Очень многое «царапало» при чтении. Сразу скажу, что неопределенность финала мне не мешала. Во-первых, отзывы на книгу меня предупредили в достаточной мере, а во-вторых — почему бы и нет? Да и в конце концов, от создания вроде Флоренс трудно ждать откровенного признания после всех ее козней. Точно так же не очень мешала очевидная неправдоподобность некоторых эпизодов: например, когда 12-летняя девочка в гордом одиночестве покупает билет до Нью-Йорка, садится в поезд и никто даже не поинтересовался, где ее родители/няня/гувернантка. Мне кажется, все подобные моменты — издержки техники «ненадежного рассказчика»; Флоренс просто врет напропалую.

И все равно многое не понравилось.

Прежде всего и с первых же страниц — повествование от первого лица. Очень немногие взрослые способны написать текст, который будет восприниматься, как голос ребенка. А Хардинг, надо сказать, даже и не пытается. Ни на мгновение я не могла поверить, что рассказчица — маленькая девочка. Ее манера выражаться, думать, поступать принадлежит взрослому человеку. По контрасту, оба мальчишки в романе ведут себя абсолютно естественно и достоверно. Конечно же, этому феномену можно придумать объяснение: от нелегкой биографии до особенностей психики Флоренс. Но мне показалось, что все гораздо проще: у автора, похоже, нет ни сестры, ни дочери, ни даже племянницы.

Словечки Флоренс. Мне они показались (по крайней мере, в переводе) и неуклюжими, и ненужными. А поскольку они выделены курсивом, то так и лезут в глаза, выпирая из текста.

Структура произведения. Завязка очень медленная, особенно для такого короткого романа. Страницы одна за другой оставались позади, а я недоумевала: раз у нас есть такой замечательный готический особняк, когда в нем уже произойдет что-нибудь готическое? События начались, разумеется, но ближе к середине книги.

Не люблю фанфиков, позиционированных как оригинальное произведение. Очень уж многое здесь позаимствовано из повести Генри Джеймса «Поворот винта». Повесть в англоязычном мире популярна, успела обрасти сиквелами и приквелами, экранизациями и даже оперой по мотивам. В романе «Флоренс и Джайлс» зависимость от «Поворота винта» не спрятана, но и не признана откровенно. Даже имена и названия выдают претекст: Майлс/Джайлс, Флора/Флоренс, Блай-хаус/Блайт-хаус и т.д. Оттуда же — особняк с озером, загадочно отсутствующий дядюшка, погибшая гувернантка и жутенькие брат с сестричкой. В общем, благодарности за удачные сюжетные ходы, расстановку действующих лиц, сцену действия и даже за неопределенный финал (в стиле: а был ли призрак?) уходят Генри Джеймсу. Тем более неприятное впечатление производит то, что Хардинг поблагодарить предшественника не удосужился ни в своей книге, ни на своем сайте.

Ко второй половине романа, когда готическая история все же началась, я несколько примирилась с ней. Словечки пролистывала, фанфик простила. Тео было по-настоящему жалко. Но осадок остался.

Была такая задушевная советская песня — «С чего начинается родина?» Задался этим вопросом и Алоис Ирасек, конечно же, с поправкой на чешские реалии. И пришел к выводу, что родина начинается с легенды. Или даже с мечты, желательно, уходящей корнями во тьму веков, когда братья Чех и Лех мирно прогуливались по Восточной Европе в поисках приятного местечка, где бы поселиться.

Были в XIX веке в славянских землях «будители». Они извлекали из забвения культуру, историю, языки своих народов. Добивались, чтобы на смену уклончивому «мы — тутейшие» рождалось четкое осознание собственной национальности. В полуонемеченных землях, вроде Чехии, все это имело огромное значение. Увы, на Славянском конгрессе в 1848 г. активисты — чехи, украинцы, южные славяне — вынуждены были говорить о славянском возрождении по-немецки. Не все из них владели родными языками...

Алоис Ирасек — тоже будитель, он тоже пытался подарить своему народу забытую им сказку.

Начинается его книга, как уже сказано, с языческих времен, с легендарных основателей Польши и Чехии — Леха и Чеха. Сюжеты седой древности сменяют друг друга, наполненные оптимизмом, и пророчествами грядущего величия, и обещаниями помощи в трудную годину. Вообще-то каждый народ знает таких волшебных помощников, которые непременно явятся в самый тяжкий час. Но Ирасек нашел их трогательно много. Всплывет некогда со дна реки золотая колыбель, а в ней уснет будущий спаситель Чехии. Откроется в скале клад княгини Либуши. Явится с великой силой король Ячменек. Проскачут по Карлову мосту рыцари святого Вацлава и найдут там волшебный меч-кладенец. И уж тогда никто из врагов Чехии не устоит!

Высокое средневековье. Сияет своим великолепием Злата Прага. Новые сплетаются легенды: об искусных мастерах, о прекрасных соборах, о хитроумных часовых механизмах.

Новое время — все мрачнее и печальнее. Безмятежные идиллии начала книги сменяются мрачными повествованиями о гуситских войнах, о жестоких панах, о пытках и казнях. И все же последняя легенда оптимистична, она снова о чудесных спасителях, спящих рыцарях Бланик-горы.

Трудно народу жить без мечты, без легенды — еще труднее. У Ирасека, как и следовало ожидать, мечта получилась очень чешская, чарующая и немного печальная.

Воистину, аннотации — страшное зло. Вот и здесь аннотация от «Азбуки» обещала «события стихийного рабочего движения — восстания луддитов», а также «чувства и переживания главных героев: милой девушки из клерикальной семьи, охваченной тоской и мечтами, молодого фабриканта с байронической внешностью и, конечно, самой Шерли — блестящей аристократки, обаятельной и сильной духом». АСТ и вовсе подало книгу как «самый, пожалуй, «остросюжетный» роман Шарлотты Бронте» и обнаружило в тексте «готические мотивы» и чуть ли не классический детектив.

А я бы, наоборот, назвала этот роман чуть ли не самым спокойным у Шарлотты Бронте. Настраиваться на динамичный сюжет, готику и детектив в данном случае — верный путь к читательскому разочарованию. Это не «Джейн Эйр», мрачных тайн здесь нет, да и любовная история далеко не на первом плане. Именно романтическая линия в романе не слишком выразительна. Автор вспоминает о ней под конец и улаживает все затруднения своим авторским произволом. Впрочем, второй главный герой, Луи Мур действительно производит впечатление (в отличие от молодого фабриканта с байронической внешностью).

Точно так же Шарлотта Бронте не собиралась предвосхищать Золя с его «Жерминалем» и Стейнбека с «Гроздьями гнева». Луддиты в романе присутствуют, но тоже не слишком выразительные. Собственно, мисс Бронте очень по-женски сочувствует обеим сторонам, а потому не может по-настоящему отстаивать позицию ни одной из них.

А вот то, что писательница, по-видимому, и впрямь хотела сделать, — высказаться. До конца, до донышка, обо всем, будь то манеры младших священников ирландских кровей или истинная роль праматери Евы. И автор, и герои (а особенно героини) высказываются охотно и долго, с блеском и темпераментом. Не помню уже, по какому случаю мне попалось на глаза выражение «протофеминистский роман». «Шерли» — это оно и есть. Шарлотта Бронте с сарказмом и даже с яростью описывает общество, в котором живет. Типичная реакция в романе на попытку женщины высказаться:

— Джо, неужели вы серьезно думаете, что вся мудрость мира заключена в головах одних мужчин?

— Я думаю, что женщины — создания мелочные и вздорные, и свято почитаю то, что сказано у апостола Павла во второй главе первого Послания к Тимофею.

— Что же там сказано?

— «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева…»

И здесь уж об авторском нейтралитете и речи быть не может. Писательница безоговорочно на стороне героини. О феминизме, каким мы его видим сейчас, речи еще нет. Великолепная Шерли всего лишь не желает «быть в безмолвии». Нужно ей на самом деле совсем немногое: возможность самостоятельно решать свою судьбу и признание ее интеллектуального равенства с мужчинами. Грустно, что викторианское общество отказывало половине человечества даже в такой малости — тем более, если речь идет о женщинах, подобных сестрам Бронте.

В отличие от предыдущих книг Екатерины Коути, «Невеста Субботы» не столь легкая, не искрится остроумием. Она серьезнее. Но здесь точно так же сталкиваются разные миры: чопорная викторианская Англия и жутковатая мистика. В «Длинной серебряной ложке» это были вампиры, в «Жемчуге проклятых» — фольклор Британских островов, здесь — магия вуду. Жестокость древних культов отлично оттеняет жестокость и викторианского общества, и луизианского плантационного рабства. И нельзя не согласиться с автором: обычные люди могут сотворить куда как больше зла, чем Сатана и все его присные. Чуть ли не каждый из персонажей раскрывается по мере развития сюжета с такой стороны, что рядом с ними вудуистским лоа впору пойти в святые.

Разные миры, сложная игра взаимовосприятий позволяют резче оттенить особенности каждой культуры, создать выразительных и запоминающихся героев. Каждый из них — дитя своей страны, своего мира. Сестры Дезире и Флоранс — неотделимы от Луизианы, ее влажной жары, сахарных плантаций и негритянских культов. Джулиан Эверетт, член парламента, столь же естественно вписывается в хитросплетения англо-ирландской политики. При этом викторианская культура — предельно негибкая, мечтательность и страстность Джулиана в ней столь же неприемлемы, как и южный темперамент Флоранс (не случайно инспектор Локвуд видит в креолке особу подозрительную, почти наверняка безумную и уж точно — убийцу). Роли распределены и заданы, отступить от них невозможно. Джулиан обязан загнать себя в рамки поведения джентльмена, Флоранс обязана при любых обстоятельствах оставаться леди. А под джентльменом и леди подразумеваются ледяные статуи, в которых этикет подавил всякую индивидуальность. К чести обоих, заледенеть получается у них плоховато. Обоим хочется сочувствовать, да и глупенькой Дезире заодно.

И еще очаровала неоднозначность. Мне в последнее время везет на книги, балансирующие на грани между реальностью и фантазией, допускающие простор для разных интерпретаций. И это прекрасно! Вот и в «Невесте Субботы» можно только гадать: было, не было, являлся ли героине жуткий Барон Самди или просто случился солнечный удар? Мистико-детективный сюжет лишь усиливает ощущение не до конца разгаданной захватывающей тайны.

Странно. Правда, странно. На момент написания этого романа Уэллсу уже тридцать лет. Уже написаны и «Машина времени», и «Остров доктора Моро». Через год выйдет «Человек-невидимка». Но в сравнении с ними «Колеса Фортуны» кажутся сырыми и неровными, словно проба пера. Фразы вроде «Тут речь шла о Спасении, о Бегстве, о Счастье! И она рядом с ним!» — то забавляли, то немного раздражали. Впрочем, текст не всегда такой выспренний. Есть здесь и мягкая ирония, и забавные наблюдения по поводу викторианских нравов. Очень хорош финальный диалог юной беглянки с ее учительницей и мачехой. И в целом получается неплохо, но все же это не тот гениальный Уэллс, который способен расцветить любой сюжет, даже самый простенький. А сюжет «Колес Фортуны» именно простенький. Три человека, которых сталкивает велосипедное путешествие по Южной Англии. Не люди — персонажи немого кино. Гнусный Соблазнитель (Бичемел) обманом увозит Юную Леди (Джесси) из родного дома, но Благородный Юноша (Хупдрайвер)... Ну, в общем, вы поняли. К чести Уэллса, он ловко объясняет очевидную искусственность своих героев: все трое, в сущности, играют натужную комедию. Правда, если Хупдрайверу и Джесси в силу юного возраста и полнейшего незнания жизни такое вполне простительно, то Бичемел (а ему за тридцать) выглядит в своей роли смешно и неестественно.

А вот что звучит живо, непринужденно и весело, — так это сцены, связанные с велосипедом. Невооруженным глазом виден огромный личный опыт сражений с непокорными педалями и бесславных падений с двухколесного монстра. Надеюсь, автор относился к неприятностям с таким же бесконечным оптимизмом, как его юный герой.

