Этой книгой, — яркой такой разрисованной на блестящем глянце обложкой, — меня по какой-то странной и стихийной закономерности безустально дразнили всю зиму практически на всех ветках метро... Совсем юные девчонки, — что б они там понимали в этой бесконечной веренице догматизма, феодолизма,  антропоцентризма и прочих авторских «...измов», честное слово!?. То там то сям попадаясь с этой повестью, — они своей перманентной увлечённостью доводили, признаться, до самой острой формы любопытства (разумеется, я в курсе её идейного наполнения): что там в книге может быть понятно и полезно столь юному поколению?.. -Особенно если отбросить красивую сказочную обложку и волшебный флёр её составляющей.

И, да, здесь отдельным ярким акцентом: это как раз те авторы, которые не выходят из перечитки практически в любом возрасте.

И, соб-но, можно сколь угодно долго пытаться искусственно и условно определить «Трудно быть Богом» в легковесное фэнтези, с лейблами «Дамское бульварное чтиво», «Дёшевое развекалово», «Мушкетёрство» и тд и тп, — принудительно «заперев» всё написанное авторами в ячейке «Лубочная Сказка»... Пробежалась глазами по диагонали некоторых отзывов ФЛ. И, признаться, трудно найти большего Противоречия именно в ощущениях читателей от этой повести. Разумеется, начинка Стругацких от этой критики доброжелателей не тускнеет и не обесценивается. И здесь всё с точностью до наоборот. На мой взгляд и личный читательский вкус, вышло «Дёшево», но Оооочень сердито!»

... Забытое Шоссе. По нему не ездят. И на карте его нет. И куда оно идёт неизвестно. Дорога из ниоткуда в никуда. Ей все начинается и заканчивается, виртуозно округляя весь текст в красивое рондо, — с той лишь только разницей: если вначале это выглядит как фантом; в конце — это скорее метафора и фразеологизм развёрнутого кровавого безысходного пути.

Благородный Румата Эсторский — эрудит, историк, разведчик-имперсонатор в одном обличье. Об истинной сути этого персонажа, — и о его благородстве в том числе, — каждому читателю придётся задуматься самостоятельно. А так ли всё гладко и сладко в его отважном спасательстве и бесконечной жертвенной любви?.. С его красивой мальчишеской идеей постоянно отвоёвывать лучших из лучших у серости и посредственности...

Дон Рэба — сын своего века. Интриган с дешёвым форсом и лоском. Подлец, хам и предатель — с одной стороны. Мелкий винт, который вращает собой огромный механизм «мельничного жёрнова» — с другой. И все его мелкие и крупные пакости виртуозно встраиваются в декорации средневековой тупости и праздности.

Постоянно жующая и перманентно развлекающаяся безликая масса из дворян и феодалов. В том числе гнусная подложка высокоучёной своры Святого Ордена (и отчасти проекция современного социума): изощрённое враньё, придворное лизоблюдство, искусные манипуляции сознанием (вернее частичным отсутствием оного) стадного большинства. -Даёшь культуру в массы, — режь, полосуй и бей вдребезги!..

Смутные времена гениев посредственности. Их нелепый звёздный час и бенефис где-то на периферии адекватного роста и развития человечества.

Всё это можно подвести и подчеркнуть оригинальным авторским маркером, с нажимом на горький и безрадостный финал: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные». -Причём последняя теза по объективным причинам особенно актуальна и в наши дни.

Авторы пишут крупными размашистыми штрихами, — виртуозно вплетая в свой текст элементы оригинального самобытного фирменного юмора. Не забывая при этом тонко подавать свою философию и глубокие рассуждения / авторские отступления. И местами философия АБС очень похожа на развёрнутое эссе (монографию) Э. Фромма «Бегство от Свободы». С той лишь значимой оговоркой: там где Фромм скучноват и суховат в своей профессиональной аналитике, — Стругацкие уместно по всей повести рассредоточили свои тезы в контексте очень яркого антуража ТББ.

... Неусыпное наблюдение каждого за всеми. Каждодневные доносы в перемешку с сомнительного рода трактатами, которые безустально строчат вымазанными в крови руками... Всё это тошно, безнадёжно и беспросветно горько, — неизбежный конец и предчувствие хаоса...

И здесь стОит особо отметить: авторы строят свой идейный каркас на более тонких вещах, чем банальное навязчивое моралите.

...Всё видеть и всё понимать, — но неспособность повлиять на сложившийся уклад; предпринять иную возможность развития событий; предложить от себя хоть какую-то «сносную» альтернативу стремительно разворачивающейся резни. -Вероятно, подобное вынужденное бездействие и постоянное не вмешательство в хамство и скотство может довести до сумасшествия и срыва кого угодно. Но хуже и горше всего другое... Самое страшное и гнусное, сродни прилипчивой клейкой отвратительной массе, это войти в эту роль. Роль Освободителя и прогрессора; роль Сверхчеловека со сверхвозможностями.

Бессильная злоба... Бесполезные жертвы...

Ледяной холод и ощущение собственной подлости. Острое желание отвернуться от всего; просто отмахнуться от всей этой ереси — всё бросить и уйти...

«Трудно быть богом» — это не красочный экшн или замысловатые приключения попаданцев. Это Эксперимент над теми, кто сам его придумал. Капкан и ловушка искусно захлопнулись: базисная теория феодализма, разработанная в тиши кабинетов и лабораторий, утверждённая в солидных дискуссиях и модных диспутах, дала серьёзный сбой.

Нужно отдельно отметить, что гений Стругацких состоит ещё и в том, — они способны свести в одной темпоральной точке все до единого направления. И, безусловно, в их самых лучших вещах нет никаких «приключений тела».

Это всё мы, — мы вчерашние; мы завтрашние; мы нынешние...

PS «Умный человек знает пределы своих способностей. Смелый всегда использует предоставленные возможности».

PPS Нереально сложно писать отзыв на эту повесть ещё и по той причине: «Трудно быть Богом» написана так талантливо, так виртуозно и на таком тонком нерве... Очень сложно неопытным взглядом определить: где проходит этот самый условный «водораздел» ума, смелости и... искусно замаскированной наивной глупости главного героя Руматы-Освободителя. И как всегда у таких авторов открытый финал остаётся на откуп и переосмысление каждому читателю персонально.

... В тугих проводах, как будто в огне,

И ты отойди, и ты подожди, и ты не мешай мне...

... Пить электричество, — с такой феерией первобытного наслаждения, с плавным скольжением в дискретных цепях магистральных маршрутизаторов, искусно распределяя свое сознание между модемными передачами, — научил Роджера Желязны в контексте их совместных «Витков» вероятнее всего именно Фред Саберхаген (отчетливо слышна из цикла «Берсеркер» первородная идея этого великолепного технаря). И да, обыкновенную историю похищения любимой девушки коварными злодеями, которые по совместительству твои вчерашние друзья, — можно вероятно представить на суд искушенного читателя по-разному. Вдвойне приятно, когда в жанре киберпанка, отлично стилизованного под индивидуальное творческое «я», таким самобытным рассказчиком выступает именно Желязны. И, соб-но, отчасти слышны «Истинные Имена» Вернора Винджа, словно написанные в большую притирку с «Витками» Желязны. И это, разумеется, ни в коем случае не плагиат, — а скорее некий макет, лекало и что ли джаз шаблон: великолепная платформа для создания потенциального шедевра.

Желязны в «Витках» выточил свой текст с таким завидным виртуозным умением, так мастерски загладил/закруглил блоки, яркими разномастными пластами представляющие собой определенный стилистический калейдоскоп, — по моим личным ощущениям, тот же великолепный Ф.Дик с «Убиком» периодически проступает блочной мозаикой лоскутного пэчворка на стыках своего основного текста. К тому же Желязны весьма грамотно, самобытно и ярко раскрыл основной посыл романа, — «эффект витков», — по всем его пластам. Основная тема «Витков», так или иначе, изначально закольцована автором лабиринтами памяти главного героя: вернее, непоср-но ее утерей. Здесь и тема имплантации, насильственно вживленной памяти; и белый семантический шум беглых воспоминаний. И метания между двумя пространствами бесплотной потерянной души. И эманация разума главных персонажей в ключе их врожденных уникальных талантов. Желязны защищает концы, передергивает провода; искусно тасует образы и понятия. Автор то искрит коротким замыканием и бросает эти разноцветные спирали на исследовательский отдел мировой корпорации «Ангро энерджи». То плетет на подсознании главного героя фантасмагорические кружева «вампиров-узурпаторов» в завязке своего увлекательного приключения. Все это сделано с любовью к читателю в мягких переходах между причудливым нагромождением тем и образов. Сомнамбулический танец демонов и фурий (на подсознании главного героя) в фэнтезийном представлении Желязны пластично увязывается с лукавыми играми технократов; — и далее искусно транспонируется в захватывающее приключение с элементами отличного, грамотно закрученного детектива. При всем при этом тема технократии мягко, но настойчиво перетекает в концепт луддизма, — на смену которого неизменно приходит слияние/обмен сознания с искусственным (иным) разумом. А последний с мягким свечением, мерцанием и ломким металлическим шелестом растекается по всей мировой сети отправителей/получателей. И замыкает Желязны этот «эффект витков» в лучших традициях своего фэнтезийного твор-ва аллюзиями на античное, неизведанное и давно ушедшее, — но неизменно существующее где-то в глубинах нашей генетической памяти и подсознания. Чудесным мягким психоделиком и «зашитыми» закодированными ощущениями Желязны расчерчивает свои разноцветные спирали/винтовые лестницы подобными великолепными авторскими кликами

Параллельно четким пунктирным акцентом проходит линия Малыша Уилли Мэтьюса (прежнего коллеги «по цеху» главного персонажа Дона) – искусного телепата с большим стажем лубочного проповедника на ТВ. -С едкой плотоядной улыбкой и особым даром намагничивания предстанет этот чудесный талант, — в подобном амплуа долгожданных, скорых на руку чудес и завлекательных предложений на перспективу выступает в мировой лит-ре мистер Гонт из «Нужных вещей» Стивена Кинга. Желязны искусно увяжет иррациональное и логичное; иллюзорность и мир электричества; свет и тьму. Психология, телекинез, философия… -И даже двери в…ноэтику (темой зарождения и обмена иного Сознания) искусно приоткроет этот талантливый автор. Такой текст, на мой взгляд, не может морально устареть в силу только лишь технологических анахронизмов. И до крайности нелепы даже потенциальные сравнения с «Нейромантом» У.Гибсона со всей его экзотической мишурой, брутальным драйвом и навороченным девайсом.

Желязны дает от себя столько закольцованных размышлений о жизни нашей бесплотной души; его электрические импульсы столь поэтичны; его море тьмы и света так виртуозно перемежается с вечными темами… Чего стОит только подробный экшн с промежуточной остановкой товарного поезда, которую Дон сделал просчитано и умышленно, виртуозно зачищая все «концы», следствия и причины. – Это ведь, по сути, метафоричная философия жизни и судьбы; — вернее умелого и своевременного использования всех ее скрытых ресурсов.

PS Проза Р.Желязны уже давно стала образчиком хорошего вкуса. В «Витках» он среди прочего элегантный, стильный, эклектичный. И если более позднее соавторство Желязны не дает четких представлений об истинном глубоком потенциале этого автора… -«Господь Гнева», дописанный за Ф.Диком в 1975 году, по моим субъективным ощущениям предательски рассыпается нарочитой сказочностью; а «Взрыв» в тандеме с Т.Томасом, тщательно смоделированный в 1991 году под «твердую» НФ на мой личный вкус оказался статичным и сухим… То очень пластичный, изящный и плотный текст «Витков» по своему стилю и наполнению заслуживает самых высоких оценок и восхищенных искренних аплодисментов.

«Это было более реально, чем сама реальность»

Если кратко об этом авторе: Желязны пишет как бог. И я по уши влюблённый в него читатель. Если попытаться более структурно и детально: есть такие авторы, которых всегда читаешь на безусловной квоте доверия. То есть открывая его любую авторскую вещь, подсознательно ждёшь от него как минимум погружения в его личную, продуманную до мелочей и отшлифованную до самого миниатюрного камушка, многогранную вселенную. И здесь для меня не важен фактор переводчика в качестве обязательного посредника. Со временем читательская притирка к любимому автору становится такова, что текст начинаешь сканировать как бы между строк, доставляя постоянные авторские троеточия (его глубокую недосказанность) личным фэнтезийным орнаментом воображения.

В «Творце снов» Желязны пишет не на эзотерике, не на каббале, не на классическом психоанализе. Его замысловатые рассуждения о скандхах — определённой структуре и совокупности пяти граней личности в контексте буддизма — опутывают причудливой сетью весь роман. И точно так же как путается в ней периодически главный герой, выдавая желаемое за действительное. То же самое потенциально ждёт и читателя, который беря в руки эту книгу будет искать стройный линейный сюжет и внятную логику повествования. К Желязны в этом смысле нужна позитивная привычка и притирка.

Как всегда элегантный и в меру задумчивый, с яркими и сочными метафорами — в этом романе Желязны ещё творец и мастер, причём не только своего текста. «Повелитель сновидений» это не только броское название его книги. А в ином переводе «Творец снов» это не только одиозный титул главного героя Рэндера — нейроморфолога и конструктора чужих страхов, болей и претензионных фантазий.

Это ещё прекрасно стилизованная вещь, местами написанная на обрывках галлюцинации и бреда угасающего разума. По великолепно стилизованному тексту явственно слышны среди прочего вкрапления одиночества и поиски себя. Когда хочется просто идти куда-то, не разбирая дороги, и не думать ни о чём, — на ходу выхватывая случайные картины городского фэнтези и не обращая особого внимания на то, как кусает обледенелый холод за лицо. Идти, не думая ни о чём, кроме факта самой прогулки. Этим глубоким настроением, с густым замесом классического психодела и артистической мечтательности сквозит весь текст по задумке автора. Визионерство Желязны по моим индивидуальным ощущениям достигло в этом романе своего авторского апогея.

Его «Слепая спираль» — это не только маршрут и направление передвижения каров в замысловатых сюррах романа. Это ещё (по моим личным ощущениям) метафора движения через абстракцию тьмы: красивое, мягкое и пластичное погружение в том числе в глубины нейроморфологии. Это нервные импульсы самого автора, ощупывающие текст и пространство в нём, — сначала робко и наугад; а потом всё плотнее и смелее смыкая круг реальности и вымысла.

Талантливый резидент психиатрии Элина Шэлотт, от рождения лишённая возможности видеть, однажды обращается к своему коллеге Чарльзу Рэндеру со смелой просьбой не только научиться различать цвета и привычные сенсоры, но и работать в том ключе, в котором он сам уже достиг определённых вершин.

Рэндер — конструктор и контролёр, создающий в чужих видениях утраченную и утончённую красоту образов и событий. Этимология многих из них весьма вычурна и замысловата: например, такие как падение Атлантиды и римский форум уходят корнями в глубокую «ветошь» истории. Однако, как бы не были сильны знания и амбиции мастера, опасности утратить контроль над сном, в формировании и сюжетной канве которого участвуют сразу две нервные системы, разделяя один импульс и одну фантазию на двоих, очень велики. Вне всякого сомнения в активной фазе с пациентом это должны быть Контролируемые фантазии. И никак иначе.

Искренне считая себя здравомыслящим Мастером, Рэндер умеет вносить в любое сновидение эстетическое удовлетворение при помощи имитации своего воображения. И это ли не прекраснейшая вещь в мире?..

И коль скоро придёт главное разочарование в сердце конструктора, — именно в тот момент сам текст словно станет тяжёлым и скомканным. И сам читатель, сильно путаясь в сюжетной канве, полетит за главным персонажем в бездны подсознания на грани сна, реальности и вымысла.

Безусловно, в «Творце снов» нет линейного сюжета, классической кульминации и чёткой структуры повествования. «Мастер сновидений» (в каком переводе ни возьми: всё равно звучит бесподобно красиво) это высокий полёт стильного художественного мастерства и вымысла. Это красивейшие трансы и глубокое, но предельно мягкое и безопасное погружение в бездны авторского подсознания. Благо, Желязны в этом мастер не только в плане своей литературной карьеры. Здесь очень сильно слышен его трамплин в психологию и отличная база аналитика, заложенная перед тем, как он перевёлся на отделение английской словесности, впоследствии сменив специальность.

И чтобы понять авторский посыл Желязны, нужно суметь просто раствориться и слиться с его образами, — слиться по-детски и доверчиво. Этот текст «требует» полного погружения и соответствующего настроения. Точно так же как беззаветно доверился Рэндеру ключевой персонаж Элины, вложившая свою боль и мечту в руки другого человека.

Можно кинуть щедрой и умной рукой на небо пять лун, расцветить его замысловатым свечением полыхающих восходов и закатов, заставить всё вокруг петь, плескаться, цвести и шелестеть осенней листвой... Но нельзя просто так на перестройке нейронных связей и сенсорах ощущений заставить другого отказаться от потребности видеть мир в полнокровном цвете и множестве оттенков (чувственных полутонов). Отобрать мечту и любовь — а в данном случае и к конструктору в том числе — невозможно. Это знал наверняка Желязны, в качестве мега талантливого автора щедро раскидав по тексту жемчужной россыпью множественные аллюзии и намёки захлёстывающего интимного чувства. И с этой неразрешимой задачей столкнулся Рэндера — якобы холодный амбициозный аналитик — взволновать которого, увы, не составило особого труда. Даже ещё прежде чем он ошибся в своих расчётах и стройном алгоритме, он понял что ввязался в удивительную авантюру, в которой не будет ни выигравших, ни проигравших...

PS Никого не жаль в этом размашисто красивом космоделике, — той жалостью которой обычно, невнятно пожимая плечами, вздыхают невпопад. Всё имеет свою цену.

Вселенная всегда делает свои ставки и берёт реванш за слишком большую самонадеянность и пристрастие. Пристрастие чувствовать чужую радость и чужую боль. За красоту надо платить, — платить за живость чужих сновидений и собственных оригинальных замысловатых фэнтензийных виражей и вывертов. Вторжение в тайные лазейки познавательного опыта порой принимает гротесковую форму полного фиаско. Во всём нужна мера и понимание причин своих действий. Во всём, — но только не в случае с художественным замыслом и цельностью этого романа. Желязны здесь как автор и стилист безупречен; как рассказчик и фантаст замысловат; как носитель трансцендентного и запредельного наркотически притягателен. Безукоризненно стилизованная вещь, — чистая, звонкая, оригинальная, — написанная на грани абсурда и патетики.

PPS Мы не знаем, кем являемся, до тех пор, пока не услышим себя самих, рассказывающих историю своей жизни тому, кому доверяем.

Чудесный и красивый сказ на твёрдую «десяточку». Бажов — один из самых любимых авторов. Тёплый, мягкий, мудрый, рассудительный, — он пишет на грани сказки и яви, не забывая где-то на подстрочнике ёмких и цельных рассказов искусно плести кружева своей незамысловатой морали и философии.

История про девчонку-сироту Дарёнку и её любимую кошку Мурёнку, которых взял на попечение ироничный и видавший виды охотник, овеяна какой-то сакральной магией, теплом и зыбкой мистикой без пяти минут случившейся рождественской сказки. И точно так же, как плетёт морозные кружева стужы и холода метель на окне той маленькой избушки в лесу, в которой остался один-одинёшенек беспризорный ребёнок в ожидании волшебного козлёнка. Точно так же замирает в нетерпении юный читатель, слушая эту короткую умную историю. И точно так же взрослому становится явственно понятно: волшебство и магия открываются совсем не каждому; «волшебных камушков» никогда много не бывает; ни за что на свете нельзя вымогать того, что даётся даром.

PS Великолепная и чарующая огранка текста, — простого, глубокого, просторного и замысловатого одновременно. Седая классика, созданная мастером умного ироничного слога, щедро пересыпанного богатством территориального диалекта.

PPS Особенная радость, что прикасаешься к такому тексту без переводчика, — предложения дышат и струятся; отливают и отсвечивают цельными росчерками присказок и красивых чарующих ёмких оборотов. Словно те драгоценные камушки, что высекал изящный лесной зверь своим правым копытцем, серебряным и волшебным. На грани были, вымысла и чарующего волшебства.

В раннем твор-ве по моим субъективным ощущениям Кинг великолепен: он не спекулирует, на мой взгляд, бессмысленными подробностями, — нелепая попытка развернуть сагу с продолжением из вполне самодостаточного «Сияния» длинною в «Доктор Сон»; не пытается повторить идею великолепного «Противостояния» в более чем скромном концепте «Мобильника»; не эпатирует, завёрнутым в увлекательную обёртку мифологического сканворда, весьма сомнительным по части своей достоверности эпиком о «Розе Марене».

И да, Кинг — это тот автор, который способен сделать шедевр из обычного (на первый взгляд) атмосферного явления. Соб-но, из всех возможных альтернатив перевода этой повести (The Mist) — ввиду того, что концепт повести многослоен и метафоричен, можно попытаться приложить под трафарет авторского текста каждый из трёх, — Туман, Мгла, Твари, — и все они в определённой мере отразят суть данного произведения.

«Туман» (моя личная ассоциация прочитанного) — как уместное предположение, что все большие катастрофы берут свои истоки с незначительных событий (явлений). И постоянно нагнетающий авторский нажим: «там в тумане что-то есть» ведь отчасти можно трактовать глубже: это «что-то» ежедневно и ежесекундно генерируем и транслируем мы сами. Туман как нечто оживленное и гнетущее, — продвигающееся с плавной гипнотизирующей и завораживающей быстротой, — наделённое разумом, в котором через призму смятения проступает истинная суть вещей. И неуютным шершавым холодком по коже, с мягким скользящим шорохом, леденит читателя тревожное ожидание чего-то неотвратимого...

...Жители маленького городка, по объективным обстоятельствам оказавшиеся запертыми в супермаркете, отчаянно сражающиеся за свое выживание и ещё не знающие, что по ту сторону витрины стекла их магазина человеческая жизнь остановилась...

«Мгла» — как возможный вариант трактовки происходящего, — это вероятно, изначально нагнетаемый, некий раздор в межличностных отношениях (вечная «книга» Кинга тяжб и препирательств с соседями в маленьких провинциальных городках). Как плотно накачанная и густо спрессованная в тугую спираль на уровне молекул энергия негативных мыслей. -Зло, туго закрученное в тысячи спиралей, — ожившее, осязаемое, вязкое, безобразное, неотвратимое, — с одной стороны. -Безразличное и безрассудное в своей гротесковой лавкрафтовской образности, — с другой. Всё это похоже на галюцегенный сюрр на грани сна и яви.

По атмосферности эта повесть (то, как я это уловила) это не жесткий хоррор, а скорее наркотический психоделик с ощутимым, отчётливо проступающим ч/з призму кошмара, медитативом происходящего, — Кинг не стал пережимать здесь тему философского подтекста (осмысления происходящего). И соб-но, Фрэнк Дарабонт в экранизации «Мглы» бесконечно талантливо и нордически жёстко докрутил «гайки» неопределённого финала повести. И там, где Кинг, явно колеблется и ставит своей авторской рукой вместе с троеточиями слово «Надежда».... Дарабонт словно отбивает финальной барабанной дробью вот этот знаменитый афоризм Кинга: «Чудовища и призраки существуют на самом деле. Они живут внутри нас. И иногда они побеждают.»

И касательно третьей версии перевода «Твари». Массовый (в том числе сектанский) плохо управляемый психоз; небывалый успех проповедника, вводящего в транс свою обезумевшую и постепенно отупевшую паству; нарочитый нажим на искупительную жертву, — в глазах миссис Кармонди (ещё одного активного посетителя этого магазина) этой жертвой видится и малый ребенок. -Это тот же «приказ» убивать, калечить и выворачивать внутренности, чем заняты доисторические монстры за окном. И ещё один вариант перевода «Твари» по моим личным ощущениям как нельзя лучше отражает суть происходящего по обе! стороны треснувшего стекла. Порочное зло всегда порождает себе подобных; в усиленном агрессивном противостоянии оно лишь только уплотняется/набирает силу/накачивает свой потенциал. Банально и тем не менее это очевидная истина, почему-то тысячи раз пренебрегаемая. И у меня «Туман» Кинга отчасти вызвал аллюзию на живописный сюрр от Франциска Гойя «Сон разума рождает чудовищ / El sueno de la razon produce monstruos». -Именно в кач-ве фрагмента бредового кошмарного сновидения очень талантливо, стилистически ровно и ёмко создана эта повесть.

Пустые глаза сектантов и Кинг, и Дарабонт очень талантливо увязали на бестолковую беспристрастность чудовищ-мутантов. В определённом смысле автор и режиссёр искусно отзеркаливают то, что происходит внутри магазина, и то что происходит снаружи: стенания и визги по обе стороны витрины треснувшего стекла.

...Пророк «на одной линии» с Богом; экзальт массовой медитации; заигрывание с прописными истинами (древними скрижалями); тотальное обесценивание сути вещей путём спекулятивного выворачивания этих изречений на современный и выгодный лад, — то бишь наизнанку. Дарабонт снял повесть Кинга не на подстрочнике (в том числе и этим интересна его экранизация). -И тему массового психоза толпы как удивительно подвижного стада (правда, движется оно всё же по направлению к пропасти); и тему манипуляций религией и политикой отупевшего социума режиссёр развернул несколько шире: он переписал отчасти Кинговские диалоги с нажимом на ключевые акценты, при этом ярче и шире развернув кинговский концепт проекта «Стрела».

PS Сюры Кинга это не ужас только лишь ради визуализации ужаса. Он не пишет ужас ради банального устрашения своего читателя, — традиция его жанра имеет больше философский базис, нежели бессмысленно кровожадный экшн.

PPS Раскаяние, искупление, надежда... -Это больше ничего не значащие истины, и они тоже едва проступают всего лишь на миг сквозь густую пелену этого тумана и тонут в нём навсегда. Всё обратилось в туман и завязло в этом белом семантическом шуме современного (мёртвого) тезауруса. И, честно признаться, по многим соображениям нельзя заканчивать на такой ноте... Дарабонту и Кингу заслуженная Десятка, — и пусть этот наивысший бал котирует не их рациональный пессимизм, а силу и мощь тех произведений, что они создали параллельно, каждый в своём жанре кино и литературы.

...Небо на цепи, да в ней порваны звенья;

Как пойдешь чинить — ты все поймешь сама...

В том числе и этим непростым делом словно в шутку предлагает заняться на страницах своего первого тома ВАЛИС великолепный и очень ироничный Филип Киндред Дик. Расколов себя на двух персонажей Фила и Фэта/он же -Толстяк (оригинальная фонетика перевода здесь будет более уместна), — личину каждого их которых очень трудно уловить до самого конца повествования, — автор этого тысячу раз спорного произведения предлагает своему читателю включить абстрактное мышление и... наложить по оси времени Калифорнию 1974 года на Древний Рим 70 года нашей эры. Попробуйте! -У вас получилось что-нибудь вразумительное?... Ну или хотя бы отчасти оригинальное?... Или на самый крайний вариант — что-нибудь нелепое, иррациональное и сумасшедшее?.. -А у Дика получилось. -И можно сколь угодно долго и много спорить о его лишенной здравого смысла философии; о его странных наркотических фантазиях и т.д. и т.п... Но факт остается фактом. Так блестяще, самобытно и красочно собирать в единый спектр одного произведения все существующие эзотерические практики и религии этого мира умеют немногие. И так радужно расцвечивать своим разогнанным до бешеной скорости интеллектом наши привычные ортодоксальные ценности — пожалуй, в этом Дик неподражаем. ВАЛИС — это его личные (порой очень трогательные и нежные; а порой до сарказма отталкивающие) многолетние дневники на тему поисков Бога. Дик по сути здесь ничего не опровергает — равно как ничего и не доказывает. Скорее очень искусно и весьма завуалированно рассказывает... Грустную и очень интригующую историю своей жизни о том, как он любил и хотел быть любимым; болел до разрушительного клинического сумасшествия и выздоравливал на руках родных и преданных ему людей. Мечтал навсегда сойти с ума, уйдя в свою альтернативную реальность и никогда оттуда больше не вернуться... Но перед тем как окончательно покинуть своего читателя — трилогия ВАЛИСа на радость фанов Дика в свое время все-таки увидела свет — автор определенным образом предлагает от себя смести абсолютно всё со стола наших тысячу раз затертых привычных ценностей до состояния Табула Раса и заново — по наитию своей души — попытаться восстановить смысл вот этого текста . -Его письменный «койне» выглядит весьма забавно: между словами нет пробелов GODISNOWHERE. -Что у вас получилось?..

God is no where — Бога нет Нигде

или

God is now here — Бог сейчас Здесь. -Пусть каждый ответит на это от себя сам — на языке привычной ему конкретики. Тем более, что по словам известных биографов Дик за этой точной доктриной оставил свое самое последнее слово. Очень рекомендую всем фанам Дика (и не только) теплую, сердечную и подробную книгу Эммануэль Каррер «Филип Дик: Я жив, это вы умерли» (перевод с фр. Е.С. Новожилова 2008г.) Вот некоторые цитаты из совсем не абстрактных размышлений Дика на излёте его жизни:

...Все, что нужно уметь в жизни, -повторяет Дик, — это починить свою собственную машину. Не какую-то ни было абстрактную машину, не машину вообще, машин вообще не существует, потому что ничто не существует вообще. Существуют только конкретные вещи, и нам вполне должно хватать тех, что встречаются на нашем пути. Все остальное опасно. Мы начинаем подмечать нелепые повторения, придумывать какие-то смехотворные связи, верить в то, что за всем этим стоит некий план, нам хочется раскрыть его, — короче, мы становимся параноиками. Молодые люди, остерегайтесь такой перспективы: достаточно сунуть палец в этот механизм. И я знаю, о чем говорю — это моя собственная история...

...Да — вздохнул Дик — я прошел мимо этой жизни...

Как управился Дик со своей «машиной» — учитывая подробные документальные хроники — нетрудно догадаться... Несколько раз, разогнав ее до бешеной неуправляемой скорости, он вылетел на встречную полосу — покалечился сам, покалечил других — в конце концов бросил ее на обочине до состояния коррозии и ушел... Дорожил ли он кем-то в эти моменты, кто по-настоящему его любил?.. -Не думаю... За всеми своими параллельными вселенными и многотомными экзегезами у него просто на это не оставалось ни сил, ни времени...

PS Но оставив после себя такой богатый, красиво расчерченный звездами Млечного пути, след в мировой литературе — Дик навсегда будет любим, почитаем и уважаем своими преданными фанами, к коим я себя здесь резонно и причисляю.

PPS Рекомендую к прочтению в том числе всем тем читателям, которые предпочитают литературу, заведомо не укладывающуюся ни в какие привычные стандарты.

На самом деле Crap Artist на австралийском сленге означает болтун и сплетник. И эти два метких ироничных определения, на мой взгляд, более точно передают атмосферность и посыл романа ФКДика, на страницах которого мой любимый автор так сильно разоткровенничался, разбрёлся в своих героях и в бесконечных поисках, в том числе своей Музы.

Его alter ego здесь очень сложно уловить. Автор как будто везде и во всех персонажах сразу. Дик и динамичный, и выразительный, и стебовый, и едкий в своей не фантастической исповеди этого повествования. Он настолько стремительно и виртуозно тасует мысли своих героев, что начинает слегка кружится голова от этой живой карусели авторских рассуждений прикладной психологии и бесчисленных аллюзий на нашу жизнь. Но это головокружение весьма приятно — текст летит Шумахером. Этот автор талантлив не только в фантастике. Он великолепно транслирует читателю вполне линейные навыки бытописателя. Более того, Дик как будто с самого начала повествования желает периодически нежно и мягко, в очень тонкой ироничной манере, заглянуть в душу своему читателю со своими риторическими вопросами-метафорами.

