Внезапно очень стоящее городское фэнтези, старательно притворяющееся умильным young adult'ом. На самом деле, книжка довольно далека от этого последнего, хотя на первый взгляд вроде и ангелы, и любовь до гроба, и героиня-подросток. Но это первое, обманчивое впечатление ломается очень быстро. Тейлор потрясающе точна в деталях — абсолютно всё, от описания реалий вымышленного мира до мотиваций героев, выглядит продуманным, завершённым логически и играющим на общее восприятие истории. Так, те же ангелы предстают перед нами не размыто-стереотипным клише, которое читатель встречал уже десятки раз, но вполне убедительной расой фантастических существ со своей историей, моралью, традициями. Поступки героев, хоть и основаны в первую очередь на эмоциях, всё же довольно внятно объяснены и в общем укладываются в мои представления о разумности. Причём чем больше мы узнаём о предшествующих событиях, тем яснее становятся мотивы героев. По крайней мере, Тейлор предприняла очень достойную попытку заменить чуть ли не центральное жанровое клише — «любовь до гроба и с первого взгляда» — чем-то более правдоподобным. Ну вот, я вкратце рассказал, почему этот роман не вполне YA, так что самое время перейти собственно к настоящим достоинствам книги, а точнее, к тому, на чём Тейлор выстроила сюжет за неимением скучных любовных многоугольников.

Во-первых, книга потрясающе визуальна. Очень многое здесь держится на броских, запоминающихся образах, которые шикарно воплощены в тексте. Ночная Прага, куклы-марионетки, химеры, город-в-клетке, горящие крылья Акивы, Тьяго в белоснежном плаще и маске из волчьей головы, выстроенная на боли система магии, набитая вырванными зубами каморка Бримстоуна, сам Бримстоун, чем-то неуловимо напоминающий дель торовских чудовищ из «Лабиринта Фавна», альбомы Кэроу. Очень помог бы роману набор иллюстраций, стилизованных, скажем, под рисунки героини. Но даже и так Тейлор хватает таланта оживить свои придумки и заставить нас, читателей, поверить в них.

Во-вторых, удивительно тщательно продуман сюжет. Все детальки абсолютно к месту, ничего лишнего, расстановка сил и предыстория очерчены замечательно чётко. И экскурсы в историю выдуманного Тейлор мира, хоть и довольно объёмистые, ничуть не отвлекают. Красиво до дрожи в коленях, а главное — необычайно важно для понимания основных событий. Видна осторожная попытка расставить фигуры по-взрослому, без чёрно-белого и простых истин, что не может не радовать.

В-третьих, очень славные второстепенные персонажи: Падший Ангел, Зузана, Бримстоун. Особенно последний, хочется верить, что в расход его пустили понарошку и нам ещё покажут. В конце концов, в мире Тейлор смерть не то чтобы конец всего. Ещё мне интересен Каз, но главным образом как некое испытание таланта автора. В принципе, сюжетную свою функцию этот персонаж отыграл, но, коль скоро у нас тут серьёзное, с претензией на глубину фэнтези, проходных персонажей быть не должно.

Есть, конечно, и не очень удачные, на мой взгляд, моменты. Вот, например, даже несмотря на явный и сознательный отход от упрощённо-экстремализированных эмоциональных схем есть в поведении почти всех ключевых героев некая болезненная фиксация на физической красоте. Что, кстати, очень странно, учитывая ещё и тот факт, что идея о красоте внутренней, душевной является чуть ли не сюжетообразующей. Как-то не вполне верится, что любовь к внешне идеальному божественно прекрасному существу продиктована сугубо рассудочными мотивами. Но это я, по большому счёту, придираюсь, в общем-то роман этот чертовски хорош и мною всячески рекомендуем — и любителям YA, и ценителям городского фэнтези, особенно с ощутимым налётом готической эстетики.

В общем, не так плохо, как может показаться, если судить по рецензиям. Это, конечно, далеко не тот монументальный стимпанковый эпик, который я внутренне надеялся найти под вполне себе подходящей атмосферной обложкой, и даже не идеальный приключенческий роман в стим-антураже, какой вышел из под пера горячо мной любимого Скотта Вестерфельда. Но всё же история довольно милая, опрятная, со множеством вкусностей и разнообразностей, к тому же хорошенько уложенных в рамки одного романа.

Мир у Прист получился и вправду пёстрый. Дирижабли и воздушные пираты, зомби в антураже мёртвого города, прячущиеся по подвалам выжившие, альтернативная история войны Севера и Юга, безумный доктор-механик. Особенно порадовали меня совершенно безбашенные и очень «арканумские» названия всяких убойных железок. Взять, например, «оглушающую пушку доктора Миннерихта». Декорации вообще удались очень здорово, при всём разнообразии картина неизменно остаётся цельной, хотя и сугубо ненаучной. Хуже дела обстоят с развитием сюжета. Прист постаралась максимально разнообразить довольно прямолинейный центральный квест, добавить всяческих экскурсий по городу и сторонних сюжетных веток, но вышло не слишком здорово. Ещё одна очевидная проблема — мотивации почти всех второстепенных персонажей. Они получились какими-то статичными, больше напоминающими NPC из компьютерных игр. То, как героиня обрастает сторонниками, очень здорово напоминает набор партии в рпг-игре. Пара реплик, и всё — совершенно незнакомые люди готовы идти ради Брайар хоть под пули, хоть в толпу зомбей. И это притом, что вдохновенным лидером-харизматиком героиня ну никак не выглядит. Но, нужно отдать Прист должное, сама Брайар и Зик выписаны заметно лучше.

По итогам выходит вот что: роман получился далеко не шедевральным, но разок почитать вполне можно. На мой вкус, примерно аналогичные по жанру и задумке книги Вестерфельда и Ходдера обходят «Костотряс» без особых проблем, но разрыв всё же не настолько велик, чтобы отнести роман Прист к числу провальных.

По сравнению с первой частью стало намного больше психологизма и драмы и, как следствие, ощутимо меньше хоррора. Янси плавно смещает акценты на прошлое доктора, его отношения с другом, возлюбленной, наставником, Уиллом Генри. И, чтобы наиболее отчетливо передать весь ужас ситуации, Рику приходится сделать непростительную для любого автора страшилок вещь — разорвать магистральную сюжетную ветку пополам, пренебречь нагнетанием ужаса в пользу гладкости и убедительности повествования. Воспоминания и факты из прошлого должны идти в правильном порядке и в уместные моменты, скелеты в шкафу, в отличие от кровожадных монстров, не выскакивают внезапно.

А самое интересно — Янси абсолютно сознательно пишет именно психологическую драму, противопоставляя неведомому ужасу вполне понятные читателю эмоциональные метания героев. Есть даже разумное объяснение всем таинственным двусмысленностям, основанное не на сверхестественной чертовщине, но на типично человеческих страстях. Очевидно, жанр романа подталкивает читателя поверить скорее в историю вендиго. Но задумка, как мне кажется, именно в том, что обычные человеческие чувства вроде ненависти и любви могут принести столько зла, что не снилось ни одному из описанных в цикле чудовищ. Это всё прекрасно задумано и филигранно исполнено, но признаюсь честно: мне слегка не хватает жутковатой атмосферы первой книги. Вроде бы жестокости достаточно и здесь, но нет того ощущения давящего замкнутого пространства, когда остаёшься один на один с кровожадной нерассуждающей одержимой убийством мерзостью. Антропофаги были шикарны, а Чанлер даже в самые беспросветные моменты остаётся слишком человечным. Иногда действительно хочется поверить, что это обычный человек, которого немыслимые эмоциональные и физические страдания завели за грань безумия. Чего стоит хотя бы его предсмертный диалог с собой, свидетелем которого невольно становится Уилл Генри. В этой сцене Чанлер абсолютно всем — позой, жестами, ритмикой фраз, манерой говорить — напоминает другого персонажа, окончательно потерявшего себя и замещённого жестокой и мстительной тварью. Речь идёт, конечно, о Горлуме, очень трудно не заметить столь подчеркиваемого автором сравнения. И, конечно, Чанлер важен не столько сам по себе, сколько влиянием, что оказал в прошлом на доктора. Оставив тех же центральных персонажей, Янси сосредотачивается на том, чтобы сделать их человечнее, уйти от понятных «хоррорных» функций: охотника на чудовищ и его ученика. Получилось весьма недурно, но в процессе некая вполне ощутимая часть очарования первой книги оказалась утрачена. Но я непременно продолжу чтение цикла, так или иначе, романы Янси остаются заметным событием на «сцене» переведённого на русский язык свежего хоррора.

