С Новым годом, камрады! В качестве поздравления от меня — интервью с Сапковским. В этом году ему (интервью) исполняется 25 лет, приличный срок, чтобы оглянуться назад и посмотреть, сбылось ли предсказанное, и можно ли начать оценивать «социологическое явление, называемое феноменом Сапковского» (сам АС предлагает подождать лет 50 — то есть ещё столько же). Что же касается творчества, то сказанное, как мне кажется, не потеряло актуальности.
(Как оказалось, оно уже переводилось раньше, но да ладно. Ссылка на перевод в конце.)
Доминика и Марек Орамус в 2022 г.
Доминика Матерская (Dominika Dorota Materska; род. 1972) — журналист, постоянный сотрудник «Nowa Fantastyka», с 2012 года — профессор англистики Варшавского университета (в 2004 вышла замуж за писателя и журналиста Марека Орамуса, поэтому ныне Dominika Dorota Oramus). Автор рецензий, статей, интервью с фантастами и нескольких нон-фикшн книг о фантастической литературе.
Нижеследующее интервью вышло в 1999 году, в приложении к газете «Жизнь» (Życie, «Жиче») под названием «Жизнь с книгами». (Возможно потому, что пани Доминика знакома с фэндомом и знает предмет, о котором говорит, АС отвечает спокойно и развёрнуто, без подначек. Ср. с последними «интервью».)
ДМ:Из всех авторов популярной литературы у вас самый большой и самый преданный круг читателей, вы также — один из немногих, кто является профессиональным писателем-фантастом. Каким был ваш путь к литературной карьере?
АС: Однажды, в начале 90-х годов, я пришёл на работу и увидел, что моя фирма обанкротилась. До этого, работая в течение многих лет во внешней торговле, я писал в свободное время (к примеру, на больничном) рассказы, которые пользовались большой популярностью у читателей — их награждали на конвентах фантастики, печатали в SF-журналах и в сборниках. В тот момент, когда я понял, что стал безработным, передо мной встала дилемма — искать новую работу или попробовать зарабатывать писательством. Правда, ситуация на польском издательском рынке мало способствует выбору писательской профессии, но мне не хотелось начинать с нуля совершенно новую карьеру, и я подумал, что попробую.
ДМ:В то время вы уже были связаны с «СуперНовой», которая издала сагу о ведьмаке Геральте?
АС: Да, кроме одного сборника рассказов, изданного очень давно в издательстве «Репортёр», я остаюсь верен «СуперНове». Моя первая книга, выпущенная там, начала одновременно и цикл рассказов о Геральте. Эта книга, «Меч Предназначения», состояла из тесно связанных рассказов и была чем-то средним между романом и сборником. Я писал эти рассказы в условиях нехватки времени, они складывались почти что «по ходу дела», а издатель ждал, пока их наберётся достаточно, чтобы получилась книга. Потом настала очередь пятитомной саги, когда практически каждый год в «СуперНове» выходила очередная её часть — последняя из них, «Владычица Озера», вышла в середине февраля.
ДМ:Одна книга в год — это, наверное, очень хороший результат?
АС: В Польше, чтобы зарабатывать писательством, автор, издающийся стандартным тиражом, теоретически должен писать три книги в год — что на практике совершенно невозможно. Одна книга в год — это плюс-минус столько, сколько должен написать автор популярных бестселлеров в странах с хорошо развитым издательским рынком. Например, в Америке Стивен Кинг пишет в среднем один роман в год. Однако в его случае контракт на книгу автоматически связан с продажей прав на фильм.
ДМ:После огромного успеха книг о Геральте вы не думали сменить издателя на более крупного и влиятельного?
АС: Не вижу на то причин. Я помню «СуперНову» с того времени, когда начинал сотрудничество с ними — тогда у неё был совершенно другой характер — она специализировалась на научно-популярных книгах и публицистике. Я, наверное, был первым писателем-фантастом, которого они решили издать, и я сотрудничеством с «СуперНовой» доволен. Мне, как опытному коммерсанту, хорошо известно, что самыми ценными являются устойчивые контакты и известные партнёры. Скакать по клиентам как кузнечик и разрывать договоры без по-настоящему уважительных причин я считаю весьма непрофессиональным.
ДМ:Как обстоят дела с вашей популярностью в других странах, вне Польши?
АС: В Чехии и России меня переводят безотлагательно — я сдаю текст тамошним издателям сразу, как только завершаю его. Честно говоря, некоторые мои книги выходили только в Чехии — в Польше не было, например, полного издания всех моих рассказов, считая те из них, которые не посвящены приключениям ведьмака. На английский меня покамест не переводили, хоть я и фигурирую в интернет-энциклопедии science fiction как «известный польский писатель Sapkowsi» — считаю, однако, что мне всё равно повезло больше, нежели Рафалу Земкевичу, которого там назвали «чешским писателем».
ДМ:Вы приучили своих фэнов к тому, что каждый год выходит новая книга о Геральте. Когда прошлой осенью они её не получили, воцарилось всеобщее беспокойство.
АС: Да, я определил для себя, что перерывы между томами саги будут не больше года по паре причин. Во-первых, мой издатель заставил меня выпустить первый том быстрее, чем я ожидал, — туда попало попросту то, что уже было написано. Во-вторых, мне не хотелось допускать ситуацию, когда мои читатели попросту вырастут из такого рода книг. Мне кажется, что в Польше читать начинают очень рано — книги добираются до людей десяти- или двенадцатилетних, полная противоположность Штатам, где читают, главным образом, в университетах. И поэтому, если первые рассказы о Геральте увлекли кого-то, кто окончил среднюю школу, ему будет непросто ждать конца саги до тридцати лет, потому что тогда она его наверняка разочарует. Мне бы не хотелось быть вторым Шклярским — помню, как в детстве меня увлекали первые приключения его Томека, но их окончания, к сожалению, я не дождался. Наконец, навязанный ритм работы — убеждённость в том, что мне нужно закончить до сентября ещё одну книгу, помогала мне самоорганизоваться. Как правило, у меня не было особых трудностей с соблюдением этого срока.
Последний том задержался, помимо прочего, из-за того, что он был самым длинным, я хотел закончить все сюжетные линии, позаботиться о том, чтобы каждое ружьё, развешенное в предыдущих томах, выстрелило или упало со стены. Однако я знаю, что отсутствие книги осенью спровоцировало появление множества нелепых слухов: например, что книга закончена, но её украли, чтобы опубликовать под другим именем.
