Премия Небьюла за 1994 год (роман обошел «Одинокий октябрь» Желязны и «Зеленый Марс» К.С. Робинсона) — это не кот начхал. А при этом ни одной рецензии на Фантлабе. Непорядок! Исправляем.

Аннотация может создать впечатление, что перед нами история революции а-ля «Луна жестко стелет», с анархистами, пламенными бунтарями и пафосом новых горизонтов. Вообще нет. Даже где-то «Марс» Бира — антитеза романтике Хайнлайна. Что же это за книга?

Как мне видится, Грег Бир за 80-ые годы успел стать настоящим профи в нескольких сюжетах:

* описание планетарных катастроф, порой на грани сюрреализма (Молот Бога, Эон)

* сочетание личных драм с событиями колоссального масштаба (Музыка в крови, опять Молот Бога)

* описание трагичных лав-сторис, очень красивых и щемяще-обреченных (За небесной рекой)

Все эти мотивы получили свое развитие в «Марсе», в котором как в матрешке история студенческого бунта оказывается «завернута» в историю любви и расставаний двух очень разных людей -> которая в свою очередь «завернута» в историю большой политики -> которая оказывается частью войн изобретений и совсем уж космогонических прозрений героев. Первый пласт — наименее интересен, на уровне средненькой повести из антологий Г. Дозуа. Второй — при скудости изобразительных средств оставляет пронзительное впечатление, как набросок карандашом, в котором больше скрыто, чем нарисовано. Третий — «политика» — описан подробно и со вкусом. Это — настоящая политика, не только «грязное дело», но и конфликты, трения, соревнование весов. По сюжету немного похоже на то, что было бы если бы США конца XVIII века были колонией самих же себя образца века XXI-го. Крайне познавательно, советую прочесть всем, кто хочет чему-то в политике научиться. Ну а четвертый, самый фантастический, пласт — это то, что Бир знает как делать лучше всех коллег своего поколения — от Дэна Симмонса до Дэвида Брина. Невероятные концепции, жонглирование мирами и изменение законов физики волею человека. Космический ужас в его исполнении дает сто очков вперед любому автору хоррора.

Заслужена ли премия? Безусловно, хотя есть ощущение, что «Марс» был чуть-чуть написан «под премию». Расстановкой «фигур» Бир занимается очень неторопливо. Прежде чем события начнут греметь, пройдет три «интро». (Зато уж когда грянет... ух!) Я предпочитаю из этого цикла совсем не похожую на него «Королеву ангелов», психопатический технотриллер про личность и ее границы. Но и Moving Mars — сам по себе хорош, как тессеракт, где самые мелкие события вдруг выдвигаются на первый план, чтобы потом уступить место новым мотивам — и так до конца книги. Хорошая пища и для эмоций, и для мозгов.

Если очень коротко: эта книга — не для фанатов Лавкрафта. Для них — труды Джоши и первоисточники.

Лавкрафт — писатель с колоссальной посмертной славой, тут нечего и спорить. Но все равно из читающих людей далеко не все знакомы с его работами. И далеко не все, кто знаком, остались в восторге. Эта книга — для них. Кем был ГФЛ, Де Камп объясняет в соответствующих координатах обычным людям, которые читают не Дерлета или Лиготти, а Брэдбери и Толкина. И с этой задачей он прекрасно справляется. Отсутствие пиетета просто позволяет Де Кампу увидеть и передать драму жизни Лавкрафта, а это, как мне кажется, для аудитории ценнее, чем если бы он встал в позу и воспевал безвременно ушедшего гения.

И еще это взгляд состоявшегося при жизни писателя на коллегу по цеху, которому не суждено было испытать того же.

Хотя Де Камп и не стал фигурой величины ГФЛ, он, думаю, своей карьерой, своим здравомыслием и успехом был вполне доволен (его непростые отношения с наследием Р. Говарда вынесем за скобки).

«Право на ответ» связывает сразу три магистральные темы в творчестве Берджесса, о которых вряд ли знают читатели, знакомые с автором только по «Заводному апельсину». Первая линия, начатая еще «Малайской трилогией» — Восток и Запад с их вечным непониманием друг друга, конфузами, трагедиями и комедиями этого диалога. Вторая – сатирическая эротика (или эротическая сатира?), с темами вечного недопонимания, трагедиями и комедиями диалога полов. Про это, конечно, писал каждый первый писатель ХХ века, но с сарказмом, переходящим в черный юмор (британский, аутентичный) умеют работать далеко не все. А третья – шекспировское наследие, уважение и интерес к которому Берджессу были присущи всю жизнь. Собственно, к постмодернизму роман можно отнести, потому что все эти амурные перипетии английских провинциалов середины века, если копнуть чуть глубже, открывают «погреб» с аллюзиями на пьесы Шекспира от «Отелло» и «Короля Лира» до «Венецианского купца». Я читал не слишком въедливо, возможно, что-то упустил.

Если субъективно – то это временами очень смешная, а временами шокирующая история, поведанная едким рассказчиком, который опасно балансирует на грани отчаянного цинизма и почти не выходит из амплуа стороннего наблюдателя. Для второй после «Малайской трилогии» пробы пера роман весьма зрелый.

Характерный для 80-ых сплав научной фантастики и фэнтези от дебютанток. НФ-часть – это антураж другой планеты с иной геологией, плюс компьютеры и лазеры. А все остальное… в общем-то фэнтези конца прошлого века: сюжет про игры престолонаследия и самозванцев, любовные треугольники и злодеи, управление стихиями и переселение духов, герои и необыкновенные зверюшки. Той Конни Уиллис, которую мы любим за «Оксфордский цикл» и милые рассказы, тут пока еще немного, хотя образ (и смекалка) главной героини Дезы почти наверняка – ее заслуга. Роман не совсем уж плох, особенно для первой пробы пера. Но все достоинства сосредоточены в середине книги, пока авторам не изменила ирония, и «Ведьма» читалась как авантюрное фэнтези про «кто кого перехитрит». А вот развязка повышает градус пафоса до отметки «высокое фэнтези», и тут уж начинается чтение на любителя. Некоторые сюжетные ходы в конце вызывают недоумение, да и разрешение любовной интриги получилось плоским до оскомины. В будущем себе Уиллис такого не позволяла. Чтение на один раз, и в основном для исследователей вопроса, откуда растут талантливые писатели.

Есть писатели, которых я не люблю читать, но на которых люблю писать рецензии. А Олди я, наоборот, читаю с удовольствием, а рецензии все как-то не пишутся. Чаще всего потому, что их книги – вещи в себе. И что-то добавить к сказанному в тексте для меня, как правило, проблема.

Сами Олди часто показывают рецензии о себе в духе «соавторы исписались», «то ли дело было раньше». Мне же кажется, что в 2015-2017 вышли их лучшие книги – «Побег на рывок», «Сильные», «Бык из машины» (более поздние не читал ещё). Очень высокая плотность текста при достаточно сложной структуре сюжета. Красоты стиля уступают место экономности. Проскочил глазами через строчку – уже потерял что-то. Я как читатель сейчас это стал ценить.

Да, конечно, Олди повторяются, используют наработанные приемы, от которых у их старых читателей может начаться зевота. Но эта вялость – мнимая. Я и сам начинал читать некоторые поздние вещи Олди, преодолевая скуку. Не сразу, но она проходит. А в «Быке» сюжеты встраиваются один в другой – где тут заскучать? Смотрите: книга начинается довольно жесткой чернухой, потом камера чуть отъезжает – уже нуар-детектив, еще чуточку отъезжает – шпионский, политический роман, еще раз меняет фокус – семейная драма, еще раз – древнегреческая трагедия в духе «человек против фатума, воли богов». Опять Олди избегают работы с одним главным героем (последняя их книга, про которую можно уверенно сказать, что у нее есть один главный герой – Urbi et Orbi).

Что нового? Чем старше становятся писатели, тем более важную роль в их книгах, кажется, играет секс. Удивительно, но и вызывает уважение. При этом про половую жизнь они пишут действительно достойно, сочетая и красивую эротику, и секс как он есть в нашей грешной жизни. Ещё Олди становятся… менее консервативными что ли… Их постоянный мотив «горячий, неразумный ученик и спокойный, знающий мастер» получает в «Быке» немного другую трактовку: «спокойные мастера» из «Быка» съели столько кислого винограда, что у всех молодых и горячих героев – оскомина, прямо по пословице, во всю книгу.

Впрочем, мотив морально искалеченных суперменов – тоже частый гость на страницах книг Олди. Рецензенты жалуются, что у них не получается сопереживать героям? Так не потому ли это, что герои не жалуются, а молча действуют – вопреки обстоятельствам. Тут не столько про сопереживание, сколько про умение превозмочь и разобраться. Найти, так сказать, выход из Лабиринта.

Описывать происходящее в этом сборнике Муркока особого смысла нет. Если не поленитесь достать старую АСТ-овскую мини-антологию Питера Краузера «Города», то там одной из четырех новелл идет как раз «Поджог собора» Муркока. Этой повести достаточно, чтобы составить впечатление (не только об этой книге, но и обо всем цикле о Джерри Корнелиусе). Думаю, что повесть понравится одному из ста читателей, не более. Фантаст М. Дж. Харрисон когда-то очень точно заметил, что Джерри Корнелиус – это не герой, а способ повествования. Максимально странный способ, добавлю от себя! Поскольку в лоб его объяснить невозможно, давайте я объясню по-постмодернистски, перенеся манеру Муркока цикла на наши, отечественные реалии. Так будет понятнее.

А теперь представьте, что всё это читает американский любитель литературы, и вы поймете, в каком положении оказывается наш читатель, знакомясь с циклом про Джерри Корнелиуса. Если такой вихрь фантазии с большим количеством черного юмора и еще большим количеством неясных намеков на толстые обстоятельства вам нравится, беритесь. Но аккуратно.

Если вы думаете, что я утрирую или издеваюсь, то — нет! Это все Муркок.

Немного парадоксальная, но очевидная мысль: все хорошие составители антологий когда-то набивали себе шишки на плохих сборниках. Вот и человек-ужас Стивен Джонс тоже наверняка мечтает некоторые свои ранние компиляции забыть как страшный сон. Стоп, он же как раз фанат ужасов! Тогда наоборот – как приятный сон. А возможно конкретно этот сборник он вообще не считает неудачей, с учетом того, что тот после релиза в 1991 году пережил еще два переиздания. Ну а у меня другое мнение: средний уровень произведений тут невысок, и главное непонятно, зачем было включать столько проходных вещей. Ладно бы они как низкий жанр не претендовали на особую литературность! Так они и напугать толком не могут! На исторический срез хоррора эта подборка тоже не тянет, хотя Джонс включил сюда вещи из разных эпох, в том числе из палпа тридцатых годов (Кейв, Веллман) и из рассказов середины века (Коппер, Четвинд-Хейс). Какие-то вещи разношерстные и друг с другом никак не желающие сочетаться. Разве что составитель пытался таким методом продемонстрировать разнообразие подходов к хоррору.

По порядку о содержимом:

Клайв Баркер «Последняя иллюзия» — не люблю Баркера, но вот эта атмосфера «Гран-Гиньоля», конечно, хороша. Ну и вообще в ужасах чем больше сюрреализма, тем эффектнее. Хорошая «открывшка» для сборника.

Дэвид Дж. Шоу «Бенни нам не сказал» — древнее-зло-убивает-не-особо-приятных-людей. Часть 1. С черным юморком, но посредственно.

Хью Б. Кейв «Мургунштрумм» — вампирская повесть из золотой эпохи палпа. Вроде как ничего из ряда вон выходящего, где-то даже наивно, но при этом чувствуется талант. Зловещая атмосфера соблюдена, на мой вкус, куда лучше, чем у того же ГФЛ, да простят меня адепты.

Дэннис Этчинсон «Ночная смена» — средненький рассказ с интересной, но недодуманной идеей. Жаль, потому что Этчинсон может лучше.

Лиза Таттл «Повелитель лошадей» — люблю Лизу Таттл. Тоже не самый удачный рассказ в её карьере (много сюжетных натяжек), зато видно, что автор умеет нагнетать обстановку, а от концовки действительно бегут мурашки по спине.

Рональд Четвинд-Хейс «Джампити-Джим» — готическая повесть о древнем проклятии. С толикой черного юмора, но в целом ничем не выделяющаяся вариация на тему.

Рэмси Кэмпбелл «Истек срок авторских прав» — неплохой рассказ о внутренней кухне издательского мира. Не страшно, но познавательно. Фанаты старого палпа оценят.

Карл Эдвард Вагнер «Река ночных грез» — одна из относительных удач сборника. Вагнер был талантливым писателем, но его стремление запихнуть порнушку туда, где ей не место, меня коробит. Без нее был бы добротный трибьют «Королю в желтом», с хорошим финальным твистом.

Бэзил Коппер «Янтарная пленка» — для фанатов старого Голливуда и экспериментального кино. Немного похоже на рассказы Кима Ньюмана, хотя и не так талантливо.

Брайан Ламли «Дом над прудом» — Ламли принято слегка поругивать и говорить, что он не дотягивает до ГФЛ. А мне, наоборот, кажется, что Ламли работает чуть более тонко и литературно по сравнению с Лавкрафтом. Вся вот эта Ктулхиана меня оставила равнодушным, но – внезапно! – после этого рассказа мне даже приснился сон про тварь с щупальцами. Кто бы мог подумать!

Роберт Блох «Югославы» — обаятельный рассказ о столкновении зла хтонического и зла бытового. Блох совсем плохо писать не умеет.

Дэвид Кэмптон «Перворожденный» — лишенная харизмы история о плотоядных растениях. Местами натуралистично.

Мэнли Уэйд Веллман «Черная драма» — еще одна палп-повесть. Одна из первых в палпе и на мой взгляд небезынтересных попыток сделать произведение по методу «текст-в-тексте», да еще и откланяться перед классиками – Байроном, Шелли и даже Г.К. Честертоном, с которого списан один из героев. Не гениально, но и общей картины не портит.

Чарльз Грант «Кристал» — неожиданно лучший рассказ сборника. О роли злого рока в судьбе, тщетных попытках найти свое место в жизни и о дыре в душе.

Ф. Пол Вилсон «Ведерки» — была бы еще одна средняя хэллоуин-стори, если бы не сложная тема (аборты) и не шикарно найденный автором центральный образ. Обойдусь без спойлеров, но рассказ стоит прочесть. Последняя удача сборника.

Дэвид Э. Райли «Голова сатира» — древнее-зло-убивает-не-особо-приятных людей. Часть 2. Мурашки не бегут, читать не интересно.

Стивен Лауз «Металлолом» — древнее-зло-убивает-не-особо приятных людей. Часть 3. Мурашки не бегут, читать не интересно.

Грэм Мастерсон «Обед для свиньи» — мясцо с кровищщей. Просто не люблю сплаттерпанк.

Между прочим, не самый плохой роман Муркока. Если вы вдруг фанат писателя и готовы читать по-английски – стоит обратить внимание. (Вряд ли такое когда-нибудь выйдет на русском, да и в оригинале книга уже сто лет не переиздавалась).

В общем, небольшой ликбез: первая трилогия о Джерри Корнелиусе на мой вкус – дикий, даже намеренно дикий трэш. На протяжении трех книг автор специально делал так, чтобы читатель сам интерпретировал события и пытался найти логику в повествовании по методу «собери сам». Я в какой-то момент бросил это занятие и просто читал как бессвязный психоделический трип. Юмор специфический, и остается ощущение, что где-то треть я не уловил, не зная реалий Англии 70-ых. «Приключения Уны Перссон и Катерины Корнелиус» считать продолжением трилогии не получается, потому что у хаотического повествования просто не может быть продолжений. Но, скажем так, Муркок из тех же персонажей соорудил более удобоваримую историю.

Замысел книги интересный, и я, не навязывая трактовок, просто поделюсь своими наблюдениями.

1. Все события разворачиваются на Земле, но в разных отражениях земной истории в Мультивселенной.

