Было так: у менестреля Гийома Сладкогласого случился приступ вдохновенья, а запечатлеть плоды оного оказалось нечем. Ибо очередная порция чернил, которую варил его жонглер Прыгунец, еще не дошла до кондиции, к тому же (о чем стало известно много поздней) Прыгунец сжульничал: к смеси из капустного сока, купороса, гуммиарабика и чернильных орешков сей мерзопакостный типус добавил слишком мало вина. А для заполнения объема долил кружку преотвратного пива, коим их вчера потчевал хозяин трактира.
Сэкономить хотел, сукин сын!
(Здесь надобно пояснить: обычно-то менестрели сами себе (и даже с помощью жонглеров) чернила не варят. Однако Гийом Сладкогласый уже не раз обнаруживал, что изготовленные аптекарями или же монахами чернила либо высыхают слишком быстро, либо вообще никогда не высыхают, превращаясь в тягучую, липкую смесь. Потому менестрель постановил себе за правило бдить над приготовленьем чернил лично — и бдил, да вот не вовремя нахлынуло вдохновение...)
Гийом хлопнул ладонью по столешнице, громко позвал сукина сына Прыгунца и велел принести — немедленно! — хотя бы плошку чернил. Означенный сукин сын отчаянно стараясь не смотреть в глаза господину, принес искомое, поставил и тотчас покинул комнату. Гийом же наконец всецело отдался вдохновению.
В ту пору дамою его сердца была одна весьма знатная особа, чьего имени мы не рискнем назвать даже сейчас, ибо... Ах, не важно, потом поймете!
Словом, неразделенная страсть, имеющая мало общего с обычными трубадуровыми воздыханиями, терзала Гийома. Он слагал альбы и кансоны в установленных традицией размерах, писал о той, "чья нежна краса и речи сладки", и о "слепой страсти, что в сердце входит", и дама, разумеется, воспринимала это как должное: как еще одну милую, серьезную, но все-таки игру. А у Сладкогласого от страсти дважды уже случались обмороки, в каждой трактирной девке видел он ее... в общем, пропадал человек. Еще бы чуть-чуть — и быть преступленью: Гийом уже всерьез подумывал подстеречь даму в укромном местечке и открыться, и, ох, не ограничился бы он одними словами!
Но прежде решил менестрель написать поэму — не традиционную, а самую что ни на есть новаторскую, где можно было бы прямо и откровенно признаться в своих симпатиях. А тут Прыгунец со своим жульничаньем...
Спору нет, чернила оказались на редкость удачными: и цвету хорошего, и высыхали в меру быстро. Однако, завершив поэму, Гийом обнаружил вдруг, что от былой страсти не осталось и следа. То есть след — вот он, на пергаменте запечатлён, но в груди, в сердце пылающем, — пустота. Даже не больно при мысли, что никогда не сможет он обладать этой женщиной, что никогда не улыбнется она ему особою улыбкой, никогда не...
В общем, ничего этакого, ни нотки сожаления.
Гийом удивился, но и только. Прозренье наступило позже, когда он послал к портному своего жонглера и в записке предупредил, чтоб мастер держал ухо востро, ибо Прыгунец — известный плут. Каково же было удивленье Сладкоголосого, когда оный плут вернулся в трактир и тотчас бросился с повинною, дескать, не серчай, всё искуплю, — да, подворовывал, да, наушничал, да, вчера вон в чернила твои пива кислого плеснул заместо вина, а вино сам употребил! Прости!
Гийом простил, с изрядною долею изумления. Как будто он сам про всё это не знал (ну, кроме чернил); и с чего вдруг Прыгунец решил повиниться? Не иначе, где-то еще больше нашкодничал, пройдоха!
Дальнейшие событья показали: не в Прыгунце дело — в чернилах! О чем ими не напишешь, всё сгинет, словно и не было. Сильно впечатлился Гийом этаким открытием, не стал о нем никому говорить, разузнал у Прыгунца рецепт чернил, приготовил — сам!!! — порцию, убедился: работают! Страшно стало Гийому, когда представил он, каких бед может понатворить проклятая жидкость. Но ведь и власть в руках у него была немыслимая, от такой враз не откажешься; и хитрая-то власть, кручёная: как сделать себе приятное, написав о чем-то, чего не хочешь, чтобы было? Быстро менестрель понял, что избавленье от соперников по цеху радости ему не принесет, а только приведет к упадку песенного искусства. Что дальше? Избавить даму, в которую был некогда влюблен, от супруга? А толку? Во-первых, сам-то супругом ее не станешь никогда, во-вторых, "влюблен был".
Пытался он по мелочи мир совершенствовать: от болезней избавлять, от дурных людей, — выходило только хуже. Решил Гийом: есть люди помудрей меня, надобно к ним обратиться. Подвернулся ему под руку один философ, выслушал историю Сладкоголосого, уточнил, как чернила те делались... ну, сказал, что ж тебе посоветовать, милый... забудь ты обо всем, не человечьего ума это дело — мир менять.
Гийом послушался. Чернила изничтожил, Прыгунца определил в спутники к другу своему закадычному, а сам раздал всё добро и ушел в отшельники. Засел в Серых горах, с драконами душеспасительные беседы вел, разъясненья давал случайным путникам, что, дескать, золота тут нет, езжайте себе с богом другою дорогой, не вводите ящеров огнедышных во искушение, — тем и жил.
Но вот, какое-то время спустя, появилось в Королевстве новомодное учение. Согласно представлениям братьев Словесников, как они себя называли, мир являл собою Слово-Бога, однажды, в начале времен, прозвучавшее и воплотившееся. Словесники утверждали, что после первого озвучания-воплощения Слово стало дробиться: терять всеохватность смысловую и в то же время приобретать многие смыслы взамен единственного. Так и возник мир. Теперь же, по мнению братьев-Словесников, его надлежало "привести к Богу", расчлененное соединить, разобщенное сделать целостным. Для того поставлен был целью труд почти невероятный: пронаблюдать и описать словами весь наш мир — и записать всё это чернилами Гийома. В каждом крупном городе братья вербовали наблюдателей, а еще больше их ходило по дорогам Королевства — тихих, безвредных, услужливых, раз в год возвращавшихся в свое тайное прибежище в Серых горах, чтобы записать всё увиденное. Но — таковы были свойства Гийомовых чернил — покуда сочиненье не завершено, описанное в нем не исчезает; поэтому ходили братья-Словесники по Королевству не год и не два, и по сей день ходят, высматривают, выслушивают, вынюхивают, крадут всякий живой жест, искренний смех и плач, всякий любящий или же ненавидящий взгляд. Без разбору собирают они жизнь и распинают вострыми перьями на бумаге, буква за буквою, и в том труде неустанны, дотошны, истовы. Описанье всего мира занимает многие сотни страниц, но впереди у братьев вечность (в то верят они искренне). Когда-нибудь будет поставлена последняя точка в их труде, и тогда Вселенная исчезнет, превратится в Слово — а может, попросту в великое Ничто, где не будет уже ни любви, ни ненависти, ни добра, ни зла, не будет утреннего пенья птах и вечернего стрекота цикад, не будет звона клинков и лепета младенцев, не будет бабушкиных сказок о привидениях и жаркого шепота влюбленных, — не будет ровным счетом ничего, ибо всё опишут, всё сочтут те Словесники.
Только им одним — им да еще старому отшельнику — ведом секрет чернил: сколько, помимо капустного сока, купороса, гуммиарабика и чернильных орешков, надобно влить вина, сколько — кислого пива. Но какова была та дама, которой посвятил Гийом поэму, — о том не знает никто. И я не стану о ней писать, а напишу лишь, что некогда любил ее и некогда, по глупости, избавился от той любви и, по глупости же, решил, что счастлив.
Нынче настало время платить по старым счетам. Чудом, случайно, узнал я о новом учении — и сразу же понял, что уничтожить братьев-Словесников кинжалом или драконьим пламенем не смогу. Потому попрощался я со своими крылатыми приятелями и вернулся в столицу. Отыскал прославленного менестреля Микаэля (никто и не помнит, что некогда откликался он на прозвище Прыгунец!), отыскал и попросил о помощи.
Капустный сок, купорос, гуммиарабик, чернильные орешки, немного вина, кислое пиво. И это сочиненье, которое, надо полагать, одним махом исправит все глупости, мною совершённые. Вернусь ли я, дописав его, на тридцать семь лет назад, в тот трактир, где изнывал от страсти к моей прекрасной даме? Или же останусь замкнутым седобрадым старцем, которому проще найти общий язык с драконами, нежели с людьми?
Так или иначе, я ставлю последнюю точку — а дальше будь что будет!

