Его Превосходительство Террор.... год написания — 1907: всю Россию будоражит декабрь 1905, плюс поражение в войне.... Революция без насилия — ничто, и это «ничто» романтизируется: революционная, «подпольная» лирика и надвинутая по самые брови «шапка-невидимка» (тайные дискуссии, конспирация, бомбы в пакетике, вместо чернослива, идеи, явки, пороли, шпики, охранка, тюрьма, каторга, эшафот, самопожертвование во имя...)

и в то же время люди, и ни что им человеческое не чуждо, вот только «социальный» вопрос их испортил и маленький офицерик вдруг превращается в «маленького Марата», в «Тамерлана в миниатюре», который всё-таки даёт свой последний кровавый (и по-нашенски столь же бессмысленный и безобразный) бой.

и ему страшно....

Последнее путешествие Улисса, в Атлас сшиваются карты маршрутов (так и в колоду собираются карты — «последняя партия в труко»). Улисс уже слеп — он уже тот рапсод, что стал Гомером.

Визуальный ряд незрячего поэта (в оригинале это альбом фотографий, с довеском текста «от Борхеса») — он видит только снами, воспоминаниями (что тоже сон, только наяву) — он видит словами и со слов (всё теми же Платоновскими архетипами, которыми ворожил в своих строфах, рифмуя их с приснившейся реальностью....)

только словами самого же Борхеса: « ...умело запутанное целое...», «...каждая главка — особое единство, которое соткано из картин и слов..., .... любой из нас — первооткрыватель...»

Как не вспомнить Николая Гумилева:

«Свежим ветром снова сердце пьяно,

Тайный голос шепчет: «Все покинь!»

Перед дверью над кустом бурьяна

Небосклон безоблачен и синь,

В каждой луже запах океана,

В каждом камне веянье пустынь.

Мы с тобою, Муза, быстроноги....»

И другой голос, Георгия Иванова:

«И в тишине внимаем бытию,

Как рокоту глухого океана.

То бледное светило Оссиана

Сопровождает нас ...»

И Александр Блок:

"…Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран,

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман…»

Не в бровь, а в глаз. И, что самое печальное, актуально. Да и партбилеты сейчас так лежат в «нагрудных» карманах, хотя и разного окраса, но партячейки так же собираются и так же обсуждают.... А затем (когда вопросы все партийные обсуждены и приняты), почему бы и нет — и водочки (не из под крана, а уже из холодильничка — не забываем 21-век, — хотя вот технология пития всё та же) как же не хлопнуть, тем паче что уже и Пасха праздник, а с нею и ещё десятки освященных дней....

И битых женщин не исчезло с улиц — всяко ведь бывает, когда член партии, разгоряченный в сауне, домой приходит...

Какое начало: «Металлист Щукин постучался к соседу своему по общежитию металлисту Крюкову...», что сразу же кощунственная мысль: а не на концерт ли «Rammstein» собрались ребятки? Да только компьютер услужливо подсказывает шпаргалкой Википедии: нет, группа образована (индустриал-металл: вот это стиль, это по нашему: даёшь Индустриализацию!) в 1994 году, а Булгаковым писано-то аж в 1925....

Хоть вроде и проблема-то снимается — в банках там всяких, в бизнесе-сервисе, а в настоящее «металлическое» производство сунься: конь не валялся — с словариком, неизвестно кем, когда и для кого написанным и ходим....

Шпрехен зи дейтч?

Сатира, — да, — но с таким зарядом юмора! И целитель смех (вот только, боюсь, от сифилиса он не лечит...).

И при кажущейся абсурдности ситуации, веришь: это было, было, было.... И будет, ещё не раз. И говорить не стоит, что каждый, хоть единожды, да побывал на эдаком докладе (сам помню, как во время великого мора Генеральных, пьяный президиум вдруг начал бурно аплодировать...).

Да это просто раскадровка сцены из «Карнавальной ночи» (правда несколько оскоплённая впоследствии сценаристом).

Перелом..., слом..., надрыв.... Революция.

А в пространстве Революции и в пространстве за ней люди. Даже железнодорожные кондуктора. И по ним, как катком. Новое Время.

И реальность, зачастую фантастичнее любого самого смелого вымысла: «Инструкция», что важнее всего и государевым слугам и слугам пролетариата. А во снах расплата. Мёртвый, непреодолима мёртвый Император, Его Величество....

Шутейно, шутейно, а расплата-

то, пускай и во сне, по-настоящему. И по-настоящему жестока: ни жену, ни детей малых....

«Сиянье. В двенадцать часов по ночам,

Из гроба. ....

