Радует, что я хоть немного снова начала читать в 23 году, потому что в 22 почти не могла этого делать. Все равно мало получилось, конечно, но я читала очень много научных статей, которые в расчет не идут. А так лучшая книга 2023 — научпоп про парейазавров.

сабж

Начали за здравие, а как закончить, не придумали, и в итоге вместо концовки у романа сто страниц какой-то невообразимой словесной мути. А была интересная задумка: псевдонатуральный мир, в котором существуют автомобили и ядерные ракеты, но также присутствуют натуральные ведьмы, которые правда вредят людям, и натуральная инквизиция, которая их ловит и обезвреживает, действуя действительно на благо общества. Также есть другая пара антагонистов — навки-утопленницы и уничтожающие их "чугайстеры" (уж не знаю, нашли это авторы или сами придумали). И вроде бы в мире между всеми существует определенный баланс, как в нормальном состоянии общества между полицией и преступниками — до тех пор, пока не приходит супер-ведьма, из-за которой у всех остальных начинает ехать крыша.

Роман вполне в духе Дяченок, много деталей, много психологии, неожиданные и достоверные сближения героев, приятные жизненные диалоги и вообще все, за что читатели любят авторов. Но с сюжетом, увы, вышел прокол. Примерно с середины понятно, кто наша искомая супер-ведьма. Только непонятно, что дальше с этим будет — и авторы, увы, вместо того, чтобы хоть каким-нибудь способом решить ими самими же заданную задачу, безжалостно все сливают. Проще говоря, в конце вместо нормальной развязки того, что было довольно логичным и реалистичным сюжетом, читателя ждет много скучных страниц, заполненных потугами на "поток сознания", помноженными на мистическую ересь, хуже которой только Камша пишет. Это прям обидно, потому что вплоть до этого момента был хороший интересный роман. Но нет, увы, тут вам не "Град обреченный", и концовка в духе "ящик водки и всех обратно" никак не кажется мне удачной.

Если эту часть выкинуть, то славный фантастический приключенческий роман, без особых штампов и банальностей сюжета, с нормальными живыми героями со своими недостатками. На мой взгляд, соединение мира действующего ведьмовства и действующей инквизиции с современностью недотянуто, и в особенности непонятно, почему ведьмы обязательно должны испытывать желание вредить людям. Особенно почему при развитии науки, когда уже изобрели ядерные ракеты, в изучении столь важного общественного явления как ведьмы до сих пор полагаются на фолианты 400-летней давности — это все равно, что наша с вами современная медицина была бы основана на идее о том, что в людях есть теплые и холодные гуморы — притом, что другой рукой мы прекрасно летали бы в космос. Недостаток в мире процветающего ведьмовства И науки научного изучения ведьмовства (как и сущности навок) вызывает больше всего сомнений в качестве проработки такого мира. Поэтому толком и не складывается картинка, то ли у нас ракеты, то ли заговоры, но не одно и другое сразу.

Не то чтобы это какое-то великое произведение с т.зр. литературы — мне в общем виде не понравилось, как написано, то ли перевод такой, то ли у самого автора какой-то слишком путаный и усложненный язык и стиль. Но это совершенно неважно, потому что смысл текста в той обширной трагической истории, которая раскрывается через конкретный судебный процесс.

Кто не знает, Адольф Эйхман во времена Третьего рейха заведовал управлением, которое отвечало за "окончательное решение" еврейского вопроса и по Германии, и по всем входящим в сферу влияния Германии территориям. Он благополучно пережил падение Германии, эмигрировал в Аргентину, и оттуда его тайно (без ведома и согласия правительства Аргентины) выкрали агенты вновь образованного государства Израиль, чтобы судить за преступления против еврейского народа — спустя 15 лет после окончания войны. Его судили и приговорили к смертной казни, и процесс над Эйхманом по сути был процессом над антисемитизмом. На суде Эйхман говорил, что он не убил ни одного еврея и ни одного не-еврея (и никто это не опроверг), но так или иначе работа Эйхмана привела к гибели 6 миллионов евреев по всей Европе.

Ханна Арендт освещала процесс по ходу действия как репортер американского журнала, а спустя время выпустила эту книгу. Выражение "банальность зла" оттуда стало не то чтобы крылатым, но новым концептом в понимании феномена тоталитаризма и соучастия.

