Сказка, помимо прочего, ещё и о «полом мире»: есть-есть у нашего мира (или мирка), круглого как шарик, — как мы всё ещё думаем, но иногда и сомневаемся:) — изнанка, с порталами входа в виде волшебных колодцев.

И что самое интересное, структура этого триумвирата — Мир вообще, наш мир и мир изнаночный «полый» — подобна двухмерной ленте Мёбиуса (наш мирок и полый) расположенной просто в Мире. Ведь, соскальзывая в игольное ушко колодца, героиня оказывается на уровне мира, изнаночного «верхнему», и когда она выбивает подушки, перины и что там ещё есть у них перье-пухового, поднимая облачную метель, на «большой земле» начинается настоящая снежная метель с воющим, как голодные волки, ветром. И мир изнаночный сам становится «верхним»....

Чудо? — когда события безотносительны друг другу, как в генераторе случайных чисел, но с частным и частым нарушения закона чисел больших. Магия? — когда причинно-следственная связь волшебна и невероятна, но всё же интуитивно понятно, что механизм чудес имеет совершенно другие корни и причины. Или Мир Триумвират?

И можно путешествовать, под теми же звёздами, по обеим сторонам пространственной ленты. Колодец — место склейки, «портал Мёбиуса». Это Мир (которых, как мы договорились — трое :)), в котором возможен вечный двигатель в виде песочных часов, где место перехода — «портал Мёбиуса».

Зазеркалье, изнанка, за пазухой камень.... Полунамёки, полутень, полупальто.... И место в Мире, где вечный Полдень. Сказка.

А сказка — о добре и зле. Вот так, с маленькой пока буковки. А до буквицы (которая бывает и в полстраницы — загляните на досуге в гримуары средневековых библиотек, к примеру «тиснув» томик из пространства монастырской библиотеки эковского «имени Розы» :)) им ещё надо дорасти. В том числе и через эту сказку.

Старик Хэм намного позже тоже написал об этом — «Старик и море»: сказка «о журавле, ухваченном за хвост, но всё-таки вырвавшемся в небо, не оставившем даже пера жар-птицы, в виде синицы в руке....»

Азартные игры, в которые играют люди и Его Всемогущество — Случай, вводящий в искушение продолжения игры подтасовкой мнимых выигрышей, но уверенно поставившего свою ставку на безусловный проигрыш визави....

Теория игры через отрезвляющую практику:

- об азарте разжигающим алчность — путём столь легкодостижимых «подач-выигрышей»;

- о потере способности к соразмерности, — о потере способности к трезвой оценке (в ослепление «подачки») очередной достигнутой «планки»;

- об иерархии всё возрастающих в геометрической прогрессии потребностей, по мере движения всё тучнеющего и тучнеющего их снежного кома (а Сизиф, роняющий пот и обрастающий костенеющими мозолями, ещё старается...) к вершине пирамиды, с вершиной всевластия безраздельного господства и неисчислимого богатства, но в тоже время и к точке почти абсолютной потери равновесия, для удержания на которой требуется ух как много;

- о вертикали власти: по сказке, в землях немецких она: лачуга (точка отсчета: нищий рыбак и рыбачка), изба (кулак-землевладелец), замок (рыцарь-дворянин, с собственным леном и титулом), королевство (почти суверенный сюзерен с соподчиненными вассалами), Императрица (ах, какая немецкая принцесса не мечтала стать императрицей — как правило, Империи Российской: тем более в истории примеров...), Папа (у них, в «европах», даже император соподчинён понтифику), Господь Бог (даже вселенной мало....)..., и снова: лачуга...; соблюдено магическое число семь (а, Пушкин, поскромнее и не столь кощунственен в играх с Богом) .

Но сказка ещё:

- о прагматичном и практичном менталитете «иноземном»: «...выловил старик большую камбалу....» — это вам не золотая рыбка Пушкина (которую, как и яичко золотое, ни отварить, ни поджарить — одни слёзы о бесполезном....);

- о необратимости упущенных возможностях;

- вредный совет о правилах всевластия (старик, тем паче старуха, не читали Макиавелли...);

- о несбыточных грёзах и снах несбывшихся, что сняться всем рыбакам и жёнам рыбаков (а, что-то подсказывает, что не только им :))....

Новелла, достойная носить приставку — или титул, или почётное звание — «имени Хулио Кортасара» (не всё ж колхозам и заводам, вкупе с детскими садами, яслями и лагерями быть «именованными»). Быть может этот взгляд и предвзят, и пристрастен, но: возьмите первый сборник рассказов Хулио Кортасара «Бестиарий» (хотя есть ссылки и отсылки дальше, «вглубь» Кортасара): случайным столько совпадений не бывает. Что делает честь Келли Линк: соответствовать уровню созданию атмосферы чувств, смыслов и ситуаций — и отношений внутри этой атмосферы ситуаций, порождающие новые уровни смыслов (а попутно и пространств и времени). Но Келли Линк пишет не просто наложив кальку и срисовывая, попутно переводя, иероглифы замыслов и смыслов одного из трёх великих аргентинцев — она использует принадлежащее только ей магическое зеркало (с только этому зеркалу присущими оптическими законами и свойствами), ловя в нём «хитро» преломлённое отражение.

Ну-с, приступим — Кортасар, «Захваченный дом»: «Дом нравился нам. Он был просторен и стар...» Да-да, квартирный вопрос актуален не только для москвичей. При кажущейся зеркальности, ситуации та же самая: дом у Келли Линк заколдован, постепенно превращая в заколдованное ничто всё, и не только вещи...

Далее — Кортасар, «Автобус» — о порой странной и страшной солидарности окружающих, о пугающей сплоченности «дружить против» и Келли Линк эту атмосферу «ловит», как юнат мотылька в сачок...

Кортасар, «Письмо в Париж одной сеньорите « — чудеса и кролики сводящие с ума, кролики, разрушающие вместе с квартирой и жизнь.... У Келли Линк — клубок, растущий как снежный ком (или, как в новелле — резиновый:)) жизненных и семейных проблем, а тут ещё и кролики... И кролики эти так не просты...

Кортасар, «Дальняя» — о том, как трудно и порой невозможно в любви обрести себя.... У Келли Линк, «спасая брак», есть и попытка перерождения в другую, «дальнюю».

Кортасар, «Цефалея» — о «заколдованных» и об атмосфере безнадёги, в которую они погружены.... И Келли Линк, и здесь на высоте: хотя бы мать-«маляр» и дочь-сомнамбула.

Кортасар, «Цирцея» — колдовская власть и магия невесты-ведьмы. У Келли Линк, Цирцея — Крокодилица....

Кортасар, «Бестиарий» — о детях в жесточайшем мире взрослых, с поиском, и нахождении, страшного ключа-отмычки в этот мир (или из него?...) И Келли Линк — всё об этом — очень продетская и просемейная новелла.

Эпизод «обыденной» семейной саги, талантливо «наговоренный» (как намоленный) Келли Линк.

Магическое пространство на (или над и под? :)) территории Северной и прочих Америки своим невообразимым богатством обязано крутой взвесью всевозможных мифологий и сопутствующих им религий и Старого Света Европы, и Нового Света Индий (хотя для аборигенов континентов — старее и не придумаешь), и Эбенового Света Африки, и — да откуда только не потекли за Колумбовыми каравеллами авантюристы и эмигранты. Магическое пространство обогащалось от взаимных соприкосновений и проникновений — «метизация» магии и волшебства процесс перманентный.

Как оказалось — эмигрировали целые миры, пускай и даже в ридикюле из собачьей шкуры, спасаясь от очередных, но таких азиатско-европейских Герник....

Да, эксперименты с пространством чреваты парадоксами во времени: какими же? —

отнюдь не заигрывая с относительными чудесами, связанными с приближением к скорости света, а скорее с азбучными чудесами Льюиса Кэрролла —

1. «вертикальный» эксперимент первого рода по Келли Линк, ещё где-то на просторах Согдианы, простейший: перемещение под холм, где времени течение дискретно: становится невообразимо вязким (по отношению ко времени подлунного мира) — вероятно под одним из таких холмов и спит Мерлин: его минуты, но «в пространстве подхолменного сна»- наши года....

2. «кумулятивный» эксперимент второго рода по Келли Линк: частичку мира, уподобив плоской карте, уничиженную вдобавок и масштабом, свернуть клубочком в глобус и бросить внутрь ридикюля из скальпа чёрного пса (который, кстати, но хотя без шкуры, а от того и злобный, помещен в одно из отделений ридикюля — вероятно названного адом).

А дальше — на площадке эксперимента? — игры в слова и со словами, с пространством и временем — пространство Келли Линк и сопутствующие этому пространству кроличьи (скорее собачьи:)) норы...

Обыденный наш мир пропущен сквозь кристалл из слов, что позволяет заглянуть не только за его изнанку и подглядеть не только его сны:

Да, осмысление чудес чревато....

О парках не будем — это Сказка о «водоразделах».

Обычно в сказках основной водораздел — королевская семья и все остальные, а сама «сказка» — ни что иное, как способы и методы «попадания в семью«!

А вот эти способы и методы в сказках частенько основаны якобы на «абсурдном прагматизме», действующем вопреки принятому здравому смыслу: на чудесном стечении обстоятельств, собственной лености и паразитизме на способности других, — как на «бонусах», за оказание обыденных услуг (но обыденных с точки зрения принятой морали и обыденной нравственности — но которыми так часто в обыденном эгоизме цинично, или в брезгливом небрежении, пренебрегают...., «...твори добро!» — как говаривала некогда рыба, с очаровательным армянским акцентом).

Водораздел: «труд — леность». А девушка действительно — красива и прясть не хочет, но неслыханно добра и верна своим словам.... О, для сказки из народа — с кондовой моралью — это сказка про несбыточное чудо (как клубника в декабре).

Водораздел «красивый — некрасивый»: «Про уродов и людей». Прописанные в королевском замке принцы, короли и королевны — красивы. А остальные, живущие вне стен? — а остальные: трудолюбивы (и покорны:)). Там, за стенами замка критерии и выбора жены основаны на профпригодности..... Об этом и Умберто Эко: «История красоты», «История уродства».

Да, вывод принца неутешителен: труд, физический, уродует и калечит.... Особенно при разделении труда пооперационном — для пущей производительности (у Генри Форда, наверняка, любимая из детских сказок:)). А вот мамаша принца, столь трудолюбивая королева, видать взята из настоящих (без волшебства — а по страсти) «золушек» (ведь настоящие королевы голубых кровей используют, как тест, горошину).