А не тем ли мы в самом деле занимаемся всю нашу жизнь что выгоняем красивые стеклянные стены с видом... на пастбище?..

И может ли кто-то один, даже обладая эксцентричным и возведённым в кубические степени эгоизмом, нести на своих плечах груз ответственности сразу за всех и вся?.. -Нет, не может. Все наши проблемы многоперсональны. И, право, давайте в самом деле останемся судьями только самих себя. Ведь слабые нуждаются не в порицании, а в сочувствии. А слабы, инфантильны и беспомощны здесь практически все персонажи.

Любовь, сострадание и нежную отеческую улыбку автор справедливо и пропорционально делит на всех. И взбалмошная Фэй, и опрометчивый Натан, и трижды оплёванный всеми Чарли и, наконец, Джек Исидор (постоянно пульсирующий за кадром голос автора) — все они, как ни странно, достойны сожаления. И, честно говоря, не стоит путать персонажа Исидора с бесхитростным и нежным блюстителем семейного благополучия и нравственного порядка. На самом деле ироничный ярлык театрального и крайне нелепого комедианта (австралийским сленгом в заглавии романа разъяснить такое много проще) здесь будет более уместен. В этом по сути весь смак романа: текст вкусный и манящий, как игривая вишенка на торте, — свечи которого в финале метафорически (вне всяких спойлеров сюжета) не зажгутся для одного из главных героев этого едкого экшна.

И в этом весь Дик со всеми своими обтекаемыми героями: яркий, сочный, красочный, — виртуозно умеющий держать интригу до самого конца.

Мои личные рекомендации — читать всем! Вне зависимости от жанровых пристрастий. Именно такой Дик всеяден и потенциально будет понятен каждому. Да, это не кипербанк Убика; не технократия Андроидов и не тяжеловесные сюрры Помутнения. Но это отлично сбитые в жанре психофилософии откровения очень умного человека, который умудрялся практически всю свою жизнь связываться именно с такими женщинами. Что он искал?... — Вдохновения?.. Острых ощущений?.. Или просто обладал в этих деликатных вопросах прозорливостью трёхнедельного доверчивого котенка?..

А может именно в таких женщин в самом деле и влюбляются?.. Право, оставляю эти вопросы открытыми. Точно так же (вероятно, на откуп каждому читателю) как и автор оставил в свое время открытым свой финал, расцветив его множеством различных фантазий и вариаций на эти темы.

Браво, Дик! И отдельное спасибо любимому автору за то, что бережно донес и такие тексты на суд критиков и читателей.

В обыгрывании на свой неповторимый оригинальный лад сказок Андерсона (не единственно, но в том числе), — с их двойным дном и тройной моралью, — Сапковский просто великолепен. «Меч Предназначения», — второй том саги о Ведьмаке (впрочем, как и первый), — это по сути некая антология мастерства и таланта знаменитого поляка. -Небольшие ёмкие рассказы лаконичны в своём повествовании и к строгой последовательности в общем и целом совсем не привязаны. В моём индивидуальном случае перечитываю эти два тома практически с любого места и всегда с неизменным удовольствием, наслаждением и погружением в текучую событийность любимых персонажей. И у меня почему-то всегда ощущение какого-то «дежавю» как обязательная формула подобной перечитки: все кажется забытым и призрачными как в летаргическом сне, но одновременно страшно близким и родным. То есть с возрастом в подобных вещах (и в этом, вероятно, суть хорошей серьёзной лит-ры) находишь для себя что-то новое; из-под якобы привычной толщи страниц/иллюстраций Д. Гордеева совершенно неожиданно проступают другие очертания персонажей/иные смыслы их поступков. И, соб-но, «Осколок льда», который в своё время «зашёл» очень милой и несколько печальной сказкой, теперь ощутился в совершенно ином кач-ве (особенно относительно уже прочитанных последующих томов.)

Маленький провинциальный городок Аэдд Гинваэль с его чудесной легендой об осколке льда, нечаянно угодившим в самое сердце (на манер известной датской сказки), — очередной вынужденный привал главных персонажей автора. -В котором так неуютно, мерзко, отвратно и душно Геральту. И в который с завидным постоянством привыкла возвращаться Йеннифер. У каждого здесь свои причины и резоны; свои маленькие тайны, нерасказанные секреты и неоправданные надежды; свои смыслы и определённые выводы из сложившейся ситуации. И, соб-но, положа руку на сердце, ничего ключевого в «Осколке льда» не происходит, — особенно когда знаешь наперёд все события последующих томов. Но какая-то удивительная магия хватает читателя цепкой холодной хищной хваткой и не отпускает до самого конца этой замечательной авантюрной интриги...

Сага неслышно набирает свой ход. Автор искусно вращает колесо своей фэнтезийной событийности. И все герои пока кажутся фривольными и беспечными. Йеннифер достаточно небрежна в своих жестах и поступках, — для Геральта она уже невероятно привлекательна, но еще пока не единственно любима. Он наблюдает за новым предметом своего обожания (а суть персонажа Ведьмака все же несколько иная — утилизировать чудовищ по пустырям и городским свалкам) с ленивой зевотой вальяжного кота. Пройдет ещё достаточно много времени — вернее сказать несколько многостраничных томов этой саги — прежде, чем он поймет, как сильно его одурачили и схалтурили в модификации чувств беспристрастного мутанта... Точнее сказать: сколь сильно жесток и циничен автор в прорисовке своих героев и характерных типажей... Нет, не так, — Сапковский на звонкой ноте и на тонкой материи своей души сочиняет удивительную песнь любви и плетёт сакральную нить сновидений и трансовых галлюцинаций. -В которых главному персонажу Геральта при всей его мнимой примитивности и банальности (что, соб-но, взять с платного убийцы с зацикленным интеллектом) одну, на первый взгляд статичную женщину, невозможно будет заменить никем. Поскольку то, что дорого его сердцу на множественное многоликое разнообразие без претензий и обещаний почему-то обменять не получиться. И этот осколок льда неслышной, но болезненной занозой, будет бередит незаживающую рану очень долго...

Сапковский, — и в этом рассказе в том числе просто изумительных сказочных дел Мастер, — он нежен и романтичен, но отнюдь не приторный; холоден и циничен, но не жестокосерден. Автор виртуозно плетёт свою интригу; спаивает векторы выдуманного «бермудского» треугольника; ладит между собой все грани этого «трио», зная наперёд что всё это весьма условно. Иначе зачем бы он так нарочито кидал читателю подсказки в монологе одиозного чародея Истредда (очередного любовника импульсивной Йеннифер) в абсолютно бесполезном споре двух мужских персонажей.

Неужто уже тут не понятно (честно говоря, слегка озадачили тезы в предыдущих отзывах о легкомыслии Йеннифер), — что комфорт, уют, счастье и нежность, в том расхожем смысле, в коем он часто трактуется, — это ничего не значащие слова именно для Йен. И что приласкали этого одичавшего кота не от перманентной скуки, а от жертвенной любви?... И ту ответственность, которую на себя берёт этот любящий женский персонаж, исчезая с горизонта сразу обоих спорщиков, — можно трактовать только в контексте серьёзного и тщательно осмысленного поступка. И да, безусловно, — любое знание умножает печаль и накладывает определённый груз обязательств.

Автор по-мальчишески ладит стороны этого мнимого бермудского треугольника, выставляя Ведьмаку якобы очень сильного противника и соперника в лице одиозного чародея Истредда, персонаж которого больше всего похож на коллегу по цеху, с которым иногда бывает интересно и познавательно общаться, нежели на любовника, от которого невозможно отказаться. И Сапковский знает толк в сильных женских и волевых мужских персонажах, — с безупречным мастерством одаренного прозаика он умудряется избегать банальных перегибов. И в безусловно мудрый славянский тезис: «Я его жалею — я его люблю» бесконечно талантливый поляк добавил еще от себя немного гремучей смеси и спеси: « Я выпью из него два стакана крови»... — Да, Йен именно такая, — и ей не в чем ни перед кем оправдываться. И Ведьмака совершенно незачем жалеть: его персонаж отнюдь не производит впечатление беззащитного дурачка, — скорее за обреченными вздохами и печалями искусно спрятан великолепно выточенный персонаж с мощной мотивацией настойчиво добиваться своего. И прелесть Сапковского в кач-ве оригинального автора как раз в том и состоит, что все его герои цельные, обаятельные и самодостаточные.

PS Автор в первых двух томах ещё пока чтит колорит и диковинную прелесть маленьких городов. И это много позже он развернёт в своей саге полотнища имперских битв и государственных интриг/переворотов. А пока он скромно и со вкусом обойдется камерными сражениями с чудовищами на большаках и драками Геральта с нахальными наёмниками в полу темных подворотнях.

И к Йен нельзя подходит с обычными мерками. -Там где у нее безответной тоской фонит в этом рассказе печальное «Не знаю..». — Геральт ведь тоже имеет очаровательную манеру сбегать вне слов и объяснений, как он это ловко сделал в Венгеберге. И у них одна Гордыня на двоих, доставшаяся им от Королевы Зимы, (ему как Белому Волку, ей как некоему предвестнику Дикого Гона), которую (Гордыню) автор будет на свой лад умышленно и долго топить и плавить в остальном своём подробном повествовании.

И этот рассказ ни в коем случае нельзя трактовать в отрыве от всей саги, — он написан бесконечно талантливо, но ведь не стоИт особняком в ключе последующей саги.

PPS Определённо красивый флёр и послевкусие оставляет после себя этот «Осколок льда», — и в голове почему-то настойчиво крутятся мысли ещё одного талантливого классика:

..Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет

Остались пересуды, а нас на свете нет. (с)

…Расскажи мне ночь сказку-судьбу, кто меня тянул в скрежет и страх,

Кто меня поднял да бросил во тьму, а кто потом весь путь нес на руках…

Похоже, Сапковский в качестве талантливого рассказчика (не единственно, но в том числе) на свой лад и очень красиво обыгрывает народный фолк про афганского «птаха». Фолк тысячу раз пересказанный, легкомысленно приукрашенный, измененный до неузнаваемости. Это была в чем-то инфантильная и тёплая, а в чем-то пронзительно-щемящая исповедь очевидца о тоске по дому, ожидании скорого дембеля и, словно предчувствующего горечь возвращения на родину, история обретения… любимцев на чужой стороне. Славянский и тёплый сказ о том, как этот юный боец выкормил, подливая им молока в скорлупу, двух маленьких змеек и как потом в его полу бредовом кошмаре, их мать обвив и не пустив его к душманам, спасла ему жизнь. Но только не чудом, а болью звенит в холодном горном воздухе эта история, перемежаясь с протяжным Аллах-у акба-а-ар! Звенит болью, которая ничем не лечится и для которой не находится ни лекарств, ни слов…

…У Сапковского, этого одаренного и разнопланового поляка, нашлись такие слова. Бережный космополит в прорисовке соцреалий некогда великой державы, он нигде особо не пережал и не передавил навязшей идеологией. Стилистически великолепен, несмотря на отборную ругань, его удивительно гибкий текст, – он весь словно пружинит и переливается многослойными метафорами и аллюзиями легенд и сказаний. Кто ищет в этой повести одни лишь только документальные записки военкора с фронта – тысячи раз обманется. Сапковский в этот раз виртуозно держит равновесие своего эклектичного и межжанрового повествования. По сути получился отличный сплав мистики и документальной драмы. И стилистически подгоняя и округляя свой текст вот такими предложениями, аккуратно стачивая границы между явью и сном, автор словно постепенно подводит читателя к своим фэнтезийным эпикам, щедро рассыпанным по всему тексту

Да, это достаточная смелая идея — увязать быль и фэнтези. И вполне достойное её воплощение. Здесь нет героев и моралите, мотиваций поведения персонажей и нарочитого вывода их действий. Сапковский жёстко и недвусмысленно будет закольцовывать и сжимать всю суть происходящего банальной фразой «как обычно». Как обычно полетит БТР с трассы, словно детская игрушка, получившая пинок. Как обычно прежде, чем догорит ракета, заплачет, судорожно сжимая АКМ, молодой мальчик из вновь прибывшего пополнения. Как обычно из расстёгнутого кармана убитого вытащат надломленную фотографию любимой девушки и плоский крестик на плетёном шнурке. Как обычно, жители миролюбивой деревни, которая была совершенно не причем, похоронят убитых родных и знакомых. И, как обычно, вновь начнут отстраиваться. Обычные люди на обычной войне… И, словно, возвратной пружиной отлетит этот смертельный механизм с расстрелом мирного автобуса – не всякая психика может адекватно принять такое «как обычно». Кровь требует крови — просто, аскетично и без купюр. Автор этого военного фэнтези в ключе своего повествования одной рукой вешает на грудь своему главному персонажу Леварту медаль за «бэ-зэ»; а другой — стальным обручем еще крепче сжимает ему горло. Ведь все тропинки в Баграме неминуемо ведут на аэродром, с которого на родину улетают его вчерашние друзья под маркировкой груза «двести». И все чаще ему хочется идти без цели, — лишь бы вперёд и лишь бы подальше…

…Покажи мне ночь братьев судьбы, что в боях за блеск остались без глаз.

Дай поводыря читать их следы, я приму, как есть. Вот и весь сказ.

В три финальных аккорда Сапковский завершает свои истории о воинах-освободителях, по горло захлебнувшихся в крови, после которых еще долго будет остывать земля. Завершает мудро, эффектно, с эпическим размахом. Да, можно упрекнуть этого поляка, что, мол, оставил без явного ответа вопросы: Явь это было или сон?.. Ужасные трипы героина или очевидная расплата за вероломство?.. И что собой может представлять эта самая змея вне всяких мифов и легенд?... Быть может, израненная душа Афганистана?..

И словно, прикладывая эту голограмму горячего тиснения к иной памяти Вселенной, на оттиске которой сохраняются все фрагменты данных, Сапковский грустно и горько расскажет в финале, где еще стреляло всё, что могло стрелять; крушилось, плавилось и летело на дно грязных слепых страстей всё, что могло лететь; стлалось едким туманом и гарью пожаров, оставляя отметины и раны, там где могло оставить.

PS Спасибо, пан Анджей, за эту исповедь и покаяние; за великолепное позднее творчество; и за все очищающий собой, подлинный катарсис.

«Ночная дорога скучна, если рядом нет собеседника» (с)

Бесконечно умного, интересного и мега талантливого собеседника, способного надолго увлечь внимание и рассказать нетривиальную историю о том (в том числе в контексте своих видЕний), о чём по обыкновению просто не принято, — а по уважительной причине просто «некогда» думать.

Вечные догмы про то «что положено». Истёртые материи, которые можно любить и «под водой», даже и не заметив на самом деле что «ты» уже давно утонул и не дышишь. Замысловатые объяснения Затворника о природе Любви...

Спорадическая (поздний Пелевин уже так не балует), яркая и гротесковая зарисовка на тему неизбежного конца нашего не наступившего «завтра». По сути эта тема в контексте прикладной философии проходит Красной строкой по всему творчеству Пелевина.

Инфернальная картина мира, нарисованная автором в этом кратком эпике, — в чём-то печальная; в чём-то мрачная; в чём-то похожа на тонкие издёвки над устройством мироздания. Причём это не столько навязчивая подмена привычных понятий. Сколько условный стеб над тайнами бытия, — вернее о нашем постном Представлении, как это всё может быть устроено... Это всё (или почти всё) чем занят Пелевин в этой повести.

«Затворник и Шестипалый» — это по сути философская притча о том, как «на скорую руку» смастерить своё убежище души. Повесть, написанная с налётом зыбкой грусти и печали о не случившемся. И это по моим личным ощущениям аскетичный и одновременно очень красивый самодостаточный скетч с незамысловатым антуражем и деталями, нарисованный техникой размытой перспективы: Пелевин создаёт своё полотно с возможностью передачи для читателя прозрачных слоёв и штрихов его многослойной картинки. Хотя, если попытаться представить это линейно...

Родина Шестипалого, с безнадёжно длинными серыми очередями к общей кормушке; обезличенно серой толпой, бодро шагающей под непременным кичем строгого руководителя «Марш, марш, левой!» в ожидании очередного решительного этапа и бесконечной Стеной Мира и плАча, за пределами которой клубится серой пылью родная Пустота Пелевина...

Родные пенаты Затворника, туда куда он привык убегать, которые будто бы как раз и начинаются по другую сторону этой самой стены. И за которыми можно всё же попытаться уцелеть... Или во всяком случае стОит хотя бы попробовать что-то предпринять по этому поводу... Хотя бы на самый краткий миг как-то приблизиться к этому умению, — как бы иронично и комично всё это не звучало в витиеватых диалогах Шестипалого и Затворника:

Довольно странная зависимость, вызывающая мой личный читательский восторг: Чем меньше они оба верили в успех своего мероприятия — тем больше и усерднее продолжали упорно тренироваться (в умении и навыках летать). Эта истина расцветает настолько просто и линейно, что становится как-то обидно за то обстоятельство, что мы так порой не умеем. А главное — не хотим уметь.

И ещё одной красивой аскезой ярко пульсирует эта глубокая притча Пелевина: «Лучшее в нас — это по сути то, чем мы встречаем то, что полюбили». У некоторых это — печаль. Для многих — это неоправданная радость очередной иллюзии. Для меня это часто рассвет и закат нового душевного открытия. И, увы и ах, именно закаты случаются чаще...

Быть может, в том числе в контексте этой повести стОит попробовать натренировать особую мышцу своей души, которая сознательно рисует нам перспективу завтрашнего дня. Как тренировали свои мышцы рук Затворник и Шестипалый, нарабатывая нужные им навыки по много часов в день с увеличением весов тяжёлых гаек.

Трогательная, щемящая, в чём-то наивная, но бесконечно пронзительная вещь, заигрывающая с читателем каждый раз бесконечным спектром новых красок, полутонов и колоров.

PS Во всяком случае читать и перечитывать такого самобытного Пелевина точно стОит наверняка. Мои искренние восторги и подлинный катарсис на почве определённого переосмысления привычного и устоявшегося мнения большинства. Повесть на твёрдую Десяточку, — как в целом и весь сборник «Жёлтая стрела». В 90х Пелевин радовал много чаще и ярче, чем в позднем творчестве. Тогда он писал самобытно и размашисто.

PPS И слегка перефразируя в узком ключе авторское утверждение «Какая разница за что хвататься, лишь бы это выдержало». Я от себя скромно добавлю: такой крепко сбитый и многослойный Пелевин выдержит многое. Фанам (и не только) читать обязательно: Рассказчик — Огонь!

Чтобы лучше понять и ощутить колорит этого сказка, всё же стоит читать его в контексте условного авторского сборника. «Хозяйка медной горы», «Малахитовая шкатулка», «Приказчиковы подошвы», «Сочневы камушки», «Каменный цветок», «Таюткино зеркальце» ... Словно взаимно перетекая друг в друга, эти уральские сказы гармонично формируют цельное полотно Малахитницы. И приятным лёгким наркотиком неслышно затягивают в подробное чтение.

«Малахитовая шкатулка» — это сюжетное продолжение «Хозяйки медной горы», повествующее о неком даре, оставленным после таинственной гибели Степана и перешедшим в наследство его родным. Хозяйка горы — может, на забаву, а может, и на счастье — его от себя за хорошую службу подарила. Особого счастья этот подарок никому не доставил, но волну завистливого удивления «Отчего эти красивые камушки никому больше не подходят» надолго в сказаниях и присказках после себя оставил.

Рукодельница и мастерица, умница и красавица — только чужая для всех девчонка Танюшка — это ещё один тёплый и цельный персонаж из сказов Бажова. То ли Степанова дочка, то ли соль и боль земли...

Не перебьёшь её ни столичным лоском; не перешибёшь разными модными финтифлюшками; не запорошишь ей глаза якобы искренними сердечными признаниями.

Чья она такая?.. По сказу неизвестно доподлинно. Есть лишь иллюзорные намёки и мягкая динамика повествования, закольцованная в финал двусмысленного сказания. Аль такую впоймаешь?..

Малахитница двоится и преломляется, отражённая в зеркалах шлифованной горной породы. То истово злится, то подбрасывает красивые камушки в поделку, то заливисто хохочет из всё тех же зеркал. Плачет и печалится, -сжимаясь и застывая в горстях ладоней маленькими камушками...

Эти дивные полудрагоценные авторские ручные украшения как слеза или как кровь; как урок и назидание; как памятка и откровение.

Бажову очень сложно выставлять дифференцированные оценки. Хотя высокий рейтинг его сборников на ФЛ приятно ласкает душу. И если в двух ёмких словах: Бажов удивительный. Причём удивительный если не во всём, то во многом. В манере изложения, в сочности фолковых сказаний; в обаянии своих персонажей. А неповторимый вкусный территориальный диалект с нежными вкраплениями славянского фолка и речевого ироничного живчика делает его сказы классикой вне времени.

Аскетичные и обаятельные притчи — твёрдые, как порода и тёплые, как ненавязчивое откровение. Красиво застывшие во времени слитки серьёзной и добротной литературы не совсем детского автора — в том числе в контексте тонко выстроенной социальной составляющей — заставляют возвращаться к себе снова и снова.

Бажов — мастер смешения славянского эпика и атмосферы далёкой глубинки. Полное погружение и растворение в покосах и рудниках; заброшенных штольнях и дальних забоях; провинциальном тихом и уютном колорите; вкусных и запоминающихся афоризмах, щедро наделённых самобытной иронией тонкого и умного автора — и юному, и взрослому читателю всё это гарантировано. Везде Бажов искусной авторской рукой рассыпает щедрые горсти полудрагоценных корольков, малахитов и медных изумрудов только ему присущих самобытных присказок и речевых красивейших редких переливов.

... Горько мутным держать ответ,

Там, где видишь себя в лицо.

Страшно вымолвить смерти: нет!

Коль на пальце ее кольцо.

Жозеф Бедье в кач-ве великолепного медиевиста собрал свой роман о Тристане и Изольде по маленьким осколкам различных сказаний, виртуозно сложив его множественными пазлами в искусную, искрящуюся всеми цветами радуги, мозаику своего авторского исполнения. Получилась очень красивая проза, написанная ровным и безупречным поэтичным слогом. Яркая, красочная, колоритная, столь увлекательная и захватывающая, — книга этого талантливого француза улетела буквально за два коротких вечера. Роман вышел настолько стилистически безупречным, выточенным и виртуозно переработанным, — его не испортила даже патетика и пафос этого легендарного сказания, — всё здесь оказалось уместным, продуманным и осмысленным. «Роман о Тристане и Изольде» в исполнении Ж. Бедье — это чудесный флёр красивейшей легенды, бережно собранный на задворках старины в венец терновых мучений её главных и ключевых персонажей.

Марк (король Тинтажеля) враг всякой гордыни и высокомерия, — великодушный и любвеобильный к своим поданным вассалам и одновр-но сострадательно-нежно любящий своего племянника Тристана, — по благородству своего сердца способный понять и простить то, что понять может далеко не каждый... Стенания Тристана по поводу его предательства родного человека, — которые разрывают его пополам невозможностью отказаться от любимой женщины, не давая при этом исполнить свой рыцарский долг. Светлая и благородная молодая королева, — златокудрая Изольда, — словно в каверзную насмешку судьбы невпопад полюбившая Тристана как убийцу своего ближайшего родственника (одиозного силача Морольда). Верная Бранжьена, — настолько преданная своей королеве, что буквально готовая идти за ней и в огонь, и в воду. Придворные и безустальные козни врагов, — завистливые сплетни, наветы и предательство, — увы составляющие суть и  червоточину человеческого естества...

Доблестный отчаянный Тристан и благородная нежная, дрожащая как лань в руках охотника, белокурая Изольда. Их бесконечные скитания по зимним и летним лесам, — изорванные в лохмотья влюблённые, но бесконечно счастливые обладанием друг друга. Словно принимающие эту кару из рук судьбы как бесконечную благодарность: все равно куда — лишь бы вместе. Да, это путь без возврата... Любовь, предательство, месть, вероломная расплата как искупление за все...

И словно стараясь чуть-чуть смягчить эти черные краски ночи, на красивейших сумрачных полутонах плетёт свои ажурные кружева Анджей Сапковский в чудесной вариации своей «Maladie». В исполнении Сапковского эта легенда получила своё новое рождение, — вернее глубинное философское Переосмысление. Его прекрасная атмосферная и очень настроенческая вещь достойна отдельного пристального внимания. Разменяв свой привычный экшн битв и сражений на ровный медитатив повествования, — пан Анджей неизменно вызвал очень тонкую и щемящую ностальжи-ассоциацию. -Словно впоймали маленького ребёнка, присели перед ним на корточки и бережно взяв его голову в руки, глаза в глаза на ровной неспешной модуляции голоса стали рассказывать эту легенду. Да, безусловно, в рассказе Сапковского изменились и оплавились в воске старинных свечей не только имена собственные главных персонажей... В совершенном неожиданном альянсе предстала чувственная связь Бранвен и Моргольта. Когда-то погибший в честном бою с Тристаном мрачный рыцарь Моргольт вместе с молодой утопленницей Бранвен вновь идут длинными, холодными и зыбкими коридорами наскального зАмка Карге. И словно пытаясь на своих плечах вытянуть иную суть этой легенды, — заново одолеть своим вздохом смерть, — они оба явились в этот раз негласными свидетелями страданий и мучений законной жены Тристана. Как бледная тень и угасающий отзвук чужого имени (Тристан так и не смог примириться с подобной подменой и забыть ту другую Изольт), — несмотря на калечащую ее мучительную болезнь Тристана, Изольт Белорукая уже на пороге трагической гибели, на тонком душевном порыве сумевшая покорить свою женскую гордыню, дарует Тристану надежду и прощение. Беря на свои хрупкие плечи бремя сладкой лжи, Изольт Белорукая несёт умирающему в горячечном бреду Тристану весть о том, что корабль всё-таки пришёл с парусами белыми и чистыми как снег, — как прощение и как забвение их личной выстраданной боли.

... Успокоится плачем страх,

растворится в любви вина,

И оттает душа в слезах,

понимая, что прощена.

В обеих вариациях двух знаменитых авторов это легендарное сказание, так или иначе робко, но настойчиво являет ответ на вечный вопрос: что же такое любовь... -Сладостная мука, томительные стенания души и тела или магический приворот?.. И то, и другое, и третье одновременно — с той лишь только разницей, что кровь отравляет жгучее желание обладать другим человеком и вероятно именно оно задаёт тон всему дальнейшему обоюдному безумию, а приворотное зелье служит лишь мифологемой и аллегорией происходящего.

Приверженцам ортодоксального христианства и ревностных церковных догмат не советую к прочтению эту легенду. Жозеф Бедье в кач-ве нарочито чувственного автора золотыми нитками шьёт этим двум влюбленным вердикт оправдания и всепрощения. В ключе его авторского концепта все вольности их неоднозначного поведения с избытком покрывает глубокая привязанность и крепко настоянная на сакральном вине любовь мужчины и женщины, — только она вершит правосудие и она же по умолчанию царь, бог и безусловный безупречно настроенный камертон Вселенной.

Как-то так случилось, что в 21-м веке легкомысленно разменяв шесть видов греческой любви на пустое чувство собственности, ревности и потенциального предательства, — мы всё же что-то позабыли, потеряли и расплескали. Всё, о чём вещает Ж. Бедье в своём романе, — вне всякой похоти и грязи, — сегодня уместно только в контексте светлой щемящей сказки. И словно в тон последней, — пронзительной и честной новизной разгорается Maladie Сапковского. Глубокое переосмысление легендарной истории с его авторским посылом (из диалога Моргольта и Тристана у его смертного ложа) : «Изольт уже была моей, как только взошла на тот корабль..» Вероятнее всего знаменитый поляк хотел этим сказать своему преданному читателю: для истинной и глубокой любви, которая выжжена калёным железом законного Предназначения и Божьего промысла, — физическое обладание не единственно важный аспект сосуществования. (А порой он совсем неважен, и любят на расстоянии часто лишь на духовной привязанности). Иначе всё это было бы слишком предсказуемо, тускло и обветшало, — если б всё только сводилось к греховной страсти и ущербно-чувственным мучениям.

... Если я рухну, — рухну как-то не так,

Нас у Бога много, — килограмм на пятак...

Сапковский в своей прозе преимущественно и зачастую достаточно жёсткий, резкий и циничный. И словно хладнокровно «просчитывая» этот том, — «Час Презрения» (если не считать «Сезон Гроз») из семи написанных ранее, он как бы случайно пришелся ровно на середину саги о Ведьмаке, — этот великолепный и очень сильный автор будто случайно наметил краеугольный макет ломки привычного для своего универсума порядка вещей. Потихоньку раскачивая старый каноничный мир одиозных магов и колдунов; иронично подшучивая в каждом томе над сладкоголосым Лютиком, безустально слагающим свои «мимо арии» и любовные рулады; мягко подтрунивая над примитивным в своей обязательной повинности избавить мир от монстров угрюмым Геральтом; обречённо вздыхая по поводу жестокосердной и крайне взрывоопасной полуфурии/полуженщины Йен... -Автор потихоньку смещает акценты и красным пунктиром явственно выводит иную тему.. -Много крови, предательства, одиночества, отчаяния, унижения и поражения... Да, безусловно, пан Анджей уже громил и сталкивал в прежних томах между собой Нильфгаард и Цинтру; топил в крови и пепле города и княжества, стирая их с лица земли включая всю геральдику и семейные реликвии... Но «Час Презрения», — великолепно оправдывая свое заглавие, — недвусмысленно (в достаточно подробных и несколько затянутых диалогах) являет читателю всю мерзость и гнусность двуличной политики, придворного лживого мракобесия, дешёвого прихлебательства и конъюнктурного либерализма заявленных мнимых ценностей. (Не единственно, но в том числе об этих потенциальных аферах даёт обзорное представление диалог Вильгефорца и Геральта, недвусмысленным соблазном являющий некий пакт Победителя в обмен на Нейтралитет Ведьмака.) И вновь полетят головы дворцовых исполнителей-стрелочников; с предсказуемым хладнокровным враньём и методичным нашёптыванием шпионов-перебежчиков под шумок сумбура и хаоса не вполне удачно провернут подмену Цириллы в империи двусмысленного и алчного Эмгыра...