Хорошая книга, но больше вопреки, а не благодаря стараниям автора. Стокетт сделала всё от неё зависящее, чтобы поставить потенциального критика на позицию бездушного бессердечного животного. Негры страдают, женщины угнетены, детям не уделяется достаточно внимания, политики продажны, стервы коварны. Скажете слово против — и получите ярлык расиста, или чайлдфри, или ещё что-нибудь в том же духе. Многих, кстати, это как раз и провоцирует поставить поменьше и поругать посильнее. Я вот тоже терпеть не могу, когда меня вот так явно и неприкрыто провоцируют на жалость. Для полного комплекта Стокетт не хватает разве что персонажа-гомосексуалиста да пережившего Холокост еврея. Это не значит, что обо всех этих ужасах нужно забыть и никогда не писать. Но для этого нужно не просто мастерство — гений. Иначе не автор будет расрывать тему, а тема укрывать автора — от вполне обоснованной критики. Скажу честно, по-моему, Кэтрин явно не тянет такую тему. Но в романе есть ещё кое-что, тихое, не кричащее о себе во весь голос, не сразу бросающееся в глаза. Неизмеримо трогательное, но не потому, что некие абстрактные или даже совершенно конкретные негры страдают и далее по списку. Были моменты, когда мне приходилось оторваться от книги и перевести дух. Рыдать я не рыдал, но что-то внутри меня роману задеть удавалось. Когда Эйбилин вспоминает о сыне, когда Скитер прощается с умирающей матерью. Тема смерти, утраты любимого человека тем и хороша в романе, что не выпячена, не выставлена напоказ, не загоняет читателя в клетку сострадания. Очень красиво драматичность, и подлинная, и мнимая, оттеняется шутливыми, юмористическими моментами. Например, когда Селия избивает кочергой эксгибициониста, или когда на вечеринке на неё таращатся все собравшиеся мужчины. Где-то там, кажется, подразумевался подтекст про жестокий мир мужчин, где женщина не более чем красивая кукла. Это, конечно, очень остросоциально, но я предпочёл просто тихонько посмеяться шуткам. Селия вообще очень интересный персонаж, равно как и Стюарт. Мне было интересно, возьмётся ли за ум первая и прекратит ли второй вести себя как тряпка. Но в линии Селии так и не случилось окончательного финала, а Стюарт, поджав хвост, умотал на свои буровые вышки. Опять же, тут можно усмотреть очень много вопросов из разряда гендерной социологии, но читать просто об отношениях парня и девушки мне было приятнее. Шикарно, опять же, смотрится противопоставление точек зрения. Вот персонаж глазами девушки из общества, а вот он же глазами домашней прислуги. Это можно привязать к теме двуличия и расовой нетерпимости, а можно рассматривать просто как интересный трюк из разряда психологии — как социальное положение влияет на восприятие одних и тех же вещей и отношение к одним и тем же вещам. Ещё мне понравилась идея с дочерью Константайн, хотя бы тем, что она невольно деконструирует всю схему про расизм, сводя её к простой разнице происхождений. Получается, что расизм в общем-то изощрённый вид ксенофобии, и, например, красотка Селия, одна из тех самых белых леди, находится примерно на тех же позициях, что и Эйбилин с Минни. Чужак всегда чужак, вне зависимости от того, чем он отличается — цветом кожи, происхождением, манерами, осознанной девиантностью применительно к принятым среди «своих» нормам поведения. И степень насилия, которое будет учинено над чужаком, зависит только от того, что он может противопоставить в ответ. Если вы жена состоятельного и уважаемого в обществе человека, вас могут травить и подвергать насмешкам на вечеринках. А если вы чернокожая женщина-прислуга — можете сесть в тюрьму ни за что, и никто вам не поможет. Проблема с неграми лишь в том, что они изначально были слишком уж беззащитны и слишком уж выделялись, критерий их «инаковости» даже и формулировать было не нужно. Чем более очевиден «чужак», тем больше людей поступятся соображениями морали и примкнут к «своим». Не негры черны, а души у некоторых. Мир не делится на чёрное и белое, и люди тоже. Вот только исторически сложилось как-то так, что цивилизацию бросает из крайности в крайность: либо «животные и недочеловеки», либо «толерантность и мультикультурализм». И, пока господствует одна из максим, любой здравомыслящий человек, который осмелится возразить, автоматически будет считаться чудовищем. В описанные в книге годы сенатор Уитворт, осмелься лишь он сказать во всеуслышание, что думает, моментально угодил бы в стан социалистов, леваков и черт знает, кого ещё. Стал бы чужаком с позорной табличкой на шее. Сейчас — не лучше, и любое мнение из разряда, «а может, вышлем распоясавшихся инородцев назад?» проходит по ведомсту расизма, а то и нацизма. А золотая середина, где мерой всего были люди, а не нации, окончательно потерялась. Стокетт очень хорошо видела важность этого вот подхода на уровне отдельных личностей, но эта глубокая идея как-то затерялась на фоне другой, клишированной проблематики. Но от того она никуда не делась, поэтому-то я и поставлю книге 8 баллов из 10 — за это и ещё за ряд упомянутых выше находок.

Очень милая книжка в жанре young adult, в которой хотя и не очень много оригинальных идей, но и штампов тоже почти нет, а те, что есть, очень забавно обыграны. Несмотря на свою внешнюю несерьёзность и местами даже пародийность, история выглядит удивительно правильной. Хокинс написала именно что нормальную, годную историю про магию-любовь-дружбу без всех этих модных наворотов в виде любовных многоугольников, красавчиков-вампиров, санта-барбары и брендовых шмоток. Тотал вин, ящитаю. А теперь вкратце pros & cons, подробностей и развёрнутости для.

Вот, к примеру, главная героиня по имени Софи. Она адекватна! Ну, насколько вообще может быть адекватной девочка-подросток, но это уже детали. Найти среди обрушившейся на читателей лавины кидалта книжку, где героиня не застряла бы по интеллектуальному развитию где-то между пепельницей и маринованным огурцом, кроме шуток, реальное такое достижение. Героиня при желании способна сесть и хорошенько подумать, что особенно забавно смотрится на контрасте со стереотипным развитием сюжета. Когда в середине уныло-ванильной банальности в стиле «какой же он красавчик, как я его хочу прямо сейчас» всплывает нечто вроде «стоп, а не послать ли его лесом, в конце-концов, на этом козле свет клином не сошёлся», становится где-то даже забавно. Это, конечно, не жестокий стёб над канонами жанра, но в принципе сгодится. Да и в финале, где героям традиционно полагается просечь коварные планы сил зла, «озарение» не выглядит совсем уж смешным. Какая-никакая, а интрига-таки присутствует.

Второстепенные персонажи вот как-то не очень, с другой стороны. Есть парочка интересных личностей, но они как-то не очень уместились в коротенькое повествование. Учитывая ещё то, что в общем-то Хокинс не старается упирать на динамику, можно было добавить какого-нибудь мимимишного slice of life'а, боя подушками и няшных вампирок. Душа же просит, ну. Тема сексуального красавчика тоже не раскрыта — Арчер, которому приходится отыгрывать эту роль, явно бледноват. Не хватает «загадочности и шарма»(с), маячаший на периферии душка-лесничий как-то более того. Зато картонное нечто, изображающее антагонистку/красотку/подружку-героя/стерву-в-брендовых-шмотках Хокинс реально убила, уиии! Быстро, решительно, наглухо. Если бы тут было навязшее клише в стиле «стерва тоже человек» и «подруги навек», я бы лёг и умер. Есть гомосексуальные персонажи, куда же без них. Но вообще, это клише мне всегда как-то импонировало, больше косплееров-лесбиянок! Ещё есть всамделишний Лорд Байрон, но тема опять же нераскрыта. Зато нет судорожных метаний типа «Эдвард или Джейкоб». Если бы Арчер был как-то поинтереснее, я бы даже порадовался, что авторша не впаяла ему назойливого конкурента. Ещё очень здорово, что Хокинс вовремя спохватилась и выпилила из сюжета всю эту муть про изгнанных с небес ангелов. Это ж шаблонище похлеще вампирьей любви.

По итогам, не идеальный образец жанра, который я давно и безуспешно ищу, и даже не ровня книжкам Райчел Мид, которая пока уверенно держит первенство среди прочитанного мной в направлении, но таки очень неплохо. Персонажи и развитие сюжета логичны, герои не тупят совсем уж непроходимо, присутствуют кровища, трупы и почти что эротическая сцена. Героиня адекватна, вампирка мила, друид загадочен, про ангелов вроде замяли. Можно будет почитать продолжение. Но вообще не советую, в этом нашем кидалте слишком «своя атмосфера», можно и не проникнуться.

Очень неровный сборник, хотя все рассказы, кроме двух, укладываются в пятилетний интервал. Некоторые вещи скорее чудные, чем чудесные, особенно в самом начале. Свойственная творчеству Рэя поэтика, таящееся в мелочах волшебство никуда не девается, и тем более странное чувство возникает при чтении. Как будто встречаешь неприятного и пугающего незнакомца, но с глазами близкого и родного человека. Или как будто не хватает чего-то внутри, что вдохнуло бы жизнь в аккуратные чёрные строчки, ветра, что подхватил бы воздушного змея и повлёк вверх, к небесам. Вроде бы и тематика знакомая и такая родная, привычная по многим другим книгам мастера. Симбиоз смерти и жизни, увядание и новое рождение, вера вопреки обстоятельствам, жестокость судьбы. Но, как бы больно мне ни было это говорить, чего-то не хватает. И тем ценнее по-настоящему уникальные, гениальные вещи, которых в этом сборнике для меня три. «Электрическое тело пою!» я прочитал ещё ребёнком, в старой затрёпанной книжке фантастики, которую родители когда-то выменяли на макулатуру. С тех пор я очень редко перечитываю этот рассказ, слишком уж он настоящий, слишком проникает в душу. Это один из лучших рассказов Рэя и одна из самых трогательных его вещей. А вот «Друг Николаса Никльби — мой друг», наоборот, славная и светлая вещь, примыкающая к «летнему» гринтаунскому циклу. Такой рассказ приятно перечесть в любое время года и в любом настроении. Проза Брэдбери моментально подхватывает читателя и увлекает прочь, навстречу миру детства и мечты. Этот рассказ не грустный и не ранит вас, когда вы не будете ждать подвоха. Ну и, конечно, «Марсианский затерянный город», ещё один кусочек грандиозного витража «Хроник», аппелирующий скорее не к чувствам, но к рассудку. Это рассказ о выборе и о том, что делает нас людьми. Здесь вновь появляется ещё один лейтмотив творчества Брэдбери — ничто не даётся даром. В погоне за мечтой человек способен изменить мир и вырваться из скорлупы собственных предрассудков и заблуждений. Но коварные дары заброшенного города как оковы, они лишают своих жертв смысла идти вперёд, оставляя наедине с прошлым, стагнацией, окостенением.