ДМ:Нетерпеливые любители вашей прозы устроили также между собой конкурс, кто угадает завершение саги.
АС: Я слышал о каком-то интернет-конкурсе, но не знаю его результатов. В интернете уже некоторое время существует список рассылки, посвящённый ведьмаку, и его участники каждый год встречаются на мини-конвенте здесь, в Лодзи. Меня приглашают туда в качестве почётного гостя, и помнится, на предыдущем таком съезде большинство вопросов касалось как раз конца приключений ведьмака. Я его тогда, конечно, не выдал. Теперь же я могу сказать, что идея завершения саги и даже фрагменты текста её последних глав были готовы ещё несколько лет назад, практически до того, как я начал писать первый том.
ДМ:Неужели вы уже никогда больше не вернётесь к героям саги и не напишете продолжение их приключений?
АС: Нет. Мне бы не хотелось ни писать, что было дальше, ни дописывать, что было с Геральтом до начала саги. Однако я отдаю себе отчёт в том, что общая тенденция, господствующая в мире фантастики, склоняет писателей-фантастов создавать очень длинные, практически бесконечные циклы романов. Роджер Желязны, который некогда зарекался, что не будет дописывать «продолжения» своего цикла об Амбере, многие годы писал том за томом и, будь он ещё жив, наверное, писал бы их и дальше. Я же, однако, хотел бы сейчас заняться чем-то совершенно новым.
ДМ:Вы ведь не собираетесь бросить фантастику и заняться, например, написанием крутых детективов?
АС: Нет, перемены не будут уж настолько драматичны. Покамест мои планы довольно туманны, я всего две недели назад закончил работу над «Владычицей Озера», и с тех самых пор занимался промоцией данной книги, поэтому у меня пока не было времени подумать, что делать дальше. Но я знаю, что хотел бы заняться квазифантастикой, писать книги на границе романа исторического и фантастического. Я всегда делил фантастику на два вида. Первый из них представлен, например, Говардом и его «Конаном», его действие происходит в мире, очень похожем на наш — это Земля до ледникового периода либо после ядерной войны, когда мутации привели к появлению эльфов и гномов, а люди вынуждены вновь взяться за мечи.
Второй вид — это фантастика с нашей реальностью совершенно никак не связанная, действие которой разыгрывается в целиком вымышленном мире — именно к этому жанру я причисляю и сагу о ведьмаке. Даже если я делал отсылки к нашем миру в своих книгах, то только в шутку, в качестве ситуационной остро́ты. Теперь же мне бы хотелось поместить действие моего нового романа в аутентичные исторические реалии, и при этом переплести его с сюжетом фантастическим.
ДМ:Вы начинали с того, что травестировали сказки, потом пришло время для легенд и полулегендарной истории короля Артура, теперь же настало время и для самой истории — эти увлечения вполне логично укладываются в единое целое.
АС: «Владычица Озера» является очевидной отсылкой к артурианскому мифу, но сюжетная линия Галахада — это просто забава в аллюзии. Теперь, взявшись писать о реальной истории, мне бы хотелось добраться до читателей, которых раздражают фантастические земли, их причудливые карты и несуществующие обитатели. Конечно, я отдаю себе отчёт в том, что некоторых читателей мне никогда не переубедить — они ненавидят фантастику, и точка. De gustibus non est disputandum, один предпочитает мать, второй дочь, а третий соседку. Есть те, кто любят, например, Уортона, а я нет. Для кого-то «Маятник Фуко» — утомительный текст, я же с ним отдыхаю и прекрасно развлекаюсь.
ДМ:Стараетесь ли вы, когда пишете свой собственный текст, поиграть с читателем в загадки на эрудицию, так же, как это делает Эко?
АС: Я пишу прежде всего для себя и так, чтобы мой собственный текст развлекал меня самого, чтобы мне нравилось каждое предложение.
Конечно, я забочусь о том, чтобы текст был привлекателен — часто использую диалог, потому что он очень оживляет книги, а благодаря этому страницы становятся не плотно исписанными, а полными просветов и, тем самым, поощряют к дальнейшему чтению. Люблю также использовать повторения, которые наделяют прозу неким ритмом. На мой взгляд, в писательстве имеют значение не идеи, а отдельные слова, их характер и ассоциации, которые они пробуждают. Работа над текстом — это не что иное, как аккуратный подбор слов, возвращение к сценам уже написанным и их аккуратное редактирование. Я никогда не отказываюсь от фраз или ассоциаций, которые развлекают меня самого, лишь потому, что читатели могут их не понять. Думаю, что даже если часть моих шуток ускользнула от внимания части из них, это не помешает им понять всю книгу. Но всё-таки я люблю, когда читатели или рецензенты моих книг расшифровывают содержащиеся в них аллюзии и шутки — тогда мне кажется, что мы участвуем в общей игре.
ДМ:Вы известны тем, что неохотно выступаете на телевидении.
АС: Я не шоумен, я всего лишь писатель. ТВ же интересует не моё творчество, а «социологическое явление, называемое феноменом Сапковского». Я же в такую игру играть не хочу. Уже хотя бы по той причине, что это не имеет смысла, явления можно оценивать глядя с перспективы лет в пятьдесят. По точно такому же принципу я не люблю, когда мои тексты классифицируют как постмодернизм — не люблю критиков, которые вдруг открыли, кто я такой, и хотят просветить массы читателей. Для этого тоже настанет время через много лет — а пока важно, хорошо книги развлекают, или же нет. Думаю, что-то подобное происходило со всеми творцами — во времена Шекспира никто не раздумывал, принадлежат ли его произведения к елизаветинской эпохе и революционизируют ли они театр. На лондонских улицах говорили просто — «сегодня в The Globe дают крутую пьесу, Джон играет мужика, который мстит за смерть отца — трупы валятся штабелями». О том-то и идёт речь.
ДМ:Спасибо за беседу.
Разговаривала Доминика Матерская
«Жизнь с книгами» (Życie z Książkami), 1999
Nie jestem showmanem
Перевёл mtvietnam
Примечания и комментарии переводчика
На английский меня покамест не переводили… — На английский АСа начали переводить только с выходом игр, но, выпустив в 2007–2008 «Последнее желание» и «Кровь эльфов» (пропустив при этом «Меч Предназначения», который издали только в 2015, после «Крещения огнём»), всё заглохло на несколько лет, пока не сменился переводчик. Пауза, затянувшаяся на пять лет, и странный порядок выхода книг (а также не самый лучший перевод первых томов, плюс отсутствие у англоязычного читателя привычки читать переводы) сперва не способствовали популярности, но ожидание окупилось, когда цикл вышел целиком.
