Роман Кристиана Джайлса мне показался средним по уровню. У автора много шуток на тему секса и много дерьма, по современной моде, а правдоподобия не слишком много. Если верить аннотации к одной из следующих книг цикла о юноше по прозвищу Ворон, писательское воображение весьма раскованно. Там гладиаторские бои в христианском Риме. Первый роман на этом фоне вполне историчен, хотя клюквы и в нем хватает.

Фабула несколько странная, как на мой вкус. Отряд викингов в результате стечения обстоятельств остается без кораблей и пешком отправляется в Мерсию, чтобы добыть там бесценное Евангелие для короля Уэссекса. Обе стороны в договоре выглядят немного слишком простоватыми и доверчивыми. Уэссекскому олдермену Эльдреду, который дает язычникам такое поручение, в голову не приходит, что добычу кто-нибудь может перекупить или что неграмотные варвары могут прельститься не столько содержимым, сколько переплетом книги. Автор средневековые фолианты видел когда-нибудь? От золота и драгоценных камней в глазах рябит, а он думает, что викинги этого не заметят. Сигурду, предводителю викингов, в свою очередь, как-то не с руки задуматься, выполнит ли свою часть сделки Эльдред, который только что пытался вероломно перебить его отряд.

Композиция тоже странновата. Потратив чуть не пол-книги, чтобы отправить Сигурда со товарищи в квест за Евангелием, Джайлс внезапно резко ускоряется. От путешествия викингов по незнакомой и враждебной стране я ожидала приключений, стычек, возможно, забавных недоразумений, в общем, чего-то, о чем следовало бы сложить сагу. Но отряд перенесся к столице Мерсии не иначе как при помощи телепортации. Ни один мерсиец им так и не повстречался, и если бы не маньяк-годи, на пути вообще ничего бы не произошло. (К вопросу о пользе маньяков в литературном произведении.) Да, они идут по лесам, но средневековые леса — это вполне себе людное место, там углежоги, свинопасы, крестьянки, собирающие хворост, разбойники, наконец.

Дальше — больше. Чтобы выманить войско мерсийского короля Кенвульфа из его крепости, Ворон (главный герой) с воином-уэссекцем Маугером на пару являются к королевскому двору и рассказывают басню о нападении на Мерсию с севера. Они из Уэссекса, следовательно — саксы, а в Мерсии жили англы. Другой диалект, полное незнание местных реалий. Плевать, никто и не подозревает, что эти двое — не мерсийцы.

Считать ляпы в этом романе — занятие нетрудное, их много, и они просто-таки лезут в глаза.

Об англичанах в IX веке уже говорилось.

Еще одна удивительная вещь: самовосполняемые потери в отряде Сигурда. В самом начале на берега Уэссекса высаживается 40 воинов. Они выдерживают два серьезных сражения, кто-то, как водится, при этом отправляется в Валхаллу. Но когда они прибывают в Мерсию, их снова оказывается сорок!

Фанатичное отвращение скандинавов к Белому Христу тоже было мне непонятно. Скандинавы в IX веке при случае спокойно крестились (некоторые — по несколько раз) и так же спокойно поклонялись Одину и Христу одновременно. Но у автора какое-то свое видение язычества, недаром же он превращает жреца-годи то в придурка, готового молиться первому встречному ручью, то в маньяка, мечтающего приносить человеческие жертвы десять раз на дню. Правда, христианские священники выглядят в романе такими же маньяками. Это ведь только так говорится, что Августин крестил более десяти тысяч язычников-англосаксов и короля Этельберта — и Англия стала христианской. Реальностью раннего средневековья было двоеверие, полуязычество, а то и просто язычество, особенно в таких глухих деревеньках, как та, в которой начинается действие. Совершенно непонятно, как там мог жить прописанный в романе кровожадный фанатик, не перетравив половину жителей и не предав анафеме оставшихся.

Собственно, я нашла только одно достоинство: действие развивается довольно бодро, саксы достаточно вероломны, а норвежцы достаточно отважны, чтобы обеспечить динамичный сюжет.

Школьная любовь к «Поющим в терновнике» сыграла со мной дурную шутку. Возможно, «Прикосновение» просто уступает по качеству более известному роману. Может быть, я переросла уже такую прозу.

Завязка смутно напоминала дамские романы: юная шотландка едет в незнаемую Австралию к незнакомому жениху, почему-то вместо своей сестры. Разумеется, дело не обходится без тирана-отца, а жених — писаный красавец. Дальше должен бы следовать сюжет «от ненависти до любви», но все обернулось еще хуже.

Повествование очень монотонно и сверх меры сентиментально. С героя, Александра Кинросса, автор буквально сдувает пылинки. Его карьера состоит из череды однообразных историй успеха. Стоит ему, скажем, приехать в Персию, как он обнаруживает долину с алмазами. Алмазы там, видите ли, валяются под ногами, просто до Александра их никто не замечал. Он заходит в салун в Калифорнии — и сразу натыкается на двух геологов, умеющих выделять золото из породы при помощи ртути. Золото, разумеется, тут же находится, ртутью никто не травится, и ни один из партнеров не пытается кинуть остальных.

Жизнь героини, Элизабет Кинросс, уныла в квадрате, поскольку муж не позволяет ей выходить из дома. Посвященные ей эпизоды — это большей частью описания безрадостного супружеского долга. Или, для разнообразия, — тяжелейших беременностей.

На второй беременности я и сломалась. Возможно, дальше было что-то любопытное, но я этого уже никогда не узнаю.

Дерево лжи — пожалуй, слишком простая аллегория. Оно разрастается по мере распространения лжи, оно не выносит дневного света и может поймать вас в свою ловушку. И вообще, лгать нехорошо, вон какие жутковатые джунгли из-за этого вырастают. Мне показалось, что нравоучение в данном случае подано чересчур в лоб.

Но сама история интересна.

Завязкой драматических событий в данном случае становится наука. Причина остракизма, которому подверглось семейство Сандерли на острове Вейн, — подорванная научная репутация преподобного Сандерли. Свою научную карьеру он построил на фальшивых окаменелостях. (Поддельный окаменелый нефилим, какая прелесть! По сравнению с этим пилтдаунский человек — просто аляповатая игрушка без фантазии.) Момента с остракизмом я не поняла. На острове Вейн всем правда были так важны сугубо научные разборки ученых джентльменов? Или было достаточно того, что с семейством чужаков связан какой-то скандал, пусть заумный и непонятный?

За палеонтологическим скандалом следуют не менее напряженные повороты сюжета. Трагическая смерть отца героини вызывает подозрения в самоубийстве, а оно, между прочим, считалось преступлением. Оставшаяся без поддержки семья, угроза разорения... И тихая девочка Фейт Сандерли, которая готова отчаянно биться против всех ради памяти своего отца и благополучия своих близких.

Очень настоящей, на мой взгляд, получилась Фейт. Девочка-подросток, как она есть, с завиральными идеями, отчаянным протестом против мира взрослых и не менее отчаянным желанием в этот мир войти. Увы, я уже вышла из романтически-бунтарского возраста и в чем-то была на стороне миссис Сандерли. Фейт готова очертя голову осуждать все, что ей кажется неправильным, будь то попытки переучить ее брата-левшу или кокетство ее матери. Но миссис Сандерли определенно смотрит дальше, чем ее дочь. Она-то отлично знает, что кокетством можно пользоваться как оружием в борьбе за будущее своей семьи. И о том, что если маленького Говарда не научить пользоваться правой рукой сразу, за переучивание возьмутся в колледже, а затем в свете — и куда более жестоко.

Отлично описана викторианская культура: растерянность перед новомодной теорией эволюции, ниспровергшей уютные стереотипы, увлеченность экзотикой — и если в Китае не водятся собакоголовые люди, то лианы с невероятными свойствами там точно могут расти! — и «незаметная» роль женщин в сугубо мужском обществе.

Октавиан Август не избалован вниманием романистов. Ведь если он несравненно эффективнее Цезаря как правитель, то настолько же уступает приемному отцу по части харизмы. Его биографию принято считать скучной. А между тем, какие сюжетные повороты! Никому неизвестный юноша («Мальчишка!» — дуэтом фыркают Цицерон и Антоний) восходит на самую вершину власти. Он погружает страну в ужас проскрипций, но он же завершает чуть не столетнюю гражданскую войну. И он же рискует всем достигнутым ради любви к Ливии.

Джон Уильямс, надо отдать ему должное, основательно проработал исторический фон. Детали быта, подробности исторических событий вполне достоверны. По мелочам придраться, конечно, можно: скажем, Клеопатра никогда не была иператрицей, а дочь Октавиана Юлия никак не могла играть на лютне. Но в целом — достойное описание эпохи гражданских войн и раннего принципата. Идея дать слово разным людям — друзьям и врагам Октавиана — очень интересна. Излишняя восторженность Агриппы легко разбавляется сарказмом какого-нибудь светского хлыща Мевия или жалобами Юлии.

