Книга потрясающе многоплановая, насыщенная массой нетривиальных идей, тесно увязанных одна с другой. Только кратко упомянуть об этих идеях — уже материал для большой статьи.

Одна из главных отличительных черт романа – принципиально иные общественные отношения. Ефремов на деле, а не словах был убеждённым коммунистом, за что и подвергался преследованиям со стороны обывателей, некоторых коллег АН, многих партийных чиновников. Сейчас есть термин «ноосферный коммунизм», он, конечно, более точно отражает то, о чём писал Иван Антонович. Кто-то предпочитает просто говорить «высшая форма общества». Но будем помнить: слово «коммунизм» для писателя было определяющим. При этом он даже под сильным нажимом не пошёл на то, чтобы упомянуть в книге о памятниках Марксу и Ленину. Так что дело не в конъюнктуре.

Поразительно изобретение писателя: Академия Горя и Радости.

Умение руководить – самое насущное в таком обществе, потому что власть в нём основана не на страхе или слепой вере, но исключительно на компетентности и рациональном доверии к доказавшему свою состоятельность руководителю. Поэтому в ефремовском будущем нет убеждённых консерваторов или сторонников безоглядного прогресса. Сами принципы принятия решений здесь иные. Каждое конкретное предложение анализируется с точки зрения возрастания человеческого счастья и общего восхождения человечества. Как правило, выбираются варианты решений более или менее усреднённые. На Совете Звездоплавания Гром Орм произносит чеканную фразу: «Мудрость руководителя заключается в том, чтобы своевременно осознать высшую для настоящего момента ступень, остановиться и подождать или изменить путь».

Так и поступают. Сознательно задерживают развитие парапсихической сферы, потому что не до конца отточено психофизиологическое совершенство и опасен риск потери контроля над психикой. Отказываются от заселения планет с высшей мыслящей жизнью, пусть и не достигшей высокого уровня, потому что тогда неизбежны непонимание и насилие. Дар Ветер, олицетворяющий мудрость земного руководства, не даёт добро на проведение Тибетского опыта, ибо несколько десятилетий подготовки по меркам всего человечества не имеют значения. Но всё-таки: оправдывают героев Тибетского опыта и признают его огромное значение для науки. Отправляют поразительную по дерзости экспедицию к Ахернару – основывать первую колонию в глубоком космосе. Провозглашают романтику научного поиска душевной основой избыточной силы общества.

Естественно, составлять такое общество могут только люди, которые готовы принимать выверенные продуманные решения и воплощать их в жизнь, чутко реагируя на происходящее. Люди, обладающие максимально возможной широтой взглядов и тем избытком понимания и великодушия, который не позволяет игнорировать интересы других людей и всего социума, узко замыкаться на личных желаниях и неизбежно связанных с этим личных проблемах.

Доверие людей будущего друг к другу действительно велико. Это правило, а не случайная проницательность в мире заблуждений, капризов и поспешных решений. Поэтому уважается воля другого человека. Подразумевается само собой, что человек принял решение обдуманное, и уговаривать его изменить это решение – проявить неуважение. Так Гром Орм уходит с ответственного поста.

Наиболее полное, ёмкое выражение глубокого понимания жизни всегда называлось мудростью. Герои Ефремова определяют мудрость как сочетание знания и чувств. Такое сочетание касается не всякого знания и не всякого чувства. Прочувствованное знание об истинной человеческой природе есть понимание необходимости тех или иных поступков. Люди Ефремова обладают знанием о своей природе, поэтому их альтруизм взвешен и естествен.

Счастье в романе определяется как постоянная смена творческого труда и отдыха в борьбе за новое, в исследовании неведомого.

Люди Ефремова — немногословные и чуткие, занятые напряжённым трудом, понимающие необходимость и важность романтики. Это люди, насыщенные, словно электричеством, радостной готовностью к неожиданным испытаниям и впечатлениям. Их разговоры полны значения, они учатся понимать друг друга без слов. Это люди, с детства обученные диалектической философии и потому глубоко чувствующие такое понятие, как мера. Поэтому они берегутся эйфорических восторгов и, напротив, эмоциональной зажатости, скованности тех или иных проявлений. Дружелюбные, физически сильные и красивые люди, умеющие наслаждаться искусством и умеющие напряжённо работать.

Разумеется, основы отношений в обществе закладываются с раннего возраста. Школа в обществе Ефремова имеет громадную роль для становления человека. Громадную ещё и от того, что семьи в современном смысле слова в его обществе нет. Школы разбросаны небольшими городками по всей планете, и ученики со своими наставниками живут там постоянно. Роль учителя в такой ситуации повышается многократно.

Молодые люди отнюдь не предоставлены сами себе. Огромная энергия, исстари порождающая конфликты «отцов и детей», обязательно должна быть направлена в позитивное русло. Возможно это только при полной занятости молодых людей творческим, общественно полезным трудом и соответствии взрослых провозглашаемым идеалам. Только тогда молодые люди не образуют агрессивную к чужакам закрытую субкультуру. Неформальные молодёжные течения всегда были формой протеста против мира взрослых, против их лжи и лицемерия. В обществе Ефремова такой протест бессмыслен, потому что условия жизни отвечают главнейшим потребностям человека и не могут нацело отвергаться психически здоровым индивидом.

Насыщенность романа педагогическими идеями чрезвычайно велика, недаром замечательный педагог В. А. Сухомлинский неоднократно перечитывал его и писал автору в одном из писем: «Я давний поклонник Вашего творчества. «Туманность Андромеды» я прочитал четыре раза. Это не пристрастие к фантастике, а стремление ещё и ещё раз пережить, перечувствовать глубину мыслей, которых у Вас обилие и в строчках и между строчками... Ваша фантастика восхищает своей правдивостью. Я влюблён в Ваших людей будущего».

Пространство школы открыто и нелинейно. Это ярко выражается даже в мелких деталях: занятия, оказывается, происходят обыкновенно в саду под деревьями, а классы необычны хотя бы тем, что в них отсутствуют двери.

Обучение разделено на четыре цикла по четыре года, и каждый цикл школа переезжает в другое место для сохранения остроты и свежести восприятия, циклы учатся изолированно друг от друга, чтобы не раздражать детей столкновением слишком различных возрастов. Однако при этом у старших ребят обязательно есть младший подопечный для облегчения работы педагогов и формирования чувства ответственности.

Занятия в каждом цикле школы чередуются с уроками труда. Что это за уроки? – мы читаем о двух занятиях – это шлифовка оптических стёкол (представляете, каково участвовать в постройке телескопа!) и постройка деревянного корабля по старым технологиям с последующей экспедицией в Карфаген.

Главным Ефремов полагает изучение истории – не как нашего школьного предмета, представляющего, по сути, историю войн и экономических реформ, а глобальной истории, в смысле изучения причинно-следственных связей, приведших к нынешнему положению.

Реа разговаривает с матерью. Как она с ней разговаривает? – свободно и открыто. В ней сформировано базовое доверие к миру. Мир её принимает, ей нечего бояться в мире, она не знает, что такое тупое непонимание или нарочная обида. Ефремов, улавливая и понимания важность таких нюансов, предвосхищает развитие в наше время гуманной педагогики, за которую ратует лучший педагог современности Шалва Александрович Амонашвили.

Юноши и девушки помимо непосредственных наставников имеют ещё ментора – кого-либо из уважаемых взрослых, которые помогают определиться со своими предпочтениями и решить непростые вопросы самореализации.

Закончившие школу семнадцатилетние молодые люди не сразу начинают получать высшее образование, — три года у них идёт пора испытаний, называемая Подвигами Геркулеса. Часть подвигов назначается старшими, часть выбирается самостоятельно. Эти подвиги – серьёзная и ответственная работа, инициация.

Взрослый человек – человек знающий, заинтересованный в плодах своей работы. Абсолютное физическое здоровье ведёт к повышенной энергии существования, в результате чего жизнь такого человека не может ограничиваться узкими рамками личного существования. Любой человек может выдвинуть какое-либо предложение, хотя бы и в масштабах всей планеты, и оно будет обсуждаться, если действительно хорошо продумано.

Любовь к природе имеет огромное психологическое значение. Ефремов пишет: «Веда Конг думала о подвижном покое природы и о том, как удачно выбираются всегда места для постройки школ. Важнейшая сторона воспитания — это развитие острого восприятия природы и тонкого с ней общения. Притупление внимания к природе — это, собственно, остановка развития человека, так как, разучаясь наблюдать, человек теряет способность обобщать».

Отношение к вещам. Пройти через усложнение вещественной культуры, чтобы прийти к её простоте… Снова мы можем видеть в действии диалектическую логику. Выводы отражают не частное мнение, а всю силу объективной закономерности. Мельчание переживаний и их искусственность в окружении массы мелких ненужных вещей затушёвывают в человеке проявления самого главного – того, чем он отличается от животного – творческого духовного начала.

«Воспитание нового человека — это тонкая работа с индивидуальным анализом и очень осторожным подходом».

...Художник Карт Сан озабочен созданием образов прекрасного, соответствующих основным расовым типам. Его поиски ведут к глубочайшему исследованию антропологического и этнокультурного материала. По сути дела, он пытается воссоздать в чистом виде те вершины красоты, что были созданы в череде сотен поколений природной жизни в разных географических условиях планеты. В своей работе он такой же учёный, как Рен Боз, только область его творчества сложнее поддаётся вербализации (словесному описанию), воздействуя непосредственно на органы чувств.

Речь не идёт о частных вкусах и предпочтениях той или иной эпохи; красота – как высшая мера целесообразности – объективна, и познавать её законы нужно и должно. Но в каждой отдельно взятой системе есть свои промежуточные идеалы, которые, в свою очередь, сольются в будущем в сияющий венец высшей гармонии.

Знаменитая танцовщица Чара Нанди, вдохновившая Карт Сана на создание «Дочери Тетиса», демонстрирует на Празднике Пламенных Чаш выдающееся мастерство, далёкое от простого технического совершенства. Именно одухотворённость тела, «способного своими движениями, тончайшими изменениями прекрасных форм выразить самые глубокие оттенки чувств, фантазии, страсти, мольбы о радости» – определяется в романе признаком действительно великого мастерства.

Умение понять и оценить прекрасное по достоинству, постоянная готовность восхититься подлинным искусством, — всё это объединено в героях чётким пониманием природы такого искусства. Интуиция, сопряжённая с ясной мыслью; сочетание знания и чувств – невольно мы возвращаемся к определению мудрости как основы гармоничной жизни и правильного к ней отношения.

Ефремов не стремился поразить воображение читателей масштабами космических завоеваний человечества. Каждая звёздная экспедиция – огромное событие. Нет никаких сказочных космопортов с сотнями космических кораблей, летающих к звёздам наподобие современных самолётов.

Быт людей нельзя назвать высокотехнологичным. С другой стороны, его простота и второстепенность по сравнению с общественной составляющей жизни не предполагает сложных технических приспособлений в личном пользовании. Транспорт общедоступен, но и здесь сказывается логика писателя: «строение не может подниматься без конца». Скорость движения поездов по Спиральной Дороге ограничена 200 км/ч, и в этом есть свой особый смысл: нервическое стремление поскорее достигнуть места назначения отсутствует, а на высокой скорости непросто любоваться окрестными пейзажами. Таким образом, Спиральная Дорога косвенно служит созерцательным медитациям людей, любящих природу и умеющих ею восхищаться, отвлекаясь от выполнения сложной и ответственной работы.

Великое Кольцо – мечта и провидение Ефремова. Нет больше авторов, которые с такой силой утвердили бы огромную важность космического братства разумных существ и столь законченно описали бы его. Сам писатель хорошо понимал условность изображения Кольца, определяя себя как человека, делающего первый шаг в этом направлении. Но с каким вдохновением и пылающей страстью он его делает. Нужно быть совершенно чёрствым человеком, чтобы, прочитав сцену приёма послания с Эпсилон Тукана, не зазвучать мелодией восторга, сопричастности космосу и жажды познания!

Ефремов подчёркивал отличие людей будущего от нас с вами. Их радости и горести не будут похожи на наши, — утверждал он. Теперь, когда история делает первые шаги к подлинному пониманию особенностей исторической психологии, мы можем с уверенностью сказать, что так оно и должно быть. Вместе с этим, кардинальное отличие людей будущего от людей всех предыдущих эпох заключается в том, что они будут максимально приближены к подлинной реальности – в противовес изменчивым идеологиям и эстетикам прошлого. Ещё и сейчас, несмотря на резко возросшее за последние десятилетия техническое совершенство, информационно объединившее всю планету, мы погружены в мифы, что хорошо понимают создатели таких фильмов, как «Терминатор» или «Матрица».

Многие истины просты и ясны, но они отвергаются или замалчиваются, ибо открытое признание всей хрупкости нашей жизни означало бы обязательную перестройку сознания. Такую перестройку, когда люди не будут скрывать свои истинные чувства, боясь насмешки. Напротив, дружеская помощь всегда будет наготове, потому что великая нервная чуткость на базе общей доброжелательности приведёт к способности мгновенного распознавания, а в жизни человека не останется минут слабовольной бездеятельности, апатии или, напротив, истерической впечатлительности, разрушающей интересы дела.

Понимание себя обязательно взаимосвязано с общей проницательностью. Мельчайшие нюансы поведения не остаются незамеченными. Но люди Ефремова не только проницательны, они ещё и тактичны.

В будущем Ефремова жизнь выстроена в соответствии с постоянно уточняющимися законами социального и психологического развития. Соответственны и отношения между людьми, созидающиеся на основе всеобщей уравновешенности, стремления к красоте и знанию. Нам, живущим в труднейшую эпоху, непросто достичь совершенства таких людей, как Дар Ветер и Веда Конг. Но иметь перед внутренним взором образец чистоты и искренности отношений между людьми этого далёкого будущего – значит, приближать его торжество уже здесь и сейчас.

Немало можно было бы сказать об отношениях всех героев — они выписаны точно алмазным резцом, и обвинения в «плакатности» анекдотичны, когда понимаешь глубочайшую правду этих отношений. Приведу лишь один ярчайший эпизод:

«Гром Орм заметил красный огонь у сиденья Эвды Наль.

- Вниманию Совета! Эвда Наль хочет добавить к сообщению о Рен Бозе.

- Я прошу выступить вместо него.

- По каким мотивам?

- Я люблю его!

- Вы выскажетесь после Мвена Маса.

Эвда Наль погасила красный сигнал и села».

Как расценивать этот эпизод? У великой Эвды сдали нервы, и она готова броситься бессвязно лепетать на Совете Звездоплавания о своих личных переживаниях? Нет! – и это очень показательный момент. Её аргумент принимается во внимание прежде всего потому, что люди ефремовского будущего любят самого человека, а не выдуманный образ. Тогда любовь – наивысшая степень понимания и проникновения во внутренний мир человека. Эмпатия, как говорят психологи. Заявляя о своей любви, Эвда Наль заявила о своей особой причастности к мотивам Рен Боза, на которые, кроме неё, никто пролить свет больше не сможет. Любовь Эвды Наль – достаточное основание для вывода, что мотивы эти были благородны.

Люди будущего знают твёрдо: у серьёзных отношений должны быть глубокие основания. Любовь «вопреки» – сказка, в которой либо скрыто и не понято невежественными людьми могущественное «за», либо романтическая грёза, не приносящая ничего, кроме тяжких разочарований. Настоящим спутником жизни может быть только тот, кто готов проделать вместе путь жизни, будучи соратником; разделить душой все сложности пути и понять их умом. Настоящая любовь не тогда, когда двое смотрят друг на друга, а тогда, когда двое смотрят в одном направлении. Под этой мыслью мудрого Сент-Экзюпери Иван Ефремов мог бы подписаться без колебаний.

Любовь, звёзды и познание!

Принято считать, что в романе «Мастер и Маргарита» Булгаков подходит к евангельскому сюжету нетрадиционно, непривычно раскрывает противоречия в изображении Воланда и Иешуа. Нашумевшая экранизация романа возвращает мысль к этой проблеме, побуждая высказать по-новому сформулированный вывод: Булгаков писал христианскую по форме историю, но по сути она была буддийской.

При этом совершенно ясно, что Булгаков восточной философии не знал и тщился в привычные образы втиснуть невозможное. То, что интуитивно схватывал гений писателя, сущностно имеет лишь косвенное отношение к соответствующим представлениям о противостоянии доброго и злого начал в христианской традиции. Неудивительно, что отдельные церковники (например, диакон Кураев, известный своими экстремистскими заявлениями), чувствуя несовпадение с каноническими представлениями, объявляют отрицательными персонажами не только Воланда, но и Мастера с Маргаритой, особенно подчёркивая бесовскую натуру Маргариты.

Центральный артибут христианского мировоззрения – безусловное разделение на божественное и дьявольское. В индийской и китайской философии нет трагического расщепления мира на полюса. Вернее, сами эти полюса присутствуют (инь-ян), но между ними происходит постоянное взаимодействие, а истина заключается в следовании Срединным путём или Дао. Врагом человека оказываются не злобные и коварные сущности, а его собственная погружённость в иллюзию-майю (то есть злобные и коварные сущности в избытке присутствуют, но они тоже майя). Разрушение иллюзий, выход из них в мир реальности – центральная педагогическая задача восточного мировоззрения.

В литературном произведении время и пространство действия ограничены, это определённая картина, за рамками которой мы можем что-то предполагать, но внутри которой уже должны быть даны принципиальные ответы на вопросы мировоззренческого характера. Тем более, когда речь идёт о столь выдающемся писателе, как Булгаков, и столь философски глубоком произведении, как «Мастер и Маргарита».

Рассмотрим детали романа, толкование которых имеет первостепенное значение как в восточных, так и западных религиях. А именно: действие светлой силы, внешне воспринимаемое как зло (например, болезнь), всегда имеет положительный смысл и является добром высшего порядка. Наоборот, то, что может быть воспринято в качестве добра от сил сатанинских (например, случайный выигрыш), — есть следствие коварства сил тьмы и человеческого заблуждения, так как конечная цель дьявола всегда зла.

Воланд принципиально не является христианским дьяволом ни в каком его облике, — хотя бы потому, что беспрестанно издевается над серостью, лицемерием и двоедушием, срывает маски. Настоящий дьявол всячески бы приветствовал ложь, порок и двуличие.

Даже Мефистофель – один из наиболее привлекательных образов сатаны, с которым часто сравнивают Воланда, — имеет главный признак дьявола – он искушает Фауста и торжествует, ибо искушение знанием – это ещё эдемское искушение. Ничто в романе Булгакова между тем не указывает на то, что Воланд имеет какие-то тайные намерения и строит сатанинские козни. Додумывать же за писателя то, что гораздо лучше встраивается в иную картину мира, по меньшей мере неадекватно.

Единственным положительным героям Воланд помогает, не требуя взамен, в общем-то, ничего. Более того, преображение его слуг на лунной дороге (Коровьев превращается в рыцаря, например) показывает, что их злые шутки были не произвольным шутовством всесильных сущностей, не способных и не желающих себя ограничивать во зле, а выполнением некоего наложенного на них (слуг) обета. Многочисленные «разоблачения» и издевательства над проворовавшимися чиновниками и обывателями выписаны таким образом, будто происходят в рамках какой-то большой серьёзной игры, и «нечистая сила» вынуждена играть отведённую ей роль. Что и делает – без излишнего энтузиазма.

В буддизме роль дьявола играет Мара – бог иллюзий, препятствующий познанию подлинной реальности. Конечно, Воланд не подходит и на роль Мары, так как всяческие иллюзии старательно разоблачает.

Если отстроиться от христианского антуража, придающего фигуре Воланда зловещую двусмысленность, и попытаться действительно понять его функцию, то мы придём к индийскому понятию кармы – закона воздаяния за то или иное поведение. Компания Воланда олицетворяет собой карму, настигающую шариковых духа и воздающую им по справедливости, а не по сатанинскому произволу. В христианской традиции никакой корректной параллели этому нет. Воитель архангел Михаил, сражающийся с силами тьмы и воздающий по справедливости, не испытывает, не предоставляет шансы – он гневно карает тех, на кого указала десница Бога.

То есть всю эту нечистую силу заставили быть кармическими орудиями (насчёт самого Воланда тут непонятно – то ли он заставил, то ли ему поручили сопровождать «исправляющихся»), что есть совершенно восточная по духу ситуация. Расчищая авгиевы конюшни человеческих пороков, и Коровьев-Фагот, Бегемот, и прочие изживали собственную карму.

Тут мы видим всё отличие восточного и западного миропонимания. С христианской точки зрения за грехи необходимо просить прощения у всесильного Бога, в личной воле которого будет направление человека (на веки вечные!) в рай или ад. Жить с таким ощущением совершенно невозможно, поэтому существует таинство: практика отпущения грехов священником после соответствующего покаяния. Это очень характерный момент, потому что покаяние может и не повлечь за собой исправления уже совершённого д е л о м.

На востоке же судьба человека в его собственных руках, и всякий дурной поступок там приходится уравновешивать поступком же. И распоряжается мерой отпущенного вселенский закон, а не всесильная воля сверхсущества.

Рассмотрим ситуацию с гибелью Берлиоза. Воланд тут предстаёт или как произвольно куражащийся демон, наблюдающий за трепыханиями приговорённого (христианское толкование), либо в его поступке есть какой-то смысл. Представляя Воланда как персонифицированную карму, мы можем понять гораздо больше, нежели предполагая первый вариант, который порождает сплошное недоумение.

Берлиоз продемонстрировал полную неспособность измениться и встреча с Воландом стала последней каплей – смысл воплощения для него оказался исчерпан (а следует напомнить, что на востоке существует знание о реинкарнации, то есть последовательном возвращении духа на землю для совершенствования). Даже известие о собственной гибели не поколебало плоских убеждений Берлиоза, — а надо понимать, что это было предоставление последнего шанса, после чего существование физической оболочки стало бессмысленным. В этом воплощении Берлиоз был уже совершенно и окончательно отчуждён от мира. Он был заполнен жёсткими и совершенно при этом ложными взглядами, в нём не осталось даже минимальной искренности для преодоления заблуждений и пересмотра жизненных ценностей.

Характерный момент: на балу, когда Воланду приносят голову Берлиоза, он говорит слова, которые являются эзотерической истиной о посмертной судьбе человека: «Каждому воздастся по вере его!» В христианской традиции такие слова представляют собой явную ересь.

Рассмотрим ситуацию со вторым собеседником Воланда – Иваном Бездомным. Он был пуст, ибо на его пустоту был спрос; но, будучи вырван из привычной среды, после встречи с Мастером, когда привычная для него внешняя активность была подавлена, он начал меняться, так как стала развиваться активность внутренняя. В результате Бездомный смог переродиться. В начале же романа он представляет собой типичного люмпена, наловчившегося рифмовать слова. Он поразительно невежествен, несдержан и производит впечатление безнадёжно одномерного человека.

Но Булгакову было важно показать возможности преображения человеческой природы. Примитивность и грубость Ивана Бездомного – следствие его неразвитости и того, что именно его неразвитость оказалась востребована в искривлённом обществе.

В восточной философии есть весьма мудрое положение: чтобы наполнить кувшин, его прежде надо освободить. Человек, наполненный ложными концепциями, меняется с большим трудом. Иногда это и вовсе невозможно. Тогда человек погибает, как погиб Берлиоз. Опять-таки – до следующего воплощения. Но человека не косного изменить можно. Иван Бездомный, лишённый каких бы то ни было попыток анализировать собственные действия, поверхностный человек чистого бездумного действия, совершаемого под влиянием преходящих эмоций, — вдруг вынужден задуматься, то есть перевести действие внутрь себя.

Его душевный кризис и последующее изменение жизненного пути ярко иллюстрируют возможности человека к радикальному обновлению и в этом смысле глубоко оптимистичны. Но при этом годы воинствующих заблуждений не прошли даром – и Иван, став учёным, утерял грубую, брутальную жизнелюбивость. Он стал грустен, тих и задумчив, как будто в молодые годы израсходовал запас жизненной радости и активности.

Действие кармы неотвратимо. Вспомним, как Коровьев буквально навязывает управдому взятку, а после тут же звонит в милицию. И карма настигает жадного управдома моментально.

Есть ещё много эпизодов, когда Воланд или кто-то из его свиты ставили людей перед необходимостью выбирать – и давали то, что люди сами выбирали. Наиболее концентрированно это выписано в сцене сеанса чёрной магии. Захотели денег и шмоток – получите. Но деньги и шмотки не дают счастья, поэтому соблазнившимся урок, напоминание, что страсть к вещному – страсть к иллюзорному бытию. И шмотки с деньгами тают в воздухе...

Попросили оторвать голову конферансье – пожалуйста! Попросили приставить обратно – обратно пожалуйста! Смотрите, люди, что творят ваши слова и мысли, если их немедленно воплощать в действие! Смотрите и следите за собой!

Роман весьма необычен с точки зрения места и времени действия. Существование параллельных разновременных сюжетов относительно просто можно принять. Но Булгаков, описывая ряд сцен (например, видения Понтия Пилата после казни Иешуа или затягивание полночи на несколько часов во время бала у Воланда), создаёт дополнительные реальности, связанные с очевидной реальностью нелинейно, «под углом», если можно так сказать. Он растягивает время и пространство или, наоборот, резко схлопывает его (как например, при перемещении в Ялту незадачливого соседа Берлиоза). Квартира № 50 превращается в целый слой реальностей, своеобразный портал между мирами.

Непонимание описанного у Булгакова даже во многом близкими ему по духу писателями Ильфом и Петровым может быть связано в том числе и с тем, что в то время отсутствовали вполне определённые навыки восприятия. Человеческая психика была очень плохо картографирована, практический интерес к внутреннему миру человека более чем не поощрялся. Сейчас достижения трансперсональной психологии (прежде всего Станислава Грофа), увлечение многих людей эзотерикой (хотя бы книгами Карлоса Кастанеды) даёт навык понимания описанного в романе. Сейчас и среди фантастических произведений можно найти немало многопластных сюжетов (например, в романах Головачёва «Запрещённая реальность», «Посланник» или «Чёрный Человек»). Во времена же написания «Мастера и Маргариты» это было уникальное явление.

В то же время именно буддизм утверждает многомерность мира, церковное христианство же всячески сторонится подобных представлений.

Линейную дневную реальность, с которой мы все привыкли иметь дело, можно отождествить с рассудком – поверхностной и утилитарной частью разума. Если исследовать психику в изменённом состоянии сознания (когда ослаблен блок между сознанием и бессознательным – подсознанием и сверхсознанием), то окажется, что она таит в себе много образов, непосредственно влияющих на жизнь человека. Мы встретим тогда фантастические фигуры, названные знаменитым психологом Карлом Юнгом архетипами. Переживания архетипов очень ярки и могут радикально изменить жизнь человека, наполнить его энергией. При условии, что он готов это сделать. А если не готов, то новая энергия становится опасной и может человека сломать (всё тот же Берлиоз).

Излишне говорить, что и такая аналогия не имеет христианских корней, но весьма близка индийскому и китайскому мироощущению.

Есть, конечно, и общие мотивы, одинаково подходящие и западному и восточному сознанию. Но к «нечистой силе» это будет иметь отношение уже только косвенное.

Булгаков создал очень необычное произведение. Эта необычность проявляется в том, что злободневность рассматривается сквозь призму вечности, а вечное рисуется чередой предельно конкретных конфликтных ситуаций.

В этом смысле писателю удалось то, что в своё время не удалось Гоголю, не увидевшему путей преодоления глубокого инферно, в которое он погрузил своих героев и в которое была реально погружена большая часть тогдашней России. Если у Гоголя время сжимается и залипает на отдельных персонажах и предметах обстановки, то в романе Булгакова постоянно присутствует нота выхода за пределы инфернального мира. Жизнь со всеми её неприглядными проявлениями предстаёт не безысходным кругом, а кривым отражением вечности, которая всё-таки просвечивает сквозь трещины этого отражения.

В трилогии наиболее открыто – даже в заголовках – прослеживается центральная идея писателя. Идея эта — в полной симметрии добра и зла, в их взаимозаменяемости и относительности.

Подобный подход свойствен не одному лишь Лукьяненко. Скорее, это общее качество большой части литературы последнего десятилетия, в которой новая волна энергичных авторов пытается осмыслить проблемы существования личности в мире плоскостного плюрализма. С подобной системой можно бороться, можно с ней смиряться. Во втором случае возглас: «Всё относительно!» — размывает любые нравственные ориентиры, что противоречит природе человека. Попытки сохранить душевное равновесие в результате превращаются в своеобразное служение нашей грустной действительности. Даже критика происходящего у таких писателей становится бессильной и безнадёжной.

В «Дозорной» трилогии мы видим все противоречия нравственно и философски неопределившегося человека. Утверждения автора не просто парадоксальны, как, например, у тех же Олди, — они бессистемны и отражают различные слои авторского мировоззрения, не увязанные в цельную картину.

В центре повествования – борьба между Светом и Тьмой. «Иные» – люди-маги – противостоят друг другу, пытаясь склонить зыбкое равновесие в пользу одной из сторон. Одни защищают людей, другие их равнодушно используют. Всё просто и понятно. Но первое впечатление обманчиво.

Естественный вопрос, возникающий в этой связи: кого можно назвать безусловно светлым в реальной жизни, с кем сверять героев трилогии? В прошлые века это были священнослужители или отшельники, позже названные святыми. Прежде всего вспоминаются Сергий Радонежский и Серафим Саровский. В ХХ веке резко увеличилось влияние на жизнь науки и искусства. Жизнь таких культурных и научных деятелей, как Вернадский, Ефремов, Даниил Андреев или Рерихи – это примеры светлого пути в более понятное нам время.

С другой стороны, личины безусловно тёмных примеривали на себя такие тираны, как Гитлер и Сталин.

Между тем, в трёхкнижьи Лукьяненко светлые и тёмные уравнены в правах и, более того, дальновидные руководители обоих лагерей таким положением вполне удовлетворены. Более того, у рядовых сотрудников возникают вопросы, которых по определению быть не должно, если свет – это Свет, а тьма – это Тьма.

«Ну почему Свет действует через ложь, а Тьма – через правду? Почему наша правда оказывается беспомощной, тогда как ложь – действенной? И почему Тьма прекрасно обходится правдой, чтобы творить зло? В чьей это природе, в человеческой – или нашей?»

Вопросы, которые мучают Антона (главного героя трилогии), никакого отношения к взаимодействию реальных Света и Тьмы не имеют. Светлый Иной, оказывается, не понимает элементарного! Того, что правда должна говориться с умом, потому что окликание идущего над пропастью не будет благодеянием. Что правда как истина – это не истерическое напряжение вечно сомневающегося человека, а мудрое понимание правильного момента и точного слова, сказанного по сознанию.

Но светлые у Лукьяненко понимают правду столь же линейно и лично, как и индивидуалисты-тёмные, и потому бессильно позволяют этим тёмным считать себя более правдивыми. Потому что маленькая личная правда, ставящаяся выше общего дела, – камень преткновения на пути светлого строительства и весомый аргумент тёмных.

В ответ на последнее отчаянное высказывание Антона относительно демонической внешности тёмного мага Завулона тот хладнокровно заявляет:

«– Да, конечно. Ты видел, – Завулон вновь обрёл человеческий облик. – А я – видел тебя. И позволь признаться, что ты не был белым ангелом со сверкающим мечом. Все зависит от того, откуда смотришь».

Фактически Лукьяненко словами Завулона подтверждает базовую идею своего творчества. Ключевая фраза здесь: «Всё зависит от того, откуда смотришь». Это значит: если какое-то действие или желание тебе кажется предосудительным – нет ничего проще! Надо просто сменить точку отсчёта, и надоевшая совесть замолчит навеки.

Конечно, писатель хорошо знает законы функционирования социума. И обильно насыщает книгу точными формулировками.