Эти три рассказа подлинно великолепны, ради любого из них стоило бы прочесть целый сборник, любой из них — вещь, которой по праву мог гордиться какой угодно писатель, работа истинного гения. Поэтому-то я и не могу оценивать этот сборник беспристрастно. Так что советовать могу только лишь настоящим фанатам Рэя, привыкшим к поэтике его книг.

А вот здесь, пожалуй, Марк слегка переборщил с добротой и благостью. Образы героев похожи скорее на стереотипные роли в голливудской мелодраме: одинокая девушка, любящий отец-одиночка, милый растяпа. Сюжет тоже вполне характерен для жанра: кризис личности, встречи и испытания, любовь, которая помогает преодолеть трудности. Книга понравилась мне ощутимо меньше «Похитителя теней» и зацепила главным образом тем, что по-английски очень ёмко называется slice of life. Талант Леви вообще очень здорово проявляется в описаниях быта, милых шутках, создании непринуждённой и тёплой домашней атмосферы. Попытки жы сыграть в драма-драму выглядят какими-то плюшевыми и утрированными. Я искренне смеялся над похождениями Матиаса и Адриана, но вот ветки Ивонны и Софи, где читателю полагалось бы расчувствоваться и пожалеть героинь, у меня вызывали разве что недоумение. Как-то оно не всерьёз и не по-настоящему. То есть неспособность сказать о своих чувствах, боязнь показаться смешным, страх быть отвергнутым — это верно, да. Но вот переспать от безысходности с каким-то левым мужиком как-то выбивается из моих представлений о страдающей одинокой любви. Not so cute at all. Я понимаю, что как раз это-то и есть правда и пресловутый риаллайф. Но Леви мне интересен именно своей мимимишной пасторальностью и добротой, так что пусть соответствует. И развитие сюжета дальше как будто ничего не произошло. Как если бы в мультике одна поняша убила другую и скушала. Чёрт, я разочарован. Но вообще книга скорее хороша, хотя придраться есть к чему. Тема гомосексуальности не раскрыта вот например, хотя именно такой финал напрашивался. Было бы шикарно, как по-мне. Так что советую с большой осторожностью и только любителям мелодраматики.

Превосходная вещь, достоинства которой не ограничиваются одним лишь оформлением. То есть проиллюстрирована книга, разумеется, превосходно, и художник заслужил свою порцию аплодисментов, но «Голос монстра» ни в коем случае нельзя назвать просто книжкой с картинками. Это великолепный роман, мрачный, тревожный, пропитанный безысходностью и страхом. Созданная с помощью таланта художника аура отчаяния перекликается с сюжетными сценами, где Несс мастерством своего таланта вызывает к жизни Керуна, тисового монстра. Существо, древнее как сам мир. Когда-то его назвали бы богом, но теперь люди не верят ни богам, ни в богов. Лишь немногие способны услышать там, во тьме за окном, голос монстра и позвать в ответ. И лишь избранным, малой горстке из числа услышавших, суждено понять самое главное. Керун, как его ни назови, на самом деле никакой не монстр, даром что всячески старается казаться жутким. Подлинное чудовище не извне, а внутри, его голос — в нашей голове, и именно он шепчет ночами, когда мы видим кошмарные сны. Задуманная Доуд и воплощённая в жизнь Нессом история высвечивает эту истину ярко и правдиво, словно луч маяка. История героя книги, мальчика по имени Конор — одно сплошное противоречие. Желание не отпускать любимого человека и стремление окончить, наконец, его предсмертные страдания. Наши любимые должны жить — потому что жизнь прекрасна, или нам просто страшно остаться одинокими? Или лучше отпустить, позволить упасть — потому ли, что смерть неизбежна и последний луч надежды уже давно погас? А может, мы эгоистично не хотим длить наше собственное страдание? Может, это мы устали жить в мире за секунду до взрыва? Паутина противоречий разбегается, как трещинки на тонком осеннем льду. Увязнешь в сомнениях, отступишь хоть на миг от правды — и уйдёшь с головой под воду. А там, наверху, зияющий чёрный провал уже схватывает новым льдом. Вот это-то и страшно, а вовсе не тисовый великан, бесконечно древний и бесконечно мудрый, уставший от людей и их сиюминутных истин. Правда всегда жестока, и ей никогда не стать лёгкой и приятной, это лекарство подчас может убить быстрее самой болезни. Очень важно не просто знать, но принять это, не важно, сколько тебе лет. Расчитанная на подростков, эта книга будет полезна любому, ведь любви, как и смерти, покорны все возрасты.

На самом деле, замечательная книга, для которой нужно просто выбрать подходящий момент. Далеко не под любое настроение подойдёт эта ненавязчиво-трогательная мелодраматичность. Но Леви всё равно молодец. Вроде бы сюжет предсказуем, хэппи-энд неизбежен, умилительные банальности банальны. Но мне понравилось. Я уже и не припомню вот так сразу, когда последний раз мне сразу не приходилось переживать за судьбу героев (страх, воспитанный товарищем Мартиным) и морщиться от убойной дозы липкой розовой патетики. Леви делает качественную, правильную мелодраму, до грамма вымеряя необходимую дозу карамельности. Книга оптимистична, но не идиотично-восторженна, трогательна, но не слезлива. Я даже и не предполагал, что в этом стиле можно написать так хорошо. Рекомендую всем-всем-всем, уставшим от мрачных, депрессивных, излишнее сильно действующих на эмоции книг. Пожалуй, не рискну только предлагать проглатывать несколько книг Марка подряд — сладкое хорошо в меру.

Очень глубокая и сложная вещь, так сразу и не подберёшься. Это книга об отношениях двух людей, и о связи поколений, и о конфликте нравственных императивов, до поры мирно уживавшихся друг с другом, но разбросанных по разные стороны выбора чудовищной жестокостью войны. Мне трудно вообразить, как страшно выбирать между любовью и справедливостью, между патриотизмом и состраданием. Они совершили немыслимое, но вправе ли мы судить их, тех, кто так и не осудил себя сам? Они просто выполняли приказ, но ведь мы бы так не поступили, мы бы нашли способ, мы бы лучше умерли, чем... ведь правда, да? А самое страшное — безликие они не так и далеки, как хотелось бы, не полегли под Сталинградом и Берлином, не казнены за содеянное, не сбежали на край света, потому что земля горела у них под ногами. Мы же решили, что они виноваты все: и идеологи, и безмолвные исполнители, и даже те, кто просто промолчал и отвел глаза. И как же мы осудим их, тех, кто так и не возвысил голос? Тех, кто так и не сделал того, что сделали бы на их месте мы... ведь правда же, да? И как поступим, когда подойдём чуть ближе, взглянем в глаза и увидим. Увидим своих родственников, родителей, любимых? Когда естественное отвращение ко злу столкнётся с естественным же порывом защить любимого человека и всё ему простить? Вправе ли мы простить зло, не нам причинённое? Вправе ли мы, наивно верящие в другой выход, никогда не стоявшие перед таким выбором, что довелось делать им, судить? И вправе ли оставить совершившееся без суда? Миллионы душ кричат о возмездии, но что делать нам. Мы же даже помнить не можем, ведь память неверна и изменчива, и как можем мы помнить, если мы ничего так и не поняли и только знаем, что забывать нельзя?

Так или иначе, подобные дилеммы справедливы для любого поколения, рождённого и выросшего на обломках рухнувшей системы. Но для послевоенной Германии, для поколения, которому принадлежал сам Шлинк, бездна противоречия оказалась поистине непреодолимой, пожалуй, как никогда в новейшей истории человечества. Этот этический ребус, несомненно, не имеет разгадки, как не имеет однозначного ответа ни один из поднятых автором вопросов. Чтобы вынести беспристрастный приговор, нужно понять мотивы преступника. Чтобы судить, нужно быть уверенным, что сам ни за что не совершил бы подобного. А вместо этого ты бы — что? Тут дело даже не в том, насколько и в чём конкретно виновата Ханна. Мы приравниваем безмолвное покорное согласие с чинимым здесь же, у нас на глазах насилием, к преступлению. Не можем не приравнивать. И где тогда проходит граница между скамьёй подсудимых и уютными местами для свидетелей и простых зрителей? Если герой, и вслед за ним автор, и вслед за ним читатель захочет отречься от зла, то не будет ли это лицемерием или предательством? И если предательством — то совершенно точно не одной-единственной женщины, но целого поколения, в конце-концов, прошлого родной страны. Сейчас, когда всё меньше остаётся непосредственных участников тех событий, очень удобно судить с высоты прошедшего времени. Но мы так и не поняли, что нужно было делать им — Ханне, и тысячам других исполнителей, и миллионам равнодушных, кто так и не возвысил голос. Мы знаем только, что совершившемуся нет оправдания. И значит, должны судить.

Книга прекрасна именно своей правдивостью, которая сама отчасти парадоксальна. Совершенно честно и без изысков автор сообщает всего лишь одну истину: правды нет нигде, ни на стороне обвиняемых, ни на стороне их невольных судей. Только так можно понять, с чем на самом деле столкнулось поколение Шлинка. У книги нет единственно верного финала, как нет и ответов на заданные автором вопросы. Но именно поэтому «Чтец» и был написан. Не думаю, что у нас на самом деле есть шанс понять, как следовало поступить Ханне и Михаэлю. В полном соответствии с заглавием, нам остаётся лишь чтение и мучительный поиск правды, возможно, не существующей вообще. Что ж, не так уж и мало.