И вот это тот случай, когда достоинства книги очевидны, но оставили меня абсолютно равнодушной. Виной тому, мне кажется, некая отстраненность автора. Он как-то бочком обходит драматические моменты, словно опасается нечаянно скомпрометировать Октавиана. Например, довольно подробно описан процесс принятия решения о проскрипциях (и всячески подчеркивается, что будущий Август тут почти ни при чем, не думайте!); но где же ощущение кровавого кошмара, каким и было это событие? Соленые сплетни об Августе и Ливии охотно приводит Светоний, но Джон Уильямс их целомудренно опускает. В результате я совсем не увидела в главном герое живого человека. Где он — не император, а просто Гай Октавий, тот, что предпочитал кислый виноград, и писал порой фривольные эпиграммы, и относился к театру своей жизни с такой иронией? Передо мной все время стояла мраморная статуя, с идеальным профилем и в горделивой позе. Статуя немного ожила лишь в самом-самом конце.

Кажется, Бальзака можно назвать первооткрывателем сюжета, в котором всемогущество достается мелкой душонке, трусоватой и вялой медузе. Жаль только, что он при этом не удержался и попытался слегка приукрасить героя романтическими гиперболами вроде страшной тайны на лице и внешности ангела, лишенного сияния. Куприн такой ошибки не сделал! На самом деле заявленная страсть и гениальность в Рафаэле де Валантене попросту отсутствуют. Так что он просто сует волшебный предмет, исполняющий желания, поглубже в карман и затягивает длиннейшую сагу о собственной незадачливости. Честно говоря, я не могла дождаться, когда же он наконец отойдет от пьяной слезливости и чего-нибудь пожелает. Увы, на такой подвиг герой категорически неспособен. Впечатляет, разумеется, сам образ шагреневой кожи, сокращающейся вместе с жизнью владельца. Но...

Поскольку читала после «Отца Горио», то живо почувствовала, насколько неуверенный стиль в этом более раннем романе. Бесконечные периоды, выспренние высказывания, какие только в романах и можно услышать. И рядом — блистательные афоризмы.

Мир «Шагреневой кожи» парадоксален, как ее язык. Сочетание несочетаемого в первом же описании игорного дома, где ненасытная тяга игроков к роскоши резко контрастирует с убогостью всего помещения. На обеде у банкира Тайфера политику Конвента защищает республиканец лишь потому, что у него в фамилии нет частицы «де». О славе и Наполеоне громче всех кричит морской офицер, «никогда не плававший дальше Бреста». Столь же парадоксален Рафаэль, с его метаниями между самоубийством и желанием жить хоть под наркотиками. Рафаэль, которому подарили возможность добиться всего, чего угодно, и который в итоге эту возможность просто растратил, так и не насладившись ни богатством, ни любовью, ни властью.

Если вы прочитали одну из книг Кейт Мортон, считайте, что прочли их все. С редким упорством писательница протаптывает одну и ту же любимую тропинку. Так что будьте уверены: семейная тайна, всплывшая через полвека, вам обеспечена.

Однообразие сюжетов несколько скрашивается красивыми (и, если задуматься, страшными) образами: таинственный замок, в стенах которого шепчет время, безумная леди на чердаке, безумный писатель в башне...

Безумие пропитывает книгу: литературное, или наследственное, или связанное с войной, или существующее просто так. Словом, здесь, как у Чеширского кота, безумны все. Пальму первенства я бы отдала все же матери Мередит, когда она пытается забрать дочь из эвакуации. Она приехала навестить дочку, выяснила, что у той все хорошо, что она живет в старинном замке и учится играть на пианино (какой ужасный снобизм — игра на пианино, представляете?). Что надо сделать в такой ситуации? Конечно же, срочно забрать девочку в Лондон. И ничего, что на Лондон регулярно падают немецкие бомбы. Пусть лучше дочка погибнет, чем «забудет, где ее место«!

Война — вообще-то одна из любимых тем Кейт Мортон. Война — это когда не хватает яиц и сахара, девушки вяжут носки для солдат, а парни возвращаются из Дюнкерка ранеными. Вроде бы все серьезно, но в то же время похоже на военный плакат.

Лион во время Второй мировой войны оказался в «свободной» части Франции (в том смысле, что он не был официально оккупирован). Сюда бежали с севера те, кто надеялся укрыться от немцев. Здесь обустраивали свои штаб-квартиры отряды Сопротивления. Впрочем, гестапо действовало в «свободной» зоне, как в Берлине, и около 2000 лионцев было расстреляно нацистами.

На этом фоне «драма» Жерве, который всего-то не может разобраться со своими женщинами, выглядит довольно мелкой и безмятежной. Так же как и его лагерные «страдания» с шоколадкой и сигареткой. Лишь к концу события действительно выходят на уровень трагедии, хоть и очень маленькой на общем фоне ужаса Второй мировой.

Но о войне здесь проще всего забыть. И попасть в странный город, «таинственный, полный вязкой тишины, где все же на каждом шагу чувствовалось чье-то незримое присутствие». Пройти по молчаливой квартире, огромной и полупустой, где ненавидят друг друга две сестры. Оказаться в мире лжи и притворства, облепляющем жертву, точно паутина. Атмосфера книги обволакивает, не отпускает...

Эй, старый конь, не хочешь прошвырнуться в Дорсетшир? У нас там отличный пляж, заодно поможешь на куриной ферме. Кредиторы, правда, осаждают, но зато — гольф, приятные соседи и море романтики!

А если серьезно, то поклонники Вудхауза могут с удовольствием окунуться в знакомый и милый мир его романов. Изящный юмор, забавные чудачества героев и безграничный оптимизм обеспечены. К тому же, наблюдать за Укриджем на куриной ферме — это действительно редкое и удивительное наслаждение.

Карачевское княжество — слабое и малозаметное, к тому же далекое от центров русского летописания. Но для Михаила Каратеева карачевские князья — собственные предки, и о них хочется рассказать миру.

С первых же страниц становится ясно, куда мы попали: в добротный исторический роман, вполне в традиции советской исторической прозы (даром что издание эмигрантское). Уместные исторические справки перемежаются с довольно немудреной историей юного карачевского князя.

Язык романа в меру стилизован — в самый раз, чтобы прочувствовать эпоху, но не утонуть в незнакомых словах. В укор книге можно поставить разве что излишнюю гладкость повествования: от начала и до конца оно чересчур предсказуемо. Да ещё простодушное упорство, с которым Каратеев объясняет все дурное на Руси тлетворным влиянием Запада.

У Шевалье талант писать занимательно о вещах обыденных. В самом деле, что могла бы рассказать «северная Мона Лиза», если бы сошла к нам с холста? Вероятно, она говорила бы о прозаических предметах вроде стирки или покупки баранины. Или о маленьких девичьих секретах, вроде — разумеется! — легкой влюбленности в знаменитого художника.

Но как любовно писательница создает маленький жизненный мир Девушки с жемчужиной! Героиня, Грета, на картине видится ей «невинной и опытной, радостной и печальной, исполненной томления и одновременно чувства утраты» (из предисловия к американскому изданию). В жизни Грета, честно говоря, не столь романтична: она для этого слишком занята своим социальным статусом и слишком нетерпима к окружающим — то ее задевает католицизм Вермеера, то недостаточно чистые ногти мясника, то еще что-то. Нет, она — отнюдь не идеальное создание. Перед нами обычная земная девушка, которой кисть Вермеера неожиданно подарила бессмертие.

Тщательная проработка деталей в романе обеспечивает эффект погружения в чужую эпоху. Перед глазами встает городок Дельфт, мирно спящий над каналами, где соседки судачат друг с дружкой на рынке, а домашние конфликты ожесточенны и упорны, как Война за независимость Нидерландов.

Пиастры! Пиастры! Романы Тима Северина отлично вписываются в традиционную тематику морских приключений, где соленый ветер в лицо, и рядом верные друзья, и в самых безнадежных положениях герои непременно найдут выход. Плюс автор вложил в свои книги собственный немалый опыт мореходства, и все, что касается кораблей, здесь прописано со скрупулезной точностью. Героя носит по всему земному шару: в первом томе это Средиземное море и берберийские пиратские государства; во втором описаны классические нападения пиратов на испанские колонии в Южной Америке; в третьем и вовсе Тихий океан: Галапагосы, острова Японского архипелага, Гуам...

Главный герой, ирландец Гектор Линч, похищенный пиратами, получает невероятно запутанную биографию. Он весьма обаятелен, со своей страстью к новым знаниям и открытостью для новых культур.

Второй том понравился немного меньше остальных, возможно, потому что про пиратов Карибского моря я читала уже очень много, возможно, потому что Гектор Линч здесь просто плывет по течению и крайне редко пытается повлиять на события.

Зато в первом томе колоритные описания Алжира и Марокко. А в третьем — эффектное столкновение пиратов с японскими самураями, потрясающе антуражное плавание на катамаране через половину Тихого океана и помолвка по обычаям Молуккских островов.