2. Есть два главных персонажа, чьи истории чередуются друг с другом по главам – Уна Перссон и Катерина Корнелиус – друзья, знакомые, иногда любовницы, иногда противники. Героини проводят вместе время в первых главах, но потом их пути расходятся, чтобы сойтись в финале.

3. Уна Перссон – революционер, шпион, боевой товарищ, бунтарь без причины, иными словами. Катерина – нежная красавица, идущая по пути эмансипации и сексуального освобождения. (Между прочим, секса в книге много, очень много.)

4. Уна Перссон – человек, который умеет прыгать по разным мирам Мультивселенной, а Катерина живет все время в одном и том же «отражении». При этом Муркок так строит сюжет, что складывается обратное впечатление: Уна вовлечена в постоянную подрывную деятельность, хотя и в разных «отражениях» Земли. А перемены, которые происходят в жизни Катерины, настолько радикальные, что читателю кажется, будто она оказывается каждый раз в разных мирах.

5. История Уны – это психоделический «Чипполино», если угодно. История Катерины – это психоделическая «Дюймовочка» с садо-мазо и наркотиками.

6. Под конец, когда Муркок снова сводит героинь лицом к лицу, они как будто меняются ролями. Уна вроде как ищет мирной жизни, а Катерина окончательно пускается во все тяжкие.

7. В терминах муркоковской диалектики «хаос – порядок» вроде как Уна должна бы воплощать хаос, а Катерина – порядок, хотя на деле все получается наоборот. Уна своими действиями старается поддерживать равновесие, а Катерину всякий раз шатает из стороны в сторону.

8. В качестве постмодернистского фан-сервиса «для своих» – много колоритных персонажей, перекочевавших из первой трилогии: Принц Лобковиц, Франк и Джерри Корнелиус, их несравненная мамаша (по-вудхаузски великолепный образ), майор Най, Шейди Мо Колье и епископ Брисли.

В «Приключениях» нет особой морали, но есть много интересных вопросов, поднятых автором. О жизни женщин в очень мужском мире. О предательстве и компромиссах. О стремлении вырваться из болота. Просто о жизни британского общества 70-ых годов. Нельзя сказать, чтобы роман был феминистским, но местами Муркок прямо-таки безжалостно и с огоньком топчет мужское ранимое эго. Стоит читать ради нескольких упоительно хороших сцен (поклонники / половые партнеры Катерины, например, один другого краше) и разбросанных тут и там гэгов.

Какое-то время назад мы с приятелем, тоже любителем НФ, развлекались, придумывая каждому фантасту своего «ангела»-философа. Например, у Азимова им мог бы быть позитивист Огюст Конт, у Ф.К. Дика – очевидно, епископ Беркли, у Хайнлайна – Томас Мальтус и т.д. Если продолжить эту аналогию для Грега Бира, то мне приходит в голову либо Майстер Экхарт, либо Блез Паскаль. Даже скорее второй – оба были мистиками, но в отличие от Паскаля (и Грега Бира), Экхарт наукой не особенно интересовался.

К чему я, собственно, это? Удивительно, как Биру удаётся совмещать твердую НФ с интересом к мистико-религиозным и эзотерическим мотивам. Мы, читатели, вроде как привыкли, что раз твердая НФ – то либо атеизм Питера Уоттса, либо агностицизм. А у Бира – нет, не проповедь и не агитка, а именно его личное осмысление символов религии: перерождения, воскрешения, творения и бессмертия.

Сборник практически идеален как по содержанию, так и по композиции, где каждый следующий рассказ сложнее и многограннее предыдущего. Единственная просто крепкая вещь – «Petra», все остальные чудо как хороши (все названия буду писать по-английски, т.к. читал в оригинале).

“The Wind from a Burning Woman” — история о терроризме, простая, но мудрая: грех лежит на одних, взрывают себя другие, безвинно гибнут третьи.

“The White Horse Child” – современная миракль-сказка, которыми так увлёкся Нил Гейман несколькими годами позже. Те, кому нравятся «Океан в конце дороги» и «Осторожно, триггеры» будут удивлены, насколько совпадают мотивы Геймана с этим рассказом Бира.

“Petra” – твердое фэнтези на католические темы о жизни общины внутри грандиозного собора.

“Scattershot” – сюрреалистическая фантастика о перевоплощении, сексе, войне полов и обретении своего пути. Ближайший аналог из знакомых мне – «Гиннунгагап» М. Суэнвика.

“Mandala” – грандиозная повесть о том, как изгнанникам почти удается обрести потерянный человечеством рай внутри умных городов. На самом деле, и изгнанники не те, кем кажутся, и города «не шибко умные», и рая уже не случится. Грустная и многогранная вещь. Прочел её дважды, всякий раз от нарисованных Биром образов захватывало дух.

“Hardfought” – еще одна сложная вещь, построенная по принципу история внутри истории внутри истории с очень четкой моралью о том, откуда берутся войны и насколько познание несовместимо с агрессией. А заодно – это грустная история о любви в космосе. Чем-то похоже на линию «бродяг» в «Гиперионе» Симмонса (давнего друга Бира, кстати), только лаконичнее и сложнее.

Что сказать в заключении? Читая Азимова или Силверберга или Дика, все равно чувствуешь, что писали люди из прошлого века (хотя и блестящие!). Грег Бир, похоже, один из первых авторов, который писал так, как пишут фантастику более молодые авторы сейчас. Честное слово, прочти я тот же «Hardfought» в каком-нибудь сборнике Дозуа за 2010-ые годы, ничуть не удивился бы. Это одно из самых приятных моих литературных впечатлений за прошлый год.

В одном интервью Курт Воннегут сравнил свои вещи после «Бойни» с игрой виртуозных, но скучающих джазменов, которые всё освоили и потому развлекают себя всякой чушью, вроде игры сквозь клочки бумаги в мундштуке саксофона. «Лекарство от рака» Муркока у меня вызывает схожие ассоциации, только с той разницей, что лучшие свои книги Муркок еще не написал, а уже решил залезть в дикий авангард. Книга прямо сочится постмодернистской иронией, причем ее там настолько много, что теряется сам текст. Да, видно, что это пародия; видно, что Муркок – остроумный человек, способный выдавать удачные «гэги» (их много, и есть действительно смешные, с хорошим черным юмором). Но было бы еще лучше, если бы автор не настолько упивался своим остроумием и иногда вспоминал, зачем – помимо гонорара – ему нужно писать все это. Между прочим, поймал себя на мысли, что Муркок как никто другой умеет выдумывать тошнотворных ГГ. Ладно бы один-два, но когда каждый первый вызывает во мне как в читателе неприязнь – это же талант надо иметь!

Ужатое до размеров повести на 50 страниц, «Лекарство» могло бы стать не сногсшибательной, но нормальной вещью в духе Бориса Виана или А. Робб-Грийе. А так, читая некоторые (почти все) главы, чувствуешь, что тратишь впустую свое время.

Хотите хорошую пародию на Флеминга и Ле Карре – берите «Трепет намерения» Энтони Берджесса.

Если в отечественной литературе роль национального сатирика-мизантропа закрепилась за Виктором Пелевиным, то среди подданных британской короны в деле уязвления читающей публики нет равных Мартину Эмису. На этом, впрочем, их сходство плюс-минус заканчивается. Пелевин – сюрреалист, Эмис работает в реалистичной традиции. Пелевин – буддист, Эмис – атеист на полпути к агностицизму. Пелевин – затворник, редко общающийся с прессой. А Эмис – сам журналист на полставки и, например, в 80-ые годы часто брал интервью у селебрити, писал для журналов.

Собственно, эта книга и есть компиляция щедро перчённых статей Эмиса об Америке 70-80-ых, интервью с американскими знаменитостями и писателями, обзоры романов и документалистики. В некотором смысле, извините за штамп, энциклопедия американской жизни и литературы – только вместо пушкинской иронии XIX века чисто британский ядовитый сарказм. Если угодно – литературный «Роллинг Стоун». Разброс тем действительно широкий: от Пресли-мании до светской криминальной хроники, от телеевангелистов до предвыборной агитации Рональда Рейгана, от жизни геев в эпоху СПИДа до жизни империи Хью Хэффнера и самогó главного плейбоя. А кроме этого – раз уж «Роллинг Стоун», то какой же это «Стоун» без звезд? В роли таковых, часто весьма скандально, выступают у Эмиса писатели и режиссеры. Курт Воннегут и Джон Апдайк, Брайан де Пальма и Стивен Спилберг, Норман Мейлер и Гор Видал – кого-то мы все раньше читали, о ком-то имели сносное представление, но, думаю, что “The Moronic Inferno” преуспевает именно в том, чтобы эти фигуры (и многие другие) расставить, как на шахматной доске, в общем культурном поле.

При этом, не стоит забывать, что Эмис – настоящий британский панк (в изначальном смысле слова, т.е. без ирокеза, но с тем, что сейчас называют «strong opinions»). Единственный, перед кем по-настоящему робеет автор – интеллигентный, но тоже острый на язык Сол Беллоу. Со всеми остальными, даже с теми, кого Эмис ценит (Хеллер, Видал, Апдайк), он легко обходится без пиетета. Неудобные вопросы, едкие, порой уничижительные характеристики книг – в общем, этот ядовитый британец знает, как наступать на больные писательские мозоли.

С другой стороны, Эмис знает, где остановиться в своем сарказме, и доказывает, что умеет писать и по-настоящему человечные статьи без капли пренебрежения. Две наиболее удачные – о распространении СПИДа среди американских геев и об убийствах в Атланте (про них особенно полезно прочесть сейчас, если есть желание проследить корни Black Lives Matter). Здесь автор не интервьюер в стиле «заноза-в-**пе», а наблюдатель и резонер, который вместе с читателем пытается разобраться, а не оценить и не наклеить штамп.

На десерт – несколько цитат:

«Я не читаю романов Гора Видала. Видит Бог, они такие длинные, а жизнь такая короткая!».

«Когда слава приходит к британскому писателю, он покупает новую печатную машинку; когда слава приходит к американскому писателю, он начинает новую жизнь».

«Первый же роман Мейлера «Нагие и мертвые» был невероятно, невозможно взрослым; вся незрелость у него была ещё впереди».

«Романы Филипа Рота выглядят в точности как обычная жизнь, которую искусство еще не успело преобразить в нечто большее».

«Дрезден – прекрасный город музеев и зоопарков, жемчужина человечества… И в один миг его стирают с лица земли. Тот налет ни на день не приблизил окончания войны, не освободил ни одной живой души из лагеря… Все ради выгоды одного человека… — Кого же? – Меня! За каждого мертвеца я выручил несколько долларов. Только представьте!» (Курт Воннегут в интервью Мартину Эмису).

К 1967 году тридцатидвухлетний Роберт Силверберг заканчивает с порнухой и палпом и переходит к нововолновым экспериментам. Что поражает – так это резкость и окончательность перехода. Да, что в «Терниях», что в следующих романах много эротики, но она здесь явно не для уединенного развлечения комплексующих WASP-ов, а для того, чтобы, во-первых, двигать вперед сюжет, а во-вторых, чтобы эти самые комплексы вскрывать и анализировать.

К слову о сюжете –еще в начале 60-ых такая фабула романа была бы немыслимой. Astounding бы подобной рукописью подпирали кривые столы в редакции. Истерзанный инопланетными опытами над своим телом астронавт влачит жалкое существование на Земле в добровольном заточении, Суррогатная мать сотни детей, отлученная навсегда от своих чад после научного эксперимента, страдает от одиночества и чувствует, что ее жизнь превратилась в отходы научной деятельности. Оба – померкшие «звезды» недавних заголовков в прессе. Некто могущественный очень хочет, чтобы эти два одиночества встретились, и делает обоим щедрые предложения. Начинается игра злого демиурга на тонких струнах души его жертв…

Согласитесь – ничего удивительного, если бы такую фабулу использовали, например, супруги Дяченко? Дяченко бы сделали эту историю чувственней и жёстче, Силверберг сделал жестко, но не жестоко, с акцентом на эротику, а не на «натянутый нерв». Достоверность переживаний – не стопроцентная, но того требуют условности жанра и необходимость рассказать историю именно так. Только финал сладковат, хотя если подумать лишний раз – автор имел право и резон завершить книгу, не сгущая красок и не пытаясь играть в мейнстрим.

Листая старую фантастику, я часто задаю себе вопрос, стоит ли читать ту или иную книгу в XXI веке. Удивительно, но Силвербергу удалось избежать шероховатостей ретро-фантастики. Это готовый сценарий для красивой экранной лав-стори с некрасивыми главными героями, раскрывающимися по ходу пьесы.

Псссстт! Фантлабовец! Надоели бесконечные трилогии? Недоизданные циклы? Не хочется читать очередную «Каштанку», растянутую на объем «Тихого Дона»? Переходи к нам, в общество любителей старой фантастики! У нас есть хорошие книги! И [заглядывая в тумбочку]… печеньки! Вот, например, Роберт Силверберг – даже не печенье, а этот… торт «Полёт»! Со вкусом космоса, как советский пломбир!

Вот если шутки в сторону – конечно, сейчас тоже уйма прекрасных писателей, но в XXI веке мне как-то не хватает НФ-текстов, построенных по принципу «ничего лишнего». «Откройте небо» — как раз из таких. Роман можно прочесть за пару дней, хотя по сути – это полноценная эпопея. В том же 1967 году, что и «Небо», у Силверберга вышло еще несколько книг, в одной из которых – «Наблюдателях» — он походя, но неласково прошелся по последователям Л. Р. Хаббарда. У одаренных людей все идет в переработку, так что мысль про «саентологию здорового человека» пошла развиваться дальше. Что если бы действительно удалось совместить религию и науку в качественно новом симбиозе? Внешний лоск культа, научная работа на благо человечества, бессмертие для каждого и выход в космос для человечества? Лично я не со всеми идеями Силверберга согласен, но не могу не признать, что с художественной точки зрения он большой мастер.

Так что же можно при умении и желании уместить в роман в мягкой обложке? Псевдорелигии и пророки, генетические мутации и психотехники, промышленные шпионские игры и терраформирование, истории о богоискательстве и мысли об экуменизме. Пять новелл, объединенных общими персонажами и охватывающие историю длиной больше века. Научная фантастика высокой концентрации, при том вполне в духе «новой волны». Внимательный читатель найдет параллели с очень разными книгами – «Основанием» Азимова и «Молчанием» Сюсаку Эндо, романами Ф.К. Дика и «Империей атома» Ван Вогта.

При том, что «Небо» написано в 1966-67 годах, все темы, попавшие во внимание Силверберга, успешно эксплуатировались (в хорошем смысле слова) американскими фантастами еще четыре десятка лет. И Нил Стивенсон, и Грег Бир, и Дэвид Брин, наверняка, сказали в свое время искреннее «спасибо» таким книгам.

Стоит ли читать это в XXI веке? – Да, однозначно стоит. Кинематографичный, острый, умный роман, своей актуальности за полвека не растерявший. Ну, а если не понравится, то вы просто потратите пару вечеров и пойдете искать дальше чтение себе по вкусу )) Это лучше чем жевать книжные сериалы в поисках крупиц таланта.

Выражаясь языком м/ф «Остров сокровищ», это история про «благовоспитанного мальчика, который связался с пиратами и покатился... Характер мягкий, не женат». В общем, провинциал-пассионарий без царя в голове пытается разобраться в хитросплетениях мезоамериканской политики.

Самое ценное в романе, отчего можно сказать «да, это классический Силверберг» — это эрудиция автора. Ему удалось соорудить относительно непротиворечивую модель альтернативного мира, где эпидемия чумы выкосила не четверть, а три четвери Европы, в итоге лишив ее возможности сопротивляться османскому нашествию. Из-за этого в зените могущества спустя несколько веков оказались совсем другие царства.