Замечательная книга, хотя поначалу довольно обескураживающая. В поисках объяснения природы сознания авторы обращаются к самым разным дисциплинам — от клинической нейрологии и физики до психологии и философии. Рассмотрены самые разные точки зрения, причём озвучены они людьми, которых, без сомнения, можно назвать действительно выдающимися мыслителями. Хорхе Луис Борхес, Станислав Лем, Томас Нагель, Ричард Докинз, Алан Тьюринг — вот лишь неполный список учёных и писателей, с идеями и взглядами которых нам предстоит познакомиться. К каждому фрагменту непосредственно авторами написано размышление — комментарий, растолковывающее читателю всё самое главное понятным и простым языком. На примерах увлекательных фантастических рассказов и блестящих научно-популярных эссе мы ознакомимся с концепциями детерминизма и холизма, попробуем рассмотреть сознание как результат электрических процессов в нейронах мозга и как внешнее проявление скрытых подсознательных процессов, из первых уст узнаем о проблеме китайской комнаты и о её критике. Несмотря на кристалльную ясность изложения, текст далеко не примитивен и располагает к весьма и весьма глубоким размышлениям. Местами забавные, местами жутковатые главки читаются на одном дыхании. Мне кажется бессмысленным подробно останавливаться на каждой из изложенных авторами идей, но отмечу лишь, что чтение это бесспорно полезное. Несмотря на год написания, книга по-прежнему актуальна, даром что с тех пор наука ушла далеко вперёд. Так, главы о китайской комнате и самосознании, рассматриваемом как некий эволюционный сбой, были мне тем более интересны в связи с «Ложной слепотой» Питера Уоттса, идеи нейронного детерминизма напомнили «Нейропата» Бэккера, а изложенные авторами концепции сверхсознания заставили вернуться к рассказам Теда Чана и даже перечитать «Понимай». Даже если вы никогда не интересовались наукой, «Глаз разума» будет интересен вам хотя бы как кладезь полезнейшей информации об исследованиях сознания, что особенно полезно потому, что к этой теме так или иначе обращаются многие писатели — фантасты и не только. Словом, я с чистой совестью могу рекомендовать книгу самой широкой аудитории, мне кажется, каждый сможет найти в ней что-то интересное.

В который раз убеждаюсь, что у великих Стругацких мне интересно скорее внешнее, чем какие-то глубокие вещи. Видно, такой вот я неправильный читатель. Полёт фантазии действительно ошеломляет, добрая сказочная атмосфера, качественный юмор — чего стоят одни только имена героев. Великолепные персонажи-типажи, превосходно очерченные и живые. Думаю, у каждого найдется какой-нибудь знакомый Кристобаль Хозевич или, упаси боже, Выбегалло. То, как авторы играючи жонглируют сказочными, фольклорными и мифологическими элементами, достойно самых громких аплодисментов. Но вот лежащая в основе всего идея выглядит как-то простовато. Ну, альтруизм, работа с удовольствием, не за страх, а за совесть, свобода от эгоистических мотивов. Как-то всё это слегка наивно. То есть как, в контексте именно этой повести всё это выглядит удивительно органично и уместно, но, когда тебе все обещают знакомство с этапной вещью великих фантастов, ждёшь немного другого. При этом я категорически против убеждения, что будто бы проблематика Стругацких устарела морально, застряв в мире и реалиях Советского Союза. Люди-то всё те же, и альтруизма всё так же не хватает. Просто хотелось бы чуть больше глубины, чуть изящнее и необычнее. Но мне всё равно понравилось, хотя и не до полного восторга.

Немного безумная, несомненно визионерская и местами сногсшибательно гениальная вещь, раскрывающаяся поразительным веером смыслов. Сразу бросается в глаза слегка сюрреалистичная манера Виана писать, невероятная насыщенность текста красками, образами и звуками. Пожалуй, давно я так не жалел, что не знаю французского: сдаётся мне, выдуманные переводчиками каламбуры — лишь верхушка айсберга, скрывающая головоломные языковые выверты оригинала. Совершенно безумные вещи Виан говрит с уморительно серьёзным лицом. Автор приглашает нас полюбоваться игрой солнечных лучей на мозаике витражей, отведать коктейля из импровизаций Дюка Эллингтона, побеседовать с говорящим мышонком, который живёт в ванной комнате героя. Примерно здесь же начинается пастрорально-трогательная история любви, все смеются и танцуют. Читатель очарован, и ничто не предвещает беды.

И здесь наступает перелом. История любви оборачивается грустной сказкой о смерти и жертве. Счастье, смех и свет утекают из жизни героев, как воздух из проколотого воздушного шарика. Мир съёживается, краски блёкнут, звуки джаза становятся глухими и невнятными. Милая пародия на Сартра становится злой издевательской насмешкой, мышка из ванной стирает лакпи в кровь, Хлоя заболевает и вот-вот умрёт. Красочный сюрреализм перерастает в гротеск, громоздятся горы трупов, торжествует двуличие и материализм, холодный металл восстаёт против живого человеческого тепла. И при всём этом та же серьёзность, та же невероятная образность и фантазия, то же умение парой штрихов нарисовать живой, выпуклый облик трагедии, бесконечно далёкий от избитых фраз и клише. Крушение надежд героев по силе и экспресии не уступает картинам их же недавнего счастья, и самые вычурные авторские построения не способны скрыть от нас жестокую реальность происходящего. Пожалуй, это даже страшнее виановских фантасмагорических страшилок. Словом, книга чертовски хороша. Я даже и не припомню, где ещё банальные ужасы повседневности показаны с такой визуальной мощью. Поразительный роман, такой необычный и такой живой, что остаётся только восхищённо вздыхать.

Прозу де Линта довольно трудно классифицировать и отнести к какому-то конкретному направлению. С одной стороны, это магический реализм, но совершенно своеобычный и очень далёкий от того, что обычно принято ассоциировать с этим жанром. С другой стороны, это определённо городское фэнтези, но опять же не имеющее ничего общего с лихими фантастическими боевиками в городском антураже, к которым привыкли читатели. По ритму и настроению «Лезвие сна» больше похоже на классическое и даже мифологическое фэнтези, раздумчивое и медлительное. В декорациях современного мегаполиса автор разворачивает вполне реалистичный на первый взгляд сюжет. И только потом, совсем как на картинах Изабель, главной героини романа, читатель замечает маленькие чудеса большого города.

Фантастическое здесь не выходит на первый план и уж тем более не врывается в ход событий внезапно. Чудеса всегда были частью повседневного мира, скрываясь в полумраке теней, их просто нужно уметь увидеть. «Лезвие сна» — вещь удивительно камерная и атмосферная, построенная, несмотря на антураж, скорее по канонам магического реализма, где во главу угла ставятся переживания и эмоции вполне реальных людей, хоть и показанные сквозь призму сверхъестественного. Вопросы веры и доверия, типично человеческие метания в поисках смыслов, место и путь художника. Волшебное лишь помогает автору яснее очертить все эти проблемы, выступая скорее средством, чем целью. Да и начало своё все эти чудеса берут в искусстве, которое на самом деле и есть та самая дверца в удивительные миры, доступная каждому человеку. Отношения Изабель с ньюменами и в первую очередь Джоном — что-то вроде очередной иллюстрации реального мира, где привязанности и чувства, что возникают между людьми, заменены на неразрывную связь творца и творения. В своей дружбе с Кэти Изабель видела ровно то, что хотела увидеть, то, что, как ей казалось, должно было быть. Чтобы отказаться от этого невольного эгоцентризма, героине пришлось столкнуться с собственным творением, ожившим и обретшим полную свободу воли. Если уж Джон, казалось бы, созданный одной только силой искусства Изабель, оказывается для неё непостижим, то что уж говорить о других людях. Вещие сны, и ожившие картины, и пожар, и смерть, и встреча лицом к лицу со злом. Изабель заплатила очень дорогую цену за простое осознание того, что даже в своих чувствах человеку разобраться не дано. Именно в этом и скрыт ключ к чуду, если верить автору. Великая сила искусства сродни любви и точно так же берёт начало из глубины души. Главное — чувства людей, а удивительные создания, населяющие заброшенные закоулки Ньюфорда, скорее следствие, внешнее проявление подлинного чуда, что скрыто в сердцах людей. Так что перед нами совсем не обычное городское фэнтези. Магия де Линта рождается в видениях и мечтах, на тонкой границе между реальностью и миром по ту сторону холста. На лезвии сна.

Мастерски выполненная стилизация на стыке путевых заметок и альтернативной истории. На основе оригинальных путевых заметок арабского дипломата и путешественника Ахмеда ибн-Фадлана Крайтон разворачивает фантастическое повествование, являющееся своего рода интерпретацией известного мифа о Беовульфе. Автору удалось блестяще сымитировать стиль Фадлана и его манеру писать. Первые главы романа почти полностью идентичны оригинальным путевым дневникам героя, но потом Крайтон незаметно вмешивается в ход истории, и вот уже Ахмед отправляется на далёкий север с отрядом викингов под предводительством военного вождя Беовульфа.

