И снова Шекспир вводит зрителей в волшебный мир любви и веселья. Недаром «пироги и пиво» из этой пьесы стали в английском языке символом мирских радостей. Прекрасная Иллирия столь же идиллична, как эльфийский лес «Сна в летнюю ночь». Молодые герои все сплошь влюблены, и хотя двое из них в результате получают в супруги вовсе не тех, по ком вздыхали, финал все равно безмятежен. Неподражаемо забавная компания сэра Тоби, в свою очередь, живет словно в сказочной стране Кокань, где колбасы свисают с деревьев, а вино течет реками. И если «пуританин» Мальволио время от времени пытается помешать весельчакам, его легко изгоняют из радостного мира комедии при помощи смеха и шутки.

С «Укрощением строптивой» эту комедию объединяет тема противостояния мужчины и женщины, а со «Сном в летнюю ночь» — мотив иллюзорности бытия. Обычный посыл эпохи барокко — мир есть сон — вводится здесь через целую череду иллюзий, меняющих судьбы героев. Всего лишь розыгрышем является поначалу любовь Бенедикта и Беатриче. Под маской принц признается Геро в любви, выдавая себя за Клавдио. Все не так, как оно кажется, атмосфера вечного маскарада. Задолго до Лермонтова Шекспир раскрывает зрителю темную сторону карнавала: именно здесь раздолье коварному дону Хуану, ему легко придать изящной шутке вид предательства или устроить свой собственный маскарад, губящий репутацию Геро. Но в отличие от романтика Лермонтова, Шекспир слишком жизнерадостен, чтобы на этом и остановиться. Несмотря на драматический накал истории Геро, мы в сияющем, праздничном мире, где зло восторжествовать не может. И перепалки Бенедикта и Беатриче, в отличие от похожих диалогов Петруччо и Катарины, не служат средством подчинения партнера, а остаются веселой игрой, радующей обоих. (Задумалась, нет ли здесь заслуги их самих — Беатриче явно не так озлоблена и агрессивна, как Катарина, а Бенедикт не так откровенно меркантилен и равнодушен к своей возлюбленной, как Петруччо — к своей.)

Для нас Дюма — это плащ и шпага, головокружительная интрига и «пока-пока-покачивая перьями на шляпах». Но он бывает и вот таким. «Полина» — классическая готическая история, в которой и мрачный замок в глуши, и потайные ходы, и яд, и разбой. Все есть.

Роман построен в виде «матрешки»: автор слушает рассказ своего приятеля Альфреда де Нерваля, который в свою очередь передает рассказ своей возлюбленной Полины. Сюжет перевернут: вначале читатель узнает о трагической смерти героини, затем уже рассказана ее история. В остальном этот небольшой роман вполне традиционен, и не случайно автор сравнивает своего главного злодея с излюбленными персонажами романтической эпохи — Карлом Моором, Манфредом и т.д. Вообще, описание зловещего графа Безеваля, с его элегантностью, его немыслимым хладнокровием и т.п., столь же обычно для той эпохи, как и безупречная рыцарственность Альфреда. Правда, есть и отличие. Байрон рисовал романтических бунтарей против косности и несправедливости общества, а Безеваль бунтует, по существу, против отсутствия денег в собственных карманах.

Но одно цепляет за душу в этом маленьком произведении: грустная, поэтическая история обреченной любви.

Извините, получилось спойлерно и довольно зло. Книга словно двоилась. То у злодеев жестокость такая, что хоть в «Сагу о Ньяле», то у них же абсолютно рыцарское отношение к пленницам. То завораживала магия спящего под снегами острова, то вызвали недоумение никуда не ведущие сюжетные ходы. Все время чтения я чувствовала себя то восторженной читательницей, то злобным критиканом.

- Ты же не любишь искать ляпы!

- Не люблю, но иногда они сами меня находят. Вот ты можешь сказать, почему штурмовать безымянную столицу понадобилось именно зимой?

- Зато зимний пейзаж — это же так атмосферно. Ведь правда, красиво: «- Adress meyit… вот теперь мой адрес… — Потом выражение ее лица изменилось; она сделала широкий жест, словно охватывая равнину, простирающуюся к северу, холодную и белую в свете звезд.» И вообще, книга совсем не про военные действия.

- Тогда зачем описывать войну? Неужели для того, чтобы показать предельную тупость Герольфа как стратега и полководца?

- Ты преувеличиваешь.

- Да ладно! У него две трети армии полегло от тифа, и только тогда он задумался, что надо бы среди солдат установить гигиенические нормы. А генеральное сражение? «Они подошли не только с севера и востока, как предполагалось, а со всех четырех сторон. Видно было, как вдали безмолвной угрозой выстраиваются их черные линии. Теперь стало ясно, насколько ошибочны были представления об их численности». Может, кроме ловли дезертиров стоило бы еще разведкой заняться?

- Но его солдат побил генерал Мороз...

- И казаки, как же не упомянуть о казаках: «Лохматые, расхристанные, вооруженные кто чем: карабинами, пиками, охотничьими ружьями, луками, саблями». Описание совсем нелестное для побежденных — какими же горе-вояками нужно быть, чтобы их побила орда с таким вооружением?

- Все равно это не главное. Книга же про семейные ценности! Там любовь, там верность и нежность. Посмотри, ведь даже Герольф не бросает изуродованную жену, хотя он и главный злодей. И похищенного мальчика похитители нежно любят.

- Только, знаешь, мне показалось, что если Бриско так и не вернулся в семью, то в основном потому, что его никто и не пытался всерьез вернуть. Отец ограничился тем, что покричал ему в окошко, а потом махнул рукой — ну, не получилось вызволить мальчика у похитителей, не судьба. Брат устроил чувствительную сцену братской нежности, но ведь ему в тот момент нужно было спастись от расстрела. После этого он ни разу не попытался встретиться с обожаемым близнецом.

- Но Алекс — такой романтический влюбленный. Когда я читала, как он и Лия годами ищут друг друга, это было так трогательно.

- Насчет Лии согласна, а вот что касается Алекса... Ты заметила, что в своих письмах он ни разу о ней не побеспокоился? Только расписывал собственные страдания. Действительно, разве может что-то случиться с одинокой девушкой в стране, где идет война?

- А вот еще яркая сцена, с пророчеством мертвого короля. Собственно, это ведь чуть ли не единственный фэнтезийный эпизод. Снег, заметающий мертвого короля и живого мальчика, отчаянные усилия короля предупредить внука, загадочное пророчество... Очень красиво. Правда, я так и не поняла, к чему было это пророчество...

Дети многое принимают как должное. Семью главного героя трудно назвать «правильной» с точки зрения современных психологов. Отец занят на трех работах, мать крепко выпивает, младшая сестра, похоже, страдает аутизмом. Но трое детей вовсе не несчастны. Их маленький городок на Лонг-Айленде — и не кошмарное место из Стивена Кинга, и не идеальная солнечная страна детства. Но каким бы он ни был, от текста исходит тепло ностальгии. И еще — характерное для детей сочетание фантазий с «настоящим» миром. «Бездонное» озеро, притягательное и угрожающее, Драный город и нелюбимая школа («фабрика дебилов», ага) — и реальное, и воображаемое — здесь становятся равноправными частями жизни рассказчика.

Первая ассоциация, которая приходит в голову, — это, конечно же, Брэдбери. Снова детство в американском захолустье, с мороженым, страшными историями и мальчишескими приключениями. И щепотка магии — совсем чуть-чуть. Драный город, слепленный мальчишками из всякого мусора, то ли влияет на свой реальный прототип, то ли нет. Видения маленькой Мэри могут определять события или становиться прозрениями — или это опять детские фантазии?

И еще есть нечто зловещее, триллер, происходящий где-то на периферии жизни детей: бродяга-маньяк, исчезновение одноклассника, призраки. И множество нерешенных загадок — почему маньяк так интересуется семьей рассказчика? Почему страницы приключенческих книг пахнут трубочным табаком? В результате книга одновременно обаятельная, и жутковатая местами, и просто интересная.

Случалось вам видеть лунную дорожку в море? Нет, это не лунные блики, это Иеманжа, мать вод, приплыла любоваться луной, и ее белокурые сверкающие волосы стелются по воде.

«Мертвое море» — словно народная песня, где все моряки храбры, а все женщины нежны. Моряки Баии живут в своем мире, полулегендарном, но и печальном. Сносят бедность, дарят Иеманже флакончики духов, а потом уходят к ней, в ее сказочную страну Айока. Изменится ли что-нибудь, свершится ли чудо, которого так ждет учительница дона Дульсе? Да, отвечает Жоржи Амаду, но он слишком большой реалист и в чудеса на самом деле не верит. Финал откровенно заимствован из волшебной сказки и как-то смущенно скомкан, словно автор и сам не очень убежден в собственном оптимизме.

Грустная земля — Баия всех святых и Жубиабы, жреца черных богов. В нищих кварталах, на табачных плантациях, в армейских казармах персонажи гибнут, сходят с ума, мучаются от голода. Нелепо погибает красавчик Филипе. Страшно ломается жизнь Линдиналвы. Жоржи Амаду не щадит читателя, вводя в текст жестко натуралистические подробности. И был бы у нас «Жерминаль» на бразильском материале (и даже с забастовкой), но то ли жизнелюбие сеу Жоржи, то ли роскошная красота его родины изменяют безрадостную картину.

Добрая земля — Баия. Даже когда есть нечего, все равно всегда можно поглазеть на медведя на ярмарке или танцевать под древние ритмы африканских барабанов. Антонио Балдуино — плоть от плоти своей земли. Потому что смеется звонче всех, и сочиняет самбы, и мечтает, что и о нем кто-нибудь сложит песню. Его неиссякаемый оптимизм и мудрость Жубиабы, старого жреца макумбы, образуют на редкость гармоничное сочетание.

А не такая уж идиллия — эта ваша старая добрая Англия! В подавляющем большинстве детективов, составивших «золотой век» жанра, Англия представала местом на редкость уютным и приятным. А если даже совершалось преступление, очередной великий сыщик блестяще восстанавливал справедливость. Хейр, не нарушая общей схемы классического детектива, решительно изменил представление о месте действия. Его Англия — подчеркнуто хрупкий мир, застывший в неустойчивом равновесии. Война вот-вот начнется, она уже началась, просто англичане еще этого не поняли. И конечно, Англия Хейра — мир неправильный, под красочными средневековыми традициями прячется несправедливость. Леди Барбер, каким бы квалифицированным юристом она ни была, не найдет здесь работы по специальности просто потому, что она женщина. Правосудие не будет равным для всех. А уж судья, гоняющий по улицам в пьяном виде и притом без прав, — персонаж с современного новостного сайта.