...Над синими далями русских лесов

В торжественной грусти заката...

Сиянье. Сиянье. Двенадцать часов.

Расплата. «

Это уже Георгий Иванов. А ведь по сути, о том же.

И фельетон ли это? И форма фельетона, и как бы содержание его же.... Но.

И что же это делается, граждане? Как оказалось и на железной дороге есть брачные аферисты....

Да, Шилеру было намного проще — написал «Коварство и любовь» (...Сын президента фон Вальтера влюблен в дочь простого музыканта Луизу Миллер...) раздал по Императорским театрам и всё, пожинай лавры. А рискни он опубликоваться в газете «Гудок»? И где бы был тот Шиллер и его пиески....

А ведь здесь любовь («...сорвать цветы удовольствия...»), а ведь здесь луна («...стыдливо завернулась в облака, как турчанка в чадру...»), а ведь здесь Россия в каждой строчке. И мы (а мы бывают разные — даже с «проводницкими пуговицами»).

И подзаголовок «роман» оправдан на все сто.

Вывод: Булгакова читать.

Чёрный юмор, чёрный юмор.... А ведь с нас списано, господа.

И что с того, что природа смеха абсурдна? Ведь шутят над нами и шутим мы сами — по-чёрному.... А смешно! Смех лечит? — смех защищает: не так страшно. Да и пока смеёшься, есть толика времени обдумать и абсурдность реальности, и , в своей как бы неадекватной реакции, найти неадекватный ответ «шутнику»: с серьёзной миной на лице не то что выход не найдешь (спасительную лазейку), а даже метким словом «шутейнка» не срежешь.

Есть понятие классика. И в чёрном юморе и в абсурде и в наших палестинах есть классики, к примеру Хармс. И Булгаков (пора, пора из апокрифов жанра его переписать в анналы).

Как назвать? Вот это всё, что прочитал (и прочитывал и буду перечитывать, дай Бог, ещё не раз)? Магический Реализм7 — нет, не то, не то — ведь как на блюдечке (да с синей окоёмочкой), само настроение — то самое впечатления разнузданной безалаберности и безбашенности: шабаш!

Тогда быть может Магический Имажинизм! (А если бы вплести в тот бал и пару ведьмочек и призраков (потом, это всё будет у Булгакова потом...), то может быть и Мистический Имажинизм!)

А что, — и если предваряющая текст цитата из поэмы (!!!) Гоголя, то и Булгакову совсем не слабо , и тоже прозой, зарифмовать вот это впечатление от бала (да с самогоночкой)!

Лет сорок-сорок пять назад (а раньше как-то ещё не осознавалось:smile:) в СССР был очень хорошо развит радиотеатр — и было очень здорово чем-то заниматься (делать уроки или что-то мастерить, или перебирать сокровищницу с марками) и слушать, слушать, слушать.... Уровень отбора был великолепен: даже рассказы Платонова (и что интересно — я их запомнил, и уже во взрослом возрасте сумел «идентифицировать»).... А если бы тогда можно было Булгакова? — вот тогда уж точно мимо этого текста ни за что не прошли: он настолько читабелен, что ты его слышишь (да и видишь — так и просится на целлулоид: то ли к Гайдаю, то ли в «Фитиль» Михалкова). А уж со сцены его и сейчас читать не зазорно.

Когда читаешь, якобы фельетоны Булгакова (да, признаю, что имеется и такой плодовитый жанр, на потребу СМИ и предержащей власти (или ей в ущерб и подколку), эдакий нравоучительный анекдотец- но когда пером владеет Булгаков: «...снимайте шляпы...») , то тут и там встречаются те крупицы из которых и вылеплена его гениальная проза.

Фельетон, фельетон..., — но, как говорят, «...талант не пропьешь...» — его просто не спрятать и не скрыть: сама суть построения фраз, это что-то колдовское (дьявольское, как сказал бы сам Булгаков, публично объявивший себя мистическим писателем).

И не это ли эскиз эпизодов из заключительной главы (???), будущего, но незаконченного великого романа, — это там где преследовали и лиц, с фамилиями фонетически близких к Воланду, да и больших и чёрных котов?

»...Москва, город громадный, город единственный, государство, в нём только и можно жить...»

И представляете — писано в 1923 году.... А и словно и не было 87 лет: есть Москва и есть всё остальное: «101-ый километр», на сколько бы тыщ вёрст он не растянулся.

Не зря, не зря перекочевал могильный камень с могилы Гоголя на могилу Булгакова.

А что касается остального текста: очень «визуален», как чёрно-белые кадры Эйзенштейна — с той же пластикой, ритмом и напором, — с единственным отличием, что у Булгакова это документальная правда.

