Есть книги, которые я не читал. Странно? Или нормально? Речь не об этом, что у каждого человека есть книги, которые он не читал, а есть такие книги, которые он мог прочесть — но не стал. Так и я. И этих книг немного. Одна из них — "3-е в лодке не считая собаки" Джерома К Джерома. Что особенного? Ее что — все читали? И всем понравилась? Итак, дошли ручки до нее... и тут я уже не понимаю. Я не отношу себя к людям без чувства юмора, но у Джерома я его не нахожу вообще. Какой-бы эпизод я ни прочитал, ничего даже кривой усмешки я не имею... это не английский юмор Вустера и Дживса или Тетки Чарлеи... это история трех дебилов-англичан... которые несколько лет подряд отдыхают с лодкой наступая регулярно на одни и те же грабли. Из этих ребят можно было б сделать веселую историю, но то что написано и как оно написано, я назвать юморной книгой не могу. Это ужасная тягомотина с потугами на юморок... весьма сомнительный. И я склонен винить не столько самого автора, сколько переводчика, который может и понимает, в каком месте надо смеяться по английским правилам юмористики, так хоть бы рожицы там поставил или галочки...
Больше всего удивляет и раздражает это восторженный хор — какой искрометный английский юмор! Ребята, английский юмор не может быть искрометным — он на то и английский, что понятен только англичанам. Тонкий, да, малозаметный... может быть изящный, ну, наконец — очень специфический. Добавлю, что читал я издание КП 2007 года. Уверен, что перевод самый неудачный.
ЭТО МОЙ ОТЗЫВ к книге. Да, мне не повезло. В первую очередь в том, что откладывая прочтение книги я по роковой слуайности попал на перевод, который нанес сокрушительный вред автору. Ибо я невольно теперь не стану его итателем. Хотя Дж.К.Джером — не виноват.
Вина вся на 2 людях: Это переводчик М. Салье и редактор, подписавший в печать это убожество — которого постыдились указать.
Я извиняюсь за мой файнридер и некоторые опечатки, которые из-за довольно трудного дежурства на неотложке не могу убрать. Засыпаю. Но подобно Л. Толстому "Не могу молчать!" — уже погрузившись в сон, в полубреду ругаюсь на эту книгу, на переводчика...
ТРОЕ В ЛОДКЕ НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ
повесть
с Перевод М. Жаринцовой
© Перевод М. Салье
© Оформление ЗАО «ИД «Комсомольская правда», 2007
Издание осуществлено при поддержке информационного
агентства «Вся Россия»
ISBN 5-87107-099-Х
вот немного "ЯДА" от М. САлье — в качестве прививки. Увидите еще что-нибудь в его(ее) переводах — не читайте.
Фрагмент ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
-Я просидел некоторое время, застыв от ужаса, потом с равнодушием отчаяния снова начал перелистывать страни¬цы. Я дошел до брюшного тифа, прочитал симптомы и обна¬ружил, что я болен брюшным тифом. — болен уже несколь¬ко месяцев, сам того не ведая. Мне захотелось узнать, чем я еще болен. Я прочитал о пляске святого Витта и узнал, как и следовало ожидать, что болен этой болезнью. Заинтересо¬вавшись своим состоянием, я решил исследовать его осно¬вательно и стал читать в алфавитном порядке. Я прочитал про атаксию и узнал, что недавно заболел ею и что острый период наступит недели через две. Брайтовой болезнью я страдал, к счастью, в легкой форме и. следовательно, мог еще прожить многие голы. У меня был дифтерит с серьезны¬ми осложнениями, а холерой я. по-видимому, болен с ран¬него детства.
Я добросовестно проработал все двадцать шесть букв алфавита и убедился, что единственная болезнь, которой у меня нет, — это воспаление каленной чашечки.
Сначала я немного огорчился — это показалось мне незаслуженной обидой. Почему у меня нет воспаления ко-ленной чашечки? Чем объяснить такую несправедливость? Но вскоре менее хищные чувства взяли верх. Я подумал о том, что у меня есть все другие болезни, известные в меди¬цине, стал менее жадным и решил обойтись без воспаления коленной чашечки. Подагра в самой зловредной форме по¬разила меня без моего ведома, а общим предрасположением к инфекдии я. по-видимому, страдал с отроческих лет. Это была последняя болезнь в лечебнике, и я решил, что все ос¬тальное у меня в порядке.