А Львёнок из Цинтры тем временем незаметно подрос, чудесным образом обратившись в милую, привлекательную, искусно напичканную под завязку изящными манерами барышню-подростка. Цири виртуозно натаскалась в боевом искусстве и даже как следует вкусила/попробовал «на зуб» (в перерывах между ахами и вздохами мучительного взросления) гранит науки, магии и сакральных заклинаний. И это уже не тот дерзкий в силу своей королевской крови и одновременно страшно напуганный ребенок, которого укрыли от опасностей и с трудом отобрали у дриад в Брокилонском лесу, — как перстень в футляр спрятав это сокровище до времени в Каэр Морхене. Ее Время уже пришло и кони беспредела рвут удила и роют земли; и бешеный гон вновь расхлёстывает небо зловещими молниями дурных предзнаменований. А что это за Время, — грош цена ему копейка в самом деле, — если вынужденное взросление надолго отберёт и переполовинит у Цириллы самое дорогое и любимое, самое родное и самое надёжное. Но когда мир трещит по швам, — Надежда порой неожиданно являет себя в хищном зверином лике подлости и предательства; непроговорённых, но надолго засевших осколками глубоких обид и медленного душевного обледенения травмами и ранами. -А ей ведь в силу своего уникального королевского статуса нельзя надолго обижаться, злиться и уж тем более ненавидеть... Ибо Сапковский раскрывает в этом томе даже не козыри, нет.. Это белокурое Дитя Предназначения и Старшей Крови на самом деле явный джокер, способный подменить и обесценить собой любую карту с той лишь только оговоркой, что Цири нельзя быть Любой. -Все то, что в нее бережно и терпеливо заложили базисами древних знаний, все те соки земли-огня-воды-неба, которые далеко не каждому под силу взять чуткими фибрами/ресурсами своей души и тонкой ментальности, — все это она должна вернуть в первозданном виде и вновь вложить в ключи чистой энергии и природного естества. А судя по той древней зловещей «свастике», которую аллюзиями и намеками финально закрутил Сапковский в своем романе, — у этого мира не так много шансов на успех и призрачное обновление. И зловещий профиль беспощадной, леденящей душу Фальки уже недвусмысленно проступает сквозь основную ткань повествования «Часа Презрения», — но фабула ее легендарных кровавых преступлений будет развернута много позже...

А пока, расцвеченная всем мыслимым блеском красоты, лоска и сексапила величественно продефилирует на званом банкете/чародейском Сборе великолепная Йеннифэр, кокетливо ведя под руку своего Геральта, — от которого она то убегает в очередном истеричном всплеске переменчивого женского настроения, то вновь магнитом истосковавшейся кошки возвращает его себе. И в который раз, словно совершая виртуозно простроенное рондо всей саги, знающий истинную цену «Здесь и Сейчас», обречённо вздохнет Геральт в молчаливом смятении звёздной ночи:

Надолго разметав по белу свету друг от друга своих любящих главных персонажей и развернув в следующих томах лентами параллельно не пересекающихся дорОг их витиеватые судьбы, — Сапковский в самом деле не столько спекулирует на кол-ве исписанных страниц (все его авторские подробности уместны и оправданы). -Этот великолепный поляк скорее с особым нажимом акцентирует и транслирует философию и закономерность нашей жизни, абсолютно по-взрослому недвусмысленно намекая своему читателю: чтобы оставить свое навсегда своим, нужно суметь терпеливо отвоевать его у зыбкого времени и обманчивых внешних обстоятельств.

PS Час Презрения, вероятно, можно считать несколько затянутым и лишенным динамики и экшена предыдущих томов. И здесь все очень индивидуально и требует времени/особого вдумчивого осмысления. Но спорить (даже потенциально и наедине с самим собой) о том, что перекрой действительности в этом томе очень похож на событийность нашего мира, — увы не приходится. У меня эта книга постепенно стала одной из самых любимых, значимых и зачитанных до ключевых житейских афоризмов. -Великолепный посыл талантливого автора; виртуозный и вкусный в своей ироничной образности перевод Вайсброта, — в моем индивидуальном случае закономерно и последовательно определяют «Час Презрения» в разряд необходимой настольной литературы, достойной множественных перечиток и адекватного обожания.

PPS «Я путал небо со звёздами, отражёнными ночью в поверхности пруда», — эта великолепная авторская теза пройдет красным пунктиром по всем остальным томам саги, — с той лишь только оговоркой: разобраться в том хаосе и сумбуре, в который окунутся главные персонажи Сапковского очень-очень сложно, — тем более интересны их приключения и странствия; их преданные, временем проверенные чувства и мужественные порывы найти друг другу именно для того, чтобы суметь всеми фибрами своей души и сердца обратить Здесь и Сейчас в Навсегда.

*Так позитивно зацепил прежний обзор — пишу буквально с «тела» отзыва*

Высоцкого люблю странным и пронзительным ощущением: его треков никогда не было в плей-листе; его голос, невпопад раздающийся из колонок дешёвых киосков реально раздражает (не место этому автору в таком «примитиве» социума); его цитаты, вовремя и со вкусом встроенные в разговор, способны согреть и оживить любой диспут.

Что касается непосредственно «Гербария», да, согласна: тяжеловесно и сумбурно. Местами брутально; местами длинно и затянуто. Но везде автор попадает своей «булавочкой» в самую жилу. Подобные восторженные ощущения у меня в своё время вызвала «Высокая болезнь» Б. Пастернака. Благо, тот был кумиром и у Высоцкого тоже: тот же радикальный антагонизм, те же «трёхэтажные» метафоры, тот  же драйв и послевкусие в конце.

Причём, это антагонизм самого высокого полёта, — вызов не ради дешёвого эпатажа с целью нелепо отличиться чем попало... Это неприятие и неприНятие всего происходящего. А у этого колеса и условной спирали социума , увы, всё тот же ущербной оборот (виток)... И «невиданный доселе экспонат» вновь смотрится как-то неуместно ярко и невпопад роскошно. И всё как-то хочется потрогать его любопытными руками и попробовать, — ну хотя бы один разок и для коллективной забавы, — загладить этого нелепого «подвида» под глобальные потребности социума, чтоб не кочевряжился лишний раз и всё же научился управляться со своей несусветной гордыней.

Тема религии, да, безусловной красной строкой проходит у Высоцкого и здесь. На полном сарказме и чернушном юморе текста он двусмысленно даёт понять: наша истовая вера это всего лишь робкое представление о том, какой она должна быть на самом деле. И в этих вопросах поэтика Высоцкого стоИт таким же красивым особняком, как и проза ФКДика, С. Лема и им подобных. С их красивым и ёмким классическим экзистенциальным контентом. Кстати, насчёт последнего аспекта. Если брать за основу книгу В. Новикова из серии ЖЗЛ, — написанную легко, ёмко и со вкусом, на страницах которой можно сравнить свои ощущения от текстов Высоцкого с тем, как видит эту легендарную личность автор серии, — можно отметить тот факт, что тема экзистенциального кризиса мучила Высоцкого по структуре его сложно закрученного ума начиная примерно лет с 25ти. И ведь по сути этот экспонат, «расхристанный, разыгранный вничью», совсем немного просит для себя... Или всё-таки это  беспредельно много?!..

.. Чванливые созданьица довольствуются сплетнями, —

А мне нужны общения с подобными себе!..

PS К слову сказать, метафора «Гербария» зашла и легла на осознание удивительно легко. Коллекция засушенных растений, препарированных в согласии с определёнными правилами, — ответшалая, лишённая сока и жизни. Жалкое, хотя и симпатичное, подобие чего бы то ни было живого и прежде настоящего.

PPS StasKr, спасибо за позитивную провокацию, — ещё раз перечитать, ещё раз переслушать и ещё раз проверить красивой авторской «булавкой» Высоцкого, где болит и колет по личному наитию.

Кингу всего 22 года, но уже слышно по этому рассказу, — что он страшно талантлив, а быть может, даже одарён. И быть может, это и не рассказ вовсе, а просто черновые наброски хаотичного вдохновения молодого автора. Некий поток его одухотворённого сознания. (Здесь нет логически простроенного сюжета; ярко прописанных персонажей; навязчивого моралите.) И безусловен тот факт, — вне всякой канонической жанровой принадлежности, — что эта его ранняя вещь по своему осмыслению одна из лучших в формате откровений апокалипсиса. Просто пересказал Кинг эти предсказания и предостережения именно на свой лад и в более современной (отчасти даже ироничной) манере изложения. -Некогда цветущий / энергетически накачанный мир, — пульсирующий всеми мыслимыми удовольствиями и бесконечными радостями потребления. Мир, от которого постепенно не осталось больше никого, — кроме горстки отупевших и освирепевших на манер пещерного первобытного человека людей, стремящихся избавиться от слабейшего соплеменника любой ценой... Причем для них предать другого огню не одно и то же, что предать анафеме: заклание ради искупительной жертвы все же стоИт на следующей ступени и на порядок выше по уровню осознания. -В своём вынужденном мытарстве, изгнании и проклятии от неизлечимой эпидемии обезличенные персонажи Кинга уже мало что соображают и почти не отслеживают суть своих звериных поступков. И то, что раньше делалось на двух «лапах» , теперь делается на четырёх... Кто эти люди?.. Возможно, Вчерашние мы... А быть может, мы Завтрашние... -Кинг умудрился так искусно запустить триггер инверсии... Чёрное и белое у него предательски поменялись местами; закат и рассвет цивилизации сошлись в одной точке... Что невольно начинаешь думать (пытаться вспомнить на далёком откате генетической памяти), а что же было до всего?... Ну когда еще совсем ничего не было...

Да, прибою всё равно. И для Вселенной с ее законами термодинамики наша гибель отрезонирует не больше, чем отлетит резиновый детский мяч от товарного поезда. И у нас ведь на уровне имманентного начала есть свои законы Бытия, об которые мы каждодневно спотыкаемся и с упорством, достойным лучшего применения, методично их нарушаем, — делая растерянный вид что, мол, не заметили и не допоняли. И не важно, честное слово, в каких «богов» верит потенциальный читатель этого рассказа: в теорию дарвинизма, в языческий пантеон или во второе пришествие... Атмосферность и посыл у текста иные... В контексте рассказа Кинга вообще нигде и ни в чем не осталось больше никакого смысла, никакой морали и культа, никаких осмысленных поступков. Совсем ничего не осталось... Только эпидемия накрыла всё черным саваном. А у такой именно смерти ведь нет никакого достоинства. И нет особого смысла его проявлять... -Драться даже за своё выживание абсолютно бессмысленно, — всё предопределено, — и все так или иначе погибнут. И если мы ничего не можем сделать для Сохранения этого мира, — уже тысячи раз об этом на все лады предупреждённые, — произойдёт очередной закономерный оборот для дальнейшего его Обновления. -Назад в Будущее: к рептилиям и земноводным... Мрачен ли Кинг в этом рассказе?.. (Разумеется, здесь только мои индивидуальные ощущения) -Отнюдь... Скорее очень умён, прозорлив и задумчив.

PS Тем, кто не знаком с твор-вом знаменитого Короля Ужасов, — вероятно начинать с этого рассказа всё же не стОит; это не характерная для него вещь. И это много позже он подробно развернёт свою кровавую психофилософию в «Сиянии». На манер падшего Иерусалима автор подпалит в «Нужных вещах» погрязший в своих склоках и омерзительном паскудстве маленький провинциальный город... (Заламывать пальцы/перечислять подробно его высококлассные романы — не благодарное это дело — их достаточно много). А пока это проба пера, — но зато какая! С золотым оттиском огромного авторского потенциала и будущих художественных циклов очень высокого качества.

PPS «Ночной прибой» — один из любимейших рассказов у Кинга. Хотя местами складывается особое ощущение, что автору тесно именно в малой форме повествования: за великолепной идеей он не успевает выточить все детали своего текста. Хотя, быть может, в этот раз это и не нужно... И вероятно, буду не объективной, — здесь серьёзная осмысленная Десятка, — и в моём индивидуальном случае (восприятии) в раннем творчестве этот талантливый американец радует много чаще, нежели теперь.

Возможно ли объять собой Бесконечность? Ликами каких мерцающих звезд улыбаются нам Ангелы? Носит ли Безвременье на своем запястье изящные встроенные часики, — или от века к веку непроглядным пыльным туманом клубятся все пути, направления и сроки событийности мнимого континуума Вселенной?.. А может быть, это всего лишь таинственный шорох и шелест Подсознательного, надежно спрятанного на задворках Истории (еще не случившегося, но по наитию ожидаемого).

Желязны, честное слово, не был бы так изящен и великолепен, если бы пытался в своей прозе дать четкие определения/наметить явные границы между мифом и космологией, между зыбкой античной панорамой уже случившегося и константой всегда существующего. И его великолепный роман «Порождение света и тьмы» не стал исключением, — все это по-прежнему живет и пульсирует где-то на задворках его вымышленных Срединных миров, разбросанных щедрой авторской рукой разноцветными бильярдными шарами между двумя домами Жизни и Смерти. Или быть, может, не вымышленных?... -И вновь оживает и ослепительно ярко восстает в его романе пантеон всемогущих и бессмертных богов, представленных автором в весьма неожиданном ракурсе.

Нервный панический лик Анубиса мечется в смертельном предчувствии, застигнутый в своих покоях фатальной тенью черной лошади... Гневливый и мстительный Озирис (а ведь классические легенды рисуют его в более выгодном свете) с механикой пресс-папье, встроенного в него нежно любимого ранее создания; с вплетенными в ткань роскошного ковра нервными окончаниями его прежде величественных и одиозных врагов-завистников, которые стеная и плача жаждут отмщения... Трогательная, и лишь наполовину вырванная из пустоты Нефтида, — уставшая жить между небом и землей и мечтающая окончательно рассыпаться в прах и умереть Навеки...

Алая Леди — и Вожделение, и Жестокость, и Мудрость, — и сама суть Любви. Великолепная, безрассудная и необузданная в своих поступках Изида (честно признаться, мой найлюбимейший женский персонаж седой древности). С сияющим пламенем Жизни на царственном лице, темными глубокими глазами, — она словно нервная величественная пульсация Бесконечности. Ее улыбку, если повезет, можно рассмотреть в ярких сполохах пламени костра... Как причудливы и витиеваты все ее пути. И как изящна, непостижима и неподсудна вся ее женская и материнская сущность. Считаю уместным в ключе фабулы этого романа сказать о ней чуть больше остальных. Эпическое противостояние двух Домов — Жизни и Смерти, — на самом деле умышленно очень сильно размытое Желязны в неясные полутона между привычными концептами добра и зла, — состоялось и по мановению ее изящной руки в том числе. Прекрасная Изида — Мать Праха и сакральный символ обновления. Неувядающий цветок зарождения новой жизни, энергий и живительных потоков — полу женщина, полу ведьма, полу богиня. Она способна соткать жизнь из пустоты, залатать дыры ткани бытия, вдохнуть жизнь там, где все давно иссякло и омертвело... Эта трижды загадочная леди (а ведь мифы рисуют более линейного персонажа), — в безумной авторской вариации так или иначе своим недвусмысленным магическим сексапилом провоцирует всю эту вселенскую бойню и бешеный гон во времени. И она ведь тоже уязвима, напугана и смята ожиданием неизбежного финала, который до конца романа весьма сложно предугадать. -Желязны виртуозно держит свою интригу до самого конца. И одновременно сыплет изящными авторскими намеками: Изида не может не думать о Сете (что бы она там в самом деле о нем не думала). -Об этом вспыльчивом кровавом Разрушителе истоков всего живого, носящего свою Вину с невероятной гордостью и апломбом. Хотя в ключе всякого канонического равновесия всех стихий и основ нравственности Изиде думать о нем никак нельзя, — так или иначе уважительно относясь к Озирису, (своему господину и законному супругу), и одновременно спасаясь от него бегством, — ее женское сознание словно раздробилось и зависло между двумя этими безднами. Ведь Сет был когда-то ее возлюбленным, а может быть и остается им по сию пору... И где проходит этот баланс у Желязны, — сказать предельно точно невозможно: его фэнтезийное авторское воображение раскачивает и швыряет эти стихии из стороны в сторону практически в каждой главе умело заритмиченного повествования. Причудливое переплетение белых азиатских стихов (отчасти китайских гексаграмм) грамотно переплетается с колоритной и сочной динамикой основного повествования и виртуозно увязывается с главами мини-зарисовками, — словно разводные мосты они перекинуты ч/з весь роман, вероятно, с целью умелых авторских нажимов и акцентов. А изумительный тонкий юмор Желязны с нотками иносказательной иронии, — местами изрядно приблатненный и частично уходящий в сарказм, — добавляет его прозе неповторимого шарма и элегантности.

По моим индивидуальным ощущениям получилась с одной стороны красивая, бойкая и чудесно заритмиченная Сказка (эдакий чувственный и колоритный фолк), а с другой — талантливый задачник от любимого автора: некий образчик латерального мышления в жанре фэнтези. Чего только стОит его краеугольная глава «Война и Стальной человек» о Князе Восставших и Мастере временной фуги. Это истинный бог мятежников и бунтарей, — которого сразить еще возможно, но вот победить — никогда, поскольку этот персонаж являет собой сам дух восстания. -Атаковать не только умением, но и числом: сотни преломленных проекций себя самого в зыбком удивленном зеркале Времени в поисках нужного Момента. Как наиболее грамотно и единственно верно принять на себя фокус фуги, — ведь при всем мнимом разнообразии вариантов должен же быть конечный исход любого события и состязания. Прикладывать к любой событийной скорости силу своего ума, увеличивая этот разгон тысячекратно. Как в этих искалеченных конвульсиях мультивариантов прошлого и будущего найти себя единственного цельного и живого? -И грамотно сложить из этого сплата мелких осколков и зеркальных фрагментов себя Настоящего? И что тогда есть наша истинная Жизнь, если не постоянный Квест и Процесс как таковой?.. В моем случае эта глава — полный читательский восторг и феерия красочных незабываемых впечатлений. Ставлю честно заслуженную десятку любимому автору и за нее в том числе.

У Желязны все пульсирует, взрывается, то и дело накатывая волнами цунами. С присущим его таланту эпическим размахом автор разваливает (словно детский конструктор Lego) шумные города; дробит континенты; перестраивает событийность; рвет и наспех латает зыбкую ткань бытия; ежесекундно жжет все до состояния горстки пепла, чтобы потом все отстроить (инициализировать) заново.

Лимонно-желтые мосты, кремовые морские побережья, ярко фиолетовые с малиново-красным шумные балаганы площадей: яркая, живая, пластичная плоть этого романа. Сгустки окровавленной плоти, вопли и стенания обугленных городов. Столкновение и перерождение всего на новый лад. Скрежет и шквал ломающихся городов; иссиня-черное месиво и крошиво старого порядка. Гомерический смех авторских персонажей при виде раздираемого на части мира. Временной шок чудом уцелевших городов... -Величественная литания Хаоса и Мрака совершает свой очередной необходимый круговорот...

PS Желязны в этом романе как бы умышленно смещает все мифологические акценты и что ли чувственно заземляет всех своих персонажей, предельно очеловечивая их желания и мотивации: в ключе сакральной эманации автор изящно увязывает гармонию истечения божественной сути к природе человека. И в кач-ве мега одаренного мифотворца, он словно дает своему читателю прикоснуться к легенде, провести ладонью по гладкому истертому временем металлу, в который раз насладиться авторской мелодикой и настроенческой новизной этих античных фресок.

PPS Мир трещит по швам, разлетаясь брызгами пыли и фрагментоми погибших городов. Умышленно затягивая битву за Срединные миры, Желязны тем самым умело держит свое красочное действо до самого финала. -Чудом уцелевший яркий Блис; окунувшийся в вечную пустынную ночь Уолдик; зыбко подрагивающий своим каменным остовом Марачек... Каков будет исход этой битвы и какого старого бога вновь изгонят за пределы Вселенной?. -Так ли важен здесь стройный сюжет и нарочито подытоженный финал, — когда нити этой истории все так же где-то плетутся в тонких мирах и сакральных мотивациях богини Мойры, — нити Судьбы и Предопределения человечества. Кроится заново ткань бытия, — и в тысячелетнем полусне ушедшего в забвение бога вновь мелькают осколки зеркальных отражений героики эпических битв. А где-то в анналах истории горит и пульсирует профиль Стального Генерала, медленно тлея и разгораясь углями очередного Мятежа. И точно так же как отдельные персонажи Желязны к финалу свихиваются от наркотиков. Сам читатель, — систематически попадая в эти мастерски расставленные автором ловушки времени, бездны и провалы, — пролетает все это яркое действо на бешеной скорости жадного и подробного чтения. -Роман по моим индивидуальным ощущениям улетает за два-три коротких вечера. И кроме оценки «Великолепно» мне, ей*богу здесь больше нечего добавить. Браво, Автору за подобную прозу и неувядающее буйство античных красок!

В моем случае знакомство с «Венерой в мехах» — это скорее визуальное подстрекательство от Романа Полански с одноименной экранизацией, нежели преданная любовь к прозе Леопольда фон Захер-Мазоха.

Хотя кино, на мой взгляд, значительно проигрывает первоисточнику. Именно по той богатой чувственной энергетике и великодушному благородству влюбленной, добровольно порабощенной души, которую, вероятно, умышленно и в тон нашему времени, не дал от себя Роман Полански в концепте своей театральной камерной драмы с ее главными персонажами от Э. Сенье и М. Амальрика.

Возможно, в этом и есть его сила прозорливого и талантливого режиссера, тонко чувствующего свое время (с этой экранизацией стоит ознакомиться тем, кто ценит самобытность, оригинальность и смелость в искусстве). И несмотря на то, что цельной истории, на мой взгляд, все же не вышло, Роман Полански предложил зрителю посмотреть на многие вещи под несколько иным углом. От этой красивой метафизической бабочки, которую великолепно изобразил и развернул под всеми мыслимыми ракурсами автор повести, Полански оставил только контуры. Он все смешал, размыл и ушел в монохром от богатейшей чувственной палитры австрийского прозаика.

По сути режиссер от себя показал главные остро заточенные и не вполне лицеприятные углы нашего времени: модный скандальный эпатаж, дёшевую отталкивающую вульгарность в подаче любви и секса, унылое запустение и бедность в проявлении чувств (в том числе и вербальных) — во всём отсутствие элементарного вкуса, стиля и какого бы то ни было умения. Экранизация являет собой скорее вызывающий и кричащий кич с нажимом на гротеск, нежели богатую гамму переживаний персонажей повести.

И в режиссерской версии это не та Венера (Ванда), которая изящной, жестокосердной кошкой, кокетливо кутаясь в свои меха, с чувством высокомерного пренебрежения являет Северину (главному рассказчику этой исповеди) свою любовь.

Из-под пера этого одаренного автора вышел весьма сложный и обтекаемый женский персонаж: полу женщина и полу богиня, Ванда одновременно нежная, хрупкая, чувственная, зовущая и столь непредсказуемая в своих ярких эмоциональных всплесках. В одноименной экранизации с подачи Э.Сенье (со всеми её не в меру эксцентричными выходками и монологами) получилась скорее смесь уличной торговки и театральной, статично бездарной, фаворитки. Полански, многое изменив и по-своему переиначив, так или иначе, в контексте тяжеловесного брутального стёба показал в своей экранизации всё фальшивое, наносное и гламурное. И там, где у Л. фон Захер-Мазоха завязка действия происходит в курортной живописи Карпат; режиссерская версия представляет собой камерную театральную историю проб актрисы на главную роль.

В ленте Романа Полански (по моим личным ощущениям) отчетливо слышны аллюзии на К.Баркера с его отвлеченной философией из «Секс, смерть и сияние звёзд». А вот автор повести многогранен и разнообразен в подаче своих оригинальных фантазий. Везде по тексту виртуозно встроен тонкий чувственный ироничный флёр на пределе обманчивых иллюзорных ожиданий главного персонажа Северина. И эта вечно звенящая, обращающая на себя повышенное внимание тема (не насилия — нет!) скорее доминанта и добровольного порабощения в любви. Этот текст столь сильно разнообразен своими эмоциональными настроениями, что не успевает завязнуть в приторной патетике двухсолетней давности: автор с упоением шутит и вплетает комичные экзальтированные сценки в стилистике того же Достоевского. Здесь и решительное коварство, и беспредельный деспотизм, и пристыженные извинения-объяснения, и безумие страсти, и единственно сильный (на грани истеричного лихорадочного бреда) страх потерять свое божество. С неподражаемым мастерством Л. фон Захер-Мазох в этих видЕниях на тонкой грани клинического сумасшествия то утопает в крови, то купается в розовом зареве своих фантасмагорий. И, вероятно, нагнетание сюжета (интриги) в полной мере реализовано подобной метафорой: «Венера... Из камня...»

Стало быть, она (против своей воли) просто не в силах быть человечной, сострадательной и постижимой. А может лишь внушать своему потенциальному обожателю истовое поклонение, благоговейную любовь и рабскую преданность на грани фанатичного восхищения. И здесь нужно вдвойне акцентировать: это столь сильный автор, сколь он способен на подобную самоиронию, когда недвусмысленно являет читателю «свои ослиные уши».

И порой это преподнесено с особым шармом классиков 19-го столетия, являя собой великолепный образчик бытописательной литературы.

Параллельной аллюзией здесь виртуозно вплетена тема вампиризма и тема высасывания в любви энергии того, кто любит. С присущей автору небрежной и фривольной манерой, Л. фон Захер-Мазох в своих смелых фантазиях размашистыми крупными штрихами изображает прелесть олимпийской любви, а всю мыслимую свободу наслаждений античного мира, с явным намеком на гетер и их обожателей-покровителей со всей вытекающей отсюда языческой философией.

А если сам автор в качестве древнего философа выставляет женщину явным первостепенным божеством — то отчего же нет? Спорить с этим ярким самобытным австрийским прозаиком на этот счёт ведь очевидный нонсенс. И, честное слово, довольно сложно воспринимать «Венеру в мехах» в качестве автобиографии и рассматривать эту версию как единственно верную и объективную.

На мой взгляд, это мастерски завуалированная проза-предостережение. Ведь когда в сознании Северина перемешивается фантазия и действительность, для меня лично здесь видится метафора не Буквального порабощения через хлыст. Это скорее очень тонкие и многогранные эмоциональные переживания, душевные страдания на грани боли и отчаяния, нежели физическое избиение и проявление жестокости.

И да, разжигать в женщине подобное любопытство (именно такие витиеватые наклонности) — на самом деле это столь опасная штука, как и очевидные игры с огнем. Вне всякого сомнения, каждый читатель увидит и раскроет что-то своё в этом произведении. Мне же почудился скорее прекрасный дивный сон, длинною в Вечность с Богиней гречанкой в главном действии, нежели строгое моралите или безжалостное садомазо. На мой взгляд, автор повести здесь больше схоласт, когда виртуозно увязывает в одно целое обожание-поклонение греческим богиням и мученичество первых христиан, нежели сладострастный романтик на грани изврата или убежденного садизма.

И несмотря на «кричащую» аннотацию и скандальную репутацию автора, эта повесть достаточно взвешена и целомудренна. Всё преподнесено читателю с большим вкусом, чувством меры и непременными авторскими изюминками в контексте данной исповеди. Тем более что авторское послесловие представляет собой скорее откровение истового художника-творца, нежели исповедь обманутого мужа. От себя почему-то очень хочется размыть и загладить домыслы по поводу исключительной автобиографичности этой повести с ее главной интригой. Весь этот, виртуозно представленный, немыслимый накал страстей с абсолютно потрясающим выводом-развязкой, все собой сметающим в контексте данного повествования, на самом деле как все гениальное можно просто разложить вот этой тезой.

PS Несмотря на то, что текст перенасыщен патетикой XIX века, повесть читается легко, и под соответствующее настроение просто улетает. У автора одни сплошные, честно заслуженные, проверенные временем, великолепные десятки.

Виртуозно выточенный, проработанный стиль. Яркий, и порой отрезвляющий, незамутнённый временем, посыл-предупреждение внимательному читателю. Ключевая интрига, которая виртуозно держит до самого конца. Бесценный кладезь мудрости и афоризмов. Здесь все на очень достойной высоте — 10/10/10/10. Классика на все времена. И мои искренние восторженные аплодисменты подобной самобытной и яркой смелости в мировой литературе.

С Цоем в моём индивидуальном случае всегда случается очень интересная история... Сколь бы часто я не чистила от его треков плейлист под вот этой личной резолюцией: «Не-не-не! Я уже типа взрослый человек, чтобы слушать такой «бред»... Практически из каждой второй закачки, — просто предательски и провокативно, — изящно просачивается 3-5 трека от «Кино». А иногда «приходится» заливать всё просто цельным альбомом...

Устала бороться, честное слово... Сдалась с большим боем))

Про Цоя обычно говорят, — как раз-таки сильно взрослые и просвещённые, — мол тексты у него топорные; музыка сплошной примитив; а раскрутка типа просто жадный пиар своего времени... Ах если бы, всё так было просто и примитивно...

***

«Группа крови», очень удачно спродюсированный в своё время по сравнению с другими альбомами «Кино», — бьёт меткой стрелой прямо в сердце. Здесь у Цоя уже более симпатичные аранжировки, чем тот саунд, которым он баловал своих фанов в той же «Восьмикласснице». И да, безусловно у этого альбома из «седых» 80х прежнего века самые высокие ротации и самая оправданная слава. И, пожалуй, совсем не та её составляющая, которой были истерично расписаны торцы домов с кичем ушедшего времени, когда Цой трагически разбился на своей машине...

****

Эта музыка (и слова) именно от сердца к сердцу. А у сердца ведь всегда свой камертон. И точно так же как за дорогим парфюмом порой бывает спрятана дешёвая пошлость их владельца... А за навороченными речевыми оборотами (красивыми морфологическими финтифлюшками) нет ничего кроме вранья и пустоты... Точно так же, и по схожему принципу, дело обстоит с текстами и искренней подачей от синглов Цоя. Он цепляет. Ему веришь. Этим текстам порой иронично удивляешься, — до того они прямолинейные и банальные. И только оттого они заходят в сердце, как нож в масло. Память цепляет и ловит в фокус такие вещи безошибочно. И они очень аутентичны и автобиографичны, — если можно так сказать и если на то пошлО...

***

«Пожелай мне не остаться в этой траве...» из той же легендарной «Группы крови» — это у многих его фанов как детское «Ни пуха, ни пера!» И это особая молодость души, — про которую Цой писал: «Звёздная пыль на сапогах» и «не нажатый вовремя курок».

И сколько раз, — в моменты принятия самых сакральных (и оттого трудных решений) на ум неизменно приходило вот это:

...Что будет стоить тысячи слов,

Когда важна будет крепость руки.

И вот ты стоишь на берегу

И думаешь — плыть или не плыть...

Да, его хлёсткая «Мама, мы все тяжело больны, мама, я знаю, мы все сошли с ума...» — это среди прочего гимн и нашего времени тоже. Когда приходится с болью резюмировать: в большинстве своём не умея отличить враньё от правды, запутавшись в непролазных дебрях политоты, «мы» в основном заняты тем, что болеем именно Головой... Вероятно, именно потому что очень «взрослые»... И громоздкие в своём костном мышлении.

Особую нежность души вызывает «Бошетунмай» с его неизменным:

Все говорят, что мы в месте…

Все говорят, но немногие знают, в каком.

А из наших труб идёт необычный дым...

Стой! Опасная зона: работа мозга!..

М-м-м, Бошетунмай…

Это с одной стороны изящный экивок лирике Кинчева с алисовской «Мы вместе», — у Цоя в своё время вышел очень талантливый и нестандартный поэтичный намёк давнему товарищу по цеху. А с другой... Честное слово, никогда не интересовалась, что означает это мудрёное слово, но в моём индивидуальном случае это какой-то город на карте, известный только тем, кто умеет в него попасть. Какая-то особая и очень светлая дверца души, которая есть всегда и очень ресурсна по «месту своего особого сердечного назначения».

***

А сколько прощаний и расставаний личная память «транслирует» под эти строчки:

Они говорят: им нельзя рисковать,

Потому что у них есть дом, в доме горит свет.

И я не знаю точно, кто из нас прав.

Меня ждет на улице дождь, их ждет дома обед.

Закрой за мной двери, я ухожу...