Христианская сказка, но католический/протестантский подход, ведь есть, как минимум, две точки зрения, два разных подхода: «...что русскому хорошо — то немцу смерть...»

О чём же сказка, что за или под текстом? —

- о Божьей Матери, Марии (культ Девы Марии в христианстве неоспорим) — сказка католиков и протестантов, но не православных (какая музыка, вы вслушайтесь, в одном ещё название православной, русской, иконы — «Утоли мои печали» — не квинтэссенция ли, рубеж пограничный — между стихами (рифмованная проза) и поэзией (слов откровение — без уже ненужной вовсе позолоты рифм — они уже как просто инструмент: смысл потаённый, полупроявлённый, неведомый и до конца не познаваемый: как горним сквозняком повеяло....)) У них, в «европах», Она канонически «строга и справедлива», у нас же — всепрощающая защитница чад (и грешных и безгрешных) земли Русской;

- о наложении табу, но с элементом провокации, — ключи влагая в руки и разжигая, строжайшим запретом, любопытство;

- о нарушении запретов (ну, это ещё библейский грех);

- о тайнах — узреть Святую троицу — великий грех? Но нам, православным (да и не только, мы не прячем, дух благой, на золотые ключи в тёмные клети, и склепы, и клетки) даровано это чудо — Андрей Рублев, безнаказанно (или нам это так только кажется) списал сей чудный образ (надеюсь в яви...) — «Троица»;

- о наложении кары: Европа безапелляционна — на костёр (быть может и из-за того, что не было у них Сибири, куда даже монголы ссылали, по ясаку, тех, кому и смерти было мало..., а русские живут:), но скорее, что так удобнее, дешевле (без утомительных конвое на каторгу), быстрее, и устрашающе и зрелищней — «хлеба и зрелищ! — тем более решение о казни принимала власть светская (так и Христа казнил не Синедрион, но Рим), но не инквизитор: о, он только отлучал от Бога.... И, назидательней.

- о в милости снисхождении, раскаянии и прощении — по-европейски изощренно: на эшафоте, с петлей уже на шее или над разгорающимся костром (так драматичней, театральней — вышибая слёзы у толпы «глядельщиков», попутно анонсируя и милость власти, её «пиаря») — вот так же выдернут был из петли, на эшафоте и неудачливый цареубийца Достоевский (надлом и разлом вот этой самой минуты и вылился в его надземной, гениальной прозе: как романист уже ни кем не достижим) — но ведь и цари все наши русские, после Петра, имели матушек из многочисленных земель немецких....

А остальное — в сказке. Читаем сами, читаем детям....

Сказка страшна своей ужасающей правдой. Документ эпохи (к сожалению не везде эти «эпохи» закончились: эпохи гражданских и не гражданских войн, смуты, разрухи и Голода...).

Это почти сказочная (а сказка в том, что дети вопреки всему остались живы) истории о локальной победе над непобедимым драконом Голод....

Средние Века беспрерывных войн разного масштаба и значения: сюзерен с вассалами, вассалы с сюзереном, вассалы с вассалами, сюзерены с сюзеренами, война всех против всех, война за гроб Господень, когда стотысячные орды крестового похода опустошали и разоряли всех и вся в своём медленном течении к Иерусалиму, разбиваясь на ручейки и реки «бандформирований».... Отсюда и вдовство героев «сказки» (мужчины гибли защищаясь/нападая, а женщины..., — об это жестоко и страшно написал Лоуренс Норфолк в одном из эпизодов романа «Носорог для папы римского» — роман как раз об этих временах).

А войны требуют не малых средств: на бранную амуницию господ, на наём солдат-наёмников, на пропитание и войска, и обитателей из Замка-крепости, и на постройку и новых стен, и новых башен.... Поборы, поборы, поборы.... И вот, кормящим это всё — ни медного грошика на хлеб — на троне дракон Голодомор: «...кормящимся с земли — пусть землю ту и жрут...»

Безумно трудно сложить ли (но сказывается сама — и придумывать-то ничего не надо: хроника веков голодных и культивируемых, паразитирующих на этом зверств), написать ли (но должен же быть и летописец — написанные буква не страшны..., до их прочтения) сказку о Голоде, ещё труднее жить под ним и с ним...

Свидетельство обыденных зверств, — дабы на впасть в зверство ещё более ужасающее, как та старуха из пряничного домика: ведь Голод гложет разум, обостряя инстинкт самосохранение: пожертвуй малым (и что страшнее — что яко бы возобновляемым ресурсом), малыми своими, насыть плоть свою и воздастся тебе и сытостью и плодородием (ведь жив же где-то, уже на генном уровне, в глубинах подсознания, червячок языческого жертвоприношения)....

Дракон Голодомор насиживает яйца, порочно, да и прочно утвердив свое гузно на кладках затуманенного, изгложенного, изгаженного гладом разума....

И заповедный королевский лес, где даже собирать плоды нельзя, не то что охотиться: смерть — отступникам. Из леса лишь валежник, для очага, для очага пустого.... И в этот лес детей — подальше от греха....

В этой сказке лишь два сказочных элемента — съедобный домик сумасшедшей ведьмы (...молочные реки, кисельные берега — рай для голодных...), и — полный карман бриллиантов, дабы откупиться, пусть на время от Дракона Голодомора...

А бедная своим скорбным и злым разумом мачеху умерла, скорей всего от голода.

Сказка о невозможном, казалось бы, чуде.

А ведь чудо то, что принимаем сказку как зеркало реальности — здесь и сейчас/там и тогда — и принимаем на веру все те причудливые и волшебные законы преломления, искажения, рефракции..., и что там ещё есть в обыденной оптике. Ведь двести-триста лет назад клубника/земляника в декабре/январе/феврале — чудо, подобное хождению по водам.

И это сказка не только лишь о торжествующем Добре. Сказка пред-Рождества, когда в сквозящем безвременьем провале декабрьской ночи все звёзды разлохмачены, как Вифлеемская звезда....

И чудным образом в волшебном этом зеркале сказки отражается другое зеркало, уже божественной сказки (тем порождая меж собою бесконечный коридор..., «прокол Сути»?): и три человечка уже три библейских волхва....

Так умаляется в размерах (о, в оптику, мы входим отнюдь не дважды..., ежечасно) всё отдалённое, пусть и большое, по закону перспективы, но только перспективе этой неподвластны способности творить-дарить Добро и Зло.... Волхвы, известно, богатеи, но разного достоинства и их богатства (ведь что мешает быть даже числам и отрицательным, и даже мнимым?... и геометрия и алгебра чудес оттуда, а топография чудес включает всё: от волшебства чудес, до злого чародейства). И отмеряют три волхва (пусть крошечных — на то и сказка), но мерою Экклизиаста.... «Время разбрасывать камни и время собирать их».

Но в сказке найдете и другое — читайте!

Вроде бы сюжет сказки незатейлив и прост, стандартный набор персонажей и действий. Так-то оно так, но не совсем так.

Это роман о Башне — и в это утверждении нет ни какой описки — это как один (скорее, каждый:)) абзац библейского текста, сухого информационного пастиша, превращается в «вавилонскую библиотеку» (взять хоть ту же самую Вавилонскую башню — о чём же ещё вспоминать, когда пишешь о башне? — не всё, не всё так просто: отсылка к башне Вавилонской в Библии, так же как, к примеру, упоминание лабиринта и Минотавра из греческих «библий», рождают целые вселенные (а попробуйте развернуть ту бесконечную цепочку событий и персонажей — распустить клубок — в котором они один из узелков: концентратор миросозидательного мифа), которые со временем всё множатся и множаться....).

Это уже под конец XIX века началось повальное строительство сказочных, насквозь рафинированных рыцарских дворцов и замков — просто прихоть королей и придворных архитекторов...

Но башня из сказки — это настоящая башня, «без красивостей и рюшей» — выдержать осаду, совместно (или без — как повернётся батальная судьба) со стенами крепости и замка: донжон — господствующий, и последний, плацдарм. Нет окон — бойницы, многометровой толщи стены, неприступный вход и всей громадой вознесённая ввысь... Как грозящий ли, предупреждающий ли палец.

По всей средневековой Европе были «рассыпаны» десятки тысяч замков-крепостей сюзеренов и их преданных (или далеко не преданных) вассалов. И красота их оценивалась «в баллах» недостижимости и неприступности (вспомним тут и «Каркассон» лорда Дансейни, и Замок Франца Кафки...) и не только для врагов. Там в господском замке и крепости — тайна и для простолюдинов, питающих Замок: и слухи обрастают чудовищными и сказочными подробностями, питаясь полуправдой догадок и домыслов и ложью замшелых преданий.... Быть может, тайну замков приоткрыл Иен Бэнкс в своей блистательном романе «Песнь камня» (ведь времена идее и смыслу Замка/Башни не помеха)? Или, что вертится на языке, Стивен Кинг и сага о Стрелке?

Что может разбудить воображение сильнее, чем золотые косы соразмерные длиной своей с высотою Башни, нависшей над всеми? И главное — не коса, а Башня....

Но главная «изюминка» сказки — или констатация не радующего нас факта — Зло Башни не наказано.... Башня и её Волшебница всё так же возвышаются над Миром («...а что сделали с колдуньей?» — спросила дочь, когда я дочитал ей сказку до конца (привыкшая, что в сказках Гримм обычно Зло сжигают...) Но, как у другого сказочника, Шекспира: «...в ответ — тишина...»).

А «колокольчик» — не эхо ль колокола Джона Донна, о котором и спрашивать-то и нельзя, и бесполезно....

Великолепный гобелен из слов, местами правду чуть вытертый и временем, и светом, и переводом.... «Королевская охота».

Чем занимались столь многочисленные короли, и герцоги, и графы, и свита их в пусть карликовых, но королевствах Германии, когда они отдыхали от ратных подвигов (а состояние войны, когда союзники и противники мешались и перемешивались, как карты, при каждой сдаче, в те времена казалось перманентным), от крестовых походов, и утомительных решений рутинных дел по управлению клочком того «...хаоса, что назывался Германией...» (Маркс и примкнувший к нему Энгельс, или наоборот :))? Охота, королевская охота! И лучшие леса (столь тучные на все дары лесные) приобретали статус

королевских заповедных лесов.

