«Ищу предка» — почти художественный рассказ о древних людях и поисках missing link (недостающего звена) — обезьяночеловека, которого, в русле дарвинистской теории о происхождении видов, можно считать переходной формой между древними обезьянами и первобытными людьми. Даются исторические портреты ученых — Дарвина (создателя теории происхождения видов), Дюбуа (открывателя питекантропа), Блэка и Зданского (открывателей синантропа), Кенигсвальда (подтвердившего существование питекантропа и его разновидностей), Даусона (создавшего подделку — «первого англичанина» пильтдаунского человека), Дарта и Брума (открывших австралопитеков), Мэри и Луиса Лики (открывших «умелого» Homo habilis) и многих других. Показываются события, при которых открытия совершались. Изумительная книга!

Когда роман кончился и я как-то смог оценить, что это было, первое, что пришло мне в голову: страшный роман. Типичный для Лема скептицизм сменяется безысходностью и отчаянием. Роман-кульминация, который должен стоять четвертой частью Эдем-Солярис-Непобедимый, но зачем-то оказывается «приписан» к циклу о Пирксе.

Что нужно иметь в виду, приступая к чтению. Совершенно определенное отношение Лема к роли случайности в жизни отдельного персонажа и поглощающей роли статистики в отношении групп людей или цивилизаций. Затем — Пиркс — персонаж Лема, модель, которую автор использовал прежде для исследования особенностей поведения людей в экстремальных ситуациях (в ситуациях случайности), а также для исследования человеко-машинного взаимопонимания.

Рассмотрим структуру романа:

1. Бирнамский лес позволяет свести Пиркса и Парвиса в одном временном и пространственном промежутке, чтобы в дальнейшем перепутать. И Пиркс, и Парвис предстают персонажами в некотором роде одержимыми: оба бросаются спасать других несмотря на очевидную опасность и сомнительные перспективы. Здесь же Лем отмечает, что фантазия природы богаче и свободнее воображения человека, и иллюстрирует, что природный хаос человек пытается передать через аналогии (скелеты, кости, раковины проступающие в образах леса), что по сущности уже антропоцентрично. Здесь же конкуренция двух космопортов: кроме административных «накладок» это показывает, что исследование Титана стоит на втором месте после добычи из его недр полезного продукта.

Этот момент следует отметит особо, как важную характеристику человечества (в варианте человека западного типа) — Северная и Южная Америка были сначала захвачены, колонизированы, перемолоты экономической системой Старого Света и лишь через многие годы началось тщательное исследование культуры занимавших эти территории народов. Этнография как наука долгие годы произрастает в рядах миссионеров (после непоправимого повреждения культуры народов) или пытается догонять разного рода конкистадоров.

2. Легенда о путешественниках за золотом показывает людей, чудом избежавших смерти, которых любопытство-жажда золота-жадность познания гонит внутрь горы, где их обоих ожидает ужасная смерть. Тоже нелогичный, в своем роде полный одержимости поступок.

3. Воскрешение Пиркса-Парвиса не столько свидетельствует об административной неряшливости людей, сколько дает возможность автору сконструировать героя без исторической памяти о себе — обобщенный образ человеческой Обезьяны, очень важный для дальнейшего повествования. Этот персонаж характеризуется уже отмеченной нами одержимостью — черта и Пиркса, и Парвиса, и золотоискателей, и профессора, уничтожавшего термитники, — некоторым недоверием к компьютерам (к GOD'у). Для автора совершенно неважно, кто именно — Пиркс или Парвис — был воскрешен, наоборот, предельно важно его инкогнито. Это — человек никто. Между тем включение такого человека в состав экспедиции представляется капитану как будто очень важным? Темпо — тот, кто способен пожертвовать собой ради других.. людей. Он воплощение человеческого в человеке. Он — единица команды, средоточие черт, которые позволили человечеству выжить, т.е. сохранить вид хомо-сапиенс. Но именно эти черты оказываются губительны для экспедиции: знаменитое «или мы, или они» приобретает новое значение: нужно отказаться от «мы» в пользу «они» — вот непременное (и невозможное) условие контакта.

4. История профессора, уничтожающего термитов, в очередной раз должна поставить перед нами вопрос: контакт — что это? Что мы хотим от него? Почему мы не ищем контакта с кошками, термитами, пчелами, лягушками, кустами роз и яблонями?? Все они ближе к человеку, чем любой инопланетянин. Не потому ли, что нам нужен другой Человек, а все они неподходящи для этого — слишком непохожи на нас? Собственно, фиаско случилось гораздо раньше, чем «Эвридика» была построена. Пока человек не научился «говорить» с собственными соседями по планете, любая попытка Контакта с иным разумом потерпит фиаско.

С другой стороны, контакт цивилизаций уже нельзя сравнивать с общением между человеком и человеком. Скорее уж общение между государством и государством, в котором отдельные люди — слова или звуки? Кто из нас читателей-людей способен оценить обмен информацией между, скажем, Россией и Португалией?

5. Основой Контакта с квинтянами в романе служит теория «цивилизационных окон». «Эвридика» с «Гермесом» летят чтобы проверить экспериментально единственно эту теорию. Поскольку сама эта теория антропоцентрична, исход экспедиции таков, каким он показан. Темпо, человек без прошлого, одержим будущим — желанием «увидеть квинтян». Эту одержимость мы в разные моменты наблюдали у золотоискателей (оба погибают страшной смертью), профессора (уничтожающего черную пирамиду термитов), у Пиркса и Парвиса (уже однажды погибающих внутри большеходов), у Стиргарда. Эта одержимость, упрямство осознается Темпо как одна из черт человеческой сущности: она помогла человеку вылезти из пещер палеолита и стать тем, кем он стал.

В чем же причина фиаско? Человеку не нужно «общение» с лошадьми, чтобы они перевозили его грузы. Не нужно общение с яблонями или пчелами, чтобы получать мед. Человек без общения как-то научился сосуществовать с комарами и бороться с вирусами. Чего же он ждет от контакта? Я вижу два ответа и оба можно найти в романе.

Возможно, человек хочет не просто обмена репликами, но понимания. Где-то на страницах романа содержится подробный анализ, почему искусственный интеллект нечеловекоподобен. Дублирование функций человека машиной — создание подделки хорошей картины: создать можно, но зачем нужна подделка, если некого обманывать и исключить вариант тщеславия? В этом же заложена и определенная антропоцентричность человеческих искуственных разумов: они по сути — просто невероятно усовершенствованная палка, инструмент, продолжение человеческих рук, ног, глаз и мозга. Но лишь продолжение.

Если человек хочет найти понимания себя, как человека, другими — речь идет об изощренной форме преодоления одиночества (данного каждому человеку и человечеству в целом изначально). Наполнить эту пустоту извне невозможно. Невозможно перестать быть одиноким и сохранить самость, нельзя перестать быть одиноким и сохранить свое «я». Таким образом, потрясание людей своей человечностью лишь отдаляет их от контакта и усугубляет это одиночество.

Если речь идет об абсолютном понимании мира и вселенной, то опять же на страницах романа один из физиков говорит,что природа никогда не отвечала на этот вопрос открыто: строила гримасу и оставляла вместо одного целый ворох новых вопросов. Так что окончательное понимание в масштабах отдельных людей — вычерпывание моря ложкой. В этом причина отчаяния героев. Дело, которое возложено на плечи персонажей, — не вечерняя прогулка, которую можно отменить, перенести или повторить, надеясь на иной, лучший результат. Их задача — дело целой жизни. Где-то в романе говорится о покорении Эвереста: несмотря на разницу в считанные метры, покорить Гималаи, и не покорить — не одно и то же. Расстояние между квинтянами и людьми таково, что второй экспедиции может не состояться. Звезда может оказаться неспособна на второй резонанс. Вернуться на землю и рассказывать, что они видели спутники, видели присутствие квинтян, но у тех было дурное настроение и поговорить не получилось?

Очевидно, обе причины имеют для персонажей место. Крайне любопытен священник, неожиданно оказавшийся одним из центральных персонажей романа. Ни в Эдеме, ни в Солярисе, ни в Непобедимом, ни в Пирксе священников не было. Там были люди труда и науки. И как-то обходились без религии. В Фиаско автор наоборот отделяет некоторые аспекты человеческой жизни, которые не могут быть обеспечены только наукой, только трудом, только искусством.

Для меня этот роман стал художественно-фантастическим продолжением эссе «Нечто вроде кредо» 1972 года, полным боли, пустоты и отчаяния.

Позабавили явные отсылки к Толкину. Герой отправляется в полное опасностей путешествие к одинокой горе, внутри которой таится древний артефакт. Пока троица героев ищет артефакт, в остальном мире хорошие пытаются отстоять крепость под натиском превышающего по численности врага. Герой убегает от оборотней и в последнее мгновение успевает запрыгнуть на паром, — чудища падают в воду.

Как отметил в отзыве kkk72, сцены перерождения убийц в романе, может и неожиданны, но очевидно не случайны. Хотя бы потому, что Нездешний для них наглядный пример по принципу: раз он на это пошел, может, что-то в этом есть?

Второстепенные персонажи, которым уделяется «экранное время», делают простую по сути сюжетную линию интереснее, добавляют оттенков.

Долго пытался понять, отчего герой почти каждое мгновение точит кинжалы. Потом понял: бронза мягче стали и требует ухода.

В общем, в романе много висящих хвостов, но прочитался легко. Одно меня настораживает: для взрослого читателя вроде простовато, для юного — ? — вряд ли я рекомендую своим детям читать книгу с таким градусом жестокости.

Отзыв написан 14 июля 2010

Я не знаю, за что именно Рю получил свою премию Акутагавы, премию Номы, однако, роман «Все оттенки голубого» не произвел на меня никакого впечатления. Сюжет можно пересказать в двух словах: малолетние (до 19 лет) наркоманы-японцы живут неподалеку от американской военной базы, ведут беспорядочный образ жизни (читать: устраивают оргии), все время проживают «под кайфом», пробуют любить, выясняют отношения, строят планы и тут же прожигают все свои мечты, и двигаются по жизни в одном-единственном прямом, как стрела направлении: смерть или наркологическая лечебница.

Вот собственно и все. Остальное — как.

И вот это «как» требует предупреждения: в тексте присутствуют натуралистические сцены группового секса, герои активно используют для изъяснения (в русском переводе) ненормативную лексику, также детальны описания процесса употребления наркотиков, ну и по мелочи — извращения, избиение и прочие прелести.

Пожалуй, градус откровенности/натуралистичности, да «загадочный дух востока», заключающийся в любовании героем как самыми грязными (блевотиной, остатками пищи на ковре), так и самыми светлыми (небом, птицами) деталями окружающего мира, — отличают этот роман от прочих о падении и разложении человека под действием наркотиков. Шокирующими подробностями нас пытаются удивлять с завидной регулярностью: почившую «Ультра. Культуру» в этом вряд ли кто переплюнет. Чтиво специфическое, и самое главное, я не вижу особенной необходимости строить роман именно так. Меня, как читателя, трудно уже чем либо шокировать. Ни в постоянном мате, ни в натуралистических сценах, ни в наркотиках, ни в глюках главного героя, ни в раздавленных насекомых, блевотине, сперме и пр. — я не нашел ни принципиально нового, ни обоснования, зачем это было нужно.

За сим считаю знакомство с Рю Мураками неудачным. Желания продолжать — нет.

Встретил рассказ в сборнике японской прозы (под обложкой с Акутагавой и Мураками), поэтому появление рассказа-триллера оказалось неожиданностью. Позже, когда я понял кто автор, все встало на места. Рассказ медленно развивается, не предвещая ничего страшного (даже сравнения с Марией Целестой воспринимаются как рядовые байки), до самого перехода Кацуо на яхту. Собственно, мистический сюжет не так чтоб очень интересен: таинственная сила заставляет людей совершать странные поступки, — но заголовок «По воле волн» сохраняет интригу. Впрочем, эта интрига так и не получает развития: все заканчивается банально.

Рассказ слаб по нескольким причинам: 1) длинное вступление, в итоге совершенно не нужное сюжету; 2) предсказуемость — когда происходящее проясняется и мы узнаем о бутылке, дальнейшее развитие сюжета совершенно линейно: герой бросает в лодку мешки с надписью «неприкосновенный запас» — очевидно, что произойдет дальше; 3) финал раскрыт не событиями, а словами автора — это очень плохо, по-школярски.

Наконец, есть в рассказе и переломный момент, когда неплохой рассказ превращается в плохой: при первом прочтении дневника Кацуо не замечает момента с бутылкой, затем «вспоминает», что капитан бегло описал какое-то незначительное событие, а при повторном прочтении кусок оказывается таким, что «бегло» он просто не мог быть написан. Рояль, рассчитанный на невнимательного читателя, говорит в первую очередь об авторе.

В итоге для меня самой интересной оказалась первая часть рассказа — без мистики.

Строго говоря, показанная автором в романе стихия — многомесячный непрерывный дождь — абсурд, но по мере продвижения по сюжету об этом не задумываешься: происходящее, быт семьи девочки — прописаны весьма обстоятельно.