Безусловно, — уйти можно по-разному... Цой ушёл красиво... Прямо на излёте своей гибкой и неиспорченной души. И не его вина, что из этого сделали пиар и виртуозный хейтерский ход. Вряд ли он был бы рад такой именно раскрутке, — как не был бы рад тот же Высоцкий, если бы вдруг по прошествии многих лет «обнаружил» себя в самых высоких ротациях радио «Шансон»...

PS Кинчев уже давно утащил «Спокойную ночь» в репертуар «Алисы», сделав её более брутальной и драйвовой, под всё тем же слоганом «Эту песню мы будем петь всегда, потому что она нам очень близка и дорога!..» Честное слово, не буду спорить с фронтменом «Алисы». И мне тоже очень близки и дороги такие вещи: в них очень много души и только потому (не единственно, но в том числе) они талантливы и цепляют своей цельной аскетикой донельзя.

... Скучно вам, серые? Счас я накапаю правду на смирные ваши мозги... (с)

ДДТ по всё канонам жанра лучше всё же слушать, чем читать. И лучше всё же цельным альбомом. (И, если честно, — то не одним)

Один трек, — даже самый любимый и затёртый до дыр, — вряд ли будет показателен в смысле объективной оценки.

Так примерно дело обстоит и с их «Не стреляй!»,  — заведомо ставлю эпиграфом пронзительный кич из другой вещи этого очень классно сбитого альбома «Я получил эту роль» 1989 года, — именно потому что «Не стреляй!» слишком линейна, лирична и предсказуема. Хотя, признаться, «язык не поворачивается» назвать эту вещь баналом. И возможно, в этом и есть оригинальный авторский талант: именно в Простоте «зашить» многое. И в этом многом попасть, — как его мальчик-стрелок в этом треке навскидку и влёт, — в самую сердцевину великолепного ёмкого названия. Очень гибкая, душевная и очень пронзительная вещь. С таким примерно посылом... -Когда же мы уже научимся думать?.. (Не по указке, а именно от самих себя) Поймём ли, — хотя бы задней датой, — как много может зависеть от одного маленького человека. Незаметного, скромного, в чём-то заурядного, — но свободного в своём человеческом выборе...

И, безусловно, нет особого смысла пересказывать этот текст. (Да и не получится это сделать наверняка в контексте «костной» прозы)

И нет лишней нужды говорить о том, что в своём творчестве ДДТ порой очень-очень разноплановые. -Разные даже в ключе одного студийника. Их «Террорист», «Церковь» и одноимённая «Я получил эту роль» из этого альбома — яркое и очень талантливое тому подтверждение.

Очень обзорно округляя то, чем занят был Юрий Шевчук на протяжении всей своей карьеры, — скажу скромно и только от себя: это скорее всего носит характер Экзистенциальной Социалки.

И у них будет ещё позже офигительный по своему психоделу концертник «Чёрный пёс Петербург». Будет лиричный, — с особым нервом ностальжи, — и несколько рваный по своей стилистике «Это всё...» Да много чего будет, честное слово... — Но такой тёплый, такой душевный, такой простой и такой широкий (вне всякого заядлого цинизма) в каждой модуляции своей немного невростеничной подачи Шевчук бывает редко. И хотя бы этим как минимум ценен этот трек (и стих).

*****

Есть определённые сборники-антологии русского рока, которые смело от себя давно уже заявили примерно следующее: Всё, что было написано Цоем, Башлачёвым, Гребенщиковым, Кинчевым, Шевчуком и им подобными незаурядными талантами... Всё это смело можно отнести уже сейчас в раздел Бронзового века. (После закономерно завершившихся Золотого и Серебряного) Можно ли всё это реально поставить именно в один «эшелон» с той классической поэзией, которую «принято» читать именно с бумаги?.. На самом деле ответить наверняка и однозначно очень сложно. Но то, что такие вещи реально цепляют, берут за душу и расходятся в народ приблатнёнными купюрами, — этот факт неоспорим. Возможно, русский рок в этом смысле лежит на той плотной платформе, которую дал от себя Высоцкий. (Во всяком случае такая точка зрения часто встречается всё в тех же сборниках)

PS И как бы то ни было, — особым образом перефразируя Шевчука в «Не стреляй!» — от себя скромно скажу: Выстрелить на протяжении стольких лет такими классными текстами, — их глубокими живыми метафорами, — оно того стОило, честное слово! ДДТ и их фронтмену низкий поклон и огромное искреннее спасибо за их самобытный труд и позитивное долгожительство в ключе очень сильных текстов и ярких узнаваемых аллюзий.

...Ветер качает над ним Ветви, хотя... Ветра сегодня нет...

По праву считаю эту вещь, — у меня легче всего зашёл перевод «Сияние извне», — одной из лучших в сегменте малой прозы мировой фантастики.

И уже в 1927 году талант Лавкрафта «выстрелил» такими яркими и сакральными темами, — которые после него разовьют и углубят на свой лад многие авторы и сценаристы. Но ведь именно талантливых Первопроходцев «принято» называть Гениями... -Ни в коем случае не стану с этим спорить (даже наедине с собой).

***

Маленькое, затерянное в лесах поселение скромных трудяг, — получившее бешеную негативную огласку по причине природной аномалии в ключе спекуляций ею учёных мужей с историей внезапно упавшего на эти земли метеорита.

Медленное угасание маленькой несчастной семьи, — и физическое, и умственное (прошедшее все фазы сумасшествия, начиная от суеверия и заканчивая тотальной потерей внятного сознания до состояния кошмарного потрясения), которой пришлось встретиться с чем-то таким...

Я думаю, что Лавкрафт заложил в свою ёмкую и очень пронзительную историю нечто большее, чем просто воспоминания обезумевшего старика.

И это нечто, вероломно пожирающее и ломающее собой всё и снаружи и внутри, — оно словно постепенно проглатывало само пространство со всеми объектами, — жадно засасывая в себя всё то, что в нём находило.

***

Для тех кто больше смотрит, чем читает от себя робко предположу. Неслышной, но ощутимой аллюзией почему-то всплывает одна из лучших арок «Doctor Who» The Impossible Astronaut / Day of the Moon (s06e1/2). И я здесь не то чтобы обвиняю сценаристов данного проекта в неумышленном «плагиате»... Просто, на мой взгляд, это как раз тот показательный случай, — когда золотой фонд НФ классики, попадая в умные руки, в ярких и отчётливых элементах красиво расцветает ещё одной качественной интересной интерпретацией.

***

Странная встреча с очень странным явлением, — которая вначале вызвала даже некий азарт, мол, в таком именно свете можно запросто стать местной знаменитостью и героем очередной новостной ленты. Но вот что она повлекла за собой?.. -Авторские изюминки, нестандартные ходы болезненного воображения и жёсткое нагнетание даётся Лавкрафту в полной и ощутимой мере его оригинального почерка и стиля. Он безусловно из тех фантастов, которые виртуозно справляются с мрачной и мучительной атмосферностью своего авторского содержания.

***

Постепенное отупение и апатичная потеря всех чувствительных «сенсоров» реальности того, кто оказался волею провидения «зажат» в этой проклятой долине. Безрадостный механический и абсолютно бесцельный труд этих людей, — как бы по инерции ни на что не нацеленный, — ибо всё вокруг них (и внутри, и снаружи) медленно превращается в прах бытия... Фатальная дорога в никуда с направлением: «Без возврата»...

Подавленные и обречённые, — все они доживали свои последние мгновения на обожжённой безжизненной земле, — которая ни до / ни после не видела ничего подобного. Испепелённая Пустошь — это мрачный «вердикт» и боль памяти тех, кто имел несчастье к этому прикоснуться.

***

Дыхание бездны, — которая всё собой поглощает и долбит на мелкие обветшалые куски, всасывая без остатка...

Туго накрученное нервное напряжение, — как основной фабулы рассказа, так и его ключевых персонажей, — разожмётся и отлетит, как отломанный кусок того самого случайного камня с неба. Той самой странной субстанции, — которую пинали и били (отчаянно пытаясь постичь тайну эмпирическим путём) учёные-интеллектуалы / безусловные светилы в контексте своих знаний, — блестящих и авторитарных по умолчанию.

И всё это происходит в рассказе при ужасающей жути обстоятельств, не поддающихся никакому адекватному пояснению.

***

Великолепным кроссовером, — возможно сам того сознательно не желая, — Лавкрафт развернул здесь столько много тем сразу! Начиная от легендарных «перешёптываний» сакральных легенд и заканчивая философскими размышлениями о космогонической сути вселенной.

И все они растеклись и разбежались, словно глубокие морщины на лице ключевого персонажа-рассказчика. Для которого шок потрясения крутанул биологическое время на таком бешеном разгоне, — что об этом даже не рассказывают, а лишь мучаются липкими кошмарами долгими ночами напролёт, мучительно «листая» сакральную «летопись» мироздания.

Пришлый неестественный свет замогильных огней, зловеще плясавший на пепелище некогда плодородной земли и нормальной привычной жизни обывателя. Фатальные конвульсии тотального испепеления и умирания. Роковые образы и предчувствия, выходящие за границы человеческого сознания... — Всё это Сияние извне и гулкий адский вестник, не предвещающий ничего вменяемого и предсказуемого.

***

Есть ли в подтексте Лавкрафта библейские отсылки, — сказать наверняка можно наверное лишь читая текст на языке оригинала. И среди прочего, — что такое «Творец» в терминологии Лавкрафта в контексте этого рассказа?.. -Я думаю каждый читатель ответит себе на это самостоятельно, — в силу сложившегося интеллекта и базовых знаний (привычных для него представлений).

PS Загадка парадокса чисто научного характера?.. Вторжение иного разума?.. Огненная феерия кромешного ада и пустоты?.. -Я не берусь, в качестве очень скромного читателя, делать далеко идущие выводы о том, что хотел сказать Лавкрафт в своём произведении.

PPS Такие вещи читать без ощутимого холодка по позвоночнику вряд ли получится. Особенно если читаешь вдумчиво и вночь. Точно так же как не получится поставить оценку ниже десятки: безупречно выточенная мрачная история, — красивая, пронзительная, безупречно написанная, — которая будоражит и восхищает одновременно очень сильно и очень долго.

«Ох не хило быть духовным — в голове одни кресты. А по свету мчится поезд, и в вагоне едешь ты» (с)

Отблеск высшей гармонии можно представить по-разному. И через призму духовного возрождения; и через излияния подспудно серой, а местами даже чёрной, нашей привычной действительности. Посмотреть истинным взором на осточертевшее пространство всеобщей жизни и смерти... Пожалуй, Пелевин поднаторел в описании последнего.

Повесть «Жёлтая стрела» — это с одной стороны тёплый и разухабистый привет из 90х прежнего века. Напёрсточники на корточках с их неизменным походным арсеналом. Марш турецких тренировочных костюмов вперемешку с променадом пива в руках. Расхристанные «братки» с вечным дележом своего тесного мира, в коем по обыкновению всем всего ущербно не хватает...

С другой стороны, если уходить вглубь от поверхности текста.

«Жёлтая стрела» — это поезд, несущийся без остановок к давно разрушенному мосту. Поезд, в котором едут все персонажи автора. Пассажиры, которые ничего не знают о своём маршруте, и главное: не хотят особо ничего знать. Так удобнее и проще, — на время как бы отодвинуть неизбежное и понадеяться на просторное русское «авось». Хотя на самом деле, и у меня здесь идеальное совпадение с авторской оригинальный мыслью по поводу знаков, символов и сложных шифров бытия: «Писем вокруг полно — было бы кому прочесть».

Но только ведь это вечная песнь... Songs, that voices never share... Мета язык постепенно утерянных истин по-прежнему мало кто может адаптировать на привычную «кириллицу»...

Безумно интересно читать Пелевина через призму времени: осмысливая на глубокий философский лад его безусловные истины.

Всё исчезает, превращаясь в пыль. Каждая следующая секунда неслышно и стремительно сменяет предыдущую. Каждый миг мы уходим от себя вчерашних к себе ещё не случившимся. И нет никакой уверенности, что этот краткий миг не будет последним...

Способность ухватить миг настоящий, происходящий и длящийся в здесь и сейчас — это ведь тонкое умение и виртуозное искусство, которому приходится учиться всю жизнь.

У Пелевина здесь не просто рассредоточены какие-то сухие концепты соц-арта, авангарда или постмодерна. Везде сочится его душа — гибкая, мудрая, живая. Красивейшая, тонкая и очень пластичная философия Пелевина в глубоком ключе буддийских доктрин и знаний виртуозно задаёт основной тон повести под перестук колёс стремительно несущегося поезда...

СВ, купе, плацкарт, тюремные вагоны... У кого на что хватило средств, возможностей и везения. Всё как обычно в нашей жизни: привычный антураж от vip роскоши до гнетущего запустения.

В каждом вагоне по авторской задумке разворачиваются замысловатые мизансцены и разыгрываются миниатюры привычной жизни обывателя. Здесь и мрачные, щемящие душу похороны. И бессмысленные, но одиозные, восклицания тоном Чацкого «А воры кто!?..» И глубокое самокопание главного персонажа (мистика и созерцателя в одном лице) в поисках себя, — живого и настоящего.

Все слова, заключённые в буквы — бессмысленны. Все ощущения себя живого — единственная возможность уцелеть в этой давке уже давно обесцененных понятий и правил. Уметь уловить себя настоящего — это самый главный дар и талант, данный от рождения каждому. Ощупывать истоки истины краем сознания, искру которого уловить предельно сложно — это редкое умение, доступное многим. Но постижимое для единиц.

Ведь мы обычно сосредоточены на чём угодно и бесконечный поток постоянных «я»-желаний буквально захлёстывает собой всё наше существование.

В сущности никаких сложных форм нет. Есть только наше сознание. Именно оно определяет ощущение этого мира. Всё остальное — лишь иллюзорное представление о сути вещей.

Ускользающий и вечно убегающий авторский постскриптум, не такой уж трудный для понимания, но его всегда очень сложно «протащить» и встроить в наши привычные реалии. По сути это костяк повести и мудрое «заигрывание» с родным и вдумчивым читателем:

PS Мы постоянно отправляемся в путешествие, которое закончилось за секунду до того, как мы успели выехать.

PPS Под стук колёс летящего день и ночь поезда: там-там, там-там, там-там... Вот так, собственно и пролетает в кромешной тьме и суете вся наша жизнь.... Словно где-то там, за голубой зорькой, за снежной далью нас по-прежнему что-то ждёт, к чему не жалко стремиться и лететь на бешеном разгоне скорого поезда.

...Мы живём в городе братской любви

Братской любви, братской любви...

Мартин в своей прозе очень разноплановый, хлёсткий, пронзительный, динамичный. Этот автор всегда оставляет долгое эмоциональное послевкусие и философское переосмысление. И, безусловно, он Король и малой формы в том числе.

На сюжетной поверхности этой повести два молодых телепата (Лия и Роб), прибывшие с Бальдура (их родной планеты) на планету шкинов с особой миссией. Древняя как мир и чистая как младенец цивилизация шкинов на самом деле оригинальна в  своём культе лишь на первый взгляд. И... Всё это было обыграно уже тысячи раз в ключе первобытно-общинных отношений, кланов и каст всевозможных фанатов.

По атмосферности «Песнь о Лии» чем-то очень похожа на «Розу для Экклезиаста» от Р. Желязны. -Поэтика, взрослая чувственность и буйная НФ фэнтези спелись  здесь в одном едином дыхании.

Запатентованные в ключе психологии Одарённые, — Роб и Лия, — умеют если не всё, то очень многое. Нужно сказать, что Обыкновенные чувствуют себя весьма неловко в присутствии такого нестандартного Modus Vivendi.

Лия как мегаталантливый эмо «вампир» умеет буквально высасывать мысли других, раскрывая их подробную подоплёку. И этот Дар покруче, посложнее и много затратнее, чем у её спутника. А её обаятельный друг (от имени которого и ведётся, соб-но, это повествование) держит планку чуть пониже, владея навыками чуть попроще: он виртуозно считывает эмоции и безошибочно определяет общий фон любого собеседника.

От них двоих требуется разгадать загадку и с их помощью овладеть создавшейся, — сотни раз абсурдной, — ситуацией на данной планете. Причём Обычные психологи здесь не подходят. Нужны именно Одарённые — чтобы выяснить, отчего так много землян желает трепетно пройти инициацию Конечного Единения, пополнив собой нескончаемый поток потенциальных суицидентов, одурманенных наркотиком Единения.

Постичь образ мыслей древней цивилизации шкинов — вот основная задача этих психологов. Одарённые должны нащупать струны души Посвящёных, — что ими движет, когда они идут на подобный одурманенный и признанный моралью общества суицид.

Идея массового психоза под эгидой таинства Единения ярким контрапунктом проходит по всей повести, завершая это печальное рондо безысходным финалом с участием главной героини, в честь которой и сочинялась эта песнь. Точнее — Реквием. Реквием по Уникальной Природе каждого...

В каком бы сегменте Мартин не писал, — он всегда вызывает катарсис. Не холодный дискрет глубокого анализа, а именно истинное желание прожить его текст от начала и до конца, слиться с его ключевыми персонажами, уловить фибрами души их мысли и порывы. И «Песнь о Лии» — отнюдь не исключение.

Начиная свою повесть несколько иронично, — автор постепенно докручивает финал очень глубокими и серьёзными переживаниями всех задействованных персонажей.

Культ Единения всех мыслящих существ, — если конечно шкинам свойственна глубокая мысль как таковая, — в этом заключается магия религии для этого народа. Здесь верующие абсолютно все — и нет ни одного еретика. Рассчитанная на безусловное поклонение и человеческое жертвоприношение, — она притягательно-вероломна и для землян в том числе.

С одной стороны, — придумывая культ Сосуна-пожирателя, — автор реально транслирует буйство своей оригинальной фантазии. Сосун живёт и растёт в перманетных масштабах в древних пещерах этой планеты, — потребляя своими щупальцами питательные вещества, содержащиеся в крови шкинов и вновь посвящённых. Сосун — главное достояние цивилизации шкинов. Их гордость и культ. Их посредник и связующее звено Единения.

С другой... Нарочитая лживая ересь сектанства постепенно оплела своей паутиной все неокрепшие и доверчивые умы сверх впечатлительных прихожан, бьющихся в восторженных конвульсиях нового знания... Старо как мир... Или как эта самая цивилизация, насчитывающая более четырнадцати тысяч лет, про которую хладнокровно и с неким ироничным нажимом пишет Мартин.

Пройти инициацию и стать Посвящёным — вот основная цель всех кандидатов Конечного Единения. Обещание абсолютного счастья перманентного слияния со своими братьями — вот главная мечта всех новообращённых. Жизнь без болей и только в переживании великой радости — что может быть прекрасней и трепетней в грёзах доверчивых, впечатлительных, взволнованных донельзя сограждан?..

Священные города и странные нравы их жителей, — где всё навынос и напоказ; и нет никаких тайн друг от друга. Восторженные помпезные речи о радости посвящения, которые могут длиться и длиться часами. Поиски взаимопонимания (так недостающего в обычной «рядовой» жизни) именно в обрядах многотысячного Собрания.

...Искажение всего самого сокровенного вместо глубокого понимания взрослых и серьёзных вещей. Одержимое враньё толпы вместо дара слышать себя самого в нужном уединении души и тела...

Так и хочется почему-то в такт этой песни создать микшер усиления смыслов из монументальной саги Мартина «Игра престолов» от колоритного и сверх обаятельного персонажа Тириона: «Большинство людей чаще предпочитают отрицать жестокую истину, чем становится к ней лицом».

И, соб-но, считывать мысли с таких прекрасных существ — это одно сплошное эмоциональное удовольствие: волны радости, счастья и восторга буквально захлёстывают телепата, накрывая огромной цунами вселенской любви. Но только вот «загвоздка»: ум каждого шкина напрочь лишён аналитики, словно сделан из воздушного теста сладкого пирожного с манящей ароматной начинкой, — съел и тут же остался опять неудовлетворён и голоден.

Завороживающий дух коллективизма всё делать дружно и сообща буквально оплетает всю их жизнь с самого рождения, — шкины любят всем делиться и всё делить. Такой себе неограниченный во времени карт-бланш древней расы.

С сексом у шкинов тоже всё очень интересно и содержательно, — они по сути своей моногамны. Ведь когда привык искренне делиться в общине — это касается буквально всего. В том числе и личных отношений, — в противном случае есть риск прослыть законченным эгоистом и стать непонятым изгоем в подобном обществе. Такая себе нарочитая идеология большинства, — с которой лишний раз не спорят. Изменой считается не наличие (параллельно) сексуальной связи с другими, — а обеднение (в том числе эмоциями) жизни своего партнёра. И кара тому, кто оставит своего партнёра в одиночестве и без радости общения.

Как при таких обстоятельствах прослыть верным и глубоким, — «учебники» шкинов резонно умалчивают. Да, соб-но, их и нет в принципе — ибо чему тут, ей*богу, учиться!?..

И в общем и целом, основная теза этой цивилизации: Нужно уметь любить Всех одинаково сильно. Чем, соб-но, и незамедлительно занялся главный рассказчик повести в её финале, — в момент променяв свою прежнюю спутницу на иное захватывающее «приключение». -Адаптацию в большом городе древней цивилизации он прошёл на «ура».

«Гармоничный союз со многими партнёрами» — вот он одухотворённый лейтмотив всего этого древнего народа. Выглядит очень завлекательно и чарующе, — особенно если учесть тот факт: долой все угрызения души и совести, — тем более что у шкинов её по всем антропологическим факторами просто нет и быть не может: ибо нечего делить — всё общее! Бери (бессрочно) — не хочу!..

...Наркотики и эйфория воссоединения жгучим световым лучом пронизывают всю повесть. Шкины охотно поддаются этому дурману и умирают счастливыми, — их радость совершенно неподдельна и абсолютна...

И лишь горьким болезненным уколом души пронзительно звенят в пустоте мысли Роба, потерявшего родного ему человека

Да, безусловно, у нас двойственная природа, — чувств и переживаний в том числе. Страх перед пустотой и перед Вселенной — это вынужденные «развалы» в голове.

Но поиски всеобщего разума бесполезны, если нет чёткого ощущения себя; ощущение равновесия своего ума и целостности своей души. Кто не способен проделать это тонкое подробное путешествие внутри себя — тот всегда будет (тщетно) искать всевозможные пути преодоления животного страха путём объединения в узаконенное большинство.

Фразу «Бог есть Любовь», — увы, затёртую на все лады, — каждый раскрывает для себя по разному.

... Реальные эмоции или их имитация, возведённая в n-ные степени переживаний?..

Юношеский максимализм всеобщей любви, возведённый в Абсолют, — какая грустная философия и быль нашей жизни. И с чем мы путаем обычно наше глубокое сопереживание и сострадание?..

Прежде чем бездумно раствориться в огромном океане братского счастья, — быть может, лучше попытаться пережить свои истинные чувства наедине и подальше от всякой толпы?..

И чтобы научиться искренне любить другого со всеми его несовершенствами, — разве для этого нужен какой-то особый (а главное, массовый) культ?..

Легковесные утверждения о том, что душу другого можно читать как открытую книгу и знать его всего наверняка пусты и беспочвенны.

Нужно ли это в самом деле? Или всё-таки лучше дорожить свободой любимого человека, оставляя ему всегда (каким бы талантом ты не обладал) маленький укромный и сокровенный уголок его души и никем неизведанного личного пространства. -Будет ли он меньше любим при этом?.. Не думаю... Ведь любят именно за некую сумасшедшинку и недосказанную тайну. А не за безупречный размах, — распахнутой как огромные ворота балаганного рынка, — панибратской души, когда нет никаких тайн и всё так донельзя очевидно.

У нас ведь от природы заложено умение считывать многослойную мозаику души другого человека, — раз за разом по чуть-чуть бережно раскрывая лепестки этого уникального цветка, — зная при этом наверняка: истинная Красота всегда Сложна. На это не жаль и всей жизни. И возможно, именно в этом её вкус и особый смысл.

PS Мартину искренние аплодисменты и чёткая «зачётная» Десятка! Удивил, растрогал, вдохновил... Нет, не на поиски Конечного Единения... А на раскрытие себя Настоящего, — со всеми болями и несовершенствами, что гармонично заложены самой Природой вещей, Космосом и Вселенной.

...Линия фронта проходит прямо через моё сердце...

Есть вещи, которые не только потрясают до глубины души, — а от самого начала и до самого конца держат цепкой животной хваткой плотного психодела и ожидаемого долгого послевкусия. Для меня такой вещью оказался S. N. U. F. F.

Полностью оправдывая своё название, — я все же по личному восприятию не стала бы ещё более подробно раскрывать эту аббревиатуру (Special Newsreel/Universal Feature Film), ужав всё до концепта лёгкого «наркотика», который способен быстро приносить чувство эмо расслабления и лёгкого транса. По моим личным ощущениям у Пелевина в 2011 году вышел очень стильный Chill-out виртуозно выточенного литературного мастерства.

И безусловно здесь лишь то, что титул романа — это ёмкая глубокая метафора и изящный каламбур, который каждый по праву трактует для себя индивидуально.

Весело и тревожно закладывает свои талантливые виражи по оригинальной фирменной спирали Дамилола (пилот-надомник и фрилансер со стажем), — высоко бюджетный блогер, снимающий наиболее качественный военный эксклюзив за три «лимона» маниту (производная от money).

Вне всякого сомнения он принадлежит к информационно-боевой элите чел-ва сразу для двух — верхнего и нижнего — миров фентезийного авторского концепта Пелевина, когда периодически щёлкает военные реалии нижнего мира в свете туповатых в своём деревенском суеверии орков. В своём тотальном неумении воевать они скорее играют на этой войне роль жалких декораций, нежели воителей. Дамилола снимает необходимые панорамные видео за очень серьёзные суммы с большими нулями справа. И в его случае это дважды и по-взрослому оправдано.

Для этого талантливого пилота и Хеннелора и Кая — его камера и любимый человек — это по сути две качественные имитации его бесконечно серых реалий. И они обе ему бесконечно дОроги в самом буквальном смысле этого слова. С той лишь разницей: Кая виртуозно симулирует присутствие близкого и родного человека; а подобные дорогостоящие съёмки с Хеннелоры дают возможность выплатить огромный кредит за присутствие этого мнимого человека рядом. И соб-но, камерой он таки научился управлять виртуозно, а своей красивой куклой — нет...

Всё эти инновации безусловно помогают Дамилоле ощущать себя в приоритете и на завидной высоте относительно многих других бездарных и никчёмных граждан его родного верхнего мира.

Welcome to Big Biz, — в чудесные пенаты детей Маниту и высоких креативных замыслов невиданного доселе размаха. Мир муляжа и бутафорий, — с такими тонкими аналогами действительности, — что ещё чуть-чуть и совершенство явит себя во всех изысканных неповторимых формах. Мир невероятно правдоподобных 3D-проекций и иллюзий: всё для радости души, если конечно удастся отключить беспокойно навязчивое рацио. Big Biz — это нерушимое царство Маниту и великолепная инсталляция красивой жизни под слоганом «All inclusive» и неизменным влиянием Haute Couture.

И да, главное для Дамилолы — не забывать, как красиво выглядит любая инфо-война с подобной высоты в глазах доблестного пилота.

Красота ничем не стеснённой свободы пикирующих камер с адским визгом воздушных тормозов, наводящих одновременно ужас и восторг на смотрящих снизу. Искусство и страдание спелись здесь у Пелевина в едином порыве и ритме. Мало кто из авторов умеет так тонко и точно в несколько абзацев уложить и показать всю агрессивную и мрачную суть под логотипом священной войны.

Его талантливый ас нарезает свои круги под лейблом одиозного перманентного победителя. Однако и его вынужденное самодовольное ханженство берсеркера, увы, не спасает его самого от печального статуса лузера.

Согласно основной интриги романа всему «виной» его Кая — сура сегмента «хай энд». Красивая изящная кукла с интегралами в голове всей возможной мудрости и архаики мира; и всего неописуемого сучества, которые по умолчанию заложены в женском сердце от природы. К слову сказать, «Volum*ы» последнего аспекта задраны до самого максимума предельной отметки — таково было личное желание Дамилолы. Его избранница по зову сердца — кукла с гипертрофированным интеллектом — у такого лётчика по традиции она должна быть непременно с некой  сумасшедшинкой. Тяжёлая работа / чёрные стрессы / жёсткие видео — чем-то же нужно лечить боли специфической профессии...

И, собственно, всё ведь начиналось для него с некой взрослой расхристанной забавы: виртуозные провокации, истероидные закидоны и прочие предсказуемые шалости его стервозной Каи в случае чего можно было вовремя отключить и погасить с мастер-консоли под нужный пароль.

И всё бы ничего, — но это красивое существо нежного юного возраста с абсолютно не детскими глазами и мыслями обладало всеми чувствами сразу. И её духовность, способность влюбляться и жалеть других каким-то непостижимым образом вышла из-под контроля владельца. Вероятно имитация человека в какой-то момент превзошла «оригинал». Несчастье Дамилолы случилось именно в тот прекрасный день, когда у него появился соперник — туповатый и простоватый (в сравнении с доблестным бэкграундом этого пилота) оркский мальчик, которых он сотнями «отщёлкивал» со своей Хеннелоры по корпоративному заказу, когда платил огромный кредит за Каю. Так замкнулся круг их обоюдного страдания, — красиво закольцевав основную интригу романа в философию, мистику и оригинальную диалектику авторской мысли.

Что такое Кая — чистая симуляция или совершенное создание с ядерной батарейкой внутри?.. На этот вопрос каждому читателю придётся ответить самостоятельно.

В финале повествования в усиленную работу включились прелести программного бага с максимально задранной настройкой стервозности. И куда лучше было бы научить это милое создание с покорностью пушистого щенка носить тапочки своему хозяину..

В случае с главным героем как всегда вышел известный парадокс. С одной стороны у него получилось достичь недоступной другим перспективы инновационного счастья и новой фата моргана. А с другой...

Пытаясь виртуозно одолеть статичную тюрьму привычных ощущений, Дамилола (как это всегда бывает) создал себе другую тюрьму, — ещё более тягостную, изнурительную, изматывающую повинность. Высота его внутреннего стремительного взлёта сменилась полным фиаско и крахом.

Алгоритм его куклы, настроенный для потехи на режим максимального сучества, привёл своего владельца в отчаянное замешательство. Израненное сердце Дамилолы каким-то особым образом автоматически обратило его в прислугу этого замысловатого сервиса. Кая — эта чудесная замысловатая игрушка — умудрилась за предельно краткий срок своей эксплуатации замучить своего хозяина вусмерть, буквально вывернув наизнанку все его чувства, импульсы, мотивации. И словно в тон загадочной инверсии их плотного сожительства это именно у Дамилолы погорели и поплавились все «провода», включая все его первоначальные замыслы и неоправданные ожидания.

Ироничный цинизм создавшейся ситуации здесь прописан тонко, нежно и как-то что ли исподволь, — без хамства и демократии ненужных читателю подробностей.

Мрачная тягучая атмосферность S.N.U.F.F как бы расходится на несколько параллелей эклектичного повествования, которые периодически то сходятся в одной точке ключевого эпицентра событий, то опять рассеиваются в красивом вакууме любимой пустоты Пелевина, образуя при этом великолепную конструкцию неких идеологических арок.