Хотела бы я начать отзыв с того, что это произведение нетипично для Агаты Кристи. Но оно как раз типично. На этот раз никому не подложили цианид в бокал шампанского, но суть дела не слишком меняется. Ведь это же любимые трюки миссис Кристи: замкнутое пространство, где человек оказывается отрезанным от привычного мира. Раскрытие тайны, которое невозможно без тысячи мелких деталей, всплывающих в памяти. Вот только тайна, которую ищет героиня, — это не разгадка хитроумного убийства, это ее собственная жизнь. Ее счастливая семья, уютный дом, любящий муж, любящие дети... Было ли на самом деле или лишь в ее собственном воображении? А мысли, как ящерки из норок, высовывают головки, смотрят блестящими глазками. Вспомни: ведь недаром твой супруг, проводив тебя на вокзале, как-то весь распрямился, точно с плеч у него свалилась огромная тяжесть. Вспомни: ведь в гостях у дочери тебя упорно кормили недомолвками. Вспомни, вспомни, вспомни... И она упорно роется в прошлом, шаг за шагом приходя к неприятной разгадке.

Отличный психологический этюд, а лучше всего, на мой взгляд, оказался финал. Любой другой был бы искусственным.

Предисловие бодро сообщало, что «Война и мир» (в китайском переводе) на целых две тысячи иероглифов длиннее, чем «Сон в красном тереме». Да и автор лукаво намекал, что сокращает повествование, как только может. Чуть не в каждой главе попадались фразы вроде: «Не зная, чем рассеять нахлынувшую тоску, Дайюй принялась дразнить попугая и учить его своим любимым стихам. Но об этом мы подробно рассказывать не будем».

Однако уже на первых главах стало ясно, что легкой читательской прогулки ждать все равно не следует. Чужим и не очень-то понятным веяло уже от заголовков вроде: «утерянный цилинь предвещает соединение влюбленных». Впервые я в полной мере прочуствовала неизмеримую древность и богатство китайской цивилизации. Роман перенасыщен аллюзиями, и его невозможно понять в полной мере, не зная китайской классической литературы, мифологии, истории — или не лазая в комментарии по двадцать раз на главу. Что, прямо скажем, чтения не облегчает.

Да и следить за сюжетными хитросплетениями романа, где только главных героинь двенадцать, нелегко. И имена персонажей, по крайней мере, на русский слух, часто почти совпадают; поди-ка запомни, чем Баочай отличается от Баочань, а Баочань от Баоцинь! При именах Цзя Чжэн и Цзя Чжэнь и вовсе недолго впасть в отчаяние.

Но постепенно герои и героини укладываются в голове, становятся близкими знакомыми: Дайюй обладает пышным букетом комплексов, но трогательно одинока; Баочай мила, зато слабохарактерна, а вот Таньчунь таким недостатком не страдает. Фэнцзе — жуткая стерва, а Баоюй — шалопай, но очень обаятельный. Сложные, тонко прописанные характеры очень украшают «Сон в красном тереме». И чужая культура вдруг становится ближе. Как-то само по себе выясняется, что вино следует наливать из чайника, а в зеркало долго смотреть не стоит, иначе приснятся странные и тревожные сны. Не случайно в Китае «Сон в Красном тереме» не выпускают из рук этнографы. Обычаи и традиции давно ушедшего бытия описаны здесь с фотографической точностью. И это, пожалуй, роднит Цао Сюэциня и Толстого.

Но в остальном сравнивать их романы — все равно что поместить европейское батальное полотно размером во всю стену рядом с китайской лаковой миниатюрой. События «Сна в красном тереме» камерные, жизнь одной семьи Цзя. Правда, семья со чадами и домочадцами насчитывает сотни человек. Зато происшествия тихие, домашние, о каких можно рассказать соседу за чашкой чая: то утонченные развлечения юных аристократов, то совсем некуртуазные насмешки над нищей деревенщиной — бабушкой Лю, то неприятности по службе. Словом, малые жизненные миры. Необычный суп, поданный на обед, — уже событие. Порой в этой домашней атмосфере становилось душновато, очень хотелось выйти из сада Роскошных зрелищ на просторы Поднебесной империи, узнать, чем живут люди за пределами дворца Жунго. Увы, ничего подобного не происходит.

Случается иное: искусственный мир сада-эдема, прециозных игрищ и сложного конфуцианского этикета рассыпается при столкновении с реальностью. Третий том оказался поэтому самым интересным: он насыщен психологическими коллизиями, только намеченными в первой части романа. Баоюй и его подруги по поэтическому обществу «Бегония» вынуждены узнать прозу жизни. И тут уж автор не щадит никого.

Эксперимент по приобщению к китайской классике оказался интересным, хотя вряд ли я когда-нибудь решусь перечитать «Сон в красном тереме».

Шлямпумпиттер! Вот уж поистине книга-ностальгия. Главный герой словно перебирает цветы, засушенные между страницами. Он погружается в давнее, давнее прошлое, когда все казалось таким новым и юным — и газовое освещение, и табачная смесь «биржевая». И компания в трамвае была волшебной. Что ж, его можно понять: как же не тосковать об Англии, еще не перекореженной двумя мировыми войнами! Можно чуть поморщиться: ясен пень, раньше и трава была зеленее. Можно поверить автору и вообразить, что старый добрый Браддерсфорд действительно обладал этаким безмятежным очарованием. Можно задуматься над финалом и над тем, так ли уж прост созданный Пристли образ утраченного времени.

Обложка с волоокой красоткой сияла, как красный сигнал светофора. Аннотация начиналась словами: «Мэри Элизабет Брэддон — королева английского любовного романа»... По моим наблюдениям, это переводится, как: «Не влезай! Убьет!» Но оказалось, что волоокая дева на пару с аннотацией — еще те вруньи. Вместо современного лавбургера они скрывали за своим надежным заслоном старинный викторианский роман околодетективной направленности. Причем весьма заслуживающий внимания.

Изящество стиля и чисто женская наблюдательность автора доставили мне немало приятных минут. А чисто женское отношение к прелестным блондинкам очень даже позабавило. Детективная линия простенькая, о том, кто злодейка, чрезвычайно трудно не догадаться с первой же главы. Но вот как удастся ее разоблачить? Этот вопрос обеспечивает динамику сюжета. Тайн, загадочных исчезновений и драматических приключений здесь достаточно. Викторианская четкость моральных оценок, присутствующая в романе, делает героев несколько одномерными, но они достаточно симпатичны (во всяком случае — Роберт Одли, славный сыщик-любитель). Весьма мила и его взбалмошная кузина. Да и леди Одли — колоритная личность. Чего ж вам боле?

И все же о кое-каких недостатках не могу не сказать. Это прежде всего неровность текста. Легкие, плавные, ироничные пассажи чередуются с высокопарными рассуждениями, от которых скулы сводит. Тонкие наблюдения над людьми и нравами порой уступают место наивным и неправдоподобным мотивировкам поступков, в которые невозможно поверить. Особенно это касалось самой леди Одли и того, как она объяснила в итоге свое поведение.

И все равно роман приятный. В нем есть некая свежесть, присущая жанру на самой заре его становления, когда ничто еще не стало шаблоном, типажи не набили оскомину и можно с удовольствием открыть для себя детство классического детектива.

«Вот где водится Снарк! — возгласил Балабон, —

Его логово тут, среди гор!»

И матросов на берег высаживал он

За ушкó, а кого — за вихор.

«Вот где водится Снарк! Не боясь, повторю:

Пусть вам духу придаст эта весть!

Вот где водится Снарк! В третий раз говорю.

То, что трижды сказал, то и есть».

(Льюис Кэрролл)

«Нулевой номер» у меня прочитался в один день с «Охотой на Снарка». Вышло очень удачно. Ибо у Эко абсурд цветет и играет всеми красками и на волне Кэрролла воспринимается на ура. Газета, которая на самом деле отнюдь не средство массовой информации, новости, которые никогда не были новостями... Храбрый редактор, готовый бросить вызов властям, но только так, чтобы никто не обиделся и не оскорбился. И еще Браггадоччо упорно ищет Милан, которого нет... Словом, охота на Снарка в полном разгаре, и бравая редколлегия во главе с редактором Симеи кормой вперед отправляется в неведомом направлении.

Сюжет, как мне показалось, не совсем получился. Эко, похоже, хотел написать пародию на Дэна Брауна и подобных ему авторов, со страшными тайнами прошлого и загадочными опасными организациями, ревниво берегущими свои секреты. Отчетливо пародийным становится первый же эпизод, где таинственные заговорщики (предположительно) перекрывают кран в квартире (что-то вспоминается детская «страшная история про кап-кап»). Столь же пародийным представляется финал. Остроумно, и все же получилось не вполне удачно: сюжет излишне прост и, пожалуй, скомкан.

Зато короткий текст романа оказался очень емким, и в моих глазах это перекрыло все недочеты. Читатель получает несколько прекрасных мастер-классов в технике «хвост-виляет-собакой», или «как работают современные СМИ». (Если собака виляет хвостом, это не новость, но вот если хвост виляет собакой!..)

И, разумеется, какой же может быть театр абсурда без разоблачения официальной истории? Мы, наивные россияне, иногда думаем, что только в нашей стране прошлое непредсказуемо. Национальная специфика такая. На поверку итальянское прошлое оказывается ничуть не более устоявшимся. Убили Муссолини в 1945-м или же он еще долгие годы любовался бескрайней пампой Аргентины? А если так... если так, то, значит, итальянский народ годами жил с откровенной ложью! Словом, Браггадоччо кипит негодованием и уверен, что его сенсация взорвет общественное мнение. Не скажу, что Снарк, за которым истово бегает герой, показался мне таким уж захватывающим — все же далека я от итальянской истории — но сами по себе игры с прошлым были любопытными.

Персонажи радуют, даже несмотря на их очевидную генетическую связь со штампами современной литературы.

Колонна:

«Его звали: «Эй-там» или «Как-тебя-бишь»;

Отзываться он сразу привык

И на «Вот-тебе-на», и на «Вот-тебе-шиш»,

И на всякий внушительный крик».

Именно он — главный герой и рассказчик. Лузер, дауншифтер и при этом умница. По правилам, ему и надо бы доверить расследование Самой Главной Тайны, но Эко лукаво посмеялся над читателями: Колонна так до конца и остается «Как-тебя-бишь». Но он вызывает к себе симпатию и достаточно наблюдателен, чтобы рассказать нам интересную историю.

Симеи больше всего напоминает кэрролловского Балабона:

«Да, приятно… Но вскоре после выхода в море

Стало ясно, что их капитан

Из моряцких наук знал единственный трюк —

Балабонить на весь океан.

И когда иногда, вдохновеньем бурля,

Он кричал: «Заворачивай носом!

Носом влево, а корпусом — право руля!» —

Что прикажете делать матросам?»

Как уже говорилось, он мечтает сыграть роль бесстрашного «разгребателя грязи», но выше уровня гороскопов и «вот-так-сюрпризов» (словечко Майи) не поднимется никогда. Всякий, кому не повезло с начальством, ощутит в Симеи что-то родное и близкое. Справедливости ради, в дуэте с Колонна он выдает меткие наблюдения о природе журналистики, которыми я просто любовалась.

Браггадоччо:

«Их последний матрос, хоть и выглядел пнем,

Это был интересный пенек:

Он свихнулся на Снарке, и только на нем,

Чем вниманье к себе и привлек».

Он не слишком эстетичен, с его-то тягой к скелетам и прочему данс-макабр. Именно он «отвечает» в романе за историческую/конспирологическую часть. Ну, тут либо его рассказы вас заинтересуют, либо нет.

Майя. Она просто укращает собою редакцию. Ей Эко подарил собственную любовь к парадоксам и радующее глаз остроумие. Именно ее присутствию текст обязан львиной долей своей легкости и афористичности.

Финал несколько разочаровывает своим резким обрывом. Но он необычен и, если можно так сказать, реалистичен. Разве не так и заканчиваются в девяносто девяти случаях из ста конспирологические сенсации?

«Англичанин-викторианец шагал по свету в ярком солнечном сиянии — символ солидности и прочности, со своим цилиндром и бакенбардами, со своим деловитым портфелем и практичным зонтиком. Однако по ночам с ним что-то происходило; какой-то нездешний кошмарный ветер врывался в его душу и подсознание, вытаскивал его из постели и швырял в окно, в мир ветра и лунного блеска — и он летел, оторвавшись от земли; его цилиндр плыл высоко над трубами домов; зонт надувался, словно воздушный шар, или взмывал в небо, словно помело; а бакенбарды взметались, словно крылья птицы».