На страницах небольшого по объему романа автор и про быт инков рассказывает, и ацтекскую игру в мяч описывает (ух, времена-то были, оказывается!), и про русские поселения в Америке, и даже про Шекспира, пишущего по-турецки, упоминает. Вот эти мелочи и составляют основную прелесть чтения.

Видно, что он знает про культуру Мезоамерики больше, чем пишет. Похоже, Силверберг был в курсе правил хорошего тона в литературе. Так сказать, проверено: заклепочников нет!

Конечно, опубликуй он «Врата миров» сейчас, на него бы ополчилась рота ацтековедов и полк специалистов по альтернативной истории. Хорошо, что 60-ые были временем спокойным, фантастику под лупой никто не рассматривал, и Силвербергу дали спокойно расписаться на проходных вещах. Сами приключения-то так себе. Классический «бунтарь без причины», главный герой как-то уж очень резко бросается от одного «прожекта» к другому, меняет как перчатки друзей и привязанности, а ему очень уж кстати постоянно попадаются на пути доброжелатели.

Где-то он пытается найти союзников и держаться за них, где-то им движет авантюризм, но в целом его мотает по американской почве, как соплю по поверхности озера Тескоко.

60-ые годы, конечно, были временем неслыханного полета воображения. Сейчас из такого, извините, «сеттинга» современный автор уж пару трилогий бы точно выжал. А Силверберг вернулся разок в этот мир в 1990-ом году вместе с Джоном Браннером и Ч.К. Ярбро, да тем и ограничился. Вот что значит гибкость фантазии!

Должны ли ужасы пугать? Нет, серьезно! Вот у человека в руках томик с ужастиками, он действительно ждет, что страшные-престрашные истории ему будут одна за другой щекотать нервы? Тогда, видимо, его ждет разочарование: все реально действующее на мозжечковую миндалину перекочевало на экраны ТВ и мониторы. А что осталось бумажному хоррору? Остались более литературные задачи, как мне кажется: умение поддерживать саспенс, создавать атмосферу, говорить о страхах с точки зрения психотерапевта, а не жаждущего внимания сверстников пацана в палатке с фонариком.

Стивен Джонс, на мой взгляд, достаточно талантливый редактор и составитель – в некоторых отношениях его антологии даже интересней (т.е. удачней составлены), чем у более именитого Гарднера Дозуа. А этот сборник, как почти любая ежегодная антология, получился неровный. В предисловии Джонс и Саттон пишут, что какие-то тексты им пришлось отсеивать с тяжелым сердцем, так как всего не вместишь. Возможно, сказалось желание угодить максимально широкой аудитории (ха-ха-ха, это ужасы-то!), но складывается ощущение, что какие-то рассказы пришлось включать, что называется для галочки. Ну какой сборник ужасов без вампиров, например? Так или иначе, от многих историй я бы избавился не моргнув.

Итак, по порядку:

Кристофер Фаулер «Второй дом в пабах старого Лондона» — неплохой литературный эксперимент-коллаж, в котором основная линия о маньяке-социопате выглядит даже немного лишней. Проза хорошая, саспенса мало.

Кейтлин Кирнан «Валентия» — рассказ из разряда «по памятным местам Древних богов», тоже довольно созерцательный. Сборник не портит, но и бриллиантом не сверкает.

Ричард Матесон «Лающие пески» (нет, не тот самый Матесон) – скучная, мертвецки бледная вещь как с точки зрения мастерства прозаика, так и по умению нагнать страха.

Чез Бренчли «Все сразу, вперемешку» — единственный представитель сплаттерпанка, за что мое искреннее спасибо составителю. ИМХО, использовать смерть детей в качестве сюжетного приема – это для тех бездарностей, кто не умеет пугать иными способами. Лучшее, что есть в рассказе – его название.

Джеймс Ван Пелт «Саванне шесть» — автор запомнился мне по «Ключам от Д’Эсперанса», поэтичному мистическому рассказу из еще одной антологии Джонса. В «Саванне» больше реализма, больше жизненных проблем и неурядиц. Хотя сам сюжет посредственный, литературное мастерство чувствуется и последние абзацы рассказа просто великолепные. Ради них стоит прочесть.

Брайан Ходж «И день прошел, по воле червя» — щемяще грустный рассказ об amor fati и попытке построить очень интимное счастье втроем. Одна из удач сборника. До этого читал одну вещь автора, которая мне не запомнилась – теперь присмотрюсь повнимательнее. Название рассказа взято из «Беовульфа», насколько я понял.

Дэвид Шоу «Почему Руди не читает» — небольшая «встряска» про токсичные отношения после двух сонно-меланхоличных вещей.

Рэмзи Кэмпбелл «Не о чем рассказывать» — опять печальный рассказ, на сей раз о писательском быте и постепенном скатывании в отчаяние, которое в какой-то момент переходит грань безумия. Интересная смесь почти комичного с трагичным, много вкусных деталей, подмеченных ехидным взглядом главного героя, и поразительное его же невнимание к тому, что станет основным (и роковым) поворотом сюжета.

Грэм Мастерсон «Ведьмин компас» — вторая явная неудача сборника. Ничего более притянутого за уши и неуклюжего про древней дар с проклятьем я давно не читал.

Николас Ройл «Предложение» — еще один рассказ о рассыпающихся отношениях, но, к сожалению, без искорки.

С. Брюс Хантер «Перемены» — рассказ, в чем-то перекликающийся с «Червём» Ходжа, про включение новичков в смертельную игру длиной в несколько поколений. Идея вроде как не загублена, но (на мой взгляд) с ее реализацией в этом виде автор поспешил.

Танит Ли «Лошадь подпольной акушерки. Ночной кошмар» — я выше проклинал тех, кто использует смерть детей в качестве драйва сюжета, но здесь Танит Ли удается повернуть проблему под неожиданным углом, в итоге наоборот получается действительно страшный по тематике и при этом полный сострадания рассказ о психологии беременных и вообще о женских переживаниях.

Майкл Маршалл Смит «Пересменка» — еще одна удача сборника, о прозябании на обочине жизни и постепенном умирании связей с внешним миром. Снова больше грусти, чем мурашек по спине. Смит — интересный писатель, надо к нему присмотреться.

Роберта Лэннес «Перл» — опять про психологию женщины, съежившейся от страха перед жизнью и смертью. С литературной точки зрения – не ах как здорово, но ракурс найден на мой взгляд удачно. До этого мне попадалось несколько рассказов Лэннес в разных сборниках Джонса, но ни один впечатления не произвел.

Эрик Браун «Борегард» — нечто в духе Э.А. По и готического рассказа XIX века, только на более современном материале. Чувствуется уважение к истокам хоррора, но как самостоятельное литературное произведение история не слишком ценная. Трибьют, а не высказывание.

Нэнси Килпатрик «Некромимикос» — Cradle of Filth на фоне этого рассказа покажутся Марселем Прустом, не хуже. Ужасы все-таки не должны быть ужасно написаны.

Джоэл Лейн «Бутлеговое сердце» — интересная тема, о любви к девушке, которую воздыхатель никогда не видел.

Черри Уайлдер «Суббота» — начинающим авторам на заметку: щепотка сюрреализма украсит любой хоррор. Такие разные Томас Лиготти и Джин Вулф одобрительно кивают головами.

Грегори Фрост «Девушки Дориана Грея» — то ли анекдот, то ли сценарий для небольшого фильма, зачем-то растянутый на пухлый подобно некоторым героиням Фроста рассказ.

Мэри Терзиллоу «Дети из бутылки» — история о жестоком обращении с детьми. Тема важная и интересная, но рассказчику она все-таки не покорилась.

Ким Ньюман «Подготовка сериала» — умница Ньюман, похоже, не умеет писать плохих рассказов. Упоительно ловкая сатира на реалити-шоу, фабрики по производству медиа-продукции и нас с вами. Вот вам когда-нибудь хотелось зарубить топором участников дома-2? Тогда вы тоже – часть шоу!

Лиза Таттл «Призраки» — еще одна удача и, пожалуй, вместе с Ньюманом – мой любимый рассказ из этой подборки. Лизу Таттл любители фантастики вероятно знают по совместной с Джорджем Мартином «Гавани ветров». Здесь она демонстрирует, что и без более именитого соавтора заслуживает внимания. Тут и интересный мысленный эксперимент о причинно-следственных связях в ткани мироздания, и неожиданная история любви, и искренний плач по тем, кто любить не готов, да и не способен.

Деннис Этчисон «Моя нынешняя жена» — а вот действительно неуютный, страшноватый рассказ о бедняжках, которые хронически привлекают «не тех парней». Этчисон – регулярный гость антологий Джонса, но мне из ранее прочитанных вещей мало что запало в душу. Этот рассказ – скорее из удачных.

Мелани Тем «Алисия» — чуть подпорченная нереалистичной концовкой, но все-таки эффектная история о врожденном умении повелевать другими людьми и о тьме, которая таится в наших близких. На похожую тему, но более удачно писали М. и С. Дяченко в «Долине совести».

Брайан Стейблфорд «Книжная лавка с призраками» — почти автобиографическая вещь, от которой придет в восторг любой библиофил, знающий, каково это — копаться на полках с секонд-хэнд литературой. Мило и совсем не страшно.

Мик Гаррис «Звездо*б» — одновременно хулиганская панковская повесть и нежное признание в любви к старому Голливуду. Удачные эротические сцены. Видно, что автор любит и знает творчество Харлана Эллисона.

Гвинет Джонс «Разрушитель миров» — опять про смерть детей. Еще раз скажу, что эксплуатация такой темы мне не по душе, даже если автор стремится погрузить читателя во внутренний мир родителей, а не напугать.

Питер Страуб «Старпёры» — последний имхо хороший рассказ сборника, ближе к нео-нуару, чем к ужасам. Восхитительно живые персонажи, которых чувствуешь и которым сопереживаешь.

Уильям Р. Троттер «Жимолость» — «Парфюмер» плюс «Что они несли с собой». В послесловии автор пишет, что хотел скрестить худлит с жанровой литературой ужасов. Не получилось. Точнее рассказ просто расходится по шву, которыми эти жанры были сшиты.

Гэхан Уилсон «Окончательный уход» — рассказ небольшой и больше всего похож на конкурсные опусы начинающих авторов, решивших, что у них есть классная остроумная идея и сейчас они её... Ну, с чего-то всем надо начинать, конечно.

Дэвид Кейз «Бухта Пеликана» — плоский одномерный триллерок про зомбаков, правительственные эксперименты на острове и вот-это-вот-всё. Каким образом этот опус попал в шорт-лист World Fantasy Award для меня осталось загадкой. Наверное, человек хороший… А общественность еще на Н. Окорафор огрызается…

Какое впечатление в итоге? Вопрос из той же серии, что и про наполовину пустой / полный стакан. 50% удачных вещей, 50% того, чем легко можно пренебречь. Не так уж плохо, особенно для меня, с ужасами знакомого только шапочно.

Чувствуется, что на рубеже веков хоррор как жанр избрал в качестве ориентира все-таки Роберта Блоха, а не, скажем, Клайва Баркера или Лавкрафта. Зомби, вампиры и прочая лоу-кост нечисть уступают территорию более утонченным призракам, более опасным маньякам и более непредсказуемым «тараканам в головах». В целом, у Джонса и Саттона получилась подборка скорее не пугающих, а именно грустных и мрачных рассказов на разные темы, среди которых всё-таки самая страшная и злободневная – отчуждение человека.

Майкл Муркок + Филип К. Дик = ...Роберт Силверберг!

Ниже мелким почерком – «это такая шутка, в которой есть доля шутки, а теперь надо объясниться».

«Прыгунов во времени» Роберт Силверберг посвятил Майклу Муркоку, на тот момент еще практически дебютанту, только-только придумавшему Элрика. При этом за спиной Силверберга уже был не один десяток романов – не идеальных, конечно, но уж кто-кто, а будущий автор Маджипура умел учиться на своих ошибках и совершенствовать стиль. Для «Прыгунов» он взял у Муркока, пожалуй, не слог и не композиционные приемы, а остросоциальную тематику. (Муркок, как известно, придерживался сильно левых взглядов с креном в анархизм и этим выделялся из плеяды американских фантастов 60-ых.)

Зато сюжет – прямо-таки оммаж Ф.К. Дику. Судите сами, но на мой вкус завязка идеально «диккианская»: чиновнику глобального полицейского управления (эскаписту по душевному складу) поручено расследовать отток людей с перенаселенной Земли в прошлое – а в это время неизвестные распространяют среди безработных «низов» карточки с предложением помощи от некоего Ланоя. При этом рассказ ведется с точек зрения нескольких персонажей, а некоторые из них окажутся перед неприятным выбором из двух зол – тоже приемы в духе автора «Убика». Дальше Дик бы пошёл своим путем – наворотил что-нибудь внезапное про телепатов, изменения реальности и химические воздействия на мозг. Силверберг же не отклоняется от принятых им же правил игры и в рамках единственной реальности разыгрывает достаточно интересную «партию». Сюжет не провисает, читается легко, хотя в некоторые события не слишком-то верится.

Почему это стоит читать в XXI веке? «Прыгуны» — это интересный микс из темпоральной и социальной фантастики от эрудированного писателя (аллюзии на Древний Рим, эпиграф из У.Х. Одена – такое уже к палпу не отнести). А проблемы распределения ресурсов и концентрации слишком большой власти в одних руках актуальны до сих пор.

Почему это не шедевр на все времена? Увы, роман не лишен логических нестыковок и написан немного небрежно.

В посредственной литературе часто режет глаз, когда авторы специально «натягивают» хэппи-энд на раздутый и перекрученный сюжет. Случаются, хоть и не столь часто, и перегибы в другую сторону, так сказать diabolus ex machina. Если у автора уж очень чешутся руки свести весь сюжет к роковой ошибке, он сознательно нагромождает одну препону на другую, чтобы в финале огреть ГГ чем-нибудь судьбоносно-мрачным. История фантастики знает много примеров хороших книг про фатальное непонимание — и Ле Гуин, и Мэри Расселл с прекрасной «Птицей малой», и Лем... А вот у Дозуа в Strangers получилось не вполне, хотя в качестве образцов для подражания он выбрал чудесных авторов — этно-мотивы Ле Гуин, эротика Силверберга, отчасти фатализм Муркока крепко-накрепко сплетены в его романе .

При этом Дозуа — действительно самобытный писатель, со своим красивым живописны слогом, и мне грустно, что он, посвятив себя редакторству, сам мало писал.

Чего же не хватило в Strangers? Мне не хватило более убедительного сюжета, который при более внимательном рассмотрении распадается на составные части. Только потяни за торчашую из него белую нитку... Трагичная развязка романа становится очевидна где-то в середине книги, а читателю остается всего-ничего — удивляться тому, какой болван главный герой, и поражаться причудливым и нелогичным обрядам народа, давшего ему приют. В общем, все недочеты прямо как у «взрослых дядь» из боллитры. А ценителям хорошего слога тут есть за что зацепиться. Некоторые пассажи ах как хороши!

В идеальном мире, думаю, Муркока бы больше ценили за такие книги, чем за бесконечную череду небрежно написанных героев с мечами, посохами и прочим шмотом. Горький, провокационный, экспериментальный роман-мозаика о веке-волкодаве. Каждая глава как один поворот калейдоскопа: с единой структурой, ритмом и дыханием.

В некотором смысле — как и Сага о Вечном Воителе, эта книга об инкарнациях. Только воплощается каждый раз не Воитель, а просто белый мужчина, который оказывается в разных десятилетиях и на разных континентах под одним и тем же именем, но с разной судьбой. То палач, то жертва обстоятельств, то безмолвный свидетель страданий. Отчаявшийся, иногда надеющийся, почти всегда боящийся.

Почему-то на ум пришла аналогия с романами Андрея Валентинова о ХХ веке (Око силы, Аргентина и т.д.). Обоим авторам интересна судьба человеческой песчинки в жестоких жерновах истории, только у Валентинова как раз отчаянные герои, об которых эти жернова, бывает, ломаются, а у вроде как набившего руку на героике Муркока — наоборот, в каждой новой главе рок перемалывает именно человека. (Веришь при этом обоим.)

