неужели я стану таким же сентиментальным? Родители ничего не сказали, я сам вспомнил новости. На дружественной планете разгорелся конфликт, и мэр города решил выпендриться, отправив в поддержку власти – роботов. Всеобщая мобилизация, усмехнулся я про себя. Ну какой из Харитона воин?.. Робот старого образца. Кажется, в новостях говорили, что всем выдадут взамен новые модели.

— Сынок, — вдруг подал голос отец. – Мы тут вещи собрали. Говорят, сегодня перед отправкой их собирают на площади. Отнеси Харитоше…

Я чуть не чертыхнулся. С ума сошли старики. Зачем ему вещи?.. Сглотнув, я кивнул.

Прощаясь, мама встала на цыпочки и, нагнув мою голову, поцеловала в макушку. Как маленького перед поездкой в летний лагерь.

Из окна машины дул ветер, прямо на место маминого поцелуя. Наверное, из-за этого я и не выбросил сверток. И понесся на эту чертову площадь. Там уже сотни андроидов сверкали на солнце под жужжанием камер.

Как же найти среди них нашего? Вокруг было много народу, и звать его по имени не хотелось. Но в моей руке как будто все ещё дрожала отцовская, и я крикнул: Харитоша!

Все камеры повернулись ко мне. Развернувшись, я поспешил обратно. Пусть думают, что я потерял знакомого. Надо сейчас картинно обернуться и посмотреть назад. Так я и сделал. И напоролся взглядом на Харитона. Второй в третьем ряду – он стоял и смотрел на меня. Как тогда, когда провожал в школу и, остановившись недалеко от дверей, ждал, когда я будто бы один пройду оставшиеся шаги. И все увидят, что я уже взрослый. Как же я хотел поскорее вырасти…

— Харитоша, — прошептал я так тихо, как только мог. – Возвращайся, пожалуйста. Что-то мелкое, мокрое коснулось щеки. Вытерев лицо, я побежал к машине, крепко прижимая к себе родительский сверток, остро пахнущий корвалолом.


Статья написана 26 февраля 2020 г. 08:07

Весна проковыряла дырку в небе. Акварельные кружки и стрелы поплыли по серо-белой глади. Тонкие молочные стебельки травы потянули к ним робкие усики.

Мир просыпался. А Ия хотела спать. Вернее, её тело, сама же она боролась изо всех сил. Смотрела в окошко и думала о розах. Жёлтая англичанка – ни разу ещё не цвела. Успеть бы полюбоваться. «Жена поэта», ну и название! Ия хихикнула.

Соседка по палате, Гретхен, покосилась на неё, оторвавшись от телефона. Затем отдалась ему снова.

Ия всегда удивлялась, как быстро касались пальцы Греты поверхности смартфона. Картинки летали: пышные круассаны, шоколад, платья.

– Деточка, что это вы всё время смотрите? – как-то спросила её.

Грета молча убрала телефон. А через минуту опять куда-то в пустоту, за тумбочку, полетели изображения.

Эдак и весну можно прозевать. Ия покачала головой.

– Грета, деточка, откройте окошко.

Солнечный луч пробежался по бледному лицу Греты и золотом лег на её волосы.

– Какая вы красивая!

– Скажете тоже.

– Скажу, деточка! Вы похожи на мою любимую розу!

– Вы опять о цветах, – вежливо улыбнулась Грета.

Ия ждала, что девушка спросит, как называется роза, но та так и не сделала этого.

Скрипнула дверь. И Мари, вся – от безукоризненно чистых туфель и до дрожащих от каждого движения кудрей – оказалась здесь. Немыслимо, долгожданно близко.

– Скоро буду дома, – Ия старается не показать, как трудно ей говорить. Что слова тяжёлые, как набитые вещами сумки. Она улыбается и гладит, гладит глазами дочь.

– Маричка, должны прийти розы. Заказала перед больницей. Надо забрать.

Мари сглатывает. Опять эти розы. Такие дорогие…

Ия замечает это. Ей хочется провалиться, растаять.

– Доченька, я всё оплатила. Не волнуйся.

Мари недолго сидит у неё. Ссылаясь на дела, уходит.

Солнышка уже нет в окошке. Ия, отвернувшись к стене, шепчет:

Астрид Графин фон Харденберг, Стефани Баронин Цу Гуттенберг…

Она ходит меж высоких кустов и дышит знойным сладким ароматом. Жужжат пчелы.

– Ия, – тихий голос накрывает её видения, как сачок бабочку.

– Как называется та роза? – спрашивает Грета.