Трагичная и очень японская история без однозначного финала. Акварельная картина.

Многое, за что критикуют роман, можно списать на фантдопущение, которое уже следует оценивать с позиций — нужно оно тексту или нет. Я имею в виду, например, вопрос о том, как два ребенка могут повлиять на мировую политику. Это данность мира Эндера, с которой нужно считаться. Но в романе есть два серьезных ляпа:

1) нам заведомо показаны дети-гении, дети со способностями выше нормальных — везде на всех этапах карьеры Эндера, во всех школах и учебках. Однако поведение этих «гениев» выстроено так, будто они ничем не отличаются от «школоты». Тут уж автору нужно определиться, либо дети — гении, либо — посредственности, и, стало быть, хулиганы, негодяи и сволочи.

2) в финале жукеры предстают хорошими и все понимающими, НО.... в момент первого столкновения землян с жукерами под руководством Эндера они (жукеры) ведут себя как обычные бойцы — куда ж делось их сверхпонимание ситуации, раскаяние? Где попытки связаться с Эндером, с флотом землян, попытка установить Контакт перед тем, как согласиться на боевые действия и ввязаться в схватку??? Без этого вся история с королевой-куколкой есть одна большая слезливая мелодрама.

Мне удивительно, насколько оказался непонят этот, казалось бы не очень сложный рассказ. Обзор творчества автора я приводил в момент открытия библиографии в своей колонке (http://fantlab.ru/blogarticle8303). Теперь, видимо, пришло время написать отзыв на рассказ, который мне, признаюсь честно, всегда нравился. «Мир Пилотов» — так называется авторский цикл, к которому принадлежит и рассказ «Тот, в котором я...»

Итак, Пилоты. Согласно исследованиям Генриха Альтшуллера, родоначальника ТРИЗ, творческим человек становится в раннем детстве. Альтшуллер говорит, что если ребенок встречает чудо, нечто удивительное, приносящее радость, какое-то достижение, наполняющее его желанием новых достижений, — такой ребенок вырастет Творцом. Более того, этот внутренний ребенок, встретивший чудо, навсегда останется в таком человеке и именно эта внутренняя ребячесть — есть залог будущего творческого потенциала. ЖСТЛ — другой раздел ТРИЗ отмечает тот факт, что человек-творец, как правило, отторгается окружающим миром, как странный, безумный прямо пропорционально своему творческому потенциалу. Мир Пилотов — это метафора борьбы внутренних детей с теми взрослыми, которые не сохранили своего ребенка, свою искру и стали обыденными, серыми, реакционными и «нормальными». Наиболее остро конфликт внутренних детей с Пустотелыми (или Сутулыми) показан в рассказе «Тот, в котором я». Пилоты — потому что по задумке автора, внутренние дети прячутся в своих взрослых вариантах (Оболочках), как водители огромных боевых меха-роботов.

Итак, внутренние дети выбираются ночью из своих взрослых скафандров, оставляя их в кровати спящими, а сами отправляются на борьбу, запасаясь самым что ни на есть волшебным вооружением — игрушечными водными пистолетами и шприцами с водой (а чем еще играть детям, которые выросли из 80-90-х гг прошлого века?).

Что ж, подсказку я дал. А рассказ.. оказывается значительно глубже, чем даже упомянутая выше концепция мира Пилотов, вспомним, к примеру, что Ребенка в психике отдельного человека выделяет Эрик Берн в своей теории Игр. Очень много слоев вовлекаются в, казалось бы, крохотную ненастоящую схватку внутренних мальчишек с похожими на зомби, неуклюжими, но могучими и неумолимыми Пустотелыми.

Рассказ, который я отметил еще на фантлаб-работе. Динамика, будоражащий воображение антураж, сложная социальная и психологическая «подложка». Отлично! Единственное, название рассказу соответствует не вполне. Про «Капеллана»-то мы в итоге ничего не знаем, скорее уже про комиссаров.

Что еще понравилось. Ситуация в рассказе архетипична и можно предположить, что каждый комиссар, включая того, что был показан в рассказе прошел не только через «проверку», но и через убийство товарища. И даже можно предположить, что комиссар, назначая проверку, заранее догадывался, чем все закончится.

Очень к месту робот-вахтерша и примета, которая для Самохина оказывается фатальной.

Странное нелинейное исследование вопросов «что есть любовь» и «что есть человек», завернутое в упаковку почти исторического романа о жизни двухголового «монстра» в начале XX века. Исследование вопроса «любви» включает в себя еще две истории любви: артистки, которая всюду носила с собой гипсовую голову умершего возлюбленного (с которым при его жизни они сильно не ладили), и семьи психиатров, друзей рассказчика, которые ненавидели друг друга и не могли расстаться. Исследование феномена «человека» проходит оттенком по таким эпизодам, как наблюдение за эндоскопом, подробности жизни «мальчика» — сумасшедшего, убившего двух маленьких девочек, его записки, и подробности жизни Пинона — двухголового главного героя, который в конце романа примыкает к сатанизму, который в свою очередь оказывается религией отверженных с главной идеей: хранить последние пределы человечности существами, которых отвергли люди и их «идеальный бог». Сюжет приправлен эпизодами воспоминаний, снами. Историческим фоном является рубеж XIX-XX вв, когда уродства еще распространены ввиду плохих знаний о медицине и дрянной санитарии, когда по Америке разъезжают бродячие труппы «монстров».

Сюжет нечеткий, размытый. Стиль мне понравился. Произведение весьма любопытно, но может быть понятно не всем.

В центре сюжета Эрве Жонкур — молодой французский делец, выдернутый из судьбы офицера приятелем с тем, чтобы теперь мотаться по всему свету и привозить к положенному сроку яйца тутовых шелкопрядов. В апреле личинки должны вылупиться из яиц и черви-шелкопряды начнут строить свои коконы, обеспечивая работой ткацкие фабрики Лавильдье и богатством — ее немногочисленных владельцев. Центрируя внимание на Жонкуре, автор тем не менее помещает на периферию и кое-что о разворачивающихся в мире событиях:

«Шел 1861. Флобер сочинял «Саламбо», электрическое освещение значилось в догадках, а по ту сторону Океана Авраам Линкольн вел войну, конца которой он так и не увидит.»

Жизнь героя меняется, когда в результате заражения всех шелкопрядов на Евраазиатском материке герой вынужден искать здоровые выводки на «краю мира» — в Японии, где производят самый тонкий шелк. Герой совершает четыре путешествия в Японию, похожих одно на другие, путешествия длиной в абзац: «Он пересек границу возле Меца, проехал Вюртемберг и Баварию, въехал в Австрию, поездом добрался до Вены и Будапешта, а затем напрямую до Киева. Отмахал на перекладных две тысячи верст по русской равнине, перевалил через Уральский хребет, углубился в просторы Сибири, сорок дней колесил по ней до озера Байкал, которое в тех краях называют «морем». Прошел Амур вниз по течению вдоль китайской границы до самого Океана. Дойдя до Океана, просидел в порту Сабирк одиннадцать дней, покуда корабль голландских контрабандистов не доставил его до мыса Тэрая на западном побережье Японии.»

Огромное пространство, которое он преодолевает будто коллапсирует, и вот во всем мире остаются лишь два места — Лавильдье и деревня Хара Кэя.

На первый взгляд, «Шелк» — это история о любви, о странном любовном треугольнике. Жонкур влюбляется в японку (у ее глаз не было восточного разреза), жену Хара Кэя. Влюбленность эта перерастает в более глубокое чувство, подстрекаемое совершенной недоступностью возлюбленной — они не могут даже поговорить, более того, она не знает иного языка, кроме японского. Их Любовь — это любовь взглядов, полунамеков, едва различимых жестов и строгих средневековых традиций. Третьей вершиной треугольника оказывается Элен — жена Жонкура во Франции, которая, будто Пенелопа Одиссея, терпеливо дожидается его из каждого путешествия к «концу мира».

Жонкур с женой счастливы, они путешествуют по Европе, когда надоедает Лавильдье, и пока Жонкур свободен распоряжаться собой до следующей поездки. Однако, мужчина не может прогнать из памяти взгляд и мыслей о той, что тайно передала записку (четыре иероглифа: вернись или я умру), той, в мыслях о которой он задумал разбить огромный сад с вольерами для птиц: символом верности жены своему супругу, японским символом.

Переезды героя автор дает одними и теми же словами, задавая тем самым особый ритм произведению, будто невидимая рука запускает колесо судьбы. Этот ритм, сходный со сменой дни и ночи или времен года, убаюкивает, создает ощущение ненарушимости такого положения вещей, хотя все, конечно же, обстоит совсем иначе. Очередная поездка оборачивается трагедией: Япония в войне, деревня Хара Кэя сожжена, купленные шелковичные яйца вылупляются раньше, чем герой успевает вернуться на родину. И казалось, жизнь кончилась, войдя в свое привычное русло. «Откуда, черт подери, этот собачий холод?»

Жизнь бы кончилась совсем, если бы не письмо, полученное через полгода по возвращении, написанное на семи листах иероглифами, где неведомая возлюбленная описывает Жонкуру их ночь любви и отпускает его.

Кроме событийного ряда в романе присутствуют и другие уровни: символический включает в себя и Дона Кихота, и Одиссея, возвращающегося к Пенелопе, и тот факт, что возлюбленная героя воплощается как бы в двух ликах: Элен и японки, не зря у девушки глаза «без восточного разреза» и некоторые другие детали. В результате выходит, будто «печальный образ», найденный в далеких краях, — есть воплощение ждущей дома супруги, но драматизм ситуации выражается в том, что до самого конца герой этого не осознает.

При всей событийной и символической загруженности, автор не отходит от тонкого психологизма, отчего до самого конца мы наблюдаем настоящую и живую историю. Язык виртуозен, изобилует «вкусностями», но нигде не переходит в категорию изыски ради изысков. Весьма сбалансированное произведение.

Роман представляет собой причудливую мозаику со множеством персонажей: больная девочка (название болезни передается цветовой гаммой), профессор (пишет книгу о пределах природы и в поисках «конца моря» приезжает в Богом забытую таверну Альмайер), художник (рисует море, используя вместо красок соленую воду), сосланная за неверность жена, человек без имени и человек, который никогда не выходит из своей комнаты, а также стайка звонких ангелов, поселившихся в таверне на берегу Моря.

«Море. Море.» — эта приговорка, много раз встречающаяся в тексте передает набегание волны на прибрежный песок: волна, еще волна. И весь роман приобретает магический ритм набегающих, баюкающих, шумящих и шепчущих волн с расцветающими на берегу чудесами: генерал собирает истории о море, единолично решая, достоверны они или выдуманы, достойны ли сохраниться в памяти или положены сгинуть и быть забытыми. Всплывающие острова. Исчезающие острова. Погибшие корабли. Вернувшиеся моряки. Чудесные морские обитатели. Калейдоскоп мелочей проходит перед нашим взором, пока действующие лица остаются на берегу, погруженные в свои заботы.

Но море бывает не только ласковым и баюкающим. И вот в новой главе мы вдруг обнаруживаем себя в центре ревущего шквала, с сердце урагана, шторма, на терпящем бедствие корабле, на плоту, обитатели которого — люди — превращаются в зверей, повинуясь древним животным инстинктам.

Помните, у Агаты: «там я разучился плакать, мама, но реву, когда из-за тумана видят паруса мертвые глаза Урагана...»

Шторм стихает. И снова волны набегают одна на другую. И кажется, что в мире ничего не изменилось. Но нет. Раны, нанесенные в этой встрече со стихией, с древним божеством, остаются и, даже затягиваясь, не хотят заживать совсем.

Это странное, удивительное полотно. Язык легкий и изысканный. Фразы то короткие, то длинные. И будто волна за волной возникают повторы, текут, трансформируясь, подобные самой жизни. Однако, роман не обращается в абстракцию типа «догадывайтесь, мол, об чем я», и ближе к финалу все действующие лица обретают свое место в странной картине, происходящей на фоне морского пейзажа или, вернее, картине, которая составляет фон для единственного главного действующего лица — Моря. Будто одна самая упрямая и самая целеустремленная волна, сюжет превращается вдруг из акварельного пейзажа в нагромождение масляных мазков штормовой гаммы, а сквозь них уже проступает детективная история, ниточки которой так ненавязчиво сплетал автор, растворяя их в обманчивой картине Моря.

Роман не является, строго говоря, фантастическим, если не считать легенд (например, о стране Тимбукту) да большого числа удивительных, иногда ужасных «совпадений». Однако и реалистическим его называть невозможно: будто погружаешься в сон, в грезу, внутрь картины, где пространство-время разительно отличаются от привычных нам. Интересно наблюдать, что по мере знакомства с романом сами собой в сознании возникают фразеологизмы «море любви», «море слез» и др., приобретая вдруг новый, доселе неизвестный оттенок.

«Там, где в последний раз на землю брошена красная тень Желтого льва...»

_

Для кого-то знакомство с творчеством писательницы начнется с песни ныне покойного барда Литвинова (Д'ркина) — культовой фигуры, в своем роде. Однако же и Фома у кого-то учился. Если копнуть творчество Тайгановой поглубже и сопоставить с текстами Д'ра, можно найти много интересных параллелей. Песня «Красное сафари» является лишь открытым посвящением.