Да, а Сирил Хейр — донкихот. Сыщик-любитель Петтигрю в романе говорит молодому Дереку: «Боюсь, вы страдаете идеализмом», — а мог бы переадресовать эту реплику и своему автору. Ведь в глубине души он все-таки верит в идеал доброй старой Англии, в правосудие, в справедливость и даже традиции.

Горнолыжный курорт Кушкол, солнечные склоны и головокружительные трассы! Где же еще радоваться жизни? И все же находится один человек, который просто бродит по поселку, завистливо разглядывает дорогое снаряжение туристов и откровенно портит людям удовольствие. То страшилки рассказывает, а то и вовсе приказывает всем держаться подальше от манящих трасс. Да ну его! И юная блондинка, воскликнув «Свобода!», вылезает в окно гостиницы, чтобы покататься, и какое ей дело до возможных лавин? Разве с ней может что-нибудь случиться? Конечно, герой и сам бы предпочел, чтобы его «подопечные» лавины оставались просто страшной сказкой перестраховщика и паникера. Но когда прогноз оправдывается...

Тут-то и выясняется, что с лавиной справиться проще, чем с людьми. Это только в теории легко — потребовать эвакуации из угрожаемого района. В реальности эвакуируемые не хотят верить в опасность, надеются на авось, да и вообще — «старики не помнят», чтобы сюда доходила лавина! Просто невероятно, сколько настойчивости, дипломатии и хитрости требуется от героя, чтобы спасти людей от «белого проклятия«!

P.S. Мама героя — это совершенное очарование.

Вопреки чувствительному предисловию, которое Бальзак предпослал своему роману, как-то я не могу записать главного страдальца всея книги в святые мученики. Сложись все иначе, папаша Горио еще дал бы фору своему знакомцу Гобсеку. Как он умеет наживаться на голоде, как лихо разоряет конкурента! Маленькая, но зубастая акула вермишельного бизнеса, да и только. Или не маленькая? По моим подсчетам, дочерям он дал ни много ни мало, а чуть больше миллиона только в приданое. Если бы ему посчастливилось никогда не иметь детей, не видать бы ему мрачного пансиона тетки Воке, не служить бы предметом насмешек. Но что сгубило славного короля Лира, то довело до беды и папашу Горио. Только тот уступил дочерям королевство, а этот нечто не менее драгоценное — свою торговлю. Жаль только, что своей Корделии у него не было.

Более интригующей фигурой предстал Эжен де Растиньяк, делающий свои первые шаги в парижском свете. Это — тоже хищник, но начинающий, он только пробует зубы и когти. С молодой жадностью он готов запустить зубы в огромный пирог, именуемый Парижем. Но удастся ли ему? Смогут ли синие глаза и знатная родственница компенсировать незнание света и провинциальную наивность? Вот где человеческая комедия!

Господи, какая густая концентрация эгоистов! Любят и ненавидят, плетут интриги и следуют принципам — но никогда, ни на секунду не задумываются о ком-то, кроме самих себя. Все — и недалекая интриганка Люсетта, и милая Элизабет-Джейн, и обаятельный Фарфрэ, и сам мистер Хенчард — мэр Кестербриджа. Последнего все же жаль. Ведь он, в сущности, совсем неплохой человек, несмотря на свой бурный вспыльчивый нрав.

Рама вполне отвечает характеру изображенных людей. Городок Кестербридж на первый взгляд кажется идиллией. Английская литература XIX века просто обожает уводить читателей подальше от больших городов и победной поступи Прогресса. Вот и у Гарди из-под пера выходит сонный городок — органическая часть окружающего его зеленого мира. Потрясения и даже просто перемены покамест милуют старозаветных обитателей Кестербриджа: ускоряющийся темп развития Англии совершенно не затрагивает тихий уголок, так что механическая сеялка — невиданное и подозрительное диво, а вообще-то сеять можно и из лукошка.

Но если присмотреться, можно увидеть в Кестербридже не столь обаятельно-патриархальную сторону. Были здесь и бунты (пусть и давно, должно быть, «при римлянах»), и о публичных казнях еще не успели забыть. А какой славный старинный обычай — не правда ли? — провезти по улицам чучело женщины, ославив ее на весь город! Старожилы вообще убеждены, что городок проклят. Наверное, так и есть, если считать проклятием нетерпимость и жестокость. Горе женщине, если она в чем-то оступилась! Горе мужчине, если ему не повезло в делах! Упавшего подтолкнут — даже добродетельная Элизабет-Джейн, даже добродушный Фарфрэ! — и не простят ему никогда, до смерти и после смерти.

Почему бы не окунуться в атмосферу придворных интриг? Фейхтвангер описывает их мастерски и с наслаждением. Ах, держите ухо востро! В маленьком княжестве Вюртемберг страсти кипят не меньше, чем при иных великих дворах. Здесь-то и ловит рыбку в мутной воде Иозеф Зюсс, недаром носящий имя весьма эффективного египетского министра. Да и почему бы ему — умному, элегантному, любимцу герцога и герцогини — не ворочать Вюртембергом так, как полтора века спустя Дизраэли управлялся в Британии? Это слишком дерзко для 18-го века? А вот посмотрим!

Сюжет раскрыт с фейхтвангеровской тонкостью психологического анализа, в его характерной манере, когда автор отступает на задний план. Авансцена полностью предоставлена персонажам. Только их голоса мы и слышим — придворных и горожан, евреев, католиков, протестантов и даже белой кобылы Ассиады.

Сказочно-фольклорный сюжет — вот что бросается в глаза первым делом. Все мы в детстве с замиранием сердца слушали истории о том, как злобный Кощей похищает Василису, а Иван-царевич разыскивает невесту за тридевять земель. В такую вот историю и попадают Ренцо и Лючия — крестьяне с гор Ломбардии. Лючия — одно из тех ангелоподобных существ, без которых трудно представить себе роман XIX века. Ренцо более реален, он может и напиться в неподходящей компании, и некстати замешаться в голодный бунт, но не лишен смекалки и обаяния. Но смекалка и честность — это так мало, когда в дело вмешивается знатный и влиятельный дон Родриго. Перед ним Ренцо и Лючия совершенно беззащитны.

Простота, даже некоторая лубочность сюжета — не баг, а фича. Собственно, сюжет нужен автору лишь в качестве приманки, чтобы разбавить длинные рассуждения об истории Милана. Это особенно хорошо видно во второй половине книги. Распихав бедных обрученных по разным углам и напрочь забыв о злодее доне Родриго, Мандзони с головой погружается в перипетии итальянского XVII века.

Так что жаждущим романтики или приключений я не стала бы советовать роман Мандзони.

Зато здесь можно найти обстоятельное повествование о закостенелом, безнадежно коррумпированном обществе, рассказанное тоном легкой иронии. Вот как идет, например, беседа Ренцо с адвокатом Крючкотвором. Вначале адвокат полагает, что крестьянин пришел к нему от лица какого-нибудь вельможи: «Вы должны назвать то лицо, которое дало вам поручение, — разумеется, это особа знатная и в таком случае я сам схожу к нему, это так уж полагается. Понятно, я не стану ему говорить, что узнал от вас про данное им поручение, — в этом вы уж положитесь на меня. Я скажу ему, что пришёл умолять его заступиться за бедного оклеветанного парня. С ним вместе я и предприму нужные шаги к тому, чтобы закончить дело по-хорошему. Поймите вы, — спасая себя, он спасёт и вас». Но вдруг узнает, что все наоборот, и Ренцо встал знатному вельможе поперек дороги: « — Что вы! — быстро прервал его доктор, нахмурив брови, сморщив красный свой нос и скривив рот. — Что вы! И зачем вы приходите забивать мне голову подобным вздором? Ведите такие разговоры между собой, раз вы не умеете взвешивать своих слов; и не ходите вы за этим к благородному человеку, который знает цену словам. Ступайте, ступайте: вы сами не понимаете того, что говорите!» Серьезный тон удается Мандзони куда хуже: когда ирония автору отказывает, роман воспаряет в выси прописной морали.

А картины созданы впечатляющие. По Ломбардии проезжают все четыре всадника Апокалипсиса. Неурожай и голод, попытки народа добиться справедливости и попытки властей усмирить бунтующий народ сменяются новой мрачной картиной. Через Ломбардию проходят ландскнехты: регион краешком задела Тридцатилетняя война — грабежами, насилиями, пытками. И наконец, как будто всего этого еще мало, в Милан приходит чума...

А Ренцо и Лючия? Не волнуйтесь, о них все же вспомнят — под самый занавес.

Роскошен язык, которым написан роман. Повествование плавное, точно привольно разливается степная река. Великолепно получился фэнтезийный мир, сплетенный из скифских, алтайских и каких-то еще экзотических мифологических систем. С этнографической точностью прописаны обычаи кочевого народа. Естественно и непринужденно скользят по страницах духи-ээ. Здесь мечтают о таинственной Золотой реке и растят коней золотой масти. Смеются на посиделках и хвастаются расшитыми бисером подошвами сапожков. Воюют с соседями и заклинают духов.

Особый мир — амазонки, Луноликой матери девы. Нестареющие, непобедимые в бою, окруженные стаей подвластных им ээ. Такой мечтает стать и главная героиня — царевна Ал-Аштара.

Живыми, из плоти и крови получились и она, и четыре ее подруги — девчонки, избранные стать амазонками. Они очень узнаваемы, они наши хорошие знакомые. С той я сидела на одной парте, эта жила в соседнем подъезде... Ал-Аштара была у нас старостой класса. Отличница и дочь влиятельных родителей, она никак не могла взять в толк, зачем на нее свалилась этакая морока. Поначалу я недоумевала. Ведь здесь у нас фэнтезийный мир, и выбор кандидаток делают духи, а они, в отличие от учителей, вроде бы ошибаться не должны. Тогда как в отряд воинов-амазонок попали Ильдаза и Ак-Дирьи, которым вся радость жизни — строить глазки и сплетничать? Как стала вождем эта самая Ал-Аштара, не слишком сообразительная и на редкость лишенная лидерских качеств?

Но судьба в лице автора расставила все и всех по своим местам, река повествования потекла дальше. И я уже с интересом следила, как Ал-Аштаре пришлось уже не на словах только, а на самом деле примерять на себя долю вождя.

И вновь поднимается загадочный туман, на другом берегу реки встают темные тени древнего народа Чу — то ли духов, то ли чудовищ. Мир, созданный автором, манит к себе, не хочет отпускать.