написано — фельетон... а не верится, верится в другое: так художник выходит на этюды, легко и невесомо набрасывая пойманный образ и настроение.

и в этом этюде видятся слова-фразы, образы-персонажи из «Мастера и Маргариты» (да и не только, хотя это когда ещё будет и написано — этого вероятнее всего ещё и в задумках-то даже нет): здесь и «Торгсин», и «вторая свежесть», и «Аннушка», и московское настроение.

Так уж человек устроен: самое обыкновенное дело («обыкновенная история» — бойся прилагательного «обыкновенный»: это двери портала, за которыми тебя ожидает целый бестарий монстров, чудовищ, и событий, совершенно не прогнозируемых во велению Его Величества — Случая....), в один миг (ну-ну: коварный Случай, и совокупно шоры на глазах....), вдруг всё превращается в «бег на месте» — и вспоминаешь, из школы (у кого-то средней, у кого-то не совсем) апорию (о, эти элиаты: яду мне, яду...) «Ахилл и черепаха»; а уж апорию «Стрела» так и вовсе уже давно (лет сто) следует назвать не иначе, как «Стрела им. Ф.Кафки».

Да: реалии действительности зачастую фантастичнее любой, даже самой изощрённой выдумки. Не об этом ли и напоминает Кафка?

Хотя, перевернём страницу — что там, с изнанки, — или, по Борхесу: перевернём медаль — с аверса, на реверс, «с орла на решку»:

Авторский ЭСГИБИЦИОНИЗМ.

Кафка, ни сколько не глумясь над чувствами и мыслями читателей, тем более над кланом яйцеголовых критиков и трепетных литературоведов (которые его совсем не интересовали, поскольку были ортогональны и творчеству его и его интересам), выкладывает собственное «ноу-хау»: «как п и ш е т Кафка» — с чего начать (экспозиция), в чем суть (завязка), как вылепить из нарастающих проблемок снежный ком (развитие действия), как снежный ком становиться п р о б л е м о й (кульминация), как снежный ком, — уже п р о б л е м о й, — своей громадой, как каток и по судьбе, да и по костям скелета, дробя скорлупку черепа вместе с роем, мятущихся в погоне за смыслами, мыслей, попутно погребая отчаянные чаянья героя... (развязка).

Вот только, он ни слова — как же найти то «золотое сечение» или же «спираль да Винчи», рецептуру: сколько и где развесить граммов....

А так — «...обыкновенный героизм...», и автора.

есть слово — мироощущение, есть другое — мировоззрение, есть ещё уйма всяких слов: слова, слова, слова...

и есть позиция — «здесь и сейчас», и если сказать , что Кафка, как философ, глубок — сказать или ничего, или очень и очень мало.

есть выражение: «чувствовать кожей». это о нём, о Кафке: нет у него, так настойчиво приписываемого ему, «мрачного взгляда» на мир и жизнь: а просто попробуйте перечитать историю, историю человечество (как бы её не искажала ложь, домыслы и подтасовки): что, не мрачно и не страшно?

а что до катастроф: так и вся Вселенная: от одного Большого Взрыва — до другого. Не железнодорожный ли туннель Кафки примерил и весь вещный Мир?

позволю процитировать себе Георгия Иванова:

»...это только в сказках Золушка заплачет, —

добрый лес листвой зашелестит...»

да и добрый угольщик великого романтика Грина, в реальности Праги, женат на мегере...

а ещё, как не вспомнить Мюнхгаузена!

Вот: вроде и прочитал-то пару страничек Кафки — а сколько в них!

Агасфер кошмарной космогонии Франца Кафка. Ведь сейчас принято объединять авторские реальности в Миры. А какой же Мир без Агасфера? Да вот у Кафки он иной — он охотник на волков (правда бывший и как бы мёртвый — но вот в этом то бы и всё дело...).

И, как в любом кошмарном видении, текст чудно населён мельчайшими, казалась бы ненужными (ан нет — совсем нет!) деталями и подробностями о каких-то мелочах, вроде бы и совсем не относящихся к сюжету, к рассказу о «главном», которые и плетут завораживающую паутину текста.

а вот это о чём: «...чёлн мой носится без руля по воле ветра, который дует в низших областях смерти...» — не означает ли эта фраза охотника Гракха, что и наша реальность — это тоже....

великолепный «бестиарий сыновей», но при этом почему-то кажется, что это сам рассказчик, напряженно вглядываясь в зеркало, скажем так не совсем зеркальной поверхности (дефект там какой-то: то ли кривое, то ли со странными колебаниями и деформациями...) срисовывает с себя, методом автопортрета, что-то так и неосуществлённое, «...не до....» — как пел Высоцкий, — и при этом и палитра, и мастерство на должном уровне, и желание есть, но — «...яблоко от яблони недалеко падает?..»