Не знаю, заметили вы или нет, но в последние годы на конвентовских семинарах и секциях всё чаще звучат доклады не на литературоведческие, а на социологические темы. Видимо, прогнило что-то в фэнском королевстве — и сильно прогнило, запашок доносится из самого нутра.
Отсюда и доклады, и статьи. Попытка разобраться в вечных вопросах: кто виноват и что делать?
Но в который раз городить огород — скучно. Все эти статьи и воззвания — толку с них мало. Опять же: ну стало уже общим местом источать тоску по поводу, скажем, наших доблестной как-бы-критики и комплиментарного рецензирования. Всё это старо.
Но есть кое-что новенькое, свежее. Пахучее — хоть святых выноси.
Сказать об этом — пожалуй, надо. Однако в привычном формате — не хочется.
И раз уж мы все тут — любители фантастики, то давайте пофантазируем. Представим себе, что некий инопланетный биолог, этакий Альфред Брем (Альф?), наблюдает за нами, невидимый, но всевидящий. И иногда пишет письма своему другу — не римскому, орионскому.
Одно из таких писем попало ко мне. Вот оно.


* * *

Дорогой друг, вот уже который год я наблюдаю за обитателями здешней планеты. Они разумны, но их сознание — причудливо и парадоксально, и способно привести в изумление даже бывалого путешественника.
Как ты помнишь, с недавних пор я занимаюсь социологией малых групп. В прошлых письмах я рассказывал тебе, что такое фэндом. Нынче я поделюсь с тобой наблюдениями за тем, как постепенно из сообщества любителей литературы он превращается в нечто совершенно иное. И по каким именно причинам это происходит.
Как ты помнишь, в основе всякой группы лежит структура, иерархия. Она бывает официально озвученной или негласной, но всегда — чёткой и довольно жёсткой. Каждый член группы обладает тем или иным статусом.
Статус — своеобразный «интерфейс», он поясняет, как именно другим членам группы взаимодействовать с его носителем. Пышный хвост, громкий голос, яркие седалищные мозоли — все они знаковы для тех или иных видов животных. И не просто так: каждый значимый элемент внешности или поведения важен с точки зрения выживания вида.
А что же в фэндоме — сообществе, которое, по идее, объединяет ЛЮБИТЕЛЕЙ ХОРОШЕЙ ФАНТАСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ?
Не поверишь, но внутритусовочные табели о рангах зачастую выстраиваются по критериям, которые не имеют к литературе вообще никакого отношения.
Нынешний автор обычно начинает своё вофэндомление не с публикаций, а с выступлений на форумах и участия в интернет-конкурсах. Он активно демонстрирует себя граду и миру — подчёркиваю: себя, а не свои произведения. Собственно, такая вызывающая форма вхождения в группу встречается у многих животных: новичок как бы пробует внутреннюю иерархию «на излом», ищет в ней своё место.
И очень быстро — в случае с фэндомом — выясняет, что в нём важно не качество твоих текстов, а громкость твоего голоса и активность позиции. Убедившись, что в ЛИТЕРАТУРНОМ СООБЩЕСТВЕ качество текста мало кого волнует, такой автор и всю свою дальнейшую «карьеру» строит на этом: громком, настырном, зачастую вопиюще безграмотном «крике». Для него показателем того, что книга удачна, являются тиражи; все попытки литературного анализа — довольно вялые, имеющие больше общего с отзывами, чем с литературной критикой или полновесными рецензиями — он воспринимает в зависимости от их, попыток, тональности.
Положительная рецензия? Рецензент — большая умница. Каких бы глупостей он ни написал.

Рецензий нет вовсе? — как и любая игнорируемая особь в группе, автор пытается привлечь к себе внимание: активно призывает прочесть свою книгу, льстит, берёт на «слабо» и т.д. Тональность выступлений бывает разной: от ложного самоуничижительного: «Ну конечно, как всегда, моё творчество недостойно их величайшего внимания», — до воинственного: «Они просто привыкли к американской жвачке для мозгов. Куда им осилить мою КНИГУ!»
Ну а если рецензии появились — и они преимущественно негативные, стиль поведения автора становится агрессивным. Здешние высшие приматы имеют обыкновение швыряться во врагов собственными фекалиями — метод малоэстетичный, однако эффективный. Люди действуют схожим образом, но на словах.
Первым делом «пострадавший» с увлечением погружается в пучины конспиромании. Видимо, это как-то связано с особым строением мозга или типом сознания, я пока толком не выяснил, но убедился в одном: такие авторы не способны представить себе, что они написали книгу слабую или пустую. Значит, виноваты окружающие. И начинают воздвигаться трогательные в своей нелепости теории: «они, столичные, о нас, провинциальных, ни в жизнь не напишут!», «они, провинциалы-завистники, о нас, столичных, ни слова не скажут», «конечно, я же автор издательства на три буквы, а в том журнале с названием в четыре буквы рецензируют только книги издательства пятибуквенного»... Рецензенты обвиняются в чём угодно: отсутствии филологического образования и чувства юмора, в скудоумии, поверхностности, невежестве...
Пожалуй, всё это — следствие твёрдой уверенности, что издатель, читатели и критики пребывают перед автором в неоплатном долгу. Таким сочинителям и в голову не приходит, что в первую очередь они сами, претендуя на чужое внимание, обязаны соответствовать этим претензиям — соответствовать высоким профессионализмом во всём, от умения грамотно писать до способности вложить в произведение глубокую идею... ну хотя бы одну.
Увы.
И на закуску, дружище, — самый потрясающий аргумент таких «недооценённых». «Почему-то ни один рецензент, — сокрушаются они, — не подчёркивает, что это по его мнению автор исписался, сделал слабую книгу и так далее. Почему-то ни один рецензент не допускает, что, может, это он изменился и просто стал другим и поэтому не воспринимает новые романы автора».
Не поверишь: те же самые писатели никогда не требуют, чтобы в хвалебных рецензиях на них рецензенты подчёркивали, что это только по их, рецензентов, мнению книги гениальны. И, повторюсь, ни один автор, который приводит такие аргументы, похоже, и мысли не допускает, что ОН САМ изменился к худшему, что он тоже может совершать ошибки и написать слабую книгу.