«Досаду Приезжий сплюнул в урну. Вздохнув жерлом, та зачмокала и выплюнула. Пуговица. Уровень жизни озадачивал: на Окраинах такого не имелось. Урн не было вовсе, а мусор вышвыривался на орбиты и прессовался в спутники, из-за которых созвездия уже давно правильно не распознавались.»

Итак, странная, если не сказать ужасная антиутопия: реклама, стайки разменников валюты на вокзалах, очереди марширующие по извивающимся живым! проспектам, абсурдное Урбо, в котором потеряна natura, в котором мужчина и женщина — национальность, которую всякий порядочный гражданин должен менять не реже чем раз в год, дети сходят с конвейера (цех сортировки, цех упаковки)...

В этом мире все живое, не только Кошки, живет в стенах, живет Памятью, которую старательно стирают метаморфозы и центры удовольствий. Но однажды зов привел Живое сюда, и понял человек, что Живое, оказывается, вполне может обойтись без него. Ужаснулся. Но Живое его не оттолкнуло, приняло, и пока мир ПРОИЗВОДСТВА И ПОТРЕБЛЕНИЯ в возбуждении ожидал Конца света, ребенок, данный человеку Живым, читает Память, черпая из стен.

Так зарождается новая жизнь, новый мир проклевывается из Яйца, Желтый Лев возвращается.

_

Повесть представляет собой бесконечный плотно сжатый кодированный поток информации, что вообще характерно для стиля Н. Тайгановой. Впрочем, смыслы, пронизывающие «Красное сафари», сегодня, может быть, не столь актуальны. Нет, мир не изменился. Изменились оттенки. Изменился угол взгляда. Марширующие очереди сменились сорочьим шоппингом, Живое не было затерто в каменные стены, а скорее заперто в живые уголки, украшенные яркими табличками. Всеобъемлющего порядка стало меньше. Тем не менее, повесть представляет собой яркий образец прозы, литературы, антиутопии, который необходимо осмыслить, и тогда что-то, наверняка, изменится в душе.

Если копнуть поглубже, скорее всего удастся обнаружить влияние прозы Тайгановой на поколение 90-х. Это мощная струя, глагол способный не только «жечь», но и «зажигать». К сожалению, струя эта была перекрыта. К сожалению, творческий потенциал автора рассеялся: переезды, смена образа жизни и формы творчества, уход от словесного в изобразительное искусство. Уход в сеть состоялся, может быть, слишком поздно. На сегодняшний день мы имеем лишь две повести, роман и горстку стихов и рассказов — все, написанное в «те самые» 90-е. Стиль автора еще только формировался и потому далек от предельного своего воплощения. Практически ничего после 0-вых. Автору больше 50. Хорошо, если, «спрятанные в стол», ждут своего часа неизвестные нам романы и повести. Хорошо. Если.

Если.

_

«...И значит, должен путь через тьму резать лапы следов.»

История, в которой пять главных персонажей, около десятка второстепенных и целый Лондон в качестве фона. Молодые «сочинители» вынуждены тем или иным способом зарабатывать и тем или иным способом заявлять о себе окружающим. Кто-то, не имея знатного происхождения, работает в отцовской книжной лавке и изо дня в день слышит от отца о несостоятельности себя, как писателя. Кто-то, будучи из знатного рода, подрабатывает счетоводом, просиживает вечера в пабе и, публикуя эссе и статьи, томится невозможностью раскрыть свой истинный талант. Кто-то перебирается в Лондон с честолюбивыми мечтами, обитает в чужом жилище и ищет себе издателя. И да, есть еще Бард, чьи слова связывают всех действующих героев в единое пространство-время, потому что персонажи романа сплошь говорят цитатами из пьес Шекспира, который, шутка ли, жил здесь, ходил по здешним улицам, имел излюбленные места и при желании можно даже найти здания, которых касалась его нога.

Роман по своей форме ближе к байопикам, нежели к традиционным литературным произведениям. И в этом своем качестве роман превосходен. Однако, увлечение реальными персонажами, включение дополнительных действующих лиц и уделяемое им чрезмерное внимание или, наоборот, недостаточное, мешают этому произведению как самодостаточной вещи. Акценты смещаются, возникает «шум», обобщающий и исследовательский фактор оказывается недореализован. К чему, например, рассказ о священниках и мальчике-слуге? Зачем так подробно рассказывается о приезжем молодом сочинителе и его воспоминаниях о подруге «Н»? Понятно, что все охватить невозможно, а обилие персонажей делает эту задачу просто нереализуемой.

Итог. Прочитал с интересом. После знакомства с отзывом коллеги saddlefast'а даже чуть-чуть более проникся этим романом, но все-таки, отдавая предпочтение традиционной литературе, оцениваю «Лондонских сочинителей» не выше чем на 7, хотя язык превосходен и написан роман очень хорошо. Для своего поклонника.

Странно не соглашусь с коллегой Ank'ом. Дослушал до пятого письма. Никакого желания продолжать знакомство с произведением нет. Главный герой совершенно не похож на ученого-исследователя. Сама по себе концепция таких исследований вызывает недоумение: вместо передачи важной информации в будущее — какие-то бестолковые полулюбовные письма подруге. Не верю. Вызывает в памяти ассоциации с ТББ Стругацких, но явно проигрывает. Мотивировка поступков условная. Научность фантастики почти отсутствует. По сравнению с романом «Рукопись найденная в Сарагосе», прослушанным накануне, — никакого эффекта присутствия. Характер принца-носителя и его поведение показаны со стороны, причем «издалека», а не «изнутри», где герой, в действительности, находится. Это и вправду — роман, в котором «ничего не происходит», в том числе и исследования главным героем атлантов. А без этого — никак.

Хорошо начитано.

Рассказ, напомнивший мне Ди Филиппо и кого-то еще. В моем сборнике МДС авторство рассказа было приписано Р. Желязны.

Мне понравился этот рассказ и удивила в целом низкая его оценка — 6.7. Это не рассказ-сюжет, это рассказ-эпизод. Эпизод настоящей жизни живого человека — Бенгера. Главный герой, перебивающийся заработком в массовке, неожиданно получает приглашение на роль Шонесси — бывшего чемпиона по боксу — в его последней схватке с Нейтронным малышом. Сам Бенгер, в бывшем профессиональный боксер, теперь почти ослепший — без очков перед его глазами все расплывается — держится за эту роль. Ведь это его шанс. И вместе с ним мы перемещаемся по съемочной площадке, видим работу актеров, режиссера, помощников режиссера, сценариста, массовки, видим все это изнутри. Видим, как герой подслеповатыми глазами ищет указатели и «марки», по которым он должен двигаться на сцене. Видим, как он перевоплощается в своего персонажа Шонесси и ведет настоящий бой из своего прошлого. В рассказе присутствует ирония: режиссер и помощники периодически повторяют, что «Нейтронный малыш» — «это вам не Рокки какой-нибудь», сценарий переписывается на ходу, дубли переснимаются. Но и за съемочной площадкой жизнь идет своим чередом: приятель Бенгера работает в баре контрабасистом, в этом баре хозяйка — бывшая супруга самого Бенгера, а Бенгер частенько просиживает штаны: ужинает, слушает музыку, живет.

Когда в его жизни появляется роль, а с нею и деньги, в его груди что-то просыпается, какой-то внутренний душевный порыв, какая-то разудалая юность, и с нею появляются планы на будущее, и вера в себя, и силы, чтобы добиться желаемого. И тогда жизнь дарит ему, наверное, лучший подарок, какой только возможно — возможность не лишиться этих сил, энергии и этого своего счастья до конца жизни...

Ну нельзя же так, товарищи:dont: Ай-ай-ай. А на даты когда смотреть будем?!

1963 год и «Матрица». Здрасьте. Только через год будет издана «Сумма технологии» Лема, а Гибсон и киберпанки пока еще учатся держать в руке шариковые авторучки. Рассказ, может быть, и не так уж силен, но с исторической точки зрения — нужно отметить детальную точность и достоверность прогноза: множественные виртуальные вселенные, подключение через электрод. Нео в фильме просыпается также, как это делает главный персонаж в рассказе.

Рассказ, между тем, невелик, а главное — он недосказан. Автор ловко уходит от прямого ответа. Действительно ли это виртуальная реальность или может быть, ад, маскирующийся под «матрицу»? Выбрался герой в реальность или оказался в очередном сне? И если так, то что это вокруг, зачем, почему, почему именно так и кому это нужно? Если герой еще не выбрался, то заданные прежде вопросы так и не находят ответов, а сообщаемые подробности о перенаселении — очередная уловка, вроде сексапильной медсестры или планеты-пустыни, а трубки — которые необходимо менять — такая же объективная бессмыслица, как виртуальные операции или виртуальные же схватки с инопланетянами. Именно эта неоднозначность, на мой взгляд, делает рассказ Желязны более интересным, более многослойным.

Жизнь персонажей романа (а здесь их несколько) проходит в Городе. Это — совсем разные люди: шутка ли, собраны не только из разных стран, но даже из разных эпох, кто-то выдернут из второй мировой войны, кто-то из революции, кто-то из висельной петли, кто-то пришел по доброй воле, кто-то от скуки, кто-то из идеалистических порывов. Первая глава, где Андрей и его сотоварищи работают «дворниками», по сути, знакомит нас с людьми и с Городом, показывая лишь некоторые из абсурдных его черт, как бы предупреждая — дальше будет еще хуже.

«Эксперимент есть эксперимент!» — этот всеохватный принцип давлеет над Городом, над персонажами. Этот принцип показывает антипонимаемость мира не только для персонажей, принуждая их смиряться с действительностью, но и для читателя, вызывая все большее недоумение и какое-то подсознательное понимание, и, кажется, для авторов тоже. Не побоюсь так сказать. В этом романе Стругацких непонимаемость является неотъемлемым персонажем и авторское непонимание — над-непонимание, непонимание высшего порядка — это единственно верный метод.

Город ползет. Подобно ползучему на рельсах городу Кристофера Приста, этот — тоже медленно переползает с места на место, с севера — на юг, оставляя за собой, как улитка, слизь разрушенных мертвых кварталов. Но если город Приста полз в погоне за оптимумом, то этот город ползет по прямой, прочерченной создателями мира Эксперимента, и на его пути не может возникнуть океан, который остановился бы его движение. Город — это метафора человечества, которое выползает из древних времен, из первобытно-общинного строя каменного века, вползает в долину зиккуратов древнего Шумера, в пустыню пирамид Египта, в в мифические предгорья греческого Олимпа, в суеверье средневековой инквизиции, в крестовые походы и завоевание Америки, в мировые войны, в фашизм, в социализм, в капитализм... Зачем это человечеству? К чему они стремится, чего пытается достичь, оставляя за собой не только разрушенные кварталы древности, но еще и отчетливый кровавый след тех, кого выжали механизмы этого механического ползучего чудовища?

«Эксперимент есть эксперимент!» — отвечает Наставник, а следом за ним и герой романа, когда один уклад сменяется другим. Одно общество сменяет другое, одна утопия обнажается до антиутопии и тут же на смену ей приходит другая. В отличие от традиционных антиутопий, где вырваться из утопичного общества является желанной целью, в романе ГО показана ничтожность такой цели: выбравшись из одной антиутопии человек тут же попадает в новую. Это уже не отчаянный последний порыв, но непрерывный процесс. Бессмысленны цели, бесцельны попытки, бесконечен процесс... Эксперимент есть эксперимент.

Метафора романа распространяется и на личность героев. Итак, последовательно человек теряет все свои опоры, свои идеалы. После очередного переуклада Андрей чувствует неуверенность, но появляется Наставник и дружески хлопая по плечу говорит: именно так и нужно было поступить, сломать себя, перешагнуть через что-то в себе. Новое общество — и герой обретает какие-то новые ориентиры, новую идеологию, новые точки опоры, но — бац! — смена курса, снова герой в замешательстве, снова ломает себя и снова оказывается прав. Раз за разом, лишаясь своих точек опоры, он все более обнажается. Обнаруживается Достоевская обреченность: ко всему подлец человек привыкает... С потерей идеологии не прекращается жизнь. Но жизнь = эксперимент. Эксперимент есть эксперимент. Жизнь есть жизнь. И герои двигаются дальше.

Действие романа происходит на нескольких уровнях. Уровень общества, уровень отдельного человека. Каждый из персонажей имеет свои начальные ориентиры и для каждого из них Город и эксперимент дают возможность обрести собственное счастье: у китайца Вана — повиновение и единение с миром, у японца Кен Си — самурайская смерть, у Фрица — логичное и понятное общество, у Андрея — какая-то форма борьбы с собой, у Изи — обретение некоей высшей Цели=религии. Еще есть уровень человеческого естества. Кроме всех этих идеальных материй, есть какие-то глупости и несуразности, просто по факту присущие человеку — поэтому жена Андрея б*дь, но он ее любит, а она изменяет и при этом любит его, Фриц — желающий счастья для всех — тут же и приравнен к Гитлеру массовыми казнями, и Андрей в конце стреляет в своего двойника хотя казалось бы, чего уж бояться — дошел до 0-вой точки.