Стремительно стареющая каста всенародных любимцев. Свербогатое старичьё, виртуозно рулящее под флагманом consent age. Их хамская фальшь, растянутая на далёкие рубежи возрастного неадеквата. Интеллектуальная и эстетическая «менопауза» медийного «фронтмена» и зрителя. Знакомый и предельно грустный, — звенящий как жестяная ржавая железка на перекосившемся заборе, — кич наших реалий в том числе.

Кроме всего прочего S.N.U.F.F — это эпик про силу и правду. У автора согласно оригинальной закрутке и концепта романа сила там где «Pravda». Штурмовые телекамеры, одной из которой виртуозно управлял главный герой, способны безошибочно и в нужный момент брать нужный фокус из крови и мяса. Дорогое развлекалово для богатых. И, увы, тотальная реальность для всех остальных.

Нужно сказать, что Пелевин виртуозен и беспристрастен в оценке верхнего и нижнего миров, — будто и там / и здесь всё для него лишь минутная вспышка, из прицела которой работает Дамилола.

И на самом деле финальные слова непостижимой Каи о человеческой личности верны и просты, как школьная пропись первоклашки: Человек, сосредоточенно ловящий импульсы своих желаний — это всего лишь «торчок» и наркоман, отбывающий тюремный срок у себя внутри.

PS Да, безусловно: мы все в определенном смысле заложники своих желаний: чем сильнее мы к чему-то привязаны, тем дольше это условное заключение. И, собственно, чей условный маршрут из придуманных персонажей совершенней и не лишён особого смысла, — пусть на это каждый читатель от себя ответит индивидуально.

PPS Я лишь от себя скромно отмечу: Пелевин здесь прекрасен в качестве яркого колоритного автора. У него очень крепкая рука в классной стилистике отличного выточенного романа. И в своём оригинальном авторском мышлении он здесь стреляет в самые десятки.

Честно признаться, не помню, сколько раз перечитывала этот роман. И каждый раз, как в хорошем классическом произведении, находишь в нем что-то новое. И почему-то в моем именно случае вновь и вновь включается сравнение-аналогия с другим не менее знаменитым и таким же недопонятым (недооцененным) в свое время Blade Runner от Ридли Скотта. И уж тем более, являясь преданным фаном твор-ва Дика, мне всегда очень сложно удержаться от критики, — пусть даже конструктивной, — в адрес этой прекрасно стилизованной, великолепной в своих визуальных планах и очень… вольной экранизации (идейного прочтения режиссером/сценаристами) этого романа. Здесь вероятно стОит отдельно отметить, что изначальный сценарий, — а его правок было бесчисленное множество, и он до самого конца съемок кочевал из рук в руки, — Дику абсолютно не понравился; и он, как мог, очень защищал свой роман. Дик ведь в своем творчестве очень разноплановый и сложный. Невероятно трудно понимать (трактовать) таких авторов, когда они сами себя порой не понимают, сочиняя свои лучшие вещи на подсознании. И несмотря на то, что к проработке материала отнеслись предельно серьезно, у Х.Фэнчера (великолепного сценариста) изначально вышел весьма романтический и предсказуемый сюжет. -Бюрократ гоняется за андроидами (в их последующей версии: репликантами). Охотник влюбляется в свою жертву. Параллельной темой проходит сакраментальная теза экологической катастрофы, перенаселения и вымирания планеты… И даже в последующей версии с механизмами, вдохновленной комиксами (в фильме прекрасно развернута тема клонирования/генетических экспериментов), с подробной графической прорисовкой сценария, — на мой взгляд, и эта версия проходит косым лучом заходящего солнца мимо основной темы романа Дика: Что такое человек и что делает нас людьми? -Андроиды Филипа Дика оказались что ли зажаты с обеих сторон. С одной стороны, подробно разложив в сценарии только лишь детективный экшн книги, создатели фильма во многом обесценили авторский посыл романа. А с другой, — в какой-то момент, вероятно, все же включилась определенная конъюнктура на финальном этапе создания ленты: хроническое (необходимое в аспекте киноиндустрии) желание угодить и спонсору, и дистрибьютеру, и потенциальному зрителю. Ридли Скотт на протяжении тяжелейших, изматывающих съемок донельзя устал и оказался заложником своих обязательств. Он так долго вычищал и монтировал картину; так тщательно запутал сюжет (без первичного прочтения книги очень трудно догадаться, что же в самом деле происходит на экране); — что стал в своих авторских версиях раскручивать/подбрасывать примитивные логические подсказки с единорогами/оригами. И, соб-но, ни в одной из этих версий от глубокой (узнаваемой) философии Дика не осталось практически ничего. И ведь совсем не тот вопрос (среди прочих вопросов) выставляется Диком в романе: Репликант ли Декарт или нет?..

В конце-то концов искусно изворачиваясь, и пытаясь одновр-но угодить и мечтательному американскому зрителю 80хх, и серьезному читателю, — Ридли Скотт на тот момент оказался непонятым никем. Желая создать что-то мрачное в жанре урбанистично-футуристического фильма в стиле нуар, — в своей безусловно узнаваемой талантливой манере изложения, — Скотт неизбежно скатился в лирику и гуманизм. И там где у Дика в контексте многослойного повествования везде стоИт хладнокровная аскеза: стервозный шизоидный персонаж Рэйчел; чудовищно амбициозное и до жути отталкивающее поведение Батти с клише свихнувшегося фанатичного лидера; потребность Декарта каждый день убивать, загнанная в угол его профессией; шаткая в своих витиеватых домыслах аномальность Изидора … У Скотта на экране очень магнетично и завлекательно растекается сладкая патока: прекрасная, но абсолютно безжизненная в своих эмоциях, Шон Янг; невероятно талантливая эксцентрика Рутгера Хауэра с безусловными теплыми инфантильными нотками; емкий, лаконичный и до предельной чувственности человечный Харрисон Форд; а персонаж Изидора (для Дика он ключевой и краеугольный в аспекте его авторской философии) вообще оказался размыт, смазан и подведен под бесцветный концепт кукольника Себастьяна.

Так или иначе, но режиссерская версия без яркой и четкой эмоциональной окраски не вскрывает лейтмотив романа по всем срезам и направлениям, а дает лишь едва уловимые аллюзии на первоисточник. И частично утеряна именно философско-аналитическая составляющая книги. Дик ведь пишет на округлых истинах и силлогизмах. Его риторика жива, актуальна и невероятно многослойна. — Какова цена этому миру? Если повсюду фальшак, подделка и обветшание на уровне имманентного/перманентного. Вместо любви и веры — суровая конструкция эмантоскопа и размытые принципы мерсеризма. Вместо чувственных удовольствий, наслаждений и полноты жизни – статичный переключатель настроений. Вместо человечности, сострадания и необходимого катарсиса — каждодневная потребность убивать и уничтожать ради увесистых премиальных. Причем согласно двусмысленно закольцованным авторским намекам Дика из разговора Рика Декарда и его начальника получается, что…

…андроиды с блоком Нексус-6, во многом интеллектуально превосходящие человеческие возможности, в том числе в контексте мега одаренной оперной дивы Любы Люфт, проступают в этом романе с подачи Дика в весьма интересном социальном контексте. -Андроидов (от себя в том числе читаю: как гениев-бунтарей) истребляют согласно букве закона по цене «тысяча баксов за штуку» в линейке серийной штампованной продукции. Тема уязвимости и выживания уникальных личностей, так или иначе, затрагивается Диком в каждом втором произведении. Он уже разворачивал ее в своем «Особом мнении» 1956г. с присущим Дику энтузиазмом на время вычеркнуть своего персонажа Д. Андертона из внешнего мира; и недвусмысленно опять нажал на нее в позднем твор-ве в романе «Пролейтесь, слезы…», талантливо стирая ластиком все следы неестественно яркого и красивого Д. Тавернера.

Безусловно Дик, создавая свою маленькую Вселенную, многое оставляет на откуп читателю. И каждый увидит/осмыслит что-то свое. Для меня ярким акцентом отчетливо проступает вот этот кричащий, кровью расписанный, тезис Дика: Лучший способ спрятаться – это самому стать Blade runner. И да, для полного осмысления стилистической манеры/ключевых концептов Дика, нужно вспомнить Эдварда Мунка с его «Криком», — Дик дает в романе тематическую ссылку на эту картину: в оранжевых сполохах «взорвавшейся» Природы, обхватив голову руками, человек захлебнулся в своем бесконечном отчаянии, — абсолютно отрезанный от всего остального мира...

В случае Скотта и Дика адекватное сравнение уместно лишь в контексте двух самостоятельных самобытных произведений. В моем индивидуальном восприятии все неточности, нестыковки, вольности перевешивает собой финальный монолог «Слезы под дождем» нежно любимого мною Р.Хауэра (переписанный заново с подачи самого актера). И вот здесь, на мой взгляд, нужно было давать титры. Эта реприза самодостаточна, красива, чувственна и философски осмыслена. Хауэр безусловно привнес в книжный персонаж Р.Батти свою частичку души с нотками поэтики, романтизма и адекватной мужественности. И может потому иногда вызывают искреннюю полуулыбку, — в контексте летнего сезона, — татуировки в метро с миниатюрными оригами, подробно расписанные: All these moments will be lost in time like tears in rain.

Считаю по праву Андроидов одним из самых сильных, взвешенных, стилистически ровных романов Дика. И очень странная (хотя и в чем-то закономерная) история Бегущего состоит в том, что ни критики, ни зрители его в свое время по достоинству не оценили. Точно так же как и многие нынешние читатели (истовые фаны Дика) не в силах вовремя абстрагироваться от книги. И принять параллельным самостоятельным произведением этот Арт фильм с ярлыком мрачной, утопической, философской истории.

PS Но как бы то ни было в моей личной системе координат Ридли Скотт/Филип Дик в категориях x/y выкладываются исключительно по такой оси своих врожденных исключительных талантов — 10/10. С особой нежностью и адекватной любовью уважаю эти два произведения; две самобытные истории; два вИдения нашего будущего со всей его некрасивой подложкой и эфемерными надеждами на лучшее.

PPS Вся инфа по фильму Скотта взята из док-ленты «Опасные дни: Как создавался «Бегущий по лезвию» 2007». Все домыслы/фантазии статичного читателя написаны под слоганом «предположительно» и на истину в последней инстанции ни в коем случае не претендуют.

Тот кто знает «зачем» жить, преодолеет почти любое «как»

Статичный человек так устроен, — здесь всегда включается система самосохранения, — психика стремится вычеркнуть самые больные и тяжёлые моменты его жизни. И даже если этот опыт мы потом находим для себя полезным (необходимым для взросления души), — то всё же вытесняем его куда-то в «событийные» глубины своего подсознания так глубоко... Достать это можно только, если хорошо знаком с болью птср-переживания.

Мало кто умеет обращать свою боль (и опыт) в нечто такое, что способно поднять «с колен» многих других.

Виктор Франкл как раз из тех, кого всегда мало. Его жизнь попала на разлом самого тяжёлого времени. И в период с 1942 по 1945гг, — департированный в нацистский концлагерь, — он не только выжил сам, там где выжить было невозможно...

Его экзистенциальная терапия, основанная в том числе на визуализации человеческой воли, помогла уцелеть и не сойти с ума многим другим, — оказавшимся за колючей проволокой этого кромешного ада.

Чем ценна эта книга, — в ней нет деструктива какой бы то ни было идеологии: суть изложения любого медика — это внятно и хладнокровно оценить «анамнез» происходящего.

Чем ценна его терапия, — это новый гуманный подход, позволяющий включать резервы и ресурсы человеческой психики, — и именно она давлеет над всеми поступками и мотивациями даже измотанного и надломленного тела.

Франкл еще накануне войны завершил разработку своей теории о стремлении к смыслу как главной движущей силы поведения и развития личности. И в концлагере она получила беспрецедентную проверку жизнью. Позже он от себя напишет: наибольшие шансы выжить у тех, кто знает ради Чего ему стоит выжить.

В том что выжил он сам (все остальные его родные, разлучённые в лагерях, погибли) сплелись в фатальной нити Случайность и Закономерность. Случайность заключалась в том, — леча других заключённых, он оказался силой инерции этой машины смерти. Закономерность такого выживания носит характер его идейного убеждения: сколь бы много ударов не пришлось терпеть — из этой «битвы» можно выйти Человеком. Сломленным, уставшим, больным и растерзанным. Но Человеком! С цельной личностью и с горьким понимаем смысла происходящего. Человеком, способным на глубокое познание себя и возможность сострадания к другому. Особенно когда твоё профессиональное вмешательство ценно для остальных (менее стойких и выносливых).

Трудно писать на такие книги хладнокровно, внятно и без патетики. Трудно... Потому что жизнь Франкла (основные вехи его биографии) похожи на скромный подвиг. Подвиг, — не ради славы, признания и научных степеней. А ради любви к профессии аналитика и любви к людям, на которых эта аналитика ориентирована и отлажена.

***

«Каждому времени требуется своя психотерапия», — писал он. Франклу удалось нащупать тот особый нерв времени, который требовал решения тех специфических и тяжёлых запросов, которые объективно вышли на поверхность у измотанного страданиями социума.

«Упрямство духа» — это суть его экзистенции. И особая формула выживания там, — где многими были потеряны все смыслы и привычные гуманные ориентиры.

В своих трудах Франкл в контексте грамотной аналитики виртуозно разделяет «аспекты» души и духа (и здесь речь идёт безусловно не только о метафизике или теологии как таковых). -Хотя бы потому, что духовность не исчерпывается религиозностью: ибо глубокий аналитик способен помочь каждому.

***

Первый вариант книги «Психолог в концлагере» был надиктован им за 9 дней, вскоре после освобождения, и вышел в 1946 году анонимно, без указания авторства. Первоначально автор хотел печататься анонимно, — только под своим лагерным номером 119104. Франклу было мучительно больно обнажать личные переживания. Позже его стали убеждать в том, что анонимность обесценивает публикацию, а открытое авторство, наоборот, повышает её идейную ценность. И он, переборов страх собственного раскрытия, набрался мужества ради дела подписаться собственным именем.

***

И здесь стоит отметить, — книга оказалась в определенном смысле не чувствительна к пристрастиям интеллектуальной моды.

5 раз она объявлялась «книгой года» в США. За 30 с лишним лет она выдержала несколько десятков изданий общим тиражом свыше 9 миллионов экземпляров. Когда же в начале 1990-х годов в США по заказу библиотеки Конгресса проводился общенациональный опрос с целью выяснить, какие книги сильнее всего повлияли на жизнь людей, американское издание книги Франкла вошло в первую десятку. И сейчас, перечитывая её и слыша отзывы других (тех, кто по субъективным причинам оказался в очень травматических связках и склейках) — я могу именно от себя скромно резюмировать: это Классика. Причём не только психологии как таковой. Всё, о чём говорит Франкл, написано таким человечным и понятным языком, — он будет понятен каждому взрослому и много пережившему человеку.

***

Когда Франкл писал свои воспоминания, перед ним не единожды становился вопрос именно Мотивации изложения подобного материала. И, соб-но, главное для него — было отразить переживания тех, кто оказался «изнутри». Его воспоминания аутентичны в первую очередь с той точки зрения, — сколь много «маленький человек» может вынести, выстрадать, выплакать и вывернуть себя наизнанку... И всё равно остаться тем, кто пойдёт дальше на маленький огонёк слабой надежды, — постепенно выйдя за пределы своих собственных эмоциональных возможностей. Автор написал о бесконечных «малых» мучениях, которые заключённый испытывал каждый день. О том, как эта мучительная лагерная повседневность отражалась на душевном состоянии обычного среднего заключённого. И это не героический эпик о гибели мучеников, — а скорее вязкие будни незаметных, безвестных жертв концлагерей и масса тихих, незаметных смертей...

***

Здесь нет сентиментального флёра и мрачного романтизма, — которыми давно принято спекулировать во всех жанрах подобной тематики. То, о чём рассказывает читателю Франкл, — это особая серая проза тех мест, в которых он сам изо дня в день скромно и усердно боролся «просто» за сохранение своей жизни. И то была борьба всех против всех. Холодно и методично он вспоминает об очередной «селекции» ослабевших, обессиленных, неработоспособных... Каждый делал всё возможное, чтобы не оказаться в таком вагоне... Обезличенные номера в списке к отправке поездов в крематории, газовые камеры, места массовых убийств...

***

И холодным лезвием пронзает насквозь его пронзительное и хлёсткое: «Но мы, вернувшиеся, знаем и можем с полной уверенностью сказать: лучшие не вернулись!»

***

Душевная жизнь заключённого. Эти откровения Франкла носят характер скорее не объяснения происходящих психических реакций (хотя он сам хотел отразить именно их), — это больше похоже на возможность для понимания того, что понять очень сложно...

И отрешённая дистанция (необходимая в профессии аналитика) того, кто сам скромно жил под номером, — она как бы накладывает на основной текст «кристаллы» переживаний других. Работая на изматывающих стройках и пытаясь выжить, автор во многих местах набирается мужества говорить и о личных переживаниях. Хотя и стремится изначально лишь объективно отразить нерв других обезличенных «номеров». — Патопсихология и «война нервов». Синдром «колючей проволоки»... Это тот страшный человеческий материал, который принято кратко обозначить как «переживания заключённых концлагерей».

***

Шок прибытия в лагерь (который порой предваряет само прибытие), — по словам Франкла им казалось, что их везут «на какое-то военное предприятие, где их заставят работать»...

Панический ужас от прибытия, рассеянный в сером утреннем свете с бредущими куда-то обезличенными серыми фигурами... Бесконечная сетка колючей проволоки, вышки и прожекторы.

... Входить в великий ужас... Свыкаться с ним... Последний крик убиваемого... Как постоянный крик человека, которого всё время убивают... -У человеческой психики свои пределы и понимание происходящего. Франкл по приезде в лагерь увидел в этом всём образ виселицы... Это было мгновенное помрачение (как сон наяву) — а быть может, именно мобилизация многих процессов его подсознания...

PS Я не хочу заканчивать этот отзыв на депрессивной ноте. Хотя бы потому, — мотивация написания этой книги: Помочь другим собрать себя заново... Даже когда собирать уже не из чего... Но тёплая волна авторской надежды, — и беззаговорочный глубокий опыт в его профессии, — даёт право на новое ощущение завтрашнего дня (даже если для кого-то это самое завтра на время утеряно).

PPS Мои личные рекомендации, — это именно тот золотой фонд классики, ориентированный изначально для широкого круга взрослого мотивированного читателя. Очень сильная вещь. Десять из Десяти.

.... Everybody knows the scene is dead

But there's gonna be a meter on your bed

That will disclose

What everybody know

***

Если можно создать поэтику из патологии убийства; эротики; изрезанного, скомканного, исковерканного металла; крови и расчленёнки, — то безусловный мастер подобного направления это Баллард.

Нужно отдельно заметить, что объяснить и детализировать значение всего происходящего в романе обычному читателю очень сложно. С этой задачей может справиться только такой мастодонт кинематографа как Дэвид Кроненберг в своей одноименной экранизации, где в каждом кадре сочится и пульсирует постапокалиптическая боль и единение с мёртвым техно, которое обретает виртуозно сотканную и обтекаемую форму лишь при какой-то чувственной магии сопричастности и вживления в неё персонажей.

Расписывать типажи и характеры персонажей нет особого смысла, — когда сам автор обезличил их на уровне постоянно сменяющих друг друга извратов и спорадических поисков новых форм наслаждений. Вмонтировав их инстинктивные потребности в приборную доску автомобиля; искромсав и разрезав их тела в первобытном танце спровоцированных аварий; задрав вектор своей оригинальной авторской красоты в гротесковой асимметрии шрамов, рубцов и фатальных вмятин как на лакированном глянце их автомобилей, так и на изувеченных телах их обладателей, — Баллард по сути показал от себя высокий класс артхауса в литературе. И в свою очередь совсем неудивительно, что подобный первоисточник в 90х прежнего века заинтересовал одного из самых скандальных режиссёров бади-хоррора.

Это не порно, не нарочитый кивок в сторону технократии, не треш и не стеб над реальностью, — в том притёртом виде, в котором это обычно принято создавать. И это не вульгарные радости, непонятные стадному большинству, — согласно известных афоризмов Ш. Бодлера. В тон классическим образчикам высокого мастерства и безупречного знака качества именно стилизация Балларда в этом романе просто безукоризненна. За неё одну можно ставить золотую десятку и заслуженное золото, оставляя пока за скобками основный посыл романа. Автор пишет на взрослом, умном эпатаже, не тратя себя на ужимки и кокетливое заигрывание с читателем; не особо стесняясь в подробных разъяснениях в костяке своего текста.

Слабонервному, зацикленному на моралите читателю лучше даже не смотреть в сторону «Автокатастрофы», ибо оная может случится в том числе с его потерявшим ближайшие привычные ориентиры наивным сознанием.

Но каким бы сильным нажимом и напором не проявлял себя автор в этом ёмком повествовании, Баллард каким-то виртуозным способом умудрился не скатиться в бульварные похоть и пошлость третьесортного чтива. Подобные ощущения были в своё время от эпатажной и брутальной «Горькой луны» П. Брюкнера с извечным вопросом на тему оригинальности и мастерства: А почему?.. Потому что это Талант, — смелый, яркий, не транжирящий себя на полумеры, ни на что не похожий и ни нуждающийся в снисхождении (причислении к конкретной жанровой принадлежности).

Хотя, при всём абсурде и безумии происходящего в тексте, нельзя не отметить некий живчик эмпатии, периодически пробивающийся сквозь сознание главного персонажа к внимательному читателю. И в этих местах становится как бы немножко жаль, — и его, и себя, и всего того, что с нами происходит, — и всего того, что этому спекулятивно способствует.

И, собственно, не хочется банально заканчивать на классической тезе, что Танатос — это глубокое дно и двойная природа Эротики. Не только эти акценты расставил Баллард в своём тяжеловесном двусмысленном тексте, накачав его под самую завязку своим брутальным воображением.

И Балларду в своём оригинальном романе, и Кроненбергу в его не менее великолепной экранизации удалось виртуозно создать маленький шедевр в их неповторимой авторской вселенной. Безусловно, каждый читатель увидит между строк что-то своё, — глубоко личное и прочувствованное; глубоко интимное и вытесненное на задворки подсознания.

Центральное Управление Безопасности, множественные аномалии, телекинез и трансперсональные возможности мутантов — любимые фишки Дика в кач-ве мега одарённого автора. И любимые аллюзии моего индивидуального восприятия в ключе бесконечной нежной любви ко всему его многослойному твор-ву. В «Золотом человеке» искусно сплелись необъяснимые таланты и возможности особого вида Homo superior и ревностная травля их теми, кто банален и  зауряден в исполнении своего чувства долга по спасению человечества от этих «тварей», не поддающихся анализу и строгому дискрету.

Последствия множественных мутаций от войны и связанной с ней катастрофы; едва уловимые ассоциации с великолепными Стругацкими / их мрачным «Пикником на обочине». Адекватность как банальный синоним посредственности; мутация (какая бы она не была в своих множественных обличьях) как единственная возможность приспособиться и выжить во враждебном мире. Причём враждебность эта носит отнюдь не радиоактивный хар-р. Как всегда фантасмагорией всех преступлений, казней и необходимого возмездия выступает непоср-но сам человек. И как всегда у Дика этот человек непременно представитель власти и всех возможных управленческих структур. В контексте данного рассказа страх быть вытесненным и осознание своей посредственности диктуют свои мотивации и особый регламент поведения. -С безусловным и единственно верным суждением «обезвредить и уничтожить» по принципу генератора случайных чисел на волне увлекательного эксперимента в подобную уникальную особь можно палить из всех стволов сразу. В определенном смысле Дик здесь весьма хладнокровен и беспристрастен в оценке действий своих персонажей. Рассматривал ли он какую-либо мораль в контексте данной повести?. Анализировал ли при этом тёмную часть человеческого естества?.. Скорее всего нет.

И похоже, что у этого талантливого американца, — учитывая всё его разноплановое твор-во, — донельзя разогнано латеральное мышление: из всех возможных вариантов он выберет самый нестандартный и смещённый. И здесь как бы невзначай черно-белым негативом вновь отчётливо проступает его авторская риторика. -Вопрос, который ставит меня в тупик: сумасшедший ли я или все вокруг меня?.. И да, такие авторы как Дик, — как и его великолепный персонаж Восемьдесят Восьмой из этого рассказа, — едва ли поддаются подробному разбору и  детальному анализу. Разве что глубокому и чуткому осмыслению, личным тонким ассоциациям и адекватному читательскому восторгу.

Что касается центральной сюжетной завязки, — практически последний уцелевший из Homo superior проявлен здесь не как банальный трафарет на супер героев. Это скорее очень тонкая аллюзия на аутистов. В том смысле что аутизм у Дика, — это скорее особое, альтернативное состояние выжить и не быть впойманным, нежели тяжёлая и в том числе генетически обусловленная болезнь.

Дивы с их безразличным бесстрастным равнодушием к этому миру. Невероятно талантливые и абсолютно закрытые в своих эмоциях и проживанием в своём, только им понятном мире, наглухо заколоченном и явственно видимом только для них самих. Априори музейный экспонат и особь к тотальному истреблению. Ну или на крайняк, — объект, по умолчанию предназначенный на свалку бытовых отходов всего человечества. Гордость или горечь?...-Повелители пространства и мульти вариантов ещё не случившегося... Прекрасны и неуязвимы как боги...Тихая грусть от такого Дика разливается ощутимой волной по всему детективному срезу «Золотого человека».

«Золотой человек» читается легко, текст особо ничем не перегружен. Разве что местами кажется излишне навязчивой банальная любовная интрига, которой автор словно иронично расчертил нон-фикшн своей реальности. И Хотя, на Первый взгляд для такого серьёзного подтекста она здесь не вполне уместна, — вероятнее всего она Умышленно слегка пережата Диком в контексте едкого узнаваемого сарказма: бестолковое упрямство разведки с их однобоким предсказуемым суждением выгодно тонировано авторским акцентом в ключе инфантильной глупости её штатных сотрудников в том числе и в ключе женского типажа.

Наши якобы обширные и упорядоченные знания, которые влекут собой предсказуемую беспомощность и перманентные тупики, что это на самом деле: парадокс или губительная атрофия всех рецепторов сознания?. И здесь отчётливо проскакивает ключевая мысль Дика о том, что чел-во в основной своей животной массе с упрямством известного твердолобого животного не желает быть спасённым. Из всех возможных вариантов оно непременно выберет логику, рационализм и... перманентную дикость, — при которой адекватной реакцией на всё происходящее будет тотальная травля и истребление исключительных и совершенных особей. (В ключе ЗЧ по мнению ЦБУ они представляют особую опасность даже существуя в единственных уникальных экземплярах.) И словно мастерски тасуя эти карты Дик сразу всё покрывает цветным джокером. -Заурядность против уникального дара; глухая оборона чёткой стратегии против уязвимости безоружного существа. Всё как всегда... Вновь отыгранный сценарий собств-го тотального истребления: уничтожая более слабого, — ни на каком мониторе точного сканирования невозможно определить, насколько сильными и волевыми перспективами обладало то, чему вынесли вердикт: стереть с лица земли.

Дик в «Золотом человеке» очень крут в кач-ве ёмкого и сильного автора: он здесь многослойный и разноплановый. И, на мой взгляд, авторский концепт здесь таков, что в этом рассказе он и философ, и мистик и проективный техник.

PS Золотой Дик из золотого фонда НФ, — с отлично стилизованной многослойной историей и изящной аллюзией на его «Особое мнение». -С предельно ощутимой семантической разницей/смысловой составляющей: предугадывать события с риском для соб-ной жизни, безопасности и адекватной защищённости именно в «Золотом человеке» — это единственный способ мутанта уцелеть и уйти невредимым.

PPS Будущее не как проекция, а просто как суть углубленного и расширенного настоящего. Всё это рождает дополнительные сенсоры восприятия любого мира, — в том числе и того, который ещё не случился. В расширенном варианте настоящего и в бесконечном лабиринте человеческих возможностей горит и пульсирует голограмма человека, которому дано выбраться из любой ловушки и расшатать собой геометрию изломанных пространств любых канонов, «ортодоксов» и чёткого регламента.

... На моих глазах спорили огонь да лёд

Кто кому судья и кто кому прервёт полёт.

А над этим всем ветер поднимал свой флаг

Выше всех вершин! Вот так!

Самость Сапковского, — здесь трактовать только в глубоком аспекте психосинтеза, — в «Башне Ласточки» достигла своего творческого и авторского апогея. Автор целостен, вдумчив, осмыслен и гармоничен в изображении всех своих персонажей. И он не наделяет их сверх чертами якобы «всезнайства» и «всепобедительства», а скорее наоборот: их человеческая уязвимость делает авторский концепт (и по умолчанию посыл) беспредельно интересным, чистым, увлекательным, стильным и мощным. Этот предпоследний том саги  держит в таком сильном читательском напряжении и так сильно автор спрессовывает потенциальное предательство и двуличность своих ключевых персонажей... Накручивая плотно все мыслимые интриги одна на другую, постепенно сжимая их в тугую спираль замысловатого экшн детектива, — Сапковский буквально тянет магнитом своего верного читателя по всем последующим главам, предлагая ему разгадать очень болезненный и щемящий душу «сканворд»: на чьей же соб-но стороне стоИт автор и кому стремится отдать ключи сохранения своего мира. Накачивая каждый второй абзац этой книги вязкой и липкой плазмой интриг и предательства, — Сапковский очень сильно электризует этот высокотемпературный сгусток своего повествования именно в «Башне Ласточки». Что касается главных узнаваемых персонажей, — их поступков и мотиваций, — по моим личным ощущениям автор донельзя срезает прежние углы адекватных поступков и взвешенных окончательных выводов.

Геральт... Геральт... Геральт... Вот за него становится реально больно и страшно с того самого момента, когда Ведьмак начинает подозревать в двуличной измене самых надёжных и родных ему людей. Захлёбываясь в своей отчаянной холодной ярости и не в силах принять ни единого до конца осмысленного решения, — он вероятно пропал бы совсем, если б не его разношёрстная, дружная и крепко сбитая компания из простодушного Лютика; неожиданно искреннего в своих мотивациях Кагыра; брутальной и донельзя смышлённой Мильвы и всепонимающе мудрого вампира Региса. Которую (компанию) Ведьмак в силу своего авторитарного мышления, — и здесь, положа руку на сердце, стОит скромно заметить: долгосрочный стратег Геральт так себе, — ведёт бог его знает куда ещё со времён прежнего тома «Крещение огнём». Персонажа Геральта заносит из одной крайности в другую. Он отчаянно и любой ценой желает найти и спасти родную и любимую Цири, словно негласно подчёркивая свою зыбкую человеческую суть... Да только понятие этой самой  «любой цены» приобретает в его глазах весьма сомнительный «резус-фактор»: его брутальная ведьмачья кровь на определённый отрезок времени уже более ни с кем не совместима. Тотальная подозрительность и авторитарная жёсткость в словах и мыслях делают Геральта похожим на дикого зверя, по неосторожности угодившего в капкан. И пытаясь с болезненной силой из него выскочить, Ведьмак начинает рвать совсем не с той стороны... И всё чаще мелькает по главам этого тома весьма устойчивый фразеологизм «Геральт устыдился»... Сапковский сжимает ему горло сонмом мучений и подозрений, выбивает почву из-под ног, с силой раскачивая его модифицированную суть и магические таланты. И словно в тон некой аллегории теряя именно на страницах «Башни Ласточки» свой серебряный волчий амулет, — маловерный, измождённый и выпитый до самого пустого дна всеми прежними неудачами, — Ведьмак уже более ничего не умеет... Ну или почти ничего... Его мысли — отрава; подозрения — мелочны; поступки — сумбурны.