Мне бы не хотелось быть вторым Шклярским… — Альфред Шклярский (Alfred Szklarski; 1912–1992) — польский писатель, автор книг для юношества. Первая книга о Томеке Вильмовском вышла в 1957 г., последняя — уже посмертно, в 1994 г. Тут можно было бы добавить ехидный комментарий про параллель с Дж.Р.Р.М., но он и сам в курсе (даже если о Шклярском не слышал).
…занимался промоцией данной книги… — Промоция (от лат. promotio) — продвижение.
Есть те, кто любят, например, Уортона… — Речь, по-видимому, идёт об американском художнике и писателе Уильяме Уортоне (William Wharton; настоящее имя Альберт Уильям дю Эме/Albert William Du Aime; 1925–2008). Его книги оказались (неожиданно для всех) весьма популярны в Польше, поэтому половина работ была издана только на польском, а сам автор неоднократно ездил туда на встречи с читателями. На русский переведён его первый роман, «Пташка» («Birdy», 1978).
Сделал небольшой перерыв в переводах Вулфа и перевёл ещё один рассказ Тима Пратта. Он хороший, бодрый, и очень короткий, почти без зауми (если не считать дурацких примечаний). Прямо на 20 минут. Забежали, почитали, отличное приключение. Найти, как обычно, можно (точнее, можно будет — в течение недели) в интервебах на полках неназываемых библиотек.
UPD. 10.11.23 — Уже можно.
Let's go. In and out. Twenty minute adventure
Так же как обычно, присутствует раздел с занудными примечаниями и краткий ономастикон, где я периодически натягиваю сов на глобусы, пытаясь связать несвязуемое и объяснить то, что особого объяснения не требует. После Вулфа трудно избавиться от привычки искать в именах персонажей дополнительные слои смысла. Иногда это оправдывает себя, иногда нет.
Страницы автора на ФЛ до сих пор нет, как нет и страницы самого рассказа.
Тим Пратт «Серебряные изнанки» (Silver Linings, 2009)
У каждого облака есть серебряная изнанка. Иногда в буквальном смысле слова.
Рассказ о серебряной лихорадке, изобретении оружия массового поражения, и необходимости в оружии сдерживания — в мире летучих кораблей. А также о человеке, который всю эту кашу и заварил.
Оригинальное название — это отсылка к известной поговорке «у каждого облака есть серебряная изнанка» (every cloud has a silver lining), означающей, что нет худа без добра, и что у всякой неприятной ситуации есть положительный аспект. Если буквальное прочтение выведено на первый план, то вот фигуральное открыто для интерпретаций.
Выложил в обычные места обновлённую версию «Героя как верволка». Помимо мелких правок туда добавлены вступительные слова из пары антологий и нижеследующее эссе Роберта Борски.
Роберт Борски — один из первых участников Urth mailing list, и написал несколько книг, посвящённых творчеству Вулфа.
Лично я к пану Борскому отношусь с уважением с тех времён, как приобщился к его статьям, посвящённым «Пятой голове». Тут же стоит отметить, что иногда его заносит в строительстве теорий (с уклоном в символизм), но в эрудиции ему не откажешь. Принимать эти теории читатель не обязан, но ознакомиться с его мыслями будет небезынтересно многим (я буду сдержан в своих оценках) поклонникам прозы Вулфа. Представленное ниже эссе (о рассказе «Герой как верволк») — из сборника «Длинно ли, коротко ли» («The Long and the Short of It», 2006; отсылка к названиям циклов Дж.В.), его ранняя версия была опубликована на Urth mailing list под названием «Святой Павел и верволк».
The Long and the Short of It
Верволк как герой
Роберт Борски
Первое, что обычно бросается в глаза в художественном произведении — это название, и порой, если оно достаточно остроумное или соблазнительное, его одного достаточно, чтобы вызвать читательский интерес к самому произведению, — даже если автор неизвестен. Я, например, до сих пор помню, как в далёком 1972 году взял в руки томик «Орбиты 10» Деймона Найта и заметил странное название «Пятая голова Цербера», за авторством некоего Джина Вулфа (а то и двух). Поскольку я всегда любил греческую мифологию, то сразу же оказался на крючке, и с тех самых пор мистер Вулф вываживает меня, как кефаль. И он продолжал приманивать меня своими названиями, начиная с причудливой тавтологии «Остров доктора Смерти и другие рассказы и другие рассказы» (несомненно, оно послужило причиной замешательства книготорговцев и библиотекарей во всём мире) и до нескольких взаимосвязанных произведений, с инверсиями, подобными фуге или контрапункту, — например, серии Нового, Длинного и Короткого Солнца, а также квартет рассказов в «Архипелаге Вулфа» (т.е. «Остров доктора Смерти и другие рассказы», «Смерть доктора Острова», «Доктор острова Смерти» и «Смерть островного доктора»). Но во всей этой волчьей хитрости нельзя упускать из виду, по меньшей мере, ещё один важнейший момент: то, что названия у Вулфа зачастую проливают дополнительный свет на тему рассматриваемого произведения. Только подумайте, какой смысл обретает заглавие «Мира», прекрасного романа ДжВ о привидениях, если вспомнить, что «мир» завершает похоронную фразу requiescat in pace. В названиях других произведений также содержатся аналогичные ключи, но то, которое мне хотелось бы выделить сейчас, это «Герой как верволк» — и не только потому, что это один из самых искусных рассказов Вулфа, но и потому, что, по моему мнению, тщательное изучение его символического содержания — в сочетании с повторным анализом названия — поможет дополнительно прояснить тематические задачи.
«Герой как верволк» изначально появился в 1975 году в «Новом улучшенном солнце» под редакцией Томаса Диша, но в моём лице читатель впервые столкнулся с ним в «Лучшей научной фантастике за год #5» Терри Карра. Карр в своём предисловии к рассказу скрупулёзно указывает, что werwolf — действительно верный, хотя и архаичный вариант написания; и почти наверняка для большинства фэнов это было вполне правдоподобным объяснением его наличия, особенно если они были хоть немного знакомы с тем, как Джин Вулф любит малоизвестные слова. Другие же (среди них критик/писатель Дэмиен Бродерик) чуть позже предположили, что это авторская скрытность, — что недостающее *e* можно найти на конце самой фамилии Wolfe. Мне до сих пор весьма нравится эта идея, но хотелось бы добавить ещё одно предположение. Оно связано с путаницей, возникшей при переводе с греческого слова lukos, что значит «волк», и очень похожего, омофонного, leukos, что значит «свет». Оба слова путали друг с другом на протяжении столетий, и некоторые учёные даже предположили, что именно поэтому Аполлона, бога света, стали ассоциировать с волками. (Действительно, один из эпитетов Аполлона — Ликий, «волчий бог».) Трудно представить, что Джин Вулф, с его склонностью к исследованиям, не знал этого; напротив, я полагаю, он не только знал о разнице между leukos и lukos, но и воспользовался, чтобы наполнить смыслом и жизнью «Героя», а позднее — ещё и в книгах о Латро.