* * *

То, что я описал тебе, — лишь первая, наиболее безобидная стадия. Она шумная и зловонная (в информационном смысле, разумеется), но большого вреда литературе не приносит.
Однако самые сообразительные из авторов делают следующий шаг и, подыскав себе партнёра (или — реже — нескольких), вступают с ними в особый род связи: занимаются литературным грумингом. У высших приматов груминг — это очень важный социальный аспект жизни. Они не просто выискивают в шерсти друг у друга блох, клещей и кристаллики соли, но и тем самым демонстрируют взаимную приязнь.
Причём, отыскав паразитов — съедают их тихонько, другим не показывают. Взамен парнёр по грумингу делает то же самое.
Чтобы окружающие не заподозрили их в сговоре, авторы-парнёры по грумингу, обменявшись похвалами, с лёгким упрёком журят друг друга за «мелкие недочёты, которые, впрочем, не мешают получить удовольствие от книги в целом». (Именно так, в стиле советских передовиц, обычно и пишут рецензии друг на друга партнёры по грумингу).
Высшая форма литературного груминга — обмен вымпелами и значками, которому наиболее сообразительные авторы предаются во время конвентов. Принцип тот же, что и с рецензированием. Награждать самого себя — неловко. Совсем другое дело — создать мелкий, на полсотни участников, конвент или учредить премию имени какого-нибудь критика прошлых веков — и вручить вымпел и значок «полезному человеку», который написал о тебе развёрнутую критическую статью, выпустил твой сборник, напечатал в журнале. А уж если «полезный человек» тоже имеет отношение к какому-нибудь из конвентов, значит, там тебе наверняка воздастся сторицею.
Нас с тобой учили, что в этом случае ценность наград падает до нуля. По сути, важен не сам предмет (вымпел, значок, статуэтка), а то значение, которое ему придаётся. Как, когда, почему, за что его вручили. Здесь все: и те, кто вручает, и те, кому вручают, и даже окружающие, — знают о подноготной вручения; это ведь только кажется, что взаимный наградной груминг для окружающих неочевиден.
И всё-таки даже сами призёры — видимо, в итоге причудливого аутотренинга — искренне верят во все эти титулы «лучших авторов планеты».
Признаться, я не вижу ничего плохого во взаимных жестах и добрых услугах. Однако ущербность литературного груминга — и в случае с рецензиями, и в случае с наградами — в том, что добрая услуга оказывается услугой медвежьей. Неплохой автор начинает верить в свою безупречность, хороший — в гениальность, — и оба при этом стремительно теряют способность к самокритике, а, следовательно, даже тот уровень мастерства, которым обладали.
К тому же большинство премий, согласно их названиям, вручаются за ЛУЧШИЕ произведения. А на деле...


* * *

Но и эта, вторая, стадия вофэндомления не так вредна, как третья. Видишь ли, литературный груминг эффективен до определённого предела. В конце концов, если парнёры через силу читают книги друг друга и пишут вымученные рецензии, это заметно.

И вот тогда отдельные писатели превращают литературу в этакую служанку Чего-Изволите. Чтобы ни один рецензент не смел замахнуться на их святое творчество, они встраивают его в те или иные надуманные теоретические конструкции. Это может делаться с нарочитой академичностью, с непременной публикацией исследовательских статей и монографий, или же — с добродушным задором, под музыку и прибаутки, в форме, более доступной широким читательским массам. Общий знаменатель у тех и других — псевдонаучный характер таких теорий.
Так поступают и в животном мире. Некоторые виды членистоногих перед спариванием подносят самке «подарок»: запелёнутую в кокон добычу. Самые же «продвинутые» подсовывают пустой кокон, и пока самка разберётся что к чему, успевают сделать своё дело и убежать.
Такие «пустышки» в литературном мире бывают разными.
Скажем, очень эффективный путь — «создание» новых направлений, жанров, школ.
Нередко бывает так, что автор, дабы выделить свои произведения, обозначает их неким термином: «м-реализм», «фантастический боевик», «фантастика пути» и т.д. При этом он не скрывает своих намерений и не возводит на основе этого псевдо-термина теорий, он всего лишь создаёт бренд, чтобы успешнее продвинуть на рынке товар. Он об этом заявляет совершенно открыто, не претендуя на лавры теоретика или учёного. Ничего зазорного в подобном подходе, на мой взгляд, нет.
Но иногда брендОвые фантазии набирают обороты — и возникают такие кадавры, как христианское фэнтези, миракль-фэнтези, интеллектуальная фантастика и т.д. Это уже концепты, претендующие на нечто большее, чем просто название для индивидуального стиля одного автора. Речь идёт о якобы открытых новых направлениях в литературе. Им пытаются дать определение, составляют списки классиков, отцов-основателей. Пишутся статьи и даже монографии. Полным ходом куётся новая, с пылу, с жару, страница в истории литературоведения.
Мотивы этаких «открытий» бесхитростны. Заявив об оригинальности новой школы, направления, жанра, автор тем самым выбивает право на то, чтобы в рамках мертворождённого концепта творить что угодно. И даже брать под своё крыло тех, кто ему по тем или иным причинам полезен.
Проблема в том, что все эти концепты к литературоведению не имеют никакого отношения. Придуманные термины и группы настолько же состоятельны, как, положим, воображаемый таксон «крылатые гады», к которому относились бы мухи, птеродактили и бэтмен.
Никакой научной основы у таких новообразований нет. Выдвигая их, «первооткрыватели» в лучшем случае ссылаются на некие абстрактные учебники. В худшем — не делают и этого, аргументируя полёт своей мысли тем, что «нечего со своей низменной алгеброй соваться к возвышенной гармонии художественного текста; я так вижу, мне так удобнее».
При этом в умах читателей насаждается терминологическая путаница; и не всегда — по искреннему неведению горе-учёных.
Безусловно, тезис Канта о том, что «любое исследование является наукой лишь в той степени, в которой использует математику», устарел, да и касался он в первую очередь естественных наук. Но это не означает, что наука — внесистемна и хаотична. Она требует чёткой терминологии — а это как раз то, что всегда навевало тоску на лентяев-второгодников. Некоторые из них сейчас правят бал в «тусовочном» литературоведении.
Автор, жаждущий признания ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ и в одночасье сделавшийся литературным теоретиком, на науку на самом-то деле плевал. Ему интересны не дискуссии по спорным вопросам, а самоутверждение и пиар. Поэтому в якобы проблемных статьях он не делает того, что считается необходимым минимумом для любой научной работы: не начинает с обзора истории вопроса и не даёт определения терминам, которыми потом будет пользоваться. Почему? Да очень просто. Углубись в историю проблемы — и обнаружится, что ты изобретаешь велосипед, в сотый раз открываешь Америку. Начни давать чёткие определения терминов — и алогичность твоих построений станет очевидна всякому.
Поэтому самые нахрапистые и бесшабашные авторы вписывают своё творчество в уже готовый контекст. Слегка подправив ряд нюансов. Без вранья не выходит, но когда оно смешано с правдой, отделить одного от другого сложнее.
В итоге создаётся этакая громыхающая творческая биография, словно томина из серии «Жизнь замечательных людей», посвящённая комсомольцам-добровольцам.
К примеру, весьма характерна политика, которую проводили недавно двое соавторов (тебе, дружище, их имена ничего не скажут, как и большинству здешних читателей). Взяв за основу утверждение о том, что научная фантастика погибает, они начали целенаправленно сокрушаться об этом в своих и чужих Живых журналах, утверждая, что за последние год-два в России было всего четыре настоящих НФ-романа. В том числе — ты угадал — их собственное детище.