Я сидел и размышлял. Я думал о том, какой интерес я представляю с медицинской точки зрения, каким приобрете¬нием я был бы для аудитории. Студентам не было бы нужды «обходить клиники». Я один представлял собой целую клини¬ку. Им достаточно было бы обойти вокруг меня и затем получить свои дипломы.
Потом я решил узнать, долго ли я проживу. Я попробовал себя обследовать. Я пощупал свой пульс. Сначала я совсем не мог найти пульса. Потом внезапно он начал биться. Я вынул часы и стал считать. Я насчитал сто сорок семь ударов в минуту. Я попытался найти свое сердце. Я не мог найти у себя сердца. Оно перестало биться. Теперь-то я пола¬гаю, что оно все время оставалось на своем месте и билось,
------------------------------------------------------ -------------
Фрагмент — рассказ о морской болезни
Другой мой знакомый отправился в недельное путеше-ствие вдоль побережья. Перед отплытием к нему подошел бу-фетчик и спросил, будет ли он расплачиваться за каждый обед отдельно, или же уплатит вперед за все время. Буфетчик реко¬мендовал ему последнее, так как это обойдется значительно дешевле. Он сказал, что посчитает с него за неделю два фунта пять шиллингов. По утрам подается рыба и жареное мясо; зав¬трак бывает в час и состоит из четырех блюд; в шесть — закус¬ка, суп, рыба, жаркое, птица, салат, сладкое, сыр и десерт; в де¬сять часов — легкий мясной ужин.
Мой друг решил остановиться на двух фунтах пяти шиллингах (он большой любитель поесть).
Второй завтрак подали, когда пароход проходил мимо Ширнесса. Мой приятель не чувствовал особого голода и пото¬му довольствовался куском вареной говядины и земляникой со сливками. Днем он много размышлял, и иногда ему казалось, что он несколько недель не ел ничего, кроме вареной говядины, а иногда — что он годами жил на одной землянике со сливками.
И говядина и земляника со сивками тоже чувствовали себя неважно.
В шесть часов ему доложили, что обед подан. Это сообщение не вызвало у моего приятеля никакого энтузиазма, но эн решил, что надо же отработать часть этих двух фунтов и пяти шиллингов, и, хватаясь за канаты и другие предметы, спустился вниз. Приятный аромат лука и горячего окорока, смешанный с благоуханием жареной рыбы и овощей, встретил его у подножия лестницы. Буфетчик, маслено улыбаясь, подошел к нему и спросил:
— Что прикажете принести, сэр?
— Унесите меня отсюда, — последовал еле слышный ответ.
И его быстро подняли наверх, уложили с подветренной стороны и оставили одного.
Последующие четыре дня мой знакомый вел жизнь скромную и безупречную, питаясь только сухариками и со¬довой водой. К субботе он, однако, возомнил о себе и отва¬жился на слабый чай и поджаренный хлеб, а в понедельник уже наливался куриным бульоном. Он сошел на берег во зторник, и когда пароход отвалил от пристани, проводил его грустным взглядом.
— Вон он плывет, — сказал он. — Плывет и увозит на два фунта стерлингов пищи, которая принадлежит мне и которую я не съел.
Он говорил, что если бы ему дали еще один день, он, пожалуй, мог бы поправить это дело.
Поэтому я восстал против морского путешествия. Не из-за себя, как я тут же объяснил. Меня никогда не укачивает. Но я боялся за Джорджа. Джордж сказал, что с ним все будет в порядке и морское путешествие ему даже нравится, но он советует мне и Гаррису не помышлять об этом, так как уверен, что мы оба заболеем. Гаррис сказал, что для него всегда было тай¬ной, как это люди ухитряются страдать морской болезнью, — наверно, они делают это нарочно, просто прикидываются. Ему часто хотелось заболеть, но так ни разу и не удалось.
Потом он рассказал нам несколько случаев, когда он переплывал Ламанш в такую бурю, что пассажиров приходи-лось привязывать к койкам. Гаррис с капитаном были единственными на пароходе, кто не болел. Иногда здоровым оставался, кроме него, помощник капитана, но, в общем, всегда был здоров только Гаррис и еще кто-нибудь. А если не Гаррис и кто-нибудь другой, то один Гаррис.
Фрагмент Дядя Поджер ( видимо очень смешной).
Итак, на следующий день вечером мы снова встрети-лись, чтобы обо всем договориться и обсудить наши планы. Гаррис сказал:
— Во-первых, нужно решить, что надо брать с собой.