Четвертый том пока не переведен на русский язык, но из аннотации следует, что Гектор Линч отправляется на Тортугу — приключения явно будут продолжены.

Сын Рамзеса Великого Хаэмуас увлекается раскопками древних гробниц. Цель его поисков — мистический Свиток Тота, дающий своему обладателю небывалое колдовское могущество. Как и следует ожидать, добром такие затеи не кончаются. Однажды Хаэмуас-таки находит в гробнице таинственный папирус и невольно произносит написанное в нем заклинание. И начинается череда загадочных и мрачных событий.

Роман основан на египетской сказке «Сатни-Хаэмуас и мумии», но от первоисточника здесь осталось немногое. Автор не слишком увлекается мистической составляющей; жутковатая древняя история под ее пером превращается в современный психологический роман. На самом деле все то же самое — или почти то же — вполне могло бы произойти без вмешательства магии. Кризис среднего возраста у Хаэмуаса, подростковые комплексы его дочери Шеритры, отвергнутая страсть юного Гори могли бы двигать сюжет ничуть не хуже Свитка Тота. Но мистика служит здесь пряной приправой, без которой роман мог бы показаться пресноватым.

Действие развивается медленно, автор откровенно любуется подробностями древнеегипетского быта и не упускает случая высказать свое нелицеприятное мнение о битве при Кадеше и особенностях древнего пиара. Она любовно выстраивает психологические портреты своих героев и делает это так искусно, что одновременно передает пресловутый дух эпохи и делает персонажей узнаваемыми и актуальными для современного читателя. Получается очень, очень ярко, но не всегда динамично. Так что роман подойдет скорее любителям неспешного погружения в повествование.

P.S. Русское название романа «Искушение фараона» не вполне удачно: Хаэмуас хоть и подвергается искушению, но он вовсе не фараон! Оригинальное «Scroll of Saqqara» куда лучше передает суть происходящего.

А ну, кому старомодную историю о привидениях? Имеется превосходный таинственный замок, а в нем — три призрачные девы в зеленом (вставить длинное рассуждение о фольклорных персонажах, предпочитающих зеленый цвет). Право же, загляните, если вас не пугает тяжеловатый старинный слог.

У повести нежный зеленый колорит; в кольце сверкает изумруд, и зеленью отливает вода старинного фонтана.

А еще в ней процветает романтическое «двоемирие», повседневное сталкивается с необычайным, банальное — с идеальным. Средоточие первого мира — судебный процесс (что может быть менее романтичным?). Муж графини Ионис пытается оттягать состояние у своих родственников Элланей. Исподтишка плетутся интриги, и стороны готовы уже взывать к высшим силам, будь то даже привидения. Милая графиня Ионис, такая свежая и веселая, тоже принадлежит к миру банального.

В мир необычайного нас вводит легенда о трех девах, трагически погибших в замке Ионис и ставших привидениями. Законы жанра строго соблюдены: сперва рассказчик смеется над суевериями, потом постепенно сверхъестественное вторгается в его жизнь и — как кульминация — является воплощение идеала, зеленая дама в ночном саду. Герою предстоит выбор между любовью земной и любовью несбыточной.

На самом деле у меня была только одна причина для недовольства: все кончилось слишком быстро.

Книга вроде воздушного пирожного с кремом — сентиментальная, романтичная, красивая. Даже традиционный таинственный особняк здесь носит гордое название Кейк-хаус и по заслугам, потому что похож на свадебный торт. А персонажи немножко смахивают на сахарные фигурки на торте — не то чтобы они в самом деле идеальны, но автор так откровенно смотрит на всех через розовые очки, даже на лживого и ненадежного Уилла.

Вроде бы и проблем у героинь хватает, и жизнь в городке Юнити вовсе не так уж безмятежна на поверку. Чего стоит хотя бы история семьи Хатауэев, обреченных столетиями каяться за единственное преступление, которого кто-то из их предков не смог предотвратить! Жутко, если задуматься. А вот ведь ощущение идиллии не проходит. Это идилличность традиционной волшебной сказки, где положительных персонажей ждет не менее традиционный счастливый финал с неземной любовью и горами золота. Отрицательных же покарают силы самой природы. И разве может быть иначе в городке, где идет нарциссовый дождь?

«Повесть о прекрасной Отикубо» не содержит, в общем, ничего волшебного, если не считать трогательной наивности, с которой неизвестный автор устраивает счастье положительных героев и наказание отрицательных. Идеальная любовь Митиёри (играющего здесь роль «принца») и прекрасной Отикубо контрастирует с несчастным браком сестры героини, которой достался в мужья неотесанный болван, «беломордый конек». Как ни мила Отикубо, все же ее история заставила меня понять, почему европейские сказки заканчиваются свадьбой. Просто потом начинается уже совсем не сказочная жизнь. Вот и здесь львиная доля внимания уделена эпической саге о вражде Митиёри с тещей. Не самое приятное впечатление производит этот идеальный влюбленный, вдохновенно устраивающий людям гадости. В том числе и тем, кто ни ему, ни его «золушке» ничего дурного не сделал, а просто состоит в родстве с ненавистной госпожой Северных покоев.

Драматические сцены в наши дни не менее популярны, чем в XIX веке, и частенько при чтении вполне современного романа приходит на память (очень юный) персонаж Теофиля Готье, мечтавший: «...Явись еще один Байрон, я, право, стану прообразом еще одного Лары; муки совести и кровопролитие будут моим роковым уделом, и под нахмуренными бровями скроются тайны ужасных преступлений; отроковицы забудут положить сахар в чай, заглядевшись на меня, а тридцатилетние женщины вновь размечтаются, как при первой своей страсти». В «Кубке лунника», право же, всего этого в избытке.

Итак, Он. Оборотень-лунник, в зависимости от фазы луны то спасает людей, то ест их, причем второе занятие нравится ему куда больше первого. Мрачные тайны, тяжелое прошлое и одинокая жизнь в романтическом замке прилагаются. «Чело графа украшала руна тайны. Нет, даже не так — Тайны с большой буквы. Серебристый свет Ночной Странницы, смешанный с первозданной тьмой небытия, полусвет и полумрак. И никогда не угадаешь, что на уме у этого странного существа, от рождения посвященного луне».

Настоящий байронический герой... Но почему-то у меня не было желания восторженно замереть над остывшим чаем. Может быть, беда в том, что лунный лорд мало чем отличается от длинного ряда вампиров, оборотней, некромантов и т.д., заполонивших книжные полки. Может быть, проблема иная: никакого сочувствия лунники (ах, люди их преследуют!) у меня не вызвали. Ну, вот хотя бы описание замка одного из лунных лордов: «...Здесь повсюду было дерево, по большей части покрытое позолотой. Деревянные барельефы на стенах изображали различные сцены из жизни детей Ночной Странницы, зоркий глаз Малики даже выхватил из всеобщего великолепия занятную сценку охоты лунника на людей». И как люди должны к лунникам относиться?

Она. Ведьма, но не из тех, что летают на шабаш и приносят в жертву младенцев. Героиня занята преподаванием в столичной магической академии. Максимальная жестокость, на какую она способна, — отправить студента на переэкзаменовку. В прочих ситуациях проявляет немалый заряд виктимности и с блеском исполняет роль девы в беде.

Сюжет. Начинается с детектива в стиле Дафны дю Морье — провинциальная гостиница, убитый хозяин, невежественное население и мрачный лорд в одинокой башне. И если бы продолжалось в том же духе, я бы тут не брюзжала. Но сентиментальный триллер вдруг сменяется шпионскими страстями.

Героиня срочно нужна королевским спецслужбам. Зачем? Внятного ответа я так и не вычитала.

Словом... В качестве остросюжетного любовного романа эта книга совсем неплоха, но в качестве фэнтези... мне все время казалось, что передо мной пародия: немного чересчур, немного утрировано.

Вам нравятся красивые истории без всякого р-реализма? Вам хочется иногда ощутить нездешнее очарование Фаэрии? Тогда, вероятно, эта повесть сможет согреть вас зимним вечером, и на вьюжном перекрестке — да-да, там, где стоячий камень с изображением двойной секиры, — вы увидите призрачный замок Тир-нан-Ог, и всадников в странных доспехах, и прекрасных охотниц в шелках.

Нет, правда, «Сказка зимнего прекрестка» написана очень красиво. И эльф Туолле, затерявшийся среди человеческого сброда, трогателен, и любовь к нему смертной девушки Агнес вызывает сочувствие — кто из девиц в юности не грезил о благородном рыцаре и возвышенной страсти?

Кстати же, впору поблагодарить автора за предложенный финал.

А теперь о печальном. Красивости в тексте не всегда подходят к месту и к говорящему. Ну, не может средневековый наемник думать такое: «Даже одетый как все, этот мальчишка будет выделяться как недосказанность», — ландскнехту о недосказанностях и прочем поэтическом вздоре и знать-то неоткуда.