И в определённом смысле в «Башне Ласточки» пан Анджей искусно расширяет зону «некомфорта» для своего читателя, заставляя болеть, страдать и мучаться в сомнениях вместе с уже давно полюбившимися персонажами. И связь с тонким миром на уровне вещих снов и сакральных переживаний осталась здесь далеко не у всех. Как ни странно призрачную эстафету верных предчувствий перехватил у Ведьмака именно Кагыр, — вероятнее всего именно от того, что его прежде аскетичный персонаж нильфгаардца/чёрного рыцаря затеплился глубокой и взрослой любовью к давно разыскиваемой всеми Цири. -Которую читатель (ещё с самых первых глав «Башни Ласточки») находит истерзанной, искалеченной, ожесточённой и вовремя спасённой в заброшенной на болотах ветхой избушке отшельника Высоготы.

Изумительной аллегорией всего происходящего на сцену кровопролитных баталий эльфов, нильфгаардцев и всего прочего простого люда, — незримо, но осязаемо, — выходит древняя трёхликая богиня ключей и перекрёстков Геката. Ужас, страх и отчаяние; искус и соблазн громить/убивать/четвертовать; жгучее и неуёмное желание победить там, где победителей по умолчанию быть не может... По всем лесам, рудникам и постоялым дворам багровой рекой льётся кровь; задыхаются в пепле и в руинах искалеченные пилигримы; мучительно вздыхают предречением времён Хлада и Забвения маги и ортодоксы...

Отдельное уважение и некое идейное Переосмысление, — хотя на мою читательскую интуицию это легло уже сразу и буквально с первых томов этой саги, — вызвал персонаж Йеннифер. Жёстко замотивированная вырвать родную Цири из гибельных когтей падения мира, — она решительна и хладнокровна, но не сумасбродна; сильна и упряма, но не вероломна и отнюдь не эгоистична; свободна в выборе своих решений, но не мстительна; чиста перед своей совестью как единственным верным лекалом её тщательно обдуманных поступков и взвешенных тайных замыслов; способна на время унизиться и покориться воле обстоятельств, дабы позже выйти из оных победителем. В аллегории её распятия мега одарённый Сапковский словно вновь раскручивает и обыгрывает на новый лад бессмертный сакрал: «Сила наша в немощи нашей».

Яркие и эффектные флешбеки воспоминаний ключевых персонажей + стильные и ёмкие диалоги, в контексте которых ни один персонаж Сапковского не выглядит откровенно слабым, — всё это являет собой безупречно красивую и виртуозно выточенную архитектуру словесности одарённого поляка.

Tor Zireael... Врата Времён, врата Надежды и Возрождения, — и для непосвящённых — врата кошмара... Двери, которые нужно открыть не только мечом, но ещё верой, милосердием и вечной мудростью... Хрупкий, худенький и едва различимый силуэт в курточке из ондатровых шкурок... -Волевым усилием преодолев свои прежние обиды, Цири отчаянно, мужественно и решительно всё-таки пошла на помощь своим родным людям. И концепт мужественности мудрый и вдумчивый Сапковский безусловно не рассматривает именно здесь с позиции вероломной силы. А скорее на звонкой и красивой ноте расцвечивает финал «Башни Ласточки» вечной сакральной истиной:

PS ... А корень красоты — отвага,

И это тянет нас друг к другу. (c)

Виртуозный скейтч от любимого автора на тему «ага-узнавания» образов и аллюзий, — в которых порой по сути своей нет ничего кроме пустоты и случайных совпадений.

Изящная зарисовка Пелевина о смыслах. Смыслах даже в том, где их нет и быть не может, — а так хотелось бы оные отыскать.

Праздник маленьких мелочей, — едва уловимых только профессиональному взгляду. И здесь, — кроме шуток, — трудно сопоставить глубину знаний Пелевина и Фрейда. (У Пелевина эти знания, несмотря на иную профессию, так же глубоки и аутентичны) К слову сказать, именно прототип последнего имени собственного будет фигурировать отчётливым профилем в уютном кафе Вены на излёте морозного дня. Прототип, — но не он сам!)) -Здесь нет смысла раскрывать спойлер... Разве что очень быстро, броско, в несколько размашистых штрихов

И здесь маленькая ремарка Внимательному читателю: не стоит так уж строго подходить к глубоким догмам классического психоанализа)) -Речь здесь не совсем об этом. Сколь бы сильно не было желание высмеять отца психоанализа, — Пелевин в который раз берёт авторскую вертикаль много круче и в разы выше по образу своего оригинального мышления очень умного человека.

Ибо рассказ куда саркастичнее и глубже по сути своего изложения, — чем это кажется на беглый взгляд. Без пяти минут социальная вещь, — на мой притязательный вкус)) Долгое время сомневалась между Девяткой и Десяткой... Но финал рассказа, — изящный и хлёсткий одновременно удивил и рассмешил до глубины души.

(Из диалога о ключевом герое рассказа)

PS Пелевин — талантливейшая умница! Виртуозно заигрывает со смыслами и аллюзиями, которых у него в оригинальной прозе всегда через край. Рассказ на блестящую Десятку. Отличный юмор, — искусно приоткрывающий завесу многим вещам, которые всегда лежат не на поверхности статичного мышления привычного ко всему индивида.

Признаться, к оценке Кинга и Кубрика (в ключе знаменитого «Сияния») отношусь всегда очень недоверчиво и сдержанно. Взгляды всегда очень полярны. И получается примерно вот что: тот кто «без ума» от романа Кинга — тот вовсю бомбит Кубрика. (И наоборот). Притязательные мнения как всегда снижают фокус объективности. И здесь картина по моим личным ощущениям очень похожа на оценку (сопоставление) Андроидов ФКДика и «Бегущего» Ридли Скотта.

Что реально понравилось у этого автора отзыва на «Сияние». Ровный фон освещаемого материала и... Глубокая Аналитическая раскладка увиденного на экране. Да, безусловно, у всех своё ощущение от нашумевшей экранизации Кубрика...

Но разложить так виртуозно и внятно отсмотренный материал. Да ещё сопоставить это с романом. Да ещё сделать это в глубоком грамотном ключе классической школы психоанализа!..

Возможно именно эту статью (на языке оригинала Кинга) нужно бросить в твиттер знаменитому американцу: чтоб он наконец-то угомонился по поводу вымышленной им самим «неудачи» Кубрика.

Я в адекватном восхищении. Спасибо за труд автора и серьёзный творческий подход.

PS Честно говоря, многие статьи на ФЛ люблю бежать глазами по диагонали... Здесь не могла заставить себя... Остановиться. Перечитывала, — с большим увлечением и интересом Два!!! раза.

PPS И да, здесь ярким эмоциональным акцентом мой искренний месседж мнительным авторам: Не бойтесь себя под лейблом «Слишком много текста!..» -Честное слово, смотря Какой текст. У талантливого автора его никогда много не бывает.

Такого Малдера очень ценю, обожаю и уважаю. Потому что делать обзор любимого сериала (проекта) — и делать это так чётко, тонко и беспристрастно, — это пожалуй, стОит очень дорого.

Ведь часто когда пишем отзыв (рецензию) на любимое произведение, — знаю, что у многих здесь включён синдром Спасателя: любым путём вытянуть любимого автора (режиссёра) на самые высокие рейтинги. И здесь все способы хороши: увлечённый восторг и... Не объективность подачи материала.

Малдер этим синдромом не «страдает», — читаю его колонку давно, — вдумчиво и внимательно. И соб-но, если реально интересует определённая тема, — то этому автору можно доверять в адекватной оценке / динамике освещаемой темы.

Что касается «Доктора»... Он и правда в Беде!.. Причём в Большой, — учитывая 11й сезон. Любимые актёры и фирменные фишки глубокого интеллектуального юмора остались где-то в светлом прошлом, — лаская притязательный взгляд и хрупкое воображение некогда завлекательными постерами любимых тандемов. Дэвид Теннант и Билли Пайпер; Мэтт Смит и Карен Гилан; великолепная харизма Питера Капальди... -Всё это покрылось толстым-толстым слоем американской конъюнктуры. Учитывая внешние «триггеры» реалий — это совсем не удивительно. Но ужасно больно, колко и гадко за сам сериал...

PS Про авторство Малдера хочется сказать с точностью до наоборот: Браво, Малдер! Спасибо за классику статей! И за такую круть в оригинальном эпическом размахе неформатного киношного журнала альманаха.

PPS Титаническая работа. Красивый свежак. Трезвый взгляд на притёртые вещи. Спасибо искреннее!

Такого Кинга очень люблю, ценю и читаю по-возможности предельно внимательно и бережно. Потому что он в этой новелле оказался не столько Королём Хоррора — сколько Мастером Психологизмов и ёмких живых метафор. По сути создав краткую глубокую историю из аномалии — в такое раннее апрельское время по контексту его рассказа трава на поле в Канзасе не может достигать человеческого роста — автор умудрился развернуть виртуозным кроссовером сразу несколько интересных и сложных тем. Такие вещи во избежании спойлеров лучше давать крупными штрихами экспрессионизма в стиле прозы Кинга.

Плотное родство душ ирландских близнецов (главные герои брат и сестра по закрутке сюжета заблудившиеся в этом бескрайнем поле), которое формирует скорее кровное родство и сила привычки — нежели нежные сердечные связи и искренняя потребность быть рядом.

Неотвратимые предчувствия и игры подсознания. Леденящий и едва слышимый, всегда «полупридушенный» рацио и эгоцентрикой, робкий голос интуиции.

Невозможность докричаться и тем самым спасти безнадёжно абсурдную и полубредовую ситуацию. Словно твой голос, на первый взгляд громкий и отчётливый, расходится тёмными кругами обертонов и становится вовсе даже не твой... А чей-то чужой, искусственный и зыбкий. Словно «ты» — это на самом деле не «ты»... А кто-то другой и чужой уже давно виртуозно совершил эту коварную подмену.

... Мир зловещего полдня с раскалённым и застывшим в одном положении солнцем. И с такими же — не предвещающими ничего хорошего — стремительными сумерками. И с таким же мрачным — не обещающим избавления — восходом луны.

Замкнутый мир, из которого невозможно выбраться, с изувеченными частями того, что некогда было живым или должно было родиться, но так и не смогло. И по всем «шпилям» Метафорического экшна: Что за хрень иногда с нами происходит?..

Безусловно, каждый в силу своего жизненного опыта и личных ассоциаций потянет на поверхность что-то своё в контексте этой истории. В моём индивидуальном случае холодок по телу несколько раз побежал не от ожидания перманентных чудовищ, жуткой расчленёнки и мрачного хтонического зла...

А именно в тех местах, где герои навсегда теряют друг друга из вида и отчётливого осязания стало как-то холодно, неуютно и непривычно шатко что ли. Да, Кинг безусловно умеет выбивать ненадёжные опоры «из-под ног» своего читателя...

И кажется: ну вот же рядом этот голос и стОит просто чуть-чуть протянуть руку и дотянуться до другого человека...

Но ничего нет, кроме липкой грязи, вязкого холода и панического ощущения: ты просто потерялся, запутался, навсегда сбился с дороги в этом ненормальном мире, когда он на первый взгляд так похож на обычный... И «лес» этот настолько буреломен и непроходим — а все усилия так тщетны...

Да, я согласна с прежними ораторами: Кинг не тот автор, который приятно кроет читателя сладким финалом и предлагает избавление с помощью крестика на груди. Или с помощью ещё какой-то религии / модного учения/ одиозной «забавы-инсайта». Напротив, — чернушный треш реалий в ключе авторской аллегории подан очень хлёстко и лаконично.

Избавление по сюжету «Высокой травы» Кинга в другом, — во всяком случае как я это от себя поняла на авторских метафорах, — это избавление от иллюзии быть спасённым посредством вмешательства некоего чуда в поисках лёгкого предсказуемого финала. Мастерство Кинга расцветило во всех возможных гранях иную прописную истину: Мы можем научится видеть реальность таковой какая она есть — со всем трэшем, хламом и грязью. (Ибо что толку закрывать глаза на то, что есть по умолчанию). И не умея напиться из чистого источника, мы вынуждены постоянно фильтровать грязь.

Грязь и ту клейкую массу нашего отношения к жизни, к другим, к себе...

Да, у Кинга безусловный талант в аскетичной, глубокой, краткой проработке суметь сказать самое главное и значимое.

Никакого пути, — чёткого и с особой, сотни раз протоптанной тропинкой — в этой жизни нет. Это не американское шоссе с дорожным знаками. Нет ни асфальта, ни специальных табличек с расчерченными маркерами / указателями.

Наивно решив (как и герои этого экшена) что существует асфальт, чёткое направление и явный рецепт лёгкого заслуженного счастья, мы как обычно заблуждаемся. Нет таких рецептов, — как впрочем и быть не может. Существует только наша жизнь. В которой всё тысячи раз перевёрнуто с ног на голову и вывернуто наизнанку.

Подобная краткая форма Кинга — очень интересное сочетание многих стилей и аллюзий.

То ли мрачный экскурс в мистику. То ли взрослый сказ о пустотности вещей...

В любом случае вышла достаточно сильная вещь в сегменте позднего творчества Кинга, которая читается легко и без особого надрыва.

Это не кровавый экшн с безумными шуточными вкраплениями весёлых и абсурдных песенок-лимериков. И не скучное моралите-поучение на тему добра и зла, в коих мы давно уже не нуждаемся, — ибо знаем всё и так. Это скорее ёмкий эпик о цикличности и неизбежность, написанный Кингом в тандеме с сыном.

Ярко, по-взрослому и с определёнными вкусом не досказанных, но прописанных между строк вечных истин у них получилось в этом соавторстве сказать столько много важных и глубоких вещей. Респект двум авторам за такую краткую форму изложения.

PS Бежать или замереть в борьбе с такой стихией — здесь и то, и другое абсолютно бесполезно. Лучше не заходить в это поле вообще. Не прикасаться к этой траве, — зелёной, высокой, токсичной, — настоянной на соках чужого страдания, боли и ужаса. Лучше это знать, чувствовать, предвидеть. Ибо Наивность один из самых скверных пороков человека.

PPS Поле высокой травы раскинулось бесконечным саваном до самого горизонта у шоссе 400 напротив церкви «Скала Чёрного Спасителя» рядом с удовольствием от прежнего и заброшенного боулинг-заведения ... Бесконечно добрые самаритяне, каждый раз проезжая мимо, наивно покупаются на мольбы о помощи, невпопад и на все голоса раздающиеся из этого странного места. Постоянно что-то настойчиво спасая, лучше всё же разучиться быть заложником любого такого поля действий с множеством вариантов не случившихся событий. Если конечно в контексте этой новеллы уместно давать какие-то сквозные советы и назидания. Разве что несколько иные искренние рекомендации: любителям серьёзной литературы и качественно хоррора такого Кинга читать обязательно.

«Глупость рядится в костюм целомудрия, а властолюбие прикрывается кротостью. Разве это не вызывает улыбку?..»

...Ровно такую же, — ироничную и двусмысленную, — возникающую всякий раз при чтении «Благих знамений» Геймана и Пратчетта. Или Пратчетта и Геймана, — это как вам будет угодно: в романе достаточно обоих авторов. На площадке их совместного проекта в ключе идей, личных представлений каждого и тонкого авторского обаяния их обоюдного стиля и вкуса вышел отличный совместный роман, — весёлый и заводной в том числе.

Мало кто из авторов может на таком запредельном изяществе, тонком стебе и уместном интеллектуальном юморе представить всадников апокалипсиса не как всеобщее неотвратимое зло, — а просто как ещё одну сносную альтернативу (сложившуюся веками) современного мира. Тем более писать отзыв на подобные романы весьма сложно, — нужно всё время чувствовать эту тонкую грань шутки, вымысла и глубокой авторской философии.

Индивидуальное вредительство тёмных сил, личные козни и тайное соблазнение в уединённой тиши собственных сомнений неусыпно подсматривающих за нами тёмных инстанций более не нужны. Всё это не особо актуально, былинно скучно и весьма затратно по времени. Достаточно «обвалить» сотовую связь в одном из конгломератов — и долгое смятение, разгул хтонического зла и чудовищный хаотичный разброд в душах современных граждан 100% гарантированы.

Множественные аллюзии и отсылки на классические афоризмы (начиная с литературных, киношных, музыкальных тем; и заканчивая политическими яркими тезами), виртуозно встроенный уместный юмор, не лишённый своей привычной философской авторской глубины, — это основная ткань романа.

Подмена младенцев, которых как одинаковых котят из общей корзинки, из оной ловко вынули, но в последствии растеряли по белому свету, — это яркая ключевая интрига и кульминация происходящего.

А бесподобный, не лишенный личного обаяния тандем тех, кому как бы по статусу сотрудничать не положено, — харизматичного в своём демонизме Кроули и вечно растерянного и ни на что не способного вовремя решится ангела Начал Азирафаэля, — это особенная фишка и бесконечное послевкусие на базе цитат и афоризмов от «Благих знамений» непосредственно.

Везде по тексту рассыпан тонкий изысканный английский юмор, — который, соб-но, определяет основную стилистику романа.

Эти удивительные многогранные переливы авторского стиля мало читать, — всё это можно и нужно видеть в одноименной экранизации «Благих знамений», которая по качеству проработанного сценария, антуража и великолепной актёрской игре ничуть не уступает своему литературному «брату», — равно как и не превосходит. В метафорическом понимании это словно две световые волны, которые по принципу интерференции оставляют при наложении красивые цветовые разводы, напитывая друг друга дополнительной глубиной подстрочного содержания и новых аллюзий. И, соб-но, читать и смотреть можно в любой последовательности, — ощущение от книги и её экранизации одинаково сильные и глубокие.

И да, трудно было промахнуться с чётким и ярким типажом, когда на роль Кроули взяли Дэвида Теннанта, — приблатнённого, разболтанного и вечно загнанного персонажа, не особо желающего блюсти свой исконный статус и постоянно ищущего того замысловатого дурачка, на которого можно в нужный момент скинуть свои обязанности... Великолепная подача от Майкла Шина, — комичного, трогательного и местами нелепого персонажа Азирафаэля, — достойна самых искренних аплодисментов. На самом деле М. Шину в том числе в качестве изобретательного коллекционера и букиниста раритетных изданий удалось воплотить своей виртуозной актёрской игрой мощнейший легион вверенных ему сил. А что это за силы, — постоянно наползающие тени на сакрал его души, — пусть каждый зритель / читатель решит для себя самостоятельно.

К тому же Гейману, — уже в качестве сценариста и креативного создателя (шоураннера), — удалось не расплескать тот изящный юмор, плавно переходящий в сарказм, — которым под завязку наполнен весь роман.

Спиритические сеансы загадочной мадам Трейси, — по совместительству Вавилонской блудницы и виртуозного проводника в царство умерших, но не канувших в бездны беспамятства близких родственников (по умолчанию благодарных клиентов) посетителей её уютной и мило обставленной комнатушки....

Нервозное и наивное приключение Ньюта Пульцифера, (под неусыпным руководством своего придурашливого эксцентричного патрона Шедвелла из армии ведьмоловов), — вооружённого громоздкими истинами эзотерики и больше похожего в своём древнем ремесле на праздного толкиниста нежели на одиозного разбойника Дика Турпина. Именем которого он назвал своё любимое раздолбанное авто, (по всем техническим характеристикам скорее представляющее памятник автостроения нежели средство передвижения).

Атлантидцы и тибетцы, словно сошедшие с ярких хрустящих полированных изданий детских энциклопедий. Буквальный раскол и развал этого мира. Полнейшая сумятица, чудовищный раздрай и сумбур; катастрофическая неразбериха и удивительный бардак сразу на всех уровнях бытия. Вот то немногое, что предлагают авторы для затравки своего сюжета. Это и многое другое разъехалось талантливой белибердой и околесицей по всему их ироничному повествованию. И вся их такая шаткая событийность и нервозность последних выходных этого мира представлена как яркая лубочная картинка, полыхающая огнём и залитая тоннами воды. С той лишь только разницей, — штампы в этом великолепном соавторстве носят весьма двусмысленный характер. И, соб-но, история падения в бездны для этого мира обернулась по авторской оригинальной задумке уместным анекдотом. Местами она легковесная и приблатнённая, — полная чудовищной неразберихи; местами полыхающая чернушным сарказмом, — но в целом получилась продуманная до мелочей глубокая и классическая вещь.

Элегантно, тонко, изящно и со вкусом Пратчетт с Гейманом красиво расцвечивают свои абзацы в том числе в лучших традициях того же Вернора Винджа («Истинные имена»), — не забывая придавать своему тексту глубину и уместную анекдотичность.

Виртуозное нагромождение тем, образов и перекрёстных персонажей. Плотские переселения; раздвоения личности; оккультные хитросплетения медиумов и шарлатанов, — причём и у тех, и у других равные шансы на успех в перевёрнутом задом наперёд мире и без пяти минут чистилище греховного человечества.

В ожидании своего урочного часа собрался самый изысканный и мощный инфернальный пантеон всевозможных личин и сущностей...

PS Читателю ортодоксу (приверженцу и адепту какой-то одной глобальной доктрины) к прочтению эту вещь категорически не рекомендую. Пратчетт и Гейман в своих «Благих знамениях» виртуозно сместили все мыслимые идейные акценты и запорошили все возможные направления с размытыми указателями «Правильно / Неправильно»; «Достойно / Постыдно»; «Тёмное / Светлое». В их понятии этот мир потенциально порочен. Точно так же, — как и потенциально склонен к добру. Вопрос состоит лишь в том, какую форму можно придать этому огромному потенциалу.

PPS Что-то подходит к концу... А что-то словно робкий утренний ветерок на рассвете провинциального городка Тадфилда, — в окрестностях которого всё и случилось, — неслышно начинается и медленно набирает ход. Может, дать этому маленький шанс, — ибо по мнению Пратчетта ничто так не формирует и не гармонизирует мироздание как филигранные мелочи, не заметные обычному глазу обывателя. И эта игра непостижима, — тем и прекрасна.

Это не визитная карточка творчества Сапковского. Не венец его литературного наследия. И, соб-но, «Музыканты» — это тот рассказ, который находится вне рейтингового топа пана Анджея. Но, на мой субъективный взгляд, — не заслуженно не раскрученная вещь в формате малой прозы. Очень интересный, ни на что не похожий аскетичный и самобытный сказ с великолепным стилем и главами миниатюрами, — написанными яркими флэшами полу бредовых фантазий угасающего разума.

И как бы то ни было это не переписанная на иной лад история братьев Гримм с обиженными животными/бродячими музыкантам, что держат путь в поисках нового дома в немецкий город Бремен.

Сапковский  пошёл в своих фантазиях много дальше, вплетая золотую нить тонких аллюзий из образов Давних Времён.

Из под его пера вышла мрачная ода нечеловеческой боли и страданию вне всякой логики и здравого смысла. Все человеческое и предсказуемое здесь лишь разменная монета в фэнтезийной авторской игре. И в «Музыкантах» определённым образом едва уловимо скользит аллюзия на «Ночь в одиноком октябре» от Р. Желязны.

Концепт Открывающих и Закрывающих пан Анджей развил по своему, — самобытно и неповторимо. Там где Желязны в антураже кантри экшна на волне тонкого юмора ведёт своё фэнтези от главного персонажа обаятельного пса, — Сапковский в контексте городского фэнтези жёстко, хлёстко и мрачно выбрал своими ведунами кошек. И не случайно именно эти животные попали под «нож естествоиспытателя» его авторского воображения: в своей сакральной сущности они считаются проводниками в потусторонний мир и умеют видеть призраков и привидения. Образы Давних Времён на Долах, — месте обитания кошек, — и причина ненависти, по которой эти животные вынуждены бояться человека, — всё это недвусмысленной иронией скользит по главам «Музыкантов».

Витальность, ловкость и сила как противовес закостенелому и  балансирующему на краю гибели человечеству...

Locus terribilis... Лунные ясные ночи с видениями, доступными только кошачьему зрению. Смещенные во времени образы значимых событий с центральной фигурой чёрного человека, выкрикивающего слова и заклинания... Костры, кресты и виселицы... Пылающие дома с башнями... Мерцающие и туманные фрагменты изувеченных тел...

У природных стихий и сакральных ключей нет понятий хорошо или плохо; гуманно или бесчеловечно; нет позиции моралите или венца победителя. Есть лишь голос истязуемого зверя. Голос отчаяния, безысходности, страха и боли, превосходящей всё.

PS  Каждый читатель сам подберёт нужные ключи к этому тексту. Сапковский дал от себя достаточно аллюзий и подсказок для того, чтобы эти колкие фрагменты боли и отчаяния сложились в один пазл фундаментальных философских проблем нашего бытия.

PPS И почему-то в унисон финала  «Музыкантов» на ум приходит великолепная цитата-афоризм Х. Л. Борхеса: «...Нет ничего, что бы не оказалось отражением, блуждающим меж никогда не устающих зеркал. Ничто не случается однажды, ничто не ценно своей невозвратностью. Печаль, грусть, освящённая обычаями скорбь не властны над Бессмертными.»

«Искусство любить» Эриха Фромма – это отличный плотный текст известного немецкого аналитика и социолога; философа и мыслителя; психолога и неофрейдиста. И все его взвешенные и опорные тезисы актуальны по сей день.

В контексте этой монографии любовь — это личное переживание, которое каждый может пережить только сам и для себя. Это понятие (умение) нельзя тиражировать и здесь не может быть универсальных практик и «предписаний», на самом деле обесценивающих суть истинного глубокого чувства. Задача автора как раз в другом: на языке аналитики объяснить читателю, что любовь — это не чудесная забава, мимолётное увлечение или занятное хобби; а каждодневный вдумчивый и созерцательный труд.

Постоянно вслушиваясь в чувства и потребности другого человека, каждый в силах продлить и окрылить это чувство, если на то есть личностная мотивация и желание трудиться над самим собой непосредственно.

Порой перегружая обоюдную жизнь упрёками, претензиями и обидами, мы не в силах понять одну значимую вещь — дело в первую очередь в нас самих и тех проекциях, которые мы накладываем на внешний мир.

По словам Фромма любовь — это определенная дисциплина (сосредоточенность) всей нашей жизни. И очевиден тот факт, что наша современная культура неизбежно ведёт именно к ни с чем не сравнимой рассредоточенности (беспорядочному образу жизни).

Мы делаем много вещей сразу, часто на ходу и невпопад: читаем, слушаем, говорим, курим, едим, пьём. В каждодневной суете жадно поглощаем все подряд и без разбора: произведения, напитки, знания. И сложно отрицать очевидное отсутствие подобного созерцания, если вспомнить, как трудно нам оставаться наедине с собой, не отвлекаясь ни на что кроме собственных мыслей. А в контексте всего вышесказанного (как бы парадоксально это на первый взгляд не звучало): если мы не умеем слышать себя — как же мы тогда можем понять и услышать другого? И если мы держим возле себя человека только лишь от страха своего потенциального одиночества — Любовь ли это в самом деле?..

Научиться отличать свои мысли и потребности от регламентированных тезисов социума (вне паттерна привычного/навязанного поведения) — это по мнению автора одна из ступеней, ведущей вверх к овладению этим искусством для тех, кто хочет попробовать туда подняться и подольше задержаться на этой «площадке». И да, порой на это уходит вся жизнь.

Мы часто говорим штампами, мыслим штампами, живём штампами. Среди прочего Фромм искусно и талантливо нанизывает свои мысли и гипотезы попеременно на западную демократию и на тоталитарные системы в контексте попранной индивидуальности. Все покупается, продается, выгодно выменивается. Потребность в любви зачастую определяется лаконичной фразой: хочу быть любимым; а не хочу любить. В этом заключается узнаваемый закостенелый цинизм, ловко подогнанный под суть современных запросов/иерархию наших ценностей/пирамиду современных потребностей.

Фромм на свой лад (и довольно иронично) обыгрывает идею нашего равенства. Оно адекватно лишь в ключе психофизического единства и того, факта, что все мы уникальные. Каждый ведь сам по себе космос — малая его частичка. В своих способностях и потребностях мы одновременно равные в своей полезной значимости.

Но это понятие постепенно оказалось искаженным и опошлённым в ключе индустриального общества потребителей, где равенство автоматов определяет суть развития современного социума. И здесь среди прочих вопросов: Наше так называемое движение вперёд — это и есть очередной виток этого отлаженного механизма?..

Суетность, поспешность и успешность – вот главные козыри современного мира. И здесь отчетливо проступает еще один культ и фетиш мегаскоростной эпохи: любовь только лишь для сексуального наслаждения, которое в начале прошлого столетия в ключе инстинктивных потребностей смело «растиражировал» З. Фрейд. По словам Фромма — это замкнутая «сама на себя» изолированная система. Ведь фанатичный передоз эротических влечений ведёт к определённому торможению (фригидности) и не более того.

Фромм в качестве взвешенного в своих высказываниях аналитика размывает границы фрейдисткой теории, — по Фрейду разницы между иррациональным влечением и зрелым чувством не существует.

Подобный концепт — это всего лишь прототип счастья: поскольку эротика, поставленная в центр жизненных ценностей и безусловных ориентиров на самом деле прямой путь к депрессии.

Суть глубокого понятия любви как очевидной непреложной истины как раз в том, чтобы не растратить и не распылить бесцельно свою физическую/духовную энергию на многих, а суметь в безусловном слиянии (единении) «постичь тайну» другого человека. Максимально далеко зайти в его границы, не поломав целостной сущности изначально созданного природой уникального экземпляра.

И здесь тезисы Фромма можно попытаться подвести под бесценный афоризм Р. Брэдбери: Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя».

Вне всякого сомнения практика искусства любви требует практики веры. Автор рассматривает понятие веры со всех возможных сторон: вера в себя как адекватное признание своей аутентичности; вера в любимого человека как ощущение его надёжности; вера в Бога как способность к созидательной эмоциональной / интеллектуальной деятельности.

И это одна из сильных глав (в сегменте психоанализа) об истинной природе любви к Богу. Фромм рассматривает понятие Бога как биологической сущности Вселенной, а не как предмет языческого поклонения / методичного исполнения ортодоксальных догм.

И если вначале своей монографии автор хладнокровен, беспристрастен и циничен в освещении вопроса современной веры, — и увы он очень актуален.

То ближе к финалу книги Фромм теплеет, постепенно переходя на язык доступного и понятного изложения непреложных истин / значимых нравственных основ

Ну вот, собственно, и все ключевые аспекты этой монографии. Разве что из вышесказанного еще раз хочет сделать значимый акцент: любви как абстракции, мифа и непостижимой фата-морганы не существует. Существует Акт любви и это процесс самообновления и самообогащения очень многогранен и гибок в своём материальном воплощении во внешнем мире.

Природа Любви всегда материальна: это поступки, мотивации, творческое созидание. Творчество без любви и вдохновения невозможно в принципе. А судя по тому наследию классиков, которые оставили после себя скульпторы, художники или архитекторы, сомневаться в материализации любви не приходится.