Человек жизни правильной и несчастливой. Нормальный человек в безумном мире. Человек, чье сердце разорвалось от сурового негодования. Таким предстает Свифт в глазах своего советского биографа.

Шаг за шагом, от юношеской мечты «совершенствовать человеческий род» все дальше в «отдаленные страны» мысли и чувства уводит Свифт своего биографа. По громадному Бедламу идут они вдвоем — Свифт и Михаил Левидов — и сумасшедшим этим домом оказывается сама Англия XVIII в. Вымести отживший сор суеверий — деспотизма — подлости мечтает Свифт. И создать хотя бы островок разума и честности — хотя бы в виде торийского министерства — пытается Свифт. И опрокинуть, разбить неподъемную глыбу ирландского горя пробует он. И гибнет он, побежденный, трагический Гулливер, обреченный умирать в стране еху. Необыкновенно яркая книга рассказывает о необыкновенно ярком человеке.

Со стыдом признаюсь, что центральное произведение Чапека не произвело на меня ожидаемого впечатления. Его главная мысль страшна в своей бесспорности: человечество само творит свою гибель, ради сиюминутной выгоды, или ради «государственных интересов», или просто по капризу. Но при этом мне показалось, что пан Карел излишне увлекся литературными играми (ах, эти объявления разными шрифтами!). Роман представляет собой стилизацию под документальное исследование, включающее обширные выдержки из протоколов заседаний, политических памфлетов, экономических трактатов, газетных статей и т.п. Лишь под конец можно по-настоящему проникнуться атмосферой надвигающегося кошмара, когда в ночной тиши раздается хриплый голос по радио.

- Вы только что прослушали баркароллу из «Сказок Гофмана» в граммофонной записи, — скрипел диктор. — Алло, алло, теперь мы включаем Венецию.

И в эфире стал слышен только глухой и грозный гул, похожий на рокот надвигающихся вод…

Жорж Санд честно предупреждает: этот роман не будет занимательным. Она и не пытается развлекать читателя. Она просто смотрит вглубь человеческой души и рассказывает об увиденном.

Итак, Сильвестр и Фелиция. Оба не первой молодости, оба умны, обаятельны, интересны. Казалось бы, ну, что стоит привести их под венец и с облегчением написать: «Жили они долго и счастливо»? Ан нет.

Может быть, ключ к сюжету — отсылка к роману Гёте «Избирательное сродство», в котором влечение мужчины и женщины сравнивается с химической реакцией. Между Сильвестром и Фелицией химии уж точно нет.

Возможно, вся беда в том, что у обоих слишком сильно изранены души. Сильвестр задет изменой своей первой жены куда больше, чем хочет показать, и теперь даже помимо воли охвачен болезненными сомнениями: будет ли ему верна новая любовь? Патриархальная мораль дает ему для этого «веский» повод. Фелиция когда-то — пятнадцать лет назад! — оказалась жертвой соблазнителя. Что с того, что следующие пятнадцать лет она вела жизнь монахини? Общество не простило ей «падения», и Сильвестр тоже не прощает. Фелиция, со своей стороны, в глубине души так и считает себя «падшей», не может поверить в любовь и уважение близких.

По манере изложения и сюжету этот роман немного напомнил мне более раннюю «Лукрецию Флориани». Но ситуация более раннего произведения здесь переосмыслена в сторону патриархальной морали. И дело не только в том, что «Лукреция Флориани» была написана с точки зрения женщины, а «Последняя любовь» — с точки зрения мужчины. Оценки происходящего сменились на противоположные. Лукреция Флориани, пусть и «согрешившая», все равно оставалась выше и лучше своего «добродетельного» возлюбленного, нравственная правота была на ее стороне. Что касается Фелиции, то автор полностью лишает ее права на нравственную правоту, подчиняясь традиционному штампу: дала себя соблазнить один раз, значит, не устоит и в следующий. Но все же каким бездушным выглядит Сильвестр в этой своей позе праведного судии!

...никуда она из терема не ходила, вольным воздухом царевна не дышала; много было у ней и нарядов цветных и каменьев дорогих, но царевна скучала: душно ей в тереме, в тягость покрывало! Волосы её густые, златошелковые, не покрытые ничем, в косу связанные, упадали до пят, и царевну Василису стали люди величать: золотая коса, непокрытая краса.

«Сказка о Василисе золотой косе, непокрытой Красе, и об Иване-Горохе»

Любит мистер Фаулз литературные игры. Вот и здесь сказочная или, если хотите, архетипическая ситуация: заточенная царевна, что «никуда из терема не ходила, вольным воздухом не дышала». Шекспировских истоков своего романа автор и не скрывает; есть и реверансы по адресу других писателей (мистер Стэплтон из окрестностей Баскервиль-холла передает привет коллеге).

Итак, Миранда и Калибан в прозаическом английском графстве вновь разыгрывают вечный сюжет, и пьеса у них получается ох какая неоднозначная.

Калибан у нас очень цивилизованный. Это мелкий чиновник по имени Клэгг, коллекционер бабочек и вообще очень серенькое создание. Недаром Миранда говорит ему: «Вас очень трудно передать. Вы безлики». Однако то, что трудно Миранде, вполне удалось Фаулзу. Здесь, как и в «Любовнице французского лейтенанта», писатель выплескивает свою ненависть ко всему мелкому, ханжескому, клэгговскому. Автор вложил в героя столько омерзения, что результат получился весьма выразительным. Клэгг — воплощение массовой (а значит, никакой!) культуры. Его идеал — кич. Предел его мечтаний: «Как будто мы в рекламный плакат попали, вроде картинка из журнала ожила». Он сноб, на свой мелкий манер: очень много внимания уделяет социальным градациям и никогда не забывает облить высший класс презрением, едва скрывающим зависть. Он не брутален, как шекспировский Калибан, но человеческого в нем куда меньше. Повествование от первого лица вроде бы предрасполагает к сочувствию к рассказчику, но жалеть Клэгга мне совершенно не хотелось. Да он на самом деле и не нуждается в жалости. Свою униженность и оскорбленность он несет, точно транспарант на демонстрации, и гордится собой гораздо больше, чем Миранда, при всем ее артистическом высокомерии. Меня поразило, как он до последнего убежден в непогрешимости собственных действий.

Что до Миранды, то ее среда — художественная богема. У нее есть все, чего не хватает протагонисту: ум, утонченность. Она и похитителю своему пытается привить художественный вкус. Яркая бабочка пытается рассказать коллекционеру о радости полета! Бесполезно, рожденный ползать считает полет извращением. Меня больше всего подкупает в этой девчушке то, что она умеет сочувствовать. Всем, даже своему похитителю. И голодным детям. И русским городам, которые могут погибнуть под водородной бомбой. Мне кажется, здесь-то и есть на самом деле ее главный талант, а не в тех идеалах «искусства для искусства», которые в нее вбил Ч.В. Она может показаться неприятной со своей уверенностью в собственной избранности. Но ведь ее «Немногие» — это на самом деле не художники, а те, кому не все равно. Неравнодушные, самое прекрасное меньшинство на нашей планете.

Действие очень сжато: все происходит в уединенном особняке Клэгга. Фокус внимания сконцентрирован на двух протагонистах, никто другой на первом плане не появляется. События сами по себе мелкие, домашние. И в то же время роман искрится напряжением: стремление Клэгга завладеть Мирандой, стремление Миранды освободиться превращают каждый маленький повседневный эпизод в миниатюрную драму. Интересно и присутствие двух точек зрения, когда одни и те же события излагаются вначале от лица Клэгга, а затем — от лица Миранды.

Истории с маньяками не люблю и никогда не думала, что подобный сюжет может мне понравиться. А вот ведь — потрясена, и очарована, и ужасно переживала за Миранду.

Это — море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем.

(Псалом 104).

О реализме в жанре фэнтези судить трудно. Это ведь не научная фантастика с ее строгими канонами; здесь всегда допустима толика волшебства. Для меня реалистическое фэнтези — это та ситуация, когда автор пишет о зеленом солнце, а читатель ему верит. Вестерфельду я поверила. Его мир весьма причудлив, но обладает внутренней логикой и немалым обаянием.

Как и в нашей истории, здесь Европа погружается в кошмар мировой войны — пока еще первой по счету. Как и у нас, существуют Антанта и союз центральных держав. Но различаются они концепциями вооружения. «Жестянщики» немцы увлеклись развитием техники, и на поля сражений выходят мощные штурмовики-шагоходы, а в воздух поднимаются похожие на стрекоз гиротоптеры. «Дарвинисты» из Антанты сделали ставку на развитие генной инженерии. Тут-то и приходит время библейского чудища Левиафана, волей автора играющего не в великом и пространном море, но в необъятном воздушном океане. Летающий кит — впечатляющая идея, как и экипаж, подобно пророку Ионе, разместившийся во чреве китовом. Левиафан вооружен до зубов штурмовыми ястребами и летучими мышами-стрелометами: ему предстоят жаркие баталии с бездушными немецкими механизмами.

Подобная ненаучная фантастика легко ложится на исторический фон начала XX века: интриги, условности, предрассудки, все то, что составляет «дух времени».

Словом, Вестерфельд действует по формуле: «Гремучая смесь прошлого и будущего составляет сущность стимпанка». Получается вполне удачно, а главное — красочно.

В созданном воображением автора мире развивается история двух подростков: Александра фон Гогенберга и Дэрин Шарп. Александр — сын убитого в Сараево эрцгерцога, претендент на австрийский престол, и, конечно же, удивительно много влиятельных персон не желает, чтобы он этот престол занял. Дэрин — девочка, лелеющая совсем не девичью мечту о службе в воздушном флоте. Ей удается переодеться мальчиком и стать мичманом на «Левиафане», да так, что ни одна живая душа не спросит: «Ну короче, корнет, вы женщина?!» Оба главных героя отлично вписываются в условности и сложившиеся сюжетные схемы традиционной приключенческой литературы, вспоминается «Черная стрела» Стивенсона.

Похоже, что Австро-Венгрии с наследником повезло. Александр смел, самоотвержен и умеет заботиться об окружающих. Не самые плохие качества для правителя! Не уверена, что британскому воздушному флоту так же повезло с кавалерист-девицей мисс Шарп: пока что у нее больше хвастовства, чем реальных достоинств.

А впрочем, оба неплохо справляются в предложенных обстоятельствах. Не особо запутанный сюжет, как и подобает хорошей приключенческой прозе, ведет героев от одной неприятности к другой и от одного подвига к следующему. Читателю скучать некогда!

Я трудился десять долгих лет

И слепил три комнатки из глины.