Информационная кампания проводилась в несколько этапов и имела следующие характерные черты. Везде, где в Живом журнале упоминали о научной фантастике, появлялся сперва один, а затем и второй из соавторов. Они вмешивались в дискуссию, обязательно озвучивая свой тезис о гибели НФ и о том, что пора её возрождать. Где-то иронизировали, где-то вели себя откровенно агрессивно, — этакая смесь миссионеров с крестоносцами. Однако добились того, что их стали узнавать и ассоциировать с тезисом о гибели НФ и необходимости возрождения жанра.
На их роман обратили внимание – появились первые, крайне негативные отзывы. Авторы с упоением вступили в бурные дискуссии с теми, кто их критиковал, во всём спектре, от нарочитого дружелюбия до сквернословия; причём такая реакция могла касаться одного и того же собеседника... если он сперва вежливо пытался увещевать, а затем откровенно предлагал соавторам вести себя поскромнее.
В конце концов ими была написана «программная» статья о гибели НФ. Поленившись даже сформулировать определение того, что такое научная фантастика, и скопом обвинив всех предыдущих теоретиков жанра в несостоятельности, соавторы вывалили на читателя несколько страниц ничем не подтверждённых фактов и наивных утверждений (чего стоила только ссылка на опросы в Живом журнале, которые, разумеется, никакой научной и статистической ценности в проведённых ими масштабах не несут). До слёз умилило меня и сравнение жанров научной фантастики и космической оперы, проведённое на сопоставлении двух фрагментов из романов Э.Гамильтона (1947) и А.Кларка (1968). Выдернутые из контекста цитаты романов, которые были написаны в два разных этапа становления жанров, – до такого аргумента раньше никто не додумывался!
Стоит ли говорить, что авторы в своей статье не упоминают ни об одном современном зарубежном писателе научной фантастики? Очевидно, их знакомство с жанром ограничивается публикациями советских и первых постсоветских лет – и уж тем более не касается новейших романов и повестей, которые на русский пока не переведены.
И вот таковы те, кто берётся судить о предмете, те, кто пытается формировать пейзаж современного фантастического литературоведения.


* * *

Отсутствие критики, ориентированной на литературные критерии, сродни отсутствию хищников в биоценозе. А в здешнем литературном болотце его обитатели-караси не только в жизни не сталкиваются со щуками, но и сами делают вид, будто они — зубастые и опасные хищники. Как ты знаешь, вид, лишённый естественных врагов, начинает активно размножаться (что уже происходит — видел бы ты количество выпускаемых в год романов!..) и вырождаться (...лучше тебе их не читать!). Устойчивые психологические барьеры, не допускающие и мысли о том, что сам автор способен ошибаться, плюс сознательное информационное паразитирование вряд ли позволят переменить ситуацию к лучшему.
Я назвал здешний социум страной непуганых критиков, однако это только полуправда. В действительности местные «караси» лишь мимикрируют под «щук»: они пишут свои статьи и рецензии не как критики, но как писатели, их цель — восхваление собственных книг. Литературоведение как наука их не интересует. И никогда не интересовало.
Один из точных критериев, позволяющих определить такого автора, — то, что в своих «критических» статьях он обязательно упоминает о собственных произведениях, приводит их в пример, ссылается на них.
Выводящий рулады соловей не радеет о певческом исскустве. Построивший беседку шалашник не думает об архитектуре. Танцующий перед самкой журавль не мечтает о возвышении балета на прежде недосягаемые высоты. Все они желают только одного... известно чего.
Так и горе-критики, авторы громоздких мертворождённых теорий, на самом деле стремятся к тому, чтобы [в письме неразб.] читателям мозги.
Впрочем, сами читатели тоже виноваты — потому, что принимают эти песни, пляски, фокусы и замки из песка за чистую монету. Если же воспринимать все подобные телодвижения трезво и с долей иронии, именно как попытки всеми правдами и неправдами привлечь читателя, — ну что же, в самых изящных из них можно даже найти нечто забавное.
Только не надо «благодарить» соловья аплодисментами — он не оценит, а, скорее, испугавшись, упорхнёт.

* * *

P.S.-1. На международном фестивале фантастики «Звёздный мост», где было зачитано это письмо, в тот же день, на других семинарах, прозвучали два доклада, которые во многом с ним перекликаются, а некоторые темы, в письме только упомянутые, широко и всесторонне раскрывают. Эти доклады — «Белые слоны отечественной фантастики» Александра Золотько и «Десять искушений матёрого публиканта» Генри Лайона Олди. Рекомендую прочесть — и задуматься, с чего бы вдруг все мы, не сговариваясь, взялись за одну и ту же тему.