«– Здешняя компания очень показательна, – неторопливо продолжал шеф. – Риск. Острые впечатления. Непонимание окружающих. Сленг. Совершенно непонятные для нормальных людей проблемы. И, кстати, регулярные травмы и смерть. Тебе здесь нравится?

Подумав, я ответил:

– Нет. Здесь надо быть своим. Или… или не быть совсем.

– Конечно же. В любую такую микросреду любопытно заглянуть – один раз. Далее ты либо принимаешь её законы и входишь в её маленький социум, либо отторгаешься».

Лаконичное исчерпывающее наблюдение. Если бы не одно «но». Автор абсолютизирует всяческие перегородки между людьми, постоянно демонстрирует невозможность выхода из-под действия частных закономерностей. И эти частные правила продолжают фатально довлеть и над магами всех уровней.

«Если любовь в тебе — это сила. А если ты в любви — это слабость».

Первое требование к Светлому – это дисциплина чувств. Что уж говорить про Светлого Иного? Приведённая цитата актуальна для обыкновенного человека. Но, оказывается, что нравственные проблемы, встающие перед Иными, ничем не отличаются от проблем окружающей нас с вами обыденности... Так и подмывает спросить с недоумением: что же это за светлые маги, находящиеся в плену у страстей? Что это за светлые маги, беспрестанно ищущие повода напиться? Чего стоят на фоне этого все их способности?

Для автора представляет трудность искусственно соответствовать этике светлых, что во многих эпизодах приводит к ляпам.

«…Куда полезнее, если спину тебе прикрывает надежный и жизнерадостный, а не сильный и умудрённый опытом партнер. Сильный и мудрый всегда может отвлечься на более важную задачу, чем охрана чьей-то спины...»

Ясно, что Светлый ставит интересы дела выше интересов собственной безопасности, иначе он был бы Тёмным. Да, герои говорят поначалу о добровольности приносимых ими жертв. Но чуть позже эта добровольность рассеивается, и личные страсти ещё не раз вмешиваются в дела паладинов Света.

Вот талантливый оперативник и сильный светлый маг Игорь отказывается от борьбы за жизнь, потому что смысл бытия для него погиб вместе с полюбившей его ведьмой Алисой. Антона просят попытаться переубедить ценного сотрудника. Но Антону после повествования Игоря о своей жизни сказать совершенно нечего, потому что личная правда того никак не соотносится с декларативными убеждениями члена Ночного Дозора.

«Антон сидел, держась за голову. Молчал. Будто отворил дверь — и увидел там что-то,.. нет, не запретное,.. нет, не постыдное... Совсем-совсем чужое. И понял, что за каждой дверью, если не приведи Свет, удастся её открыть, увидит что-то столь же чужое,.. личное».

Вся поверхностность единения показана тут великолепно. Антон понятия раньше не имел о том, что за человек Игорь, какой у него жизненный опыт, какие представления о должном. Становится совершенно ясно, что Дозоры держатся лишь за счёт непрекращающейся борьбы, требующей консолидировать усилия и подчиняться более опытному руководителю. При отсутствии внешнего врага единство такого рода распадётся очень быстро.

Опять-таки, обратим внимание на то, что автор даже не ставит вопрос о возможности действительного объединения, довольствуясь угнетающим открытием главного героя. Все эти маги словно говорят: «Вот здесь мы светлые и дисциплинированные, чтим наших наставников, а вот здесь – наше личное, святое, неприкасаемое, которое всегда в ситуации выбора пересилит всё прочее». Недаром даже Гесер проводит сложнейшую операцию, подставляя многих сотрудников и рискуя ими фактически в личных целях.

«– Всё, что я делал, – отчеканил Гесер, – было подчинено ещё одной цели. Вынудить руководство полностью снять с Ольги наказание. Вернуть ей все силы, и позволить вновь взять в руки мел Судьбы. Она должна была стать равной мне. Иначе наша любовь была обречена. А я люблю её, Антон».

Последовательно продвигаясь вдоль линии рассуждения, приходится констатировать: провозглашая сумрачный баланс и абсолютизируя перегородки между людьми и Иными, Лукьяненко утверждает дело Тьмы. Он не делает это активно, но руки опускаются после показательного бессилия его симпатичных героев. Пассивность не убережёт от падения, но только активность даст шанс на выход из круга кажущихся неразрешимостей.

Писатель пытается сохранить нейтралитет, утверждая, что, когда начнётся «охота на ведьм», одинаково пострадают обе стороны. Но не надо быть Иным, чтобы знать из истории: Тёмные никогда не страдают от серости и невежества. А уничтожается не инаковость как таковая, а именно совершенство, потому что совершенство гораздо более хрупко и нацелено на творческие ценности, а не на борьбу.

Читая формально совершенно точное замечание:

«Обезьяна на мотоцикле только в цирке хороша, а не на городских улицах... А уж тем более — обезьяна с автоматом», –

- не устаёшь удивляться: и в чём только качественное отличие Иных от обычных людей? Узреть его на примерах поступков героев нельзя. Например, когда Антон становится Высшим магом и открывает вдруг обозначившуюся истину:

«Так вот что это такое — быть Высшим магом?

Не заучивать схемы, а чувствовать движение Сил?» —

- мы можем сказать, что вообще-то это «открытие» относится к жизни любого человека и странно, что лишь Иной Высшего ранга замечает эту закономерность. Схемы всегда вторичны, они никогда не приведут к чему-то новому. Когда молчит творческое начало, невозможно подняться над стадией ремесла, когда заучен и механически воспроизводится тот или иной приём.

Любой нормальный человек не будет ломать стены, если рядом расположена дверь. Так и человек, максимально на своём уровне открытый проявлениям текучего мира, получит возможность находиться в потоке событий и с наибольшим эффектом преодолевать препятствия. При этом препятствия полностью изменят свой характер, потому что подавляющее большинство неурядиц проистекает от неумения вовремя и правильно оценить меру необходимых действий.

Но что происходит, когда эту самую меру необходимых действий обозначает Гесер, а Антон явно не может охватить всю картину событий? –

– …Антон, поверь, я знаю, что делаю. Поверь.

– Не верю.

Что может быть неблагодарнее недоверия к учителю?! С другой стороны, что может быть двусмысленнее учителя жизни, напоминающего скорее генерала ФСБ, чем мудреца, осенённого высшим знанием?

Личный опыт писателя не дал ему повода для глубинного жизненного оптимизма. Образы выдающихся светлых учителей не вдохновили его, он их не понял. Из-за этого конкретные образы Светлых в его книгах совершенно неудачны, несмотря на формально правильные декларации. Верный логике реально происходящих в книге событий, Антон в результате взывает:

«…всё имеет оборотную сторону. Я бы поменялся с вами, люди. Заберите умение видеть тень и входить в сумрак. Возьмите защиту Дозора и способность менять сознание окружающих.

Дайте мне тот покой, которого я навсегда лишён!»

Знание неизбежно расширяет «линию горизонта» сознания человека. Большое знание – это всегда и большая ответственность. Не бывает сил, которые можно расходовать произвольно, ни от чего не завися. Антон ищет покоя, забывая, что покой бывает двух родов – растительный покой безмыслия и покой мудрого всепонимания. Такова диалектика эволюции. А между ними – мятущаяся душа современного человека с его тревогами и неуверенностью в завтрашнем дне. Вопрос: как может Светлый Иной стремиться к пустяковой жизни в окружающей нас матрице? Даже в самой «Матрице» тамошние «иные» таковы лишь внешне, но здесь-то Лукьяненко ведёт речь о внутреннем выборе в пользу Света!

Однако такой внутренний выбор мало чем обусловлен, кроме произвольного предпочтения. Потому что человечество Лукьяненко живёт по законам Дневного Дозора. По крайней мере, постоянный акцент ставится как раз на этой стороне.

«На каждого президента находится свой киллер. На каждого пророка – тысяча толкователей, что извратят суть религии, заменят светлый огонь жаром инквизиторских костров. Каждая книга когда-нибудь полетит в огонь, из симфонии сделают шлягер и станут играть по кабакам. Под любую гадость подведут прочный философский базис».

Вам хочется после этого жить в большом мире? Или появилось желание построить собственный маленький мирок с непробиваемыми стенами и травоядно приглаживать до поры до времени свой глубинный страх мелкими радостями простого быта? Но ведь бурный поток жизни сметёт любые заграждения…

К вящему сожалению, Лукьяненко акцентирует внимание лишь на стороне рассеяния и разрушения, игнорируя процессы созидания и обновления. Действительно, мир вокруг нас – гигантский эскалатор, едущий вниз. Но человеку дано идти по нему вверх, преодолевая законы тяготения. Будь то первобытные инстинкты, ежегодное увядание природы или убийственное равнодушие к звукам и краскам бесконечно богатого мира. Человек как вид сформировался на путях преодоления законов смерти и угнетения.

Тому же правилу следуют и последствия энергетической подпитки тёмной и светлой энергией. Не получая объяснения в рамках книги, она представляет дело Тьмы в гораздо более выгодном виде.

«Когда тёмный маг пьёт чужую боль, она лишь прибывает.

Когда светлый маг берёт чужую радость, она тает».

Важно понимать, что уровень энергии в доноре в обоих случаях будет понижаться. Боль, тоска и страх – это то, что разрушает человека, это проявления деструктивной силы мира. Условно говоря, если от десяти отнять пять, то получится пять, а если от минус десяти отнять пять, то получится минус пятнадцать. Это иллюзия возрастания, в то время как реальное положение ухудшится. И разве не известно автору, что если делишься радостью со светлым человеком, то она, наоборот, будет только возрастать?!

Конечно, романтик, насильственно разъединённый в душе Лукьяненко с реалистом, иногда просыпается. Вспомним, как плохо Алисе в «Артеке», когда сила зла оказывается бессильна в присутствии товарищеского тепла и бескорыстной заботы и дружбы. Это те моменты, на которых могло бы быть построено основное повествование. Увы… автор поспешно оговаривается:

«Я не могу смотреть в будущее так далеко, чтобы моё добро никогда не превратилось в зло».

Знаменитый учёный и писатель Иван Антонович Ефремов открыл закон, который властвует над неправильно устроенном обществом, и назвал его Стрелой Аримана. Суть закона в том, что любое действие, внешне даже гуманное, несёт по мере исполнения всё больше негативных черт. Происходит это потому, что стихийное общество не сориентировано на развитие, на движение по спирали, а подвержено слепым законам прямолинейной механики. Только сознательно можно управлять процессом и вносить постоянные коррективы.

Стрела Аримана — беда всяких догм, которые каждым человеком понимаются по-своему, в результате чего рождаются такие противоположные поступки, как крестовые походы или благотворительная деятельность.

Лейтмотивом принципиальной неуверенности звучат слова, которые определяют лицо книги:

«У меня есть право творить добро.

Не хватает самой малости – понимания…»

По сути, мы слышим признание самого автора. Автора, который остался слеп к подлинному Свету и свёл всё его противостояние с Тьмой на уровень собственной души. В то время как творческий взлёт, на котором только и создаются значительные произведения искусства, недаром называется именно взлётом. Взлётом над самим собой.

У произведений же с аморфной этикой, где добро и зло оказываются близнецами, будущего нет. Мир может быть жестоким и неприглядным, но возможности преображения всегда сохраняются, стоит лишь ввести в условие задачи объективное нравственное измерение.

Пятьдесят лет прошло с тех пор, как опубликован роман «Лезвие бритвы». Сразу после издания в газетах и журналах возникло множество отзывов о романе, письма шли непрекращающимся потоком. Но – увы! – за полвека не появилось обстоятельного литературоведческого исследования. «Туманности Андромеды» и рассказам повезло больше – о них успели подробно написать в книге «Через горы времени» Е.П. Брандис и В.И. Дмитревский.

За первым изданием романа читатели буквально гонялись, в библиотеках выстраивались годовые очереди. На чёрном рынке экземпляр стоил 30—40 рублей. Огромная сумма, треть зарплаты молодого инженера! Счастливым обладателям книги завидовали. В середине семидесятых желание прочитать и перечитать роман не иссякло; в конце восьмидесятых, в годы массового прорыва информации, когда тиражи Ефремова стали исчисляться миллионами, «Лезвие бритвы» мгновенно покидало полки магазинов, показывая подлинный читательский интерес.

Книгу стремились прочитать и школьники, и зрелые учёные.

Авиаконструктор П.В. Цыбин рассказывал о Королёве: «Дома у Сергея Павловича… я видел и книги И.А. Ефремова. Однажды Сергей Павлович неожиданно вышел ко мне с книгой – это было «Лезвие бритвы» – и спросил меня: «Ты читал эту книгу?» Я говорю: «Нет, не читал». – «Обязательно прочти! Здесь есть над чем подумать»».

Неудивительно, учитывая отношение Главного Конструктора к точности и красоте. Если рабочий при сварке делал прочный, но неровный шов, то Королёв требовал исправить его, сделать приятным глазу. Это была не причуда, но выстраданное жизнью понимание: в некрасивом чаще таится скрытый дефект, порой имеющий значение лишь во взаимном усилении с другими, незначительными, казалось бы, небрежностями. В целом же ослабляется вся структура.

Роман, сыгравший огромную роль в самоосознании общества, повлиявший безусловно на каждого читателя, необходимо осмыслить, провести основательный анализ. Это ещё предстоит сделать. В нашей книге мы дадим лишь краткий очерк.

«Лезвие бритвы» – творческий эксперимент, в котором три сюжетные опоры – русскую, итальянскую, индийскую – замыкает встреча всех главных героев в Индии. Ефремов, безусловно, в выборе сюжетов и антуража ориентировался в первую очередь на современную ему молодёжь – в массе своей детей войны, многие из которых вынуждены были работать, часто не имея материальной возможности продолжать образование, рвались в институты, мечтая двигать страну вперёд. Многие приезжали в города из деревень, стремились к знаниям и упорно искали их. Этих людей и видел перед собой Иван Антонович, создавая масштабное полотно, по которому пролегали маршруты его героев. Чтобы облегчить восприятие сложного теоретического материала, ради которого задумывалась книга, он выбирает форму приключенческого романа.

Попробуем поставить себя на место молодых людей начала шестидесятых годов. Тогда в «Лезвии бритвы» практически каждая страница окажется для нас ошеломляюще новой – причём на всех уровнях восприятия.

Для начала возьмём итальянскую сюжетную линию.

Иван Антонович переписывался с многочисленными зарубежными друзьями, принимал их у себя в гостях, получал из-за границы журналы – одним словом, он достаточно хорошо представлял себе мир западного капитализма, отделённый в те годы от СССР холодной войной и железным, лишь изредка приподнимающимся занавесом. Среду западных актёров и художников, почти совершенно не знакомую советскому читателю, но безумно притягательную, он и выбрал для изображения. Яхта «Аквила», принадлежащая знаменитому актёру Иво Флайяно, «мисс Рома» – его богемная подруга Сандра, пара аквалангистов – художник Чезаре Пирелли и отважная ныряльщица Леа плюс суровый капитан Каллегари – всё это неумолимо должно было привлечь читателей – любителей приключений. Плавание по Атлантическому океану, опасные погружения в аквалангах, алмазы Берега Скелетов, затонувшие в древности суда, таинственная корона, великолепный Кейптаун, который многим был известен только по песенке «В Кейптаунском порту…» – даже отдельно взятый сюжет из подобных ингридиентов был обречён на успех. Добавить к этому пылкость итальянцев, связь без любви, развенчание киногероя, любовь и ревность благородного лейтенанта Андреа – и становится понятно, почему даже сотрудницы телефонной станции, где чета Ефремовых добивалась установки домашнего телефона, просили Таисию Иосифовну принести им хоть один экземпляр «Лезвия…».

Индийская линия не менее привлекательна. Древние монастыри Ладакха, громады Каракорума и Гималаев, общение с гуру, необычайные испытания духа, природа равнинной Индии, храмы Кхаджурахо, любовь к прекрасной танцовщице-найярке, оказавшейся артисткой кино и практически рабыней продюсера. Скульптор Даярам, любя Амриту Тилоттаму, испытывая жгучее чувство ревности, ищет избавления от него в удалённом монастыре Тибета, затем с помощью итальянцев и местных йогов похищает возлюбленную у продюсера и, уединяясь в домике на берегу океана, ваяет статую апсары. А русский геолог становится их товарищем.

Индия в шестидесятые годы была, пожалуй, даже более закрытой для советских людей, чем мир Запада – из-за внутренних распрей и противостояния на религиозной и социальной почве. Эта страна с её красочным, необычным для северян видом, многоликая, исполненная тайных знаний, дававших посвящённым могущество, чрезвычайно привлекала советских людей. Книги о йоге, о древних знаниях и искусстве Индии в СССР были столь редки, что главы «Лезвия бритвы» досконально изучались читателями как единственный источник столь желанных сведений.

Русская часть романа рождала в читателях ощущение тайны. Вроде бы, всё просто: действие происходило в хорошо знакомой стране, однако и герои, и события казались читателям необычайными, словно плотно облегающий душу футляр быта вдруг рассыпался прахом и явственно проступили контуры совершенно иных, непривычных отношений и явлений. Герои Ефремова были совершенно не похожи на знакомых всем героев производственных романов. Они не добивались перевыполнения плана, не поднимали целину, но сосредоточенно и увлечённо занимались наукой, гимнастикой, танцами, во время дружеских застолий обсуждали новости из разных областей знания. Знакомые незнакомцы – так воспринимались они простыми читателями. Среди обыденных действий – работы, посещения поликлиники, встреч с друзьями – возникали поступки, которые вызывали жгучий интерес. Оказывается, молодая женщина может всерьёз заинтересоваться зрелым мужчиной. Оказывается, любовь к чаю может сблизить людей (абсолютный нонсенс для страны, где не было культуры чая!). Оказывается, на свидании с мужчиной можно свободно говорить о любимых картинах, о танцах и музыке, а деньги, выигранные в лотерее, потратить не на вожделенный для большинства ковёр или диван, а на трёхдневное путешествие в весенний Крым!

Завораживал образ Ивана Гирина – поразительная исследовательская деятельность, которую он вёл сверхурочно на свой страх и риск, способность к медицинской диагностике и гипнозу, знание психологии и самоконтроль. В отличие от исполненного ревности чувства в итальянской и индийской части Гирин и Сима создавали совершенно иной образ любви, построенный на глубоком понимании, уважении и отсутствии чувства собственности, на котором зиждется ревность. Советский кинематограф пятидесятых – начала шестидесятых годов состоял из картин, где любовь представлялась в многочисленных эмоциональных всплесках наивной страсти и диковатой ревности на фоне деревенских или заводских пейзажей. Гирин, Сима и Мстислав Ивернев с его любовью к Тате выглядели на этом фоне как инопланетяне. Даже введение в русскую часть шпионской темы вызывало меньше интереса, чем духовные облики главных героев.

Русская часть единственная имеет глубокое обращение к прошлому, многоступенчатое, если учитывать пролог, в котором мы попадаем в 1916 год, на выставку самоцветов Алексея Козьмича Денисова-Уральского. Здесь завязывается сюжетная нить всего романа, связанная с редким загадочным камнем, здесь же мы встречаемся с автобиографическим образом – мальчиком Ваней. Второе погружение – в знойное лето 1933 года, когда студент Гирин, выполняя первое самостоятельное исследование, оказался на Волге, где встретился с Анной (сам Ефремов впервые оказался на Волге в 1934 году). Читатели шестидесятых годов, в большинстве своём ещё связанные корнями с деревней, узнавали реалии уходящей жизни, близко к сердцу принимали трагическую историю талантливой девушки. Интеллигенция же как откровение восприняла описанный автором обычай омовения в росе – на заветной поляне, где когда-то стояли древние идолы.

Ещё одной временной ступенью становится Великая Отечественная война. Под Москвой, уйдя на фронт добровольцем, погибла Анна, через некоторое время погиб его друг – скульптор, ставший мужем Анны. Сам Иван Гирин отдал войне и её последствиям огромную часть жизни, много лет служа хирургом, главным врачом госпиталя.

Неизмеримо углубляют хронотоп всего романа видения охотника Селезнёва (подобно Аллану Квотермейну из романа Хаггарда «Ледяные боги», вдохнувшему пары особого растения и ощутившего себя первобытным охотником), запечатлённые в ходе эксперимента по высвобождению наследственной памяти. Как вехи ушедшего, но не исчезнувшего прошлого человечества воспринимаются образы тибетских монастырей, храмы Кхаджурахо, тантрические обряды и история исчезнувшего флота Неарха.

В том, что три сюжетные линии романа в итоге сходились воедино, нет нарочитости или искусственности. Главным героям присущи честь, благородство, восхищение красотой, стремление к знаниям.

Три части, несмотря на своеобразие сюжетов, не выглядят чуждыми, разнохарактерными: их объединяет авторский взгляд, постоянное осмысление фактов, событий, чувств, испытываемых героями. Лекционный материал, которым особенно нагружена русская часть, должен был, по мысли автора, служить важнейшей цели: только знание может стать основой духовного самовоспитания, без которого невозможно пройти лезвием бритвы – узкой дорогой к коммунистическому обществу («Эпилог»).

Проглотив книгу за одну-две ночи, ухватив нити интриги, молодые читатели возвращались к роману ещё и ещё раз, обращая внимание уже не столько на события, сколько на вдумчивые размышления автора, на богатство сведений по самым разным наукам, на цитаты и упоминания поэтов и художников, о которых в те годы не принято было говорить (М.И. Цветаева, М.М. Шкапская, В.И. Немирович-Данченко , З.Е. Серебрякова, Н.К. Рерих, В. Кунерт). Деревянную статую Анны сравнивали со статуей С.Т. Конёнкова (Третьяковская галерея).

Распространено утверждение, что прототипом Ивана Родионовича Гирина стал Алексей Петрович Быстров, и слова самого Ефремова в предисловии ко второму изданию это вроде бы подтверждают. Но не стоит вырывать их из контекста ситуации жизни:

«Среди множества писем, мною полученных, больше всего волновали меня трагические просьбы о помощи в болезнях. Читатели принимали меня за врача или, во всяком случае, просили познакомить их с прототипом главного героя.

Заранее должен сообщить, что я сам – не врач, а прототипом Гирина послужил мой покойный друг, врач и анатом, ленинградский профессор А.П. Быстров, который, увы, уже не придёт ни к кому на помощь».

Разумеется, заявлять во всеуслышание о писании портрета с себя было бы не очень корректно. Какие-то качества, общие у Гирина с Быстровым – скажем, пресловутая способность к диагностике – была в наличие и у самого Ефремова, пусть и не в такой ярко выраженной, профессиональной форме. Конечно, Гирин, как и Быстров, был военврачом. От Быстрова же Гирину досталось и умение играть на пианино: обоим хорошо думалось под музыку.

Однако в большинстве черт образ Гирина имеет автобиографичный характер.

Быстров был человеком нелюдимым, Гирина же мы видимо в постоянном общении. Трудно узнать невысокого, остроумно-язвительного, лысоватого Быстрова в большом надёжном Иване с неторопливой речью и отточенными жестами.

Могучая фигура с широким костяком, стремление проникнуть в сферу бессознательного, потрясающая работоспособность и задатки необычных способностей, круг интересов, дружеские связи и отношение к Симе, в образе которой воплотилась Таисия Иосифовна. Обобщающие формулировки, фокусировка идей и глубокая внутренняя уравновешенность – всё это, конечно, черты, присущие прежде всего самому автору. И даже привычка убегать от огорчений в зоопарк принадлежит Ефремову.

В этом ключе крайне любопытен ещё один заход: в прологе, после философского вступления о судьбе и ключевых событиях, открывающих её новый виток, рассказывается о выставке, где в одном помещении находятся серые камни – немые герои романа, и голубоглазый мальчик Ваня, полный внимания и замирающий перед красотой разнообразных драгоценных минералов. Само собой воспринимается этот мальчик маленьким Гириным, но… тому в момент проведения выставки было всего два годика, и это явно не он. Зато другой мальчик Ваня – Ефремов – из всамделешнего мира – вполне мог посетить такую выставку в 1914 году. Здесь мы видим уникальный для Ефремова приём, который положил во главу угла всего своего творчества другой выдающийся писатель – Владислав Петрович Крапивин. Речь идёт о скрещивании двух реальностей и рождении благодаря этому невероятной и непредсказуемой третьей, которой словно сообщается дополнительное измерение. Мир, в котором происходят такие превращения и пространственные наложения, Крапивин назвал… Великим Кристаллом.

Думается, причин, из-за которых Ефремов отвёл внимание от себя, несколько. Ему важно было добрым словом помянуть ушедшего друга, привлечь внимание к его личности. С другой стороны, в письмах люди просили о помощи, а Ефремов не мог её оказать. И вынужден был перенаправить часть потока со своей персоны на ушедшего друга.

Во второй половине восьмидесятых годов, во времена перестройки, когда произведения Ефремова вернулись к массовому читателю, восприятие романа оставалось таким же острым, вызывало те же животрепещущие темы и вопросы. Только в обществе уже не было порыва самоотвержения, стремления жить ради прекрасного коммунистического будущего, на первый план выступили вопросы совершенствования – не ради общего блага, а ради возвышения личности. И тут «Лезвие бритвы» давало обильную пищу для умов и сердец.

Минуло ещё четверть века. Прекратил своё существование Советский Союз, в России воцарился олигархический капитализм, и все прежние реалии западной жизни контрастно и отчётливо проступили в повседневности, напоминая слова Леа о судьбе молодёжи, которая живёт без будущего. Молодых читателей начала XXI века уже не удивляют сцены на яхте знаменитого киноактёра, их скорее удивит поведение Гирина, который безвозмездно работает ради научных открытий и не берёт денег за лечение больных. Песочные часы перевернулись. Там, где было узко, стало широко. В шестидесятые ничего не знали о йоге – сейчас, во многом благодаря интернету, доступны любые сведения, однако это создало ощущение лёгкости обретения, что привело к поверхностности, не позволяющей в полной мере оценить дарованное. Хочешь спрятать хорошо – положи на видное место. В сплошном информационном шуме почти не остаётся места для глубоких раздумий и вчувствования в предмет, необходимых для духовных практик.

Современный читатель, умеющий сосредотачивать своё внимание, разглядит в «Лезвии бритвы» все достоинства, которые не померкли, а только ярче заблистали за полстолетия. Иван Антонович надеялся, что появится много подобных книг, сплавляющих воедино интригу и знание. Однако «Лезвие…» так и осталось уникальным произведением подобного рода.

Ефремов продолжает двигаться в направлении, которое критики после публикации рассказов о необыкновенном назвали приключениями мысли. Мысль здесь следует воспринимать литературным персонажем, имеющий свою судьбу и психологию, она втянута в многоуровневые отношения в своём мысленном социуме. Диалектика души Толстого на века останется образцом, а «детективы для домохозяек» — анекдотом-приговором для нашего времени. Так творческая мысль должна иметь сложную разветвлённую структуру, быть осознана, а значит – выражена в слове. И уже в силу этого неизбежно противоречива и захватывающе динамична.

Умение насладиться приключениями мысли – искусство, которое необходимо оттачивать. И Ефремов обильно насыщает свои книги сюжетами в сюжете, окутывает тело романа густой и сложносоставной ментальной ноосферой с тончайшими огненными смыслами в потаённой сердцевине. Словно подчёркивает практичность философских дефиниций, выраженных в одном из писем к Олсону: необходимость дополнить утверждение Маркса о бытии, определяющем сознание, контрутверждением, — что и сознание определяет бытие. И что дух является высшей формой материи…

В «Лезвии бритвы» читателя держит в напряжении не только детективный сюжет, но – главным образом – развитие научных идей. Главное место занимают в этом поиски Иваном Родионовичем ключа к Себ, пятой душе древнеегипетской мифологии, вместилищу памяти поколений.

Опыты Гирина с наследственной памятью, с вызыванием эйдетических видений прошлого столь поразительны, что морально уравнивают советского учёного с индийскими мудрецами, дают Гирину право говорить об индийской мудрости так, как он говорит – почтительно и внимательно, но дерзко и строго. За самим Гириным стоит полнота полученной западными методами поразительной информации, сходной с результирующим вектором многовековой йогической практики. Разумеется, опыты с ЛСД были в СССР недоступны, а позже их запретили во многих странах мира, хотя до сих пор серьёзные исследования говорят о безвредности препарата для физиологии человека. Во время написания романа тема была исключительно свежа и горяча – только из печки. Только-только начинал свои опыты Станислав Гроф, позже ставший патриархом трансперсональной психологии. Откуда Ефремов брал информацию настолько детальную, что описывал даже химическое воздействие препарата? Видимо, след ведёт к его другу, психофизиологу Ф.В. Бассину. Будучи энциклопедически образованными людьми, они могли свободно обсуждать стоящие перед наукой проблемы и предугадывать пути её становления.

Поразительны видения охотника Селезнёва, вызванные расщеплением сознания и подсознания и пережитые им как подлинные события. Необычные животные, пасущиеся стадами в степи, сражение с саблезубым тигром, создание каменных сооружений, где могли прятаться древние охотники, набег доисторических слонов – архидискодонов, встреча с четырёхметровой обезьяной гигантопитеком – в этих картинах автор даёт нам краткую историю эволюции человека, концентрированно показывает биологические и психологические механизмы, приведшие к возникновению современного образа человека.

Эволюция человека построена на гуманизме, в основе которого лежит мощный инстинкт сохранения рода. Людей «так мало, каждый на счету, каждый бережно охраняется своими соплеменниками. Как трудно во всех превратностях жизни вырастить бойца-мужчину или способную к продолжению рода крепкую женщину! Бесконечно долго вырастают человеческие детёныши, прежде чем становятся полноценными, обученными и воспитанными членами племени. Поэтому каждый погибший или искалеченный в схватке с хищниками человек – большая утрата, а гибель нескольких охотников или женщин может поставить всё племя на грань исчезновения». Высокая ценность индивида, забота о потомстве – вот подлинная база человеческой нравственности. Каждая человеческая жизнь – драгоценный цветок. Это понимали наши предки триста веков назад, с этим же ощущением будут растить детей люди эпохи ЭВК и ЭВР.

Образ лезвия бритвы буквально пронизывает роман. В ситуации с опытами он озвучен так: «Нормальный человек – это тот, у кого, выражаясь фигурально, стрелка показателя психики трепещет на нуле – на неощутимой грани между сознанием и подсознанием, взаимодействующими вдоль этого тонкого, как… лезвие бритвы, психического стержня абсолютно здорового «я»».

Исследования Гирина давали столь выдающийся результат, что у любого учёного был бы большой соблазн продолжить опыты. Да и сам Селезнёв умолял доктора продолжать. Однако начало сказываться кумулятивное действие препарата, и ради здоровья охотника эксперимент следовало прекратить. Гирину удалось пройти по лезвию бритвы, получив уникальные данные и сохранив здоровье испытуемому.

Удался этот путь и в случае излечения лётчика Дёмина, больного раком. Суть достижения Гирина – понять причину болезни как нарушения нервно-химической регулировки, тончайшего баланса человеческого организма – на лезвии бритвы, и воздействовать гипнозом, тщательно продумав последовательность внушений – так, чтобы больной активно помогал врачу всем напряжением своей психики.

Способность к гипнозу, осознаваемая человеком как высокий дар, требует точнейшей дозировки, применения в соответствии с высочайшими нравственными установками. Пройти по лезвию, не соскользнуть – в этом высокая ответственность перед людьми. Гирин применяет гипноз несколько раз. Заставляет Дерагази признаться в истинных намерениях и побуждениях, требует у женщины-хирурга признания в садистических наклонностях и ставит запрет, лечит лётчика – действуя во благо людей. Лишь раз он включает гипнотическую способность не ради других, а ради себя, когда в Никитском саду заставляет Симу упасть в его объятия, и глубоко сожалеет об этом. Ибо в основе подлинной любви – свобода воли каждого.

