Нет, "Сарантийская мозаика" — совсем не ПЛИО, что бы не писали фантлабовцы. В полуфэнтезийной империи для читателя существует только один город; лишь две силы предъявляет права на трон. Нет запутанных интриг и кровавых битв. Но, согласитесь, идя в театр на "Гамлета", вы не ждётё от трупы детальной реконструкции датского двора времён средневековья. А роман Кея ближе к спектаклю. Мартин пишет грязно, хоть и талантливо. У Кея много витиеватых ругательств, откровенных сцен; льётся кровь полюбившихся персонажей. Но его книги адресованы мечтателям, а не циникам. На страницах живёт чудо, как огни полумира, озаряющии по ночам то там, то здесь улицы Сарантия. Хотя "сказки", такой, как у Толкиена, тоже нет. Чудо в другом. Орлы не спасут Гэндальфа у Кея. Но Сэм обязательно вернётся к Фродо.

Есть в книгах писателя много такого, чего трудно описать, сравнивая с другими авторами. Одна из таких вещей — лёгкая нотка грусти, ощутимая всё сильнее и сильнее по мере приближения конца книги. В "Львах Аль-Рассана" она была вызвана осознанием близкого уничтожения Цивилизации под натиском варваров. Здесь — другое. Одна великая держава пала за пять веков до описываемых событий, другой только предстоит узнать огонь и сталь. Мозаика под сводом собора, что выкладывает Кай Криспин, мозаика слов Гая Гавриэла Кея — полотна судеб. Люди приходят и уходят, унося помыслы, желания. Мгновения жизни. Об этом и пишет с такой неуловимой печалью в строках Кей. Об утрате мгновения, хрупкого, как золотая роза в покоях императрицы. Как гениальное выступление возничего на ипподроме. Мозаика на сводах великого собора. Или жизнь императора, желающего вписать своё имя в книгу истории, выйти за пределы того самого мига между рождением и смертью. Но... Тщетно? Выбирать читателю.

Конечно, в Мозаике — не только желание отодвинуть конец, сохранив память, но и жизнь, кипящая прямо сейчас. Тройки летят по ипподрому, и публика взрывается овациями. Яд в устах придворных, встречающих мозаичиника с востока. Неужели он будет значимой фигурой в этой игре высоких особ?

Впрочем, не стоит ждать слишком уж много действия от книги. Она скорее придётся по вкусу любителям почитать о сложных, запутанных отношениях между героями, попытаться "раскрыть" многогранные образы с разных сторон. Кто они — Валерий, Алексана, Стилиана Далейн? Что движет этими людьми? Жаль, что в конце, развязывая узлы сюжетных линий, Кей дал читателю "взглянуть изнутри" на многих персонажей. Не осталось загадки. :(

Отдельно хочется сказать об Аликсане, жене Валерия, бывшей танцовщицей когда-то. Властная, сильная.. нет, не то. Я просто не знаю, как её описать. Это относится и к другим персонажам в равной степени. Очень многое раскрыл Кей в своих героях не через буквальное описание характеров, а самим действием. После эпизода на острове я поверил в её реальность. Множество нюансов дали цельную, очень объёмную картину человека.

Стилиана, девушка, спасённая Криспином, Ширин — очень умные, гордые, красивые женщины. И Кей шёл на риск, избегая персонажей-антиподов, играя на одних лишь оттенках. В итоге я действительно увидел разных людей. Но всё же Аликсана — бриллиант в этой сокровищнице образов. В неё можно даже влюбиться. На эпизоде, упомянутом выше у меня защипало в глазах впервые за книгу. Всё слилось воедино: гордость, боль, желание мести, понимание, что прошлое не вернуть. Нельзя описать так просто, что чувствуешь, читая те строки...