Возьми-ка кусок бумаги, Джей, и записывай. А ты, Джордж, достань прейскурант бакачейной лавки. Пусть кто-нибудь даст мне карандаш, и я составлю список.
В этом сказался весь Гаррис, — он так охотно берет на себя всю тяжесть работы и перекладывает ее на плечи других.
Он напоминает мне моего бедного дядю Поджера. Вам в жизни не приходилось видеть в доме такой суматохи, как ког¬да дядя Поджер брался сделать какое-нибудь полезное дело. Положим, от рамочника привезли картину и поставили в сто¬ловую в ожидании, пока ее повесят.
Тетя Поджер спрашивает, что с ней делать. Дядя Поджер говорит:
— Предоставьте это мне. Пусть никто из вас об этом не беспокоится. Я все сделаю сам.
Потом он снимает пиджак и принимается за работу. Он посылает горничную купить гвоздей на шесть пенсов и шлет ей вдогонку одного из мальчиков, чтобы сказать ей, какой взять размер. Начиная с этой минуты, он постепенно запрягает в ра¬боту весь дом.
— Принеси-ка мне молоток, Уилл! — кричит он. — А ты, Том. подай линейку. Мне понадобится стремянка, и табуретку, пожалуй, тоже захватите. Джим, сбегай-ка к мистеру Гогглсу и скажи ему: «Папа вам кланяется и надеется, что нога у вас лучше, и просит вас одолжить ваш ватерпас». А ты, Мария, никуда не уходи, — мне будет нужен кто-нибудь, чтобы подержать свечку. Когда горничная воротится, ей придется выйти еще раз и купить бечевки. Том! Где Том? Пойди сюда, ты мне понадобишься, чтобы подать мне картину.
Он поднимает картину и роняет ее. Картина вылетает из рамы, дядя Поджер хочет спасти стекло, и стекло врезается ему в руку. Он бегает по комнате и ищет свой носовой платок. Он не может найти его, так как платок лежит в кармане пиджака, который он снял, а он не помнит, куда дел пиджак. Домочадцы перестают искать инструменты и начинают искать пиджак; дя¬дя Поджер мечется по комнате и всем мешает.
— Неужели никто во всем доме не знает, где мой пиджак? Честное слово, я никогда еще не встречал таких людей!
Зас шесть человек, и вы не можете найти пиджак, который я снял пять минут тому назад. Эх вы!
Тут он поднимается и видит, что все время сидел на своем пиджаке.
— Можете больше не искать! — кричит он. — Я уже нашел его. Рассчитывать на то, что вы что-нибудь найдете, — все равно что просить об этом кошку.
Ему перевязывают палец, достают другое стекло и приносят инструменты, стремянку, табуретку и свечу. На это ухо¬дит полчаса, после чего дядя Поджер снова берется за дело. Все емейство, включая горничную и поденщицу, становится по-.тукругом, готовое прийти на помощь. Двое держат табуретку, третий помогает дяде Поджеру взлезть и поддерживает его, четвертый подает гвоздь, пятый — молоток. Дядя Поджер бе¬рет гвоздь и роняет его.
— Ну вот, — говорит он обиженно, — теперь гвоздь упал.
И всем нам приходится ползать на коленях и разыски-зать гвоздь. А дядя Поджер стоит на табуретке, ворчит и спра¬шивает, не придется ли ему торчать там весь вечер. Наконец гвоздь найден, но тем временем дядя Поджер потерял молоток.
— Где молоток? Куда я девал молоток? Великий боже!
Вы все стоите и глазеете на меня и не можете сказать, куда я положил молоток!
Мы находим ему молоток, а он успевает потерять за-метку, которую сделал на стене в том месте, куда нужно збить гвоздь. Он заставляет нас всех по очереди взлезать к нему на табуретку и искать ее. Каждый видит эту отметку в другом месте, и дядя Поджер обзывает нас одного за другим дураками и приказывает нам слезть. Он берет линейку и ме¬рит снова. Оказывается, что ему необходимо разделить тридцать один и три восьмых дюйма пополам. Он пробует сделать это в уме и приходит в неистовство. Мы тоже пробу¬ем сделать это в уме, и у всех получается разный результат. Мы начинаем издеваться друг над другом и в пылу ссоры за¬бываем первоначальное число, так что дяде Поджеру прихо¬дится мерить еще раз.