Кого не пугают гомоэротические интерлюдии в обильном количестве, тем стоит прочесть, чтобы еще раз окинуть взглядом двадцатый век и задуматься вслед за автором о природе ненависти, разделения, чувства вины и скорби. Материал, увы, для этого подобран богатый.

Многочисленные фанаты моих отзывов (моя двухлетняя дочь и приятель, чьи любимые книги – это Вархаммер 40к) знают, что я к Муркоку отношусь как мышь к кактусу: ем, читаю, колюсь и плачу. Зачем мне это, видимо, знает только мой будущий психоаналитик. Но в отношении «Шхуны» я постараюсь быть объективным – вероятно, это лучшая вещь раннего Муркока. Вообще, 1969 год выдался для британца довольно удачным. Помимо кошмарного «Рунного посоха», по сравнению с которым комиксы про Капитана Америку могут показаться «Вишнёвым садом» АПЧ, у него вышла крепкая НФ- сатира «Черный коридор» и не менее удачная «Ледовая шхуна». Да, это героика, но лишённая громогласного пафоса предыдущих работ Муркока, атмосферная и действительно холодная. Тут не про нанизанные один на другой подвиги, а про то, как меняет героя дорога к цели, а герой своими поступками либо бездействием – саму цель. Идея не только любопытная, но и успешно реализованная: в описания городов в ущельях и кораблей, бороздящих ледяные поля, несмотря на весь сюрреализм, как-то веришь. Скрип такелажа, снег в лицо, иней на бороде и таинственные всполохи на горизонте… красота! Кому хочется после «Террора» Симмонса еще померзнуть во льдах – добро пожаловать сюда. Я не удивлен, что этот мир пришёлся по вкусу Киту Робертсу, автору великолепной «Паваны», который в своём духе продолжил цикл двумя красочными и мрачными рассказами.

Супергероический коктейль из слабо подогнанных друг к другу сюжетных линий, банальных диалогов и поступков, над которыми не властна логика.

Насколько хорош был «Народ под нашей пятой» умницы Та-Нехиси Коатеса (кто не верит в комиксы — почитайте, это без пяти минут лекция по политологии), настолько же бездарно г-жа Окорафор подошла к сюжету о сестре Черной Пантеры.

Нечто похожее на голом энтузиазме могла бы написать относительно талантливая ученица старших классов, которой не хватает чувства меры и редактора-учителя.

Но от писательницы, у которой за плечами уже есть какой-никакой багаж опыта, как-то ожидаешь разумности и базовых писательских навыков.

В этом возрасте, например, Ле Гуин создала «Обделенных», а Робин Хобб — «Королевского убийцу», так, для сравнения. Впрочем, тратить время и сравнивать не рекомендую, этот фаст-фуд за вас уже попытался переварить я.

Свой отзыв я бы хотел начать с цитаты: «Если бы только было возможно, то, уж конечно, никто из нас не отказался бы быть сразу красивым, здоровым, прекрасно одетым человеком, великим силачом, богачом, имеющим миллионный годовой доход, остряком, бонвиваном, покорителем дамских сердец и в то же время философом, филантропом, государственным деятелем, военачальником, исследователем Африки, модным поэтом и святым человеком. Но это решительно невозможно. Деятельность миллионера не мирится с идеалом святого; филантроп и бонвиван – понятия несовместимые; душа философа не уживается с душой сердцееда в одной телесной оболочке». Автор – психолог Уильям Джеймс, и спасибо Дэну Симмонсу за то, что он ее включил в «Пятое сердце».

Какое отношение это имеет к роману Муркока? На мой взгляд, непосредственное. Раз за разом, рисуя своих персонажей, Муркок попадается именно в эту ловушку имени Уильяма Джеймса. Неизменная «мартисьюшность» героев делает чтение книг британца процессом мучительным, по крайней мере для меня. Не особо рискуя ошибиться, я могу заранее сказать, что в почти любом романе Муркока безупречно крутые герои будут любить одинаково прекрасных женщин, говорить высокопарные банальности, затем совершать детские глупости и всё портить. Добавьте к этому нестройный, алогичный сюжет, где автор по своей воле меняет законы придуманного им мира, претензии на психоделику – и voila! культовый фантаст для интеллектуалов к вашим услугам. Переживать за героев не хочется, в придуманный мир и грозящий ему апокалипсис не верится, а пытаться за автора додумать им же брошенные на полдороги идеи – как-то брезгуешь. Возможно, к 80-ым годам он как-то занялся своей писательской техникой (Mother London – хороший роман, интересно написанный), но все раннее (Ритуалы, Хокмун, Элрик, Джерри Корнелиус) – это не литература, а недоразогретые полуфабрикаты.

Гарднер Дозуа, безусловно, фигура серьёзная в мире англоязычной фантастики. В одном ему чуть-чуть не повезло: в 70-ых годах, когда вокруг были россыпи талантливых писателей, он был еще начинающим редактором. Сейчас, как ни крути, Дозуа сам стал звездой, а вот авторов — мастеров уровня Джина Вулфа или Ле Гуин — еще поискать надо (чем, Дозуа, собственно, и занимался до самой смерти).

От этой несправедливости и страдает антология: звучные имена стоят одно за другим (Вулф, Силверберг, Олдисс, Лейбер и т.д.), а сам сборник вышел каким-то чересчур разношёрстным и не складывающимся в единую картину.

В предисловии Дозуа пишет, что признаться в любви к фантастике в его время было не менее стыдно, чем в наличии вшей. Возможно, основной идеей Another World было продемонстрировать литературные таланты писателей-фантастов, попыткой заявить о себе вне пресловутого «гетто». Но сегодня, когда мало у кого остались сомнения в том, что Ле Гуин с Силвербергом вообще-то умеют писать, сборник именно как компиляция произведений читается плохо.

В основном собранные тут рассказы и повести относятся к епархии «мягкой» фантастики. Но на этом единство заканчивается.

«Выше звезд» Ле Гуин — гуманитарное фэнтези, но довольно среднее для автора.

«Солома» Джина Вулфа — красивая, изящная история, которая на своем месте только в обрамлении других рассказов Вулфа, а здесь кажется вырванной из контекста.

«Варвар» Джоанны Росс — вообще самое слабое произведение сборника, история о женщине-варваре, у которой сложились противоречивые отношения с магическим начальством.

«Среди волосатых людей» Лафферти — еще одна неудача, пережевывание «свежей идеи» о неземных силах, которые ради игры между собой создают человечеству его историю.

Авантюрный рассказ Деймона Найта, написанный в духе Роальда Даля, картины не портит, но и в симбиоз с другими рассказами вступать отказывается.

«Ветеран» Лейбера — история о вечном солдате, неплохое начало сборника.

Хорош рассказ Джеймса Типтри-мл. — одновременно лиричная и гнетущая история о космических странниках по призванию и мироощущению.

Роль главных «локомотивов» Another World, как и в первом сборнике Дозуа — A Day in Life, взяли на себя повести Кордвейнера Смита и Кита Робертса.

«На планете драгоценных камней» — это прямо «Горменгаст в космосе», причудливая, сновидческая история об изгнаннике при дворе повелителя странной планеты, где черви и почва много ценнее изумрудов.

«Сигнальщик» Кита Робертса — ух, вот где настоящая литература! Робертс (по воспоминаниям коллег) отличался резким темпераментом и был временами крайне неприятен в общении, но, как ни крути, это был настоящий талант. В одной повести уместились мифопоэтика, альтернативная история, реминисценции из счастливого детства в духе Набокова, с его любовью к деталям, ритмические эксперименты с текстом, скандинавская мифология. Поразительно красивый текст.

Мораль (если тут уместна мораль): качество компонентов не гарантируют отменного вкуса готового блюда.

PS. Но если есть возможность, прочтите Робертса обязательно!! А потом еще и еще.

Роман написан под сильным влиянием набиравшей популярность в 50-ые годы «courtroom drama». В некотором смысле — проба пера раннего Силверберга на новой территории. Больше по приемам построения сюжета напоминает «журналистские» повести Саймака или Ирвина Уоллеса. Хотя я предпочту практически любую вещь Силверберга практически любой вещи Саймака, но здесь мой фаворит дал сбой. Во-первых, сам роман полон юридических анахронизмов: сейчас такие перипетии сюжета были бы невозможны в принципе, так как юридическая наука и законодательство шагнули далеко вперед. Во-вторых, действия главного героя весьма и весьма сомнительны с точки зрения морали: Джеймс Харкер без пяти минут Уолтер Уайт из Breaking Bad, если угодно. Странно, но похоже ни автора (видимо в силу очень юного на тот момент возраста), ни издателей не смущали неоднозначные способы, к которым прибегал герой для достижения своей цели. Роман можно читать как свидетельство эпохи, ну и бойкого пера Силверберга тут в достатке.

Интересная задумка и неровное исполнение – довольно частый «диагноз» для первых вещей талантливых писателей, и, как оказалось, Грег Бир – не исключение. Сюжетная завязка такова – офицер ещё победоносной, но изнуренной долгим кровопролитным походом армии, его воспитанник-паж из числа захваченных по дороге пленных и фанатично верующий пилигрим отправляются в путешествие к некой неведомой цели – «земле, где ночь суть река». Мир вокруг них больше всего похож на Ближний Восток XIX века: на землях царствуют авраамические религии, люди уже знают об энергии пара, открыли метан, пользуются огнестрельным оружием, но не открыли электричество. Знания учёные получают, изучая надписи на обелисках исполинской высоты, ровно расставленных по поверхности мира во времена неких Перворожденных. (Ради новой информации людям, разумеется, приходится подниматься всё выше, а значит – изобретать новые средства передвижения). На что похоже? На фэнтези-квест, не правда ли? Даже мотивацию персонажей словно выдумывал Роберт Джордан:

Тут впору вспомнить о постулате А. Кларка о технологии, неотличимой от магии: к середине повествования книга отрывается от фэнтези-канонов и мутирует в сторону «цивилизационной» фантастики. Чем дальше продвигаются путники, тем более технологичными становятся декорации, а всему, что казалось поначалу сверхъестественным, Бир дает научное (читай, фантастическое) объяснение. Будут и сингулярности, и пост-человечество, и эксперименты в масштабах вселенной. Вот и получается, что Хиджра – это квест очень фэнтезийных героев в мире НФ.

Есть ли в этом проблема? Концепцию Бир придумал интересную и даже попытался вдохнуть жизнь в образы персонажей. Но переживать за них не получается: видно, что вещь для Бира была ученической. Микро-мир героев никак не хочет «склеиваться» с макро-миром вселенной, где разворачивается действие – в отличие, например, от похожего по задумке «Гипериона» Симмонса. Зачем Биру были нужны именно такие перипетии и именно такие герои, мне осталось непонятным. Да, кое-кто из них дошёл до конца и получил ответы об устройстве мироздания. Да, это наложило отпечаток на их дальнейший образ мыслей. Но стоило ли проводить героев именно через такую цепочку событий, ради того, чтобы показать целостность картины мира?

Майкл Суэнвик писал, что подобно тому как Один расплатился за свое могущество глазом, Гарднер Дозуа заплатил за редакторский авторитет своей безвестностью в качестве писателя. Этот сборник — доказательство того, что цена была огромна. Хотя в каждом из рассказов есть что-то от НФ, по сути это очень близко к мейнстриму двадцатого века со всеми его атрибутами: фокусом на внутренней жизни героев, неторопливыми, но пугающими описаниями антуража, поэтическими образами и своеобразным ритмом прозы. Какое до всего этого дело иному американскому фантасту? Боюсь, что большинству — до сих пор никакого. А вот Дозуа так писал уже в начале карьеры. В качестве приблизительных ориентиров на ум приходят рассказы Джина Вулфа, некоторые вещи Роберта Блоха и Джона Апдайка.

Что ещё?

Хотя Дозуа и не пишет пост-ап, практически все его рассказы разворачиваются в мире антиутопии или уже случившегося катаклизма.

Хотя Дозуа и не пишет как New Weird или Ф.К.Дик, ему тем не менее интересна экспериментальная проза с нелинейными сюжетами.

Хотя Дозуа и не пишет хоррор, он пишет об очень страшных вещах: о сползании в сумасшествие (The Last Day of July, The Storm), о добровольном и не очень отчуждении от мира (Horse of Air, The Kingdom by the Sea, The Visible Man), о том, как рушится несовершенный, но все-таки знакомый мир вокруг (Flash Point, Where No Sun Shines). Собственно Стивен Джонс с мясом бы вырвал любой из этих рассказов для своих антологий ужасов.

Только в предпоследней повести сборника A Stranger Kind of Morning начинает теплиться надежда на лучшее в человеке. Огонек разгорается дальше в Chains of the Sea, но вместо такого очевидного хэппи-энда Дозуа опять обрушивает на читателя безнадежный финал.

Сборник предваряет великолепная вводная статья Роберта Силверберга об авторе: я бы не смог лучше рассказать о его таланте, чем это сделал создатель Маджипура.

Можно было бы, конечно, безнаказанно потроллить автора и, рецензируя тысячестраничный том, ограничиться одним словом, вроде «нормально» или «уныло».

Но боязнь модераторов заставляет класть руки на клавиатуру и писать дальше. Справедливости ради, скажу, что в «Крике» есть что обсудить. Итак. В фэндоме уже не один год ведется дискуссия «Стоит ли проявлять гуманизм или лучше усыплять писателей-середняков сразу после первого посредственного романа?». Если ставить вопрос именно так, то над Барклаем прямо-таки сгущаются тучи. Цикл «Восходящие Эстореи» преподносился как magnum opus писателя, но он, дай Бог, чтобы дотягивал до средних вещей Хобб.

Тысяча страниц посвящена попыткам сплавить воедино роман взросления и псевдоисторическое фэнтези. Идея хороша? Пожалуй, да, хоть и заезжена. Чтобы выделиться, Барклай отказался от набившего оскомину квазисредневековья в пользу поздней античности тире Римской республики. Есть два «но». Во-первых, штамп «империя на грани развала» уже набил оскомину похлеще, чем штамп «черный Властелин». А во-вторых, увы, дальше гаджетов дело не пошло – роман ломится от «тог», «манипул», «трирем» и «гладиусов», но воссоздать атмосферу античной эпохи так, как это делал Тартлдав или Парницкий, не вышло. Правде, не факт, что Барклай вообще ставил себе такую цель. Если не ставил, то античные термины, имеющие привязку к конкретным земным реалиям, вдвойне режут глаз в фэнтезийной вселенной. Не особо удались и батальные сцены – сюжетная канва (в целом, логичная), видимо, срисована с одной из кампаний Византии против болгарских племен, но наполнение хромает – «камера» беспорядочно мечется от фланга к флангу, неубиваемые командиры легионов собственноручно вырезают по -дцать человек в каждой битве, а у лучников и катапульт принципиально не кончаются боеприпасы (idkfa, воистину).

Срез «романа взросления» оставляет более приятное впечатление. Пышным цветом цветет хоббовщина, но палку Барклай все-таки не перегибает. Один из удачных ходов – сделать взрослеющим не одного, а четверых персонажей и показывать реакцию каждого на одно и то же событие – причем достаточно убедительно. С этой задачей автор справился, но, о, как же он при этом безгранично, бесконечно, беспредельно, поразительно многословен! Барклай упорно бьет в одну точку из разных положений и неизменно пытается донести до читателя какой-то определенный, не очень обширный набор идей и характерных черт главных героев. Вашу персональную сокровищницу парадоксов и моральных дилемм ждет небогатый улов, особенно на такой-то объем.

Читателю однозначно не придется напрягаться, читая Барклая, разве что физически – таская с собой книжку в метро. Если «Крик» был хотя бы в полтора раза тоньше, я бы поставил семь из десяти, а так раздражение из-за напрасно потерянного времени заставляет снизить оценку еще на балл. А ведь еще придется (спасибо моей упрямой натуре) читать продолжение…

Какие книги труднее всего критиковать? Я думаю, те, которые ни на что не претендуют. Как тогда злостно развенчивать профессионализм автора? Где выискивать неточности? Со стороны эти старания нелепы как визит санэпиднадзора в клуб байкеров.