Но, пожалуй, кое в чём Кей всё же промахнулся. Как уже говорили, раздражают эпические вставки, неуместные и чуждые. Все подряд персонажи — ораторы высочайшего класса, мастера уклончивых ответов и сложных логических рассуждений. Таков — совершенно случайно выбранный из всех остальных командир отряда сарантийской армии, и деревенский лекарь, оказавшийся неподалёку от истикающего кровью Царя Царей, и, видимо, добрая часть сарантийских актрисс. Этот рояль играет фальшиво, конечно.

А ещё Кей слишком уж явно демонстрирует своё почитании Цивилизации, комфорта, красоты рукотворного. Часто это рождает пресыщенность, отторжение... Кажется, что герои книги могут быть такими, какие они есть, испытывать такие чувства лишь внутри высоких стен, когда рядом есть термы, где умелые рабыни смоют грязь и умастят благовониями. Что-то не так в этом: баланс между внешним и внутренним нарушается.

Ну и если вы всё ещё не бросили читать мой отзыв, подумав про себя: "Должно быть, очень скучная книжка", я напоследок хочу отчасти с этим согласиться. Кое-где и вправду написано затянуто. Что ж, это можно понять: трудно держать читателя в напряжении тысячу страниц кряду, не вооружившись головокружительными погонями (хотя одна-таки есть), эпичными баталиями, кетчупом, пластмассой в цвет золота и алюминием.

Думаю, разменяйся Кей на вышеперечисленное, мозаика вышла бы лубочной, а светлая грусть покинула мир Джада, словно магия — Вестерос.

P.S.

У мозаики, выкладываемой Каем Криспиным в эпилоге, есть реальный прототип в Равенне

Юстиниан:

Феодора:

Я чужой в мире Кормака Маккарти.

Чужаком вошёл в него, чужаком же и вышел, перелистнув последнюю страницу. Единственный груз, который унёс с собой — то печаль. Чувство рока, что неизбежно настигнет, ведь путь определён. Каждый шаг есть лишь веха, приближающая Конец. И монета на запястье Антона Чигура не спасенье. Лишь ещё одна веха; последняя или нет — определено самим мирозданием. И нельзя никуда свернуть. Просто взять и начать сначала, проснуться однажды в штате Калифорния, без прошлого, отбросив его, забыв. Чтобы только две дороги — с одной пришёл, по другой пойдёшь. И никакой предыдущей секунды, никакого связующего звена.

Один ветеран вьетнамской войны берёт чемодан с деньгами, провонявшими марихуаной; думает, что теперь его жизнь изменится, старое — не имеет значения. Ошибается. Всё та же лодка медленно и неумолимо плывёт к неведомому берегу, несёт дальше и дальше. Осталось совсем немного...

По следу Мосса идут люди наркодиллеров, и Чигур — килер, не знающей пощады, у которого нет врагов: все они мертвы. Дело расследует Шериф округа. Он словно воплощение старого, уходящего мира, который скоро останется в прошлом.

История вне времени. Будто всё уже закончилось, а читатель роется в пыльном архиве, изучает обстоятельства дела давно минувших лет. На ветхих листах — описания событий, произошедших, кажется, века назад (хотя время действия — начало 80-х), с людьми, чей мир давно ушёл.

В романе это во всём — ощущение рушащейся реальности, на смену который приходит лишь хаос. Герои не уходят одни, с собой они забирают мир, в котором когда-то жили, были его частью. Слишком быстро, говорит Маккарти. Раньше не было такого, чтобы старики смотрели вокруг с удивлением, непониманием. Теперь им тут не место...

Это не роман, это притча. Именно от притч положено оставаться чувству вневременности происходящего. Да, к тому же, иносказательность здесь во всём.

Хотел сказать, что Техас, его пустыни и долины, и города — лишь антураж, но соврал бы в таком случае. Рассказ о многом, и об Америке не в последнюю очередь. О Юге этой страны, земле самобытной даже внутри самих Штатов. Думаю, сложно это доказать, но сердце говорит: старый писатель любит свою землю, хоть и думает иногда "отдать весь чёртов штат обратно латинесам". Рассказ полон этим чувством; неведомым образом в скупом на описания тексте место действия, люди, живущие там, обрисованы ярко и многогранно. Но мне, гостю, трудно здесь уследить нить мысли сказителя. Чужая история. Чужие проблемы. Могу лишь наблюдать на этот раз.