так что ли.

Классический жанр философской притчи в исполнении пражского жителя Франца Кафки, да и чего ждать от Праги, с гуляющим по ночам Големом Майрника?

И то, что сказал дедушка — не это ли и квинтэссенция содержания всей прозы (дьявольской мешанины первоклассного сюра и поэтической лирики, что впоследствии почему-то назвали кошмаром бесконечного лабиринта) Кафки???

насчёт зарисовки, как указано в аннотации, позволю себе не согласиться: вполне законченный и цельный рассказ: здесь магия детства начинает плотно вплетаться в реальность под названием Кафка — втягивает в бесконечность того, что впоследствии нарекут кафкианский кошмар — лабиринты из сна и действительности:

»...представьте, никогда не спят!...»

»...а с чего дуракам уставать?...»

только очень внимательно вчитайтесь: «...и в небе замигали звёзды вместо птиц...», — кто так ещё мог написать о простенькой забаве под названием качели?

как часто приходиться играть в игру «ложь во спасение», и, как правило, правда мстит, стараясь при этом по-больней, да с размаху....

да, вроде бы ничего такого и не хотели, но подыгрывая это странной игре, постепенно для себя по тем её странным правилам, что и придумываются, хотя и на ходу, с пылу-жару, но практически навсегда, происходит подчинение вовлечённых окружающих и приближенного к ним пространства , когда даже сама Смерть вовлекается в хоровод «мнммой» жизни...

Как размыта граница между эротикой и порнографией никому объяснять не надо, сколько примеров у нас с вами перед глазами. И то, что Кортасар пишет об испаноговорящей прозе сорок лет назад ( а ведь столько и Моисей водил Израиль) актуально сейчас в России: сколько писателей «...стремятся сегодня лишить девственности родной язык, однако, в большинстве случаев, они просто насилуют его, предварительно придушив...» Знакомо,а? И ещё, как диагноз: «...откровенно садистический спазм...», и совсем уже, как приговор: «...сальный стиль...»

и вроде бы прост рецепт: «...эротика, которую не все способны отделить от секса, немыслима без деликатности...», «...у эротического жеста и ритуала — лингвистические корни...», надо просто «...поднять эротическое действие выше пупка, придать ему ценность игры, обогатив его...»

казалось бы, навязчивое, как мания, желание (что и есть уже чистая тавтология — но что делать, когда играешь в «игры» с Кортасаром), казалось бы игра с воображением....

но, как оказалось, это лишь прелюдия к смягчающему страшную реальность «удару милосердия»... очень ловко владеет своей шпагой противник (или косой?) и крутит на прощание не «кино» с прошлым, а с таким нелепо не случившимся будущим.

да и форма острова «...черепаха, чуть высунувшая из воды лапы...» — не та ли черепаха из мифа о мироздании, на которой в таком ненадёжном равновесии держится мир (и мы на нём)?

и снова Греция и Греческие острова в ярко-синем Эгейском море:

«...ему понравилось слово «kalimera» (добрый день, греч.). Однажды в кабаре он сказал его рыжеволосой девушке, переспал с ней...»

как тонка всё же грань между нашей реальностью и вечным временем мифа.

по признанию самого Кортасара, он «...не написал ничего более эротического, чем «Сеньорита Кора...» — «...это прорв туда, где описание откровенных сексуальных сцен всегда идёт через совсем иное...» (см. эссе из «Последнего Раунда» «Пусть он научится дверь открывать....»

не будем даже и спорить с Мастером, поскольку это и в самом деле так.

но, само построение рассказа, — практически из одного монолога, который, как на перебой подхватывают все персонажи, сам сюжет — более чем мастерски.

Да даже само название рассказа «Сеньорита Кора» — сеньорита: девушка, барышня — по испански; кора — девушка по-гречески, но самое-то главное: Кора — одно из имён древнегреческой богини царства мёртвых Персефоны!!! (и если внимательно проследить все ниточки этого мифа, то и рассказе очень много параллелей прослеживается)

но пересказывать не хочу и не буду — читать надо: каждый что-то своё наверняка найдёт.

как будто ироничная эволюция простых вещей, но ведь наш фантаст на то и поэт — и:

»...но уже мне тесен этот

рай, простёршийся у ног...»

ба, да ведь это о новом Икаре:

»...нет, не ангельские крылья,

будут выдуманы мной!»