________________________

Эрих Фромм очень сильный, разноплановый и вполне доступный автор. Все его высказывания логически взвешены и безупречно выстроены. Манера изложения автора точна, стабильна и педантична. Безусловно, эта монография включена в рекомендуемую программу в изучении определенных практик и дисциплин. И читать подобную литературу наверное сложновато, если не владеть при этом хотя бы азами психологии. Но в любом случае это не «учебка» в том строгом сегменте, в котором писал свои труды Фрейд.

«Искусство любить» это скорее все же раздел научно-популярной литературы, ориентированной на массового читателя. Да, безусловно, текст пестрит такими терминами как предикаты, фрустрация, сублимация, нарциссизм, теистическая религия и др.

Но учитывая то, что данная терминология уже давно востребована в разных областях и знаниях, эта монография все же ориентирована на широкий круг читателя.

Стиль Фромма очень похож на нашего философа начала прошлого века И. Ильина с его более чем доступной манерой изложения подобной публицистики. И да, Эрих Фромм в своих книгах отчасти «страдает» самоповторами — многие его цитаты и тезисы перекликаются (повторяются) между разными главами и монографиями. То есть читать его можно абсолютно с любой книги.

PS Очень сильный интересный, эрудированный и прозорливый автор. Здесь только десятка, причем золотая и проверенная временем проба.

Должно быть, мы все тяжело больны, — с особой горечью резонно причисляю и себя в эту категорию, — но Клайв Баркер, на мой субъективный взгляд, в этой прелюдии к основному циклу Книги Крови великолепен, выразителен и непредсказуем. Красными сполохами горит и пульсирует на верхнем этаже всеми заброшенного здания его стена Плача, умело разрисованная авторским воображением. Чем-то напоминает игру в крестики и нолики между Жизнью и Смертью, в которой выбрана взвешенная грамотная стратегия талантливого прозаика с наилучшим результатом в Ничью: Баркер не ищет здесь истину, скорее приоткрывает двери иного плана, за которыми все смешивается в каком-то диком первобытном экстазе.

Очаровательный и милый шарлатан Саймон Макнил, возомнивший себя избранным посредником на развилке мертвых дорог, и его неусыпный наставник Мери Флорески, доктор парапсихологии, — долгое время и каждый в своем ключе они пытаются добиться ошеломительных и беспрецедентных открытий на зыбком поприще паранормального и трансцендентного. Мальчик, ловко заигрывая со своим враньем, видит себя без пяти минут звездой телевидения. А Саймон Макнил... Вне ее профессии — что может двигать этой женщиной, наделенной всеми тонкими и чувственными качествами взрослого человека, которые Баркер так бережно и поэтично нанизывает на это ужасное фэнтези?.. Быть может Баркер, лукаво улыбаясь читателю — уж он-то знает толк в таких вещах, — хочет в ключе своей профессии оставить на этой стене примерно такой неусыпный тезис древних эзотерик и практик: Единственное и неоспоримое доказательство существования дьявола — это наше жгучее болезненное любопытство увидеть его за работой... -Не стОит лишний раз придираться к Баркеру и укорять его в нелепом эротическом эпатаже, в его постоянном желании порвать в кровавые клочья лоскутные принты нашего бытия. Быть может, он в своих текстах берет на себя чувство тяжёлого груза ответственности и осознания того, что его слова не канут в равнодушную бездну, а смогут остановить людей от необдуманных шагов и поступков. Ведь он по сути строит костяк своего основного сюжета, виртуозно натягивая на него индивидуальное воображение своего читателя, на глубокой философии нашего первобытного «я». И это знакомство может быть как неприятно отталкивающим и мучительно болезненным; так и целебно полезным от явственного осознания природы нашего страха и удовольствий, — ведь грань между ними тоньше и острее, чем лезвие. И по принципу чувственной энтропии, словно открыв флакон духов, Баркер виртуозно перемешает в этой маленькой комнате на Толлингтон Плейс страсть и стыд; измученное долгим ожиданием любопытство и боль; сострадание и все собой покрывающую нежность; горечь утраты и острое ощущение неминуемой гибели и фатального конца.

И точно так же как в лучших традициях сплаттерпанка тысячью брызгами мелких осколков разлетится сознание главного героя — что-то панически ужасное вползёт тонкой холодной змейкой в чувственное осязание вдумчивого читателя. Кого-то этот яд исцелит; кто-то, недоуменно пожимая плечами, отметит про себя, что этот сказ не имеет к нему ни малейшего отношения... От себя резюмирую: Клайв Баркер прекрасен! При грамотном и порционном восприятии его эклектичных текстов в ключе метафор и абстрактного мышления, этот автор способен сказать очень много. Убедить? -Нет. Предостеречь? -Возможно. Вколоть несколькими кубиками особого наркотика новое вИдение нашего бытия? -Да! Читайте этот цикл и получайте удовольствие от экстраординарных фантазий Баркера, гарантирующего полное погружение в его опасные и холодящие сердце тоннели подсознания.

PS Да, этот рассказ, написанный таким великолепным, колоритным и красочным языком, словно вплетает тонкую красную нить и задает тон всему дальнейшему повествованию Книги Крови, уже давно достойно занявшей свой сегмент в эклектичном творчестве Баркера.

Стэнли Кубрик в моем случае самый чудесный провокатор на свете: очень цельная и очень сильная повесть Артура Шницлера «Новелла о Снах» (в поисках ответов на открытые финалы режиссера) в режиме закономерной случайности пришла в руки сразу после очередного просмотра Eyes Wide Shut. И здесь стоит отметить, что взяв за основу своего триллера такую роскошную сердцевину австрийского прозаика, Кубрик обыграл ее в своей привычной авторитарной манере очень самобытного режиссера. Хотя вполне возможно, что почерк и посыл каждого мастера напрямую зависит и отражает именно то время, в котором творил каждый из них — начало и конец 20-го века, видимо, прорисовывали и диктовали свои тонкости и особенности этой подачи. Для Кубрика, вероятно, этот фильм в свое время стал последним культовым весьма противоречивым отблеском его чувственных фэнтезийных сюрров на вечную тему Что есть наша жизнь — сон, видение, фантазия?.. -И режиссер в своих поисках ответов на эти призрачные, вечно ускользающие истины, весьма тяжеловесен и заземлен по сравнению с романтичной завуалированной чувственностью Шницлера. Диалоги главных персонажей Кидман и Круза порой нищие, резкие и весьма отталкивающие. И там где Шницлер пытается на подсознании главного героя вдумчиво проговаривать наболевшее, накипевшее и больно пульсирующее; Кубрик скорее занят в своей подаче лапидарным отбиванием, замалчиванием и демонстрацией застарелых обид. Та зыбкая и тонкая ниточка любви, по наитию которой Шницлер пытается вернуть своего заблудшего доктора Фридолина к теплу, свету и звонкому детскому смеху, — она постоянно перетирается и рвется именно в режиссерской подаче. -Но виноват ли в этом Кубрик?.. -Нет, скорее достоверен, точен и лаконичен. Возможно, режиссер крупными размашистыми штрихами на перекошенной стене наших душевных ценностей и Любви в том числе (со временем благополучно загнанных в темный угол) рисует примерно такое ироничное граффити:

Каждый хочет чужую,

Никто не хочет свою...

Краски Шницлера мягче и теплее, несмотря на его довольно мрачную прорисовку — на протяжении всей новеллы Артур не может переделить сознание своего героя между Полночью и Мраком. И призрачный таинственный бал, на который неумолимо манит Фридолина его болезненное отчаянное любопытство — это скорее холерическая попытка этого доктора докричаться до самого себя, нежели фэнтезийное приключение избалованного маргинала. Штрихи авторских размышлений более четкие и выразительные, словно он рисует на более гладком полотне человеческих эмоций: навязчивые мысли Фридолина о том, что он лишний для всех и главным образом для самого себя вероятно можно подвести под черту самоистязания, душевного мазохизма и стремительного скатывания в бездны разрушающего подсознания. А тревожные сновидения и эротические фантазии размыты и заглажены настолько искусно и умело: словно они придуманы лишь для того, чтобы попробовать склеить разбитые осколки того зеркала, в которое не может до конца просмотреть себя заблудшая душа этого героя. И практически весь текст этого выхолощенного, опытного и очень талантливого психоаналитика виртуозно пересыпан и расцвечен аллюзиями на наши... пирровы победы. Слишком высокую цену мы платим порой за ту иллюзорную реальность, — ущербно расколотую надвое с нашей неумелой подачи — призрачные правила которой мы так легкомысленно и добровольно принимаем за чистую монету...

PS В данном случае очень сложно сравнивать кино и книгу — оба этих шедевра заслуживают пристального внимания — и в качестве красивой и более подробной подложки для экранизации Кубрика лучше все же читать Шницлера.

... Я сам себе и небо и луна,

Голая, довольная луна,

Долгая дорога, да и то не моя.

За мною зажигали города,

Глупые чужие города,

Там меня любили, только это не я...

Великолепно эссе, — красивая зарисовка с большим покрытием привычных для Пелевина сакральных величин, — которое своей глубиной пробивает вдумчивого читателя насквозь и навылет. По моим личным ощущениям это какой-то очень трогательный и личный белый стих в прозе. Когда, — именно от самого своего авторского сердца буквально с кровью отрывают и открывают читателю вечные истины, — безусловно прожитые в том числе и на своём личном взрослом опыте очень умного (нетривиального) человека.

Да, безусловно, — каждый день мы уходим от себя прежних к себе ещё не случившимся. И да, безусловно, мир — это мост; можно перейти по нему, но лучше нигде не задерживаться. -Лучше прежде всего для самого себя, — ибо есть особый риск увязнуть в личных ощущениях «мне надо» и «я хочу».

И тонким неслышным акцентом здесь проходит особая тема — очень сложная и очень больная для многих (и для меня в том числе) — это тоннели времени... Которые никуда вывести не способны... Именно потому что они изначально никуда не ведут... (Подобные аллюзии я встречала у великолепных Стругацких, когда читала их авторскую прелюдию в «Трудно быть богом» про шоссе без возврата)

*****

И словно те озорные солнечные зайчики, которые в своих воспоминаниях ловит и берёт в особый фокус ностальжи Пелевин (и его читатель) с той стороны «неслучившегося» маршрута... Именно так светло и разгильдяйски-приблатнённо ложится на его вещь «АукцЫон» с их «Дорогой»:

...Я cам cебе и небо, и луна,

Голая, довольная луна,

Долгая доpога, беcкайфовая...

PS Всё вышенаписанное, безусловно, это только личные аллюзии. Ибо у каждого они будут свои. Из объективной реальности (с нежным приветом от притязательного читателя) — эссе чётко на твёрдую Десятку. Рекомендаций — никаких. Ибо проживание только своего опыта по умолчанию обязывает к определённому сегменту литературы, — которая обычно включает что-то такое... Что невозможно переложить на обманчивые слова, логические связки и донельзя стройные предложения.

Этого рецензента очень люблю и часто читаю что называется безотносительно: не имеет особого значения, буду ли брать в параллели чтения книгу (роман) непосредственно.

Зачётная рецензия! Полностью согласна с предыдущим отзывом на Deliann — именно такие краткие и ёмкие вещи заслуживают объективной Десятки в конкурсе (порой её ставишь что называется от особой щедрости души и что называется авансом)

Что касается содержания рецензии непосредственно.

Чуть-чуть краткой аннотации событий в рецензии не помешает — не согласна с коментами в АК про спойлеры. Суть романа и атмосферность происходящего раскрыты великолепно. -Тонко и с особым чувством меры. Такой «надрез» уверенной и крепкой рукой делает хирург в контексте своей хладнокровной работы.

Всё очень понравилось! Удачи этому автору на конкурсе. Болею за него с самого начала, — с самой первой (здесь имею ввиду чтение в контексте моей личной хронологии конкурсных работ) умной, немного приблатнённой и классной статьи на «Благие знамения». Всё очень вкусно и завлекательно. «Как вишенки на многослойном тортике» — с большим уважением здесь заимствую его авторские метафоры из прежних текстов))

PS Браво, Deliann! Текст как-то сам собой просится на «задник» обложки в качестве профессиональной выжимки впечатлений читателя этого романа.

...Что бы я ни писал, в истории всегда найдется пример столь же отвратительный или даже хуже...

Этот условный эпиграф, — а он весьма двусмысленно фигурирует в статье на творчество Мартина, — можно ставить и в ключе оценки статьи Малдера в том числе. В том смысле... Когда у автора подобная достойная планка адекватных навыков / виртуозного умения управляться с большими текстами, — всегда нужен что ли особый компенсаторный механизм, смягчающий всякую дифференциацию (и без того по умолчанию предельно Высокую).

Что реально понравилось и зацепило в статье. -Известный цикл Мартина ПЛиО (который, признаться, давно буксовал в параллелях чтения) после размещения статьи просто полетел.

К тому же, — к стыду своему раньше этого не знала, — Мартин в том числе Король и малой прозы в том числе. Начиная от коротеньких рассказов и заканчивая прекрасной и пронзительно вещью «Песнь о Лии». Увлекло — не то слово. Спасибо автору статьи за подобную яркую и талантливую провокацию!

Что касается непосредственно сериала, — даже имея во многих местах иную точку зрения, — я «вынуждена» констатировать тот факт: статья (как минимум первый раз) читается на немыслимом энтузиазме. И безусловно, сама тема непосредственно, — а не только авторская манера изложения статьи, — это в том числе не слабый Мотиватор к подробному ознакомлению с данным обзором: ибо про сериал не слышал лишь ленивый.

Писать краткий, ёмкий и хладнокровный отзыв на тексты Малдера в контексте этого конкурса — это что ли работа сапёра-подрывника))) Хочется и очень хочется сказать о минусах статьи... Но я их не вижу. -Размер?.. Ну тот кто в силах одолеть роскошного Мартина — без труда (возможно по особым личным закладкам и не в один день) прочтёт и эту статью от начала и до конца. Честно говоря, ничего критичного в подобной форме, — объективно! — не вижу.

Всё сделано тонко, со вкусом и на бешеном разгоне потрясающего Трудолюбия. Везде уместно фонит приблатнённый хлёсткий юмор. Статья ни разу нигде не провисает ввиду уместной эклектики манеры изложения / смешения различных стилей, — начиная от яркой хлёсткой публицистики и заканчивая трогательной лирикой в оригинальных цитатах-сносках.

PS Подобные обзоры собраны словно по принципу дорогих и классных швейцарских часиков: каждая ссылка / жирный шрифт продумана / виртуозно встроена до трогательных мелочей и классно крутит собой общий «механизм» объёмного материала статьи.

PPS Искреннее спасибо! Читала / перечитывала не-помню-точно-сколько-раз!))

Холод и Жёсткость во Вселенной

*****

Виртуозная имитация человеческого естества. Искусная пародия всех мыслимых паттернов поведения. Симулякры и андроиды...

Человек как непрочное и шаткое звено этой длинной цепи, в которой «статичный» шизоид так похож на гения. А гений так похож на больного. А больной, — ну всё что не вписывается в привычную картину нашего сознания по умолчанию таковым и «является», — уже как бы автоматически вытесняется и не принадлежит к касте человеческих «подвидов».

Что вкладывает в определение андроида именно ФКДик можно, вероятно, догадаться из его известного романа 1968 года «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» И эта тема так или иначе проходит красной нитью по всему творчеству этого талантливого фантасты новой волны.

Но эта статья всё же написана под несколько иным и более обширным ракурсом и углом измерения. В более хладнокровной но не менее фэнтезийной (увлекательной) манере изложения Филип Дик даёт понять вдумчивому читателю, какие философские категории для него были важны на протяжении практически всего его творчества.

На уровне гипотез Дик объясняет многие вещи, тонко вплетая золотые нити аллюзий из своих романов. «Сдвиг времени по-марсиански», «Мы вас построим», «Мечтают ли андроиды об электроовцах», «Убик», «Три стигмата Палмера Элдрича»... Так или иначе, автор будет упоминать эти произведения в этой статье в качестве опоры для своих рассуждений.

Дик на собственных оригинальных гипотезах старается рассмотреть этот глубокий вопрос различия человека и машины не в ключе изобретений в лабораторных условиях, обобщая всю Вселенную до масштабов этой самой лаборатории. А скорее он здесь пытается нащупать те нити и триггеры, которые всё время заставляют нас обманываться и выдавать иллюзию за правду.

Поведенческие «крючки» этого механизма весьма неоднозначны. Да, безусловно они не поддаются морфологическому делению. И то, что нам чуждо и непонятно, вполне может быть «одним из нас».

Утрата должного уровня чувствования. Недостаточный уровень эмпатии «в крови». Дискретное мышление, при котором в ключе следствия причин из нас создают «зомби», привычных к уже готовым выводам и ответам...

Но разорвать эту логическую цепочку и заново её перемоделировать в поисках иных альтернатив — это чисто человеческий навык не шаблонного (не машинного) мышления. Искусственный интеллект на это действие вряд ли когда-нибудь будет способен. И, собственно, такие глубокие и гибкие психологи (качественное наполнение этого сборника-антологии) как Эдвард де Боно не раз задавались вопросом: Вместо того, чтобы «качать» возможности искусственного интеллекта, быть может, есть смысл раскачать (горизонтально / а не только вертикально) возможности человеческого латерального мышления?..

Дик в своём творчестве (и в художке, и в эссе) занят как раз последним.

Вселенная, Природа, Бог... На самом деле это лишь вопрос идеологии и терминологии, за которою мы всегда так истово сражаемся на своих «непогрешимых» и безотказных логических цепочках. Сделать шаг в сторону, найти смелость для принятия новых величин — это всё заложено природой для каждого, но доступно, как обычно, единицам. И гении по сути ведь не те, кто изобретают что-то новое. Это скорее те, которые не боятся об этом новом заявить.

Дихотомия человека и андроида. На самом деле чтобы различать такие разные аспекты, нужно ведь уметь пробиться в самое сердце обсуждаемого предмета. А для этого, как минимум, это сердце нужно иметь самому.

Жизнь внутри этой игры, под каким бы ракурсом и углом она не развивалась, от имманентного к перманентному и наоборот — это безусловно постоянная жёсткая и упорная борьба наших сущностей (и субличностей). Но она не хаотична и подвластна не только случаю. Это больше похоже на замысловатое и гибкое, но тысячи раз оправданное и цикличное, перетекание структуры Инь и Янь: на их целостное взаимодействие и гармоничное соответствие друг другу. Ибо без одного не будет и другого.

Постоянный обман и затенение смыслов. Быть может эти вещи для того и существуют, чтобы человек искал не шаблонным путём те условные недостающие детали воображаемого конструктора, чем можно раскрыть скрытую область этой обширной геометрии.

Размышления Дика о собственных видениях в этом эссе приобретают более структурированный характер, нежели они были представлены (неким сказочным хаосом что ли) в нон-фикшне Э. Каррера.

Тема Бога и Высшего разума выписана Диком с таким осмысленным теплом и любовью, что для вдумчивого читателя (я его преданный фан по умолчанию) становятся очевидными его авторские и человеческие выводы, над которыми он думал, размышлял и крутил под разными углами в голове в поисках нужных и необходимых ответов для себя всю жизнь эти глубокие вещи.

Очень интересно, хотя и в чём-то предсказуемо, на цитатах философов и астрофизиков Дик разворачивает тему Времени в самом широком ключе его определения. Пожалуй, эта тема — одна из самых актуальных и востребованных в НФ и в психологии. Если упростить то, чему Дик выставляет свои смелые гипотезы, получаются следующие «линейные» вещи. Есть календарное и биологическое время. И если первое «листает» сама наша жизнь, якобы всё время убегая вперёд по определённым циклам. То второе время, более замысловатое понятие, это часы самой вселенной и никакого условного «указателя» вперёд у них по умолчанию ведь быть не может — течение этого времени беспрестанно. Эта функция скорее накопительная по принципу записанной информации на «дорожках» виниловых пластинок. Очень трогательная и родная для Дика метафора, особенно если учесть с чего именно стартовала его взрослая жизнь до того как он «выстрелил» серьёзным фантастом.

И это не столько для интеллектуалов — сколько для тех, кому «направление», речь идёт в том числе о конъюнктуре мышления, не так уж важно.

Снять вуаль со многих вещей и достроить недостающими деталями спрятанную обширную панораму — в этом и есть суть латерального мышления. У таких как Дик оно разогнано до предела. И в этом высшая ценность ума человека в отличии от ума машины. Стрит здесь отдельно отметить одну ключевую вещь. При шаблонном мышлении логика полностью порабощает разум, заставляя его двигаться в чётком и строго размеченном направлении по принципу следствия причин. При латеральных навыках мышления логика его лишь качественно и своевременно обслуживает. В этом собственно основная их ценность и различие, одно не исключает другое — а как бы всё время дополняет и обменивает определённой недостающей информацией и функцией.

Очень поэтично и красиво Дик раскрыл тему и ключевую роль сновидений в своей жизни и в своих романах. Это по сути трогательные признания читателю на тему того, откуда он брал основные идеи для своего творчества. «Волны сновидений и снящаяся себе самой реальность...» Дик в этих абзацах прекрасен. Пластичный, ёмкий, выразительный, виртуозно использующий гибкие метафоры — это автор с заглавной буквы. И пожалуй, такой эссеист стоит дорогого.

В концепте своей философии Дик рассматривает человека как сотворца вселенной в том смысле, что каждый своей уникальной структурой вносит определённую лепту и бросает семена на развитие следующего цикла имманентного. И собственно, «большой коммуникативный узел» этого имманентного (Юнг запатентовал это в термин коллективного бессознательного) и есть предположительно высший разум.

То есть всё лучшее по умолчанию в нас уже заложено. Мы, как и низшие подвиды, умеем слышать язык вселенной. И так всё создано совершенной природой вещей по принципу фрактальной иллюзии — самое лучшее, что мы можем сделать по принципу имманентного и перманентного это интегрированно встроиться в эту обширную панораму грамотного и гармоничного взаимодействия.

Вот только владеет ли этим знанием большинство?.. А главное — сильно ли хочет научиться искусству этих навыков познания?

Вполне можно закончить этот отзыв ярким и выразительным флэшем из его великолепного «Убика», который так или иначе присутствует в этой статье. Во всяком случае сам Дик именно так поясняет в эссе всю ключевую суть своей талантливой писанины и оригинальной авторской философии.

PS Зима нашей расы так перманентно глубока. А вуаль вселенной так плотно держит лёд нашего сознания, что мы не являемся ни мертвыми, ни живыми. Но хранимся в замороженном состоянии и ждём момента, когда лёд растопят.

Великолепнейшая вещь, — живая, яркая, хлёсткая. Отличная и крепко сбитая сатира. Пелевин здесь заводится с пол-оборота — и полетел!

«Тайные виды на гору Фудзи» — это ёмкий стёб на тему реалий и повседневки, — ни разу не затянутый и скроенный по очень качественному лекалу сильных произведений этого автора. В этом романе в меру сатиры и в меру философии. И то, и другое создаёт нужный атмосферный фон и захватывает читателя буквально с первых страниц.

Основная закрутка романа мегаактуальна по сути своего изложения этой истории.

Ультрапредприимчивый Дамиан, выпускник академия Сколково (удивительный *****бол и по совместительству виртуознейший сводник — восходящая звезда и мечта любого отдела продаж) — делает стартапы в тяжёлых санкционных условиях буквально на всём. Он продаёт — ни много ни мало — технологию достижения счастья. Что называется, кроит Мечту из воздуха. Высвобождая энергию индивида из терний психодинамического зажима, он изящно приоткрывает при этом тонкую завесу хрупкого мистического опыта.

Это очень симпатичный ушлый парень, разводящий на большое «кидалово» несметных богачей из списка «Forbes», — продающий по контракту эксгумацию несбывшейся мечты и нлп-модель идеального счастья.

И да, когда за дело берётся «Skolkovo Sailing Team» горизонты раскрываются шире, небо становится ближе и давние мечты расцветают иначе, — более трепетно и нежно; более гротесково и комично.

Дамиан (со своими верными помощниками) — просто беззаветный самурай чужого счастья —  на тонких механизмах проверенной аналитики составляет карту психики своего клиента. Под чутким руководством штатного психоаналитика и под аскезу тайны неразглашения (no-disclosure agreement) он сканирует особенности индивидуального психоустройства клиента: в его обязанности входит проводить точечное сканирование гейзеров ненависти и засорившихся колодцев любви. Причём по задумке организаторов сего проекта особенно важны эротические составляющие этого аспекта: первые влюблённости, едва оформившиеся полудетские ребяческие мечты и фантазии. Вот эти самые сканы невоплощённых юношеских порывов имеют среди прочего предельно высокую ценность на мировом рынке спроса в сегменте успешных продаж и хайпов. Ведь после переживания оных инсайтов у клиента должно случится если не помпейское счастье, то уж точно катарсис на грани позитивного взрыва мозга. Ретроспектива утерянного и недополученного счастья слепит глаза и ласкает натруженную душу.

Стартап и стартдаун — невероятный разгул больших возможностей и новых конфигураций. Чудеснейший контент тантрического секса, — желанного воссоединения с хрупким и вечным...

Дамиан на все лады плетёт свои коммуникативно-торговые трюки, на ходу подзадоривая пользователя своего продукта, то и дело меняя правила устоявшейся игры и следующего аттракциона. И он, разумеется, в курсе всех мыслимых инноваций и бередящих душу ноу-хау, — просто маг и виртуоз своей работы, — вовремя предлагающий испытать все прелести неинвазивных технологий. Ничего больше вживлять не надо — счастье ведь совсем близко. Просто протяни руку и пощупай его со всех возможных сторон и ракурсов.

Сей сотрудник, коих тыщи на рынках передовых продаж сомнительных и завёрнутых в манящую обёртку многообещающих деловых предложений, идеально разбирается в передовом тренде новых духовных постижений. И здесь вовсю семафорят совершенно революционные проекты и решения под модным хештегом #Кидаю деньги вперёд#жажду ярких инсайтов. Безусловно, Россия — это страна волшебников. Кто бы сомневался?!.

Однако здесь у Пелевина не всё так банально и предсказуемо. И в который раз отмечаю для себя, что любая аннотация в случае с его книгами не отражает и сотой доли тех оригинальных авторских оттенков, полутонов и самобытных эклектичных вывертов, — того заводного живчика и драйва, — которые под завязку уплотнены в его тексте. И всё это невозможно читать без ироничной улыбки, что местами скатывается в искренние lol*ы.

Яркий, хлёсткий; по особому заритмиченый и напружиненый, — Пелевин то жмёт своей фирменной сатирой, то воркует тонким ироничным голубем. То, отвязываясь на полную катушку, кроет всё трёхэтажными повседневными истинами. Умудряясь при этом вплетать необычайно поэтичные нотки в свои глубокие переживания в ключе оригинальной философии.

Нужно отметить, что автор здесь не лишь бы какой стилист. Этот очень цельный и плотный текст, виртуозно пересыпаный в том числе байками и юморесками из «нулевых» и 90х, просто улетает, — настолько классно написан этот роман.

И где-то к середине книги — в главе «Джаны» — у романа словно происходит некий чувственный надрыв. Словно надломили сочный живой стебель, и из него пошёл клейкий сладкий сок. Пелевин в этих местах тонкий, умный, гибкий, пластичный, в меру чувственный и архаичный. Он как бы начинает издалека приветливо мигать своему читателю «дальним светом» повествования. И говорить о том, как тонки грани у наслаждения и боли.

О том, что боль бывает со знаком плюс и знаком минус. И порой наслаждение принимает форму мучения. А самое высшее наслаждение — отнюдь не экзальтированные импульсы нашей души. Лучшая музыка настоящих наслаждений — это тишина и покой, в которой исчезает и сам покоящийся...

В этих местах неожиданное переживание катарсиса начинает расходится как круги на воде, в которую невзначай бросили камень.

Да, безусловно, Пелевин в позднем творчестве страдает самоповторами. Но не более, чем любой другой автор, — однажды облюбовавший свою тематику — свою любимую «лошадку» — и совершающий очередной красивый оборот этой замысловатой, отлаженной и очень интересной карусели.

Не дают ему здесь покоя — в аллюзиях и оригинальных сносках — знаменитые братья Стругацкие с их умной и ёмкой сатирой. Пелевин балует своего читателя узнаваемыми намёками «Улитки на склоне». На свой лад разворачивая эту холиварную тему под несколько иным углом: А как быть, если улитка всё-таки доползла до вершины склона?..

Самообман или кратер новых возможностей?.. Гора Фудзи как прекраснейший вдохновляющий символ движения вперёд и вверх. И да, надо помнить: на дворе сегодня — постмодернизм. И когда неясен первоисточник, — его множественные трактовки не заставят себя долго ждать.

В романе идеально выточенная структура текста, в котором Пелевин виртуозно держит красивую диагональ своих авторских инсайтов, а потом снова с удовольствием съезжает в треш и стеб. Такой себе — и стилистически в том числе — стартап и стардаун в одном флаконе.

К слову сказать, одна из ярких фишек романа — это рейдерский захват важнейшего буддийского инсайта офигевшими от эмоционального передоза олигархами. Захват в аккурат в пятницу 13го...

Эта сцена выписана автором великолепно. На грани юмора, тонкой авторской философии и красивейшей поэтики. Здесь он виртуозно объясняет такие сложные понятия, о которые всегда спотыкаются слова и не хватает знаков препинания. И словно блики по тёмной воде расходятся кругами все его аллюзии, метафоры, сравнения...

И хотя их рисковый психоделический трип увы потерпел фиаско, — Дамиан ещё предложит этим ключевым персонажам собрать заново расползающуюся реальность и вернуться в суету и тлен внешней действительности. Но, увы, грустные последствия духовного передоза будут фонить и занозить ещё очень сильно, прежде чем эти «мученики» РФ реалий опять ощутят все прелести родной сансары. Имманентный ужас бытия будет бередить их незаживающую душу ещё очень долго и очень неприятно...

Вторая великолепно расписанная параллель романа вовсю «практикует» древнее учение Мезоамериканских охотниц. Такие себе одиозно настроенные перекачанные Амазонки, способные преодолеть все мыслимые преграды по завоеванию этого мира исключительно женщинами. На скорую руку спаянная тайная ложа эмансипе и феминизма с волевыми и стойкими барышнями, истосковавшихся по «важному» эзотерическому знанию на грани гностики и личного бреда под флагманом «To Empower women»: очередного нескончаемого крика и ора перманетных бездельниц и «матерей всего мира», безусловно вплотную занятых решением и продвижением всех передовых культурных вопросов в контексте «заевшего» их патриархального общества.

Они усердно кроят ущербные реалии на новый неповторимый лад. И заодно твердолобо уверены, что способны воссоздать из пепла свой личный континуум пространства и времени. И всё бы хорошо... Но это, увы, опять слизано самым бессовестным образом из опыта мировой гностики и не предлагает на сегодня ничего нового, кроме тупости, серости и очередной лености доверчивого ко всему ума. Нет здесь никакого берущего за душу женского успеха. (Кому интересна эта тема лучше мониторить Стивена Кинга с его психоделической «Розой Мареной») Есть лишь классно нарисованный в стиле мега скоростного чёрно-белого скетчинга гротеск и шарж наших реалий: а-ля достижения боевой женской мысли, истово и рьяно зовущей к дальнейшей борьбе и победе бог его знает над кем и шут его знает зачем!?.

Под конец повествования начинаешь тяжело и печально вздыхать, видя эрзац нашей жизни — некрасивую и громоздкую подложку нашей действительности. И с особой печалью явственно резюмируешь от себя все стыки нашего ущербного подсознания.