Такое происходит часто по ходу истории. Льётся речь, потрескивают брёвна в костре, а ты смотришь на бескрайние пустыни, и думаешь, какого чёрта тебя сюда занесло?

"Кони, кони" — другая история, рассказанная у того же костра — то другое дело. Там старик пленил моё сердце. Оно у всех в одном месте, слева в груди. Не так сложно подобраться к нему, если знаешь как.

Сегодня кое-что изменилось. Нет, я снова оказался вовлечён в рассказ и сухие, ироничные порой реплики, слетающие с губ героев складывали мозаику из образов, эмоций... Но теперь писатель обратился к разуму. И я был увлечён, не скрою. Но сердце... то не дало сбоя; билось ровно и сильно. Пощипывало в носу от архивной пыли. Печаль захлестнула ненадолго; с ней я расстался по возможности быстро и без сожаления.

Перелистнул последнюю страницу. И ушёл. Чужаком.

Книги любят задавать вопросы. Самые неожиданные, порой бестактные, но неизменно метящие прямо в цель. Если берёшься за книгу — неважно какую — будь готов отвечать.

Вопрос, который задали мне "Сердца трёх" звучал приблизительно так: "Любишь ли ты сказки, так, как любил их раньше, амиго? Готов ли увлечься историей настолько, чтобы не обращать внимания на те самые "рояли", о которых любят писать занудные критики в толстых пенсне?"

Книги умеют выдавливать ответы, ещё бы, у них на руках козырной туз, ведь отвечать приходиться не кому-нибудь, а себе самому... И я сказал: "Нет".

Ужасное это чувство — ощущать себя, пусть и самую малость, тем самым человеком в пенсне. Но с этим ничего не поделаешь, увы. Приходится считаться со своей тёмной стороной, а, точнее, в угоду ей расписывать недостатки неплохого, в сущности, приключенческого романа.

Ооооо, сдерживаться всё труднее, он просит слово.

И он хочет сказать кое-что об интриге. Он недоволен. В предисловии к роману мистер Лондон самодовольно советует: "погрузиться с головой в повествование", бросая при этом вызов читателю — "пусть попробует сказать мне, что от моей книги легко оторваться". В той же заметке писатель имеет неосторожность признаться в сотрудничестве с неким киносценаристом, который определил место, время действия, и некоторые другие частности романа. Уже странно; изначальная заданность "сеттинга" вызыввет ассоциации со всем известными П.Р.О.Е.К.Т.А.М.И. (позже они, ассоциации, к несчастью, окажутся верными). Но — лиха беда начало — страницей позже выясняется, что по непонятным причинам автор был вынужден подгонять свою историю под финал "соавтора". Это так дико, что легче процитировать самого Лондона, чем толково объяснить.

"Представьте себе мое изумление, когда я, будучи на Гавайях, вдруг получаю от м-ра Годдарда по почте из Нью-Йорка сценарий четырнадцатого эпизода (я же в то время только еще трудился над литературной обработкой десятого эпизода) и вижу, что мой герой женат совсем не на той женщине! И в нашем распоряжении всего только один эпизод, когда можно избавиться от нее и связать моего героя узами законного брака с единственной женщиной, на которой он может и должен жениться. Как это сделано — прошу посмотреть в последней главе или пятнадцатом эпизоде. Можете не сомневаться, что м-р Годдард надоумил меня, как это сделать."