и закрадывается, не такая уж кощунственная, мысль: а может быть и из Того Рая, было не изгнание, а побег?...

какое точное определение времени и состояния ночи:

»...и от глаз, что глядели в глаза их,

отдыхают мадонны в ночи...» —

да, конечно, такое может написать лишь петербуржец, навсегда впитавший «отраву» белых ночей, этого мистического «тумана», который поднимается над болотом, ставшим городом, что бы утром «... опять раствориться в тени...»

»...в микромир бы мне пробиться

.................................................

в государство дробных числ...»

вот он, ещё один мостик между известным советским писателем и поэтом Вадимом Шефнером, автором «Сказок для умных» и другим, «прозёванном» русском писателе (всего-то на поколение постарше), абсолютно неизвестным каких-то лет десять-пятнадцать назад, Сигизмундом Кржижановским, автором «Сказок для вундеркиндов» (у того есть очень замечательный, совершенно убийственный образ «...дробь, вставшая на цыпочки...»).

не раз, срывая старые обои, — в попытке обновить хотя б частичку вещного мира и пространства, — невольно заглядывал в прошлое: ведь каждый вытертый узор или обесцвеченные временем и солнцем полотнища обоев, в уж не выгоревшее пятно тем более, как бы приоткрывали уже захлопнутую страничку в прошлое (пускай и не такое уж, далёкое, пускай)

а вот поэт здесь обращается к фасадам:

»...присыпанные пеплом и золой

Империи забытые страницы...» — не фантастика ли!, а дальше, дальше — ещё большее чудо:

»...всё то, о чём историк не сказал,

Покажут нам в обыденности вещей...»

вся фантастическая поэтичность этого стихотворении не в том, что из 16 коротких строк на нас в упор взглянула вся история Древнего Египта, с всей её безумной иерархией и космогонией, а в том , что всё нас окружающие — это и есть «этот Египет» и читаем-то совсем не а каком-то затёртом историей и времени фараоне: как в зеркало....

»...и душа, как домашняя кошка,

Что-то тихо мурлычет ему...»

и как же хочется верить, что есть, есть у каждого такая мурлыкающая душа — ну их, эти пирамиды, если ждёт «... потаённый чулан тишины...»

вот это и есть то, что называется настоящей поэзией: это когда не рифма самая главная — а когда она только оттеняет смысл, перебрасывая искорки ассоциаций и озарений, а главное это именно вот это: «...не женой была, не женой, — стороной прошла, стороной....» но прошла так стороной и такой стороной, что превратилась, быть может, в главный миф и загадку мироздания (которое как говорят родилось из Слова, облекаясь в зыбкие контуры Писания — такого ранимого ко всем нашим переводам (а скорее, что самое печальное — домыслам: перевести поэзию — это надо заново вообразить и придумать язык, вжиться в него (и что бы не одно поколение предков в нём не просто прожило, но и умерло...))

фантастичность рассказа и всей ситуации в её абсолютной обыденности и реальности.

что такое и Аргентина и что значит в ней жить, наверное тоже самое, что объяснять о Россия «пришлецу» извне и, поэтому: какие чеховские главные герои: да это же сестра и брат Ионычи! (крыжовничек, марочки, вязаньеце), обывательский, никого и ничто не трогающий мирок... (а вы замечали, какая обыденная гостья у Чехова (у бывшего такого развеселого Чехонте) смерть?...)

а дом? — футляр?..., нет, скорее (а как же без Гоголя, когда какая-то чертовщинка?) шинель. А раз шинелка, то и сюжет, прямо под откос, — прямо по Гоголю...

Что, зыбким кажется такой мостик? Но это правда.

так бывает, когда поэзию пишут прозой, — когда проза, оторвавшись от материка Проза, медленно дрейфует по средиземному морю Поэзии, медленно и неуклонно в ней растворяясь....

так бывает, когда даже Кортасару уже тесен словарь рифмованных слов, да даже и дробная, как будто спотыкающаяся и немного хромающая лестница верлибра: когда надо закрыть глаза, Кортасар продолжает подниматься по этой лестнице, с широко раскрытыми глазами по им же написанному правилу хронопа — «задом наперёд», что бы увидеть горизонт и «...испить синевы, льющейся вам прямо в лицо из громадной небесной воронки...» ( и сразу вспоминается поэтическая строка другого великого хронопа, Гийома Аполлинера: «...я пьян, потому что Вселенную выпил....»)

но слово Кортасару: «...нашей заповедной планетой была постель, и там мы с тобой, отправляясь в дальние странствия, открвали величественные, неторопливые ландшафты...»