Г.К. Честертон

Я безумно рада тому обстоятельству, что в моем детстве были два оксфордских зануды-профессора — Толкин и Кэрролл. Не помню времени, когда бы я не была влюблена в «Алису в стране Чудес». И все же я опасалась, что биография Льюиса Кэрролла окажется-таки занудной. Скромный математик, робкий, заикающийся — вылитый Белый Кролик, когда он опаздывает к Герцогине! Ну, можно ли о таком написать интересно? К счастью, Н. Демурова смогла развеять мое предубеждение.

Она не только прекрасно знает Кэрролла, но и очень любит его — хорошая предпосылка для удачной «ЖЗЛки». Из книги Демуровой можно узнать много любопытного о самых известных шедеврах Кэрролла — о том, как они рождались, о том, какие пласты смыслов в них прячутся, словом, о той чудесной «Алхимии творчества», которая превращает повседневную жизнь писателя в Страну Чудес. Много места уделено и менее известным кэрролловским произведениям: «Охоте на Снарка» и «Сильвии и Бруно». После рассказа Демуровой захотелось тут же прочесть первое из них, а вот второе — не читать никогда. Викторианский нонсенс — это прекрасно, но Боже избави от викторианских нравоучений!

А еще здесь можно познакомиться с незнакомым и непривычным Кэрроллом. Демурова подробно описывает его увлечение фотографией (а он был талантливым фотографом), его религиозные искания, а еще — неожиданно — его поездку в Россию.

Кэрролл-фотограф очаровывает, его фотографии, приведенные в книге, удивительно выразительны. А если еще учесть, сколько труда требовала каждая из них!

Первым делом Гайавата

Брал стеклянную пластинку

И, коллодием покрывши,

Погружал ее в лоханку

С серебром азотнокислым

На одну иль две минуты.

Во-вторых, для проявленья

Фотографий растворял он

Пирогал, смешав искусно

С уксусною кислотою

И известной долей спирта.

В третьих, брал для закрепленья

Он раствор гипосульфита

(Эти дикие названья

Нелегко в строку ложатся,

Но легли, в конечном счете).

Вся семья поочередно

Пред фотографом садилась,

Каждый предлагал подсказки,

Превосходные идеи

И бесценные советы.

(Л. Кэрролл. Гайавата-фотограф)

Мне показалось очень трогательным объяснение особого пристрастия Кэрролла к числу 42, которое, оказывается, тоже было связано с фотографией: «Кэрролл мучительно пытался остановить время, проведенное в обществе своих юных друзей, и, кажется, на те 42 секунды, которые требовались на экспозицию фотопластины, ему это удавалось. В его распоряжении оказывались 42 секунды на то, чтобы уловить самую суть детства да и в конечном счете самой жизни».

Кэрролл-богослов неожиданным образом оборачивается викторианским моралистом (чтобы не сказать — ханжой). Чего стоит одно его желание обкорнать Шекспира, чтобы не шокировать маленьких девочек! Что ж, это, пожалуй, тот самый случай, когда недостатками становятся продолжения достоинств — таких прекрасных качеств, как порядочность и болезненная щепетильность.

Тема «Кэрролл и Россия», увы, не столь захватывающа, как хотелось бы. Писатель был в нашей стране очень недолго, и его впечатления неизбежно остались поверхностными. Приятно, впрочем, уже то, что в его описаниях нет враждебности к России — а ведь Крымская война всего десять лет как закончилась.

Есть в книге и еще одна героиня — какая же может быть биография Кэрролла без Алисы Лидделл!

«И сотни голосов подхватили припев:

Так наполним бокалы и выпьем скорей!

Разбросаем по скатерти мух и ежей!

В кофе кошку кладите, а в чай — комара,

Трижды тридцать Алисе ура!

Голоса нестройно прокричали «Ура!», и Алиса подумала:

— Трижды тридцать — девяносто! Интересно, кто-нибудь там считает или нет?»

(Алиса в Зазеркалье)

Н. Демурова добросовестно рассказывает историю отношений Кэрролла с семейством Лидделлов (не всегда таких безоблачных, как хотелось бы верить). Рассказан и небольшой сюжет о романе повзрослевшей Алисы с настоящим прекрасным принцем (принцем Леопольдом, одним из сыновей королевы Виктории). Увы, роман этот закончился совсем не по-сказочному. Грустно думать, во что превратилась милая девчушка, что глядит на нас с фотографий, сделанных Кэрроллом.

Эти два романа Дюма производят довольно странное впечатление. Головокружительной интриги, искрометных диалогов, словом, того, что принято ассоциировать с именем французского романиста, здесь не найти. Вместо этого — дотошное популярное изложение начала Столетней войны. Дюма определенно перестарался, пытаясь втиснуть хронику с сотнями действующих лиц в два не очень толстых романа. Даже центральным персонажам уделяется минимум внимания, даже яркие эпизоды тонут в бесконечных однообразных рыцарских турнирах, продвижениях армий, уничтожающих все на своем пути, а также подсчетах, какие именно города (по большей части никому не ведомые, кроме их жителей) были сожжены, какие замки разграблены, в каких монастырях изнасиловали всех монахинь и т.п.

Читать «Графиню Солсбери» в отрыве от ее продолжения просто не имеет смысла. В романе есть только завязки многочисленных сюжетных линий. Завязка, впрочем, отличная. Колоритен Робер Артуа, упрекающий Эдуарда III в трусости, красочна средневековая клятва над цаплей. Намечается и страшная месть (Робера Артуа французскому королю Филиппу), и возвышенная любовь, и соперничество из-за прекрасной дамы (на сердце прекрасной Аликс претендуют сразу и граф Солсбери, и сам король). Но куда все это девается? Графиня Солсбери, та самая Аликс, появляется на страницах романа, названного ее именем, от случая к случаю. А появившись, отнюдь его собой не украшает. Увы, ее несгибаемая добродетель выглядит ужасающе одномерной. Никаких других качеств она в романе не проявляет. Ладно, характеры — не самая сильная сторона Дюма, и одномерность персонажа можно было бы простить... если бы с дамой что-нибудь интересное происходило. А ничего не происходит вплоть до самого финала. Даже известный эпизод с подвязкой («Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает!»), связанный здесь с Аликс, изложен без всякого огонька. Робер Артуа тихо пропадает в неизвестном направлении вместе со своей страшной местью. В «Эдуарде III» точно также исчезнет еще один мститель — граф Солсбери. Нет, есть здесь, разумеется, и «вкусные» детали, вроде Агнессы Черной, протирающей платочком башни своего замка после вражеского обстрела: один, мол, вред от ваших ядер — крепость запылилась. Но, как уже говорилось, яркие моменты тонут в потоке информации, лишенной и вкуса, и красок.

«Эдуард III» чуть поживее. Ряд сюжетных линий, начавшихся в предыдущем романе, здесь получает логическое завершение. Мы узнаем, чем закончилась роковая страсть короля к Аликс (правда, вспоминал он о своей любви что-то уж слишком редко, чтобы читатель мог поверить в фатальность этой страсти). Мы выясняем, какими интересными способами Робер Артуа добивался наследства. Честно говоря, я была бы не против, если бы эта часть не оборвалась где-то в самом начале, а немножко растянулась: с Робером в повествовании появляется хоть что-то похожее на интригу. Обретает финал дружба Эдуарда и фламандского правителя Артевельде. Клятвы, данные некогда над цаплей, исполняются. Но, честно говоря, если бы Дюма сосредоточился на нескольких героях и рассказал их историю, как он делал в лучших своих произведениях, вместо попыток написать «Войну и мир» на французский лад, его роман очень бы выиграл. Дюма — не Толстой и даже не Фруассар, игра на чужом поле завершилась не в его пользу.

Эта книга обладает тактико-техническими характеристиками бестселлера. Действительно, вроде бы все на месте: и обаятельный герой с прекрасной героиней, и безжалостные спецслужбы, и резкие переключения между персонажами с обрывами повествования «на самом интересном месте». Правда, с непредсказуемостью некоторые проблемы: финал просчитывается легко и быстро. Да и динамика сюжета несколько подкачала: события набирают крейсерскую скорость где-то на второй четверти книги. Читатель получает прекрасную возможность задуматься о том, что читает. А вот позволять читателю задумываться автор остросюжетных триллеров ни в коем случае не должен.

Потому что злодейственные планы ГлавГада поражают предельной нелепостью.

Судить о научной составляющей книги не берусь, но политическая часть показалась мне довольно слабой. Уж слишком отвратительным выглядит один из соперников и слишком безупречным — второй. Слишком некомпетентным кажется шеф Национального разведывательного управления, узнающий о новостях по телевизору. Слишком много случайностей мешают спецслужбам ухайдокать положительных героев.

«И даже если вы победили,

неужели вы думаете,

что действительно победили?»

Еврипид. Троянки

На самом деле это не фэнтези. Классической фэнтезийной магии нет здесь, мистики самая малость, эльфов и гномов тем более не ищите. Зато свиваются клубки политических интриг и между ними робко пытается выжить любовь.

Скорее, роман условно-исторический, о стране, которой нет на карте, но вполне могла бы и быть. Где-нибудь там, за Морем Мрака, где средневековые географы помещали самые прекрасные свои фантазии. А живут в той дальней стране три народа. Культуры их колоритны и непохожи. И у каждого — свое оружие. У тардов — сила и воинственный напор, у церетов — терпение и вера, а у асенов — хитрость. О том, кто победит в конце концов, мы узнаем из первых же строк, и история вовсе не о них, а вот асены проиграли. Как-то живется на свете побежденным?

Признаться, лисье племя асенов в чем-то симпатично и во времена свободы, и под чужеземным игом. Они могут быть вероломны, надменны, беспринципны, но все равно им хочется сопереживать. «Оборотню» Ивору и королеве Мэй с ее веселым цинизмом:

«Коль крадешь — не попадайся,

Если врешь — так улыбайся.

А поймают — так не кайся

И вперед не зарекайся.»

И резчику Марту с его мечтами о покое и подспудной асенской хитринкой тоже хочется сочувствовать. И еще одна мудрость этого странного народа врезается в память: «Свобода выше долга, честь выше свободы, но мудрость может быть выше чести».

Браво автору, сумевшей сделать настолько живыми и своих героев, и народы Острова.

Первая половина романа была великолепна. Очень американская история с типично американским подтекстом: «Лучшее правительство — то, которое правит меньше» (вариант: «не правит вообще»). Да, налюбовавшись на Генерального секретаря Дугласа, и впрямь поверишь и Джефферсону, и Торо. Правитель всея Земли не просто беспринципен, он еще и вопиюще некомпетентен. Что бы он делал без своей супруги, а та — без своего астролога?

И сюжет американский: простой человек против всемогущей Системы. Джубал — врач, адвокат, писатель и борец за права Чужака в Чужой Стране — умен, обаятелен, обладает определенной широтой мышления и при этом на поверку не так-то подходит на роль простого человека. Не знаю, на чем, собственно, строится его политическое влияние, но влияние у него есть. Приятно и интересно было посмотреть, как он лихо ставит на место и правительственных чиновников, и спецслужбы, и самого Генерального секретаря.

Еще один лейтмотив романа для США 1961 г. не характерен. Терпимость, желание понять другие культуры, прежде чем осуждать их. Подходящий объект налицо: Валентайн Майкл Смит, Человек с Марса, космический маугли. Через его восприятие Хайнлайн попытался передать абсолютно чуждую американцам культуру, и в целом ему это удалось. Жаль, что в итоге красивая концепция «водных братьев» свелась к вещам весьма банальным.

Вторая половина романа оказалась совсем другой, нежели первая. Разочаровывающе другой. Драматический конфликт исчез, а с ним вместе и динамика действия. И здесь нет Джубала! Или, вернее, есть, но лишь в роли мебели. Майк просто шатается по городам и весям без определенного смысла, открывает для себя радости секса и учится смеяться. И превращается... ну, собственно, в хиппи. Особенно интересным этот процесс не выглядел, по крайней мере, для меня. Еще менее интересна завершающая часть, которая, собственно, есть сплошная проповедь (и очень специфическая). Финал я бы не рекомендовала особо брезгливым читателям. И еще... Теоретически ангелов можно вписать в научно-фантастический текст, но здесь они не смотрятся органично.