Думаю, достаточно сказать, что все дурные ожидания, возникающие при чтении предисловия, оправдываются. Сюжетец хоть и не скучный, но до чёртиков рваный, лишённый логики, местами ужасно банальный. Как мишуру отбрасывает писатель "ненужные" сюжетные линии. Дважды повествоание подходит к логическому концу, и оба раза Лондон его воскрешает. Как же! Далеко ж ведь ещё до заветных "111 тысяч слов". Практически ни одна веха сюжета по совести не подготовлена. Действия героев искусственны, надуманны, нужны разве что автору — для дальнейшего продвижения действия.

Впрочем, динамика на высоте. Лондон бойко рисует всё новые и новые картинки происходящего. Ни дать, ни взять, двадцать четыре сцены в секунду.

Всё это напоминает паровоз, у которого уже практически кончилось топливо, а он всё несётся и несётся, наращивая обороты, под откос. Действительно, зачем нужен уголь, если естественная сила земного притяжения и без него совершает необходимую работу?

Отсутствующее топливо здесь — логика. Лондон просто пишет эпизоды, и ставит их другом за другом. К чёрту мотивы! В пекло продуманность сюжетных твистов!

Убийства ключевых персонажей выглядят как-то так:

" — Вы цельтесь в дамочку, — рявкнул начальник полиции, — а я прикончу этого гринго Моргана, пусть даже это будет мой последний выстрел в жизни, — ведь жить-то, видно, недолго осталось. Оба подняли винтовки и выстрелили. Торрес, который никогда не был особенно хорошим стрелком, как ни странно, попал прямо в сердце королеве. Но начальник полиции, прекрасный стрелок и обладатель нескольких медалей за меткость, на этот раз промахнулся."

Застреленная дамочка — та самая, которую нужно было "убрать" в "пятнадцатом эпизоде". Это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Подозреваю, что человек в пенсне выговорился. И хочу сказать, что много где он перегнул палку. Читать интересно, сценки — такие разные, такие полные ярких тонов — словно сами прыгают на вас со страниц книги, завлекают вовнутрь.

И всё же, что-то не так. Будто не того Лондона читаешь, который рисовал мужественные, прямые характеры золотоискателей, писал о настоящей, не комической, без фарса, "Любви к жизни". Выцвели чувства. Джунгли центральной Америки смотрятся блеклыми на фоне белых пустынь Аляски.

Вскоре после написания романа Лондон умер (вы уверены?..) Вспомните судьбу Мартина Идена, проведите параллели... Думаю, заканчивать мысль не стоит.

«Ирвин Шоу умел облекать высокую литературную суть в обманчиво простую форму занимательной беллетристики», — прочёл я когда-то в аннотации к одной из книг писателя. И долго не мог взять в толк, что же имел ввиду критик.

Открытием и своеобразным предостережением стал роман «Вершина холма», покорила «Люси Краун», вызвал бурю эмоций погружающий в мир артистической богемы «Вечер в Византии»… Но «высокой литературной сути» в этих романах я так и не увидел. Автор брал мастерством. Пленял богатством палитры чувств. Изысканной вычурностью. «Богач, бедняк» же — очевидно, нечто большее. Думаю, в аннотации подразумевалось именно это произведение.

Перед нами – масштабная панорама судеб. Три человека, три пути. Потомки немецкого эмигранта, юность которых пришлась на послевоенные годы, молодость на 50-е и 60-е в центре повествования от начала и до конца. Поначалу они кажутся если и не картонными, то весьма стандартными персонажами. Совестливый Делец, Драчун-гангстер, молодая Девушка на перепутье. Конечно же, такое представление будет достаточно быстро сломлено. Герои растут, кого-то лепит заново жизнь, кто-то меняется сам. Судьба тасует колоду и сдаёт карты. Кто сумеет распорядиться случайностями, использовать во благо себе прихоти судьбы? Выиграть? Постойте, господа... А что это вообще такое в данном случае — выигрыш? Возможно, богатство, слава, когда «тебя приветствуют те, чьи каделаки подкатили к вершине чуть раньше»? Так полагал Делец в самом начале своего пути. Но деньги быстро стали ему безразличны. Девушка тоже искала счастья — в кипучем Нью-Йорке — нашла его даже на какое-то время, но зыбкое ощущение оказалось недолговечным.