Сам в одной живу, луна — в другой,

В третьей свежий ветер поселился.

Только горы негде поместить —

Полюбуюсь ими из окошка.

Ким Чон Сян (Корея, XVII-XVIII вв.)

Горная хижина — мечта китайских мудрецов, но эта книга наводит скорее на мысль о фантазии европейских романтиков — Башне из слоновой кости. Недаром же башня здесь — центральный образ! Ли Юй, в общем, и не скрывает своего намерения укрыться в горах, в башне, в творчестве, где угодно, — лишь бы реальность была где-нибудь подальше. Как явствует из последнего рассказа, получалось не очень. Время было смутное. Рушилась династия Мин, в Китай вторглись маньчжуры. Вспыхивали мятежи. Свирепствовали разбойники. Надо полагать, не один Ли Юй, но и многие его современники вздыхали: «Увы! Кажется, что в эти времена Творец всего сущего лишился добросердечия».

Но хотя бы на шелковом свитке Ли Юй возвел прекрасные башни. Они все хороши, хотя и очень разные — в одной учатся у Неба, в другой внемлют советам, а с площадки третьей наблюдают за купающимися красавицами.

Персонажи и сюжеты вызвали у меня какие-то западные ассоциации. И это было скорее приятно. Где, где конфуцианский уклад, усердное исполнение воли предков? Ли Юй приветствует совсем иные качества, такие как свободный жизненный выбор, активность, инициатива. В «Башне обретенной жизни» почтение к приемному отцу составляет весь пафос образа положительного героя, но и в данном случае это — свободный жизненный выбор юноши. Он осознанно строит линию поведения, а не просто слепо подчиняется существующим канонам. В повести «Башня возвращения к истине» главный герой — и вовсе удачливый мошенник, весьма далекий от традиционных ценностей. Чем не Ласарильо из Тормеса?

Обожествление императора? Император в повести «Башня возвратившегося журавля» мало похож на божественный образ Сына Неба — он похотлив и вероломен.

А женщины? Несчастные калеки с «ножками-лотосами», неспособные даже убежать от опасности? В старом Китае им были отведены три послушания: подчиняться отцу до замужества, потом мужу, после смерти мужа — сыну. Но героини Ли Юя смело берут судьбу в свои руки. Сяньсянь в повести «Башня летней услады» не собирается покоряться отцу. Напротив, она хитрит и лукавит, лишь бы избежать немилого брака, — совсем как поступила бы на ее месте какая-нибудь Изабелла в классической европейской комедии. Героиня повести «Башня подношения предкам», госпожа Шу, силой воли и твердостью принципов не уступит знаменитым женщинам Рима и Спарты. Безвольной игрушкой мужчины она ни в каком случае не станет.

По нашим нынешним меркам протест Ли Юя может показаться очень робким, но в XVII в. он, вероятно, выглядел настоящим потрясением основ.

Обитатели и обитательницы Двенадцати башен далеки от безмятежности. Для каждого из персонажей автор приготовил испытания, иногда комические (нельзя же отнестись серьезно к мукам Пэя, женившегося на карге!), но чаще тяжелые и страшные. Герои разлучаются с дорогими им людьми, страдают на чужбине, терпят унижения в плену у разбойников или во власти вельможных негодяев. Здесь «Двенадцать башен» жестко реалистичны. Но у всех двенадцати историй счастливый конец — и это создает в сборнике повестей утопический мир, где торжествует гармония и справедливость, даже если в жизни ничего подобного Ли Юй не видит.

«И даже если вы победили,

неужели вы думаете,

что действительно победили?»

Еврипид. Троянки

На самом деле это не фэнтези. Классической фэнтезийной магии нет здесь, мистики самая малость, эльфов и гномов тем более не ищите. Зато свиваются клубки политических интриг и между ними робко пытается выжить любовь.

Скорее, роман условно-исторический, о стране, которой нет на карте, но вполне могла бы и быть. Где-нибудь там, за Морем Мрака, где средневековые географы помещали самые прекрасные свои фантазии. А живут в той дальней стране три народа. Культуры их колоритны и непохожи. И у каждого — свое оружие. У тардов — сила и воинственный напор, у церетов — терпение и вера, а у асенов — хитрость. О том, кто победит в конце концов, мы узнаем из первых же строк, и история вовсе не о них, а вот асены проиграли. Как-то живется на свете побежденным?

Признаться, лисье племя асенов в чем-то симпатично и во времена свободы, и под чужеземным игом. Они могут быть вероломны, надменны, беспринципны, но все равно им хочется сопереживать. «Оборотню» Ивору и королеве Мэй с ее веселым цинизмом:

«Коль крадешь — не попадайся,

Если врешь — так улыбайся.

А поймают — так не кайся

И вперед не зарекайся.»

И резчику Марту с его мечтами о покое и подспудной асенской хитринкой тоже хочется сочувствовать. И еще одна мудрость этого странного народа врезается в память: «Свобода выше долга, честь выше свободы, но мудрость может быть выше чести».

Браво автору, сумевшей сделать настолько живыми и своих героев, и народы Острова.

Итак, готический роман в викторианском вкусе. Благородные герои противостоят воплощенному злу в лице мага Оливера Хаддо. Мужчины рыцарственны, добропорядочны... и довольно-таки скучны. Девы целомудренны, самоотверженны... и тоже довольно-таки бесцветны. В итоге самой интересной фигурой, как и в «Дракуле», оказывается тот самый злодей — Хаддо. Он описан без романтических штампов, смеется над викторианским ханжеством и способен рассказать хоть что-то занятное. Неудивительно, что героиня уходит к нему от своего высокоморального жениха! Как бы далеко ни было нашему магу до Аполлона или хотя бы Пана, все же он обладает некой мрачной притягательностью. Сверхъестественной жути вокруг Хаддо тоже хватает, а описание его лабораторий пробирает до костей.

Разочаровывает то, что в этом раннем романе так мало собственно Моэма, а то моэмовское, что здесь есть, не всегда удачно вплетено в ткань истории. Скажем, реалистические черты в обрисовке Хаддо, его замашки шарлатана, его безудержное хвастовство только сбивают пафос традиционной готической истории. Как ни парадоксально, классический одномерный злодей был бы здесь более на своем месте.

Вот они где! Пушкинские стихи, которых так не хватало в романе о Пушкине, неожиданно обнаружились в истории о Кюхельбекере. И очень ее украсили.

Этот роман проще по композиции и языку, чем «Пушкин», он более динамичен и от этого вовсе не проигрывает. Да и сам Кюхельбекер — личность не менее интересная, чем Пушкин, зато куда менее знакомая. И стихи его хороши:

О Дельвиг, Дельвиг! что награда

И дел высоких и стихов?

Таланту что и где отрада

Среди злодеев и глупцов?..

О Дельвиг! Дельвиг! что гоненья?

Бессмертие равно удел

И смелых, вдохновенных дел,

и сладостного песнопенья!

И, наконец, большая история здесь не только проходит мимо. Однажды, 14 декабря, неуклюжий чудак Кюхля оказался среди тех, кто пытался историю повернуть.

Не попала я в унисон с этой книгой. Вместо ожидаемого юмора на меня обрушилась неизбывная скорбь. Ойва Юнтунен, «по профессии негодяй», тоскует: он украл четыре золотых слитка и теперь боится подельников. Грызет ностальгия финских эмигрантов во Флориде: в тропическом раю не сыскать ржаного хлеба и на лыжах кататься негде. Спивается с горя майор Ремес: третья мировая война все никак не начинается.

Печальные пейзажи Лапландии — грязь, болота, тучи комаров — удивительно соответствуют общему настроению.

Когда дошло до совсем уже «жизнерадостного» сюжета

Забавная стилизация под индейские сказки. Как оно и положено в индейских сказках, в центре повествования — трикстер. Шут, авантюрист и герой — и все, что хотите. И происходят с ним всякие веселые приключения. Он побеждает диких зверей и белых людей, заставляет чихать Мирового Лиса. А если Меджикивис и оказывается побежденным, не страшно — подлинного трикстера этим не смутить.

Легко, приятно и ни к чему не обязывает. Текст, как водится у Коростелевой, насыщен аллюзиями и отсылками, но может читаться и просто как литературная сказка.

Согласна с теми, кто видит в этом романе «Шоколад», дубль два. Жюльетта — двойник Вианн Роше: загадочное прошлое, гадание на картах, магия, маленькая дочь. Разве что вместо шоколадной лавки у Жюльетты — монастырь.

И путешествует она по гораздо более опасному миру. Франция начала XVII века — бурлящий котел религиозных распрей, суеверий и страхов. А кто виноват во всех бедах? Найти так просто! Неурожай от пережина. Чума — оттого, что ведьма отравила колодцы. И там, где Вианн рискует быть изгнанной из города, Жюльетту может ждать костер.

Антиклерикализма здесь тоже больше, чем в «Шоколаде». Противником Вианн был один нелепый кюре, противник Жюльетты — вся католическая церковь, ее шоколадом не перемажешь.

Повествование в основном идет от лица героини, но здесь есть и новый голос (а лучше бы не было). Возлюбленный Жюльетты, Лемерль. Жюльетта заранее обрисовала его мерзавцем, но книжные злодеи бывают разные. Многие харизматичны, вызывают даже сочувствие или восхищение и фигурируют потом в фанфиках под лозунгом «Профессор был не прав!» От общения с Лемерлем меня тошнило. Его фальшивое сюсюканье («Ах, Жюльетта, моя Крылатая и т.д.»), его глупая какая-то лживость и подлость были просто омерзительны. Когда он заявился в качестве исповедника в монастырь, мне вдруг вспомнилась история одержимых в Лудене. И так захотелось, чтобы ему досталась участь бедного Урбена Грандье, желательно в следующей же главе!

Я долго не могла войти в ритм этой книги. Аннотация настраивала на что-то остросюжетное: двойные агенты, тяжкие испытания, крушение империй... А вместо всего этого в центре повествования оказалась маленькая девочка, потерявшая отца. Ее мысли, переживания, попытки жить дальше. Признаться, это не слишком интересно — автор вовсе не силен в детской психологии. И темп повествования оказался совсем не таким, как я ожидала: тягучий, как восточная мелодия. Плюс навязчивая реклама какого-то романчика. С Элеонорой все ясно — для ребенка еще и не такое чтиво может стать откровением. Но взрослый автор мог бы и поумерить восторги. И еще эта то ли сказочность, то ли наивность сюжета, увязывающая в рамках одной и той же истории султана Абдул-Гамида, маленькую еврейку Элеонору и удодов. При чем тут удоды? Этого автор так и не объясняет. Да, я долго не могла вчитаться. Потом постаралась отбросить бесполезные ожидания, отключила внутреннего скептика и не без удовольствия погрузилась в сказку старого Стамбула. Ведь это очень красиво — девочка в окружении стаи удодов. Ведь это очень колоритно — старый Восток. Так и читала — то с легким раздражением, то с легким любопытством, но последняя фраза примирила меня с книгой: «Ответов на эти вопросы мы никогда не узнаем. И так оно и должно быть, потому что камни на дне потока, что зовется историей, постоянно меняют свой облик». Открытый финал вышел изящным, словно утро вновь заставило Шехерезаду прекратить дозволеные речи.

