Этой книгой, — яркой такой разрисованной на блестящем глянце обложкой, — меня по какой-то странной и стихийной закономерности безустально дразнили всю зиму практически на всех ветках метро... Совсем юные девчонки, — что б они там понимали в этой бесконечной веренице догматизма, феодолизма,  антропоцентризма и прочих авторских «...измов», честное слово!?. То там то сям попадаясь с этой повестью, — они своей перманентной увлечённостью доводили, признаться, до самой острой формы любопытства (разумеется, я в курсе её идейного наполнения): что там в книге может быть понятно и полезно столь юному поколению?.. -Особенно если отбросить красивую сказочную обложку и волшебный флёр её составляющей.

И, да, здесь отдельным ярким акцентом: это как раз те авторы, которые не выходят из перечитки практически в любом возрасте.

И, соб-но, можно сколь угодно долго пытаться искусственно и условно определить «Трудно быть Богом» в легковесное фэнтези, с лейблами «Дамское бульварное чтиво», «Дёшевое развекалово», «Мушкетёрство» и тд и тп, — принудительно «заперев» всё написанное авторами в ячейке «Лубочная Сказка»... Пробежалась глазами по диагонали некоторых отзывов ФЛ. И, признаться, трудно найти большего Противоречия именно в ощущениях читателей от этой повести. Разумеется, начинка Стругацких от этой критики доброжелателей не тускнеет и не обесценивается. И здесь всё с точностью до наоборот. На мой взгляд и личный читательский вкус, вышло «Дёшево», но Оооочень сердито!»

... Забытое Шоссе. По нему не ездят. И на карте его нет. И куда оно идёт неизвестно. Дорога из ниоткуда в никуда. Ей все начинается и заканчивается, виртуозно округляя весь текст в красивое рондо, — с той лишь только разницей: если вначале это выглядит как фантом; в конце — это скорее метафора и фразеологизм развёрнутого кровавого безысходного пути.

Благородный Румата Эсторский — эрудит, историк, разведчик-имперсонатор в одном обличье. Об истинной сути этого персонажа, — и о его благородстве в том числе, — каждому читателю придётся задуматься самостоятельно. А так ли всё гладко и сладко в его отважном спасательстве и бесконечной жертвенной любви?.. С его красивой мальчишеской идеей постоянно отвоёвывать лучших из лучших у серости и посредственности...

Дон Рэба — сын своего века. Интриган с дешёвым форсом и лоском. Подлец, хам и предатель — с одной стороны. Мелкий винт, который вращает собой огромный механизм «мельничного жёрнова» — с другой. И все его мелкие и крупные пакости виртуозно встраиваются в декорации средневековой тупости и праздности.

Постоянно жующая и перманентно развлекающаяся безликая масса из дворян и феодалов. В том числе гнусная подложка высокоучёной своры Святого Ордена (и отчасти проекция современного социума): изощрённое враньё, придворное лизоблюдство, искусные манипуляции сознанием (вернее частичным отсутствием оного) стадного большинства. -Даёшь культуру в массы, — режь, полосуй и бей вдребезги!..

Смутные времена гениев посредственности. Их нелепый звёздный час и бенефис где-то на периферии адекватного роста и развития человечества.

Всё это можно подвести и подчеркнуть оригинальным авторским маркером, с нажимом на горький и безрадостный финал: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные». -Причём последняя теза по объективным причинам особенно актуальна и в наши дни.

Авторы пишут крупными размашистыми штрихами, — виртуозно вплетая в свой текст элементы оригинального самобытного фирменного юмора. Не забывая при этом тонко подавать свою философию и глубокие рассуждения / авторские отступления. И местами философия АБС очень похожа на развёрнутое эссе (монографию) Э. Фромма «Бегство от Свободы». С той лишь значимой оговоркой: там где Фромм скучноват и суховат в своей профессиональной аналитике, — Стругацкие уместно по всей повести рассредоточили свои тезы в контексте очень яркого антуража ТББ.

... Неусыпное наблюдение каждого за всеми. Каждодневные доносы в перемешку с сомнительного рода трактатами, которые безустально строчат вымазанными в крови руками... Всё это тошно, безнадёжно и беспросветно горько, — неизбежный конец и предчувствие хаоса...

И здесь стОит особо отметить: авторы строят свой идейный каркас на более тонких вещах, чем банальное навязчивое моралите.

...Всё видеть и всё понимать, — но неспособность повлиять на сложившийся уклад; предпринять иную возможность развития событий; предложить от себя хоть какую-то «сносную» альтернативу стремительно разворачивающейся резни. -Вероятно, подобное вынужденное бездействие и постоянное не вмешательство в хамство и скотство может довести до сумасшествия и срыва кого угодно. Но хуже и горше всего другое... Самое страшное и гнусное, сродни прилипчивой клейкой отвратительной массе, это войти в эту роль. Роль Освободителя и прогрессора; роль Сверхчеловека со сверхвозможностями.

Бессильная злоба... Бесполезные жертвы...

Ледяной холод и ощущение собственной подлости. Острое желание отвернуться от всего; просто отмахнуться от всей этой ереси — всё бросить и уйти...

«Трудно быть богом» — это не красочный экшн или замысловатые приключения попаданцев. Это Эксперимент над теми, кто сам его придумал. Капкан и ловушка искусно захлопнулись: базисная теория феодализма, разработанная в тиши кабинетов и лабораторий, утверждённая в солидных дискуссиях и модных диспутах, дала серьёзный сбой.

Нужно отдельно отметить, что гений Стругацких состоит ещё и в том, — они способны свести в одной темпоральной точке все до единого направления. И, безусловно, в их самых лучших вещах нет никаких «приключений тела».

Это всё мы, — мы вчерашние; мы завтрашние; мы нынешние...

PS «Умный человек знает пределы своих способностей. Смелый всегда использует предоставленные возможности».

PPS Нереально сложно писать отзыв на эту повесть ещё и по той причине: «Трудно быть Богом» написана так талантливо, так виртуозно и на таком тонком нерве... Очень сложно неопытным взглядом определить: где проходит этот самый условный «водораздел» ума, смелости и... искусно замаскированной наивной глупости главного героя Руматы-Освободителя. И как всегда у таких авторов открытый финал остаётся на откуп и переосмысление каждому читателю персонально.

... В тугих проводах, как будто в огне,

И ты отойди, и ты подожди, и ты не мешай мне...

... Пить электричество, — с такой феерией первобытного наслаждения, с плавным скольжением в дискретных цепях магистральных маршрутизаторов, искусно распределяя свое сознание между модемными передачами, — научил Роджера Желязны в контексте их совместных «Витков» вероятнее всего именно Фред Саберхаген (отчетливо слышна из цикла «Берсеркер» первородная идея этого великолепного технаря). И да, обыкновенную историю похищения любимой девушки коварными злодеями, которые по совместительству твои вчерашние друзья, — можно вероятно представить на суд искушенного читателя по-разному. Вдвойне приятно, когда в жанре киберпанка, отлично стилизованного под индивидуальное творческое «я», таким самобытным рассказчиком выступает именно Желязны. И, соб-но, отчасти слышны «Истинные Имена» Вернора Винджа, словно написанные в большую притирку с «Витками» Желязны. И это, разумеется, ни в коем случае не плагиат, — а скорее некий макет, лекало и что ли джаз шаблон: великолепная платформа для создания потенциального шедевра.

Желязны в «Витках» выточил свой текст с таким завидным виртуозным умением, так мастерски загладил/закруглил блоки, яркими разномастными пластами представляющие собой определенный стилистический калейдоскоп, — по моим личным ощущениям, тот же великолепный Ф.Дик с «Убиком» периодически проступает блочной мозаикой лоскутного пэчворка на стыках своего основного текста. К тому же Желязны весьма грамотно, самобытно и ярко раскрыл основной посыл романа, — «эффект витков», — по всем его пластам. Основная тема «Витков», так или иначе, изначально закольцована автором лабиринтами памяти главного героя: вернее, непоср-но ее утерей. Здесь и тема имплантации, насильственно вживленной памяти; и белый семантический шум беглых воспоминаний. И метания между двумя пространствами бесплотной потерянной души. И эманация разума главных персонажей в ключе их врожденных уникальных талантов. Желязны защищает концы, передергивает провода; искусно тасует образы и понятия. Автор то искрит коротким замыканием и бросает эти разноцветные спирали на исследовательский отдел мировой корпорации «Ангро энерджи». То плетет на подсознании главного героя фантасмагорические кружева «вампиров-узурпаторов» в завязке своего увлекательного приключения. Все это сделано с любовью к читателю в мягких переходах между причудливым нагромождением тем и образов. Сомнамбулический танец демонов и фурий (на подсознании главного героя) в фэнтезийном представлении Желязны пластично увязывается с лукавыми играми технократов; — и далее искусно транспонируется в захватывающее приключение с элементами отличного, грамотно закрученного детектива. При всем при этом тема технократии мягко, но настойчиво перетекает в концепт луддизма, — на смену которого неизменно приходит слияние/обмен сознания с искусственным (иным) разумом. А последний с мягким свечением, мерцанием и ломким металлическим шелестом растекается по всей мировой сети отправителей/получателей. И замыкает Желязны этот «эффект витков» в лучших традициях своего фэнтезийного твор-ва аллюзиями на античное, неизведанное и давно ушедшее, — но неизменно существующее где-то в глубинах нашей генетической памяти и подсознания. Чудесным мягким психоделиком и «зашитыми» закодированными ощущениями Желязны расчерчивает свои разноцветные спирали/винтовые лестницы подобными великолепными авторскими кликами

Параллельно четким пунктирным акцентом проходит линия Малыша Уилли Мэтьюса (прежнего коллеги «по цеху» главного персонажа Дона) – искусного телепата с большим стажем лубочного проповедника на ТВ. -С едкой плотоядной улыбкой и особым даром намагничивания предстанет этот чудесный талант, — в подобном амплуа долгожданных, скорых на руку чудес и завлекательных предложений на перспективу выступает в мировой лит-ре мистер Гонт из «Нужных вещей» Стивена Кинга. Желязны искусно увяжет иррациональное и логичное; иллюзорность и мир электричества; свет и тьму. Психология, телекинез, философия… -И даже двери в…ноэтику (темой зарождения и обмена иного Сознания) искусно приоткроет этот талантливый автор. Такой текст, на мой взгляд, не может морально устареть в силу только лишь технологических анахронизмов. И до крайности нелепы даже потенциальные сравнения с «Нейромантом» У.Гибсона со всей его экзотической мишурой, брутальным драйвом и навороченным девайсом.

Желязны дает от себя столько закольцованных размышлений о жизни нашей бесплотной души; его электрические импульсы столь поэтичны; его море тьмы и света так виртуозно перемежается с вечными темами… Чего стОит только подробный экшн с промежуточной остановкой товарного поезда, которую Дон сделал просчитано и умышленно, виртуозно зачищая все «концы», следствия и причины. – Это ведь, по сути, метафоричная философия жизни и судьбы; — вернее умелого и своевременного использования всех ее скрытых ресурсов.

PS Проза Р.Желязны уже давно стала образчиком хорошего вкуса. В «Витках» он среди прочего элегантный, стильный, эклектичный. И если более позднее соавторство Желязны не дает четких представлений об истинном глубоком потенциале этого автора… -«Господь Гнева», дописанный за Ф.Диком в 1975 году, по моим субъективным ощущениям предательски рассыпается нарочитой сказочностью; а «Взрыв» в тандеме с Т.Томасом, тщательно смоделированный в 1991 году под «твердую» НФ на мой личный вкус оказался статичным и сухим… То очень пластичный, изящный и плотный текст «Витков» по своему стилю и наполнению заслуживает самых высоких оценок и восхищенных искренних аплодисментов.

«Это было более реально, чем сама реальность»

Если кратко об этом авторе: Желязны пишет как бог. И я по уши влюблённый в него читатель. Если попытаться более структурно и детально: есть такие авторы, которых всегда читаешь на безусловной квоте доверия. То есть открывая его любую авторскую вещь, подсознательно ждёшь от него как минимум погружения в его личную, продуманную до мелочей и отшлифованную до самого миниатюрного камушка, многогранную вселенную. И здесь для меня не важен фактор переводчика в качестве обязательного посредника. Со временем читательская притирка к любимому автору становится такова, что текст начинаешь сканировать как бы между строк, доставляя постоянные авторские троеточия (его глубокую недосказанность) личным фэнтезийным орнаментом воображения.

В «Творце снов» Желязны пишет не на эзотерике, не на каббале, не на классическом психоанализе. Его замысловатые рассуждения о скандхах — определённой структуре и совокупности пяти граней личности в контексте буддизма — опутывают причудливой сетью весь роман. И точно так же как путается в ней периодически главный герой, выдавая желаемое за действительное. То же самое потенциально ждёт и читателя, который беря в руки эту книгу будет искать стройный линейный сюжет и внятную логику повествования. К Желязны в этом смысле нужна позитивная привычка и притирка.

Как всегда элегантный и в меру задумчивый, с яркими и сочными метафорами — в этом романе Желязны ещё творец и мастер, причём не только своего текста. «Повелитель сновидений» это не только броское название его книги. А в ином переводе «Творец снов» это не только одиозный титул главного героя Рэндера — нейроморфолога и конструктора чужих страхов, болей и претензионных фантазий.

Это ещё прекрасно стилизованная вещь, местами написанная на обрывках галлюцинации и бреда угасающего разума. По великолепно стилизованному тексту явственно слышны среди прочего вкрапления одиночества и поиски себя. Когда хочется просто идти куда-то, не разбирая дороги, и не думать ни о чём, — на ходу выхватывая случайные картины городского фэнтези и не обращая особого внимания на то, как кусает обледенелый холод за лицо. Идти, не думая ни о чём, кроме факта самой прогулки. Этим глубоким настроением, с густым замесом классического психодела и артистической мечтательности сквозит весь текст по задумке автора. Визионерство Желязны по моим индивидуальным ощущениям достигло в этом романе своего авторского апогея.

Его «Слепая спираль» — это не только маршрут и направление передвижения каров в замысловатых сюррах романа. Это ещё (по моим личным ощущениям) метафора движения через абстракцию тьмы: красивое, мягкое и пластичное погружение в том числе в глубины нейроморфологии. Это нервные импульсы самого автора, ощупывающие текст и пространство в нём, — сначала робко и наугад; а потом всё плотнее и смелее смыкая круг реальности и вымысла.

Талантливый резидент психиатрии Элина Шэлотт, от рождения лишённая возможности видеть, однажды обращается к своему коллеге Чарльзу Рэндеру со смелой просьбой не только научиться различать цвета и привычные сенсоры, но и работать в том ключе, в котором он сам уже достиг определённых вершин.

Рэндер — конструктор и контролёр, создающий в чужих видениях утраченную и утончённую красоту образов и событий. Этимология многих из них весьма вычурна и замысловата: например, такие как падение Атлантиды и римский форум уходят корнями в глубокую «ветошь» истории. Однако, как бы не были сильны знания и амбиции мастера, опасности утратить контроль над сном, в формировании и сюжетной канве которого участвуют сразу две нервные системы, разделяя один импульс и одну фантазию на двоих, очень велики. Вне всякого сомнения в активной фазе с пациентом это должны быть Контролируемые фантазии. И никак иначе.

Искренне считая себя здравомыслящим Мастером, Рэндер умеет вносить в любое сновидение эстетическое удовлетворение при помощи имитации своего воображения. И это ли не прекраснейшая вещь в мире?..

И коль скоро придёт главное разочарование в сердце конструктора, — именно в тот момент сам текст словно станет тяжёлым и скомканным. И сам читатель, сильно путаясь в сюжетной канве, полетит за главным персонажем в бездны подсознания на грани сна, реальности и вымысла.

Безусловно, в «Творце снов» нет линейного сюжета, классической кульминации и чёткой структуры повествования. «Мастер сновидений» (в каком переводе ни возьми: всё равно звучит бесподобно красиво) это высокий полёт стильного художественного мастерства и вымысла. Это красивейшие трансы и глубокое, но предельно мягкое и безопасное погружение в бездны авторского подсознания. Благо, Желязны в этом мастер не только в плане своей литературной карьеры. Здесь очень сильно слышен его трамплин в психологию и отличная база аналитика, заложенная перед тем, как он перевёлся на отделение английской словесности, впоследствии сменив специальность.

И чтобы понять авторский посыл Желязны, нужно суметь просто раствориться и слиться с его образами, — слиться по-детски и доверчиво. Этот текст «требует» полного погружения и соответствующего настроения. Точно так же как беззаветно доверился Рэндеру ключевой персонаж Элины, вложившая свою боль и мечту в руки другого человека.

Можно кинуть щедрой и умной рукой на небо пять лун, расцветить его замысловатым свечением полыхающих восходов и закатов, заставить всё вокруг петь, плескаться, цвести и шелестеть осенней листвой... Но нельзя просто так на перестройке нейронных связей и сенсорах ощущений заставить другого отказаться от потребности видеть мир в полнокровном цвете и множестве оттенков (чувственных полутонов). Отобрать мечту и любовь — а в данном случае и к конструктору в том числе — невозможно. Это знал наверняка Желязны, в качестве мега талантливого автора щедро раскидав по тексту жемчужной россыпью множественные аллюзии и намёки захлёстывающего интимного чувства. И с этой неразрешимой задачей столкнулся Рэндера — якобы холодный амбициозный аналитик — взволновать которого, увы, не составило особого труда. Даже ещё прежде чем он ошибся в своих расчётах и стройном алгоритме, он понял что ввязался в удивительную авантюру, в которой не будет ни выигравших, ни проигравших...

PS Никого не жаль в этом размашисто красивом космоделике, — той жалостью которой обычно, невнятно пожимая плечами, вздыхают невпопад. Всё имеет свою цену.

Вселенная всегда делает свои ставки и берёт реванш за слишком большую самонадеянность и пристрастие. Пристрастие чувствовать чужую радость и чужую боль. За красоту надо платить, — платить за живость чужих сновидений и собственных оригинальных замысловатых фэнтензийных виражей и вывертов. Вторжение в тайные лазейки познавательного опыта порой принимает гротесковую форму полного фиаско. Во всём нужна мера и понимание причин своих действий. Во всём, — но только не в случае с художественным замыслом и цельностью этого романа. Желязны здесь как автор и стилист безупречен; как рассказчик и фантаст замысловат; как носитель трансцендентного и запредельного наркотически притягателен. Безукоризненно стилизованная вещь, — чистая, звонкая, оригинальная, — написанная на грани абсурда и патетики.

PPS Мы не знаем, кем являемся, до тех пор, пока не услышим себя самих, рассказывающих историю своей жизни тому, кому доверяем.

Ничего особенного в этом рассказе нет, — кроме великолепно выточенного стиля, отлично узнаваемого юмора и неизменно светлого авторского обаяния. А так — ничего особенного... И уж тем более, — сразу после перечитки ТББ, — очень сложно абстрагироваться и понять: представляет ли собой  «Дорожный знак» самостоятельную ценность или всё же является по умолчанию красивой прелюдией (прологом), написанной годом раньше к основной повести «Трудно Быть Богом».

Нет смысла сравнивать два этих текстовых фрагмента «побуквенно», — но, я отчасти поняла, зачем Стругацкие немного почистили аккуратной редактурой этот рассказ (свой изначальный замысел) и как бы после опубликования повести про него «забыли». Найти «Дорожный знак» можно лишь в поздних изданиях, — в том числе в сборнике «К вопросу о циклотации» / АСТ, 2018г.

В «Дорожном знаке» есть один весомый спойлер, который сразу вскрывает «вены» всей повести. В задиристой подростковой игре, когда авторы сразу бросили от Антона вот это:

Да ещё в финале рассказа с ироничной злостью от себя поднажали вот здесь:

Ну, соб-но, здесь, — именно в этой условной метафоре «непорядочности», — раскрываются, на мой взгляд, многие тонкие места основного замысла повести. Её глубокой философской начинки / двусмысленной притчи.

А что касается самостоятельной ценности рассказа, — имеет ли он какой-либо идейный вес в контексте авторского замысла вне основной повести?.. -Вероятно имеет, — пожалуй, даже отчасти и на сегодняшний день всё по-прежнему актуально. Не особо верю, что всё кардинально поменялось в этих вопросах / основных вехах адекватного взросления и личного роста, — иначе наша жизнь стала бы очень убогой, скучной и постылой.

PS Крепко сбитая и очень глубокая человеческая дружба, — которую берут «на абордаж» первые влюблённости; постоянное подростковое желание, — настоянное на жгучей зависти и ревности, — прыгнуть выше, свистнуть круче, блеснуть ярче...

PPS Такой себе очень симпатичный, набросанный на скорую руку широкими штрихами, чёрно-белый скетч, — на мой взгляд, весьма самодостаточный, цельный и очень красивый.

Чудесный и красивый сказ на твёрдую «десяточку». Бажов — один из самых любимых авторов. Тёплый, мягкий, мудрый, рассудительный, — он пишет на грани сказки и яви, не забывая где-то на подстрочнике ёмких и цельных рассказов искусно плести кружева своей незамысловатой морали и философии.

История про девчонку-сироту Дарёнку и её любимую кошку Мурёнку, которых взял на попечение ироничный и видавший виды охотник, овеяна какой-то сакральной магией, теплом и зыбкой мистикой без пяти минут случившейся рождественской сказки. И точно так же, как плетёт морозные кружева стужы и холода метель на окне той маленькой избушки в лесу, в которой остался один-одинёшенек беспризорный ребёнок в ожидании волшебного козлёнка. Точно так же замирает в нетерпении юный читатель, слушая эту короткую умную историю. И точно так же взрослому становится явственно понятно: волшебство и магия открываются совсем не каждому; «волшебных камушков» никогда много не бывает; ни за что на свете нельзя вымогать того, что даётся даром.

PS Великолепная и чарующая огранка текста, — простого, глубокого, просторного и замысловатого одновременно. Седая классика, созданная мастером умного ироничного слога, щедро пересыпанного богатством территориального диалекта.

PPS Особенная радость, что прикасаешься к такому тексту без переводчика, — предложения дышат и струятся; отливают и отсвечивают цельными росчерками присказок и красивых чарующих ёмких оборотов. Словно те драгоценные камушки, что высекал изящный лесной зверь своим правым копытцем, серебряным и волшебным. На грани были, вымысла и чарующего волшебства.

В раннем твор-ве по моим субъективным ощущениям Кинг великолепен: он не спекулирует, на мой взгляд, бессмысленными подробностями, — нелепая попытка развернуть сагу с продолжением из вполне самодостаточного «Сияния» длинною в «Доктор Сон»; не пытается повторить идею великолепного «Противостояния» в более чем скромном концепте «Мобильника»; не эпатирует, завёрнутым в увлекательную обёртку мифологического сканворда, весьма сомнительным по части своей достоверности эпиком о «Розе Марене».

И да, Кинг — это тот автор, который способен сделать шедевр из обычного (на первый взгляд) атмосферного явления. Соб-но, из всех возможных альтернатив перевода этой повести (The Mist) — ввиду того, что концепт повести многослоен и метафоричен, можно попытаться приложить под трафарет авторского текста каждый из трёх, — Туман, Мгла, Твари, — и все они в определённой мере отразят суть данного произведения.

«Туман» (моя личная ассоциация прочитанного) — как уместное предположение, что все большие катастрофы берут свои истоки с незначительных событий (явлений). И постоянно нагнетающий авторский нажим: «там в тумане что-то есть» ведь отчасти можно трактовать глубже: это «что-то» ежедневно и ежесекундно генерируем и транслируем мы сами. Туман как нечто оживленное и гнетущее, — продвигающееся с плавной гипнотизирующей и завораживающей быстротой, — наделённое разумом, в котором через призму смятения проступает истинная суть вещей. И неуютным шершавым холодком по коже, с мягким скользящим шорохом, леденит читателя тревожное ожидание чего-то неотвратимого...

...Жители маленького городка, по объективным обстоятельствам оказавшиеся запертыми в супермаркете, отчаянно сражающиеся за свое выживание и ещё не знающие, что по ту сторону витрины стекла их магазина человеческая жизнь остановилась...

«Мгла» — как возможный вариант трактовки происходящего, — это вероятно, изначально нагнетаемый, некий раздор в межличностных отношениях (вечная «книга» Кинга тяжб и препирательств с соседями в маленьких провинциальных городках). Как плотно накачанная и густо спрессованная в тугую спираль на уровне молекул энергия негативных мыслей. -Зло, туго закрученное в тысячи спиралей, — ожившее, осязаемое, вязкое, безобразное, неотвратимое, — с одной стороны. -Безразличное и безрассудное в своей гротесковой лавкрафтовской образности, — с другой. Всё это похоже на галюцегенный сюрр на грани сна и яви.

По атмосферности эта повесть (то, как я это уловила) это не жесткий хоррор, а скорее наркотический психоделик с ощутимым, отчётливо проступающим ч/з призму кошмара, медитативом происходящего, — Кинг не стал пережимать здесь тему философского подтекста (осмысления происходящего). И соб-но, Фрэнк Дарабонт в экранизации «Мглы» бесконечно талантливо и нордически жёстко докрутил «гайки» неопределённого финала повести. И там, где Кинг, явно колеблется и ставит своей авторской рукой вместе с троеточиями слово «Надежда».... Дарабонт словно отбивает финальной барабанной дробью вот этот знаменитый афоризм Кинга: «Чудовища и призраки существуют на самом деле. Они живут внутри нас. И иногда они побеждают.»

И касательно третьей версии перевода «Твари». Массовый (в том числе сектанский) плохо управляемый психоз; небывалый успех проповедника, вводящего в транс свою обезумевшую и постепенно отупевшую паству; нарочитый нажим на искупительную жертву, — в глазах миссис Кармонди (ещё одного активного посетителя этого магазина) этой жертвой видится и малый ребенок. -Это тот же «приказ» убивать, калечить и выворачивать внутренности, чем заняты доисторические монстры за окном. И ещё один вариант перевода «Твари» по моим личным ощущениям как нельзя лучше отражает суть происходящего по обе! стороны треснувшего стекла. Порочное зло всегда порождает себе подобных; в усиленном агрессивном противостоянии оно лишь только уплотняется/набирает силу/накачивает свой потенциал. Банально и тем не менее это очевидная истина, почему-то тысячи раз пренебрегаемая. И у меня «Туман» Кинга отчасти вызвал аллюзию на живописный сюрр от Франциска Гойя «Сон разума рождает чудовищ / El sueno de la razon produce monstruos». -Именно в кач-ве фрагмента бредового кошмарного сновидения очень талантливо, стилистически ровно и ёмко создана эта повесть.

Пустые глаза сектантов и Кинг, и Дарабонт очень талантливо увязали на бестолковую беспристрастность чудовищ-мутантов. В определённом смысле автор и режиссёр искусно отзеркаливают то, что происходит внутри магазина, и то что происходит снаружи: стенания и визги по обе стороны витрины треснувшего стекла.

...Пророк «на одной линии» с Богом; экзальт массовой медитации; заигрывание с прописными истинами (древними скрижалями); тотальное обесценивание сути вещей путём спекулятивного выворачивания этих изречений на современный и выгодный лад, — то бишь наизнанку. Дарабонт снял повесть Кинга не на подстрочнике (в том числе и этим интересна его экранизация). -И тему массового психоза толпы как удивительно подвижного стада (правда, движется оно всё же по направлению к пропасти); и тему манипуляций религией и политикой отупевшего социума режиссёр развернул несколько шире: он переписал отчасти Кинговские диалоги с нажимом на ключевые акценты, при этом ярче и шире развернув кинговский концепт проекта «Стрела».

PS Сюры Кинга это не ужас только лишь ради визуализации ужаса. Он не пишет ужас ради банального устрашения своего читателя, — традиция его жанра имеет больше философский базис, нежели бессмысленно кровожадный экшн.

PPS Раскаяние, искупление, надежда... -Это больше ничего не значащие истины, и они тоже едва проступают всего лишь на миг сквозь густую пелену этого тумана и тонут в нём навсегда. Всё обратилось в туман и завязло в этом белом семантическом шуме современного (мёртвого) тезауруса. И, честно признаться, по многим соображениям нельзя заканчивать на такой ноте... Дарабонту и Кингу заслуженная Десятка, — и пусть этот наивысший бал котирует не их рациональный пессимизм, а силу и мощь тех произведений, что они создали параллельно, каждый в своём жанре кино и литературы.

...Небо на цепи, да в ней порваны звенья;

Как пойдешь чинить — ты все поймешь сама...

В том числе и этим непростым делом словно в шутку предлагает заняться на страницах своего первого тома ВАЛИС великолепный и очень ироничный Филип Киндред Дик. Расколов себя на двух персонажей Фила и Фэта/он же -Толстяк (оригинальная фонетика перевода здесь будет более уместна), — личину каждого их которых очень трудно уловить до самого конца повествования, — автор этого тысячу раз спорного произведения предлагает своему читателю включить абстрактное мышление и... наложить по оси времени Калифорнию 1974 года на Древний Рим 70 года нашей эры. Попробуйте! -У вас получилось что-нибудь вразумительное?... Ну или хотя бы отчасти оригинальное?... Или на самый крайний вариант — что-нибудь нелепое, иррациональное и сумасшедшее?.. -А у Дика получилось. -И можно сколь угодно долго и много спорить о его лишенной здравого смысла философии; о его странных наркотических фантазиях и т.д. и т.п... Но факт остается фактом. Так блестяще, самобытно и красочно собирать в единый спектр одного произведения все существующие эзотерические практики и религии этого мира умеют немногие. И так радужно расцвечивать своим разогнанным до бешеной скорости интеллектом наши привычные ортодоксальные ценности — пожалуй, в этом Дик неподражаем. ВАЛИС — это его личные (порой очень трогательные и нежные; а порой до сарказма отталкивающие) многолетние дневники на тему поисков Бога. Дик по сути здесь ничего не опровергает — равно как ничего и не доказывает. Скорее очень искусно и весьма завуалированно рассказывает... Грустную и очень интригующую историю своей жизни о том, как он любил и хотел быть любимым; болел до разрушительного клинического сумасшествия и выздоравливал на руках родных и преданных ему людей. Мечтал навсегда сойти с ума, уйдя в свою альтернативную реальность и никогда оттуда больше не вернуться... Но перед тем как окончательно покинуть своего читателя — трилогия ВАЛИСа на радость фанов Дика в свое время все-таки увидела свет — автор определенным образом предлагает от себя смести абсолютно всё со стола наших тысячу раз затертых привычных ценностей до состояния Табула Раса и заново — по наитию своей души — попытаться восстановить смысл вот этого текста . -Его письменный «койне» выглядит весьма забавно: между словами нет пробелов GODISNOWHERE. -Что у вас получилось?..

God is no where — Бога нет Нигде

или

God is now here — Бог сейчас Здесь. -Пусть каждый ответит на это от себя сам — на языке привычной ему конкретики. Тем более, что по словам известных биографов Дик за этой точной доктриной оставил свое самое последнее слово. Очень рекомендую всем фанам Дика (и не только) теплую, сердечную и подробную книгу Эммануэль Каррер «Филип Дик: Я жив, это вы умерли» (перевод с фр. Е.С. Новожилова 2008г.) Вот некоторые цитаты из совсем не абстрактных размышлений Дика на излёте его жизни:

...Все, что нужно уметь в жизни, -повторяет Дик, — это починить свою собственную машину. Не какую-то ни было абстрактную машину, не машину вообще, машин вообще не существует, потому что ничто не существует вообще. Существуют только конкретные вещи, и нам вполне должно хватать тех, что встречаются на нашем пути. Все остальное опасно. Мы начинаем подмечать нелепые повторения, придумывать какие-то смехотворные связи, верить в то, что за всем этим стоит некий план, нам хочется раскрыть его, — короче, мы становимся параноиками. Молодые люди, остерегайтесь такой перспективы: достаточно сунуть палец в этот механизм. И я знаю, о чем говорю — это моя собственная история...

...Да — вздохнул Дик — я прошел мимо этой жизни...

Как управился Дик со своей «машиной» — учитывая подробные документальные хроники — нетрудно догадаться... Несколько раз, разогнав ее до бешеной неуправляемой скорости, он вылетел на встречную полосу — покалечился сам, покалечил других — в конце концов бросил ее на обочине до состояния коррозии и ушел... Дорожил ли он кем-то в эти моменты, кто по-настоящему его любил?.. -Не думаю... За всеми своими параллельными вселенными и многотомными экзегезами у него просто на это не оставалось ни сил, ни времени...

PS Но оставив после себя такой богатый, красиво расчерченный звездами Млечного пути, след в мировой литературе — Дик навсегда будет любим, почитаем и уважаем своими преданными фанами, к коим я себя здесь резонно и причисляю.

PPS Рекомендую к прочтению в том числе всем тем читателям, которые предпочитают литературу, заведомо не укладывающуюся ни в какие привычные стандарты.

«С высоты прожитых лет мне теперь отчётливо видно: я был слишком самонадеян, амбициозен и самовлюблён, работая над этим романом»

Такой щемящей струной для фанов книги, к которым я себя заведомо причисляю, звучит одно из предисловий «Сияния», написанное автором тридцатью годами позже выхода этого хоррора в свет. Честно говоря, такие откровения автора слегка озадачивают... И уж тем более ставят в некий идейный ступор нордические обвинения Кинга в адрес одной из самых лучших экранизаций Кубрика. Особенно после того как сам Кинг непосредственно в своей «Пляске Смерти» определил «Сияние» Кубрика в разряд наиболее значимых и выдающихся фильмов...

Можно ли починить перерванные звенья оборванной логической цепочки Стивена Кинга?.. И корректно ли сравнивать экранизацию Кубрика и роман Кинга, учитывая то обстоятельство, что каждый художник в данном случае рисует своими красками, используя при этом свой привычный творческий инструментарий.

История Стивена Кинга получилась до боли трогательная, теплая и душевная, — в чём-то философски прозорливая; а в чём-то сильно перегруженная паранормальным и трансцендентным, с трудом укладывающимся в цельную аналитику этого автора.

На мой взгляд, все дело в том, что тщательно и с любовью прорисовывая своих персонажей, Кинг слегка передавил и пережал своей аномальной образностью. И тем самым накренил в иную сторону именно основной посыл своего романа. Автор талантливо и подробно в ключе художественной литературы и психоанализа рассказывает весьма увлекательную историю.

О писателе-неудачнике Джеке Торрансе с его невероятно задранными пустыми амбициями и раздолбанным перманентным разгильдяйством под мотивацией вседозволенности и безнаказанности.

О его одновременно преданной и крайне нерешительной жене Венди с ее вечно мятущейся душой, не способной разорваться между любимым сыном и по-прежнему не менее любимым мужем, на которого она не в состоянии обидеться практически до самого конца.

И о их маленьком мегаталантливом сынишке Дэнни, который в контексте своего чуткого таланта предугадывать и считывать импульсы внешнего мира способен сканировать мысли горячо любимых ему родителей. И по иронии ситуации ребенок это делает во вред всему и всем...