и пусть, рефреном, сопровождают и нас всех, строки великого Джон Донна ( да-да, это его колокол бьёт набат, вырвавшись и страстной проповеди):

«Моим рукам-скитальцам дай патент

Обследовать весь этот континент;

Тебя я, как Америку, открою...»

прекрасно! — герою, который занят, «истязая» домашних проблемой «окубатуривания» шара, оказывается, нередко удаётся всё же вырваться на оперативный простор внешнего мира: в общество, но со своими мерками и мирками.... и тут уже начинается «окубатуривание» героя.

а что касается зевков, то сразу вспоминается герой Сигизмунда Кржижановского Горгис Катафалаки, который, на определённом этапе своей карьеры и жизни, собирал и классифицировал зевки, основав науку хаустологию.

как сделать символ бесконечности (и саму бесконечность) более/менее бесконечной?

задача решенная древнегреческим (хотя и о нас, вероятно что скоро, напишут, как о средневековье) художником: нарисовать рядом знак побольше/поменьше....

то же делает и Борхес: «...дворец не бесконечен...», но: «...никому не обойти и малой доли дворца...» (и змея бесконечности наконец ухватила за свой трепещущий хвост....)

и оставляющее нам всем надежду: «...мы мертвы, если нас ничто не трогает — ни слово, ни желание, ни память...»

«такая чудная игра...» — да, нередко прощание с детством именно так, как хлёсткая пощечина, и где-то там уже и кот ошпаренный кипятком, и спрятанные стеклянные сокровища, и мишура, и амфитеатр железнодорожных путей....

бенефис в стиле Георгия Иванова: «...мы теперь уже не дети, вот и надо выбирать,- или жить, как все на свете...»

и прав поэт, и прав писатель — виноваты-то в этом мы: мы из которых-то и состоит этот взрослый и почему-то уже жестокий и ни чего не прощающий мир...

и теперь уже пустое окно вагона.

большая проза большого писателя

и почему всех тянет в Венецию? — равносильно: и почему всем хочется любви?...

любви, а не страсти...

о любви написано много, да ещё больше напишут, но мало кто так, — «...показал ей на другой дворец, из тех, что видны только со стороны внутренних каналов и о которых не подозревают праздношатающиеся туристы, поскольку видят их только с чёрного хода, где они так похожи на все прочие....»

фантастика, а не проза...

Кортасар очень пронзительно пишет о детях, о детстве, о времени «когда деревья были большими» — о том, что это два совершенно различных мира: мир детства и взрослый мир, о том, что рано или поздно надо перешагнуть через границу — испытать то «пограничное состояние» — выдержать испытание ( с тем достоевским «надрывом»), заплатить частичкой того, что называлось детство....

и даже само название сразу делает «распальцовку» на смыслы и уровни (которые и проецируются на текст), ведь «бестиарий» это: 1) «зоологический сад чудес»;

2) все те, которые на публичных травлях отдаваемы на съедение диким зверям;

3) или в виде казни были отдаваемы на съедение диким зверям без всякого вооружения;

4) или же вооруженными и за условную плату («обол») боролись со зверями в цирке.

и эти все линии в романе есть: к сожалению, это рассказ о том, как мы, взрослые, предавая, толкаем детей на.... (пускай даже из самых «чистых» помыслов)

детектив? нет скорее триллер, а ещё скорее, рассчитанное, как шахматная партия (скорее шахматная задача) аргентинское танго...

музыка, играющая так много и часто в текстах Кортасара, как он сам признаётся, и стала основой сюжета этого рассказа: каприз одного великого музыканта — Иоганна Себастьяна Баха: «Музыкальные приношения», заставил сыграть Кртасара, с нами читателями, свою «шутку» (скерцо...)

»...это история о разверстой в земле пропасти...» — именно так начинают эту притчу «Борхес и компания», выдернув её из рассказа Гилберта Кита Честертона «Бездонный колодец», входящий в его цикл «Человек, который слишком много знал (вы только посмотрите — прочли всего семь слов, а уже возвели три уровня зуккурата «Вавилонской башни», построенной Честертоном из корпуса своих произведений!)

да и причём здесь Башня, если разговор о пропасти, яме, дыре? («...странный вы всё-таки человек, рассказываете так серьёзно, будто думаете, что кто-то поверит вашим басням...» — это слова самого Честертона, после «лакуны» притчи) — а при том, что Султан Аладин возмечтал о башне, пронзающей небеса! (он не стал так скромничать, как строители той, Вавилонской Башни — просто до небес) — и последовала столь предсказуемая реакция Аллаха....