Щека мокрая. Внутри затхло и солоно.

– Клэр…Клэр Остин. Она дышит летом и кремом-брюле. А ещё первым поцелуем.

– Чем же я на неё похожа? –

Голос девушки грустен и глух.

– Похожа и всё. Спокойной ночи, Деточка.

Апрель глотает солнце, как изголодавшийся мальчишка – обед.

Грета идёт по смеющейся улице. Её голову прикрывает смешной берет. Останавливается у магазина и долго мнется перед дверью.

– Здравствуйте, заказ для Ии Голди ещё у вас? –

У девушки-продавца зелёные, как крыжовник, глаза.

– Вы едва успели. Сегодня хотели отправить обратно. Что же так долго не приходили?

– Лежала в больнице.

Продавщица ободряюще улыбается.

– Забирайте и высаживайте скорее!

Она не спрашивает документов. И вот Грета уже на улице. Высунувшийся из коробки колючий прутик срывает с неё берет. Покраснев, Грета торопится снова прикрыть голую, как коленка, голову. Весенний ветер целует щеки. Впереди – лето.


Статья написана 17 июля 2019 г. 12:15

Светлячок сидел у незажженного камина. Грел о бока кружки лапы и думал. Вчера они с Ю проводили на юг последних птиц, и солнце играло в салки, отражаясь в их глазах. А сегодня осень сжала за горло лес, и будто выдавила из него все краски.

— Хорошо, что они улетели, — прошептал зайка. В окошко стучались отражения замерзших деревьев. Было пусто и холодно. И Светлячок не знал, куда себя деть. Ему словно стало тесно и неуютно в своей норке. Будто он был не дома. Наскоро одевшись, зайка выбежал в лес.

— Какое все прозрачное, — подумал Светлячок и неожиданно понял, что сейчас расплачется. Я же большой, мне нельзя. Ну-ка держись, заяц,- сказал он и на мгновение закрыл глаза. А когда открыл, увидел перед собой небо. Огромное, оно медленно уплывало куда-то, унося с собой Светлячка и весь Синий лес.

И Светлячок замер, боясь упасть с невидимой высоты.

— Вот и я улетаю... Кто же тогда останется?.. Подумал зайка. Покачиваясь на лапках, он танцевал на ветру и улыбался.

— Мы и останемся, — донеслось до него откуда-то издалека. — Ты, я и все остальные тоже.

— Это всё понарошку или взаправду?- прокричал Светлячок и голос друга донес до него ответ, — Это всё Осень!

— Осень...,- выдохнул зайка. — Осеееень, — прокричал он изо всех сил. — Осень, — сказал тихо-тихо, а затем гаркнул на весь Синий лес,- Тогда я иду ставить чайник!

— Иди, — донеслось в ответ, — Я скоро приду!

— Знаю я твоё скоро, — проворчал Светлячок, зажигая огонь в камине, и думая, как же все-таки хорошо дома.


Статья написана 1 июня 2019 г. 14:48

ЭВИ ПОДНИМАЕТСЯ

2 февраля 2042

В тот день все ждали Галиона. Он прибыл из рейса и обещался быть ровно в

шесть вечера у меня дома.

Первым подтянулся Бондик. Помню, как смотрел в окно и думал, что Бондик

ходит, ничего не видя перед собой. Вот он споткнулся и чуть не упал. С

копной седоватых волос – похожий на ребёнка – он напоминал мне пекинеса.

Этакого доброго марсианина-лакомку, всё понимающего и заранее всё

прощающего. Это сравнение развеселило меня, и турку я ставил на огонь,

тихонько смеясь. К тому моменту, как Бондик открыл двери, его ждала на

столе щербатая чашка.

— С коньяком? -

В голосе я уловил знакомую алчность. Значит, Бондик опять в завязке, и ему

нельзя ни жареного, ни спиртного, одним словом, ничего съедобного. А все

потому, что Саре кажется, что он недостаточно хорошо выглядит. Сведёт

ведь, как таракана.

Я кивнул, и тот просквозил в кухню. Сидел, сгорбившись над кофе, смакуя

каждую каплю.

— Что знаешь о Гальке? Довольный вернулся? -

— Мы толком и не говорили. Но мне показалось, что он...

Я замялся, чтобы подобрать слово.

— Взбудоражен. Да, именно взбудоражен. Ещё сварить?.. Не дождавшись

ответа, я полез в шкаф за последней пачкой кофе.

— Значит, вернулся не с пустыми руками! — Бондик следил за моими

движениями чересчур преданно. Вот ведь эпикуреец!