Действие «Героя как верволка» происходит в весьма научно-фантастическом двадцать первом веке, но, похоже, немногие понимают, насколько это произведение, с изрядными вливаниями из жизни и трудов Святого Павла, пропитано католическим подтекстом. Когда мы впервые встречаемся с нашим заглавным героем, Полом, он символически невинен, хотя и обретёт мудрость по ходу повествования. Об этом говорит самое первое предложение рассказа, где ухает филин, и Пол вздрагивает. В этот момент Пол сидит, сведя колени вместе (поза девственницы), а позже, размышляя, как приманить потенциальных жертв, рассматривает идею того, чтобы закричать подобно младенцу (примечательно, однако, что он её отвергает и планирует воспользоваться серебряным колокольчиком, образом гораздо более христианским). Жертвы в данном случае — новые правители Земли, так называемые господа, генетически пере-проектированные люди, тогда как Пол и ему подобные остались людьми настоящими. Фамилия Пола — Горо, которая образована от французского слова для обозначения оборотня, loup-garou. Эти так называемые господа также почитают науку превыше религии, о чём свидетельствует четырёхмерная диорама в честь Хуго де Фриза, отца мутации, и Пол видит, как тот умирает, гниёт, и подвергается возрождению подобно Христу (хотя гниёт лучше передаёт истинную природу искусственного воскрешения де Фриза). То, как Пол выслеживает господ, можно считать параллелью того, как Св. Павел преследовал христиан, которых считал предателями иудаизма, — по крайней мере, пока сам не обратился.
Но в тот самый момент, когда Пол уже готов напасть на две свои жертвы — толстяка и женщину в платье «из цветущих лоз цвета любви» (цветущие лозы могут символизировать орхидеи, исследуя которые, де Фриз сумел сформулировать свои теории о мутации; они также символизируют сексуальность, как и золотой змей, что поддерживал груди женщины) — на сцену выходят ещё две фигуры, седовласый мужчина по имени Эммитт Пенделтон и его юная дочь Джейни. Людское трио убивает двух господ, но после убийства вспыхивает ссора по поводу того, как разделить добычу. Вдобавок, Пола немедленно влечёт к Джейни (он чувствует её «женскую сущность, идущий гон, свадебную пору»), что символизирует его взросление — он больше не ребёнок, а подросток. Но вскоре Пол и Пенделтоны расстаются, каждый уходит с мёртвым господином, хотя Пол уже раздумывает о жизни с Джейни. Сто́ит также отметить сделанное Полом замечание, что мясо мёртвого господина испорчено яичками, т.е. сексуальность уменьшает ценность телесной оболочки.
Затем, в одной из самых неожиданных сцен рассказа, с Полом заговаривает мёртвая женщина, которую он унёс. Это символ лже-воскрешения (ср. со сценой диорамы де Фриза), и затем женщина умрёт уже окончательно, но в этой сцене заложено несколько сюжетно важных моментов. Спрашивает женщина Пола: «Почему ты не изменился? Когда остальные изменили свои гены?». Ответ Пола: «Мы не хотели. Мы — люди». Следовательно, тот факт, что он остался человеком, был связан с неким выбором (в отличие от Пенделтонов — им было отказано в изменении). Женщина также говорит Полу, что она и мёртвый господин не были женаты, т.е. подразумевает греховные отношения. Ещё стоит отметить то, как мутнеют её глаза, указывая на близость истинной смерти.
Однако, сексуально возбудившись при виде Джейни, Пол откладывает поедание мёртвой госпожи и вместо этого отправляется на поиски логова Пенделтона, которое находит в старом автобусе. И если в доме Пола есть башенка, которую ежедневно наполняет leukos (к тому же дом пользуется уважением господ, которые боятся, что разрушив его, принесут «пробуждение давних времён»), то вот в автобусе окна закрашены чёрным. Вдобавок, здесь ещё воняет кровью (образ смерти), и отец Джейни, не колеблясь, называет их дом «свалкой».
Эммитт Пенделтон рассказывает Полу о прошлом своей семьи, и в первую очередь мы узнаём, что Пенделтонов отвергли в качестве кандидатов для генной терапии/мутации, потому что они являются носителями потенциально вредных генов; таким образом, их человеческая природа не имеет ничего общего с выбором, они остались людьми вследствие обстоятельств; т.е., проводя христианскую параллель, они уверовали не по выбору, но ложно, по бездействию. Теперь рассмотрим имя Эммитт. Эммет (ближайшее родственное имя) образовано от еврейского слова «истина», но обратите внимание на вновь отсутствующую букву *e*. В этом случае, возможно, Эммитт означает «ложная истина». Что же до Пенделтон, то pendle = подвеска (Оксфордский словарь английского), а подвеска весом в тонну (pendle + ton) вызывает в памяти библейский мельничный жёрнов («а кто соблазнит одного из малых сих {вы ведь помните, что Павел означает «малый»}, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубине морской»).
Эммитт упоминает также предыдущего поклонника Джейни: «Приятный малый, немец. Звали его Кёртен — что-то вроде этого». Почти наверняка имя, которое Эммитт не может вспомнить, — Кирхен, немецкое слово, означающее «церкви». Упомянутый поклонник, несмотря на то, что рука Джейни была ему обещана, так и не вернулся, символизируя уход Бога.