Завязка сюжета — гибель высокотехнологичной и высокогуманной цивилизации под натиском дикарей, — разумеется, выполняет свою художественную задачу. Эльфов жа-алко, что автору, в общем, и требовалось. Но все равно непонятно, почему, зная электричество, атомную физику и прочие весьма полезные в этом деле науки, они не смогли соорудить вокруг Тир-нан-Ог какой-нибудь защитный контур? Странная картина: рубить дикарей мечом в капусту — гуманно, выводить опасных хищников — гуманно, а, скажем, протянуть колючую проволоку под током доктрина ахимсы не позволяет?

И наконец, если автор пыталась написать «грустную сказку о боге, что всеми силами старался полюбить человечество», то у нее не вышло. Не видно этих самых стараний. У меня, по крайней мере, сложилось стойкое ощущение: Туолле ненавидят потому, что он сам испытывает к окружающим омерзение и все это чувствуют. Взять хотя бы его отношения с хорошими, в общем-то, но грубоватыми людьми, вроде командира наемников Власера или оружейника. Оружейник старательно, с душой подбирает эльфу меч — и не получает в ответ хотя бы простой благодарности.

И все же... все недостатки искупает образ призрачной кавалькады, ищущей своего короля. «Где ты, Туолле? Где ты, цветок и заноза моего изболевшегося сердца? Сколько еще бессчетных и безнадежных веков мне рыдать безутешно, сколько еще кружить в неуемной тоске по столбовым и проселочным дорогам, доколе бесполезной надежде слепить мои очи?»

Вроде бы Акройд взял те же ингредиенты, что и для биографии Шекспира; и поэт, и поэзия, и Англия налицо. Но впечатление совсем не то. Не знаю, в чем тут дело. Может быть, Чосер оказался слишком скрытной натурой и не оставил достаточного материала для будущих Плутархов. Может быть, беда в откровенной литературности чосеровских произведений; Акройду явно интереснее искать в стихах отголоски живой жизни, а не аллюзии на греков и римлян. Как бы то ни было, а результат напомнил мне старую песенку: «Как посмотришь, сердце тает, но чего-то не хватает».

Из всей антологии старомодных детективов «Не только Холмс» этот рассказ как-то выбился. И дело не только в том, что автор, вопреки сложившейся традиции, сосредоточил внимание не на процедуре расследования, а на судебном процессе. Слишком уж силен эмоциональный заряд рассказа. Слишком откровенны ужас и недоумение автора перед несовершенством законодательства. Соответственно художественной задаче подобран и главный герой — Рэндольф Мейсон. О, он совсем не то, что его литературный тезка Перри, тоже любитель искать дыры в законах. Они противоположны даже внешне: Перри Мейсон импозантен, Рэндольф уродлив. Традиционный маркер, как в эпосе, где Одиссей непременно импозантен, а Терсит — горбат. Но главное: Рэндольф Мейсон «лишен чувства добра и зла», и, в отличие от Перри, вовсе не заинтересован в том, чтобы дать своему клиенту шанс на справедливость. Его задача — создать для убийцы возможность совершить преступление и остаться при этом безнаказанным.

Все избыточно: цинизм адвоката, жестокость преступления, очевидность вины. И та правовая норма, которая позволяет виновному спастись, показана со всей прямолинейностью. Обвинитель восклицает: «Получается, что закон о тягчайшем преступлении — мертвая буква», — но он беспомощен.

И, чтобы уж совсем добить читателя, в финале

Зощенковское остроумие вводит читателя в новый, десакрализованный мир, где «ничего такого святочного не осталось». Великий сатирик непринужденно выворачивает наизнанку устоявшуюся модель святочной истории, обыгрывая знакомые штампы. Здесь и внезапная необъяснимая смерть, и мертвец садится в гробу. Но Зощенко просто взрывает атмосферу «рождественской чертовщины» уже одним только: «Эта истинная быль случилась перед Рождеством. В сентябре месяце». :lol: Готичная история об ожившем мертвеце оказывается фарсом. Что-то во всем этом есть обаятельно постмодернистское. Единственным недостатком рассказа мне показалась его краткость — действие несколько скомкано.

Мир «Дракулы» Брэма Стокера отличается эпической простотой. Наверное, таким и должен быть миф, вечная история о схватке героев и чудовищ. И еще это очень викторианский мир, где джентльмены благородны и бесстрашны, а леди чисты, как ангелы.

Сири Джеймс задается вопросом: что скрывается за этим монументальным, безупречно респектабельным фасадом? Может ли быть так, что у Дракулы была своя версия событий? А Мина Харкер, возможно, рассказала бы совсем другую историю, если бы только пожелала быть откровенной?

Идея книги показалась мне очень интересной, финал, по меньшей мере, претендует на оригинальность. Только слишком уж много сиропа, на мой вкус. Главного героя так усердно обеляли, что он вышел абсолютно бесцветным. Отличить его от толпы таких же синеглазых красавцев из дамских романов довольно сложно.

Все действительно предельно реалистично. Начало рассказа поражает виртуозно созданным впечатлением обыденности путешествий во времени. Вся экзотика прошлого безжалостно отодвинута на второй план и присутствует в виде беглых упоминаний типа «Колин автоматически отметил, что в зарослях у воды появились гадрозавры — здоровенные и лишенные привлекательности ящеры».

И все было бы хорошо, если бы не концовка в стиле «deus ex machina». В конце-то концов, мудрый потомок не сообщил Колину ничего такого, чего тот не мог бы сообразить и сам. Протагонист в результате выглядит довольно недалеким параноиком.

Читала с тем же ощущением, с каким можно рассматривать филигранное ювелирное изделие. В упрек автору можно поставить разве что неспешное, плавное начало. Но ведь при этом — любовно выписанный мир, яркие персонажи. Каждый из них, даже мелькнувший на один эпизод дикарь-викт — личность, каждый запоминается. Это — прекрасно.

Уже предвижу, что при попытке перечитать буду долго плеваться: при втором чтении обычно всплывают все шероховатости, которые не замечаешь поначалу, спеша вникнуть в сюжет. А шероховатостей много. Вплоть до того, что иногда предложения меняют смысл на противоположный.

(Пример: «Так что теперь у меня исчезли последние основания сомневаться в том, что мерзкое на вид пойло, которое старуха деревянной ложкой впихивала в несчастного узбека, является чем-то опасным для его жизни».

Имеется в виду именно то, что снадобье НЕ опасно)

Но на один раз вполне сойдет: легко, забавно и не слишком избито. Несмотря на остро нелюбимое мной слово «тушка». Довольно изящно обыграны русские сказки, на их основе автору удалось создать кое-каких симпатичных персонажей, вроде Бабы-Яги Арины Родионовны. Злодеи, правда, довольно картонные, и делают пакости, похоже, из чистой любви к злодейству. Есть юмор, причем не сводящийся ни к перманентному запою, ни к непроходимой тупости героев. Детективная интрига тоже есть, правда, ее развязка показалась мне притянутой за уши.

Словом, вполне себе середняк.

Как для Желязны — очень уж стереотипно. Словно посмотрела средней руки голливудский боевичок с сумасшедшим ученым и непременным

Что ж, стандартный «хаггардовский» роман со всем его непременным антуражем. Отличие в почти полном отсутствии мистики:

Есть книги, которые любишь вопреки логике, вопреки отлично осознаваемым недостаткам. Для меня цикл «Горькие узы» — именно из их числа.

Отчасти это вопрос личных пристрастий. Вообще, питаю слабость к произведениям, где действуют, скажем, накелевиэ, а не очередные невнятные зелюки. В конце концов, грамотно описанные накелевиэ встречаются на страницах фэнтези куда как реже и требуют куда как больше знаний от автора.

В «Горьких узах» недостатка в накелевиэ, да и в прочей фольклорной нежити, нет. Скорее наоборот — поражает «перенаселенность» мира нечистью, какую можно найти разве что в «Капричос». На ум действительно приходят гравюры Гойи, где человеку постоянно угрожает сверхъестественное в тысяче обличий.

Еще одна ассоциация — Пропп, так искусно выделявший из изменчивой ткани сказки структурные «кирпичики». Те самые «кирпичики» легко увидеть в вычурной, как сама Башня Исс, постройке «Горьких уз». Даже заинтересовавшись вопросом, почему такую огромную роль играют золотые волосы героини, за ответом придется обращаться к Проппу.

Неспешное повествование кажется чуть затянутым, автор постоянно останавливается, предлагая читателю полюбоваться, ну, например, амбровым деревом: «стопятидесятифутовый взрыв блистательного золота и рубинов, оттененный королевским пурпуром» — или рассказать очередную историю. По правде говоря, не все эти истории действительно нужны в трилогии; возникает ощущение интеллектуальной игры, своеобразного лабиринта, где от читателя требуется угадать, какой сюжетный ход приведет к развязке, а какой — закончится тупиком.