— Эви поднимается.

— Что?..

Я не сразу почувствовал, что обжигаю пальцы. От неожиданности было

больно вдвойне. Еще бы чуть-чуть, и я бы крикнул "не может быть", или

"врёшь", или ещё что-то. Лишь бы забить словами образовавшуюся в душе

брешь, расширяющуюся с каждым глотком воздуха. Но я смолчал. Стукнул о

стол чашкой, так что добрая половина кофе выплеснулась, и до прихода

Галиона не сказал больше ни слова.

Бондик долго, как старый всезнающий пес, вылизывал меня взглядом, и от

этого было ещё нестерпимее.

Глаза-смородины и чёлка наискосок. В этом — сладость и резкость Эви, её

мальчишеский нрав и угловатые застенчивые движения. А еще искренность,

граничащая со вздорностью, и мягкая, нараспев речь. Кто выдумал это

мерзкое, лживое слово — "Поднимается"?

— Мишенька! Стучат. Давно... Открою?

Бондик вывел меня из оцепенения. Только и смог, что кивнуть ему в ответ.

Наверное, Галька пришёл. А может, Эви?.. Я закрыл глаза. Всего на секунду.

И вспомнил тот день.

Воздух такой горячий, что кажется плотным. Яблоневые листья,

прикрывающие меня от солнца, совершенно неподвижны. Мне двенадцать

лет, и я часто снимаю очки, чтобы потереть измученные глаза. На коленях

роман Буссенара. Половину я уже проглотил. И теперь то и дело проверяю

толщину непрочитанных страниц. При этом не могу удержаться и

проскакиваю целые абзацы, считывая текст на лету.

-Ты не можешь, не имеешь права,- доносится из окна.

Родители снова ругаются, и я, стараясь не слушать их, все же замираю,

невольно ловя каждую фразу.

— Я ухожу.

— Не сходи с ума, Анна. У нас ребёнок.

Какое-то мгновение я слышу, как тикают на кухне часы. Старинные,

громоздкие, с неуклюжими стрелками. По коленке ползёт муравей.

Маленький и очень чёрный на фоне моей бледно-белой кожи.

— Я поднимаюсь. Слышишь? По-дни-ма-юсь!

Звонкий, непонятный мне тогда звук опередил шум бьющейся посуды.

Судорожно я снова схватился за книгу. На страницах остались мокрые пятна.

«Голубого человека» я так и не дочитал с тех пор.

-Миха, а кофе? — передо мной стоял Галька. Тридцатилетний капитан

дальнего плавания. Лучший друг. Стоял и улыбался, недоумевая, почему я

сорвал наш давний приветственный ритуал.

-Эви поднимается,- только и сказал я. — Эви поднимается.

Галька, всегда такой непоколебимый и сильный, смотрел на меня и молчал.

И в его великодушном молчании можно было укрыться, — хотя бы на время, -

даже от самого себя. Укрыться и не заплакать, потому что мужчины не

плачут.

Уже потом, когда все — Бондик и Сара, Ив, Марк, Анна — разошлись, мы

достали водку. Я не люблю ничего спиртного. Но в тот вечер пил, и пил

много.

-Думаешь, Эви уже Там?..

Он пожал плечами. Да и откуда ему было знать.

— Там не так уж и плохо, Мих. И это не самый плохой выбор.

-Ты так говоришь, словно я один ничего не знаю.

-Может, и не знаешь. Не поверишь, но...

-Иногда тебе не хочется возвращаться к нам?

Галион изумленно уставился на меня.

-Кэп, ну что ты моргаешь? Твой вопрос подсказал ответ. Всего лишь...

Внезапно мне стало холодно. И так одиноко, что, вопреки всему, захотелось

вытолкать друга на улицу и долго лежать в темноте.

Он же закружил по комнате. Его твердое скуластое лицо размягчила водка.

Ему хотелось, чтобы я его слушал. Мне же казалось, что я заранее знаю все

доводы.

-Подожди,- попросил я. -Сядь.

Нехотя плюхнулся в кресло напротив. Уставший после рейса. Раздражённый.

Я видел, что он рассказал не все новости, и это тяготит его.

— Эви поднимается.

Я сам опешил, что опять проговорил это вслух. Наверное, в двадцатый раз.

— Вот и прекрасно! Миха, не будь олухом! Все хотят этого! Все, дурак!

В окно видно было подсвеченную снегом ночь. Тихую, скромную, дышащую

морозом. Медленно убивающую всё теплое, неукутанное.