По сюжету романа разомкнуть такое трогательное и болезненное триединство невозможно. И, вероятно, именно потому автор под эгидой своей буйной фантазии придумывает некий отель Оверлук — нехорошее и проклятое место, которое энергетически собой очень сильно «давит» собой случайных приезжих. И что хуже всего — оно проявляет лакмусом всю мрачную подложку наших тайных навязчивых мыслей, застарелых обид, не произнесенных пагубных слов, пронзительных ущербных фантазий, чудовищных амбиций и болезненных воспоминаний.

Может ли все это напугать и втянуть в свою губительную аномалию именно ребенка?.. -Вероятно, лишь в ключе той безграничной любви, которую этот мальчик нежно и преданно испытывает к двоим своим родителям. Своей детской неиспорченной душой и всеми врожденными талантами Дэнни изо всех сил препятствует этому скольжению в пропасть с последующей гибелью всего этого живого организма изначально крепкой семьи. И мне показалось, что невероятно талантливый Стивен Кинг где-то к середине романа своими сквозными цитатами метафорично выставляет один ключевой и очень важный вопрос. И автор очень красиво (на свой оригинальный лад) обыгрывает подобную риторику в своём жанре повествования:

Сможем ли мы вновь заставить это Солнце сиять, когда оно начнет стремительно стариться?!..

Здесь стоит отметить именно то обстоятельство, как отвечает на эту метафору Стэнли Кубрик на языке своей экранизации. Да, он аккуратно вынул из романа одушевлённые кусты, хладнокровно оставив их обезличенные и крайне опасные заснеженные лабиринты, в которых его герои по своему душевному наитию будут очень долго искать самих себя. А кто-то из них в этом лабиринте так навсегда и останется...

Безусловно, крайне лаконичный и взвешенный Кубрик порежет чувственные подробные диалоги Кинга в сторону иного красноречия. А закольцованная фраза «All Work And No Play makes jack a Dull Boy», напечатанная бесчисленное количество раз Джэком Торрансом, как нельзя лучше расставит нужные акценты между страстью этого героя ко всякого рода увеселениям и потенциальному (и в его случае окончательному) сумасшествие ключевого героя.

Кубрик не станет безосновательно лить кровь литрами, — достаточно одного знаменитого сюрра с лифтом и девочками-близнецами.

Можно еще выхолодить сердце внимательного зрителя старательно выведенным детской рукой Redrum (игра в подобные перевертыши — в том числе очень тонкая аллюзия на кричащие диалоги Кинга). И заморозить историю с ее открытым финалом после выразительной и очень знаменитой сцены с Николсоном «Here’s Johnny».

Собственно, я не стану от себя задаваться подобным вопросом: Чья история лучше — Кинга или Кубрика?.. Отмечу лишь, что очень благодарна Кингу за его тёплую и чувственную прорисовку человеческих отношений и эмоций; точно так же как я благодарна Кубрику за его выхолощенный анализ этой весьма запутанной истории. Очень люблю их обоих — от себя рекомендую смотреть фильм и читать книгу вне всяких сравнений и хронологии. У этих двух авторов получились весьма разные, но очень цельные и самобытные истории.

На самом деле Crap Artist на австралийском сленге означает болтун и сплетник. И эти два метких ироничных определения, на мой взгляд, более точно передают атмосферность и посыл романа ФКДика, на страницах которого мой любимый автор так сильно разоткровенничался, разбрёлся в своих героях и в бесконечных поисках, в том числе своей Музы.

Его alter ego здесь очень сложно уловить. Автор как будто везде и во всех персонажах сразу. Дик и динамичный, и выразительный, и стебовый, и едкий в своей не фантастической исповеди этого повествования. Он настолько стремительно и виртуозно тасует мысли своих героев, что начинает слегка кружится голова от этой живой карусели авторских рассуждений прикладной психологии и бесчисленных аллюзий на нашу жизнь. Но это головокружение весьма приятно — текст летит Шумахером. Этот автор талантлив не только в фантастике. Он великолепно транслирует читателю вполне линейные навыки бытописателя. Более того, Дик как будто с самого начала повествования желает периодически нежно и мягко, в очень тонкой ироничной манере, заглянуть в душу своему читателю со своими риторическими вопросами-метафорами.

А не тем ли мы в самом деле занимаемся всю нашу жизнь что выгоняем красивые стеклянные стены с видом... на пастбище?..

И может ли кто-то один, даже обладая эксцентричным и возведённым в кубические степени эгоизмом, нести на своих плечах груз ответственности сразу за всех и вся?.. -Нет, не может. Все наши проблемы многоперсональны. И, право, давайте в самом деле останемся судьями только самих себя. Ведь слабые нуждаются не в порицании, а в сочувствии. А слабы, инфантильны и беспомощны здесь практически все персонажи.

Любовь, сострадание и нежную отеческую улыбку автор справедливо и пропорционально делит на всех. И взбалмошная Фэй, и опрометчивый Натан, и трижды оплёванный всеми Чарли и, наконец, Джек Исидор (постоянно пульсирующий за кадром голос автора) — все они, как ни странно, достойны сожаления. И, честно говоря, не стоит путать персонажа Исидора с бесхитростным и нежным блюстителем семейного благополучия и нравственного порядка. На самом деле ироничный ярлык театрального и крайне нелепого комедианта (австралийским сленгом в заглавии романа разъяснить такое много проще) здесь будет более уместен. В этом по сути весь смак романа: текст вкусный и манящий, как игривая вишенка на торте, — свечи которого в финале метафорически (вне всяких спойлеров сюжета) не зажгутся для одного из главных героев этого едкого экшна.

И в этом весь Дик со всеми своими обтекаемыми героями: яркий, сочный, красочный, — виртуозно умеющий держать интригу до самого конца.

Мои личные рекомендации — читать всем! Вне зависимости от жанровых пристрастий. Именно такой Дик всеяден и потенциально будет понятен каждому. Да, это не кипербанк Убика; не технократия Андроидов и не тяжеловесные сюрры Помутнения. Но это отлично сбитые в жанре психофилософии откровения очень умного человека, который умудрялся практически всю свою жизнь связываться именно с такими женщинами. Что он искал?... — Вдохновения?.. Острых ощущений?.. Или просто обладал в этих деликатных вопросах прозорливостью трёхнедельного доверчивого котенка?..

А может именно в таких женщин в самом деле и влюбляются?.. Право, оставляю эти вопросы открытыми. Точно так же (вероятно, на откуп каждому читателю) как и автор оставил в свое время открытым свой финал, расцветив его множеством различных фантазий и вариаций на эти темы.

Браво, Дик! И отдельное спасибо любимому автору за то, что бережно донес и такие тексты на суд критиков и читателей.

В обыгрывании на свой неповторимый оригинальный лад сказок Андерсона (не единственно, но в том числе), — с их двойным дном и тройной моралью, — Сапковский просто великолепен. «Меч Предназначения», — второй том саги о Ведьмаке (впрочем, как и первый), — это по сути некая антология мастерства и таланта знаменитого поляка. -Небольшие ёмкие рассказы лаконичны в своём повествовании и к строгой последовательности в общем и целом совсем не привязаны. В моём индивидуальном случае перечитываю эти два тома практически с любого места и всегда с неизменным удовольствием, наслаждением и погружением в текучую событийность любимых персонажей. И у меня почему-то всегда ощущение какого-то «дежавю» как обязательная формула подобной перечитки: все кажется забытым и призрачными как в летаргическом сне, но одновременно страшно близким и родным. То есть с возрастом в подобных вещах (и в этом, вероятно, суть хорошей серьёзной лит-ры) находишь для себя что-то новое; из-под якобы привычной толщи страниц/иллюстраций Д. Гордеева совершенно неожиданно проступают другие очертания персонажей/иные смыслы их поступков. И, соб-но, «Осколок льда», который в своё время «зашёл» очень милой и несколько печальной сказкой, теперь ощутился в совершенно ином кач-ве (особенно относительно уже прочитанных последующих томов.)

Маленький провинциальный городок Аэдд Гинваэль с его чудесной легендой об осколке льда, нечаянно угодившим в самое сердце (на манер известной датской сказки), — очередной вынужденный привал главных персонажей автора. -В котором так неуютно, мерзко, отвратно и душно Геральту. И в который с завидным постоянством привыкла возвращаться Йеннифер. У каждого здесь свои причины и резоны; свои маленькие тайны, нерасказанные секреты и неоправданные надежды; свои смыслы и определённые выводы из сложившейся ситуации. И, соб-но, положа руку на сердце, ничего ключевого в «Осколке льда» не происходит, — особенно когда знаешь наперёд все события последующих томов. Но какая-то удивительная магия хватает читателя цепкой холодной хищной хваткой и не отпускает до самого конца этой замечательной авантюрной интриги...

Сага неслышно набирает свой ход. Автор искусно вращает колесо своей фэнтезийной событийности. И все герои пока кажутся фривольными и беспечными. Йеннифер достаточно небрежна в своих жестах и поступках, — для Геральта она уже невероятно привлекательна, но еще пока не единственно любима. Он наблюдает за новым предметом своего обожания (а суть персонажа Ведьмака все же несколько иная — утилизировать чудовищ по пустырям и городским свалкам) с ленивой зевотой вальяжного кота. Пройдет ещё достаточно много времени — вернее сказать несколько многостраничных томов этой саги — прежде, чем он поймет, как сильно его одурачили и схалтурили в модификации чувств беспристрастного мутанта... Точнее сказать: сколь сильно жесток и циничен автор в прорисовке своих героев и характерных типажей... Нет, не так, — Сапковский на звонкой ноте и на тонкой материи своей души сочиняет удивительную песнь любви и плетёт сакральную нить сновидений и трансовых галлюцинаций. -В которых главному персонажу Геральта при всей его мнимой примитивности и банальности (что, соб-но, взять с платного убийцы с зацикленным интеллектом) одну, на первый взгляд статичную женщину, невозможно будет заменить никем. Поскольку то, что дорого его сердцу на множественное многоликое разнообразие без претензий и обещаний почему-то обменять не получиться. И этот осколок льда неслышной, но болезненной занозой, будет бередит незаживающую рану очень долго...

Сапковский, — и в этом рассказе в том числе просто изумительных сказочных дел Мастер, — он нежен и романтичен, но отнюдь не приторный; холоден и циничен, но не жестокосерден. Автор виртуозно плетёт свою интригу; спаивает векторы выдуманного «бермудского» треугольника; ладит между собой все грани этого «трио», зная наперёд что всё это весьма условно. Иначе зачем бы он так нарочито кидал читателю подсказки в монологе одиозного чародея Истредда (очередного любовника импульсивной Йеннифер) в абсолютно бесполезном споре двух мужских персонажей.

Неужто уже тут не понятно (честно говоря, слегка озадачили тезы в предыдущих отзывах о легкомыслии Йеннифер), — что комфорт, уют, счастье и нежность, в том расхожем смысле, в коем он часто трактуется, — это ничего не значащие слова именно для Йен. И что приласкали этого одичавшего кота не от перманентной скуки, а от жертвенной любви?... И ту ответственность, которую на себя берёт этот любящий женский персонаж, исчезая с горизонта сразу обоих спорщиков, — можно трактовать только в контексте серьёзного и тщательно осмысленного поступка. И да, безусловно, — любое знание умножает печаль и накладывает определённый груз обязательств.

Автор по-мальчишески ладит стороны этого мнимого бермудского треугольника, выставляя Ведьмаку якобы очень сильного противника и соперника в лице одиозного чародея Истредда, персонаж которого больше всего похож на коллегу по цеху, с которым иногда бывает интересно и познавательно общаться, нежели на любовника, от которого невозможно отказаться. И Сапковский знает толк в сильных женских и волевых мужских персонажах, — с безупречным мастерством одаренного прозаика он умудряется избегать банальных перегибов. И в безусловно мудрый славянский тезис: «Я его жалею — я его люблю» бесконечно талантливый поляк добавил еще от себя немного гремучей смеси и спеси: « Я выпью из него два стакана крови»... — Да, Йен именно такая, — и ей не в чем ни перед кем оправдываться. И Ведьмака совершенно незачем жалеть: его персонаж отнюдь не производит впечатление беззащитного дурачка, — скорее за обреченными вздохами и печалями искусно спрятан великолепно выточенный персонаж с мощной мотивацией настойчиво добиваться своего. И прелесть Сапковского в кач-ве оригинального автора как раз в том и состоит, что все его герои цельные, обаятельные и самодостаточные.

PS Автор в первых двух томах ещё пока чтит колорит и диковинную прелесть маленьких городов. И это много позже он развернёт в своей саге полотнища имперских битв и государственных интриг/переворотов. А пока он скромно и со вкусом обойдется камерными сражениями с чудовищами на большаках и драками Геральта с нахальными наёмниками в полу темных подворотнях.

И к Йен нельзя подходит с обычными мерками. -Там где у нее безответной тоской фонит в этом рассказе печальное «Не знаю..». — Геральт ведь тоже имеет очаровательную манеру сбегать вне слов и объяснений, как он это ловко сделал в Венгеберге. И у них одна Гордыня на двоих, доставшаяся им от Королевы Зимы, (ему как Белому Волку, ей как некоему предвестнику Дикого Гона), которую (Гордыню) автор будет на свой лад умышленно и долго топить и плавить в остальном своём подробном повествовании.

И этот рассказ ни в коем случае нельзя трактовать в отрыве от всей саги, — он написан бесконечно талантливо, но ведь не стоИт особняком в ключе последующей саги.

PPS Определённо красивый флёр и послевкусие оставляет после себя этот «Осколок льда», — и в голове почему-то настойчиво крутятся мысли ещё одного талантливого классика:

..Но кто мы и откуда, когда от всех тех лет

Остались пересуды, а нас на свете нет. (с)

Писать отзыв на таких двух великолепных и нежно мною любимых авторов, — Ф.К.Дика и Р.Желязны, — очень непросто. Еще сложнее – быть предельно объективным в оценке этого романа. И совсем уж непостижимо – «судить» их совместное литературное детище «Господь Гнева»… Увы и ах, но «десятки» по моим личным ощущениям все же не выходит. Возможно, это отчасти краеугольный вопрос соавторства, ключевые аспекты которого трактовать грамотно невероятно тяжело. Ибо если рассматривать оное, как просто раздельное произведение, состоящее из самостоятельных, но виртуозно увязанных между собой текстовых блоков, — то Желязны справился с поставленной задачей великолепно: везде по тексту он изящно вплел свою излюбленную мифологию в контексте Кассандры, греческих жриц и дельфийских оракулов. Но если оценивать это произведение как неразрывное целое (напр-р, романы братьев Стругацких) – то «Господь Гнева», мастерски шитый золотыми нитками Желязны, все же монолитом (в основной своей концепции) не выглядит. Мало того, что получился весьма неровный по стилю текст (если читать с любовью и предельно внимательно, слышны характерные особенности Дика и Желязны). Но изначальный замысел Дика, — отчетливо слышу его очень сильное самобытное вступление, — Желязны где-то к середине романа все же не донес и расплескал.

Тотально изношенный, ослабленный неверием, переживший постапокалипсис мир, состоящий из множества островков цивилизации… Мир, с перерванными связями и разломленный надвое враждующими религиозными конфессиями… — Его каждый из авторов, так или иначе, покажет по-своему. Там где Дик в своей характерной манере начнет рассказывать читателю про плазменные сгустки мудрости и целительной энергии; древних строителях; сакральном знании обычного глиняного горшочка О-хо; галлюциногенных наркотических трипах (божественных видениях) Пита Сэндза (одного из горстки уцелевших христиан) и потенциально небезопасном Странствии некоего Богомаза Тибора Макмастерса (приверженце враждующей конфессии Господа Гнева)… У Желязны где-то к середине романа случится неожиданный трансформ Богомаза-Странника (Иконописца) в просто Художника-Путешественника-Фотографа. Все это слегка озадачивает, удивляет и настораживает. И не беспричинно: чем дальше вглубь текста и путешествия, — тем более слышны аллюзии на персонажей… сказки А.М Волкова «Волшебник изумрудного города» со всеми вытекающими моралите. И печальную историю о том, как все кругом ветшает, ржавеет и ломается, — Желязны доскажет на свой лад. На языке квази птиц, багсов, мутантов, недочеловеков, заводов-шизоидов. Он вплетет по ходу действа витиеватую софистику и казуистику на тему чести, веры и доблести; гордыни и тщеславия; силы власти над умами… Честно говоря, мне как фану твор-ва Дика такую середину предательски хотелось перелистать, — и хуже всего, что это нелепое приключение искалеченного странника дотянулось до самого конца.

PS Ну как бы то ни было, в целом этот роман заслуживает пристального внимания со стороны поклонников и Дика, и Желязны. –Им читать обязательно. Причем Р.Желязны я очень благодарна за качественно доработанные черновики моего любимого Ф.Дика. Думаю, что если бы это в свое время не вышло цельным романом, — отдельными «рабочими» блоками ни в одном даже самом полном собрании сочинений их бы печатать не стали. А прикоснуться еще раз к сокровенным мыслям такого неоднозначного автора на тему Вечности и Веры – это дорогого стОит.

Эффектные, красочные и сочные потреты ганстеров, насыщенные ребяческой романтикой и раскрашенные во все цвета радуги мальчишеской дружбой и обожанием своего лидера, даются Гарри Грею необыкновенно хорошо. Вероятно, по той веской причине сопричастности автора к этой бандитской тематике, автоматом определяющей этот роман в жанр автобиографии. Написанный живым и теплым стилем, — и в целом не лишенным своего обаяния, — этот авторский текст все же отчасти хромает и страдает засильем таких определяющих/доминирующих междометий как «я» /«мы». И зачастую, — в раздумьях главного героя, — эта книга являет читателю эдакий без пяти минут претензионный соц-памфлет с весьма оригинальной и до крайности нелепой философией. Честно говоря, подобные тезы сначала удивляют, потом озадачивают, — а потом к ним просто привыкаешь в режиме непритязательного лайт-чтива на несколько коротких вечеров.

Все это похоже на цветник и рассадник мудрых тезисов и цитат, примененных в весьма своеобразном контексте, — вероятно, выгодном непоср-но автору этого романа. Соб-но говоря, Грей в большей степени раскрывает и обыгрывает темпераменты и мотивации двух своих главных персонажей. Умный, способный и начитанный еврейский мальчик Лапша, — от лица которого ведется повествование, — нежно и без ума влюбленный в свою недостижимую танцовщицу Долорес, — страстно мечтающий стать по-настоящему крутым. И его друг Макси, — шальной лидер и перфекционист, — каждодневно проживающий и прожигающий свои непомерные амбиции ограбить банк и стать полубогом.

В каком-то смысле эта проза — робкий посыл и аллюзия на мировую классику в жанре веселых, задиристых, оборванных, холодных и голодных гаменов В. Гюго из «Отверженных», с той ощутимой разницей: там где Гюго скорбит, сопереживает и оплакивает вынужденную нищету и грязь; у Грея гордо реет знамя чудесных и приблатненных героев завоевателей. И если в начале романа его персонажи ловко, по делу и с ощутимым ребяческим драйвом в ритм расхристанных пьяных подворотен щелкают автоматическими ножами; недвусмысленно заигрывают с хорошенькими девочками; балуются джанком — грабят, гуляют, рулят и отвязно развлекаются... То непоср-но к развитию сюжета этот замысловатый преступный картель в масштабах всей страны под визг тормозов проворачивает очередное свое звонкое дело, провоцируя весь мир упасть перед ними на колени.

На волне адекватной симпатии к одноименной ленте этот роман наверное хотя бы раз прочитать стОит. Тем более что книга Грея по моим личным ощущениям впечатление от великолепной режиссуры Серджио Леоне совсем не портит, — да здесь от фильма, соб-но, всего предельно мало. У романа иная подача: там где Гарри Грей в подробном автобиографическом эпике вместе со своими персонажами пребывает под очередным опиумным кайфом Чайнатауна; Серджио Леоне с присущей ленте тяжеловесной циничностью заставляет зрителя отворачиваться в каждом втором кадре до отталкивающего неприятия и вязкой удушливой тошноты.

PS Честно говоря, затрудняюсь с дифференцированной оценкой этому роману... Если котировать в режиме лайт-чтива, — автор без амбиций/текст без претензий, — моя личная оценка предельно высокая. А если в контексте классики (тем более мировой)... Пожалуй, все-таки воздержусь от категоричных суждений... — Очень симпатичный эпик с размахом, где всего понемножку. Достаточно приятный и легковесный сегмент литературы: роман, по сути ни к чему не обязывающий и оставляющий приятное ностальжи по ярким и колоритным актерам одноименной ленты.

…Расскажи мне ночь сказку-судьбу, кто меня тянул в скрежет и страх,

Кто меня поднял да бросил во тьму, а кто потом весь путь нес на руках…

Похоже, Сапковский в качестве талантливого рассказчика (не единственно, но в том числе) на свой лад и очень красиво обыгрывает народный фолк про афганского «птаха». Фолк тысячу раз пересказанный, легкомысленно приукрашенный, измененный до неузнаваемости. Это была в чем-то инфантильная и тёплая, а в чем-то пронзительно-щемящая исповедь очевидца о тоске по дому, ожидании скорого дембеля и, словно предчувствующего горечь возвращения на родину, история обретения… любимцев на чужой стороне. Славянский и тёплый сказ о том, как этот юный боец выкормил, подливая им молока в скорлупу, двух маленьких змеек и как потом в его полу бредовом кошмаре, их мать обвив и не пустив его к душманам, спасла ему жизнь. Но только не чудом, а болью звенит в холодном горном воздухе эта история, перемежаясь с протяжным Аллах-у акба-а-ар! Звенит болью, которая ничем не лечится и для которой не находится ни лекарств, ни слов…

…У Сапковского, этого одаренного и разнопланового поляка, нашлись такие слова. Бережный космополит в прорисовке соцреалий некогда великой державы, он нигде особо не пережал и не передавил навязшей идеологией. Стилистически великолепен, несмотря на отборную ругань, его удивительно гибкий текст, – он весь словно пружинит и переливается многослойными метафорами и аллюзиями легенд и сказаний. Кто ищет в этой повести одни лишь только документальные записки военкора с фронта – тысячи раз обманется. Сапковский в этот раз виртуозно держит равновесие своего эклектичного и межжанрового повествования. По сути получился отличный сплав мистики и документальной драмы. И стилистически подгоняя и округляя свой текст вот такими предложениями, аккуратно стачивая границы между явью и сном, автор словно постепенно подводит читателя к своим фэнтезийным эпикам, щедро рассыпанным по всему тексту

Да, это достаточная смелая идея — увязать быль и фэнтези. И вполне достойное её воплощение. Здесь нет героев и моралите, мотиваций поведения персонажей и нарочитого вывода их действий. Сапковский жёстко и недвусмысленно будет закольцовывать и сжимать всю суть происходящего банальной фразой «как обычно». Как обычно полетит БТР с трассы, словно детская игрушка, получившая пинок. Как обычно прежде, чем догорит ракета, заплачет, судорожно сжимая АКМ, молодой мальчик из вновь прибывшего пополнения. Как обычно из расстёгнутого кармана убитого вытащат надломленную фотографию любимой девушки и плоский крестик на плетёном шнурке. Как обычно, жители миролюбивой деревни, которая была совершенно не причем, похоронят убитых родных и знакомых. И, как обычно, вновь начнут отстраиваться. Обычные люди на обычной войне… И, словно, возвратной пружиной отлетит этот смертельный механизм с расстрелом мирного автобуса – не всякая психика может адекватно принять такое «как обычно». Кровь требует крови — просто, аскетично и без купюр. Автор этого военного фэнтези в ключе своего повествования одной рукой вешает на грудь своему главному персонажу Леварту медаль за «бэ-зэ»; а другой — стальным обручем еще крепче сжимает ему горло. Ведь все тропинки в Баграме неминуемо ведут на аэродром, с которого на родину улетают его вчерашние друзья под маркировкой груза «двести». И все чаще ему хочется идти без цели, — лишь бы вперёд и лишь бы подальше…

…Покажи мне ночь братьев судьбы, что в боях за блеск остались без глаз.

Дай поводыря читать их следы, я приму, как есть. Вот и весь сказ.

В три финальных аккорда Сапковский завершает свои истории о воинах-освободителях, по горло захлебнувшихся в крови, после которых еще долго будет остывать земля. Завершает мудро, эффектно, с эпическим размахом. Да, можно упрекнуть этого поляка, что, мол, оставил без явного ответа вопросы: Явь это было или сон?.. Ужасные трипы героина или очевидная расплата за вероломство?.. И что собой может представлять эта самая змея вне всяких мифов и легенд?... Быть может, израненная душа Афганистана?..

И словно, прикладывая эту голограмму горячего тиснения к иной памяти Вселенной, на оттиске которой сохраняются все фрагменты данных, Сапковский грустно и горько расскажет в финале, где еще стреляло всё, что могло стрелять; крушилось, плавилось и летело на дно грязных слепых страстей всё, что могло лететь; стлалось едким туманом и гарью пожаров, оставляя отметины и раны, там где могло оставить.

PS Спасибо, пан Анджей, за эту исповедь и покаяние; за великолепное позднее творчество; и за все очищающий собой, подлинный катарсис.

«Ночная дорога скучна, если рядом нет собеседника» (с)

Бесконечно умного, интересного и мега талантливого собеседника, способного надолго увлечь внимание и рассказать нетривиальную историю о том (в том числе в контексте своих видЕний), о чём по обыкновению просто не принято, — а по уважительной причине просто «некогда» думать.

Вечные догмы про то «что положено». Истёртые материи, которые можно любить и «под водой», даже и не заметив на самом деле что «ты» уже давно утонул и не дышишь. Замысловатые объяснения Затворника о природе Любви...

Спорадическая (поздний Пелевин уже так не балует), яркая и гротесковая зарисовка на тему неизбежного конца нашего не наступившего «завтра». По сути эта тема в контексте прикладной философии проходит Красной строкой по всему творчеству Пелевина.

Инфернальная картина мира, нарисованная автором в этом кратком эпике, — в чём-то печальная; в чём-то мрачная; в чём-то похожа на тонкие издёвки над устройством мироздания. Причём это не столько навязчивая подмена привычных понятий. Сколько условный стеб над тайнами бытия, — вернее о нашем постном Представлении, как это всё может быть устроено... Это всё (или почти всё) чем занят Пелевин в этой повести.

«Затворник и Шестипалый» — это по сути философская притча о том, как «на скорую руку» смастерить своё убежище души. Повесть, написанная с налётом зыбкой грусти и печали о не случившемся. И это по моим личным ощущениям аскетичный и одновременно очень красивый самодостаточный скетч с незамысловатым антуражем и деталями, нарисованный техникой размытой перспективы: Пелевин создаёт своё полотно с возможностью передачи для читателя прозрачных слоёв и штрихов его многослойной картинки. Хотя, если попытаться представить это линейно...

Родина Шестипалого, с безнадёжно длинными серыми очередями к общей кормушке; обезличенно серой толпой, бодро шагающей под непременным кичем строгого руководителя «Марш, марш, левой!» в ожидании очередного решительного этапа и бесконечной Стеной Мира и плАча, за пределами которой клубится серой пылью родная Пустота Пелевина...

Родные пенаты Затворника, туда куда он привык убегать, которые будто бы как раз и начинаются по другую сторону этой самой стены. И за которыми можно всё же попытаться уцелеть... Или во всяком случае стОит хотя бы попробовать что-то предпринять по этому поводу... Хотя бы на самый краткий миг как-то приблизиться к этому умению, — как бы иронично и комично всё это не звучало в витиеватых диалогах Шестипалого и Затворника:

Довольно странная зависимость, вызывающая мой личный читательский восторг: Чем меньше они оба верили в успех своего мероприятия — тем больше и усерднее продолжали упорно тренироваться (в умении и навыках летать). Эта истина расцветает настолько просто и линейно, что становится как-то обидно за то обстоятельство, что мы так порой не умеем. А главное — не хотим уметь.

И ещё одной красивой аскезой ярко пульсирует эта глубокая притча Пелевина: «Лучшее в нас — это по сути то, чем мы встречаем то, что полюбили». У некоторых это — печаль. Для многих — это неоправданная радость очередной иллюзии. Для меня это часто рассвет и закат нового душевного открытия. И, увы и ах, именно закаты случаются чаще...

Быть может, в том числе в контексте этой повести стОит попробовать натренировать особую мышцу своей души, которая сознательно рисует нам перспективу завтрашнего дня. Как тренировали свои мышцы рук Затворник и Шестипалый, нарабатывая нужные им навыки по много часов в день с увеличением весов тяжёлых гаек.

Трогательная, щемящая, в чём-то наивная, но бесконечно пронзительная вещь, заигрывающая с читателем каждый раз бесконечным спектром новых красок, полутонов и колоров.

PS Во всяком случае читать и перечитывать такого самобытного Пелевина точно стОит наверняка. Мои искренние восторги и подлинный катарсис на почве определённого переосмысления привычного и устоявшегося мнения большинства. Повесть на твёрдую Десяточку, — как в целом и весь сборник «Жёлтая стрела». В 90х Пелевин радовал много чаще и ярче, чем в позднем творчестве. Тогда он писал самобытно и размашисто.

PPS И слегка перефразируя в узком ключе авторское утверждение «Какая разница за что хвататься, лишь бы это выдержало». Я от себя скромно добавлю: такой крепко сбитый и многослойный Пелевин выдержит многое. Фанам (и не только) читать обязательно: Рассказчик — Огонь!

Чтобы лучше понять и ощутить колорит этого сказка, всё же стоит читать его в контексте условного авторского сборника. «Хозяйка медной горы», «Малахитовая шкатулка», «Приказчиковы подошвы», «Сочневы камушки», «Каменный цветок», «Таюткино зеркальце» ... Словно взаимно перетекая друг в друга, эти уральские сказы гармонично формируют цельное полотно Малахитницы. И приятным лёгким наркотиком неслышно затягивают в подробное чтение.

«Малахитовая шкатулка» — это сюжетное продолжение «Хозяйки медной горы», повествующее о неком даре, оставленным после таинственной гибели Степана и перешедшим в наследство его родным. Хозяйка горы — может, на забаву, а может, и на счастье — его от себя за хорошую службу подарила. Особого счастья этот подарок никому не доставил, но волну завистливого удивления «Отчего эти красивые камушки никому больше не подходят» надолго в сказаниях и присказках после себя оставил.

Рукодельница и мастерица, умница и красавица — только чужая для всех девчонка Танюшка — это ещё один тёплый и цельный персонаж из сказов Бажова. То ли Степанова дочка, то ли соль и боль земли...

Не перебьёшь её ни столичным лоском; не перешибёшь разными модными финтифлюшками; не запорошишь ей глаза якобы искренними сердечными признаниями.

Чья она такая?.. По сказу неизвестно доподлинно. Есть лишь иллюзорные намёки и мягкая динамика повествования, закольцованная в финал двусмысленного сказания. Аль такую впоймаешь?..

Малахитница двоится и преломляется, отражённая в зеркалах шлифованной горной породы. То истово злится, то подбрасывает красивые камушки в поделку, то заливисто хохочет из всё тех же зеркал. Плачет и печалится, -сжимаясь и застывая в горстях ладоней маленькими камушками...

Эти дивные полудрагоценные авторские ручные украшения как слеза или как кровь; как урок и назидание; как памятка и откровение.

Бажову очень сложно выставлять дифференцированные оценки. Хотя высокий рейтинг его сборников на ФЛ приятно ласкает душу. И если в двух ёмких словах: Бажов удивительный. Причём удивительный если не во всём, то во многом. В манере изложения, в сочности фолковых сказаний; в обаянии своих персонажей. А неповторимый вкусный территориальный диалект с нежными вкраплениями славянского фолка и речевого ироничного живчика делает его сказы классикой вне времени.

Аскетичные и обаятельные притчи — твёрдые, как порода и тёплые, как ненавязчивое откровение. Красиво застывшие во времени слитки серьёзной и добротной литературы не совсем детского автора — в том числе в контексте тонко выстроенной социальной составляющей — заставляют возвращаться к себе снова и снова.

Бажов — мастер смешения славянского эпика и атмосферы далёкой глубинки. Полное погружение и растворение в покосах и рудниках; заброшенных штольнях и дальних забоях; провинциальном тихом и уютном колорите; вкусных и запоминающихся афоризмах, щедро наделённых самобытной иронией тонкого и умного автора — и юному, и взрослому читателю всё это гарантировано. Везде Бажов искусной авторской рукой рассыпает щедрые горсти полудрагоценных корольков, малахитов и медных изумрудов только ему присущих самобытных присказок и речевых красивейших редких переливов.

... Горько мутным держать ответ,

Там, где видишь себя в лицо.

Страшно вымолвить смерти: нет!

Коль на пальце ее кольцо.

Жозеф Бедье в кач-ве великолепного медиевиста собрал свой роман о Тристане и Изольде по маленьким осколкам различных сказаний, виртуозно сложив его множественными пазлами в искусную, искрящуюся всеми цветами радуги, мозаику своего авторского исполнения. Получилась очень красивая проза, написанная ровным и безупречным поэтичным слогом. Яркая, красочная, колоритная, столь увлекательная и захватывающая, — книга этого талантливого француза улетела буквально за два коротких вечера. Роман вышел настолько стилистически безупречным, выточенным и виртуозно переработанным, — его не испортила даже патетика и пафос этого легендарного сказания, — всё здесь оказалось уместным, продуманным и осмысленным. «Роман о Тристане и Изольде» в исполнении Ж. Бедье — это чудесный флёр красивейшей легенды, бережно собранный на задворках старины в венец терновых мучений её главных и ключевых персонажей.

Марк (король Тинтажеля) враг всякой гордыни и высокомерия, — великодушный и любвеобильный к своим поданным вассалам и одновр-но сострадательно-нежно любящий своего племянника Тристана, — по благородству своего сердца способный понять и простить то, что понять может далеко не каждый... Стенания Тристана по поводу его предательства родного человека, — которые разрывают его пополам невозможностью отказаться от любимой женщины, не давая при этом исполнить свой рыцарский долг. Светлая и благородная молодая королева, — златокудрая Изольда, — словно в каверзную насмешку судьбы невпопад полюбившая Тристана как убийцу своего ближайшего родственника (одиозного силача Морольда). Верная Бранжьена, — настолько преданная своей королеве, что буквально готовая идти за ней и в огонь, и в воду. Придворные и безустальные козни врагов, — завистливые сплетни, наветы и предательство, — увы составляющие суть и  червоточину человеческого естества...

Доблестный отчаянный Тристан и благородная нежная, дрожащая как лань в руках охотника, белокурая Изольда. Их бесконечные скитания по зимним и летним лесам, — изорванные в лохмотья влюблённые, но бесконечно счастливые обладанием друг друга. Словно принимающие эту кару из рук судьбы как бесконечную благодарность: все равно куда — лишь бы вместе. Да, это путь без возврата... Любовь, предательство, месть, вероломная расплата как искупление за все...