P.S.-2. Я искренне полагал, что пишу письмо. Оказалось — очередное «зеркало», сработавшее эффективней, чем «Зеркало для фэндома». Прослушав доклад, некоторые авторы и критики увидели в моих героях себя. Другие поспешили «напеть» окружающим, что я перечислил всех ПОИМЁННО и всех же обозвал разными «нехорошими научными словами». Вот такое стихийное шапковозгорание...
Я же могу сказать только одно: вам виднее, господа. На то оно и зеркало.

Киев-Харьков, сентябрь 2008 г.

[В оформлении использованы фото Thomas`а Marent`a]

“Пошёл и пришел. Пусть меня научат! Без всякой условной частицы “б”: уже пришёл, вот он я, молодой и по самую макушку талантливый, алмаз неогранённый, в пыли затерявшийся, давайте, отряхните с меня пыль, отшлифуйте — и я засияю так, что мало не покажется! А кто шлифовать не хочет — тот лентяй или завистник. А кто отшлифовал, но я ни фига не сияю, — тот хреновый шлифовальщик. А кто видит во мне только тусклые грани — тот жалкий слепец, о нём и говорить нечего”.

Представляете: приходит в какой-нибудь средневековый цех оружейников шестнадцатилетний юнец и толкает такой вот спич. Спрашивается в задаче: на какой минуте его вдохновенную речь прервали бы первым из множества тумаков? Для вундеркиндов дополнительный вопрос: кто из профи подал бы руку такому деятелю? И кто в первую голову позаботился бы о том, чтобы такой вот самоуверенный болван пришёл в чувство, раз и навсегда?

А теперь — мы же любители фантастики, а следовательно, люди с развитым воображением — представим себе другую ситуацию. Тот же самый “алмаз неогранённый” в ответ на свой спич слышит: “Заходи, садись!” Ему пожимают руку, наливают стакан, снисходительно хлопают по плечу, говорят, что алмаз, может, и не огранён, но это его право — так тускло сиять и тем творчески самореализовываться. Кулеврина, изготовленная юнцом, разваливается ещё до первого выстрела? А не страшно, зато какая красивая! Ствол кривой? Так у парня детство тяжёлое, он как раз батю своего, алкаша беспробудного, вспомнил — ну и ствол перекособочило.

Представили себе этот цех оружейников? Ну, заодно и будущее его представьте: долго он сохранит свою репутацию? Кстати, такой вот коллектив вполне может состоять из приятных в общении, образованных людей. С ними интересно поговорить о том, о сём, они научат, кому можно продать косостволые, разваливающиеся поделки. Но даже если каждый из них будет носить значок “почётный оружейник всея Европы”, являться таковыми будут единицы. В лучшем случае.

Безусловно, у почётных оружейников кулеврина должна стрелять. А то, что она не стреляет, на это есть объективные причины. От нашей общецеховой пацифистской направленности до бракоделов-пороховщиков, выбирайте любую. Молодые умельцы, стремительно пополняющие цеховые ряды, выслушают и отнесутся с пониманием. Потому что сами такие.

* * *

Есть такая теория — теория бифуркации, раздвоения. Каждая динамическая система: организм, биоценоз, сообщество — в своём развитии рано или поздно достигает предела, за которым вынужденно изменяется, переходит из одного в качественно другое состояние. Она может ещё какое-то время по инерции пытаться существовать по прежним законам, но — от себя никуда не деться — вынуждена будет принять, осознать новые правила игры. Цех оружейников, который принимает в свои ряды самовлюблённых болванов и называет их мастерами, в конце концов перестаёт быть цехом. Утрачивает то качество, которое делало его собранием профессионалов. Он превращается в что-то другое: в клуб по интересам, в группу самоуверенных халтурщиков. Цехом профессионалов он быть перестаёт. Можно ностальгировать по прежним временам, пытаться делать вид, что ничего не изменилось. Увы. Или — “к счастью”.

Так или иначе, постсоветский фэндом — сообщество любителей фантастики — давно перестал был цехом. Он даже уже не клуб по интересам: слишком различаются интересы у тех, кто называется активными фэнами. Эволюция не дремлет, что-то сдвинулось в мире, как говорил Роланд из Гилеада: мир изменился, хотим мы того или нет. Ярче всего это видно на примере молодых писателей-фантастов, хотя писатели постарше, читатели всех мастей, критики и, конечно, издатели тоже изменились.

И всё-таки начнём именно с молодых.

* * *

Молодой писатель-фантаст в массе своей недалёк. И, как следствие, близок к народу. В общем-то, такая себе самородковая необразованность у некоторых старших товарищей вызывает даже умиление, все эти “поклади на место!” и “стремительно одел берет”. Есть куда расти. Пройдёт с возрастом. Кто сам в молодые годы не был таким — пусть не врёт.

Но годы идут, а молодые авторы остаются вечно молодыми и во всех смыслах недалёкими. “Как же так? — сокрушаются старшие. — Мы их учим-учим...”

А вот так. Ведь никто не отменял ни старика Дарвина, ни “капиталиста” Маркса, ни алхимика Ньютона. Если всё хорошо (а всё хорошо: тиражи, благожелательные читательские отзывы, наконец, то самое, что считать в чужих кошельках не принято) — а значит, нет необходимости что-либо менять. Сила равна противосиле, и такой противосилой оказывается читательский спрос, чётко озвученный батяней издателем. А силой — вал, напор безграмотно написанных текстов.

Зачем местному ткачику, птичке божьей, выдёргивать кактусовые иголки и ковыряться на Дарвин ведает каких помойках, если — вот оно, всё здесь, только пошире рот разевай. Где мотив стараться? На материальном уровне всё ОК, хотелось бы, конечно, лучше, но для этого — парадокс! — писать лучше не надо. И не рассказывайте нам сказок, старичьё! Тиражи ваши сочтены; так шта...

Кое-кто мог бы вспомнить ещё о другом мотиве, в прежние времена — вполне действенном. “Совесть”, “чтоб не стыдно перед самим собой”, “литература — это не только зарабатывание денег”... Мог бы. Но — кто? Не ко всякому прислушаются: если об этом заикнётся юное дарование с одной авторской книгой и ворохом сырых публикаций в “Вечернем Задрыщанске”... — в Задрыщанск его и пошлют. Нужен человек авторитетный. Который не словом, а делом.

И тут — беда. Девяностые и начало двухтысячных годов даже самым матёрым идеалистам доказали, что кушать хочется всем. Идеалистам в том числе.

Сперва с милой робостью гимназистки прятались под псевдонимами, затем — уже не скрывались и добавляли к своим библиографиям и периодическое занятие “конанизмом”, и “посмотрел кино — прочти книгу!”, и “Иеро” с “Боярской сотней” да “Миром пауков”. А также сольные книги — если вспомнить только “засвеченные” проекты, и то длинный список выйдет. И — ах как неудобно-то получается! Хорошие люди, на счету которых не одна классная книга... Какое к чертям собачьим “злорадство”?! — неловкость, вот что чувствуешь, когда вспоминаешь об этих “проектах”. Поэтому и рецензии на “проекты” были в основном растерянно-оправдательные, дескать, относимся с пониманием.