По сравнению с продуманным миром все остальное в трилогии слабее. Персонажи идеализированы, кажутся не столько личностями, сколько традиционными «масками» сказочного сюжета: золотоволосая золушка, волшебный жених, волшебные помощники и т.п.

И сама структура трилогии состоит все из тех же «кирпичиков». Не серия книг — энциклопедия сказочных сюжетов Британских островов. Пожалуй, уровень «сказочности» даже высоковат для фэнтези: приходилось встречать упреки в нереалистичности основной сюжетной линии. Да она и не претендует на реалистичность, как не претендует на нее фольклор. Но надо признать, что автору удалось объединить разнородные сказки в довольно логичное целое.

И, несмотря ни на что, кажется, автору удалось главное: передать очарование Волшебной страны. А разве не в этом истинная магия фэнтези?

Прежде всего смущает некоторая наивность и прямолинейность трилогии. Впрочем, ставить это автору в вину сложно, учитывая год издания.

Впечатление портит и многое другое. Скажем, абсолютно бесцветное описание идеальной Солярии. Или непродуманность мотивировок персонажей — для меня, например, так и осталось загадкой, что такого полезного делал на Земле Демоний Сократа со своими доброносцами. Или угольно черные классовые враги — бедняга Мазарини, за что ж его превратили в чудище, способное дать пару уроков хоть Родриго Борджиа, хоть Екатерине Медичи? :lol: А главное, зачем ему такие сложные маневры? Бастилия у них, что ли, переполена или бланки летр-де-каше закончились?

И в то же время интересен сам сплав исторического и фантастического романа, а отдельные детали намертво врезаются в память и не позволяют оценить книгу как середнячок. Одна серая сутана Мазарини чего стоит!

«Куда ни глянь, всюду кровь и сталь, и дым в небесах, и разгул необузданной силы...»

Эта книга заметно слабее двух предыдущих. Такое впечатление, что Уайт вконец изнемог в борьбе с Томасом Мэлори и продолжает историю лишь из чувства долга, заставляющего непременно довести дело до смерти Артура. Причем бесконечная карусель подвигов, турниров и войн, составляющая рыцарский роман, смертельно скучна ему самому. Появляются признаки фанфика средней руки — то излишне подробный пересказ «Смерти Артура», то бесконечные копания в мыслях и чувствах персонажей.

В первой части книги разворачиваются идеи, намеченные, собственно, еще в «Мече в камне»: антивоенный пафос, проблемы создания правового государства и национального единства — и можно ли силой насадить право? Но тоже без особенного энтузиазма, а потом их вообще отбрасывают ради мистического совершенства Галахада и поисков Грааля.

Ну, и наконец, читателя ждет подробный психоанализ сэра Ланселота.

А аура обреченности все нарастает.

Как правило, фэнтези из разряда «наши там» не вызывает даже скучающего интереса. Но трилогию Д. Дункана можно расценить как одно из исключений. Самое интересное здесь, пожалуй, — тема становления героя. Герой — современный американец Уолли Смит — оказывается в теле фэнтезийного воина-варвара Шонсу. Как водится в подобных сюжетах со времен «Янки при дворе короля Артура», для начала он пытается навязать новому миру собственные представления об общечеловеческих ценностях. А когда это не удается, пытается сам приспособиться к роли местной вариации Конана-варвара. Дункан очень достоверно показывает, как его герой адаптируется в новом окружении, как он учится справляться с ситуациями, где не справились бы по отдельности ни Уолли Смит, ни Шонсу. В этом смысле концовка — довольно неожиданная — кажется на редкость логичной.

Отдельно стоит сказать о ярком запоминающемся мире с жесткой кастовой структурой, кодексом чести воинов, хитроумными колдунами и Рекой-богиней.

Единственный маленький минус — показались немного надуманными лингвистические проблемы Уолли Смита, стесненного словарным запасом Шонсу. Это ведь как с иностранным языком: если ты не знаешь нужного слова, это еще не значит, что ты не можешь выразить понятие — хотя бы парафразой!

В стране, где родился сын меховщика Жак Кёр, вот уже сотню лет идет война. Ни один из живущих уже не в состоянии вспомнить, как это было: жить без спаленных деревень и разрушенных замков. Жаку было 16, когда французские рыцари, изящно дефилировавшие по полю Азенкура в день святого Криспиана, были разбиты простолюдинами лучниками. «И Криспианов день забыт не будет / Отныне до скончания веков...» Другое произведение, простите, отвлеклась.

Между тем Жак Кёр находит (изобретает?) для себя новое оружие, неведомое рыцарям и даже самой Жанне д’Арк. Оружие его — флорины, дукаты и ливры, сверкающие золотые кружочки. Оказалось, что с их помощью можно вести битвы не менее славные, чем день святого Криспиана. И даже изменить мир.

Повествование неспешное и с непривычного для нас ракурса. Почти ничего о Жанне, почти ничего о доблестном Дюнуа и других отважных героях. Мнение о них у Жака Кёра нелестное: «На турнирах рыцарство пыталось предстать живым, однако я прекрасно понимал, что оно приказало долго жить».

Сюжет развивается медленно, автор с удовольствием останавливается на красочных деталях и ярких характерах. На мой взгляд, лучше всего вышла не слишком приятная личность — Карл Седьмой с его показной слабостью и скрытым вероломством. Впрочем, я не уверена, что в его подлости по отношению к Жаку Кёру не было доли справедливости.

Эта история легко может произойти — да что там, каждый день происходит! — в наши дни. Есть определенный сорт дам под пятьдесят. Она видит очаровательного парня на фото где-нибудь на сайте знакомств, ну, и кидается очертя голову за последним шансом. Конец обычно предсказуем.

Теперь тот же сюжет, только без сайта знакомств. Перед нами принцесса Анна, сестра последнего короля из династии Ягеллонов. Как-то так вышло, что при жизни брата она жила, как настоящая Золушка, а после его смерти оказалась той, чья рука идет в комплекте с польской короной. Девушка как раз в том самом возрасте под пятьдесят, и ей впервые в жизни позволили что-то решать. Так что даже не очень хочется ее винить, когда мужа для себя и короля для своей страны она выбирает по портрету. Тут еще дуры-подружки жужжат в уши о том, как сильно принц с портрета ее любит и как она будет с ним счастлива.

Хм, да. На портрете изображен Генрих Анжуйский, будущий король Франции Генрих III. Любители французской истории и/или романов Дюма знают, много ли шансов у Анны Ягеллонки найти в его лице хорошего мужа, а для Польши — хорошего короля. И надо отдать ему должное: он ничего Анне не обещал.

Мужчина, который ничего не обещал, и женщина, которая уже намечтала себе вечную любовь и марш Мендельсона (или что там играли на свадьбах в XVI веке), — готовая предпосылка для психологической драмы. Добавьте к этому драму политическую, которая разыгрывается между Генрихом и его новыми подданными, в результате чего один гроб три или четыре раза проносят по улицам Кракова, одна очаровательная девушка неудачно для себя переодевается в мужской костюм, Иван Грозный метит в польские короли, а правление одного короля заканчивается... впрочем, читайте, и узнаете, чем же оно заканчивается.

Обычная Девчонка со Сверхспособностями и Большими Неприятностями — что может быть... э-э... обычнее? И конечно, по всем правилам ромфанта вокруг нее вьются знойные красавчики, в том числе джинны с золотыми, медными, бронзовыми и оловянными глазами. Чересчур явные штампы заставляли меня относиться к роману, пожалуй, чуточку несправедливо.

Потому что в романе есть циклоны, ураганы, торнадо — и все эти удивительные порождения атмосферы описаны так живо, что в магию героини легко поверить. Ее работа с погодными явлениями тонка и точна.

А сами ураганы предстают злобными, разумными и в чем-то более выразительными характерами, чем медно- и изумрудноглазые джинны. Так до конца и не ясно, кому же они служат в книге? Унылым магам-бюрократам, пытающимся загнобить героиню, или кому-то более древнему и могущественному? О да, эта сущность хотя и не выходит на первый план, но она явно определяет ход событий:

«Люди часто толкуют о Матери-природе, мне же она всегда виделась скорее Медеей, готовой (и жаждущей) прирезать собственных детей. Каждый обрыв, который мы преодолевали, напоминал открытый рот. Обломки скал казались мне оскаленными зубами».

Вот это придает крепкому динамичному ромфанту своеобразие и атмосферность (во всех смыслах).

Есть единственная на свете империя, которая пребудет до Страшного суда. Именно так в средние века судили о Вечном Риме, и именно таков Рим в романе Кристофа Рансмайра. Вечный. Торжествующий над самой историей. Преспокойно себе уживающийся с автобусами и фотоаппаратами. Да и в самом деле, что-то поменялось в Риме за две тысячи лет? Те же скандалы, политические интриги, сенсации. А уж в таких забытых всеми местах, как Томы, и вовсе можно заснуть и проснуться через пару тысячелетий — и услышать те же сплетни о жене мясника.