Особый статус королевского леса: никто, кроме короля и его свиты, не имел права ни на охоту, ни на сбор плодов на его площади. Нарушения, законодательно, преследовались жесточайше: от ослепления и прочего членовредительства, до смертной казни, — особенно за убиение одного из четырёх животных, права на которые имел только король: благородный олень, лань (олень поменьше, но с рогами-лопатами, как у лося; у греков принадлежала богине охоты Артемиде), косуля (маленький олень, вернее «коза» — о, бедный сказочный братец!) и кабан (а убиение кабана один из подвигов полубога Геракла:) — они-то должны были оставаться неприкосновенны, лишь монарх лишал их жизни.

Для прочей королевской знати, — а это все мелкопоместные вассалы: бароны, баронеты — с разрешения хозяина леса, монарха, разрешалась охота на: волка, лисиц, куниц, зайцев, кроликов и другую мелкую дичь, на фазанов и куропаток.

В охоте, кроме короля и его великолепной и многочисленной свиты, принимали участие, вернее обслуживали эту воистину войсковую операцию под названием охота, толпы лесничих, егерей, загонщиков, псарей и своры вышколенных псов, а во главе их — хранитель королевского леса (куда кроме дубрав входили и луга, и пустоши, и болота — все те места, где паслись и кормились королевская дичь).

А что же прочий люд, крестьяне? — охота им запрещена, с оружием, под страхом смертной казни в лес короля нельзя, строений никаких там возводить нельзя (отчасти это всё вкупе ещё и против разбойного люда). Можно: собирать валежник (в сказках обычно этим занимаются маленькие дети и сироты, ведь мужчине так сложно оказаться от охотничьего соблазна в этом изобилии), а у собаки должны быть вырваны когти на передних лапах, дабы не могла преследовать добычу.

И сказка — на фоне этого блистательного антуража, королевской охоты, и статус леса объясняет всё: его безлюдность, потаённость, и почему был братец превращен в косулю, а не волка, и «назойливое», но спасительное наличие короля....

А злую колдунью и её одноглазую дочь..., традиционно (менталитет это у них такой, европейский :)) — на костёр..

Тёмный антураж, гробы и дух сыноубийства, пылающий под ведьмой эшафот.... Страшно, но....

Очень интересная сказка, с «тёмной» подноготной закамуфлированных смыслов, касающихся по своей сути правовых аспектов наследственного права, в основу которых положено римское право (да-да, даже сказочные, сколь и не запутанные они под час бывают, тропинки сливаются, в конце концов в широкую имперскую римскую дорогу: Добро пожаловать! Все дороги ведут в Рим!)

А надо заметить, в начале ХIX века Германия — это лоскутное одеяло, которое еще номинально остаётся Священной Римской империей германской нации, но сшито из более 350 государств разной степени независимости, а в них герцоги, графы, курфюрсты, маркграфы, бороны.... Избежать феодального раздробления не удалось не помогли и правозавещательные законы: майорат (сфера действия — высшее дворянство) — передача наследства старшему наследнику (а младшие? — на государственную службу, в армию, в крестовый поход, в коммерцию, ну или принимать постриг или становиться разбойниками) и минорат (сфера действия — крестьянство) — передача наследства младшему наследнику (а старшие? — по мере взросления отпочковываются от семьи, с образованием собственного хозяйства).

А в сказке налицо подмена смыслов: король сам отвергает «королевский» майорат, провозглашая «крестьянский минорат», усугубляя его полным исключением Мужчин из линии престолонаследия.... В европейских монархиях такого не бы-ва-ло.... И такой чисто скомороший элемент уже небывальшина и сказка! — наизнанку вывернуть, поставить с ног на голову. Дальше, больше — другой король берёт в жёны и сажает рядом с собой на престол неведомо кого (как нищеброды после попойки...) — опять же сказочнее сказки....

Но есть и правда — «родимое пятно христианства»: охота на ведьм, вплоть до псевдоочистительного костра. Этим сказка «приземляется», якориться за действительность: домой, с небес....

А братья Гримм молодцы — насобирали полное лукошко клубков и клубочков: за ниточку потянешь (только не ленись!), а там такое....

Начнем «путешествие» по многоуровневому миру этой сказки братьев Гримм, причём эти уровни, слившись в единый «глобус» сказочного пространства, не позволяют главенствовать ни одному из них. Какие же смыслы вплетены в повествовательную ткань сказки? — «о чём»:

- кончено же, о «Сказке»: наследство, прекрасная королевна, волшебство и вещие птицы, пророчества и их исполнение..., но и:

- кончено же, о беззаветной преданности вассала сюзерену (ведь с разрушения вертикали власти, иерархической соподчиненности рушится и всяческая государственность — и впитывать это маленьким согражданам уже надо у домашнего камелька);

- кончено же, о трепетном желании всех вассалов, что им «воздастся той же мерой» — мерой любви и преданности («метнёмся» к китайской мудрости: к «Сунь-цзы», к самой классике стратегического мышления всех времён и народов: «Первое Путь.... Путь — это когда достигают того, что мысли народа одинаковы с мыслями правителя, когда народ готов с ним умереть, готов вместе с ним жить, когда он не знает ни страха , ни сомнений») А что цементирует государство? — вера в «доброго царя» и знать это маленьким вундеркиндам-читателям/слушателям обязательно;

- и, кончено же, испытание верности (ведь в обучение, главное, примеры), преподнесенное как переложение (скорее наложение, «обряжение» сказочного повествования в ветхозаветные одежды) одной из самых драматичных библейских сцен: «...Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе...»

Другой вопрос, что герои заходят дальше Бога, превращая жёсткость библейского пастиша в жестокость, а «надрыв» доводя до логического конца.... Но ведь это и кратчайший метод «достучаться» до неискушенных сердец, тем более, что сказка это ещё и элемент чуда, которым всегда можно подкорректировать непоправимое и необратимое. (А жестокие чудеса Писания, увы, совсем не сказка...)

Очередной «вредный совет» в исполнении братьев Гримм.

Да о чём и говорить — 1812 год, французская экспансия (а, скажем так, главный злодей и шулер сказки — петух: гальский видать — символ Франции, не иначе сам Наполеон, а курочка, значит, Евгения Богарне:) — кроме шуток, выбор и персонажей и их имён (даже, вернее, прежде всего, в устном творчестве) это очень осмысленное действие, один из главнейших и важнейших смысловых уровней текста), по дорогом раздробленной на графства Германии кто только не бродит: и заблудившиеся призывники, и отставшие новобранцы, и дезертиры, и просто остатки разбитых армий, да и расплодившийся «сброд оборванцев», сбившихся в разбойничьи шайки, и разных мастей шулера, и авантюристы..., война — а на теле её паразиты (и «вошь окопная» и «вошь тыловая»...).

А сам элемент «сказочного» воспитания — на «анти-примере». И о том как сколачивается из всякой шушеры и сброда банда, при этом не скупясь на подчёркивании отвратительных черт, и о том как она рассыпается, после нанесения положенного ущерба доверившимся простофилям (добрым бюргерам, германским пейзанам). Причём шайка рассыпается жертвуя своими «отыгранными» соучастниками, что опять же совсем не красит: измена, предательство... Иудин грех.

Это сказка не столько напоминает лубок — агитационно-патриотическую листовку-комикс, сколько сама лубок (где сам текст — иллюстрация): доступный, упрощенный до нельзя гротеск — выразительная лаконичность: где «всем сёстрам по серьгам».

С дурака какой и спрос, но сказка насквозь социальна: простец (столь любимый в сказках всех времен и народов), который не совсем в ладу с обыденным и здравым смыслом, противопоставлен мирской структуре (социальной и рыночной системе товарно-денежных отношений и всех несуразностей проистекающей из этого), системе мироедов-барышников («в европах» неотделимой от евреев, которых сами же королевскими рескриптами отлучили от любой формы материальной деятельности, оставив (в основном, конечно) лишь денежно-денежные отношения меняльной лавочки) и структуре властной (король и королевна, плюс паразитирующие наемники-солдаты («вырос дуботолк здоровый, работать не хочет,а деньжат хочется: в менты подался» — как это нам знакомо :)) — стражники).

Дурак, дурак, а всех выпорол: и короля с навязываемой ему королевной (в моральном смысле), и кровопийцу еврея, вкупе со стражником (этих-то уже в натуральном, физическом смысле)...

Не суть, а смысл сказки: «выпустить пар»: пусть в сказке, да услышать (со смаком, обязательно со смаком, щедро приправляемым смехом благодарных слушателей) о наказании тех, к кому в реальности не подобраться... В этом смысле: подобные сборники сказок — социальный заказ. Ни больше, и меньше. (как и в реальности «здесь и сейчас» в бесчисленных «ментовских» сериалах наказывается изощряющееся зло: сплошное торжество постулата о неотвратимости наказания (пусть и в кино — но на то и заказ социальный:) — хоть в виртуальном мире победить, тем успокоив).

И дурак уходит — с торжеством (а для слушателей его моральная победа ох как нужна и важна: это как знамя над поверженным рейхстагом) и деньгами (а малый-то, — да свой он, в доску! — совсем не промах....).

Сказка «о не дружбе», так можно перефразировать других братьев, Стругацких.

Жестокая сказка — об обманувшем доверие — таких суровый Дант поместил в один из кругов своей концентрической воронки-вселенной ада. Прагматичный — на основе здравого смысла, увы..., — выбор, вернее подбор, друзей.

Сказка «о не доброте» — о пробуждении, вернее сознательном провоцировании, чувства недоброй мести.... Это очень по-взрослому, когда предавший ищет защиты у «человека с ружьем» (топором, бластером, бензопилой — не важно: уже пробивается эдакий маленький росток..., фашизма?... — суть-то его: социально или по другим параметрам не близок: казнить, нельзя помиловать...).

Совсем не хочется верить, что это откровенная апология предательства. Роман-предупреждение: вундеркинды, будьте бдительны, если даже в сказке больше прав у того кто сильнее и подлее. Отрезвляющая оплеуха....

«Чудаковатый музыкант». Как «социально» (морально и нравственно) он близок к другому музыканту, из немецкого же городка Гамельн. Бродячий палач.

А музыка, талант? А «ангел ворующий» и скорее всего убийца, Франсуа Вийон? А один из самых гениальных поэтов ХХ в. (и в скобках скажем, что не только, ох, не только...) Эзра Паунд откровенно ставший на позиции фашизма (пройдя потом тюрьму и «дурку»)....

Проблема, даже синдром, «Моцарта и Сальери» (к которому, к счастью, ни Моцарт, ни Сальери, не причастны).

Глубока, ох глубока сказочка. Детская....

Замечательная сказка — из таких сказок и родились: и жанр детективного рассказа, и воспитательно-нравоучительный рассказ, и психологический (морально — не морально) роман.