Характерен эпизод с шахматной партией: Андрей играет с Великим комбинатором. Для Андрея комбинатор — это Сталин. Для какого-нибудь конкистадора это был бы Папа, благословивший на крестовый поход, для немца — Гитлер, для христианина — Иисус, и т.д. Комбинатор — это абстрактный Вождь. Андрей играет с комбинатором партию. Мы помним, что по сюжету — комбинатор именно Сталин, для Андрея — этот вождь всеправый, всеблагой и идеальный. Андрей обнаруживает, что играет против комбинатора, и фигуры в партии — знакомые ему люди, родные, близкие, и даже не родные, но люди, обычные, живые. Идет игра, фигуры с доски уходят, как, например, каждый из нас теряет уходящих из жизни родственников — умирает бабушка, гибнет друг в несчастном случае. Все эти трагические случайности — ходы в партии Великого комбинатора. Для Комбинатора люди — фигуры, пешки на пути к ведомой только ему Великой цели. И перед Андреем оказывается выбор: играть вместе с Комбинатором, хоть и на противоположной стороне доски, или играть против, что само по себе уже абсурдно, либо не играть, но самому стать пешкой и позволить, чтобы играли тобой.

Ирония этой игры в том, что погибают все, рано или поздно в этой партии фигур не останется, как бы хорошо ты не играл. Условно говоря, итог партии, какова бы она не была — великая или малая, светлая или не очень, — убить всех, «все там будем». Получается, что комбинатор играет только ради красоты ходов. Тут мы сразу можем перейти на уровень Бога, т.к. в Его партии тоже все погибнут, правда, и новые родятся, но для остроты эта часть метафоры опущена, ибо конкретно тебе от этого будет ни холодно, ни жарко. Твоих — не останется.

В общем и целом, полотно получилось объемное, многослойное, неоднозначное, но, что мне хотелось бы отметить особо, — я вижу в этом романе некий апофеоз всяких утопий, метаутопию. Пройдя до самой 0-вой точки и погибнув, убив самих себя в 0-вом зеркале, герои лишь перешли на следующий круг. Эксперимент есть эксперимент, говорит наставник, и мы понимаем: жизнь продолжается. Роман ГО как антиутопия ставит невероятно высокую планку. Можно сказать, что лучшие из написанных в этом жанре произведений оказываются лишь фрагментом общей мозаики Эксперимента Братьев. Для выхода на следующий уровень необходимо бороться уже с этой новой постановкой: жизнь — антиутопия, Бог — антиутопия. Не знаю, скоро ли появится писатель, способный побороть эту границу, выйти за пределы Эксперимента...

Наконец, я долго думал, какую оценку поставить роману. Сразу после знакомства я остановился на 9. Но шло время, а мысли мои все чаще возвращались к роману, возникали новые идеи, трактовки. Все это разбуженное романом Братьев беспокойство моего разума убеждает меня, что роман этот не просто хорош, но является несомненным шедевром.

Авторской волею жители «совка» оказались в постапокалиптическом мире. Мире-пародии, мире-издевке. Мире — собственном кривом отражении. [ремарка: я намеренно употребляю слово «совок», но не как уничижающий термин для всего советского строя, а как понятие, на которое перенесены обобщенные недостатки советского строя, ни на йоту не умаляя достоинств тогдашнего мироустройства] Про этот роман много написано в отзывах на странице, и, как верно отмечено, следует читать его, а не всякие рассуждения о. Но не могу удержаться и не сказать несколько слов о социальной модели, показанной в романе.

Бенедикт — писец, а вернее переписыватель произведений Федора Кузьмича («Слава ему!») — обитает в деревне, где дома не запираются, где воруют все, что плохо лежит, где старички с официальным видом у могилы произносят ничего не значащие торжественные речи и случайно найденная инструкция к стиральной машине — есть символ приобщенности к чему-то высшему. Это «совок», показанный в кривом своем зеркале.

«Мы говорим — партия», подразумеваем: Федор Кузьмич. Причем, как вожди сменяли друг друга в реальности, так и в пространстве романа упоминаются несколько предшественников Федора Кузьмича (слава им всем!), и каждый из них был светочем для безграмотных «голубчиков». Причем, в «лубочном» стиле Толстой мы видим отражение того же роболепного отношения, согласно которому что царь, что генеральный секретарь, что президент для нашего с Вами соотечественника, в общем-то, едино.

Государство давало квартиры, участки, зарплату, магазины были пустыми, и повсюду громозлились огромные очереди, а все, что можно было достать, — доставалось у «спекулянтов» на рынке, и в романе мы видим, что иногда со складов что-то выдают — но, как правило, не «в пору», ломаное, порченное, с огромной очередью и всегда по норме (ведро в одни руки), а иногда — «не выдают», мурзы себе забирают, сами разъезжают перед «голубчиками», покрикивают, а государственное добро оседает в мурзиных закромах. Характерен эпизод с выдачей зарплаты за месяц: в одном окошке мурза выдает зарплату, а в другое окошко неси сразу и налог оставляй.

«Совковая» цензура выражается в том, что люди уже не помнят, кто является истинным творцом того или иного произведения — все написал, сочинил, нарисовал, изобрел и выдумал Федор Кузьмич, а писцы, вроде героя Бенедикта, его «сочинения» переписывают, мурзы это продают, а «голубчики» покупают и читают. Все без разбора. Прежние названия забыты, один из старожилов все норовит развешать таблички да столбы с надписями, мол, где Кольцо Садовое, где Санкт-Петербург, где Царицын, а то нынешние норовят забыть не то, что названия улиц, но даже и сами города величают то Ленинградом, то Сталинградом, то Федор-Кузьмичском.

В любой из деталей мира Татьяны Толстой можно найти подобные параллели, отчего повествование превращается в процесс угадывания, хоть и с тоскливым оттенком. Но это только половина дела, потому что начинаясь в «совке» действие романа перемещается — куда? — в новую реальность.

И тут символичны персонажи, названные перерожденцами. В прошлом — они никто, рабы, которые возят сани мурз и самого Величайшего мурзы. Но вот сердобольный старожил жалеет одного из них, дескать, «перерожденец тоже человек». А перерожденцу только того и надо: хамоватый по натуре своей он хамит только больше, но в новом времени вырастает в начальники и помощники новой власти. А там и в саму власть.

Новое время рождается и прорастает из прежнего медленно, исподволь, после чего прорывается переворотом, в котором можно угадать события августовского путча. Конечно, за границами метафор Толстой остались распад СССР и вообще вся внешняя политика, переворот закончился смертью правителя, хотя на самом деле — лишь его отставкой, но потому она и «лубочная сказка»: ложь, но с намеком...

В новом времени на Пушкина, который «наше все», вешают сушить белье, законы лепятся новой властью один чудесатее другого, впрочем, для голубчиков ничего кардинально не меняется. И вот уже вслед за Федором Кузьмичем народ скандирует (впрочем, поругивая за глаза) — Борис Николаевич, Владимир Владимирович... В новом времени залог счастья — резервуар с «пензином» в недрах земли. Намек тоже как нельзя более прозрачен. «Пензин» в руках перерожденца.

Итак, почти антиутопия. Впрочем, здесь не государство давит человека. Здесь самая суть человека определят химеру, которая и есть государство. «Мышь — всему голова». Вместо культурных ценностей — после открытия железного занавеса тонны низкопробного чтива (порнографии, боевиков и сериалов), которое новый интеллигент Бенедикт поглощает, заглатывает и никак не может насытить внутреннюю пустоту. В этом смысле Бенедикт Толстой — двойник Коллекционера Фаулза, он пожирает культуру не понимая ее, «коллекционирует», не видя и не желая в ней ни жизни, ни красоты. Он также, как и коллекционер, давит все непривычное, «живое», раздвигающее его узкие привычные рамки, угрожающее привычному (полному воровства, лжи, хамства) уродливому существованию.

Роман заканчивается большим взрывом, после которого все наше бытие вылетает в трубу, а русский «голубчик», извечно начинающий с начала строить свое светлое будущее, получает новый шанс и вновь, не унывая, берется за сизифово дело. Будет ли у нас такой шанс, доживем ли, переживем? На эти вопросы должен ответить читатель. В этом романе противоречив образ самой мифической Кыси, и, пожалуй, для понимания его требуется не просто прочтение, но перечтение романа. А понять его нужно. Чтобы приготовиться. Ведь однажды и за твоей спиной может возникнуть Кысь с крюком, тоскливо нацеливаясь в жилу на шее.

P.S. Интересен тот факт, что общий антиутопичный тон романа, сконцентрированность сюжета вокруг книг и большой пожар в конце странным образом напоминают ход «451 горадус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. Не знаю, случайно ли или намеренно?..

Чисто внешне, роман о потустороннем мире, но если приглядеться, слишком очевидны параллели между царством загробным и новым «экономическим» строем России. Кошель, из которого утекают мнемоны и лямишки, без которых ты — ничто, никто, зато за местную валюту — можешь хоть рай выстроить (правда недолговечный), хоть поесть всласть, хоть каких угодно излишеств, развлечений «и этсетера». И получается в этом новом мире, что счастье, может быть, и не в деньгах, но величина жизни — точно в их количестве.

Итак, что же такое, это новое время по Логинову?

Кроме того, что все продается и все покупается, мы видим, что мир переполнен безобидными и обидными шарлатанами и мошенниками всех мастей, готовыми обобрать любого новичка, а ведь деньги здесь — непременное условие жизни, здесь даже воздух в сутки стоит лямишку. Единственный утопичный элемент этого будущего — невозможность умереть, и главное — невозможность убить или нанести повреждения (все возвращается сторицей в виде пустеющего кошелька). И правда, утопично. В реальном мире тебя тюкнут по голове, заберут деньги — и все. А здесь нет: отобрать не могут, а коли тюкнут — так сами же денег и лишатся. Этакая идеальная справедливость, вместо судов да всех юридических процессур.

Есть в романе и композиционные слабости. Во-первых, Доптаун назван так из непонятного то ли подковыра, то ли реверанса перед Диптауном Лукьяненко, но дается он эпизодически, причем, при участии не героя, и не его сына, но бывшей супруги. Отчего на какой-то момент она становится главным действующим лицом романа и главное, что нового мы узнаем о виртуальной реальности, кроме неясной неприязни к ней автора, кажется, так и не разобравшегося в ее сути — непонятно. Лишний и не очень красивый эпизод. Другой вопрос — целая глава, посвященная воину древности как раз перед взятием Цитадели. Зачем так много, зачем так подробно и зачем эта целая глава нужна роману?

За этими исключениями, «Свет в окошке» непростой, хоть и тяжелый, «умный» роман.

Из прочитанных у Воннегута («Колыбель для кошки», «Сирены Титана», «Дай Вам бог здоровья...» и «Бойня №5») считаю этот роман — самым лучшим. В нем практически нет фантастики, зато много иронии. В нем описывается общество Америки 70-х, но оно больно теми же болезнями, что наше — в начале XXI столетия. Общество потребления, власть денег и их почти божественный статус. Общество, разделенное денежным потоком на две части: малочисленную — тех, кто купается в богатстве, и способен повернуть все законы страны на то, чтобы богатство свое преумножить, и многочисленную — тех, кому богатства никогда не обрести, кто живет бытом, нехитрыми радостями и эксплуатируется первыми, являясь, по сути, источником их богатства.

Некоторыми эпизодами роман связан с другими произведениями Воннегута — с «Сиренами...» через фамилию персонажа Румфорда и его особняк, с «Бойней №5» через бомбежку Дрездена и картины войны. Это забавно и показывает как бы глубинную связь всех произведений Воннегута.

Роман ставит ряд важных психологических и социальных вопросов, а глубина подачи материала — обилие деталей реальности, каких-то наблюдений, ирония и присущий Воннегуту внутренний свет — очень высока. Герой меняется от начала к концу произведения, он проходит долгий внутренний путь, чтобы в самом конце с чистой совестью обрести право на слова:

Перечитал в зрелом возрасте и отметил для себя очень грамотный и хороший текст. Интересная структура — воспоминания древнего героя Ньерда, прорывающиеся через воспоминания европейца 20 века Джеймса Эллиссона. Мифы, по Говарду, более древние, чем Грендель, египетский Сет и семитский Сатана, и мастерское воплощение — прямо живешь в этом невозможном мире с персонажем и вживую наблюдаешь грандиозную схватку с Червем.

Главный недостаток этого рассказа — величина. Он слишком короткий для того объема информации, что в него заложена. Именно поэтому социальная модель ограничивается рекламой в школах, а прочая реклама запрещена. Именно поэтому школа оборудована по последнему слову техники, но где-то за границей видимости остаются «гонорары», более известные современному человеку как «откаты». Именно поэтому в центре рассказа «ошибка» системы, а не какой-нибудь «саботаж». Именно потому мы видим мир с человеческим лицом — утопию, хотя на самом деле просится что-то острое, анти-утопичное. Читатель может многое домыслить по тем деталькам и мелочам, оставленным автором в тексте, вот только станет ли, захочет ли? Не станет, и в этом есть доля авторской вины.