Вот и «Добрые феечки…». Казалось бы, никто не возбраняет понудеть, что, мол, панки в книжке какие-то незлые, даже смахивающие на хиппи. Или что сюжет высосан из пальца. Или еще каких гадостей наговорить… Мимо цели – можно даже не пытаться. От каждой страницы веет добродушным пофигизмом, а лучшего щита против скучных критиков не придумать. Так что ну к псам эту рецензию – и айда плясать с работягами и крохотным народцем.

Да, последнее: Идеальный отзыв на «Феечек» должен состоять из одного слова – «ништяк» Если вы все еще читаете эту рецензию, то вы такой же зануда как автор этих строк, и все что отсюда и ниже специально для вас — тезисами.

1. Слог Миллара совсем не похож на пратчеттовский. Ближайший аналог – Том Роббинс, в свое время бодро выходивший в астовской «Альтернативе».

2. Юмор-юмором, а все-таки заметьте, что у Миллара вышел достаточно закрученный сюжет с хитроумными комбинациями, «обманками» и шутовскими колпаками для тех, кто повелся. Кто сказал, что комедия – простой и низкий жанр?

3. Опять-таки юмор-юмором, но сбор пасхалок-трибьютов никто не отменял. Муркок, Йейтс, Марк Твен… Ищем. Время пошло!

4. Еще раз хочу напомнить, что я тоже зануда, но вы мне только что дали фору в несколько секунд, так что виски мне достанется больше. Муа-ха-ха!

Эндрю Миллер никогда не отличался мастерством построения сюжета. Скорее наоборот: он, видимо, сюжет на дух не переносит и считает отмирающим явлением. В «Оптимистах» происходит еще меньше, чем в «Кислороде», хотя, казалось бы, куда уж.

Вполне в русле современной боллитры Миллер предлагает нам не действие, а набор излюбленных мотивов: выздоровление больного («Жажда боли»), возвращение в отчий дом в провинции («Кислород»), попытка забыть кошмар «горячих точек» (опять «Кислород»). Плюс к этому трибьют всей современной дурной литературе – полуапатичный ГГ, бесцельно слоняющийся по городу и занимающийся неосознанным дауншифтингом, абсолютно не озабоченный мыслями о завтрашнем дне и насущном хлебе. Все эти мотивы достаточно хороши по отдельности, но целыми и целостными «Оптимистов» не делают. Имена главных героев забудутся через пару месяцев, в памяти останется максимум несколько ярких, наиболее удачных зарисовок: община пенсионеров, кормежка бомжей в Торонто, пикники в британской глухомани. Все остальное прочитывается легко, но, положа руку на сердце, не стоит потраченных часов. Поэтому Миллера – если уж с ним знакомиться – идеально читать в промежутках между сильными, страстными вещами, чтобы не давать лишнюю нагрузку на эмоции.

Рискну предположить, что Миллер пишет не столько для читателя, сколько для других писателей. Этим его книги напоминают музыкальные альбомы гитаристов-виртуозов – техника хороша, порою изумительна, но разве обязательно гонять часами гаммы за счет слушателя и его времени? Не стоит ли как-нибудь взять и сложить из деталей конструктора хоть какой-то агрегат?

Эстеты не желают писать посредственно и стремятся к лучшему, анархист и антиэстет Муркок не желает писать посредственно и предпочитает делать это плохо. Первое четверокнижие о Хокмуне было ужасным: автор ходил по грани между трэшем и троллингом, и его перекашивало то в одну, то в другую сторону. Вторая трилогия написана чуть лучше, но на территорию хорошей литературы не отбрасывает даже тени. Специально? Подозреваю, что да. Не факт, что если бы Муркок писал бы лучше, он бы, например, лучше продавался. Если бы Муркок писал лучше – он бы страшно потерял в харизме.

В принципе, ориентиры для второй части «Рунного посоха» остались все те же: бульварная героика 30-ых годов, рыцарские романы, совратившие когда-то Дон Кихота, комиксы. Добавилась эзотерика, опять-таки бульварная и особенно ощутимая в завершающей части «В поисках Танелорна». Стоит отдать должное Муркоку: эзотерика все же получилась, как говорится, «с разоблачением» (в конце саги вроде как проводится мысль, что всякие знаки, символы и пророчества гроша ломаного не стоят). Скудный внутренний мир героев перекочевал из куртуазной героики, а бульварная проза подарила «Рунному посоху» апокалиптические настроения и проблемы регулярного спасения мира. Из комиксов – помимо супергероического пафоса – еще позаимствована традиция собирать героев во всяческие лиги, альянсы и «икс-против-игрека» битвы. Воплощения Вечного Воителя – Корум, Эрекозе, Элрик и Хокмун – в последней части все-таки собираются вместе, дабы пойти и оторвать выступающее эго очередному злодею (точнее, двум сразу, но какая, по сути, разница?). Конечно же приключения и декорации шиты белыми нитками, но в конце концов мы же не требуем от Деда Мороза на распродаже в супермаркете первоклассной актерской игры?

Я отказываюсь верить, что за этими глупыми, неоригинальными сюжетными поворотами и образами стоит какой-то мега-замысел. Куда больше это похоже на обычную поденную работу, чтиво для британского рабочего класса. В наш рабочий класс пихаются мечты об империях и историческом реванше. Муркок впихивал мечты о сильных людях, мире без мессианства и обществе без зашоренных парламентов и судов. На доступном языке и доступными средствами. Мультивселенная? Это мы со своей колокольни думаем, что романы писались для выстраивания Мультивселенной, а Муркок, наверное, думал, что Мультивселенная поможет ему сострогать очередной романчик. А нам что, жалко?

Бывают книги, с которыми не ясно, что делать после прочтения – то ли совать в руки всем и каждому, приказывая немедленно прочесть, то ли, чувствуя, что никто все равно не оценит, спрятать ее в сундук с сокровищами и любоваться своим экземпляром по ночам при закрытых шторах и дверях. «Птица малая» из таких романов. Расселл никогда не достичь популярности Мартина или «культовости» Уоттса. Она вообще писатель не жанровый, а, скорее, свободно дрейфующий от фантастики к реализму и обратно – этим мне она напоминает Улицкую.

На что «Птица Малая» похожа? По силе воздействия каждого отдельного эпизода – на «Эйфельхайм» Майкла Флинна. По мастерству работы с характерами – на «Шурика» и «Штайна» той же Людмилы Улицкой. По тому, как ошарашивающе и громко звучит финальный вопрос без ответа – на «Искупление» Макьюэна.

ПМ – это не верх литературного совершенства. Есть и сюжетные нестыковки, и вопросы к научной составляющей; в конце концов, не идеален перевод. Но в какой-то момент просто перестает хотеться все это подмечать. Остается восхищение живыми персонажами, сложностью композиции, неожиданностью сюжета. Можно долго упражняться в эпитетах для ПМ: «Иов в космосе», «Глас Господа» Лема в прочтении Ле Гуин», «Поющие в инопланетном терновнике», — но все они будут лишь частью правды, противоречивой правды. В книге нет отрицательных персонажей, но это книга жестокая. К роману невозможно прибавить ни строчки, но он требует продолжения (и оно есть). Каждая строчка лучится добрым юмором и одновременно режет по живому. Равно атеисты и верующие сочтут, что книга отражает именно их мысли.

И еще один момент.

В «Птице малой» параллельно развиваются две сюжетные линии – собственно, миссия иезуитов на другую планету и ее последствия. Главный герой, иезуит Эмилио Сандос, мучительно исповедуясь, рассказывает первую половину событий «Птицы малой». Но остается вторая половина книги, и, пока я вчитывался в последние страницы романа, проскользнула мысль – «КТО ИСПОВЕДУЕТСЯ ЗДЕСЬ?» И мне стало страшно…

Если бы «Бездну голодных глаз» Олди написали не в начале, а в конце своего творческого пути, цикл обрел бы поистине культовый статус, и кто-нибудь наверняка бы провозгласил пришествие русского «Властелина колец» или – еще вероятнее — «Мультиверсума». «Страх» — маленький, но важный элемент витража БГГ. Действие повести не просто перенесено в реалии раннемусульманского мира – это фактически первый росток Кабирского цикла: те же топонимы, та же культурно-религиозная среда, например, в «Я возьму сам». При этом в «Страхе» всячески подчеркивается, что речь идет именно о реальном Ближнем Востоке века, так, XIV-XV-го: упомянутые мадьяры, Зевс, Конфуций, Генуя и пр. позволяют говорить, что повествование равивается отнюдь не в выдуманном мире.

А еще запутавшимся в текстах читателям «Страх» доказывает, что цикл «Бездна» — это калейдоскоп, который можно крутить в любую сторону и читать вещи в самой разной последовательности. Хронологический круг замыкается: отошедший от дел Марцелл, герой постапокалиптических «Дороги» и «Сумерек мира», в средневековом «Страхе» спивается и латает сапоги. Из чего нетрудно сделать вывод о том, что весь цикл написан в «обратной перспективе», с нарушением представлений о времени едином и линейном.

Вообще, подсказок и аллюзий в тексте повести немало. Я не решился бы комментировать ни один роман из цикла, но на повесть, пожалуй, замахнусь:

1) Горы Тау-Кешт и квартал Ас-Самак упоминаются в кабирских «Я возьму сам» и «Дайте им умереть».

2) Евнух-великан Лала-Селах упоминается в «Самак-айаре», персидском романе-легенде X века. Разумеется, скандинавское происхождение персонажа – домысел Олди.

3) В повести «вечный воитель» цикла Сарт назван Ожидающим. Сравним с вышедшим годом позже романом «Ожидающий на перекрестках» из того же цикла, где Сарт – не Ожидающий, но бросающий вызов Дому, Ожидающему на перекрестках.

4) Фра Лоренцо у Шекспира – священник, венчающий Ромео и Джульетту. Параллель неочевидная, зато капитан гвардии Лоренцо, охотящийся за разбойником Фра Дьяволо, фигурирует в одноименной опере Д.Ф. Обера.

5) Момчил-мадьяр, эпизодический персонаж Орнамента повести. Сравним с Момом, вечным другом-противником Сарта из «Войти в образ».

6) Хотя секты Вечного Отсутствия в реальности не существовало, само учение вполне в русле какого-нибудь раннесуфитского движения.

Через пару лет опять сниму эти томики с полки, потому что прочесть «Бездну голодных глаз» один раз – значит не прочесть ее ни разу.

С одной стороны, странно читать отзывы в духе «поленился понимать, чего там авторы накрутили, поэтому не понравилось». С другой, не могу не признать, что «Живущий в последний раз» — самая сумбурная повесть цикла.

Плюс в том, что в сто страниц авторы «вжали» полноценный роман, притом немаленький. От этого роман не стал конспектом, он стал литературной «черной дырой» с колоссальной плотностью текста, не оставляющей шансов понять вещь с наскока. Без «Сумерек мира» уловить, в чем суть интриги, практически невозможно. Если не читали – готовьтесь к тому, что потерять слово значит потерять оттенок смысла. Потерять предложение значит потерять нить повествования. Потеряли абзац – можете закрывать книгу. Вы проиграли и можете переходить к последнему сохранению. Жестокое, но справедливое возмездие на головы глотающих книги по килограмму в день.

Минус в том, что сумбурность ЖВПР – не от избытка информации (с этим всегда можно справиться), а от избытка структуры-каркаса. Умом я понимаю (или стараюсь понять), что Олди таким образом еще больше запутывают читателя, играя с ним в «догадайку» 20 уровня, за что им, конечно, читательское «спасибо». Душой я чувствую, что подзаголовки («Лист», «Чет», «Нечет» и др.) напрочь убивают ритмику произведения, хотя, по всей видимости, призваны служить обратному. Скорость развертывания текста все время остается высокой – а вот слова «привычный» и «ритм» наотрез отказываются сосуществовать. Это при том, что по сути повесть – самая что ни на есть «лав стори». Метод борьбы один – перечитывать, тем более, что удовольствие от текста растет с каждой перевернутой страницей. Олди провоцируют, дразнят и практически заставляют возвращаться к циклу тех, кто привык доделывать дела до конца.

Все-таки авторы нечестно играют. ЖВПР напоминает мне игру в шахматы на нескольких досках с гроссмейстерами и мастерами спорта. Только втянулся, понял темп речи, как – хлоп! – запоминай, где остановился, и переходи к другой доске. А пока с тебя, обдумывающего, куда деваться из очередного цуцванга, градом катится пот, гроссмейстер улыбается и вводит в бой еще одну фигуру…

Среди творческих людей немало перфекционистов, выпускающих по роману в пятилетку. Они, как правило, срывают аплодисменты эстетов и бывают обласканы прессой. Есть и те, кто клепает полусырой материал и заваливает рынок палпом. Притом не все поголовно бесталанны, попадаются и те, кто со временем, сохраняя работоспособность, матереет. Майкл Муркок – безусловно, святой покровитель последних. «Святой» — потому что никогда не скрывал своей приверженности рабоче-крестьянским взглядам на творчество. «Покровитель» — потому что при этом Муркок никогда не выпадал из элиты фантастов, был любим коллегами и фанами. На литературных достоинствах «Хроник Рунного посоха» это никак, увы, не отражается.

Про Замок Брасс Муркок пишет откровенно, нарочито плохо, либо просто не старается. Практически у любого нынешнего МТА больше фишек в запасе, чем в «Рунном посохе». Собственно, автор и предстает самым что ни на есть МТАшником с буквой посредине под вопросом. Это тем более удивительно, что Муркок отхватил Небулу всего за год до РП и, бывало, писал действительно впечатляющие вещи. Звездная болезнь? Халтура? Или стилизация? Можно допустить, что Хроники Дориана Хокмуна написаны под вдохновлявшие Дон Кихота рыцарские романы XVI века с поправкой на антипатриотизм и антиимпериализм автора. Но чем дальше читаешь, тем меньше верится в наличие иронии у Муркока. Либо же шутка катастрофически затянута. Новые трупы и приключения нанизываются на меч Хокмуна как шашлык на шампур. Что ни прямая речь, то горы пафоса. Что ни персонаж, то картонка, даже не гофрированная.

Аллюзий и пластов так мало, что их разбор уместится даже в рецензии. Цикл написан в конце 60-ых, когда в Великобритании косо смотрели на объединяющуюся Европу и пытались противопоставить что угодно, но своё: Содружество, монархию, парламентскую систему. Экспансивная Гранбретания «Хроник Хокмуна» — фактически, антипод реальной Британии 60-ых с экономными и осторожными лейбористами у власти. Короче, если Муркок задумывал карикатуру на родину, она получилась какой-то странной, потому что критиковалось не то, что было на самом деле. А еще мы имеем странные представления автора о географии (например, размерах Черного Моря, рельефе Анатолийского полуострова и пр.) и жирно-чернушные (иначе не назовешь) деяния злодеев (уж их-то можно было сделать похаризматичнее на фоне простого как три рубля ГГ). Иначе как сквозь фейспалм это читать невозможно. В «Мече зари» и «Рунном посохе» появляются признаки пародии и даже самопародии, но и они не отвечают на вопрос, с какой целью цикл был написан, и почему положенные в его основу идеи потребовали полтысячи страниц, а не одной повести.

Плохие персонажи, непродуманный мир (стандартная ошибка: все персонажи говорят на одном языке вне зависимости от национальной принадлежности), убогий сюжет (приключение –> приключение -> финальное крошилово -> артефакт). Короче, чистой воды трэш-фэнтези. Графоманская халтура, в которую вложено минимум мыслей и не вложено ни грамма души и стараний.