Здесь есть всё, как в Греции (как по Чехову, так и по Борхесу: читайте классиков, господа:)) Есть и зародыш, квинтэссенция всего вышеперечисленного — «Преступление и наказание» в чистом виде: есть и преступник (волк), и его убиенные жертвы (шестёрка неразумных козлят), и свидетель (оставшийся в живых, седьмой неразумный малолеток), и соучастники (кузнец и мельник/пекарь), и сыщик, он же и прокурор и судья (акт самосуда, вернее доведения до самоубийства — воспользовавшись беспомощным состоянием (как сладок сон несказанно сытых:)) — сама коза...

Да и само действо — тут и попытка вразумления неразумных, тут и высшая степень непослушания, и ложь, сопряженная с мошенничеством, и.... Да можно весь уголовный кодекс вывести из одной (а их, таких, у братьев Гримм и всего немецкого народа -о-го-го!!!), на первый взгляд незатейливой сказки.

Ведь в том и суть сказок — откуда ещё почерпнуть малолеткам социальный опыт? — научиться «страху», если действительность порой намного более жестока жесточайших сказочных чудес. На героях личины — но суть-то остаётся. Что ценно в народных (а братья Гримм — это работяги, которые перелопатили сотни лет устного народного творчества) сказках — ясная ось «добро-зло» и всё что этому сопутствует. Конечно есть и элементы «сюра» — но как без этого в сказках, как без этого волшебство и магия (слова).

Совсем «недетская» страшная сказка — не для детей, а для прочтения детям, как это было тогда — поздним вечером или не поздним (ведь какая разница, если двести лет назад вечернее домашнее освещение создавало именно ту, сказочно-страшную атмосферу: растущие и мятущиеся по углам, стенам и потолку сгущающиеся тени, тени от свечи, лучины, очага — которые «дышат«!), семья в сборе, дети жмутся к взрослым, а такая добрая и ласковая — днём! — бабушка начинает страшную-престрашную сказку (такая метаморфоза со взрослыми только обостряет восприятие «страха»).... А ведь в устной традиции ещё и играют и повышением-понижением голоса, и многозначительными паузами, и лицедейными интонациями. Ни дать, ни взять — «театр у камелька», камерный, дающий полное раскрепощение воображению: ведь слова выразительно скупы (зачем пугать, если уже страшно, от одного скажем слова: мертвец...)

Сказка о пареньке не имеющем страха (которого у малолетних слушателей уже предостаточно:)). «Ты что, страх потерял?» — это явно не отсюда: он страха-то и не имел. Отморозок...

Испугать отморозка — не тут-то было.... Но, горничная, — хороша!

Книжная серия «Жизнь Замечательных Людей» до сих пор живёт и здравствует, а была она возобновлена в 1933, про инициативе «вестника всех потрясений» буревестника Горького: ведь надо было попрать Пруткова-старшего, а именно: «объять необъятное» (а Кржижановский, упрямясь, возрождает Пруткова-внука, см. том 5 с/с): «дать народу всё!» — подробные многостраничные биографии «и великих, и пламенных» — от и до...

А ведь до этого, в двадцатых, литература изобиловала «краткими биографиями великих людей». Но — двадцатые в прошлом, грамотность охватила всех — надо расти.

А Кржижановский и ЖЗЛ (как впрочем и вся обласканная цензурой литература) — несовместимы, так как сам Алексей Максимович выписал и подписал Сигизмунду Доминиковичу «волчий билет»: «...Поэтому я думаю, что сочинения гр. Кржижановского едва ли найдут издателя. А если и найдут такового, то всеконечно вывихнут некоторые молодые мозги, а сие последнее — нужно ли?»

И вот блестящая литературная пародия — литература «возвр.«Кржижановского -«Материалы к биографии Горгиса Катафалаки»: «..что осталось от примечательной и поучительной жизни Горгиса Катафалаки? Роздробь фактов, дюжина встреч, разбросанных по дюжине дюжинных памятей...»

Книга о нелепостях с позиции «здравого смысла» — книга, что бы вывернуть и молодые и немолодые мозги: вывернуть их из зоны повседневной зашоренности, затёртости бытом...

Новое «окно» в большую литературу. Нелепица, нонсенс, абсурд — да, но с логикой и философией — ведь кто писал («диалектика гиперболы — верхняя граница её и знак перехода количества в качество...», тематические заявки, т.5 с/с)!

В 1744 году Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен, офицер русской армии в чине поручика и в должности командира лейб-кампанией (первой, элитной роты) Брауншвейгского кирасирского полка, расквартированного в Риге командует почетным караулом, встречавшим в Риге невесту цесаревича — принцессу Софию-Фридерику Ангальт-Цербстскую (будущую императрицу Екатерину II)....

Вот как оно бывает — не нелепый сухонький старичок, почти карлика, в несуразной треуголке, в паричке с лихо закрученными усами и со смешной эспаньолкой (спасибо за визуализацию Гюставу Доре) — а статный красавец кирасир (пуленепробиваемая кираса весила до 30 кг!), поручик, а затем и ротмистр Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка (в ХХ в. это Жёлтые или Царскосельские кирасиры) — элитной воинской части Русской Императорской армии (история полка в императорской армии меж двух дат: 11 декабря 1700 — Указ о формировании полка; 10 декабря 1917 — Полк распущен в с. Святошине под Киевом по причине нежелания украинизироваться).

13 лет в русской Императорской армии и затем 47 лет до самой смерти Мюнхгаузен живет в Боденвердере, где рассказывает поразительные истории о своих охотничьих похождениях и приключениях в России: или в охотничьем павильоне, построенном им самим и увешанном головами диких зверей или в трактире гостиницы «Король Пруссии» в соседнем Геттингене.

Это только присказка, а сказка впереди....

Жанр «сказки» — философская сатира-фантасмагория, автор — Сигизмунд Доминиковия Кржижановский. Открывается первая страница «сказки» на центральной площади города Берлине («мачехи городов русских», как метко окрестили её поэтические эмигранты) на Александерплац, под кричащие рты мальчишек-газетчиков: «...Восстание в Кронштадте! Конец большевикам!» (оп-с: временная привязка — март 1921)....

Двое в комнате (а дальше не по-маяковски :)) — поэт Ундинг ( unding — нелепость, небылица) и его визави, барон, которому на момент «возвращения» уже пошла третья сотня лет...

А дальше? — а дальше сто тридцать страниц великолепного текста, настоящей литературы: 8 глав. А названия этих глав? — читается как поэма: «У каждого барона своя фантазия», «Дым делает шум», «Ровесник Канта»..., «Чёрт на дрожках»...

Ну и конечно же — «Теория невероятностей», коротенькая главка, всего 12,5 страничек, но: «дробь, вставшая на цыпочки» встала на один уровень (вот для чего на цыпочках тянуться-то и не потребовалось :)) с булгаковскими «рукописи не горят».... Одна эта глава, даже если бы была (как всегда с Кржижановским, уход в сослагательную вероятность нашей реальности) опубликована, могла сделать «переворот» не только в мысли литературной, но и позволила бы как то иначе «миросозерцать» (вклад Канта для Кржижановского неоценим :)).

Читать и перечитывать.

Молитва Борхеса от 1 июля 1969, чуть менее чем за два месяца до его 70-ти лет. И 19 дней до первого лунного шага Нейла Армстронга.

А Борхес о Боге, а Борхес к Богу: «...хочу я умереть, раз и навсегда...»

Человек коснулся Луны — и впереди ещё вся Бесконечность,а Борхес-человек отвергнул Вечность: «...ведь просьбы (к Богу) неуместны...»

Не поза это — а просто «...с прямотой, превосходящей силы человека...»

»...и в памяти остаться другом, а не только лишь поэтом...» — Че Борхес...

Хорхе Луис Борхес очень хорошо знал и высоко ставил поэта Джон Донна, и проповедника Джона Донна (это «его» колокол, не стихая, звонит по нам...), и мыслителя Джона Донна (см. эссе Борхеса «Биатанатос»), и его молитва очень близка к страстным «Обращениям к Господу» Джон Донна (откуда «родом» и колокол).

И, в оставшиеся ему ещё 17 лет жизни, надо думать, ни раз молитву эту повторял.

Однако, Борхес..., — так бы сказал наш российский житель Чукотки, родовая кровь которого течёт и в индейских племенах, когда-то променявших не уют нашей Арктики на ещё не открытую Америку.

Однако, Борхес, — подтверждаю и я: то, на что у Карлоса Кастанеды ушло с десяток книг и тысячи страниц, чудесным образом (ведь настоящий маг на то и маг: почто зря воду лить-то...:)) уместилось на полутора страницах.

История рассказанная в Техасе, но произошедшая совсем в другом месте.

Что суть методы науки? — войти в доверие, проникнуть, открыть великую «военную тайну», положить её на цинковый стол препараторской, вскрыть и распотрошить на элементы и фрагменты, втиснуть выжимки или сухой остаток в диссертацию и «рационализировать» (см. Стругацких «Сказка о тройке»), затем с успехом и «утилизировать» (из той же оперы, то бишь сказки), признав никчёмной и смешной....

Но, когда «в ночи полнолуния начинают сниться бизоны», становится ясно, «что тайна бесценна и вся наша наука просто пустяк...»

«Важна не тайна, а пути к ней» Вот и весь Кастанеда, но ещё далеко не весь Борхес!

Сигизмунд Доминикович Кржижановский — русский писатель, проживший свою жизнь не то, что без книг, но и без рукописей. Фантастика уже то, что он всё же смог получить заветный билет «Союза писателей» (как такое членство, принадлежность к клану, обыгрывает Булгаков; в Одессе бы сказали: стал поцем :)), а как — это «совсем другая история».

Сигизмунд Доминикович Кржижановский — московский писатель, имевший 10-ти аршинную комнатку (за что этой квадратуре или кубатуре огромное спасибо за «Квадратурина» :)). Комната могла похвастаться полным отсутствие книг — и это при его фантастической эрудиции ответственного квартиросъемщика.

Но, Сигизмунд Доминикович Кржижановский имел гражданскую жену (до официоза они «доросли» только в 1946) , а вот у семьи жены, в Одессе, в районе 16-ой станции Большого Фонтана, имелась дача — на высоком обрыве, как раз над пляжем «Золотой Берег»....

А вот здесь самое интересное: новелла «Золотой берег» — это зарисовка с натуры: одесская акварель, когда самые синие воды самого Чёрного моря и золотой песок, и выжженное до белизны небо — тем нестерпимым и до безобразия конопатым одесским солнцем — размываются по ватману этюдника, как краски водой, одесским русским языком....