Теперь он пускает в дело веревочку; в критический момент, когда старый чудак наклоняется на табуретке под уг-лом в сорок пять градусов и пытается отметить точку, находящуюся на три дюйма дальше, чем он может достать, веревоч-ка выскальзывает у него из рук, и он падает прямо на рояль. Внезапность, с которой он прикасается головой и всем телом к клавишам, создает поистине замечательный музыкальный эффект.
Тетя Мария говорит, что она не может позволить детям стоять здесь и слушать такие выражения.
Наконец дядя Поджер находит подходящее место и приставляет к нему гвоздь левой рукой, держа молоток в пра-вой. Первым же ударом он попадает себе по большому пальцу и с воплем роняет молоток прямо кому-то на ногу. Тетя Мария кротко выражает надежду, что когда дяде Поджеру опять захочется вбить в стену гвоздь, он заранее предупредит ее, чтобы она могла поехать на недельку к матери, пока он будет этим заниматься.
— Вы, женщины, всегда поднимаете из-за всего шум, — бодро говорит дядя Поджер. — А я так люблю поработать.
Потом он предпринимает новую попытку и вторым уда¬ром вгоняет весь гвоздь и половину молотка в штукатурку. Самого дядю Поджера стремительно бросает к стене, и он чуть не расплющивает себе нос.
Затем нам приходится снова отыскивать веревочку и линейку, и пробивается еще одна дырка. Около полуночи кар-тина, наконец, повешена — очень криво и ненадежно, — и стена на много ярдов вокруг выглядит так, словно по ней прошлись граблями. Мы все выбились из сил и злимся — все, кроме дяди Поджера.
— Ну, вот видите! — говорит он, тяжело спрыгивая с табуретки прямо на мозоли поденщице и с явной гордостью любуясь на произведенный им беспорядок. — А ведь некоторые люди пригласили бы для такой мелочи специального человека
И напоследок: шедевр КОМИЧЕСКИЕ КУПЛЕТЫ ГАРРИСА. НАслаждайтесь. Если сможете.
Я поделился своими чувствами с 1аррисом, и 1аррис сказал, что с ним дело обстоит еще хуже. Ему хочется не толь¬ко убить человека, который велел повесить доску, но перере¬зать всю его семью, друзей и родственников и потом сжечь его лом. Такая жестокость показалась мне несколько чрезмерной, и я высказал это Гаррису. Но Гаррис возразил:
— Ничего подобного. Так им и надо. Я еще спел бы на развалинах куплеты.
Меня огорчило, что Гаррис настроен так кровожадно. Никогда не следует допускать, чтобы чувство справедливости вырождалось в простую мстительность. Потребовалось много времени, чтобы убедить Гарриса принять более христианскую точку зрения, но, наконец, это удалось. Он обещал во всяком случае пощадить друзей и родственников и не петь на развали¬нах куплетов.
Если бы вам хоть раз пришлось слышать, как Гаррис по¬ет комические куплеты, вы бы поняли, какую услугу я оказал человечеству. Гаррис одержим навязчивой идеей, будто он уме¬ет петь комические куплеты. Друзья Гарриса, которым дове¬лось его слышать, наоборот, твердо убеждены в том, что он не умеет и никогда не будет уметь петь и что ему нельзя позволять это делать.
Когда Гаррис сидит где-нибудь в гостях и его просят спеть, он отвечает: «Вы же знаете — я пою только комические куплеты», — причем говорит это с таким видом, будто их-то он во всяком случае поет так, что достаточно один раз его услы-шать — и можно спокойно умереть.
— Ну вот и хорошо, — говорит хозяйка дома. — Спойте
что-нибудь, мистер Гаррис.
И Гаррис поднимается и идет к роялю с широкой улыбкой добряка, который собирается сделать кому-нибудь подарок.
— Теперь, пожалуйста, тише, — говорит хозяйка, оглядываясь по сторонам. — Мистер Гаррис будет петь куплеты.
— Ах, как интересно! — слышится шепот.
Все спешат из зимнего сада, спускаются с лестницы, со¬бирают людей со всего дома и толпой входят в гостиную. По¬том все садятся в кружок, заранее улыбаясь.
И Гаррис начинает.