Я бы сказал, что к уникальным по поэтичности «Витражам» невозможно написать сиквел, но Олди смеются надо мной, переворачивают доску и творят. На харьковский дуэт вообще тяжело писать рецензии, а уж в отношении «Бездны Голодных Глаз» это и подавно неподъемный труд. Буду честным – я не понял, не уловил, не смог связать в единое всего, что хотели сказать Олди, видимо, как и многие рецензенты до меня. Чем дольше я листаю роман, тем больше убеждаюсь: там необязательно все понимать. Обвинять дуэт в замороченности не более разумно, чем говорить, что в картинах Ван Гога нет фотографической точности. Это как пытаться выучить Третью симфонию Рахманинова, чтобы было что насвистывать ее в душе. Олди пишут очень сложный текст, который не хочется разбирать по словам и темам – для этого есть Симмонс, Дяченко, Вулф… Олди пишут атмосферу. Чтобы читатель А уловил один мотив (например, «проповедник среди варваров / непонимающих») и нанизал на него все остальные, а читатель Б зацепился за другой (пусть будет «вера в собственную роль»). Измерений у ВвО столько же, сколько читателей (плюс два автора). Обычно у писателя мы видим одну-две основные проблемы и несколько возможных решений, дилеммы, выбор и пр. У Олди – один «сеттинг», одна декорация на книгу (дорога, храм, человек и зверь) и несколько проблем, которые к этим декорациям можно отнести. В «Войти в образ» сама сцена и есть декорация и сеттинг.

Сказав все это, надо, наверное, поведать, что увидел в этих декорациях я сам, а то будет нечестно. Для меня смысловой центр романа в коротком рассказе в самом конце произведения – «Пять минут взаймы». Он относительно прост, при этом изящен и выверен. Он – неделимый элемент, атом ВвО. Он рассказывает о самопожертвовании во имя искусства или высшей цели. На всех остальных героев я смотрю сквозь эту призму: на актера, тратящего свою жизнь, чтобы сыграть чужую, на зрителя, тратящего свою жизнь, чтобы посмотреть на чужую, на автора, на стражей сцены, на бездну глаз, которая ничего не тратит и хочет все обрести. Олди – милосердные (хоть и не мягкосердечные) творцы: всем, кто чем-то жертвует, дается второй шанс. Не в этом романе – так в другом.

Олди на протяжении всего цикла рисуют геометрически невозможную фигуру. От этого не менее красивую.

Все, что я тут говорю – неверно. Читайте сами, чтобы понять, почему я неправ…

То, что я только что написал, — тоже неверно…

Теперь все любят «темное» фэнтези.

«О, любители пощекотать себе нервы… Странный народ. Мои практики предпочитают проводить досуг в обществе бутылки или прелестниц из дома терпимости».

Кто-то ищет особой атмосферы, кто-то хочет реализма и натурализма, кто-то устал от штампов высокого фэнтези и еще не успел разглядеть те же штампы в фэнтези чернушном. Мне все-таки кажется, что несмотря на все презрительные взгляды в сторону друг друга, «высокое» и «темное» фэнтези работают в одном направлении: они так или иначе дают надежду.

«Какая ирония. Те же практики обычно ее забирают».

Просто те, кто пишет «темное» ходят по очень тонкой грани: лучик надежды в конце туннеля не должен быть слишком ярким, иначе это не лучик, а прожектор пафоса, который совсем не к месту. Если же этого лучика совсем не будет, получится «чернухус вульгарис».

«Хм… Я бы назвал этот метод реализмом».

Условно реалистичным Фаулзу и Бегбедеру позволено писать безо всяких лучей, задача фантастов сложнее. Аберкромби подошел к проблеме не без изящества и написал роман о надежде без справедливости. Или, скажем так, о справедливости неожиданной.

«Эээ…. Я точно не ослышался?».

Пока я читал «Первый Закон», дал себе зарок поменьше использовать в рецензии слово «реалистичный». Текст Аберкромби может быть каким угодно – озорным, мрачным, саркастичным, вызывающим. Но реализма в ПЗ нет: в основу трилогии положена такая же сказка, как и например, в «Колесе Времени». Просто Аберкромби покрутил штампы, поменял акценты и рассказал историю, которую ни за что не услышишь в обычной волшебной сказке – с полным эффектом присутствия. Мне кажется, что очень важна разница: три-дэ формат в литературе не обязательно означает реализм. Тем трилогия и хороша. Или наоборот – плоха. Если в иное фэнтези не веришь, потому что все уж очень хорошо, то в мир Круга Земель не веришь именно потому, что там все и везде плохо.

«Ну почему же всё? Плохо только то, что я остался жив. Остальное вполне сносно».

В адрес Аберкромби звучали обвинения в издевательстве над традициями фэнтези. Мне кажется, что он издевается не над классиками, а над современниками, над шаблоном «обязательная смерть нескольких второстепенных героев, чудесное спасение главных – и над миром встает новая заря». Сравним с «Первым законом»: «смерть нескольких второстепенных героев, чудесное спасение главных – и все в мире продолжает рушиться». Причем, смерть главных героев никак бы не повлияла на происходящее в Круге Земель. Все бы дальше шло, как на картине Брейгеля, своим чередом.

Мне по-прежнему сложно оценить трилогию. Если Аберкромби не напишет ничего лучше ПЗ, для меня он останется наделавшим шума, толковым середняком. Но если он не напишет ничего хуже, его можно будет поставить в ранг настоящей звезды «нулевых». Ну и конечно: хочешь сказать о Джо Аберкромби, скажи, что он умеет выдумывать персонажей.

«Да-да. Вот уж с кем я бы пообщался в инквизиторских застенках по поводу выдумки».

Если бы «Витражи патриархов» уже не были названы повестью, их могли бы назвать поэмой.

Если бы существовала другая реальность, в которой не было бы Громова и Ладыженского, «Витражи патриархов» стали бы в ней симфонией Сибелиуса или картиной Врубеля.

В нашем мире слово – серебро, а молчание – золото. В мире «Витражей» слово ценнее золота.

«Витражи» нельзя ни пересказать, ни экранизировать. «Витражи» практически невозможно перевести на европейские языки, только на азиатские.

Чтение «Витражей» не требует ни уединения, ни аудитории. Чтение «Витражей» требует только перечитывания.

А еще о «Витражах» не хочется много говорить. Разве что с самым близким другом.

Чего боялся половозрелый мужчина полвека назад? Список коротким точно не получится: импотенции, женщин-вамп, рано повзрослевших детей, ножей в спину на работе, «вражеских» сверхдержав, в конце концов, крушения годами вырабатывавшихся идеалов. Разница с нашим временем, в общем-то, невелика. Бёрджесс не предлагает готовых методов борьбы с этими страхами, но с удовольствием доводит их до гротеска. «Трепет намерения» — это пародия не только на шпионские романы, но еще и на психозы белого мужчины. Вслед за Набоковым автор делает из пародии настоящее искусство, которое требует ювелирного владения словом, и потому у романа привкус не дешевого балагана, а абсурдистских комедий европейского кинематографа. Все триста страниц Берджесс хулиганит и дурачится: немного злого глума, немного интеллигентной иронии, и – чудо из чудес – гэги и каламбуры, подобранные к месту. Мы привыкли к тому, что писатели шутя говорят о серьезных вещах, как, например, Пратчетт. В «Трепете» этого нет, как нет и столь же привычного бичевания пороков. Берджесс слишком уважает читателя, чтобы читать мораль. Он считает, что его аудитория достаточно взрослая, чтобы без лишней чопорности зайти в комнату с кривыми зеркалами и просто посмеяться над собой. А все остальное автор сказал в предисловии — емко и, как обычно, с ехидцей.

Отдельное спасибо хочется сказать переводчику, очень бережно отнесшемуся к оригиналу. Разве что имя главного героя – Хильер (Hillier) – следовало бы перевести на русский как «Гиллер», чтобы сохранить аллюзии на одного исторического персонажа.

Наверное, нет второго такого писателя, как Бёрджесс. Вряд ли он когда-нибудь будет издан собранием сочинений, но немногие из писателей XX века заслуживают этого так же, как он.

P.S. Фанатам «Заводного апельсина» — в тексте обнаружены следы «надсата». Чем не доп. аргумент прочесть отличную вещь?

Удивительно – пока толпы писателей заняты обыгрыванием (кто как горазд) существующих мифов, Олди с какой-то потрясающей легкостью создают собственные. «Дорога», первый роман цикла, буквально трещала по швам от количества новых легенд. Авторы швырялись ими с щедростью юного гения, дорвавшегося до инструмента, бросали наполовину законченными, поднимали, когда придет в голову, и двумя-тремя штрихами завершали. Получалось виртуозно. В «Сумерках» Олди как будто берут пару приглянувшихся сюжетов и показывают, что могут не только работать в технике «двух небрежных росчерков», но еще и прорабатывать их, крутить с разных сторон, смотреть под разными ракурсами на конфликт(ы).

Что особенно здорово, Олди показывают полную жизнь своих сюжетов – от зарождения, когда мы видим грязь и кровь, из которой они вырастают, через их триумф, когда они возносятся на пьедестал и там застывают золотыми изваяниями, к развенчанию этих мифов самими героями – вернувшимися специально из небытия, чтобы победить своего последнего врага, самих себя вековой давности. В этом смысле линия бессмертного гладиатора Марцелла страсть как хороша. По сути ведь «Сумерки мира» — это самая настоящая героика, только из нее выкинуты привычные нам «детально проработанный мир», «магическая система» и карта. Они не нужны, они не работают. За них работают мощные зрительные образы, оставленные десятки страниц назад загадки, вдруг встающие на свое место в «паззле».

Авторов совсем не хочется панибратски хлопать по плечу, снисходительно подмечать неточности, журить за выисканные с трудом огрехи. Я, честное слово, ничего кроме гармонично льющегося текста не замечал. Хотелось бы думать, что за кажущейся легкостью были годы кропотливого, изнуряющего труда, иначе, честное слово, на кой черт сдались словари, энциклопедии и собрание сочинений Борхеса.

Свет чувствовал себя неуютно в комнате с задрапированном тяжелыми занавесками эрекером. Он нашел союзника только в настольной лампе, остальные вещи его к себе подпускали с опаской и некоторой брезгливостью. Вещам претило, чтобы свет задевал что-либо помимо лакированного покрытия и пачкал их тусклыми отблесками.

Лучше всего с задачей справлялось пять кресел, расставленных в форме кремлевской звезды в центре комнаты. Тяжелая обивка со знанием дела поглощала свет, к немалому неудовольствию последнего. На подлокотнике одного из кресел в полумраке лежала книга. Если бы свету дали возможность разглядеть ее, он смог бы оценить яркий оранжево-золотистый переплет. Свет и переплет — они бы наверняка подружились. Свет приложил бы все усилия, чтобы книга сверкала и переливалась, а переплет благосклонно бы принимал лучистые дары и старался бы больше времени проводить на свету. Радовать глаз Читателя.

Рассевшимся по креслам, впрочем, до переплета дела не было.

Первым подал голос зрелый мужчина с лицом ребенка. Запинаясь и потея, он нес восторженную чепуху, выдавал одну притянутую за уши аналогию за другой, строил мессианские теории и зачем-то призывал включить роман в школьную программу. Видимо забыл, что сидит не в комитете по образованию. Он верил каждому написанному слову и наотрез отказывался признавать в книге фантастику. Ему бы пришелся по душе термин «магический реализм», если бы он его знал. Ему бы пришлось по душе что угодно, лишь бы не пришлось краснеть под осуждающими и снисходительными взглядами редких гостей, заинтересовавшихся его библиотекой. Он с радостью бы сменил яркую обложку на строгую пуританскую. Его любимое место в книге – история Йона Орфи. Читатель, которым я был.

Вторым говорил в бороду грузный лысеющий старик. Он досадовал, что пришлось отвлечься от нянчения любимых внуков и вернуться к беллетристике, в которой заведомо нет ничего нового, которая опостылела еще десять лет назад. Он читал внимательно и с ленцой в голосе признавал, что роман написан бойко. Но в остальном его раздражало все – количество Больших Букв в именах, топонимах и явлениях, количество героев, тон повествования и в особенности дурацкая современная сюжетная линия о попавших в отросток. В глубине души он скучал по временам, когда никто ему не мешал читать, что вздумается, чувствовал тоску по ненаписанным им самим книгам. Его любимое место – стилизованная под Стругацких история Ничейного Дома. Читатель, которым я не хотел бы однажды стать.

Затем скромно и тихо привел свои доводы засидевшийся без научной степени аспирант в потертом твидовом пиджаке. Он говорил о том, что авторы ставят очень смелые эксперименты со структурой, заставляют больше думать и внимательнее следить за текстом. Он, немного смущаясь, указывал на мастерство владения слогом, на изящные конструкции и моменты, когда проза поет и льется музыкой. Его доводы были разумными, а голос успокаивал, Если честно, он бы с большим удовольствием пропустил вперед следующего оратора, но установленный порядок менять не хотел. Его любимое место – история дельфина Ринальдо и поэтический спор об Аннабел Ли. Читатель, который всегда был мне симпатичен.

Следующим высказался атлетически сложенный юноша с капризным ртом и длинными волосами. Он изредка фыркал, слушая доводы Третьего Читателя, и теперь, когда больше ему никто не мешал, чувствовал себя на коне. С тщательно выверенными нотками артистизма в голосе он язвил, что вместо того, чтобы читать нормальную мужскую литературу, люди увлекаются какой-то безыдейной, нежизненной, ничему не учащей мутью. Что от этого все беды в личной жизни, проблемы на работе, и в итоге профуканная жизнь. Наиболее удавшимся эпизодом, и то – откуда-то заимствованным – он считал историю бегущего Эдди. Читатель, который не-я.

Последним говорил мужчина лет тридцати двух, широкоплечий, с намечающимся брюшком. Из Сидящих в Креслах он читал меньше всех – молодые годы прошли в беготне за юбками подмосковных красавиц, на археологических раскопках и за барабанной установкой на репетиционных базах. Он внимательно слушал собеседников. Он не находил нужных доводов в защиту романа. К тому же оказывалось, что те места, которые он сам хотел покритиковать, были для кого-либо из Сидящих любимыми. Он говорил совсем немного, а молчал – об одном. Он узнал себя в каждом герое.

Слушая собеседников, Читатели иногда поглядывали на переплет. Каждому что-то осталось непонятно. Читатели ждали продолжения.

Я надеялся, что Эвервиль станет работой над ошибками и развитием лучшего, что было в первой части: фантазии, неожиданных поворотов сюжета, своеобразной поэтики. То ли мало времени прошло с малой части (всего два года), то ли в Явлении Тайны Баркера все устраивало, но Эвервиль – типичный сиквел в голливудском смысле этого слова. Вкусности сохранены, но выглядят слегка заезженными: если в ЯТ они казались легкими и новообретенными, то теперь Баркер только на них и выезжает.

Фантазия бьет ключом и переливается радугой, по-прежнему очень здорово ведется несколько линий, но вместо того, чтобы в финале аккуратно свести всё в единый узел, автор оставляет их торчащими в разные стороны. Абсолютно ненужным аппендиксом выглядит линия Хови – Джо-Бет – Томми-Рэй: она и в повествование еле всунута, и оставлена без логического конца. Откуда у Баркера взяться логическим концам, можно мне возразить. Наверное, неоткуда, но все равно это очень походит на искусственное раздувание текста. Приключения «попаданцев» в мире снов, «нуарная» история детектива д’Амура, «роуд муви» Теслы Бомбек, очередной маленький городок под властью сил зла, а еще неупокоенные призраки с миссией на земле, расставленные тут и там персонажи из Явления Тайны – вот сколько всего содержит почти 700-страничный том. А связи-мостики между линиями не надежнее веревочной лестницы, по которой недавно проехал БТР. Романа не получилось, катастрофически не хватает единства действия, устремлений, концепции. Получилась американская Эдда со своим Рагнареком: боги (good guys) и чудовища (bad guys) встают супротив один другого и с разной степенью энтузиазма чистят друг другу морду. Или – что как раз характерно для Эвервилля – неожиданно пересекаются в каком-нибудь красочном антураже, лениво спорят, не сходятся во взглядах на жизнь, что-нибудь выкидывают, чтобы насолить противнику и спокойно исчезают до следующей встречи через 100 – 130 страниц. Это, действительно, больше всего походит на новопридуманные мифы и легенды, которых Штатам так не хватает, чем на роман (чего-чего, а хороших романов американцами написано немало).