— Сам дурак, — сняв очки, я потёр глаза. — Да-да, сам дурак, хоть и капитан

дальнего плавания.

Галька безрадостно рассмеялся. Таким тихим и глухим смехом, что стало

ещё больше не по себе.

— Миха, я не смогу больше возить припасы. Так или иначе всем придётся

рано или поздно уйти. И в этом случае лучше сделать это сейчас. Ребята

знают и готовятся. Я сказал им об этом в прошлый раз. Только вот тебе не

решился.

— Почему не будет припасов?

Я спросил это холодно, сам поразившись ложному спокойствию своего

голоса.

-Пища им теперь не нужна.

— Как это? Они теперь питаются воздухом и солнцем? Как растения? Моей

натужной выдержке пришёл конец. Я долго ругался. Говорил, что на нашу

жизнь хватит и имеющегося, а Галька сидел, сгорбившись, и смотрел не на

меня, а на свои большие и крепкие руки. Очень уж жалко я, наверное,

выглядел.

Мать, которой отец закатил тогда оплеуху, ушла одной из первых на нашей

улице. И, конечно, из-за меня. Всякий раз, когда она на меня смотрела,

видела коляску. Ее, правда, трудно было не заметить. Блестящую, с

наклейкой на подлокотнике. Но мне тогда казалось, что только её мама и

видела. Самую дорогую инвалидную коляску, из-за которой второй год

родители никуда не ездили в отпуск. Мама, несмотря на наши весьма

скромные средства, всегда покупала мне самое дорогое. Словно этим могла

изменить что-то. Осознав же, что ничего важного в мире не купишь -

сожаление в глазах её подруг так и не сменилось восхищением — ушла. По-

дня-ла-сь. Интересно, в новой жизни у нее появился новый идеально

здоровый сын? Какая она сейчас? Ей ведь не меньше пятидесяти. А отец? Он

долго держался. В последнее время нам не нужны были даже слова, и мы

молчали целыми днями. Мне нравилось, когда он садился за стол в своём

любимом шерстяном свитере и читал книгу. Два кота усаживались к нему на

колени, а третий прыгал на плечи. После того как почти весь наш район

опустел, нас стали одолевать кошки. Уходя, никто из соседей не забрал с

собой ни одной из них. Интересно, Эви тоже бросила своих Ингрид, Персика,

Незабудку и Мандарина? И как скоро они появятся у моего порога?

— Галион,- сказал я, — и только сейчас заметил, что он уже, наверное, давно

спит. Стараясь не шуметь, я напялил кое-как на себя куртку и выкатился на

улицу. Да, так оно и было — у порога сидел мой любимец Ингмар и, глядя на

дымчатую Ингрид, утробно урчал. Остальные кошки, а только у меня их

жило восемь — где-то носились по зимним тропам.

Взяв на руки Ингрид, я зарылся носом ей в шерсть и ощутил далекий, еле

ощутимый запах духов. Вернувшись домой, я ещё долго носил его на

кончиках пальцев. Эви. Эви поднимается.

9 февраля

Прошла неделя. Ко мне никто не заглядывал. И едва ли не впервые пришлось

рубить дрова самому и топить сложенную отцом печку.

Отварив макароны, я долго жевал их, и больше не ел, а раздумывал. Даже

если поднимутся все, я останусь. В конце концов, должен же я прочитать те

книги, которые мы с отцом тащили к нам со всего опустевшего города.

Помню, как петляли по улицам и заходили в каждый заброшенный дом.

Отчего-то много смеялись тогда. Одна старая тощая книжка, вернее, то, как

я переврал её название, полдня вызывала у меня смех. Так что, наконец, папа

не выдержал: «Миша, это серьёзное произведение. Прочитаешь,

согласишься».

Он любил называть меня так, бережно выдыхая последний слог. Так

протяжно и долго, словно баюкал ребёнка. Почему Папа ушёл? В один из

дней я проснулся, а его нет. Вместе с ним пропали две кошки. Их он забрал, -

редкий случай, — а со мной даже не попрощался.

Слипшиеся макароны — какое убожество! Я с удовольствием отправил их в

мусорку. Часа через два — вынул обратно. Слишком нерасчётливый поступок,

когда в твоём доме господствуют кошки.

Я до того уже никого не ждал, что вздрогнул, когда раздался звон

колокольчика. Выглянув в окно, увидел Сару и Бондика. Она, в стареньком

ношеном пальто и в – не по погоде — синей вельветовой шляпе, стояла так

тесно прижавшись к мужу, что они походили на одно неразделимое

мифическое существо.