«Богач, бедняк» называется книга, но вкладывал ли автор в название «меркантильный» смысл? Я полагаю, богач тут тот, кто сумел заключить выгодную сделку с судьбой, обрести душевный покой. Все герои алчно ищут его. Кроме одного, того, кому в итоге и повезёт. Это закономерно. В одном из предыдущих отзывов писали: «роман о том, как важно прожить свою жизнь именно так, как ты сам считаешь нужным». Стереотипы «правильного» построения жизни и есть проклятие Джордахов. Они полагают, что следуя определённым правилам, нормам, смогут достигнуть желаемого, но это лишь путь в никуда.

Впрочем, проблемами смысла жизни, терзаний поиска, проблематика, заложенная автором в книгу, не исчерпывается. Хотя, лично меня именно эти размышления, внутренние монологи задели, дали пищу для раздумий.

Выше я причислил роман к Литературе, обделив этой регалией другие, не менее замечательные произведения автора. Хочу объясниться. «Богач, бедняк», как я уже писал, заставил меня поразмышлять. А всё ли я делаю правильно? Куда приведут меня нынешние ориентиры? Было тревожно узнавать в молодом Рудольфе себя. Для сравнения: стареющий рефлексирующий сценарист Крейг из «Вечера в Византии» тоже вызывал у меня симпатии, сострадание. Событийная насыщенность романа, градус накала, объективно дают фору местами даже скучноватой семейной саге. Однако, вжиться в Крейга никак не удавалось. Он именно что герой книги в жанре беллетристики. Можно сказать, «сделан» для самокопаний на публику.

Однако же, не буду отвлекаться от основного объекта рецензии. Итак, самое «вкусное», то, из-за чего я бы стал рекомендовать вам данный роман — это антураж. Время и место действия (Америка) накладывают заметный отпечаток на дух повествования. Шум делового Нью-Йорка, сухое потрескивание плёнок с отснятыми в Голливуде серо-белыми фильмами; спокойствие Европы против предпринимательского духа Америки, тень холодной войны, маккартизм… — перелистывая первую страницу читатель попадает в мир, который уже стал историей, но всё ещё недостаточно отдалённой: эхо того времени вовсю гуляет по современности. Ирвин Шоу, живший тогда, «впитавший» в себя эпоху, мастерски погружает в неё читателя.

Особенно интересным станет роман для уже знакомых с творчеством Шоу, фактами его биографии. Писатель не стал вводить «своего» персонажа, тем увлекательнее с помощью героев, по изменяющемуся стилю письма, угадывать его восторженное отношение к Европе, морю, горечь воспоминаний о прочувствованном на собственной шкуре маккартизме. Интереснее всего «расшифровывать» отношение автора к Америке. Что она для него – «хранимая богом страна» как для Рудольфа? Или он выразил своё отношение к Штатам устами Тома?

P.S. Вообще, по прочтении роман оставляет немного гнетущее впечатление. Чувство безысходности. С деньгами плохо, без – тоже. Америка страна великих возможностей, но кому они в конечном счёте нужны? А познавший счастье тут же сыграл в ящик.

И всё равно, читайте. Оно того стоит.

Зеркало ХIX века — роман "Красное и чёрное". Роман одновременно и скучающий, и мчащийся куда-то неуловимо, страстный, но, в то же время, расчётливо-осторожный... Надменный художник правдиво живописал свою эпоху.

Уж канули в небытие времена мрачно-героического средневековья. Скрылось за поворотом дороги истории десятилетие славы Наполеона. Формально Франция снова стала монархией, но уже не такой, как в воображение романтиков. На смену рыцарским турнирам пришли великосветские салоны. Единственное, пожалуй, что досталось началу девятнадцатого века в наследство от былого — гипертрофированное чувство собственного достоинства древней аристократии. Париж чванлив, провинция глупа. Всюду — не то что упадок, скорее, обмельчание нравов.