Баркер никогда не жалел красок на сверхъестественное, но в этот раз с потусторонним автор даже переборщил, из-за чего Эвервиль по сравнению с ЯТ пестрее и – применю рискованный эпитет – расфуфыреннее. К сожалению, смысловой нагрузки все эти яркие образы несут по минимуму. Как и в случае с сюжетными линиями они служат лишь самим себе, не имея к повествованию никакого отношения. Их можно спокойно заменить или выкинуть – на авторском «месседже» это никак нее скажется. С последним тоже уныло – мораль, высказанная в ЯТ, не получила здесь особого развития: все те же рассуждения о том, кто достоин получить сверхъестественную мощь, как надо проявлять лучшие человеческие качества перед лицом опять-таки сверхъестественной опасности и пр. Мораль та же – другие примеры. Запомнилась и понравилась, наверное, только мысль, что в общем-то невозможно определить, враждебно или нет настроены к роду человеческому потусторонние силы – именно потому, что критерии дружелюбности и враждебности к ним неприменимы.

«Эвервиль» построен из того же конструкторского набора, что и «Явление Тайны». Принципиальных отличий немного, так что если вы остались равнодушны к первой части, за реабилитацией реноме Баркера лучше, по всей видимости, обращаться к другим его работам.

Канон европейской мистики – древнее родовое проклятие.

Канон русской мистики – искушение творческих или неординарных личностей дьяволом.

Канон американской мистики – маленький городок под властью сил зла.

Явление Тайны можно назвать кандидатской диссертацией американца Баркера на заданную тему. Глава кафедры, профессор Кинг (если он читал ЯТ в начале 90-ых), наверное, остался бы вдвойне доволен: появился новый крепкий автор – это раз; этому автору не суждено свергнуть короля с трона – это два. Роман вышел умеренно интересным, не страшным, не особо цепляющим, но и не особо отталкивающим. Персонажи слабые, точнее так: чем тщательнее Баркер описывает какого-нибудь героя, тем хуже выходит. С героями злую шутку играет именно мистическая составляющая романа – сколь бы ни были интересны их образы сами по себе, они искажаются и теряют реалистичность, когда Баркер включает «потустороннее освещение». Не верится в то, как герои воспринимают сверхъестественное. Если верна затертая фраза, что Кинг вытаскивает на свет взрослые и детские страхи, заставляет персонажей преодолевать их, то про героев Баркера можно сказать, что вместо того, чтобы бояться страшного, они либо кидаются на него как дети с деревянными мечами, без оглядки на свои комплексы, либо, не особо удивляясь, вступают с ним в контакт. Непонятно, что страннее у Баркера – потустороннее или реакция нормальных людей на потустороннее. Сюжет, при всем том, непредсказуемый и добротно сделанный. В мастерстве вести несколько линий сразу автору не откажешь – мало книг, в которых бы удавалось поддерживать огонь на четырех-пяти «алтарях», не причиняя вреда динамике.

Баркер хоть и балуется пестрыми психоделическими наворотами, но до трудных моральных дилемм и шахматных комбинаций сюжета не поднимается. В некотором смысле, он, подобно Понтию Пилату, говорит: «Что я написал, то и написал». Повествование даже чересчур одномерное. Открыв ЯТ через пять лет, вы не обнаружите ускользнувших от вас линий, нюансов – они все разжеваны при первом чтении. Перед глазами будет ровно тот же текст. Это идет в минус любому роману, и уж тем более мистическому, от которого читатель имеет право ожидать одни покровы тайны и «обманки» поверх других. В итоге, Первая книга Искусств – это действительно больше разоблачение, явление тайны, нежели взгляд украдкой под покров. Самый большой минус ЯТ дает жизнь самому большому плюсу – осознанно или неосознанно Баркер пародирует учения Кроули, Блаватской и прочих («палец в пироге» — шикарнейшая метафора). «Посвященность», нагромождение псевдо-смыслов у гностиков в ЯТ преображается в самую кристальную ясность, в демонстрацию того, как работают изнутри механизмы скрытия тайного.

Любопытно и то, что Баркер, которого вроде как принято считать маньяком и психопатом, на самом деле оказывается вполне традиционным моралистом, отстаивающим самые обычные человеколюбивые идеалы и защищающим поистертый религиозный дуализм. Условно «реалистичные» Брет Истон Эллис с Бегбедером пишут намного более аморальную и извращенную прозу. У Баркера же декаданс и эстетство скорее касаются формы произведения, а не его сути: в ЯТ не притянуты за уши ни «сплаттерпанк», ни «красивое зло» из более ранних опусов. Я бы сравнил Первую книгу Искусств с матчем на чужом поле: Баркер играет ярко и открыто, но на победу не наигрывает.

Уистен Оден в одном эссе утверждал, что все писатели, за исключением великих, делятся на кэрролловских «Алис» и «Мэйбл». Если немного перефразировать, можно сказать, что все писатели делятся на тех, кто смог бы и не смог бы написать книжку для детей. Например, это не получилось бы у Фаулза и Мураками, но скорее всего, неплохо вышло бы у Стивена Кинга или Дэна Симмонса. Баркер тоже смог, пусть не без огрехов, но, что удивительно, для детей он пишет совсем неплохо. Хуже первых книг Роулинг, но ненамного. Конечно, ни о каких сравнениях с классиками, вроде Кэрролла, не может быть и речи, но в качестве первых шагов школьника к полкам с более серьезной литературой Абарат вполне подойдет – потому что Баркер обошелся без извращений, сделав акцент на странностях. Поскольку фантазии ему не занимать, странности получились… странными, но как-то уж очень обильно и беспорядочно распиханными по тексту. Чувство меры автору отказало напрочь, с другой стороны, много ли на свете детей, которым оно не отказывает?

Книга роскошно оформлена, без рисунков автора она бы потеряла половину обаяния, кроме того, это отличная тренировка для воображения. Там, где взрослому опытному читателю придется попотеть, чтобы представить все пришедшее в голову Баркеру, что уж говорить о детях. А с наглядными материалами – все проще и доступнее. Посмотрел на картинку (а все мы сначала смотрим на картинку, и только потом читаем), прочел описание, продолжил-дорисовал образ в голове. Как тренажер. Рисунки – это каркас «Абарата», без них книга потеряла бы не только привлекательность, но и структуру, осев ворохом эпизодов.

Сюжет больших нареканий не вызывает, но и ничем не удивляет – фантазия Баркера распространяется на антураж, а не на действие. Построение вполне стандартное – по схеме «сеттинг – проблема – разрешение и мораль – переход в другой сеттинг». Автор отнюдь не брезгует моральными уроками (не хочется писать «морализаторством»), которые, надо сказать, вполне «нормальные», и их единственный минус в том, что они высказаны. Баркер не дает домысливать, он преподносит все на блюдечке, а значит, теряет половину эффекта.

Я (пока) плохо знаком с работами Баркера, но у меня появилось подозрение, что «Абарат» — это, в некотором смысле, вольное переложение мотивов его взрослых книг. Сравните абаратовских реквий и иад-уроборосов из цикла Книги Искусств, путь к маяку Кэнди Квокенбуш и путь в Петлю Времени Рэндолфа Яффе из «Явления Тайны», наконец, саму космогонию, где свет и тьма – взаимодополняющие элементы гармонии, а истинное зло – в отрицании того и другого.

Детская книга от Баркера… Ждем, когда на ю-тюбе появится гимн олимпийских игр в исполнении Cannibal Corpse, а Ханс Руди Гигер оформит новогодний огонек на Первом.

Вот что значит плыть против течения – в стране побеждающего отечественного постапокалипсиса выпускать стилизованный под «зарубеж» предапокалипсис. «Рождение Юпитера» написано на ныне малопопулярную тему – человечество в ожидании грядущего конца света, неизбежного, неторопливо наступающего. Если порассуждать самим (или почитать Хорсуна), то тема-то, оказывается, не менее богатая, чем бесконечные кроссы со счетчиком Гейгера по зараженной провинции.

РЮ состоит из трех частей: «Мир людей», «Мир богов» и «Мир Солнца». Что интересно, композиционно роман также строится на этой «триаде». Есть «мир cолнца» (с маленькой буквы – чтобы не путать с главой романа) – космос, театр, где происходит действие. Масштабная, одновременно красивая и жуткая картина умирающей системы, где нередки планетарные катаклизмы, где стабильность может быть либо шаткой, либо никакой. Описанию космических явлений посвящены самые удачные и поэтичные пассажи РЮ, они же – самые достоверные, ведь все мы из курса астрономии знаем дальнейшую судьбу обреченного на остывание и расширение Солнца.

Есть «мир людей» — уклад жизни, устройство расселившегося по сохранившимся планетам человечества, декорации на театральной сцене. Этот мир мне чем-то напомнил олдиевскую Ойкумену – но без иронии и пародийности харьковчан. Здесь самые тучные пастбища отданы авторской фантазии – есть, где развернуться: интриги «великих домов», повстанцы с планеты-отщепенца, корабль-призрак и далее со всеми остановками. При этом все подано предельно компактно и лаконично – на этом материале можно написать дцатитомную космооперу (и еще постреливать приквелами с фанфиками), а Хорсун ограничился одним романом и (надеюсь) не собирается ничего добавлять. Потому что все в порядке с фантазией, что опять-таки здорово.

Наконец, есть «мир богов», т.е. главные герои и сюжет, который крутится вокруг них. С сюжетом вышло как-то кисло – несложные «приключалки», коих выпускалось без счета, суда и следствия за границей и у нас. Характеры столь архетипичны, что при желании можно найти аналогии хоть с Жюлем Верном, хоть с сериалом «Интерны», а их мотивы, хоть и не лишены логики, довольно предсказуемы. Действие динамично, но для того чтобы в нем произошел сдвиг, герою обязательно потерять сознание и потом очнуться где-нибудь в незнакомом месте. Собственные впечатления от сюжетной линии колеблются от «проигрывает сеттингу» до «не впечатлило совсем».

Несмотря на все желание блеснуть самобытностью, молодые авторы, увы, поначалу обязаны быть на кого-то похожи. Иначе их забудут или проигнорируют, не дав вырасти в авторов зрелых. Если уж раскладывать по каталогам, то предположу, что Хорсун, скорее, понравится фанатам Желязны и Силверберга, чем любителям Кларка и Лема. Доля твердой фантастики, безусловно, в «Рождении» есть, но она явно на вторых позициях. Пьедестал удерживают «мягкие» проблемы – вера в лучшее будущее, стремление оторваться (не от Земли, так от Солнечной Системы), обрести свободу, ксенофобия... Не знаю, комплимент это или нет, но «Рождение Юпитера» — это вещь полностью в англо-американской традиции НФ, исключая лишь главных героев – трех мушкетеров (если бы не их пороки) с девушкой из «Экспедиции в преисподнюю» Ярославцева. Хорсун ни слогом, ни сюжетным поворотом не дает понять, что он – наследник каких-либо традиций советской и постсоветской фантастики. Это смело, даже нагловато, а дерзкой литературы (тем более дебютов) как-то за последнее время поиссякло. Жду от Снежного Кома продолжения банкета.

Пересказ канонических историй близко к тексту – это как раскраска среди картин. Все линии прорисованы кем-то другим, осталось взять фломастеры и по-своему расцветить заготовку . С одной стороны, иные и раскрашивать не умеют, с другой стороны, все равно какое-то это несолидное дело. Наверное, поэтому раскраски не висят в Эрмитаже и Прадо, в отличие от авторских полотен. «Песня о Трое» вряд ли что-то убавит от репутации и творческого наследия Маккалоу и уж точно ничего к ним не прибавит. Тем, кому писательница нравится, ПоТ будет любопытно прочесть, те, кто с ней незнаком, после прочтения вряд ли набросятся на остальные труды.

В итоге «Песнь о Трое» получилась дельной работой не хватающего звезд с неба автора. Оригинальности ровно столько, чтобы уберечь от скуки опытного читателя, а динамики и драйва – чтобы сохранить тех, кто про Трою узнал из блокбастера, а дотоле подозревал, что Илиада – это что-то про антивирусы. Возможно, Маккалоу самой и удалось бы сделать повествование более эффектным, но соавторство со слепым аэдом обязывает к соблюдению правил – это и есть обратная сторона медали.

Мне, например, не понравилось, что персонажи какие-то одноцветные – деления на плохих и хороших парней, хвала Олимпу, не наблюдается, но каждый герой – носитель одной, максимум двух черт характера. Как Аякс был недалеким, но мощным воином в начале романа, таким он и прошел свой путь до конца, угрюмый, не обласканный ни автором, ни другими персонажами. При этом Маккалоу настолько регулярно подчеркивала его «блеклость» на фоне других героев, что я в какой-то момент начал подозревать, что автор готовит сюрприз. Не случилось. С остальными то же самое – десять лет под стенами (или за стенами) Трои мало что изменили в облике Одиссея, Ахилла, Гектора и прочих.

У романа при этом есть несомненные плюсы. Во-первых, Маккалоу очень здорово провела «реставрационные работы»: сгладила острые углы сюжета, постаралась дать логическое объяснение тому, что могло бы показаться современному читателю абсурдным (ссора Ахилла и Агамемнона, длительность осады, авантюру с троянским конем), даже как могла вписала осаду Трои в исторический контекст. Во-вторых, сама композиция книги со множеством рассказчиков – это эффектный и недооцененный ход, редко где использующийся, но в данном случае кроющий в себе половину очарования романа.

Не худшая адаптация, но на конкурсе «фанфиков» по Гомеру Маккалоу вряд ли суждено быть увенчанной лавровым венком.

Недавно почерпнул у К. Маккалоу красивый афоризм: «Боги любят атеистов». До какой степени верно обратное, трудно сказать, но свидетельства тому, что честно верующим людям приходится тяжко, найти нетрудно. Повесть Трускиновской как раз о том, что дорога в рай не только ничем не вымощена, но и вообще в транспортные сети как-то не вписывается. И о том, что значит идти этой дорогой, не имея представления, куда она ведет. «Ксения» — повесть христианская, и пока читатель этого не примет, он будет разговаривать с автором на разных языках. Православие получилось без хоругвей и великодержавия, по-современному интимное, не желающее выставляться напоказ, по-женски взывающее к чувствам. Я не могу отнести себя к знатокам современной российской литературы и, если конкретнее, фантастики, но рискну предположить, что аналогов подобной религиозной прозы нет – не исключая цикла «В час, когда луна взойдет» Чигиринской — Кинн — Оуэн.

Не могу согласиться с утверждением, что «Ксения» — литературное переложение жития святой. Во-первых, собственно, нечего перекладывать – о юродивой до нас дошло разве что изустное предание. Жизнеописания как такового никогда не было, а потому автор выбирала для повествования те элементы, которые ей были нужны в первую очередь. Во-вторых, Ксения у Далии Мейеровны получилась почти что богоборцем, что с понятием «святой» в канонической интерпретации плохо увязывается. В-третьих, линия юродивой в повести отнюдь не единственная, что опять-таки непозволительная роскошь для жизнеописания. «Ксения» — это прежде всего притча, урок земной и небесной любви, женственный, задумчивый взгляд ангела. И одновременно – повесть об упорстве, сжатых зубах и самоотрицании – даже не самоотречении.