Ещё упоминаются курицы, которых Пенделтоны выращивали для пропитания; все они умерли от болезни, и если принять яйцо как мощный знак возрождения, то это символизирует, что они не сумели возродиться как люди. Ряд последующих сцен также обыгрывают тему слепоты. Возможно, сейчас лучше напомнить всем, что святой Павел ослеп, но был исцелён и обратился в христианство. Помните господ с глазами цвета жемчужин, а также то, как мутнеют глаза мёртвой женщины, которую убил Пол? Сестра Эммитта Клара (несмотря на имя) родилась слепой на один глаз, и позже Джейни придётся носить вуаль из-за «пустоты глаз», которая выдаёт, что она не госпожа (ср. с глазами ликантропов-невров: «Они похожи на два белых камня — такие же холодные и блестящие»). Всё это символизирует, что Пенделтоны неспособны увидеть свет, то есть уверовать в Бога и принять Его. Наконец, обратите внимание, как машины разрушают ферму Пенделтонов в ночь перед рождеством и как брату по имени Том (святой Фома — апостол, который сомневался в воскресении Иисуса) пронзило ногу куском два-на-четыре (читай — Распятием), после чего рана начала «гнить» (снова диорама де Фриза), и он умер. Почти вся история семьи Пенделтонов связана с образами слепоты, смерти и забвения. Но означает ли это, в свою очередь, что им уже не спастись? В католической религии — нет, и даже Эммитт, похоже, понимает, что совершил ошибки, признаваясь Полу: «Даже плохой человек может любить своего ребёнка».
Обратите также внимание, как Вулф описывает Пола в следующем абзаце, когда тот уходит вместе с Джейни. «Муж Джейни взял её за руку и вывел из разбитого автобуса» (курсив мой). Вполне очевидно, это должно напомнить часто цитируемое изречение Святого Павла из Первого послания к Коринфянам 7:9: «лучше вступить в брак, нежели разжигаться»; то есть секс вне брака приведёт в ад; припомните теперь судьбу госпожи, которая особо отметила, что не замужем за толстяком, которого сопровождала.
Читатель не видит консуммации между новоиспечёнными мистером и миссис Горо, однако уже в следующей сцене Джейни предстаёт одетой в гротескную пародию на свадебное платье, в комплекте с красной вуалью. Здесь она не столько Красная Шапочка, сколько Багряная Вавилонская блудница (как мы помним, на латыни lupa означает как «волчица», так и «проститутка»), и им с Полом удаётся загнать потенциальную жертву в спусковую шахту. Важно отметить физический (т.е. противоположность духовного) голод Джейни, когда она первой устремляется в погоню за мальчиком; кроме того, во всём рассказе у Джейни нет ни единой реплики (хотя она стонет и всхлипывает), и ей нравится резать своих жертв, пока те ещё живы, напоминая тем самым животных, таких как кошки, которые играются со своей добычей. Все эти образы обыгрывают её неискуплённую звериную природу.
Но затем происходит нечто вопиюще чудесное. Полу, словно зверю в капкане, зажимает ступню захлопнувшейся дверью, и, чтобы он смог сбежать, Джейни должна обглодать его ступню до кости. Иначе говоря, теперь её заботит не удовлетворение своих низменных потребностей, а нечто иное, альтруистическое, что символизирует ритуальный акт, который она совершает над своим мужем: не поедая мясо, а освобождая его от удерживающих его плотских уз.
Образ Джейни, который остаётся с нами, вызывает в памяти сцену, где Мария Магдалина (ещё одна раскаявшаяся lupa) омывает ноги Иисуса Христа: «Сквозь боль он мог чувствовать, как горячие слёзы смывают кровь с его ступни».
Таким образом, по сути «Герой как верволк» рассказывает историю сексуального взросления, в которой мужчина-ребёнок Пол отвергает не только прекрасный новый технофильский мир господ, но и низменный животный мир Джейни, которую он в конечном итоге искупает, хоть и довольно дорогой для себя ценой. В этом отношении заглавная стратагема Вулфа теперь кажется не столь извращённой. Если мы уберём второе *e* из более традиционного werewolf и добавим его в другое место, то тем самым перенесём и милость. Lukos теперь стал leukos, и даже плотоядные чудовища могут познать Бога, пускай и в дружеском обличии любви, основанной на браке.
1998–2006
Примечания и комментарии переводчика
«Пятая голова Цербера», за авторством некоего Джина Вулфа (а то и двух) — отсылка к имени автора упомянутой новеллы.
…а кто соблазнит одного из малых сих… — Евангелие от Матфея, 18:6 (синодальный перевод).
…ср. с глазами ликантропов-невров: «Они похожи на два белых камня — такие же холодные и блестящие»… — Невры — народ, упоминаемый в «Истории» Геродота («Скифы и живущие среди них эллины, по крайней мере, утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик», IV, 105) и в «Воине тумана» Вулфа (приводимая цитата из гл. X).
Ссылки:
Роберт Борски, «Верволк как герой». Перевод сделан по изданию: Robert Borski, «The Werwolf as Hero» в сборнике «The Long and the Short of It: More Essays on the Fiction of Gene Wolfe», iUniverse, Lincoln, NE, USA, 2006
В порядке заочной дискуссии попробую поспорить с камрадом montakvir7511 и его отзывом к «Голубой мыши». В первую очередь благодарю его за высказанное мнение, поскольку это хороший повод обсудить рассказ и поговорить об обществе, описанном в нём Вулфом. Из-за этого я задался вопросами, лишь косвенно связанными с «Мышью», поискал на них ответы, и ниже постараюсь более-менее внятно изложить свой взгляд. Спор, поэтому, доброжелательный, да и цель его не столько прояснение истины, сколько попытка показать рассказ с другой точки.
Sebastien Millon
Первоначально планировалось оформить это в виде поста (средней длины) на форуме, но в какой-то момент я потерял управление и написанного хватило бы на несколько сообщений. Поэтому и пришлось переносить всё в колонку.
цитата montakvir7511
В целом описанная ситуация попахивает бредом, причем главный бред заключается в том, как готовые и способные по своим физическим и психическим характеристикам убивать (что подтверждено отбором) марксмены фактически безропотно сносят не только мелкие провокации техов (как в столовке, например), но и частенько оказываются биты и унижены при всех.
Это какая-то чушь и мне сложно понять, как участник Вьетнамской войны может считать, что люди, самой природой предназначенные убивать, будут день за днем и месяц за месяцем молча сносить оскорбления и побои.
В реальности все бы вылилось в то, что однажды очередной избитый техами марксмен ухайдокал бы пару отделений из автомата или что там у них. И после пятого массового расстрела и пятого расследования непонятной ситуации все бы кончилось, ибо человек, понимающий, что завтра ему могут отомстить, сто раз подумает, а надо ли демонстрировать свое превосходство. Овцы и волки, способные на убийство и мягкотелые нерешительные тюфяки — что за чепуху вообще автор несет?
Какой к чертям антивоенный рассказ, Вулф откровенно в финале милитаризирует происходящее, и тех из обслуги преспокойно убивает повстанцев и геройски дожидается помощи.