Подобный "сухой", блеклый фон всегда отлично оттеняет истинно высокие чувства, неподдельные страсти. На этом-то и играет Стендаль.

Перед нами — трагическое жизнеописание Жюльена Сореля, сына простого плотника, с самого рождения наделённого в равной мере умом и честолюбием. Отправная точка истории — глубокая французская провинция, в которой великолепие природы напрочь губится фарисейством местных жителей. Стендаль рисует классические альпийские пейзажи (описаний в романе много — и они действительно хороши), в том числе — неотъемлемую их часть, живописные деревушки, зависающие над зелёными холмами, голубыми речушками, и населённые, если можно так сказать, бюргерами — горожанами по-русски. Жюльен, не чувствующий никакого душевного родства с окружающим его приземлённым миром, очарованный карьерой Наполеона, мечтает вырваться из оков провинции, он решителен, уверен в себе, для него стоит лишь один вопрос — что быстрее приведёт к желанной цели, красное (форма военного) или чёрное (одеяние священника)?

Пожалуй, о главном герое стоит сказать отдельно. Жюльен на момент начала действа ещё до крайности юн и неопытен. Его мечты носят скорее сентиментальный характер; они не имеют ничего общего с продуманным планом действий.

Жюльен крайне живо, остро чувствует, его легко поранить, что говорит об открытой, незачерствевшей душе. Однако, презрение к горожанам, в том числе — к родному отцу и братьям, желание увидеть свет, и чтобы свет увидел его усилили честолюбивую черту в характере Жюльена. На его пути встретилось пока что лишь два человека, оказавших на юношу какое-либо влияние. Отставной лекарь взбудоражил голову молодого человека рассказами о наполеоновских компаниях. Местный кюре обучил его латинскому, а заодно как бы "ввёл" в церковный мир. Отсюда — помыслы о чёрном.

Подозреваю, что попадись на пути юноши настоящий Наставник, скажем, учёный, и он вполне мог бы преуспеть на поприще просвещения. Тогда всё сложилось бы иначе...

Однако, к несчастью Жюльена, судьба преподнесёт ему подарок с горьким привкусом — возможность исполнить свои честолюбивые чаяние, стать господином де Сорелем. И тут-то Жюльену и выйдет боком его пламенная натура. Он допустит стратегическую ошибку — полюбит. Дважды.

Далее насчёт сюжета я распространяться не буду, ибо это являлось бы неуважением по отношению к читателю рецензии.

Скажу лишь, что Сорелю предстоит пройти через горе, и счастье, и провал, и успех. Как мог бы догадаться внимательный читатель уже в начале романа, Жюльен, приблизившись к достижению цели, её саму уже ни во что не будет ставить — такова особенность сильных, но впечатлительных, возможно даже ветреных натур, подобных натуре главного героя.

Глазами Жюльена мы увидим блестящий Париж, окажемся посвящёнными в заговор — для того только, чтобы потом разочароваться, соответственно, в мишурном блеске и подковёрных интригах.

Вообще, вся книга похожа на долгую ухабистую дорогу — туда и обратно. В итоге путник возвращается в ту же точку, откуда начинал двигаться, но возвращается он уже не тем человеком, каким был. Так и Жюльен. В начале книги он — отрешённый мечтатель. В конце герой снова становится им же, только помыслы его уже совсем другие, можно сказать, что он обрёл мудрость. Хотя, вряд ли человек может быть мудрым в двадцать три года.

А роман по прочтении всё же оставляет именно что впечатление зеркала. Зеркала девятнадцатого века. Кажется, будто Жюльен, его мечты, его отношения с г-жой де Реналь, Матильдой — лишь камешек, брошенный в прозрачную гладь озера. Всплеск, круги на воде... И уже через минуту — будто ничего и не было. Всё та же невозмутимая, недвижимая гладь, словно слепок оставшегося уже где-то там, за поворотом дороги истории, никчёмного XIX века.