Между вечным городом Римом и железным городом Томы разыгрывается вневременная драма поэта, оказавшегося в конфликте с властью.

Царем когда-то сослан был

Полудня житель к нам в изгнанье.

Я прежде знал, да позабыл

Его мудреное прозванье...

Прозванье его, видимо, и впрямь мудреное, потому что и римляне, и жители Том называют его попросту Назон, в смысле, Носач.

А что же он натворил такого, чтобы оказаться на задворках империи? У Кристофа Рансмайра своя версия, предельно экзотичная. Ну, то есть, конечно, Овидий здесь умудрился произнести славословие императору, не поклонившись предварительно. И хотя император этот акт гражданского неповиновения проспал, у него есть чиновники, мастера доносить до «самого», что такого совершил данный поэт, а равно знатоки императорской воли, способные вялый взмах августовой руки превратить в казнь, заключение или ссылку. А Август, между прочим, просто разозлился на чиновника, потому что ему мешали любоваться носорогом.

Но вообще-то дело не в том неслучившемся поклоне, а вовсе даже в крамольной поэме. И нет, это не та поэма, о которой обычно думали в этом контексте разные авторы, включая и Пушкина. Никакой «науки страсти нежной». Самое оппозиционное произведение Овидия, оказывается, — «Метаморфозы». Видите ли, идеология империи предполагает стабильность. А тут всякие превращения, изменения... В общем, крамола. Постепенно в ее наличии убеждают себя и власти, и радикалы-подпольщики.

И ради этих самых «Метаморфоз» скромный римский интеллигент отправляется искать Овидия в Томах.

Находит он, кажется, больше, чем собирался. Потому что в Томах «Метаморфозы» повсюду: на киноэкране, на гобеленах ткачихи Арахны, в ночных кошмарах, да и просто на пыльных уличках городка, населенного их персонажами.

Эффект довольно жуткий. Когда определенные подробности переданы возвышенным гекзаметром, их и воспринимаешь отстраненно. Но если их же изложить в стиле этакого глючного реализма, пробирает.

И-эхх, лихие девяностые! Точнее, их обработка в жанре фэнтези, сделанная остроумно и тщательно. Какой жанр больше всего подходит к столь криминальному периоду истории? Конечно, крутой детектив. А если в нем будет эльф-«афганец» или гномка-журналистка, так это только интереснее. Вполне органично получились отсылки к классике — от «производственного романа всех времен и народов» «Понедельник начинается в субботу» до западных Толкина с Тертлдавом.

Итак, Москва 90-х годов, где реликты советского («раешного», от Стройки Рая на земле) периода причудливо сочетаются с новорусскими бандитами. Их золотые цепи вполне реалистичны. А рядом с людьми живут представители всяческих фэнтезийных рас. В домах прячется малый народец, людьми неразбирающимися зачисленный в категорию «домовых» и жадный до козьего молока. С асфальтом, как водится, проблемы, особенно в новых районах. Зато москвичи побогаче обзаводятся понтовыми коврами-самолетами.

Главных героев два. Первый — Всеволод Серов, ветеран афганской войны, ныне киллер и владелец аквариумного магазинчика. Второй — господство Зорин, ангел пресвятого благочиния... ну, мент, короче. Первому «заказывают» скандального журналиста, второй должен раскрыть это преступление. И, конечно, в романе есть Кот — героический и обаятельный!

Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

Богатыри — не вы!

Иногда кажется, что на том стоит вся литература XIX в. Чуть не любой автор, от Михаила Юрьевича Лермонтова до Эдгара По или Александра Дюма в какой-то момент начинает вздыхать об измельчании людей и общей прозаичности бытия. Вот и Сенкевич туда же. Главный герой романа, Леон, — потомок шляхетской вольницы «Потопа», но рядом с Кмицицем и Володыевским его не поставишь. Я не была знакома с ним и пяти минут, а он уже успел пожаловаться и на сверхчувствительные нервы, и на усталость от жизни. С каким упоением он портил жизнь и себе, и героине! Ее было жаль, он был довольно скучен.

Леон, конечно, из породы то ли «лишних людей», то ли декадентов того, позапрошлого столетия. Но мне все время казалось, что такого Леона я постоянно встречаю во всех социальных сетях. Сколько там «гениев без портфеля» с неизменным: «Я же заслуживаю!»

Итак, Шива сидит на горе Кайлас и медитирует. А впрочем, перед нами не грозное синегорлое божество, это всего лишь вождь мелкого горного племени. И размышляет он о земных вещах: о непрекращающихся конфликтах с соседями. Так не лучше ли погрузить скарб на безропотных яков и всем племенем уйти в Мелухху? Там царит справедливость, законность и счастье для всех.

А дальше — загадочная цивилизация Хараппы и Мохенджо-Даро, которую шумеры и называли Мелуххой. Не очень-то она здесь хараппская, ее история и религия взяты из индийской мифологии. Зато тут-то оказывается, что Шива — все же действительно Нилакантха, Синегорлый и вообще потенциальный спаситель мира. И начинается история с битвами, и любовью, и отсылками к индийским мифам.

Честно говоря, я бы предпочла, чтобы путешествие в удивительную и древнюю страну несколько меньше напоминало прибытие мигрантов в Евросоюз. О, Шива Нилакантха, у них даже есть стойка регистрации! И от самого Шивы я никак не ждала слова «Окэй». Но уж что есть, то есть.

Плюс один балл, несомненно, — за неоднозначность. Если в страну попадает такой наблюдательный чужак, как Шива, то он неизбежно замечает всякие интересные вещи. И Мелухха быстро теряет глянец — как в идеальной стране такая девушка, как Сати, может оказаться неприкасаемой, причем без всякой вины? Проклятия по адресу гнусных врагов звучат как-то неестественно — и не только потому, что автор пишет на довольно упрощенном английском. Когда же выясняется, что базовое различие между добродетельными мелухханцами и двуличными чандраванши — это разные календари, ну, тут уж вспоминается Свифт. Почти-финальная беседа между Шивой и пленной принцессой чандраванши действительно остроумна.

Ах, романтика дальних странствий! Зов сельвы, Матери туманов и отчаяния. Чудеса дальних морей, куда можно отплыть «на утлом суденышке, под шикарным желто-сине-красным эквадорским флагом». Две повести, открывающие сборник, завораживают то экзотикой маленького тропического острова, то загадками истории майя. Общение с дельфином (Лоцман Кид), поиски древних вирусов (Последнее путешествие полковника Фосетта) добавляют к приключенческим историям аромат XX века, очарованного наукой. И даже если поиск не увенчался успехом, то ведь все же были неповторимые дни и ночи в удивительных краях, услышанные легенды, новые встречи. Что-то такое, что может ощутить и читатель. «Нет, не спешите говорить, что я ничего не вынес из сельвы», — делает вывод вирусолог, герой «Последнего путешествия полковника Фосетта».

Следующие затем три рассказа — скорее психологические эксперименты. Как будет чувствовать себя человек, оказавшись вне времени и пространства? (De profundis). В двухмерном пространстве? (Фигуры на плоскости). Оказавшись в прошлом и получив возможность изменить что-то в отношениях с любимой девушкой? (Снежок).

Приятно в очередной раз открыть для себя,что советская фантастика — это не только про достижения народного хозяйства и даже не про то, как космические корабли что-то там бороздят. Она сложнее и богаче.

Укройся от сырости небом вечерним,

И звезды посыплются с неба, звеня.

Но только не спрашивай звезды и тени!

Это было похоже на день сурка. Очаровательного дворянского недоросля замечает владелец казино. Кормит-поит, дает денег и считает, что у парня большое будущее. Чудесно. Интригует. Потом того же очаровательного недоросля замечает беспутный аристократ. И эпизод повторяется с небольшими вариациями (героя не только кормят, но и купают в ванне, что, конечно, придает всей сцене свежесть и новизну). А потом почти то же самое описывается в третий раз. И в четвертый. И в пятый. Меняются только благодетели и конкретные формы благотворительности.

Что это, неужели позади почти половина небольшой книги? А основное действие еще и не думало начинаться. Кажется, если герой снова полезет в ванну с очередным филантропом, я завою. Придется закрыть книгу, не дожидаясь разрекламированной Арафской дуэли.

Насколько мне понравились книги Филиппы Грегори о Генрихе VIII и его женах, настолько же бесцветной показалась книга, посвященная его детям. То ли вдохновение у писательницы иссякло, то ли у Марии Тюдор харизмы не хватает... То ли просто неудачно выбрана рассказчица.