Я с пониманием отношусь к тому, что рассказы Вулфа могут нравиться не всем, и более того, что не все рассказы Вулфа могут нравиться тем, кому они всё-таки нравятся. При этом мне бы не хотелось навязывать своё прочтение — Вулф хорош как раз тем, что разные читатели могут из одних и тех же слагаемых получить разные суммы. Но некоторые моменты можно обосновать примерами из текста (который я, как мне кажется, неплохо знаю).
В отзыве постулируется тезис, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, с вытекающим отсюда выводом, что Вулф дурак и ничего не понимает. Этот вывод поспешен.
Он будет верен, только если принять разделение на волков и овец, как оно заявлено в рассказе, at face value, т.е. за чистую монету. Однако нам совершенно явно демонстрируется, что как минимум в случае с Лонни это не так. Является ли эта ошибка единичным случаем или системной? На мой взгляд, именно этот вопрос должен задать читатель, дочитав до конца. Т.е. налицо явное противоречие.
Дальше будут почти сплошные спойлеры, поэтому желательно прочесть сперва рассказ (хотя есть мнение, что Вулфа спойлером (spoil — портить) не испортишь, поскольку всё равно перечитывать, однако первое впечатление смажется).
Возможно, на Лонни тестирование дало сбой (из-за того, что он думал в это время о мышах?). Но как насчёт его приятелей, с которыми он избил марксмена, или тех, кто не оказал первую помощь в парке? Быть может, они не считали это убийством? Или считали, что «это не считается»?
Нам не говорится, что все марксмены — из сословия (за неимением лучшего слова назовём пока так) ниже, чем техи, но по косвенным признакам можно сделать такой вывод. (Во-первых, они физически ниже. Рост Лонни — выше 2 м, об остальных техах не говорится, но скорее всего плюс-минус такой же, т.к. рядом с техами марксмены описываются как малыши. Т.е. у них был доступ к хорошему питанию и медицине как минимум на протяжении жизни одного поколения. Во-вторых, у них есть особые навыки (которые армия, правда, не особо использует), что говорит о некоем образовании — и в отношении Лонни соответствует действительности.)
цитата
Марксмены обычно были слишком измотаны, чтобы протестовать, и (гораздо чаще, чем можно было предположить) физически меньше техов.
Из-за этого все крохи-марки сделались такими дёргаными, что стреляют друг в друга.
Итак, у нас есть представители «элиты», которые, по странному совпадению, все оказались эльфами, неспособными на убийство, и получили должности, далёкие от линии фронта, и, условно говоря, «кухаркиных детей», которым выдали автоматы, одели в зелёное и отправили на передовую — не забывая при этом напоминать, что они, вообще-то, граждане второго сорта. Вовсе не потому, что они маленькие и необразованные, нет — просто убивать аморально, и поэтому они — социопаты, которым не место в цивилизованном обществе. Но пока их терпят.
Зададимся не вопросом «может ли такое быть?», а «было ли такое?». И ответ, что характерно, будет утвердительным. Совсем недавно (по историческим меркам) можно было увидеть таблички с надписью «собакам и нижним чинам вход воспрещён». Поэтому, на мой взгляд, написанное в рассказе вполне укладывается в границы допустимого. Нам в рамках этой короткой истории дали посмотреть на общество, делающее первые шаги в сторону неофеодализма, кастового разграничения, вот этого всего.
Итак, у нас имеется высшая каста техов, которая ростом (и скорее всего по другим физическим параметрам) превосходит обычных марксменов, которых вдобавок нагружают работой так, что они валятся с ног. Приплюсуйте к этому осознание своего морального и интеллектуального превосходства, и вы получите общественную страту, которая другую страту считает не совсем людьми. Теперь умножьте это на безнаказанность — офицеры-техи разделяют все предубеждения своей касты и если не покрывают активно своих подчинённых, то закрывают глаза на их прегрешения.
цитата
Несправедливости, о которых вы говорите, *в самом деле* прискорбны — если они действительно имели место, в чём я сомневаюсь. Но мотивом для них было вполне естественное превосходство людей, которым нелегко отнимать жизнь.
(Уберите тестирование и представьте этот же сюжет в декорациях наполеоновских войн, заменив техов на британских офицеров, а марксменов — на рядовых и сержантов либо матросов, и получится рассказ, который был бы уместен у Бернарда Корнуэлла или Патрика О'Брайана.) Бывали ли мятежи в армии? Да, бывали. Сколько из них было успешных и мешало ли это офицерам обращаться с солдатами как со скотом (а если вспомнить про туземные войска?)? До какой-то степени мешало, но до конца не останавливало.
В конце рассказа, во время неразберихи, марксмены стреляют по техам (как раз в соответствии со словами montakvir7511). Сложнее представить ситуацию, когда марксмен, которому мяса в столовой недодали, расстреляет наряд по кухне.
Кстати, это заставило меня задаться вопросом из параллельной плоскости, снижают ли скулшутинги буллинг (прошу прощения за жаргон)? Конкретных исследований на эту тему найти не удалось. (Хотелось бы увидеть разбивку: вот бывший булли, увидев как его товарища/коллегу по опасному бизнесу сразила пуля жертвы издевательств, решил исправиться и больше не грешить — либо наоборот, удвоил усилия; количество жалоб на буллинг снизилось/повысилось и др. Быть может, в школе/городе, где это произошло, все стали взаимно вежливы и предупредительны или наоборот, стали вести себя более резко и грубо? Скорее всего это я плохо искал, но помимо очевидной сложности проведения таких исследований, возможно, есть и некое табу на его проведение. Найти удалось только, что пострадавшие получили душевную травму, которая даёт о себе знать спустя долгое время. Спасибо, кэп.)
С другой стороны, частота и количество жертв растёт, а не уменьшается. И судя по всему, шанс нарваться на пулю не останавливает желающих самоутвердиться за чужой счёт.
Уменьшили ли скулшутинги в Америке количество случаев буллинга в школах?
Ни в коем случае. Скорее наоборот, они только усугубили ситуацию.
В школе надо мной издевались безжалостно, и позже я узнал, что все булли ожидали, что я со дня на день приду в школу со стволом. Но продолжали в том же духе.
Мне было лет 27, когда один из бывших одноклассников рассказал мне об этом. Из-за этого я пораньше ушёл с работы, и с полчаса просто плакал у себя в машине.