К языку — никаких претензий. Все учителя «новой» школы — это молодые люди до тридцати лет, их внешность, одежда и мысли современны (действительно, ведь они оплачиваются фирмами и корпорациями), а для читателя — являются реалиями альтернативного завтрашнего дня, т.е. это слова и мысли того, о чем читатель еще не знает и что ожидает его в (не-)возможном будущем.

Это отличный рассказ. Не эссе, а художественный очерк, потому что мы не просто читаем нудное перечисление событий, но переживаем их, мы видим реальными основных персонажей: героя фотографа, первого помощника, шкипера. И невероятную по красоте и могуществу стихию. Пожалуй, среди рассказов сборника «Дом в порубежье» именно «Шамракен...» и «Через центр циклона» — я бы для себя отметил. И, пожалуй, по силе слога именно «Через центр циклона» превосходит другие, нереалистические вещи. Для настоящего литературного произведения ведь неважно, выдумал автор или виртуозно рассказал реальную историю, а это плавание через центр ужасной стихии написано очень хорошо. Впрочем, если в первом издании рассказ сопровождался фотографиями, дорого бы я дал за то, чтобы взглянуть на эти фотографии. Отличная история, которая что-то новое мне открыла, и за которую я могу сказать «спасибо» автору!

Одиссею я читал как минимум два раза тогда, а вот послушал и теперь. Тогда — это возраст увлечения звездными войнами, фантастикой, время любви к Муркоку, «боевым роботам» и фантастическим мультсериалам. Теперь — это время почти снобского узнавания недостатков, время любви к Замятину, Достоевскому, Рансмайру, знакомства с Сарамаго, Эко, Джорджем Макдональдом и время покупки томиков серии «Гримуар».

И вот «Одиссея» — прежняя, «та самая». Отношение у меня к ней получилось двояким: от неприятия в самом начале до уважительного признания ближе к финалу. Итак, для себя я разбил роман на четыре условные части, каждая из которых получила собственную твердую оценку.

1. Питекантропы.

По правде говоря, я очень плохо помнил этот эпизод, скорее, знал о факте его существования, и вот убедился, что написан он в дрянном стиле, невероятно затянут и вообще, стоит в начале только потому, что по задумке автора дело должно начинаться с питекантропов. Главный недостаток — это ощущение, что жизнь питекантропов выдержками перепечатана из общего учебника истории древних веков. Да питекантропы. Да живут в пещерах, боятся леопардов, и устрашающими гримасами и криками демонстрируют соседям свои права на территорию. Да я все это прочитал. Но ничего не почуствовал. Зато, к примеру, у меня очень острые воспоминания о романах Рони-Старшего «Борьба за огонь», или, к примеру, о документальной книге про сереброспинных горилл, написанную энтузиастами-исследователями этих горилл. Тут ведь суть вот в чем: Кларк в этой части не показал нам питекантропов, а в общих словах рассказал о них. Употребление слов «метры»/«сантиметры», археологических терминов, вроде названий геологических периодов, — все это никак не вяжется с примитивным обществом питекантропов. Для примера: Киз в «Цветах для Элджернона» сумел показать развитие умственно неполноценного человека, Кларк в первой части Одиссеи — нет. Оценка 6.

2. ЛМА-1. Действие стало поживее, и тут уже кроме выдержек из учебника про землю, орбитальную станцию, Луну появляются вполне живые эпизоды — полет ученого, встреча на станции со старым другом. Оценка 7.

3. Полет к Сатурну. Кларк периодически срывается на лекторский тон — рассказывая о научных достижениях, об искусственном разуме ЭАЛа, о спутниках планет, о Юпитере, Сатурне. И тут, невольно приходит на ум сравнение с подобными описаниями у Лема («Непобедимый» написан на 4 года раньше «Одиссеи«!). Но Лем — поэзия, а Кларк — перессказанная словами хаббловская фотография. Однако, эта же глава содержит самые напряженные моменты — безумие ЭАЛа и гибель членов экипажа. Эти драматические эпизоды на фоне местами все-таки прекрасных космических декораций перевешивают нуднятину лекторских выдержек. Оценка 8.

4. По ту сторону Монолита. Шикарно. Галактическая станция с черными звездами и туманно-белесым небом, мертвые звездолеты, весь сюрреализм «запределья» — великолепны. Оценка 9.

Итог — оценка 7,5. Перечитывать буду, но только (3)-(4) части, т.е. примерно вторую половину романа, а, по сути, эпизоды (1) и (2) сейчас, из реалий 21 века, кажутся довольно беспомощными и не очень нужными для сюжета — на одно прочтение, узнать и больше не возвращаться.

Главный недостаток этого рассказа, а вернее, своеобразной дилогии — Первого письма и Пятого — заключается в том, что читателю представлены именно два куска жизни героев без финала, без расставленных точек над i. Мы знаем начало истории и мы можем только догадываться о том, чем закончилась жизнь двух прекрасных людей, волею судьбы оказавшихся в сетях Саргассов.

В остальном же, это — печальная, но исполненная красоты история о любви, взаимовыручке, об умении не унывать в самых тяжелых обстоятельствах, о силе духа и ответственности за ближних, история, окрашенная трагической судьбой персонажей и мрачным ореолом Саргассов, пожалуй, не менее мифического объекта, чем «Летучий Голландец» или «Бермудский треугольник».

Слушал аудио. Преотвратительное, надо сказать, исполнение. Читает барышня, местами делая такие паузы в середине предложений, будто силится прочитать. Возможно, поэтому роман не поразил меня, но то, что он оказался удивительным, неожиданным, странным — однозначно.

События развивались по нарастающей (твердая 9), будоража и окатывая очередной порцией жути примерно до встречи со Слявой, и примерно до этого момента оставалось еще неясно — к чему же ведет автор и вообще, о чем роман. Но дальше все несколько поуспокоилось, текст стал более ровный и менее неожиданный, почти до самого окончания мы будем видеть переживания Клементины, воспитывающей близнецов. Рождением близнецов роман начинается, завершением их судьбы он и заканчивается, поэтому тема ребенка является ключевой в романе и для меня, пожалуй, самой неинтересной. Вообще же, полотно романа пронизано множеством символических деталей, прототипы которых легко обнаружить в окружающем мире — здесь и жестокость к детям, к старикам, и тема стыда, и тема диктата родителя, и религия, и тема человеческих комплексов. Недаром, главный герой — психиатр, который словно бы погружается в сон, развивающийся согласно канонам Фрейда, Юнга и еще бог знает кого. Пожалуй, роман заслуживает самого пристального внимания, но есть у меня ряд замечаний, из-за которых я не могу поставить высшие баллы:

- поступки героев алогичны: но эта алогичность подробно объясняется автором на странном наивном уровне, что слишком напоминает местами новичка-автора, который берется подробно описывать устройство гипердвигателя, и совершает при этом ошибки в описании механических или электрических принципов; насыщенный образами язык местами прорывается неудачными канцеляритами, нарушающими всякую гармонию текста; также из ниоткуда вдруг возникают забубенные философские монологи, вызывающие ассоциацию с «Остапа понесло...»; не разрешено коренное противоречие в поведении Клементины — в самом начале она хотела отдать ребенка в деревню подмастерьем, а начиная с половины книги носилась с близнецами как курица с яйцами;

- главный женский персонаж чересчур логичен: рассуждать, искать следствия и делать выводы — это прерогатива мужчин, Клементина же, выдумывая катастрофы для детей, проявляет излишнюю последовательность, логичность и доказательность, что снижает достоверность персонажа;

- смещены акценты повествования: жизнь деревни по окончании представляется фоном для основной драмы — детской, однако, этим недетским эпизодам (соития со служанкой, религиозные обряды, жестокость жителей, железная любовница кузнеца и любовные акты Клементины, психоанализ кота, превращение того в оболочку, прозрачность людей) уделено столько времени, что по окончании остается вопрос — а так ли уж это было нужно?

- замят центральный момент перерождения героя в Сляву: нам только сообщают, что прежний Слява умер, и герой вдруг начинает рассуждать, что теперь он должен занять место старика, хотя на протяжении уже долгого текста он проявлял все черты деревенских — бил подмастерьев и пр.; а угроза становления Слявой после того диалога со стариком — ни разу в тексте не возникла, оттого это перерождение кажется понятным, но не подтверждается текстом и потому неестественно.

Оценка — между 7 и 8, с желанием когда-нибудь перечитать. В разные моменты возникали ассоциации с «Концом света» Мураками и фрейдистско-феминистскими аллегориями Анджелы Картер.

Что-то не везет мне на мэтров. Читал на пробу Олди — не впечатлился, слушал — вообще скорее не понравилось. Вот, попробовал Дяченок. Разочарован.

Насколько хорошо вступление, насколько емко и захватывает, настолько же нудна вся остальная часть книги.

Плюсы:

- Роман написан в предвестье милленниума, в ажиотаже вероятных «ошибки 2000», «пророчеств о конце света» и пр.

- Отдельные детали повествования очень тонко подмечают реалии жизни.

- Впечатляющая проработка «по Лему» — статьи, книги, школьные сочинения, мемуары вымышленных персонажей описываемого места и времени.

- Оригинальная модель среды обитания: циклический конец света, чудовища, феномен ворот.

На таком материале можно создать книгу уровня Стругацких или Лема. Но... что мы имеем в итоге?

Сюжет вертится вокруг судьбы главной героини — Лидии Сотовой от ее пятнадцатилетия до глубокой старости: учеба в лицее, влюбленность в депутата Зарудного, первый апокалипсис, женитьба на сыне Зарудного, исследования Ворот, приход тоталитарного строя, любовь с учеником, второй апокалипсис, разрыв с Максимовым, искусственное зачатие ребенка, третий апокалипсис, исследования статистики смертей в апокалипсисе, обретение условного времени, последний апокалипсис. И? Если закрыть глаза на моральные качества героини, то по большому счету — это одна большая мелодрама, которой все детали апокалипсиса только мешают, создают лишние неясности, размывают возможную идею, а именно:

- Социальные системы сменяют друг друга бессистемно: из общества России 90-х гг (1) -> мы попадаем в тоталитарное общество, в котором читаются черты Социализма и фашизма (2) -> деградация и здесь же общество типа (1) вплоть до повторения событий, разница разве что в сектах. Спрашивается, а из чего вытекает именно такое развитие? И куда делась заявленная деградация?

Тут можно отметить, что тоталитарный режим Стужи после второго апокалипсиса — это дань фобиям 90-хх, тем же, что в «Выбраковке» Дивова, ну боялось общество опять в диктат вернуться, однако, после всех разрушений, т.е. после очередного апокалипсиса мы опять оказываемся в обществе 90хх. Это можно понять как метафору, мол, если общество опять нырнет в «тоталитарщину», то вернемся мы к тому же разбитому корыту. Бездоказательно. Тем более, кроме нашего «совка» были и другие социализмы и каждый из них закончился иначе.

- Мы знаем, что в мире не одна страна, а множество, а события развиваются в рамках одной страны; этот момент кажется совсем неубедительным; более вероятным представляется, что разные государства так или иначе объединятся перед лицом общей смертельной опасности; пример из истории — объединение против Гитлеровской коалиции стран с самыми противоречивыми социальными системами.

- Книга антинаучна: два раза мы видим ученых — недоученых, судя по их поведению и результатам исследований (результаты отсутствуют, не удается раскрыть тайну ворот, хотя по тексту и никаких предположений по этому поводу не высказывается, результаты острого эсперимента заминаются прекращением апокалипсисов), оба раза в тексте звучит мессадж, что исследовательная деятельность бессмысленна, а сам апокалипсис — непознаваем; что низводит роман с уровня НФ сразу на уровень какого-то фэнтези.

- В подтверждение мессаджа непознаваемости говорит и финал романа: апокалипсис проходит сам собой и даже дальфины исчезают с лица земли. куда? по каким причинам? что с воротами?

- Неясно отношение сюжета романа с религией. Согласно сюжету — действие происходит в будущем земли, однако, мы не видим никаких следов христианства, хотя имеются разные секты и даже церкви, однако, идея человека-Спасителя вызывает у священнослужителей отторжение, Официальная церковь объявляет такие идеи сектантством («Позиция официальной Церкви тверда и однозначна: сектанты, проповедующие о так называемом спасителе, суть еретики и раскольники…»), — и это на фоне того, что сам сюжет прекращения апокалипсиса хорошо укладывается в образ спасителя, искупляющего грехи человечества, а цифра 33 (Андрей, будучи врачом, умирает в 33 года) — явная аллюзия на Христа; В будущем земли все эти идеи должны быть, по крайней мере, ИЗВЕСТНЫ, а Дяченки заставляют писателя Великова изобрести идею спасителя. Не для того ли христианство исключено из мира героев, чтобы с «вумным» видом туда ее придумать?

- В сюжете занято несколько десятков персонажей, большая часть из которых выполняет неясно какие функции; зачем нужен водолаз Саша? зачем писатель Великов? зачем Светка?