О, русский язык в Одессе, десятая часть которого обыденно полностью непереводима с русского на русский, но фрагментарно и мозаично переводима на русский с идиша, на русский с украинской мовы, на русский с одесского.... А смысловая палитра попыток адекватного перевода того богаче (читайте Бабеля!).

О чём новелла? — об Одессе! — когда она пляже: рыбачит (злодеи водяного царства и способы их нападать на рыбу), загорает и плавает (классификатор — кто и как), и делает любовь (...ах, Одесса...), и, фразами меняясь, общается..., — живёт (очередной стаканчик водки запрокинут под хамсу)!

Новелла, как послевкусие, от очерка написанного двумя годами раньше, там же, в 1937, «Хорошее море». И где услышал: «Арестован Бабель....»

Эта книга из разряда — «продолжения никогда не будет»..., независимо от точки или многоточия эпилога. Автор уже и ни причём: плавание началось, и плавание не каботажное, в прибрежных и мелководных водах, а кругосветное плавание вокруг этих 900 станиц, превратившихся в один большой глобус Мира Дома.... Будут, будут у этого Мира и Колумбы, и Магелланы, и корсарские рейды Дрейка.... На то он и Мир.

Или украдём у Кортасара: «на 900 станицах вокруг Мира».

Для такой книги написать продолжение — это убить и всю магию и очарование «канонического» текста грубым вскрытием (эксгумация — есть такой патологоанатомической термин в судебно-следственной практике: сиквел — патология незрелой прозы...).

Всякая магия строится на «некоторой» необъяснимости, практической мифологии и забытых и навсегда потерянных крупицах главной тайны: ведь жёсткие цепочки причинно-следственных связей необратимо и навсегда убивают всяческую магию, тем более непоправимо реальную.

Это очень большая проза — можно поздравить и русскую литературу и нас, читателей: на фоне неудержимо плодовитых словоРублев, это событие. Такое и миру «предъявить» не зазорно, как и Стругацких или Пелевина.

Книга писалась долго и для себя, как в стол, а значит с трепетом и любовью: так Шакал Табаки (плут и авантюрист, трикстер, Локи этого мифа) собирал, подбирал и множил свою коллекцию (и не только неопознанных вещей, не только: вчитайтесь ещё раз в последнюю главку эпилога).

Параллелей, при чтении, возникает множество, но все они сходятся, при этом рождая свой слой, свой уровень, достигнув «горизонта» — в «Дом, в котором...» Здесь и Голдинг («Повелитель мух»), здесь и Кен Кизи («Пролетая над гнездом кукушки»), здесь и братья Стругацкие («Пикник на обочине») и примыкающий к «пикнику» Киплинг («Сталки и компания»). А, и сама атмосфера Дома, и — «гениальный Пиросмани» Дома, Леопард, -отсылают к Ягуару Варгоса Льосы («Город и псы»). Самая первая, конечно, параллель — «Дом, который построил Джек» (быть может это он и есть — Яхве этого Мира, и это его чёрная широкополая шляпа с ожерельем крысиных черепов вместо ленточки на тулье?)

Читать эту Книгу — большое удовольствие. Это как вступить, поселиться в «Зоне» Пикника, делая смертельно опасные вылазки (прыжки, улёты) в Наружность. Это погрузиться в совершенно особый Мир Дома, с его многоуровневой системой мифов, с мифологией, где прописаны, нашептаны (это как намолены) и свои боги, и топография, и табу, и законы: «библейский» фольклор Ночей Сказок, информационные поля расписанных, разрисованных стен. И касты-племена: стаи, соплеменники, и всё, что порождает любое расслаивание и разделение: мы все социально близки и во вражде и в распрях, доходящих до войн, и в дружбе и в состоянии вялотекущего нейтралитета, и в ожидании Исхода.... Но это уже совершенно другая и тема и история...

Книгу надо читать: Сфинкс, Курильщик, Слепой, Лорд, Шакал Табаки и многие другие ждут нас и за порогом своего Дома, и в Лесу...

Уже написан лордом Дансейни роман фэнтези «Дон Родригес, или Хроники Тенистой Долины» («Однажды один синьор — владыка долин в горах Аргенто-Арес, с вершин которых не видно славного города Вальядолида....»,1922), но еще не написан Итало Кальвино роман постмодернизма «Раздвоенный виконт» («Время было военное: христиане бились с турками. Мой дядя, виконт Медардо да Терральба, следовал в лагерь христиан...», 1951).

Именно эти два великолепных произведения сразу всплывают в памяти, когда начинаешь читать «Белую мышь» Кржижановского — фэнтезийный сказочный антураж романа Дансейни усиливает (осмысляет:)) фабула «раздвоенности», со всеми вытекающими оттуда последствиями, Итало Кальвино.

Но — это Кржижановский! — да, рыцарский сказочный роман, но на рыцарский доспех легла лёгкая патина смысла...., и плетёт и плетёт она исподволь свои кружева, позволяя и нам «миросозерцнуть» глазами и автора, и его героев. Героев, так и не законченного путешествия.

«Седоусый пел:....» И дальше — молчание.

Ещё один вклад Сигизмунда Доминиковича, в анонсируемую им же «Историю ненаписанной литературы». Две главы пробные повести, очередной «возвр.», из первой главы которой, всё же, появилась новелла «Сквозь кальку» (тоже в стол...)

1927 год, преддверие 10-го юбилея Октябрьского переворота, — так первое десятилетие после революции она нередко именовалась, — и такое «неуютное» название: «Неуют»... Но всё-таки ещё один «пробный шар» в издательство, скорее всего с осознанием полной безнадёги (ведь он был философ....), совсем как у Георгия Иванова:

Друг друга отражают зеркала,

Взаимно искажая отраженья.

Я верю не в непобедимость зла,

А только в неизбежность пораженья.

Не в музыку, что жизнь мою сожгла,

А в пепел, что остался от сожженья.

И сразу отсылка — «...рукописи не горят...», но у Кржижановского НЕ БЫЛО рукописей! И все, оставшиеся и найденные его машинописи это и есть — «... пепел, что остался от сожженья...» Вот так и «встретились» — философ ставший писателем и поэт, сделавший своими стихами для экзистенциализма больше чем философы его....

Две главы: глава 1 «Тема дальнего следования» и глава 2 «Буферная сцепка», всего две главы, но в них успели попасть «основные темы-смыслы» Кржижановского:

1. «рельсы-рельсы, поезд-поезд»: «... будто жизнь — это поезд. А я в нём простой пассажир. И вот мы подъезжаем к последней станции. Надо укладывать свои мысли....» («Глазунья в пенснэ»);

2. «не-проблема» выбора сюжета: «Филистимляне правы: героя надо брать сонным...»;

3. пространство сна: «....спящие, прошу предъявить сны...» (смотрим «Маленькие мифы», автор — Станислав Ежи Лец: «...Сударь! — крикнул он. — У нас положено спать, а не видеть сны!»).

Быть может и смысл повести — остаться ненаписанной....

Сентябрь тринадцатого года, — да, того самого 1913 года, верхняя планка «процветания и достижений» имперской России, к которой так любили примеривать достижения народного хозяйства советские статистики и партийные функционеры-пропагандисты, канун Первой Мировой. Это и есть отправная точка и в пространстве, и во времени для главного героя: попугая в клетке.

Итак, «уйдем в повтор» (самоцитата — не плагиат :)): станция Вержболово, граница с Восточной Пруссией, таможенный досмотр. И, вдруг, раздается революционная «Марсельеза» (как там Руже де Лиль (помню-помню марку с его портретом в своём детском кляссере:)) начинает песню: алленз анфан — идёмте, дети?. Уж не приглашение это и для читателя:)).

Жандармы, — осведомленные о таинственном «призраке коммунизма», который бродит по Европам, — делают стойку и находят виновника беспорядков: в круглой клетки попугай. Владельца не нашли (очередной «глухарь»:)).

И клетка с попугаем пускается во все тяжкие по российским временам и весям: и первой мировой, и революции, и гражданской, и ....

Калейдоскоп событий, мест и персонажей.

Очень гоголевский текст, — как будто возвращение «Мертвых душ»? — такие русские типажи и типажи отношений между типажами. А, клетка с попугаем, пройдёт ли «сквозь Россию»?

Да и что говорить — герой Кржижановского не автором, а судьбой и временем (а кто ж ещё ему надиктовал, нашептал?), вбрасывается в чреду рискованных авантюрных путешествий, полных немыслимых (но только не в эти смутные времена) приключений.

Неоконченная (оборванная на полуслове? — «как птица в лёт»? или обрыв-концовка, отправляющая героя всё дальше и дальше.... Как Гоголь — в пламя?) новелла, уверенно попадающая в список лучших текстов Кржижановского.

Если верить самому авторитетному источнику (Вадиму Перельмутеру, человеку «открывшего» для нас Кржижановского) — это последняя новелла Кржижановского: за последние десять лет жизни лишь изредка очерки, статьи, переводы оперных либретто.

Символично, что новелла обрывается на полуфразе, умышленно (новелла композиционно завершена): автору больше нечего сказать: всё главное сказано...

Как прощание: «...надо укладывать мысли...»

Новелла о Главном. О миросозерцании, смыслах и снах:«...вы боитесь своих снов, но вместе с тем единственное, что вы любите, это ваши сновидения....»

«Крайний» диалог. А первый? — это к Борхесу («Атлас», миниатюра «Начало»): «...этот разговор двух незнакомцев на земле Греции — величайшее событие в истории мира. Молитва и магия остались в прошлом...»

Но, магия слова — осталась: читайте Кржижановского:

«Близорукость отвратительна...»

Очередная, а может быть и последняя, сказка Кржижановского — им было скомпоновано (издать так и не удалось, как практически и всё остальное) два сборника сказок: «Сказки для вундеркиндов» (которые, скажем так, не совсем и сказки, а нечто и нечто большее, том I) и «Мал мала меньше» (цикл сказочных или «историйных», — без фантасмагорий — притч-миниатюр, том III), найдена в «киевском архиве», публикуется впервые.

Написана почти через сто лет (точнее 99 :)), после блистательного перевода Лермонтовым стихотворения Гейне «о сосне» — стихотворение обрело новый, надвременной смысл, перешагнув тесные рамки любовной лирики — на то и гений! Сосна, по-немецки, — мужского рода..., поэтому остальные русские переводчики (Тютчев, Фет, Гиппиус, ...) «оперируют» то кедром, то дубом (ох, далеко не случайно в новелле Кржижановского, молодая сосенка цитирует старому дубу Лермонтова:)), а Лермонтов это перешагнул, шагнув в вечность....