Развитие психической энергии должно сопровождаться самовоспитанием, ростом нравственных качеств, иначе последствия могут быть трагическими. Вспомним: в «Туманности Андромеды» люди эпохи Великого Кольца сознательно задерживают развитие экстрасенсорики.

Поэтому появление в романе Дерагази не случайно и обусловлено не только литературной необходимостью фигуры злодея. Зло хорошо организовано, понимал Ефремов, и использует самые разнообразные средства, включая апокрифические. Высшее мастерство владения психикой людям, подпавшим под власть зла, никогда не будет доступно, но и навыков липкого гипноза, кодировки простых людей вирусами преступных программ – вполне достаточно, чтобы причинить ничего не подозревающим об этой стороне жизни людям жестокие бедствия. Так драма случилась в жизни Мстислава Ивернева, полюбившего закодированную на преступление девушку Тату. Характерно, что коды внушения были наслоены на кольцо с хиастолитом, который она носила.

Поразительное воздействие на психику серых камней из чёрной короны имеет вид дополнительного указания на непосредственное родство (в берговском понимании) устройства человеческой души и структуры минералов. Не только развитая психика может оказывать сильнейшее воздействие на мозг другого человека, но и целиком природное образование! Понятно, что за таинственными свойствами серых камней охотились преступники, знающие толк в том, что люди называют магией, а на деле часто является знанием о необычных закономерностей. Надо отметить, что в «Часе Быка» писатель вновь возвращается к этой теме – там фигурируют хрустальные шары, используемые в средневековой Японии для гадания .

Эти факты, как и ряд других сцен в романе с их несомненной правдой судьбы обладает несомненным сходством с фрагментами эзотерического романа Конкордии Евгеньевны Антаровой «Две жизни». Поединок Гирина и Дерагази, магия сцены после убийства Тилоттамы – аналогичное, хотя и более аскетическое воспроизведение сразу нескольких подобных фрагментов в «Двух жизнях». Тут важна именно этика и психология эпизода, выходящая за рамки описательности критического реализма.

Нет никаких данных о знакомстве Ефремова с романом Антаровой, да и вряд ли это было возможно – в то время он существовал только в качестве немногочисленных списков. Но линия синтеза таинственных приключений, ведущих к исполнению сужденного, и духовно ориентированных экстраспособностей прослеживается в близкой тональности.

В индийских главах автор несколько раз упоминает «Упанишады» – сокровенное знание Индии, заключительную часть вед. Изначально образ лезвия бритвы возник именно в этой древнейшей книге: «Восстань! Пробудись! Найдя Великих Учителей, слушай! Путь так же труден для следования, как остриё бритвы. Так говорят мудрецы» .

Великие Учителя связаны с Шамбалой. Образ этой страны как высшего мира неизбежно возникает в романе, в тибетских главах. А описание окрестностей монастыря в Ладакхе соответствует картине Н.К. Рериха «Путь в Шамбалу». Описание же монастыря, в котором Даярам проходил испытание тьмой, очень напоминает монастырь Сандолинг в долине Нубра, этот монастырь упоминается в книгах Н.К. Рериха .

Витаркананда – не иномирный, отрешённый гуру, замкнувшийся в стремлении достичь нирваны; он стал на путь социального служения: как профессор, преподаватель, он дарит свои знания жаждущим, помогает талантливому скульптору понять рождение и смысл канонов красоты в Индии, поверить в себя и создать предназначенное.

Профессор указывает Даяраму на обряды Тантры как на средство преодоления ревности, возвышения до Любви. Создавая статую Апсары, скульптор и танцовщица «сроднились на пути совместного творчества в жизни, пронизанной любовью и страстью.

Им теперь не были страшны терзания «нижней» души: близость шла не через первобытную тьму, а по светлому лезвию ножа над всеми пропастями сердца, поднималась торжествующим цветком любви над тёмным и могучим естеством Земли».

Изваяние Апсары становится центром выставки, и мы видим в индийской части зеркальное отображение русской сцены, где впервые была представлена публике деревянная статуя Анны.

«Надо говорить с теми, в ком есть непробуждённое богатство, – тогда придёт отклик», – объяснял гуру Даяраму.

Ефремов, посвящая роман красоте, обращался и обращается к молодёжи – к тем, у кого в душах есть ростки чистоты, ещё не заглушённые ложными наслоениями. Тема прекрасного в произведениях Ефремова сквозная, ведущая. В «Лезвии бритвы» сконденсирована она, пожалуй, с наибольшей плотностью. Идея о красоте как наивысшей мере целесообразности чётко проговорена уже в «Туманности…». В новом, экспериментальном романе она получает полное выражение.

Ефремовское определение прекрасного представляется настолько естественным и самоподразумевающимся, вытекающим из самого строя жизни, что заранее имеет немалую фору перед разнообразием других концепций. Важно понимать, что приведённые Гириным конкретные примеры вовсе не исчерпывают многообразия подхода. Более того: совершенно очевидно, что ефремовская концепция прекрасного в эстетике дополняется аналогичным пониманием в этике. Подробно Ефремов от этом не пишет, оставляя читателю возможность самому совершить открытие и увидеть в красоте поступков его героев наивысшую меру целесообразности. Напомним, автор писал всё же не учёный трактат, и специфическая недоговорённость при ясном указании на строй мысли рождает волшебное чувство сопричастности и сотворчества.

Современная метанаука синергетика исследует законы гармонии, математику золотого сечения, демонстрируя исключительную точность ефремовского подхода .

Вопросы восприятия прекрасного теснейшим образом увязываются с вопросами социальной психологии.

Вслед за Эрихом Фроммом (а Фромма он читал, как и другого представителя гуманистической психологии – Роджерса, о котором даже упоминает в диалоге с йогами как о наиболее близком к индийской мудрости), говоря о конкретном человеке, Ефремов выходит за личностные рамки и рассматривает индивида в контексте его существования – в природе и обществе. Как последовательный диалектик и монист, он утверждает нелинейную связь между природой, обществом и человеком, и постулирует безусловное наличие нормы. Норма человека – общественное поведение, равновесие процессов возбуждения и торможения в коре головного мозга. Однако общество может быть нездоровым, не способствующим формированию и развитию в человеке сугубо человеческих качеств, выработанных за долгую эволюцию – способности к самопожертвованию, заботы и альтруизма. Ефремов и Фромм указывают на существование осевой человеческой природы, которая может воспроизводиться и реализовывать себя должным образом только при условии здоровых социальных отношений. Иначе жёсткий деструктивный конфликт неизбежен.

Индийская йога, дающая мощное индивидуальное продвижение человека по пути эволюции, в условиях многовекового косного окружения неизбежно оказалась закрытым учением со строгой внутренней иерархией и комплексом знаний, сокрытых от непосвящённых. Неизбежность этого очевидна, но столь же очевидно, что условия быстро меняющегося мира, небывалого ускорения происходящих в нём процессов требуют активного участия в жизни общества каждого достойного человека. Именно в этом заключается главная критическая идея, высказанная Гириным во время его встречи с индийскими мудрецами.

Интересен тот факт, что в «Живой Этике» есть параграфы, почти дословно воспроизводящие логику Гирина. В этом плане идеал Агни-Йоги предстаёт в виде синтеза индивидуального совершенства и работы на общее благо (недаром Ефремов называл её «общественной йогой»). В романе к этому же пониманию склоняется учитель Витаркананда, с большим вниманием воспринявший появление самобытного северного врача.

Финальная сцена – стрелы мысли, сплетающиеся в познании на картине «Мост Ашвинов» – ещё один ефремовский архетип.

Подлинное счастье – это общение людей, стремящихся к целостному познанию, проходящих разными тропами долгий путь восхождения на одну и ту же вершину. В этом соль диалектического монизма: единство в разнообразии, если это разнообразие подчинено единой цели. Именно поэтому и сам Гирин, и его индийские оппоненты спокойно отнеслись к непреодолимым (на данном этапе) идейным разногласиям и приветствовали факт общей устремлённости к высшему.

Как это далеко от культивируемых сейчас бесконечного плюрализма и кажущейся равноценности всякого суждения, мысли, поступка. С другой стороны, полная невозможность находиться в этом шизофреническом мире возрождает к жизни максимы традиционного общества, освящённые религиозными догмами. Эти два полюса сосуществуют, никак не взаимодействуя, погружая массу людей в состояние духовного анабиоза. Осевая человеческая природа, путь к которой тонок, как лезвие бритвы, угнетается навязываемой одномерностью жизни. В итоге нормальная творческая личность представляет серьёзную опасность как для плоскости постмодерна, так и для косности механически насаждаемой догматической обрядовости.

В пролог, в самое его начало Ефремов помещает размышление о судьбе, задающее тон восприятию книги целиком и каждого эпизода по отдельности. Он напоминает, что за внешней непохожестью и разбросанностью событий в пространстве и времени могут скрываться непреложные линии закономерностей. И стоит найти возможность просветить их – как выявятся их оптические оси со всеми вероятностями, подаренными двойным лучепреломлением.

За необычными интересами часто скрываются необычные способности – так сказал старший Ивернев, наблюдая за ясноглазым мальчиком, заворожено стоящим перед витринами выставки.

Интерес Вани Ефремова-Гирина к кристаллам, их структуре, блеску и расцветкам преобразовался отнюдь не в страсть Гирина к минералогии, как можно было бы подумать. Ефремов, как знаток судьбы и жизни, описывает сдвоенную анизотропию – большинство кристаллов анизотропно в своей структуре. В этом своём качестве они наглядно демонстрируют анизотропию человеческой психики. Соответственно, событием, которое сам автор назвал спусковым крючком для движения целой линии судеб, был рождён интерес не к камням как таковым, а к их свойству, аналогичному свойству человеческой души. В этом вторая анизотропия судьбы, её символизм, раскрытый Ефремовым.

Тут необходимо упомянуть об источнике такого подхода. Источнике не прямом, а столь же преломлённым сквозь кристаллическую структуру ефремовского разума, собирающего символы и случайные ассоциации и запаивающего их в нерушимую оправу целостной логики жизни. Ефремов был очень внимательным читателем Льва Семёновича Берга – выдающегося биолога, чья концепция номогенеза резко расходилась с общепринятым дарвиновским пониманием роли естественного отбора. Берг указал на поразительный факт предварения признаков, проходящий сквозь эволюцию. И на следствия, неизбежно вытекающие из этого факта. Именно на внутренних причинах покоится процесс эволюции, на существовании внутренней логики развития, выявляющей себя независимо от внешней среды. Поэтому кристалл анизотропен как человек, в нём есть та же правда подобия миру. Человек полон глубиной, неизмеримо выходящей за рамки текущего момента, за рамки времени, дающей силы преодолеть сдавливающую косность конкретно-исторического мифа.

Найти оптическую ось судьбы, всякого подлинного знания сквозь нагромождения внешнего разнообразия, выйти за пределы скорлупы времени – в этом соль и Тибетского опыта, и экспериментов с видениями Селезнёва, и проникновения в тайны собственной психики, овладения её мощью. Поэтому человек – не функция социологии, не послушный слепок окружающего мира. В нём закодировано глубочайшее прошлое, которое в самой своей сути, согласно Бергу, уже предвосхитило высочайшее будущее.

«– Дикая жизнь человека, – тут Гирин поднял ладонь высоко над полом, – это вот, а цивилизованная – вот, – он сблизил большой и указательный пальцы так, что между ними осталось около миллиметра. – Мозг – это природа и вселенная, но вселенная не одного лишь текущего момента, а всей её миллионолетней истории, и опыт мозга отражает не только необъятную ширину, но и изменчивость природных процессов.

Отсюда и диалектическая логика – выражение сущности этого мозга, а наша психика, отражающая внешний мир, – это такой же процесс и движение, как всё окружающее».

Говоря предельно кратко, в необходимости для человека реализовывать вертикаль через горизонталь – суть диалектики.

Любопытно, что не раз упоминаемый в романе минерал хиастолит, разрезанный поперёк главной оптической оси, на свету даёт именно крест. Своего рода косвенное упоминание, образная подсказка, подобная двойному лучепреломлению…

Серые камни прозрачны и в то же время пронизаны едва заметными точками с металлическим блеском. Так и кажущееся порой простым пространство жизни оказывается пронизано искрами бифуркаций – моментов внутреннего выбора, определяющего, в каком направлении человек двинется дальше. Но человек может и должен решать сознательно, и поэтому понять свой эволюционный план, свою миссию (вспоминаем Берга!) становится важнейшим и определяющим для судеб всего мироздания. Так из геологии и биологии выковывается ефремовский космизм, построенный на идеях конвергенции и антропологической коэволюции.

Ефремов никогда не утверждал чего-то нетерпеливо и безоглядно. Устремлённость в будущее всегда соединялась в нём с глубоким знанием прошлого и трезвой оценкой настоящего. Восхищение идеалом античности с его культом наготы и аналогичная свобода в будущем вовсе не переносились им механически на наше время. В романе он специально пишет, что этот идеал сейчас невозможен ввиду психофизической незрелости и хилости большинства населения. Действительно: тонко подмеченное полвека назад, когда такой проблемы не было в СССР, проявилось со всей очевидность ныне, когда множество некрасивых, неразвитых людей обнажаются с невротической целью так или иначе обратить на себя внимание, скрыто или явно эпатировать окружающих. Выражаясь словами старой балерины из романа: сейчас ещё не время полностью обнажённого тела.

Принцип дао-ориентированности проявляет себя в таком подходе как терпеливое ожидание сроков.

...Гирин говорит о незаменимости коммунистической идеи: она ориентирована не на элиту, а на среднего человека, но при том не обывателя. И это неизбежно, так как появление нового типа человека в историческом времени возможно только широким охватом, это должна быть перемена общественного сознания. Берг пишет о том, что эволюционные перемены совершаются очень быстро, осуществляются практически сразу во всей полноте. О сходных вещах писал ещё один значимый для Ефремова автор – Вернадский, утверждающий, что количество живого вещества в целом по планете с момента появления жизни на планете изменилось несущественно.

Немало внимания уделено в книге товарищеским отношениям Гирина и Андреева . Важно, что на их основе вырастает целый кружок товарищей, – мужчин, женщин, молодёжи. Они собираются вместе, обсуждают интересные новости из области науки и искусства, делятся опытом и сомнениями, внимательно выслушивая знающих и не боясь насмешки. А проблема легковесного критицизма стояла, и явно её описание носит автобиографический характер. Андреев с горечью рассказывает о новоявленной манере научной полемики, когда «…молодой и честолюбивый начинающий исследователь, попав в какой-нибудь новый район, делает там наблюдение, противоречащее, скажем, моим выводам. Немедля публикуется статья, где он пишет, что поскольку его наблюдение противоречит Андрееву, то все заключения Андреева о том и том-то неверны. Это подхватывается, цитируется, и никому из торопыг невдомек, что андреевские выводы сделаны на материале несравненно более широком.

Если уж меня опровергать, то только на основании такого же, если не большего, числа наблюдений. А то мало толку для науки. Куда как полезнее просто опубликовать своё маленькое наблюдение и честно сказать, что случай, пока единичный, противоречит схеме Андреева, но надо накопить ещё много подобного материала».

В наше время подобное поведение ушло в массы в связи с доступностью информации и мгновенных средств сообщения. Специфика свободных обсуждений проблем науки, искусства и общества в интернете такова, что немедленно привлекает к теме множество шумных дилетантов, заполоняющих эфирное пространство потоками вздора и мелочной агрессии, открыто издевающихся над самим понятием профессионализма. Совершенно очевидно, техническая возможность в который раз опередила готовность человека морально соответствовать собственным изобретениям.

Насыщенность мудрыми и злободневными мыслями в романе колоссальна, и все их даже не перескажешь. Но есть насущная необходимость процитировать два отрывка столь же полно, как и сокрушение о науке. Они показывают, насколько ясно Ефремов осознавал тенденции окружающей действительности, диалектически совмещая в себе уникально тонкого философа-мечтателя и трезвого реалиста.

«Борьба с элементами садизма – очень серьёзное и важное, но в то же время и тонкое дело. Чаще всего мещанин, ущемлённый в своих эгоистических поползновениях, мстит за это всем, кто попадает от него хоть во временную зависимость. Завистливый негодяй, причиняя зло и горе всем, кому может, пытается так уравнять себя с более работящими и удачливыми людьми.»

«– Однако многое изменилось даже с тех пор, как я начинал свои первые экспедиции, – сказал Андреев. – Ушли в прошлое отсутствие запоров в деревнях, старые, покинутые, но нетронутые часовенки на русском Севере, древние надписи и изваяния на степных холмах. Теперь почему-то немало людей старается сокрушить, разбить, испакостить не охраняемые ничем, кроме благоговения к человеческому труду и искусству, вещи, до сей поры стоявшие сотни лет.

– Всё тот же признак антисоциальной повреждённой психики, о котором я только что говорил, – сказал Гирин, – чем дальше, тем больше он усиливается, не только на Западе, но уже и на Востоке. Всё чаще случаются взрывы самолётов в воздухе, стрельба по невинным ни в чём случайным прохожим, дикая расправа со старинными произведениями искусства, составляющими славу народа...»

Напомним, речь идёт о высказываниях полувековой давности! Нынче описанное стало обыденной повседневностью, рутиной жизни и новостных выпусков со всего света – и нашей родины... На что-то уже и не обращается внимания, настолько мы отвыкли жить в людских условиях. Для всех, кто хотел бы отыскать своеобразный «золотой век» в советском прошлом, придётся признать: корни гнева нынешнего россиянина, разобщённого внешне и внутренне, лежат за пределами «лихих 90-х» или «предательской перестройки». Уже во времена Ивана Антоновича чередой шли процессы, спустя поколение приведшие к развалу страны…

И по-прежнему (пожалуй, даже ещё более актуальной) остаётся идея создания «дружеских союзов взаимопомощи», как их назвала Сандра. Сейчас их называют горизонтальными связями в обществе, и они никак не взаимодействуют с авторитарной вертикалью отчуждённой власти. Вспомнив же образ, пронесённый Ефремовым через весь роман, можем констатировать: вертикаль и горизонталь должны войти в одну плоскость, создать диалектическую структуру системы координат с вектором устремлённости к общему благу и всё повышающейся планкой ответственности и самодисциплины каждого человека, семьи, круга друзей…

«Витаркананда поднял руки к горам, как бы сгоняя их воедино широким жестом.

— Ещё бесконечно много косной, мёртвой материи во вселенной. Крохотными ключами и ручейками текут повсюду отдельные Кармы: на земле, на планетах бесчисленных звёзд. Эти мелкие капли мысли, воли, совершенствования, ручейки духа стекают в огромный океан мировой души. Всё выше становится его уровень, всё неизмеримее – глубина, и прибой этого океана достигнет самых далёких звёзд!»

Ивана Антоновича всегда привлекала форма романа-путешествия. Так он построил обе повести дилогии «На краю Ойкумены»: путешествия Баурджеда вдоль берегов Африки и Пандиона из Греции через Крит, Египет и Африку – закольцованы, герои возвращаются туда, откуда отправились в путь.

Особенность путешествия как жанра в том, что его можно построить на авантюрном начале и легко насытить разнообразными сведениями, легендами, преданиями, придать ему не только художественную, но и познавательную ценность.

Свою новую героиню, гетеру Таис, Ефремов тоже отправляет в путешествие: из Афин в Спарту, затем через Крит в Египет, далее, вместе с армией Александра Македонского, на восток, в Вавилон, и далее – в Экбатану. Таис, проходя своим прежним путём, уже в другом статусе – царицы, возвращается в Египет, но, отказываясь от царствования, простой путешественницей возвращается в дорогую Грецию.

Ефремов насыщает роман сведениями, почёрпнутыми из огромного количества наук , органично сплавляя их в целостные картины древней жизни, однако постоянно помнит: «…взгляд в прошлое должен находить отзвук в настоящем, иначе историческую вещь будет скучно читать, как-то и случилось с романами Мордовцева, Лажечникова, Загоскина. Иными сло¬вами, исследуя историю, надо искать в ней то, что интересует нас сегодня, и находя его, ликовать перед силой человеческого разума и чувств. Тупое перечисление событий, костюмов и обычаев, хотя и имеет известный интерес, мало для жадной души пытливого человека» .

Путешествие – канва романа, по которой вышит духовный путь героини, путь возрастающего знания и внутренней силы: от поклонения Афродите Урании (Небесной) и служения Эросу до обретения в Городе Неба – Уранополисе нового смысла жизни – служения Детям Неба.

Иван Антонович понимал, что при существующем в стране отношении к Эросу ему нужно прочно обосновать выбор героини. Он сделал это дважды: в предисловии «От автора» – прямым текстом и в главе «Власть зверобогов» устами делосского философа: «Каждая умная женщина – поэт в душе. Ты не философ, не историк, не художник – все они ослеплены, каждый своею задачей. И не воительница, ибо всё, что есть в тебе от амазонки – лишь искусство ездить верхом и смелость. Ты по природе не убийца. Поэтому ты свободнее любого человека в армии Александра, и я выбираю тебя своими глазами».

Выбор героини, её пленительный образ произвёл подлинную революцию в сознании тысяч советских читателей, изменил их взгляды на роль женщины. Наиболее резко, акцентированно тема эта отразилось в стихотворении Юлии Владимировны Друниной.

ГЕТЕРЫ

«Единственными женщинами, о которых древние греки говорили с уважением была избранная часть афинских гетер...» (Энгельс)

Пока законные кудахчут куры

По гинекеям – женским половинам,

спешат Праксители, Сократы, Эпикуры

К свободным женщинам – Аспазиям и Фринам.

Что их влечёт? Не только красота

Прелестниц этих полуобнажённых:

Гетера образованна, проста –

Куда до милых умниц скучным жёнам!

(Пусть добродетельней они в стократ!)

И вы, историки, от фактов не уйдёте:

Умом делился не с женой Сократ –

Он изливался грешной Теодоте.

(Она грешна, поскольку не хотела

Законной сделкою своё оформить тело

И в гиникеях прокудахтать жизнь.

Ценой «падения» она взлетела...)

Вершила судьбы Греции Таис,

Ваял Пракситель Афродиту с Фрины,

Леяне памятник поставили Афины.

Леонтиона, критик Эпикура,

Опять-таки гетерою была...

И я скажу (пускай кудахчут куры

И бьют ханжи во все колокола):

Не зря в компании богов

Дошли те женщины сквозь тьму веков.

Описания путешествий Таис даны автором с замечательной географической и историко-культурной точностью. Однако сейчас мы сосредоточимся не на конкретике описаний, а на зримо очерченных этапах духовного роста женщины, каждый раз сопряжённых с пульсирующим расширением сферы познания и качественно новой ступенью осмысления мира.

Дмитревскому Ефремов писал: «…этот поворот повлёк за собой исследование некоторых малоизвестных религиозных течений, остатков матриархата, тайных женских культов, пред¬ставления о художнике и поэте в эллинской культуре, столкновения Эллады с огромным миром Азии – словом, та сторона духовного развития, которое удивительнейшим образом опускается историками, затмеваясь описанием битв, завоеваний, материальных приобретений и количества убитых…» .

До походов Александра греки попадали в глубины Азии либо как торговцы, либо как пленники, рабы. Или наёмники – показателем тут знаменитый «Поход десяти тысяч», воспетый Фукидидом. Александр военной силой распахнул ворота в незнакомые, извечно грозящие опасностью страны, и начался стремительный обмен культур, ставший главным стержнем целого этапа развития человечества. Тогда впервые в европейском мире, несмотря на различие народов, племён, обычаев и религий, родилось представление о гомонойе – равенстве всех людей в разуме и духовной жизни.

Интересовала писателя и сама фигура великого завоевателя, процессы перерождения личности, сдвигающей гигантские пласты реальности. Жизненной миссией Александра было уничтожение жёстких перегородок между народами и культурами, введение в сознание масс реальности громадных территорий, уже освоенных человечеством, но поделённых на закрытые анклавы. Аналогичные попытки на иной идейной основе совершались и ранее, начиная с катастрофического техно-гуманитарного кризиса первой половины 1 тыс. до н. э., спровоцированного активным освоением железа в Ассирии. Ассирийцы совершили множество завоеваний, но неразвитое со-знание – со-весть, то есть слабые моральные ограничители привели лишь к жесточайшему геноциду на захваченных территориях. Сходные ситуации происходили и далеко на востоке. Так началось Осевое время, и оно потребовало создания мощнейших нравственных регуляторов нового типа; коллективное переживание мифа сменялось индивидуальной рефлексией. В Элладе рождалась философия, начиная с Пифагора и Гераклита, в Иудее появились пророки, в Персии – посланцы богов, в Индии – Будда. Даже далёкий Китай подпал под общую закономерность: Конфуций и Лао-Цзы – современники Будды и Гераклита.

Создание крупных агломераций было неизбежно, вопрос стоял иначе: на каких условиях и с какими последствиями это случится. Второй реализованный имперский проект – Персидская империя – можно считать плодотворным, немало давшим населяющим её народам и истории в целом. Но к моменту похода Александра он фактически исчерпал позитивные стороны реализации и нуждался в радикальном обновлении. Кроме этого, развившаяся семимильными шагами молодая эллинская мысль, эллинские подходы к искусству и общественной жизни таили огромный потенциал синтеза. Синтез этот мог совершиться в конкретно-исторических условиях только после насильственного объединения столь различных территорий. Для этой цели романтик, убеждённый в богоизбранности, и одновременно уникально выдающийся полководец подходил больше всего.

В этом смысле Александр Македонский – подлинный великий герой, взваливший на себя невероятное и ставший идеальным проводником законов эволюции. Но… «нельзя безнаказанно пройти через инферно». Погружение в грубую материальность раздваивает любые устремления и ожесточает неизбежным сопротивлением. И человек не может не реагировать. Тем более, столь молодой. С другой стороны, только молодой человек мог очертя голову ринуться в столь поразительное предприятие, презрев осторожные расклады умудрённых советников.

Не случайна и ранняя смерть Александра – тяжело не облучиться радиацией скрытых под перевёрнутыми глыбами истории источников. Тяжело не надорваться душевно, не попасть в штопор неизбежных мелких следствий крупных дел.

Профессор Ю.В. Линник, анализируя идеи романа, проницательно пишет: «Эпоха эллинизма полна удивительных предварений. Разве нельзя Александра Македонского назвать евразийцем? Это понятие мы связываем с русской мыслью. Но обратим внимание на глубинную аналогию между Элладой и Россией: обе страны в равной степени могут называться Евразией – малоазийская колонизация в чём-то созвучна нашей зауральской экспансии. В обоих случаях европейское сознание осуществляло контакт с другим менталитетом. […]

…Нам важен максимализм Александра Македонского как таковой: его способность к всевмещению – всеохватность его планов – его всечеловеческие горизонты. Он хотел превратить мир в гармонический континуум, нигде не прерывающийся локусами тьмы и зла. Пусть это утопия. И пусть маленький Уранополис, попытавшийся её осуществить, был обречён на гибель. Но человечество благодаря Александру Македонскому получило идеал невероятной красоты и притягательности. И.А. Ефремов сближал его с коммунистическим идеалом. Неправда, что на нём поставлен крест – он может обрести новую жизнь. От очередного провала ему удастся уйти лишь в том случае, если общество будет ориентироваться на таких его носителей, как Иван Антонович Ефремов».

…Вернёмся внутрь романа. Из Афин вместе с подругой Таис приплыла сначала в Спарту, затем на Крит и – в Египет. Живя в незнакомой стране, она пыталась постичь душу народа, понять его древнее искусство.

Для знаменитой гетеры, которой «кружили голову Эрос, танец, песня, поклонение мужчин, зависть женщин, неистовство скачки», встреча с делосским философом – поворот ключа, начало преображения, постижения «внутреннего смысла вещей и освобождение от страха». Храм Нейт в Мемфисе, где Таис проходит посвящение в орфические знания, становится точкой, после прохождения которой возврат к образу легкомысленной гетеры невозможен. Через встречи, беседы, тайные слова нести мужчинам знание, стремление к прекрасному – в этом делосский философ, вторя мыслям автора, видит подлинную роль женщины.

Путешествие Таис с армией Александра Македонского двигает вперёд фабулу. Гетера из Египта едет в Месопотамию, в Вавилон, Персеполь, а затем в качестве жены Птолемея переселяется жить в Экбатану.

Вторым этапом роста стало общение с великим скульптором Эллады Лисиппом, орфиком высокой ступени посвящения, ставшим для Таис вторым учителем после делосского философа. В его мастерской в Экбатане собирались скульпторы, художники, поэты, философы, путешественники. По его просьбе Таис позировала кеосцу Клеофраду для создания статуи Афродиты Анадиомены. Благодаря Лисиппу она встретилась с загадочным путешественником из безмерно далёкого Китая, с философами Индии, поведавшими гетере о древнем понимании красоты в их стране, побывала в низовьях Евфрата, в храме Эриду, где два верховных жреца посвятили орфиков в тайные знания Древней Индии, в понятие Кармы. Жрецы и орфики свободно, без предубеждений, сравнивали верования разных народов, видя в них общий корень.

В Эриду, когда задул горячий ветер из Сирийской пустыни, Таис пережила ощущение бесцельности жизни, невозможности ответить на вопрос «зачем?». Возникла потребность определить соразмерность своих сил перед выполнением новых задач жизни. По очереди с Эрис они выполнили опаснейший обряд поцелуя змея, за что Таис получила в дар ожерелье из когтей чёрных грифов – знак «хранительницы заповедных троп, ведущих на восток за горы».

Философские главы вновь сменяются динамичными страницами – описаниями возвращения Александра из Индийского похода, встреч его с Таис и смерти великого полководца. Таис, соблюдая обещание, данное Птолемею, становится царицей Египта.

И вновь – в третий раз – она обретает Учителя. Им становится египтянин, жрец храма Нейт в Мемфисе, того самого, где она проходила посвящение. Дружба египетской царицы и жреца несёт людям знание: пользуясь своим положением, Таис собирает древнейшие сведения о походах египетских войск в далёкие земли, географические сведения, описания редких зверей, камней и растений, которые стали позже основой для изучения географии чёрной страны.

Жрец помогает Таис понять трагедию жизни Александра: почему человек, мечтавший о гомонойе, превратился в тирана, почему «вместо познания земли, умиротворения, общности в тех обычаях, верованиях и целях, в каких похожи все люди мира, возникли бесчисленные круги будущей борьбы, интриг и несчастий». Три могучих рычага: Сила, Золото и Воля – имеют оборотную сторону своего могущества, и только любовь к людям может стать заветным щитом. Любовь и мера. «Всегда держись середины, оглядываясь на края», – так советовал Таис жрец.

Той же мудростью поделился с Таис в Экбатане гость из

Поднебесной, встретивший на своём пути последователей Будды: «И снова непобедимое очарование афинянки сломило сдержанность путешественника. Он доверительно сообщил ей, что вместо рая и Драконов Мудрости он встретил приветливых, добрых людей, живших в каменных постройках на уступах высочайших гор, в истоках самой большой реки Небесной страны – Голубой. Эти люди считали себя последователями

великого индийского мудреца, учившего всегда идти срединным путем между двумя крайностями...»

Оставив роль египетской царицы, которую она играла около десяти лет, Таис приплыла в Александрию, простилась с Птолемеем и сыном и отправилась в милую Грецию: сначала на Кипр, а затем в небесный город Уранополис, Высший Советник которого мечтал «распространить идею братства людей под сенью Урании, всеобщей любви, на всю Ойкумену». В городе, опорой которого становится любовь, только и может быть место для новой, прошедшей все испытания Таис и её верной подруги Эрис. Город Неба – «хрупкий жертвенник небесной мечте человека» – показался Таис обречённым в мире невежества и мрака, но она без сомнения ступила на путь служения новой нравственности – так же, как звездолёт «Тёмное пламя» был одиноким на чуждом и далёком Тормансе, где Фай несла жителям планеты любовь и сострадание.