Имя знаменитого героя легенд — первый звоночек, сигнализирующий о том, что перед нами уже чистой воды выдумка. Но язык и стиль остаются замечательно неизменны: выдуманные Майклом описания быта и нравов викингов показаны с той же скрупулёзной тщательностью и точностью, что и реальные выдержки из записок арабского дипломата. Да и лёгкий уклон в сторону фантастики так и остаётся лишь намечен. В основе сюжета лежит идея о том, как локальное столкновение враждующих племён, насчитывающих не более полусотни воинов с каждой стороны, постепенно передаваясь из уст в уста, перерастает в грандиозный эпос о великих героях и чудовищных монстрах. Но рассказанная Крайтоном история удивительно реалистична: здесь нет ни Гренделя, ни его демонической матери, а самое необычная из представленных автором версий сводится к тому, что на самом деле герои столкнулись с небольшим анклавом доживших до десятого века неандертальцев. Даже такая смелая гипотеза уже давно вышла из категории околонаучного бреда и многими серьёзными исследователями рассматривается на общих основаниях, а уж другие объяснения и вовсе до смешного прозаичны. Но именно такой акцент на историчность и подражание аутентичным хроникам и делают роман столь живым и ярким. Углубляя свою мистификацию, Крайтон воссоздаёт обширные комментарии к выдуманным путевым дневникам, принадлежащие перу учёных и исследователей из самых разных эпох и научных школ. Комментаторы, как и упомянутые в библиографии ссылки, полностью придуманы автором, но и тут Майкл не упускает случая поиграть в стилизацию, попутно спародировав целый ряд тенденций и заблуждений, свойственных самым разным доктринам и школам. Уже в послесловии Крайтон позволяет себе снять маску и пускается в подробные объяснения, так что читатели узнают наверняка, что реально, а что выдуманно автором.

Именно этот роман, кстати, лёг в основу сюжета довольно известного фильма «Тринадцатый воин», главную роль в котором сыграл сам Антонио Бандерас. Фильм несколько более динамичен, акцентируясь скорее на боевых сценах, чем на отображении жизни норманнов, и поэтому книгу стоит почитать даже тем, кто знаком с экранизацией. В конце концов, даже без всякого фильма сама структура мифа о Беовульфе диктует некие рамки развития сюжета, пусть и не так явно, как если бы Крайтон взялся писать непосредственно авторское литературное переложение этой легенды. У романа множество сильных сторон: его можно рассматривать и как органичное повествование этнографического характера, и как тонкую стилизацию, и как неглупый боевик с упором на психологию и переживания героев. При всём флёре дикости и варварства, что окружает викингов, книгу нельзя назвать особенно жестокой или натуралистичной. Автор не идёт на поводу у сложившихся стереотипов, хотя и не пытается в то же время сгладить или романтизировать действительно имевшие место реалии того времени. Словом, это очень достойная работа, одна из лучших в творчестве этого выдающегося фантаста, и я очень советую всем этот замечательный роман.

Абсолютно безумное, крышесносящее стимпанк-приключение! Недрогнувшей рукой Ходдер мешает в одном романе ингридиенты один ярче и необычнее другого. Гюстав Доре скрывается в трущобах Лондона, чтобы зарисовать поточнее орудующих там взрывающихся вервольфов, безумный путешественник во времени убивает королеву Викторию, Флоренс Найтингейл на пару с Изамбардом Брюнелем фабрикуют роботов и зверолюдей, Чарльз Дарвин и вовсе замахнулся на мировое господство, подчинив себе могущественную фракцию технологистов. Одержимые идеями Де Сада либертины понемногу практикуют по тёмным подвалам не менее тёмную магию, доискиваясь границ человеческой психики. Над Лондоном летают огромные воздушные крепости и курьеры на винтовых стуляьх, по улицам снуют метлокоты, механические собаки и паролошади. Торжество евгеники, технологии, колдовства и авторского безумия. А посреди всего этого — тот самый Ричард Бёртон, отлично знакомый всем любителям фантастики полиглот и сорвиголова, и его приятель поэт-мазохист Алджи Суинберн пытаются расследовать загадочное дело Джека-Попрыгунчика, всеми чёрточками напоминающего некоего другого Джека, не менее прочно ассоциирующегося с лондонскими гетто. Добавьте к этому совсем молодого и сокрушительно обаятельного Оскара Уайльда, периодически выдающего свои коронные фразы, и вы получите, казалось бы, лоскутное одеяло пёстрых и совершенно несочетающихся фрагментов. Если бы не одно но — фантасмагоричное ходдерово визионерство при всей своей необычности удивительно цельно и завершено. Кружева авторской фантазии основываются на крепком сюжете, события развиваются по киношному динамично и ярко, приключения героев захватывают с головой. Лондон Ходдера — нечто совершенно необычное и притягательное и совершенно не от мира сего. Не старая добрая викторианская Англия, где все чинно и размеренно, но Англия короля Альберта, полная удивительнейших штук. Кристалльно чистое, дистиллированное приключение. Очень советую!

Милая, но наивная и абсолютно ненастоящая книга. То ли время сейчас другое, то ли ещё что, вот только вопреки обещаниям во вступлении я так и не узнал в героях ни себя, ни какие-то знакомые мне со школьных времён реалии. Видимо, учителя вроде мисс Сильвии понемногу вымерли, а никто и не заметил. Это же на самом деле сизифов труд, вот сами подумайте: на одного только Джо Фероне у героини уходит уйма нервных клеток, а добиться от него толку так и не получилось. Бедная Сильвия так трогательно пытается хоть что-то сделать в своём классе, хоть чуть подтолкнуть своих учеников на правильную дорогу. Но против её трогательных надежд и стараний — целый жестокий мир по ту сторону разбитого школьного окна. Некрасивую девушку так и будут называть дурнушкой, чернокожий паренёк не избежит дискриминации, симпатяга пуэрториканец со всеми своими талантами и тягой к чтению неминуемо попадёт на фабрику и будет работать день и ночь, чтобы было, на что кушать. Семестр непрерывной борьбы за сердца детей — и что на выходе? Аморфная масса мелькающих безликих имён, пара-тройка запомнившихся читателю учеников, волчонок Фероне, которому прямая дорога в уличную банду. А ведь Сильвия сделала всё, что могла, от и до. Нелепо требовать от учителя большего — почти сорок человек пару часов в день, где уж тут разглядеть в каждом личность, добраться до живой настоящей души.

Книжка, конечно, подкупает этой своей умилительностью, но примерно так же, как сказка, где непременно «жили они долго и счастливо». Так не бывает. Те немногие, что пытаются всерьёз делиться с учениками теплом — выгорают, срываются. Безликий профессионал, который способен только качественно учить — уже здорово. У меня были психи, алкоголики, отыгрывающиеся на детях за какие-то свои неудачи истерички. И была именно что такая же средненькая школа, где не лучше — не хуже, а всё как у всех. Школа — такой конвейер, где всё живое прогребено под тоннами рапортичек и канцелярщины. Допускаю, что в колледже, куда совесть так и не позволила сбежать Сильвии, всё совсем не так. Там и диалог с учениками на равных, и маленькие семинарские классы на восемь человек, где действительно есть возможность донести нечто большее, чем материал из плана. Там нет равнодушия и пустоты, а есть настоящие учителя и наставники. Может быть. Но в школе, на которую героиня обрекает себя, этого точно не будет. Ей и её классу осталось — сколько? Год — другой, и всё, ученикам пора на выпуск, а ей новую порцию косноязычных лоботрясов. Повезёт — дослужится до привилегии преподавать способным ученикам, как её старшая подруга Беа. Но это ещё нескоро, а пока долгие годы наедине с очередными фероне. И никакой личной жизни (алкоголик Барринджер не в счёт, конечно), и никаких перспектив в науке, хотя всё когда-то было в руках. Однажды бедняга Сильвия просто потухнет, как тот же умница Бестер. В жизни сказки кончаются именно так. Но книга всё же хороша и формой, и языком, хотя и насквозь идеалистична.

Милая приключенческая история. Вроде бы на страницах книги не так много сражений и поединков, отношения героев развиваются как-то вяло, да и вообще только центральные персонажи прописаны как следует, но каким-то необъяснимым образом придуманный Новик мир намертво цепляет читателя. Очень уютная, домашняя атмосфера, немого наивный флёр приключенческих историй, где сразу ясно, кто храбр и честен, а кто — подлец и предатель. При этом Наоми не пытается писать нечто совсем уж розовое и карамельное — это книга в том числе и о войне, тут есть и кровь, и смерть, просто на них не делается намеренный акцент. Наверное, большая часть оценки заработана драконами, которые получились просто здорово. Возможно, те же «Драконы Перна» и превосходят эту историю в плане эмоциональности и проработки отношений, но здесь драконы удивительно живые и обаятельные, больше похожие на громадных летающих котов, чем на неких чуждых человеку сверхсуществ. В общем, я очень впечатлён книгой, это отличная история о дружбе и приключениях. Здесь нет особенной глубины идей или блестящего языка, но со своей задачей — рассказать добрую и светлую сказку о драконах — автор справилась, на мой взгляд, блестяще.

Уверенная, ровная работа. Роман, хоть и не может похвастаться особенными стилистическими изысками, выполняет своё главное предназначение — рассказывает читателю о Гвардии Ворона и судьбе Коракса после резни на Истваане. В распоряжении Торпа было не так уж много беспроигрышных сюжетных событий, и тем большего уважения заслуживает итоговый результат. Согласитесь, писать очередной «взгляд другими глазами», к тому же, с позиции далеко не самого популярного легиона, — задача не из простых. Гэв очень к месту задействует здесь Альфа-Легион и довольно занятную детективную интригу, которая, хотя и уступает по исполнению абнеттовскому «Легиону», смотрится тем не менее весьма достойно. Удачно, на мой взгляд, выписан и образ примарха Коракса, думаю, поклонники девятнадцатого легиона оценят работу Торпа по достоинству. Здесь нет каких-то новых фактов, позволяющих пересмотреть общую картину с морально-этической точки зрения или просто глубже понять мотивы основных действующих лиц Ереси, но мы всё же узнаем чуть больше о создании примархов. Но в основном второстепенные сведения: почему Пертурабо не чувствует боли или почему Русса называют волком. Самый примечательный момент — воспоминания Коракса о первой встрече с Императором. Оказывается, Корвус тоже видел Императора без психомаски. Это делает и без того всячески подчёркиваемое сходство между ним и Курцем ещё ярче. Сюжетная логика в романе выглядит довольно убедительно. В глаза бросается разве что непонятное нежелание Императора самому использовать секреты генотеха или хотя бы держать его под надёжным контролем на Терре. Но здесь Гэв был жёстко ограничен бэком, и претензии к нему поэтому необоснованны. Единственная его личная ошибка, что бросилась мне в глаза, заключается в странной системе перевода времени между родной системой Коракса и Террой. Какая-то она подозрительно нелинейная, хотя год — это же период обращения планеты вокруг солнца. Но в общем, я вполне доволен романом, у Торпа получилась достойная книга, может, и не лучшая среди романов цикла, но тем не менее интересная и увлекательная.