Они были от меня в ужасе, но при этом всё равно продолжали до меня докапываться, находя новые маленькие жестокие издевательства: испортить мои вещи, исцарапать ключом мою машину, засунуть использованные презервативы в мои учебники или в рюкзак, распустить слухи, из-за которых меня отправили в кабинет директора и вызвали родителей из-за того, что, якобы я сексуально домогался кого-то, кого даже не знал, бросаться в меня всяким на обеде, намеренно затевать со мной беспричинные драки только для того, чтобы меня отстранили от занятий из-за политики нулевой терпимости в школе. Поскольку я был странным и социально неуклюжим и не бывал на вечеринках, я никогда не ходил на свидания, никогда ни с кем не танцевал на школьных мероприятиях, никогда не занималась спортом и реально увлекался электронной музыкой в захолустной школе. И они делали всё это, будучи убеждены, что однажды я войду в переднюю дверь со стволом и пойду их искать. Потому что дети злые, жестокие и ужасно глупые.
Did school shootings in America reduce bullying in schools?
Absolutely not. If anything they made it worse.
I was bullied *mercilessly* through school and I later found out that all of the bullies were expecting me to bring a gun to school any day. But they kept at it.
I was like 27 years old when one of my former classmates told me. I had to leave work early and just cry in my car for like half an hour.
They were terrified of me, and they still kept poking and prodding and finding new little cruel ways to ruin my things, key my car, stick used condoms in my books or my backpack, start rumors that got me sent to the principal’s office and get my parents called on the allegation that I’d sexually harassed someone I didn’t even know, throw things at me during lunch period, intentionally start unprovoked fights with me just so that I’d get suspended due to the school’s zero tolerance policy. Because I was weird, and awkward in social situations, and didn’t go to parties, I never dated, never had anyone to dance with at school functions, never played sports, and was *really* into electronic music at a hick town school. And they did it fully believing that one day I’d walk through the front door with a gun and come for them. Because children are viciously cruel and desperately stupid.
Возвращаясь к армии, припоминаю, как нас собирали на плацу и зачитывали список происшествий в соседних частях округа. Нечасто (но и не разово) там были случаи, когда некий солдат либо стрелялся, либо перед этим расстреливал своих сослуживцев, после чего, опять же, стрелялся. Предположу, что не всегда это происходило из-за того, что его девушка не дождалась.
Через неделю (20 мая) в США будет отмечаться День вооружённых сил, и потому вполне уместно выложить перевод посвящённого этому празднику рассказа «Голубая мышь». «Довеском» (хотя для кого-то и основным блюдом) к нему идёт рассказ «УЖОСы войны», связанный с ним тематически.
Оба эти рассказа, написанные в 70-е, объединяет тема войны — она нечасто встречается у Вулфа, но здесь ей отводится центральное место. В одном рассказе он задаётся вопросом, что будет, если Пентагон решит выращивать солдат в пробирке. Во втором — что случится, если мир объединится под знаменем общего правительства и с кем (а главное — кому?) теперь придётся воевать. Не случайно, что рассказы были написаны именно в разгар американской интервенции во Вьетнаме — к тому моменту, полагаю, он уже успел осмыслить собственный опыт участия в Корейской войне и сделать некоторые выводы о текущем состоянии дел. Банальностей, вроде, «Война это ад», «Война никогда не меняется» или «Человечество должно положить конец войне, или война положит конец человечеству» здесь не будет.
цитата
Разные люди по-разному справляются с травмами войны, и разные культуры тоже. Иногда говорят, что одно поколение сильнее или слабее другого в этом отношении, но я думаю, любой, кто вырос в обстановке, хоть сколь-нибудь напоминающей стабильную, будет травмирован войной, когда переворачиваются все твои представления о том, какими могут быть люди. После Кореи, как и после Второй мировой войны (а может быть, и любой другой), многие ветераны (а может быть, и большинство), вернулись домой и попытались забыть об этом. Сам Вулф не писал о пережитом примерно до 1970 года, когда были опубликованы «УЖОСы войны». Посмотрите, как в этом замечательном рассказе научно-фантастическая идея андроида позволяет выразить пережитое на войне, отчуждение и самоотчуждение, радикальное сомнение в том, кем мы являемся, и ужас. Реализм на такое не способен, потому что чувство, вызванное самим событием, было чем-то большим, нежели мысль или же предложение, это был образ или же реальность, область чувств, создавших реальность; и потому, чтобы успешно изобразить их в словесной форме, она должна быть такой же. Это искусство выходит далеко за рамки возможностей реализма, это то, что поэзия научной и прочей фантастики делает возможным.
Если когда-нибудь будете в Вашингтоне, постарайтесь посетить мемориал Корейской войны, сразу к югу от мемориала Линкольна. Он состоит из взвода статуй американских солдат, идущих в гору треугольником. Статуи сделаны из чего-то вроде алюминия или олова, примерно в натуральную величину. Они оглядываются по сторонам, будто ожидая нападения; на их лицах страх, напряжение, тревога, ужас. К западу от них тянется невысокая стена из полированного гранита, на которой вырезаны небольшие линии так, что они кажутся лицами, выглядывающими из стены с разной глубины: лица корейцев, американцев, китайцев, мужчин и женщин, гражданских, солдат. Здесь снова есть образ и чувство. Это словно роман Джина Вулфа, превращенный в живую картину.
Ким Стэнли Робинсон, «История» (предисловие к сборнику «Самое лучшее Джина Вулфа»)
«Это самое худшее!» («¡Esto es lo peor!»)
«Ужасы войны» (исп. Los Desastres de la Guerra, букв. «Бедствия войны») — серия гравюр Франсиско Гойи, созданных в период между 1810 и 1820 годами. Предполагаю, именно их название вдохновило Вулфа назвать так свой рассказ. На листе 74 волк (аллегория священника) цитирует басню Джамбаттиста Касти: «Жалкое человечество, вина твоя» — и подписывает его именем. Эту иллюстрацию я одно время хотел сделать обложкой рассказа.
«УЖОСы войны» (The HORARS of War, 1970) — это ещё один Fan Edit («фанатская редакция»), где я выступаю в качестве редактора: на русском языке рассказ вышел в 1994 г. в антологии «Багряная игра» в переводе Павла Вязникова (снимаю шляпу за название рассказа). В целом, он хорош, хоть и обходится со стилем чрезмерно вольно. Некоторые решения (в частности, связанные с игрой слов) довольно удачны, однако порой переводчик играет в Капитана Очевидность, дополняя авторский текст отсебятиной (либо разжёвывая то, что не требуется, либо предлагая читателю свою интерпретацию текста и отсекая прочие варианты). У других авторов, возможно, этот подход был бы уместен, у Вулфа же — не очень. Хватает также мелких неточностей, но принципиальных ошибок всего несколько (к примеру, переводчик почему-то считает УЖОСов некими чудовищами Франкенштейна, называя их нежитью, в другом месте говорит, что протагонист держался особняком). Как обычно, рассказ сопровождают примечания и несколько статей, надеюсь, небесполезных читателям. Эррата (перечень исправлений) получилась больше самого рассказа.