И журавль-журавлёнок, один из главных героев — такая русская птица: «Надо слушаться крыльев, а не корней»....

На первый взгляд сюжет и незамысловат, но имеет смысловое расслоение на уровни (как горькая капля сарказма в «Записных тетрадях» Кржижановского: «СЛОНа-то я и не приметил.») — «концентрационный зимний сад»....

А попади новелла в руки советского мультипликатора — получился бы очень добрый и хороший мульт....

Неоценим вклад города Киева, матери городов русских, в русскую словесность ХХ века, да и не только: на века все остальные. Вот только три имени, — и каких! — прописавшихся из киевской квадратуры и кубатуры в вечность:

1. Булгаков («...На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк...» — сам о себе, когда затравили...);

2. Ахматова («Из логова змиева, Из города Киева, Я взял не жену, а колдунью...» — это Гумилев о жене...);

3. Сигизмунд Доминикович Кржижановский....

Сигизмунд Кржижановский — писатель без рукописей и без могилы..., и, если посмертным «даром» малороссийца Гоголя малороссийцу Булгакову стал хотя бы могильный камень, то малороссийца Кржижановского он же просто «одарил» безвестными семью пядями кладбищенской московской земли.... Так и покоится их прах под общим покрывалом московского дёрна, как в братской могиле..., вот только Кржижановскому выпало лежать тем неизвестным и безымянным, — осталась лишь самоэпитафия из «Записных тетрадей» (которые тоже прописались в этом томе): «Когда умру, не мешайте крапиве разрастаться надо мной: пусть и она жалит».... Замело, беспросветно замело Сигизмунда Доминиковича красным снегом....

«Красный снег», несомненно, главная находка-сокровище в затерявшемся на десятилетия «киевском архиве» писателя, но: «...рукописи не горят...», хотя у Кржижановского это машинописи. Нашелся архив — и превратил 5-томник в 6-томник.

«Красный снег» текст фантастический, — самая совершенная и по композиции, и по стилистике и языку, и по смыслам, вещь Кржижановского, самая глубоко задвинутая автором «в стол». Самая смертельно опасная и для автора и для всего его творчества — всплыви он в конце тридцатых, когда свирепствовала эпидемия «...щина» — и ни автора, ни текстов, ни тем более архивов и ближнего круга: в пепел....

Концентрированная суть Кржижановского, как писателя и мыслителя: до того, как стать писателем Кржижановский 30 лет был философом и долго боролся перед выбором: кем быть? — писателем, философом дальше.... Но философский след — на всё творчество — совершенно новая литература, которой до него не было и которую мы «прозевали», и время задвинуло и автора и его тексты поглубже, в глубь беспамятства: а, был ли мальчик?

Да, можно сравнивать Кржижановского и с Кафкой, и с Борхесом, и с ..., но — он другой и, «откройся» он раньше, то и Кафку, и Борхеса, и ..., сравнивали бы с ним.

Что это — «философский реализм», «смысловой реализм» или «миросозерцательный»?

Не знаю, несомненно одно — «Красный снег» это ещё одна недостижимая для остального литературного мира русская планка в литературе, как «Братья Карамазовы» в большом романе, как «Мастер и Маргарита» в мистике.

Если чуть далее «прогуляться» по тому V, то обязательно наткнетесь на тематическую заявку Кржижановского «История ненаписанной литературы», где Сигизмунд Доминикович «застолбил» поразительную мысль: «Вся наша литература — генеологическое древо пушкинских сюжетов, многообразно ветвящихся и дающих сложные сочетания». И предлагает привести перспективу примеров.

«Тронуто — пойдено!» (это уже «Из архива Пруткова-внука») — привожу пример: Кржижановский, пьеса «Тот Третий». Канва — Александр Сергеевич, незаконченные «Египетские ночи», «наполнение и дополнение«6 Шекспир «Антоний и Клеопатра» и Бернард Шоу «Цезарь и Клеопатра». Кстати, в театральном» IV томе Шекспиру отведено 230 стр., Пушкину — 82 стр. и Шоу — 95 стр. Текст пьесы «вырос» из текста фрагментов пяти пробных глав, так и ненаписанного романа «Тот Третий».

Текст пьесы восхитителен: тут и юмор, и ирония, и смысл приправленные неподражаемой афористичностью автора. Надо читать!

А, по большому счету, пьеса, — ни больше, ни меньше, — об истории возникновения политического сыска.... Так что о сцене и котурнах — забыть....

Публикуется впервые.

Под занавес, Октавиан будущий император Август, бросает в вечность (предваряя и пародирую Блеза Паскаля:)): «Да, Клеопатра, будь твой нос на полпальца длиннее, лицо земли имело бы совсем другой вид.»

Оглянувшись и осмотревшись, скажем: «...не спорим...»

А что до Клеопатры, рекомендую Майкла Паркеса, основоположника магического реализма в живописи, — «Смерть Клеопатры«! Её бы иллюстрацией на обложку отдельного издания пьесы!

пантомима в трёх действиях.

о самой теме пантомимы разговор отдельный — она вечна, как Смерть и Бессмертие: бесстрашный шляхтич, польский Дон Кихот, и Смерть.... Игра..., — «... что наша жизнь...»:),

проигрыши и выигрыши — то из чего и складывается и судьба, и жизнь.

но о пантомиме: пантомима, если простенько, — сценическое действие без слов, когда ни о чём не надо говорит — всё ясно из пластики образов и действия.

в круг сферы интересов Кржижановского попала как-то и «Театральная ремарка» (см. том IV) — «...несколько кратких отрывков из очень многообразной и полной приключений истории «театрального примечания»...»

и Кржижановский, убирая из пьесы все словесные реплики, оставляет лишь «визуальные реплики» — авторские ремарки (практически лишая и режиссера и сценографа любой свободы действия:)): пантомима!

как пишет, в вышеупомянутой работе, сам Сигизмунд Доминикович:

»...самая краткая статья о театре для самой краткой энциклопедии, вероятно, написалась бы так: «ТЕАТР — см.»

см., смотри, умей быть зрителем: остальное приложится. И ремарка, в отличии от основного текста пьесы, предназначенного для произнесения и слушания, с м о т р и т ...»

«Писанная торба», условность в четырех актах, семи ситуациях.

Пьеса, опоздавшая на сцену — заканчивалось время театральных революций — об этом смотрим у Булгакова: «Записки покойника»(«Театральный роман»), кстати перу Кржижановского принадлежит «Автобиография трупа«! — мистика или жили в одной «творческой параллели»?

Пьеса, прочитанная только Таировым, не попадает не только на сцену «Камерного театра», а просто не на какую сцену.... В стол.

Пьеса, стоящая вровень с «Зойкиной квартирой» Булгакова, «Самоубийцей» Эрдмана.... Но время ушло — об «этом» — нельзя: уже выкристаллизовывались основы соцреализма, отлитые в бронзу «буревестником революции» Максимом Горьким на 1-м Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году:

«Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он, сообразно непрерывному росту его потребностей, хочет обрабатывать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью».

Ну никак не вписывался во всё это Кржижановский со своей «пиеской» с такими говорящими фамилиями: Ктотов, Натощак, Чучундрин (помним-помним крысу Чучундру из «Рики-тики-тави»...), и .... Да все они, эти фамилии, — с двойным дном, хотя обыденно так выставлены напоказ, тем камуфлируя себя (да как у всех...., — вчитайтесь-ка в фамилии нас окруживших :))

Да вот, ещё и не стёрся из памяти «философский пароход», когда более двухсот неугодных власти интеллектуалов России были высланы за границу в сентябре и ноябре 1922 года: на двух пароходах тогда уместились почти все русские философы -29 сентября на борту парохода «Oberbürgermeister Haken» уплыли в Германию Н. А. Бердяев, С. Л. Франк, И. А. Ильин, С. Е. Трубецкой, Б. П. Вышеславцев, М. А. Осоргин,...., а 16 ноября пароход «Prussia» увез Н. О. Лосского, Л. П. Карсавина, И. И. Лапшина, А. А. Кизеветтера и др.

Владимир Ильич (самый человечный человек, как запомнил я из пионерского прошлого) предложил в мае 1922 заменить применение смертной казни для активно выступающих против советской власти высылкой за границу (а в августе 1921 был расстрелян кавалер двух Георгиевских крестов Николай Гумилев...), и Сигизмунд Доминикович предлагает продать всех дураков (дороги-то не продать :)). И начинается такая битва — за право дураком тем быть!!!

Гоголь, как автор «Мёртвых душ», я думаю, отдал бы должное.

Элегическая грусть с социальным налётом постперестроечного синдрома.... Под тихо бодрящийся гитарный перебор и песню Александра Городницкого, потаённый смысл которой по-гумилёвски пронзительно жестокий: «Жди меня, я не вернусь...»

И любовь, вспыхнувшая было как звезда, но сгоревшая в плотной и душной атмосфере 90-х, и ретроспектива жизни в этой атмосфере. Социальная лирика? Как фотография, уже пожелтевшая и ещё по-любительски чёрно-белая, из обувной коробки со студенческими фотографиями.... Ностальгическое сожаление? — «...о жизни, которой не было...»

Одно из достоинств Брхеса не только в том, что он видит сны (что может себе позволить практически каждый), но и в том, что он умеет мастерски его передать: «вкусно» преподать читателю (скорее слушателю — в сети есть масса «клипов» с голосом Борхеса — «домашний» и неторопливый, без поэтический экзальтация и патетических придыханий: так Марко Поло, наверное, у камелька, начитывал свою невероятную книгу приключений). И надо быть Борхесом, чтоб видеть такие сны, какой привиделся ему в первое утро в Афинах. Сон с режиссурой Франца Кафки, ввергающий Борхеса в энциклопедический лабиринт, но странный: есть выход (концовка статьи), но нет входа (начало статьи).... Когда же вход, как будто найден- начинается «настоящий Кафка»....

Достоинство Борхеса в том, что рассказав о пробуждении в Афинах, он рассказал не только о том, что наступило утро и он проснулся, вспоминая сон, но много больше: он снова приоткрыл калитку в «сад расходящихся тропинок» в Мире Борхеса.

»..если только мир, в отличии от статей моей сновиденной энциклопедии, имеет начало.»

Это то, что с годами дорастёт (всё тучнея и тучнея — набирая и вес, и «вес») до «Книги вымышленных существ», а пока это просто «Руководство по фантастической зоологии» (да-да, такой известный, отягощенным различным софтом, Manual :)) — замечательный «Бестиарий», скажем так «Бестиарий от компиляции» (но, в скобочках заметим, что не только:)).