Опять придётся ругаться на Макнилла. Удивительно, как один из лучших авторов цикла умудрился написать столь слабый роман. Тут вам и явное противоречие с фактическим материалом других книг, в том числе и написанных самим Грэмом, и перекошенный баланс, и нарушенная сюжетная логика, и множество роялей в кустах. Попробую вкратце перечислить основные недостатки романа, начав с менее значительных.

Во-первых, баланс. Конечно, для боевой фантастики вполне в порядке вещей то, что главные герои всегда сильнее, выносливей и удачливей своих врагов, даже если к тому нет никаких явных предпосылок. Сила авторского произвола способна на многое. Но здесь Грэм, как мне кажется, перегнул палку. Вот, например, громовые воины. Оставив за скобками сам факт существования оных в описываемые времена, нужно заметить вот что: громовые воины слабее астартес. Это своеобразная проба пера, первый тест тогда ещё несовершных генетических технологий Императора. Об этом прямо говорится в «Легендах Ереси». Но здесь один-единственный громовой воин буквально разбрасывает полноценных астартес, да не каких-нибудь, а берсерков Ангрона. Ну да ладно, это ещё что, в конце концов, про громовых воинов фактов у нас маловато. Но вот про кустодиев мы точно знаем: это элитные воины, ручная работа Императора, гораздо более хитрая и тонкая, чем астартес. В «Тысяче сынов» кустодии пачками уничтожали легионеров Магнуса, и только элитные адепты, задействовав на всю катушку колдовские умения, могли им противостоять. В «Первом еретике» один-единственный кустодий вырезал экипаж целого корабля, а демоническая рота Аргела Тала, имея над отрядом Оккули Император почти трёхкратное превосходство, едва вышла из схватки победителями, понеся колоссальные потери. Элитная рота астартес-ветеранов, к тому же, одержимых демонами. Но в «Отверженных мертвецах» весь этот баланс идёт лесом. Первого кустодия убивает человек выстрелом в упор из плазмаружья. То есть имеем что: человек сумел навести оружие и попасть по элитному воину, скорость реакции которого превышает человеческую на порядки. Заряд плазморужья пробил доспехи ручной работы, которые по идее должны выдержать целый залп из таких ружей. Получив прямое попадание, кустодий лёг и умер. Сразу. В то время как тут же другие кустодианцы и астартес демонстрируют гораздо большую выносливость. Я понимаю, что кого угодно можно убить с одного попадания. Вот, например, в «Немезиде» виндикар убил Люка Седире в доспехе вармастера с одного выстрела. Но это был лучший оперативник виндикар, оружие ручной работы и соответствующая пуля. Я уверен, что по-хорошему адепт кустодес должен игнорировать такие повреждения. Ну или хотя бы сохранять боеспособность в течение хоть какого-то времени. Но и это не самое страшное. Второго кустодианца, в полном доспехе и при оружии, голыми руками убивает берсерк Ангрона. Чёрт, ветеран кустодес с таким количеством имён должен был вынести Тагоре одним небрежным ударом. Грэм, что за ерунда? И дальше тоже всё идёт не лучше. Джития в упор ловит залп за залпом, а Тагоре в финальной схватке умирает с одного попадания. Бред.

Ну вот, вкратце о балансе поговорили, теперь вот логика. Для начала, как вам такое: у нас есть 30 штук легионеров астартес, которых нужно захватить в плен. Тут же поблизости у нас имеются такие ресурсы: кустодианская гвардия — 1 легион, имперские кулаки — 1 легион, примарх (Рогал Дорн) — 1 штука. Кому же из этих прославленных воинов мы поручим ответственное задание? Конечно, наёмникам и простым людям в количестве трёх тысяч. Постфактум мы узнаём, что отряд охотников с задачей хоть и справился, но понёс ощутимые потери. Запомним это на будущее, ещё пригодится. И вот наших пленников заключают в тюрьму. Нам сообщают, что это величайшая тюрьма на Терре, самая безопасная и надёжная. Во времена объединительных воин здесь содержались самые страшные враги Императора, и именно сюда планируется поместить после пленения Хоруса Луперкаля и Магнуса Красного. Обратите внимание, Магнуса, Алого Короля, второго по силе после Императора псайкера в Империуме, способна удержать эта тюрьма. И оттуда с помощью психических сил сбегает свободный адепт Тысячи сынов, легиона этого самого Магнуса. Без особых, заметим, усилий и жертв. А ведь свободный адепт — это не элитный воин вроде Амона или Азека Аримана и даже не капитан роты. При таком раскладе сам Магнус разобрал бы тюрьму по камешку не особо напрягаясь. И вот они, значит, бегут с помощью рояля в кустах, попутно роялем же прибив двух кустодианцев. С собой они прихватывают Кая Зулана, разыскиваемое лицо номер один на Терре, которое в курсе страшной правды о будущем Императора. Кого же мы отправим на поимку беглеца? В прошлый раз, как мы помним, едва хватило трёх тысяч человек, чтобы справиться с его нынешним эскортом. Точно, мы пошлём сто человек, этого наверняка хватит. И, возвращаясь к проблеме баланса, хватает, что страшно. Нгасена, простой человек, убивает Тагоре, с которым не сумел справиться ветеран кустодес. Этот Нгасена вообще тот ещё тип, как вам такое — на подхвате у него пария, антипсайкер, обладающий уникальным талантом из разряда один на миллиард. Такого Эреб использовал для покушения на Императора. И человек с таким даром работает помощником у какого-то охотника за головами. Более того, официо ассассинорум кулексус в курсе и даже снабдили его маской парии. Вотрая такая же была у Хоруса, больше нету. В процессе боя происходит ещё странное — куда-то исчезают двести человек Бабу Дхакала, этак незаметно. Появляется мегароялина в лице вселившегося в храмовую статую демона. А самое забавное — весь сюжет строится на том, что силы Империума бегают за Зуланом, чтобы вытрясти у него для Императора сведения, о которых Император знал с самого начала. Император, что характерно, даже не удосужился вознаградить Зулана за его жертву. Впрочем, это вполне в стиле Импи.

Но и это ещё не всё. Макнилл варварским образом нарушает последовательность событий, изложенную в остальных романах, в том числе, в его же «Фулгриме». Сначала происходит бойня на Истваане V, затем Магнус врывается на Терру и уже потом Император отправляет Русса на Просперо привезти Магнуса в цепях. Видимо, за пару часов, что потребовались Хорусу собрать сторонников после битвы на совет, успела произойти масса вещей: Магнус провёл ритуал, прибыл на Терру, рассердил Императора, тот отправил приказ и подкрепления в лице кустодианцев и нуль-дев Руссу, флоты объединились, добрались до Просперо, разгромили легион Магнуса и обратили его в бегство. И вот, оказавшись в безопасности, Магнус отправляет Хорусу послание, которе приходит сразу по завершении совета. Круто, да? А ещё через пару дней на Терру приходит сообщение о том что Коракс, которому вообще-то ещё девяносто с гаком дней партизанить на Истваане, спасся и покинул систему. Ну и дела. Ещё я не очень понимаю, как Император мого отправить на Просперо кустодие и нуль-дев, если они были нужны, чтобы сдержать рвущихся сквозь разрушенные Магнусом врата демонов? Но это так во всех книгах, видимо, хоть это потом объяснят.

Книгу могла бы спасти оригинальная сюжетная линия и персонажи, но и тут всё слабовато, особенно для Макнилла. Читать об астропатах и навигаторах довольно интересно, это новая, доселе незнакомая читателям цикла часть Империума. Но вот сам Кай какой-то неживой, для меня он сливается с похожими по задумке героями «Тысячи сынов» и «Сожжения Просперо». Так что я очень разочарован. Перу Грэма принадлежат одни из лучших романов цикла, и от его новой книги я ждал совсем не такого. Надеюсь, в следующих романах мы вновь увидим старого-доброго Макнилла, а не эту невнятицу.

Очень интересная антология, понравившаяся мне даже больше «Легенд Ереси». В отличие от своего предшественника, «Эпоха тьмы» гораздо больше приближена именно к событиям Ереси, показывая нам уже не диспозицию, но развитие и новые повороты многих интересных сюжетных линий. На страницах рассказов мелькают многие интересные герои, по которым лично я успел соскучиться. Тут и примархи, в первую очередь — Рогал Дорн и Конрад Курц, и многие прославленные астартес — Кхарн, Рем Вентан, Севазар, Хорус Аксиманд. Вообще, рассказы в большинстве своём очень хороши, в них увязаны и интересные персоналии, и неожиданные сюжетные повороты, и нетривиальные композиционные задумки, и стиль, которого так не хватает обычной ваховской боёвке не про Ересь. Как мне кажется, именно инкорпорированность в один большой легендариум и делает книги из этого цикла интереснее прочих. Авторы большинства межавторских циклов и так серьёзно уступают Black Library в плане общей структурной целостности и логики, но в Ереси наличие общего фундамента делает романы ещё более увлекательными. Так уж повелось, что за каждым из легионов закреплён «свой» автор, и поэтому с каждым из них у читателя ассоциируется новый, отличный от всех прочих набор стилистических ходов и решений. Этот механизм, как мне кажется, дал всего одну осечку: Тёмным ангелам фатально не везёт с писателями. Так что эта антология тем более интересна для меня, ведь здесь мы знакомимся сразу с несколькими новыми для цикла авторами. Теперь самое время вкратце пробежаться по рассказам и выделить наиболее интересные из них.