В этом, по сути, и заключается разница между поколениями “ветеранов” и “молодняка”. Старым в массе своей всё ещё стыдно, если пишут откровенный “проект”. Молодым — уже нет.

Так что со “словом и делом” — проблемы. Те, кто учил (нет, не так — у кого училось), поколение ветеранов, был профессионалом в том смысле, что никогда не позволял себе работать ниже определённого уровня. В конце концов, “словом” — всегда вторично, главно — “делом”.

Вот почему из “старой гвардии” молодёжь если к кому-нибудь и прислушивается — к единицам. Опять же: “прислушивается” — вторично. Сперва — “причитывается”.

А дальше всё просто. К примеру, я никогда не сяду в операционное кресло к дантисту, у которого даже один из зубов — чёрный. Объяснять почему?

* * *

И ещё насчёт “причитывается” и “присматривается”.

Фэндом, как сообщество “профессиональных любителей фантастики”, за последние пятнадцать-семнадцать лет претерпел сразу целый ряд качественных изменений. Во-первых, он стремительно помолодел: в его нестройные ряды влились целые толпы подростков, одни из них активно обсуждают фантастику, другие ещё и пишут. Впрочем, нет, это всё “во-вторых”, потому что стало результатом банального научно-технического прогресса — и вот он — “во-первых”. Широкое распространение интернета, как следствие — возникновение виртуальных сообществ, мест обмена информацией и активного ежедневного общения. Появление целого ряда конвентов “открытого типа”: рассчитанных на большое количество участников и интересных не только писателям/издателям.

Как следствие этих “во-первых” и “во-вторых” — изменение отношения к писателям и писательскому труду. Их, если можно так сказать, десакрализация. Виноваты в этом сами писатели.

В самом деле: молодой автор, благоговеющий от одной только мысли, что увидит своего кумира, приезжает на конвент/заходит в “живой журнал” этого самого кумира/смотрит фотоотчёт с конвента, — и таки да, видит своего кумира во всей красе. Уснувшего в пустом бассейне. Рассуждающего о необходимости выжечь напалмом страну Икс. Пишущего с элементарными грамматическими ошибками и использующего лексику пацанов из подворотни.

Молодой автор смотрит, слушает, мотает на ус. Если не дурак — вспоминает сказку о голом короле. Если всё-таки, увы... — решает, что и ему, молодому, но талантливому, никто не указ, а эти вот, которые с грамматическими, из бассейна, — вполне подходящий пример для подражания.

Помолодевший фэндом поэтому утратил изрядную долю пиетета к “старичкам”. А вместе с тем утратил/не приобрёл элементарное уважение к собственному и чужому писательскому труду; подчёркиваю: не восторг от написанного, но — уважение. Все ценностные ориентиры разрушены, каждый “творит” как и что хочет.

И очень странно слышать удивлённые или обиженные возгласы от “старой гвардии”, дескать, молодые не торопятся влиться в их стройные ряды, ведут себя по-хамски. Им было у кого учиться, господа. Молодые фэны — зеркало старших, молодые писатели — тоже. Не нравится отражение? Перечитайте дедушку Крылова — не того, который “Мужской клуб”, а того, который “На зеркало неча пенять”.

* * *

Вообще про обучение и мировосприятие молодых — отдельный разговор. Ладно — идейные соображения. Ладно — высший пилотаж, который снижает тиражи! Но — хотя бы на уровне простого ремесленного словоскладывания, наверное же, у кого-то да просыпается желание поучиться. А есть ещё честолюбие. Сознательно или подсознательно нынешние голые принцы понимают, что их пьедесталы и лавровые венки стоят немногого. Хочется официального признания со стороны старших товарищей, пусть и старшие тоже с репутацией... разной. Хочется, чтобы назвали “учениками”, официально наградили дипломом, напечатали в мастер-классном сборнике.

Ничего зазорного, правда? В конце концов, хорошо, что хоть так, но тянутся, пытаются, учатся... Ведь и нынешние мэтры в своё время учились, и многие с искренним уважением вспоминают о том, как общались со Стругацкими, Снеговым, Ларионовой...

Вот здесь-то и разница. Ключевое слово: “уважение”! Нынешние молодые авторы (не писатели!) железно уверены, что мастера обязаны их учить. И все претензии к своим текстам отметают с безаппеляционностью надменных дворянчиков: плохо учили, папаши, оттого мы у вас и вышли такие убогие!

В цехе — том, допотопном — будущий ученик полагал за счастье, если его выделяли из общей массы и брали в обучение. Он начинал с азов, делал самую тяжёлую работу — и учился, каждый день и каждый час. Просто наблюдая за тем, что делает мастер, и пытаясь понять, почему именно так. Подмастерье художника не сразу получал возможность набросать фон на портрете, который писал маэстро. Подмастерье ювелира не начинал с тонких работ.

Нынешние подмастерья всё никак не могут определиться. То называют себя писателями, то самоуничижительно посыпают голову пеплом. А то требуют, чтобы их учили. Этакая прогрессирующая шизофрения.

По их же представлениям критик должен заниматься выискиванием “блох” в тексте, аргументированно разъяснять автору, где и какие ошибки он допустил, а читателям — что булькало в пламенной душе автора, когда тот создавал свой шедевр. Делать скидку на бульканье души следует непременно.

Странно: Стивен Кинг с детства жил без отца, работал на нескольких работах, пока его роман (отнюдь не первый) наконец взяли к печати; Толкин с утра до ночи занимался преподаванием, в том числе проверками студенческих работ, и тоже, кстати, не был обеспеченным; Лавкрафт, Говард, Желязны, Гоголь, Булгаков, Стругацкие — никто не катался, как сыр в масле. Преодолевали такие жизненные трудности, о каких большинство нынешних “подмастерьев” знают только по собственноручно написанным книжкам. И ничего: жили, писали, не жаловались. Не требовали от тех, кого считали своими учителями, частных уроков и работы над ошибками.

В конце концов, у писателя по большому-то счёту есть ровно один инструмент: его родной язык. Ну и, конечно, голова на плечах. И у каждого, кто не обделён последним, есть бесплатный абонемент в академию, которого никому не отнять. Потому что — вот они, тексты мастеров. Читай, вникай, анализируй. Учись.

Если, конечно, хочешь учиться, а не мечтаешь о доброй фее, которая одним взмахом волшебной палочки превратит тебя из гадкого утёнка во что-нибудь, что не стыдно людям показать.