Книга описывает с одной стороны собственно процесс, но также и биографию (особенно служебную) Эйхмана, а также в целом историю преследования евреев в Европе во времена Третьего рейха, с такими деталями, которых я раньше не знала и, возможно, многие не знали. К примеру, того, что изначально ни у кого не было плана тотального уничтожения евреев — более того, до начала войны и даже в первый ее год были мысли по сути об обратном.

В 1939 Эйхман сотоварищи всерьез рассматривали вариант отрезать кусок территории Польщи, чтобы создать на нем автономное еврейское государство под протекторатом Германии. И, соответственно, переселить туда всех евреев с остальных территорий, сделав их judenrein. И это поразительно, что первоначальным планом было именно что создание такого восточноевропейского Израиля. Но эта благая, в общем, идея натолкнулась на огромные практические препятствия, которые становились еще существеннее в условиях войны. Так родилась сначала модель концентрации, а потом и уничтожения. Любопытно, что европейские государства в большинстве своем были рады выдать своих евреев Германии, чтобы она их "куда-нибудь дела", и только позже многие осознали, что конкретно это значит и начали саботировать депортацию евреев.

Тем более, что в официальных документах все это тщательно вуалировалось. Для обсуждения вопросов, связанных с депортацией и уничтожением евреев, в нацистском аппарате были введены "языковые нормы" — расплывчатые бюрократические формулировки. Смысл их был в не в том, чтобы исполнители не понимали, что они делают, "а в том, чтобы отучить их сравнивать языковые нормы с прежним, нормальным пониманием того, что есть убийство и что есть ложь".

Арендт неизбежно поднимает вопрос коллективной вины немцев и отмечает удивительный факт: на начало 1960х ее как бы нет. Германия судит тех нацистских преступников, которых уж никак нельзя не судить, коль скоро они попадают в руки немецкого правосудия и на них направлено внимание международной общественности — но дает поразительно низкие сроки. В отношении того же Эйхмана, который продолжает быть гражданином Германии, страна могла бы на основании международного права требовать его экстрадиции и судить у себя — об этом много раз говорит адвокат Эйхмана, но Германия предпочла самоустраниться. Притом, что юрисдикция суда Израиля с точки зрения того же международного права крайне сомнительна, и адвокат Эйхмана так и не признал ее.

"Отношение немецкого народа к собственному прошлому, которое в течение полутора десятилетий ставило в тупик экспертов, теперь было продемонстрировано со всей очевидностью: сам народ оно не очень-то заботит, народ не имеет ничего против присутствия в стране убийц".

"Обвинение тщательно избегало самого взрывоопасного вопроса — вопроса о почти поголовном соучастии в преступлении всего народа, а не только тех его представителей, которые были членами нацистской партии".

Я слушала интересные лекции Арзамаса на тему "Гитлер и немцы", и лектор (забыла, кто именно) говорила, что именно следующее поколение, не то, которое непосредственно пережило войну, а то, которое ее не видело или застало в детстве — накрыла коллективная вина. А вот военное поколение простых немцев после окончания войны в основном чувствовало себя жертвами: экономика разрушена, города разрушены, огромное количество народу погибло на фронте (напомню, что под конец войны Германия поставила под ружье всех мужчин от 16 до 55), репарации, где уж тут вина.

Но из книги Арендт я вынесла другой интересный аспект ситуации, о котором раньше не подозревала — про вину евреев, а конкретно — местного еврейского начальства. Она отмечает, что сотрудничество было краеугольным камнем деятельность Эйхмана. Без помощи самих евреев в административной и полицейской работе в этом деле царил бы хаос. Членам еврейских советов, как правило, становились общепризнанные лидеры местных евреев, которых наци наделяли огромной властью, — пока их самих не депортировали в Терезин или еще куда. Это поразительно, сколько подобных примеров приводит Арендт. Скажем, что именно местные еврейские общины организовывали переписи своих членов и помогали четко установить их имущество, а также организовывали составление бумаг, в которых эти самые люди официально отказывались от своего имущества в пользу государства. Люди по списку потом грузились в товарные вагоны и лагеря смерти, а описанное имущество шло в казну. Вопрос об ответственности глав еврейских общин за массовое уничтожение своих соплеменников, кстати, тоже нигде не поднимался. Арендт много пишет про коллективную вину немцев, но, приводя факты тотального коллаборационизма со стороны еврейских лидеров, тактично не делает из них никаких выводов.