- В сложной архитектуре романа нет согласованности разных уровней: уровень Лиды, уровень города, уровень человечества, уровень дальфинов, уровень апокалипсиса; события разных уровней не запараллелены, сшиваются лоскутно, скачкообразно, не дополняя и не завершая друг друга. Например, экспедиция: а) обнаружены неоткрывшиеся ворота, б) дается намек на то, что все люди здесь были предатели, в) в тоталитарной системе Стужи тоже полно предателей -> ?, г) Лида обнаруживает странное свойство ворот, д) водолаз Саша пытается ее убить = Лидка психует, е) тут же разборки с мужем, его измены -> потеря девственности, ж) тут же отстрел Сашей дальфинов, «глаз», который Лидка запомнила навсегда -> где-то позже идеи о том, что дальфины — души съеденных глефами людей, з) в новой главе все эти намеки «забываются»

Общее впечатление от романа: сложная архитектурная конструкция из навешанных друг на дружку нестреляющих ружей, подрезанных до приобретения конструкцией формы идеального куба. Чисто, гладко, «вылизано», «профессионально», но вот по прочтении ничего особенно не вспоминается. Какой-то он перенасыщенный до пустоты:

- если я захочу почитать про самопожертвование ради спасения — почитаю Библию (книге по меньшей мере тысяча лет) или Чайку Джонатан Ливингстон (написана в 1970г);

- если захочу почитать, что люди умеют приспосабливаться к любым условиям или что люди по сути своей злы, эгоистичны — почитаю Достоевского (1821-1881).

А вот циклические апокалипсисы, вроде как придуманные авторами и хорошо придуманные, совсем не раскрыты. Например, тема объединения человечества перед лицом апокалипсиса. Объединение стран, темпы развития космической техники и бегство с планеты или выход на околоземную орбиту с целью обнаружить причину А. Встреча с Тем, кто надел этот «намордник» на чел-во. Опять вспоминаем историю: что дала гонка вооружений только двух стран — США и СССР за несколько десятков лет, а тут — глухо. Общество конца 90хх как подобие идеала, потому что с него все начинается и туда же возвращается в конце? Эксперимент социальный поставлен, эксперимент грандиозный, причем не только на Лидке, но и на других персонажах романа, а что он выявляет и зачем нужно было такой огород городить?

Также периодически возникает ощущение путаницы возрастов главной героини: если считать, что в первый апокалпсис ей было 15-16 лет и разница между двумя А. — 20 с лишком лет, то сразу после второго ей — 36-37, а перед третьим — 50-55, в тексте говорится — «за сорок» (когда она с Максимовым встречается), после третьего 56-57, а перед четвертым 70-75, учитывая условия, в которых люди обитают героиня какая-то уж слишком бойкая, разменявши седьмой десяток, опять же, Максимов к ней пробует вернуться. Пожалуй, роману бы помогло, если бы героиня была выведена этакой бессмертной метафорой, нестареющей и в конце превращающейся в кусок камня на берегу, но этого нет.

После первой главы слушалось крайне тяжело и нудно, несмотря на то, что начитано хорошо. Жаль потраченного времени.

Читать о развитии американской фантастики в указанный период (примерно соответствующий году моего рождения) было интересно, но по прочтении осталось ощущение разочарования: и что? Вместо литературоведческого анализа тем, художественных средств, сравнения причин, каких-то внутренних механизмов появления и закрепления этих жанров мы получили историю о. Узнали несколько имен. Увидели портреты людей, к месту и ни к месту изображенные автором. И никаких итогов, никаких обобщений, никакой глубины. Т.е. никакой статьи. Никакого «руководства». Постмодернизма тоже никакого. Сумбурный, хотя и не лишенный увлекательности, исторический очерк.

КП — это роман-притча о том, как Пиренейский полуостров соскользнул с евраазиатского материка в Атлантический океан и отправился в путешествие вдоль сорок какой-то параллели. Ограничиться этим, — все равно, что о романе «Сто лет одиночества» сказать: столетняя история сменяющих друг друга поколений проклятого семейства Буэндиа. Одновременно это и правда, и совершенно бесполезная информация о книге.

Эпическая составляющая сюжета включает путешествие «каменного плота», плюс взаимные отношения Испании и Португалии между собой и с другими странами — Францией, Великобританией, США, Канадой, и даже, эпизодически — Советским союзом. Плюс поведение в этой необычной ситуации представителей разных слоев населения полуострова: чиновников, горожан, туристов, бедняков и еще многих. Плюс жизнь пяти главных героев: аптекаря Педро Орсе, учителя Жозе Анайсо, клерка Жоакина Сассы, вдовы Марии Гуавайры, молодой женщины Жоанны Карды, — и безмолвного пса церберовых кровей — то ли Трезора, то ли Констана, то ли, на самом деле, Ардана. Герои путешествуют по Пиренейскому острову, остров плывет по Атлантическому океану, океан находится на земле, земля вращается вокруг солнца, а Солнце в своем непрерывном движении путешествует где-то в глубинах вселенной. И хотя в романе показаны лишь перемещения-скитания людей, да путешествие острова — «каменного плота», — метафорически мы можем догадываться о деталях прочих движений вышеупомянутого космического масштаба.

Роман похож одновременно на Маркеса, Борхеса и Сервантеса, и кое-какие черты стиля Сарамаго (в этом романе — других пока не читал) проглядываются в монологах-спектаклях Евгения Гришковца. Итак, магия и масштаб событий Маркеса (вплоть до отдельных образов — скворцы, подобно желтым бабочкам, сопровождают Анайсо), сатирония Борхеса напополам с Сервантесом, нескончаемое путешествие героев, которые хоть и не ветряными мельницами заняты, однако также с одного края своей Земли обетованной на другой следуют и несть этому путешествию конца.

Отдельно хочется упомянуть язык и преклониться перед переводчиком. Каламбуры, игра слов, образы то и дело вовлекаемые в общий ход повествования... можно только догадываться, какое это удовольствие для португальцев читать Сарамаго в оригинале.

Есть у меня к роману и вопросы. Для чего, например, нужен эпизод с мореплавателем? Для чего нужны были скворцы, которые половину путешествия сопровождали Анайсо, а затем взяли (хотя они конечно же, ничего не брали) и отправились восвояси? Что за святой приплыл в незапамятные времена на каменном корабле и куда он подевался?

Однако, небольшое количество вопросов с лихвой окупается внутренней согласованностью большинства деталей: если в какой-то момент рассуждения вспоминаются французы, значит французы очень скоро появятся в повествовании, даже если читатель успеет позабыть о них, если в одном эпизоде появится человек на осле, значит где-то в конце этот же человек со своим ослом снова сыграет свою роль, если в какой-то момент заглохнет мотор автомобиля с восхитительной кличкой Парагнедых, значит, в другом месте и в другое время заглохший мотор будет сопоставлен с замолчавшим двигателем корабля. Детали, щедро расточаемые автором, играют в повествовании не одну, а всегда несколько ролей, что наполняет книгу почти библейской связностью и внутренней глубиной.

Текст можно прямо-таки нарезать на цитаты, и все они будут емки, жизненны и неповторимы. Итак, рекомендую. Если Вас не пугает обилие лирических отступлений, если Вы любите красивый насыщенный поэтический язык, если Вы ищете в книгах чуда, как ищу его я, — роман «Каменный плот» однозначно достоин Вашего внимания.

«Последний мир» — это поэтическая книга, хоть и написана в прозе. Более того, это (по задумке автора) — поэма, написанная тремя поэтами: Овидием, Коттой и самим Рансмайром. Овидий — дал яркие персонажи «Метаморфоз», Котта — отыскал и увидел их на берегу Железного города. А Рансмайр присутствует в тексте как образ невозможного (для Томов и вообще для описанного в книге вымышленного Рима) будущего, который проливается лучами в фантасмагорическую реальность романа — в ржавый автобус, в микрофоны, в кинопроектор и фильмоскоп.

Роман «Последний мир» — это игла, пронзающая три реальности трех поэтов, таким образом, что повествование движется сразу по трем плоскостям: медленно, неторопливо и безысходно.

Итак, Котта отправляется в Железный город (Рансмайр вообще любит такие образы, в «Болезни Китахары» у него будут Собачий король, Каменное море) — Томы, самый край римской империи, край мира, Ойкумены, за которым, как мы увидим впоследствии, ничего нет.

История Назона Овидия в романе примечательна сама по себе. Поэт (в нашей транскрипции — писатель и литератор) пишет сначала для Римской богемы и обретает имя и известность, уважение в высших кругах. Но, как творцу, ему мало быть известным только для избранных, его мечта — прийти в сердце каждому, — и тогда он пишет пьесу для простонародного театра, пьесу, которая получит оглушительный успех у черни, и почти взрыв в кругах знати — запрещенную пьесу. Это ли не миф об Икаре, который хотел взлететь до самого солнца? Овидий все еще уважаемый человек, но машина государства уже держит его под прицелом — крохотного, но опасного. Взрывом становится выступление в амфитеатре, когда все население Рима слышит историю о муравьином народе. Для поэта — это мгновение, ради которого стоит жить, поэт и его читатели-слушатели в единении. Дальнейшее — падение: Овидий выслан в Томы, его недописанные и сожженные «Метаморфозы» потеряны для Рима и человечества, но дух, разбуженный его словами и образами, будоражит население Рима, и, в конце концов, жажда истины или вселенское любопытство, как спусковой крючок, запускает новую судьбу в этот круговорот судеб.

После известия (неподтвержденного) о смерти Овидия, Котта, один из поклонников запрещенного овидиевого творчества, отправляется вслед за ссыльным поэтом, чтобы найти его, либо доказательства его смерти, а главное — отыскать рукописи «Метаморфоз». Если Рим, с его государственной машиной, с его марширующими легионами, пусть даже прозябающий в скуке и упадке — это логика, воплощение разума и смысла, — то край мира, Томы, в которые попадает Котта — это ирреальность, абсурд. В сознании Котты сталкиваются рассудок и ирреальность. Железный город на побережье Черного моря не может существовать, — здесь такие природные условия, что выращивать урожай, растить детей, выживать просто невозможно. Однако же здесь обитают люди, чьи судьбы и образы мыслей будто насмехаются над недостижимым Римом.

Среди сотен изломанных судеб бродит Котта и ищет единственную изломанную судьбу — Овидия, — и только его никак не может найти: в заброшенном доме обитает безумный слуга — Пифагор, — да на груде каменных пирамид треплются расцвеченные письменами лоскуты — обрывки овидиевых стихов. Ни живого, ни мертвого поэта Котта не может отыскать. Опустошенный и разочарованный, как и все жители Томов (чьи судьбы, как и его, всегда оказывались бегством, а Томы — последним краем, за который бежать уже некуда) он остается в Железном городе.

Чем дольше живет Котта среди обитателей Томов, тем более очевидны становятся следы Овидия — Эхо рассказывает овидиеву «Книгу камней», Арахна ткет на своих гобеленах овидиеву «Книгу птиц», эпилептик Батт обращается в камень, а канатчик в полнолуния становится оборотнем. Котта обнаруживает, что странные судьбы обитателей Железного города тесно связаны с овидиевыми фантазиями. Он приходит к выводу, что растрепанные на лоскутах «Метаморфозы» содержат сюжеты, обнаруженные Овидием в окружавших его людях, но истина оказывается еще более удивительной и трагичной...

Много сюжетных ниточек, которые так или иначе (нравится способ читателю или нет) находят свое завершение.

Своеобразный взгляд на Американскую мечту. Значительное место в романе занимает китайская «Книга перемен» — тот самый «Оракул», отчего одной из тем романа можно считать перемены. У каждого персонажа перемены свои. «Оракул» ведет всех героев к их переменам.

Хорошая книга. Необычная и достойная прочтения и, пожалуй, возвращения.

ЗЫ. Вопрос, возникший у меня после прочтения: для чего нужна в сюжете молодая японская семья? В общем-то роль их не так велика, а внимания уделено достаточно. И недоверие вызвало поведение старика Тагоми, который ближе к концу книги выглядит чуть не христианином («Говоря языком преподобного Мэсера, если я правильно помню — покайтесь!»). Ах да, и героиня, она все-таки проглотила лезвие или нет??

Читал этот рассказ недели две назад в том самом журнале «Техника Молодежи» и понял, что старая фантастика мне нравится намного больше, чем значительная доля современной. Казалось бы, очень простой рассказ: космонавт вернулся на Землю через двести с лишком лет и обнаружил, что здесь научились воскрешать людей. Он требует воскрешения погибшего в экспедиции товарища, который пожертвовал собой ради поставленной государством задачи и по мнению ГГ — достоин воскрешения, как никто на земле. Ученый, отвечающий за воскрешение, прекрасно понимает все аргументы ГГ и согласен с ними, однако, не собирается воскрешать именно этого космонавта и имеет веские причины не делать этого.

Рассказ, в котором нет хороших и плохих, нет правых и неправых, рассказ, в котором светлое будущее свершилось, но оно не такое уж светлое. Рассказ, в котором много правд сходятся в одной точке и каждая имеет право быть правдой.

Роман неплохой, но имеет ряд существенных для меня недостатков.