Ежедневные сафари на святого духа... Яростная битва за просветление... Поиски всё новых и новых форм наслаждений, перерастающих в статичную форму окостенелого отупения...

PS Мои искренние аплодисменты такому Пелевину, — яркому, броскому, смелому и очень-очень талантливому в своей оригинальной подаче и глубокой авторской философии.

Шик, блеск и восторг! Причём полные! Любимый Дик растрогал и рассмешил до глубины души. Пожалуй, не типичная вещь именно для этого талантливого автора, — но типичный пример того как в две скромные странички короткого рассказа можно вместить столько иронии, едких подколок и... ёмкого стеба над всем учёным и а-ля заумным миром. (это как один из возможных вариантов трактовки «Неутомимой лягушки»)

В центре этой изящной интриги — изначальный спор двух непримиримых профессоров: Харди и Гроута. Физика пошла «крёстным ходом» на логику; мат исчисления  — на пыльные максимы, — древнегреческий Зенон с его знаменитым парадоксом двухтысячелетней давности «застыл» в удивлении, раздираемый по обе стороны этих ревностных баталий. Причём физик Харди осанисто выступает здесь как гарант того, что каждый последующий прыжок лягушки  будет  меньше  предыдущего, — и она-таки не доберётся до конца трубы.

Два умудрённых опытом джентльмена с ревнивой обидой и рвением, достойным лучшего применения, — вместо того, чтобы прилежно читать лекции на факультете, — они пытаются эмпирическим путём друг другу прояснить суть древней детской загадки...

Безусловен тот факт, что Зенон был великим философом — но ведь никак не практиком... И здесь стОит отдельно упомянуть: суть его знаменитых апорИй (ἀπορία — трудность, безысходность, безвыходное положение) в том числе состоит в том, что апорийное суждение фиксирует несоответствие эмпирического факта и описывающей его теории.

Ровно такой безысходностью на тонком авторском стёбе заканчивает Дик свой великолепный сказ и поучительную притчу. На ум почему-то приходит Высоцкий, — здесь только личная ассоциация, — с его

«Товарищи учёные! Доценты с кандидатами!

Замучились вы с иксами, запутались в нулях!

(...) Ох, вы там добалуетесь! Ох, вы доизвлекаетесь!..

На мой взгляд, на поверхности «Неутомимой лягушки» лежит мастерски преподнесённый сарказм на весь учёный мир с его бесконечными конференциями, семинарами, академическими сборами... Сарказм, так здорово и со вкусом обыгранный автором на свой неповторимый ироничный лад.

PS Великолепная вещь! Читала два раза — подряд. И оба — в «лолы» и перманентное веселье. Дик — умница! Изумительный НФ автор, который в своё время показал своё непревзойдённое мастерство: он умудрился искусно увязать чёрный юмор с НФ антуражем, заслуженно получив при этом свой именной титул «разрушителя реальности».

…Черное на белом, все становится жестким, все становится плоским, как жесть.

Все становится резким, превращаясь в беду, меня пугает каждый новый твой жест,

Отход на север…

Есть такие авторы, которые (даже давно возведенные в статус горячо любимых; с очень плотной эмоциональной притиркой к их стилю изложения) способны поломать и вывернуть наизнанку своего читателя, как законченного наркомана. У меня подобные ощущения вызывает практически вся проза Паскаля Брюкнера. И что касается его подробного эссе «Парадокс Любви», — здесь особая история: и у Брюкнера в кач-ве великолепного эссеиста; и у меня в кач-ве экстра впечатлительного читателя. Сразу делаю адекватную оговорку: слепым приверженцам ортодоксальных ценностей, искренне и традиционно верящим, что любовь – есть долготерпение, это эссе категорически Не рекомендую. Точно так же Не советую эту вещь истовым поклонникам свободной любви, искренне верящих в горячие лозунги «детей цветов» хиппи. –И, вероятно, нужно немного знать и чувствовать ментальность «фривольных» французов, чтобы попытаться максимально верно раскрыть авторский посыл Брюкнера. Он искусно и грамотно выстраивает баланс своего повествования не на подчеркивании традиционной морали и нравственности в ключе постепенно утерянных наследственных традиций. И уж тем более он ни коим образом не спекулирует на закостенелом порицании ныне существующего, привычно устоявшегося и все собой захлестнувшего эмансипе. Все это было бы слишком скучно, постыло и предсказуемо. Подробно разбирая Природу Любви, Брюкнер не станет сильно пережимать и на фрейдистской идеологии, нарочито и на скорую руку пытаясь объяснить проблемы человечества только лишь в ключе бессознательных потребностей. В кач-ве очень эрудированного, аккуратного и педантичного автора он с особым изящным нажимом будет давить/раскатывать в асфальт вот эту тезу Шатобриана (успешно кочующую из века в век в контексте нашего каждодневного существования): Привычка свыше нам дана – замена счастию она / Si j’avais la folie de croire encore au bonheur, je le chercherais dans l’habitude. Для кого-то она (привычка) становится естественной потребностью, гарантирующей особую и обязательную безопасность; а кто-то с количеством времени очень сильно устает жить по указке узаконенных стереотипов, — без права на спонтанные эмоциональные всплески, яркие душевные порывы и адекватные сердечные привязанности. Вот как раз для последних адресатов Брюкнер и развернул свой подробный эпос о том, как именно он видит Любовь в рамках современного бешеного (и не всегда оправданного) ритма нашей жизни.

…Белое на черном расплывается маслом и не держится в рамках холста

Мои руки скользят, я не в силах сдержать, — слышен третий приказ «От винта!»

Пора на север…

Брюкнер не станет поднимать понятие Любви на щиты громогласно скандирующих площадей, — это очень умный и тонкий автор и он в курсе того, что Счастье любит тишину. Более того, он не единожды напишет и сакцентирует внимание своего читателя на том, что все требования завравшихся современных революционеров в контексте бесконечных реформаций и перемен «непонятно чего на непонятно что», — начиная примерно с 50хх годов прошлого века и заканчивая модными тенденциями изданий «Elle» из нулевых, — свидетельствуют лишь о том… что человечество очень сильно постарело и обесцветилось в своих потребностях, лишенное каких-либо внятных эмоций и переживаний. Причем все это явственно проступает в ключе того, как Брюкнер видит на свой вкус искушенного аналитика роль в социуме современной семьи и женщины. Что касается последней, — вот здесь у меня был в свое время некий идейный ступор и ярый антагонизм к его оригинальной авторской позиции. Потому что уравнять в единое тождество мать семейства, которая каждодневно принося себя в жертву, разменяла все свои нежные душевные привязанности на адекватное чувство долга и ответственности; и статичную офисную гранд-даму, которая периодически умышленно спекулирует на своем эклектичном эпатаже, — и возвести их обеих в единый статус эмоциональной проститутки, вынужденно продающей себя каждый день в контексте механических рефлекторных обязанностей… Ну, соб-но, Брюкнер со всеми его смелыми тезами вероятно будет не каждому читателю «по зубам»… В своих романах и очерках он местами брутальный, резкий и неприятный как наждачная бумага. И дабы не быть голословным и опираться на мировые авторитеты, он периодически яркими и выразительными цитатами/ремарками тянет в том числе из 19-го века ключевые (и порой стремные) мысли из личной переписки В.Гюго: «Вы любите не мужа, а другого мужчину? Так идите к нему! Для нелюбимого вы проститутка, а для любимого – супруга. В союзе двух полов закон вершит сердце. Любите и мыслите свободно. Остальное – дело Божие». И если кому непонятно, — это ни в коем случае не воспевание очередной холерической прихоти, — речь здесь идет о ярком сердечном желании, без реализации которого человеческая душа сгорает в адском пламени сомнений и трусости, навязанной сегодняшней путаницей марширующего под полковой оркестр феминизма. По мнению этого автора, — сексуальность, ранее сдерживаемая на цепи хладнокровной аскезы, сегодня предстала неким сказочным животным, которое всеми путями/способами (пусть даже тысячу раз скандальными) полагается «зачетно» освободить из этой мнимой неволи. И да, свобода (если вдумчиво и адекватно вникнуть в ее суть и здесь я с автором внутренне согласилась сразу) – ведь не есть равенство полов. Суть истинной Свободы, по мнению этого француза, как раз и состоит именно в Служении Любимому человеку. А опасность вездесущего ока эмансипе именно в том и являет свой звериный беспощадный лик, что за громкими визгами и слоганами зачастую притянутых за уши «синтетических и лубочных» обид, угроз и лозунгов в самом деле очень трудно разглядеть истинную беду окончательно запутавшегося в тотальном подавлении другой супружеской стороной человека, не способного даже самому себе признаться в собственной слабости и беспомощности, дабы не быть похожим на весь этот ужасный и не затихающий ор площадей и ТВ площадок. И соб-но, являясь истовым поклонником Гюго (я в свою очередь обожаю их обоих), Брюкнер виртуозно закручивает в красивейшую спираль космического естества (в авторских отступлениях романа «Отверженные» есть аллюзии на эту тему) нашу полноценную, — ментальную и физическую, — принадлежность к законам и процессам Мироздания.

Помнится, Ф. К. Дик со своим нежным финалом в «Вере наших отцов» очень искусно и талантливо обыграл и эту тему в своем оригинальном, неповторимом и узнаваемо самобытном ключе повествования.

…Иди, иди, я успею, — я буду прощаться с огнем.

Как жаль, что я не умею не думать, не плакать о нем.

Пора на север.

Данное эссе на самом деле — это весьма искусно и грамотно преподнесенный срез нашей реальности в ключе семьи, брака, любви и нежных душевных привязанностей (увы, порой напрочь отсутствующих). -Брачные контракты двух партнеров, суть которых любой ценой сохранить собственную независимость в контексте упорядоченных колонтитулов тщательно выверенных документов. -Весьма странное эго некой эфемерной самореализации, ревностно оспаривающей любую попытку внедрения в личное пространство: такие пары повсеместно с горделивой статикой являют себя в презентабельных кафе, когда оба уныло уткнувшись в свои девайсы, строчат необычайно важные послания и бездарно воруют тем самым время друг у дружки на полнокровные и цельные отношения. -Завравшиеся и постепенно увязшие в рутине семьи, где каждый с патетикой обманутой жертвы пытается навязать другому немыслимую значимость своего заклания ради каких-то непонятных ценностей, что уже давно обратились в прах... Одиозное чувство долга; перманентное положение обманутой жертвы; унылое и печальное сожительство вдвоем в вечном поиске взаимных выгод...

Все это в самом деле имеет малое отношение к Любви и тому аспекту, как видит ее Брюкнер: возможность искренне, спонтанно и без объяснений обнять родного человека; ухватить за шкирку и перейти на язык приятной околесицы любимого ребенка, даже когда ты очень устал и сосредоточенно работаешь на вынужденной инерции до глубокой ночи; в конце-то концов абсолютно бескорыстно и невпопад улыбнуться в метро незнакомому человеку напротив... Вот примерно те адекватные ориентиры и «сбитые прицелы» того, как выглядит полнота жизни и биение сердца этого чувства на французский манер. И Брюкнер уже виртуозно поднимал эту тему в своем великолепном эссе «Искушение невиновности/1995» (за что получил заслуженную премию Медичи), явственно нажимая на то, что человечество с вечным оспариванием одиозных прав на «то-то» и «то-то», в этом развороченном раю своих на медяки растраченных ценностей словно застряло в лимбе, — унылая серость и статика бездарного проживания остаются до сих не принятыми ни в одной из существующих «инстанций».

PS Каждый вправе выбирать себе такую реальность, которая будет ему ближе, привычнее и понятнее в контексте узаконенных жизненных ориентиров. И с первого прочтения не приняв/адекватно не оценив посыл автора, — эта вещь зашла не сразу и долгое время не укладывалась в систему моих личных индивидуальных ценностей, — именно теперь дочитав это эссе терпеливо до конца, от себя резюмирую.

PPS Не стОит гоняться за безопасным комфортом и разгильдяйски относиться к своим чувствам и порывам, каждодневно их замалчивая и втаптывая в пыль. И если переходить на тезу о Северном Сиянии Брюкнера: пульс Вселенной можно тактильно пощупать (а это ни с чем не сравнимое божественное наитие) только с родным и любимым человеком, сколь бы много трудностей не пришлось пережить и вынести для того, чтобы сохранить ему место в собственном сердце и в самых сокровенных мыслях. И подлинную истинную полноту жизни дает только то классическое чувство, — сотни и тысячи раз воспетое в мировой лит-ре, — в свою очередь ни в какой эпатажной новизне и вызывающем крике абсолютно не нуждающееся. Во всякий век Любовь была и будет самодостаточна и ей не нужно каждый раз на языке плакатных слоганов доказывать свое право на существование, одобрение и поощрение социума, выбравшего себе в последние десятилетия явственным ориентиром двуличный Ангелизм*, как особый наркотик и непременный концепт современного благополучного существования.

_____________

*Ангелизм – это новейшая фаза истории, или скорее пост-истории, приходящая после индустриализации, автоматизации, атомизации и прочих революционных технологических свершений эпохи модернизма. Телефоны, телевизоры, компьютеры, авиалайнеры, ракеты – ангеличны, в том смысле что они представляют инобытие разума в самодействующих физических телах. Именно предельная технологизация и деперсонализация всей культурной среды раскрывает в ней присутствие «иных духов», именуемых ангелами.

...Благими намерениями вымощен Ад.

Установился взгляд,

Что если вымостить ими стихи,

Простятся все грехи...

Артур Шницлер в качестве очень талантливого и весьма самобытного прозаика вымостил этими самыми намерениями свою утонченную, аналитически взвешенную прозу. И, похоже, этот автор — Мастер всякого рода Искушений и Соблазнов: только в этот раз страстно желаемая и трепетно ожидаемая дама придет... из колоды игральных карт. Придет лишь шутки ради и как бы невзначай — многообещающим предвестником иной судьбы главного героя этой повести, — молодого и красивого лейтенанта пехотного полка, — который умудрился в считанные минуты предрассветного тумана испытать на вкус сотни возможностей и прожить всласть тысячу жизней. И полетят в бешеной заритмиченной пляске под тусклым электрическим светом зеленого абажура восьмерки и девятки, пики и трефы. И чья-то рука настойчиво сорвет ва-банк и лукаво придвинет недостающую ассигнацию растерянному лейтенанту. Радость... Надежда.... Стремительное падение в бездны... Еле-еле уловимый лучик вновь брезжущей надежды... Разочарование и пустота... И странно заблестят глаза у главного персонажа Вилли; и явственный холодок пробежит тонкой змейкой у завороженного читателя.

Нет, это не история амбициозного и фанатичного Германна из Пиковой Дамы. И не затянутая местами философия азартного Игрока Достоевского. Шницлер не будет жечь костров Люцифера для обличения совести бедного Вилли — автор не станет тратить время на скучное моралите. Он словно выйдет из фокуса читателя, — резонно отойдет в темный угол — и с неподражаемой немецкой холодной отстраненностью будет наблюдать бессмысленные метания своего героя. Этот талантливый австрийский прозаик ловкой и цепкой кошачьей грацией схватит своего Вилли за самое живое, тонкое и человечное... -Ну как можно предать товарища?.. И как же ему не терпелось помочь!.. И честное слово, лучше бы он и дальше крутил свои милые авантюры, — прогуливаясь тенистыми аллеями с приятными барышнями, — и мечтал о счастливой будущности.

Артур Шницлер на излёте своей литературной деятельности сдает сплошные козыри: роскошный плотный текст, не перегруженный завязшей в банальностях философией; великолепная динамика грамотно закрученного детектива; вовремя и блестяще угаданные краеугольные проблемы всего 20-го века в целом. И если всю свою литературную карьеру Шницлер был явственным поклонникам Зигмунда Фрейда, то в Игре на рассвете настойчиво проступает умный профиль Теодора Райка с его аналитическими тезисами о размытых контурах мазохизма современного общества. Много позже в 60-70 годах 20 века эту тему еще раз мастерски и с только присущей ему иронией поднимет Филип Киндред Дик в первой части загадочной трилогии ВАЛИСа с ее щемящими риторическими вопросами. -Кто мы в своей экзальтированной, энергичной и необдуманной помощи? -Спасители или вдохновители?.. Злые демоны или все высасывающие до звенящей пустоты безжалостные вампиры?.. И точно так же как за гранью угасающего разума не получает этого понимания персонаж Вилли; те же двусмысленные троеточия достались нам в наследие из талантливых текстов лучших прозаиков ушедшего столетия с их томительными загадками и по-прежнему успешно не решенными ребусами.

...Сегодня я снова пою,

пою для тех, кто свалился с луны,

Сегодня я снова пою,

пою о тех, кто свалился с луны...

***

Ночные странники — братья собак — поднимаются вверх,

им подали знак,

Их ждут.

В движении к истокам лунной воды,

в поисках потерянного дома они топят следы

в болоте минут.

Их поступь легка, как белая ночь,

их лица светлы, они чувствуют дощ

карнизов и крыш.

И так хочется прыгнуть в открытый пролё-ё-ё-ёт...

Прыгнуть вместе с Кинчевым, — с той самой крыши, где закольцованным эхом расходятся «кругами по воде» плотные блики его голоса, который отражается от каждой кирпичной стенки и ухает ночным филином в колодцах насквозь промокших дворов. До того здорово и классно это сделано с его узнаваемой притчей: «В этом небе луна, в этом городе ночь, в этих окнах темно, на этих улицах дощ, вода...» Кинчев здесь словно виртуозный аниматор антимира по своей подаче и неповторимой манере закручивать привычные сюжеты.

Всё здесь реально сделано в лучших традициях арт-рока: и сам одноимённый сингл; и весь альбом в целом.

Великолепная зарисовка «Для тех, кто свалился с луны» — это яркая жемчужина альбома и мощная динамика офигенной аранжировки, виртуозно положенные на язык сумрачного городского фэнтези. Подобным красивым росчерком пера в прозе виртуозно отписался в 90х прежнего века Стивен Кинг со своей «Бессонницей». И здесь всё дело в том: красивые сюрры и мощные метафоры можно ведь сделать и обыграть под известным лейблом «no drugs». Истовым талантам, в любом жанре самовыражения, для этого вполне будет достаточно привычного антуража, который можно подать так вкусно и так классно, что это врежется в сердце и в память если не навсегда, то надолго.

Дав волю сакральным символам древних легенд, Кинчев здесь в не меньшей степени язычник с тонким ностальжи привкусом своей распахнутой и немного цыганской души. Его «Кибитка», с великолепной скрипкой, которая тонко и пронзительно щиплет за все самые интимные струны души, очень красива и по-своему авантюрна. И такие вещи можно смело причислить к классике отменной и добротно сделанной поэзии:

Согретый пожаром, морозами вскормлен,

Раскованный ветром, решёткой крещён,

Рождённый в дороге чтит табора корни

И помнит пустыни, умытый дождём...

Красиво, цепко, немного задумчиво и с непременным долгим послевкусием от серьёзной глубины текста и музыки.

Нежный и одновременно глубоко интимный «Театр» с неизменно артистичным фронтменом «Алисы» сделан так необычно трогательно и вкрадчиво... Это иммерсив его души — и не меньше. И подобным атмосферным ностальжи он балует, пожалуй, только в «Джазе» 1996 года. Бесконечно красивый «Лунный вальс», который таковым является и в контексте оригинального названия, и по глубине изумительно красивой интроспекции под занавес глубоких откровений Кинчева, — это изюминка творчества «Алисы».

Его «Плач», раскатистый, больной и под завязку наполненный самым горьким фолком его расхристанной души — это скорее всего (особенно когда слушаешь этот альбом в переиздании фирмы «Extraphone» второго варианта 1997 года с бонус-треком «Ямщика» Владимира Высоцкого) плач по трагически ушедшим Чумычкину, Башлачёву и всем тем, кого Кинчев «любил и ждал, и чьи голоса до сих пор поют для него в маленьком забытом всеми театре». И вход в него помнят немногие. А знают они его по какой-то удивительно тонкой душевной наводке.

Классный тяжеловес в «Смутных днях» Кинчева и Романова (соло-гитара), здесь имею ввиду дальнейшую концертную деятельность «Алисы» — это на самом деле хардовый посыл любому времени с их неизменной риторикой «С кем ты?!..» Красивая ёмкая метафора всё той же лунной воде из одноимённого трека альбома и родной земле:

... Каждый из нас верен земле,

В каждом живёт звезда, чтобы вспыхнуть в свой час.

Небо горит, мы танцуем в огне,

Остановите нас...

Чистота посыла и цельность альбома удалась этому рокеру на все +100. Кинчев со всеми музыкантами оттянулись в этом альбоме в полный рост, очень красиво пройдя по срезам всех ключевым тем, которые будут актуальны для слушателя по своей глубине и долгому послевкусию всегда.

Изумительно красиво написанный «Пасынок звёзд», положенный на сюрры самых плотных и красивых метафор — это красивое альтер эго Кинчева. И среди прочего моё личное, скромное, искреннее и очень глубокое отношение ко всему его творчеству:

....По ночам бредить луной да перечить сну,

На заре выплеснуть боль алым облакам,

По земле песней лететь от окна к окну,

И упасть

чёрной звездой

к твоим ногам..

PS Великолепный студийник, — крепко сбитый образчик добротной «Алисы». Яркой, талантливой, узнаваемой и по-прежнему очень-очень любимой.

Кинчев в своём творчестве, хотел он этого или нет, периодически занимается инверсией определённых образов и метафор. То есть можно сказать и уже в определённой мере подытожить: вся его языческая символика из раннего творчества весьма виртуозно «подровняла» себя и в тех альбомах, где он якобы стал православным. Слово «якобы» ставлю здесь не в качестве иронии... Просто для таких, как Кинчев вера и религия — это совсем не одно и то же. Все слоганы на этих дисках оправданы именно его душой. И православие в его случае — это не дань моде и не новая фишка мышления. Это та особая ниточка Неба, за которую он однажды ухватился и вынырнул из той мутной трясины, в которой многие захлебнулись. И его «дорога Домой» не могла быть короче...

После отвязного концертника «Шабаш» у «Алисы», на моё личное восприятие, не будет больше Цельных альбомов. Но зато именно атмосферность синглов станет другой.

Алисовская поздняя «Душа» цепляет самые чуткие струны искушённого слушателя. «Крещение» по энергетике пульсирует болью и исцелением. «Половодье» так виртуозно закручено на вечные истины экзистенции, — ведь так писать мало кто умеет. Но это всё будет позже. Много позже...

Что касается его великолепной и культовой «Ко мне!»

Здесь у меня просто посыпались все знакомые буквы с клавиатуры... И я не знаю, что сказать, честное слово... Кроме того, что я влюбилась в «Алису» когда-то давным-давно именно после этого сингла. До сих пор, как не странно, помню эти первые впечатления: как оборвалась что-то внутри и как что-то гулкое и больное ударило под самые рёбра на тех словах где он на плотной модуляции своей луженой глотки закричал: «Ко мне!» Это какой-то запредел именно неповторимой Кинчевской бешеной энергетики и оригинальной подачи, — нервной, брутальной, психоделичной и одновременно очень мягкой и артистичной. Я узнаЮ его голос из тысячи, даже когда в сети просто треками навскидку ловлю новинки. И хотя много лет прошло со времён «оригинального и старенького» Кинчева, всё равно по-прежнему с приятной болью врезается его гранжевое:

Иди ко мне, если случится ночь, мы не станем пить чай.

Иди ко мне, я объясню тебе смысл слова «прощай».

Иди ко мне, если выпадет снег, ты ляжешь чуть раньше меня.

Иди ко мне, слышишь? Это говорю тебе я.

Ко мне!

Иди ко мне, когда бессмысленно петь и тревожно ждать.

Иди ко мне, я подниму тебя вверх, я умею летать.

Иди ко мне, если механика лет распалась на бесцветные дни.

Иди ко мне, я открываю счёт: раз, два, три.

Ко мне!

Иди ко мне, это новолуние мстит тем, кто успел.

Иди ко мне, я до сих пор удивляюсь себе, как я посмел.

Иди ко мне, лес продолжает жить, лес чувствует движение весны.

Иди ко мне, я слышу голос, я знаю, это зовёшь меня ты.

Как это красиво, хлёстко, просто и гениально именно в своей простоте. И как это честно! Да именно честно, — сколько бы матерного лексикона и брутальных повадок не давал от себя этот рокер, истово «разукрашенный» под Игги Поп*а... Он ведь всегда был именно самим собой. А значит некуда возвращаться и не от чего уходить. И история «Алисы», вне всяких канонов летописи лет, развивается по какому-то непривычно гибкому серпантину. Это история из новых текстов и из всё тех же привычных смыслов, образов и метафор.

Когда-то известный журналист Нина Барановская писала в своём интервью (воспоминаниях):

Однажды на маленьком квартирнике Кинчев сильно психанул, хлопнул дверью и ушёл сидеть на ступеньки лестничной клетки. Я подошла к нему и вкрадчиво сказала: Костя, вставай. Ты простудишь лёгкие на этих холодных ступенях. На что он очень устало и печально ответил: У меня нет лёгких. Зато одно большое сердце...

PS Я его обожаю! За это одно большое сердце! За весь его такой сложный и витиеватый жизненный путь. И за то что «Алиса» — это по-прежнему такая тусовка, за которую не стыдно. Спасибо! Значит всё было не зря!

Красной жар-птицею,

салютуя маузером лающим

Время жгло страницы,

едва касаясь их пером пылающим.

Но годы вывернут карманы —

дни, как семечки,

валятся вкривь да врозь.

А над городом — туман.

Худое времечко

с корочкой запеклось...

Саша Башлачёв, — сложно быть официозным и разворачивать его полное «паспортное» имя, когда он так рано ушёл из этой жизни, — в моём понятии талант безусловный. Такие тексты могут писать далеко не все рокеры... Да что там говорить, — далеко не у каждого признанного поэта есть такие сложные метафорические «транскрипты», которые не просто классно сделаны, — они от самой души и от самой разорванной её «аорты». С одной стороны, «Время колокольчиков» — это безусловная его авторская визитная карточка. А с другой, — столько реально классных вещей осталось незаслуженно неизвестными. Вероятно, ещё и потому, что собственная раскрутка его всегда мало интересовала.

Мне сложно говорить о нём как о поэте именно потому, что с «бумаги» читаю его редко. То есть как «выглядит» текст без модуляции его нервного голоса сказать сложно, — когда его больше слушаешь, чем читаешь.

А вот в качестве барда, — коим он и был по факту своей нехитрой «адаптации» в муз-кругах могу сказать вот что. Непонятно, как он делает это «под три нехитрых аккорда», но когда его слушаешь, — эта музыка его личных и туго спрессованных импульсов пробивает слушателя навылет и режет до самой «тонкой кости».

...Чёрными датами а ну, еще плесни на крышу раскалённую!

Ох лили ушатами

ржавую, кровавую, солёную.

Годы весело гремят пустыми фляжками,

выворачивают кисет.

Сырые дни дымят короткими затяжками

в самокрутках газет...

«Ржавая вода» — одна из самых сильных его вещей. И да, безусловно, она 100% настроенческая. И дело здесь ни в какой-то заумной лингвистике... На первый взгляд блатняк — блатняком...

Дело в другом. Он здесь хлёсткий, честный, душевный и очень взрослый. Складывается особое впечатление, когда вдумываешься в его текст, что этот «мальчик» жил на свете как минимум сто лет. И всё видел, и всё знает. Правда не на всё у него есть ответы. Зато какие красивые и глубокие троеточия он оставляет в каждом своём абзаце.

***

Скромный, цельный, одарённый. Возможно, чтобы оставить такой светлый след, — нужно уметь вовремя уйти... Понятие «вовремя» у него было до того чётко простроено именно внутри, что попытка самоубийства была озвучена и хладнокровно объяснена его близким не единожды. Он знал, что есть фатальные вещи. Он знал про себя так много... Возможно это мужество неотвратимого конца, который сложно отыграть у судьбы... Возможно, это самоуверенное мальчишество, которое может позволить себе самый крутой из вариантов... А может быть это боль его истерзанной души, которая в 28 лет уже была возрастом и тяжестью 80летнего старика...

***

Никто никогда не ставит такие вещи адекватным примером. И я не стану. Скажу здесь только одно. Такие одарённые люди рождаются наверное раз в сто лет. Такие глубокие и хлёсткие тексты оставляют калёный след в сердце и в душе.

Это классика! Классика на века, — хотел Башлачёв того или нет... Но его помнят и любят до сих пор. И порой в тёмных подмосковных подворотнях сегодняшняя смазливая «малышня», — вызывая ироничную улыбку и теплоту в сердце у случайного прохожего, — под эти самые «три нехитрых аккорда» по-прежнему орёт невлад и невпопад, барабаня пальцами по гитаре:

Но этот город с кровоточащими жабрами

надо бы переплыть.

А время ловит нас в воде губами жадными.

Время нас учит пить...

Это именно тот показательный случай, когда моя оценка авторской рецензии формировалась по такому алгоритму: Сначала читала статью / потом книгу непоср-но / потом вновь внимательно и вдумчиво с сильным послевкусием от Стругацких перечитывала статью на «Стажёров». И, соб-но, моя личная оценка прочитанному материалу осталась при этом предельно Высокой.

Автору удалось виртуозно передать светлое и трогательное обаяние авторского оригинального текста «Стажёров». При этом уместно вплетены нужные акценты в контексте именно идеологии (поступков) героев, — вне вскрытия спойлеров повести.

И вдвойне влюбил в себя яркий, — сделанный под три красивых заключительных аккорда финал рецензии, — о том что все мы в конце-концов Стажёры на право быть человеком (чем бы каждый из нас не занимался, честное слово). Вот этот финал потряс до глубины души, — чисто, звонко, хладнокровно и с неизменным обаянием к «лексике» Стругацких непосредственно.

PS А тот подробный и доброжелательный дискурс, который развернулся в коментах к статье, — безусловно заслуживает внимания и уважения с точки зрения значимости и глубины всей статьи в целом.

PPS Спасибо автору за труд и чувство меры в изложении материала! В определенном смысле «болею» за две его очень достойных работы: «Стажёры» от АБС и «Леопарда с вершины Килиманджаро» от Ларионовой. Обе статьи очень зацепили до того сильно... Пришлось встроить и в без того плотные параллели чтения предложенные рекомендации именно с конкурса. Это ли в том числе не номинал для высокой оценки?.. Риторический вопрос, на который каждый ответит на свой лад и вкус))

Возможно, буду необъективной. Возможно автор статьи умышленно «спекулирует» любимым титулом любимого издания, — великолепная и умно обыгранная фишка современного маркетинга и талантливого мерчендайзера)))

По отзыву чёткая «Десятка!» — Так просто, так чисто и на таких вкусных инфантильных метафорах суметь разложить очень взрослые вещи «Благих знамений».

Да, безусловно роман очень британский и в большей степени это детище Пратчетта. Хотя Гейман и показал себя как великолепный сценарист в экранизации 6-серийного сериала. Кстати именно этих отсылок на экранизацию (учитывая яркий титул книги) мне как придирчивому читателю и не хватило...

PS Но всё равно очень чёткая Десятка. Ведь отзыв книжный, — а содержание / выводы / аллюзии раскрыты великолепно / с чёткой осмысленной структурой.

PPS И да, — учитывая авторское наполнение конкурса, — я не знаю за кого я «болею»... Очень сильные талантливые ребята — спасибо вам за то что вы есть, — всегда есть что почитать / над чем подумать.