* * *

И ещё пару слов — об уровне того, что у нас по инерции зовётся критикой и литературоведческими докладами/статьями. В большинстве случаев это, конечно, отзывы на прочитанные книги. Пересказ сюжета, пару слов об авторе — и не более того. С одной стороны, это вызвано ограничениями формата, которые вводит то или иное издание. С другой — ограничениями самого материала. Львиная доля того, что сейчас издаётся в фантастике, никакой литературной критики не выдержит. Нет предмета для разговора, нечего детально анализировать.

И некому. Даже те, кто в девяностые часто и по делу выступал с аналитическими материалами, теперь пишут такие в лучшем случае один-два раза в год. Неудивительно, ведь и ресторанные критики не обсуждают качество блюд “Макдональдса” — и в этом нет ни малейшего снобизма: просто профессиональная специализация не та. Другое дело, что если такой ресторанный критик будет изо дня в день обсуждать только продукцию “Макдональдса”, его критерии оценивания незаметно для него же самого изменятся. Если всё время оцениваешь “худших”, то появляются градации и со временем “лучшие из худших” становятся просто “лучшими”.

Отсутствие серьёзной аналитики — ещё один симптом. Она не нужна издателю, она не нужна читателю — так, может, хоть писателям?.. Нет, им она тоже не нужна.

Большая часть тех, кто пришёл в фантастику в последние годы, расценивают своё занятие как угодно, но только не с профессиональной точки зрения. Новое поколение в массе своей — поколение дилетантов. Не потому, что допускают ошибки. Потому, что не исправляют их. Совершенно серьёзно отстаивают своё право писать безграмотно в “живых журналах”. С восторгом воспринимают любой популярный пересказ основ литературоведения. На замечание о грубых фактологических ошибках отмахиваются традиционным: “Я так вижу!” Обвинение в нелогичности исходного фантастического допущения называют “тявканьем”. Тоже зачастую копируя поведение старших.

Фантастика стала в основе своей литературой, написанной дилетантами для дилетантов. Автор нетребователен к самому себе, читатель — нетребователен к тексту, “критик” (в кавычках) вполне поддерживает обоих.

Апофеоз всего этого благостного погружения в болото — изменение в системе ценностей молодых авторов. Революция — или, если угодно, деградация — произошла, а мы и не заметили. К чему стремился писатель раньше? Написать книгу как можно лучше. К чему стремится автор сейчас? Как можно скорее и как можно бОльшим тиражом издать свой текст. Качество книги перестало быть решающим фактором. И это совершенно закономерно: ведь качества нет.

* * *

Революции начинаются в головах — и фантастика здесь не исключение. Профессиональный читатель фантастики (который мог быть по совместительству писателем, критиком, художником, издателем — а мог и не быть) всегда имел некоторую внятную систему ценностей. Может, она не на 100% совпадала с таковой у профессиональных филологов, но уж “марсианские” романы Бэрроуза от “Марсианских хроник” Брэдбери такой читатель умел отличить. По качеству исполнения, по художественности. По гамбургскому счёту.

Как бы ни был своеобычен тот, прежний фэндом в своих литературных вкусах, он не превозносил до небес бездарно и безграмотно написанные книги. Но прежнего фэндома не стало, потому что для многих, кто составлял его ядро, костяк, фантастика из хобби превратилась в бизнес. Со всеми сопутствующими и вытекающими. Потому что вступают в силу другие правила игры, другие мотивации, другая система ценностей. Лучше то, что хорошо продаётся, а не то, что лучше написано. Спросите любого из нынешних издателей фантастики, почему он не выпускает стотысячными тиражами какого-нибудь Краули, а “Конана и Армию Графоманов” — выпускает. Поверьте: ничего оригинального не услышите.

Байки про “не умеют продавать” — смехотворны. Звучали уже возгласы, дескать, не издают качественные книги, поэтому и жуёт народ жвачку. А вот если — так он сразу же и.

Извольте: сколько серий интеллектуальной фантастики, всякого неформата и т.д. было запущено за последние годы? И какие у них тиражи? И как часто в Москве и Питере эта самая “интеллектуальная” отправляется в уценённые лотки “всё по 40 р.”? Что, кто-то один в Задрыщанске ждал-не дождался Краули? Ну так один покупатель тиража не делает. А те, которые делают, — не желают читать интеллектуальную фантастику. Таковы факты. Читатель массовый привык к жвачке, он её хочет — и альтернативу приемлет очень редко.

Революция (читай “раскол”) случилась не только в мозгах писателей. Читатель фантастики тоже меняется, новое поколение выбирает “пепси”. Не всё, конечно. Но сравните стартовые тиражи дебютанта в “Армаде” и проверенных временем “ветеранов” в “ЭКСМО” или “АСТ”.

В девяностые читатели и писатели “ели” скверные переводы. Теперь писатели, выросшие на них, выдают ещё более скверные поделки местного производства. Да и переводы в массе своей лучше не стали: в некоторые книги ни редактор, ни корректор даже не заглядывают, а переводчики о русском литературном языке знают понаслышке.

Другое дело, что тиражи переводной фантастики ещё ниже, чем отечественной, так что она вряд ли ещё сильней испортит вкус читателя. Мы и сами с этим справимся, верно?

В головах читателя, писателя и критика фантастика — как собирательный образ, как некая Платоновская идея — перестала быть литературой для умных людей, для людей, которые хотят думать.

Затем она перестала быть литературой.

Точнее, фантастика — в отдельных и крайне редких своих проявлениях — всё ещё пытается быть литературой. Вопреки читателям, издателям и самим писателям.

* * *

Итак, читатель изменился. Целевая аудитория разделилась на множество подгрупп “по интересам”, и эти подгруппы зачастую не пересекаются друг с другом. Не совпадают во вкусах, говоря политкорректно. Лет тридцать назад, если ты считал себя любителем фантастики, ты попросту не мог не читать Стругацких. Сейчас не существует ни одного произведения и ни одного автора, которые признавались бы всеми “подгруппами по интересам” как обязательные для чтения. Даже Стругацкие такими уже не являются. Даже (!) в пределах фэндома.

Помните: “критериев нет”? Так вот, если их нет у самих писателей, откуда они возьмутся у читателей? И кто, если не писатели, будут эти критерии устанавливать (опять же: не словом — делом)? Литературная критика фантастики давно уже утратила вес — как раз после того, как превратилась в очень облегчённую, “детскую” версию литературоведения.

Может, издатель?

Да нет, издатель никогда не будет заниматься селекцией, он “играет” за естественный отбор, в котором побеждает не самый красивый, а самый живучий и зубастый. Издатель и сам должен быть таким, иначе ему не выжить. Написание книг может быть бизнесом, а может не быть, но их издание — в 99 случаях из 100 — только и исключительно бизнес. Выпускают то, что покупает читатель.

При этом издатель не ориентируется на вкусы фэндома. Невозможно ориентироваться на вкусы того, что превратилось в разнородную массу.