Для меня в этом романе на первом месте оказалась атмосфера. На втором — героиня. И лишь на третьем — сюжет.

Тропики... И джаз... И шпионские страсти... А это вообще сочетается? Оказалось — еще как. Книги Мастера Чэня вообще атмосферны, но эта так напоена влажной тропической жарой, рыдающим голосом саксофона — и еще историческими фактами — что вполне может заменить машину времени. Происходящее на страницах видищь, ощущаешь кожей, пробуешь на вкус.

Героиня неизбежно вызвала в памяти другую Амалию — блондинку-суперагента из исторических детективов Валерии Вербининой. Что ж, сеньора де Соза произвела на меня куда более приятное впечатление, чем баронесса Корф. Она женственна и при этом очень, очень умна, а еще — рядом с ней блондинистая Амалия из России выглядит картонной фигурой.

Сюжет... Сюжет порой отступает на второй план перед редкой эрудицией автора — и это действительно рискованно. Понравится, наверное, не всем. Признаюсь, меня саму в этой книге захватило не столько расследование загадочных убийств, сколько странный клубок исторических судеб, называвшийся Британской Малайей.

Обложка и издательская аннотация просто сбивают с толку. Они создают впечатление, что перед читателем — путевые заметки, более или менее красочное описание достопримечательностей, вперемешку с более или менее остроумными рассказами, «как мы добирались до Чего-то Интересного». Надо отдать должное Дарреллу-старшему, все это в «Горьких лимонах» тоже есть. Но книга-то совсем о другом.

В самом начале меня почему-то преследовала аналогия с романом Агаты Кристи «И в трещинах зеркальный круг». Там похожая ситуация: некая знаменитость приезжает в тихую деревушку, чтобы «пустить там корни». И, в довершение сходства, ничего хорошего в обоих случаях не выходит. Но все-таки Даррелл пишет о другом.

Для меня «Горькие лимоны» оказались книгой о том, как разрушаются империи. И Кипр для автора — не просто маленький живописный остров, но и часть «станового хребта империи». И — «Если у вас есть империя, вы не можете взять и отдать любой ее кусок по первому требованию».

А требования звучат. И на Кипре — тоже.

Как многие, оказавшиеся в такой же ситуации, Даррелл никак не может отделаться от недоумения. То есть объяснение-то у него есть (афинское радио), но недоумение все равно чувствуется в каждой фразе. Что случилось? Ведь мир был так устойчив и безмятежен, а редкие вспышки недобрых чувств к англичанам так легко было остановить изъявлением дружбы, фразой на греческом или распитой вместе бутылкой рецины. И вдруг старшеклассницы швыряют бутылками в полицейских. Мальчишек, которых Даррелл учил английскому, задерживают с бомбами в карманах. Сообщения о терактах становятся фоном обыденной жизни. На протяжении книги Кипр из тихого сонного рая превращается в ад.

Такое чтение может понравиться далеко не всем. Меня — неожиданно задело за живое.

P.S. Как преданная поклонница Джеральда Даррелла, я была рада увидеть его в «Горьких лимонах» в качестве одного из персонажей.

Для начала соглашусь с положительными отзывами: да, написано неплохо, с мягким юмором и сочными описаниями сурового северного быта. И, конечно, идею поместить в эту среду неудачливого миссионера отца Целестина нельзя не признать великолепной. А уж когда бедняга нос к носу сталкивается с языческими богами, получается такой фейерверк, что просто ах! Меня также привлекла довольно смелая гибридизация толкиновской Арды со скандинавскими мифами. Таких выразительных и необычных эльфов в нашем фэнтези я, пожалуй, не встречала.

И в то же время один мелкий минус авторской терминологии и два довольно больших недостатка сюжета все время портили впечатление.

Мелкий минус в том, что постоянно держать в уме тонкое различие между Мидденгардом и Мидгардом было сложновато, названия-то почти совпадают, а локации разные.

А недостатки сюжета... Первый, на мой взгляд, в переизбытке волшебных помощников, только что пылинки с героев не сдувающих.

Второй — в стандартности базового квеста. Пророчество, Избранный, поход за древним артефактом, спасение мира — об этом мы все где-то уже читали, не так ли?

Когда речь идет о биографии литератора, легко встретить крайности. Либо жизнь писателя тонет в подробном анализе его нетленок. Либо шедевры остаются в стороне, а на первый план выдвигается личная жизнь автора, и чем больше там клубнички, тем лучше! А вот Акройд сумел идеально сбалансировать рассказ о Шекспире. В его книге можно найти и елизаветинскую эпоху, и шекспировские пьесы, и самого Шекспира. И нет ни излишнего пиетета перед Бардом, ни стремления его принизить.

Две вещи поразили больше всего.

Как основательно Акройд доказывает, что шекспировские пьесы не могла написать ни королева Елизавета (а ведь и такая версия выдвигалась!), ни кто-либо из ее вельмож, да и вообще никто, кроме единственного актера из Стратфорда.

Как глубоко этот англичанин знает русскую культуру. Ему нетрудно процитировать Толстого или Пастернака или непринужденно сравнить исторические хроники своего героя с фильмами Эйзенштейна.

:appl:

Залихватский тон авторской аннотации меня несколько насторожил. Но о решении купить книгу не жалею нисколько, страна, описанная в романе, совсем не так благостна, как описанный в аннотации рай земной. И она куда правдоподобнее.

Правда, из заявленного «анти-Сабатини» получилось примерно то же, что обычно получается. Плюс поменяли на минус.

Тем не менее, «Иберийская рысь» — добротная «альтернативка», с очень тщательно проработанным антуражем. У автора талант писать убедительно, идет ли речь о средневековом Уэльсе или об Испании «золотого века».

Несколько затянутое начало намекает на замах для целого цикла, который, надеюсь, и воспоследует. Во второй части книги появляются динамика, романтика морских боев, «золотые галионы» и прочие элементы авантюрного романа.

Радует, что героине приходится поработать не только шпагой, но и головой. Забавно при этом, что солидную часть усилий ей приходится тратить на борьбу с врагом, какой капитану Бладу и не снился, — нелепостями родной испанской бюрократии. :lol:

Корабль идет вдоль берегов Африки — пока еще французской ее части. Впрочем, не ждите ни гимнов во славу «бремени белых», ни разоблачения колониализма. Африка здесь — лишь призрачная череда названий: Браззавиль, Конго, Матади... И еще жара, те самые 45 градусов в тени.

Главный герой, доктор Донадьё, смотрит на жару, на теплоход и пассажиров с привычным равнодушием. «Быть может, в силу привычки он считал болезнь нормальным явлением жизни». Вот разве что слегка неприятной кажется такая скотина, как Лашо — «говорили, что в начале своей карьеры он убивал негров десятками, а может быть и сотнями, и что даже теперь он, не колеблясь, стрелял в тех, кто в чем-нибудь перед ним провинился».

Мимолетный интерес вызывает только семейство Гюре, поглощенное собственной драмой: у них тяжело болен ребенок. Мсье Гюре слишком инфантилен и эгоистичен, чтобы служить жене поддержкой: он предпочитает играть в белот, ухаживать за теплоходными красотками, а не вот это вот всё. Наверное, мадам Гюре тоже предпочла бы носить красивые платья и флиртовать с помощником по пассажирской части, но кто ж ее спрашивает? Выживет ли ребенок, сохранится ли этот брак? Ответа не будет.

Крепкая психологическая проза кажется несколько безликой, а может быть, равнодушие героя-наблюдателя передается читателю.

Мечты и желания, которые так долго влекли американцев на Запад, наверное, не очень отличались от желаний русских первопроходцев в Сибири. Стремление к свободе, к новым возможностям, а может быть, к какой-то сказочной дальней стране (в Америке это был край Кейнтук, где кукуруза вырастает до самого неба, а стебель фасоли может сшибить с ног).

Наверное, милая грустная Хонор нашла бы счастье в Огайо, если бы могла разделить эти грезы. Но в ее случае — ни свободы, ни возможностей, ни сказки. Вместо этого — одиночество в совершенно чужой стране, куда более незнакомой, чем в наш век быстрого обмена информацией и быстрых путешествий. Равнодушные люди рядом, да еще сообщество квакеров с жесткими внутренними правилами. Серый капор Хонор с желтой подкладкой — уже повод удивленно приподнять брови. Никто, конечно, не запрещал ей шить лоскутные одеяла — откуда в издательской аннотации взялась такая глупость? Но на карте стоит нечто посерьезнее выбора между лоскутным шитьем и аппликацией: ее доброта, ее человечность, ее нравственные принципы. наконец... Именно поэтому чуть-чуть разочаровал финал. Он показался слишком трусливым для такой храброй девушки.

Автор идеально передает психологию героини. Всё описано так живо, будто я сама училась доить корову и участвовала в «швейных штурмах«!

Не стану скрывать, некоторые романы Шевалье вызвали у меня разочарование. Но «Последний побег» — безусловно, шедевр.

«Но хуже собаки это время, полное парши, кто до него дотронется, тот заражен, прогоним его, как собаку. Что у меня общего с ним?»

До чего роскошно написано! И какая кропотливая переводческая работа! Не часто удается найти настолько «вкусный» текст. Красоту стиля не портит даже некоторая вычурность и злоупотребление лейтмотивами.

Но... Такого жуткого Ренессанса я еще не видела! О Ренессансе часто думали, как о радостном утре после мрака Средних веков, даже если это преувеличение. У Шульца же — мрак после мрака. В его книге радости мало, а света еще меньше. Гремят проповеди неистового Савонаролы, летят в огонь сочинения Платона вперемешку с женскими украшениями и с картинами Ботичелли. По Италии идут французские войска, разрушая, грабя, насилуя. То и дело кого-то порываются сжечь на костре, скажем, за то, что не верил в острова святого Брандана, или за другое столь же тяжкое прегрешение. Если какой-нибудь гуманист и осмеливается читать античных авторов, то через несколько глав раскаивается и уходит в монастырь. Порой становилось непонятно, каким образом Микеланджело вообще что-то сотворил и как его творения дошли до наших дней.