Работа о суде над Эйхманом замечательна тем, что она не отвечает ни на какие вопросы, но ставит такие, которые в современных сложных государственных системах неизбежно актуальны. Уголовное право во всем мире основано на концепции персональной вины и персональной ответственности, установления меры вины конкретного человека, степени его участия в преступлении и тд. Но для человека "внутри системы" определение этой меры становится все более запутанным. Нельзя сказать, что Эйхман говорил совсем необоснованно, что его одного судят за преступления всех нацистских бонз, в том числе его начальников, до которых не смогли дотянуться (в том числе потому, конечно, что некоторые были загодя повешены в Нюрнберге). И в этом состоит основная проблема не только этого процесса, а всех подобных ситуаций: преступления настолько масштабны, длительны и настолько вплетены в повседневную деятельность государственного аппарата, что установить вину конкретного человека и отделить ее от вины других людей очень сложно.

"Проблема с Эйхманом заключалась в том, что таких, как он, было много, и многие не были ни извращенцами, ни садистами — они были и есть ужасно и ужасающе нормальными".

Все знают Галлу Плацидию в первую очередь по дивно прекрасному ее мавзолею в Равенне — он и собой Апполинария и Виталия — это то, ради чего надо вообще ехать в Равенну (даже не ради могилы Данте). В ее времена Равенна была столицей, поэтому неудивительно, что красивый мавзолей сама себе (да!) она построила там. Я до этого про биографию Галлы не знала ничего, так что было довольно интересно, несмотря на очень сухой стиль изложения. Биография у нее правда занимательная — Галла такая дневреримская self-made woman. Несмотря на то, что она родилась императорской дочерью, с этой точки и до фактического управления империей (юридически — как регентша при малолетнем сыне) она добиралась очень долго. Как водится, на закате Римской империи следовали одно потрясение за другим, то ветготы, то то гунны, от Восточная Римская Империя не признает ее с мужем в качестве приличных императоров.

И про жизнь империи в целом можно сделать интересные выводы — к примеру, что на протяжении всей своей жизни именно вестготы (у которых она изначально была почетной пленницей, а потом стала женой царя) сопровождали и поддерживали ее и были наиболее надежными и адекватными союзниками, а то время как римские полководцы играли каждый в свою игру. Для меня в общем довольно удивительным было открытие, что вестготы с точки зрения культуры, в частности, политической, не просто не уступали римлянам, а в чем-то даже превосходили их (по крайней мере, там был прообраз демократии в виде выборного царя, который реально дает отчет если не народу, то знатнейшим лицам).

В целом у меня сложилось впечатление, что Галла Плацидия, от роду бывшая умной, сформировалась в итоге в умелую политическую интриганку (не в плохом смысле слова), которая использовала свои способности и связи, чтобы в итоге добраться до самой высшей точке (что ей вполне удалось).

Еще интересный штрих в портрету — Плацидия была истовой христианкой (несмотря на первый брак с ветстготом), активно поддерживала церковь и активно преследовала еретиков, особенно ариан. Причем все это было, кажется, не политическим расчетом получить поддержку церкви (хотя она ее получила), а личной позицией.

ps1 Это первая нормальная (не адаптированная) книга, которую я прочитала по-итальянски, ура!

ps2 У меня нет разумного ответа, почему на обложке мозаика с императрицей Феодорой, которая жила на 100 лет позднее. Кроме того, что эта мозаика тоже в Равенне.

Сафрански идет от обратного. В этой книге все про историю развития философии Ницше — и немного про его "внешнюю" биографию, ровно столько, чтобы объяснить какие-то реперные точки в этом развитии. Понятно, что ни Вагнера, ни написание "Заратустры" после разрыва с Саломе и Ре нельзя опустить — они безусловно важны для предмета исследования, то есть для биографии мысли. Но множество мелких подробностей биографии Сафрански опускает, концентрируясь преимущественно на том, что считал важным сам Ницше (как это следует из его писем, сочинений и свидетельств друзей). На мой взгляд, это единственной правильный подход к вопросу, потому что результат, с одной стороны, дает хорошую картину философии Н. в ее развитии, а с другой стороны — доступен "широкому читателю" (Хайдеггер отлично пишет про философию Ницше, кто бы спорил, но еще больше он пишет при этом про философию Хайдеггера, об которую, как всегда, можно мозг сломать).