Таис и Фай объединены не только одинаковыми именами, отсылающими к Таисии Иосифовне – Фаюте. Таис плывёт в Уранополис, приближаясь к сорокалетнему рубежу. В «Часе Быка» Фай Родис – ровно сорок лет. Так и хочется назвать их инакарнациями одного и того же светлого сильного духа. И можно с грустью предположить судьбу Таис, опираясь на уже описанную судьбу Фай…

Впрочем, есть и более экзотические версии их несомненной связи. Якобы Фай Родис, проходя на Земле необходимое для каждого историка испытание ступенями инферно, была погружена в виртуальное пространство с полным эффектом присутствия, где события разворачивались по мотивам реального исторического факта, о котором известно немного. И жизнь Таис, описанная в романе, прожита личностью Фай в научно-исследовательском институте будущего в качестве её подготовки к работе историка. Помните? – «Очень трудна работа историка, особенно когда учёные стали заниматься главным – историей духовных ценностей, процессом перестройки сознания и структурой ноосферы – суммы созданных человеком знаний, искусства и мечты».

Роман имеет существенную особенность: при поразительной композиционной целостности и выверенности соподчинённых частей мы не находим в нём прямого лекционного материала, в изобилии представленного в «Лезвии бритвы» и произведениях о будущем. К моменту написания «Таис…» Ефремов выразил основной корпус своих идей и теперь использовал поле исторического романа для иллюстрации их прорастания сквозь мозаику этнических стереотипов древности. Фактически он следовал собственной максиме: строение не может подниматься без конца, мудрость руководителя заключается в том, чтобы вовремя остановиться, подождать или сменить путь.

«Таис Афинская» – заключительный роман Ефремова, которым он показывает в исторической перспективе постановку вопросов, впервые заданных человечеством, первые попытки ответов… Ответами настоящими полны его более ранние произведения. Но понять генезис поиска, начиная с первых его ступеней – жизненно необходимо. Рассмотренное таким целокупным образом литературное творчество писателя является преломлением ещё одной эзотерическом максимы: ответ предшествует вопросу.

Целостность отношения автора к миру многократно подтверждается сквозными сюжетами, выраженными на совершенно разном материале его жизни и творчества и напоминающими те самые оси кристаллов, прямые лучи, пронизывающие анизотропию мира Ефремова.

Каждая эпоха рождает свих героев, разрушающих привычные рамки Ойкумены – вовне и одновременно – внутри. Взрывными волнами они преодолевают совершенно незнакомое пространство и принимают его в себя, меняются, расширяют сознание. Линейно-психологически: через Баурджеда и Пандиона с Тирессуэном, через Александра Македонского и Таис (объединённых в диалектическую пару как взаимообусловленное внешнее и внутреннее расширение), через Гирина и Даярама – к Тибетскому опыту и миссиям «Теллура» и «Тёмного пламени».

Смешно на абсолютной шкале сравнивать поход туарега на балет и проникновение будущих исследователей в Тамас. Но важна другая абсолютность – напряжение поиска, глубинные переживания в момент расширения сознания. В этом единство, это безусловная ось, пронизывающая сокровенную суть ефремовского мироощущения. Он сам был таков, мечтал о будущем, где счастье расширения сознания будет главным двигателем общественной жизни. И искал аналогии в прошлом. Кстати, об этом Ефремов открытым текстом пишет в «Сердце Змеи»: членов экипажа «Теллура» ждёт по возвращении мир совершенно другой, но если этот мир аксиологически настроен на радость познания – то и психологически окажется дружелюбен. И это связывает не только пространства (Великое Кольцо), но и времена – в своё Великое Кольцо.

Речь о кольце времени не случайна. Ефремов начал с древности и ею же закончил, словно соединив этим большой и безымянный палец в характерном жесте индийских и русских подвижников.

Кому много дано – с того многое спросится. Таис получила в дар от природы совершенное сильное тело, чувство ритма, музыкальность и талант танцовщицы. Щедрый дар, однако, влечёт за собой обязанность служения: направлять его можно лишь на душевное и духовное обогащение других, в противном случае он иссякнет. Так дар превращается в судьбу. «Четвёртая харита» неизбежно должна вдохновлять художников, поэтов и музыкантов, служить моделью скульпторам.

Тема поиска красоты, воплощения её в искусстве пронизывает всё творчество Ефремова. Впервые она вспыхивает в рассказе «Эллинский секрет», ярким арпеджио взвивается в повести «На краю Ойкумены» и сияющим аккордом звучит в «Каллиройе». Углублённо разрабатывается в «Тамралимте и Тиллоттаме», завораживает нас танцем красной эпсилонянки и Чары Нанди в «Туманности…», красной нитью проходит через «Лезвие бритвы» – от деревянной статуи Анны в первой части до создания индийской «Анупамсундарты». Своего апофеоза тема достигает в последнем романе Ефремова: нам трудно представить себе количество художников и скульпторов в Элладе, их значение в общественной жизни.

Беседа о женской красоте в мастерской Лисиппа выявляет взгляды греческих скульпторов и индийских гостей, которые видят в Таис и Эрис сочетание совершенства души, тела и танца. Общность представлений о красоте у народов разных стран ведёт к пониманию общности культур и глубокому восприятию Крита – легендарной прародины индийцев и многих народов Азии и Финикии.

Словами Таис Ефремов говорит нам о краеугольной категории эстетики, сплавляемой с этикой – понятии Прекрасного: «Без него нет душевного подъёма. Людей надо поднимать над обычным уровнем повседневной жизни. Художник, создавая красоту, даёт утешение в надгробии, поэтизирует прошлое в памятнике, возвышает душу и сердце в изображениях богов, жён и героев. Нельзя искажать прекрасное. Оно перестанет давать силы и утешение, духовную крепость. Красота преходяща, слишком коротко соприкосновение с ней, поэтому, переживая утрату, мы глубже понимаем и ценим встреченное, усерднее ищем в жизни прекрасное».

Предупреждение об искажении прекрасного звучит особенно актуально в нашей стране сейчас, в начале XXI века, в эпоху постмодернизма, которая стремится разъять целостность любого образа. Ещё одно предупреждение этого же рода – о низведении таинства любви до фиглярства, базарного зрелища. Любовь мужчины и женщины – великий дар богини-матери, возносящий человека до служения высшему. Нарушение завета молчания, привычка смотреть на женщину как на добычу ведёт утрате способности ощущать любовь как величайшую драгоценность, к низведению чувства, равняющего человека с богами, на уровень похоти.

Ефремов прослеживает жизнь Таис от сияющей юности до уверенной мудрости. Во время написания романа он постоянно обращается к мысли об автобиографии, внутренним взором отмечая границы своей жизни – юности, зрелости и мудрости. Отточены и универсальны формулировки.

Делосский философ считает страсти и желания, обуревающие человека в юности, преходящими знаками его силы.

Лисипп говорит Таис о её зрелости: «С каждым годом ты будешь отходить всё дальше от забав юности. Шире станет круг твоих интересов, глубже требовательность к себе и людям. Обязательно сначала к себе, а потом уже к другим, иначе ты превратишься в заносчивую аристократку, убогую сердцем и умом…». Происходит перекличка с диалогом Фай Родис и Таэля, когда Фай говорит о высших ступенях восприятия и самодисциплины, когда думаешь прежде о другом, потом о себе.

От Лисиппа же Таис слышит о мудрости: «Мудрых людей мало. Мудрость копится исподволь у тех, кто не поддаётся восхвалению и отбрасывает ложь. Проходят годы, и вдруг ты открываешь в себе отсутствие прежних желаний и понимание своего места в жизни. Приходит самоограничение, осторожность в действиях, предвидение последствий, и ты – мудр. <…> Не следует много рассуждать о знании богов и людей, ибо молчание есть истинный язык мудрости».

Мудрый видит обе стороны бытия – «красоту мечты и неумолимую ответственность за содеянное». Чем выше дар, чем ярче мечта, тем строже взыщет судьба.

Об этом законе помнил сам Иван Антонович, каждый час своей жизни посвящая работе. Он успел дописать свой последний роман и подготовить его к публикации. Как ваятель Клеофрад, он ушёл из жизни, завершив свой труд.

Замечательно высказывание Таис, удивившее делосского философа: боги из зверей становятся людьми. Таис понимает, что это процесс очеловечивания самого человека. Чем большую власть в психике имеют животные накопления, чем меньше осознана собственно человеческая уникальность и значение этой уникальности – тем большее значение имеет природный мир. Но афинянка не делает (и пока не может сделать) следующего вывода, направленного уже в будущее: о том, что с развитием абстрактного мышления позже в разных частях света родится идея богочеловека с ясным пониманием второй части этого утверждения: царство божие внутри нас… Но даже тогда останется традиция символически изображать божественных персонажей в виде тех или иных зверей.

Тема меры активного противодействия злу занимала Ефремова из романа в роман. Продемонстрированный в «Часе Быка» рафинированно-эзотерический подход представляет собой фактическое решение тех проблем, что стоят перед Лисиппом и орфиками в целом. Осознание диалектики мира выводит из потока бездумного действия, рождает понимание оборотной стороны медали. Если каждое действие вызывает противодействие и рано или поздно цепочка следствий ведёт к результату, противоположному первичному импульсу, рисуя круг, то проще всего не действовать вовсе. Прекратить поток причин и следствий, выйти за пределы кармы. Так поступили индийцы – и в «Лезвии бритвы» Гирин критикует их за это, выступая перед посвящёнными йогами. Да, они не умножили зло, но их диалектика пассивна, апофатична. И она бессильна справиться со страданием в остальном мире. Сам собой распускается в сознании Ивана Антоновича кристалл диалектической триады: бездумное действие, одностороннее, без понимания системности мира (тезис), отрицается умным бездействием восточной мудрости (антитезис). Каждое движение рождает круги на воде, замутняет зеркало сознания, погружает в сансару. Таковы максимы в индуизме, буддизме, даосизме. Очевидно, размышлял Ефремов, существует путь синтеза, когда понимание взаимосвязанности и многоплановости мира рождает сплав качеств действия и ума. Но путь этот требует исключительных личных качеств всеохватности и жертвенности ради общего блага. Таких, какими обладала Фай Родис и выше. Лисипп понимает преграды, но не находит в окружающей его действительности практического решения. В его время вопрос только ставится и будет ещё веками решаться качанием маятника от тезиса к антитезису, накапливая опыт безысходности.

Древние культы, представляющие для мыслителя ещё один пласт интересующих его вопросов – в эпоху Александра и Таис лишь угасающие остатки мощных очагов матриархата. Чаша и Клинок – так метафорически назвала идущее сквозь века гендерное взаимодействие антропологиня Риан Айслер, исследовавшая культуры Малой и Передней Азии в эпоху неолита. Во времена Ефремова становился известен огромный археологический материал, раскрывающий интереснейшие детали существования матрицентрической доарийской культуры Чатал-Хююк. Этот город – древнейший на планете, наряду с Иерихоном, возник на заре неолита. О нём автор пишет в предисловии к роману.

Три основные божественные ипостаси – владычица природы, богиня плодородия и символ единства бытия – женщины.

На протяжении многих веков – полное отсутствие насильственных смертей. Экономическое равенство и отсутствие жёсткой иерархии. Чрезвычайно высокий уровень жизнь, превышающий многие показатели древнего мира. Полное отсутствие сцен насилия в сюжетах многочисленных произведений искусства. Полное отсутствие такого специфического явления, как воровство.

Зато: система снабжения города с населением до десяти тысяч жителей. Частые праздники, лишённые мрачной религиозной семантики: танцы (сразу вспоминается праздник Пламенных Чаш), торжественные и игровые церемонии, посвящённые плодородию и женщине как его носителю. Знаменитые акробатические игры с быком…

Игры с быком, позже широко распространённые на Крите и в других местах вплоть до Индии, дали основания Ефремову говорить о гипотетической Крито-индийской цивилизации. Укрощение мужской природы считалось важным сакральным действием, символизирующим победу над внутренней и внешней агрессией. Позже бык станет надменным царём Азии на тысячи лет, а спустя ещё тысячи лет сначала Ефремов, а после и русский народ назовут быками физически сильных, нечутких и агрессивных людей, не думающих об окружающих.

Общество Чаши просуществовало в Малой Азии несколько тысяч лет. Тысячелетний Чатал-Хююк был лишь одним из наиболее крупных центров (а сейчас – один из наиболее исследованных) цивилизации социального партнёрства или, проще говоря, первобытного коммунизма, предполагаемого ещё Энгельсом.

Эта цивилизация пришла в упадок в середине шестого тысячелетия до н. э. В частности, был покинут жителями Чатал-Хююк. Вероятно, это связано с катастрофой образования Чёрного моря, которое до того времени представляло из себя как минимум вдвое меньшее по площади пресноводное озеро с большим количеством земледельческих поселений вокруг.

Длительный процесс таяния льдов в северо-западной Атлантике повысил уровень Средиземного моря на 120 метров. Косвенно об этом упоминает Ефремов в эпизоде, когда Таис и Неарх ныряют в глубину у строящейся Александрии и обнаруживают на дне остатки подводного города, удивляясь тому, что раньше люди жили там, где сейчас море.

Приблизительно семь с половиной тысяч лет назад вода стала выливаться из Средиземного моря, как из переполненной чаши, и нашла себе новый проход – будущий пролив Босфор. Образовался гигантский водопад, избыток солёной воды в течение года низвергался в плодородные долины, уничтожив все поселения, пресноводную фауну и неузнаваемо изменив рельеф местности. Вода ежедневно отодвигала берег на километр, разделила русла Дуная и Днепра и остановилась только у подножья горной страны на севере, которая стала Крымом. Уровень воды поднялся на 140 метров.

Это была страшная экологическая и гуманитарная катастрофа, явившаяся прообразом мифа о потопе. Резко изменился климат, разрушились торговые и культурные связи. Передвижения агрессивных патриархальных племён скотоводов в последующие века вытеснили прежних хозяев. Учёные предполагают, что вытесняемые жители могли постепенно переселяться на острова Эгейского моря, на родственный Крит, расцвет которого в 3–2 тысячелетии до н. э. стал пиком уходящего матрицентризма.

По странному совпадению столь любимая Иваном Антоновичем эпоха Крита, полная преклонения перед женским началом, астрологически является Эрой Тельца, а сам он по знаку Зодиака – не кто иной как Телец. Управляет же знаком Тельца планета любви Венера, ваяющая своей радостной властью принадлежащую ему стихию – землю...

Любовью вознести тёмную плотную материю в сияющий космос – именно такова была высочайшая миссия Ивана Ефремова.

«От влажной, тёплой, недавно перепаханной земли шёл сильный свежий запах. Казалось, сама Гея, вечно юная, полная плодоносных соков жизни, раскинулась в могучей истоме.

Птолемей ощутил в себе силу титана. Каждый мускул его мощного тела приобрёл твёрдость бронзы. Схватив Таис на руки, он поднял её к сверкающим звёздам, бросая её красотой вызов равнодушной вечности».

Любовь и вечность дуальны, как время и смерть. Только человек, проходя невероятно долгим путём духовного развития, обязан научиться находить тончайшее кружево линии синтеза.

… Почти в каждом крупном произведении Ефремова возникает тема эвтаназии. Ефремов был большой жизнелюб, но яркие чувства его были осияны мудрым осознанием. Поэтому он остро ощущал оборотную сторону жизни – смерть. Жизнь современного человека – это постоянное бегство от темы смерти. Вся западная культура построена на услаждении низших потребностей человека и возведении их в культ, погружение инфантильного человека в бесконечную комнату игрушек, провокацию искусственно разжигаемых потребностей туловища. Стремление любой ценой задрапировать реальность смерти есть факт глубочайшей незрелости поступающего так человека или – шире – общества. Отказ от признания реальности физической смерти непреложно приводит к смерти духовной. Осознавать жизнь не саму по себе, но рефлексировать её как переход из одного качества в другое – насущная экзистенциальная необходимость, цель индивидуации, согласно Юнгу. Отказ от осознания вектора смерти уничтожает время, укутывает жизнь разноцветной многослойной упаковкой, превращая её в Матрицу.

Поэтому подлинное жизнелюбие (говоря языком Фромма – биофилия) не отрицает смерть как факт и не испытывает ужас перед ней. Что вовсе не означает борьбы с ней, преодоления её как главного элемента инферно.

Жить полнокровно, полноценно, ярко – значит отрицать не смерть, а вялое угасание, бесцельное дление биологического существования. Такова логика Ефремова, близкая интуиции древних эллинов и в очищенном виде перенесённая им в будущее.

Друг Ефремова Филипп Вениаминович Бассин, выдающийся психолог и нейрофизиолог, исследовавший проблемы бессознательного, психологической защиты и состояния предболезни после выхода книги писал Таисии Иосифовне:

«В чём причина того очарования, которое неизменно охватывает читающего книги И.А. и, в частности, читающего «Таис»? Я назвал бы три причины.

1. Я не знаю ни одного произведения ни в художественной, ни в научной литературе, которое с такой ослепительной яркостью воспроизводило бы жизнь ушедших эпох. Какое сочетание глубины знаний и мощи изобразительного таланта нужны для этого! Ему в этом отношении нет равных.

2. Чувство красоты. Оно, это чувство, которое есть вместе с тем чувство строжайшей меры, даёт о себе знать на каждой странице. Я вспоминаю единственное произведение, которое я мог бы в этом (только в этом!) отношении поставить рядом. Это «Стихотворения в прозе» Тургенева. Вся «Таис» – это тоже цепь таких стихотворений в прозе.

3. Его благородство. Только он мог в чуждом, варварском непонятном мире, в который он нас погружает, увидеть искры человечности, которым не дано было погаснуть. А мог он их видеть потому [что] сам был озарён их позднейшим светом, нёс этот свет в своей душе» .

Творчество Ефремова – особое. Оно преодолевает прихотливое внимание к частным проблемам. Это единый мир кристальной чистоты, мерцающий строгим узором граней, мир, насыщенный глубочайшей внутренней логикой, из произведения в произведение выковывающей неразрывную цепь причинности. Это вдохновенный гимн величию мироздания и могуществу человека в нём.

Полновесностью и энциклопедичностью выдвигаемых идей Ефремов резко выделяется из общего ряда писателей-фантастов. Тут нет попытки противопоставления. По свидетельству современников, его интеллектуальная мощь и особенное, планетарное мышление окутывало фигуру писателя аурой мудрости, обаяния и колоссального превосходства.

Книги писателя о далёком прошлом органично сочетаются с романами и повестями сугубо фантастическими; можно сказать, взаимно друг друга дополняют. Будущее Ефремова – синтез высших достижений прошедших эпох, очищенные от скверны и условностей кристаллы человеческого духа, воплощённые в действительность жизни.

Мышление писателя было особенным не только в силу строгой научности. Он стремился рассматривать все проблемы, сопрягая их с существованием мира в целом.

Взгляд на Землю как на космическое тело, подчинённое общим для вселенной законам, и на человека как на активный фактор происходящих во вселенной изменений называется космизмом.

Космизм – порождение Серебряного века русской культуры и науки. Научный космизм – естественная ступень понимания происходящих во вселенной процессов. Неудивительно, что это явление зародилось именно в России. Русскому человеку свойственна целостность восприятия мира и стремление доискаться до последней истины.

Имена К. Э. Циолковского, А. Л. Чижевского и В. И. Вернадского золотыми буквами вписаны в историю науки. Они и некоторые другие учёные совершили множество крупнейших революционных открытий. Ефремов считал себя их воспреемником. Вместе с этим он глубоко интересовался философским наследием семьи Рерихов, внимательно изучал написанные ими в сотрудничестве с индийскими йогинами-мыслителями этико-философские книги Агни-Йоги (другое название: «Живая Этика»), многие идеи которой легли в основу «Туманности Андромеды».

Люди будущего, изображённые Ефремовым, есть во всех нас. Снимать с себя наслоения прошлого – насущная задача каждого.

С античности люди задумывались об идеальном устройстве общества. Работу Платона «О государстве» можно назвать первой утопией. Тогда это был политический трактат, во времена христианского Средневековья акцент сместился на религиозную сторону. Первую светскую утопию написал в ХVI веке уникальный человек, коммунист, которого почитают в качестве святого и чей портрет висит в Ватикане, – англичанин Томас Мор.

Были другие опыты, но недостаточное понимание человеческой психологии делало их однобокими, существенно перекашивая в сторону подчинения человека обществу вплоть до полного его подавления. Некоторые как, например, знаменитый «Четвёртый сон Веры Павловны» из романа Чернышевского «Что делать?», страдали излишней механистичностью.

Неудивительно, что глубина проблем роста цивилизации, усугублённых кровавыми войнами и угнетениями, породила явление антиутопии. «Мы» Е. Замятина – классическая антиутопия, роман-предупреждение. После ужасов мировых войн говорить о светлом будущем стало почти неприлично. На этом фоне пророческая мощь и принципиальная новизна выстроенного Ефремовым здания особенно поражали. Ефремов сознательно полемизировал с мрачными прогнозами, утверждая творческую мощь человека и его способность выпутаться из грозных ловушек. Художник обязан показывать пути выхода из тупиков развития – таково было кредо учёного и писателя.

Французская газета «Трибун де насьон» через два года после публикации «Туманности Андромеды» писала о романе: «…Вероятно, впервые научная фантастика заинтересовалась самим человеком… «Туманность Андромеды» представляет и другой интерес. Из неё мы видим, какова цель человеческого существования после того, как исчезнет опасность войны и экономическая борьба. Это не химерические устои, а прозорливое провидение лучшего будущего».

О будущем до Ефремова писали многие, в том числе и с попытками детально описать жизнь людей отдалённого будущего. Например, Г. Уэллс или В. А. Обручев. Но, не говоря уж о невысокой научности таких попыток, связанной прежде всего с недостаточным уровнем науки того времени, все они обладали одной особенностью – описание производилось со стороны. Сам Ефремов так писал об этом: «…Я почувствовал, что могу уже что-то написать обо всё этом с определённой степенью реальности, то есть без ввода в действие простака, пионера или чудака-профессора, внезапно оказавшихся в обществе будущего. Мне хотелось взглянуть на мир будущего не извне, а изнутри».

Размышления о будущем обществе, о контакте с иными цивилизациями – внешне неожиданный скачок после «рассказов о необыкновенном» и исторической дилогии «Великая дуга». На самом деле всё закономерно. Ефремова интересовало прошлое, но не само по себе, а с точки зрения появления в нём ростков современного отношения к миру. В будущем же он надеялся увидеть эти ростки развившимися до своих предельных размеров. Братство людей, объединённых общим творческим поиском, преклонение перед красотой и героическая самоотверженность – вот что по крупицам искал писатель в прошлом, приветствовал в настоящем и провозвещал в будущем. Ручейки духа, сливающиеся в один могучий поток, – именно это занимало специалиста по мезозойской эре.

Это, конечно, не произвольная чудаческая филантропия учёного, уставшего от общения с пресмыкающимися. Закономерность обращения своего внимания к космосу Ефремов обосновал в статье «Космос и палеонтология», где наглядно показал глубокую связь этих, казалось бы, отдалённых друг от друга областей знания. Написание «Туманности Андромеды» стало результатом пытливой работы могучего интеллекта, сплавленного с напряжёнными духовными исканиями и хорошим практическим знанием людей и жизни.

Энциклопедия будущего.

Василий Головачёв как зеркало русской фантастики

Василий Васильевич Головачёв (ВВГ) – вот уже 20 лет один из самых популярных и противоречивых писателей-фантастов современности. В произведениях, созданных им с конца 70-х до начала 90-х годов ХХ века («Реквием машине времени», «Отклонение к совершенству», «Спящий джинн», «Особый контроль», а несколько позже «Реликт» и «Чёрный человек»), описан многоплановый мир будущего, развивающийся на протяжении почти трёх веков.

Сейчас, оглядываясь на произошедшие 10-20 лет назад перемены в жизни общества, можно сказать следующее: ВВГ в своём творчестве того периода дал обобщающий синтез предшествующей ему НФ-прозы и был, наряду со Звягинцевым и Павловым, последним её представителем в нашей стране.

Посмотрим же, какая ситуация сложилась в советской фантастике ко времени становления и утверждения ВВГ писателем-фантастом.

В 60-е гг. космическая тема была доминирующей и даже обыденной на фоне достижений советской космонавтики. Казалось, что лавина открытий и изобретений (овладение ядерной энергией, кибернетика и первые ЭВМ, развитие телевидения, лазер и голография) вплотную приблизила эру глубокого проникновения в Солнечную систему. Десятилетие прошло под знаком Ефремова и молодых тогда братьев Стругацких, в начале своего творчества отдавших должное космической тематике.

Однако в 70-е гг. произошло отрезвление многих энтузиастов. Оказалось, что экстенсивное освоение околосолнечного пространства потребует гораздо больше ресурсов и времени, нежели предполагалось. Появились попытки осмыслить психологические проблемы индивида в космосе. Особенно отчётливо такая проблема поставлена в романе Павлова «Лунная радуга». Одновременно с этим происходил откат от темы космоса и обращение внимания на поиск ответов на животрепещущие вопросы современности, начавшей проявлять все признаки трагического отставания от ведущих стран мира. Либо высмеивался пафос прошлого десятилетия. Гротескные повести братьев Стругацких стали лицом тогдашней фантастики.

К 80-м гг. на фоне сворачивания ожиданий быстрых успехов космонавтики этот процесс перешёл в стадию социальной заострённости, скептического отношения к недавним проектам и смелым утопиям. Возникла необходимость переосмысления недалёкого прошлого страны. Именно тогда Звягинцев начал писать «Одиссей покидает Итаку». Исключением из общего ряда стал ВВГ, показавший возможности научного направления в рамках классической для НФ картины глубокого проникновения в космос.

В его раннем творчестве совместились две основные линии отечественной НФ.

Первая из них – эта линия Стругацких, выраженная в мотивах таинственности космоса и власти над людьми различных непонятных событий. Герои у ВВГ постоянно предстоят перед загадкой; границы реальности размываются, постоянно демонстрируется недостаточность методов земной науки для адекватного понимания происходящего. Так, например, в романе-эпопее «Реликт» земляне сталкиваются со странной цивилизацией на планете Тартар, где один за другим в странных обстоятельствах гибнут опытные исследователи. В повести «Отклонение к совершенству» группа земных первопроходцев попадает под таинственное воздействие местной формы жизни.

Посвящение в истину, совершающееся, как правило, при помощи контакта с негуманоидным инопланетным разумом, происходит экзотическими способами. Информация о действительном положении вещей выдаётся заинтересованным лицам тонкой струйкой, полна недосказанностей и намёков. При разрешении загадки Тартара представитель цивилизации «серых призраков» вступает в частный контакт и настойчиво рекомендует прекратить неэкологичные для жизни Тартара и опасные для землян эксперименты, отказываясь от двусторонней связи.

В далёком будущем предсказывается вырождение и исчезновение земной цивилизации, а связь с инопланетным разумом оказывается чревата сложностями. Следя за перипетиям полёта к Земле представителя палеоразума – Звёздного Конструктора («Реликт»), до самого последнего момента нет уверенности в благополучном исходе драматических испытаний, выпавших на долю человечества, что полностью подтверждается в заключительной части романа. Солнечная система зарастает скоплениями быстро растущих космических сорняков «нагуалей», разрушающих её структуру и, в конце концов, Землю. Спасается лишь небольшая часть людей, сумевших отстроиться от внушаемой им «ложной картинки».

Вторая линия относится к жизнеутверждающему творчеству Ефремова. Герои ВВГ полны энергии исследовать и понять вселенские тайны. Они упорны и не склоняются перед необъяснимым. Продолжив исследовать тот же Тартар после запрета «серых призраков», люди решают-таки его загадку, переводят происходящее там из области иррациональной магической тайны в область рационального знания.

Это сильные и красивые люди, а их сверхспособности не отдаляют их от остального человечества, а, напротив, помогают лучше понять общие затруднения и осознать своё место в авангарде цивилизации. Люди с паранормальными способностями раз за разом спасают человечество от жестокой угрозы, хотя сами уже вышли за пределы общества и способны существовать во вселенной автономно.

Земная наука гибка и стремительно осваивает новые откровения, принесённые исследователями космоса. Попытка вступить в контакт со сверхсуществом Конструктором и остановить его при появлении в Солнечной системе даёт мощнейший всплеск земной науке, даже появляется специальный термин «К-физика».

Так же, как и в мире Ефремова, общество устроено рационально и механизм его функционирования тщательно прописан. Наконец, мир ВВГ полон романтики творческого поиска и гармонии межличностных отношений. При всём трагическом напряжении иных произведений остаётся неизбывная вера в творческий и этический потенциал если не всего человечества, то большой его части. Так же характерно широкое использование восточной философии и эзотерики. Если Ефремов активно вводил в свои произведения идеи Рерихов и индийской философии, то ВВГ постарался показать практическую реализацию в условиях будущего различных стадий самосовершенствования в буддизме и боевых искусствах.

Мир Головачёва – это предельно высокотехнологичный мир. Нелишне отметить: в 80-е гг. у нас в стране полностью отсутствовал интернет, мобильная связь и парк персональных компьютеров. Никто в мире не знал ещё о технологиях с приставкой «нано», а в будущем по ВВГ видное, хотя и промежуточное место занимает т. н. «молектроника» – электронные устройства, состоящие из единичных молекул. Впоследствии происходит её сращивание с квантовой генетикой, в результате чего появляется феномен квазиживой интеллектроники, обладающей способностью к репликации. Биотехнологии достигли такого уровня, что с их использованием создаются (выращиваются) даже космические корабли. Работа с автоматами осуществляется при помощи мыслеуправления. Освоена на бытовом уровне телепортация, позволившая сравнительно широко расселиться по нашему спиральному рукаву Галактики. В качестве научной базы для этого писатель активно использовал теорию суперструнных взаимодействий. Сейчас теория суперструн – наиболее перспективная теория физического вакуума.

Отличительной особенностью произведений ВВГ является своеобразный язык, на котором разговаривают люди будущего. Писатель разработал массу звучных сокращений-аббревиатур, характеризующих какое-либо техническое приспособление, род занятий или должность. Например: Инк – интеллект-компьютер, эмкан – канал мыслесвязи, спрут – открытый эфир для всех представителей тревожных служб, эфаналитик – футуролог, проконсул – прогнозист-консультант, метро – мгновенный масс-транспорт, кокос – компенсационный костюм спасателя, кобра – командир обоймы риска, эрм – ратный мастер. Люди с природными экстрасенсорными способностями называются интрасенсами или интраморфами, в отличие от экзосенсов/ экзоморфов, получивших сверхспособности в результате взаимодействия с космическими аномалиями.

Важную часть творчества ВВГ занимает проблема развития общества.

Ресурсы планеты направляет и распределяет ВКС – Высший Координационный Совет (в последних романах он называется Всевечем), при котором состоят дополнительные консультативные органы – Синклит Старейшин, собираемый по мере возникновения проблем планетарного характера Совет Безопасности, а также эпизодические комиссии разных уровней.

Важными исполнительными органами являются «тревожные» службы, идущие в авангарде человечества, – это пограничники, чьей задачей является обследование новых районов космоса сразу после экспедиций Даль-разведки и обеспечение безопасности проектов во внеземелье, а также сектор УАСС – Управления Аварийно-Спасательной Службы, сотрудники которого приходят на выручку при возникновении нештатных ситуаций, угрожающих жизни и благополучию людей.

Особую роль в общественной организации занимает СЭКОН – служба Социально-Этического Контроля и Наблюдения. Эксперты-соэтики обладают правом «вето» при разработке и воплощении в жизнь тех или иных решений, чья этическая ценность представляется им сомнительной.