И словно стараясь чуть-чуть смягчить эти черные краски ночи, на красивейших сумрачных полутонах плетёт свои ажурные кружева Анджей Сапковский в чудесной вариации своей «Maladie». В исполнении Сапковского эта легенда получила своё новое рождение, — вернее глубинное философское Переосмысление. Его прекрасная атмосферная и очень настроенческая вещь достойна отдельного пристального внимания. Разменяв свой привычный экшн битв и сражений на ровный медитатив повествования, — пан Анджей неизменно вызвал очень тонкую и щемящую ностальжи-ассоциацию. -Словно впоймали маленького ребёнка, присели перед ним на корточки и бережно взяв его голову в руки, глаза в глаза на ровной неспешной модуляции голоса стали рассказывать эту легенду. Да, безусловно, в рассказе Сапковского изменились и оплавились в воске старинных свечей не только имена собственные главных персонажей... В совершенном неожиданном альянсе предстала чувственная связь Бранвен и Моргольта. Когда-то погибший в честном бою с Тристаном мрачный рыцарь Моргольт вместе с молодой утопленницей Бранвен вновь идут длинными, холодными и зыбкими коридорами наскального зАмка Карге. И словно пытаясь на своих плечах вытянуть иную суть этой легенды, — заново одолеть своим вздохом смерть, — они оба явились в этот раз негласными свидетелями страданий и мучений законной жены Тристана. Как бледная тень и угасающий отзвук чужого имени (Тристан так и не смог примириться с подобной подменой и забыть ту другую Изольт), — несмотря на калечащую ее мучительную болезнь Тристана, Изольт Белорукая уже на пороге трагической гибели, на тонком душевном порыве сумевшая покорить свою женскую гордыню, дарует Тристану надежду и прощение. Беря на свои хрупкие плечи бремя сладкой лжи, Изольт Белорукая несёт умирающему в горячечном бреду Тристану весть о том, что корабль всё-таки пришёл с парусами белыми и чистыми как снег, — как прощение и как забвение их личной выстраданной боли.

... Успокоится плачем страх,

растворится в любви вина,

И оттает душа в слезах,

понимая, что прощена.

В обеих вариациях двух знаменитых авторов это легендарное сказание, так или иначе робко, но настойчиво являет ответ на вечный вопрос: что же такое любовь... -Сладостная мука, томительные стенания души и тела или магический приворот?.. И то, и другое, и третье одновременно — с той лишь только разницей, что кровь отравляет жгучее желание обладать другим человеком и вероятно именно оно задаёт тон всему дальнейшему обоюдному безумию, а приворотное зелье служит лишь мифологемой и аллегорией происходящего.

Приверженцам ортодоксального христианства и ревностных церковных догмат не советую к прочтению эту легенду. Жозеф Бедье в кач-ве нарочито чувственного автора золотыми нитками шьёт этим двум влюбленным вердикт оправдания и всепрощения. В ключе его авторского концепта все вольности их неоднозначного поведения с избытком покрывает глубокая привязанность и крепко настоянная на сакральном вине любовь мужчины и женщины, — только она вершит правосудие и она же по умолчанию царь, бог и безусловный безупречно настроенный камертон Вселенной.

Как-то так случилось, что в 21-м веке легкомысленно разменяв шесть видов греческой любви на пустое чувство собственности, ревности и потенциального предательства, — мы всё же что-то позабыли, потеряли и расплескали. Всё, о чём вещает Ж. Бедье в своём романе, — вне всякой похоти и грязи, — сегодня уместно только в контексте светлой щемящей сказки. И словно в тон последней, — пронзительной и честной новизной разгорается Maladie Сапковского. Глубокое переосмысление легендарной истории с его авторским посылом (из диалога Моргольта и Тристана у его смертного ложа) : «Изольт уже была моей, как только взошла на тот корабль..» Вероятнее всего знаменитый поляк хотел этим сказать своему преданному читателю: для истинной и глубокой любви, которая выжжена калёным железом законного Предназначения и Божьего промысла, — физическое обладание не единственно важный аспект сосуществования. (А порой он совсем неважен, и любят на расстоянии часто лишь на духовной привязанности). Иначе всё это было бы слишком предсказуемо, тускло и обветшало, — если б всё только сводилось к греховной страсти и ущербно-чувственным мучениям.

... Если я рухну, — рухну как-то не так,

Нас у Бога много, — килограмм на пятак...

Сапковский в своей прозе преимущественно и зачастую достаточно жёсткий, резкий и циничный. И словно хладнокровно «просчитывая» этот том, — «Час Презрения» (если не считать «Сезон Гроз») из семи написанных ранее, он как бы случайно пришелся ровно на середину саги о Ведьмаке, — этот великолепный и очень сильный автор будто случайно наметил краеугольный макет ломки привычного для своего универсума порядка вещей. Потихоньку раскачивая старый каноничный мир одиозных магов и колдунов; иронично подшучивая в каждом томе над сладкоголосым Лютиком, безустально слагающим свои «мимо арии» и любовные рулады; мягко подтрунивая над примитивным в своей обязательной повинности избавить мир от монстров угрюмым Геральтом; обречённо вздыхая по поводу жестокосердной и крайне взрывоопасной полуфурии/полуженщины Йен... -Автор потихоньку смещает акценты и красным пунктиром явственно выводит иную тему.. -Много крови, предательства, одиночества, отчаяния, унижения и поражения... Да, безусловно, пан Анджей уже громил и сталкивал в прежних томах между собой Нильфгаард и Цинтру; топил в крови и пепле города и княжества, стирая их с лица земли включая всю геральдику и семейные реликвии... Но «Час Презрения», — великолепно оправдывая свое заглавие, — недвусмысленно (в достаточно подробных и несколько затянутых диалогах) являет читателю всю мерзость и гнусность двуличной политики, придворного лживого мракобесия, дешёвого прихлебательства и конъюнктурного либерализма заявленных мнимых ценностей. (Не единственно, но в том числе об этих потенциальных аферах даёт обзорное представление диалог Вильгефорца и Геральта, недвусмысленным соблазном являющий некий пакт Победителя в обмен на Нейтралитет Ведьмака.) И вновь полетят головы дворцовых исполнителей-стрелочников; с предсказуемым хладнокровным враньём и методичным нашёптыванием шпионов-перебежчиков под шумок сумбура и хаоса не вполне удачно провернут подмену Цириллы в империи двусмысленного и алчного Эмгыра...

А Львёнок из Цинтры тем временем незаметно подрос, чудесным образом обратившись в милую, привлекательную, искусно напичканную под завязку изящными манерами барышню-подростка. Цири виртуозно натаскалась в боевом искусстве и даже как следует вкусила/попробовал «на зуб» (в перерывах между ахами и вздохами мучительного взросления) гранит науки, магии и сакральных заклинаний. И это уже не тот дерзкий в силу своей королевской крови и одновременно страшно напуганный ребенок, которого укрыли от опасностей и с трудом отобрали у дриад в Брокилонском лесу, — как перстень в футляр спрятав это сокровище до времени в Каэр Морхене. Ее Время уже пришло и кони беспредела рвут удила и роют земли; и бешеный гон вновь расхлёстывает небо зловещими молниями дурных предзнаменований. А что это за Время, — грош цена ему копейка в самом деле, — если вынужденное взросление надолго отберёт и переполовинит у Цириллы самое дорогое и любимое, самое родное и самое надёжное. Но когда мир трещит по швам, — Надежда порой неожиданно являет себя в хищном зверином лике подлости и предательства; непроговорённых, но надолго засевших осколками глубоких обид и медленного душевного обледенения травмами и ранами. -А ей ведь в силу своего уникального королевского статуса нельзя надолго обижаться, злиться и уж тем более ненавидеть... Ибо Сапковский раскрывает в этом томе даже не козыри, нет.. Это белокурое Дитя Предназначения и Старшей Крови на самом деле явный джокер, способный подменить и обесценить собой любую карту с той лишь только оговоркой, что Цири нельзя быть Любой. -Все то, что в нее бережно и терпеливо заложили базисами древних знаний, все те соки земли-огня-воды-неба, которые далеко не каждому под силу взять чуткими фибрами/ресурсами своей души и тонкой ментальности, — все это она должна вернуть в первозданном виде и вновь вложить в ключи чистой энергии и природного естества. А судя по той древней зловещей «свастике», которую аллюзиями и намеками финально закрутил Сапковский в своем романе, — у этого мира не так много шансов на успех и призрачное обновление. И зловещий профиль беспощадной, леденящей душу Фальки уже недвусмысленно проступает сквозь основную ткань повествования «Часа Презрения», — но фабула ее легендарных кровавых преступлений будет развернута много позже...

А пока, расцвеченная всем мыслимым блеском красоты, лоска и сексапила величественно продефилирует на званом банкете/чародейском Сборе великолепная Йеннифэр, кокетливо ведя под руку своего Геральта, — от которого она то убегает в очередном истеричном всплеске переменчивого женского настроения, то вновь магнитом истосковавшейся кошки возвращает его себе. И в который раз, словно совершая виртуозно простроенное рондо всей саги, знающий истинную цену «Здесь и Сейчас», обречённо вздохнет Геральт в молчаливом смятении звёздной ночи:

Надолго разметав по белу свету друг от друга своих любящих главных персонажей и развернув в следующих томах лентами параллельно не пересекающихся дорОг их витиеватые судьбы, — Сапковский в самом деле не столько спекулирует на кол-ве исписанных страниц (все его авторские подробности уместны и оправданы). -Этот великолепный поляк скорее с особым нажимом акцентирует и транслирует философию и закономерность нашей жизни, абсолютно по-взрослому недвусмысленно намекая своему читателю: чтобы оставить свое навсегда своим, нужно суметь терпеливо отвоевать его у зыбкого времени и обманчивых внешних обстоятельств.

PS Час Презрения, вероятно, можно считать несколько затянутым и лишенным динамики и экшена предыдущих томов. И здесь все очень индивидуально и требует времени/особого вдумчивого осмысления. Но спорить (даже потенциально и наедине с самим собой) о том, что перекрой действительности в этом томе очень похож на событийность нашего мира, — увы не приходится. У меня эта книга постепенно стала одной из самых любимых, значимых и зачитанных до ключевых житейских афоризмов. -Великолепный посыл талантливого автора; виртуозный и вкусный в своей ироничной образности перевод Вайсброта, — в моем индивидуальном случае закономерно и последовательно определяют «Час Презрения» в разряд необходимой настольной литературы, достойной множественных перечиток и адекватного обожания.

PPS «Я путал небо со звёздами, отражёнными ночью в поверхности пруда», — эта великолепная авторская теза пройдет красным пунктиром по всем остальным томам саги, — с той лишь только оговоркой: разобраться в том хаосе и сумбуре, в который окунутся главные персонажи Сапковского очень-очень сложно, — тем более интересны их приключения и странствия; их преданные, временем проверенные чувства и мужественные порывы найти друг другу именно для того, чтобы суметь всеми фибрами своей души и сердца обратить Здесь и Сейчас в Навсегда.

Достаточно сильный, но очень неровный роман Дика. И дело здесь, на мой взгляд, не столько в том, что Дик страдает самоповторами из прежних своих сильных романов (их безусловное наличие можно все же так или иначе попытаться объяснить), — автор скорее дает от себя столько «ненужных» технических и медицинских подробностей, что ли явно недооценивая своего вдумчивого читателя. Опять экстраординарные «Шестые» (проступают, будто плоская фреска из великолепных «Андроидов»); вновь наркотики и допинги (словно ощутимая аллюзия из «Веры наших отцов»). Пластинки, гончарные круги, декоративная керамика.. В «Пролейтесь, слезы..» автор по моим личным ощущениям то и дело спотыкается и сбивается, периодически меняя темп романа; его местами заносит и шатает, словно главного героя Джейсона Тавернера под ударной дозой мескалина, обронившего и потерявшего самого себя на всех уровнях существования. И если вначале Дик дает от себя очень сильную сюжетную канву/идейную закрутку романа: он плотно накручивает гайки тоталитарной системы, в которой предательство – ежедневная норма существования и выживания; параллельно с нажимом акцентируя тему синтетической жизни, в которую автор виртуозно вплетает двойные личины сильных этого мира… (По сути великолепный и очень сильный замысел, а вот его реализация…) -То ближе к финалу романа сюжет неизбежно скатывается в необыкновенное приключение «попаданца», по воле злого рока застрявшего между двумя вселенными.

На мой вкус, избалованный прежними романами этого сильного самобытного автора, практически все здесь вяло, предсказуемо и печально. Не тяжеловесно и депрессивно (как в его великолепном «Помутнении»), — а именно печально, задумчиво и местами сильно затянуто: совсем не в манере моего любимого Дика. Автор то дает от себя монологи о сложной личности кролика в лучших традициях Ричарда Адамса из «Обитателей холмов»: и то, что для последнего чудесно и самобытно – именно для Дика кажется нелепым и абсурдным. То ударяется в подробные разъяснения о ключевых принципах термодинамики в плане переживания любовных отношений главного персонажа. А его диспут о завершенном цикле любви и скорби, нанизанный на философию смерти, боли и отчаяния как будто выпал чужеродным сегментом прикладной мудрости из текста абсолютно другого автора. И словно постоянно проваливаешься вместе с Диком в эту «кроличью нору», неизменно подхваченный буреломным потоком его холерического авторского сознания. А ведь в прежних своих лучших романах он умел сказать то же самое метафорично: яркими и крупными мазками в лучших традициях своей экспрессии, драйва и динамики.

И, соб-но из существенных «огрехов» романа: мне не хватило здесь именно недоговоренности и троеточия открытого финала. Подробные авторские разъяснения происходящего ближе к финалу начинают существенно утомлять. Когда автор, словно маленькому ребенку, присев перед ним на корточки, пытается своему читателю объяснять «что/да как» о сути параллельных вселенных и действии засекреченного наркотика... Подобные «поддавки», на мой взгляд, неинтересны. И в таких местах текст очень сильно просаживается под двойными/тройными пластами изначально задуманного сильного сюжета: Дик словно неумышленно обесценивает этим свой роман. Если в лучших своих вещах (Убик, Помутнение, Мы вас построим…) автор был яркий, эксцентричный, мощный — то здесь местами подробности носят весьма неуместный именно хрестоматийный характер. И, на мой взгляд, чего-то реально депрессивного, давящего, эмоционально-напряженного в этом романе все же не получилось.

Но как бы то ни было, «Пролейтесь, слезы…» — это не проходной, а именно пограничный роман. Он все же стоИт неким особняком, он краеугольный в твор-ве Дика. Отчетливо слышно (и автор сам доверчиво говорит об этом в каждом втором абзаце) как Дик вместе со своим главным персонажем очень-очень устал, — он опустошен и одинок. И параллельно создается некое ощущение, что классическая художественная форма НФ Дика уже не особо волнует. Он еще напишет на инерции своего уникального таланта великолепное «Помутнение»… -И, пожалуй, все… -Словно лопнул и отскочил завод его пружины, отвечающий за драйв и эксцентрику узнаваемого автора... Дик здесь сбавляет скорости, гасит свои габаритные огни, отчасти отождествляя себя с ключевыми персонажами романа. По сути, везде по тексту он метафорично делает красивое уместное Рондо к себе раннему.

И словно некая реверсия в начало его творческого пути, — будто его авторское сознание все время разыгрывает и переигрывает латентный жизненный сценарий, — везде по тексту отчетливо проступает:

PS «Время собираться»…

*Так позитивно зацепил прежний обзор — пишу буквально с «тела» отзыва*

Высоцкого люблю странным и пронзительным ощущением: его треков никогда не было в плей-листе; его голос, невпопад раздающийся из колонок дешёвых киосков реально раздражает (не место этому автору в таком «примитиве» социума); его цитаты, вовремя и со вкусом встроенные в разговор, способны согреть и оживить любой диспут.

Что касается непосредственно «Гербария», да, согласна: тяжеловесно и сумбурно. Местами брутально; местами длинно и затянуто. Но везде автор попадает своей «булавочкой» в самую жилу. Подобные восторженные ощущения у меня в своё время вызвала «Высокая болезнь» Б. Пастернака. Благо, тот был кумиром и у Высоцкого тоже: тот же радикальный антагонизм, те же «трёхэтажные» метафоры, тот  же драйв и послевкусие в конце.

Причём, это антагонизм самого высокого полёта, — вызов не ради дешёвого эпатажа с целью нелепо отличиться чем попало... Это неприятие и неприНятие всего происходящего. А у этого колеса и условной спирали социума , увы, всё тот же ущербной оборот (виток)... И «невиданный доселе экспонат» вновь смотрится как-то неуместно ярко и невпопад роскошно. И всё как-то хочется потрогать его любопытными руками и попробовать, — ну хотя бы один разок и для коллективной забавы, — загладить этого нелепого «подвида» под глобальные потребности социума, чтоб не кочевряжился лишний раз и всё же научился управляться со своей несусветной гордыней.

Тема религии, да, безусловной красной строкой проходит у Высоцкого и здесь. На полном сарказме и чернушном юморе текста он двусмысленно даёт понять: наша истовая вера это всего лишь робкое представление о том, какой она должна быть на самом деле. И в этих вопросах поэтика Высоцкого стоИт таким же красивым особняком, как и проза ФКДика, С. Лема и им подобных. С их красивым и ёмким классическим экзистенциальным контентом. Кстати, насчёт последнего аспекта. Если брать за основу книгу В. Новикова из серии ЖЗЛ, — написанную легко, ёмко и со вкусом, на страницах которой можно сравнить свои ощущения от текстов Высоцкого с тем, как видит эту легендарную личность автор серии, — можно отметить тот факт, что тема экзистенциального кризиса мучила Высоцкого по структуре его сложно закрученного ума начиная примерно лет с 25ти. И ведь по сути этот экспонат, «расхристанный, разыгранный вничью», совсем немного просит для себя... Или всё-таки это  беспредельно много?!..

.. Чванливые созданьица довольствуются сплетнями, —

А мне нужны общения с подобными себе!..

PS К слову сказать, метафора «Гербария» зашла и легла на осознание удивительно легко. Коллекция засушенных растений, препарированных в согласии с определёнными правилами, — ответшалая, лишённая сока и жизни. Жалкое, хотя и симпатичное, подобие чего бы то ни было живого и прежде настоящего.

PPS StasKr, спасибо за позитивную провокацию, — ещё раз перечитать, ещё раз переслушать и ещё раз проверить красивой авторской «булавкой» Высоцкого, где болит и колет по личному наитию.

... По дороге смутных побуждений,

Там, где ветер яростен и свеж,

Долог путь моих перерождений

В дальних край несбывшихся надежд...

Буду тысячу раз не права, но не ложится у меня Donovan Leitch с его Atlantis, — будь этот сингл трижды хорош и безупречно красив, — в авторский концепт именно этой повести. По моим личным ощущениям эпиграф «Воскресения» более точно определяет динамику и настроение «Сердец» Кинга. Автор буквально с первых глав настойчиво предлагает Atlantis неким посылом и лейтмотивом на волне своего романтического ностальжи, — тем самым ломая изначальный стиль своего текста. И тем не менее «Сердца в Атлантиде» по многим причинам (пусть и с некоторыми оговорками) одна из самых любимых вещей. Кинг здесь инфантильный и нежный; заводной и драйвовый; ироничный и стебовый одновр-но. Весьма самобытная, оригинальная и соб-но не характЕрная вещь для известного Короля Хоррора. И он здесь вообще не король, — во всяком случае того, что ему зачастую приписывают. Скорее очаровательный разгильдяй, раздолбай и олух из обычного студенческого городка, в котором подобных ему было завидное большинство. — Карты на деньги; ЛСД для экстази; девушка на одну ночь; мода на битлов; учёба как невыносимая повинность. Проваленные контрольные как неприятный пролог к будущей катастрофе отчисления ещё не повзрослевших до конца мальчишек с «путёвкой» во Вьетнам. Завиральные идеи непременно вместо «охоты на стерву», — с первобытным восторгом и тотальной зависимостью от этой карточной игры, — сесть наконец за ненавистную «учебку»...

Радикалы шестидесятых, маршировавшие против войны во Вьетнаме. Узнаваемые значки на курточках «nuclear disarmament» и дутые акции с двусмысленной подложкой подстрекательства к новому террору. Гнев перед своим бессилием; крамольные пластинки с призывом «Больше я не марширую»; истеричные диспуты, — все как один бессмысленные, — о том кто кого на фоне войны во Вьетнаме должен убивать с правом на экспансию... — Цветастые и разухабистые подробности первого серьёзного взросления, которые так или иначе схожи по своей сути. Но всегда как отзеркалка определённой эпохи пестрят специфическими подробностями.

«Сердца» Кинга — лёгкое, живое непринуждённое и быстро набирающее ход повествование, насквозь пропитанное юношеским адреналином, ностальжи и авторской болью. Они сочатся буквально из каждого абзаца. Очень люблю Кинга и такого: когда основную нить повествования держит не леденящая душу сюжетная интрига, — её здесь нет; а просто ценю его в кач-ве обычного бытописателя и реалиста, который бесконечно хорош и в этом смысле тоже. И это, на мой взгляд, весьма разноплановая повесть. С одной стороны текст летит шальной стрелой, заставляя в полуулыбке беспечно листать страницы; а с другой — это самая стрела по ловкой наводке талантливого американца прицельно точно попадает в самое сердце читателя. В который раз великолепный Кинг удивил и поразил своей почти азиатской мудростью до глубины души. И, соб-но, даже не буду закрывать этот оригинальный афоризм Кинга в спойлер: каждый в контексте всей повести раскроет эту фразу именно на свой лад и ощутит что-то своё, индивидуальное и ни на что непохожее. «Думаю, мы практически всегда знаем, чего требуют наши интересы. Но иногда то, что мы знаем, бессильно перед тем, что мы чувствуем» . -У меня здесь практически сошлось с ощущениями главного лирического героя: почему-то болезненно сжалось сердце, — аж до физической боли, — и захотелось несколько раз (под всеми мыслимыми углами, а их тут бесчисленное множество) заново перечитать и услышать от себя суть этого абзаца. И да, Кинг здесь надрывает душу, — и свою, и читательскую одновр-но.

Вероятно, эта вещь для тех кому всегда восемнадцать, — в душе, — а это часто идёт в параллель с телесными ощущениями. И в определённом смысле «Сердца в Атлантиде» — это эпик про Настоящих студентов и про то как самая лучшая часть человеческого естества постепенно становится другой: прагматичной, жёсткой, мотивированной и непременно взрослой и всезнающей...

Одна из самых трогательных вещей у Кинга, хотя и во многом недокрученная. И теперь немного о том, что не зашло и вызвало отторжение до глубокого неприНятия концепта автора. Здесь всё индивидуально и соот-но восприятие от повести у каждого будет своё. Но меня лично в своё время озадачили концепты на титулах изданий с размашистым Lost и с толщей воды на арте обложке. -Понятие Юности достаточно объёмное и многогранное, чтобы запирать его в студенческие безбашенные будни определённой эпохи. Юность (в том числе, но не только!) — это не красочный глянец в семейном альбоме, хотя для кого-то быть может это и есть единственно точный ориентир; не «застарелый» список телефонов, за многими из которых по ленивой инерции многолетней связи уже непонятно что стоИт ... Это скорее всего по особу заритмиченное сердце, способное жадно ловить пульс жизни, — сердце полное надежд, тревог и ожиданий, не разучившееся рисковать, ошибаться, разочаровываться и вновь с не меньшей силой любить и опять всё разматывать до последнего цента. Состариться сердцем много печальнее и страшнее... — Под толщей воды ушедшего на дно континента, — у Кинга такой метафорой выступает эпоха хиппи 60хх, — остался затонувшим в том числе великолепный авторский стержень и замысел серьёзного автора. И в данном случае, как бы я не любила и не ценила Кинга, от себя скромно резюмирую: Перемудрил! И очень сильно! И почти во всём: в стилистике, в нагромождении тем, в заглавии и непоср-но в финале. Создалось особое впечатление, что Кинг отдал на суд широкой аудитории что-то очень личное, — похожее на дневники или черновые наброски; что-то местами отлично написанное, но очень неуклюжее на стыках повествования. Даже в контексте одной повести (весь сборник целиком увязывать воедино нет смысла — это скорее антология, но никак не цельная вещь) очень слышны неровности и шероховатости почти по всему тексту. — Начиная от не вполне удачной критики внешней политики США (из уст молодого 18-го летнего мальчика всё это звучит замылено и нелепо) и заканчивая сумбурными «темпоральными» скачками главных героев: там, где Кинг пытается втиснуть в одно предложение без малого пол жизни всех своих персонажей — все смысловые величины словно разъезжаются на глазах. Волевые процессы авторского безусловного таланта как бы работают здесь в пол силы. Зато ближе к финалу повести Кинг не скупится на них в подробной прорисовке своих героев: и те вчерашние законченные и удолбанные картёжники, которые продали бы всё за одну бессонную игру, вдруг на языке революционного манифеста все как один «с шашкой наголо» начинают опрокидывать авторитарность деканов и преподов, яростно вступаясь за того, кто был ими всеми стократно осмеян и оплёван... На мой взгляд, Кинг здесь не важно держит авторское равновесие и адекватное чувство меры. По моим ощущениям изначальная грандиозная задача авторского замысла так и осталась для него в определенном смысле неподъёмной. И то что для другого автора было бы прекрасно, именно для Кинга (учитывая серьёзность всей его прозы) показалось слабоватым. В моём случае от Кинга именно в финале «Сердец» хотелось большей и тонкой философии что ли.

... Слышу голоса, что вечно правы

И пугаюсь этой правоты.

Для того роса, чтоб лечь на траву,

По утру с росой растаешь ты....

И там где автор всё-таки изящно соскальзывает в финале повести в определённую конъюнктуру, так или иначе примеряя на себя «ярлык» плакальщика ушедшей эпохи (увы, не его Конёк) — у меня почему-то особенно ближе к развязке навязчиво просилась вот эта известная фраза / рефрейминг, — с ней немного по-другому играет и лучится суть кинговских «Сердец»:

PS «Если ты любишь кого-то, то этот человек в тебе. Если боишься терять, то ты ещё просто не нашел себя. Как найдешь — успокоишься, потому что устройство жизни таково, что нам не принадлежит ничего, что можно потерять. Жизнь проста и прекрасна — она не даёт никаких обязательств и не имеет долгов.» Именно в финале мне не хватило от автора подобной толики эмоционального интеллекта, пластичной мудрости и верной своему сердцу молодости.

PPS У Кинга есть вещи, сделанные мощнее, круче и ярче. И соб-но не очень хочется здесь, что-то принижая, вдаваться в подробные сравнения. Его «Сердца» зацепили до самой пронзительной глубины, — меньше Восьмерки от себя не поставлю: роскошный авторский замысел и великолепный концепт, так или иначе раскрытый с душой и по-кинговски оригинально.

Кингу всего 22 года, но уже слышно по этому рассказу, — что он страшно талантлив, а быть может, даже одарён. И быть может, это и не рассказ вовсе, а просто черновые наброски хаотичного вдохновения молодого автора. Некий поток его одухотворённого сознания. (Здесь нет логически простроенного сюжета; ярко прописанных персонажей; навязчивого моралите.) И безусловен тот факт, — вне всякой канонической жанровой принадлежности, — что эта его ранняя вещь по своему осмыслению одна из лучших в формате откровений апокалипсиса. Просто пересказал Кинг эти предсказания и предостережения именно на свой лад и в более современной (отчасти даже ироничной) манере изложения. -Некогда цветущий / энергетически накачанный мир, — пульсирующий всеми мыслимыми удовольствиями и бесконечными радостями потребления. Мир, от которого постепенно не осталось больше никого, — кроме горстки отупевших и освирепевших на манер пещерного первобытного человека людей, стремящихся избавиться от слабейшего соплеменника любой ценой... Причем для них предать другого огню не одно и то же, что предать анафеме: заклание ради искупительной жертвы все же стоИт на следующей ступени и на порядок выше по уровню осознания. -В своём вынужденном мытарстве, изгнании и проклятии от неизлечимой эпидемии обезличенные персонажи Кинга уже мало что соображают и почти не отслеживают суть своих звериных поступков. И то, что раньше делалось на двух «лапах» , теперь делается на четырёх... Кто эти люди?.. Возможно, Вчерашние мы... А быть может, мы Завтрашние... -Кинг умудрился так искусно запустить триггер инверсии... Чёрное и белое у него предательски поменялись местами; закат и рассвет цивилизации сошлись в одной точке... Что невольно начинаешь думать (пытаться вспомнить на далёком откате генетической памяти), а что же было до всего?... Ну когда еще совсем ничего не было...

Да, прибою всё равно. И для Вселенной с ее законами термодинамики наша гибель отрезонирует не больше, чем отлетит резиновый детский мяч от товарного поезда. И у нас ведь на уровне имманентного начала есть свои законы Бытия, об которые мы каждодневно спотыкаемся и с упорством, достойным лучшего применения, методично их нарушаем, — делая растерянный вид что, мол, не заметили и не допоняли. И не важно, честное слово, в каких «богов» верит потенциальный читатель этого рассказа: в теорию дарвинизма, в языческий пантеон или во второе пришествие... Атмосферность и посыл у текста иные... В контексте рассказа Кинга вообще нигде и ни в чем не осталось больше никакого смысла, никакой морали и культа, никаких осмысленных поступков. Совсем ничего не осталось... Только эпидемия накрыла всё черным саваном. А у такой именно смерти ведь нет никакого достоинства. И нет особого смысла его проявлять... -Драться даже за своё выживание абсолютно бессмысленно, — всё предопределено, — и все так или иначе погибнут. И если мы ничего не можем сделать для Сохранения этого мира, — уже тысячи раз об этом на все лады предупреждённые, — произойдёт очередной закономерный оборот для дальнейшего его Обновления. -Назад в Будущее: к рептилиям и земноводным... Мрачен ли Кинг в этом рассказе?.. (Разумеется, здесь только мои индивидуальные ощущения) -Отнюдь... Скорее очень умён, прозорлив и задумчив.

PS Тем, кто не знаком с твор-вом знаменитого Короля Ужасов, — вероятно начинать с этого рассказа всё же не стОит; это не характерная для него вещь. И это много позже он подробно развернёт свою кровавую психофилософию в «Сиянии». На манер падшего Иерусалима автор подпалит в «Нужных вещах» погрязший в своих склоках и омерзительном паскудстве маленький провинциальный город... (Заламывать пальцы/перечислять подробно его высококлассные романы — не благодарное это дело — их достаточно много). А пока это проба пера, — но зато какая! С золотым оттиском огромного авторского потенциала и будущих художественных циклов очень высокого качества.

PPS «Ночной прибой» — один из любимейших рассказов у Кинга. Хотя местами складывается особое ощущение, что автору тесно именно в малой форме повествования: за великолепной идеей он не успевает выточить все детали своего текста. Хотя, быть может, в этот раз это и не нужно... И вероятно, буду не объективной, — здесь серьёзная осмысленная Десятка, — и в моём индивидуальном случае (восприятии) в раннем творчестве этот талантливый американец радует много чаще, нежели теперь.

Возможно ли объять собой Бесконечность? Ликами каких мерцающих звезд улыбаются нам Ангелы? Носит ли Безвременье на своем запястье изящные встроенные часики, — или от века к веку непроглядным пыльным туманом клубятся все пути, направления и сроки событийности мнимого континуума Вселенной?.. А может быть, это всего лишь таинственный шорох и шелест Подсознательного, надежно спрятанного на задворках Истории (еще не случившегося, но по наитию ожидаемого).

Желязны, честное слово, не был бы так изящен и великолепен, если бы пытался в своей прозе дать четкие определения/наметить явные границы между мифом и космологией, между зыбкой античной панорамой уже случившегося и константой всегда существующего. И его великолепный роман «Порождение света и тьмы» не стал исключением, — все это по-прежнему живет и пульсирует где-то на задворках его вымышленных Срединных миров, разбросанных щедрой авторской рукой разноцветными бильярдными шарами между двумя домами Жизни и Смерти. Или быть, может, не вымышленных?... -И вновь оживает и ослепительно ярко восстает в его романе пантеон всемогущих и бессмертных богов, представленных автором в весьма неожиданном ракурсе.

Нервный панический лик Анубиса мечется в смертельном предчувствии, застигнутый в своих покоях фатальной тенью черной лошади... Гневливый и мстительный Озирис (а ведь классические легенды рисуют его в более выгодном свете) с механикой пресс-папье, встроенного в него нежно любимого ранее создания; с вплетенными в ткань роскошного ковра нервными окончаниями его прежде величественных и одиозных врагов-завистников, которые стеная и плача жаждут отмщения... Трогательная, и лишь наполовину вырванная из пустоты Нефтида, — уставшая жить между небом и землей и мечтающая окончательно рассыпаться в прах и умереть Навеки...

Алая Леди — и Вожделение, и Жестокость, и Мудрость, — и сама суть Любви. Великолепная, безрассудная и необузданная в своих поступках Изида (честно признаться, мой найлюбимейший женский персонаж седой древности). С сияющим пламенем Жизни на царственном лице, темными глубокими глазами, — она словно нервная величественная пульсация Бесконечности. Ее улыбку, если повезет, можно рассмотреть в ярких сполохах пламени костра... Как причудливы и витиеваты все ее пути. И как изящна, непостижима и неподсудна вся ее женская и материнская сущность. Считаю уместным в ключе фабулы этого романа сказать о ней чуть больше остальных. Эпическое противостояние двух Домов — Жизни и Смерти, — на самом деле умышленно очень сильно размытое Желязны в неясные полутона между привычными концептами добра и зла, — состоялось и по мановению ее изящной руки в том числе. Прекрасная Изида — Мать Праха и сакральный символ обновления. Неувядающий цветок зарождения новой жизни, энергий и живительных потоков — полу женщина, полу ведьма, полу богиня. Она способна соткать жизнь из пустоты, залатать дыры ткани бытия, вдохнуть жизнь там, где все давно иссякло и омертвело... Эта трижды загадочная леди (а ведь мифы рисуют более линейного персонажа), — в безумной авторской вариации так или иначе своим недвусмысленным магическим сексапилом провоцирует всю эту вселенскую бойню и бешеный гон во времени. И она ведь тоже уязвима, напугана и смята ожиданием неизбежного финала, который до конца романа весьма сложно предугадать. -Желязны виртуозно держит свою интригу до самого конца. И одновременно сыплет изящными авторскими намеками: Изида не может не думать о Сете (что бы она там в самом деле о нем не думала). -Об этом вспыльчивом кровавом Разрушителе истоков всего живого, носящего свою Вину с невероятной гордостью и апломбом. Хотя в ключе всякого канонического равновесия всех стихий и основ нравственности Изиде думать о нем никак нельзя, — так или иначе уважительно относясь к Озирису, (своему господину и законному супругу), и одновременно спасаясь от него бегством, — ее женское сознание словно раздробилось и зависло между двумя этими безднами. Ведь Сет был когда-то ее возлюбленным, а может быть и остается им по сию пору... И где проходит этот баланс у Желязны, — сказать предельно точно невозможно: его фэнтезийное авторское воображение раскачивает и швыряет эти стихии из стороны в сторону практически в каждой главе умело заритмиченного повествования. Причудливое переплетение белых азиатских стихов (отчасти китайских гексаграмм) грамотно переплетается с колоритной и сочной динамикой основного повествования и виртуозно увязывается с главами мини-зарисовками, — словно разводные мосты они перекинуты ч/з весь роман, вероятно, с целью умелых авторских нажимов и акцентов. А изумительный тонкий юмор Желязны с нотками иносказательной иронии, — местами изрядно приблатненный и частично уходящий в сарказм, — добавляет его прозе неповторимого шарма и элегантности.