В принципе, кто знаком с философией и биографией Ницше, не откроет для себя из этой книги ничего принципиально нового. Она не является работой по философии или каким-то особо научным толкованием Ницше — по сути это просто пересказ основных идей (насколько это может быть "просто"). Но чем она ценна — тем, что показывает именно историю развития философии Ницше. Сафрански на базе совокупности источников пытается восстановить, как и почему Ницше приходил к каким-то вещам, что осталось "за кадром" опубликованных трудов, что Ницше сам об этом думал и рассказывал друзьям. То есть философия Ницше из ряда разнородных и написанных в разное время текстов выстраивается в более четкую логическую последовательность, в которой есть историческое развитие и некая внутренняя обусловленность. Понятно, что ничем не объяснить, почему Ницше приходили в голову те или иные идеи, но Сафрански пытается объяснить хотя бы, как они приходили и трансформировались.

По большому счету, мне кажется, в случае Ницше нельзя говорить о каком-то кардинальном изменении философии с течением времени. Да, она усложнялась, но некоторые взгляды (не считая восторгов по Вагнеру), высказанные в юности, остались актуальными навсегда. К примеру, молодой Ницше времен "Рождения трагедии" вполне уже определился с аксиологией: "В своих заметках Ницше заостряет проблему культуры и социальной справедливости до тезиса, что касательно культуры следует определиться, является ли ее смыслом благополучие как можно большего количества людей или же полностью удавшаяся жизнь в отдельных случаях. Тот, кто имеет в виду массовое благополучие, мыслит морально; тот же, кто объявляет смыслом культуры венчающие ее удавшиеся образы, "вершину мирового восторга", мыслит эстетически. Ницше делает выбор в пользу эстетического мышления". Далее, много позже: "И поэтому он делает выбор против демократической и организованной на принципах благоденствия жизни. Для него такой мир означает триумф человеческого стадного животного".

Из Сафрански становится чуть более очевидно, насколько последовательно Ницше проводит концепт высшей ценности искусства, художника, дарования и самовыражения — раньше я как-то это не осознавала. "...вопрос теодицеи, который прежде был связан с отношениями бога и мира, а теперь — с отношениями между искусством и внехудожественной действительностью".

"Ницше приравнял жизнь к творческой потенции и назвал ее в этом смысле "волей к власти". Жизнь хочет саму себя, хочет формировать себя."

Про набившую оскомину идею вечного возвращения Сафрански пишет много и, что приятно, достаточно легко. В целом это все так же просто, как кажется: "Он понимал ее как требование жить в каждое мгновение так, чтобы можно было не страшиться возврата в это мгновение". "Что бы человек ни делал, ему следует спрашивать себя: "Действительно ли я хочу делать это бесчисленное множество раз?" Положительное утверждение отсюда: "Никакая ночь Вселенной не продлится настолько долго, чтобы погасить значение пылинки "индивидуума". Под конец жизни Ницше комично признается в письме, что "глубочайшим возражением против "вечного возвращения" всегда были мать и сестра". И это с одной стороны подрывает весь концепт, а с другой — очень мило.

Другой важнейший и, на мой лично взгляд, едва ли не самый значимый концепт у Ницше с т.зр. и влияния, и оригинальности, и взаимосвязанности со всеми остальными его идеями — критика ресентимента, описание опасности слабых и морали слабых. "Могущество слабых — в их способности возбуждать сострадание. Тем самым страждущий находит способ "причинять боль" другим". В этом, понятно, и весь "Антихрист", и все подобное ему. Вообще Сафрански считает, что последние произведения Ницше, написанные очень быстро в последний его год — "Случай Вагнер", "Сумерки идолов", "Антихрист" и "Ecce homo" — больше не развивают никаких новых идей, а представляют в более грубом и простом виде повторяется то, что ранее было высказано более мягко. Я как-то не рефлексировала на эту тему, потому что читала сочинения Ницше вперемешку и не задумывалась о том, что за чем написано. Но если учитывать этот аспект, получается несколько иная картина.

Завершается книга недлинным, но очень интересным разбором того, как жила философия Ницше после его смерти. Как его признавали, отвергали, анализировали, критиковали, переосмысливали и тд. На эту тему я кроме Хайдеггера никого и не знала, а Сафрански очень удобно делает обзор стоящих работ и заодно рассказывает о том, как менялось восприятие философии Ницше в профессиональных (и непрофессиональных) кругах.