Механизм принятия решений максимально стандартизирован. Разработанные штатные режимы и императивы – следствие стремления упростить взаимодействие различных общественных структур до автоматически воспроизводящегося цикла. Нештатные ситуации при введении их в повседневную практику человечества также отрабатываются специалистами по циклическим режимам, которые описывают по возможности упрощённую последовательность необходимых действий.

Фактически социум выступает в качестве саморегулирующейся и самонастраивающейся сложной системы, обрабатывающей массивы информации путём выработки своеобразных «условных рефлексов», достаточно гибких, но вместе с тем позволяющих решать самые насущные проблемы, не отвлекая творческую энергию на воспроизведение уже пройденного.

Весьма интересно следить за нарастанием в этом обществе представлений о сложности мира. Наличие такой динамики составляет разительный контраст с массой произведений прочих авторов, где люди гораздо более отдалённого времени, активно расселяющиеся в космосе, обладают предельно примитивными представлениями о законах вселенной, к тому же ещё и неизменными в течение веков (такова ситуация в цикле «Дюна» американского фантаста Герберта или в произведениях Гуляковского и Лукьяненко).

В первых (по хронологии мира ВВГ) романах исследователи только подбираются к теневым функциям таймфагового поля, позволяющего совершать мгновенные перемещения в пространстве. После исследований экзотических объектов (те же Тартар или Конструктор) открывается мир свёрнутого 12-мерного пространства, «зашнурованного» в экзотические частицы типа монополей. На мегауровне вселенная предстаёт метагалактическим доменом, отделённым от соседних доменов потенциальным барьером, из-за которого возможно «просачивание» чужих законов, расшатывающих константы нашего мира. Научная фантазия автора привела его к вселенскому панпсихизму, что свойственно для философии русского космизма. Метагалактика оказывается клеткой в исполинском организме Универсума-Брахмы, состоящего из множества таких «клеток»-доменов и ведущего в Большой Вселенной нечто вроде Космической Игры.

В мире Головачёва нет ефремовского Великого Кольца, а встретившиеся в космосе виды разума, как правило, являются негуманоидными, они вступают в контакт с людьми в редчайших случаях и крайне неохотно. Чаще – просто не замечают. В то же время негуманы оказываются существами, гораздо более соответствующими законам большой вселенной. В программных романах «Реликт» и «Чёрный человек» ВВГ изобразил несколько ветвей негуманоидного разума, максимально подробно описав их деятельность, техническую оснащённость и – насколько позволил своим героям прикоснуться к тайне – внутреннюю структуру этих странных сообществ.

Рассмотрим коротко основных представителей внеземного разума, встреченных людьми в космосе.

Тартар, с попыток познания которого начались встречи землян с представителями иного разума, изображён как закапсулировавшаяся цивилизация, существовавшая до Большого Взрыва и несущая вследствие этого энергетические характеристики иной вселенной. Странные города, защищаемые паутинами, гравистрелками и любопытниками – это отделённые особым полем области реликтового пространства.

Цивилизация чужан, занимающаяся непонятной для землян деятельностью в широком секторе космоса, является эволюционным потомком аборигенов Тартара, частично решивших проблему выхода в континуум нашего мира. Сами чужане при этом представляют собой не отдельные существа, как долго склонны были считать земные ксенопсихологи, а области «свёрнутого» пространства с целой колонией разумных организмов.

Негуманы Орилоуха, представляющие собой овеществлённые математические преобразования, оказались, с одной стороны, созданными в качестве разумных автоматов, контролирующих устойчивость топологии нашего домена и являющихся каркасом метрики пространства через сеть орилоунского метро. В других произведениях орилоуны являются ещё и потомками чужан, окончательно преодолевшими потенциальный барьер между мирами, но комфортно существующими по преимуществу на родной планете, без отрыва от основной информомассы вида.

Полностью вышедшими на оперативный простор космоса стали те из них, кто несколько миллионов лет назад смог проэволюционировать ещё дальше и начать активную деятельность без привязки к конкретной планетарной базе. Это цивилизация так называемых сеятелей или «серых призраков». Сеятели не раз помогали людям в трудных ситуациях, отчего на Земле было принято долгое время считать, что эта цивилизация наиболее близка по вектору развития к земной. На самом деле такая близость обуславливалась гораздо больше свободой передвижения, способностью к непосредственному изучению встречающихся явлений, нежели это было у их предков-соплеменников.

Выловленная в космосе спора сверхоборотня, выросшая в представителя палеоразума – Звёздного Конструктора, – дала выход на совершенно иные просторы понимания мира.

В рамках происходящей Космической Игры Тартар оказывается внедрённым в нашу вселенную сверхгеном чужого Игрока, а Земля – основной колыбелью очередной волны разума – файверов, то есть интегральной расы будущих Инженеров, которые должны были появиться миллиарды лет назад сразу после Архитекторов и Конструкторов.

В основе мироздания по ВВГ лежат законы этические, которые на более низких уровнях переходят в законы магические, затем, соответственно, в физические. Агрессивные гуманоидные цивилизации гуррах и Джезен, выходящие на сцену в последней части романа «Реликт», оказываются вырожденцами. Они достигли высокого уровня науки, однако по законам нашего метагалактического домена произвольное перераспределение энергии, не учитывающее аспекты космоэтики, оказывается невозможно без свёртывания генетических программ развития.

Писатель показал неисчерпаемость мира и наметил разрешение множества вопросов, относящихся к неограниченному росту цивилизации. Люди у ВВГ делятся на инстинктивных и саморазвивающихся, но будущее только за последними. Первые обречены на погрязание в созданной ими самими или навязанной извне виртуальности. Материальные блага в мире по ВВГ не решили экзистенциальной проблемы человека, а лишь ярче высветили её. Домом обновлённого человечества должна стать вся вселенная, для чего необходимо познание самих себя и бережное отношение к тайнам космоса. Для нас, стоящих на пороге нанореволюции, такой подход представляется единственно возможным.

К сожалению, успев стать классиком, Головачёв к середине 90-х гг. занялся коммерческим клонированием мистических боевиков. С одной стороны, оказался выработан богатейший ресурс идей, в то время как существование в рыночных условиях требовало убыстрить процесс создания новых книг. С другой стороны, окружившая нас после 1991 года действительность надолго отбила охоту рисовать «светлое будущее». Будущее наполнилось призраками катастроф и депрессий, что не могло не сказаться на характере творчества ВВГ.

Научная фантастика прекратила своё существование. Произошёл расцвет фэнтези и космической оперы, вызванный стремлением читающей публики к бегству от резко изменившейся действительности и разочарованием в науке в связи с её беспомощностью при решении социальных проблем. Место первопроходцев-звездоплавателей заняли оборотни, космические принцессы и галактические империи.

Для фэнтези характерна аисторичность и псевдоисторичность, что явилось спасительной отдушиной для многих писателей, неспособных разглядеть «свет в конце туннеля» реальной жизни. Не избежал этой участи и ВВГ. Не углубляясь в отныне «закрытое», «табуированное» будущее, он с жаром стал заниматься поисками в области псевдоистории, активно проповедуя на страницах новых опусов «Велесову русь» и одновременно — абсолютно несовместимую с ней «новую хронологию» Фоменко. Самого ВВГ это, однако, отнюдь не смущает, он погрузился в измышлённый им мир, совершенно не реагируя на критические замечания своих бывших поклонников.

Вместе с тем, тема древнего знания проникла в фэнтези во многом благодаря ВВГ. Недаром написанный им на излёте творческой силы роман «Посланник» выстроен на «Розе Мира» Даниила Андреева. Весьма быстро лучшие образцы фэнтези тесно соприкоснулись с поисками в НФ и приняли на вооружение многие её достоинства. Классический роман приобрёл притчевый характер. К числу таких немногочисленных, но многообещающих произведений относится «Мессия очищает диск» Г. Л. Олди.

Сейчас всё более актуальным становится не технический прогресс как таковой и не его прямые следствия, но следствия косвенные, связанные с внутренними возможностями человека удержаться на порождённой им самим гигантской волне усложнения и ускорения жизни. Суть этого противоречия выявила себя в НФ тем, что чистые технари оказались не в силах осмыслить и художественно отразить происходящее с позиций знания о человеке, а те, кто оказался более способен к литературной деятельности, воспринимают нарождающуюся новую науку мифологически, эмоционально ставя её в один ряд с магией. На этом фоне раннее творчество ВВГ является блистательным пиком, органично совместившим в себе столь разные устремления.

У Ефремова одушевлён не только человек, но и космос, и одушевлён очень специфическим образом – Великим Кольцом. Много сейчас говорят о диалоге культур. Ефремов пишет о диалоге ноосфер. Ноосфера Земли, единой, цельной, объединённой Земли вдруг начинает рефлексировать самоё себя! Необходимость этого постулируется имплицитно. Другой как зеркало. Раз мы говорим о бессознательном отдельного человека, которое влито в океан коллективного бессознательного, то можем говорить и о коллективном сознании человечества – это и будет важнейший аспект ноосферы. Тут и уровни зеркал: человек напротив – иная культура – инопланетная цивилизация.

Ефремов много пишет о подлинном взаимодействии между мужчиной и женщиной. Ефремовский космос также биполярен, по сути дела – гендерно ориентирован. Это очень сложная перепластованная спиральная структура; Вселенная – Антивселенная. Светлый мир Шакти, в котором мы живём все; Тамас – мир энтропии, остановки всяческого движения. Но что-то происходит и там. Эти миры связаны, они не существуют в отрыве один от другого. Есть связь, сложная, нелинейная, через квазары, коллапс звёзд, через чёрные дыры. Энергия взаимопроникает. Что лежит между Шакти и Тамасом? – Возможность мгновенного перемещения, нуль-пространство.

В «Часе Быка» говорится о методике косых (геликоидальных) врезов в равновесные системы противоположных сил. Речь не только об исследовании, но и о воздействии. Можно понять это как обязательное исследование всякого факта в контексте системы (аксиома космизма и диалектики). Косой врез означает учитывание живой иерархической связи, преодоление идеи равенства как математического тождества, но также и асимметрию, придаваемую временем. Ответ не должен быть абсолютно симметричен вопросу, потому что тогда диалог окажется формально исчерпан, едва начавшись, и схлопнется, а содержательно – и не начнётся вовсе, так как сложная нелинейная система не замирает, она ежемгновенно меняет конфигурации элементов и сущностно верный ответ во времени будет меняться, а формально верный – приведёт к ошибке. До определённого момента можно редуцировать, создавая модели с простыми обратными связями (например, действие равно противодействию), но подлинное решение проблемы – это всегда выход за пределы качающегося маятника, бинарности. Превышение полномочий вмешательства как утеря меры при действии, основанном на формальном моделировании – суть Стрелы Аримана. Время меняет параметры, всякая проблема должна решаться не абстрактно, будучи изолирована от реальности в сознании субъекта действия, но в самой жизни. И это будет отражением высшей структуры макрокосма – системы Шакти\Тамас, которая также нелинейна.

Инверсия ефремовских образов, возможность философски плодотворно понимать литературные метафоры раскрывает огромный исследовательский и читательский потенциал. Получается, глядя на череду испытаний, которые проходят герои во внешнем мире, во многом мы можем переложить эти закономерности на свой внутренний мир. Фактически это те испытания, которые все мы должны проходить и проходим с той или иной степенью успешности во внутренних ландшафтах своей души.

Говоря, может быть, не вполне корректно, просто заостряя на этом внимание — для ясности точек и траекторий притяжения (аттракторов) — романы Ефремова являются своего рода трансперсональными путеводителями по нашим собственным судьбам. Проводниками, аналогичными тибетской или египетской Книге Мёртвых. Только в данном случае это Книга Живых.

Нетривиальный взгляд на проблему зачастую таит в себе значительный потенциал. Читая Ефремова, нам стоит держать в уме взаимоувязанность совершенно разных компонентов его творчества. Разных настолько, что, казалось бы, и не соединимых. Тем не менее, силой своего слова, силой самой своей личности он их сплавлял, синтезировал.

Сейчас нам с детства навязывают мысль, рождённую в недрах западной цивилизации и концептуально выраженную в романтизме: любовь, во-первых, слепа, во-вторых, отчуждена от человека – в том смысле, что она человеку не помогает, а мешает, приводит его к жизненным катастрофам, поэтому зачастую её необходимо преодолевать. Она эгоистична. В школьной литературе самыми гениальными произведениями о любви назван цикл рассказов Бунина «Тёмные аллеи» и купринский «Гранатовый браслет», где описано торжество тёмных страстей, перверсий, страшных слепых и катастрофических привязанностей, ведущих к смерти.

Вечно так продолжаться не может, должен быть перейдён рубеж, когда произойдёт интеграция современного рассыпанного человека в целостное Я, и оно будет связано со всеми слоями своей психики, открыто миру. Ефремовское понимание любви концептуально противостоит инерции инфернальной культуры. Любовь – высшее знание и высшая радость. Любовь – свидетель беспредельности.

Как и всё в нашей вселенной, любовь вырастает вместе с душой человека. Первоначально это тёмная страсть, которая осветляется длительным эволюционным путём, начинает изливать свет, но отражённый, подобно Луне. Тёмная сторона её (выражаемая через ревность) ставится под контроль, после – изживается. Остаётся радость сексуальной страсти. Но высшая любовь находится за пределами страсти как таковой, подобно тому как потенциал человека должен преодолеть инфернальные законы живой природы. Это Солнце, у которого не может быть тени. Выход в любви за пределы биологии в несовершенном мире часто реализуется через жертву. Таков путь всякого совершенствования: шаг вперёд, девять десятых назад.

В «Часе Быка» устами Вир Норина излагается замечательная идея: никогда нам не выйти в большой космос, пока не допустим внутри себя беспредельность. Мы не поймём беспредельность мира, пока внутри нас конечность, закапсулированность. Мы во внешний мир транслируем свой внутренний опыт. Вир Норин поражает тормансианских учёных, которые убеждены, что эти вещи вообще никак не связаны, что психологические установки учёного – вообще табуированная тема, не подлежащая обсуждению, дескать, это его личное дело, а вот то, что он делает в науке, – это дело общественное, и это они готовы обсуждать.

Здесь видятся корни отношения к науке, корни онтологической диалектики ефремовского будущего. Страсть запада к «объективности» доводит любое исследование до такой стерильности, что всё живое загибается, разъятое на фрагменты в полной уверенности, что целое есть механическая сумма частей. И это проявляется во всех сторонах жизни.

Каждый миф несёт потенциалы плодотворного воплощения. Но он же ставит и жёсткие блоки на пути познания. Миф античности не мог выйти к идее промышленности, поэтому паровой двигатель так и остался игрушкой. Миф даосско-конфуцианский не позволял планомерно думать над созданием сопромата – ради огнестрельного оружия. Мезоамериканский миф не позволил просто перебить отряд Кортеса в джунглях – необходимо было прежде взять в плен лошадей и принести их в жертву. Понадобился миф протестантизма, чтобы зажатое в ужасе человеческое сознание заметалось в панике, ища способ заглушить страшнейшую экзистенциальную тоску от кальвинистских разрывов и блоков в структуре бессознательного. И заглушало её в сумасшедшей деятельности, приведшей к промышленной революции и всему современному миру.

В этом диалектика истории.

Но сейчас иное время и возникают иные требования. Наука сто лет учится рефлексировать самоё себя. И это не прихоть – это неизбежность, без которой нам не жить. Поэтому постнеклассника постулирует вещи, совершенно нереальные для классической парадигмы. Но наука сама по себе – это абстракция. Есть конкретные люди, которые или проходят испытание переменами, или нет. Исследователь обязан рефлексировать свой миф и пытаться ослабить его воздействие на свои установки. Он их вообще может использовать, как актёр, надевая и снимая. Они ему принадлежат, а не он им. Иначе мы имеем дело с Матрицей, которая захватывает в плен сознание человека и живёт его энергией, словно паразит. Человеку-то это зачем?

Связь между Шакти и Тамасом, Инь и Ян, сознанием и подсознанием – зыбкая и неустойчивая. Недаром всем известный восточный символ – дельфинята, которые друг вокруг друга кружатся, – волнообразен. Путь нелинеен. Поэтому даже нуль-пространство нелинейно, скручено, подобно слоям Тамаса и Шакти. Прямой Луч у Ефремова не абсолютен, потому что он не даёт полного выхода за пределы подчинённости законам этого мира. Мыслитель это понимал, поэтому расставлял вехи перспективного исследования.

Между Шакти и Тамасом происходит активный обмен энергиями: стекание энергии в воронки чёрных дыр как осаживание в подсознание опыта жизненного пути, квазары как полные энергии архетипы, побуждающие к действию. Интересно наблюдать, как пограничье в разных системах является порталом в иные реальности.

В Агни-Йоге воспроизводящийся на различных уровнях организации материи фрактальный образ спирального кружения и есть внешнее выражение ритма пульсации Космического Магнита – сердца мира и одновременно его источника. У Ефремова Шакти и Тамас тоже закручены в спираль, слоями, на все уровнях. Тамас тут эквивалент юнговской Тени.

В психологии ЭВР важно преодолеть анимальную, теневую сущность психики – так же, как, скажем, много раньше в «Туманности Андромеды» океаны очищаются от кровожадных хищников. Океан – это не только буквально понятая экосистема. Ефремову целью был прежде всего человек, и его художественные приёмы сообразны цели. Океан – символическое отображение бессознательного.

Это суть различные проявления морфологически единого подхода. Тут мы видим сочетание идей света, вскипающего огнём и концентрирующегося в лазерный луч, и идеи прозрачности, понимаемой как безопасность и открытость информации. Огонь очищает и оживляет. Недаром звездолёт Прямого Луча называется «Тёмное пламя». Он выполняет очистительную функцию на Тормансе и одновременно идёт по границе светлого и тёмного миров. По этим же причинам оказывается на определённом этапе становления необходимой деятельность Серых Ангелов – это внутрисистемная попытка терапии, в то время как «Тёмное Пламя» – эмиссар сверхсистемы.

Тень-Тамас должна быть выведена под свет сознания не только интровертно, но и экстравертно. Проникновение в Тамас и освоение его неизбежно. Можно сказать, это крайняя точка техно-гуманитарного баланса. Попытка освоения может быть катастрофична, пока анимальная сущность не преодолена полностью. Недаром в хронологии ефремовского мира стоит странная пауза в 500 лет между временем проведения Тибетского опыта и полётом первого ЗПЛ. Дело не в технологиях, дело в той же максиме, что используется в ЭВК относительно третьей сигнальной системы – она притормаживается искусственно, чтобы люди не сгорали от избыточной эйдетики. ИАЕ писал о мудрости и умении ждать или выбирать другой путь, не ломиться прямолинейно. Получается, что проект ЗПЛ потребовал уравновесить новую сверхтехнологию соответствующим человеческим фактором – то есть активным массовым включением СПЛ, что резко делать было нельзя.

В итоге всё шло своим чередом, по дао-ориентированному принципу: время не уходит, время приходит. Техно-гуманитарный баланс был успешно соблюдён. И тут же породил новый вызов – Тамас.

И снова стало необходимо совершить следующий шаг в развитии самого человека – до-трансмутировать остатки линейного, поверхностного восприятия мироздания. В ЭВР идёт осознанное противостояние анимальной сущности и безграничья ноосферы вселенной. Фактически речь идёт о последнем бастионе Матрицы.

Человек, преодолевший Матрицу, – бодхисаттва, он вне Тени, её в нём вообще нет. И его внимание – это уже не луч избирательного внимания, рождающий тень, но сфера света, не имеющая жёсткой привязки к координатам пространства и времени. Это квантовый мир, выведенный на макроуровень.

Люди без внутренней Тени словно из планет становятся звёздами, источниками непрерывного света, для Земли это Махатмы. Сама рефлексия для таких людей-звёзд будет не хватательной, аналитической, а обнимательной, континуальной. Точка зрения атомарного Я уступит место дуге или сфере зрения соборного Мы. Это Чаша и Клинок, переложенные в иную систему. Мы снова приходим к гендеру и наступающей эпохе Матери Мира. Следует отметить, что для Торманса эту роль сыграли люди, ещё обусловленные внешним физическим пространством-временем и лишь находящиеся в процессе его преодоления.

Тамас – последняя загадка человечества Земли, всего Великого Кольца.

Все, кто осваивают Тамас, – Махатмы. И они покидают Великое Кольцо – чтобы осуществлять дальнейшую эволюцию в Великой Спирали. Поэтому никто из сверхцивилизаций не использует ЗПЛ до Тибетского опыта и не прилетает на Землю. Разумеется, существует некий «нулевой» зазор, и какое-то время такие контакты происходят, но без явного нарушения техно-гуманитарного баланса.

В астрологии, интерес к которой был у Ефремова не случаен, есть представление о самопознании как прохождении светлой и тёмной стороны Луны, Селены и Лилит. Луна символизирует женское начало. Тёмная сторона Лилит – невидимая, не выведенная на свет сознания, и потому разрушительная.

Человек, пройдя до конца тёмную сторону Луны как внутри себя (Тень), так и снаружи (Тамас), завершает Кольцо и размыкает его. Потому и названо: Великое КОЛЬЦО, что необходимо сделать в познании этот круг и разомкнуть его, выйти за пределы cвета и тени, и уйти в духовный ультрафиолет лучистого человечества.

Тамас – это ведь ещё и женщина. Эпоха женщины должна реализовать себя полностью – объять абсолютные глубины женщины, осветлить их, сделать осознанными. Вот в чём значение освоения Тамаса. Вот какова диалектика подступов к этой корневой для земного человечества загадке.

Е.И. Рерих писала, что на плане высшем не мужчина, но женщина психически оплодотворяет мужчину, являясь активным началом. Прямая параллель проводится к необычному на первый взгляд утверждению Ефремова об активности женского начала. Ведь активная Шакти – это ян рядом с инертным Тамасом, но это ещё и женщина. Чистая, янская противоположность тамаса в индуизме – раджас, а вовсе не шакти. Такие вещи случайно не пишутся. Ефремову важно было подчеркнуть женственность вселенной. Скорее, речь идёт о том, что Единое тело Шакти/Тамаса – сознание и бессознательное женщины. Ефремовская вселенная имеет пол, и есть она София Премудрая, гипотетическая четвёртая ипостась в трудах последователей исихазма – имяславцев Серебряного века. Свидетельств того, что Ефремов активно интересовался православной философией нет, но знаменитую книгу Роберта Грэйвза «Белая Богиня» он читал с пристальным вниманием. Все позднейшие представления о божественной женскости – развитие идеи Великой Богини матрицентрических цивилизаций. Сейчас широко доступны работы выдающейся археологини Марии Гимбутас.

Ефремов не одинок в интуиции женственного характера нашей вселенной. Интересное сопоставление существует в творчестве Головачёва. В романе «Посланник», построенном по мотивам «Розы Мира» Даниила Андреева, Веер Миров (Роза Мира) – Шаданакар – тоже женщина.

Неумолимая философская логика подводит нас к выводам, которые в открытом виде нигде Ефремов не прописывал, но которые с неизбежностью вытекают из всего строя авторской мысли, словно белые пятна в таблице философских элементов. Человек как микрокосм выступает тоже как носитель этой оппозиционной диады: сознание – подсознание. Соответственно, в силах человека оставить себя в расщеплённом, дуалистическом состоянии, лишённом связей между сознанием и подсознанием, либо же найти мост связи, обрести целостность. Во вселенной этот мостик представляет собой нуль-пространство, лезвие диалектического синтеза.

Ефремовская антропология автоматически предполагает способности Прямого Луча, сверхсознание как синтез в оппозиции: инстинкт – интеллект. И самым большим даром он полагает большую любовь. Любовь тут выступает непременным условием и атрибутом истинного знания, в отличие от современного понимания любви как ослепляющей, эгоистической и роковой силы. Таковы же и поиски неуловимой, но явственной красоты как наивысшей целесообразности в эстетике и этике, которые категориально соответствуют форме и содержании.

Подведём итоги.

Нуль-пространство – ось мира, аналог мужчины, вокруг которого женщина-вселенная ведёт свой тантрический танец. Летающие внутри женщины анамезонные звездолёты имеют мужскую форму. Входящие в мужское пространство ЗПЛ – форму женскую (исходя из этого, кстати, можно предположить, что спиралодиск из галактики Туманность Андромеды является потерпевшим крушение ЗПЛ).

Женщина – пространство, символически выражаемое через мандалу – сакральное изображение вселенной в восточной философии. Мужчина-время только тогда вступает с ней в плодотворное взаимодействие, когда входит в сердцевину – в центр мандалы, в точку стяжения всех энергий. Глаз урагана. Пустое для заполнения пространство. Нуль-пространство. То есть ЗПЛ – ещё и обживание вселенной самой себя, включение энергии анимуса. ЗПЛ и СПЛ актуализируют анимус Софии – Матери Мира. Осветляют его, что является моментом вселенской индивидуации, необходимой перед освоением и осветлением Тамаса. Эра Водолея, начавшаяся только что и заканчивающаяся во время действия «Часа Быка», должна смениться янской Эрой Козерога и это может означать как раз вышеописанный процесс. Вероятно, к концу Эры Козерога должен произойти квантовый переход за пределы биологии. К состоянию космотворчества, зашифрованному в посланиях из центра Галактики.

Неполнота определений такого рода и их взаимоперетекание совершенно неизбежно, потому что слово пытается схватить и определить, сфотографировать положение вещей и процессов. Это его функция, и наша беда и слава. В этом корпускулярно-волновой дуализм – именно дуализм – сказанного слова. Противоположности конвертируется одна в другую столь же быстро, как подъём и опускание волны, которые лишь стороны одного процесса движения масс воды.

Недаром ИАЕ пишет о ненужности сверхтщательных определений. Во времени они превращаются в описание своей изначальной противоположности. Поэтому диалектика предельно конкретна, в этом её сложность, зависимость от использующего её силу человека, и... вечное неувядание.

О причинах своего обращения к фантастике Крапивин говорит так: «Наверное, для того, чтобы проверить на прочность, на гражданственность моих «реальных» героев. Фантастика позволяет создать обостренные конфликты, ситуации, когда борьба идет не на жизнь, а на смерть — то есть ситуации в сегодняшней реальной жизни для моих мальчишек редкие, почти невозможные, хотя вполне реальные для мальчишек военных лет, например. Но мне-то важны сегодняшние мальчишки! Вот и сталкиваю их с необычными обстоятельствами. Таким образом, фантастика для меня — это создание экстремальных ситуаций, обстоятельств, в которых действуют сегодняшние реальные мальчишки!»

Цикл о Великом Кристалле. Наиболее известны из повестей, составляющих его: «Голубятня на жёлтой поляне», «Выстрел с монитора», «Крик петуха», «Застава на якорном поле», «Гуси-гуси, га-га-га…», «Белый шарик матроса Вильсона», «Лоцман».

Герои Крапивина – знаменитые «крапивинские мальчики» — полные гордого достоинства изобретательные и беспечные дети с чистыми прозрачными душами. Они приобретают в фантастических повестях необычные способности – лечить людей, дружить со звёздами, легко чуять всякую ложь и лицемерие. А главное – они могут путешествовать по граням Великого Кристалла.

Постижение тайн мироздания здесь достигается без сложных формул и приборов, но усилием благородного искреннего чувства, альтруистического порыва. Более того, этот способ постижения оказывается более органичным, чем иной, инструментальный. Время и пространство в космогонической модели Крапивина теряют определённость, их значимость предельно мала. В повестях о Великом Кристалле время зримо подчинено вечности, а пространство – многомерной беспредельности.

О параллельных мирах пишется давно и много. Но мало у кого структура запараллеленых миров оказалась столь чарующе притягательной.

Великий Кристалл описан во многих произведениях. Разные герои говорят о нём по-разному; наиболее полное описание дано в повестях «Крик петуха» и «Гуси-гуси, га-га-га..». Отец Витьки Мохова – пацана 11 лет, легко преодолевающего мембраны между гранями, – крупный учёный, нашедший научный способ проникновения в сопределье. Он пытается объяснить теорию Кристалла главному герою, а потом появляется сынок и вносит свои коррективы…

Мохов шагнул к панели. В чёрной глубине большого экрана повис зеленоватый, реальный — хоть пощупай — кристалл. Он был похож на полупрозрачный, заострённый с обеих сторон карандаш.

- Представим, что у Вселенной именно такое строение...

Корнелий кивнул:

- Я представил... Но тогда вопрос: почему мы не видим этой стройности в натуре? Галактики — это лохматые спиральные образования...

- Ну, голубчик мой! Вы рассуждаете как мой давний оппонент доктор д'Эспозито. Он хотя и доктор, но полный... простите. Нельзя же представлять модели так буквально. На самом деле данные здесь плоскости Кристалла — это многомерные пространства...

- Да, я понимаю.

- Материальные субстанции возникают именно внутри этих пространств. Это во-первых... А кроме того, даже наука кристаллография утверждает, что в местах нарушения кристаллических структур часто появляются спиральные образования. Как аномалии.

- Следовательно, мы — крупицы одной из аномалий, — усмехнулся Корнелий.

<…>

Мальчишка расставил ноги циркулем, поддернул на боках майку, сунул руки в тесные карманы. Склонил набок лохматую голову.

- А трактовка граней здесь принципиально не та. Число их бесконечно, значит, они должны быть вплотную друг к дружке... — Он выдернул руку, профессионально пробежался пальцами по рядам клавишей. Гранёное кольцо в глубине экрана потеряло свою ребристость, превратилось в круглую баранку. Лишь приглядевшись, можно было рассмотреть на нём частые, как на трикотажной материи, рубчики. Мальчик сказал со скромной назидательностью:

- Во... Грани вплотную, рядышком, значит, их соединение может случиться совсем легко, от одного маленького чиха. Только надо выяснить точно, от какого. Может, просто от желания...

- Великолепный научный термин «чих»! — взвинтился Мохов. — Небось опять с Мишенькой Скицыным занимались несусветным трёпом!..

Только сейчас Корнелий понял, что за сердитостью Мохов прячет громадное облегчение. Что во время всех прежних разговоров седой костлявый человек с бледно-синими глазами испытывал беспрерывную томительную тревогу вот за этого растрёпанного пацана. За сына. За негодного бродягу Витьку.

- Не, это я сам придумал, — скромно похвастался Витька. — Скицын, наоборот, спорит. Как, говорит, тогда быть с Мёбиус-вектором... Видишь, он признал твой вектор... Говорит, ребро-то все равно по прямой не пересечёшь, для перехода получается расстояние, равное одному витку, плюс-минус линия между точками. А виток, говорят, равен бесконечности...

- Наконец-то он сказал умную вещь...

Витька опять хихикнул:

- А в масштабах кристалла что бесконечность, что ноль — всё одинаково. Они сливаются...

Из уст подобного сорви-головы такие парадоксальные фразы могут быть восприняты как безответственные ляпы. И совершенно напрасно. Интуитивно Витька угадывает один из основных постулатов восточной философии, который всё больше находит применение в современной физике и, как это ни странно на первый взгляд, психологии.

Любая пустота таит в себе массу вариантов развития (пример – пустой кувшин, который можно наполнить чем угодно); просветление в буддизме недаром отождествляется с пустотой. Мир по восточным представлениям – майя, иллюзия, виртуальность – всё тот же нуль. Из этого следует потрясающий по красоте вывод: значит, и любая часть нуля – тоже нуль, следовательно, человек может при верном подходе обрести могущество всей вселенной. Эта простая схема – краеугольный камень всех систем психофизического совершенствования, будь то боевые искусства, йога или цигун.

Нуль – это и та неисчерпаемая кладовая энергии, утверждают физики, что заключена в космическом вакууме.