Как всегда, встречу начали с кофе. Сара пила шумно, большими глотками, и

я в который раз подумал, что она не получает от этого никакого

удовольствия. И это в очередной раз удивило меня.

— Миша, — сказала она, и я еле удержался от гримасы. Не люблю, когда меня

так называют чужие.

— Миша, пойдёмте с нами. Мы давно спорили с мужем. Он упорно не

поддавался на мои уговоры, — тут Сара метнула на Бондика быстрый взгляд,-

но сейчас, когда некуда деваться, согласился. Пойдёмте, что же вы здесь

станете один делать.

Моё раздражение внезапно исчезло. Вдруг стало нестерпимо жаль эту

женщину. Сара поднимется, и больше я не увижу, как смешно она

оттопыривает палец, когда держит в руках чашку. Эти её нелепые локоны и

затаённая улыбка старой кокетки, которая и в шестьдесят лет пытается

очаровать всякого. Все сотрётся, исчезнет. А если и останется, то лишь в

моей памяти.

— Миша, ну что вас держит?.. Вы же станете здоровым! Я, если честно, не

понимаю, почему вы не поднялись до сих пор.

— Сара, замолчи,- едва ли не впервые я услышал, как Бондик прикрикнул на

жену, — не надо! Мишенька, мы пойдём. Держись, мальчик... За всех нас.

Я смотрел им вслед и, только когда они стали совсем крошечными

фигурками, понял, что Сара взяла с собой летний зонт. Розовый с кожаной

рукоятью. Наверное, когда-то она заплатила за него огромные деньги, и

теперь хотела забрать с собой самое дорогое. От этого стало почему-то ещё

больше жаль этих людей, ставших частью меня самого.

Почему Бондик понимал меня? Откуда я знал, что он хочет остаться здесь и

смаковать жизнь до последней капельки кофе, чая или воды? Галька сказал,

что Там пища теперь без надобности. Бедный Бондик. Ради Сары... Он

поднимается ради Сары. А что есть Сара? Почему он любит её? А почему я

люблю Эви?

Мы познакомились, когда город уже почти обезлюдел. Я бездумно колесил

по прокалённым зноем улицам, как две морковного цвета косички и два

раскосых «ночных» (как я потом их назвал за глубокую и влажную черноту)

глаза — перерезали мне горло. Отчего-то я не мог дышать, смотря на

конопатую, с худыми и длинными ногами девчонку — с перекинутой через

плечо спортивной сумкой, откуда выглядывало любопытного вида растение с

лопоухими листьями. Я тогда подумал, что она, как и мы с отцом -

искательница. Только не книг, а цветов, которые побросали хозяева. И я не

ошибся.

У Эви было природное отсутствие такта. Абсолютное. Тогда, покосившись

на мою коляску, она первым делом спросила:" Почему ты не поднимаешься?

Или ты так ленив, что ни за что не хочешь ходить?"

И пока я смотрел на неё — все ещё с перерезанным горлом,- рассмеялась.

Подумать только, она была уверена, что сказала чертовски остроумную

штуку.

— Эви! -улыбнулась она и протянула испачканную в земле ладошку.

— Мишка,- брякнул я и зачем-то спросил, — А ты почему не поднялась до сих

пор?

— Мне нравится быть собой. Нравится удивляться. Например, знакомству с

такими худыми, как ты, мальчишками, — хихикнула она и позвала в гости.

Я до сих пор чувствую запах того травяного чая, которым поила нас её

бабушка.

Бабушка Зоя. Она так и не ушла никуда. Мы похоронили её за большим

оврагом. Она верила в Бога и не желала становиться идеальной, как

остальные.

И это тоже было необычным. Другие старушки поднялись первыми. Едва

только заговорили о новом генетическом прорыве, способном сделать

совершенным любого желающего. Все хотели вернуть себе молодость, а тут

ещё денег не требовалось. Бабушка Эви же осталась с внучкой, считая, что

счастье — это когда дети едят испечённые тобой оладьи. И непременно с

малиновым вареньем.

Нам немало их перепало. Горячих, ноздреватых. Ради них мы часами

обыскивали в прошлом жилые кварталы, стараясь добыть варенья. Муки и

прочего тогда ещё много оставалось в заброшенных магазинах. И сейчас мой

склад наполовину заполнен упаковками с крупами, мылом и прочими

нужными вещами именно оттуда. Галька из своих рейсов приносит лишь

лакомства — кофе, спиртное, шоколад. Всё то, без чего, по определению

Бондика, так скучно тратится время. Приносил...