классический сюжет «сходил за спичками» — тем более, что нашего героя Лукаса и в самом деле попросили «...спуститься вниз и купить коробок спичек...», а череда тех добрых дел, на которые так отзывчива душа хронопа Лукаса, ввергает его — кто и вышел-то, в пижаме, за спичками — в череду таких житейских приключений...

а финальная беззубая старушенция и вовсе наносит нашей (читатели & Лукас) компании нокаут...

нам — рождённым в СССР (и давно, надо заметить) — столько десятилетий, лет, классов и семестров твердили о расслоении любого цивилизованного общества на классы (а классики были и бородатые,и не совсем, и лохматые, и совсем наоборот — но в «классики» играли будь здоров: придумывая как саму игру, так и, на ходу — на ходу, правила игры), а так же о том, что и сами эти классы расслаивались (как здесь, по странной (по странной ли?) ассоциации не вспомнить и вкуснейший торт Наполеон....), а особенно преуспел в своём внутреннем расслоении, тот, вконец загнивший класс буржуа и примкнувших к ним извращенно-интеллигентных эстетов....

и в слове «богема» было что-то туманно порочное, такое непрочное в своих моральных устоях, эдакая блудливая улыбка совращенного чеширского кота, полурастворенная где-то там, под призрачными покровами буржуазного искусства (это вам не кристальная чистота помыслов и на глазах раскрывающихся смыслов соцреализма!), где и блуждали и блудили деятели и полудеятели, и околодеятели, и приблудодеятели этих буржуазных искусств...

что делает писателя большим? — не иначе как умение рассказать...

о нравах и персонажах парижской (да надо признаться, что не только — а любой) «богемы» (или «полубогемы», что суть одно: ещё одно отражение в немного порочном и кривоватом зеркальце), не впадая в многословие гламурного романа, Кортасар рассказывает незамысловатыми словами Франсинэ (доброй, пускай и немного спившейся, «служанки по вызову»)...

на наших глазах рождается и тут же обрывается ещё одна попытка «контакта» (как материалистические классики сказали бы: верхов и низов), и тот, почти что бессловесный диалог, почти забытый...

потому и Мастер.

бунт на корабле! да и чего же ожидать, если «...матерями их были три седые вершины, а отцом — ураган...»

ведь космогоний без всемирного Потопа не бывает — и лорд Дансейни (а против исторической, пусть легендарной, правды как пойдешь?) излагает не менее правдоподобную версия (а вдруг Земля и правда под небом Пеганы?) — «А разве мы не....».

»..но людские молитвы достигли богов...» (тем паче бунт против Богов, а людская гибель лишь форма досадить им) — и мастерски исполненный, известный так, сюжет: о преступлении и наказании: «...О, друг Мунга!...» — и дальше страшноватая и назидательная сказка!

»...и о сотне домашних богов...» — такой вот объясняющий (и предваряющий) подзаголовок: пантеон домашних богов — лары...

это как смотреть в калейдоскоп — не надоедает никогда! — так и перечисление этих малых (но совсем не хочется сказать что никчёмных) богов, или божков (но ни в коей мере приуменьшения их значения)...

нет-нет, здесь надо быть определённо поэтом — и далеко не бесталанным, — а гениальным: «вот боги домашнего очага: Питсу, что гладит кошку (а какую замечательную и мудрую сказку о кошке написал его современник и соотечественник); Хобиф, что успокаивает пса...», и т.д., и т.д. и откровенно жаль, что не вся анонсированная сотня! — как и простые разноцветные стекляшки в калейдоскопе превращаются вдруг в чудо, так и лорд Дансейни из какого-то вроде бытового пустячка (хотя-то мы уже знаем, что в Мире под Пеганой пустячков не бывает) создаёт очередное очаровательное божество.... как легко и непринуждённо лепится сказка!

как любят в комплиментах (а самые весомые комплименты это скупые строки личных дел) характеризовать: целеустремлен...

а вот в Пегане (и, должно быть, и над нашим Миром) есть бог судьбы (и почему-то веришь лорду Дансейни, что есть) — Дорозанд. и то, что мнится нам нашей целью — на самом дель цель его, Дорозанда...

»...что в имени, твоём...?» — должно быть что-то есть в ирландском, древнеирландском, возможно? ведь слов безликих нет и не бывает, но только все мы, как оказалось, на попечении Дорозанда....

как пишет лорд (и надо думать, что словами самого Дорозанда): «...смысл и жизнь Миров — это Жизнь в Мирах, а Жизнь — средство для достижения цели...»

а вот когда достигнем Цели? — а здесь нам дарится надежда (наверно Дорозандом): «...подобно блудным сыновьям...»

ну, что ж, проверим!