В общем-то, неудивительно, что в такой обстановке почти у всех персонажей сумеречное состояние сознания. Мрачные видения, страхи и пророчества сопровождают здесь всех, от Микеланджело до Родриго Борджиа. И только один человек — Макиавелли — остается в трезвом рассудке. Жаль, что эпизодов с ним так мало, он позволял отдохнуть от постоянного надрыва, с которым пишет автор.

Работу над романом, увы, прервала смерть писателя, но обрыв именно на этом месте почти не чувствуется. Как только из текста уходят Савонарола и Борджиа, там просто не остается достойных противников для микеланджелова Давида.

Если первые романы трилогии показывали начальные ступени колонизации Нигерии, то здесь перед читателем ее завершение — Нигерия накануне независимости. Деревня Умуофия, где происходило действие романа «И пришло разрушение», уже не центр своего собственного мироздания. Тысячью нитей она связана со столицей страны и даже с далекой Англией. Времена изменились. Поднялся европеизированный Лагос. Там можно проводить время в клубах, почти как в Лондоне, а на свадьбу соседа, говорят, нельзя прийти, если не получишь приглашения с непременной аббревиатурой R.S.V.P.-Rice and Stew Very Plenty (Рис и тушеное мясо в очень большом количестве).

Деревня Умуофия тоже не осталась прежней. Молодых людей вроде Оби Оконкво посылают учиться в Англию (предварительно всем миром собрав на это деньги). Хотя для большинства Англия остается землей духов за семью реками, семью лесами, семью горами. Солдаты, воевавшие во Втрой мировой где-нибудь в Египте, возвращаются, точно герои из сказок.

Мир послевоенной Нигерии показан глазами того самого Оби. Юноша после Англии приезжает домой и вдруг обнаруживает, что идеальный образ родной страны, по которой он тосковал на чужбине, несколько иллюзорен. То он замечает в Лагосе трущобы (а он-то думал, что в этом городе только электрические огни, автомобили и девушки в ярких платьях!). То сталкивается с коррупцией, кумовством и вообще с тем, что называет «колониальной ментальностью». Или не может жениться на любимой девушке, потому что она «осу» — из касты отверженных.

...А все-таки, хоть Оби — человек цивилизованный и слегка презирает своих «темных» предков, мудрый жрец Эзеулу или бешеный Оконкво могли бы дать своему потомку кое-какие уроки стойкости.

И да сопутствует удача людям речной страны и народам страны лесов!

Ну, вот и позади монументальный цикл о княгине Ольге. Последний роман так же хорош, как и все остальные. Под ним снова мощный пласт сведений об истории, археологии, фольклоре Киевской Руси. В нем снова интересный сюжет и яркие эпизоды (чего стоит хотя бы епископ Адальберт между двух костров!). Святослав, как и в предыдущих книгах, успешно портит жизнь себе и окружающим. Не меньше таланта по этой части проявляет Малуша — как легко догадаться, будущая мать будущего князя Владимира. Забавно наблюдать, как Эльга пытается организовать ей спокойную и по возможности счастливую жизнь в каком-нибудь тихом уголке, а девчонка каждый раз выскакивает, словно чертик из табакерки. Володислав Древлянский, мелькнувший в «Ключах судьбы», остается все тем же незадачливым мстителем, и его попытки вернуть себе престол вносят солидный вклад в тот клубок интриг, который сплетается вокруг стольного града Киева. У каждого из героев — свои цели, свои мечты, каждый пытается вырвать у судьбы для себя счастье в стремительно меняющемся мире. И некоторым это даже удается.

Что касается Эльги, то она немного отходит в тень. Сюжет кружится вокруг более молодых героев. Ее же дело — дипломатия и спокойствие внутри ее немалой державы, которая уверенно выходит на международную арену. В «Двух зорях» киевская княгиня ведет переговоры с двумя императорами сразу и должна делать выбор между православием и католицизмом. Эльга достигает поставленных целей со своей обычной мудростью. Елизавета Дворецкая сумела показать великую правительницу и великую женщину.

Да, роман прекрасен. А вот цикл романов как единое целое — нет. Именно как цикл, он имеет два досадных недостатка. Романы писались не в хронологическом порядке, но беда не в том: писательница не могла справиться с искушением и порой вводила в повествование какой-нибудь интересный поворот... а он напрочь не согласовался с книгами, действие которых происходит позже. Если читать по порядку, абсолютно странной выглядит история Огняны-Марии: где-то о ней помнят, где-то не помнят, а где-то и вовсе рыбу заворачивали. Отношения Эльги и Мистины не столько развиваются от романа к роману, сколько скачут туда-сюда, без психологического обоснования (зато все выглядит логично, если читать по порядку написания, а не по порядку событий).

Второй недостаток: отсутствие финала. Из всех сюжетных линий, намеченных в цикле, не пришла к какому-либо итогу ни одна.

«Оставив лошадь в конюшне, Болдх отправился в ближайший трактир. Его намерение сойти за облачённого в плащ с капюшоном чужеземца, раскуривающего трубку в тёмном углу, оказалось тщетным — все тёмные углы уже были заняты другими загадочными чужеземцами».

Я была очень удивлена, узнав, что этот роман был написан в нынешнем, а не в прошлом веке. Все темные углы в трактирах, где мог бы засесть потенциальный Арагорн, действительно уже заняты!

Автор хотел явно создать что-то теплое и ламповое, а вышло унылое и шаблонное. Здесь собрана вся фауна Серых гор, где золота по-прежнему нет. Есть Древнее Зло не совсем понятной природы, то ли уничтоженное, то ли возродившееся. Есть Избранный, который, конечно, не в курсе, как с этим самым Злом покончить, но должен разобраться в процессе. При Избранном еще команда приключенцев.

А пафоса, пафоса сколько потрачено! Если чудовище, то «премерзкий фантом, жуткое отродье Мрака, ходячий изврат», если пророчество, то обязательно зловещее. Если эмоции, то описываются они высоким штилем вроде такого: «Ненависть, черная гадюка, кольцами обвивала душу дракессы, готовясь ужалить».

И при этом пафосе совершенно непонятно, что такое рогр, который Древнее Зло, и чем он, собственно, опасен для окружающих. Приключенцы тоже не понимают, куда и зачем идут, а уж тем более — в чем важность их миссии. Они просто тащатся от локации к локации. Что-то вроде бы при этом происходит, но общее ощущение монотонности и ненужности происходящего не отпускает.

Маленький городок, удушающе ханжеский, а впрочем, милый и патриархальный. Из тех, где все друг друга знают.

Здесь есть пастор, который всегда готов заклеймить порок в своей проповеди. Есть пожилая пара, старательно заворачивающая сына в вату, ради его же блага, само собой. Есть Мэри, которая так милосердно посещает бедных и страждущих — страждущим можно только посочувствовать, а заодно подивиться их вежливости и терпению: ни один не послал Мэри туда, куда заслужила! Есть бывшая полковая красавица, всегда готовая пленять, несмотря на обилие морщин и килограммов, — эта еще из самых безобидных обитателей Литтл-Примптона.

И случается здесь банальнейшая вещь — парень, этакий теленок невинный, уезжает из городка в большой мир, и там, конечно, попадает в сети первой же встречной кокетки. И еще он оказывается на войне и даже возвращается с орденом. А вернувшись, разумеется, обнаруживает, что не в состоянии больше жить в своей патриархальной идиллии. Его любят, его превозносят, его встречают триумфальными арками и высокопарными речами. А он просто задыхается.

Словом, история простенькая, и подана она довольно прямолинейно. Но выразительная портретная галерея из провинциальной жизни, которую создает Моэм, искупает все.

«История унтера Иванова» привлекает красочными зарисовками солдатской жизни. Прошлое российской армии описано настолько весомо и зримо, что его, кажется, можно пощупать и прочувствовать. Каково стоять в карауле у Аничкова моста, два часа не двигаясь в тесном мундире. Как перед парадом, даже в морозный день, замшевые лосины намачивают водой, «для лучшего прилегания». Как нужно бриться со шнурком в зубах, чтобы бакенбарды вышли ровные. Как вообще живется в новой, уже послевоенной армии ветеранам, прошедшим и Аустерлиц, и Бородино, взявшим Париж. Они выслуживали медали кровью, а в новой жизни ценится только шагистика. «Константин сказал, смотря на замерших в строю гвардейцев: «Всем хороши, одно жалко — заметно, как дышат…»

Порой мелькают в жизни унтера Иванова литературные звезды 1820-х — Грибоедов, Одоевский, Бестужев-Марлинский, Рылеев. С ними же в роман входит тема большой истории — как могло выглядеть восстание декабристов глазами скромного кирасира?

А вот собственной истории унтера Иванова там нет, вопреки заглавию. Центральный персонаж не столько действует, сколько плывет по течению собственной жизни — то в рекруты, то в Париж, то еще куда-то.

«Судьба дворцового гренадера» продолжает предыдущий роман и написана в том же ключе: повествование о маленькой, серенькой жизни уже знакомого унтера Иванова, ставшего теперь дворцовым гренадером. Колоритные подробности житья-бытья в Зимнем дворце держат внимание, но все же не хватает ярких событий.

В основе повести сразу две переплетающиеся между собой истории: трагическая любовь Насти и жизнь учителя Вербова. Вторая довольно-таки скучна, хотя герой щедро наделен самыми симпатичными качествами. Не менее щедро туда вложена официозная идеология. Словно автор вдруг вытягивается во фрунт и ка-ак гаркнет: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!» «Позор буржуазным либералам-соглашателям!» или еще что-то в этом же роде.

Первая история грешит чрезмерно затянутой завязкой и столь же затянутой развязкой. Сюжет незамысловат: юная девушка скромного происхождения и два ее ухажера, положительный Вербо-Денисович и отрицательный Жаркий. Положительный герой проявляет чудеса благородства, отрицательный строит козни. Повествование несколько оживилось, когда благородное семейство Вербо-Денисовичей предприняло поистине эпические усилия, чтобы предотвратить мезальянс героя. Довольно интересна трактовка образа Жаркого: он не стандартный злодей без единого человеческого чувства; временами его становится просто жаль.

Предсказуемо и немного монотонно, но зато хорошо передана повседневность XIX века. И очень тронуло место и время, когда автор начал работу над повестью: Ленинград, 1943 год.