И всё-так и в этой разнородной массе намечается два полюса, два больших “кружка по интересам”. Разница заключается в отношении к литературе вообще и фантастике в частности. С одной стороны — попытки всё ещё писать качественно. С другой — почаще издаваться, делать ненапряжные книжки — и отстаивать своё кровное право на это! Появляется этакое “гетто внутри гетто”, состоящее из целого ряда особых текстов. Псевдо-литературы, очень похожей на обычную.

Советская фантастика в своё время уже породила похожий симулякр: ура-патриотические сочинения о наших космонавтах, изобретателях, учёных, которые бодро побеждали трудности в виде капиталистических шпионов и бездушной природы. Такой себе аналог соцреализма. Книги шаблонные, где сюжет выстроен, а персонажи взаимодействуют по известным читателю моделям. И — никаких неожиданных, глубоких мыслей, всё известно заранее, от начала до конца. В итоге от читателя не требовалось прикладывать умственные усилия, чтобы одолеть очередной том “Комсомольцев на Венере”; как раз попытка анализировать такой текст только затрудняла чтение.

Похожие книги существовали в западной фантастике (и не только в фантастике) довольно давно. Это жанровая литература, доведённая до своей крайней точки: лишённая всякой новизны, ориентированная на узнавание читателем и — как следствие — на ощущение комфорта. Предсказуемость гарантирует определённый уют. Так ребёнок в сотый раз просит рассказать сказку, которую сам помнит наизусть, — и примерно с той же целью (точно так же, как у большинства современных читателей, неосознаваемой).

С началом девяностых книги-шаблоны изменились. Вместо бравых космонавтов авторы пишут о бравых космодесантниках и мускулистых варварах. Эти книги востребованны. Повторюсь: комфортны. И, на мой взгляд, — крайне вредны. Они приучают читателя отключать при чтении аналитический аппарат, вырабатывают навык восприятия шаблонного текста на полуавтоматическом уровне. Такие книги действуют прежде всего на эмоции читателя, не вызывая более глубоких и сложных реакций; более того, эти реакции читателю шаблонных книг противопоказаны: они могут вызвать чувство дискомфорта. Персонажи ни в коем случае не должны восприниматься как полноценные живые люди, их страдания не вызывают сопереживания, их смерть — не трогает до глубины души.

Такая литература предполагает упрощённый стиль изложения, типичных персонажей с типичным поведением, типичный же мир, не важно, фэнтези или НФ-ный, сюжет в них неусложнён и предсказуем, фантастическое допущение не играет существенной роли либо же вообще позаимствовано у других авторов. Являясь клонами других подобных книг, сами эти тексты зачастую начинают порождать собственные копии — в виде бесконечных продолжений. Продуцируются сериалы, где каждый том похож на предыдущие и последующие и является только “вариацией на тему”, прозвучавшую в первом.

Итак, не просто сформировался — приобрёл свой круг читателей, свои традиции и каноны особый род литературы. И если “Большая Литература” пренебрежительно относится к фантастике в целом, то теперь фантасты-”интеллектуалы” получили своего “мальчика для битья”. А, стало быть, заманчивую возможность считаться лучшими. Или — “лучшими из худших”, как получится.

* * *

Упорные усилия жить по-прежнему в изменившемся мире ни к чему хорошему не приведут. Оценивать новые явления с помощью старых понятий — бессмысленно.

Как, к примеру, бессмысленны попытки найти общий знаменатель для всех текстов, которые нынче попадают в библиографический (он же — номинационный) список “Роскона”. В год на русском языке выходит более полутысячи романов, причём общий процент книг-шаблонов в них довольно велик. Когда “простой фэн” видит их в одной номинации с очень немногочисленными качественными книгами, он исподволь проникается мыслью, что и разницы-то между первыми и вторыми нет.

Преобладая на рынке, книги-шаблоны, кроме вреда для читательских мозгов, приводят к другим, не менее разрушительным последствиям. Эти книги составляют столь высокий процент от издаваемой “Фантастики вообще”, что именно по ним судят о современной фантастике. Не только высоколобые критики от “Большой литературы”, но и свои же читатели, критики, писатели. Книги-шаблоны значительно занижают планку: на их фоне и довольно посредственные произведения выглядят не так уж плохо. Тем самым задаётся новый стандарт. Стандарт для дилетантов.

Обратите внимание: фант-обозреватели в своих рецензиях пишут о чём угодно, вплоть до курьёзов из жизни автора, но ни словом не касаются идеи книги. Показательный факт: в журнале “Мир фантастики” каждая рецензия оценивается по 10-бальной системе, оценка складывается из среднего арифметического по отдельным параметрам: стиль, сюжет, персонажи, проработанность мира, перевод, оформление книги. Всё это есть, всё это учитывается. Графы “идея” — в списке характеристик книги нет.

Фантастика в своём нынешнем извозе — это литература без идей. Всё равно что человек, у которого есть яркая одежда, упругие мышцы, крепкие кости, даже сердце бьётся размеренно и в такт. Вот только мыслить это великолепное тело не умеет, оно превратилось в сомнамбулу, в зомби.

Плохо это? Решайте сами.

Нужно ли исправлять ситуацию? Смотря как.

Вернуться к прежнему статусу кво не выйдет. Прогресс не остановишь, глупо луддитствовать — да и, в самом деле, не станешь же скупать и сжигать все книги-шаблоны. И авторов принудительно от компьютера не отлучишь. А отлучишь — чем будешь лучше пожарников Брэдбери?

Главное: никто — НИКТО! — не заставляет читателей это всё читать, а авторов — писать. Они это делают добровольно. И делали раньше. И будут делать впредь.

Советские ура-романы тоже были бездушны, в них идею подменяли лозунги, неуклюжие и прямолинейные. Нынешний автор шаблонных романов ещё проще своих старших коллег: он вроде даже пытается о чём-то таком говорить с читателем, о вечных вопросах, о наболевшем — но получается это так банально, убого, наивно, что — поневоле разведёшь руками. В конце-то концов, сюжетов в мировой литературе не так уж много. Вот как их подать... Помните, Лем писал об этом же: в шахматах правила неизменны, всё — изящество, красота, стремительность игры — зависит от игрока.

Так что — никаких рецептов. Всё сказанное здесь — тоже зеркало, а зеркала рецептов не выписывают.

Всё зависит от игрока. От целой команды игроков, у каждого из которых своя шахматная доска. Кто-то предпочитает делать привычные ходы. Кто-то разыгрывает сложные комбинации. Я просто надеюсь, что тех, кто играет осознанно и с умом, когда-нибудь станет больше. Ну, хотя бы больше, чем сейчас. Что цех профессионалов не превратится окончательно в клуб “хороших парней”. А как оно будет на самом деле: поживём-увидим. Почитаем.

Киев, сентябрь – ноябрь 2007