При всей фантастичности истинных персонажей этой книги, основной «шарм» это — автор! Когда описание делает Борхес — это дорогого стоит: многоуровневый текст и тонкая ирония, ссылки и к первоисточнику, и в «никуда» — на том какой Борхес мистификатор и останавливаться не надо.

Составление «Бестиариев» одно из любимейших занятий «учёного любопытства» — от греков (а с ними и китайцев, и индейцев, афро-африканских авторов ещё не открытых и не прочитанных скрижалей чёрного континента), до Борхеса:). Надо-надо было чем-то разворошить застой воображения читающего меньшинства и посредством их «словесного блуда» донести, вернее разнести это по головам «неграмотных большевиков». Идеологический PR — смысловая нагрузка: не только табу, но и, навязанное свыше» отделение «агнцев» от «козлищ» (а как ещё старого или тем более чужого Бога выдворить (нет, не вынести, а вытащить, да за патлы, по грязи, да в грязь...) из пантеона Веры и Суеверий за «101-ый километр» Добра и благости?».

Посмотрите (пролистайте — благо, что «паутина» это позволяет. Кстати, чем WWW не новый, и такой борхесовский, персонаж новой редакции «Бестиария») средневековые «комиксы» монашеских манускриптов (об этом очень здорово пишет Умберто Эко, да и Лоуренс Норфолк не чужд) — какой богатый выплеск фантазии из заканонизированных рамок религиозных догм и запретов: но — «во благо».

А в стенном шкафу, кто-то по ночам загадочно шуршит, и я знаю, что это не мышь....

«Он выкован в Толедо...», есть далее и привязка во времени, но, как это у Борхеса всегда бывает, и конкретные время и пространство, да и действо (тревожащие вечно: что? где? когда?) теряют свою постоянную прописку и в магия текста растворяет их во всей Истории, и размывает по поверхности всей Земле (создавая смысловой Алеф конкретно взятой вещи, вернее его платоновского архетипа) .

Клинок, образ клинка — это нечто священное для Борхеса, это один из смысловых узлов его прозы и поэзии: мужчины и их любовь и вражда, танго, куманьки, воспоминания и сны.... Всё это без клинка для Борхеса немыслимо.

Есть и экзистенциальная ноты несбывшейся надежды: «... а годы идут и проходят мимо...»

И непреходящая тяга — взять в руку клинок.... Ведь вечный символа оружия не предательский камень Каина, а лезвие ножа — и мстящего, и защищающего, и берущего...

El puñal — влажные звуки, как капли крови... А праведной, неправедной — забота не его: сталь по ту сторону Добра и Зла — она клинок!

»...художник, имени которого я не запомнил, вдруг увидел то, чего сначала мира не увидел ни один живущий...»

Прекрасное определение художника и сути творчества.

А тот, не запоминающийся художник, — Claes Oldenburg ( Клас Ольденбург), американский скульптор шведского происхождения, автор инсталляций и скульптур (и «пуговица» одно из самых камерных его «ваяний»). Сам же памятник пуговице находится в столице штата Пенсильвания, Филадельфии, в самом центре кампуса Университета Пенсильвании, перед зданием библиотеки Van Pelt-Dietrich Library: белая, расколота по краю одного из четырёх отверстий (не по центру!), сложившись невысоким «шалашиком», диаметр «пуговички» где-то метров пять. По легенде, пуговица принадлежит Бенджамину Франклину, забронзовевшему неподалёку на бронзовой скамейке, с бронзовым листом, который с улыбкою читает присевшему навеки голубку....

Одно из студенческих поверий (не раз, мне верится, проверенное:)): секс под пуговицей (тем более размеры позволяют) перед экзаменом противодействует провалу не сдачи оного.... Ну, они американцы, им видней:)

Борхес, безвозвратно ослепший, — в Ирландии — «...древние и великодушные тени не хотят, что бы я посмотрел на Ирландию...». Борхес подтрунивает над собой, перелагая ответственность за свою слепоту на божий промысел, но тем самым и бросает мостик к Гомеру, обращаясь к новому Улиссу, 38-летнему дублинскому еврею Леопольду Блуму, оправившегося, по прихоти Джеймса Джойса, в свою одиссею по улицам Дублина 16 июня 1904 года в восемь часов утра.

Борхес слеп, но «с благодарностью вглядывается в историческое прошлое», где бродят необозримые тени: Эриугена («для которого вся наша история — лишь долгий сон Бога»), тень по имени Джордж Беркли («считавшего, будто все мы в неисчислимых подробностях снимся Богу»), тени Уайльда, Веллингтона, Йейтиса, Джойса, Мура...

«Ирландия — земля добрейших людей, истинных христиан, одержимых непонятной страстью во всём быть ирландцем...»

Так же, как и Борхес, одержимый непонятной страстью во всём быть Борхесом.

А Круглую Башню, в которой «монахи сохранили для нас от чёрных времён греческий и латынь», руки Борхеса смогли нащупать! — а значит и «прочитать» азбуку Бройля неровных камней и шероховатых швов...

Борхес слеп, но, перефразируя самого Борхеса ( и героя одного из его стихотворений слепого пирата Пью): «я горд каждой книгой, зачитанной мною до дыр«! А ведь библиотека Борхеса -это Вавилонская библиотека, в которой он когда-то и подсмотрел, не доступные ему сейчас, ирландские иллюстрации.

Этот сон, приснившийся Борхесу в Германии, потом перетечёт в его следующий сборник «Порука», сменив при этом место прописки (или регистрации:)) — «Сон, приснившийся в Эдинбурге»...

СОН, да-да, вот так — с большой буквы — это тот Протей, один единственный, который возвращается нам еженощно (или даже в дневной полудрёме), находя для своего воплощения, каждый раз, какие-то новые «сонные«архетипы — ведь есть, наверняка, Вселенная Снов, их полный каталог (как Борхесовская Вавилонская библиотека) — идеальные образцы, с такими же платоновскими бирочками (как человек, что приходит в современный мир с биркой на ноге и уходит так же...) и, при неминуемых повторах, привносит нечто новое, новое прочтение, новую режиссуру. Ведь и в «Гамлет», как в реку Гераклита, не входят дважды....

Так и англо-саксы, когда-то, устремились через Пролив, ещё не бывший Ла Маншем, к столь лакомому острову, не бывшего ещё Англией, что-то и кого-то теряя. Так и германский Сон, в своём «набеге», теряет Аахен — самй западный немецкий город, в котором нашёл свое успокоение Карл Великий; где-то тонет или растворяется в тумане Aarón, из племени Levi; не терпят повтора абракадабра и Абракас...; не снятся больше имена Шекспира (а имя Бёрнса так и не приснилось...) и Кеплера...; видать не климат в Шотландии и для Zwitter (бисексуал, гермафрадит) — но эту «песню» подхватили истинные арийцы из группы Rammstein :); сгинул в никуда, видать к тому времени исчерпав отмеренное ему число, и образ города Монтевидео....

»...когда отмеренное исчерпается, и буквы, и цифры, написанные мелом, не исчезнут немедленно...» — А это Борхес о чём, в эпилоге, не одевшем клетчатый килт?

Хенгист (с др. анг. — жеребец) — легендарный первый король Кента, а перед этим (история имеет свойство разворачиваться во времени, как свиток, по мере его прочтения :)) предводитель наёмной дружины анго-саксов, которых Вортигерн, кельтский король Британии первой половины V века, пригласил для борьбы с пиктами.

Мог ли предвидеть кельтский король «ночь длинных ножей», когда славно поработали саксы своими скрамасаксами — тяжелыми и длинными кинжалами: не оплатив наёмникам их победы, кельты тоже пали на пиру, на который Хенгист пригласил дружину Вортигерна, при этом приказав перерезать всех, кроме самого Вортигерна....

Но это потом, а сейчас, год 449, и дружина Хенгиста «на веслах, без компаса и парусов» пересекает гладь пролива из родной Ютландии к острову, «который ещё не назван Англией»...

И даже самому Хенгисту ещё не известно, что ему положено судьбой стать основателем «...величайшей империи, и чтобы потом спели Шекспир и Уитмен, чтобы покорили моря корабли Нельсона, для того, чтобы молчаливые Адам и Ева удалились, взявшись из руки, из Рая, который они потеряли...»

В сборнике «Иной и прежний» у Борхеса уже было стихотворение «Сакс (449 г.)», Hengist quiere hombres (449 A. D.) его продолжает, дополняет и объясняет: если там шла речь о «неизвестном герое», воине-саксе, то сейчас дошла очередь и до его легендарного предводителя, заложившего первый камень в фундамент «владычицы морей».

Фантастическая новелла о любви, насквозь пропитанная мифологией, историей и мистикой.

» Hann tekr sverthit Gram ok leggr i methal theira bert» («Он берёт меч Гарм и кладёт его обнажённым междусобой и ею»).

Цитата из «Саги о Вёльсунгах», ставшая эпиграфом новеллы Борхеса «Ульрика в 1975 году и эпитафией на реверсе надгробного памятника Борхесу, на женевском «Кладбище Королей», в 1984... и, у самого подножья этой же стороны камня «De Ulrica a Javier Otálora» («от Ульрики Хавьеру Оталоре»)...

Новелла — как зеркало платонических отношений (закончившихся всё же браком за два месяца до смерти Борхеса) между Борхесом (колумбийским стареющим профессором Хавьером Оталора из новеллы) и Марией Кодама (Ульрикой — героиней новеллы), дочерью японского архитектора, переводившей исландские саги (мистика уже начинается с того, что Мария появляется в доме Борхеса года через два после написания новеллы:))

Мистика не только вой волка (последний волк пал от руки старого охотника уже несколько столетий назад — об этом есть стихотворение Борхеса в сборнике «Атлас»), но и....

«Я не сделал ошибки, спросив, любит ли она меня».

Один из французских критиков отозвался об Анри Мишо так: «...он из тех кто мешает жить...»