22 февраля

Пропал Ингмар. Его нет уже неделю, и я беспокоюсь. Открывая ночами

двери, вижу порой у крыльца полузанесённые следы. Его ли лап?.. Зову и не

слышу ответа. Может быть, мы не совпадаем, и он потом мерзнет у

закрытого дома. Любой другой, наверное, посмеялся бы надо мной, но из-за

этого я не могу спать. Да, кошек много, но среди них, как и среди людей не

так уж и много тех, в ком есть человеческое.

Вчера приходил Галион. Принёс кофе. Выглядел виноватым. Я хотел было

отказаться, чтобы его уколоть. Но передумал. Все-таки он мой друг. Галька

сказал, что заглянет сегодня, и я жду. Перебирая книги, нашел ту — со

смешным названием. Вообще-то ничего смешного в нём нет. Это "В

ожидании Годо", которое я тогда переделал «В ожидании Гада». Читаю и

плачу. Стыдиться мне некого. Я один. А Годо не придёт никогда.

28 февраля

Сегодня узнал, что поднялись Ив, Марк и Анна. Об этом мне сказал Галька.

Мы сидим и пьем кофе. Крепкий и очень сладкий.

— Мих, ты точно останешься?

Скалюсь в ответ. Не люблю вопросов ради вопросов.

— Галька, помнишь, как мы познакомились? Ты стоял у пруда и смотрел на

уток. На тебе была смешная красная кепка. Ты думал, что один в парке, и

испугался, когда я громко сказал: «Привет, Холден".

— А потом дал мне прочесть Сэлинджера? Конечно, помню. Почему ты

спрашиваешь? Или?..

Тут он испытующе посмотрел на меня, и в его тёплых шоколадных глазах я

увидел вину.

— Давно понял?

— На днях. А ты давно... Поднялся?..

Слова дались мне с трудом. Впившись взглядом в лицо друга, я искал черты

изменений и не находил. Что же... он и так был здоровым красавцем.

— Несколько лет назад.

— Получается, ты шпионил за нами?

— Скорее, оберегал. Миха, ты же ничего не знаешь об этом.

— Галька, зачем?..

— Потому что нельзя быть одному! Ну пойми уже это!

Увидев книжку, оставленную на столе, посмотрел на обложку.

-Тоже ждёшь Годо? Я не читал, но знаю это произведение от первого и до

последнего знака. Оно здесь! — тут Галион постучал пальцем по голове.

— Так же, как все рецензии на него. Да что там рецензии. Вообще всё здесь.

Все знания, накопленные человечеством.

— Получается, ты поднялся из тщеславия? Захотел всё узнать «просто так» ?..

Сказал это очень зло, ведь я любил Гальку. Одно только «зачем» и билось в

моей голове. Я смотрел на него, не отрываясь, и молчал.

— Миха, ты же даже не представляешь, что значит подняться. Думаешь, что,

пройдя генетическую экспертизу, получишь новое идеальное тело и

заживешь в огромной серебряной башне? Это ведь ты прозвал меня

капитаном дальнего плавания за то, что я всякий раз отправлялся в её

пределы, как ты думал, на поиски припасов и новостей.

Вот и Сара с Бондиком так думали. И Анна. И даже Ив. И твой отец...

Тут я не вытерпел:

— Что ты знаешь о нём?

Я закричал слишком громко. Так что, наверное, потерял разум. Потому что

внезапно Галион исчез. Передо мной стоял он. Потрёпанный свитер с

въевшимися в него кошачьими волосками. Усталый, но такой добрый

взгляд.

— Миша...

Крутанувшись, я уже через секунду уткнулся головой в папин живот. Пусть

это бред и моя иллюзия. Пусть наваждение. Я так соскучился по тебе, Папа!

— Сынок. Прости...

Он гладил меня по спине. Дышащий, тёплый, родной.

И я снова молчал, пережив первые минуты потрясения. О чём я мог спросить

его, когда он бросил меня? Только отцу не нужны были вопросы. Он говорил

одними ответами:

— Я ушёл в надежде, что ты пойдешь следом. Но вместо тебя за мной по

пятам шли только Серый и Джо. Я ждал тебя, а когда добрался до Башни,

было уже поздно поворачивать назад.

— Неправда! Никогда не поздно вернуться, если любишь.

— Ты прав, Миша. Вот я и вернулся к твоей матери.

— Она предательница, и ты тоже!

Меня разрывало на части. Отец одновременно был самым родным и самым

чужим. И не о чем было теперь говорить с ним.

— Ты нашёл маму?