1. Понравилась история священника. Образ распявшего себя Поля Дюре — великолепен и мощен. Но... фантастическое допущение, благодаря которому эта мощь становится жизнеспособной, вызывает скептицизм: христианство исчезает. Если за тысячи лет человеческой истории не исчезли буддизм, даосизм и конфуцианство, за две тысячи лет не исчезло христианство, молодой ислам не смог вытеснить ни одну из мировых религий, то с чего бы вдруг христианству прийти в такое унылое состояние? А тамплиерам возвыситься?

2. Понравилась история солдата. Женщина-демон живущая в обратном времени и акт любви над телами уничтоженных врагов впечатляют. Однако, куда делась Монета в прошлом полковника, почему приходила только в киберсети? почему впервые появилась в возрасте 19 лет, а не раньше? вызывает недоумение «ньюбусидо». как можно воспитать в воинах следование воинскому кодексу, разыгрывая для них реальные сражения Земли (в частн. 20 века), когда кодекс, если он и существовал — сохранялся лишь во времена рыцарей и японских самураев?

3. Понравилась история поэта. Очень. Не понравились стихи из 10 слов. Понравилось, что Селен говорит о творчестве: «В те долгие месяцы на Небесных Вратах, когда я бился над началом своих «Песней», мне открылось, что находка верного слова отличается от монотонного перебора подходящих, как вспышка сверхновой от тусклого огонька Веги-Прим.» Но автор собственной многословностью противоречит этой благой мысли.

4. Понравилась история ученого. Косметические недостатки.

5. Понравилась история женщины-полицейского. Вызвали недоверие переходы в виртуал телепатически или через кожу. Не научно. Китс помнит свою смерть, хотя реальный поэт почти за год до этого перестал писать стихи и письма. Поскольку его личность восстанавливалась из этих записей — таких воспоминаний просто быть не могло. Не научно и то, что на новой земле кибрид (еще не человек — Китс), а именно кибрит — часть общего Сети, — занимается любовью с Ламией.

6. Понравилась история Сири. Образ дельфинов — вызвал восторг, плавучие острова — отлично. Не понравилось: автор замял центральный конфликт в душе героя. На протяжении всей истории ГГ склоняется к тому, чтобы получить деньги и довести строительство портала до конца. А в самом конце, сидя в гробнице, улыбается тому, что бомба уже установлена. Когда он успел поменять свое решение?

7. Не понравилась связка, объединяющая шесть историй: много лишнего. Кроме того, неясно, зачем было вводить и тащить почти до самого конца тамплиера.

8. В романе можно было в центр поместить сам Гиперион (как Солярис — в романе Лема, или Лес — в «Улитке на склоне»), однако, Гиперион присутствует только в первых трех историях, в остальных — действие происходит за его пределами.

Оценка 7.

upd. Очень понравился отзыв barros, имеющего противоположную моей точку зрения. В своем отзыве он очень грамотно «высвечивает» подтексты различных историй, читая некоторые я даже удивлялся «ах, вот оно что, мм.. может быть и так!», тем не менее, своей оценки менять не буду, поскольку воплощение всех этих «полемик» с классиками на мой взгляд совсем не идеально, а главное, нет цельной идеи для всего романа — почему автор полемизирует именно с этими идеями и именно из них конструирует свой сюжет. А без такой краеугольной причины, все написанное проходит по принципу: а, захотелось.. Что не есть «хорошо» для писателя, претендующего на место в мировой прозе, а не только фантастике.

У книги есть свои плюсы и свои минусы. Главным плюсом для меня стал огромный поток разнородной информации, вываленный автором романа. Колоссальный объем мыслей, заметок, замечаний по жизни, размышлений, юмора и маленьких открытий. История развития сети, ряд научно-фантастических новинок, достойных если не Лема, то уж Гибсона точно, ссылки на биологические, физические, термодинамические, кибернетические теории, и еще больше ссылок на литературных предшественников: где-то иронично, где-то случайно, в бытовом разговоре, — Лукьяненко с его «Лабиринтами», Азимова с «Основанием», Гибсона с «Муравейником», Шелли с «Франкенштейном», Гессе с его «Игрой...» и многих, многих других. В размышления оказались втянуты даже вскользь упомянутые ТРИЗовцы, а уж наших бытовых реалий — СМИ, реклама, пиар, политика, коррупция, хакеры — не сосчитать.

Итог — хороший фантастический постмодерн, где постмодерн — оказывается ключевым словом: само полотно романа сплетается из ниток в подобие паучьей сети — реальность, киберпространство, иллюзии, сны, прошлое, будущее. В отличие от новоявленных «киберпанковцев» (Лукьяненко, Вачовски) использующих сеть и реал только для решения уже сто раз решенных, «обезьяньих» проблем — злой искусственный интеллект, герой и его темное alter ego, — Шелли исследует феномен Сети, которую уже нельзя считать чистой фантастикой, Интернет и гипертекст стали нашей реальностью, которая не укладывается в привычное мифомышление, все еще проповедуемое из трубных динамиков фэнтези-опупей, космоопер, паропанков и пр. Мир изменился, в мир пришла Сеть, как артефакт, как феномен и мир никогда уже не станет простым, т.е. без приставки «гипер-«. Роман Шелли — один из немногих,прочитанных мною, считающихся с этой реальностью. Более того, «Паутина» — это настоящее исследование феномена Сети, за что уже роман достоин пристального внимания. «Паутина» — это попытка осознать «дивный новый мир», мир, где Сеть — данность.

Есть в романе и минусы: во-первых, стиль сложен, по причине специфического интернет-сленга, над которым автор в равной мере иронизирует и выжимает все возможности, во-вторых, структура романа — гипертекст, перескоки с одного на другое — с заголовка статьи к содержанию новостной колонки, к тексту электронного письма, к воспоминаниям, к событиям одной-другой-третьей реальности или нереальности. В-третьих, и это уже касается не авторского стиля, а скорее его несовершенства: в этой постмодерн феерии смещены-смазаны акценты, малозначительным вещам уделены большие абзацы, а ключевые даны штрихами, недораскрыты или разбавлены. Я вчитался только со второй части. И это может служить знаком, что именно тут начинается роман, а прежде была смысловая и литературная игра, ирония, стеб и, может быть, необходимое введение. Роман выиграл бы от правки и переработки, но даже в теперешнем своем виде — являет собой образец не чтива, а литературы, причем, литературы фантастической, в лучших значениях этого слова.

Для меня идеи и идейки «Паутины» дали много пищи уму, начать хотя бы с того, что я взялся отмечать страницы и цитаты, чего уже давно не делал, а кроме того, после прочтения да и в процессе не раз откладывал книгу чтобы переварить, подумать...

Мое знакомство с этой книгой началось давно, а состоялось только-только. И в этом я вижу смысл: любая книга должна приходить вовремя. Итак, первое упоминание о книге Эко я встретил в одноименном фильме, коий смотрел по телевизору, давно, и потому ничего кроме общего духа и названия не запомнил. Второй раз я столкнулся уже с книгой, когда, начитавшись фантастики, взялся за классическую прозу (Сэллинджер, Маркес, Сартр и пр.) Я смог прочитать не более пять-шести страниц и отвлекся на что-то, книга полежала у меня пару месяцев, после чего я вернул ее владельцу. Третьей попыткой стал повторный просмотр фильма, когда, будучи уже взрослым, я получил удовольствие от восхитительных декораций и удивительно подобранных актеров, в этот раз я уже хорошо запомнил фильм и детали сюжета. И вот, наконец, я повторно взялся за роман Эко, причем начал с предисловия, где советский переводчик подробно рассказывает о своем знакомстве с Эко, о его приезде в СССР, и деталях текста, которые потребовали кропотливой работы от переводчика. И после этого (а может быть потому, что я взялся «читать» аудиовариант?) книга пошла. Захватила меня с самой первой главы настолько, что к ней хотелось возвращаться в любую свободную минуту.

Текст книги насыщенный, «густой», содержит множества описаний, и эти описания часто состоят из перечислений длиной в абзац. Возможно, это одна из причин, что местами чтение может идти тяжело. Поскольку прослушивание таких моментов проходит без усилий, думаю, текст требует своего ритма чтения. В тот момент, когда в моей аудиокниге пошли битые файлы и мне пришлось переключиться на электронный текст — это удалось легко и с еще большим удовольствием.

Не буду пускаться в подробности оценки сюжета, на странице произведения очень много хороших подробных отзывов. Отмечу лишь, что выбранные автором место и время действия уникальны в том понимании, что на заре средневековья мысль (духовная и интеллектуальная) существовала именно среди монахов. Таким образом, мир в романе Эко распадается на мирской (простецы и князья) и интеллектуально-духовный (богословы). Среда монахов (как сосредоточие дум и страстей мира) оказывается в полотне романа идеальной для раскрытия любого серьезного вопроса: добро и зло? знания и книги? бог и дьявол? любовь и вожделение? добродетель и порок? И на образах героев автор ответит на все эти вопросы. А образ Лабиринта — как лабиринта познания, — использованный Эко, найдет неоднократное воплощение в произведениях других авторов, например, в «Городе мечтающих книг» Моэрса.

Восхитительная книга.

Если говорить коротко, то Ди Филиппо мне понравился своей жизненностью, нефантастичностью, увлекательностью с оттенком «раз-». Из плюсов хочется назвать характеры, необычные, но становящиеся родными персонажи, неожиданность сюжетных поворотов, ровность рассказов сборника — не обнаружил откровенно слабых или провальных. Из минусов — недостаточную глубину, местами — увлеченность второстепенными деталями из-за чего основной сюжет оказывается беднее. Из дополнительных грустных моментов — недостатки перевода: несколько раз в тексте попались ошибки типа «ться» в глаголах третьего лица, нелитературные повторы слов, орфографические ошибки, а также неточности перевода некоторых названий — Skintwister — «Дрессировщик клеток», The Mill — «Фабрика», но в этом весь АСТ.

В общем, сборник заслужил в моих глазах 7-8 из 10 и главное, некоторый интерес к автору, то есть цикл «Стимпанк», вышедший в этой же серии я прочитаю точно.

Теперь по существу.

Если лет десять назад я читал циклами и сериями, и, например, прикончив всего доступного Говардовского «Конана» мог взяться за поделки Спрэг Де Кампа и иже с ним, или вслед за Берроузовским «Тарзаном» устремлялся на Марс вслед за его же «Джоном Картером...». Теперь же я читаю по возможности разнообразную литературу и потому за Умберто Эко может следовать Иржи Грошек, а далее — Юкио Мисима, Кристоф Рансмайр или вот, Пол Ди Филиппо.

В авторском сборнике «Странные занятия», по крайней мере, в первой его половине почти нет фантастики, есть несюжетообразующие допущения: такой-то наркотик, такая-то экономика, такая-то организация, и в рамках получившейся общественной модели автор устремляет луч прожектора не к ее исследованию, не к раскрытию плюсов и минусов своего допущения, а к персонажу, одному или нескольким, т.е. в своих выдуманных мирах автор исследует души людей, которые в свою очередь, оказываются узнаваемы, убедительны и по своему близки. В рассказах Ди Филлипо фантастика (реже — альтернативная история) настолько ненавязчива, что понимание этого приходит опосредованно, само собой.

Итак, рассказы Ди Филиппо — это рассказы о людях, и в этом отношении, первый, с кем мне пришло в голову сравнить Ди Филиппо, — это Рэй Бредбери. У Брэдбери примерно половина творчества, если не больше, посвящена душам людей в разные моменты их жизни — «Бэг», «Все лето в один день», «Здравствуй и прощай» и пр. Так и в рассказах Ди Филиппо мы видим, то мальчишку-музыканта, прибившегося в бар, то пловца, испортившего себе карьеру протестом на олимпийских играх, и ставшего владельцем нищей закусочной.

Отличный рассказ и снова на границе этики и религии. Интересно наблюдать, как обучаемые главным героем чужаки попадают из одной этической крайности в другую, как щекотливо для героя оказывается объяснить своим чадам такие сложные вещи, как жизнь и смерть, добро и зло, как он сам балансирует на границе между мессией и антихристом. Немного предсказуемый финал, но на то он и миф о Прометее, чтобы знать, чем дело может закончится. Интересное переосмысление древнего мифа, хороший гуманитарный заряд, есть над чем подумать.

Очень понравился рассказ, и после «Вторничного ломтика мира» позволил обратить внимание на автора. Причина моей высокой оценки — в личной симпатии к необычным произведениям на тему религии. Несмотря на «вывернутый наизнанку» христианский антураж, главный герой, принимая мученическую смерть, все-таки до самой последней капли воплощает идеального христианина. Экшн в данном произведении, на мой взгляд, не самоцель, а скорее средство, и на примере действия, достойного какой-нибудь компьютерной игры, автор на сто процентов раскрывает противоречивость многих вопросов религии, этики, доверия к человеку и человечеству, любви плотской и любви духовной. А перенос ангелов и демонов в облик инопланетян ставит людей перед незамутненным вопросом «Во что ты веришь?» в ангелов с трубами, демонов с бластерами, в халяву после смерти или простую банальную человечность?