По моим индивидуальным ощущениям получилась с одной стороны красивая, бойкая и чудесно заритмиченная Сказка (эдакий чувственный и колоритный фолк), а с другой — талантливый задачник от любимого автора: некий образчик латерального мышления в жанре фэнтези. Чего только стОит его краеугольная глава «Война и Стальной человек» о Князе Восставших и Мастере временной фуги. Это истинный бог мятежников и бунтарей, — которого сразить еще возможно, но вот победить — никогда, поскольку этот персонаж являет собой сам дух восстания. -Атаковать не только умением, но и числом: сотни преломленных проекций себя самого в зыбком удивленном зеркале Времени в поисках нужного Момента. Как наиболее грамотно и единственно верно принять на себя фокус фуги, — ведь при всем мнимом разнообразии вариантов должен же быть конечный исход любого события и состязания. Прикладывать к любой событийной скорости силу своего ума, увеличивая этот разгон тысячекратно. Как в этих искалеченных конвульсиях мультивариантов прошлого и будущего найти себя единственного цельного и живого? -И грамотно сложить из этого сплата мелких осколков и зеркальных фрагментов себя Настоящего? И что тогда есть наша истинная Жизнь, если не постоянный Квест и Процесс как таковой?.. В моем случае эта глава — полный читательский восторг и феерия красочных незабываемых впечатлений. Ставлю честно заслуженную десятку любимому автору и за нее в том числе.

У Желязны все пульсирует, взрывается, то и дело накатывая волнами цунами. С присущим его таланту эпическим размахом автор разваливает (словно детский конструктор Lego) шумные города; дробит континенты; перестраивает событийность; рвет и наспех латает зыбкую ткань бытия; ежесекундно жжет все до состояния горстки пепла, чтобы потом все отстроить (инициализировать) заново.

Лимонно-желтые мосты, кремовые морские побережья, ярко фиолетовые с малиново-красным шумные балаганы площадей: яркая, живая, пластичная плоть этого романа. Сгустки окровавленной плоти, вопли и стенания обугленных городов. Столкновение и перерождение всего на новый лад. Скрежет и шквал ломающихся городов; иссиня-черное месиво и крошиво старого порядка. Гомерический смех авторских персонажей при виде раздираемого на части мира. Временной шок чудом уцелевших городов... -Величественная литания Хаоса и Мрака совершает свой очередной необходимый круговорот...

PS Желязны в этом романе как бы умышленно смещает все мифологические акценты и что ли чувственно заземляет всех своих персонажей, предельно очеловечивая их желания и мотивации: в ключе сакральной эманации автор изящно увязывает гармонию истечения божественной сути к природе человека. И в кач-ве мега одаренного мифотворца, он словно дает своему читателю прикоснуться к легенде, провести ладонью по гладкому истертому временем металлу, в который раз насладиться авторской мелодикой и настроенческой новизной этих античных фресок.

PPS Мир трещит по швам, разлетаясь брызгами пыли и фрагментоми погибших городов. Умышленно затягивая битву за Срединные миры, Желязны тем самым умело держит свое красочное действо до самого финала. -Чудом уцелевший яркий Блис; окунувшийся в вечную пустынную ночь Уолдик; зыбко подрагивающий своим каменным остовом Марачек... Каков будет исход этой битвы и какого старого бога вновь изгонят за пределы Вселенной?. -Так ли важен здесь стройный сюжет и нарочито подытоженный финал, — когда нити этой истории все так же где-то плетутся в тонких мирах и сакральных мотивациях богини Мойры, — нити Судьбы и Предопределения человечества. Кроится заново ткань бытия, — и в тысячелетнем полусне ушедшего в забвение бога вновь мелькают осколки зеркальных отражений героики эпических битв. А где-то в анналах истории горит и пульсирует профиль Стального Генерала, медленно тлея и разгораясь углями очередного Мятежа. И точно так же как отдельные персонажи Желязны к финалу свихиваются от наркотиков. Сам читатель, — систематически попадая в эти мастерски расставленные автором ловушки времени, бездны и провалы, — пролетает все это яркое действо на бешеной скорости жадного и подробного чтения. -Роман по моим индивидуальным ощущениям улетает за два-три коротких вечера. И кроме оценки «Великолепно» мне, ей*богу здесь больше нечего добавить. Браво, Автору за подобную прозу и неувядающее буйство античных красок!

В моем случае знакомство с «Венерой в мехах» — это скорее визуальное подстрекательство от Романа Полански с одноименной экранизацией, нежели преданная любовь к прозе Леопольда фон Захер-Мазоха.

Хотя кино, на мой взгляд, значительно проигрывает первоисточнику. Именно по той богатой чувственной энергетике и великодушному благородству влюбленной, добровольно порабощенной души, которую, вероятно, умышленно и в тон нашему времени, не дал от себя Роман Полански в концепте своей театральной камерной драмы с ее главными персонажами от Э. Сенье и М. Амальрика.

Возможно, в этом и есть его сила прозорливого и талантливого режиссера, тонко чувствующего свое время (с этой экранизацией стоит ознакомиться тем, кто ценит самобытность, оригинальность и смелость в искусстве). И несмотря на то, что цельной истории, на мой взгляд, все же не вышло, Роман Полански предложил зрителю посмотреть на многие вещи под несколько иным углом. От этой красивой метафизической бабочки, которую великолепно изобразил и развернул под всеми мыслимыми ракурсами автор повести, Полански оставил только контуры. Он все смешал, размыл и ушел в монохром от богатейшей чувственной палитры австрийского прозаика.

По сути режиссер от себя показал главные остро заточенные и не вполне лицеприятные углы нашего времени: модный скандальный эпатаж, дёшевую отталкивающую вульгарность в подаче любви и секса, унылое запустение и бедность в проявлении чувств (в том числе и вербальных) — во всём отсутствие элементарного вкуса, стиля и какого бы то ни было умения. Экранизация являет собой скорее вызывающий и кричащий кич с нажимом на гротеск, нежели богатую гамму переживаний персонажей повести.

И в режиссерской версии это не та Венера (Ванда), которая изящной, жестокосердной кошкой, кокетливо кутаясь в свои меха, с чувством высокомерного пренебрежения являет Северину (главному рассказчику этой исповеди) свою любовь.

Из-под пера этого одаренного автора вышел весьма сложный и обтекаемый женский персонаж: полу женщина и полу богиня, Ванда одновременно нежная, хрупкая, чувственная, зовущая и столь непредсказуемая в своих ярких эмоциональных всплесках. В одноименной экранизации с подачи Э.Сенье (со всеми её не в меру эксцентричными выходками и монологами) получилась скорее смесь уличной торговки и театральной, статично бездарной, фаворитки. Полански, многое изменив и по-своему переиначив, так или иначе, в контексте тяжеловесного брутального стёба показал в своей экранизации всё фальшивое, наносное и гламурное. И там, где у Л. фон Захер-Мазоха завязка действия происходит в курортной живописи Карпат; режиссерская версия представляет собой камерную театральную историю проб актрисы на главную роль.

В ленте Романа Полански (по моим личным ощущениям) отчетливо слышны аллюзии на К.Баркера с его отвлеченной философией из «Секс, смерть и сияние звёзд». А вот автор повести многогранен и разнообразен в подаче своих оригинальных фантазий. Везде по тексту виртуозно встроен тонкий чувственный ироничный флёр на пределе обманчивых иллюзорных ожиданий главного персонажа Северина. И эта вечно звенящая, обращающая на себя повышенное внимание тема (не насилия — нет!) скорее доминанта и добровольного порабощения в любви. Этот текст столь сильно разнообразен своими эмоциональными настроениями, что не успевает завязнуть в приторной патетике двухсолетней давности: автор с упоением шутит и вплетает комичные экзальтированные сценки в стилистике того же Достоевского. Здесь и решительное коварство, и беспредельный деспотизм, и пристыженные извинения-объяснения, и безумие страсти, и единственно сильный (на грани истеричного лихорадочного бреда) страх потерять свое божество. С неподражаемым мастерством Л. фон Захер-Мазох в этих видЕниях на тонкой грани клинического сумасшествия то утопает в крови, то купается в розовом зареве своих фантасмагорий. И, вероятно, нагнетание сюжета (интриги) в полной мере реализовано подобной метафорой: «Венера... Из камня...»

Стало быть, она (против своей воли) просто не в силах быть человечной, сострадательной и постижимой. А может лишь внушать своему потенциальному обожателю истовое поклонение, благоговейную любовь и рабскую преданность на грани фанатичного восхищения. И здесь нужно вдвойне акцентировать: это столь сильный автор, сколь он способен на подобную самоиронию, когда недвусмысленно являет читателю «свои ослиные уши».

И порой это преподнесено с особым шармом классиков 19-го столетия, являя собой великолепный образчик бытописательной литературы.

Параллельной аллюзией здесь виртуозно вплетена тема вампиризма и тема высасывания в любви энергии того, кто любит. С присущей автору небрежной и фривольной манерой, Л. фон Захер-Мазох в своих смелых фантазиях размашистыми крупными штрихами изображает прелесть олимпийской любви, а всю мыслимую свободу наслаждений античного мира, с явным намеком на гетер и их обожателей-покровителей со всей вытекающей отсюда языческой философией.

А если сам автор в качестве древнего философа выставляет женщину явным первостепенным божеством — то отчего же нет? Спорить с этим ярким самобытным австрийским прозаиком на этот счёт ведь очевидный нонсенс. И, честное слово, довольно сложно воспринимать «Венеру в мехах» в качестве автобиографии и рассматривать эту версию как единственно верную и объективную.

На мой взгляд, это мастерски завуалированная проза-предостережение. Ведь когда в сознании Северина перемешивается фантазия и действительность, для меня лично здесь видится метафора не Буквального порабощения через хлыст. Это скорее очень тонкие и многогранные эмоциональные переживания, душевные страдания на грани боли и отчаяния, нежели физическое избиение и проявление жестокости.

И да, разжигать в женщине подобное любопытство (именно такие витиеватые наклонности) — на самом деле это столь опасная штука, как и очевидные игры с огнем. Вне всякого сомнения, каждый читатель увидит и раскроет что-то своё в этом произведении. Мне же почудился скорее прекрасный дивный сон, длинною в Вечность с Богиней гречанкой в главном действии, нежели строгое моралите или безжалостное садомазо. На мой взгляд, автор повести здесь больше схоласт, когда виртуозно увязывает в одно целое обожание-поклонение греческим богиням и мученичество первых христиан, нежели сладострастный романтик на грани изврата или убежденного садизма.

И несмотря на «кричащую» аннотацию и скандальную репутацию автора, эта повесть достаточно взвешена и целомудренна. Всё преподнесено читателю с большим вкусом, чувством меры и непременными авторскими изюминками в контексте данной исповеди. Тем более что авторское послесловие представляет собой скорее откровение истового художника-творца, нежели исповедь обманутого мужа. От себя почему-то очень хочется размыть и загладить домыслы по поводу исключительной автобиографичности этой повести с ее главной интригой. Весь этот, виртуозно представленный, немыслимый накал страстей с абсолютно потрясающим выводом-развязкой, все собой сметающим в контексте данного повествования, на самом деле как все гениальное можно просто разложить вот этой тезой.

PS Несмотря на то, что текст перенасыщен патетикой XIX века, повесть читается легко, и под соответствующее настроение просто улетает. У автора одни сплошные, честно заслуженные, проверенные временем, великолепные десятки.

Виртуозно выточенный, проработанный стиль. Яркий, и порой отрезвляющий, незамутнённый временем, посыл-предупреждение внимательному читателю. Ключевая интрига, которая виртуозно держит до самого конца. Бесценный кладезь мудрости и афоризмов. Здесь все на очень достойной высоте — 10/10/10/10. Классика на все времена. И мои искренние восторженные аплодисменты подобной самобытной и яркой смелости в мировой литературе.

Короткий любящий взгляд, брошенный невпопад, вполне сойдет за искренний. Наскоро придуманные обезьяньи прыжки и ужимки полуживых актеров вполне заменят собой глубокую драматическую игру. Шаблонный вариант очередной мизансцены, наспех придуманный растерянным режиссером, измотанным до кромешной бездарности, будет в очередной раз принят непритязательной публикой с бесконечной благодарностью и несмолкающими овациями. В предсмертной агонии бьется сердце «Элизиума» — обреченного на гибель несчастного театра — и с жадной тоской голодных собак манит на его поминки тех, кто давно уже умер. Все обветшало, выцвело, истрепалось... Буйным цветом прорастает на этом поприще лишь иллюзия — ловкая подмена таланта, самобытности и живого слова актера. -А может быть Клайв Баркер снимает кальку с нашей жизни?..

Баркер одновременно колоритен и красочен в своей театральной зарисовке. И как всегда брутален, ироничен и двусмыслен. Его метафоры, изящно и образно разбросанные по всему тексту, можно раскрывать бесконечно. О чем он хотел сказать своему читателю в этом полумраке театральных гримерок и пыльных декораций, виртуозно перемешав живое и мертвое; глубокую классику и упадок современности. -Может быть о том, что за плоскими бутафориями мы не способны разглядеть настоящее и живое?.. Или о том, как мы искусно научились имитировать жизнь так, чтобы эта имитация не уступала, а даже в чем-то превосходила наши забытые чувства и настоящие страсти?.. Как бы то ни было, но меня практически до самого конца повествования не отпускало щемящее чувство, что Баркер вместе со всеми своими брошенными персонажами скорбит от горечи невосполнимых утрат... -Мертвые актеры справляют поминки по давно умершему театральному искусству. Финальная сцена. Занавес. Аплодисменты.

PS Одна из лучших и цельных вещей из Книги Крови — яркая, неспешная, медитативная. По сути Клайв Баркер в жанре философской притчи изобразил ужас без особого нажима на классический хоррор. В многослойном и неспешном повествовании каждый, вероятно, увидит что-то свое. А долгое послевкусие, — и быть может некое осмысление определенных вещей, — это знак особого качества и мастерства Баркера.

С Цоем в моём индивидуальном случае всегда случается очень интересная история... Сколь бы часто я не чистила от его треков плейлист под вот этой личной резолюцией: «Не-не-не! Я уже типа взрослый человек, чтобы слушать такой «бред»... Практически из каждой второй закачки, — просто предательски и провокативно, — изящно просачивается 3-5 трека от «Кино». А иногда «приходится» заливать всё просто цельным альбомом...

Устала бороться, честное слово... Сдалась с большим боем))

Про Цоя обычно говорят, — как раз-таки сильно взрослые и просвещённые, — мол тексты у него топорные; музыка сплошной примитив; а раскрутка типа просто жадный пиар своего времени... Ах если бы, всё так было просто и примитивно...

***

«Группа крови», очень удачно спродюсированный в своё время по сравнению с другими альбомами «Кино», — бьёт меткой стрелой прямо в сердце. Здесь у Цоя уже более симпатичные аранжировки, чем тот саунд, которым он баловал своих фанов в той же «Восьмикласснице». И да, безусловно у этого альбома из «седых» 80х прежнего века самые высокие ротации и самая оправданная слава. И, пожалуй, совсем не та её составляющая, которой были истерично расписаны торцы домов с кичем ушедшего времени, когда Цой трагически разбился на своей машине...

****

Эта музыка (и слова) именно от сердца к сердцу. А у сердца ведь всегда свой камертон. И точно так же как за дорогим парфюмом порой бывает спрятана дешёвая пошлость их владельца... А за навороченными речевыми оборотами (красивыми морфологическими финтифлюшками) нет ничего кроме вранья и пустоты... Точно так же, и по схожему принципу, дело обстоит с текстами и искренней подачей от синглов Цоя. Он цепляет. Ему веришь. Этим текстам порой иронично удивляешься, — до того они прямолинейные и банальные. И только оттого они заходят в сердце, как нож в масло. Память цепляет и ловит в фокус такие вещи безошибочно. И они очень аутентичны и автобиографичны, — если можно так сказать и если на то пошлО...

***

«Пожелай мне не остаться в этой траве...» из той же легендарной «Группы крови» — это у многих его фанов как детское «Ни пуха, ни пера!» И это особая молодость души, — про которую Цой писал: «Звёздная пыль на сапогах» и «не нажатый вовремя курок».

И сколько раз, — в моменты принятия самых сакральных (и оттого трудных решений) на ум неизменно приходило вот это:

...Что будет стоить тысячи слов,

Когда важна будет крепость руки.

И вот ты стоишь на берегу

И думаешь — плыть или не плыть...

Да, его хлёсткая «Мама, мы все тяжело больны, мама, я знаю, мы все сошли с ума...» — это среди прочего гимн и нашего времени тоже. Когда приходится с болью резюмировать: в большинстве своём не умея отличить враньё от правды, запутавшись в непролазных дебрях политоты, «мы» в основном заняты тем, что болеем именно Головой... Вероятно, именно потому что очень «взрослые»... И громоздкие в своём костном мышлении.

Особую нежность души вызывает «Бошетунмай» с его неизменным:

Все говорят, что мы в месте…

Все говорят, но немногие знают, в каком.

А из наших труб идёт необычный дым...

Стой! Опасная зона: работа мозга!..

М-м-м, Бошетунмай…

Это с одной стороны изящный экивок лирике Кинчева с алисовской «Мы вместе», — у Цоя в своё время вышел очень талантливый и нестандартный поэтичный намёк давнему товарищу по цеху. А с другой... Честное слово, никогда не интересовалась, что означает это мудрёное слово, но в моём индивидуальном случае это какой-то город на карте, известный только тем, кто умеет в него попасть. Какая-то особая и очень светлая дверца души, которая есть всегда и очень ресурсна по «месту своего особого сердечного назначения».

***

А сколько прощаний и расставаний личная память «транслирует» под эти строчки:

Они говорят: им нельзя рисковать,

Потому что у них есть дом, в доме горит свет.

И я не знаю точно, кто из нас прав.

Меня ждет на улице дождь, их ждет дома обед.

Закрой за мной двери, я ухожу...

Безусловно, — уйти можно по-разному... Цой ушёл красиво... Прямо на излёте своей гибкой и неиспорченной души. И не его вина, что из этого сделали пиар и виртуозный хейтерский ход. Вряд ли он был бы рад такой именно раскрутке, — как не был бы рад тот же Высоцкий, если бы вдруг по прошествии многих лет «обнаружил» себя в самых высоких ротациях радио «Шансон»...

PS Кинчев уже давно утащил «Спокойную ночь» в репертуар «Алисы», сделав её более брутальной и драйвовой, под всё тем же слоганом «Эту песню мы будем петь всегда, потому что она нам очень близка и дорога!..» Честное слово, не буду спорить с фронтменом «Алисы». И мне тоже очень близки и дороги такие вещи: в них очень много души и только потому (не единственно, но в том числе) они талантливы и цепляют своей цельной аскетикой донельзя.

... Скучно вам, серые? Счас я накапаю правду на смирные ваши мозги... (с)

ДДТ по всё канонам жанра лучше всё же слушать, чем читать. И лучше всё же цельным альбомом. (И, если честно, — то не одним)

Один трек, — даже самый любимый и затёртый до дыр, — вряд ли будет показателен в смысле объективной оценки.

Так примерно дело обстоит и с их «Не стреляй!»,  — заведомо ставлю эпиграфом пронзительный кич из другой вещи этого очень классно сбитого альбома «Я получил эту роль» 1989 года, — именно потому что «Не стреляй!» слишком линейна, лирична и предсказуема. Хотя, признаться, «язык не поворачивается» назвать эту вещь баналом. И возможно, в этом и есть оригинальный авторский талант: именно в Простоте «зашить» многое. И в этом многом попасть, — как его мальчик-стрелок в этом треке навскидку и влёт, — в самую сердцевину великолепного ёмкого названия. Очень гибкая, душевная и очень пронзительная вещь. С таким примерно посылом... -Когда же мы уже научимся думать?.. (Не по указке, а именно от самих себя) Поймём ли, — хотя бы задней датой, — как много может зависеть от одного маленького человека. Незаметного, скромного, в чём-то заурядного, — но свободного в своём человеческом выборе...

И, безусловно, нет особого смысла пересказывать этот текст. (Да и не получится это сделать наверняка в контексте «костной» прозы)

И нет лишней нужды говорить о том, что в своём творчестве ДДТ порой очень-очень разноплановые. -Разные даже в ключе одного студийника. Их «Террорист», «Церковь» и одноимённая «Я получил эту роль» из этого альбома — яркое и очень талантливое тому подтверждение.

Очень обзорно округляя то, чем занят был Юрий Шевчук на протяжении всей своей карьеры, — скажу скромно и только от себя: это скорее всего носит характер Экзистенциальной Социалки.

И у них будет ещё позже офигительный по своему психоделу концертник «Чёрный пёс Петербург». Будет лиричный, — с особым нервом ностальжи, — и несколько рваный по своей стилистике «Это всё...» Да много чего будет, честное слово... — Но такой тёплый, такой душевный, такой простой и такой широкий (вне всякого заядлого цинизма) в каждой модуляции своей немного невростеничной подачи Шевчук бывает редко. И хотя бы этим как минимум ценен этот трек (и стих).

*****

Есть определённые сборники-антологии русского рока, которые смело от себя давно уже заявили примерно следующее: Всё, что было написано Цоем, Башлачёвым, Гребенщиковым, Кинчевым, Шевчуком и им подобными незаурядными талантами... Всё это смело можно отнести уже сейчас в раздел Бронзового века. (После закономерно завершившихся Золотого и Серебряного) Можно ли всё это реально поставить именно в один «эшелон» с той классической поэзией, которую «принято» читать именно с бумаги?.. На самом деле ответить наверняка и однозначно очень сложно. Но то, что такие вещи реально цепляют, берут за душу и расходятся в народ приблатнёнными купюрами, — этот факт неоспорим. Возможно, русский рок в этом смысле лежит на той плотной платформе, которую дал от себя Высоцкий. (Во всяком случае такая точка зрения часто встречается всё в тех же сборниках)

PS И как бы то ни было, — особым образом перефразируя Шевчука в «Не стреляй!» — от себя скромно скажу: Выстрелить на протяжении стольких лет такими классными текстами, — их глубокими живыми метафорами, — оно того стОило, честное слово! ДДТ и их фронтмену низкий поклон и огромное искреннее спасибо за их самобытный труд и позитивное долгожительство в ключе очень сильных текстов и ярких узнаваемых аллюзий.

Книга улетает за два коротких вечера. Статичное тривиальное light чтиво на один МАТивированный раз (лексика заглавных букв будет очень долго крутиться в голове у притязательного требовательного читателя по завершении чтения). И это лишний раз отличный способ заново оценить серьёзную глубокую литературу. -Пожалуй, всё... На этом все плюсы, — даже такие относительные, — иссякают и заканчиваются.

*****

«Основано на реальных событиях» всегда звучит очень претенциозно. Такие одиозные замечания в ключе серьёзного писательского мастерства нужно уметь грамотно оправдывать.

И это вам не ЭМРемарк с пронзительной и глубокой «Искрой жизни». И не ФКДик с альтернативным и по-своему смелым переосмыслением «Человека в Высоком замке»...

-Зачем стараться и напрягаться выдать классику?.. Если и без того множественные конъюнктурные издания и сайты обласкают призами и премиями. И хотя бы Лауреата, — в начале творческого натруженного пути, — но дадут!.. Чтобы, так сказать, — не кануло в лету это чистописание автора новичка.

Многие книжные сайты с увлечением и немыслимым энтузиазмом пишут что, мол, Хезер Моррис на протяжении всей своей писательской карьеры занималась усиленным сочинением сценариев. Возможно, они и хороши.. (Не знакома подробно с оными — без пяти минут моё фатальное читательское упущение). Но вот только хороший сценарист (даже если она таковым и является) и серьёзный автор плотного добротного художественного текста, — это, на мой взгляд, не совсем одинаковые вещи.

У Моррис очень плохо дело обстоит как минимум именно со стилистикой. И это бросается в глаза буквально с первых абзацев её вымученного (не могу подобрать другого слова) очень жёсткого, вязкого и топорного текста. Манера изложения постоянно скатывается в какое-то подобие приключенческого боевика вперемешку со слезливыми диалогами романтического флёра небрежно выписанных героев. Причём особую долю её авторской брезгливости, — и здесь ни о каком подлинном освещении событий речи быть не может... (Автор безусловная неженка и чистюля с очень тонкой душевной организацией «тургеневской девушки») Составляет то обстоятельство...

-Всю ту жгучую боль, грязь и гниль, которые пришлось хлебнуть этим людям во мраке случившегося ада...

Моррис вещает об этом примерно так, называя от себя всё это сказочным словом «путешествие» (и здесь я совсем не утрирую; автор собой удивила — так удивила): «Когда поезд прибыл в лагерь, то небо затянуло мрачными тучами; звёзды и луна перестали освещать путь измождённого героя...»

Что же касается дневного времени суток в этом трёхсотстраничном подробном эпике самоповторов, — практически все лагерные работы происходят у Моррис «В прекрасный весенний день...»

И здесь вне всякого сомнения, — ещё чуть-чуть докрутить патетики и выйдет отличная «шекспировская» драма. Вот здесь буду очень жёсткой и категоричной (ибо в качестве требовательного читателя жду от автора подобной темы очень скрупулёзного отношения к тому материалу, с которым он работает): когда речь у таких начинающих графоманов идёт именно о тиражах, — оболгать «за милую душу» (уж какие тут позывы на правду и муки совести?!) можно всё, что только угодно!

*****

И очень больно за память тех людей, которые страдали и бились за выживание на фатальном разломе того страшного времени. И та незаживающая рана, которая саднит у многих до сих пор с давности четырёх-пяти ушедших поколений... Гадко и колко, когда по ней бьют вот такими вот хромовыми сапогами.  Больно и горько за то, что именно ТАК их судьбы теперь перекладывают на бумагу, — которая как известно стерпит если не всё, то очень многое...

***

Что касается сюжета. Его основной составляющей, — ключевых персонажей. Нужно в тему детально сказать, — здесь всё очень предсказуемо и двусмысленно одновременно. Да, Хезер искренне любит тех, про кого пишет. Тёплая волна сострадания и доброго человеческого участия в судьбах её фаворитов слышна по тексту очень сильно. Правда, благоволит она не ко всем...

Нервные и робкие в своих мотивациях немцы, — с любезным обходительным обращением ко всем заключённым выписаны так драно и нелепо... Кажется вот-вот Хезер хватит удар сверх альтруизма и сс-офицеры расшаркаются в извинительном реверансе перед толпой голодных, искалеченных, каторжных рабочих. Этот оправдательный пасквиль, — манифест её переосмысленной авторской морали, — занимает собой чуть ли не всю основную часть романа. И Моррис в нём несказанно преуспела, — учитывая пропорции своего текста. Стоит предположить, что в том числе в контексте этого изложения и затевалась основная мотивация написания «Татуировщика», — под модным нынче лейблом: «Переосмысление Новейшей Истории».

Пьяные вдрабадан удолбаные русские, — из всех департированных в лагерь наций, они безусловно самые «тупые и никчёмные».

И, вне всякого сомнения, по мнению этого оригинального автора из всех возможных кандидатов только лишь они составляют «особый» эквивалент лагерных капо в её эпическом и смелом воображении. И полу сырой комканый финал этой надорванной истории, — местами уходящей в мрачную готику, — довершает и без того не очень хорошее послевкусие от этого романа.

*****

И да, подробно выписанный главный герой, — вчерашний еврейский скромный мальчик, (и все его отважные друзья), — это в ключе романа смелый зачинщик и подстрекатель всех лагерных протестов и без пяти минут Робин Гуд этого леса. Он ведёт себя как неуправляемый террорист-камикадзе, на которого никто не в силах найти управу... Нелепый идиотизм и форс происходящего с самого начала этого брутального текста буквально «сбивает с ног».

И где-то к середине романа, — в тяжёлом недоумении и тотальном нетерпении (главным образом из жалости к себе: ибо таким текстом можно реально изнасиловать мозг) — начинаешь быстро бежать абзацы по диагонали, особо уж не вникая в происходящее. Ибо вникать там особо не во что. Тот удивительный текст, который в своём смелом прочтении истории явила миру австралийский автор, — на поверку требовательного читателя выглядит примерно так (какой его кусок не возьми — всё «играет» примерно одинаково):

Здесь хочется включить жёсткий парафраз, — с определённым «Перебор!» в адрес Моррис и, возможно, непосредственно переводчика (ибо подобный кич текста бьёт по глазам аж до кромешной боли): Добро пожаловать, доверчивый читатель, в мир бульварного чтива женского детектива, хамски и самонадеянно завёрнутый в титул серьёзной темы, — который безусловно рассчитан в своей оригинальной писанине на высокие рейтинги от скорых и успешных продаж!..

*****

И здесь, — забегая немного вперёд в контексте создания второго тома, — у меня весьма настойчиво просится по завершении этого горького чтива вот этот главный ключевой вопрос: С каким московским историком (как заверяют очень смелые издатели) Моррис сотрудничала и переосмысляла эту кровавую драму в истории человечества?!.. Или она просто увлечённо сочиняла своё «мыло» именно из оригинальной авторской выдумки-мыслеформы?.. Эти вопросы для читателя так и останутся открытым троеточием... (Возможно, она подробно раскроет эту «интригу» в каких-то особо пикантных интервью особо благоволящему к ней издательству, когда интерес к её персоне закономерно сойдёт на нет)

Хотя уже то там / то сям в сети попадаются определённые экивоки любопытных:

Я здесь не хочу подробно разворачивать тот сомнительный факт (пусть каждый читатель додумает это от себя сам): возраст выживших на момент написания романа, — учитывая всю пережитую боль их душевного страдания, — позволяет ли он быть этим воспоминаниям Объективными?..

*****

И в тон издательской аннотации, — которую щедро развернули аж до двух роскошных абзацев, — от себя лаконично резюмирую «Татуировщика», — резюмирую как могу беспристрастно:

Ничем не прикрытая умышленная спекуляция Хезер Моррис псевдо историческими сведениями в провокационном художественном враньё авторского вымысла.

PS Складывается уже давно особое впечатление, — что волны информационной войны захлёстывают собой буквально всё виртуальное пространство. И здесь все средства хороши, — вплоть до совершенно идиотских промоушен и мощных прожорливых хайпов, — дабы двинуть свой продукт в массы.

PPS Мои искренние рекомендации, — хотя здесь всё безусловно субъективно, — будьте избирательны и требовательны к тем новинками, которые приобретаете. Да, безусловно, лучше заранее уловить текст в сети, — хотя бы на уровне ознакомительного фрагмента (он, порой, может сказать о многом), — чем поддерживать наглую фальш многих издательств, покупая уже саму книгу непосредственно.

Всем отличных новинок! Ярких инсайтов! И глубокого серьёзного осмысления любого прочитанного материала.

...Ветер качает над ним Ветви, хотя... Ветра сегодня нет...

По праву считаю эту вещь, — у меня легче всего зашёл перевод «Сияние извне», — одной из лучших в сегменте малой прозы мировой фантастики.

И уже в 1927 году талант Лавкрафта «выстрелил» такими яркими и сакральными темами, — которые после него разовьют и углубят на свой лад многие авторы и сценаристы. Но ведь именно талантливых Первопроходцев «принято» называть Гениями... -Ни в коем случае не стану с этим спорить (даже наедине с собой).

***

Маленькое, затерянное в лесах поселение скромных трудяг, — получившее бешеную негативную огласку по причине природной аномалии в ключе спекуляций ею учёных мужей с историей внезапно упавшего на эти земли метеорита.

Медленное угасание маленькой несчастной семьи, — и физическое, и умственное (прошедшее все фазы сумасшествия, начиная от суеверия и заканчивая тотальной потерей внятного сознания до состояния кошмарного потрясения), которой пришлось встретиться с чем-то таким...

Я думаю, что Лавкрафт заложил в свою ёмкую и очень пронзительную историю нечто большее, чем просто воспоминания обезумевшего старика.

И это нечто, вероломно пожирающее и ломающее собой всё и снаружи и внутри, — оно словно постепенно проглатывало само пространство со всеми объектами, — жадно засасывая в себя всё то, что в нём находило.

***

Для тех кто больше смотрит, чем читает от себя робко предположу. Неслышной, но ощутимой аллюзией почему-то всплывает одна из лучших арок «Doctor Who» The Impossible Astronaut / Day of the Moon (s06e1/2). И я здесь не то чтобы обвиняю сценаристов данного проекта в неумышленном «плагиате»... Просто, на мой взгляд, это как раз тот показательный случай, — когда золотой фонд НФ классики, попадая в умные руки, в ярких и отчётливых элементах красиво расцветает ещё одной качественной интересной интерпретацией.

***

Странная встреча с очень странным явлением, — которая вначале вызвала даже некий азарт, мол, в таком именно свете можно запросто стать местной знаменитостью и героем очередной новостной ленты. Но вот что она повлекла за собой?.. -Авторские изюминки, нестандартные ходы болезненного воображения и жёсткое нагнетание даётся Лавкрафту в полной и ощутимой мере его оригинального почерка и стиля. Он безусловно из тех фантастов, которые виртуозно справляются с мрачной и мучительной атмосферностью своего авторского содержания.

***

Постепенное отупение и апатичная потеря всех чувствительных «сенсоров» реальности того, кто оказался волею провидения «зажат» в этой проклятой долине. Безрадостный механический и абсолютно бесцельный труд этих людей, — как бы по инерции ни на что не нацеленный, — ибо всё вокруг них (и внутри, и снаружи) медленно превращается в прах бытия... Фатальная дорога в никуда с направлением: «Без возврата»...

Подавленные и обречённые, — все они доживали свои последние мгновения на обожжённой безжизненной земле, — которая ни до / ни после не видела ничего подобного. Испепелённая Пустошь — это мрачный «вердикт» и боль памяти тех, кто имел несчастье к этому прикоснуться.

***

Дыхание бездны, — которая всё собой поглощает и долбит на мелкие обветшалые куски, всасывая без остатка...

Туго накрученное нервное напряжение, — как основной фабулы рассказа, так и его ключевых персонажей, — разожмётся и отлетит, как отломанный кусок того самого случайного камня с неба. Той самой странной субстанции, — которую пинали и били (отчаянно пытаясь постичь тайну эмпирическим путём) учёные-интеллектуалы / безусловные светилы в контексте своих знаний, — блестящих и авторитарных по умолчанию.

И всё это происходит в рассказе при ужасающей жути обстоятельств, не поддающихся никакому адекватному пояснению.

***

Великолепным кроссовером, — возможно сам того сознательно не желая, — Лавкрафт развернул здесь столько много тем сразу! Начиная от легендарных «перешёптываний» сакральных легенд и заканчивая философскими размышлениями о космогонической сути вселенной.

И все они растеклись и разбежались, словно глубокие морщины на лице ключевого персонажа-рассказчика. Для которого шок потрясения крутанул биологическое время на таком бешеном разгоне, — что об этом даже не рассказывают, а лишь мучаются липкими кошмарами долгими ночами напролёт, мучительно «листая» сакральную «летопись» мироздания.