Несмотря на свои поразительные свойства, Великий Кристалл не самодостаточен. Наряду с ним существует ещё понятие Дороги. Дорога – это…

…Путевая полоса, бесконечно протянувшаяся сквозь грани совмещённых кристаллических пространств и хитросплетения темпорального континуума. А может быть, и сквозь межпространственный вакуум... Это обычный тракт — местами асфальтовый, местами мощённый булыжником, кое-где устланный плитами со старинными письменами загадочных цивилизаций. А иногда он — просто песчаный или земляной, с травянистыми обочинами и застоявшейся в тележных колеях дождевой водой. Идёт эта Дорога среди звёзд и миров, идут по ней люди разных времён. Порой встречаются те, кто давно потерял друг друга. Иногда находят то, что нигде в жизни найти не могли. А некоторые идут, зная дальнюю и тайную цель. Может быть, хотят даже отыскать смысл бытия... Сама Дорога бесконечна, и Время на ней бесконечно тоже. И возможно, кое-кто отыщет, что искал, поймёт, что хотел понять...

Какой бы сложной и многомерной ни была природа Великого Кристалла Вселенной, такое понятие, как Дорога, ещё более непостижимо. И в структуре Кристалла места для Дороги нет. Ибо Кристалл замкнут хотя и в бесконечное, но всё-таки в Кольцо, а Дорогу замкнуть нельзя. И если мы хотим иметь пусть и упрощённый, но зримый образ, то должны представить Кристалл, обвитый нескончаемым серпантином снаружи, вне своих граней.

«Функция Дороги абсолютна и милосердна, это последний шанс всякой живой души найти того, кого потерял, что-то исправить, что не сделал – доделать», — говорит Крапивин. Дорога размыкает пусть и колоссально огромную, но всё же замкнутость Кристалла. Однако эта замкнутость внешняя, в то время как внутри него происходит постоянное ветвление, углубление его сложности появлением новых пространств и времён. Дорога же, по сути дела, представляет собой не что иное как Дао – центральное понятие китайской философии. Это тот неуловимый и текучий центр мира, вокруг которого вращается всё мироздание. Это путь всех вещей, выход за рамки любых ограничений.

В отличие от многих современных фантастов Крапивин убеждён, что у человека есть возможность отделить добро от зла. «Добро в мире – изначально, — пишет он. — Оно родилось вместе со Вселенной. Зло возникло просто как отрицание добра и всего мира. Беда в том, что злу живется гораздо легче. У него ведь одна цель: уничтожить добро. А у добра целей две: во-первых, творить, строить, созидать мир, а во-вторых, защищать то, что сделано, от зла. Значит, и энергии нужно вдвое. А её у добра и зла, увы, поровну. Если же добро забудет о творчестве и направит усилия только на войну со злом, то погубит себя. Станет двойником зла».

Как раз в активной постановке данной проблемы заключается сила и непреходящая ценность творчества Командора Крапивина.

Естественно, невозможно договориться с человеком, для которого отсутствие перманентного невроза современности с его несдержанностью, болтливостью и истеричными поступками представляется «бездушной холодностью» и «неуютностью». А образ человека без гнильцы и судорожных бездейственных рефлексий (либо же, напротив, безрефлексивного действия, подчинённого страстям) — немедленно объявляется «плакатным» и «ходульным».

Критикуя же фантастическую идею, стоит помнить: сам автор говорил, что это предел фантастического допущения.

«Сквозь туман забытья, обволакивающий сознание, прорвалась музыка. «Не спи! Равнодушие — победа Энтропии чёрной!..» Слова известной арии пробудили привычные ассоциации памяти и повели, потащили за собой её бесконечную цепь».

Такими словами начинается небольшая, но необыкновенно насыщенная разнообразными идеями повесть. Это описание пробуждения звездолётчиков и одновременно призыв к активной и напряжённой мыслительной деятельности. В этих трёх предложениях закодирован смысл всего творчества писателя и – если брать ỳже – авторская концепция «приключений мысли».

Мы оказываемся в мире, несколько отстоящем в будущее по сравнению с изображённым в «Туманности Андромеды». На основе открытия Рен Боза построен звездолёт на новом принципе – принципе сжатия времени. «Теллур» – первый такой звездолёт и имеет номер 687 в общем списке звёздных экспедиций, — вспомним, что колонизационная экспедиция к звезде Ахернар отправленная в конце «Туманности Андромеды», значилась под номером 38.

Но любое достижение двойственно и в какой-то момент ярко проявляет негативные черты. Помимо трудности и опасности прокладывания курса для последующих «пульсаций», восьмерых звездолётчиков подстерегает другая опасность. Люди победили пространство, но время осталось непобеждённо. Повесть недаром начинается призывом противостоять энтропии.

Энтропия одиночества... В чём смысл расставания на семь веков с цветущей Землёй? Что увидят люди, вернувшись на родную планету, кому нужны будут принесённые ими знания? Эти вопросы далеко не праздны, и они встают перед экипажем со всей остротой. «Теллур» только в начале пути, но неизвестность будущего и понимание исключительности своих судеб висит над каждым из членов экипажа.

На одной чаше весов несомненное личное желание и возможность увидеть далёкое будущее, мысль о важности вклада в общее дело землян и невысказанная, но очевидная идея о важности знакомства людей будущего со своими предками, то есть служение интересам сразу двух обществ. На другой – потеря всех родных и близких, неподконтрольная неизвестность впереди, одиночество от несоответствия знаний и нюансов эмоциональных переживаний, свойственных тому или иному времени. Кари Рам убеждён, но капитан Мут Анг зорко взглядывает на него перед погружением в сон, опасаясь за психологическое состояние молодого человека. Человек – это действительно «сложнейшая архитектура чувств», предвидеть все проявления которой в столь необычных условиях полностью никогда нельзя.

Общение людей в ефремовском будущем исполнено глубокого значения. Это приводит подчас к очень любопытным результатам. Когда всё в человеке подчинено высокой и благородной цели, когда он глядит на мир сквозь призму осознанных закономерностей, ход его мыслей строен, а причудливые изгибы ассоциаций только помогают в постижении того или иного феномена. Кажется, что весь мир помогает, как бы специально подбрасывая те темы и идеи, что пригодятся в ближайшем будущем. Так и звездолётчики словно бы случайно выходят на тему братьев по разуму.

Отличительная черта человека ефремовского будущего – пристальное исследование любой проблемы, начиная с её истории. Обсуждение смысла полёта «Теллура» привело к вопросу взаимодействия природы и человека, о том, каким путём идёт материя в познании самой себя. Появление чужого звездолёта выглядит в этой связи совершенно закономерно и будит дальнейшую мысль, уже обретшую самые практические очертания. Герои повести говорят о неизбежной стагнации и самоуничтожении агрессивных видов, о своеобразном законе плодотворности. Не может напряжённая космическая жизнь осуществляться людьми с примитивной психологией собственников-индивидуалистов, только всеобщими усилиями можно проложить путь к звёздам. Недаром известный фантастический фильм назван: «Через тернии – к звёздам». Должно быть скоординировано слишком много частностей и твёрдо приведено к общему знаменателю слишком много личных устремлений.

Ефремов научно приходит к глубочайшей закономерности форм живой и тем более разумной жизни. Однако сразу появляются новые, не менее интригующие вопросы. Оказалось, что чужой звездолёт летит с удивительной планеты, где основной активной составляющей атмосферы является фтор.

После исполненного колоссального нервного напряжения знакомства, когда оказалось, что строение тел фторных людей отвечает земному чувству красоты, очень глубокую и мудрую фразу произнесла Тайна Дан:

»- Теперь я не сомневаюсь, что у них есть любовь, — сказала Тайна, — настоящая, прекрасная и великая человеческая любовь... если их мужчины и женщины так красивы и умны!»

Подлинная красота и ум немыслимы без любви, это различные проявления гармонии жизни – так считал Ефремов.

Общение было прервано, — чужой звездолёт получил сигнал и должен был улетать. Начался стремительный обмен информационными блоками. В одном из них было описание химического строения фторной жизни. Обнаружилось, что…

"…бесконечные цепочки молекул фторостойких белков были в то же время изумительно похожи на наши белковые молекулы: те же фильтры энергии, те же её плотины, возникшие в борьбе живой материи с энтропией».

Такое сходство находится в полном соответствии с законом единства высших форм развития того или иного уровня развития материи, и оно подталкивает космобиолога землян к поразительной мысли…

»...Афра нарисовала диаграмму обмена веществ в человеческом организме, сводящуюся к одинаковому превращению лучистой энергии звёздных светил, добытой через растения. Молодая женщина оглянулась на неподвижные серые фигуры и накрест перечеркнула атом фтора с его девятью электронами, поставив вместо него кислород.

Чужие дрогнули. Командир выступил вперёд и вплотную приблизил лицо к прозрачной перегородке, вглядываясь громадными глазами в неловкие чертежи Афры. И вдруг поднял надо лбом сцепленные в пальцах руки и низко склонился перед женщиной Земли.

<...>

Небывалая острая тоска овладела людьми «Теллура». Даже отлёт с родной Земли, с тем чтобы вернуться семь веков спустя, не казался такой болезненно невозвратимой утратой. Нельзя было примириться с сознанием, что ещё несколько минут — и эти красивые, странные и добрые люди навсегда исчезнут в космических безднах, в своём одиноком и безнадёжном искании родной по природе мыслящей жизни.

Может быть, только теперь астролётчики полностью, всем существом поняли, что самое важное во всех поисках, стремлениях, мечтах и борьбе — это человек. Для любой цивилизации, любой звезды, целой галактики и всей бесконечной Вселенной главное — это человек, его ум, чувства, сила, красота, его жизнь!

В счастье, сохранении, развитии человека — главная задача необъятного будущего после победы над Сердцем Змеи, после безумной, невежественной и злобной расточительности жизненной энергии в низкоорганизованных человеческих обществах.

Человек — это единственная сила в космосе, могущая действовать разумно и, преодолевая самые чудовищные препятствия, идти к целесообразному и всестороннему переустройству мира, то есть к красоте осмысленной и могучей жизни, полной щедрых и ярких чувств».

Три базовые идеи:

1. Не может быть никаких звёздных войн, ибо разум, способный выйти в космос, неизбежно высокогуманен (что, кстати, превосходно согласуется с современной синергетической эволюционикой, конкретно — с концепцией техно-гуманитарного баланса). То есть — высокая этика.

2. Эволюция форм ведёт к конвергенции, и наилучшее сочетание эффективности, универсальности и сложности потенции рождает сходные формы. Проще говоря, не может быть уродливых, отталкивающих форм у разумного существа — благодаря инстинктивному пониманию красоты как наивысшей целесообразности, гармонической соразмерности. То есть — высокая эстетика.

3. Познание должно идти непрерывно, только тогда будут возможны качественные преобразования.

Час Быка – это самое тёмное время суток, когда на земле властвуют демоны. Это два часа ночи – самое томительное время перед летним рассветом. Это время кажущейся безысходности. Но именно – кажущейся…

Восемь-девять столетий прошло со времени событий «Туманности Андромеды» (согласно тщательной авторской хронологии, найденной в его Премудрых тетрадях). Совершено долгожданное – на основе старинного открытия Рен Боза найден способ мгновенного перемещения в так называемом «нуль-пространстве», неуловимо тонкой гранью разделяющем наш светлый мир Шакти и мир антиматерии Тамас. Построены Звездолёты Прямого Луча (ЗПЛ), наступила новая Эра Встретившихся Рук (ЭВР). С Эпсилон Тукана налажена постоянная связь.

Но не торжество человеческого разума становится темой времени. ЗПЛ из созвездия Цефея случайно натыкается на обитаемую планету. Обитаемую людьми. Людьми, которые терпят невероятные лишения, но, несмотря на это, отказываются принять цефеян.

Полученная информация обрабатывается на Земле. Из древних архивов извлекаются сведения о бегстве с Земли трёх космических кораблей в самом начале Эры Мирового Воссоединения. Кораблей, унёсших в себе тех, кто отказался принять происходящие на родине перемены. Несмотря на громадные расстояния, разделяющие красную звезду в созвездии Рыси, где обосновались беглецы, и Солнечную систему, вероятность их проникновения в столь отдалённые районы была – это случайное попадание в переходную между Шакти и Тамасом зону. Терпящую лишения планету называют Тормансом – планетой мучений. На Земле принимается решение о посылке разведовательно-спасательной экспедиции на ЗПЛ «Тёмное Пламя»…

Книги Ефремова необычайно насыщенны. С первых строк на читателя обрушивается лавина отточенных формулировок и размышлений на сложнейшие темы. Вот перед нами типическая ситуация: ученик-учитель, вопрос-ответ. Но о чём спрашивает молодой человек?

Речь идёт о сочетании случайности и необходимости в историческом развитии. Ответ ведёт к признанию ведущей роли необходимости. Упомянутый закон усреднения как раз об этом. Недаром ещё Будда говорил о «Срединном Пути».

Не так всё просто и с наследием угасших культур. Справедливо это не только к нашей планете, но и в масштабах вселенной. Порой такое наследие превращается в «опасный яд, могущий отравить ещё незрелое общество, слепо воспринявшее мнимую мудрость».

Заглянем на последний перед отлётом Совет Звездоплавания. Люди, сидящие там, при всей своей мудрости и немалом знании ещё понятия не имеют, с чем придётся столкнуться экспедиции. Они могут дать лишь самые общие рекомендации. Практические решения придётся принимать на месте членам экипажа, беря на себя последствия и всю ответственность за эти решения.

Отлёт «Тёмного Пламени» в зародыше содержит всю противоречивость предстоящего и задаёт ритм всему повествованию.

Всё в мире взаимосвязано. Частное событие не бывает оторвано от остального мира. Так или иначе, оно выражает какой-либо аспект всей системы. В Индии считают, что на истинный мир наброшено покрывало Майи – иллюзии, отождествляемой ещё со сновидением. Уметь видеть сквозь это покрывало – признак пробуждённости и свободы.

»- Миг между светом и тенью — это ведь наше «Тёмное Пламя». Я не подумала об этом, — сказала Родис, — для меня звучал лишь внутренний смысл песни, а он привёл к настоящему. Нередкое совпадение при глубоком чувстве!»

Позже их будет много, таких совпадений. Знаменитая синхронистичность Юнга, которую невозможно объяснить, если не принять как факт заложенного в человеке потенциала третьей сигнальной системы. Наверняка сходные эпизоды случались и в вашей жизни – напоминание о дремлющих до поры до времени способностях.

Философская картина мира, описанная Ефремовым, глубоко символична. Мироздание оказывается гигантским наглядным воплощением диалектики. Хотя правильнее сказать, конечно, что диалектическое мышление будет отражением подлинной структуры мира.

Уловить текучую границу нуль-пространства, проскользить на гребне волны между Сциллой Шакти и Харибдой Тамаса, познать неуловимо мерцающее лезвие Дао посреди бушующего океана инь-ян – значит, постичь сердце мира и слиться с ним. Человек для быстрого внутреннего роста должен, подобно ЗПЛ, находить баланс сил, и тогда вся вселенная будет ему доступна.

Истина всегда находится в середине. Проблема лишь в том, чтобы отыскать эту середину. Движение не прекращается ни на секунду, координаты нечётки. Многих это путает и смущает, им становится проще объявить, что истины нет, что это человеческая фантазия породила представление о ней. «Всё относительно», — заявляют такие люди, забывая, что в это «всё» входит их собственное утверждение. Если они достаточно последовательны в своём отрицании, то оправдают любое угодное им дело, потому что критериев для оценки нет, и мир тогда хаотичен. Другие, также запутавшись и испугавшись беспредельности мира, заявят, что нашли истину раз и навсегда. Они станут ревниво хранить её, но можно ли ручей запереть в бутылке? И, с другой стороны, разве у ручья нет берегов?

Исчезающе зыбкое «настоящее» оказывается единственной реальностью, в которой мы существуем, сдавленные омертвелой громадой прошлого и призрачной бездной будущего. Это тоже своеобразное нуль-пространство. Но для нахождения истинной гармонии необходимо, чтобы на шкалах не одного, а многих приборов трепещущие стрелки установились на этой заветной отметке, как это было в рубке управления «Тёмного Пламени», ответственного лишь за физическое нуль-пространство.

Инферно – ад, его суть – безысходность. Эволюция жизни на Земле как страшный путь горя и смерти – так её понял Ефремов, больше других имеющих право на подобные интерпретации. Мы редко задумываемся над этим и вряд ли в полной мере можем представить бездну страдания возникшей почти три миллиарда лет назад органической жизни. Слово «никогда» – символ безысходности – недаром очень часто встречается в произведениях Ефремова.

Мудрая исследовательница, погружаясь в прошлое, начинала ощущать себя в капкане такой безысходности.

«Учёный тех времён казался глухим эмоционально; обогащённый эмоциями художник — невежественным до слепоты. И между этими крайностями обыкновенный человек ЭРМ, предоставленный самому себе, не дисциплинированный воспитанием, болезненный, теряющий веру в себя и людей и находящийся на грани нервного надлома, метался от одной нелепости к другой в своей короткой жизни, зависевшей от множества случайностей».

Любой из нас может примерить эти рассуждения к себе. Немалое мужество требуется порой для этого. Вообще, количество правды, которое человек может вынести, не озлобившись – самый точный показатель духовной зрелости.

В неустроенном человеческом обществе природная закономерность достигла своего крайнего выражения. Двойное инферно превратилось в так называемую Стрелу Аримана. Разговаривая с диктатором, Фай Родис старается объяснить суть бьющей по Тормансу угрозы:

»- …так мы условно называем тенденцию плохо устроенного общества с морально тяжёлой ноосферой умножать зло и горе. Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию по мере исполнения нести с собой всё больше плохого, становиться вредоносной».

Первое, на что обращают внимание звездолётчики при знакомстве с планетой, – поразительно бедный язык тормансиан. Мы пользуемся языком автоматически, и поначалу может показаться, что языковое богатство второстепенно, потому что взгляд с трудом обращается на самое привычное. Более пристальное рассмотрение показывает глубокую взаимосвязанность культуры того или иного общества с языком, на котором оно разговаривает.

Богатые чувства немыслимы без умения их выразить. Иначе им просто не на чем обосноваться. Непонятые, неосмысленные чувства никогда не дадут полноты и отточенности переживаний, – и это зерно будущих конфликтов между эмоциональной и рациональной сторонами жизни. Надо иметь материал — те кирпичики, с помощью которых происходит осмысление, — слова. Подобно тому как «широта выбора генетических сочетаний обеспечивала бесконечность жизни без вырождения, то есть беспредельное восхождение человечества», многообразие словарного запаса обеспечивает и развивает тонкость переживаний.

Язык – своеобразная «тень» общества, потому что это главное средство общения. Насыщенная энергетичная жизнь людей ЭВР явилась твёрдым основанием для богатства и разнообразия языковых структур. Со временем происходило и обратное воздействие: языковой потенциал повышал и утоньшал впечатлительность, увеличивал осязаемость и ясность эмоциональной жизни, что влекло за собой обязательную необходимость ещё большего физического совершенства, дабы избежать ухода в мир собственных переживаний и инфантильности восприятия внешнего мира. Мощный, здоровый организм никогда не позволит человеку потерять интерес к окружающему, это своеобразная антенна, принимающая всё усиливающийся поток сигналов – материал для эмоций. Так закольцованы в единый процесс вроде бы совершенно различные стороны жизни. Всем знакомы песочные часы – символ стягивания каналов, насильственный застой массы песчинок. Физическое, эмоциональное и ментальное кольца в человеке должны соответствовать друг другу во избежание перекоса развития и искажения картины мира. Только свободный обмен энергиями рождает быстрое продвижение вперёд. Оттого неудивительно, что даже по сравнению с людьми «Туманности Андромеды» люди «Часа Быка» ещё более совершенны. На примере двух выдающихся женщин своих времён писатель показывает это особенно отчётливо:

«Фай Родис отражала ещё одну ступень повышения энергии и универсальности человека, сознательно вырабатываемой в обществе, избегающем гибельной специализации. Фай Родис во всём казалась плотнее, твёрже женщины ЭВК

<...>

Родис и внутренне отличалась от Веды Конг. Если к Веде любой потянулся бы безоговорочно и доверчиво, то Родис была бы ограждена чертой, для преодоления которой требовались уверенность и усилие. Если Веда вызывала любовь с первого взгляда, то Родис — преклонение и некоторую опаску».

Физической мощи Родис удивляется и скульптор Гахден.

Высшая ступень классической йоги — раджа-йога. Это йога психической силы, непоколебимости внутреннего мира, полного самообладания, сочетающегося с высшим знанием и глубоким состраданием к несовершенному миру. Ефремов подчёркивал: Фай Родис – раджа-йог.

Любое действие должно сопровождаться убеждённостью в его правильности, проистекающей из знания, а также полным бесстрашием, которое исключает половинчатость поступков. Но такое бесстрашие может покоиться лишь на полноте знания и чутком самоконтроле в отличие от бесстрашия прошлого, основой которого была, как правило, тупая нервная система.

Качества прошлого должны переплавиться в тигле времени, дабы стать практическим мерилом для будущего.

Любой человек, вынужденный исполнять законы, которые намерен разрушить, тотчас сталкивается с тем, что должен скрывать свои планы и, следовательно, обманывать. Земляне, для которых ложь принципиально непереносима, оказываются в тупике. Они понимают, что вынуждены запрашивать разрешение у тех, кого так или иначе собираются лишить власти. Им отказывают. Возникают варианты. Два крайних пути совершенно неприемлемы: садиться, несмотря на запрет (то есть сразу нарушать этику взаимоотношений грубым насилием); лететь обратно (но какой тогда смысл в труднейшем перелёте?); третий путь оставляет вопрос открытым: любой ценой добиваться официального разрешения на посадку (но сразу встаёт вопрос о соотношении цели и средств).

Происходит первое столкновение Фай Родис и Чойо Чагаса, являющихся олицетворениями принципиально различных способов мировосприятия и, соответственно, отношения к людям, обществу и власти.

Заранее предполагающая отрицательный ответ, Фай Родис умело разыгрывает подготовленное представление. Её спутники только оказались перед фактом отказа, а она уже отводит лобовое неприятие давно забытыми дипломатическими трюками. Однако реакция щепетильных землян оказалась бурной. Выйти за пределы своего времени оказалось непросто даже для них.

Но... «Взгляд её зелёных, больших, даже для женщины ЭВР, глаз был печален и твёрд».

Фай Родис – уникальная женщина в мировой литературе. Ефремов доверил ей представлять человечество в невероятно сложной и деликатной миссии, да и другие женщины «Тёмного Пламени» сыграли гораздо бόльшую роль на планете, нежели мужчины. Грубому ограниченному началу ян ноосферы Торманса в романе противопоставлено обаяние, такт и бездонная интуиция женственности начала инь. Это не случайно и с точки зрения развития всей нашей цивилизации имеет огромную важность. Именно с женщиной Ефремов связывал свои надежды на лучшее будущее. Эпохой Матери Мира называли грядущее Рерихи.

Ефремовские героини оказываются в мире, где женщина угнетена и где её привыкли воспринимать – в лучшем случае – в качестве украшения к самоуверенной власти насилия больших и малых владык. Это придаёт встречам предводительницы экспедиции и диктатора планеты особый подтекст и особое напряжение.

Чойо Чагас вынужден разговаривать с гостьей и терпеть её речи. Родис выступает в качестве давно подавленной атрофировавшейся совести диктатора. Фактически, разговаривая с ней, он разговаривает с тем высшим, что изначально закладывается в каждого человека и может быть выявлено в соответствующих условиях. И это его бессознательно тревожит.

Абсолютная прямота и желание говорить только о сути рождают и первую фразу Фай Родис при знакомстве с женой владыки Янтре Яхах:

»- Не обманывайте себя, — негромко сказала она, — вы, бесспорно, красивы, но прекраснее всех быть не можете, как и никто во вселенной. Оттенки красоты бесконечно различны — в этом богатство мира».

Вместе с тем землянка не надменна и не стремится к превосходству. Именно это порождает невразумительные реакции тех, кто начинает противостоять ей.

Знакомство с Таэлем – шаг к человечеству Торманса. Умный «джи» сразу уловил главное:

«Нечто нечеловеческое исходило от сияния её широко раскрытых зелёных глаз под прямой чертой бровей. Она смотрела как бы сквозь него в беспредельные, ей одной ведомые дали. Тормансианин сразу понял, что это дочь мира, не ограниченного одной планетой, открытого просторам вселенной».

Диктатор изо всех сил пытается раскачать невозмутимость гостьи, раз за разом одерживающей над ним победы в психологических поединках. Всякий раз его удар либо проваливается в пустоту, либо натыкается на стену высшего самообладания. Даже имея право первого хода (молчаливо предполагалось, что темы бесед выбирает он сам), Чойо Чагас вынужден кружить, как хищный зверь, в поисках уязвимой точки. Но эти попытки всё более раскрывают его самого…

Родис не играет с владыкой, у неё иные цели. Она неуязвима, потому что ей нечего таить, любую мысль она бесстрашно доводит до логического завершения. Она неуязвима, потому что цельно проживает все чувства, и особенно – сострадание к людям и желание им помогать. Наиболее открытого и чуткого – Таэля – такая цельность покоряет полностью.

«Таэль смотрел в её глаза, стараясь прочитать или хотя бы угадать ответ. Сияющие, как у всех землян, сказочные зелёные очи жительницы Земли под внешней ласковостью таили непоколебимую отвагу и бдительность, стояли на страже её внутреннего мира. И, разбиваясь об эту незримую стену, гасли мечты и слова любви, поднявшие инженера на один уровень с Фай Родис. Таэль опустил голову и умолк, продолжая стоять у ног Родис в позе, которая уже казалась ему нелепой».

Чойо Чагас околдован не только внешностью гостьи. Энергия бесстрашной чистоты её обаяния мало-помалу проникла в тщательно скрываемые трещины его неизбежно ущербного внутреннего мира. В результате их парадоксального взаимодействия он придумал сложный компромисс, сочетающий, на его взгляд, интересы всех сторон. Он предложил Родис стать матерью своего ребёнка, утверждая, что сделает его наследником.

Таковы парадоксы искривлённой психологии...

»- Простите мою несправедливую резкость. Вы не можете выйти из ноосферы Ян-Ях. Все предрассудки, стереотипы и присущий человеку консерватизм мышления властвуют над высшим человеком в государстве. Мысли, думы, мечты, идеи, образы накапливаются в человечестве и незримо присутствуют с нами, воздействуя тысячелетия на ряд поколений. Наряду со светлыми образами учителей, творцов красоты, рыцарей короля Артура или русских богатырей были созданы тёмной фантазией демоны-убийцы, сатанинские женщины и садисты. Существуя в виде закрепившихся клише, мысленных форм в ноосфере, они могли создавать не только галлюцинации, но порождать и реальные результаты, воздействуя через психику на поведение людей...»

И это неудивительно, ибо в бедной душе откуда богатство чувств?

Земляне знают о простой и ясной истине, гласящей:

«В плохо устроенном обществе человек или должен развивать в себе крепкую, бесстрашную психику, служащую самозащитой, или, что бывает гораздо чаще, надеяться только на внешнюю опору — бога. Если нет бога, то возникала вера в сверхлюдей, с той же потребностью преклонения перед солнцеподобными вождями, всемогущими государями».

В итоге получалось так, что «жизнь Земли самим своим существованием оказывалась враждебной строю Торманса».

Пытаясь разобраться с происходящим и объяснить его сначала для самих себя, а потом и для тормансиан, земляне совершали экскурсы в собственную историю.

"…Перед великими достижениями науки и искусства, ума и воображения средний человек в те времена остро чувствовал свою неполноценность. Психологические комплексы униженности и неверия в себя порождали агрессивное стремление выделиться любой ценой. Психологи Земли предсказали неизбежность появления надуманных, нелепых, изломанных форм искусства со всей гаммой переходов от абстрактных попыток неодарённых людей выразить невыразимое до психопатического дробления образов в изображениях и словопотоках литературных произведений. Человек, в массе своей невоспитанный, недисциплинированный, не знающий путей к самоусовершенствованию, старался уйти от непонятных проблем общества и личной жизни. Отсюда стали неизбежны наркотики, из которых наиболее распространен был алкоголь, грохочущая музыка, пустые, шумные игры и массовые зрелища, нескончаемое приобретение дешёвых вещей».

Отношение к женщине и вопросам пола – пробный камень для любой культуры. Везде, где женщины угнетались, дети могли быть только злобными и жестокими дикарями. Многовековое главенство мужчин сейчас так или иначе завершается. Патриархат, создавший всю современную цивилизацию, исчерпал себя. Однако пережитки его, глубоко укоренившиеся в сознании, продолжают жить и воздействовать на новые поколения. Непонимание, что кротость и терпение на психически слабой основе лишь поощряют грубость и невежество, заставляет многих женщин покорно сносить издевательства мужей или мстить всем мужчинам холодностью и презрением.

Ефремов понимал великое значение отношений между полами и без всякого ханжества писал об этом. В наше время лицемерное умалчивание сменилось смакованием низостей и порнографией, следовательно, с точки зрения подъёма из инферно ничего не изменилось.

Владыка Торманса недаром называет Фай Родис Цирцеей и ведьмой. Сама Родис разъясняет ему суть такого сравнения.

»- Цирцея — великолепный миф незапамятных времен, возникший еще от матриархальных божеств, о сексуальной магии богини в зависимости от уровня эротического устремления: или вниз — к свинству, или вверх — к богине. Он почти всегда истолковывался неправильно. Красота и желание женщин вызывают свинство лишь в психике тех, кто не поднялся в своих сексуальных чувствах выше животного. Женщины в прежние времена лишь очень редко понимали пути борьбы с сексуальной дикостью мужчины, и те, кто это знал, считались Цирцеями. Встреча с Цирцеей была пробным камнем для всякого мужчины, чтобы узнать, человек ли он в Эросе».

Тормансианам, даже образованным, неимоверно тяжело воспринимать диалектические формулировки гостей с Земли. Для чёрно-белого мира богатство красок – всегда отвлечённость или фантазия. Эвиза Танет рассказывает, что ревность противоположна любви, а эротическая сила может и должна осознаваться, подобно огню, упрятанному в очаг, но результата достигает преимущественно внешний эффект.

Сравнительно небольшая часть романа посвящена разговору о нарушенной экологии Торманса. Чёткие описания гибнущей природы, сделанные рукой профессионала, — и всего лишь пара-тройка советов по исправлению положения.

Это не случайно.

Планета погибает не сама по себе, её истощение – следствие деятельности прилетевших две тысячи лет назад людей. Именно в людях кроются все подлинные причины несчастья. Восстановление экологического равновесия на планете не может происходить механически, должны измениться предпосылки нарушений. Центр проблемы – катастрофа нравственная. Недаром Торманс сравнивается с пепелищем опустошённых душ…

Душу надо охранять. Экология души в наше время – прерогатива искусства. Но земляне и здесь сталкиваются со Стрелой Аримана. Инфернальное искусство, помимо прочих несообразностей, гораздо больше говорит о плохом, чем о хорошем и добром.

Патологические, извращённые характеры заполнили страницы бестселлеров, мода на дробный, детальный психологизм привела к нездоровому акценту на теневых сторонах личности. В лабиринтах кричащего фрейдовского натурализма и фасетчатой надэмоциональной абстрактности все светлые черты – цельные по своей природе – чудовищно опошлились, низведённые до примитивности инстинкта моллюска, приобрели характер трагического фарса.

Средний человек, атакованный со всех сторон деструктивными изображениями, преподносимыми в качестве «последней правды», оказался морально подавлен, деморализован в буквальном смысле этого слова, или превратился в циника. Более того, он склонен верить именно плохому, в чём убеждает его повседневный опыт. Зло в условиях стихийного общества всегда рельефнее и убедительнее. Но, механически отражая действительность, такое искусство создаёт порочный круг, замыкая текущий момент и усугубляя его беспрестанным воспроизводством отжившего.