Открывают антологию «Правила Боя» Грэма Макнилла, перу которому принадлежат одни из самых лучших романов цикла. Казалось бы, подвоха ждать не стоит, тем более что Грэму наконец-то достались его любимые Ультрамарины. Но, как бы ни было обидно такое говорить, это слабейший из рассказов сборника. С самого начала он сбивает читателя с толку очевидными противоречиями с историческим и фактическим материалом, что лежит в основе сеттинга. Уже потом мы узнаём, что так всё и задумывалось, но, тем не менее, лучше от этого не становится. Мне по-прежнему непонятно, как Жиллиман мог устроить столь масштабные учения в ситуации, когда на счету был каждый солдат и каждая минута, и как сумел свести к нулю казалось бы неизбежные потери с обеих сторон. И самое главное — с чего он вообще решил, что переодетые Ультрамарины способны действительно в точности имитировать тактики Гвардии смерти, Сынов Хоруса и особенно берсерков Ангрона? В чём польза таких учений, если настоящий противник обладает набором качеств, которые невозможно воспроизвести на тренировке? А если бы Робаут захотел отрепетировать столкновение с Тысячей сынов, что тогда? В общем, почти провал, особенно учитывая личность автора. Спасает только очень интересный в плане сюжетной значимости намёк Жиллимана на его диктаторские планы. Этакий звоночек, который потом прогремит на весь Империум.

«Вклад лжеца» Джеймса Сваллоу начинает потихоньку выправлять впечатление от сборника. Как потом оказалось, это единственный рассказ, посвящённый не сверхвоинам астартес, а простым людям. Неплохая иллюстрация того, что страх и слабость людей могут быть оружием даже более опасным, чем грубая сила легионов.

«Забытые сыны» Ника Кима посвящены истории легионера Саламандр, выжившего после резни на Истваане V. Очень верно и выпукло показаны переживания солдата, отстранённого от боевых действий, и комплекс вины перед погибшими товарищами. Кроме того, мы впервые в цикле близко знакомимся с Саламандрами и получаем ещё несколько крупиц информации о случившемся на Истваане. Правда, судьба Вулкана до сих пор остаётся неизвестной. Интересно, решится ли Black Library раскрыть в романах цикла хоть что-то новое и доселе неизвестное читателям?

«Последний летописец» Джона Френча посвящён главным образом фигуре Рогала Дорна. Вообще, в последних романах этот примарх появляется хоть и мельком, но очень верно и красиво. Понемногу стараниями разных авторов за стереотипной маской безмозглого вояки начинает проступать цельная и последовательная в убеждениях и поступках личность, которая импонирует мне всё больше и больше. Едва ли кто-то из других примархов-лоялистов несёт столь же тяжкий груз ответственности, и то, как справляется с ним Дорн, не может не вызывать уважения. Рогал не свободен от сомнений, но это лишь укрепляет его веру в идеалы Империума, делая её более зрячей и рациональной. В то время как оптимист Жиллиман уже мечтает о новом мире на обломках рухнувшей империи, съехавший с катушек Хорус утверждает, что будущее мертво, а декаденствующий безумец Курц мучается тем, каким же будет его след в истории, Дорн остаётся единственным, кто делает хоть что-то для спасения настоящего. Мне почему-то кажется, что если бы не смерть Сангвиния, Ангел и Дорн сумели бы вдвоём восстановить Империум намного быстрее и сохранить всех переживших Ересь примархов-лоялистов. А так умница Дорн, который, к несчастью, не очень умел нравиться людям, не смог ничего противопоставить рвавшемуся к власти Жиллиману, который в итоге и развалил всё оставшееся. Забегая вперёд, собственные истерические метания Дорна вполне могли быть уравновешены пророческим даром Сангвиния и его способностью успокаивать. Эти двое почти наверняка договорились бы между собой и стали той основой, что предотвратила бы дальнейшее разобщение примархов. Но, к сожаленияю, как ренегаты после смерти Хоруса, несмотря на всё дарованное Хаосом могущество, не смогли взять реванш, так и лоялисты перессорились между собой и сгинули поодиночке.

«Возрождение» Криса Райта номинально посвящено группе легионеров из Тысячи сынов, которые ищут среди руин Просперо следы сгинувшего в варпе Магнуса. Что характерно, здесь легионеры абсолютно точно уверены в том, что их примарх жив, хотя и получил серьёзные раны. Саламандры же так и не могут доподлинно выяснить, что же случилось с Вулканом. Но это уже детали, куда важнее здесь новый виток истории Кхарна Предателя. Мы видим, как Кхарн отвергает последний шанс свернуть с пути крови и хаоса. Именно сделанный на страницах этой короткой истории выбор и предопределил падение во тьму одного из самых харизматичных персонажей Ереси.

«Лик предательства» Гэва Торпа служит своего рода прологом к «Потерянному Освобождению», приоткрывая завесу тайны над чудесным спасением Коракса и его легиона. Мы так и не узнаем доподлинно мотивы легиона Альфа, но всё же нам явно дадут понять, что здесь, как и водится среди адептов гидры, всё совсем не то, чем кажется. Многоходовки Альфария идут гораздо дальше простого присоединения к мятежникам, но и становиться тайным агентом Империума в стане Хоруса он явно не собирается. Притом мы так и не уверены, действует ли этот загадочный примарх в рамках полученных от Кабала инструкций или же ведёт какую-то ещё более хитрую игру.

«Маленький Хорус» Дэна Абнетта целиком посвящён Хорусу Аксиманду, одному из двух выживших членов Морниваля и, кажется, единственному из ренегатов, кто сохранил хотя бы тень прежнего себя. На страницах рассказа автор разворачивает перед нами картину внутренней борьбы, в которой остатки прежней личности Маленького Хоруса постепенно вытесняются злом и в конечном счёте погибают. В «Возвышении Хоруса» этот герой показан достаточно последовательным и честным перед собой, и поэтому очень красивой метафорой здесь являются раны, полученные Аксимандом. Утратив лицо, он в какой-то мере утрачивает себя, то немногое, что осталось от его прежнего сознания. Отличный рассказ, грамотно развивающий идеи и образы оригинальной книги.

«Железо внутри» Роба Сандерса по моему мнению лучший рассказ в сборнике. Во-первых, здесь наконец-то появляются Железные воины, впервые за весь цикл. И более того, легион показан глазами немногих астартес, сохранивших верность Императору. Очень точно очерчены особенности психологии легиона и принятые среди его воинов обычаи, удачно выбран и выписан центральный герой, удивительно к месту небольшие отступления о прошлых битвах легиона и в первую очередь о хрудах. Красиво и удивительно логично развивается сюжет, автор даёт исчерпывающее объяснение того, зачем Пертурабо вообще взбрело в голову штурмовать затерянную на окраине Империума крепость. Шикарный финал, грамотно выверенная доза пафоса, так, чтобы не было через край. Очень талантливый дебютант этот Роб, надеюсь, ему доверят полномасштабный роман.

«Жестокое оружие» Аарона Дембски-Боудена прошло немного мимо, хотя это один из моих любимейших авторов. Наверное, дело в том, что я просто не особенно жалую Льва Джонсона и его легион. Интересно становится только тогда, когда на горизонте наконец появляется Курц. К этому моменту последний окончательно впал в депрессию: практически всё отведённое ему «экранное время» он рассуждает о порочности самой природы астартес и тленности бытия. Забавно, но даже такой декаденствующий Эмо-Курц смотрится примечательнее Льва. Что характерно, в завязавшейся схватке Повелители ночи вчистую одолевают Тёмных ангелов, а Джонсона, смешно сказать, спасает простой легионер. И кроме того, не стоит забывать о личности автора. На то он и Дембски-Боуден, чтобы запрятать в происходящем множество пружинок и триггеров, предопределяющих мотивации героев и дальнейший ход событий. Теперь становится гораздо понятнее, зачем Эль-Джонсон рванул на Калибан и что спровоцировало Курца на самоубийство. Последнее тем более интересно, так как неудачная попытка склонить Льва на свою сторону стала только последней каплей. Конфликты Курца с братьями и особенно его способность к предвидению — вот что интересно больше всего. Что такого он увидел в будущем, чего не смог рассмотреть ни Магнсус, ни Коракс? Существует мнение, что Курц оказался единственным из примархов, способным приблизиться к пониманию настоящих целей Императора и даже видел его без психомаски. Такое объяснение краха всех идеалов Курца очень аккуратно укладывается в мою теорию о том, что вся Ересь суть хитрый план по апофеозу Императора. Что ж, будем следить за этой сюжетной линией дальше.