Ах, как же это хорошо написано! Но текст очень специфический. В отзывах совершенно справедливо подчеркивается, что это история становления героя, что страницы его военной муштры — лучшие в романе. И это, несомненно, так. Но все-таки муштра остается муштрой, то есть процессом по сути неромантичным. Разделить пафос героя я не смогла. Наверное, мужчины поймут его лучше.

В этом романе Хайнлайн меня удивил и не сказать, чтобы приятно. Ничего подобного я от него не ожидала. Никто не спорит, что защищать Родину — это героизм. Но... Угроза человечеству и защита родного дома появляются только во второй части романа. А вот идеализация армии и войны присутствует с самого начала, когда о злобных инопланетянах еще и помину нет. И полковник Дюбуа воспевает насилие в истории в самое что ни на есть мирное время. Впрочем, чего еще ожидать от общества, где нравственную философию преподают только и исключительно военные? (Буквально: «Я князь-Григорию и вам // Фельдфебеля в Вольтеры дам...») И исключительно военные могут избирать и быть избранными. Чуть переставить акценты, и вышла бы роскошная антиутопия: государство, которое на всех парах спешит к военной диктатуре, а называет это свободой, ответственностью перед социумом и множеством других возвышенных слов. Но ведь лозунги всегда красивы. Готовность по приказу отстреливать всех рыжих или хромых или кого угодно слабо с ними вяжется.

Собственно, я и надеялась на какой-то резкий поворот, на психологическую встряску, какую получил Бойцовый Кот у Стругацких. И чтобы герой что-то понял. Например, что бывают преступные приказы. Но увы — не сложилось.

Во второй части война миров по крайней мере придала происходящему некий смысл — отомстить за руины Буэнос-Айреса и победить «тоталитарный коммунизм» в лице разумных насекомых. (Ох, уж эта мне конъюнктура! Как в советском романе никак нельзя было обойтись без коварных буржуев, так и в американском никуда без дозы антикоммунизма. У меня появилось странное ощущение, что фантастическая Клендату через несколько лет обернулась вполне реальным Вьетнамом.)

Ну, разве может не быть милым и симпатичным роман, который начинается с кота и заканчивается им же? Разбойник Петроний здорово придает шарму истории о страшной мести с хронооперой. И, конечно, сам образ Двери в Лето, которую кот упорно ищет посреди зимы. Коты ведь бывают такими упрямыми оптимистами. По ходу действия упрямым оптимистом, ищущим Дверь в Лето, становится и герой.

Забавно было взглянуть на будущее эпохи НТР: «масса дрожжевая жареная, соломкой, по-домашнему», сплошная автоматизация вместо неквалифицированной рабочей силы... и телефон-автомат в коридоре. У Хайнлайна получился по-своему трогательный 2001 год, удивительно безмятежный. Даже атомная война как-то прошла мимо, почти не оставив следа — она разве что служит поводом для шуток. Смог преодолен, с наплывом мигрантов почти справляются. Дверь в Лето распахнулась, и да здравствует Гуманное Воображение!

Представьте себе... ну, скажем, Евросоюз. С его идеалистическими лозунгами единства, интеграции и свободы, которые так эффектно рухнули на наших глазах. С брюссельскими бюрократами, которые управляют на практике. Структура, созданная в этом романе Хайнлайном, похожа. Но только интегрировать приходится всю Солнечную систему. И в роли какой-нибудь Турции, стремящейся попасть в «европейский дом», выступает Марс. Свой аналог брюссельской бюрократии тоже имеется. На Луне располагается столица — Новая Батавия, где и функционирует имперское правительство (и контролируют его земляне, уж будьте уверены).

Ну так как, принимать ли к себе этих марсиан? Ведь они никогда не смогут, да и не пожелают, стать похожими на какого-нибудь земного Ганса, Джона или Ивана. Лоренцо, бедняга, даже запаха их не переносит.

Главный герой, который все время за кадром, — Джозеф Бонфорт. Политик-идеалист, поклонник свободы, интеграции и единства. Кстати, он даже хочет предоставить марсианам на Земле те же права, какие имеют земляне на Марсе. Я уверена, что с такой программой он не набрал бы большинства ни на каких современных выборах. Но он честный политик, «кто такого найдет? Цена его превыше жемчугов».

Главный герой, который в кадре, актер Лоренцо Смайт, привлекает внимание, поскольку не застывает в одном образе. В самом деле, что делает роль с человеком, который в нее вжился? В самом начале Лоренцо обаятелен, как бывает обаятелен ненадежный, самодовольный и симпатичный сукин сын. А когда роль начинает его перемалывать, он становится еще и интересным.

Здесь перед нами Хайнлайн в его лучших традициях — идеалистичный и убежденный. Он полон решимости завоевать читателя на свою сторону, но не забывает и о «вкусных» деталях. Скажем, рассказать о красочных церемониях конституционной монархии:

«Трижды Император требовал, чтобы его впустили, и трижды ему было отказано. Тогда он попросил парламент, чтобы его впустили, и ему было позволено войти».

Марсианские детишки — прелесть, а до чего трогателен паровозик императора!

Итак, готический роман в викторианском вкусе. Благородные герои противостоят воплощенному злу в лице мага Оливера Хаддо. Мужчины рыцарственны, добропорядочны... и довольно-таки скучны. Девы целомудренны, самоотверженны... и тоже довольно-таки бесцветны. В итоге самой интересной фигурой, как и в «Дракуле», оказывается тот самый злодей — Хаддо. Он описан без романтических штампов, смеется над викторианским ханжеством и способен рассказать хоть что-то занятное. Неудивительно, что героиня уходит к нему от своего высокоморального жениха! Как бы далеко ни было нашему магу до Аполлона или хотя бы Пана, все же он обладает некой мрачной притягательностью. Сверхъестественной жути вокруг Хаддо тоже хватает, а описание его лабораторий пробирает до костей.

Разочаровывает то, что в этом раннем романе так мало собственно Моэма, а то моэмовское, что здесь есть, не всегда удачно вплетено в ткань истории. Скажем, реалистические черты в обрисовке Хаддо, его замашки шарлатана, его безудержное хвастовство только сбивают пафос традиционной готической истории. Как ни парадоксально, классический одномерный злодей был бы здесь более на своем месте.

Вот они где! Пушкинские стихи, которых так не хватало в романе о Пушкине, неожиданно обнаружились в истории о Кюхельбекере. И очень ее украсили.

Этот роман проще по композиции и языку, чем «Пушкин», он более динамичен и от этого вовсе не проигрывает. Да и сам Кюхельбекер — личность не менее интересная, чем Пушкин, зато куда менее знакомая. И стихи его хороши:

О Дельвиг, Дельвиг! что награда

И дел высоких и стихов?

Таланту что и где отрада

Среди злодеев и глупцов?..

О Дельвиг! Дельвиг! что гоненья?

Бессмертие равно удел

И смелых, вдохновенных дел,

и сладостного песнопенья!

И, наконец, большая история здесь не только проходит мимо. Однажды, 14 декабря, неуклюжий чудак Кюхля оказался среди тех, кто пытался историю повернуть.

Автор увлекся погружением в XIX век и добыл из толщи времен немало словесных жемчужин. Одно словечко «маиор» дорогого стоит! Повествование-погружение вышло неспешным, во вкусе старины. Читатель может почувствовать себя на большом великосветском приеме, где собралось многочисленное семейство Пушкиных, их друзья и недруги. Кто-то флиртует, кто-то сплетничает напропалую на смеси французского с нижегородским («Ах, шери, он ее тютоировал! Какой бриган!»), кто-то ждет приглашенную знаменитость — Карамзина. Здесь важно быть «одним из тех, с которыми говорят, которых приглашают». И разговор идет для «своих». Попробуйте-ка уловить все эти прозвища, широко известные в очень узком кругу: «подъячий» — это Сперанский, а «адмирал» — славянофил Шишков. Это вроде пароля в тайное общество; не зная таких вещей, вы останетесь здесь чужаком. Я ощущала себя не «одной из тех, с которыми говорят», а какой-то попаданкой, которая заявилась в высшее общество в мини-юбке, — ни прононса, ни политеса.

Чтение сложное, Тынянов не щадит читателей. Здесь есть что посмаковать (знание французского и истории — обязательное условие), а вот «проглотить» книгу с налету не выйдет. Первая часть романа шла тяжеловато, хотя дотошность и скрупулезность автора определенно внушают уважение. Затем французского диалекта стало заметно меньше, а Пушкина больше, и лицейские годы прочитались влет. Третья часть («Юность») вновь оказалась сложной в силу своей перенаселенности. Вот возник в какой-то из главок архимандрит Фотий. Удостоился эпиграммы и вновь исчез из текста, оставив меня в недоумении: зачем понадобился он автору?

А вот чего мне не хватило, так это пушкинских стихов. Главный герой постоянно грызет перья, что-то пишет, а что? Неужели только две-три эпиграммы? Осталось ощущение пустоты там, где должны были быть пушкинские строки.

Если у вас нет аллергии на традиционный сюжет «злобные инопланетяне порабощают мир, но американцы всех спасут», то прочесть этот роман Хайнлайна можно. Добротная, логично выстроенная история, местами на грани стеба. Кажется, Хайнлайн неплохо повеселился, расписывая всебщий нудизм в Вашингтоне. Пришельцы действительно омерзительны. Вопросы о том, как разумные слизни могут сходу разобраться в человеческом обществе, технике и т.д., автором продуманы. Я было задумалась, как слизни могут управлять летающей тарелкой, но и на это получила ответ. Герои лихо потрясают кольтами... э-э, лучеметами. Прекрасная шпионка, проницательный шеф спецслужб и прочие непременные персонажи подобных романов в наличии. Сюжет динамичен. Чувствуется аура «холодной войны» и «охоты на ведьм»: все должны быть под подозрением, коммунистическим агентом (ой, нет, рабом инопланетных гадов) может оказаться кто угодно, вплоть до любимой собачки или кошечки. Атмосфера всеобщего страха, шпиономании и линчеваний передана прекрасно. Что приятно, Хайнлайн время от времени подсмеивается над ситуацией и не принимает свою историю чересчур всерьез. Иначе книга оказалась бы невыносимо пафосной.

Особо позабавило местное бракосочетание:

"– Какой срок? Возобновляемый контракт или на всю жизнь? Если больше десяти лет, такса такая же, как на всю жизнь. Если меньше шести месяцев, то это не ко мне: можете получить упрощенный контракт у авторегистратора вон там, у стены.

– На всю жизнь, – тихо ответила Мэри.

Клерк удивленно вскинул брови.

– Леди, вы уверены, что делаете правильный выбор?»

Не попала я в унисон с этой книгой. Вместо ожидаемого юмора на меня обрушилась неизбывная скорбь. Ойва Юнтунен, «по профессии негодяй», тоскует: он украл четыре золотых слитка и теперь боится подельников. Грызет ностальгия финских эмигрантов во Флориде: в тропическом раю не сыскать ржаного хлеба и на лыжах кататься негде. Спивается с горя майор Ремес: третья мировая война все никак не начинается.

Печальные пейзажи Лапландии — грязь, болота, тучи комаров — удивительно соответствуют общему настроению.

Когда дошло до совсем уже «жизнерадостного» сюжета

После устрашающе предсказуемого первого романа приступала ко второй части серии с опаской. Опасения не совсем оправдались — в отличие от предыдущего, это роман не любовный. Вечная любовь между героями уже случилась, теперь в их отношениях уже ничего измениться не может. Разумеется, появляются новые пары, между которыми случается любовь — такая же вечная и идеальная.

Но все-таки на первом плане здесь — приключения. Начало в этом смысле скорее разочаровало. Варьировалась одна и та же нехитрая сюжетная схема. Вначале благородные герои проявляли тупость, чтобы коварные злодеи могли захватить кого-нибудь из них в плен. Затем наступал черед злодеев поглупеть, чтобы никак не затруднить чудесное спасение. В первый раз это было любопытно, во второй — забавно, в третий — скучно. Четвертого раза, к счастью, не последовало. Дальше сюжет развивался менее предсказуемо и менее однообразно.

Но сложившееся впечатление о книге уже не изменилось. Она идеально подходит для того, чтобы читательницы поволновались за героев (не слишком сильно), погадали на вечно актуальную тему «кто с кем останется» и при этом не забивали себе голову сложными материями. Поэтому то, какие всплыли новые доказательства вины Дамиана или что за страшные тайны заключались в похищенном королевском письме, так и остается за кадром. Да и какая разница, в самом деле! Главное, что верные друзья смогут в очередной раз проявить свою верность, влюбленные — вечную любовь, и еще кто-нибудь толкнет небольшую речь о добродетелях главной героини. И как же раздражали эти длинные панегирики!