Страна, которой нет, а может, и не было никогда, — веселая старая Англия, Англия довоенная. Здесь «упорный труд венчается победой», люди хорошие и талантливые всегда получают от жизни свою награду. Ну, а козни отрицательного персонажа, разумеется, обречены.

С каким нескрываемым удовольствием Пристли колесит по дорогам веселой зеленой Англии вместе со своими героями, бродячими актерами. Путешествие будет долгим! Немного абстрактные «юга» и Великая северная дорога, курортные поселки и индустриальные городки сменяют друг друга в пестром калейдоскопе. Ну, а у персонажи, увлеченные своим бесконечным приключением, кажется, родом из бессмертного Пиквикского клуба. В них живет диккенсовский дух безобидного чудачества. Чего только они не делают — благонравная мисс Трант, работящий Окройд, бывший учитель Джоллифант — просто потому, что это забавно и необычно. И если читатель настроится на ту же волну, море удовольствия ему обеспечено.

Надо иметь в виду, что это лишь начало романа-эпопеи, только знакомство с эпохой и героями. Завязывается несколько сюжетных линий: козни придворных и царевичей при дворе стареющего Тимура, очередные «мирозавоевательные приказы» великого полководца, подпольное сопротивление сарбадаров, двое русских кузнецов в Самарканде. И, конечно, купеческие страсти! Кажется, центром романа, вокруг которого вертится все повествование, стал не железный хромец Тамерлан, а именно самаркандский базар. Все или почти все интриги в конечном итоге сводятся к одному: какой товар поскорее сбыть, какой попридержать, как получить больше прибыли. А сколько переживаний из-за предполагаемого индийского каравана с кожами! Сам Тимур тоже при случае не брезгует удачной спекуляцией, да хоть теми же кожами. Порой описание средневековой восточной торговли поднимается до высокой романтики. Просто завораживает медлительный шаг караванов, проходящих мимо заснувших селений, монотонное позвякивание верблюжьих колокольчиков.

Еще один сквозной образ — ночной сад под звездным небом. Только кому они нужны, эти звезды над Самаркандом, кроме маленького царевича, которого за гордую осанку прозвали Улугбек — «великий князь»? Большинство героев на небо не заглядывается.

Роман неспешный, многокрасочный, колоритный по языку. Однако читать его в отрыве от следующего произведения цикла смысла нет: ни кузнечные дела Назара, ни торговая поездка Геворка Пушка, ни очередной поход Тимура не получают здесь завершенного описания.

I was on a planet without war or cities or sexual love. Was this good or bad? I didn’t know.

Земная экспедиция находит разумную жизнь на одной из планет Сигмы Дракона. На корабле, кроме традиционных специалистов по астрофизике и прочим нужным дисциплинам присутствуют поэтому антропологи, чья обязанность — понять чуждую им культуру. В их числе главная героиня, Ликсия. Всезнающий Гугл подсказывает, что ее следует называть Ли Лися, но мне это сложно. В конце концов, ничего от китаянки в ней нет. Разве что училась в Пекине.

И вот Ликсия попадает к аборигенам. Элинор Арнасон дотошно — вплоть до цвета и формы керамики — описывает необычное общество, где женщины живут в селениях, возделывают сады и занимаются ремеслами. Вторая главная героиня, Ниа, — как раз такая женщина-кузнец. Мужчины живут в лесу, охраняют каждый свою территорию и пасут стада. Оба пола встречаются лишь весной, в брачный сезон.

В результате столь экзотической социальной организации, как подмечает Ликсия, на планете нет ни семьи, ни войн, ни прогресса. Общество застыло где-то на стадии первобытности.

На заднем плане при этом маячит еще один странный мир — Земля, с которой прилетела Ликсия. В Пекине готовят специалистов-антропологов, а вот в Нью-Джерси светловолосые аборигены приносят человеческие жертвы Разрушителю городов. А в Калифорнии организована Экотопия и живет себе в согласии с природой. В общем, от Америки мало что осталось. Зато Советский Союз вместе с КНР наслаждаются всеми благами социализма. Да, истмат и диамат прилагаются, герои восхищаются вперемешку Мао и Троцким, цитируют на одном дыхании Конфуция и Ленина.

Слабым местом книги мне показался сюжет. Развивается он медленно и довольно вяло. Ликсия знакомится с незнакомой культурой, Ниа ей помогает, обе куда-то путешествуют, кого-то встречают по пути... К ним присоединяются двое мужчин: землянин-антрополог Дерек и местный Оракул Водопада. И дальше идут уже все вместе. Как часто бывает, вся фантазия писательницы ушла на создание необыкновенных миров, на интригу ее уже не хватило. На самом деле, все это время на Земле и на борту корабля что-то происходит, но за кадром. Что именно случилось, выяснится — и то не до конца — только в финале.

Я вначале думала, что книга о любви в обществе, где любовь запрещена. Именно об этом история Ниа — Женщины, Которая Влюбилась в Мужчину. И за это, кстати говоря, была изгнана из родной деревни. Эта тема возникает еще раз, в эпилоге, но она, кажется, здесь не главная.

По мере развития повествования на центральное место постепенно, но уверенно выходит совсем другая проблематика: прогрессорство и шире — встреча высокоразвитой цивилизации и первобытного народа. Тут, конечно, есть, о чем задуматься. Допустим, что земляне у Элинор Арнасон — отнюдь не космические конкистадоры, намерения у них самые что ни на есть благородные. И все же, стоит ли приобщение к благам технологии утраты традиционной культуры и традиционного образа жизни? Неудивительно, что на корабле возникает жаркая дискуссия: стоит ли заняться обучением аборигенов или оставить их в покое?

Но как нелепо это подано! Прогрессорами в данном случае выступают китайские и советские товарищи. О-о, и вот так выглядят нынешние последователи Фай Родис и Руматы Эсторского? Они порываются читать инопланетянам Манифест коммунистической партии и насаждать в первобытном обществе пролетариат, чтобы он стал гегемоном будущей социалистической революции. Я не большой знаток советской фантастики, но мне кажется, такое было бы слишком забористо даже для ее самых кондовых образцов.

Английский джентльмен-помещик средних лет женится на Элси Ливингстон, совладелице спичечной фабрики, — какая удача для старой девы! Но вслед за свадьбой очень быстро идет таинственная смерть джентльмена, и героиня остается с наследством в виде поместья, с бедной родственницей, да заодно и с фабрикой на заднем плане.

Викторианская спичечная фабрика сама по себе способна дать материал для толстой книги ужасов. От постоянного отравления фосфором у работниц... Ладно, не стоит об этом к ночи. Кое-что жуткое на фабрике Ливингстонов действительно происходит. Но основную готику Лора Перселл приберегла для более традиционной локации — заброшенного особняка и вымирающей деревни. Здравый смысл Элси и ее желание привести все в порядок подвергаются жестокому испытанию. На чердаке (который то ли заперт веками, то ли на самом деле открыт) она находит дневник дамы из XVII столетия, предположительно, ведьмы. И тех самых «безмолвных компаньонов» — жутковато-реалистичные портреты на дереве (в тексте фигурирует мудреный термин тромплей). В старину их использовали для розыгрышей: ставили в комнатах, гости натыкались на них и слегка пугались, принимая деревяшки за живых людей. А если чуть добавить напряжения, получатся как нельзя более подходящие персонажи для хоррора.

И начинается чертовщина. Детская, которая то ли заброшена, то ли нет. Странные шорохи. Опилки на лестнице. Деревянные фигуры, которые, кажется, движутся сами по себе. Странное переплетение событий, случившихся с перерывом в два века. Необъяснимые смерти.

Все меньше остается места для здравого смысла, все нарастает безумие. И Элси попадает туда, где начинается повествование: едва выжившая в пожаре, запертая в больнице для умалишенных, под подозрением в целом ряде убийств.

Мне было жутко. Мне действительно передавался ужас Элси, служанок Хелен и Мейбл.

Писательница предоставила читателям самим разбираться в происходящем, что, наверное, понравится не всем. Дневник Анны Бейнбридж — ему вообще можно верить? Вся эта мистика с «безмолвными компаньонами» — она была в реальности романа или только в воображении напуганной героини? И, раз уж книга позиционирована издательством как детектив, кто же убийца? Элси вскоре становится не до поиска ответов. Автор же намеренно оставляет ситуацию непроясненной, и я была очарована тем, как ее книга балансирует на грани мистики и реализма.

А поглядите-кась на житье не заморское — заволжское! Со всеми этнографическими подробностями, какие может душа читательская пожелать. Узнаете, и как живут, и как Богу молятся, и как свадьбы играют — и «уходом», и «честью», — да и многое другое на придачу. Погрузитесь в плавное повествование, как в реку, где сливается речь и богомолок-скитниц, и крестьян. А то и вовсе услышите сказово-былинный распев: «Ой, леса, лесочки, хмелевые ночки!.. Видишь ты, синее звездистое небо, как Яр-Хмель-молодец по Матушке-Сырой Земле гуляет, на совет да на любовь молодых людей сближает?..»

Напряженного сюжета, впрочем, не ищите. Описания заволжских лесов и старообрядческого житья отодвигают повествование на третий план. Кое-какие истории расскажет Мельников-Печерский, со всегдашней своей обстоятельностью, начиная с малолетства каждого героя и героини. Сюжетные линии развиваются неспешно, будь то история заволжского «Милого друга» или афера с «мышиным золотом». И то автор не раз отвлечется то на красочный обряд, то на «псальму» староверческую, а то и вовсе на рассуждения о славянском язычестве и византизме. Уж очень его привлекают «старорусские поклонники Грома Гремучего и Матери-Сырой Земли».

Много ли надо, чтобы взбудоражить тихую провинцию? Вполне достаточно появления одинокой женщины, которая ведет себя иначе, чем остальные — избегает веселых компаний, молчит о своем прошлом, спорит со священником (!). И вообще, кто знает, а может, у нее... был любовник! (Чтобы оценить весь ужас последнего сообщения, стоит вспомнить, что мы все же в викторианской Англии.) Энн Бронте довольно долго дразнит читателя загадками незнакомки из Уайлдфелл-холла, прежде чем передать слово ей самой.

Это один из первых романов, где поставлена проблема алкоголизма (и да, почти все в романе подчинено этой теме, что может показаться несколько однобоким). Энн Бронте, в общем, показывает ситуацию еще очень мягко: герой-алкоголик, по крайней мере, не пропивает все подчистую (да и не может, потому что майорат) и не бьет домашних. Правда, псхологическое давление, которому подвергается главная героиня, Хелен, не намного лучше. Важно уже то, что у писательницы хватило смелости увидеть здесь беду для близких алкоголика. Англичане XVIII — начала XIX века вообще-то пили много. Льющиеся через край джин, портер, бренди представляли просто часть жизни, а то и, как выражаются персонажи романа, признак «смелого, мужественного духа» или «умение пользоваться дарами Провидения». Хелен нуждается в немалом запасе воли и мужества, чтобы противостоять всеобщим убеждениям. Впрочем, ни того, ни другого ей не занимать. Ее отвага и решимость очень привлекательны.