Моя любовь к Фармеру началась не с «Мира Реки», который я вообще не читал, и не с «Пробуждения каменного бога», который я едва могу припомнить через несколько лет, а с рассказов — «Вторничный ломтик мира», «На пути к возлюбленному городу», «Поднять паруса!».

«Вторничный ломтик мира» для меня навсегда останется визитной карточкой автора: необычайное устройство мира — своеобразная утопия, где в условиях перенаселения каждый человек живет только 1/7 времени — один день из каждой недели; узнаваемые прототипы людей, простые человеческие проблемы, зарождающееся и крепнущее чувство (любовь с первого взгляда) к «трупу» — спящей в своей капсуле женщине, — нарастающее напряжение ближе к финалу, и жестокая ирония «сильного мира сего»,

Самый удачный из рассказов сборника. Лишние детали у Васильева присутствуют везде, так что к этому почти можно привыкнуть. А вот сюжетно, в рассказе присутствует драматизм. Необходимость парализовать трассера, чтобы он смог вести парализованный живой корабль — это хорошая находка, причем затрагивающая сразу ряд этических проблем. Ничего плутовского в рассказе я не увидел. Сейферы (спасатели) — очень интересный ход автора, — люди, вынужденные раз за разом калечить себя, чтобы вытаскивать других из передряг. За образ автору — спасибо!

Необычный роман. Более всего напоминающий «Сто лет одиночества» Маркеса. Главный герой — немецкий конкистадор, — проходит путь от романтического юноши из бедной дворянской семьи до генерал-губернатора одной из латиноамериканских колоний.

Он участвует в «охоте на ведьм» на родине и бросается в головокружительную авантюру — поиски Эльдорадо на недавно открытом континенте, — с целью обрести славу и богатство. Но здесь, в чужой стране, ему предстоит столкнуться со страшной реальностью — в диких индейских землях соотечественники-христиане превращаются в настоящих зверей, а всякие границы нравственности стираются. Множество знамений ведут героя из одного жизненного (и исторического) эпизода в следующий. Пророчество доктора Фауста, ставшее началом путешествия героя, и предрекшее ему бесславный конец на чужом берегу, будто петля постепенно стягивается, чтобы наконец свершиться.

Впечатляет еще и тот факт, что практически все описанные в книге события имеют жесткую документальную основу, чему посвящены внушительный список материалов и примечаний, а также предисловие А.Кофмана. Этот роман невозможно читать быстро. В каждый абзац погружаешься и, таким образом, соучаствуешь в этом страшном, жестоком и трагичном путешествии в страну Золота.

Читал Булычева только в детстве. А тут случилось познакомиться с произведением «иного» плана: меня предупредили, что текст содержит эротику, поэтому я ожидал взрослого чтива. Итак, что же получилось...

Стиль изложения — дрянной: то описания, то канцеляризмы, люди общаются отвлеченными общими фразами, будто на научном докладе.

«стало видно, что он почти обнажен, если не считать шортов, легких туфель и черной маски, скрывавшей верхнюю часть лица».

«Вот сильные обнаженные руки молодого человека»

руки, видимо, обнажены даже более чем сам мол-чек, либо же подразумевается что они побриты от волос??

«Большой жизненный опыт поведал женщине в сером плаще...»

«Молодой человек в шортах потерял присутствие духа и кинулся в сторону, противоположную той, откуда надвигалась опасность.»

потерял присутствие духа? гы, ... = прочь от опасности

и так далее...

«Директриса надеялась, что остров хорошо защищен от гномов, троллей и злых эльфов.»

А вот это характерно. Конец прошлого века — на смену фантастики пришла фэнтези. НФ превратилась в фант.боевик. Разве не похоже, будто стареющий фантаст Булычев боится этой «эльфийской» чумы?

«За вошедшим физкультурником дверь плотно закрылась. На окна опустились титановые жалюзи, неслышно щелкнули замки из керамзитникеля.»

«И директриса никогда бы нас не выследила, если бы ей не донесли прачки и уборщицы.»

Все эти «физкультурник», «директриса» достойно третьесортного анимэ-сериала про школьников (и школьниц — ау, фансервис!), именно третьесортного, потому что в первосортных обычно есть что-то кроме подобных штампов. В повести же поступки героев нелогичны, прототипы событий прозрачны, но вызывают только недоумение: зачем? зачем «гулаги»? «зачем» вампиры? зачем «люди икс»? Если автор и пытался что-то вложить в произведение, то повесть требует значительной переработки и доработки. А так — достойно начинающего писателя, а не профессионала с богатым литературным опытом.

Лучшая сказка в сборнике. По крайней мере, одна из лучших. Люди и животные — те, кто одет в неподъемный ворох условностей, и те, кто владеет лишь собственной шкурой.

Замечательный сборник готических сказок с Фрейдистскими мотивами: сказочность, метафоричность, сексуальность. По сравнению с другими «полновесными» произведениями Анджелы Картер читается значительно легче. Кот в сапогах великолепен. Синяя Борода харизматичен. Лайон и Тигр восхитительны. Приятно еще и то, что лучшее издание этого сборника попало в серию «Магический реализм», вместе с Рансмайром, Маркесом и Кортасаром.

Изощренная провокация на границе приличия и неприличия. Впрочем, шокирующего в рассказе не так много, если сравнить с блэк-фэнтези того же Саймона Грина. Удивительно то, что главная интрига произведения вынесена в название — «девочка-флейта», — но до тех пор, пока не прочитаешь рассказ, не можешь понять, что означает эта метафора. Само произведение было бы не столь удивительным, если бы написано было в жанре фэнтази, в конце концов и Грин, и Гудкайнд и многие другие уже порядочно шокирующих, анатомических «изобретений» показали в своих произведениях. Тем не менее, рассказ написан в жанре почти твердой НФ (в мире есть и журналисты, и компьютерные сети, и биотехнологии), но главные герои живут в замкнутом мирке — в замке. Рассказ хорош своей неоднозначностью: хозяйка девочек вроде бы — отрицательный персонаж, но невозможно ей не посочувствовать, зная обстоятельства, в которых она сама находится, глава службы безопасности, одевающий на девочку электрическое кольцо — в конце оказывается способным на сострадание. За деталями окружающей обстановки выглядывают кусочки довольно мрачного, притом проработанного мира.

Что же касается тем каннибализма, детской порнографии — в какой-то мере это отражение пороков современности. Шокирующие подробности — можно называть кредом времени, можно — провокационным обличением. Детская порнография в сети — актуальная на сегодня тема. А от «хостела» — до каннибализма — один шаг. И в этом идея рассказа повторяет лейтмотив эссе «Сексотрясение» Лема — человек падок до запретного и этому своему стремлению всегда найдет оправдание.

Сам рассказ — в первую очередь самодостаточен.

Типичный боевик. Даже не фэнтези, поскольку здесь нет ни диковинных существ, ни магии. Все действие романа происходит на воде: на скипах, баржах, в ядовитой воде Канала, на островах и мостах затопленного города. Ангел с мечом — это образ грядущего конца света, или, по крайней мере, конца Меровингена. Конца, который все ожидают с минуты на минуту, но при этом желают, чтобы он наступил как можно позже. Ангел с мечом — это и героиня романа, которая разменивает свою жизнь, чтобы стать ангелом-хранителем для незнакомца, своего «первого мужчины». Ради него она с головой бросается в поток интриг, событий опасностей, рискуя жизнью своей и немногочисленных друзей. Она разыгрывает свою жизнь как монету и ставка в этой игре — Он.

У Черри хороший язык и сюжет держит, не отпускает, заставляет снова и снова хвататься за книгу в каждую свободную минуту. Роман насыщен событиями, но беден на новые идеи, какие-то оригинальные находки, мысли или образы. Почему-то от этого произведения я ожидал большего: например, что Мондрагон окажется жителем внешних миров (наподобие, «Трудно быть Богом»), или, по крайней мере, что ожидаемый всеми Армагеддон все-таки случится, Канал выйдет из берегов, город будет разрушен. А так... хорошие персонажи в совершенно невнятных обстоятельствах: зачем? для чего? что дальше?

По неясным причинам этот роман, прочитанный тоже порядка 10 лет назад запомнился настолько, что искал не помня автора и названия. нашел. еще не перечитал. но думаю, рано или поздно, сделаю это... когда перечитаю — допишу.

И вот, дочитал.

Не зря К.Черри свои «Хьюго» получала, пусть не за «Район Змеи», но все-таки — талант у нее есть. Главное достижение этого рядового, в принципе, боевика, заключается в том, что очень хорошо описана жизнь разумных насекомых. Курганы Маджат — похожие на колонии муравьев, — в их кастовой иерархии есть Работницы, Воины, Трутни и Мать. Однако, один Курган это одно существо с общей памятью, а разноцветные курганы — голубые, зеленые, красные, золотистые, — это по сути индивидуальные особи маджат. Люди, вынужденные искать общий язык с этими существами, вынуждены пойти на осознанную мутацию, и их структура обретает черты социумов маджад — Кланы Контрин, которые создают себе рабов (как Работницы и Воины маджад) — бета, но оставляют им способность выбора, лишь ограничивая срок жизни. Сами бета — то ли пытаясь отыграться, то ли в силу философии курганов создают биороботов (Работницы и Воины в миниатюре) с 40-летним ограничением жизни — Ази. Но влияние Курганов на жизнь людей оказывается еще более глобальным. Начавшиеся беспорядки и конфликты между кланами являются не причиной, а следствием противостояния Курганов. И то, что для людей (бета и ази) оказывается катастрофой, для жизни Курганов — лишь драматический эпизод обыкновенного Цикла. Роман как раз и описывает этот эпизод трагедиями вовлеченных в события людей: Контрин, бета, ази и чужаков из Внешних миров.

Современная городская фэнтези. Впрочем, современная ли? Хотя в мире Ноя присутствуют автомобили, телефон, телевизор и роман «Мастер и Маргарита», здесь нет интернета, а повествование выстроено таким образом, будто кроме города и присутствующего рядом, но при этом словно в параллельном мире — Леса, и нет на Земле ничего. В этом и заключается фэнтези: мир, похожий на наш, но в котором существуют два доминирующих разумных вида — люди и Волки. Волки — существа с одной душой, но двумя телами — человечьим и звериным. Волки бережно хранят легенды о некоем мире из которого они то ли вышли, то ли обязаны в конце концов попасть, мире, где небо «вишневого цвета» и луна — «похожа на сыр». Волки пытаются жить в мире с людьми, но отчего-то многовековая вражда не прекращается: люди сжигают «оборотней» на кострах, а волки — заливают свою месть людской кровью. И испокон веков же, по непонятной причине, многие волки выбирают в жены людских дочерей, и те уходят в лес со своими мужьями и становятся матерями новых волков. У волков — есть собственный Дьявол, которого все называют Ами, и собственный Бог — которого все называют Белым Волком.

Главному герою — молодому волку по имени Ной предстоит не только стать вожаком своего народа но и привести их в волчий рай — мир с вишневым небом и желтой, как сыр, Луной. Необычный роман, отличающийся своей лиричностью. Игры демиургов давно уже будоражат умы писателей-фантастов и авторов в стиле фэнтези, но описывать фэнтези мир в восприятии демиурга — черта именно нашего времени, взбудораженного матрицей и виртуальной реальностью, в которых всякий человек может побывать демиургом, из чего вытекают вопросы ответственности за свои деяния во вселенских масштабах.

В романе есть ряд незначительных недостатков: например, диалоги данные курсивом, сопровождающие основной текст, нераскрытые детали — такие как телепатические способности Крохи, явно лишний образ кошки-оборотня — неясная дань чему? любви к кошкам? — недоработанная любовная линия главного героя и почти открытый финал. Вернее, второй финал, после основного. Но, тем не менее, это роман — необычайно яркий, с плотным текстом, большим объемом образов и символической базой — легенды об оборотнях, средневековая охота на ведьм, христианство, Бог и Дьявол и пр. Этот роман является ярким образцом современного фантастического мейнстрима, образцом искусным, и что радует более всего — написан он российским автором. У фантастов прошлого растет новое достойное поколение.

Отличная повесть. Финальный акт. Последняя нота. Время изменилось: на смену жизнерадостным, полным энергии, оптимизма и ожидания историям о ковбоях космоса — космооперам, — пришла новая реальность: экономические и социальные проблемы, безработица, информатизация и средства коммуникации. Миром правят корпорации, а не герои-одиночки. Люди заняты выживанием, они погружены в быт и случайности жизни, а не в глупые поиски любви, счастья и справедливости. Главный конфликт повести: конфликт времен. Новое время подминает под себя и перечеркивает — мечты, стремления, надежды прошлых поколений.

Капитан Фьючер не способен приспособиться к новому времени: нет деловой хватки и пронырливости, нет умения находить выгоду, слишком много пафоса и главное — окружающий мир-Космос, — совсем не тот, в котором пытается жить герой. Смерть Мечты. Смерть капитана Фьючера. Дети взрослеют, и все ребячества, все прежние игры в суперменов и героев — должны стать Сказками, даже если для этого что-то должно погибнуть...