А вот кто действительно впечатлил, так это жители города Тонвилля. Представляете, когда их мэру угрожала опасность, его кинулись спасать всем городом! Попыталась представить нечто подобное в реале, но так и не смогла.

Легко, гладко, местами забавно, местами скучновато. Прочесть можно, а можно и не читать.

Люблю такие книги. Хочешь — читай как хорошую приключенческую прозу, хочешь — ищи глубокий смысл. Два мира сталкиваются у гольца Ямбуй. У эвенков — своя мудрость, рожденная скудной северной природой. Нельзя дать поблажку ни себе, ни другому — обленившийся, расслабившийся неминуемо погибнет в тайге. Нельзя не верить в темные, странные силы, царящие над тайгой, ведь человек так беспомощен перед ними. Злой дух Харги для старых эвенков Лангары и Карарбаха — такая же непреложная реальность, как тайга или зыбуны у подножия Ямбуя.

У Федосеева — совсем иная правда, культ прогресса, гордая уверенность, что человек обязательно окажется сильнее всех злых духов.

Наверное, и Лангара, и Федосеев выглядят довольно-таки экзотично для нас, сегодняшних. Его вера в науку не менее далека от нас, чем обычаи таежных народов.

Когда на Ямбуе начинают пропадать люди, реакция героев книги — разная. Лангара заклинает не приближаться к «чуму злого духа», и она, конечно же, права — это неплохая стратегия выживания. Федосеев и его товарищи не слушают предупреждений, убежденные заранее, что, кем бы ни оказался злой дух Ямбуя, его можно и нужно одолеть. И они тоже по-своему правы.

Прочиталось, как удивительно оптимистичная история контакта разных жизненных миров. Никакого «конфликта цивилизаций» здесь не возникает. Люди с совершенно разным мировоззрением оказываются способны уважать друг друга, признавать чужую мудрость и учиться друг у друга новому. Редкий и драгоценный урок нашему озлобленному времени.

«Мне очень хотелось написать солнечную книгу» (Жоржи Амаду).

Такое случается не столь уж редко. Некий политик со слезами клянется, что шапка Мономаха не иначе как чугунная, что работает он, как раб на галерах. И все ради любимого города/страны/народа (недостающее вписать, ненужное вычеркнуть). Но только попробуйте избавить беднягу от рабского труда! Загрызет. Именно таков полковник Рамиро Бастос, жизнь положивший на благо города Ильеуса. Кстати, «полковник» — это не значит, что он служил когда-нибудь в армии. Просто нужно же человеку солидное звание, если у него такие обширные плантации какао. Полковник пребывает в почтенном возрасте 82 лет. Он контролирует голоса чуть ли не всех избирателей Ильеуса и окрестностей. В его распоряжении отряды бандитов-жагунсо. Он богат, как... вот у Шеридана как раз попалось хорошее сравнение: «Он мог бы выплатить национальный долг так же легко, как я по счету прачке». И, надо отдать ему должное, он действительно многое делает для города, сообразно своим представлениям о высокой морали: «Он терпимо относился к кабаре, публичным домам, к безудержным ночным оргиям Ильеуса. Мужчинам это нужно, он сам был молодым. Но он не понимал, зачем эти клубы для юношей и девушек, где они болтают допоздна и танцуют эти новые танцы, в которых даже замужние женщины кружатся в объятиях посторонних мужчин. Какое бесстыдство! Жена должна жить взаперти, заботясь о детях и семейном очаге, Девушка в ожидании мужа должна учиться шить, играть на пианино, распоряжаться на кухне». И столь же непреложно то, что ни один наглец не должен становиться между полковником и властью.

Но наглец, разумеется, находится. Молодой Мундиньо Фалкан с его проектом углубления городской гавани. Дело вроде бы хорошее, нужное, даже способное обогатить Ильеус. Но ведь инициатива принадлежала не полковнику! И он готов стереть противника в порошок.

Следить за интригами в Ильеусе было интересно.

Мне вообще показалось, что Габриэла, естественное существо, дитя народа, со всеми своими достоинствами и глупостями здесь где-то на десятом плане. Книга — о крае какао и о политике. О вечном столкновении нового с отжившим. О сражениях из-за плодородных земель. Они уже закончились, эти схватки, уже превратились в романсеро, но так и не ушли в прошлое. На выборах каждая сторона держит жагунсо наготове и пуля для удачливого соперника всегда припасена.

Любовь... Любовь в романе тоже есть. Истории женского одиночества, протеста и страсти вьются, переплетаются, множатся. Чувственная Глория, которую постылый любовник держит под замком, мечтает об урагане страстей. Юная Малвина бунтует против деспотичного отца. И Габриэла, мулатка с кожей цвета корицы и ароматом гвоздики, сводит с ума араба Насиба. А еще есть Офенизия — то ли легенда, то ли быль из XIX столетия, с ее мечтой о любви императора. Честно говоря, среди всех этих сюжетов история Габриэлы вовсе не показалась мне самой интересной.

Куда больше увлекали все эти детали далекой незнакомой жизни. Блюда с немыслимыми названиями, вроде «акараже» или «мокека». Грандиозный презепио сестер Рейс. Празднование Нового года по-бразильски. Подробности афробразильских культов и техника сбора какао.

И да — это солнечная книга.

Книга вроде воздушного пирожного с кремом — сентиментальная, романтичная, красивая. Даже традиционный таинственный особняк здесь носит гордое название Кейк-хаус и по заслугам, потому что похож на свадебный торт. А персонажи немножко смахивают на сахарные фигурки на торте — не то чтобы они в самом деле идеальны, но автор так откровенно смотрит на всех через розовые очки, даже на лживого и ненадежного Уилла.

Вроде бы и проблем у героинь хватает, и жизнь в городке Юнити вовсе не так уж безмятежна на поверку. Чего стоит хотя бы история семьи Хатауэев, обреченных столетиями каяться за единственное преступление, которого кто-то из их предков не смог предотвратить! Жутко, если задуматься. А вот ведь ощущение идиллии не проходит. Это идилличность традиционной волшебной сказки, где положительных персонажей ждет не менее традиционный счастливый финал с неземной любовью и горами золота. Отрицательных же покарают силы самой природы. И разве может быть иначе в городке, где идет нарциссовый дождь?

Довольно добротный боевик с пиратскими приключениями. События идут в быстром темпе, злодеи плетут интриги, положительные герои более или менее успешно выпутываются из неприятностей. Даже летающие корабли есть... Нет, стоп, летающих кораблей как раз и нет. Есть самолеты-переростки, какими любили иллюстрировать советскую фантастику. И это было первым моим разочарованием. Вторым — загадочный город со странным названием «Водопады возмездия». С самого начала я заподозрила, что искать эту «ожившую легенду» и «пиратский рай» не стоит. Да так оно и оказалось. «Внизу расстилался все тот же пиратский город. Уродливое нагромождение платформ и тесных кособоких домишек, быстро гниющих в едком воздухе. Грандиозная многокилометровая сточная яма, пестро разукрашенная пятнами минеральных выделений. Ничтожные жилища выступали из воды, как болотные кочки». Впрочем, динамичному сюжету столь своеобразная эстетика не мешает.

Что ж так скучно-то, а?

Слово, которое крутилось в голове при чтении: «стандартно». Сюжетную схему «мелкая криминальная сошка в большой политической игре» трудно назвать неизбитой, и не нашла я ту «изюминку», которая придала бы книге необычность. Вот, скажем, бравый капитан говорит: «Одноглазый подонок Квайл предложил мне выгодное дельце. Его братия никогда не выдает своих источников, но он допустил большую ошибку. Именно он сделал так, что мне стало нечего терять. И я вернусь. Пусть Центурия гонится за мной, но я выясню, кто мой главный враг! Они пожалеют, что вообще услышали имя Дариана Фрея!» А теперь скажите, в каком приключенческом романе герой не зявляет чего-то подобного?

Персонажи тоже не порадовали. Одинаковая манера говорить, думать, поступать — как их отличить-то друг от друга? Ну, например, один из членов экипажа — муртианин (что бы это ни значило). Вы думаете, он чем-то не похож на остальных, к данному народу не относящихся? Лишь в 26-й главе вдруг выясняется, что говорит он с акцентом.

Как легкое чтение, чтобы скоротать вечер, наверное, пойдет. Но я рассчитывала на большее.

Вполне готический антураж для начала: глухое место в лесу, одинокая ферма, странные отголоски.

Вполне ироническая завязка: просыпанный корм для цыплят как причина драматических событий.

Вполне сказочная неразбериха, как в любимых англичанами лимериках: цыплята съедают кошку, грибы вырастают выше дома.

И еще та самая Пища, которой только надписи «Съешь меня» и не хватает — то ли «Пища богов», то ли «Пища для рекламы».

Не забыть аллегорического описания революции и реакции, с изящным противопоставлением «мелкого» XIX века «гигантскому» XX столетию.

При смешивании ингредиентов получается не столько научная фантастика, сколько гротеск, причем, как обычно у Уэллса — с мощным социальным подтекстом.

"— К нам, добрые горожане! К нам! Сегодня в нашем театре вы увидите давнюю и трагическую историю, дошедшую из Огненных Времен! Историю прекрасную, как баллада, пропетая у пылающего очага зимним вечером».

Ничего столь трагического не обещаю, но уютная книга, способная осветить мрачный осенний вечер, точно есть.

Ольгу Владимировну можно поздравить с дебютом. Это ее первый — и удачный — опыт в жанре фэнтезийного детектива. Хочется надеяться, что первый опыт не станет последним, и Ларш Ночная Волна порадует новыми расследованиями.

«Два талисмана» уводят читателя в уже знакомый по предыдущим романам (или еще не знакомый, но все равно обаятельный) мир Великого Грайана. Веселый город Аршмир раскрывается перед гостями во всей своей живописной пестроте: от воровских притонов до особняков высшей знати. Славный город живет собственной жизнью: стражники-крабы патрулируют улицы, увлеченный лекарь ищет Снадобье Всеисцеляющее, и мирно спит каменный великан в гавани, которого некогда маги приспособили под маяк. Здесь наконец нашлось подобающее место для любви писательницы к театру, лишь мельком упоминавшемуся в ее прежних книгах. Интриг театральных здесь не меньше, чем криминальных. И ветхий занавес, который после спектакля латает вся труппа, — ничуть не менее важная и колоритная деталь, чем редчайшее вино на столе наррабанского посла.

Как и следует в классчиеском детективе, в веселом городе Аршмире будет и преступление, которое на первый взгляд невозможно совершить, и ложные догадки, и неожиданная разгадка. Даже шпионы из далекой загадочной Берниди будут.

А вот чего, пожалуй, нет, так это боевика (вопреки названию серии, в которой издана книга). Подгорные чудища со всех сторон не лезут. Эпических схваток Светлых и Темных сил тем более не ждите. Ольга Владимировна трогательно любит всех своих героев, и в ее романах нет места брутальной жестокости. Каждый персонаж хоть в чем-то малом, но симпатичен. Зато автор до предела наполняет страницы добротой, мягким юмором, светлой верой в лучшее.

Вообще-то этот роман стоило назвать «Гордость и предубеждение» — и того, и другого в книге предостаточно.

Жила-была девушка. Не слишком красивая, не слишком состоятельная. И вот уже ей 29 лет, а потом и за 30, а возлюбленного на горизонте все нет. Она, конечно, феминистка, потому что очень умна, а окружающие мужчины совсем не ценят это ее качество. И еще, разумеется, мечтательница.

«Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за горячо любимого мужчину. Он должен превосходить меня во всем, чтобы я могла ценить его характер и ум. Он должен обладать душой поэта и здравомыслием судьи, быть тактичным, добрым, всеми уважаемым, должен восхищаться женщинами и видеть в них равных. И еще он должен быть старше меня».

При таких-то идеалах и читатели, и персонажи романа замечают истинного героя гораздо раньше, чем Шарлотта, и долгая история «гордости и предубеждения» придает повествованию некоторый драматизм.