«Ксения» – повесть жестокая (среди героев практически нет счастливых людей), но без литературной грязи: ее вполне компенсирует грязь петербургских улиц. Что удивительно, при всем драматизме Трускиновская ведет повествование очень плавным слогом, имеющим вкус вишневой наливки и томика Куприна. Если вы считаете, что женская вера – это наивные старушки-богомолки, не откажите себе в удовольствии немного поразрушать иллюзии, возьмите книгу, почитайте о том, что женской вере присуща ярость там, где у мужчин возобладает смирение.

Есть книги, в которых ничего не происходит. Есть книги, в которых настолько ничего не происходит, что даже если что-то происходит, этого не замечаешь. «Кислород» из таких. На страницах романа попадаются автоматы и революционеры, геи и порнофильмы, смерти и таблетки с ядом. Приготовить из таких ингредиентов бессобытийную прозу не легче, чем написать фанфик по прустовскому «В поисках утраченного времени» на манер Абнетта. Первое Миллеру удалось, хотя, разумеется, он не ставил перед собой такой цели.

Одно из заблуждений эстетов: «боллитра» изначально менее заштампована, чем фантастика, хотя ей приходится иметь дело лишь с одной реальностью. Этот миф автор (опять-таки, того не желая) рушит на корню, ибо в «Кислороде» собрана маленькая коллекция таких штампов – возвращение в отчий дом «блудного сына», чьими глазами мы видим происходящие перемены, попытки беженца-интеллектуала найти себя в капиталистическом обществе, грехопадение отца семейства, умеренно успешного мужчины среднего возраста, чувствующего приближающуюся старость. При этом – почти полная статичность действия. Ждущие от «Кислорода» вихря свободы в лицо получат максимум мимолетное дуновение ветерка посреди зноя.

Первая книга Миллера «Жажда боли» была, на мой вкус, отчаянно скучной и забывающейся. Одна из немногих вещей, где издательской аннотации можно было верить: ЖБ, действительно, представляла собой типа-Парфюмера. По «Кислороду» видно, насколько стремительно развились литературные таланты Миллера. Ровным счетом ничего похожего на предыдущую вещь. Поменялся стиль, манера характерописания, художественные вкусности. Главный плюс «Кислорода» — обаятельная проза. Только за нее можно оставить книгу в коллекции. Автор не читает мораль, концентрируясь на маленьких украшающих книгу детальках и особенностях восприятия. Последнее особенно здорово удается: в «Кислороде» нет главного героя, и Миллер очень «вкусно» обыгрывает разное мировосприятие персонажей. Каждый наделен своей манерой «говорить с читателем», как музыкальный инструмент – своим регистром.

Уютное «недрайвовое» чтение, чай комнатной температуры: чуть согревает в холод, чуть остужает в жару.

If there’s no logic, it’s not my revolution.

В послесловии к МБ Доктороу справедливо замечает, что «ни один писатель не начинает творить на пустом месте». Художественное произведение как «заимствование, римейки, ремиксы»… «Хоть один честно признался», — воскликнет эстет и будет, увы, недалек от истины. Именно потому, что идеи МБ заимствованы откуда-то еще, книгу стоит судить не по вложенным в нее мыслям, а по «одежке». Что до смыслового наполнения, то рекламируемого противостояния системе… здесь просто нет. «Бойцовский Клуб», «Рэнт», «Луна жестко стелет», да даже книги помянутого в МБ Керуака подрывают устои, потому что рушат одну систему координат и предлагают собственную. Это желание снести таунхаусы и жилищные комплексы, ибо в коммуне единомышленников жить лучше. Герои Доктороу не пытаются перестроить дом, они просто замечают, что неплохо было бы сделать косметический ремонт: залатать протекающий потолок и переставить кресло к окну. Ну и уволить нерадивого и зажравшегося управдома.

В принципе, события МБ схематически верно отражают события 68 года во Франции, приведшие к уходу де Голля с политической арены. Но майские беспорядки в Париже были действительно конфликтом поколений и мировоззрений, а революция Маркуса Йаллоу так и осталось личной обидой одного подростка против – даже потенциально – невозможного поведения органов внутренних дел. Почему невозможного? Дальше спойлер:

Итак, мы имеем тюрьму в пределах Сан-Франциско (то есть не названный по имени Алькатраз), где по отношению к несовершеннолетним гражданам страны (Это важно – в Калифорнии гражданин вступает в полные права в 18 лет: героям МБ по 17) применяются допросы с ущемлением гражданских прав. Я не юрист, но фактически такой допрос – двойное уголовное дело: нанесение морального и физического ущерба гражданину, в силу возраста не имеющему возможности по букве закона отвечать за свои поступки и защищаться. В реальной жизни за такие дела своры адвокатов отсуживали бы у правительства США суммы, которых хватило бы на иксбоксы половины Сан-Франциско. Дальше: за каким чертом контртеррористам было оставлять в тюрьме одного раненного человека, отпуская при этом остальных задержанных? И наконец – тотальная слежка за всеми подростками. Зачем? Где целесообразность? На описанную Доктороу деятельность органов безопасности нужна куча денег! Без публичной санкции Конгресса? В обход правительства штата? Простите, но это какой-то несмешной анекдот. Из серии «правительство-законтачило-с-инопланетянами-а-от-нас-всё-скрывают». Доктороу просто «понесло» в какой-то момент – он без объяснений перескочил с личного конфликта ГГ с агентами национальной безопасности на глобальное протест против вторжения в частную жизнь. При этом все писательские «оживлялки» (острый соус Энджи, британский акцент Мамы и пр.) ни на йоту не заставляют поверить в реальность нарисованных образов.

Зато то, что касается научно-технической части, в общем-то, здорово, познавательно и правдиво. И про икснет, и про криптографию, и про почтовые протоколы. Одна проблема – все это автор не написал, а списал у других. Вложил всю эту кучу информации в уста семнадцатилетнего пацана, который то всезнающий лектор, то пламенный революционер, то пародия на Холдена Колфилда. В итоге мы имеем противостояние нереального и невозможного героя нелогичной и опять-таки невозможной системе. Разумеется, на волне популярности самобичевания МБ был обласкан за океаном. К сожалению, именно в силу своей злободневности, но никак не в силу литературных достоинств.

За конспект четыре, за ответ у доски три с минусом. Давайте зачетку.

Из почти сентиментального «Брошенного Королевства» Крес кинулся с головой обратно в чернуху – таково первое, впрочем обманчивое, ощущение. Щит Шерни (аутентичное и постыдно проигнорированное ЭКСМО название) не столько антитеза БК, сколько «перпендикулярное развитие» прошлых идей. Парадоксальная логика: чем гуманнее, тем кровожаднее. ЩШ местами – чистый сплаттерпанк, но при этом книга несет мощный заряд веры в человека. Получился то ли «Заводной Апельсин» в средневековье, то ли «Q» Лютера Блиссета с правками Рэя Брэдбери. Непривычно, попахивает эклектикой, местами раздражает, но в целом не вызывает отторжения.

Еще в Брошенном Королевстве Крес стал уделять больше внимания персонажам и меньше – истории. В ЩШ с историей совсем туго, остались только герои, совершающие забеги по карте Шерера. Не то, чтобы отсутствие исторического реализма само по себе было плохо, просто Крес тем самым развязал себе руки. Мир Книги Всего стал напоминать шахматную доску с расставленными фигурками. В Громбелардской Легенде, например, была статичная камера, направленная на один регион, как на театральную сцену. Герои приходили и уходили, но Громбелард с его спецификой был в центре внимания всегда. Щит Шерни построен на обратном принципе – камера всюду следует за героями в их броуновском движении по карте Шерера. Перемещения подчинены прихоти автора и напрочь лишены логики. Я до сих пор не понимаю, откуда во второй главе во Внутреннем море Шерера взялись аж три пиратских судна, да еще и плывущих к единственному выходу из него. Ответ один: так было нужно Кресу по сюжету – и баста. В ходе повествования выясняется, что потребность действительно была, но тенденция неприятная – автор откровенно потакает себе. Причина, мне кажется, та же – автору не хватает карты, по мере «роста» персонажей Шерер все чаще оказывается зажатым, тесным мирком, как в шахматах на пять клеток.

И все же Крес не был бы собой, если бы наваял халтуру: персонажи, ради которых были сделаны все уступки, действительно, того стоят. По количеству «крутых» героев ЩШ стоит на одном уровне с Корвиновским Пятикнижием, а по качеству их прорисовки – определенно дает Желязны фору. И разумеется, где много героев – там найдется место и любимому автором конфликту правд, и всегда выгодному приему «у-них-было-меньше-шансов-но-им-удалось», и рассуждениям о том, каково жить в мире мертвого бога. Видно, как Крес по мере написания цикла становится афористичнее и язвительнее. Стали чаще попадаться шпильки в адрес нашей реальности. («Это мир Шерера-то мрачен? На свой посмотрите!») Больше внимания уделяется отношениям между полами. Будет нелишним напомнить, что в первой книге цикла Крес употреблял понятие «любовь» исключительно ради упражнений в остроумии. Появилась чисто житейские «фишки» (в черном фэнтези!). Не поверите: из ЩШ читатель может почерпнуть советы о том, как бороться с облысением и импотенцией, как быстро протрезветь после трехдневных возлияний и достойно вести разговоры с начальством. Конечно, не ради этого писалось, зато четко определена читательская аудитория.

Появились параллели с прошлыми книгами. Крес буквально заимствует у себя сюжетные ходы, слегка их переиначивая: сравните линию Таменат – Алма в «Королевстве» с линией Мольдорн – Хайна. Или конец истории о Каренире («Громбелардская Легенда») с концом истории о Ридарете. Самоплагиат – безусловно. Вероятно, поэтому Крес больше не пишет, а «Книга Всего» пока остается без финального аккорда. И тем не менее, по профессионализму выстраивания сюжета, ярким образам, философской концепции книга неплоха. Пускай не тянущая на концовку эпика, она самодостаточна: к Щиту Щерни стоит как-нибудь вернуться еще раз.

Апокалипсис бывает разный. Экологический, эсхатологический, социальный. У каждого писателя своя манера писать, как все накрывается медным тазом – разная форма тазов и зона покрытия. Успенский выбрал не самый простой путь и написал книгу об абсурдном конце света. Язык не поворачивается назвать «Райскую машину» сатирой – она богаче, чем заезженное «обличалово». Получился «маскарадопокалипсис»: ГГ оказывается в центре бразильского карнавала, упорно движущегося к бездне. Мелькают маски, балагуры, провинциальные актеры, клоуны, и – правда, значительно реже, чем в Рио, — женщины. При этом абсолютно по-карнавальному ни капли достоверности – сюжет абсурден, герои даже не стремятся походить на полноценные личности, от них этого и не требуется. Недочет? Пожалуй, что нет – гамлетам тяжело найти себя у Гоцци и Гольдони.

О чем же в таком случае книга, если и сюжетом, и героями автор жертвует? Во-первых, она о движении к концу света, о сознательном выборе народов и государств в пользу ухода из бренного мира. Этим и отличается апокалипсис Успенского: людей никто не толкает в бездну. Все сами, на добровольных началах и с песней. Прослеживается что-то древнеегипетское; мысль о том, что земная жизнь – лишь подготовка к другой, более важной, получает в мире Райской Машины второе рождение. На фоне такого заката и бегают по подмосткам ряженые в маски дикаря, блаженного, пламенного революционера и даже князя лжи.

Во-вторых, и наверное, в-главных. РМ – это книга об адаптации. На схожую тему любил и любит писать Евгений Лукин – еще один блестящий «провинциал» от фантастики. Есть нынешняя действительность, и есть люди, которых так и не поехали по пост-перестроечным рельсам, хотя любви к советскому строю, возможно, никогда не питали. «Райская Машина», на мой взгляд, — это и есть попытка показать, как видят «неадаптировавшиеся» мир вокруг нас. И не просто видят, а пытаются хоть сколько-нибудь вписаться в непонятные рамки. Они наблюдают, как обесцениваются накопленные знания (отсюда в РМ римские холмы, наполеоновские генералы и пр.), как «непонятно-куда» и «непонятно-зачем» уходят друзья и любимые, как одиноко в конце концов становится в непонятном мире, который непредсказуемо жесток, непредсказуемо ласков, а по большей части туп и индифферентен.

Язык оказывается под стать карнавальному повествованию – он так же брызжет афоризмами, каламбурами – все через край, с превышением допустимой концентрации на погонный метр. Где-то Успенский просто забавен, где-то повторяется, где-то открывает ногами двери в золотой фонд едкой мысли. Фраза «у нас любое время –советское» достойна, на мой вкус, звания самого злого афоризма нулевых и семинара по лаконичности на филфаке.

Странное чувство возникает, пока читаешь – вроде смешно, а ощущение при этом как будто Успенский задает читателю (и чуть ли не лично мне) нещадную порку.

Брошенное Королевство – по сути анаграмма Громбелардской Легенды, и первая вещь из Книги Всего, в которой Крес открыто занимается самоцитированием. Гуманизм Креса по отношению к читателю на БК закончился: хотите понять, о чем книга, – извольте читать предыдущие. Если бы не этот факт, БК была бы идеальным началом для желающих ознакомиться с творчеством пана Витольда. Литературные приемы отработаны, вещь не затянута, сюжет заплетен в аккуратные «косички». С книгой складывается парадоксальная ситуация: те, кто осилил предыдущие тома, не найдут почти ничего нового – разве что последят за судьбами героев. Рискнувшие же начать с середины цикла смогут оценить, насколько Книга Всего отличается от других фэнтези, но будут продираться по сюжету как по зарослям ежевики.

«Почти ничего нового» не значит «совсем ничего нового». БК – первая книга без главного героя, или, точнее, с несколькими. Каждому из персонажей дали постоять в центре сцены, пусть никто так и не смог гордо помахать пальмой первенства. Автор собрал практически весь доживший до пятого тома secondary cast и соорудил из их судеб книгу, как делают винегрет из остатков с праздничного стола. Второе, и совсем неожиданное: БК пропитана чувством ностальгии: постаревшие – а иные еще и поумневшие – герои время от времени смахивают скупую слезу, вспоминая, как прыгали молодыми и глупыми по Громбеларду времен «Легенды». Крес и сам потихоньку начинает становиться сентиментальным, даже позволяет себе вытаскивать полюбившихся персонажей из заварушки. Хотя видно, что сам себя одергивает, хмурит брови, кого-нибудь жестоко убивает, чтоб, не дай бог, читатель не подумал, что автор теряет хватку.

Все это, действительно, позволяет провести параллели с Громбелардской Легендой. Видя, что история охотницы Карениры получилась чересчур завернутой, Крес как будто выступает апологетом самого себя, пытается прокомментировать неясные места, придает больше формы тому, что так и осталось на карандаше и ретуширует неточности. Примеры: более точно раскрыта мотивация принявшего решение покинуть Громбелард Глорма, еще раз воспомянуты события последней части ГЛ, когда был живая воля человека бросила вызов мертвой силе сверхсущности. Сравните, как Крес обыгрывает рождение легенды о Басергоре-Крагдобе в сравнении с легендой Карениры. Как противопоставляет деятельность рассудительного Тамената в БК бездействию импульсивного Готаха в ГЛ. Таких параллелей можно привести немало: иррациональная «Громбелардская Легенда» оказалась богатейшей почвой для домыслов и интерпретаций.

Все остальное – «в очередной раз». В очередной раз автор нас убеждает, что править – дело женщин, а воплощать задуманное и завоевывать – мужчин. В очередной раз читает историософскую лекцию на тему миропорядка в Шерере, снова блестящую. В очередной раз вскрывает подноготную имперской политики – на сей раз не военную, а судебно-административную. В очередной раз смотрит на одни и те же события глазами разных людей и демонстрирует, насколько разными могут быть правды каждого.

P.S. Да, чуть не забыл – королевство – брошенное, конечно же не только потому, что Громбелард – забытая унылая провинция. В названии обыгрывается аналогия с Брошенными Предметами – бесполезными для высших сил, но еще могущими пригодиться смертным, что их подберут. Это книга о власти, валяющейся на дороге, и временах, когда ни у кого нет достаточной воли, чтобы поднять ее.