В центре внимания здесь — не королева, не принцесса, а испанская еврейка Ханна Верде, ставшая по некой случайности придворной шутихой. Она выглядит довольно глупо, когда строит из себя профессиональную феминистку, бросает громкие заявления вроде: «я сама за себя решаю» и т.д. Ведь на деле ею распоряжаются все, кому не лень: ее собственная семья, и Роберт Лестер, и Мария Тюдор с Елизаветой (и там еще список на сорок листов). Анна Клевская, Екатерина Парр из предыдущих романов серии — действительно сильные женщины, а вот Ханна — недоразумение. Но дело даже не в этом. Если уж глазами Ханны мы должны увидеть целую историческую эпоху, не мешало бы наделить ее некоторым умом и способностью понимать людей и события.

Но Ханна мало что видит и еще меньше понимает. В результате исчезает главная, на мой взгляд, фишка серии — способность автора найти неожиданный ракурс, рассказать знакомый сюжет по-новому. Ну, не считать же за новизну сентиментальные попытки объяснить, что Мария Кровавая, конечно, сожгла множество еретиков, но в душе добра и милосердна!

Последней каплей для меня оказалась какая-то нездоровая зацикленность романа на проблеме девственности/недевственности Елизаветы Тюдор. Как будто ее личная жизнь что-то меняет в ее качествах правительницы! Но нет, почему-то все в книге убеждены, что в Англии непременно должна быть королева-девственница (зачем?) и что Елизавета на эту роль не подходит. В качестве доказательства читателю настойчиво подсовывают отношения между 14-летней Бесс и ее отчимом Томасом Сеймуром. Девочка 14-ти лет и мужчина под сорок? Честно говоря, мне трудно представить, что в сложившейся ситуации он может оказаться невинной жертвой соблазнительницы, как его рисует Грегори, а не просто козлом (чтобы не сказать: педофилом). А раз Елизавета не невинна, то в опустевшую экологическую нишу королевы-девственницы пытаются сунуть то Джейн Грей (и неважно, что она замужем), то Марию Тюдор (и неважно, что она тоже замужем). Нелепо и местами противно.

Роман «Невидимый город» — продолжение более раннего «Умри, ведьма» — более объемный и менее камерный. Десси с ее проблемами отходит на задний план, зато здесь вдохновенно плетутся политические интриги. Эгери из свергнутого рода Хардингов готова перевернуть небо и землю, лишь бы вернуть своей династии потерянный трон. И даже запутанная политика города Лус — некого темного воплощения Римской республики — не может сбить ее с толку. Юный король Кельдинг, со своей стороны, учится править, укрощать могущественных вассалов, справляться с армиями Луса и набегами горцев-дивов. А маленькая служанка Радка и маркграф азартно ищут тот самый Невидимый город из старой сказки. Есть и религиозные конфликты; четверо богов из предыдущего романа, Солнечная вера и старое поклонение лесу — жителям Королевства определенно есть из чего выбрать. А еще можно зайти в славный кабачок «Вали сюда», приют для непризнанных гениев.

Прочитала с интересом и удовольствием.

Собственно, линий я насчитала три. Первая — Габриэль д'Эстре, ее надежды стать королевой Франции и ее неожиданная смерть буквально в шаге от короны. Не была ли она, часом, отравлена? Вторая — странная картина с двумя дамами в ванне, одна из которых Габриэль, а вот кто другая? И кому понадобилось заказывать портрет фаворитки в таком виде? И третья, полностью вымышленная — история художника Виньяка, предположительного автора необычной картины.

Честно говоря, первая линия скомкана и не находит удовлетворительной развязки. Получается детектив с открытым финалом. Отчасти здесь вина персонажа, которому доверено расследование. Не могу сказать, что милейший Михелис, приват-доцент кафедры американской литературы, впечатлил меня своим профессионализмом (возможно, просто потому, что он влез на чужую научную делянку). Он предполагает отравление, но не счел нужным хотя бы пролистать справочник по токсикологии. Другой возможный вариант — патология беременности, имевшая летальный исход. И снова, почему бы не проконсультироваться со специалистом в данной области?

Вторая линия куда более удачна; собственно, ради интерпретации картины все и затевалось. Как говорит сам автор, «было бы действительно жаль похоронить такой сюжет в специальном журнале, где его прочтет горстка профессоров и докторантов». Изображение двух дам оказывается не просто рискованным портретом. Кольцо, угасающий огонь в камине, странный отрешенный взгляд Габриэль на картине — все составляет единый текст, который можно прочитывать и который современники, видимо, с легкостью читали. Здесь Михелис берет реванш (вернее, реванш берет автор романа в романе, который и высказывает свою версию событий). Все четко, все убедительно, все красочно. Картина превращается в неотъемлемую часть рискованной и запутанной придворной интриги, плетущейся вокруг Габриэль и ее будущей короны. Попутно можно проникнуть в захватывающий мир королевского двора или же узнать подробности хирургических операций XVI века (не для слабонервных). Или следить за головокружительным романом прекрасной дамы и короля Генриха IV. Кстати, в отношениях с Габриэль добрый король Анри предстает редкой сволочью.

Третья линия — дотошный и довольно динамичный исторический сюжет из времен правления Генриха IV. Жизнь скромного художника, возможно, не так увлекательна, как интриги аристократов. Однако — как знать? — возможно, он-то и оказался самым везучим персонажем романа?

В рецензиях многие пишут, что знакомиться с этой книгой следовало в подростковом возрасте. Наверное, так оно и есть. Уж очень простенькие в ней персонажи — так мало раскрыты, что о них и сказать-то нечего. Мне все время казалось, что я слышу очередное творение придворного поэта Скапти. Скальд вроде бы поет о мудром правлении и подвигах своего ярла, а я не знаю за ярлом никаких подвигов и не вижу в его поступках никакой мудрости.

Почти каждого из героев можно определить парой слов. Вот Гудрун, например, — злая колдунья, а Джесса — хорошая девочка. Или просто характеристика повисает в воздухе: все тепло вспоминают шутки Скапти, но с читателями он так ни одной и не делится. На общем фоне резко выделяется Кари — сын снежной ведьмы Гудрун, похожий на нее, как две капли воды, но «с другим сердцем»; вот вокруг него сплетается ореол магии и тайны. С самого начала, когда о нем лишь доносились смутные зловещие слухи, и до конца он остался загадкой. Он действительно отличается от матери? И насколько? И можно ли вообще той же злой магией, теми же методами контроля чужого разума сделать что-то доброе?

Сюжет, по большей части, тоже прост — классическая «бродилка», герои куда-то идут, с ними что-то случается; во второй части — не менее традиционный сюжет борьбы с чудовищем. Присутствие Кари и здесь создает некие подводные течения, придает событиям отнюдь не лишнюю неоднозначность. Вот колдунья ссылает Джессу и ее родственника Торкеля в дальний страшный замок Трасирхолл... а на самом деле — к Кари. Так чья это была цель, чья идея, матери или сына?

К чести Кэтрин Фишер, следует сказать, что от первой части к третьей действие становится динамичнее, а персонажи — живее.

Что у нас еще? Скандинавией нынче никого удивишь, да и не так ее тут много, разве что в именах и названиях, да еще эпиграфы. (И, во имя Одина, скажите кто-нибудь переводчикам, что Æsir — это асы, а не какие-то неведомые «эзиры».)

А вот что бесспорно хорошо по любым меркам — зимний холодный мир, полный снежных вихрей и ледяных торосов, мир, где порой замерзает даже пламя очага, а в небе сияют «огни Сурта»... или это отблеск стен Асгарда?

В этом мире под покровом Границы Теней живут древние существа, когда-то потерпевшие от людей жестокое поражение и ждущие своего часа отомстить.

В этом мире есть могущественный автарк, король-бог-маньяк, мечтающий править всеми обитаемыми землями.

В этом мире затерялось маленькое королевство Южный предел, которому выпало стать точкой пересечения всех войн разом — и с автарком, и с сумеречным народом.

Подгнило что-то в Южном пределе, здорово подгнило. Король в плену. Старший принц загадочным образом убит в своей собственной спальне. Младший принц постепенно сходит с ума (и носит черное — кого-то он мне напоминает). Остается принцесса Бриони; пока она слишком часто ведет себя, как глупая истеричная девчонка, но есть надежда, что из нее все-таки выйдет правительница. Хотя бы потому, что больше спасать Южный предел все равно некому.

События в романе разворачиваются неспешно, отчасти потому, что это только завязка серии, отчасти — в силу их эпического масштаба. Персонажей много, королей и простолюдинов, людей и нелюдей, и у каждого собственная история. Особенно хорошо, на мой взгляд, получились у Тэда Уильямса нечеловеческие существа. Поразительно обаятельны и храбры лилипуты-крышевики, и особенно — бесстрашный разведчик желобов Жуколов Лучник. Просто завораживают «эльфийские» сцены. Будь то наводящий безумие лес на Границе Теней или замок слепого короля, от них веет чуждым и таинственным, как оно и должно быть.

Олег — великан исторического сумрака, вот уж поистине так. Из этой книги можно узнать, как много теорий построено на скупых строках Повести временных лет и сведениях зарубежных источников за истекшую тысячу лет. А сколько копий сломано в научных турнирах!