А жизнь у девушки несладкая. Отец теряет зрение, брат спивается. И, конечно, страшной тенью над семьей Бронте висит проклятие XIX века — туберкулез. Честно говоря, именно эти страницы биографии Шарлотты и ее сестер заинтересовали меня больше всего. Ее детство, ее первая любовь, ее жизнь в Йоркшире.

Обычная, в сущности, история, и Сири Джеймс изложила ее с большим сочувствием.

Правда, решение писать от лица Шарлотты Бронте было явно слишком смелым. Сири Джеймс как романистка существует на совершенно ином уровне. И все же образ талантливой, не слишком счастливой девушки в романе получился. И хотя бы ради этого книга заслуживает прочтения.

Прочим персонажам повезло меньше. Мужчины (если не считать темпераментного мсье Эгера) довольно бесцветны и неубедительны. Николс идеален почти до приторности, Бренуэл даже в белой горячке изъясняется ходульными фразами, мистер Бронте-старший так круто меняет характер и поведение, что остается только руками развести. Не слишком избалованы авторским вниманием Энн и Эмили Бронте.

И еще похоже, что Сири Джеймс никогда не вела дневника. Ее книга имеет совершенно иной ритм и стилистику: обычное линейное повествование с долгими экскурсами в прошлое. О выбранном жанре напоминает только встречающееся время от времени обращение «дорогой дневник», уместное разве что для маленькой девочки.

Но все же, несмотря на недостатки, при чтении у меня постоянно мелькала мысль: «А ведь это недурно». После «Дракула, любовь моя» я не ждала от Сири Джеймс ничего особенного. Ничего особенного, в сущности, и нет, но роман приятный.

Давно уже мне было интересно, что это за японец такой, который пишет английские книги. Что ж, английского в романе и впрямь оказалось много, да и японского не меньше.

Исигуро из тех авторов, которые окунают вас в повествование с головой, так, будто вы уже живете в нем, уже знаете все эти вещи, составляющие жизнь Кэти Ш. и ее друзей. Далеко не сразу появляется возможность отдышаться и оглядеться: куда же это меня занесло?

В Англию, в «старую добрую Англию», какой она бывает в старинных фолиантах с фамилией Диккенса или Эллиот на обложке. И закрытая школа Хейлшем со всеми ее маленькими драмами — это действительно очень узнаваемо по-английски, на память сразу приходят сюжеты, связанные с подобными же местами, от Итона до Хогвартса. Взросление, воспитание чувств — тема поистине классическая. И имена героев — это снова из тех самых книжечек ин-кварто и ин-октаво, в которых обитали бароны С. и графини Н.

Но, несмотря на английские имена и названия, мир романа — это и Япония, с повышенной ролью искусства, эстетики в жизни людей, с суровым стоицизмом и буддийским спокойствием перед неизбежностью страданий.

Бросается в глаза камерность всей истории, ее психологизм. Герои точно под микроскопом рассматривают каждый жест, каждое слово, любую подробность взаимоотношений. Единственное, что их по-настоящему волнует: как он (или она) ко мне относится в эту минуту? Все, что вне узкого кружка воспитанников Хейлшема, так и остается за кадром — даже свободно перемещаясь по стране, организуя маленькие экскурсии, сталкиваясь с людьми, герои так ничего и не узнают о том, чем живет и дышит Англия. И от этого текст напоминает японскую лаковую миниатюру, затейливо и любовно украшенную и такую далекую от реальной действительности.

И только где-то на самом заднем плане маячит антиутопия. С героями должно произойти — уже происходит — нечто страшное, но оно тонет в общей атмосфере идиллии, где детская дружба, и юношеская любовь, и даже разговоры о Кафке и Прусте. Бывают антиутопии жуткие, бывают и иронические, а эта — безмятежная.

Гламур. Много гламура. Дорогого вина, и высокой моды, и великосветских сплетен. И еще много интеллектуальных забав, ведь это же Мастер Чэнь, он писать «попроще и потупее» не умеет. Интеллект импонирует, гламур... не знаю. Может быть, я и не совсем права, и это не просто банальный «глянец», а то самое «печальное очарование вещей». Хоть в Японии, хоть в России уничтожить нечто прекрасное слишком легко...

Но не спрашивайте меня, каким образом в утонченнейшую атмосферу изысканных удовольствий можно вписать шпионские страсти. Можно. И это даже не будет выглядеть ненатурально. Мир коллекционных вин не так далек от геополитики, как кажется.

«Путешествие Хамфри Клинкера» — не столько роман, сколько серия путевых очерков, связанных простой и древней формой сюжета — скитаниями Мэтью Брамбла с домочадцами по городам и весям Британии. Мимоходом автор охотно делится с читателями своим мнением о морали и политике, свободе печати и медицине, сельском хозяйстве и минеральных водах. Рассуждений, пожалуй, даже многовато, и не всегда они способны заинтересовать современного читателя. Особенно почему-то утомили развернутые портреты давно почивших премьер-министров.

Так что попытка проникнуться духом английского Просвещения прошла не совсем гладко. Признаться, если говорить о литературе XVIII в., я всегда предпочту «острый галльский смысл». Но Тобиас Смоллетт остроумен по-своему, в собственном грубоватом стиле. И будьте уверены, от его острого языка не спасется ни один из героев и ни один уголок Британии. Но это вовсе не то, что мы привыкли считать «английским юмором». Юмор Смоллетта не столь тонок и, что хуже, тяжеловесен. Еще больше утяжеляет восприятие язык перевода. Смоллетт писал на вполне современном английском, но у переводчицы А.В. Кривцовой XVIII век, похоже, слишком прочно ассоциируется с Ломоносовым и Радищевым. А потому роман нашпигован словечками вроде «сей», «засим», «пещись» и прочим, чем обычно не злоупотребляют даже при переводе Шекспира. И это тем более обидно, что Смоллетт считается одним из лучших британских стилистов.

Смоллетт грубоват, но грубоваты и английские нравы его времени. Той неизменной корректности, которая для нас неотделима от образа английского джентльмена или леди, еще нет и в помине. Даже тонкий и умный Мэтью Брамбл готов лично колотить чужих слуг, чем-то ему не угодивших, даже нежная Лидия может хорошим апперкотом отправить оскорбителя в нокаут. И запахи! Героини Вольтера, пожалуй, злоупотребляют розовой водой, но героинь Смоллетта в этом не упрекнешь. Впрочем, как и в пристрастии к воде и мылу. «Благоухают» они так, что на балу бедняга Мэтью Брамбл падает в обморок от «ароматов». Картина не совсем аппетитная, но зато реалистическая.

Кроме ярких, живых картин «старой доброй Англии», в романе можно найти меткие зарисовки нравов (только имейте в виду: шотландец Смоллетт не любит Англию и откровенно пристрастен к своему родному краю), афористичные высказывания и психологические наблюдения. Забавно наблюдать, как преображается одно и то же событие, когда его описывают поочередно юная простушка Лидия и, скажем, ее желчная тетушка.

Интересная вариация на тему «Жизнь есть сон». Понятие реальности теряет смысл, ее искажает слишком много факторов, телепаты и антителепаты, ясновидящие и антиясновидящие. Обычное и странное утрачивают привычную определенность, исчезает даже грань между жизнью и смертью.

Много забавных и впечатляющих деталей. В этом мире пообщаться с умершими близкими немногим сложнее, чем заглянуть в холодильник. В первом случае вам помогут особые конторы — моратории, во втором — готовьте пятицентовик. Входные двери, шкафы и холодильники в мире «Убика» бесплатно не работают. Антураж фантасмагоричен. Описания одежды (твидовые тоги! штаны из бересты!) балансируют между бредом и пародией. То же самое касается еды. Не уверена, что решилась бы попробовать марсианских медведок.

Детективная составляющая сюжета крутится вокруг убийства директора крупной компании. Тут же и классический герой-неудачник, на плечи которого сваливается расследование. И почти демоническая девица со странными способностями.

Все отлично, единственную ошибку сделала я сама, когда прочитала перед «Убиком» «Игроков с Титана». А в них тот же герой-неудачник, та же демоническая девица и даже сюжет похож, только в других декорациях. В результате «Убик» произвел менее яркое впечатление, чем мог бы.

Русское название — из серии «Непонятно, но здорово». Могу только предположить, что Чезаре Борджиа дарует (всем подряд?) смерть, Макиавелли — коварство, а Леонардо — любовь. Нет, не складывается. Чезаре в романе — отнюдь не маньяк-убийца, хотя гуманизмом и не страдает. Макиавелли довольно наивен. При этом готова признать, что оригинальное «The Ground Is Burning» менее выразительно. За английским названием то достоинство, что оно точно отражает авторский замысел. Сэмюэль Блэк выбрал трех героев (один из них, возможно, на самом деле злодей; возможно, двое) и тот краткий миг большой Истории, когда их судьбы сплелись вместе.

Ни один из троих не нуждается в особом представлении: даже через полтысячи лет имена всех троих на слуху, хотя и по-разному. Но Сэмюэль Блэк все же видит в них нечто общее. Все трое одержимы жаждой славы, жаждой сотворить чудо, которое будут помнить всегда. Чудеса ведь не обязательно бывают добрыми. И все трое живут так, словно ступают по той самой burning ground. Леонардо, как самый мудрый из троих, понимает это первым.

Надо признать, что Сэмюэль Блэк здорово рисковал, выбирая тему для своего дебютного романа. Именно этот эпизод — приезд флорентийского посла Никколо Макиавелли к герцогу Чезаре Борджиа — уже почтили своим вниманием писатели, и какие! Моэм, Сабатини... Я бы не сказала, конечно, что начинающему английскому литератору удалось сравниться с предшественниками. Но свое слово он сказать сумел.

Его персонажи — не столь глубокие натуры, как их «двойники» у Моэма. Они не могут вести интригу так искусно, как герои Сабатини. Зато они бывают удивительно человечны. Трогательно смешным выглядит Макиавелли, размякший до полного одурения перед красивой женщиной. И даже Чезаре раскрывается с совершенно неожиданной стороны, когда навещает свою тяжело больную сестру. И, конечно, очень украшает книгу Леонардо, с его одержимостью полетом. И с его обостренной чувствительностью художника. Именно его глазами мы по-настоящему видим жестокость эпохи — другие двое привыкли и не реагируют.

Мне показалось, что книга Сэмюэля Блэка, не будучи шедевром, — все же добротный образец исторической прозы. Классический исторический роман, грамотный, неглупый, любовно скроенный.

Железную стену, разделяющую два мира фантастики, бесцеремонно сломали. Сергей Снегов решил объединить традиции советской фантастической утопии и западного фантбоевика. И сделал это отлично. Хватает и красивых описаний будущего, и яростных баталий в дальнем космосе.

Будущее Снегова ярко и четко очерчено. Мир грандиозный; есть нечто захватывающее в картине человечества, играющего планетами, как ребенок — кубиками. Здесь грозы — по расписанию, за вашей безопасностью неусыпно следит кибернетическая Охранительница, а отсутствие на космическом корабле моря воспринимается как лишение и романтика дальних странствий :)

И баталии грандиозны. Банальными бластерами здесь не отделаешься; воюющие стороны походя аннигилируют целые планеты, закручивают пространство в улитку и уходят в перпендикулярное время. Мне понравилась еще и забавная идея ввести в космические бои драконов, пегасов и ангелов. Ангел Труб — вообще один из самых симпатичных персонажей.

Вот язык местами ходульный, но его спасают пассажи на грани стеба, вроде: «Будь покоен, о твоей верности священным принципам зла оповестят все органы Охраны Злодейства и Насаждения Вероломства…» Автор пишет плакатно, но при этом тут же подсмеивается над «шершавым языком плаката» — выходит недурно. Повествование льется легко и плавно, так что огрехов не замечаешь, жадно глотая страницу за страницей.

«Повесть о прекрасной Отикубо» не содержит, в общем, ничего волшебного, если не считать трогательной наивности, с которой неизвестный автор устраивает счастье положительных героев и наказание отрицательных. Идеальная любовь Митиёри (играющего здесь роль «принца») и прекрасной Отикубо контрастирует с несчастным браком сестры героини, которой достался в мужья неотесанный болван, «беломордый конек». Как ни мила Отикубо, все же ее история заставила меня понять, почему европейские сказки заканчиваются свадьбой. Просто потом начинается уже совсем не сказочная жизнь. Вот и здесь львиная доля внимания уделена эпической саге о вражде Митиёри с тещей. Не самое приятное впечатление производит этот идеальный влюбленный, вдохновенно устраивающий людям гадости. В том числе и тем, кто ни ему, ни его «золушке» ничего дурного не сделал, а просто состоит в родстве с ненавистной госпожой Северных покоев.