Пришлый неестественный свет замогильных огней, зловеще плясавший на пепелище некогда плодородной земли и нормальной привычной жизни обывателя. Фатальные конвульсии тотального испепеления и умирания. Роковые образы и предчувствия, выходящие за границы человеческого сознания... — Всё это Сияние извне и гулкий адский вестник, не предвещающий ничего вменяемого и предсказуемого.

***

Есть ли в подтексте Лавкрафта библейские отсылки, — сказать наверняка можно наверное лишь читая текст на языке оригинала. И среди прочего, — что такое «Творец» в терминологии Лавкрафта в контексте этого рассказа?.. -Я думаю каждый читатель ответит себе на это самостоятельно, — в силу сложившегося интеллекта и базовых знаний (привычных для него представлений).

PS Загадка парадокса чисто научного характера?.. Вторжение иного разума?.. Огненная феерия кромешного ада и пустоты?.. -Я не берусь, в качестве очень скромного читателя, делать далеко идущие выводы о том, что хотел сказать Лавкрафт в своём произведении.

PPS Такие вещи читать без ощутимого холодка по позвоночнику вряд ли получится. Особенно если читаешь вдумчиво и вночь. Точно так же как не получится поставить оценку ниже десятки: безупречно выточенная мрачная история, — красивая, пронзительная, безупречно написанная, — которая будоражит и восхищает одновременно очень сильно и очень долго.

«Величайшая слабость человека – оставить последнее слово за собой»

Интересная тема — достаточно интересно обыгранная. Одна из лучших у Корнева. Без преувеличения — одна из лучших в этом жанре.

«Экзорцист» — это прекрасно оформленная интрига с плотным «нагнетанием» всего происходящего. В сюжетной канве две великолепно скрученных истории (взаимно перетекающие друг в друга), — повесть условно поделена на две части. «Люди и бесы» открывает эту феерию средневековых мрачных красок. А «Кривое зеркало» замыкает всё действо на себя, — оставляя читателю столько риторических нелинейных вопросов... Впрочем каждый безусловно выхватит свой родной фокус и уловит привычные сердцу истины.

Кроме всего прочего «Экзорцист» — это великолепно стилизованная вещь, искусно подогнанная под антураж средневекового фэнтези, — как ключ к сегментам замка в три оборота.

Чуть-чуть циничная; чуть-чуть лубочная, — но без придирок со вкусом воплощённая глубокая история. Это какой-то особый яркий и броский психодел, — магия и гностика спелись здесь очень плотно.

***

Концепт Пламенных (экзекуторов) и Изгоняющих (экзорцистов) раскрыт живо, ярко, динамично и весьма атмосферно.

Имперсонатор этого ремесла, прибывший по делу в маленький город Ронев, — особая завязка этой нетривиальной истории.

Спец очень широкого профиля, — на первый взгляд даже профи, — который предпочитает получать деньги за «не пойми что». -Такая вот работа.

На первый взгляд, безобидное приключение сгустилось и сжалось до очень атмосферной интриги основного сюжета.

На этом умышленном поле битвы между сущностью беса и человека Корнев развернул отличную идею в контексте «поимки» злого начала в первоосновах (и их противоположностях). Получилось такое себе красивое мрачное граффити с натуры.

***

Корнев пишет здесь красиво, ёмко, динамично, — виртуозно заигрывая с метафорами / лайфхаками / двойными смыслами.

...Яростные схватки воли и подсознания. Боль, наваждение и раздробленное сознание, неслышно утекающее в зияющую пустотную дыру... -Будто разбился огромный «фрагмент» зеркала, и каждый осколок ранит до глубины души и тела. Жуткие вибрации, которые пронизывают всё вокруг, — выворачивая главного героя в бессильной ярости буквально наизнанку.

Надо ли было подобной «неумёхе» лезть в это странное мероприятие под вот этой вечной тезой: «Ты неловок — дай-ка я»?.. На это читателю предоставляется ответить самостоятельно. Речь здесь немного о другом.

***

Частичка таланта. Частичка силы. Неумение вовремя остановиться. Неспособность виртуозно что-то значимое удержать...

***

Одержимое безумие или перманентное шарлатанство?.. Символика пентаклей или ничего не значащая атрибутика?.. Чужая воля, выворачивающая изнутри ментальной ломкой или «просто» борьба субличностей?.. Способность прикоснуться к истине или привычные фолки народов мира?..

Очень сильная вещь, — даже если на мощном интуите чувствуешь основную завязку / развязку основного текста.

Написано быстро, броско, стильно и с большим вкусом. И как бывает в добротных произведениях, — здесь нет моралите и зубодробительного поучительства. Зато есть очень мощное послевкусие и особое желание вновь взять это потом в перечитку под соответствующее атмосферное настроение.

PS Если читать «Экзорциста» — то непременно ночью. Если говорить об ощущениях — то я потрясена и удивлена. Если выставлять оценки — то максимально высокие.

Всё здорово! Отличная вещь! Любителям подобного жанра рекомендую однозначно!

«Сегодня мы играем без зрителей. Сегодня мы играем свою жизнь».

Хорошая вещь от любимого автора, — тёплая, нежная, ироничная, заводная. Вкусная и всеядная одновременно. К тому же отлично стилизованная.

И, да, кто ищет здесь привычную Глубокую авторскую философию, — проходите мимо / не генерируйте споры.

А, соб-но, что здесь спорить... В ответ на выверты «Вагриуса» с тёплым приветом в сторону «Эксмо» Пелевин в 2003 и написал эту чудесную и трогательную байку...

...Цифры, цифры, цифры... Словно выпавшие из дневников нерадивых школьников: тройки / двойки / единицы... В данном случае они виртуозно нарисовались из дневника жизни неприглядного Стёпы (будущего процветающего банкира), — мечтающего постоянно покорять необъезженные просторы нумерологии своим очаровательным «колдовством» и магией постоянных животворных и целебных вливаний в цифру «34». Однажды в детстве с ней «договорившись» и вступив в некий сговор, — он неожиданно обрёл тайный нерв своей души, которым и щупал всё пространство вокруг себя много-много лет подряд. Дети порой так сильно «залипают» в своих фэнтезийных байках, в которые так хочется верить подольше...

Вот так и Стёпа, — рос, рос, рос и вырос из маленького хорошенького и всем очарованного дурачка во взрослого, — уже более статного, но не менее впечатлительного... Эээ... Мужа повседневных и серых РФ реалий. И вероятно чтоб особо не скучать в оных — придумал эдакую забаву с двузначными перевёртышами: 34 и 43. На протяжении всего романа читатель будет не без интереса / ироничной улыбки наблюдать за двумя доминантами из Стёпиной жизни: число 34 как весомый солнечный эквивалент (вестник счастья, удачи и радостного ожидания); и число 43 — его лунный брат (стало быть, несчастливая «подмена» и гадкое предчувствие липкого, гнетущего потенциального форс-мажора).

Накачав до сумасшедшего предела психический заряд любимой цифры, — Стёпа изначально выбрал свой уникальный неповторимый маршрут. И превратил всю жизнь в удивительно яркий и сказочный аттракцион, каждый раз высчитывая и высматривая свою любимую «34» везде и всюду. -Да, это его безусловная цифра фаворит, заслуженно возведённая тем самым в «нумизмат» незримого союзника.

На протяжении всей жизни ультра замороченного Стёпу изводили муки творчества по склеиванию и растаскиванию наиболее удачных и крайне неблагоприятных комбинаций этих двух антиподов.

Украсить любимую цифру изысканными коннотациями / подкрутить ей значимых финтифлюшек, — в этом Стёпа достиг неслыханных высот...

***

Выпить чай за 34 глотка; сесть в плацкарт на место 34; купить билет за 34 минуты до начала представления; угадать «тайные» просветы в зубцах обычной вилки и разгадать их «количественный» смысл...

Да, Стёпа, изначально вступил с «34» в тайный «трансакт», и так увлёкся этим креативным процессом, что не заметил главного. Как влезла в жизнь коварным противником (и стала бить его по всем чутким местам / особенно тем, что ниже пояса), — словно огромная тёмная туча наползла на его светлые горизонты, — цифра-Антипод 43. -Такой мрачный и тягостный Узурпатор его личной гармонии и счастья.

Мучительная схватка логики и бреда; света и тьмы; эманация добра и зла, — ироничный драйвер повествования крепко держит читателя на протяжении всего романа.

Параллельным акцентом «Чисел» весело и звонко сияет событийная подложка романа тех ушедших и канувших лет.

... Слив компроматов, респектабельность скандалов, акулы пера в изданиях-однодневках и одиозные списки *100 ведущих политиков России; засилье мелкого бизнеса и «карманные банки»... Невероятное чутье (порой бог его знает на чём основанное), куда рулить дальше, когда не зги не видно на пол метра вперёд... Размытые и неясные перспективы РФ реалий тех лет... — Примерно такую картинку среди прочего контекста рисует здесь Пелевин.

Да, вне всякого сомнения, — то что вытворял Стёпа на «задворках» своей души, — то была самая настоящая магия. И она оказалась посильнее всех привычных «офшоров» интеллекта других (менее шустрых) его соотечественников. Ибо совершать какие-то калькуляции ума в тех реалиях и было самым что ни на есть натуральным безумием. И словно сакральное существо, — такой себе ходячий само-оберег, — Стёпа (опутанный в равной степени суеверием и бредом) пробирался к свету своей жизни практически наощупь и вначале что называется по-пластунски. Зато такой именно виртуозной маневренности в те дикие времена «ельцинской эпохи» не было равных.

Его привычный кейс и концепт развития: из мелких торгашей оргтехники горбачевской оттепели двинуть потихоньку в контент мелких банкиров «ельцинской» эпохи. А там уж, — и рукой подать до финансового террориста-теневика.

И да, ставки в этой оригинальной сакральной мистерии Стёпы запредельно высоки... Настолько, — что он бессовестно впутывает в свои забавы всё что угодно (вплоть до двусмысленных сексуальных забав), — лишь бы это помогло вновь наладить и поддержать связь с дорогим сердцу числом / сложными, но родными знаками и весточками удачи.

Этот сакральный баловень судьбы не стыдился спекулировать своими фирменными фишками даже в поиске избранницы сердца... -А как же иначе?.. Ведь родная душа должна разделять не только финансовые интересы... Правда, справедливости ради, здесь нужно отметить: поскольку странности Стёпы были понятны только ему самому, — все потенциальные избранницы уходили не прощаясь, — покидая навсегда этого «придурковатого мАлого» наедине с его «развалами» в перекособоченной голове.

Постоянные прыжки в замысловатые дебри эзотерики... Колдуны, провидцы и по совместительству шарлатаны... -Всё это делало Стёпу счастливым и уязвимым одновременно. Словно маленький мальчик, — он стоял всякий раз растерянный и потрясённый перед этим пантеоном цифр / знаков / иероглифов / тайных смыслов... Пытаясь отжать из этого «священного» сонма себе побольше респекта и выгод, он влип в этот абсурд по самые уши... Ослиные... И эта метафора сотни раз оправдана (ниже расскажу почему). Кстати все выгоды, — в том числе вторичные, — в конце-концов закончились для Стёпы весьма неожиданно, уступив место случайному просветлению его бедного перетруженного ума...

***

И, безусловно, авторский бэкграунд и  литературный уровень Пелевина таков, — что «Числа» можно смело отнести в сегмент отличной яркой сатиры под слоганом «на злобу дня». (А кстати, что изменилось, так уж сильно, — в этом смысле в сознании активного большинства социума?.)

Нумерология и эзотерика; сакральные знания астрологов и всяческих лекарей, поставленные на поток рыночной экономики; восточные «откровения» и древние «тайны» гностицизма, выставленные на показ; безустальная (и, увы, в таком именно ключе абсолютно лубочная) беготня по гадалкам, психиатрам и ясновидцам... -Волшебный призрак Китая ведь и сегодня манит многих любопытных, — искусительно подмигивая жёлто-красными огнями вечных неразгаданных истин...

Энергичные тезы ярких и смелых названий, искусно впечатанные в бегущую строку PR-слонанов и TV-концепций.

Короткий и бодрый марш-бросок, — а главное нацеленный на большую шумную аудиторию — по достижению окончательной нирваны всех индивидов сразу...

Ошеломительный инсайт, — который обычно накрывает лавиной всех следующих, — что «ты» ведь тоже не последний человек на этом духовном пути, который ведёт (ни больше / ни меньше) в саму Поднебесную Знаний...

В этих делах, — весьма сомнительных, на мой скромный взгляд, — обычно включается что-то типа паранойи дискретного мышления /жёсткого отношения ко всякого роду знанию. И, соб-но, похожая симптоматика включилась и у Стёпы.

Для неокрепшего и доверчивого ко всему наивного ума в один момент всё сваливается в одну кучу, — и так порой трудно из оной как минимум выбраться... Куда уж там говорить о том, как целебен путь Вверх, — если это направление уже давным-давно мало кто знает и показывает...

Всё это одновременно яркий и вкусный стеб для влюблённого фана и потенциальный обман для того читателя (по умолчанию истового нумеролога), который привык априори всему беззастенчиво доверять, при этом настойчиво (недвусмысленно козыряя «научной» базой), предвзято и окольно обходя разумные, оправданные, классические вещи.

***

Кстати, яркий акцент про три Лингама Победы / мистические жезлы смерти в контексте «Чисел», — ну это особая выразительная фишка романа. Яркая и выразительная метафора-слоган, (а когда у этого автора было иначе): такая себе оригинальная конкретика, на какие три условные буквы славянского менталитета надо научиться посылать таких «звездунов», астрологов и лекарей на все руки, — дабы остаться целым и в здравом рассудке после их оригинальной настойчивой помощи. Спасибо искреннее Пелевину, — обожаю его такого, — подкачал хороший тонус / разогнал январский авитаминоз, — насмешил и местами искренне растрогал до перманентных «лолов».

***

Так вот недвусмысленные экивоки Вагриусу и Аллюзия на ослика в лице банкира Сракандаева сотни раз оправдана: именно так порой хочется в особой жёсткой форме «задвигАть» конфликтные ситуации. -Особенно когда тебя везде «имеют» и берут на двойные вилы; и особенно когда над тобой спекулятивно потешаются. И если суметь «отойти на 5 шагов назад» от текста романа, — это для внимательных фанов / сторонний читатель не поймёт, — порой эта жёсткая сатира особо остро скатывается в личную боль автора. Она слышна. Его рвёт. И местами очень сильно. Пелевин везде по роману включает свои личные авторские «распонятки» / намёки / скрытые смыслы.

***

Безусловно, «Числа» — это вещь 100% настроенческая. И не стОит за неё лишний раз браться, — если читатель страдает перманентным суеверием. Иначе можно получить похожие «развалы» в голове, как у сверх внушаемого главного персонажа. И, переходя на предельно Серьёзный подтекст, — такой ведь тоже есть в «Числах, — это достаточно сбалансированный роман. — Пелевин умудрился нарисовать сквозной техникой тета-хилинга (поскольку исцеление в финале всё-таки происходит) очень обаятельного героя и дать от себя весьма серьёзную нервозную нотку, — расписав динамику на грани явного циничного абсурда со всеми возможными фобиями, страхами и психозами. (И в целом весьма сомнительной беготнёй и суетой). Этот лирический персонаж предстал эдаким впечатлительным и ко всему доверчивым мальчиком, которому всё же удалось вырасти из «своих штанишек».

PS В моём случае очень гармонично лёг на душу красивый и гибкий — в три задушевных аккорда, — финал романа. Звонкий и чистый, — понятный до привычных авторских полутонов. И здесь моя личная рекомендация: всем фанам, — хотя бы один раз, — читать обязательно.

PPS Что хорошего в этом романе — текст реально просто улетает! Что плохого... (Хотя, быть может, это явление ничем негативным и не окрашено) Брать такой отчаянный пофигизм вновь в перечитку — вероятно, потом не потянет. Но это ведь совсем не означает, — что Пелевин весь кончился на этой книге... Выдохся как флакон дорогих духов от времени и корысти... Нет, — не выдохся. И он ещё очень могуч в своей прозе. Спасибо Пелевину — люблю его Всякого! Нежно, преданно и от всей глубокой читательской души.

«Ох не хило быть духовным — в голове одни кресты. А по свету мчится поезд, и в вагоне едешь ты» (с)

Отблеск высшей гармонии можно представить по-разному. И через призму духовного возрождения; и через излияния подспудно серой, а местами даже чёрной, нашей привычной действительности. Посмотреть истинным взором на осточертевшее пространство всеобщей жизни и смерти... Пожалуй, Пелевин поднаторел в описании последнего.

Повесть «Жёлтая стрела» — это с одной стороны тёплый и разухабистый привет из 90х прежнего века. Напёрсточники на корточках с их неизменным походным арсеналом. Марш турецких тренировочных костюмов вперемешку с променадом пива в руках. Расхристанные «братки» с вечным дележом своего тесного мира, в коем по обыкновению всем всего ущербно не хватает...

С другой стороны, если уходить вглубь от поверхности текста.

«Жёлтая стрела» — это поезд, несущийся без остановок к давно разрушенному мосту. Поезд, в котором едут все персонажи автора. Пассажиры, которые ничего не знают о своём маршруте, и главное: не хотят особо ничего знать. Так удобнее и проще, — на время как бы отодвинуть неизбежное и понадеяться на просторное русское «авось». Хотя на самом деле, и у меня здесь идеальное совпадение с авторской оригинальный мыслью по поводу знаков, символов и сложных шифров бытия: «Писем вокруг полно — было бы кому прочесть».

Но только ведь это вечная песнь... Songs, that voices never share... Мета язык постепенно утерянных истин по-прежнему мало кто может адаптировать на привычную «кириллицу»...

Безумно интересно читать Пелевина через призму времени: осмысливая на глубокий философский лад его безусловные истины.

Всё исчезает, превращаясь в пыль. Каждая следующая секунда неслышно и стремительно сменяет предыдущую. Каждый миг мы уходим от себя вчерашних к себе ещё не случившимся. И нет никакой уверенности, что этот краткий миг не будет последним...

Способность ухватить миг настоящий, происходящий и длящийся в здесь и сейчас — это ведь тонкое умение и виртуозное искусство, которому приходится учиться всю жизнь.

У Пелевина здесь не просто рассредоточены какие-то сухие концепты соц-арта, авангарда или постмодерна. Везде сочится его душа — гибкая, мудрая, живая. Красивейшая, тонкая и очень пластичная философия Пелевина в глубоком ключе буддийских доктрин и знаний виртуозно задаёт основной тон повести под перестук колёс стремительно несущегося поезда...

СВ, купе, плацкарт, тюремные вагоны... У кого на что хватило средств, возможностей и везения. Всё как обычно в нашей жизни: привычный антураж от vip роскоши до гнетущего запустения.

В каждом вагоне по авторской задумке разворачиваются замысловатые мизансцены и разыгрываются миниатюры привычной жизни обывателя. Здесь и мрачные, щемящие душу похороны. И бессмысленные, но одиозные, восклицания тоном Чацкого «А воры кто!?..» И глубокое самокопание главного персонажа (мистика и созерцателя в одном лице) в поисках себя, — живого и настоящего.

Все слова, заключённые в буквы — бессмысленны. Все ощущения себя живого — единственная возможность уцелеть в этой давке уже давно обесцененных понятий и правил. Уметь уловить себя настоящего — это самый главный дар и талант, данный от рождения каждому. Ощупывать истоки истины краем сознания, искру которого уловить предельно сложно — это редкое умение, доступное многим. Но постижимое для единиц.

Ведь мы обычно сосредоточены на чём угодно и бесконечный поток постоянных «я»-желаний буквально захлёстывает собой всё наше существование.

В сущности никаких сложных форм нет. Есть только наше сознание. Именно оно определяет ощущение этого мира. Всё остальное — лишь иллюзорное представление о сути вещей.

Ускользающий и вечно убегающий авторский постскриптум, не такой уж трудный для понимания, но его всегда очень сложно «протащить» и встроить в наши привычные реалии. По сути это костяк повести и мудрое «заигрывание» с родным и вдумчивым читателем:

PS Мы постоянно отправляемся в путешествие, которое закончилось за секунду до того, как мы успели выехать.

PPS Под стук колёс летящего день и ночь поезда: там-там, там-там, там-там... Вот так, собственно и пролетает в кромешной тьме и суете вся наша жизнь.... Словно где-то там, за голубой зорькой, за снежной далью нас по-прежнему что-то ждёт, к чему не жалко стремиться и лететь на бешеном разгоне скорого поезда.

...Мы живём в городе братской любви

Братской любви, братской любви...

Мартин в своей прозе очень разноплановый, хлёсткий, пронзительный, динамичный. Этот автор всегда оставляет долгое эмоциональное послевкусие и философское переосмысление. И, безусловно, он Король и малой формы в том числе.

На сюжетной поверхности этой повести два молодых телепата (Лия и Роб), прибывшие с Бальдура (их родной планеты) на планету шкинов с особой миссией. Древняя как мир и чистая как младенец цивилизация шкинов на самом деле оригинальна в  своём культе лишь на первый взгляд. И... Всё это было обыграно уже тысячи раз в ключе первобытно-общинных отношений, кланов и каст всевозможных фанатов.

По атмосферности «Песнь о Лии» чем-то очень похожа на «Розу для Экклезиаста» от Р. Желязны. -Поэтика, взрослая чувственность и буйная НФ фэнтези спелись  здесь в одном едином дыхании.

Запатентованные в ключе психологии Одарённые, — Роб и Лия, — умеют если не всё, то очень многое. Нужно сказать, что Обыкновенные чувствуют себя весьма неловко в присутствии такого нестандартного Modus Vivendi.

Лия как мегаталантливый эмо «вампир» умеет буквально высасывать мысли других, раскрывая их подробную подоплёку. И этот Дар покруче, посложнее и много затратнее, чем у её спутника. А её обаятельный друг (от имени которого и ведётся, соб-но, это повествование) держит планку чуть пониже, владея навыками чуть попроще: он виртуозно считывает эмоции и безошибочно определяет общий фон любого собеседника.

От них двоих требуется разгадать загадку и с их помощью овладеть создавшейся, — сотни раз абсурдной, — ситуацией на данной планете. Причём Обычные психологи здесь не подходят. Нужны именно Одарённые — чтобы выяснить, отчего так много землян желает трепетно пройти инициацию Конечного Единения, пополнив собой нескончаемый поток потенциальных суицидентов, одурманенных наркотиком Единения.

Постичь образ мыслей древней цивилизации шкинов — вот основная задача этих психологов. Одарённые должны нащупать струны души Посвящёных, — что ими движет, когда они идут на подобный одурманенный и признанный моралью общества суицид.

Идея массового психоза под эгидой таинства Единения ярким контрапунктом проходит по всей повести, завершая это печальное рондо безысходным финалом с участием главной героини, в честь которой и сочинялась эта песнь. Точнее — Реквием. Реквием по Уникальной Природе каждого...

В каком бы сегменте Мартин не писал, — он всегда вызывает катарсис. Не холодный дискрет глубокого анализа, а именно истинное желание прожить его текст от начала и до конца, слиться с его ключевыми персонажами, уловить фибрами души их мысли и порывы. И «Песнь о Лии» — отнюдь не исключение.

Начиная свою повесть несколько иронично, — автор постепенно докручивает финал очень глубокими и серьёзными переживаниями всех задействованных персонажей.

Культ Единения всех мыслящих существ, — если конечно шкинам свойственна глубокая мысль как таковая, — в этом заключается магия религии для этого народа. Здесь верующие абсолютно все — и нет ни одного еретика. Рассчитанная на безусловное поклонение и человеческое жертвоприношение, — она притягательно-вероломна и для землян в том числе.

С одной стороны, — придумывая культ Сосуна-пожирателя, — автор реально транслирует буйство своей оригинальной фантазии. Сосун живёт и растёт в перманетных масштабах в древних пещерах этой планеты, — потребляя своими щупальцами питательные вещества, содержащиеся в крови шкинов и вновь посвящённых. Сосун — главное достояние цивилизации шкинов. Их гордость и культ. Их посредник и связующее звено Единения.

С другой... Нарочитая лживая ересь сектанства постепенно оплела своей паутиной все неокрепшие и доверчивые умы сверх впечатлительных прихожан, бьющихся в восторженных конвульсиях нового знания... Старо как мир... Или как эта самая цивилизация, насчитывающая более четырнадцати тысяч лет, про которую хладнокровно и с неким ироничным нажимом пишет Мартин.

Пройти инициацию и стать Посвящёным — вот основная цель всех кандидатов Конечного Единения. Обещание абсолютного счастья перманентного слияния со своими братьями — вот главная мечта всех новообращённых. Жизнь без болей и только в переживании великой радости — что может быть прекрасней и трепетней в грёзах доверчивых, впечатлительных, взволнованных донельзя сограждан?..

Священные города и странные нравы их жителей, — где всё навынос и напоказ; и нет никаких тайн друг от друга. Восторженные помпезные речи о радости посвящения, которые могут длиться и длиться часами. Поиски взаимопонимания (так недостающего в обычной «рядовой» жизни) именно в обрядах многотысячного Собрания.

...Искажение всего самого сокровенного вместо глубокого понимания взрослых и серьёзных вещей. Одержимое враньё толпы вместо дара слышать себя самого в нужном уединении души и тела...

Так и хочется почему-то в такт этой песни создать микшер усиления смыслов из монументальной саги Мартина «Игра престолов» от колоритного и сверх обаятельного персонажа Тириона: «Большинство людей чаще предпочитают отрицать жестокую истину, чем становится к ней лицом».

И, соб-но, считывать мысли с таких прекрасных существ — это одно сплошное эмоциональное удовольствие: волны радости, счастья и восторга буквально захлёстывают телепата, накрывая огромной цунами вселенской любви. Но только вот «загвоздка»: ум каждого шкина напрочь лишён аналитики, словно сделан из воздушного теста сладкого пирожного с манящей ароматной начинкой, — съел и тут же остался опять неудовлетворён и голоден.

Завороживающий дух коллективизма всё делать дружно и сообща буквально оплетает всю их жизнь с самого рождения, — шкины любят всем делиться и всё делить. Такой себе неограниченный во времени карт-бланш древней расы.

С сексом у шкинов тоже всё очень интересно и содержательно, — они по сути своей моногамны. Ведь когда привык искренне делиться в общине — это касается буквально всего. В том числе и личных отношений, — в противном случае есть риск прослыть законченным эгоистом и стать непонятым изгоем в подобном обществе. Такая себе нарочитая идеология большинства, — с которой лишний раз не спорят. Изменой считается не наличие (параллельно) сексуальной связи с другими, — а обеднение (в том числе эмоциями) жизни своего партнёра. И кара тому, кто оставит своего партнёра в одиночестве и без радости общения.

Как при таких обстоятельствах прослыть верным и глубоким, — «учебники» шкинов резонно умалчивают. Да, соб-но, их и нет в принципе — ибо чему тут, ей*богу, учиться!?..

И в общем и целом, основная теза этой цивилизации: Нужно уметь любить Всех одинаково сильно. Чем, соб-но, и незамедлительно занялся главный рассказчик повести в её финале, — в момент променяв свою прежнюю спутницу на иное захватывающее «приключение». -Адаптацию в большом городе древней цивилизации он прошёл на «ура».

«Гармоничный союз со многими партнёрами» — вот он одухотворённый лейтмотив всего этого древнего народа. Выглядит очень завлекательно и чарующе, — особенно если учесть тот факт: долой все угрызения души и совести, — тем более что у шкинов её по всем антропологическим факторами просто нет и быть не может: ибо нечего делить — всё общее! Бери (бессрочно) — не хочу!..

...Наркотики и эйфория воссоединения жгучим световым лучом пронизывают всю повесть. Шкины охотно поддаются этому дурману и умирают счастливыми, — их радость совершенно неподдельна и абсолютна...

И лишь горьким болезненным уколом души пронзительно звенят в пустоте мысли Роба, потерявшего родного ему человека

Да, безусловно, у нас двойственная природа, — чувств и переживаний в том числе. Страх перед пустотой и перед Вселенной — это вынужденные «развалы» в голове.

Но поиски всеобщего разума бесполезны, если нет чёткого ощущения себя; ощущение равновесия своего ума и целостности своей души. Кто не способен проделать это тонкое подробное путешествие внутри себя — тот всегда будет (тщетно) искать всевозможные пути преодоления животного страха путём объединения в узаконенное большинство.

Фразу «Бог есть Любовь», — увы, затёртую на все лады, — каждый раскрывает для себя по разному.

... Реальные эмоции или их имитация, возведённая в n-ные степени переживаний?..

Юношеский максимализм всеобщей любви, возведённый в Абсолют, — какая грустная философия и быль нашей жизни. И с чем мы путаем обычно наше глубокое сопереживание и сострадание?..

Прежде чем бездумно раствориться в огромном океане братского счастья, — быть может, лучше попытаться пережить свои истинные чувства наедине и подальше от всякой толпы?..

И чтобы научиться искренне любить другого со всеми его несовершенствами, — разве для этого нужен какой-то особый (а главное, массовый) культ?..

Легковесные утверждения о том, что душу другого можно читать как открытую книгу и знать его всего наверняка пусты и беспочвенны.

Нужно ли это в самом деле? Или всё-таки лучше дорожить свободой любимого человека, оставляя ему всегда (каким бы талантом ты не обладал) маленький укромный и сокровенный уголок его души и никем неизведанного личного пространства. -Будет ли он меньше любим при этом?.. Не думаю... Ведь любят именно за некую сумасшедшинку и недосказанную тайну. А не за безупречный размах, — распахнутой как огромные ворота балаганного рынка, — панибратской души, когда нет никаких тайн и всё так донельзя очевидно.

У нас ведь от природы заложено умение считывать многослойную мозаику души другого человека, — раз за разом по чуть-чуть бережно раскрывая лепестки этого уникального цветка, — зная при этом наверняка: истинная Красота всегда Сложна. На это не жаль и всей жизни. И возможно, именно в этом её вкус и особый смысл.

PS Мартину искренние аплодисменты и чёткая «зачётная» Десятка! Удивил, растрогал, вдохновил... Нет, не на поиски Конечного Единения... А на раскрытие себя Настоящего, — со всеми болями и несовершенствами, что гармонично заложены самой Природой вещей, Космосом и Вселенной.

...Линия фронта проходит прямо через моё сердце...

Есть вещи, которые не только потрясают до глубины души, — а от самого начала и до самого конца держат цепкой животной хваткой плотного психодела и ожидаемого долгого послевкусия. Для меня такой вещью оказался S. N. U. F. F.

Полностью оправдывая своё название, — я все же по личному восприятию не стала бы ещё более подробно раскрывать эту аббревиатуру (Special Newsreel/Universal Feature Film), ужав всё до концепта лёгкого «наркотика», который способен быстро приносить чувство эмо расслабления и лёгкого транса. По моим личным ощущениям у Пелевина в 2011 году вышел очень стильный Chill-out виртуозно выточенного литературного мастерства.

И безусловно здесь лишь то, что титул романа — это ёмкая глубокая метафора и изящный каламбур, который каждый по праву трактует для себя индивидуально.

Весело и тревожно закладывает свои талантливые виражи по оригинальной фирменной спирали Дамилола (пилот-надомник и фрилансер со стажем), — высоко бюджетный блогер, снимающий наиболее качественный военный эксклюзив за три «лимона» маниту (производная от money).

Вне всякого сомнения он принадлежит к информационно-боевой элите чел-ва сразу для двух — верхнего и нижнего — миров фентезийного авторского концепта Пелевина, когда периодически щёлкает военные реалии нижнего мира в свете туповатых в своём деревенском суеверии орков. В своём тотальном неумении воевать они скорее играют на этой войне роль жалких декораций, нежели воителей. Дамилола снимает необходимые панорамные видео за очень серьёзные суммы с большими нулями справа. И в его случае это дважды и по-взрослому оправдано.

Для этого талантливого пилота и Хеннелора и Кая — его камера и любимый человек — это по сути две качественные имитации его бесконечно серых реалий. И они обе ему бесконечно дОроги в самом буквальном смысле этого слова. С той лишь разницей: Кая виртуозно симулирует присутствие близкого и родного человека; а подобные дорогостоящие съёмки с Хеннелоры дают возможность выплатить огромный кредит за присутствие этого мнимого человека рядом. И соб-но, камерой он таки научился управлять виртуозно, а своей красивой куклой — нет...

Всё эти инновации безусловно помогают Дамилоле ощущать себя в приоритете и на завидной высоте относительно многих других бездарных и никчёмных граждан его родного верхнего мира.

Welcome to Big Biz, — в чудесные пенаты детей Маниту и высоких креативных замыслов невиданного доселе размаха. Мир муляжа и бутафорий, — с такими тонкими аналогами действительности, — что ещё чуть-чуть и совершенство явит себя во всех изысканных неповторимых формах. Мир невероятно правдоподобных 3D-проекций и иллюзий: всё для радости души, если конечно удастся отключить беспокойно навязчивое рацио. Big Biz — это нерушимое царство Маниту и великолепная инсталляция красивой жизни под слоганом «All inclusive» и неизменным влиянием Haute Couture.

И да, главное для Дамилолы — не забывать, как красиво выглядит любая инфо-война с подобной высоты в глазах доблестного пилота.

Красота ничем не стеснённой свободы пикирующих камер с адским визгом воздушных тормозов, наводящих одновременно ужас и восторг на смотрящих снизу. Искусство и страдание спелись здесь у Пелевина в едином порыве и ритме. Мало кто из авторов умеет так тонко и точно в несколько абзацев уложить и показать всю агрессивную и мрачную суть под логотипом священной войны.

Его талантливый ас нарезает свои круги под лейблом одиозного перманентного победителя. Однако и его вынужденное самодовольное ханженство берсеркера, увы, не спасает его самого от печального статуса лузера.

Согласно основной интриги романа всему «виной» его Кая — сура сегмента «хай энд». Красивая изящная кукла с интегралами в голове всей возможной мудрости и архаики мира; и всего неописуемого сучества, которые по умолчанию заложены в женском сердце от природы. К слову сказать, «Volum*ы» последнего аспекта задраны до самого максимума предельной отметки — таково было личное желание Дамилолы. Его избранница по зову сердца — кукла с гипертрофированным интеллектом — у такого лётчика по традиции она должна быть непременно с некой  сумасшедшинкой. Тяжёлая работа / чёрные стрессы / жёсткие видео — чем-то же нужно лечить боли специфической профессии...

И, собственно, всё ведь начиналось для него с некой взрослой расхристанной забавы: виртуозные провокации, истероидные закидоны и прочие предсказуемые шалости его стервозной Каи в случае чего можно было вовремя отключить и погасить с мастер-консоли под нужный пароль.