В глухую и тяжкую атмосферу попадают звездолётчики. Но человек, подвластный ей, не может противостоять злу в масштабах всей планеты. Условиям Торманса земляне должны противопоставить невиданное там качество духовного развития.

Конечная степень духовного восхождения в буддизме – нирвана. Это значит, что мудрец вырвался за пределы сансары – круга страдающей и перевоплощающейся жизни, превозмог её своим духовным подвижничеством и вступил в сверхжизнь, полную блаженства. Однако часть йогинов и подвижников сознательно отказываются от нирваны и с высот достигнутого спускаются обратно в наш мир. Ими движет любовь и сострадание к людям. Судьба их, как правило, трагична.

Стоит заглянуть внутрь маленькой группы землян с планеты счастья и радости, вслушаться в пульсацию их сердец и вибрацию нервов. Попытаться постичь всю глубину инфернальных мучений, в которую они погрузились на планете Торманс в созвездии Рыси.

Попытаемся представить себя и на месте тормансиан. Для них эти борения страдающих чистых сердец, принявших в себя яд их отравленной жизни, были таинственной эзотерикой, тем апокрифом, который смогли бы понять лишь единицы из них.

«Фай Родис ласково провела пальцами по волосам Грифа.

- Если мы вторгаемся в жизнь Торманса, применяя древние методы — столкновение силы с силой, если мы нисходим до уровня их представлений о жизни и мечте... — Родис умолкла.

- Тем самым принимаем и необходимость жертвы. Так?

- Так, Рифт...»

Люди ЭВР подобны воплощению своей власти над косной материей – Звездолёту Прямого Луча. Они глядят в сердцевину вещей и процессов, им видна скрытая за кулисами времени развязка.

- Обречённость Родис отгораживает её от меня, а за моей спиной тоже тень смерти…

Это слова Гриф Рифта. Его сомнения и стремление уйти с планеты далеки от страха или презрения к низшей жизни. Он потерял любимую женщину и, полюбив «женщину, которую невозможно было не любить», понял, что потеряет и её тоже. И не только он, вся мудрая и устроенная Земля потеряет её. И не поможет ни великое знание, ни беззаветная преданность, ни самая пламенная любовь. «Нельзя безнаказанно пройти через инферно». В этой фразе – и добровольное принятие закона жертвы, и запрет на возмездие, и тяжкое сомнение Рифта в смысле окружающего мира, убивающего своих лучших детей.

«Гриф Рифт скупо улыбнулся, тихо постукивая пальцами по пульту.

- Всегда один и тот же вопрос: даёт ли счастье знание или лучше полное невежество, но согласие с природой, нехитрая жизнь, простые песни?

- Рифт, где вы видели простую жизнь? Она проста лишь в сказках. Для мыслящего человека извечно единственным выходом было познание необходимости и победа над ней, разрушение инферно. Другой путь мог быть только через истребление мысли, избиение разумных до полного превращения человека в скота. Выбор: или вниз — в рабство, или вверх — в неустанный труд творчества и познания».

Вскоре едва не погибает Чеди Даан. Помните? –

»- Вы? — с безмерным удивлением прошептала Чеди. — За что?»

Молодая социологиня с фиалковыми глазами оказалась погружена в самые непредсказуемые слои инферно, где беда приходит случайно и является привычной. Но нравственная высота девушки столь велика, что убийца вызывает в ней лишь глубочайшее горестное удивление. Самоубийство Шотшека, ощутившего непереносимые по чистоте вибрации духа, показывает Ефремова знатоком, приобщённым к высшим загадкам человеческого бытия. Только человек, понимающий ослепительную силу света, мог так описать звериные мучения прикоснувшегося к этому свету абсолютно неподготовленного существа. На Востоке сказали бы, что мгновенная карма Шотшека есть результат его покушения на святое.

Земляне уже не церемонятся. «Спите! Забудьте!» – властно протягивает ладонь к обнаглевшему чиновнику Вир Норин, а Фай Родис, никого не уведомляя, покидает место своего негласного заточения и спешит в больницу. Там раджа-йогиню ждёт суровое испытание.

«Молва о необыкновенной женщине мгновенно разошлась по всему госпиталю. Теперь Фай Родис, как богиню, со всех сторон встречали мольбы и протянутые руки. Окружающее горе навалилось на неё, давя, лишая прежней внутренней свободы. Родис впервые поняла, как далека она ещё от подлинного духовного совершенства. Следствием ничтожества её сил в океане горя неизбежно возникала жалость, отклоняя от главной цели. Её помощь здесь не соответствовала задаче, отныне лежавшей на людях Земли: помощи народу Ян-Ях в уничтожении инфернальной общественной системы целиком и навсегда».

Мы уже упомянули о карме – законе причинно-следственных связей, законе воздаяния. Люди Земли приняли на себя карму тормансианского общества и добровольно стали для него искупительной жертвой. Но жертв оказалось мало…

В жарком споре перед высадкой Тор Лик напоминает, что действительные изменения должны исходить не извне, а изнутри. Любые жертвы будут напрасными, если внутри испорченной системы не созреют семена истины. Человек отзовётся только на то, что будет созвучно ему самому. И если предположить, что человек плох изначально, то самое глубокое воздействие вызовет лишь реакцию отторжения. К счастью, это не так.

»- Известно ли вам, что мозг человека обладает замечательной способностью исправлять искажения внешнего мира, не только визуальные, но и мыслительные, возникающие из-за искривления законов природы в неправильно устроенном обществе? <...> Разве вам не знакомо, что лица людей издалека всегда красивы, а чужая жизнь, увиденная со стороны, представляется интересной и значительной? Следовательно, в каждом человеке заложены мечты о прекрасном, сформировавшиеся за тысячи поколений, и подсознание ведёт нас сильнее в сторону добра, чем это мы сами думаем».

Фай Родис говорит о поразительных и легко проверяемых фактах, которые совершенно игнорируются теми, кто хотел бы путём заумных рассуждений представить человека как злого невротика, таящего бездны маниакальных импульсов. Подобное знание может стать опорой в запутанном мире своевольного индивидуализма.

Толпу взаимно отчуждённых людей непросто преобразить в коллектив единомышленников. Разрыв между толпой и властью непросто заполнить. Оживить мёртвое можно, лишь пробудив сердце и создав «критическую массу» добра. Для начала необходимы «опорные столбы», возвышающиеся над плоской системой безжизненных механических отношений.

«Для борьбы с этой системой надо создать людей высокой психофизиологической тренировки, подобно нам, безвредных в своём могуществе».

Фай Родис, напряжённо ищущая ответы на острейшие практические вопросы, попыталась выплавить ответ, создав художественное произведение. Напряжённые до предела творческие силы воплотились в создание картины «Скованная Вера». Зримо представив в символическом изображении предстоящий путь, Родис поняла, что для выхода из инферно важнее не вера, а мера.

Ефремов утверждал первостепенную роль творческой, насыщенной фантазии. Насыщение ноосферы светлыми образами – шаг на пути к выходу из инферно.

«Величайшее могущество фантазии! В голоде, холоде, терроре она создавала образы прекрасных людей, будь то скульптура, рисунки, книги, музыка, песни, вбирала в себя широту и грусть степи или моря. Все вместе они преодолевали инферно, строя первую ступень подъёма. За ней последовала вторая ступень — совершенствование самого человека, и третья — преображение жизни общества. Так создались три первые великие ступени восхождения, и всем им основой послужила фантазия».

Конечно, речь идёт не об отвлечённом, бездеятельном фантазировании «а-ля Манилов». Мечта учёного или художника окрыляет, окутывает резкие грани безжалостного мира чарующей дымкой таящихся возможностей, заставляет понимать, что современное положение вещей не окончательно, что потенциал будущего не исчерпан.

Вера, о которой говорят земляне, неотделима от знания. Убеждённость в собственной компетентности может возникнуть только вследствие глубокого знания своих возможностей, иначе это незрелая и опасная эйфория, которую жизнь обрушит, отяготив и озлобив человека. Доверие к другому – следствие общности целей и убеждений, умение видеть и понимать всего человека, а не одну-две характерных и поверхностных черты.

Разговаривая с самоуверенными физиками, Вир Норин сознательно сбивает спесь с зарвавшихся интеллектуалов, используя сверхрезкие формулировки:

»- Даже если не требовать истин, основанных на непротиворечивых фактах, наука даже в собственном развитии необъективна, непостоянна и не настолько точна, чтобы взять на себя всестороннее моделирование общества…

- Какая позорная беспомощность! Только и осталось призвать на помощь божество, — раздался резкий голос.

Вир Норин повернулся в сторону невидимого скептика.

- Основное правило нашей психологии предписывает искать в себе самом то, что предполагаете в других. Всё та же трудно истребимая идея о сверхсуществах живёт в вас. Боги, сверхгерои, сверхучёные...

Земной физик, о котором я вспомнил, имел в виду гигантские внутренние силы человеческой психики, её врождённую способность исправлять дисторсию мира, возникающую при искажении естественных законов, от недостаточности познания. Он имел в виду необходимость дополнить метод внешнего исследования, некогда характерный для науки Запада нашей планеты, интроспективным методом Востока Земли, как раз полагаясь только на собственные силы человеческого разума».

Человек, неспособный понимать мир без дорогостоящих экспериментов и стерильных лабораторий, не может помочь в гуманном обустройстве жизни. Спираль познания должна скручиваться, неизбежно приводя к единству качества при необъятном разнообразии количества. Умение наблюдать и тонко чувствовать окружающее – основа для овладения любой специальностью.

Лишь в конце Вир Норин говорит о том, о чём надо было, судя по всему, говорить с самого начала – об изменениях психологии мировосприятия, от которого зависит выбор целей и средств исследования и готовность осознавать те или иные выводы из своих опытов.

«Самым трудным было побороть представления о замкнутости вселенной в себе, в круге времени, замыкающемся на себя и вечно, бесконечно существующем. <...>

Лишь когда человек смог преодолеть инфернальные круги и понял, что нет замкнутости, а есть разворачивающийся в бесконечность геликоид, тогда он, по выражению индийского мудреца, раскрыл свои лебединые крылья поверх бурного бега времён над сапфирным озером вечности. <...>

Только в раннем возрасте, до кондиционирования человека системой устоявшихся взглядов, прорываются в нём способности Прямого Луча, ранее считавшиеся сверхъестественными: например, ясновидение, телеакцепция и телекинез, умение выбирать из возможных будущих то, которое совершится. Мы на Земле стараемся развить эти способности в возрасте, когда ещё не кондиционирована величайшая сила организма — Кундалини, сила полового созревания».

Любое достижение – лишь надстройка. Базис покоится в самом человеке. Запомним и мы: мир – не комната. Упрямое стремление найти в науке подтверждение ограниченным представлениям о жизни – следствие психологической незрелости. Думать о беспредельных просторах мира и радоваться им – значит, принимать участие в сотрудничестве с мирозданием.

Если человек прямо из сауны отправится гулять в тридцатиградусный мороз, то он серьёзно рискует физическим здоровьем. Если дирижёр или композитор пойдёт работать на стройку, где жуткие механические звуки молотов, пил и моторов заменят ему виолончель, рояль или арфу, он рискует здоровьем психическим. Но если честный и добрый человек идёт увещевать бандитов и отморозков, то он рискует жизнью.

Слишком велика разность потенциалов.

Недаром Вир Норин, изумляясь нечеловеческим условиям в местных больницах, ёмко обобщает причины существующего положения дел:

»- …Люди Ян-Ях не подобны туго натянутым струнам, как мы, земляне, и легче переносят инфернальные условия. У них нет другого выхода. Мы бы очень скоро расплатились здесь за нашу быстроту реакций, напряжённость чувств и нагрузку памяти».

И, несмотря на это, тот же Вир Норин добровольно включается в карму планеты, ответив на любовь тормансианской девушки Сю-Ан-Те… Хотя, как раздумывала Фай Родис, по закону внезапных поворотов это может быть по-своему логично у неодолимых преград.

Земляне трезвы в своих оценках. Они понимают, что Вир Норин проживёт в условиях планеты мучений от силы год-два и погибнет. Понимает это и сам Вир Норин. Но решения своего не меняет.

Тучи сгущаются над пришельцами. Земляне стали катализаторами медленно назревавших событий и невольно пробудили защитные механизмы, свойственные всякой системе. И в этом тоже была своя предсказуемая, но неотвратимая диалектика. Врачуя планету от нравственной чумы, они были защищены от заражения своей моральной чистотой и знанием. Они знали меру, и сострадание их было действенно. Но весь смысл миссии заставил их сознательно нарушить известную истину, что «никакие условия, мольбы и договоры с бандитами невозможны». Из-за этого они остались уязвимы физически, и система лжи, предательства и невежества нанесла свой главный ответный удар…

«Фай Родис стала на колени перед СДФ, приблизив голову ко второму звукоприёмнику.

- Поздно, Гриф! Я погибла. Гриф, мой командир, я убеждаю вас, умоляю, приказываю: не мстите за меня! Не совершайте насилия. Нельзя вместо светлой мечты о Земле посеять ненависть и ужас в народе Торманса. Не помогайте тем, кто пришёл убить, изображая бога, наказующего без разбора правого и виноватого, — самое худшее изобретение человека. Не делайте напрасными наши жертвы! Улетайте! Домой! Слышите, Рифт? Кораблю — взлёт!»

Просто и сильно.

Самое экзистенциально сложное — психология погружения в реальную войну. Перестройка сознания. Абрамову веришь, хоть он и скуп на детали.

Мерцающей сказкою Веер Миров

Заворожит тенью зова.

Гирлянда жемчужная сотканных снов

В смятение ввергнет любого.

Провал в глубину иномерья пространств

Протает нездешним бутоном,

Где магифизических формул романс

Звучит, насыщаясь озоном.

Кружась в вихревых полувздохах Шакти

И брамфатур исполинском танго,

Мы, люди, как листик забытый почти

На водах священного Ганга.

Но лист тот взорвётся сверхновой звездой,

Небесных энергий впитав удары,

И явится цельной доступной красой

Величие Шаданакара.

Ассоль и Грей

Меняло море все оттенки красок,

Багряный всплеск подчёркивал закат,

А золотой рубин бесчисленных карат

Был неуёмен, страстен, ласков…

И сей топазовый расплав

Смирил любовью гордый нрав.

Изведал Грей земли и моря соль,

Покрыла душу сеть морщин и трещин,

Но никогда не видывал он женщин

И кораблей, прекраснее Ассоль.

Виденье это вечер заслонило,

Набрякли кровью и огнём виски;

Ветров порывы, парусов куски –

Всё вмиг смешалось от волшебной силы…

Как клипер в алых парусах,

Грей обнажён был в тех мечтах.

Скрипел натужно крепкий такелаж,

И гнулись реи мачт от урагана,

Под хаос волн безумного канкана

Вошёл корабль в яростный форсаж.

Тяжёлый вал ударил в ахтерштевень,

Навис над палубой чернеющей волной,

И хлёсткий ливень поливал стеной,

Упёршись косо в океанский гребень…

А все десятки парусов

Вбирали мощь ночных ветров.

…От сна очнулся поздно капитан

И огляделся, явь припоминая:

Когда-то шёл он, шквалы волн сминая,

Но нынче был спокоен океан.

Тайфун же был запрятан в его душу,

Когда он думал, для кого несёт

Громаду алых парусов вразлёт.

У борта он гудение их слушал,

Твердя заученный пароль

От сердца пламенной Ассоль.

Неровность волн мерцала за кормой,

Река из звёзд топила в плеске разум,

Он готов забыть про всё и сразу –

Всё был готов он сделать ради той.

Случилась с ним почти метаморфоза:

Так был своей любовью упоён,

Но в горле вдруг застрял невнятный стон

От подступившей холодом угрозы.

Им тупо овладела боль –

На пирсе не было Ассоль.

Окутал Грея мутно-тяжкий бред,

Но он стоял, хоть ноги не держали;

Кинжал был в сердце из дамасской стали,

И чёрной кровью полыхал рассвет…

____________

А что Ассоль? Ужели договор,

Скреплённый страстью светлой обоюдной,

Она забыла в неге беспробудной

И будет справедлив укор,

Клеймом впечатавший позор?

Ассоль была прелестною девицей,

Она жила в томленьи и тоске,

И каждый день стояла на песке,

Мечтая улететь за море с алой птицей,

И всё ждала, не ведая, что ей

Бежать пора на пристань уж скорей.

И как-то раз под голубой рассвет

Увидела она свою мечту из сказки,

Румянец алой от волненья краски

Залил лицо и оттенил вослед…

Прошедший мимо клипер иль корвет…

Так их пути почти соприкоснулись,

Дошли до солнца через глыбы туч,

Но оказался бесполезен ключ,

И все события назад вернулись,

Чтоб дать возможность ещё раз

Им сверить место, день и час.

«Раньше мне очень хотелось увидеть рассвет. Нет, не восход солнца – это уже не рассвет, это начало утра. Мне хотелось уловить тот миг, когда отступает ночь, тёмное небо становится сиреневым, прозрачным, чуть розовым на востоке. Но поймать мгновение рассвета оказалось так же трудно, как поймать момент наступления сна.

Ещё секунду назад вокруг была ночь, тяжёлая и беспросветная, словно бы даже окрепшая в предутренние часы. И вдруг что–то неуловимо меняется. Проходит минута, другая... И ты понимаешь, что воздух светлеет, тёмные, пугающие силуэты превращаются в обыкновенные деревья, а небо становится чистым и нежно–фиолетовым. Это – рассвет. Наверное, он приходит, когда уже не остается сил выдерживать ночь. Это ещё не утро, это просто конец темноты. Это – рассвет».

Подростки – не дети

Погляди: что за ржавые пятна в реке? –

Зло решило порядок в стране навести.

Рукояти мечей холодеют в руке,

И отчаянье бьётся, как птица, в виске,

И заходится сердце от ненависти!

Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,

Но не злоба нас будет из плена вести;

Не слепая, не чёрная ненависть в нас.

Свежий ветер нам высушит слёзы у глаз

Справедливой и подлинной ненависти!

Ненависть! – пей, переполнена чаша!

Ненависть требует, выхода ждёт…

Но благородная ненависть наша

Рядом с любовью живёт!

(В. С. Высоцкий)

«Парень навёл свой фотоаппарат, замер. Как–то странно улыбнулся. Я так улыбаюсь, когда чувствую себя виноватым, а сознаться не хватает смелости. Мною овладел непонятный страх. Но палец корреспондента уже плавно давил на кнопку.

Фотоаппарат щёлкнул. Очень громко щёлкнул, обычные «Зениты» снимают гораздо тише.

И наступила темнота».

Вот так просто и незамысловато попадает главный герой романа Димка на Острова. Там сразу же обострённо проявляются типично подростковые черты его характера:

«Страх сразу прошёл. Я встал и огляделся, не обращая на мальчишек никакого внимания.

<…>

Меня почему–то брала досада, что падая, я не успел ничего этого разглядеть и теперь стою с видом полного идиота. Я порядком разозлился и заговорил с окружавшими меня ребятами довольно грубо:

– Может хватит на меня смотреть? Я не на витрине!»

Интересно то, что Димка изначально ощущает дух соревнования при всех встречах с незнакомыми ребятами. Появление незнакомых сверстников для него – прежде всего вызов, когда он должен «сохранить лицо».

«Самый младший из ребят, лет одиннадцати, в оранжевых плавках и смешной белой кепочке от солнца, громко сказал:

– А наш Замок – Замок Алого Щита! Он лучший на Островах!

И отступил назад, словно сам испугался своей смелости. Все засмеялись. Я тоже улыбнулся невольно, потому что понял – что бы со мной ни случилось, вокруг настоящие, хорошие ребята».

Одиннадцать лет – классический возраст крапивинских героев. В этом возрасте ребёнок гораздо более естествен. Неудивительно, что как раз такой малыш снимает димкину настороженность.

Дима, между тем, оказывается в совершенно непонятной ситуации.

И желание смеяться пропало очень быстро. Всё оказалось слишком серьёзно. И шокирующая ситуация произошла сразу же после беспечного купания.

»...А потом меня резанул знакомый голос.

– Ребята!

Двадцать четвёртый остров шёл в атаку. Они были совсем рядом. А Малёк стоял рядом со мной, и по лицу его текла кровь. В него метнули нож.

...Я больше не думал об игре. Здесь всё было настоящее – друзья и море, враги и замки. И выбор был прост – ты, или тебя. Я кидался вперед, и мой меч звонко отбивал чужие удары. Помню, один раз на меня бросились трое, – старше и сильнее. Но кто–то, кажется Толик, подбежал и встал рядом».

Привычная картина мира не просто нарушается, она ломается жесточайшим образом. И тот, кто не может перестроиться буквально сию секунду, гибнет.

Произвольные желания стоят здесь немногого. Выжить можно только всем вместе, командой. Все чувства резко поляризуются. Все чужие – враги, все свои – как минимум соратники, уже хотя бы потому, что от внутренних взаимоотношений зависит жизнь всех остальных. Попавшим на острова ребятам предложены предельно жёсткие условия, выше которых, сохранив жизнь, подняться нельзя.

Стоит подумать, какие качества личности стимулируются подобными условиями.

»...Уже в замке Тимур рассказал, как всё было. Они сразу с самого утра почувствовали неладное. Обычно тридцатый остров выставлял на мост троих–четверых, а сегодня пришли семеро. Но до самого вечера «тридцатка» в драку не лезла. Наверное, выжидали, пока ребята расслабятся. И дождались. Оставался какой–то час дежурства, когда один из мальчишек с тридцатого острова стал уходить обратно, к своему замку. Это был обман. Он отошёл шагов на пять, за ним перестали следить, а он вдруг резко повернулся и выстрелил из арбалета. Стрела попала в плечо Игорю–длинному, но тот всё–таки выстрелил в ответ, и удачно: враг упал, или убитый, или тяжело раненный. Но у «тридцатки» был ещё один арбалетчик, он выстрелил в Игоря и попал ему в голову. Игорь упал, он сразу потерял сознание. Его ударили по лицу ещё раз, мечом, но тут Ромка бросился вперед и заколол одного из нападавших. Другие стали отступать, и Ромка бросился следом, не сообразив, что будет один против пятерых. Его ударили в грудь, подоспел Тимур и оттащил Ромку назад. Положение было жутким. Один Игорь был ранен в руку, другой без сознания, а у Ромки кровь даже не текла, а хлестала из раны. Наверное, удар пришёлся по какому–то сосуду, и Ромка, хоть и оставался в сознании, но слабел с каждой секундой. Тогда Игорь–длинный взял меч в левую руку и велел Тимуру уводить раненных. Игоря приходилось нести на спине, Ромка вначале шёл сам. Потом он вконец ослабел, и Тимур стал волочить обоих, хорошо ещё, дорога шла под уклон. Оглядываясь, он видел, как Игорь–длинный дерётся левой рукой. Его почти сразу прижали к ограде моста, и тогда он отбросил меч, схватил одного из нападавших и вместе с ним перекинулся через перила. А Тимур был уже у самого замка, когда увидел, что для Ромки игра кончилась навсегда. Навстречу ему выбежал Костя, помог дотащить ребят. Девчонки пытались перевязать Игоря, но тот вдруг начал задыхаться, и они ничего не смогли сделать...»

Побеждает не сила, но воля. Это первый вывод, который можно сделать по прочтении первых глав. Тот, кто не захочет убивать, будет сражаться деревянным клинком. И всё закончится очень быстро.

Мучительные и спутанные размышления Димки, если переложить их на универсальный язык диалектики, таковы: первый шаг (тезис) – отказ от убийства влечёт за собой смерть, второй шаг (антитезис) – убийство дарит жизнь. Это нехитрое противопоставление усвоили все. Вся система игры на островах выстроена в соответствии с этой логикой. Вот только никто не совершает третьего шага (синтеза), к которому Димка интуитивно подбирается после ночной встречи с Ингой: убийство может быть не ради сохранения собственной жизни, а ради возможности отказаться от убийства в дальнейшем.

Димка, однако, тут же вовлекается в сложные нравственные комбинации, связанные с необходимостью однозначного выбора уже внутри Замка. Самый маленький – Игорь по прозвищу Малёк – оказывается предателем. Хозяева островов – некие пришельцы – используют его в качестве информатора, дав взамен умение сражаться по-взрослому и пообещав отправить домой.

«За стеной замка тихо шелестел ветер – последнее дыхание улетевшей бури. Метрах в пяти от меня, в соседней комнате, спали друзья. А в пустовавшую рядом постель вот–вот должен был вернуться враг. Шпион, из–за которого сегодня... нет, вчера, погибли ребята. Смогу ли я ни единым взглядом не выдать того, что знаю? Убедить себя на время, что это было сном... «У вас сегодня один мальчишка дрался...» – говорила Инга. Извини меня, Инга, но сегодня ночью я не приду на встречу. Десять дней наблюдения. Десять дней я буду сидеть тихо как мышь. Я обязан перехитрить врагов, иначе нам никогда не вернуться домой...»

Обратите внимание: мир для героя усложнился. Врагом стал один из своих, а чужой (Инга) по определению остался своим. Такая позиция была чрезвычайно опасна, потому что она разрушает цельные и ясные представления о плохом и хорошем, но она же – свидетельство искренности и готовности идти по более извилистому пути. С другой стороны, путь следования требованиям совести всегда более прям.

Уточните суть кажущегося противоречия. Так прямым или извилистым путём собрался идти Димка? Является маленький Игорёк предателем или нет?

После прихода на остров Инги Малёк себя раскрывает.

"– Гад... – прошипел Игорёк, не поднимая лица. – Дурак. Ну идите, проверяйте...

– Для тебя, может, и гад, – согласился Крис. – Но не дурак!

Он рывком запрокинул Игорьку голову. Дёрнул за ремень, связывающий ему руки.

– Малёк, да ты настоящий супермен! За две минуты наполовину перегрызть пластмассовый ремень!

– Сволочь! – захлёбываясь слезами закричал Игорёк. – А я тебя жалел, не говорил, что...

Крис с размаху ударил его по лицу.

– И не скажешь. Ребятам это не нужно, а со своими хозяевами ты всё, наговорился... По–моему, он себя выдал, кто как думает?

– Не надо его бить! – выкрикнул Тимур.

– Бить придётся, Тим. Он должен сказать нам, что знает. А он не захочет.

– Я ничего не скажу! Ничего!

– Скажешь. Рита, Инга, уходите. И захватите Илью.

– Почему? – возмущённо выкрикнул Илья.

– Тебе рано смотреть на то, что здесь будет. А девчонкам вообще не стоит».

Единственный объективный вывод, который можно сделать: ребёнку в таких играх не место. Как раз в такой ситуации ярко проявляется всё отличие мира Лукьяненко от мира Крапивина. Герои Крапивина – дети, герои Лукьяненко – уже подростки. Трагедия Игорька в том, что он попал в более взрослый мир, в котором неизбежно будет чувствовать себя чужим и ценности которого будет так или иначе отрицать.

Романтика революции

Любая романтика имеет своим источником вдохновение. Революции совершают мужчины, но вдохновение приходит от женского начала. Если бы инь не было пассивным, то ян не стало бы активным. Счастье Димки было в том, что его постоянно подстёгивало присутствие такого вдохновляющего фактора. Поэтому Ингу можно смело назвать соавтором происходящих перемен.

"– Димка, а если мы не вернёмся, то так и проживём всю жизнь на острове? – то ли спросила, то ли просто произнесла вслух Инга.

– Да. Но мы вернёмся, обязательно.

– А если нет... Дим, давай тогда убежим?

– Куда?

– Всё равно куда. Построим лодку и уплывём».

Энергия сопротивления в Димке пробуждена, и он невольно начинает оценивать происходящее с разноуровневых точек зрения – личной, эмоциональной, и объективной, называемой по-научному «исторической необходимостью». В свои 14 лет Дима пытается совместить две правды – правду данного момента и правду глобальную. Для ребёнка выбор будет всегда однозначен и абсолютен – детская психика не выдержит расщепления. Так для Игорька желание увидеть маму абсолютно перевешивало все прочие соображения, и тут даже нельзя говорить о сильном внутреннем конфликте.

У подростка другая ситуация. Лет в 12-13 происходит качественное нарастание знаний о мире, в результате чего человек впервые начинает анализировать происходящее во всём его разнообразии. И это всегда мучительно, потому что в искривлённом обществе правда у каждого своя, и эти правды вступают в жестокую конфронтацию, так как опыта сглаживания противоречий у подростка ещё нет.

Идея создать Конфедерацию островов – в некотором смысле коллективная инициатива острова Алого Щита. Но её осуществление началось с крови. И психологически это была уже не та привычная всем кровь «правильного» противостояния. Когда сражаешься за мир, особенно досадны потери.

«Меня начало подташнивать. Неужели это неизбежно? Неужели путь к миру, к победе для всех, не бывает без крови? Крови такого вот несчастного паренька, вся беда которого – в слишком правильном соблюдении условий Игры? Неужели нам не найти других путей? Или... мы просто не хотим их искать?

– Инга, да ты не переживай, – продолжал Алик. – Это не только от твоего удара. Ему в замке добавили. За дело.

Ничего себе! Ну и парень правил на этом острове. Довести всех до того, что при первой возможности его добили. Раненного».

Но понимание выстраивается. Уже ясно, что слишком правильное соблюдение правил ведёт к безысходности, потому что правила ущербны. Ясно, что над правилами игры есть что-то более существенное, раз ребята с Двадцать четвёртого убивают своего лидера. Правилам можно подчиняться, но только до удобного момента. Инициатива Конфедерации обращена прежде всего к силам нравственного сопротивления, к тем, кто сумеет подняться над плоскостью игры.

"– Наш остров предлагает вам заключить военный союз и образовать Конфедерацию Островов.

Секунду Ахмет переваривал мои слова, потом сморщился:

– Валите–ка отсюда, ладно? Мы законов Игры не нарушаем.

– Законы не нарушаются. Первый Закон – запрещение игры «в поддавки» соблюдён – мы будем сражаться в полную силу, но совместно. Условие возвращения на Землю гласит: «Возвращаются жители островов, завоевавшие сорок островов». Так что и тут полный порядок.

– Это не порядок, это... – Ахмет замолчал, не находя подходящего слова. – Мы даже не будем обсуждать...

Рослая девчонка вдруг неслышно подошла к нему сзади и преспокойно отодвинула в сторону.

– Нет, Ахмет, мы это обсуждать будем. Лора! – она протянула мне ладонь.

Я взглянул на Ингу и поймал её торжествующую улыбку. Вчера, когда мы обговаривали последние детали, она сказала: «Если Генка ещё не поправился, островом будет управлять Ахмет. А он сделает то, что ему посоветует Лора...»»

Инга и Дима вносят в игру новое измерение, совершая действия, кардинально противоречащие существующему порядку вещей. Перебежчики были и до Инги. Но никто ещё не возвращался обратно в новом качестве. Инга и Дима – революционные политики.

Революционер качественно отличается от мятежника.

Кроме того, их личные взаимоотношения, как оказалось, представляют для невидимых пришельцев пристальный интерес. Оказывается, что на любовь и дружбу наложен негласный запрет. И никто не выживал на острове после 18 лет. Это упростило для многих принятие идеи Конфедерации. Но не для всех…

«Не знаю, с какого момента мне перестало нравиться происходящее. Наверное, с того дня, когда мы «тройным штурмом» взяли тридцатый остров...

В этом не было подлости. Мы не мстили. Несколько раз предлагали тридцатому острову вступить в Конфедерацию – они отказывались. Скорее всего, не верили. Тогда Крис и договорился с командирами остальных островов о тройном штурме.

С тридцатым граничили наши соседи – двенадцатый и двадцать четвёртый острова. В назначенный день на каждый из мостов тридцатого пришла целая армия...