-Теперь она всегда со мной. Как и те, кто поднялись. Все они рядом и словно

дышат мне в затылок. В любой момент меня может сменить любой из них.

Я слушал, затаив дыхание.

— Что происходит, когда телом управляешь не ты?

— Можно проживать заново любой день из прошлого. Такой выбор сделала

твоя мама. Она выбрала время, когда, — тут отец запнулся, и мне пришлось

продолжить за него, — когда я ещё не родился?

— И да и нет. Когда ты только появился у неё в животе, и она мечтала, как мы

втроем будем счастливо жить.

— А ты, отец?

— Я разделил её желание. Когда любишь, то вытерпишь всякое. Даже если и

жаждешь другого. Иногда я ускользаю в возможное будущее, и там ты рядом

со мной. Как и твоя жена и все ваши кошки. Я бы хотел многое сказать тебе,

сын. Но нет времени.

— Для чего же тогда время, Папа? Каждый должен прожить свою жизнь.

Прожить сам! Прошлое, будущее — это только слова! Их нет, когда нет тела,

способного передать чувства. А значит, нет и любви.

-Любовь постигается духом, Миша.

— Не полностью, Папа. Когда к тебе приходят колоть дрова, потому что тебе

тяжело, и трудятся в мороз для тебя — это любовь. Мои друзья любили меня

больше, чем ты.

Отец съежился от моих слов. Опустил голову – полуседую, лохматую. Как

часто я видел, как он в таком же движении сидел над книгой за этим же

столом.

— Что стало с твоим настоящим телом, Папа?

— Оно сгорело. Как сгорели все остальные. Серебряная Башня – это

крематорий, сынок. И вокруг неё ни души. В ней живет лишь одно идеальное

тело, в котором все мы, сплетённые воедино в одну сеть. Знаешь, это можно

было бы сравнить с ноосферой. Или же это она и есть на самом-то деле.

Почему ещё я ушёл? Ушёл Галька? Все те, кого ты знал? Мы слышали зов.

Нас тянуло к Башне, и мы затаённо знали, что должны сделать так. Каждый

сам открывал двери и запускал генетическое сканирование, которое

автоматически завершалось уничтожением нашей физической оболочки. И

каждый из нас, расставшись с ней, ощущал удивительное спокойствие. Кто

знает, сын, может, так Земля решила избавиться от людей и нагнала на всех

нас морок. После того, как ты поднимаешься, тебе самому уже ничего не

нужно, и в этом есть что-то от счастья, за которое впервые в жизни ничем не

нужно платить.

Откатившись к окошку, я влился глазами в серую даль. Было видно

бесконечный край парка, в котором мы познакомились с Галькой. В котором

однажды я встретил Бондика с Сарой, собирающих дикую малину. В котором

мы с Эви первый раз целовались.

— Не плачь, Миша. Когда-нибудь ты поймешь и простишь. И, может быть, мы

ещё встретимся. Скоро на Земле останется малая горстка людей,

раскиданных по всему свету. Среди них будешь жить ты, мой сын. Одна,

непознанная часть меня самого, гордится, что ты такой…что не

поднимаешься. Что зов обходит тебя стороной. Наш общий разум долго

присматривался к таким, как ты, потому мы и наведывались сюда так часто.

И не сказать, как я был рад этому.

-Папа, что значит подняться?

-Ты не поймешь, Миша. И слава Богу, а теперь прощай. Мы – в этом одном

на всех теле – едины. Нас миллиарды душ, ушедших за молодостью,

любовью, знаниями, могуществом. Мы – человечество. И нашу единую волю

зовёт Космос. Уже сегодня мы улетим. Даже наш разум не способен

предугадать, чем же закончится это путешествие. Один человек с

миллиардами душ поднимется на корабль. Один человек с миллиардами душ

отправится на поиски Бога.

— Годо сегодня не придет, да, Папа?..

-Ты прочитал наконец…

-Папа, я справлюсь?

— И не сомневаюсь, сынок.

12 февраля 2043

Этой зимой выпало так много снега, что сидеть у окна и смотреть на

выбеленный мир – одно удовольствие. Немного мешает расставленная на

подоконнике рассада, но это мелочи.

Впервые за год я вспомнил про свой дневник. Не перечитывая прежних

записей, пишу сейчас эти строки. Я не хочу вспоминать в деталях всё

описанное мной.

Ещё только февраль, а я уже грежу весной. Запахом проснувшейся земли.

Встревоженными голосами соскучившихся по родине птиц. Эта весна будет

особенной. И, надеюсь, такой же остро неповторимой, как предыдущая.