И всё бы ничего, — но это красивое существо нежного юного возраста с абсолютно не детскими глазами и мыслями обладало всеми чувствами сразу. И её духовность, способность влюбляться и жалеть других каким-то непостижимым образом вышла из-под контроля владельца. Вероятно имитация человека в какой-то момент превзошла «оригинал». Несчастье Дамилолы случилось именно в тот прекрасный день, когда у него появился соперник — туповатый и простоватый (в сравнении с доблестным бэкграундом этого пилота) оркский мальчик, которых он сотнями «отщёлкивал» со своей Хеннелоры по корпоративному заказу, когда платил огромный кредит за Каю. Так замкнулся круг их обоюдного страдания, — красиво закольцевав основную интригу романа в философию, мистику и оригинальную диалектику авторской мысли.

Что такое Кая — чистая симуляция или совершенное создание с ядерной батарейкой внутри?.. На этот вопрос каждому читателю придётся ответить самостоятельно.

В финале повествования в усиленную работу включились прелести программного бага с максимально задранной настройкой стервозности. И куда лучше было бы научить это милое создание с покорностью пушистого щенка носить тапочки своему хозяину..

В случае с главным героем как всегда вышел известный парадокс. С одной стороны у него получилось достичь недоступной другим перспективы инновационного счастья и новой фата моргана. А с другой...

Пытаясь виртуозно одолеть статичную тюрьму привычных ощущений, Дамилола (как это всегда бывает) создал себе другую тюрьму, — ещё более тягостную, изнурительную, изматывающую повинность. Высота его внутреннего стремительного взлёта сменилась полным фиаско и крахом.

Алгоритм его куклы, настроенный для потехи на режим максимального сучества, привёл своего владельца в отчаянное замешательство. Израненное сердце Дамилолы каким-то особым образом автоматически обратило его в прислугу этого замысловатого сервиса. Кая — эта чудесная замысловатая игрушка — умудрилась за предельно краткий срок своей эксплуатации замучить своего хозяина вусмерть, буквально вывернув наизнанку все его чувства, импульсы, мотивации. И словно в тон загадочной инверсии их плотного сожительства это именно у Дамилолы погорели и поплавились все «провода», включая все его первоначальные замыслы и неоправданные ожидания.

Ироничный цинизм создавшейся ситуации здесь прописан тонко, нежно и как-то что ли исподволь, — без хамства и демократии ненужных читателю подробностей.

Мрачная тягучая атмосферность S.N.U.F.F как бы расходится на несколько параллелей эклектичного повествования, которые периодически то сходятся в одной точке ключевого эпицентра событий, то опять рассеиваются в красивом вакууме любимой пустоты Пелевина, образуя при этом великолепную конструкцию неких идеологических арок.

Стремительно стареющая каста всенародных любимцев. Свербогатое старичьё, виртуозно рулящее под флагманом consent age. Их хамская фальшь, растянутая на далёкие рубежи возрастного неадеквата. Интеллектуальная и эстетическая «менопауза» медийного «фронтмена» и зрителя. Знакомый и предельно грустный, — звенящий как жестяная ржавая железка на перекосившемся заборе, — кич наших реалий в том числе.

Кроме всего прочего S.N.U.F.F — это эпик про силу и правду. У автора согласно оригинальной закрутке и концепта романа сила там где «Pravda». Штурмовые телекамеры, одной из которой виртуозно управлял главный герой, способны безошибочно и в нужный момент брать нужный фокус из крови и мяса. Дорогое развлекалово для богатых. И, увы, тотальная реальность для всех остальных.

Нужно сказать, что Пелевин виртуозен и беспристрастен в оценке верхнего и нижнего миров, — будто и там / и здесь всё для него лишь минутная вспышка, из прицела которой работает Дамилола.

И на самом деле финальные слова непостижимой Каи о человеческой личности верны и просты, как школьная пропись первоклашки: Человек, сосредоточенно ловящий импульсы своих желаний — это всего лишь «торчок» и наркоман, отбывающий тюремный срок у себя внутри.

PS Да, безусловно: мы все в определенном смысле заложники своих желаний: чем сильнее мы к чему-то привязаны, тем дольше это условное заключение. И, собственно, чей условный маршрут из придуманных персонажей совершенней и не лишён особого смысла, — пусть на это каждый читатель от себя ответит индивидуально.

PPS Я лишь от себя скромно отмечу: Пелевин здесь прекрасен в качестве яркого колоритного автора. У него очень крепкая рука в классной стилистике отличного выточенного романа. И в своём оригинальном авторском мышлении он здесь стреляет в самые десятки.

Французы в литературе по-прежнему радуют. Их тематика не заезжена и обыграна с неподражаемым вкусом и шармом. Они новы и узнаваемы одновременно. И недавний роман Дельфин де Виган «Основано на реальных событиях» явное тому подтверждение. Из-под пера достаточно сильного автора вышел отличный, выточенный и взвешенно стильный текст. Автор вполне достойно держит высокую планку психологического триллера в том смысле, в котором это подразумевает тема диссоциации (раздвоения, расслоения) личности. Да, именно подобные аллегории и намеки вызвал лично у меня этот роман. Ф. К. Дик с первым томом ВАЛИСа просто сам собой всплыл в воображении неслышным фантомом. И хотя французская писательница во все трех частях романа умышленно ставит эпиграфом абзацы из «Мизери» / «Темной половины» Стивена Кинга… -Мне почему-то в персонажах психически уставшей от всего писательницы и некоего загадочного женского персонажа Л., внезапно появившегося в ее жизни, отчетливо увиделись Фил и Фэт в интерпретации знаменитого НФ фантаста Ф.К.Дика.

И здесь красным пунктиром пульсирует тема творческого выгорания и скатывания в вялотекущую депрессию. Дельфин де Вига великолепно раскручивает очень тонкую эмоцию: страх на грани щемящей тревожности, постепенно перерастающий и накатывающий лавиной бессилия и паники. Безусловно у каждой профессии свои страхи и риски. И для любого серьезного автора завершение своей книги это, наверное, в большей степени смерть и метафизический конец, — нежели ожидание признания, лавров и аплодисментов.

И, соб-но, этот роман на бессознательном уровне выставляет огромное количество ключевых вопросов не только по теме писательства / оригинального авторства. -Что значит дойти до своего предела и есть ли он в том числе в любимом деле (талантливо созданной работе)? Как сильно мы смываем свои границы в безраздельной дружбе и любви, неслышно становясь жертвой потенциальных манипуляций? СтОит ли считать (принимать) временное сумасшествие уставшего человека за чистую объективную правду его сбивчивого истерзанного воображения или это просто способ выжить, уцелеть и собрать себя по маленьким фрагментам, чтобы инициализировать цельную картинку заново уже в новом качестве и на другом витке? И наконец, безумно интересный (не единожды поднятый во многих жанрах мировой лит-ры) вопрос: А что же такое наша объективная Реальность?..

По главной авторской задумке основную фабулу сюжета держит на себе некая загадочная персона, — умышленное отзеркаливание автора, завершившего свою автобиографичную книгу, принесшей ей успешность и признание. Но на тысячи мелких осколков разлетится в одно прекрасное утро весь внешний мир обеих героинь и расслоится сознательное и подсознательное на уровне поступков, эмоций, переживаний. И в определенной мере внезапное появление этой роскошной, невероятно женственной и одновременно очень жесткой таинственной Л., — в экранизации «Основано на реальных событиях» Роман Полански талантливо и безошибочно отдал сольную партию великолепной и демонической Еве Грин, — этот персонаж на самом деле чувственная и крайне необходимая самозащита самого автора (от собственного разрушения). Это как бы проекция самого себя (текущих желаний, поступков, мотиваций) на самого себя… -И да, в данном аспекте спасительным аварийным выходом включается и горит бесценная теза Ф.М.Достоевского: Какой же я сумасшедший, если я Понимаю (и принимаю) себя сумасшедшим?!..

...Когда внутри автора что-то сломалось, утрачено, больше не функционирует. Когда процесс письма превращается в сражение с самим собой, — в испытание воли и силы, — и он уже не в силах держать этот вес… Именно тогда срабатывают нужные до определенного меры психологические защиты. И именно тогда что-то одно большое и цельное рассыпается / распадается на несколько частей; расслаивается на множественных персонажей — часто существующих лишь в голове (болезненном воображении) автора. И вероятно это та критическая точка, в которой сам автор становится для самого себя диктатичным врагом и безжалостным тираном.

Зашкаленная мнительность, опустошение и усталость, болезненные занозы и уколы по существу и без оного – это те штрихи, из которых будет состоять разбалансированный в своих эмоциях и отсутствии вдохновения автор. Потому что практически каждый из них — это никогда не взрослеющий ребенок, не защищенный от внешнего мира в силу своих тонких стенок инфантильной души. И здесь вероятно нужно иметь очень крепкий иммунитет (в том числе и общечеловеческий) чтобы адекватно сильно верить в то, что я Ценен просто потому что я Есть, — и здесь довольно всяческих достижений.

Что касается темы писательства, — безусловно, оно предполагает некие риски и делает серьезного автора уязвимым. Иначе оно ровным счетом ничего не стОит. Это самая интимная и самая уединенная территория, которая в идеале должна быть адекватно защищенной и грамотно отгороженной от внешнего мира.

...Кошмарные сновидения, пробуждения в холодном ознобе, учащённое сердцебиение, невозможность больше выдавить из себя ни строчки; взять в руки ручку; сесть перед пустым экраном монитора — это все отчётливый и горячий оттиск душевной (психологической) травматизации. Навязчивая рефлексия не с целью адекватного анализа и поиска конструктивных ответов, а в кач-ве каждодневного изнурительного самоистязания. Незакрытый гештальт застарелых болей, страхов и комплексов. Боль, отчаяние, щемящий страх перед внешним миром. Возможное исцеление...

Для французов судя по их современной лит-ре психоаналитика — это не прецедент для изучения определенной болезни. Это норма и культура воспитания и общения, — и вероятно таким вот своеобразным образом они заземляют свою природную впечатлительность, эмоции и фривольность.

И подробно о том, чего мне как очень требовательному читателю не хватило в этом романе / фильме режиссера. С одной стороны слог изложения романа прост и приятен; изысканный флёр изящной (не банальной) интриги затягивает и крепко держит примерно до середины романа. Но вот с другой, — очень сложно объективно оценивать этот роман и ставить ему наивысшую оценку: автор несколько раз спонтанно и сбивчиво тасует события и смещает все акценты. Нагнетание в последней трети романа выглядит искусственным и надуманным. Ближе к концу романа становится заметной путаница в построении сюжета, — вероятно для того чтобы умышленно подчеркнуть сумасшедшинку автора. Но все это похоже на неуместный гротеск, — изрядный передоз фактами, основанными лишь на болезненном воображении измотанного автора. Для адекватного и объективного восприятия этого романа нужно что ли включать все возможные сенсоры восприятия (чего-то одного будет крайне недостаточно): умственного, чувственного и эмоционального сосредоточения. Плюс еще нужно уметь спроецировать эту историю на что-то свое личное (дабы оправдать титул книги).

Французы пишут размашисто, с чувством эмоционального нажима и с только им присущим обаянием и шармом не проговаривать все до конца. Но что касается этого романа невольно начинаешь подмечать всяческие нестыковки и неуместные преувеличения (нелогичные склейки) с самого начала текста. Авторский вектор преодоления тяжелого душевного кризиса / затянувшейся депрессии главного персонажа Дельфины выведен ч/з экшн закрутку детектива весьма своеобразно, — но он, увы, не выглядит как цельная (живая) картинка. Автор в кач-ве безусловного аргумента с одной стороны выставляет принцип синхронности Юнга между двумя родными людьми (близкими партнерами): явственное тактильное ощущение физической боли на расстоянии. А с другой, — загадочный персонаж-двойник, которого толком никто не видел, не вызывает той ощутимой сложности и подлинности, которую в нее вероятно изначально закладывала автор книги. Попытка в последней трети романа написать роман в романе (руководствуясь дневниками и заметками автора) на мой взгляд, не очень удачна и выглядит весьма громоздкой именно в контексте триллера. И по моим личным ощущениям именно драмы (если таковая изначально задумывалась автором) не получилось. У Ф.К.Дика с его медикаментозной аналитикой подобный двойник в ВАЛИСе проявлял себя как некая склейка иррационального и рационального, как способ затереть нежеланную действительность и оставить для своей жизни лишь длинный пустой коридор, — прожить и дофантазировать ее заново, как некую интерпретацию определенных и уже случившихся событий.

У Дельфин де Виги этой самой интерпретации оказалось слишком много, — получился определенный жанровый перекос на пограничном стыке триллера, интимных дневников и объективной реальности.

Роман Полански с присущей этому режиссеру мудростью и хитростью аккуратно потянул себе в экранизацию именно начинку триллера и очень талантливо снял свою версию на метафорах и аллегориях. (Не единственно, но в том числе великолепно придуманный финальный эпизод с падение в яму / бездны творчества). В его версии бесконечно профессионально (и с камерой Павла Эдельмана) удалось искусно создать нагнетание сюжетной линии с медленным сползанием во все мыслимые бездны взвинченной и опустошенной Эммануэль Сенье (корневого персонажа романа). Ева Грин в роли навязчивого двойника невероятно притягательна: она со своим фантасмагорическим персонажем оставляет очень долгое послевкусие, — бесконечно долго остаются в памяти ее огромные глаза, магнетичный взгляд, истероидные жесты и повадки. Но все же что-то важное, значимое, — осязаемое именно в контексте подсознания обескровленного писателя режиссер все-таки расплескал и не додал своему зрителю. Возможно, этот знаменитый поляк тоже отдает предпочтение именно всякого рода недоговоренностям…

У французской писательницы на самом деле получился без пяти минут научный труд о ситуативном расслоении личности, увлекательно завёрнутый в яркую и манящую обёртку триллера. Идея великолепна, стилистически безупречно оформлена, но местами сильно затянута и пережата нагромождением синтетических подробностей. И данная история (подробная исповедь автора) может быть, наверное, интересной медикам, психологам и… театралам. Да, соб-но, они ведь тоже попадают в эту зону риска (добровольно оказываясь в этих лапах инфернального монстра) в силу своей профессии, каждодневно примеряя на себя множественные личины, статусы и роли.

...Тотальное подавление, искусное навязывание мнения как единственно верного, чудовищный эгоцентризм и фанатизм в продавливании своих идей, остро наточенные фразы, способные вывести надолго из равновесия — все это про персонаж Л.

Ужасное, на грани пограничного сумасшествия, навязчивое ощущение, словно тебя с кем-то перепутали и с методичным тщательным терпением пытаются подломить под свою экстра одинарную точку зрения; не способность выпутаться из ловко расставленных обманчивых аргументов, когда любой спор неизбежно скатывается в собственную истерику, — и априори неглупый человек не в силах объективно доказать другому очевидные истины, — это все про персонаж Дельфины.

«Основано на реальных событиях» — это не ободряющий сказ о том, как написать бестселлер и взорвать своими инициалами все мыслимые рейтинги. В данном напластовании нескольких жанров скорее проступает тема духовной реализации (отклике в душе своего потенциального читателя) к которому автор (вне всякого синдрома пресыщения) оказался просто не готов. И речь здесь идёт о более сложных вещах, чем вдохновение или отсутствие оного.

PS Французы в сущности очень интересные ребята: они фривольны, но не вульгарны; свободны от семейной рутины, но адекватно верно осознают свои ключевые обязанности; имеют определенный базис духовных ценностей и убеждений, — но никто не в силах заставить их жить «по привычке» с давно угасшей любовью/исчерпавшей себя дружбой, всячески искусственно подогревая подобное ностальжи статикой «так надо». Они не скачут беспечными воробушками по старинным парижским мостовым, — скорее искусно и умело готовят себе иную взлётную полосу, руководствуясь осмысленной необходимостью. –«Если выпитый стакан пуст, значит нужно его отставить и взять в руки полный». Не считая для себя возможным наступить на горло своей чувственной песне и постоянно находясь в поиске (нет, не дешёвых авантюр и одиозного эпатажа), а скорее богатой палитры чувственных переживаний, — они проживают свою жизнь в полноте жизненных водоворотов и цельного вдохновения. И, безусловно, их также нагоняет экзистенциальный кризис: осознание своего сакрального одиночества и вынужденного духовного опустошения. Если развернуть эту тему в отдельном спектре писательского мастерства, — лейтмотив этого романа примерно следующий: WRITE YOURSELF, YOU WILL SURVIVE (Пиши, и ты выживешь).

PPS Иногда случается так, что от книги (фильма) не ждёшь совсем ничего, а просто доверяешь по инерции известному имени знаменитого режиссера. Роман Полански и Дельфин де Вига удивили оба — растрогали и позитивно ошеломили новизной своего взгляда на эту тему.

Честно признаться, не помню, сколько раз перечитывала этот роман. И каждый раз, как в хорошем классическом произведении, находишь в нем что-то новое. И почему-то в моем именно случае вновь и вновь включается сравнение-аналогия с другим не менее знаменитым и таким же недопонятым (недооцененным) в свое время Blade Runner от Ридли Скотта. И уж тем более, являясь преданным фаном твор-ва Дика, мне всегда очень сложно удержаться от критики, — пусть даже конструктивной, — в адрес этой прекрасно стилизованной, великолепной в своих визуальных планах и очень… вольной экранизации (идейного прочтения режиссером/сценаристами) этого романа. Здесь вероятно стОит отдельно отметить, что изначальный сценарий, — а его правок было бесчисленное множество, и он до самого конца съемок кочевал из рук в руки, — Дику абсолютно не понравился; и он, как мог, очень защищал свой роман. Дик ведь в своем творчестве очень разноплановый и сложный. Невероятно трудно понимать (трактовать) таких авторов, когда они сами себя порой не понимают, сочиняя свои лучшие вещи на подсознании. И несмотря на то, что к проработке материала отнеслись предельно серьезно, у Х.Фэнчера (великолепного сценариста) изначально вышел весьма романтический и предсказуемый сюжет. -Бюрократ гоняется за андроидами (в их последующей версии: репликантами). Охотник влюбляется в свою жертву. Параллельной темой проходит сакраментальная теза экологической катастрофы, перенаселения и вымирания планеты… И даже в последующей версии с механизмами, вдохновленной комиксами (в фильме прекрасно развернута тема клонирования/генетических экспериментов), с подробной графической прорисовкой сценария, — на мой взгляд, и эта версия проходит косым лучом заходящего солнца мимо основной темы романа Дика: Что такое человек и что делает нас людьми? -Андроиды Филипа Дика оказались что ли зажаты с обеих сторон. С одной стороны, подробно разложив в сценарии только лишь детективный экшн книги, создатели фильма во многом обесценили авторский посыл романа. А с другой, — в какой-то момент, вероятно, все же включилась определенная конъюнктура на финальном этапе создания ленты: хроническое (необходимое в аспекте киноиндустрии) желание угодить и спонсору, и дистрибьютеру, и потенциальному зрителю. Ридли Скотт на протяжении тяжелейших, изматывающих съемок донельзя устал и оказался заложником своих обязательств. Он так долго вычищал и монтировал картину; так тщательно запутал сюжет (без первичного прочтения книги очень трудно догадаться, что же в самом деле происходит на экране); — что стал в своих авторских версиях раскручивать/подбрасывать примитивные логические подсказки с единорогами/оригами. И, соб-но, ни в одной из этих версий от глубокой (узнаваемой) философии Дика не осталось практически ничего. И ведь совсем не тот вопрос (среди прочих вопросов) выставляется Диком в романе: Репликант ли Декарт или нет?..

В конце-то концов искусно изворачиваясь, и пытаясь одновр-но угодить и мечтательному американскому зрителю 80хх, и серьезному читателю, — Ридли Скотт на тот момент оказался непонятым никем. Желая создать что-то мрачное в жанре урбанистично-футуристического фильма в стиле нуар, — в своей безусловно узнаваемой талантливой манере изложения, — Скотт неизбежно скатился в лирику и гуманизм. И там где у Дика в контексте многослойного повествования везде стоИт хладнокровная аскеза: стервозный шизоидный персонаж Рэйчел; чудовищно амбициозное и до жути отталкивающее поведение Батти с клише свихнувшегося фанатичного лидера; потребность Декарта каждый день убивать, загнанная в угол его профессией; шаткая в своих витиеватых домыслах аномальность Изидора … У Скотта на экране очень магнетично и завлекательно растекается сладкая патока: прекрасная, но абсолютно безжизненная в своих эмоциях, Шон Янг; невероятно талантливая эксцентрика Рутгера Хауэра с безусловными теплыми инфантильными нотками; емкий, лаконичный и до предельной чувственности человечный Харрисон Форд; а персонаж Изидора (для Дика он ключевой и краеугольный в аспекте его авторской философии) вообще оказался размыт, смазан и подведен под бесцветный концепт кукольника Себастьяна.

Так или иначе, но режиссерская версия без яркой и четкой эмоциональной окраски не вскрывает лейтмотив романа по всем срезам и направлениям, а дает лишь едва уловимые аллюзии на первоисточник. И частично утеряна именно философско-аналитическая составляющая книги. Дик ведь пишет на округлых истинах и силлогизмах. Его риторика жива, актуальна и невероятно многослойна. — Какова цена этому миру? Если повсюду фальшак, подделка и обветшание на уровне имманентного/перманентного. Вместо любви и веры — суровая конструкция эмантоскопа и размытые принципы мерсеризма. Вместо чувственных удовольствий, наслаждений и полноты жизни – статичный переключатель настроений. Вместо человечности, сострадания и необходимого катарсиса — каждодневная потребность убивать и уничтожать ради увесистых премиальных. Причем согласно двусмысленно закольцованным авторским намекам Дика из разговора Рика Декарда и его начальника получается, что…

…андроиды с блоком Нексус-6, во многом интеллектуально превосходящие человеческие возможности, в том числе в контексте мега одаренной оперной дивы Любы Люфт, проступают в этом романе с подачи Дика в весьма интересном социальном контексте. -Андроидов (от себя в том числе читаю: как гениев-бунтарей) истребляют согласно букве закона по цене «тысяча баксов за штуку» в линейке серийной штампованной продукции. Тема уязвимости и выживания уникальных личностей, так или иначе, затрагивается Диком в каждом втором произведении. Он уже разворачивал ее в своем «Особом мнении» 1956г. с присущим Дику энтузиазмом на время вычеркнуть своего персонажа Д. Андертона из внешнего мира; и недвусмысленно опять нажал на нее в позднем твор-ве в романе «Пролейтесь, слезы…», талантливо стирая ластиком все следы неестественно яркого и красивого Д. Тавернера.

Безусловно Дик, создавая свою маленькую Вселенную, многое оставляет на откуп читателю. И каждый увидит/осмыслит что-то свое. Для меня ярким акцентом отчетливо проступает вот этот кричащий, кровью расписанный, тезис Дика: Лучший способ спрятаться – это самому стать Blade runner. И да, для полного осмысления стилистической манеры/ключевых концептов Дика, нужно вспомнить Эдварда Мунка с его «Криком», — Дик дает в романе тематическую ссылку на эту картину: в оранжевых сполохах «взорвавшейся» Природы, обхватив голову руками, человек захлебнулся в своем бесконечном отчаянии, — абсолютно отрезанный от всего остального мира...

В случае Скотта и Дика адекватное сравнение уместно лишь в контексте двух самостоятельных самобытных произведений. В моем индивидуальном восприятии все неточности, нестыковки, вольности перевешивает собой финальный монолог «Слезы под дождем» нежно любимого мною Р.Хауэра (переписанный заново с подачи самого актера). И вот здесь, на мой взгляд, нужно было давать титры. Эта реприза самодостаточна, красива, чувственна и философски осмыслена. Хауэр безусловно привнес в книжный персонаж Р.Батти свою частичку души с нотками поэтики, романтизма и адекватной мужественности. И может потому иногда вызывают искреннюю полуулыбку, — в контексте летнего сезона, — татуировки в метро с миниатюрными оригами, подробно расписанные: All these moments will be lost in time like tears in rain.

Считаю по праву Андроидов одним из самых сильных, взвешенных, стилистически ровных романов Дика. И очень странная (хотя и в чем-то закономерная) история Бегущего состоит в том, что ни критики, ни зрители его в свое время по достоинству не оценили. Точно так же как и многие нынешние читатели (истовые фаны Дика) не в силах вовремя абстрагироваться от книги. И принять параллельным самостоятельным произведением этот Арт фильм с ярлыком мрачной, утопической, философской истории.

PS Но как бы то ни было в моей личной системе координат Ридли Скотт/Филип Дик в категориях x/y выкладываются исключительно по такой оси своих врожденных исключительных талантов — 10/10. С особой нежностью и адекватной любовью уважаю эти два произведения; две самобытные истории; два вИдения нашего будущего со всей его некрасивой подложкой и эфемерными надеждами на лучшее.

PPS Вся инфа по фильму Скотта взята из док-ленты «Опасные дни: Как создавался «Бегущий по лезвию» 2007». Все домыслы/фантазии статичного читателя написаны под слоганом «предположительно» и на истину в последней инстанции ни в коем случае не претендуют.

Писать отзывы на такие, с позволения сказать, книги (и само ощущение от их чтива весьма на это схоже) — все равно что заходить в море с илистого, топкого, пустынного и крайне неприветливого берега. -Страшно неуютно, боязно и муторно... Но как сильно пленит волшебная магия близкой воды, — столь сильно давит на потенциального читателя/покупателя эта трилогия, главной изюминкой которой стал неуклюжий стиль, нарочитый плагиат персонажей С. Майер (которую в свою очередь невозможно назвать оригинальной) и скандальная репутация этой писанины из рубрики «проза в стол» в дебатах журналистов и сексологов.

Сия бесконечная сага начинается со столь милых сердцу автора подробностей... -Автора одиозного, обласканного благожелательной критикой и умиленного слезами скорого признания... -Это множественные благодарности (далее слегка утрирую на свое усмотрение) «...внимательному боссу, маме, папе, котику Мурзику, собачке Тоббику из далекого и славного детства, кои меня вдохновили на это со всех сторон стремное мероприятие. Причем, я аж так сильно увлеклась — что как-то сама собой вышла целая Трилогия, — каждый том по 500 страниц очень смелых, но увы отнюдь не оригинальных фантазий...»

И здесь, по праву адекватной аналогии (по своей лит-ценности/посылу для читателя), очень хочется поставить условным скрином/фрагментом песнь о Любви С. Шнурова, которая по моим личным ощущениям как нельзя ярче отражает концепт этого английского автора-графомана. «...Напишу припев попроще, чтобы пели даже тёщи (Оппа!): Ты моя, ты моя самая любимая! Ты моя, ты моя самая любимая! Ты моя, ты моя самая любимая!..» -Вот эта непритязательная теза бежит очередной неоновой рекламной строкой по всем трем частям, изящно закольцовывая эту сагу в одно целое. Ибо как еще можно трактовать эту душещипательную историю двух влюбленных разного темперамента и соц-статуса. Одна — неуверенная в себе до перманетного отторжения закомплексованного подростка, юная «журналистка» из студенческой газеты (вынужденная замещать подругу дабы познакомиться по воле буйной фантазии автора со своей Мечтой) . Другой — крайне оригинальный, холеный и окончательно заевшийся промышленный магнат, — красавец эстра класса, — с неподражаемым апломбом сидящий на верху своей мега успешной финансовой пирамиды (любезно согласившийся эту самую Мечту воплотить в реалиях). И да, их пара слишком оригинальна в своих изощренных стремлениях/эротических фантазиях сабмиссива и доминанта, чтобы статично быть похожими на других. А страсть так сильна и велика, что нужно непременно бросить претензионный вызов всем и вся... Финал которого (то бишь вызова!) можно в ключе адекватного спойлера, — Не читайте! Не покупайте! Не тратьте свое время, не поддавайтесь на провокации! — свести к следующему. Потихоньку остыв и устав от своих брутальных, пленительных любовных забав в роскошных апартаментах Мистера Мечты, юная мадемуазель аж к концу третьего тома, под Alter ego своего неусыпного «Аааах!» вдруг совершенно внезапно понимает, как она сильно и по-Настоящему влюблена!.. Настолько сильно, что спасти своего не вполне психически здорового возлюбленного представляется ей делом первостепенной важности. Примерно таким же, как автору этого безумного текста видятся нескончаемые перспективы всех оттенков Серого. И под чудесным лейблом «To be continued» являют себя миру «На 50 оттенков темнее», «50 оттенков свободы»... С замиранием сердца и неподдельным любопытством жду очередные 500стр. «Серый, только серый и ничего кроме Серого»... Возможно, только Им можно адекватно верно подчеркнуть значимость этой прозы/бесконечных талантов автора. И да, не скрою: многие диалоги/раздумья персонажей выписаны таким безрассудным ребяческим стилем, что читать подобные вещи можно только на грани ироничной улыбки/неизбежного стёба.

После таких очаровательных предложений (а это еще далеко не финал нелепицы и абсурда) потихоньку начинаешь жалеть автора; потом сильнее — себя; а потом в мучительном желании пролистать пол книги, все же кое-как добиваешь эту вещщщь до конца. Хотя справедливости ради здесь нужно отметить: автор то тут/то там блещет знанием в области классики британской лит-ры, латыни, античных богов... -Все это она, правда, применяет по тексту с грацией восторженного неуклюжего щенка, — но в ключе данной прозы и это можно счесть за диво эрудиции.

Здесь все мои рекомендации весьма условны. Социологам, журналистам, аналитикам, — дабы в ключе своих профессий объективно понимать устройство современного мира, — увы и ах этот эпик придется читать обязательно. В эту категорию еще бы от себя добавила PR менеджеров и маркетологов, — на примере этого коммерческого продукта английской писательницы/ультра фантазерки весьма наглядно и недвусмысленно можно отследить: как взорвать все рейтинги/топы мега успешных продаж. Остальным категорически не советую! И соб-но даже не по той причине, что данная книга не поможет вернуть яркость и свежесть угасающей страсти, — это то, что совершенно неправдоподобным и нелепым лейблом завлекательно обещает аннотация... А скорее по той банальной причине, — и здесь уже отчетливо прослеживается вредительство автора, — что к концу третьего тома можно просто окончательно отупеть и отчасти разучиться читать серьезные вещи из сегмента классической литературы. Смею предположить, что британским/европейским женщинам до смерти надоело их Эмансипе, — которое они с бестолковой глупостью обжористого ребенка пытались навязать всему миру под забористую патетику очередной марсельезы. -И вероятно в неустанных поисках новой роскошной гламурной игрушки как раз и сочиняются такие сумбурные, сбивчивые и крайне нелепые книги, — целиком и полностью оторванные от действительности, здравого смысла и адекватных жизненных ориентиров.

Еще немного конструктивной критики по поводу одноименной нашумевшей экранизации, — в частности того смелого заявления-претензии к режиссеру, что мол не дораскрыл психологию/переживания персонажей... -Отчасти советую эту ленту тем, кто любит смазливые личики/слезливые истории из категории «Б». Ибо как можно пропустить мимо себя такое очаровательное создание с подачи Дакоты Джонсон, — вечно спотыкающееся/заикающееся и одновр-но соблазнительно-бессовестное (как и ее знаменитая мама Мелани Гриффит). И ее обольстительного бойфренда «по контракту» в исполнении Джейми Дорнана, — чудесного мастера на все руки: он и профессионально пилотирует вертолет; и великолепно наигрывает классику на рояле при свете звездной ночи; и все такое остальное-прочее, — о чем ни в коем случае не говорят, а лишь томно вздыхают с подружками в задушевных беседах...

PS А по поводу претензии к одноименной ленте, — каюсь: стоически одолела все три части, — скажу кратко/внятно/по существу (и здесь такая же оценка книге/фильму): Пустоту пустотой не испортишь...

Тот кто знает «зачем» жить, преодолеет почти любое «как»

Статичный человек так устроен, — здесь всегда включается система самосохранения, — психика стремится вычеркнуть самые больные и тяжёлые моменты его жизни. И даже если этот опыт мы потом находим для себя полезным (необходимым для взросления души), — то всё же вытесняем его куда-то в «событийные» глубины своего подсознания так глубоко... Достать это можно только, если хорошо знаком с болью птср-переживания.

Мало кто умеет обращать свою боль (и опыт) в нечто такое, что способно поднять «с колен» многих других.

Виктор Франкл как раз из тех, кого всегда мало. Его жизнь попала на разлом самого тяжёлого времени. И в период с 1942 по 1945гг, — департированный в нацистский концлагерь, — он не только выжил сам, там где выжить было невозможно...

Его экзистенциальная терапия, основанная в том числе на визуализации человеческой воли, помогла уцелеть и не сойти с ума многим другим, — оказавшимся за колючей проволокой этого кромешного ада.

Чем ценна эта книга, — в ней нет деструктива какой бы то ни было идеологии: суть изложения любого медика — это внятно и хладнокровно оценить «анамнез» происходящего.

Чем ценна его терапия, — это новый гуманный подход, позволяющий включать резервы и ресурсы человеческой психики, — и именно она давлеет над всеми поступками и мотивациями даже измотанного и надломленного тела.

Франкл еще накануне войны завершил разработку своей теории о стремлении к смыслу как главной движущей силы поведения и развития личности. И в концлагере она получила беспрецедентную проверку жизнью. Позже он от себя напишет: наибольшие шансы выжить у тех, кто знает ради Чего ему стоит выжить.

В том что выжил он сам (все остальные его родные, разлучённые в лагерях, погибли) сплелись в фатальной нити Случайность и Закономерность. Случайность заключалась в том, — леча других заключённых, он оказался силой инерции этой машины смерти. Закономерность такого выживания носит характер его идейного убеждения: сколь бы много ударов не пришлось терпеть — из этой «битвы» можно выйти Человеком. Сломленным, уставшим, больным и растерзанным. Но Человеком! С цельной личностью и с горьким понимаем смысла происходящего. Человеком, способным на глубокое познание себя и возможность сострадания к другому. Особенно когда твоё профессиональное вмешательство ценно для остальных (менее стойких и выносливых).

Трудно писать на такие книги хладнокровно, внятно и без патетики. Трудно... Потому что жизнь Франкла (основные вехи его биографии) похожи на скромный подвиг. Подвиг, — не ради славы, признания и научных степеней. А ради любви к профессии аналитика и любви к людям, на которых эта аналитика ориентирована и отлажена.

***

«Каждому времени требуется своя психотерапия», — писал он. Франклу удалось нащупать тот особый нерв времени, который требовал решения тех специфических и тяжёлых запросов, которые объективно вышли на поверхность у измотанного страданиями социума.

«Упрямство духа» — это суть его экзистенции. И особая формула выживания там, — где многими были потеряны все смыслы и привычные гуманные ориентиры.

В своих трудах Франкл в контексте грамотной аналитики виртуозно разделяет «аспекты» души и духа (и здесь речь идёт безусловно не только о метафизике или теологии как таковых). -Хотя бы потому, что духовность не исчерпывается религиозностью: ибо глубокий аналитик способен помочь каждому.

***

Первый вариант книги «Психолог в концлагере» был надиктован им за 9 дней, вскоре после освобождения, и вышел в 1946 году анонимно, без указания авторства. Первоначально автор хотел печататься анонимно, — только под своим лагерным номером 119104. Франклу было мучительно больно обнажать личные переживания. Позже его стали убеждать в том, что анонимность обесценивает публикацию, а открытое авторство, наоборот, повышает её идейную ценность. И он, переборов страх собственного раскрытия, набрался мужества ради дела подписаться собственным именем.

