"Толстая тетрадь" заявлена на обложке как "самая безжалостная книга минувшего столетия". Признаться, я повелась на эту аннотацию и долго не хотела браться за нее — дети, задворки Второй мировой, впечатления от Ежи Косински до сих пор весьма сильны в моей памяти, а страшнее него я реально ничего не читала. Но увы, с "Тетрадью" все оказалось совершенно не так. Если она и безжалостна, то только безжалостно бездарна. Как в анекдоте про поддельные елочные игрушки — выглядят как настоящие, а радости от них нет. Так и с креативами Кристоф — вроде у нее описываются настоящие брошенные дети, настоящая Вторая мировая, настоящие гонения на евреев, насилие и извращения — а кроме скуки ничего не чувствуешь, ни ужаса, ни сострадания.

В целом, мне кажется, это вполне закономерно — чтобы получилась хорошая книга, недостаточно просто взять жесткую и болезненную тему. Надо еще и уметь писать. А текст "Толстой тетради" прямо противоположен выражению "уметь писать", увы. Кристоф пишет намеренно отстраненно, просто, не используя никаких художественных приемов, никаких тропов, все очень просто и без прикрас, практически как пишут в сочинениях совсем маленькие дети — "мы пошли туда-то и там сделали то-то". Только у маленьких детей это получается мило, в том числе за счет сочетания несочетаемых стилей, формулировок, словечек. А у Кристоф — натянуто и искусственно. Вообще эксплуатация "стиля без стиля" не приводит ни к чему хорошему, мне кажется, и если еще можно использовать его для выделения отдельных фрагментов, то на протяжении всего романа выглядит крайне печально. Как я понимаю, предполагается,что живое воображение читателя само дорисует все то, что нам *не написал* автор — но я лично очень осуждаю этот подход. Бёлль, скажем, умеет очень точно и ловко использовать этот инструмент, так что в итоге получается красиво и изящно, и достигается желаемый эмоциональный эффект. А творчество Кристоф — это все равно, что равномерно замазать картину серой краской вместо того, чтобы выписывать оттенки и полутона. Собственно, "Книжный вор" Зузака повторяет тот же прием, только в нем больше пафоса.

Описываемая история — история двух братьев-близнецов, которых Мать на время войны увозит из Большого Города в Маленький Город пожить к Бабушке (уже на этапе тупых названий с заглавной буквы текст начинает меня раздражать). Дети живут у этой самой бабушки, и жизнь их далеко не сахар, и вокруг происходят всякие ужасы, связанные с войной и общечеловеческим свинством. Собственно, это фабула и "Раскрашенной птицы" тоже (за тем исключением, что в "Птице" был один мальчик), только "Птица" была написана в 1965 году, а "Тетрадь" — в 1986, считайте сами, кто тут плагиатор.

"Доказательство" написано более по-человечески, и потому более интересно. Во всяком случае, не весь текст мелькает перед глазами, не оставляя впечатления, и не звучит как "бла-бла". Это история про одного из братьев-близнецов из "Тетради", уже выросшего и оставшегося в том же Маленьком Городе, в то время как другой брат перешел границу и исчез навсегда. Оставшийся брат ведет свой сад-огород, приводит в дом девицу, которая в порыве страсти родила от собственного отца ребенка-калеку, за что, натурально, была подвергнута остракизму добропорядочных горожан. Играет в шахматы с кюре, знакомиться и соблазняет библиотекаршу, выпивает с местным партийным деятелем, который тщательно скрывает свою нетрадиционную сексуальную ориентацию. Хоть все это, по большому счету, ни к чему не ведет и вообще не укладывается в понятие "сюжета", в тексте происходит хоть что-то помимо бездумного выстраивания слов на бумаге.

"Третья ложь" — наш ответ "Лабиринту" Роб-Грийе. Я думала, зануднее "Лабиринта" в мировой литературе нет уже ничего, даже если считать таблицы Брайдиса — я ошибалась. По сути, текст сляпан по тому же принципу, что и "Лабиринт" — берутся некоторые исходные данные: близнецы, город, переход границы, расставание, жизнь у бабушки, бросившие детей родители. И начинают бесконечно тасоваться в разных вариантах. Вот три странички написано про то, как один из близнецов вырос в приюте, вот другой близнец всю жизнь прожил с полоумной старухой-матерью (или это был тот же?), вот еще на две странички какой-то другой вариант. Нет, оно было бы хорошо, если бы за этим калейдоскопом вариаций вырисовывалась какая-то общая картина, общий сюжет, который постепенно открывался бы, как при сброке пазла. Но нет, ничего подобного я не заметила, похоже, Кристоф просто нравится тасовать варианты. При этом каждому из возможных под-сюжетов она посвящает по несколько страниц, видимо, за леностью прорабатывать детали, — и тут же переходит к следующему. Страниц 30-40 это еще можно терпеть, но ближе к концу я начала читать по диагонали, потому что и так уже стало понятно, что текст не имеет никакого смысла.

В целом вполне согласна с мнением, что Кристоф — образчик классического графомана, который пишет ради процесса, а не ради того, чтобы рассказать какую-то историю.