Аннотация обещала «роман уникальный, страшный — и прозрачный». Ничего похожего я не увидела. Я бы не сказала, что тексты Дафны Дю Морье так уж прозрачны, напротив, их сильная сторона — зыбкость, возможность двойных и тройных толкований. А уж в каком месте надо бояться, и вовсе не поняла. Страшно было героине, а я никак не могла взять в толк, чего же она так трепещет. Тяжелое прошлое — да, не может не влиять, застенчивость — понятно, трудно сравнивать себя с блистательной Ребеккой — тоже понятно. Но не до такой же степени! Если ей предлагают не сидеть в кабинете Ребекки, где ей так тяжело и неприятно, почему просто не сказать своему собственному дворецкому: «Да, я хочу побыть в библиотеке»? Нет, она будет сидеть в кабинете и мучиться неведомо ради чего. Девчонку очень хотелось хорошенько встряхнуть и посоветовать не выдумывать. Приятно, что у автора возникло такое же желание.

Итак, мистического триллера я не получила, зато получила отличный психологический этюд. Прошлое ведь действительно может забрать над нами власть. И никакой мистики. Мы сами бежим от воспоминаний, пугаемся давно ушедшего, лелеем свои страхи. И сами позволяем другим людям направлять нашу жизнь, стесняясь сказать: «Я не хочу». В романе очень хорошо показано, как люди сами создают себе призраки, а потом не могут с ними справиться. И прошлое заслоняет настоящее, погибшая Ребекка предстает в восприятии героев и читателей как живая яркая личность, а живая героиня старательно превращает сама себя в пустое место. Не случайно в романе у нее даже нет собственного имени!

И еще роман очень кинематографичен, при чтении эпизоды так и встают перед глазами, так что количество экранизаций не удивляет.

«Сказка — это правда, в которую иногда перестают верить».

Небольшая мудрая притча о том, что бывает, когда от людей уходит Любовь. Когда они перестают ощущать себя единым целым с природой.

Север здесь предстает совершенно иным, чем в произведениях уроженцев иных краев. Кто не помнит «белого безмолвия» Джека Лондона! А вот в Арктике Юрия Рытхэу нет ничего безжалостного, сводящего с ума; напротив, он описывает свой родной край с неподдельным обожанием. Особенно это относится к первой части повести, к истории любви Нау и Рэу. Здесь берега полярных рек раскалены летним солнцем, а тундровые травы ласковы и мягки. Ах, сколько же красоты можно увидеть в тундре, в полярном море, в чукотских мифах! Сколько грусти можно вложить в короткую повесть: ведь киты уходят, не выдержав человеческой жестокости и равнодушия.

«Разве мы сможем начать новую жизнь? Жизнь начинает только ребенок. А мы с тобой… у нас все позади. Минутные вспышки гнева, тысячи картин, встающих из прошлого — это мы. Поля, красные поля — это мы; проливные дожди, пыль, засуха — это мы. Нам уже не начать жизнь заново».

Поколение за поколением фермеры осваивали Дальний Запад. Сражались с индейцами, змеями, сорняками. Поднимали целину. Об агротехнике не слыхали: севообороты, тем более удобрения в тогдашних США не были в ходу. Хищническое, в общем, хозяйство, убивающее землю. Пока были свободные земли, истощенный участок просто забрасывали и — Westward Ho! Но вот уже фонд западных земель исчерпан, и образ жизни, складывавшийся с колониальных времен, обречен на исчезновение.

Стейнбек показывает финал драмы. Фермеры должны уступить место крупным компаниям, которые будут точно так же хищнически истощать почву, только масштаб уже будет иной. Не случайно одна из первых глав показывает чудовище: банк, не знающий сострадания, кормящийся только прибылями. А рентабельность крупного механизированного хозйства, конечно, выше. Чудовище довольно урчит, пожирая очередную убыточную ферму. Фермеры уходят, превращаются в нищих поденщиков. Вчера был налаженный, пусть не роскошный, быт, была уверенность в себе. Сегодня — гувервилль, «город» из убогих палаток, а то и картонных ящиков. И отовсюду вслед беднякам вечное: «понаехали тут»...

Нужно ли в сотый раз повторять, какая это сильная и тяжелая книга? Стейнбек создает безжалостно точный социологический этюд в оболочке прекрасной прозы. И как жаль, что сегодняшняя Америка напрочь забыла гувервилли; если бы помнила, глядишь, сытого самодовольства у этой страны было бы поменьше. И что Стейнбек по праву восхищается людьми гувервиллей. Эти «оки» — голодные, грязные, измученные — все же гордо откажутся от любой благотворительности. Они просят не хлеба и не зрелищ — работы. И ни у кого не собираются сидеть на шее. И за это они, конечно же, достойны уважения.

Действие «Львов аль-Рассана» происходит в том же мире, что и «Сарантийские мозаики», только на несколько столетий позднее и в другом уголке света. Историческим фоном на сей раз служит не Византия, а Испания времен Реконкисты. Многие темы, намеченные в «Мозаиках», получают дальнейшее развитие. Мы узнаем, что Ашар, ушедший в пески в одном из эпиходов «Мозаик», получил-таки свое откровение, и ашариты стали весьма многочисленной и процветающей религиозной общностью. В частности, они отобрали у поклонников солнечного Джада почти всю территорию Испании-Эспераньи. Но времена меняются. Золотые дни халифата остались для ашаритов в прошлом. Джадиты готовы отвоевать полуостров.

На этом благодатном материале пышным цветом цветет тема фанатизма и религиозных войн, намеченная в финале «Мозаик». Если в Сарантии фанатики ипподрома явно превосходили численностью фанатиков религии, то в «Аль-Рассане» это уже не так. Желающих убивать, грабить и жечь во имя солнечного Джада или звездных откровений Ашара хватает с обеих сторон. Надвигающемуся безумию противостоит лишь странная компания изгнанников, собравшихся по воле судьбы вместе: поэт и воин, ашарит Аммар; первый рыцарь джадитской Эспераньи Родриго Бельмонте; Джеана, женщина-врач из гонимого народа киндатов; да еще кучка объединившихся вокруг них людей разных народов и разных вер.

Схема повествования снова напоминает о «Мозаиках»: точно так же постоянно меняется точка зрения, и разные персонажи получают возможность высказаться.

И роман отличный. Здесь есть все, что необходимо хорошей приключенческой прозе: запутанные политические интриги, смертельная опасность, чудесные спасения, ненависть и любовь. Центральная для романа тема религиозной нетерпимости, увы, более чем актуальна в XXI веке, что подогревает интерес.

Вот только по сравнению с многоцветным миром «Мозаик» «Аль-Рассан» показался мне более одномерным. Здесь меньше мистическо-фэнтезийного; для «зубира» с его сверхъестественным могуществом и для таинственных синих огней уже не осталось места. И, кажется, для людей вроде мозаичника Криспина — человека, который слышит загадочный полумир и встречает древних богов в лесной чаще, — места тоже нет. Может быть, поэтому и персонажи здесь более одномерны. Во всяком случае, за Джеану и Аммара я не переживала так, как за героев «Мозаик». Особо же разочаровал Родриго. Вместо Сида Кампеадора — подкаблучник, который слишком часто говорит «жалобно», «жалеет себя».

Книга, которая покорила уже своим задорным эпиграфом и не отпускала от себя до последней страницы. Хотя, казалось бы, что тут особенного? Что мы, путевых заметок не читали?

Необычен здесь не жанр, а автор. И не потому, что Агата Кристи вдруг взялась писать не про Пуаро и даже не про мисс Марпл. Необычно ее отношение к жизни, такие светлые люди — редкость невероятная. Если вы не знаете, что эта маленькая книга писалась в годы войны, то ни за что и не догадаетесь — столько в ней тепла и оптимизма.

Археологическая экспедиция, да на Восток, да в славные довоенные времена — место, где оптимизм был нужен весь, до последней капли. Жара, пыль, разболтанные грузовики и скверная еда — еще наименьшие из испытаний, способных подкосить самого завзятого жизнелюба. И будь это хотя бы легендарная Троя, где жена начальника экспедиции может покрасоваться в диадеме прекрасной Елены! Но сирийский телль, в древности — хеттский городок — куда скромнее, да и Макс Мэллоуэн охотится вовсе не за сенсациями. Так что, как и в любой археологической экспедиции, собирают здесь в основном горшки, разбитые еще хеттами. Ну, никакой романтики :) Другая на месте Агаты подала бы на развод уже в первую неделю раскопок :)

Но нет. Макс и Агата, похоже, были идеальной парой: так истово она интересуется битой керамикой, клеит этикетки и прояляет фотопластинки. И еще ее интересует мир вокруг нее — и исчезнувший мир хеттов (она любовно подмечает: в этом горшочке держали косметику, а в этой стене сделали тайник для приданого дочери), и мир современного ей Востока. На страницах книги можно найти выразительные, с огромной симпатией сделанные портреты людей, окружавших Агату на раскопках, экзотические сирийские пейзажи, недоступные европейскому уму особенности традиционной ментальности. И еще огромную ностальгию, потому что на календаре был 1943 год, и довоенная жизнь неизбежно казалась утраченным раем.

Забавная стилизация под индейские сказки. Как оно и положено в индейских сказках, в центре повествования — трикстер. Шут, авантюрист и герой — и все, что хотите. И происходят с ним всякие веселые приключения. Он побеждает диких зверей и белых людей, заставляет чихать Мирового Лиса. А если Меджикивис и оказывается побежденным, не страшно — подлинного трикстера этим не смутить.

Легко, приятно и ни к чему не обязывает. Текст, как водится у Коростелевой, насыщен аллюзиями и отсылками, но может читаться и просто как литературная сказка.

«К Смирдину как ни зайдешь,

Ничего не купишь:

Иль Сенковского найдешь,

Иль в Булгарина наступишь».

С таким мало вдохновляющим напутствием от Пушкина и Соллогуба я отправилась знакомиться с Сенковским. И обнаружила, что, какие бы грехи ни водились за Осипом Иванычем по литературной части, все же знакомства он заслуживает.

Сборник «Записки домового», как обычно и случается, не вполне ровен. Меня больше всего поразили первое и последнее произведения.

«Ученое путешествие на Медвежий остров» явно выбивается из ряда для своего времени. Поражает уже выбор места действия — не Петербург, не «город N.», а Якутия. Сенковский дает чуть ли не первое в нашей литературе описание Заполярья:

«Наконец, вступили мы в пустынное царство Севера. Зелени почти не видно. Гранит, вода и небо занимают все пространство. Природа кажется разоренною, взрытою, разграбленною недавно удалившимся врагом ее. Это поле сражения между планетою и ее атмосферою, в вечной борьбе которых лето составляет только мгновенное перемирие. В непрозрачном, тусклом воздухе, над полюсом, висят растворенные зима и бури, ожидая только удаления солнца, чтоб во мраке, с новым ожесточением, броситься на планету; и планета, скинув свое красивое растительное платье, нагою грудью сбирается встретить неистовые, стихии, свирепость которых как будто хочет она устрашить видом острых, черных исполинских членов и железных ребр своих».

И это сейчас постапокалипсисом никого не удивишь, но Сенковский разрабатывал сюжет двести лет назад.

Герои открывают, что в устье Лены некогда существовало могущественное государство Барабия. Столкновение кометы с землей вызвало землетрясение, потоп, смещение земной оси. Барабия погибла. Ироничные описания допотопных нравов автор ухитряется довольно органично сочетать с трагическими картинами гибели цивилизации.

«Спустя несколько часов все море покрылось бесчисленным множеством волнуемых на поверхности воды странного вида предметов: темных, продолговатых, круглых, походивших издали на короткие бревна черного дерева. Любопытство заставило нас выйти из пещеры, чтоб приглядеться к этой плавающей туче. К крайнему изумлению, в этих бревнах узнали мы нашу блистательную армию, ходившую войною на негров, и черную нагую рать нашего врага, обе заодно поднятые на волны, вероятно, во время сражения. Море выбросило на наш берег несколько длинных пик, бывших в употреблении у негров (Новой Земли). Я взял одну из них и притащил к себе прекрасный плоский ящик, плававший возле самой горы. Разломав его о скалу, мы нашли в нем только высокопарное слово, сочиненное накануне битвы для воспламенения храбрости воинов».