***

И здесь стоит отметить, — книга оказалась в определенном смысле не чувствительна к пристрастиям интеллектуальной моды.

5 раз она объявлялась «книгой года» в США. За 30 с лишним лет она выдержала несколько десятков изданий общим тиражом свыше 9 миллионов экземпляров. Когда же в начале 1990-х годов в США по заказу библиотеки Конгресса проводился общенациональный опрос с целью выяснить, какие книги сильнее всего повлияли на жизнь людей, американское издание книги Франкла вошло в первую десятку. И сейчас, перечитывая её и слыша отзывы других (тех, кто по субъективным причинам оказался в очень травматических связках и склейках) — я могу именно от себя скромно резюмировать: это Классика. Причём не только психологии как таковой. Всё, о чём говорит Франкл, написано таким человечным и понятным языком, — он будет понятен каждому взрослому и много пережившему человеку.

***

Когда Франкл писал свои воспоминания, перед ним не единожды становился вопрос именно Мотивации изложения подобного материала. И, соб-но, главное для него — было отразить переживания тех, кто оказался «изнутри». Его воспоминания аутентичны в первую очередь с той точки зрения, — сколь много «маленький человек» может вынести, выстрадать, выплакать и вывернуть себя наизнанку... И всё равно остаться тем, кто пойдёт дальше на маленький огонёк слабой надежды, — постепенно выйдя за пределы своих собственных эмоциональных возможностей. Автор написал о бесконечных «малых» мучениях, которые заключённый испытывал каждый день. О том, как эта мучительная лагерная повседневность отражалась на душевном состоянии обычного среднего заключённого. И это не героический эпик о гибели мучеников, — а скорее вязкие будни незаметных, безвестных жертв концлагерей и масса тихих, незаметных смертей...

***

Здесь нет сентиментального флёра и мрачного романтизма, — которыми давно принято спекулировать во всех жанрах подобной тематики. То, о чём рассказывает читателю Франкл, — это особая серая проза тех мест, в которых он сам изо дня в день скромно и усердно боролся «просто» за сохранение своей жизни. И то была борьба всех против всех. Холодно и методично он вспоминает об очередной «селекции» ослабевших, обессиленных, неработоспособных... Каждый делал всё возможное, чтобы не оказаться в таком вагоне... Обезличенные номера в списке к отправке поездов в крематории, газовые камеры, места массовых убийств...

***

И холодным лезвием пронзает насквозь его пронзительное и хлёсткое: «Но мы, вернувшиеся, знаем и можем с полной уверенностью сказать: лучшие не вернулись!»

***

Душевная жизнь заключённого. Эти откровения Франкла носят характер скорее не объяснения происходящих психических реакций (хотя он сам хотел отразить именно их), — это больше похоже на возможность для понимания того, что понять очень сложно...

И отрешённая дистанция (необходимая в профессии аналитика) того, кто сам скромно жил под номером, — она как бы накладывает на основной текст «кристаллы» переживаний других. Работая на изматывающих стройках и пытаясь выжить, автор во многих местах набирается мужества говорить и о личных переживаниях. Хотя и стремится изначально лишь объективно отразить нерв других обезличенных «номеров». — Патопсихология и «война нервов». Синдром «колючей проволоки»... Это тот страшный человеческий материал, который принято кратко обозначить как «переживания заключённых концлагерей».

***

Шок прибытия в лагерь (который порой предваряет само прибытие), — по словам Франкла им казалось, что их везут «на какое-то военное предприятие, где их заставят работать»...

Панический ужас от прибытия, рассеянный в сером утреннем свете с бредущими куда-то обезличенными серыми фигурами... Бесконечная сетка колючей проволоки, вышки и прожекторы.

... Входить в великий ужас... Свыкаться с ним... Последний крик убиваемого... Как постоянный крик человека, которого всё время убивают... -У человеческой психики свои пределы и понимание происходящего. Франкл по приезде в лагерь увидел в этом всём образ виселицы... Это было мгновенное помрачение (как сон наяву) — а быть может, именно мобилизация многих процессов его подсознания...

PS Я не хочу заканчивать этот отзыв на депрессивной ноте. Хотя бы потому, — мотивация написания этой книги: Помочь другим собрать себя заново... Даже когда собирать уже не из чего... Но тёплая волна авторской надежды, — и беззаговорочный глубокий опыт в его профессии, — даёт право на новое ощущение завтрашнего дня (даже если для кого-то это самое завтра на время утеряно).

PPS Мои личные рекомендации, — это именно тот золотой фонд классики, ориентированный изначально для широкого круга взрослого мотивированного читателя. Очень сильная вещь. Десять из Десяти.

.... Everybody knows the scene is dead

But there's gonna be a meter on your bed

That will disclose

What everybody know

***

Если можно создать поэтику из патологии убийства; эротики; изрезанного, скомканного, исковерканного металла; крови и расчленёнки, — то безусловный мастер подобного направления это Баллард.

Нужно отдельно заметить, что объяснить и детализировать значение всего происходящего в романе обычному читателю очень сложно. С этой задачей может справиться только такой мастодонт кинематографа как Дэвид Кроненберг в своей одноименной экранизации, где в каждом кадре сочится и пульсирует постапокалиптическая боль и единение с мёртвым техно, которое обретает виртуозно сотканную и обтекаемую форму лишь при какой-то чувственной магии сопричастности и вживления в неё персонажей.

Расписывать типажи и характеры персонажей нет особого смысла, — когда сам автор обезличил их на уровне постоянно сменяющих друг друга извратов и спорадических поисков новых форм наслаждений. Вмонтировав их инстинктивные потребности в приборную доску автомобиля; искромсав и разрезав их тела в первобытном танце спровоцированных аварий; задрав вектор своей оригинальной авторской красоты в гротесковой асимметрии шрамов, рубцов и фатальных вмятин как на лакированном глянце их автомобилей, так и на изувеченных телах их обладателей, — Баллард по сути показал от себя высокий класс артхауса в литературе. И в свою очередь совсем неудивительно, что подобный первоисточник в 90х прежнего века заинтересовал одного из самых скандальных режиссёров бади-хоррора.

Это не порно, не нарочитый кивок в сторону технократии, не треш и не стеб над реальностью, — в том притёртом виде, в котором это обычно принято создавать. И это не вульгарные радости, непонятные стадному большинству, — согласно известных афоризмов Ш. Бодлера. В тон классическим образчикам высокого мастерства и безупречного знака качества именно стилизация Балларда в этом романе просто безукоризненна. За неё одну можно ставить золотую десятку и заслуженное золото, оставляя пока за скобками основный посыл романа. Автор пишет на взрослом, умном эпатаже, не тратя себя на ужимки и кокетливое заигрывание с читателем; не особо стесняясь в подробных разъяснениях в костяке своего текста.

Слабонервному, зацикленному на моралите читателю лучше даже не смотреть в сторону «Автокатастрофы», ибо оная может случится в том числе с его потерявшим ближайшие привычные ориентиры наивным сознанием.

Но каким бы сильным нажимом и напором не проявлял себя автор в этом ёмком повествовании, Баллард каким-то виртуозным способом умудрился не скатиться в бульварные похоть и пошлость третьесортного чтива. Подобные ощущения были в своё время от эпатажной и брутальной «Горькой луны» П. Брюкнера с извечным вопросом на тему оригинальности и мастерства: А почему?.. Потому что это Талант, — смелый, яркий, не транжирящий себя на полумеры, ни на что не похожий и ни нуждающийся в снисхождении (причислении к конкретной жанровой принадлежности).

Хотя, при всём абсурде и безумии происходящего в тексте, нельзя не отметить некий живчик эмпатии, периодически пробивающийся сквозь сознание главного персонажа к внимательному читателю. И в этих местах становится как бы немножко жаль, — и его, и себя, и всего того, что с нами происходит, — и всего того, что этому спекулятивно способствует.

И, собственно, не хочется банально заканчивать на классической тезе, что Танатос — это глубокое дно и двойная природа Эротики. Не только эти акценты расставил Баллард в своём тяжеловесном двусмысленном тексте, накачав его под самую завязку своим брутальным воображением.

И Балларду в своём оригинальном романе, и Кроненбергу в его не менее великолепной экранизации удалось виртуозно создать маленький шедевр в их неповторимой авторской вселенной. Безусловно, каждый читатель увидит между строк что-то своё, — глубоко личное и прочувствованное; глубоко интимное и вытесненное на задворки подсознания.

Центральное Управление Безопасности, множественные аномалии, телекинез и трансперсональные возможности мутантов — любимые фишки Дика в кач-ве мега одарённого автора. И любимые аллюзии моего индивидуального восприятия в ключе бесконечной нежной любви ко всему его многослойному твор-ву. В «Золотом человеке» искусно сплелись необъяснимые таланты и возможности особого вида Homo superior и ревностная травля их теми, кто банален и  зауряден в исполнении своего чувства долга по спасению человечества от этих «тварей», не поддающихся анализу и строгому дискрету.

Последствия множественных мутаций от войны и связанной с ней катастрофы; едва уловимые ассоциации с великолепными Стругацкими / их мрачным «Пикником на обочине». Адекватность как банальный синоним посредственности; мутация (какая бы она не была в своих множественных обличьях) как единственная возможность приспособиться и выжить во враждебном мире. Причём враждебность эта носит отнюдь не радиоактивный хар-р. Как всегда фантасмагорией всех преступлений, казней и необходимого возмездия выступает непоср-но сам человек. И как всегда у Дика этот человек непременно представитель власти и всех возможных управленческих структур. В контексте данного рассказа страх быть вытесненным и осознание своей посредственности диктуют свои мотивации и особый регламент поведения. -С безусловным и единственно верным суждением «обезвредить и уничтожить» по принципу генератора случайных чисел на волне увлекательного эксперимента в подобную уникальную особь можно палить из всех стволов сразу. В определенном смысле Дик здесь весьма хладнокровен и беспристрастен в оценке действий своих персонажей. Рассматривал ли он какую-либо мораль в контексте данной повести?. Анализировал ли при этом тёмную часть человеческого естества?.. Скорее всего нет.

И похоже, что у этого талантливого американца, — учитывая всё его разноплановое твор-во, — донельзя разогнано латеральное мышление: из всех возможных вариантов он выберет самый нестандартный и смещённый. И здесь как бы невзначай черно-белым негативом вновь отчётливо проступает его авторская риторика. -Вопрос, который ставит меня в тупик: сумасшедший ли я или все вокруг меня?.. И да, такие авторы как Дик, — как и его великолепный персонаж Восемьдесят Восьмой из этого рассказа, — едва ли поддаются подробному разбору и  детальному анализу. Разве что глубокому и чуткому осмыслению, личным тонким ассоциациям и адекватному читательскому восторгу.

Что касается центральной сюжетной завязки, — практически последний уцелевший из Homo superior проявлен здесь не как банальный трафарет на супер героев. Это скорее очень тонкая аллюзия на аутистов. В том смысле что аутизм у Дика, — это скорее особое, альтернативное состояние выжить и не быть впойманным, нежели тяжёлая и в том числе генетически обусловленная болезнь.

Дивы с их безразличным бесстрастным равнодушием к этому миру. Невероятно талантливые и абсолютно закрытые в своих эмоциях и проживанием в своём, только им понятном мире, наглухо заколоченном и явственно видимом только для них самих. Априори музейный экспонат и особь к тотальному истреблению. Ну или на крайняк, — объект, по умолчанию предназначенный на свалку бытовых отходов всего человечества. Гордость или горечь?...-Повелители пространства и мульти вариантов ещё не случившегося... Прекрасны и неуязвимы как боги...Тихая грусть от такого Дика разливается ощутимой волной по всему детективному срезу «Золотого человека».

«Золотой человек» читается легко, текст особо ничем не перегружен. Разве что местами кажется излишне навязчивой банальная любовная интрига, которой автор словно иронично расчертил нон-фикшн своей реальности. И Хотя, на Первый взгляд для такого серьёзного подтекста она здесь не вполне уместна, — вероятнее всего она Умышленно слегка пережата Диком в контексте едкого узнаваемого сарказма: бестолковое упрямство разведки с их однобоким предсказуемым суждением выгодно тонировано авторским акцентом в ключе инфантильной глупости её штатных сотрудников в том числе и в ключе женского типажа.

Наши якобы обширные и упорядоченные знания, которые влекут собой предсказуемую беспомощность и перманентные тупики, что это на самом деле: парадокс или губительная атрофия всех рецепторов сознания?. И здесь отчётливо проскакивает ключевая мысль Дика о том, что чел-во в основной своей животной массе с упрямством известного твердолобого животного не желает быть спасённым. Из всех возможных вариантов оно непременно выберет логику, рационализм и... перманентную дикость, — при которой адекватной реакцией на всё происходящее будет тотальная травля и истребление исключительных и совершенных особей. (В ключе ЗЧ по мнению ЦБУ они представляют особую опасность даже существуя в единственных уникальных экземплярах.) И словно мастерски тасуя эти карты Дик сразу всё покрывает цветным джокером. -Заурядность против уникального дара; глухая оборона чёткой стратегии против уязвимости безоружного существа. Всё как всегда... Вновь отыгранный сценарий собств-го тотального истребления: уничтожая более слабого, — ни на каком мониторе точного сканирования невозможно определить, насколько сильными и волевыми перспективами обладало то, чему вынесли вердикт: стереть с лица земли.

Дик в «Золотом человеке» очень крут в кач-ве ёмкого и сильного автора: он здесь многослойный и разноплановый. И, на мой взгляд, авторский концепт здесь таков, что в этом рассказе он и философ, и мистик и проективный техник.

PS Золотой Дик из золотого фонда НФ, — с отлично стилизованной многослойной историей и изящной аллюзией на его «Особое мнение». -С предельно ощутимой семантической разницей/смысловой составляющей: предугадывать события с риском для соб-ной жизни, безопасности и адекватной защищённости именно в «Золотом человеке» — это единственный способ мутанта уцелеть и уйти невредимым.

PPS Будущее не как проекция, а просто как суть углубленного и расширенного настоящего. Всё это рождает дополнительные сенсоры восприятия любого мира, — в том числе и того, который ещё не случился. В расширенном варианте настоящего и в бесконечном лабиринте человеческих возможностей горит и пульсирует голограмма человека, которому дано выбраться из любой ловушки и расшатать собой геометрию изломанных пространств любых канонов, «ортодоксов» и чёткого регламента.

... На моих глазах спорили огонь да лёд

Кто кому судья и кто кому прервёт полёт.

А над этим всем ветер поднимал свой флаг

Выше всех вершин! Вот так!

Самость Сапковского, — здесь трактовать только в глубоком аспекте психосинтеза, — в «Башне Ласточки» достигла своего творческого и авторского апогея. Автор целостен, вдумчив, осмыслен и гармоничен в изображении всех своих персонажей. И он не наделяет их сверх чертами якобы «всезнайства» и «всепобедительства», а скорее наоборот: их человеческая уязвимость делает авторский концепт (и по умолчанию посыл) беспредельно интересным, чистым, увлекательным, стильным и мощным. Этот предпоследний том саги  держит в таком сильном читательском напряжении и так сильно автор спрессовывает потенциальное предательство и двуличность своих ключевых персонажей... Накручивая плотно все мыслимые интриги одна на другую, постепенно сжимая их в тугую спираль замысловатого экшн детектива, — Сапковский буквально тянет магнитом своего верного читателя по всем последующим главам, предлагая ему разгадать очень болезненный и щемящий душу «сканворд»: на чьей же соб-но стороне стоИт автор и кому стремится отдать ключи сохранения своего мира. Накачивая каждый второй абзац этой книги вязкой и липкой плазмой интриг и предательства, — Сапковский очень сильно электризует этот высокотемпературный сгусток своего повествования именно в «Башне Ласточки». Что касается главных узнаваемых персонажей, — их поступков и мотиваций, — по моим личным ощущениям автор донельзя срезает прежние углы адекватных поступков и взвешенных окончательных выводов.

Геральт... Геральт... Геральт... Вот за него становится реально больно и страшно с того самого момента, когда Ведьмак начинает подозревать в двуличной измене самых надёжных и родных ему людей. Захлёбываясь в своей отчаянной холодной ярости и не в силах принять ни единого до конца осмысленного решения, — он вероятно пропал бы совсем, если б не его разношёрстная, дружная и крепко сбитая компания из простодушного Лютика; неожиданно искреннего в своих мотивациях Кагыра; брутальной и донельзя смышлённой Мильвы и всепонимающе мудрого вампира Региса. Которую (компанию) Ведьмак в силу своего авторитарного мышления, — и здесь, положа руку на сердце, стОит скромно заметить: долгосрочный стратег Геральт так себе, — ведёт бог его знает куда ещё со времён прежнего тома «Крещение огнём». Персонажа Геральта заносит из одной крайности в другую. Он отчаянно и любой ценой желает найти и спасти родную и любимую Цири, словно негласно подчёркивая свою зыбкую человеческую суть... Да только понятие этой самой  «любой цены» приобретает в его глазах весьма сомнительный «резус-фактор»: его брутальная ведьмачья кровь на определённый отрезок времени уже более ни с кем не совместима. Тотальная подозрительность и авторитарная жёсткость в словах и мыслях делают Геральта похожим на дикого зверя, по неосторожности угодившего в капкан. И пытаясь с болезненной силой из него выскочить, Ведьмак начинает рвать совсем не с той стороны... И всё чаще мелькает по главам этого тома весьма устойчивый фразеологизм «Геральт устыдился»... Сапковский сжимает ему горло сонмом мучений и подозрений, выбивает почву из-под ног, с силой раскачивая его модифицированную суть и магические таланты. И словно в тон некой аллегории теряя именно на страницах «Башни Ласточки» свой серебряный волчий амулет, — маловерный, измождённый и выпитый до самого пустого дна всеми прежними неудачами, — Ведьмак уже более ничего не умеет... Ну или почти ничего... Его мысли — отрава; подозрения — мелочны; поступки — сумбурны.

И в определённом смысле в «Башне Ласточки» пан Анджей искусно расширяет зону «некомфорта» для своего читателя, заставляя болеть, страдать и мучаться в сомнениях вместе с уже давно полюбившимися персонажами. И связь с тонким миром на уровне вещих снов и сакральных переживаний осталась здесь далеко не у всех. Как ни странно призрачную эстафету верных предчувствий перехватил у Ведьмака именно Кагыр, — вероятнее всего именно от того, что его прежде аскетичный персонаж нильфгаардца/чёрного рыцаря затеплился глубокой и взрослой любовью к давно разыскиваемой всеми Цири. -Которую читатель (ещё с самых первых глав «Башни Ласточки») находит истерзанной, искалеченной, ожесточённой и вовремя спасённой в заброшенной на болотах ветхой избушке отшельника Высоготы.

Изумительной аллегорией всего происходящего на сцену кровопролитных баталий эльфов, нильфгаардцев и всего прочего простого люда, — незримо, но осязаемо, — выходит древняя трёхликая богиня ключей и перекрёстков Геката. Ужас, страх и отчаяние; искус и соблазн громить/убивать/четвертовать; жгучее и неуёмное желание победить там, где победителей по умолчанию быть не может... По всем лесам, рудникам и постоялым дворам багровой рекой льётся кровь; задыхаются в пепле и в руинах искалеченные пилигримы; мучительно вздыхают предречением времён Хлада и Забвения маги и ортодоксы...

Отдельное уважение и некое идейное Переосмысление, — хотя на мою читательскую интуицию это легло уже сразу и буквально с первых томов этой саги, — вызвал персонаж Йеннифер. Жёстко замотивированная вырвать родную Цири из гибельных когтей падения мира, — она решительна и хладнокровна, но не сумасбродна; сильна и упряма, но не вероломна и отнюдь не эгоистична; свободна в выборе своих решений, но не мстительна; чиста перед своей совестью как единственным верным лекалом её тщательно обдуманных поступков и взвешенных тайных замыслов; способна на время унизиться и покориться воле обстоятельств, дабы позже выйти из оных победителем. В аллегории её распятия мега одарённый Сапковский словно вновь раскручивает и обыгрывает на новый лад бессмертный сакрал: «Сила наша в немощи нашей».

Яркие и эффектные флешбеки воспоминаний ключевых персонажей + стильные и ёмкие диалоги, в контексте которых ни один персонаж Сапковского не выглядит откровенно слабым, — всё это являет собой безупречно красивую и виртуозно выточенную архитектуру словесности одарённого поляка.

Tor Zireael... Врата Времён, врата Надежды и Возрождения, — и для непосвящённых — врата кошмара... Двери, которые нужно открыть не только мечом, но ещё верой, милосердием и вечной мудростью... Хрупкий, худенький и едва различимый силуэт в курточке из ондатровых шкурок... -Волевым усилием преодолев свои прежние обиды, Цири отчаянно, мужественно и решительно всё-таки пошла на помощь своим родным людям. И концепт мужественности мудрый и вдумчивый Сапковский безусловно не рассматривает именно здесь с позиции вероломной силы. А скорее на звонкой и красивой ноте расцвечивает финал «Башни Ласточки» вечной сакральной истиной:

PS ... А корень красоты — отвага,

И это тянет нас друг к другу. (c)

Безусловно, Роман Полански со своей «Горькой луной» расцветил и популяризировал этот роман, — и Паскаль Брюкнер известен широкому кругу русскоязычного читателя именно благодаря кинематографическому таланту этого известного поляка. Книга много откровеннее, жестче и мрачнее, чем одноименный фильм. И в определенном смысле роман глубже и богаче по своей многогранной гамме эмоциональных переживаний. Автор выдает от себя очень сильный, яркий, смелый, взрослый текст без купюр и провисаний. Брюкнер здесь неофит и фанатик, эстет и восточный сказитель, эссеист, философ и даже антрополог, рассуждающий на стыке культур. Он утверждает, что истово влюбляясь, мы словно принимаем генетические истоки и культурное наследие того народа, к коему принадлежит предмет нашего обожания. К тому же это очень настроенческая и атмосферная история, в которой виртуозно переплетается горестная исповедь жалкого калеки и признание любимому городу с монохромным росчерком раритетной открытки «Paris, je t'aime». -Весь этот ночной романтИК, предрассветный флер лениво просыпающегося города.. Особая мрачная магия парижских подворотен из первых рук убежденного авантюриста и маргинала... И на самом деле Брюкнер на страницах «Горькой луны» виртуозно смешал райское блаженство и культ Содома. Из-под его пера вышла не история с явственным моралите на грани безумия и эпатажа. Это скорее многоцветье человеческих эмоций, — и яркое безапелляционное утверждение автора: Страсть — есть Любовь (Эрос в градации греков). Явление настолько сильное, чувственное, вероломное и самодостаточное, — что так или иначе оно абсолютно не нуждается в детальном анализе, тотальном осуждении или всенародном понимании. При всей иллюзии так называемого контроля, эта метафизическая величина абсолютно неуправляема: она хмелеет от самой себя, затмевает разум, плюет на результаты и множественные последствия своего фанатичного разрушения. Примерно такой условный посыл автора романа — верхний слой «Горькой луны». Но это лишь красивый изысканный аверс великолепно выточенного текста. Не стОит обольщаться, что этим все исчерпается, — и с романтичной поэтикой лирических измышлений изящно подтянется к финалу...

Брюкнер в своей прозе самобытный, изысканный, эрудированный и очень стильный автор. К тому же он пишет такими тягучими, густыми, вкусными предложениями, что невольно (с присущим этому процессу ощущением) вспоминаешь красное Château Margaux, — такую сочную образность хочется растягивать, наслаждаясь ею подольше. (И, на мой взгляд, подобных авторов нужно что ли уметь читать «кофейной ложечкой»)

Наряду с этим Брюкнер здесь в равной степени Художник-маринист, — когда размашисто нажимает на разгул ущербных стихий (мрачных глубин человеческого естества), — как и опытный аналитик. И по своей форме «Горькая луна» представляет собой виртуально закольцованный роман в романе в мастерской авторской озвучке сразу двух главных персонажей — Дидье и Франца. С одной стороны гнусная и одновр-но рафинированная исповедь жалкого увечного Франца (в мастерской подаче Питера Койота), — как бы ущербно это ни звучало и как ни стыдно в этом сознаваться, — тянет читателя невероятным магнитом: до какого предела нечеловеческого скотства можно дойти в этом сексуальном анархизме. -В поисках новых форм жестокости и злобы, затрагивая при этом самые интимные струны подлинной души своего визави. А с другой, — в обрывочных и витиеватых мыслях другого рассказчика Дидье (в исполнении трогательно-растерянного Хью Гранта), который все время пытается форсировать события, — этот детективный экшн с не меньшей силой затягивает и вовлекает в темный омут его нестройных доводов и ущербных фантазий. -Этот легкомысленный путешественник, словно муха в мармеладе, завяз в непростых отношениях между двумя женщинами: своей милой и разумной спутницей Беатрисой (с умелой подачи аристократично утонченной Кристин Скотт Томас) и роскошной нервной Ребеккой (в исполнении изумительной, намагниченной сотней опасных импульсов, Эммануэль Сенье), глядя на которую, пол уходит из под ног практически у всех участников этого действа. Затаенное ожидание милой интрижки, — на время позаимствовать Ребекку у мужа калеки, — обернется для Дидье настоящим кораблекрушением на всех уровнях его бытия. И слишком большую цену он заплатит за свою колдовскую увлеченность...

Отправляясь в долгожданное, давно запланированное путешествие на Восток — Дидье на самом деле угодит в бурлеск чужих страстей и похоти, — с неприятным послевкусием мерзкого циничного розыгрыша. Он станет доверчивым заложником этой экстравагантной и крайне бесцеремонной исповеди. -В которой недвусмысленно проявят себя эксцентрика нервных выходок, пощечины, затрещины и пинки, уже мало похожие на прелюдию страстной любви, — именно здесь эта золотая монета разворачивает свой мрачный античный реверс в небезызвестной технике меццо-тинто. Подобные вещи запросто оборачиваются травлей прежде любимого человека. И Франц, неизменно зная и нащупывая глубины некогда родной ему души, — безусловный редкий и блестящий талант! — кроил и уродовал свою вчерашнюю королеву с немыслимой расчетливостью и потрясающим энтузиазмом. А раздавить при особом желании и рвении можно даже самого сильного, умного человека на том лишь зыбком основании, что он любит искренне, жертвенно и преданно. В конце концов насилие, возведенное самыми высокими степенями вульгарности, хамства, оскорблений с целью поддеть побольнее, причинить глубокую боль — все это становится обоюдным. И Брюкнер не был бы таким Мастером, если б не сумел показать читателю обратное движение этого маятника, — именно парадоксы (взаимоисключения) виртуозно держат равновесие в этом романе. И когда в финале повествования зловещие авторские качели совершат свой окончательный смертельный оборот, — совместный опыт жгучей мести и ненависти Франца и Ребекки станет тем самым омерзительно богаче и ухабистее...

В «Горькой луне» в чистом виде нет ни жертвы, ни узурпатора. В равной степени они оба страдали друг от друга: ведь в едином порыве сплелись эгоистичная и разнузданная ветреность, калечащая Ребекку. И чрезмерно чувственная сентиментальность, донельзя измучившая Франца. Эта тунисская еврейка с горячими арабскими корнями тоже ведь давала фору своему возлюбленному: хлесткие и обязательно публичные пощечины, гротескные пошлые сцены, жалкое грязное клеветничество и яркая запоминающая эксцентрика домашних спектаклей на всеуслышание удивленной публики... Вся эта насыщенная концертная деятельность неизбежно приближала их обоюдный безрадостный финал и печальную развязку. При этом в идеологии ветрености Франца, которого все время влечет на простор, все очень сильно перепутано и перевернуто с ног на голову. -Отсутствие вранья между двумя любящими людьми он на свой лад взрослого неглупого человека трактует и объясняет катастрофической нехваткой воображения. Самый дряной водевиль в его понятии лучше откровений стабильных отношений. Его болезненное воображение словно высекает фэнтезийные искры из множественных измен, расцвечивая во все цвета радуги скучную однодневность. И по причине своей банальной избалованности (уходящей корнями в самое детство) Франц просто не умел жить, не мучая другого — все время нуждаясь в жертве и в обслуге. Это сознательный и закоренелый подлец, — несчастье другого его донельзя намагничивает и электризует; чужие страдания добавляют его фантазиям пикантности, — с немыслимой скоростью летит под откос их болезненный тандем, приближая неминуемую и неизбежную катастрофу...

«Горькая луна» — безусловный шедевр и в определенной степени великолепный образчик Черной прозы. Брюкнер в кач-ве очень взрослого автора дает от себя такие оглушительно-болевые разряды электрошокера брутальных подробностей своей истории (так или иначе они рассредоточены почти по всему роману). -Их не так-то просто принять адекватной нервной системе неискушенного читателя, — и в моем индивидуальном случае это неизменно и подспудно влияет на объективную оценку данного романа. Примерно вот так раскладывается его великолепная «десятка»: 8+2, где двойку очень сильно тянет вниз грязь, низость, отвратное зверство, психический террор и эпатаж происходящего.

PS Роман Полански, — невероятная умница, (его версия более гибкая и лаконичная), — в кач-ве очень сильного режиссера с одной стороны он попал в самую жилу типажей и темпераментов, великолепно раскрыв посыл и атмосферность романа. А с другой, — с особым рациональным расчетом и взвешенным чувством меры он переработал первоисточник именно для широкой аудитории, — вероятно, среди прочего учитывая тот факт, что литература является более камерным искусством, чем кинематограф.

Так что если вы не поклонник Брюкнера, — книгу можно и не читать вовсе: экранизация предельно точно и полно отражает суть размышлений этого ироничного и мрачного французского эстета/философа.

PPS Угасающая страсть в непосредственной близости друг с другом (не успевшая подменить себя более глубоким и подлинным чувством), постепенно обрастающая рутиной, любовной повинностью и привычкой — на самом деле не что иное, как предвестие самой настоящей изматывающей войны с оскорбительными словесными баталиями, колкими шпильками и трафаретными издевками. -Утешением в ее фатальном исходе будет не победа, а лишь реванш сделать другому побольнее. И по известному афоризму нельзя заглядывать в эту бездну, иначе она заглянет в тебя. Кто хочет, поймет. (с)

Виртуозный скейтч от любимого автора на тему «ага-узнавания» образов и аллюзий, — в которых порой по сути своей нет ничего кроме пустоты и случайных совпадений.

Изящная зарисовка Пелевина о смыслах. Смыслах даже в том, где их нет и быть не может, — а так хотелось бы оные отыскать.

Праздник маленьких мелочей, — едва уловимых только профессиональному взгляду. И здесь, — кроме шуток, — трудно сопоставить глубину знаний Пелевина и Фрейда. (У Пелевина эти знания, несмотря на иную профессию, так же глубоки и аутентичны) К слову сказать, именно прототип последнего имени собственного будет фигурировать отчётливым профилем в уютном кафе Вены на излёте морозного дня. Прототип, — но не он сам!)) -Здесь нет смысла раскрывать спойлер... Разве что очень быстро, броско, в несколько размашистых штрихов

И здесь маленькая ремарка Внимательному читателю: не стоит так уж строго подходить к глубоким догмам классического психоанализа)) -Речь здесь не совсем об этом. Сколь бы сильно не было желание высмеять отца психоанализа, — Пелевин в который раз берёт авторскую вертикаль много круче и в разы выше по образу своего оригинального мышления очень умного человека.

Ибо рассказ куда саркастичнее и глубже по сути своего изложения, — чем это кажется на беглый взгляд. Без пяти минут социальная вещь, — на мой притязательный вкус)) Долгое время сомневалась между Девяткой и Десяткой... Но финал рассказа, — изящный и хлёсткий одновременно удивил и рассмешил до глубины души.

(Из диалога о ключевом герое рассказа)

PS Пелевин — талантливейшая умница! Виртуозно заигрывает со смыслами и аллюзиями, которых у него в оригинальной прозе всегда через край. Рассказ на блестящую Десятку. Отличный юмор, — искусно приоткрывающий завесу многим вещам, которые всегда лежат не на поверхности статичного мышления привычного ко всему индивида.

Признаться, к оценке Кинга и Кубрика (в ключе знаменитого «Сияния») отношусь всегда очень недоверчиво и сдержанно. Взгляды всегда очень полярны. И получается примерно вот что: тот кто «без ума» от романа Кинга — тот вовсю бомбит Кубрика. (И наоборот). Притязательные мнения как всегда снижают фокус объективности. И здесь картина по моим личным ощущениям очень похожа на оценку (сопоставление) Андроидов ФКДика и «Бегущего» Ридли Скотта.

Что реально понравилось у этого автора отзыва на «Сияние». Ровный фон освещаемого материала и... Глубокая Аналитическая раскладка увиденного на экране. Да, безусловно, у всех своё ощущение от нашумевшей экранизации Кубрика...

Но разложить так виртуозно и внятно отсмотренный материал. Да ещё сопоставить это с романом. Да ещё сделать это в глубоком грамотном ключе классической школы психоанализа!..

Возможно именно эту статью (на языке оригинала Кинга) нужно бросить в твиттер знаменитому американцу: чтоб он наконец-то угомонился по поводу вымышленной им самим «неудачи» Кубрика.

Я в адекватном восхищении. Спасибо за труд автора и серьёзный творческий подход.

PS Честно говоря, многие статьи на ФЛ люблю бежать глазами по диагонали... Здесь не могла заставить себя... Остановиться. Перечитывала, — с большим увлечением и интересом Два!!! раза.

PPS И да, здесь ярким эмоциональным акцентом мой искренний месседж мнительным авторам: Не бойтесь себя под лейблом «Слишком много текста!..» -Честное слово, смотря Какой текст. У талантливого автора его никогда много не бывает.

Такого Малдера очень ценю, обожаю и уважаю. Потому что делать обзор любимого сериала (проекта) — и делать это так чётко, тонко и беспристрастно, — это пожалуй, стОит очень дорого.

Ведь часто когда пишем отзыв (рецензию) на любимое произведение, — знаю, что у многих здесь включён синдром Спасателя: любым путём вытянуть любимого автора (режиссёра) на самые высокие рейтинги. И здесь все способы хороши: увлечённый восторг и... Не объективность подачи материала.

Малдер этим синдромом не «страдает», — читаю его колонку давно, — вдумчиво и внимательно. И соб-но, если реально интересует определённая тема, — то этому автору можно доверять в адекватной оценке / динамике освещаемой темы.

Что касается «Доктора»... Он и правда в Беде!.. Причём в Большой, — учитывая 11й сезон. Любимые актёры и фирменные фишки глубокого интеллектуального юмора остались где-то в светлом прошлом, — лаская притязательный взгляд и хрупкое воображение некогда завлекательными постерами любимых тандемов. Дэвид Теннант и Билли Пайпер; Мэтт Смит и Карен Гилан; великолепная харизма Питера Капальди... -Всё это покрылось толстым-толстым слоем американской конъюнктуры. Учитывая внешние «триггеры» реалий — это совсем не удивительно. Но ужасно больно, колко и гадко за сам сериал...