конечно, космогония и пантеон великого сновидца, тем более лорда, ни как не могли пройти мимо фигуры бога сновидений и фантазий! да и с кем же нам коротать всю ночь, до рассвета, до продолжения Игры с Богами?

так ли добр и милостив он, Йохарнет-Лехей, как андерсеновсий Оле-Лукое? — об этом нам судить каждому: «...и опыт сын ошибок трудных...», хотя Дансейни прямо, хотя и не дословно, говорить словами нашего классика: «...и случай (парадокса друг — добавим мы и Пушкин)...»

и полстранички нет — а вот вопрос, который тревожит и терзает на протежение всей человеческой Игры с Богами не только философов, разбивая их на многие и многие отряды и подотряды мыслящих: что лживо (вернее, более лживо): сон или явь?...

...да не оставит нас Йохарнет-Лехей, чтоб не «слышать всю ночь издевательский хохот богов Пеганы»...

давным-давно (и эти времена в России становятся уже легендарными, покрываясь слоем патины из домыслов, искажённых и лживых воспоминаний и просто бреда) была великолепная пионерская песня (а уж песня-то, поверьте, ни в чём не виновата), которую мы бодро пели, дружно шагая в кумачовых галстуках по дороге в Коммунизм: «...ты увидишь, ты услышишь, как весёлый барабанщик в руки палочки кленовые берёт...»

да, оказывается, во все времена и во всех Мирах и мирках есть, должен был быть и всегда будет (пока не придёт Конец и барабанная дробь прекратится, а барабан будет закинут за спину) барабанщик, задающий ритм этому Времени или времени, Миру или мирку...

а великий сновидец Дансейни нам об этом написал: люди, будьте бдительны и чутки — так ли неутомим барабанщик Скарл?...

быть может это и правильно, что «... В русском переводе предисловие к циклу и первый рассказ «Боги Пеганы» объединены в один текст...» — ведь предисловие это слова предваряющие Слово (а по иному и не назвать собрание этих притч и сказочных текстов).

значит, и Предисловие к Слову — это квинтэссенция той космогонии, которая, как переводная картинка, с каждым словом и с каждой страницей все яснее и призрачней.... и наше предисловие с этим прекрасно справляется:

«...раньше, чем воцарились боги на Олимпе, и даже раньше, чем Аллах стал Аллахом...» — да здесь просто Время прочно и навсегда свилось в петлю ленты Мёбиуса: в поэзии (а это и есть поэзия) такие находки (или откровения — называйте, как хотите) называют гениальными.

а «...Судьба и Случай кидали жребий...» — одна из самых лучших притч, за которую вероятно готовы побороться (и в прошлом и будущем) составители новых Слов.

великолепный стилизация под «библейский текст» — так же легко читаются и первые строки Бытия — с такой же наполненностью смысла, когда одно предложение или абзац таят в себе тома и томя для эпигонов, предсказателей и толкователей, и будущих каббалистов этого Мира и этого Писания.

есть космогонии народов, племён, некоторые переросли в объединяющие ( и вместе с тем разъединяющие) народы религии.... есть космогония дагонов и есть эта, одна из великолепнейших авторских фантастических космогоний (а самое в ней фантастическое, что скорее всего так оно и было, так оно и есть...)

великолепный выбор для просветлённого и приятного чтения, когда просто хочется доброй и умной сказки (или не сказки?....)

классика и Борхеса, и всей литературы

можно спорить — о числе сюжетов (некоторые горячие головы из театральных миров довели их до карточной колоды (но в «дурака») — до 36)....

но вот о содержании.... (и вспоминаем что и у карточной колоды 4 масти).

изящное решение о «квадратуре круга»: цикл — нечто замкнутое, а идеальное замкнутое это круг.... а вот уж у этого круга — 4 угла.

а спорить... — раз спорим, значит зацепило: ведь пустышки как-то не цепляют и над ними как-то и не задумываешься, а здесь как ласточка из Кортасаровской «Лодки....»: кто-то и просто сопнёт мёртвое тело с балкона, а кто-то...

классический любовный треугольник, но рассказанный самим Борхесом

и оказалось, те потуги серийных режиссеров, которыми они пытаются заполонить бедный телеэфир — только бледная и невнятная тень (недотыкомка — такое вот словечко придумал Сологуб) этого великолепного рассказа: здесь есть абсолютно всё — и экзотика латиноамериканской глубинки, и необузданные нравы, и любовные страсти, и смерть...

а какова динамика сюжета, а слог, когда пускай не пара слов, но пара предложений тянет на главы и главы авторов-словорубов... и финал, достойный гремучей смеси Достоевского и Шекспира...

драматургия высшей пробы.