У меня на коленях притих Ингмар; он так и косится на лежащую на полу

Ингрид. У неё опять будут котята. О, Боже, Землю поглотят кошки!

Ингмар убаюкивает меня мурчанием. И я снова вспоминаю прошлогодний

апрель. Самый тревожный, счастливый, кроткий апрель всей жизни. Я хочу

написать о нём, но не нахожу слов. Если вам интересно, спросите всё у моей

жены. Она сейчас хлопочет на кухне. Скоро обед.

Наверное, опять макароны. Это удивительно, но она умудряется всякий раз

сделать их вкусными.

Услышав плач, я скорее качусь в детскую. Маленький Галька проснулся и

сейчас смотрит на меня галочьими глазами и улыбается.

Я говорю ему, что уже совсем скоро мы будем гулять по нашему парку. Что

когда он чуть подрастет, соберём вещи и отправимся на восток. На поиски

новых друзей. Дети не должны расти в окружении только взрослых.

— Ты, Галька, обязательно встретишь удивительно красивую девочку. Она

будет любить цветы и книги. Так же, как и твоя мама, — говорю я.

— И уж мой-то сын не станет мучить её ожиданием. Придёт и скажет, мол, так

и так, жить без тебя не могу. Переезжай ко мне со всеми своими кактусами, -

заходя в комнату, говорит Эви.

Я ловлю её взгляд, и вижу, как в «ночных» глазах качаемся мы с Галькой.

— Как же я боялся приблизиться к твоему дому. Окончательно убедиться, что

ты ушла. Я ведь не знал, что Бондик сказал так по твоей просьбе, и то была

твоя…шутка.

-Да-аа, я всегда любила удивлять. И, может быть, на свете я вообще теперь

одна такая.

— Какая, Эви?

— Которая поднялась. Жаль, о том даже не с кем поспорить!


Статья написана 26 марта 2019 г. 19:02

Жираф


— Куда же они улетают? – А, Ю?

— Кто, Светлячок?

— Мысли…

Зайка и лисёнок сидели на берегу реки. Небо — всё в белых завитушках – было высоким и ясным. Весна только началась, и каждый новый день не походил на другой. Вчера было пасмурно и до самой ночи дождь плакался на жизнь. Так что из норки и высовываться не хотелось. А сегодня в воздухе – прозрачная синева. Кажется, станешь на большую дорогу и дойдешь до конца Земли. Так хорошо будет тебе шагать!

— Понимаешь, Ю, я думаю, думаю. А потом раз и забываю, до чего сам же и додумался.

— А ты думал сейчас о чём-то важном? –

Светлячок покачал головой и рассмеялся.

— Я уже не помню!

— Хитришь! –

— Нет, ну честно! -

Лисёнок улыбнулся и, махнув на Светлячка лапкой, замолчал. Хотелось одного – сидеть и смотреть за горизонт, чувствуя рядом присутствие друга.

И они долго сидели именно так. И только лениво плескались разноцветные рыбы в воде. Да солнышко медленно уплывало за краешек неба.

— Ю, я вспомнил, -– опять первым нарушил тишину Светлячок. – Я думал о белочке. Что вот она никогда не станет так проводить время, как мы. Что вооон тот жираф из облака! Не туда смотришь! Справа он, рядом с домиком и драконом! Да-да, не тычь так лапой. Вдруг он испугается и уплывёт. Так вот, что этот жираф спрячется от неё. Или даже белочка вовсе не посмотрит на небо. Она ведь вся в заботах и хлопотах.

— И до чего же ты додумался, Светлячок? Что с того-то? – спросил Ю. Откинувшись на нагретый солнцем ствол, он надвинул на глаза берет и замер так, словно собрался хорошо выспаться.

— Сперва я подумал, что мы, наверное, бездельники. А потом передумал. Ведь мы чего только не делаем! Потом решил, что это не важно. Мы ведь и за работой столько всего замечаем. Ну из того, что будто и не нужно. Ты же понимаешь?

Лисёнок кивнул. Ему в этот момент казалось, что он качается в индейской пироге на волнах. Он представил соколиное перо у себя за ухом и довольно фыркнул.

— Светлячок, всё просто! Мы с тобой другие, и всё тут. Не хуже, не лучше.

— Да, но всё равно получается, что от нас меньше толку, и какие-то мы бестолковые.

— А жираф? –

— Что жираф? –

— Ну ведь без нас его нет! И не будет!

— Об этом я не подумал…

— То-то же.





  Подписка

Количество подписчиков: 51

⇑ Наверх