PS Про авторство Малдера хочется сказать с точностью до наоборот: Браво, Малдер! Спасибо за классику статей! И за такую круть в оригинальном эпическом размахе неформатного киношного журнала альманаха.

PPS Титаническая работа. Красивый свежак. Трезвый взгляд на притёртые вещи. Спасибо искреннее!

Как же я люблю таких Стругацких, — кратких, тёплых, уютных. По особому заритмиченных и с неким ироничным живчиком; с красивой тонкой поэтикой своей маленькой чудесной истории. Этот искренний и ёмкий рассказ не совсем о трудоголике, — позабывшим обо всём на свете кроме своей работы в дальней экспедиции на заброшенной среди скал и валунов океанологической базе.

Не совсем всё так банально, как кажется на первый взгляд из аннотации...

Это скорее очередной уход в себя от внешнего мира ревностного художника. -Ну или по крайней мере человека, истово влюблённого в своё дело.

***

Бесконечные зимние месяцы долгой экспедиции. Длительные миграции китов и кашалотов, которые курируют «штатные» субмарины. Серые дожди, унылое небо и злой океан... Вящее однообразие, загнанное в «квадрат» одной и той же обстановки...

***

Но Стругацкие знают, как при необходимости согреть и сгладить свою историю, — подарив тем самым читателю маленький тихий островок и «пятачок» своей бескрайней души. С только им присущим «микроклиматом» обаятельных авторов, — они развернут свою миниатюрную зарисовку под весьма непривычным и чувственным «углом».

****

Командир звена субмарин Кондратьев — в определённом смысле аскет и отшельник. Во всяком случае в плане проявления своих чувств интроверта-наблюдателя. Хотя по внутренней красоте и их размашистой поэтике ему мало найдётся равных и достойных в этом деле

Кондратьев сродни глубоким творцам, — предпочитающих «развлекаться» в одиночестве, — вдали от утилитарных диспутов и привычного веселья. Он что ли по-особому нежно и с достоинством ценит и лелеет своё однообразие. Вероятно, потому что оно для него не вынужденное. Вероятно, потому что оно у него для души.

Стало быть, всякие там сплетни и бессвязно-робкие движения сердца (вкупе с признаниями в любви) его совсем не волновали. Ну во всяком случае он так считал... До какого-то своего, — как всегда вовремя пришедшего, — часа и времени. Каждый «отщёлкивает» этому событию свою особую нужность и свои личные сроки.

Судья и страж «ловерс дайма», — тщательно смоделированного в аскетичном антураже базы пятачка влюблённых, — он стал негласным судьём и свидетелем чужих сбивчивых признаний и нежностей. Пока в нём спонтанно не проснулось что-то своё. Тонкое и миниатюрное как игольное ушко, в которое аккуратно продевают нить задушевной беседы. Прекрасное и бескрайнее как океан по ту сторону стекла его квартиры, слепые окна которой то и дело захлёстывали морские бури и тайфуны.

***

- Нет, он не охладел и не выдохся. Не выгорел и не сдался. Скорее просто на время ушёл в сторонние наблюдатели. И как-то раз он самым чудесным образом стал наблюдателем своей жизни. Вернее своих чувств... — Самых искренних и спонтанных, которые всегда возникают невпопад и ниоткуда. Точно так, как вторглась в его многолетнюю аскезу очень славная девочка с суровым чувством юмора и языком без костей...

***

Наваждение в этом рассказе раскручено так тонко и так нежно... Словно эти тайные шифры души авторы виртуозно хотят нанизать и  переложить на музыку огромного океана, — считав эти ультразвуки со всех возможных обтекаемых объектов. Как бы ретранслируя эту акустику на понятный нам лад, — Стругацкие попытались написать прелюдию к чему-то величественному и грандиозному. (Во всяком случае, именно такие ощущения захлестнули именно меня в подробной перечитке)

И в океане под толщей воды у них поёт на сотни голосов буквально всё. Сама вода пропитана шумом и музыкой трудно читаемой архаики аналогового мира.

***

Моби Дик — это не столько гигантский кашалот, которому отведена здесь центральная роль титула и заглавия. Это словно красивый и размашистый гимн всему, что стОит воспевать.

И здесь почему-то сложной и далёкой аллюзией вспомнился Р. Желязны с его красиво выточенным «Двери лица его, пламенники пасти его».

***

Если попробовать абстрагироваться и отбросить все эти эпики про хороших людей, коммунистов, красивые горизонты мира Полдня...

Тогда может получиться идеально заклассиченная сказка, которую каждый рассказывает на свой лад. Сказка не только про величие мечты. Скорее про утончённую пляску Стихии и первозданное буйство красок, которые всегда с нами.

PS Хорошая вещь, — нежная и сочная одновременно. Поставила бы Десять. Но есть одно «но»... На мой взгляд, — подобная проза от Стругацких не самодостаточна. То есть как прелюдия или «врезка» к чему-то — это реально красиво, глубоко и чуть-чуть грустно...

PPS Словно милое и задушевное:

Deep blue sea, baby, deep blue sea.

Deep blue sea, baby, deep blue sea..

Deep blue sea, baby, deep blue sea…

Hit was Willy, who got drowned in the deep blue sea...

Для тех, кто ловит удачу открытым ртом,

Ничего не значит все, что будет потом.

И взгляд, как нож отточен, неслышен шаг,

Они то знают уж точно, да и им ли не знать:

До чего бывает сладким плен вечерней лихорадки.

Фонарей цветных искры хлынут, всё поднимут вверх дном.

И горячею волною город улицу укроет,

А потом опять краски смажутся, все окажется сном... Всё окажется сном...

Нервный смех. Экзальт истерики. Генезис сумасшествия. Нарастающие всплески стремительно накатывающей паранойи. Постоянные оглядки через плечо, — в поисках мнимого стороннего враждебного наблюдателя. Или не мнимого!?..

Кинг безусловно из тех авторов, которые умеют создавать напряжение, доводя его постепенно до мега критической точки и раскаляя эту истерику «добела».

Ускользающая реальность главного персонажа (успешного автора беллетриста Рега Торпа) с накатывающими сюрами подсознания, — в волнах которых сначала так необычно приятно купаться, ощущая себя особенным и оригинальным, — а потом этот водоворот засасывает с головой без остатка, — она захлёстывает читателя практически с самого начала повести.

Его эксцентрические выдумки и выходки на почве выдуманного материала его фирменной писанины ставят поначалу в некий эмоциональный ступор...

Постоянное сражение с собственными лаврами успеха. Навязчивый страх того, — который сжимает горло холодным стальным обручем, — что каждый твой роман или рассказ — Последний.

Приливы и отливы расхристанной психики, чередой сменяющей солнечные проблески рацио с навязчивыми и опасными играми неконтролируемого подсознания...

Самодовольные приколы его полупьяного редактора в ключе мучавшего обоих затяжного экзистенциального кризиса. Во всём потакая автору  в плотной приватной переписке, — бездумно, — по принципу родственной души, — издатель постоянно возбуждено подбадривал и без того воспалённое воображение своего адресата. ..

Ну, соб-но, всего-то и делов: виртуозно поддерживать теорию о возникновении маленьких человечков, — живущих внутри печатной машинки и весело приветствующих (заражающих флюидами творчества) своего счастливого обладателя. Эльфы вдохновения, удачи и успеха — забавные, энергичные и оригинальные существа, которых автор окрестил «форнитами». Наделив их (как в детском замысловатом конструкторе) «форнусом» — специальным порошком, которым они заправляют свои пистолеты-распылители по «ту» сторону клавиш печатной машинки.

И всё это было забавно и прикольно; весело и самобытно лишь вначале истории. Пока «форниты» были персонажи-концепты придуманной автором книги. И, соб-но, лучше бы им там (на страницах этого бестселлера) и оставаться, — по принципу ярких и смелых авторских фишек.

Потому что изящное оригинальное суеверие Рега Торпа со временем уплотнилось и закостенело до твёрдой и крепкой веры в полный абсурд: иррациональное неслышно поменялось местами с рацио, нашёптывая своему обладателю несуществующие вещи. Каждый раз на определённом эмоциональном щелчке совершая эту тягостную подмену сущностей и понятий. И дело ведь не в том, что этих сущностей нет вовсе...

Мы часто «вынуждены» чему-то наивно довериться дабы как-то эмоционально напитать энергетикой души свою трепетную мечту или сокровенную территорию, — незаметно для самих себя окружив своё пространство знаками, символами, тонкими личными придумками, на которые откликается, пожалуй, только «натасканное» донельзя на эту символику и порой эмоционально зашкаленное болезненное воображение.

Да, безусловно, у Кинга не всё так банально, — как кажется с первых страниц повести...

Расслоение личности и расщепление сознания, когда «ты» в жуткой диссоциации вылетаешь вон из своей головы, — вероятно в какой-то мере эти темы так или иначе близки и самому Кингу. И слава богу, в его случае — всё же не с таким кошмарным событийным финалом, как у его лирического героя.

Всё дело в том, что квинтэссенция безумия, — дикий мандраж и переживание о безопасности любимых креативных человечков, от которых образовалась эта болезнь и зависимость души, — постепенно вытолкнули из головы Рега всё остальное. Привычный линейный мир перестал его «устраивать» в том виде в котором этот мир существует и по обыкновению с нами всеми взаимодействует.

И внешний идиотизм создавшейся ситуации на самом деле ведёт его в авторскую тёмную глухую комнату, — раскрытую в основном в голове и болезненно пульсирующем сознании Рега Торпа, — из которой больше не будет выхода. Во всяком случае — благополучного. Для него самого и для всего его близкого окружения...

*****

Кроме всего прочего в этой повести крутым креном Кинг раскрывает массу тех условных колонтитулов, — следующих под определённым списком норм и правил размещения оригинального текста, — которые подытоживают и победно знаменуют тяжкий и витиеватый путь беллетристики, ведущий (окольными тропами) к редактору на стол.

Взаимный паразитизм автора и редактора.

Интерференция их обоюдного безумия, перетекающего токсичными волнами от одного к другого и как бы подпитываясь в общей фэнтезийной массе этого ущербного тандема. Ослепительная радость для издателя на закате его карьеры: ведь получить на руки роскошный текст — это просто подарок судьбы!..

Механика их обоюдного сумасшествия раскрыта Кингом здесь просто великолепно.

У Рега (как это часто бывает у серьёзных авторов) от природы не просто талант к сочинительству, — у него истинный Дар к хладнокровному внушению и убеждению другого в его личной безусловной правоте. Выстраивая в своём лабиринтном мышлении очень прочные логические цепочки, — он на самом деле никому не даёт пробиться к последнему из рубежей в его личной оригинальной психологии... Догадаться, что он медленно но верно сходит с ума, — особенно когда смотришь на эту ситуацию в упор и находишься как бы внутри этого тёмного водоворота мышления, — не так уж и просто...

Адептам этой профессии (серьёзного литературного ремесла) всё же нужно среди прочего учиться не только оттачивать навыки сочинительства, — а ещё уметь грамотно и виртуозно «заигрывать» с щемящими душу знаками, символами, именами собственными и проекциями выдуманных персонажей. Есть смысл учиться вовремя выпрыгивать из этого тёмного круга и водоворота подсознания, оставляя творчество творчеству — а жизнь жизни. И, соб-но, нет особого повода искать логику в сюжетной канве этой повести. Можно лишь подытожить всё фирменной цитатой Кинга, — совершенной, краткой, ёмкой:

PS Пытаться понять гибкую пулю — это все равно что пытаться понять, почему у ленты Мебиуса только одна сторона.

Такого Кинга очень люблю, ценю и читаю по-возможности предельно внимательно и бережно. Потому что он в этой новелле оказался не столько Королём Хоррора — сколько Мастером Психологизмов и ёмких живых метафор. По сути создав краткую глубокую историю из аномалии — в такое раннее апрельское время по контексту его рассказа трава на поле в Канзасе не может достигать человеческого роста — автор умудрился развернуть виртуозным кроссовером сразу несколько интересных и сложных тем. Такие вещи во избежании спойлеров лучше давать крупными штрихами экспрессионизма в стиле прозы Кинга.

Плотное родство душ ирландских близнецов (главные герои брат и сестра по закрутке сюжета заблудившиеся в этом бескрайнем поле), которое формирует скорее кровное родство и сила привычки — нежели нежные сердечные связи и искренняя потребность быть рядом.

Неотвратимые предчувствия и игры подсознания. Леденящий и едва слышимый, всегда «полупридушенный» рацио и эгоцентрикой, робкий голос интуиции.

Невозможность докричаться и тем самым спасти безнадёжно абсурдную и полубредовую ситуацию. Словно твой голос, на первый взгляд громкий и отчётливый, расходится тёмными кругами обертонов и становится вовсе даже не твой... А чей-то чужой, искусственный и зыбкий. Словно «ты» — это на самом деле не «ты»... А кто-то другой и чужой уже давно виртуозно совершил эту коварную подмену.

... Мир зловещего полдня с раскалённым и застывшим в одном положении солнцем. И с такими же — не предвещающими ничего хорошего — стремительными сумерками. И с таким же мрачным — не обещающим избавления — восходом луны.

Замкнутый мир, из которого невозможно выбраться, с изувеченными частями того, что некогда было живым или должно было родиться, но так и не смогло. И по всем «шпилям» Метафорического экшна: Что за хрень иногда с нами происходит?..

Безусловно, каждый в силу своего жизненного опыта и личных ассоциаций потянет на поверхность что-то своё в контексте этой истории. В моём индивидуальном случае холодок по телу несколько раз побежал не от ожидания перманентных чудовищ, жуткой расчленёнки и мрачного хтонического зла...

А именно в тех местах, где герои навсегда теряют друг друга из вида и отчётливого осязания стало как-то холодно, неуютно и непривычно шатко что ли. Да, Кинг безусловно умеет выбивать ненадёжные опоры «из-под ног» своего читателя...

И кажется: ну вот же рядом этот голос и стОит просто чуть-чуть протянуть руку и дотянуться до другого человека...

Но ничего нет, кроме липкой грязи, вязкого холода и панического ощущения: ты просто потерялся, запутался, навсегда сбился с дороги в этом ненормальном мире, когда он на первый взгляд так похож на обычный... И «лес» этот настолько буреломен и непроходим — а все усилия так тщетны...

Да, я согласна с прежними ораторами: Кинг не тот автор, который приятно кроет читателя сладким финалом и предлагает избавление с помощью крестика на груди. Или с помощью ещё какой-то религии / модного учения/ одиозной «забавы-инсайта». Напротив, — чернушный треш реалий в ключе авторской аллегории подан очень хлёстко и лаконично.

Избавление по сюжету «Высокой травы» Кинга в другом, — во всяком случае как я это от себя поняла на авторских метафорах, — это избавление от иллюзии быть спасённым посредством вмешательства некоего чуда в поисках лёгкого предсказуемого финала. Мастерство Кинга расцветило во всех возможных гранях иную прописную истину: Мы можем научится видеть реальность таковой какая она есть — со всем трэшем, хламом и грязью. (Ибо что толку закрывать глаза на то, что есть по умолчанию). И не умея напиться из чистого источника, мы вынуждены постоянно фильтровать грязь.

Грязь и ту клейкую массу нашего отношения к жизни, к другим, к себе...

Да, у Кинга безусловный талант в аскетичной, глубокой, краткой проработке суметь сказать самое главное и значимое.

Никакого пути, — чёткого и с особой, сотни раз протоптанной тропинкой — в этой жизни нет. Это не американское шоссе с дорожным знаками. Нет ни асфальта, ни специальных табличек с расчерченными маркерами / указателями.

Наивно решив (как и герои этого экшена) что существует асфальт, чёткое направление и явный рецепт лёгкого заслуженного счастья, мы как обычно заблуждаемся. Нет таких рецептов, — как впрочем и быть не может. Существует только наша жизнь. В которой всё тысячи раз перевёрнуто с ног на голову и вывернуто наизнанку.

Подобная краткая форма Кинга — очень интересное сочетание многих стилей и аллюзий.

То ли мрачный экскурс в мистику. То ли взрослый сказ о пустотности вещей...

В любом случае вышла достаточно сильная вещь в сегменте позднего творчества Кинга, которая читается легко и без особого надрыва.

Это не кровавый экшн с безумными шуточными вкраплениями весёлых и абсурдных песенок-лимериков. И не скучное моралите-поучение на тему добра и зла, в коих мы давно уже не нуждаемся, — ибо знаем всё и так. Это скорее ёмкий эпик о цикличности и неизбежность, написанный Кингом в тандеме с сыном.

Ярко, по-взрослому и с определёнными вкусом не досказанных, но прописанных между строк вечных истин у них получилось в этом соавторстве сказать столько много важных и глубоких вещей. Респект двум авторам за такую краткую форму изложения.

PS Бежать или замереть в борьбе с такой стихией — здесь и то, и другое абсолютно бесполезно. Лучше не заходить в это поле вообще. Не прикасаться к этой траве, — зелёной, высокой, токсичной, — настоянной на соках чужого страдания, боли и ужаса. Лучше это знать, чувствовать, предвидеть. Ибо Наивность один из самых скверных пороков человека.

PPS Поле высокой травы раскинулось бесконечным саваном до самого горизонта у шоссе 400 напротив церкви «Скала Чёрного Спасителя» рядом с удовольствием от прежнего и заброшенного боулинг-заведения ... Бесконечно добрые самаритяне, каждый раз проезжая мимо, наивно покупаются на мольбы о помощи, невпопад и на все голоса раздающиеся из этого странного места. Постоянно что-то настойчиво спасая, лучше всё же разучиться быть заложником любого такого поля действий с множеством вариантов не случившихся событий. Если конечно в контексте этой новеллы уместно давать какие-то сквозные советы и назидания. Разве что несколько иные искренние рекомендации: любителям серьёзной литературы и качественно хоррора такого Кинга читать обязательно.

«Глупость рядится в костюм целомудрия, а властолюбие прикрывается кротостью. Разве это не вызывает улыбку?..»

...Ровно такую же, — ироничную и двусмысленную, — возникающую всякий раз при чтении «Благих знамений» Геймана и Пратчетта. Или Пратчетта и Геймана, — это как вам будет угодно: в романе достаточно обоих авторов. На площадке их совместного проекта в ключе идей, личных представлений каждого и тонкого авторского обаяния их обоюдного стиля и вкуса вышел отличный совместный роман, — весёлый и заводной в том числе.

Мало кто из авторов может на таком запредельном изяществе, тонком стебе и уместном интеллектуальном юморе представить всадников апокалипсиса не как всеобщее неотвратимое зло, — а просто как ещё одну сносную альтернативу (сложившуюся веками) современного мира. Тем более писать отзыв на подобные романы весьма сложно, — нужно всё время чувствовать эту тонкую грань шутки, вымысла и глубокой авторской философии.

Индивидуальное вредительство тёмных сил, личные козни и тайное соблазнение в уединённой тиши собственных сомнений неусыпно подсматривающих за нами тёмных инстанций более не нужны. Всё это не особо актуально, былинно скучно и весьма затратно по времени. Достаточно «обвалить» сотовую связь в одном из конгломератов — и долгое смятение, разгул хтонического зла и чудовищный хаотичный разброд в душах современных граждан 100% гарантированы.

Множественные аллюзии и отсылки на классические афоризмы (начиная с литературных, киношных, музыкальных тем; и заканчивая политическими яркими тезами), виртуозно встроенный уместный юмор, не лишённый своей привычной философской авторской глубины, — это основная ткань романа.

Подмена младенцев, которых как одинаковых котят из общей корзинки, из оной ловко вынули, но в последствии растеряли по белому свету, — это яркая ключевая интрига и кульминация происходящего.

А бесподобный, не лишенный личного обаяния тандем тех, кому как бы по статусу сотрудничать не положено, — харизматичного в своём демонизме Кроули и вечно растерянного и ни на что не способного вовремя решится ангела Начал Азирафаэля, — это особенная фишка и бесконечное послевкусие на базе цитат и афоризмов от «Благих знамений» непосредственно.

Везде по тексту рассыпан тонкий изысканный английский юмор, — который, соб-но, определяет основную стилистику романа.

Эти удивительные многогранные переливы авторского стиля мало читать, — всё это можно и нужно видеть в одноименной экранизации «Благих знамений», которая по качеству проработанного сценария, антуража и великолепной актёрской игре ничуть не уступает своему литературному «брату», — равно как и не превосходит. В метафорическом понимании это словно две световые волны, которые по принципу интерференции оставляют при наложении красивые цветовые разводы, напитывая друг друга дополнительной глубиной подстрочного содержания и новых аллюзий. И, соб-но, читать и смотреть можно в любой последовательности, — ощущение от книги и её экранизации одинаково сильные и глубокие.

И да, трудно было промахнуться с чётким и ярким типажом, когда на роль Кроули взяли Дэвида Теннанта, — приблатнённого, разболтанного и вечно загнанного персонажа, не особо желающего блюсти свой исконный статус и постоянно ищущего того замысловатого дурачка, на которого можно в нужный момент скинуть свои обязанности... Великолепная подача от Майкла Шина, — комичного, трогательного и местами нелепого персонажа Азирафаэля, — достойна самых искренних аплодисментов. На самом деле М. Шину в том числе в качестве изобретательного коллекционера и букиниста раритетных изданий удалось воплотить своей виртуозной актёрской игрой мощнейший легион вверенных ему сил. А что это за силы, — постоянно наползающие тени на сакрал его души, — пусть каждый зритель / читатель решит для себя самостоятельно.

К тому же Гейману, — уже в качестве сценариста и креативного создателя (шоураннера), — удалось не расплескать тот изящный юмор, плавно переходящий в сарказм, — которым под завязку наполнен весь роман.

Спиритические сеансы загадочной мадам Трейси, — по совместительству Вавилонской блудницы и виртуозного проводника в царство умерших, но не канувших в бездны беспамятства близких родственников (по умолчанию благодарных клиентов) посетителей её уютной и мило обставленной комнатушки....

Нервозное и наивное приключение Ньюта Пульцифера, (под неусыпным руководством своего придурашливого эксцентричного патрона Шедвелла из армии ведьмоловов), — вооружённого громоздкими истинами эзотерики и больше похожего в своём древнем ремесле на праздного толкиниста нежели на одиозного разбойника Дика Турпина. Именем которого он назвал своё любимое раздолбанное авто, (по всем техническим характеристикам скорее представляющее памятник автостроения нежели средство передвижения).

Атлантидцы и тибетцы, словно сошедшие с ярких хрустящих полированных изданий детских энциклопедий. Буквальный раскол и развал этого мира. Полнейшая сумятица, чудовищный раздрай и сумбур; катастрофическая неразбериха и удивительный бардак сразу на всех уровнях бытия. Вот то немногое, что предлагают авторы для затравки своего сюжета. Это и многое другое разъехалось талантливой белибердой и околесицей по всему их ироничному повествованию. И вся их такая шаткая событийность и нервозность последних выходных этого мира представлена как яркая лубочная картинка, полыхающая огнём и залитая тоннами воды. С той лишь только разницей, — штампы в этом великолепном соавторстве носят весьма двусмысленный характер. И, соб-но, история падения в бездны для этого мира обернулась по авторской оригинальной задумке уместным анекдотом. Местами она легковесная и приблатнённая, — полная чудовищной неразберихи; местами полыхающая чернушным сарказмом, — но в целом получилась продуманная до мелочей глубокая и классическая вещь.

Элегантно, тонко, изящно и со вкусом Пратчетт с Гейманом красиво расцвечивают свои абзацы в том числе в лучших традициях того же Вернора Винджа («Истинные имена»), — не забывая придавать своему тексту глубину и уместную анекдотичность.

Виртуозное нагромождение тем, образов и перекрёстных персонажей. Плотские переселения; раздвоения личности; оккультные хитросплетения медиумов и шарлатанов, — причём и у тех, и у других равные шансы на успех в перевёрнутом задом наперёд мире и без пяти минут чистилище греховного человечества.

В ожидании своего урочного часа собрался самый изысканный и мощный инфернальный пантеон всевозможных личин и сущностей...

PS Читателю ортодоксу (приверженцу и адепту какой-то одной глобальной доктрины) к прочтению эту вещь категорически не рекомендую. Пратчетт и Гейман в своих «Благих знамениях» виртуозно сместили все мыслимые идейные акценты и запорошили все возможные направления с размытыми указателями «Правильно / Неправильно»; «Достойно / Постыдно»; «Тёмное / Светлое». В их понятии этот мир потенциально порочен. Точно так же, — как и потенциально склонен к добру. Вопрос состоит лишь в том, какую форму можно придать этому огромному потенциалу.

PPS Что-то подходит к концу... А что-то словно робкий утренний ветерок на рассвете провинциального городка Тадфилда, — в окрестностях которого всё и случилось, — неслышно начинается и медленно набирает ход. Может, дать этому маленький шанс, — ибо по мнению Пратчетта ничто так не формирует и не гармонизирует мироздание как филигранные мелочи, не заметные обычному глазу обывателя. И эта игра непостижима, — тем и прекрасна.

Это не визитная карточка творчества Сапковского. Не венец его литературного наследия. И, соб-но, «Музыканты» — это тот рассказ, который находится вне рейтингового топа пана Анджея. Но, на мой субъективный взгляд, — не заслуженно не раскрученная вещь в формате малой прозы. Очень интересный, ни на что не похожий аскетичный и самобытный сказ с великолепным стилем и главами миниатюрами, — написанными яркими флэшами полу бредовых фантазий угасающего разума.

И как бы то ни было это не переписанная на иной лад история братьев Гримм с обиженными животными/бродячими музыкантам, что держат путь в поисках нового дома в немецкий город Бремен.

Сапковский  пошёл в своих фантазиях много дальше, вплетая золотую нить тонких аллюзий из образов Давних Времён.

Из под его пера вышла мрачная ода нечеловеческой боли и страданию вне всякой логики и здравого смысла. Все человеческое и предсказуемое здесь лишь разменная монета в фэнтезийной авторской игре. И в «Музыкантах» определённым образом едва уловимо скользит аллюзия на «Ночь в одиноком октябре» от Р. Желязны.

Концепт Открывающих и Закрывающих пан Анджей развил по своему, — самобытно и неповторимо. Там где Желязны в антураже кантри экшна на волне тонкого юмора ведёт своё фэнтези от главного персонажа обаятельного пса, — Сапковский в контексте городского фэнтези жёстко, хлёстко и мрачно выбрал своими ведунами кошек. И не случайно именно эти животные попали под «нож естествоиспытателя» его авторского воображения: в своей сакральной сущности они считаются проводниками в потусторонний мир и умеют видеть призраков и привидения. Образы Давних Времён на Долах, — месте обитания кошек, — и причина ненависти, по которой эти животные вынуждены бояться человека, — всё это недвусмысленной иронией скользит по главам «Музыкантов».

Витальность, ловкость и сила как противовес закостенелому и  балансирующему на краю гибели человечеству...

Locus terribilis... Лунные ясные ночи с видениями, доступными только кошачьему зрению. Смещенные во времени образы значимых событий с центральной фигурой чёрного человека, выкрикивающего слова и заклинания... Костры, кресты и виселицы... Пылающие дома с башнями... Мерцающие и туманные фрагменты изувеченных тел...

У природных стихий и сакральных ключей нет понятий хорошо или плохо; гуманно или бесчеловечно; нет позиции моралите или венца победителя. Есть лишь голос истязуемого зверя. Голос отчаяния, безысходности, страха и боли, превосходящей всё.

PS  Каждый читатель сам подберёт нужные ключи к этому тексту. Сапковский дал от себя достаточно аллюзий и подсказок для того, чтобы эти колкие фрагменты боли и отчаяния сложились в один пазл фундаментальных философских проблем нашего бытия.

PPS И почему-то в унисон финала  «Музыкантов» на ум приходит великолепная цитата-афоризм Х. Л. Борхеса: «...Нет ничего, что бы не оказалось отражением, блуждающим меж никогда не устающих зеркал. Ничто не случается однажды, ничто не ценно своей невозвратностью. Печаль, грусть, освящённая обычаями скорбь не властны над Бессмертными.»

«Искусство любить» Эриха Фромма – это отличный плотный текст известного немецкого аналитика и социолога; философа и мыслителя; психолога и неофрейдиста. И все его взвешенные и опорные тезисы актуальны по сей день.

В контексте этой монографии любовь — это личное переживание, которое каждый может пережить только сам и для себя. Это понятие (умение) нельзя тиражировать и здесь не может быть универсальных практик и «предписаний», на самом деле обесценивающих суть истинного глубокого чувства. Задача автора как раз в другом: на языке аналитики объяснить читателю, что любовь — это не чудесная забава, мимолётное увлечение или занятное хобби; а каждодневный вдумчивый и созерцательный труд.

Постоянно вслушиваясь в чувства и потребности другого человека, каждый в силах продлить и окрылить это чувство, если на то есть личностная мотивация и желание трудиться над самим собой непосредственно.

Порой перегружая обоюдную жизнь упрёками, претензиями и обидами, мы не в силах понять одну значимую вещь — дело в первую очередь в нас самих и тех проекциях, которые мы накладываем на внешний мир.

По словам Фромма любовь — это определенная дисциплина (сосредоточенность) всей нашей жизни. И очевиден тот факт, что наша современная культура неизбежно ведёт именно к ни с чем не сравнимой рассредоточенности (беспорядочному образу жизни).

Мы делаем много вещей сразу, часто на ходу и невпопад: читаем, слушаем, говорим, курим, едим, пьём. В каждодневной суете жадно поглощаем все подряд и без разбора: произведения, напитки, знания. И сложно отрицать очевидное отсутствие подобного созерцания, если вспомнить, как трудно нам оставаться наедине с собой, не отвлекаясь ни на что кроме собственных мыслей. А в контексте всего вышесказанного (как бы парадоксально это на первый взгляд не звучало): если мы не умеем слышать себя — как же мы тогда можем понять и услышать другого? И если мы держим возле себя человека только лишь от страха своего потенциального одиночества — Любовь ли это в самом деле?..

Научиться отличать свои мысли и потребности от регламентированных тезисов социума (вне паттерна привычного/навязанного поведения) — это по мнению автора одна из ступеней, ведущей вверх к овладению этим искусством для тех, кто хочет попробовать туда подняться и подольше задержаться на этой «площадке». И да, порой на это уходит вся жизнь.

Мы часто говорим штампами, мыслим штампами, живём штампами. Среди прочего Фромм искусно и талантливо нанизывает свои мысли и гипотезы попеременно на западную демократию и на тоталитарные системы в контексте попранной индивидуальности. Все покупается, продается, выгодно выменивается. Потребность в любви зачастую определяется лаконичной фразой: хочу быть любимым; а не хочу любить. В этом заключается узнаваемый закостенелый цинизм, ловко подогнанный под суть современных запросов/иерархию наших ценностей/пирамиду современных потребностей.

Фромм на свой лад (и довольно иронично) обыгрывает идею нашего равенства. Оно адекватно лишь в ключе психофизического единства и того, факта, что все мы уникальные. Каждый ведь сам по себе космос — малая его частичка. В своих способностях и потребностях мы одновременно равные в своей полезной значимости.

Но это понятие постепенно оказалось искаженным и опошлённым в ключе индустриального общества потребителей, где равенство автоматов определяет суть развития современного социума. И здесь среди прочих вопросов: Наше так называемое движение вперёд — это и есть очередной виток этого отлаженного механизма?..

Суетность, поспешность и успешность – вот главные козыри современного мира. И здесь отчетливо проступает еще один культ и фетиш мегаскоростной эпохи: любовь только лишь для сексуального наслаждения, которое в начале прошлого столетия в ключе инстинктивных потребностей смело «растиражировал» З. Фрейд. По словам Фромма — это замкнутая «сама на себя» изолированная система. Ведь фанатичный передоз эротических влечений ведёт к определённому торможению (фригидности) и не более того.

Фромм в качестве взвешенного в своих высказываниях аналитика размывает границы фрейдисткой теории, — по Фрейду разницы между иррациональным влечением и зрелым чувством не существует.

Подобный концепт — это всего лишь прототип счастья: поскольку эротика, поставленная в центр жизненных ценностей и безусловных ориентиров на самом деле прямой путь к депрессии.

Суть глубокого понятия любви как очевидной непреложной истины как раз в том, чтобы не растратить и не распылить бесцельно свою физическую/духовную энергию на многих, а суметь в безусловном слиянии (единении) «постичь тайну» другого человека. Максимально далеко зайти в его границы, не поломав целостной сущности изначально созданного природой уникального экземпляра.

И здесь тезисы Фромма можно попытаться подвести под бесценный афоризм Р. Брэдбери: Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя».

Вне всякого сомнения практика искусства любви требует практики веры. Автор рассматривает понятие веры со всех возможных сторон: вера в себя как адекватное признание своей аутентичности; вера в любимого человека как ощущение его надёжности; вера в Бога как способность к созидательной эмоциональной / интеллектуальной деятельности.

И это одна из сильных глав (в сегменте психоанализа) об истинной природе любви к Богу. Фромм рассматривает понятие Бога как биологической сущности Вселенной, а не как предмет языческого поклонения / методичного исполнения ортодоксальных догм.

И если вначале своей монографии автор хладнокровен, беспристрастен и циничен в освещении вопроса современной веры, — и увы он очень актуален.

То ближе к финалу книги Фромм теплеет, постепенно переходя на язык доступного и понятного изложения непреложных истин / значимых нравственных основ

Ну вот, собственно, и все ключевые аспекты этой монографии. Разве что из вышесказанного еще раз хочет сделать значимый акцент: любви как абстракции, мифа и непостижимой фата-морганы не существует. Существует Акт любви и это процесс самообновления и самообогащения очень многогранен и гибок в своём материальном воплощении во внешнем мире.

Природа Любви всегда материальна: это поступки, мотивации, творческое созидание. Творчество без любви и вдохновения невозможно в принципе. А судя по тому наследию классиков, которые оставили после себя скульпторы, художники или архитекторы, сомневаться в материализации любви не приходится.

________________________

Эрих Фромм очень сильный, разноплановый и вполне доступный автор. Все его высказывания логически взвешены и безупречно выстроены. Манера изложения автора точна, стабильна и педантична. Безусловно, эта монография включена в рекомендуемую программу в изучении определенных практик и дисциплин. И читать подобную литературу наверное сложновато, если не владеть при этом хотя бы азами психологии. Но в любом случае это не «учебка» в том строгом сегменте, в котором писал свои труды Фрейд.

«Искусство любить» это скорее все же раздел научно-популярной литературы, ориентированной на массового читателя. Да, безусловно, текст пестрит такими терминами как предикаты, фрустрация, сублимация, нарциссизм, теистическая религия и др.

Но учитывая то, что данная терминология уже давно востребована в разных областях и знаниях, эта монография все же ориентирована на широкий круг читателя.

Стиль Фромма очень похож на нашего философа начала прошлого века И. Ильина с его более чем доступной манерой изложения подобной публицистики. И да, Эрих Фромм в своих книгах отчасти «страдает» самоповторами — многие его цитаты и тезисы перекликаются (повторяются) между разными главами и монографиями. То есть читать его можно абсолютно с любой книги.

PS Очень сильный интересный, эрудированный и прозорливый автор. Здесь только десятка, причем золотая и проверенная временем проба.