Иронично, но при этом ведь и жутко!

«Падение Ширванского царства» — вещь совершенно иного рода, весьма занимательная фантасмагория. Повесьте ваши уши на гвозде внимания, о любопытствующие! Автор поведает вам, сколько бед могут натворить в восточном государстве польская паненка и маг Джон Ди, если хорошенько постараются. Сенковский, основатель русской ориенталистики, порадует вас отменной пародией сразу и на ученую монографию (с обязательными ссылками на источники), и на сказку «Тысячи и одной ночи». Как это у него получается, объяснить не умею, но Запад, Восток, история и фантастика составляют в повести пестрый узор, подобный лучшим коврам персидским.

«Кто бы подумал, что эта невинная девушка, эта белая и розовая панна Марианна, сделается причиною погибели двух героев, двух славных и могущественных падишахов и еще орудием к уничтожению целой державы?.. Но в этом-то и состоит историческая „судьба народов“, которая теперь в моде! Все в истории зависит от „судьбы народов“».

На второе место в своем личном рейтинге я бы поместила «Сентиментальное путешествие на гору Этну», «Большой выход у Сатаны» и «Похождения одной ревижской души». Здесь автор дает волю своему острому языку и хлещет сарказмом всех, кто только оказывается поблизости: журналистику и философию, семейные нравы, теорию «полой земли» и идею кармы. Ничего странного, что Герцен сравнивал его с Мефистофелем! У Сенковского и впрямь есть нечто от холодного, безжалостного остроумия Мефистофеля. Но и над собой он смеется так же зло, как над окружающими.

Самые невыразительные в сборнике, на мой взгляд, — «Превращение голов в книги и книг в головы» и «Записки домового». Первому произведению, учитывая, что сюжет крутится вокруг представления с фокусами, не хватает зрелищности и динамизма. Второе откровенно скучно: автор увлекся изложением пародийной теории любви, и получилось сухо. Впрочем, современники смотрели на «Записки домового» иначе, и в подражание ему родился целый поджанр «замогильных записок» в русской классике.

По сюжету роман напоминает «Луну и грош» — или, скорее, это «Луна и грош» напоминает Киплинга. Сюжетные ходы повторяются так настойчиво, что это не может быть случайностью. Особенно впечатляет совпадение кульминации (спойлер!): художник ослеп, его последняя и лучшая картина уничтожена. Но как по-разному трактуют ситуацию оба писателя! У Моэма слепота Стрикленда выявляется случайно и служит всего лишь завершающим штрихом его истории. У Киплинга слепота Дика Хелдара — композиционный центр всего повествования. Мимолетный эпизод, когда волосы любимой девушки закрывают лицо Дика; ранение в Судане; решение написать Меланхолию — вся структура романа подводит к одной развязке.

Разные трактовки похожих ситуаций — и вот перед нами две книги, совершенно разные при удивительном сходстве. Не знаю, хотел ли Моэм поспорить с более ранним автором, но романы их говорят о разном. «Луна и грош» — об одержимости гения. «Свет погас» — об испытаниях.

Дик Хелдар, в отличие от моэмовского Стрикленда, — не гений, а просто коммерчески успешный художник. Он кочует по «горячим точкам» обширной Британской империи, делает зарисовки в стиле «разбавленного Верещагина» (по меткому словцу его друга Торпенхау) и проходит огонь, воду и медные трубы. Он участвует в войне с махдистами в Судане. Он подвергается жесточайшей пытке успехом в Лондоне. И Мэйзи, его «королева, которая не может поступать дурно», тоже оказывается испытанием. И наконец, — свет гаснет. Киплинг выплескивает на бумагу тяжелые, глубоко личные переживания — ему самому довелось испытать потерю зрения, к счастью, временную.

В этом романе молодой еще автор (а это первый его роман!) показывает себя потрясающим стилистом. Повествование звучит на разные голоса. Дети, играющие на пляже; Бесси с ее кокни, пробивающимся сквозь все замашки леди; шутливые перебранки Дика с Торпенхау и Нильгаи — слышно, как меняется язык, как автор отходит в сторону, позволяя персонажам говорить за себя и по-своему. И еще здесь много от Киплинга-поэта: он резвится, вставляя в текст то свежесочиненный обрывок баллады, то стилизацию под комическую оперу. И потому, несмотря на тяжелую тему и невеселый финал, здесь нет атмосферы безнадежности или уныния. Да и какое может быть уныние в романе, в котором есть «Книга Нунга-Пунга» и обаятельный фокстерьер Бинки!

Добротно написанный и весьма экзистенциальный роман. Тихий греческий островок среди ласковых морских волн, восхитительная средиземноморская природа. Языческие верования старой Эллады уже готовы уступить место христианству. Отдавая должное таланту Уайльдера, признаюсь, что, несмотря на все сказанное, меня его творение скорее раздражало — и это из-за героини.

В центре повествования — прекрасная Хризия, куртизанка и благотворительница, самая элегантная дама в округе и «душа, христианская по природе». Она призвана вдохновлять и восхищать, но наводит смертную скуку. Трудно изобразить безупречного персонажа так, чтобы он еще и казался живым. В этом романе у Уайльдера не получилось. Светлая Эллада — родина философии, и Хризия — философ. Но отнюдь не в стиле Сократа. Ей на самом деле не нужны собеседники — только слушатели. Первую часть романа она вещает много и с удовольствием, безапелляционно и неоригинально. Прямо удивительно, как это она не разогнала всех своих поклонников менторским тоном! (На самом деле, сбежал только один.) После этого ее переживаниям по поводу непонятости и одиночества уже не удивляешься. Во второй части ее мудрые слова много и с удовольствием повторяют все прочие персонажи. О-о!

Справедливости ради, Уайльдер и сам понимал, что здесь что-то не то. Как он выразился в одном из писем: «Женщина с Андроса, моя гетера, постепенно превращается в некое подобие доктора Джонсона. Книга буквально провисает под тяжестью высказываний, притч и любви к сирым, которых она берет на свое попечение».

Для меня эта тяжесть оказалась непосильной.

«Моралите» — это и мораль, и средневековая пьеса. Название книги Барри Ансуорта явно обыгрывает оба значения. Этот детектив довольно прямолинеен и моралистичен, но он еще и хорош — хотя бы своей попыткой отойти от сложившихся стереотипов. Как во многих современных детективных сюжетах, герой ввязывается в расследование случайно, но это поистине театральная случайность. Ну, куда мог попасть монах-расстрига, который сбежал из монастыря просто потому, что пришлось переписывать скучную книгу, а на дворе цвел боярышник? Куда еще, как не к бродячим актерам, олицетворению романтики, и неустроенности, и приключений? И совсем не случайно, что скромной актерской труппе, не способной поразить зрителей театральной машинерией, нужно задеть публику за живое чем-то совсем необычным. А что может увлечь больше, чем свежая сенсация — убийство мальчика? Нет, нет, на самом деле здесь все закономерно. Ружье повешено на стене — и оно выстрелит. Ставя пьесу о реальных событиях, играя ее перед зрителями, актеры осознают: чтобы сыграть хорошо, они должны до тонкости понимать, как именно произошло убийство. И вот театральная постановка превращается в расследование — поистине оригинальный ход и со стороны героев, и со стороны автора.

Стоит еще отметить великолепно обрисованный быт средневековых актеров. Автор хорошо знает тонкости постановок пьес-моралите. И то, чем жила в XIV веке веселая старая Англия — тоже. К слову, это несчастная страна. Здесь рыцарская конница уже не кует победу — эту роль она уступила лучникам-йоменам. Рыцарям остается лишь разыгрывать собственные пышные пьесы — турниры. Крестьянам, горожанам, актерам приходится терпеть все прелести рыцарских капризов и крепостного права. Последнее описано так выразительно, что впору браться за вилы и присоединяться к Уоту Тайлеру.

Поистине все смешалось в доме Облонских. Иерусалимский храм чудесным образом переносится в Назарет. Вместо Христа распять хотят Иосифа. Да не по религиозным или политическим мотивам, а попросту за убийство. В эту безумную альтернативку попадает Помпоний Флат, неутомимый исследователь рек и родников. И закручивается детективный сюжет, в который все в том же безумно перепутанном виде вводятся элементы евангельского повествования: проклятая смоковница и Магдалина, Лазарь и сам Христос.

По всем признакам, это литературное хулиганство должно было мне понравиться, но как-то не случилось. Автор явно злоупотребляет выражениями типа «дева, во всем богиням подобная». Не убедил он меня, что римляне изъяснялись именно так, да не в киклической поэме, а в обычном разговоре. Высокопарная стилизация «под Гомера» здорово утяжеляет язык романа.

И чего только нет в антологии «Пионовый фонарь«! Былички XVII в., повествующие о сверхъестественном предельно реалистично (типичная концовка: «Об этом знали доподлинно«!). Новеллы того же и несколько более позднего времени, основанные на классических китайских образцах. Порой эти истории по-японски изысканны, как рассказ о духе глицинии («Чудесное возвращение из столицы» Ихара Сайкаку). Порой совершенно безумны, как рассказ того же автора «Кончик носа, стоивший другим жизни», где лешачиху-тэнгу хватают щипцами за нос, а монахи летают на крыльях из оконных ставень. Есть и жутковатые мистические повествования в духе Гофмана или По, но написанные японцами Акутагавой Рюноскэ («Ведьма», «Мадонна в черном») и Эдогавой Рампо («Путешественник с картиной»). Эти более современны, и рамкой для невероятных событий становится большой город. Акутагава Рюноскэ словно с удивлением открывает городскую мистику. Недаром рассказ «Ведьма» начинается словами: «Возможно, вы не поверите мне. И даже подумаете, что я лгу. Ведь то, о чем я расскажу вам сейчас, случилось не в давние времена, а в годы Тайсё. Более того, в том самом Токио, к которому мы так привыкли. Где по улице мчатся трамваи и автомобили, где в доме непрерывно звонит телефон, где в газетах пишут о забастовках и женском движении». Эдогаве Рампо для создания атмосферы кошмарного сновидения не нужны лисьи чары — довольно вагона поезда.

На этом фоне повесть Санъютэя Энтё «Пионовый фонарь» выделяется довольно сильно. Она написана в конце XIX столетия, уже после революции Мэйдзи, превратившей Японию в современное государство. Но при этом произведение подчеркнуто архаично, более архаично, чем созданные за два века до того рассказы Асаи Рёи. Красиво, но искусственно. Читателю предлагается сделать вид, что он живет в средние века и читает нечто в жанре моногатари. С другой стороны, почему бы японцу не поностальгировать о временах прекрасных дам и доблестных самураев?

Герои — точно маски театра Кабуки. Благородству нет пределов, подлость и коварство не знают границ. Иидзима — олицетворение самурайской чести, Коскэ воплощает верность господину, барышня О-Цую — безграничную любовь, наложница О-Куни — распутство и предательство и т.д. Каждое качество проявляется в полную силу, без компромиссов и полутонов.

Сюжет состоит, собственно, из двух параллельных линий. Первая — с барышней О-Цую — честно говоря, довольно скучна, несмотря на ее сверхъестественную природу и фонарь в виде пиона. Самому автору тоже, кажется, скучновато, недаром он постоянно задвигает барышню на второй план. История ее возлюбленного описана, пожалуй, поживее, с полудетективным сюжетом. Вторая линия — повествование о верности и чести — закручивает интригу вокруг знатного самурая Иидзимы и его наследства. Здесь кипят страсти, долг кровной мести и долг верности сталкиваются между собой, коварная О-Куни плетет козни. К счастью, и она, и ее антагонист Коскэ наделены просто невероятной удачливостью, что и обеспечивает динамичное развитие действия.

Следует сказать, что повесть очень украшает тончайшая ирония автора. Прелестна бытовая зарисовка в самом начале: два самурая ссорятся на улице, а зеваки строят самые фантастические догадки о причине дуэли. Обаятельны неуклюжий Аикава («Конечно, рисовый паек наш мал, дочь у меня глуповата, сам я, как вам известно, человек легкомысленный… Что с нас возьмешь?») и его столь же недотепистый слуга Дзэндзо.