Вторая важная тема романа — право женщины на собственную волю, убеждения, образ жизни. Не могу сказать, что Энн Бронте нашла однозначное решение. Две героини романа выходят замуж почти одновременно. Хелен — по любви, не слушая никого и ничего. Милисент — под давлением близких. Угадайте, которая из них счастливее? (Спойлер: обе несчастны.)

Если говорить о недостатках романа, то довольно существенным для меня была героиня. Похоже, она была сделана такой намеренно. Энн Бронте сознательно обеднила свою палитру. Нераскаянному грешнику противопоставляется Хелен как ангел во плоти. Она все и всегда делает правильно — и требует того же от окружающих. Но нет, она вовсе не идеал или, по крайней мере, не столь идеальна, как кажется влюбленному в нее Гилберту Маркхему. Местами, увы, она напоминала мою старую знакомую, ханжу мисс Клак из «Лунного камня» Уилки Коллинза. Вот она утешает беднягу, которому изменила жена:

»- Она дурная женщина, — сказала я. — Она низко обманывала и предавала вас, и столь же недостойна ваших сожалений, как была недостойна вашей любви. Так не допустите же, чтобы она и дальше вас ранила. Порвите с ней, отриньте ее…»

И еще удивляется, что сочувствие, выраженное вот так, ничуть не подбадривает собеседника.

К счастью, роман населен и более земными созданиями. Семейство Маркхем — очаровательно!

Более важный недочет — старомодно-монументальный финал, с обязательной слоновьей дозой нравоучений и подробными разъяснениями дальнейшей судьбы всех эпизодических персонажей. Собственно, не будь там уже упоминавшегося Гилберта Маркхема, последние главы были бы невыносимы.

В итоге, я не оценила бы Энн Бронте так же высоко, как ее сестер. Но все же в «Незнакомку» вложено достаточно страстной убежденности, чтобы книга обладала собственной энергетикой и обаянием.

Никакой политики на этот раз, никаких феминистических манифестов. Камерное повествование, немногие персонажи, тончайшее кружево психологического анализа. Ко времени написания «Мон-Ревеш» писательница накопила уже солидный опыт конфликтов с собственной дочерью Соланж и о проблемных семьях знала все. Подростковые бунты Соланж, равно как и мучившая Санд ревность Фредерика Шопена определенно отразились на страницах романа.

И роман вышел печальный. Перед читателями предстает идеальная женщина — Олимпия Дютертр — наделенная «редкой, пронзительной, своеобразной красотой», умом, тактом, да еще и талантливая певица в придачу. Нет, вы подумали неверно, истинные достоинства героини Жорж Санд видит вовсе не в этом. Олимпия — подлинный викторианский «ангел в доме». Основа всей ее жизни — любовь к мужу и долг перед тремя приемными дочерьми. Ради них героиня отказывается от всего индивидуального, яркого в себе самой. Она — сама самоотверженность. Она больше не поет, ведь не может же добропорядочный Дютертр жениться на певице! Насколько может, она скрывает свое очарование и ум, чтобы не затмевать приемных дочерей (старшая всего на четыре года ее моложе) и не вызывать ревности с их стороны. Словом, «изо всех сил старается превратить себя в некое отвлеченное понятие».

Да, но Жорж Санд, право же, слишком реалистка, чтобы вознаградить самоотречение Олимпии традиционным хэппи-эндом. Увы, все ее усилия не приносят ей любви падчериц (по крайней мере, двух старших; младшая — второе издание Олимпии, исправленное и дополненное; она — настолько отвлеченное понятие, что в романе ее даже по имени почти не называют). Старшие, Натали и Эвелина, не таковы. Подрастающие девушки, как легко догадаться, испытывают жгучую ревность к мачехе, «укравшей» у них любовь отца.

И уважения мужа Олимпия не может добиться. Первый же фат, который решился мечтать о любви прекрасной мадам Дютертр, убивает доверие мсье Дютертра к супруге на корню. Ведь не может же мужчина желать женщину, если она его не поощряет! По крайней мере, с точки зрения мсье Дютертра, если кто-то влюбился в его жену, значит, она уже виновна в измене.

И разве удивительно, что у идеальной Олимпии жесточайший невроз, что она не вылезает из депрессий и запивает проблемы настойкой опиума? Да, Жорж Санд — реалистка. Впрочем, это я уже говорила.

Повествование оживляется кознями Натали, сумасбродствами Эвелины и метаниями Тьерре, неспособного решить, кого же он любит. Иногда Тьерре даже забавен, как в начале книги, когда гадает, сколько Олимпии лет. А вдруг сорок? Но тогда она уже бабушка! Но в целом за этой историей наблюдать очень, очень грустно. Порядочность и доброта Дютертра, титанические усилия Олимпии — все это ничуть не приближает героев к семейному счастью. Право, согласишься со старым холостяком доктором: «И это лучший из всех браков, который мне пришлось видеть! Немногого же он стоит!»

«Чтобы попасть в Шей-рах или выйти из него, нужны лишь три вещи: сильное желание, музыка и немного луны».

Все начинается с музыки — странной музыки, которую играет странный парень в обычном магазинчике музыкальных инструментов. И вот уже девочка по имени Джой слышит нездешнюю мелодию в ночи и не может не следовать за ускользающими звуками. И попадает она в мир Шей-рах, где живут единороги. Мир-сказка, мир-фантазия, где приятно отвлечься от унылой повседневности. Где еще можно поболтать с фавном или прокатиться на единороге! Хотя Шей-рах не сказать, чтобы безмятежен — в нем есть своя доля опасных существ и своя доля бед. Но главное: единороги один за другим заболевают и слепнут, и судьба их зависит теперь, возможно, от девочки Джой и ее бабушки.

Бигль создает здесь милую сказку об эгоизме и самоотверженности, а еще, конечно, о музыке.

Но все же по сравнению с похожей по сюжету «Тамсин» «Соната» кажется более бледной. Шей-рах с его двумя-тремя разновидностями существ заметно менее выразителен и разнообразен, чем великолепный дорсетский фольклор. Да и спасение единорогов здесь происходит почти случайно, и от Джой не требуется ни той же храбрости, ни той же самоотверженной любви, какую проявила Дженни в «Тамсин».

Роман Кристиана Джайлса мне показался средним по уровню. У автора много шуток на тему секса и много дерьма, по современной моде, а правдоподобия не слишком много. Если верить аннотации к одной из следующих книг цикла о юноше по прозвищу Ворон, писательское воображение весьма раскованно. Там гладиаторские бои в христианском Риме. Первый роман на этом фоне вполне историчен, хотя клюквы и в нем хватает.

Фабула несколько странная, как на мой вкус. Отряд викингов в результате стечения обстоятельств остается без кораблей и пешком отправляется в Мерсию, чтобы добыть там бесценное Евангелие для короля Уэссекса. Обе стороны в договоре выглядят немного слишком простоватыми и доверчивыми. Уэссекскому олдермену Эльдреду, который дает язычникам такое поручение, в голову не приходит, что добычу кто-нибудь может перекупить или что неграмотные варвары могут прельститься не столько содержимым, сколько переплетом книги. Автор средневековые фолианты видел когда-нибудь? От золота и драгоценных камней в глазах рябит, а он думает, что викинги этого не заметят. Сигурду, предводителю викингов, в свою очередь, как-то не с руки задуматься, выполнит ли свою часть сделки Эльдред, который только что пытался вероломно перебить его отряд.

Композиция тоже странновата. Потратив чуть не пол-книги, чтобы отправить Сигурда со товарищи в квест за Евангелием, Джайлс внезапно резко ускоряется. От путешествия викингов по незнакомой и враждебной стране я ожидала приключений, стычек, возможно, забавных недоразумений, в общем, чего-то, о чем следовало бы сложить сагу. Но отряд перенесся к столице Мерсии не иначе как при помощи телепортации. Ни один мерсиец им так и не повстречался, и если бы не маньяк-годи, на пути вообще ничего бы не произошло. (К вопросу о пользе маньяков в литературном произведении.) Да, они идут по лесам, но средневековые леса — это вполне себе людное место, там углежоги, свинопасы, крестьянки, собирающие хворост, разбойники, наконец.

Дальше — больше. Чтобы выманить войско мерсийского короля Кенвульфа из его крепости, Ворон (главный герой) с воином-уэссекцем Маугером на пару являются к королевскому двору и рассказывают басню о нападении на Мерсию с севера. Они из Уэссекса, следовательно — саксы, а в Мерсии жили англы. Другой диалект, полное незнание местных реалий. Плевать, никто и не подозревает, что эти двое — не мерсийцы.

Считать ляпы в этом романе — занятие нетрудное, их много, и они просто-таки лезут в глаза.

Об англичанах в IX веке уже говорилось.

Еще одна удивительная вещь: самовосполняемые потери в отряде Сигурда. В самом начале на берега Уэссекса высаживается 40 воинов. Они выдерживают два серьезных сражения, кто-то, как водится, при этом отправляется в Валхаллу. Но когда они прибывают в Мерсию, их снова оказывается сорок!

Фанатичное отвращение скандинавов к Белому Христу тоже было мне непонятно. Скандинавы в IX веке при случае спокойно крестились (некоторые — по несколько раз) и так же спокойно поклонялись Одину и Христу одновременно. Но у автора какое-то свое видение язычества, недаром же он превращает жреца-годи то в придурка, готового молиться первому встречному ручью, то в маньяка, мечтающего приносить человеческие жертвы десять раз на дню. Правда, христианские священники выглядят в романе такими же маньяками. Это ведь только так говорится, что Августин крестил более десяти тысяч язычников-англосаксов и короля Этельберта — и Англия стала христианской. Реальностью раннего средневековья было двоеверие, полуязычество, а то и просто язычество, особенно в таких глухих деревеньках, как та, в которой начинается действие. Совершенно непонятно, как там мог жить прописанный в романе кровожадный фанатик, не перетравив половину жителей и не предав анафеме оставшихся.

Собственно, я нашла только одно достоинство: действие развивается довольно бодро, саксы достаточно вероломны, а норвежцы достаточно отважны, чтобы обеспечить динамичный сюжет.