Вот несколько примеров оттуда:
цитата
А вот третьему, по имени 2910-й, лидеру в тройке по должности и по негласному признанию товарищей, здесь не нравилось. Дело в том, что кости 2909-го и 2911-го были сделаны из нержавеющей стали, а вот кости 2910-го — нет. Более того, УЖОСа под номером 2910 никогда не существовало
But the one called 2910, the real as well as the official leader of the three, did; and that was because 2909 and 2911 had stainless-steel bones; but there was no 2910 and there had never been
А вот тому, которого звали 2910-м, лидеру в тройке по должности и по негласному признанию товарищей, здесь не нравилось; и не нравилось потому, что у 2909-го и 2911-го кости были из нержавеющей стали; а никакого 2910-го не было и, более того, никогда не существовало
• 2910 — это не имя;
• кости были «сделаны»?;
• отметим, что автор избегает говорить, из чего «сделаны» кости 2910 — это додумал переводчик;
• есть ли подлинная необходимость в том, чтобы рубить длинные предложения на несколько только для того, чтобы упростить текст (если при этом в результате иногда теряется причинно-следственная связь)?
цитата
Гигант 2911-й вогнал лопату в пропитанную водой липкую землю, поднял огромный ком и механически отбросил его; 2910-й повторил его движение
An ogre beside him, 2911 drove his shovel into the ooze filling the trench, lifted it to shoulder height, dumped it; 2910 did the same thing in his turn
Гигант 2911-й вогнал лопату в жижу на дне траншеи, зачерпнув, поднял её на высоту плеча и механически отбросил содержимое; 2910-й, казавшийся карликом рядом с ним, повторил его действия
• УЖОСы не столько копают новую траншею, сколько вычерпывают воду из существующей (ooze — жидкая грязь, ил — она не обладает достаточной консистенцией, чтобы образовать «огромный ком»);
• от сравнительного оборота ogre beside him осталось лишь «гигант» — читатель остаётся в неведении, что 2910 меньше своих собратьев
цитата
Глядеть было не на что. Несколько пучков слоновой травы, и дальше — сплошная стена джунглей. Потом ракета погасла и не стало видно даже этих пучков травы
There was nothing to be seen out there but a few clumps of elephant grass. Then the white flare burned out
Глядеть, кроме как на несколько пучков слоновой травы, было не на что. Потом ракета погасла
• зачем это «не стало видно…»? проза Вулфа работает и без этих костылей
цитата
Поднимал тяжести, играл в футбол, укрепляя тело. Прочёл тысячи книг и знал столько, что другие всё время чувствовали дистанцию, отделявшую его…
Lifting weights and playing football to develop his body while he whetted his mind on a thousand books; all so that he might tell, making others feel at a remove…
Поднимал тяжести и играл в футбол, укрепляя тело, пока на тысяче книг он оттачивал разум; и всё это ради того, чтобы суметь рассказать, заставив других почувствовать, что они находятся всего в двух шагах…
• 2910-й говорит, что всю жизнь тренировался для того, чтобы другие могли ощутить, каково это — быть в шкуре УЖОСа: переводчика сбило с толку слово remove (шаг, отдаление, расстояние), однако (нечасто встречающаяся) фраза at a remove означает «нечто, испытываемое не лично, а по рассказам третьих лиц» (к примеру, чтение книг или просмотр фильмов)
цитата
Вся пропаганда велась на людей и в основном напирала на отвращение, «которое должен испытывать каждый человек, вынужденный терпеть возле себя нежить, всё ещё воняющую химикалиями»
Instead it was always aimed at the humans in the camp, and played heavily on the distaste they were supposed to feel at being “confined with half-living flesh still stinking of chemicals.”
Вместо этого вся пропаганда была нацелена на людей в лагере и в основном напирала на отвращение, которое они, как считалось, должны испытывать, будучи «заточены с полуживой плотью, всё ещё воняющей химикалиями»
• пожалуй, «нежить» — слишком сильное слово для half-living flesh
цитата
И Кейт применил бы письмо — стоило только попросить. Кстати, в последний приезд Кейт и сам хотел сделать это
And Keith would use it any time he asked him to. In fact, he had wanted to on his last trip
И Кит применил бы письмо — стоило лишь попросить. Собственно, 2910-й так и хотел сделать во время последнего визита журналиста
• тонкости употребления английских местоимений: he относится к 2910-му, а him и his — к Томасу
«Голубая мышь» (The Blue Mouse, 1971) вошла в состав сборника «Книга дней Джина Вулфа», где каждый рассказ тематически соответствовал определённому празднику.
«Голубой мыши» соответствовал День Вооружённых сил (Armed Forces Day); в США этот праздник отмечается с 1950 г. в третью субботу мая, чтобы отдать почести пяти ветвям вооружённых сил: армии, флоту, корпусу морской пехоты, ВВС и Береговой охране (интересно, что у всех этих родов войск есть и свои персональные праздники). Как сказал сам Вулф в предисловии, «Даже если вы не пурист, настоятельно советую на мгновение задуматься об этом дне, прежде чем начать рассказ».
«Вулфоведы» обычно обходят «Голубую мышь» своим вниманием — на мой взгляд, незаслуженно. Он, быть может, не так хорош, как другие рассказы из раннего периода его творчества, но это вполне добротный и вполне вулфовский рассказ, который оставляет послевкусие. Он исследует, присущ ли человеку изначально т.н. «инстинкт убийцы» и как социальное расслоение сказывается на взаимоотношениях в армии (для меня именно этот аспект был наиболее интересен, хотя англоязычные комментаторы редко рассматривают его в таком ключе).
Опять процитирую Вулфа: «Наконец, позвольте мне настоятельно посоветовать, чтобы вы отнеслись к этой [«Книга дней Джина Вулфа»] и ко всем другим книгам с уважением. Мы все выиграем, если вы это сделаете. Сейчас вы не можете судить об этой книге. Вы не сможете судить о ней правильно, даже когда прочтёте последний рассказ. Через десять (или двадцать) лет вы поймёте, что это была хорошая книга, если вспомните хоть одну историю из тех, что собираетесь прочесть».
облако тэгов