Конечно, для пения куплетов не требуется особых голо¬совых данных. Вы не ожидаете точности фразировки или чис¬тоты звука. Неважно, если певец на середине ноты вдруг обна¬руживает, что забрался слишком высоко и рывком съезжает вниз. Темп тоже не имеет значения. Мы простим певцу, если он обогнал аккомпанемент на два такта и вдруг останавливается посреди строки, чтобы обсудить этот вопрос с пианистом, а потом начинает куплет снова. Но мы ждем слов. Мы не готовы к тому, что певец помнит только три строки первого куплета и повторяет их до тех пор, пока не приходит время вступать хору. Мы не думали, что он способен вдруг остановиться на полу¬слове и с глупым хихиканьем сказать, что, как это ни забавно, но черт его побери, если он помнит, как там идет дальше. Потом он пробует сочинить что-нибудь от себя и после этого, дойдя уже до другого куплета, вдруг вспоминает и без всякого предупреждения останавливается, чтобы начать все снова и немедленно сообщить вам забытые слова. Мы не думали...
Но лучше я попробую показать вам, что такое пение Гарриса, и тогда судите сами.
Гаррис (стоя перед фортепиано и обращаясь к публи-ке). Боюсь, что это слишком старо, знаете ли. Вам всем, навер¬ное, известна эта песня. Но это единственное, что я пою. Это песня судьи из «Передника», то есть, я хочу сказать, не из «Передника», а... Ну, да вы знаете, что я хочу сказать. Ну, из той, другой оперетки. Вы все будете подпевать хором, разумеется.
Радостный шепот — всем хочется петь хором. Блестяще исполненное взволнованным пианистом вступление к песне судьи из «Суда присяжных». Гаррису пора начинать. Гаррис не замечает этого. Нервный пианист снова начинает вступление. Гаррис в ту же минуту принимается петь и одним духом выпаливает две начальные строки песенки Первого лорда из «Пе-редника». Нервный пианист пробует продолжать вступление, сдается, пытается догнать Гарриса, аккомпанируя песне судьи из «Суда присяжных», видит, что это не подходит, пытается со-эбразить, что он делает и где находится, чувствует, что разум изменяет ему, и смолкает.
Га р р и с (ласково, желая его ободрить). Прекрасно! Вы замечательно аккомпанируете. Продолжайте.
Нервный пианист. Боюсь, что где-то произошла ошибка. Что вы поете?
Га р р и с (быстро). Как что? Песню судьи из «Суда присяжных». Разве вы ее не знаете?
Один из приятелей Гарриса (из глубины комнаты). Да нет! Ты поешь песню адмирала из «Передника».
Продолжительный спор между Гаррисом и его прияте¬лем о том, что именно поет Гаррис. Приятель, наконец, гово¬рит, что это несущественно, лишь бы Гаррис вообще что-ни-оудь пел. Гаррис, которого явно терзает чувство оскорбленной справедливости, просит пианиста начать снова. Пианист игра¬ет вступление к песне адмирала. Гаррис, выбрав подходящий, по его мнению, момент, начинает.
Когда, в дни юности, я адвокатом стач...
Общий хохот, принимаемый Гаррисом за знак одобрения. Пианист, вспомнив о жене и детях, отказывается от нерав¬ной борьбы и уходит. Его место занимает человек с более креп¬кими нервами.
Новый пианист (весело). Ну, старина, начинайте, а я пойду следом. Не стоит возиться со вступлением.
Гаррис (который постепенно уяснил себе причину всего происходящего, со смехом). Ах, боже мой! Извините, пожалуйста! Ну, конечно, я перепутал эти песни. Это Дженкинс меня смутил. Ну, валяйте! (Поет. Его голос звучит как из погреба и напо¬минает первые предвестники приближающегося землетрясения.)
В дни юности в конторе я служил, Рассыльным у поверенного был.
(В сторону, пианисту.) Слишком низко, старина. Начнем еще раз, если вы не возражаете.
Снова поет те же две строчки, на сей раз высоким фаль-цетом. Публика удивлена. Нервная старая дама у камина начи¬нает плакать, и ее приходится увести.
Я окна мыл, и пол я натирал, я
Нет, нет, «я стекла на парадной начищал и пол до блес¬ка натирал». Нет, черт побери, извините, пожалуйста! Вот за¬бавно! Не могу вспомнить эту строчку. «Я... я...» Ну, ладно, по¬пробуем прямо перейти к припеву. (Поет.)
И я, тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла,
Теперь во флоте королевском адмирал.
Ну же, хор, повторяйте последние две строчки!
Хор.
И он, тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла,
Теперь во флоте королевском адмирал.
А Гаррис так и не понимает, в каком он оказался дурац¬ком положении и как он надоел людям, которые не сделали ему ничего дурного. Он искренне думает, что доставил им удо¬вольствие, и обещает спеть после ужина еще.
облако тэгов