То, что источники сообщают о Вещем Олеге, колеблется от скупых фактов до ни в какие ворота не лезущих фантазий, причем последних существенно больше. Что же здесь можно установить?

Евгений Пчелов последовательно рассматривает основные эпизоды летописной и нелетописной традиции, связанные с Олегом: убийство Аскольда и Дира, щит на вратах Цареграда, смерть от коня своего. Плюс каспийские походы русов, о которых летопись ничего не сообщает, зато много интересного рассказывают средневековые арабские географы и историки. Каждый сюжет раскрыт обстоятельно, в свете возможных аналогий и фольклорных мотивов. Прочитав о кораблях, поставленных на колеса под Константинополем, мы можем выяснить, каким образом тот же тактический прием использовали античные полководцы или скандинавские конунги. В главе о гибели Олега приводится впечатляющее разнообразие историй о смерти героя «от коня», сведения о роли коня как проводника в иной мир. Сага об Одде Стреле, где совпадений с историей Олега особенно много, приводится в отдельном приложении, так что каждый может сам оценить соответствие. Да, Одд тоже погиб от коня своего, помимо прочего.

Отдельная интересная тема — историческая память об Олеге, которой посвящена отдельная глава. Олег — идеальный правитель екатерининской пропаганды, Олег — поэтический персонаж Рылеева, Пушкина, Тютчева, Олег как воплощение геополитических мечтаний российских властей... Образы живут собственной жизнью, уже очень слабо связанной с реальной исторической личностью.

Блуждать в лабиринтах образов, интерпретаций и фольклорных мотивов было интересно. Чего мне не хватило, так это некого финального аккорда, чего-то вроде: версий может быть очень много, но вот это мы знаем об Олеге точно. Живший в действительности Олег все время ускользал и, как мне показалось, так и не вышел из сумрака.

Выбор эпохи, страны и героев — все это еще, пожалуй, Дюма. Это же излюбленная делянка французского романиста: Франция XVII века, да и с кардиналом Мазарини любители исторических романов знакомятся по «Двадцать лет спустя». Что ж, ведь это первая попытка Сабатини написать роман «плаща и шпаги». В дальнейшем он найдет для себя другие уголки прошлого, где сможет сказать что-то свое, не оглядываясь на мэтра. Но и эта первая попытка хороша. Плащи развеваются, шпаги звенят, кавалеры метут перьями шляп землю у ног прекрасной Ивонны де Канапль и ее не менее прекрасной сестры Женевьевы. Воздух сотрясается от восклицаний «Как жив Господь!» и «Смерть Господня!» Герой, Гастон де Люинь, — эдакий д'Артаньян, не сумевший поступить на королевскую службу, — с одинаковой ловкостью дерется на дуэлях и ухаживает за дамами. Благодаря Гастону в романе есть ирония, правда, несколько тяжеловесная. Что-нибудь вроде:

«Scoffer!» quoth he. «Your callous soul knows naught of love.»

«Whereas you have had three hours' experience. Pardieu! You shall instruct me in the gentle art.»

(«Посмеятель! — изрек он. — Ваша черствая душа не ведает ничего о любви». «А у вас целых три часа опыта. Черт возьми! Вы должны наставить меня в нежной науке».)

Чувствуется, что неопытный еще писатель чуть перестарался с архаизацией языка. К примеру, капитан Блад изъясняется совершенно иначе, там никаких «methought», «perchance» и труднопостижимых для современного читателя грамматических конструкций.

В целом, весьма достойный вклад в авантюрную прозу.

Этот роман более традиционен в оценках, чем «Саламин» из того же сборника. Все те же герои — Ксеркс, Мардоний, Демарат, Фемистокл. Только выглядят они по-другому. Главная фишка книги — ирония, и она действительно украшает чтение. Кстати, когда Луи Куперус — скажем, описывая Леонида, — пытается перейти на более серьезный тон, выходит очень неудачно. Но когда создает иронический «римейк» Эсхила — все здорово.

Сама завязка войны подана почти легкомысленно: Мардонию скучно, матери Ксеркса Атоссе нужны в хозяйстве греческие рабыни, а самого Ксеркса напугали сны. И вот уже сотни тысяч людей прорубают гору Афон и наводят переправу через Геллеспонт. При этом, в отличие от «Саламина», здесь сомнений в поражении персов быть не может. И не только потому, что Ксеркс здесь — истеричный идиот, зато Фемистокл умен и коварен, а Леонид — отважен и благороден. Артабан не случайно напоминает своему царю о логистике: неимоверному персидскому флоту не найдется достаточно обширной гавани, чтобы укрыться от бури. Исполинскому войску персов не прокормиться в малоплодородной Элладе.

В итоге: исторический роман столетней давности, который, тем не менее, вполне читабелен за счет чувства юмора своего автора.

Два мира, несходных, почти не способных понять друг друга, все же встретились. И Чинуа Ачебе не стал судить, который из них был прав, который виновен. Писатель просто рассказал историю, случившуюся однажды в деревне Умуаро.

Вот английские колониальные чиновники — неплохие, в сущности, люди. Они так искренне верят в то, что делают нужное и хорошее дело! Да и разве плохо — дать народам Нигерии блага прогресса? И вот в глухом уголке Африки строятся новые дороги, а прекрасная Окуата покупает в лавочке тарелки для своего приданого.

Вот верховный жрец Эзеулу, знать не знающий никакого прогресса. Хороший ли он человек? Не могу решить. Но он мудр, за ним стоит опыт и мудрость поколений. Нужна ли ему новая дорога? Нужна ли она вообще кому-то из жителей Умуаро? Трудно сказать. Их жизнь, как и жизнь Эзеулу, течет неспешно, как тысячи лет назад. По новой дороге они ходят пешком, как ходили по старым своим тропам. У них свои радости, интриги, конфликты и праздники, о которых европейцы не знают, да и знать не хотят.

Но логика глобализации все равно сталкивает два мира. Как-то живет Умуаро сегодня? Может быть, сын Матефи вчера позвонил ей из Лондона? А Одаче гоняет на джипе? А кто-то, наверное, и нигерийские письма рассылает? Должно быть. Священному питону придется уступить — злой бог прогресс уже никуда не уйдет. И да сопутствует удача людям речной страны и народам страны лесов!

Нет, такого ужаса, как в Замке Броуди, не ждите. И вообще, в славном швейцарском имении Дэвида Мори нет даже намека на неприятное. Декадентский комфорт, антикварные вещи и вот только то самое древо проклятых — древо Иуды — в саду... Символ очевидный и яркий, и сюжет тоже очевидный и простой — в самый раз, чтобы не отвлекать от сложного психологического портрета. Зато портрет — в технике сурового реализма, абсолютно не льстящий модели. Я даже задумалась, не слишком ли автор жесток к протагонисту. Ну, не подвижник и не герой, но ведь таковы миллиарды других людей. Если за такое преступление казнить, Земля обезлюдеет. А потом поняла, что все равно Кронин совершенно прав в своей жесткости. Под обаянием, утонченной культурой и прочими игрушками Дэвида постепенно раскрывается такое, что еще призадумаешься, где хуже. Может, в замке Броуди, но может, и на швейцарской вилле.

Броуди погубит своих близких безжалостно, но Мори сделает то же самое, только мягко и уклончиво. Мэри, Дорис, Кэти — три женщины любили Дэвида, каждая по-своему, и ни одной эта любовь счастья не принесла. Иудино дерево, да.

Еще вот что пришло в голову. Кажется, Дэвид Мори упустил-таки свое призвание. Вот актер из него вышел бы великолепный — с такой естественностью он вживается в любую маску. И режисссером он был бы прекрасным, ведь чувство мизансцены у него безупречно.

Какое, однако, жуткое и жалкое зрелище — все эти люди, выброшенные из России революционной волной. Как страшен Париж, вышедший из грязи и подлости мировой бойни. Женщины — афродиты, «рожденные из трупной пены войны». Мужчины с глазами убийц. Нелепая суетня, погоня за призраком романовской державы. И в этой суетне — темные махинации Хаджет Лаше. Его Лигу спасения Российской империи можно бы сравнить с бессмертным Союзом меча и орала («Запад нам поможет!»), да только Хаджет Лаше не веселый авантюрист Бендер. Белое дело? Не смейтесь. Он готов ограбить Юденича и Антанту, не говоря о советских агентах в Стокгольме, готов пытать и убивать.

Противостоят Хаджет Лаше рабочие и матросы, защитившие Петроград от Юденича. Ему противостоит сам революционный Петроград, показанный без всякой идеализации: с грязью, голодом и мечтой. Журналист Бистрем говорит о нем: «Вы бы… я не говорю лично о вас, но человек из этого вашего мира отпрянул бы в ужасе при виде внешности революции. Внешность ее не привлекательна… Промокшие валенки, обвязанные бечевками, да худое пальтишко, да перетянутый ремнем голодный живот… Но — глаза человеческие!»