В нормальных условиях выставить на мост десятерых бойцов почти невозможно. Это означает до предела оголить остальные позиции, подставить себя под удар в спину. Нам это не грозило. Девять мальчишек, да ещё Инга – мы стояли перед четырьмя пацанами с тридцатки и чувствовали себя ужасно, до безобразия, сильными.

– Ребята, может передумаете? – спросил Толик.

Кем–кем, а трусами они не были.

– Мы не сдаёмся в плен!

Речь шла не о плене. Но мы устали объяснять. И вспомнили все свои обиды – они очень хорошо вспоминаются, когда ощущаешь своё превосходство».

Случались ли в вашей жизни такие моменты?.. Как вы сейчас их оцениваете?..

«Что–то во мне сломалось. Я дрался вместе со всеми, когда разбившись на группы мы атаковали с тыла остальных защитников тридцатого острова. Я хохотал вместе со всеми, когда очистив от врагов мосты, мы толпились у ворот чужого замка и кричали, чтобы нам открыли. Никогда ещё, наверное, не собиралось на одном острове такой огромной толпы – вооружённой, опьянённой победой и, самое удивительное, – дружной.

Я поступал как все. Но в ушах у меня звенело: «Зачем?»

Тимур забрался в окно замка, раскрыл изнутри двери.

«Зачем?»

Мы разбежались по замку, разыскивая остальных жителей острова. И почти сразу в большом зале, наподобие нашего Тронного, наткнулись на трёх девчонок и мальчишку лет тринадцати с перевязанной рукой. Все они были с мечами. Даже у девчонок мечи поблёскивали сталью.

«Зачем?»

– Бросьте оружие, – устало велел Крис. – Нам совсем не хочется вас убивать.

Мечи глухо стукнулись об пол. Последним бросил оружие мальчишка.

– В общем так, – сказал Толик. – Пока будете пленными... на разных островах. А там посмотрим.

«Зачем?»

<…>

Шестнадцатый, или Остров Синих Зеркал, упорно противился самой идее Конфедерации. После нескольких безуспешных попыток переубедить их лидера – угрюмого паренька по имени Макс, было решено окружить остров со всех сторон и взять одновременным нападением по трём мостам. Я был на заседании Совета Конфедерации и помнил, что решение приняли единогласно. На вопрос Ахмета, что делать с пленными, Крис без колебаний ответил: «девчонок и ребят младше десяти расселим по другим островам». Больше всего меня поразило, что никто не стал уточнять судьбу остальных».

К чему на самом деле относятся риторические вопросы героя?

Появление Тома и связанная с ним постройка «Дерзкого» хорошо укладываются в общую канву быстрых и лёгких успехов. На волне уверенности в том, что основные затруднения уже преодолены и осталось лишь довести дело до логического завершения, посылается экспедиция – вербовать сторонников преобразований и исследовать географию островов.

Удаление главных носителей идеи – верное средство погубить дело. Тем не менее, экспедиция приносит определённую пользу. На Четвёртом острове ребята встречают товарищеский приём, а склонный к философии президент Серёжа помогает Димке лучше понять происходящее. Высказывая сомнение в действительных движущих мотивах сторонников Конфедерации, он тонко замечает, что в Конфедерацию можно просто играть и делать это от скуки. Помимо этого, он делает ещё много ценных замечаний, например, констатирует факт, что командирами островов выбираются преимущественно чужаки, иностранцы.

Кстати, это впрямую относится и к истокам русского государства.

Беседуя с рассудительным президентом, Дима словно бы проходит некое посвящение, становится сознательным носителем власти. Он вдруг понимает, что интересуется вопросами, которые в принципе далеки от остальных его спутников. Настойчивое стремление докопаться до сути, понять законы происходящего – отличительная черта настоящего лидера.

«Где–то далеко–далеко, за изгибами коридоров, за тяжёлыми дверями, на других этажах и в других комнатах слышался слабый смех. До нас доносилось едва различимое звяканье мечей – это Тимур доказывал преимущества боя с двумя мечами. И никому не было дела до глупых вопросов – зачем нужны Острова, сколько звёзд на небе и сколько дней оставалось жить каждому из нас. Лишь я вместе с флегматичным президентом четвёртого острова должен был над этим думать.

Впрочем, почему должен? Я могу пойти к Тимуру или Тому. Или даже к Инге!»

Дима удивляется сам себе, мимолётно пытается успокоить себя тем, что он такой же, как его друзья. Однако вместо того, чтобы пойти к ним, задаёт очередной интересующий его вопрос…

Сергей охотно делится с ним своими раздумьями. По сути дела, он – философ-отшельник, мудрец, к которому за советом пришёл светский правитель. Этот юный мудрец-президент косвенно подтверждает смутные представления Димки и даёт почти готовую формулу сопротивления: «нельзя, невозможно победить нелюдей нечеловеческим оружием. Они им владеют лучше...»

Обратно ребята уплывают с базовым чувством выполненного долга. Однако резервы их энтузиазма исчерпаны. Потеря Януша угнетающе сказалась на атмосфере экипажа.

Как оценить поступок Януша? — ответ выскальзывает из рук. Правда двоится.

"– Домой хочу, – неожиданно сказал Тимур. – Ребята, как всё надоело...

Инга подошла к нам на корму. Уселась по-турецки на палубе, грустно посмотрела на нас.

– Дом ещё далеко, Тимур. Надо победить пришельцев...

Тимур отвернулся. Тоскливо сказал:

– Я не о том доме, Инга. Я о нашем острове».

Тимур уже стал забывать свой настоящий дом. Он максимально готов для выживания на островах, он – наиболее преуспевающий в данной системе отношений. Преуспеяние само по себе втягивает в свою орбиту (кому же не нравится побеждать!), а в Тимуре вдобавок раскрылись способности воина. Мир Земли, его родная Алма-Ата – уже сказочный сон. Вся энергия личности направлена на победу в конкретных условиях. Вспомним крапивинского «Лоцмана»: разрыв сознания с бессознательным… Тот, кто прямолинейно все силы кладёт на успех «здесь и сейчас», тот так или иначе забывает, для чего всё это происходит. Он становится специалистом по выживанию, но не по освобождению.

В этом Тимур похож на Дика из романа Кира Булычёва «Посёлок».

В Библии есть подходящая формула: «Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Небесное».

Однако и освобождённость может быть различной. Пассивная освобождённость президента Серёжи не решает проблемы. Он ненавидит острова, не пускает их в душу, но изменить ситуацию не в силах. Активность Димы несёт возможность свободы для всех.

Создание Конфедерации – неизбежная ступень. Экспедиция «Дерзкого» – головокружение от успехов, без которого не было бы ничего остального. Всё это напоминает романтическую экспедицию «Паруса» к Веге («Туманность Андромеды»), разочарование в которой помогло Эргу Ноору осознать своё действительное предназначение и возглавить перелёт первых переселенцев к Ахернару.

Отрезвление. Дневник Коммунаров

«Когда перекошен весь мир, то легче признать ненормальным того, кто держится прямо...»

В среде людей, нацеленных на самосовершенствование, подобная фраза – почти банальность. Но огромное большинство продолжает при этом слепо копировать такую модель восприятия и оценки.

Димкина пассионарность постоянно выводит всех на новое осознание происходящего. Уже после опустошившей всех катастрофы с Конфедерацией путём дедукции он находит в Замке замурованную комнату. Фактически, тёмная комната – символическое выражение инстинктивного знания. В романе ребята находят дневник Коммунаров и на чужом опыте убеждаются в закономерности ряда последних событий. Для них найденный дневник – обобщение того исторического опыта, без которого невозможно понимать настоящее и планировать будущее.

«Почерк был округлым, девчоночьим. Чернила от времени не выцвели, а, наоборот, потемнели.

– «Шестое июля тысяча девятьсот сорок седьмого года», – прочитал я. – «Двадцать дней назад мы создали наш Союз...»

<…>

– «В окружении враждебных сил капиталистического мира наш остров решил не сдаваться, а поднять знамя пролетарской революции».

Мне было и грустно, и смешно. Но больше, наверное, грустно.

Этим ребятам, жившим на Островах сорок пять лет назад, пришельцы представлялись марсианами. Да ещё они считали, что находятся на Земле, в Тихом океане. Вот и все отличия. Остальное было почти таким же, как у нас. Командир, такой же решительный и смелый, как Крис, – только его звали Мишей. Решение объединить острова – не в Конфедерацию, а в Союз. Даже свой корабль у них был – чуть больше «Дерзкого». И свой предатель, говоривший с пришельцами по «радио в подвале». И мятеж, после которого ребята, они называли себя Коммунарами, оказались запертыми на острове.

А еще у них было оружие, попавшее на остров в начале войны. И гибли они чаще – новенькие появлялись на Тридцать шестом каждые два–три дня.

Мы словно шли одной и той же дорогой. Только называли вещи разными именами – у этих ребят были в ходу слова: «вредители», «враги народа», «капиталистические наймиты». История Островов шла по спирали. Даже у этих ребят попытка объединения оказалась не самой первой в истории Островов. Но мы, наверное, не смогли бы заживо замуроваться в самой неприступной комнате замка – часовне, среди старых икон, почему–то не выброшенных Коммунарами. Они сумели, когда поняли, что победить не смогут. Не знаю, зачем. Девчонка по имени Катя, писавшая дневник, об этом не упомянула».

Обычно не упоминают об аксиомах. Попробуем каждый ответить на этот вопрос, и мы лучше поймём то далёкое время.

«Я перелистывал сухие, ломкие страницы и вздрагивал, когда наталкивался на знакомые эпизоды. «Эдик и Витя с двенадцатого острова затащили Динку в свою комнату и изнасиловали. Тогда Миша с Ринатом взяли автоматы и пошли на мост...»

«Когда мы отступали, Вилли выстрелил из лука и убил Семёна. А мы совсем не остерегались, потому что знали, у них патронов нет. А ещё думали, что Вилли сын рабочего, и с нами. Он оказался фашистом. Ребята взяли мечи и пошли в рукопашную...»

«Нас атакуют каждый день. Кричат, что мы затеяли всю эту кашу. Мы хотели лучше, но ничего не получилось...»

Я читал вслух, и вокруг меня собирались все. И Тимур с автоматом ППШ, и Илья, всё вертевший в руках тяжёлый жёлтый брусок, пока Меломан не предположил, что это – динамит. И девчонки. Оля тихо ревела, прижимаясь к Инге. А Ритка сидела злая и мрачная как никогда.

«Ник сказал, что я последняя девчонка на острове и должна их всех воодушевлять. Миша сказал, пусть я сама решаю. И я согласилась, только мне противно и совсем не приятно. А Пак смотрит на меня обиженно и говорит, что не хочет. Он это зря, на него я не обижусь...»

«Сегодня кончилась вода, и Ник попытался разобрать камни. Миша молчал, а Пак стал помогать. Но цемент засох, и у них ничего не получилось. Мы, наверное, от голода слабые...»

«Пак вчера застрелился из Мишкиного пистолета. Коммунары так не поступают, но мне его жалко. Я весь день реву».

«Очень воняет, и болит голова. Миша сказал, что свечка последняя, и я больше писать не смогу. Мы старались быть настоящими комсомольцами, но, кажется, у нас не вышло. Если... Когда нас найдёт Красная Армия, пусть они разыщут тех, кто назывался марсианцами, и убьют их. Или сделают большой суд, а потом убьют. Меня звали Катя, я училась в седьмом классе. Всё».»

Кардинальная перемена правил ведёт к большей жестокости из-за необходимости вливаний энергии для удержания системы под контролем.

В подростках уже пробудилась половая энергия, произошло раздвоение цельного мира детства. Подросток уже стремится решать проблемы «по-взрослому». Стабилизированные жёсткими правилами инстинкты при ломке правил быстро высвобождаются и захватывают сознание, лишившееся опоры на традицию. Сексуальная агрессия и вседозволенность рождают в ответ ненависть и жажду крови.

Интересно: если бы дневник нашёлся до начала борьбы за Конфедерацию, было бы это во благо?

Отключение от Матрицы

Лидер протеста

Вернёмся несколько назад и попытаемся понять человека, который оказался в самом центре происходящего и в результате сместил центр всей системы, нарушив её равновесие.

«Наше героическое плавание в шторм постепенно приобретало оттенок фарса, пародии. Вокруг свирепствовала страшная буря. Ураган гнал по небу лохматые сгустки туч. Светящиеся щупальца молний рывками тянулись к бурлящей воде. Одна за другой прокатывались такие огромные волны, что было непонятно, каким чудом ещё не смыты все замки вместе с их обитателями. А с нами ничего не происходило.

Конечно, мы вымокли от волн и дождевых струй. Под палубным настилом плескалась просочившаяся в щели вода. Развалилась каюта, в конце–концов! Но если я хоть немного понимал в мореплавании, то шторм, в который мы попали, был сильнейший, из тех, в которые тонут и большие современные корабли. Мы же продолжали плыть. Буря оказалась гораздо страшнее на вид, чем на самом деле. Она напоминала индийский фильм, где противники полчаса мутузят друг друга всем, что попадётся под руку, а потом расходятся со слегка растрёпанными прическами. Театральщина какая–то...»

Поразительно то, что, похоже, больше никто не усомнился в подлинности происходящего. Только Димка, единственный в романе человек с задатками либо экстрасенса, либо выдающегося аналитика. Именно его постоянное сомнение, порой «тоненькое» и приглушённое, в реальности происходящего и позволяет ему видеть белые нитки, которыми сшито игровое пространство.

«Мои пальцы прошли сквозь борт корабля, не встретив ни малейшего сопротивления. Как сквозь мираж, которым он на самом деле и был – гордый клипер Безумного Капитана.

Макет! Всего-навсего голографический макет. Мираж, электронный морок, отлитая в красивую форму ложь.

<...>

Стальной клинок ледяной коркой примёрз к бедру.

Небо стало светлее, когда наступило утро. Но что–то неуловимое, непонятное, предсказывало нам – наступает день. Может быть, нам просто перестало хотеться спать. Мы вплывали в рассвет».

Но рассвет – это не гарантия счастливых изменений. Напротив, на свету хорошо видно то, что было сокрыто во тьме. И пробуждение иногда бывает ужасным. Прежде всего для наиболее чувствительного, того, кто первым разглядел этот самый рассвет…

"– Но остальные–то... – я замолчал, потому что Сержан лишь открывал список.

– Лерка.

Я глотнул пахнущий дымом воздух. Лерка? Восьмилетняя девчонка? Даже когда убивали всех мальчишек на одном из островов, девчонок не трогали.

– Стрелой? Случайно? – с непонятной надеждой спросил я. Это очень трудно – убеждаться в подлости недавних друзей. Никто не стал бы искать им оправдания упорнее, чем мы.

– Мечом. Когда мы отступали, и Лерка замешкалась.

Пощады не будет.

– А Оля?

– Она в плену, в башне, где я сидел, – быстро ответил Малёк.

– С ней всё в порядке? – озабоченно спросила Рита.

Игорёк пожал плечами.

– Да. Её кормили, и вообще... Только она ревёт, когда Ахмет с Борисом её допрашивают.

– Допрашивают? – удивлённо переспросила Рита.

Крис подскочил к Мальку, схватил за плечи, тряхнул.

– Мальчишка... Глупый мальчишка...

Ошеломлённый, растерянный Игорёк пытался вырваться из его рук. Крис отпустил Игорька сам, замахнулся, но удержал руку. Отошёл в сторону. А я шагнул к Мальку. Он жалобно спросил:

– Ребята, что вы...

Я размахнулся и ударил Игорька по лицу. Я понял. Всё понял. Ты не виноват, что попал на остров малышом. Ты не виноват, что остров Алого Щита держится Крисом с английской строгостью, при которой дети не знают то, что им не положено знать. Ты не виноват, Игорёк. Но...

Пощады не будет.

Один из мальчишек не спал, – видимо, дежурил. Он схватил меч – и тут Том снова выстрелил. Грохот в маленькой комнатке был такой, что нам заложило уши. Мальчишка упал, отлетев при этом к стене. Как в кино.

Пуля – это не меч и не стрела. Выстрел в упор – как удар исполинского кулака...

Опередив всех, я бросился к крайней кровати, с которой обалдело смотрел на нас Борис. Раньше он казался мне молчаливым и даже застенчивым парнишкой...

Борис что–то говорил. В ушах всё ещё звенело, но я угадал слова.

– Дай мне меч... По честному...

– Нет...

– Ты же не будешь... безоружного... – слова пробивались как сквозь толстый слой ваты.

– Буду.

Я ударил. Обернулся на Криса, стоящего за спиной. Спросил не словами, а взглядом – «я прав?» И увидел слабый кивок. «Прав». Игра в рыцарей кончилась. Наверное, с первым пистолетным выстрелом. А может быть, раньше, когда двое подростков насиловали беспомощную девчонку.

– Выведите всех на мост, – коротко бросил Крис.

– На какой? – спросил Толик.

– Всё равно. Доведите до проёма и сбросьте вниз.

Толик посмотрел на меня. Как будто я тоже стал командиром и мог приказывать.

– Если будут сопротивляться, вначале убейте, – равнодушно сказал я.

...Может быть, мне ещё станет стыдно. Но не за сами слова, а за равнодушие, с которым я их произнёс. Иногда подлость отличается от вынужденной жестокости крошечной деталью. Тоном, или выражением глаз... Правда, бывает хуже – когда отличия совсем нет».

Первые успехи Конфедерации не были закреплены ничем, кроме всеобщей эйфории, за которой неизбежно должны были родиться амбиции местных лидеров и апатия от того, что чудесного превращения не происходит. Когда на нечто возлагаются чрезмерные надежды, разочарование неизбежно.

Особую важность имеет следующий разговор между Крисом и Димкой:

"– Если не Ахмету, так кому–нибудь другому захотелось бы власти...

– Несомненно. Пришельцы не беспокоились из–за Конфедерации. Они знали, что она развалится. Сорок Островов. Сорок самых разных обычаев и правил. Острова–республики и острова–диктатуры. Интернациональные и «чистые». Малыши... и такие верзилы, как я. Мы все хотим домой, верно? Но нам ведь хочется и многого другого. И не на Земле, а ещё здесь. Никто не хочет ждать. Никто...

<…>

– Нас слишком мало на острове, чтобы быть одинаковыми, – непонятно сказал Крис. – У каждого имеется одна-две черты, которые становятся главными. Сержан был спорщик. Тимур солдат и тренер. Ромка... ты его и узнать не успел... весельчак.

– Хохмач, – уточнил я.

– Да.

– А Толик?

– Толик? – Крис задумался. – Он... он... как бы это сказать... приспособитель?.. Нет. Он у нас как дома, понимаешь? Привык, узнал правила Игры, научился фехтовать. Быстрее всех. Купается, рыбу ловит, игры придумывает. Если надо драться – дерётся, и здорово. Если можно не драться – ещё лучше. Ни с кем не ссорится. Спорил лишь с Сержаном...

– А может он и прав, – вполголоса произнёс я.

– Димка, а вот твоей чёрточки я не пойму, – признался Крис. – Моя обязанность – всех понимать, а тебя не получается.

– У меня однобокостей нет. Я всесторонне развитый, – пошутил я. Но Крис ответил серьёзно.

– Что-то есть. Но я никак не разберусь.

– Разве это важно?

– Не знаю. Но умение Тимура или Толика, моё командирство – все это пришельцам не страшно. Всё это в правилах Игры. А надо выйти из круга, найти трещину. Она должна, должна быть...»

У Димки нет чёткой функции, он – человек открытый, остальные нашли свою нишу в рамках системы. Незавершённость приспособлений – тактические неудачи, но стратегический выигрыш. Его идеи выходят за рамки существующего, это постоянное стремление преодолеть зависимость от системы, в которую он так и не погрузился с головой. Конечно, у него был раздражающий фактор, который не давал забыть прошлую жизнь (Инга). Конечно, у него был воодушевляющий фактор (опять Инга). Конечно, он попал на острова, будучи старше того возраста, в котором там очутились другие, в связи с чем его сознание оказалось более гибким и непослушным гипнозу. Но что-то было и в нём самом. Недаром в самом конце на Землю перемещаются только он и Инга. Можно усмотреть в этом героическую самоотречённость оставшихся. Но можно и попытаться понять истоки. «Они слишком привыкли, Инга. Острова – это уже их мир», – эта димкина фраза говорит о многом.

Рано или поздно, но Димка всё же придумал роковую для пришельцев идею: с телепортационной полки отослать им динамит с тлеющим фитилём. И произошло невероятное – мир иллюзий исчез. Ребята обнаружили подлинное положение вещей. И сумели воспользоваться замешательством своих тюремщиков, захватив ценного пленного…

«Меняющие поведение»

У землян нет чётких схем поведения, понять человеческую психологию механистически нельзя.

Птицеподобный инопланетянин называет себя знатоком языка, «меняющим поведение». В его представлениях нет понятия привязанности, чести, предательства. Решения этим существом принимаются на основе рассудочного анализа, определяющего сильную сторону в конфликте. В существующем положении однозначно сильнейшей стороной признаются им молодые земляне. Впрочем, разумными он их не считает.

"– Познакомься, Крис, – тихо сказал я. – Это один из тех шестнадцати ублюдков, что держали нас на Островах. Теперь он изменил поведение и готов служить нашим проводником. Экскурсоводом. Готов быть предателем.

Капюшон развернулся в мою сторону. Нечеловеческий голос равнодушно произнёс:

– Предательство – понятие человеческого разума. Мы меняем поведение. Одно из странных свойств человеческого разума – неприятие смены поведения.

Но Крис уже не слушал его. Он шёл к Мальку – медленно, словно решил дать ему время, чтобы тот перестал притворяться.

– Очень жаль, Крис, но мы, действительно, не можем убить... этого, – сказал я.

Капюшон качнулся.

– Очень разумно. Вы – начальник людей?»

К этому вела вся логика развития событий. Крис продолжал по инерции руководить своим островом. Но в предложенных условиях ориентировался быстрее его младший товарищ. Крис это знал и впервые озвучивает то, что подспудно являлось фактом уже давно.

«Стоящий на коленях возле Игорька Крис повернулся к пришельцу. Помолчал секунду. И сказал:

– Да, он наш командир.

<…>

…Я – командир людей?

Крис не шутил, я понял это по его взгляду. Он передал мне своё правление, легко и просто, как что-то ненужное, что-то невыносимо тяжёлое, но посильное для другого. Я – командир?

На мгновение мне стало так одиноко, как не было никогда за в

Эпопея Снегова — классика отечественной НФ, и уже поэтому её непременно надо читать.

Светлое будущее на Земле — сейчас его так мало, что даже эту не слишком удачную попытку описать вселенские масштабы порой тянет фрагментами перечитать. Масштабы, конечно, велики. Картина грандиозна. Приёмы войны в космосе интересны сами по себе. Но описания разрозненны, масса вещей, выпадающих из спектра рассмотрения автором. Поэтому периодически создаётся ощущение провисания логики повествования.

Конечно, собственно как писатель, владеющий языком, Снегов слаб. Его манеру писать можно назвать наивной, как у Казанцева или Тупицына. Только оригинальность задумки привлекает внимание и позволяет в целом оценивать его выше. Он не графоман, как Кузьменко, но и не мастер, как Ефремов, Ларионова, Гансовский или Павлов.

На материале эпопеи хорошо видно отличие советской и западной НФ при рассмотрении противостояний на уровне галактики. Всё, что делает главный герой, он делает для других, и только попутно решает свои экзистенциальные проблемы. Им движут бескорыстная приязнь к друзьям и любовь к справедливости.

Но, говоря объективно, это чтение для среднего школьного возраста — для открытия масштабов мира.

Возвращение в детство! Зачитанный до дыр ЮТ, обязательный НФ-рассказ... И ведь запомнился, в том числе мелкими деталями — сколько там у них промежуток между кадрами составил: две недели или месяца? И вот это: «В узких щелях его глаз появилась мысль».

Рассказ и мультик по нему (недавно пересматривал его с 4-летней дочкой) оставили неизгладимое впечатление. Это было одно из первых осознаний необходимости меры и правильно выбранного вектора приложения энергии. Ну, и «военная» составляющая потрясла воображение (30 лет назад, естественно :)

Читал очень давно, понравилось чрезвычайно. До сих пор в памяти стоит собрание на корме звездолёта с рассказом о борьбе с фашистами, как герой обгонял Эль Туни и Мегиллу во время марафона, пафос устремлённости и альтруизма.

Конечно, его коммунизму не хватает продуманности, как у Ефремова, например. Но всё равно сильно. Впрочем, действительно, сам Лем считал этот роман самым слабым и идеологически чуждым себе. Поэтому не стоит судить о Леме по этому произведению.

С большим удовольствием перечитал рассказ. Остаётся чувство неизбывной благодарности светлому романтизму автора, который готов проживать внутри себя мир открытого доброго чувства, и не относит его при этом в отдалённое будущее. Настоящее – вот что важно, вот что грудами разнообразного материала, разнообразных возможностей валяется у нас под ногами! Можем увидеть, а порой, увы, и проходим мимо, закованные в броню повседневности и роботически-житейского «знания жизни».

Искреннее, полное надежды и радости жизни сочетание двух прозрачностей – ефремовской и крапивинской – струится со строк «Силы любви».

Педагогический посёлок, организованный молодыми преподавателями и психологами на берегу реки, старшеклассники, приезжающие участвовать в исторических и фантастических ролевых играх. Место, где спокойное достоинство молодых мужчин и женщин да чистая радость общения с природой – своей и окружающей – не нуждаются в защитной иронии, болезненном самоутверждении или скрытном недоверии наособицу. Доверие к миру и человеку! – вот девиз «Альтаира».

Радостно, читая о нашем времени и наших современниках, обнаруживать фракталь, когда словно в капле воды виден океан; так в масштабе деятельности героев рассказа предчувствуется будущий космический размах героев ЭВК и ЭВР. Вектор един – вот что первостепенно, а «путь в тысячу ли начинается с первого шага». Зарисовка этого первого шага – в «Силе любви». За что автору читательская признательность.

А танец в звездолёте иного мира — знаменитая юнговская синхронистичность как символ духовного единения лучших представителей человечества и существ высшей формы общества.

Рад, что знаю таких людей. Пока они есть здесь и сейчас, космическое будущее хоть немного, но приближается к нам подобно инопланетному звездолёту в рассказе.

Я случайно сделал два идентичных отзыва, потому что СЗ тут присутствует в двух экземплярах. Там мой отзыв единственный, он остался. А тутошний, думаю, модератор убрал.

Касательно того, на что «обратили внимание» АБС — так это их проблема. Мой отзыв целиком относится и к их этой позиции. Особенно если вспомнить, сколько для них Ефремов сделал и с какой настойчивостью продвигал их произведения. Состоялись бы они вообще без этого?

Один из самых запомнившихся в ранней школе рассказиков. Настолько забавно, по-детски драматично и искренне всё выписано, что, когда читал, сочувствовал каждому действию горе-придумщиков и вслух подсказывал им верные решения :)

Когда читал его во 2-м, кажется, классе (в советское время он был в программе — сейчас не знаю), то покатывался над: «...так... утомительно гремит...». Сам никогда не делал уроки с радио или теликом, и сочувствовал Феде, который этого не понимал :)

Очень живо, верно и добро.

«Бич времён» — это отнюдь не «Реквием машине времени». Это переделанный РМВ, с добавлением довольно примитивного экшена.

Очень тепло и по-домашнему читалось. Хотелось к ним! Понятно, что вещи детские, да детская память и говорит :)

«Я хоть сейчас могу повторить путь прошлогоднего рекордсмена, но разве это нужно?» — перекликается со знаменитым Высоцкого: «Эй вы, задние, делай, как я! Это значит — не надо за мной...»

В аннотации Мальгин назван Малыгиным :) Малыгин (Егор) у ВВГ тоже есть, но в «Реликте», это второстепенный персонаж.

Вообще мне не слишком понятно, о какой второй части идёт речь, особенно ввиду даты (1996)???

ЧЧ в двух частях вышел в 1992 году во «Флоксе» — обложки наверху присутствуют. Великая книга!

А последующие «Чёрное время» и «Чёрная сила» — это откровенно слабо.

Странно, что замечательный роман «Реквием машине времени», позже переделанный ВВГ в куда более слабый боевик «Бич времён», раздёрган здесь на части, поданные как самостоятельные произведения...

«Одни мы», «Над миром» и «Владыки» — это части единого произведения.

Идея понятна, обыграна слабо. Язык слаболитературен и вял. Унылый пессимизм без попытки его преодолеть. Может, поэтому Лем много говорил, как хочет встретиться с Ефремовым во время своего приезда в СССР, звонил ему, просил о встрече, рассыпался в любезностях, но в итоге так и не приехал... Нечего с таким безыдейным пессимизмом сказать ему было Ивану Антоновичу!

«Полёт Урагана» и «Абсолютный игрок» — это разные части собственно «Реликта». Между ними ещё «Контрольный выстрел» (и лучше бы на нём всё и закончилось...)

Врундел: «Человек, знающий христианство по учебнику атеиста, в рамках школьного образования или просто атеист, не сможет разглядеть в «МиМ» многие слои и параллели повествования, ну что тут сделаешь?»

Изумляет эта поразительная по претензии убеждённость православных в том, что неправославный не может понимать православия :) То есть любое нехристианское суждение отметается как точка зрения непрозревшего и не могущего судить, а тот, кто «прозрел», по определению даёт позволительные комментарии. Эдакая вещь в себе. Сами христиане при этом почему-то не теряются высказываться о том же буддизме или атеизме.

Я знаю христианство не по учебнику атеиста (по нему тоже!), а по трудам Бердяева, С. Булгакова, Лосева, Флоренского, Флоровского, Иванова, Вышеславцева, Лосского, Мережковского, Зеньковского, Франка, Соловьёва, Ильина, Карсавина, Федотова, Розанова, Лопатина, Леонтьева, Шестова, братьев Трубецких...

И к «Розе Мира» отношусь с большим интересом и уважением, между прочим :)

Дилогия исторических романов о становлении Московского государства в 15 веке. Восполняет тотальное выпадание из бытовой памяти важнейшего периода русской истории.

Множество невероятно колоритных реальных (!!!) персонажей; из тех, кто на слуху: Дмитрий Шемяка, Василий Тёмный, Пафнутий Боровский, Витовт, Иван III, Аристотель Фиораванти, Нил Сорский, Иосиф Волоцкий. Плюс судьбы женщин и многих героев, к сожалению, малоизвестных.

Эпическое полотно, выстроенное на основе глубочайшего погружения в эпоху, никакой декоративности и осовременивания! 800 страниц живой истории. Ключ ко всему: главная культурная категория русского средневековья, движущая людьми тех веков — ожидания Страшного Суда в 7000 г. от С. М. (1492 г.)

Кому надо с авторским автографом — обращайтесь. Тираж мал, как всегда.

Читал как раз подростком в ТМ. Не мог дождаться, когда кончится, и начнут печатать что-то интересное... Пытался себя убеждать, что это фантастика и значит интересно, принимался не раз, но глаза разбегались...

Жаль, что столь возрастной человек как zohcain77 нагородил столько нелепостей и показал свой дилетантизм в столь тонком предмете как диалектическая философия Ефремова. Как пример такового можно привести отождествление zohcain77-ом эзотерики и религии и приписывание нам теологии (...)

Обожаю такие голословные и пустейшие выпады, игнорирующие приведённый в книге непротиворечивый источниковедческий материал. И, разумеется, разменявшие пятый десяток люди — молоды и в связи с этим многого не знают и не понимают — видимо, до 90 лет ни за что и браться нельзя (просто смех, да и только). И, само собой, у автора такого отзыва наготове толстенный том собственных размышлений, касающихся философии Ефремова? — ну, раз уж он даёт столь дерзкие оценки труду четвертьвекового осмысления, то непременно должны быть, и им осмыслено всё.

Воистину: век живи — век учись!