Широко известен на «Западе» и практически неизвестен в России, вот только в 2004 «Симпозиум» выпустил, в серии «EхLibris» прекрасный томик Мишо «Портрет А.» В советское время понятно: «проклятие Хармса» — очень много и стилистических и тематических параллелей и в смыслах, и в эстетике — между Мишо и Хармсом — а, значит: запрет. А, сейчас, почему не переводят и не издают? — скорее «излишне интеллектуален» — нет в России рынка (даже, вышедший наконец 5-ый том Сигизмунда Кржижановского, «скатился» до тиража 2000 экз...., что уж тут о «неизвестных французах»: Кремль не надо было жечь...:))

Писатель (поэт, прозаик, художник) великолепный, жаль что доступен только фрагментарно. А «Дикаря в Азии» рекомендую всем, особенно часть «Дикарь в Китае», — небольшой пример: «...хитрость в Китае никак не связана со злом:она повсюду...», — Мишо удалось заглянуть в «широко прикрытые китайские глаза» :).

P.S. Джим Джармуш начинает свой великолепный фильм «Мертвец» эпиграфом из Анри Мишо: «Желательно не путешествовать с мертвецом»... («Ночь с Болгарами» из сб. «Некий Перо»), опрокидывая затем зрителя в чёрно-белое пространство мистического вестерна.

Так и тексты Мишо (и проза, и поэзия), да и его графика, утвердившись в истории литературы, превратились для более молодого поколения читателей, применяя сегодняшнюю терминологию, в «интеллектуальный винтаж», в стилистике чёрно-белого гранжа :).

»...в этот момент я безошибочно почувствовал своеобразное послевкусие ночного кошмара и проснулся...» — именно эта строка становится эпилогом к этой прозаической зарисовке, названной Борхесом «Кошмар».

Тема сна, да и обитающих в них ночных кошмаров, одно из постоянных тем Борхеса — новеллы, эссе, лекции, рифмы..., сны. Сон — одна из реальностей существования Борхеса: раскрепощенные «игры разума»? — или же изнаночная явь? И, как всегда и всюду у Борхеса, неоднозначность: ветвящийся лабиринт — бесконечные кошмарные мелочи и подробности, уводящие всё дальше и дальше, пока, заботливо прихваченный в сон кусочек мела полностью на растворится на шершавых камнях, предваряющих очередной провал поворота...

Мелочей в текстах Борхеса нет по определению (Борхес:)) — это очередное магическое слово, которое, если в него вчитаться обрушивает воображение (как часть сознания) в «чёрную дыру» (рекомендация не путать её с «чёрным бубликом» Виктора Пелевина не срабатывает — ведь суть-то одна :)) кошмара, или же заставляет беспомощно барахтаться в его его кошмарном вязком «саргассовом море».

Кошмары — «летучие голландцы» наших снов — и Борхес знал об этом. Быть может, сейчас, он один из их капитанов:), тем более, вернёмся в зарисовку: «...в его лице было что-то татарское, оно заканчивалось чёрной конической бородкой..., и эти прищуренные насмешливые глаза...» — Джонни Депп? — в своей пиратской ипостаси? — в 1984 он был только на подступах к актёрской карьере — но, сны, сны Борхеса.

Хайде Ланге, высокая (что для Борхеса, по свидетельству друзей, было синонимом красоты), гибкая и рыжеволосая, скандинавского происхождения.... До неё жгучую страсть в Борхесе разожгла её сестра Нора, но вышла за другого.

Хайде Ланге (и история любви Борхеса к ней), проскользнула в новелле «Конгресс», где она введена под именем Беатрис Фрост (смыслы в переводе с английского: мороз, холодность, фиаско....:)) : «...спустя несколько вечеров мы стали близки. Я предлагал ей руку, и сердце, однако Беатрис ... хранила верность заветам Ибсена и не желала связывать свою свободу...»

Но, даже спустя 45 лет продолжает возвращаться, даже после смерти, в сны Борхеса. «....с тонкими чертами и рыжеволосой шевелюрой...»

«Милонга Кинжала». Милонга — предшественница танго, более быстра в своём ритме и по своей экспрессии более подходит для скоротечной схватки поножовщиков.

«Я получил его в Пехуахо,

Из щедрых рук,

Ещё ни что не предвещало,

Что возвратится время Розы вдруг....»

Время Розы? — это отсылка в великолепный рассказ «Мужчина из Розового кафе». В стихотворении «Танго» (как в своё время «ангел ворующий» и убийца Франсуа Вийон бросал в вечность : «...где ныне прошлогодний снег?...») Борхес вопрошает о былых временах:

«Где вы теперь? — о тех, кого не стало,

Печаль допытывается, как будто

Есть область мира, где одна минута

Вмещает все концы и все начала.

Где (вторю) те апостолы отваги,

Чьей удалью по тупикам окраин

И пригородов был когда-то спаян

Союз отчаянности и навахи?...»

и дальше:

»...Уходит мифология кинжалов.

Забвенье затуманивает лица.

Песнь о деяньях жухнет и пылится,

Став достоянием сыскных анналов...»

Но это танго, а милонга быстра:

»...но рукоятка без креста,

из дерева и кожи,

о чёрном лишь мечтает сталь:

сны тигра гложут, гложут, —

мечтает, всё мечтает о руке,

что выхватив, спасает от забвенья...»

И, в последних стоках, магия слов, дарующая клинку надежды:

»...не истязай себя кинжал —

я возвращаюсь в время Роз.»

«Змей Митгарда»

Бессмертный эпос скандинавской мифологии, бессмертный — до дня Последней Битвы (Рагнарёк) , когда старший сын Одина, Тор, убив Мирового Змея Митгарда, гибнет и сам, и гибнет Мир (со всей своей космогонией)....

Порождение злокозненного Локи — Локи, странствуя по свету, забрел как-то в Йотунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды: проведённые с ней «1000 и одна ночь» ( вот только кто кому рассказывал сказки? ) даром не прошли: за это время великанша родила Локи (да, как оказалось, и всему Срединному миру, ему на погибель) трёх детей: трёх отвратительнейших тварей — гигантского волка Фенрира, исполинского змея Ёрмунгада (Митгарда), и девочку Хель, которая, став повелительницей ада, произвела на свет кучу мерзких исчадий.

Так Борхес начинает:

«Бесконечное море. Бесконечная рыба, зелёная

Змея космогонии, объявшая и зелёное море и землю

В непрерывном кружении, пастью впившись

В собственный хвост, издалёка пришедший —

С другого света конца . Могучим кольцом...»

А так Борхес оканчивает:

»...Его вооброжаемиый образ пятнает и нас.

На рассвете я это увидел в кошмаре.»

Кошмарные сны языческих космогоний, с эпилогом:

»...Нависнет невообразимой тенью

Над побледневшею землёй в тот День

Волков взъяренных и в отблесках агонии

Тех сумерек, каким названья нет...»

«Философия в картинках» — такой можно дать подзаголовок и «Атласу» в целом, и данному абзацу-эссе в частности. «Метафизический комикс» — фотография румяной французской булочки (съешь меня:)), с блеском прокомментированная Борхесом: в одном абзаце и вся философия Китая — «...китайцы думали, думают и будут продолжать думать, что каждой вещи на земле есть прототип в небесной глубине...», и вся философия Запада: позвольте, это же — и архетипы Платона! Вот оно — рукопожатие двух мировоззрений, казалось бы непримеримых философских школ, Запада и Востока, — в парижском отеле! И зрение тут не при чём, что бы увидеть — всего лишь надо мыслить. (Как Борхес:))

«По наблюдениям (и размышлениям) Спинозы, каждая вещь хочет длиться в своём естестве (достигнуть недостижимых высот и свойств архетипа): тигр хочет быть Тигром...»

Но, — эта булочка: «Она достаточна самовлюбленна, чтобы думать, что есть другая — её прототип...» Бунт на корабле? Или же, как Борхес и решил, — она и есть небесный Прототип? — на суд читателей....

Ещё одна монетка, истёртая неоднократными прикосновениями, извлеченная Борхесом из копилки памяти — ностальгический стикерс (наверное так будет более правильно перевести испано-итальянскую гремучую смесь названия: «оторванная наклейка»). Трепетная ностальгия Борхеса по поножовщине (вспомним и сборник «Эваристо Каррьего» и главку «Так это бывает в нашей Америке» из ставших апокрифом новеллы «Преступных дел мастер Монк Истман», и шедевр всех времен и народов «Мужчина из Розового кафе», и...)

Ностальгия «современника револьвера, винтовки и загадочного атомного оружия...» по «... Зоне между залежами кладбища и желтыми стенами тюрьмы, названной когда-то Огненной Землёй, и и выбранной жителями пригорода для поножовщины».

«Апокрифические тени той бедной и далёкой мифологии...»

Прозаический шансон? Да, если это один из уровней многомерного пространства текстов Борхеса: начнешь, перечитывая, вчитываться и..., — на тебе: и Сцилла и Харибда, и..., — бесконечная схватка двух «куманьков», как один из аргентинских архетипов Платона.

Быть может, колоде карт этого «Атласа», это — джокер (или семёрка пик:)).

Что наша жизнь? — дары:

«Невидимая музыка ему дана,

подарком времени, во времени исстаяв,

вещь страшная, любовь и красота

трагедией пред ним, как дар, предстала.

как дар ему позволено узнать

одну единственную в мире

и лунный лик, как тайну, открывать —

и лунной алгеброй созвездия исчислить...»

И далее Борхес продолжает : «Был дан ему позор....», и то всё остальное, что и есть жизнь — это как в детском стишке: «из чего же, из чего же, из чего же, сделаны наши мальчишки...», — но сквозь призму долгой и вдумчивой жизни и слогом Высокой Поэзии и Большим Поэтом.

Борхесу есть о чём сказать, — осталось услышать: его поэзия так же многомерна, как и проза.

Стамбул — Константинополь — Византия....

Греческая колония, сделавшаяся независимой республикой, взята Дарием, отбита спартанским генералом Павсанием (кстати племянником Леонида, обессмертившего Фермопилы),....затем столица Римской Империи, а после её заката — столица Византийской Империи, с 1453 г. — столица Османской империи... Царьград, с русскими щитами на воротах...

И рассказ об Истории (а этот город — История как минимум в кубе) Борхес начинает с кажется совсем другой истории: «Карфаген — самый очевидный пример оклеветанной культуры...» (где Карфаген — там Ганнибал, современник Жёлтого Императора Поднебесной, воздвигшего Великую стену и предавшего огню предыдущую история, устроив костры из всех библиотек) — тем самым Борхес вовлекает в два своих абзаца историю практически всех Великих Цивилизаций! И продолжает: «..о которой знаем лишь с предвзятых слов врагов...» И переводит, словно кальку на Стамбул: жестокость турков (фанатичного ислама), после жестокости неоднократных Крестовых походов?

Золотой Рог, Босфор, скандинавы и саксы, как основа императорской византийской гвардии — Англия и Гастинг...

История.