В заключение хочется ещё раз отметить, что рассказы сборника, во-первых, почти все хороши сами по себе, а во-вторых, превосходно структурированы и дополняют друг друга. Здесь, как и в «Легендах Ереси», показан отдельный временной срез, но по природе своей куда более интересный, характеризующий последний надлом, финальную смену мотиваций и приоритетов перед решающими событиями, фундамент, с которого стартует последний рывок сюжета вперёд, к битве за Терру. Отлично поработали почти все авторы, в том числе и новички, и составитель, сумевший выработать цельную концепцию и составить из отдельных рассказов роскошное полотно, в котором элементы взаимно обогащают и дополняют друг друга. Неплохо поработала и новая переводчица: в глаза бросается разве что незначительная коррекция ономастики, проведённая скорее всего совершенно сознательно. Словом, грамотная и талантливая работа на всех этапах создания антологии налицо, я чертовски доволен.

Защищать Бога надо не снаружи, а внутри себя.

Пожалуй, уже давно ни одна книга не вызывала у меня столь противоречивых эмоций. Возможно, это и есть показатель мастерства автора: даже не разделяя его идей, читатель искренне восхищён способом изложения, формой и глубиной, обилием подтекстов. Во всём этом роману Янна отказать, разумеется, невозможно. Но вот если пойти чуть дальше, то натыкаешься на ряд вещей, которые выбиваются из общего ряда и даже разрушают стройную картину авторских построений. Развивая морскую тематику, это что-то вроде рифов или плавающих в толще текста семантических мин. Не то чтобы простое несогласие с позицией писателя способно всерьёз испортить мне удовольствие от чтения, нет. Иногда хочется именно что не умилённо кивать, но возражать, подыскивая красивые контраргументы. Но здесь, в «Жизни Пи», кое-какие моменты подрывают смысловую логику романа, по крайней мере, в рамках моего восприятия этой самой логики. Но обо всём по порядку, ведь сотканная автором паутина отсылок и смыслов слишком тонка, чтобы вот так сразу рваться прямо к центру.

Во-первых, Индия. Удивительно, с какой точностью и великолепием урождённый канадец умудряется показать совершенно чуждую ему по происхождению культуру. Уже потом, когда закрутятся шестерёнки изысканных мировоззренческих и религиозных рассуждений, многие читатели с удовольствием заметят явное стилистическое сходство романа с прозой Салмана Рушди. Но ещё раньше, в самых простых деталях, описаниях быта и уклада простых индийцев Янн демонстрирует поразительное чувство темы, идущее далеко за рамки простой подготовительной работы с фактами. Это не просто поставленные в контекст времени и места задумки писателя: именно детство и родная культура героя на пару со спецификой тогдашней индийской жизни предопределили его путь.

Речь здесь, конечно, идёт о религии. Индуизм, в лоне которого родился и вырос герой, на самом деле нечто несравнимо большее, чем корпус догматов и священных текстов. Будучи одной из древнейших религий, он представляет собой грандиознейшую мировоззренческую систему, для полного постижения которой не хватит и целой жизни. И только в культуре, развившейся в колыбели индуизма, мог родиться человек, столь открытый новому и чуждый стереотипам. Речь здесь совсем не о том, что на фоне мириад индуистских богов пара лишних в сущности не играет решающей роли. Индуизм является своеобразной амальгамой казалось бы несовместимых концепций — политеизма и монотеизма, пантеизма и панентеизма. И, более того, в контексте индуистской культуры эти антонимичные по природе своей течения уживаются удивительно гармонично и красиво. Только идуист смог бы открыть своё сердце и смирению перед божьей волей, и идее жертвы во имя любви, и вечному поиску истины. Не видя при этом надуманных противоречий, а если точнее — превосходно видя и понимая, что никаких противоречий на самом деле нет. Примитивные персонификации в сознании Пи перерастают в некую абстракцию, в которой религия плавно эволюционирует в веру. Бог растворён в каждой частичке мира, а поэтому само понятие единственно истинной религии становится для героя чем-то чуждым и странным. Он поклоняется богу не как некой персонификации, но как идее жизни, любви, разума, порядка. Именно такая, очищенная от многовековой шелухи лживой религии чистая вера и есть та суть теизма, которую я, убеждённый безбожник и поклонник Докинза, готов принять всем сердцем.

Но здесь-то и скрывается первая странная вещь. Атеизм Мартелом интерпретируется как некий подготовительный этап перед обращением к богу. Но вот мне, например, не нужна концепция бога, она избыточна в рамках мартеловских же построений бог=природа/разум/любовь, с которыми я полностью согласен. Далее, мир фактов, основанный на знании и разумном сомнении во всём, что не объяснено этим знанием, объявляется Мартелом серым, насквозь прогнившим и вообще далёким от всякой веры. Но ведь вера вовсе не означает слепого доверия всему подряд. Янн сам же открывает перед собой пропасть, в которую в конечном счёте суждено провалиться его герою. И имя этой пропасти — эскапизм. На самом деле, нет ничего странного и плохого в фантазировании, в том, чтобы увидеть нечто за пределами нашей реальности. Но, сколь бы неприглядна и жестока ни была эта самая реальность, не стоит убегать в выдуманные миры, нырять в них с головой и уж тем более твердить себе, что выдумка эта и есть единственная настоящая реальность. Можно сколько угодно спорить об утешительной силе религии, но по-моему, это всего-лишь подспорье для слабого и неокрепшего человеческого разума. Есть вещи, которые очень тяжело принять, и поэтому иногда действительно лучше придумать для себя объяснение, исполненный смыслом кусочек реальности, много красивее и одухотворённее того, что было на самом деле. Но вот настаивать на универсальности и всеобязательности такого подхода — страшная ошибка.

И вот, став свидетелями путешествия героя, мы подмечаем постепенно все те несуразности и несовпадения, которыми пронизан рассказ о странствии Пи. И когда в конце мы получаем исчерпывающее, реальное объяснение того, что случилось, нам предлагают не просто предпочесть ему вымысел, но и объявить правду чем-то, стоящим вне веры. Разве страдания героя становятся меньше от того, что тигра на самом деле не было, а были просто кровь и смерть? Разве великолепная история о тигре поблекла, когда мы убедились в том, что это действительно всего лишь история? Разве грандиозность задумки Янна туснеет от того, что мы заменяем метафоричность некими философскими категориями? Коль скоро божественное присутствие действительно пронизывает насквозь целый мир, бог есть в каждом из нас, поскольку мы разумны, способны любить и восторгаться природой. Пи так жалко прощаться с Ричардом Паркером именно потому, что он помог ему защитить бога внутри его, Пи, души. Разве мы не способны понять отчаяние человека, которого страх смерти толкнул на то, что казалось ему несовместимым с идеей истинной веры? Отказываясь от правды, что дала рождение шизофреническим галлюцинациям о тигре, герой отвергает собственный поиск, обесценивает его, лишает смысла и причин. Без первой и третьей частей «Жизнь Пи» — просто приключенческий роман о мальчике и животных. И точно так же, как урезанный таким образом роман разом теряет глубину и очарование, теряет всякую цену такая красивая история — притча, которой Пи отказывает в стоящей за ней правде. Нет, мы вовсе не должны свести всё к ещё более скучному и сухому отчёту о кораблекрушении. Выбери в конце писатель правдивую версию, всё было бы ещё хуже. Но яростное отрицание правды — тоже не выход.

Но как бы то ни было, я восхищён работой Янна. Тонкий, элегантный роман, сочетающий в себе множество религиозных, этических и мировоззренческих подтекстов, «Жизнь Пи» по праву может считаться одной из самых ярких и необычных книг, мелькавших в букеровских шорт-листах в последнее время. Даже при том, что я не вполне согласен с автором, роману нельзя отказать ни в одном из упомянутых достоинств. И очень здорово, что замечательная экранизация Энга Ли подвигнула меня прочесть эту книгу, которая иначе скорее всего прошла бы мимо меня.

Роман невероятной красоты. Сокрушительно, бескомпромиссно, навылет. В стильном постапокалиптическом антураже, который уже сам по себе способен покорить читателя, Этвуд разворачивает грандиозное полотно, потрясающей глубины монолог о судьбе человечества и человечности. Исповедь героя, его галлюцинации, видения и сны уносят нас прочь от визионерских картин мира-после-катастрофы, туда, где всё когда-то началось.

Далеко-далеко, в самом начале нашего пути в поисках смыслов и причин, задолго до того, как закрутятся механизмы апокалипсиса, мы встречаем Джимми. И падает первая косточка домино, которой суждено изменить мир, запустить лавину, что сметёт всё на своём пути. И речь здесь даже не о непосредственном участии героя в грядущих событиях. Жизнь Джимми — этакий апокалипсис в миниатюре, маленький, но от того не менее страшный армагеддон. И вроде бы такие простые и вполне ожидаемые вещи: ослеплённые карьерой и собственными предрассудками родители, комплекс неполноценности на фоне более талантливых сверстников, усвоенный из детства страх любить, намертво вросший в личность цинизм. Но в руках Этвуд даже такие банальные вещи становятся метафорами катастрофы. Личные дилеммы героя, в общем-то, талантливого и незаурядного парня, экстраполируются на всё общество. Кризис личности героя становится кризисом целого мира, его депрессия и безысходность — семантическим апокалипсисом общества. Сквозь призму истории Джимми автор демонстрирует нам целый спектр проблем. Противостояние слов и цифр, творчества и холодного разума, красоты и утилитарности. Войну, где по разные линии фронта оказываются наука и искусство, польза и этика. И хотя каждый отдельный человек не более чем винтик в сложноустроенном механизме системы мира, рано или поздно может наступить момент, когда число сбоев достигнет критической массы. Когда категории морали эволюционируют в категории рационализма и целесообразности, куда изящнее сформулированные, но такие ненадёжные.

И вот что ещё странно: в какой, всё-таки мере преуспел Коростель? Безумец, задумавший судить весь мир, сумел-таки привести свой приговор в исполнение, но ведь дело в сущности вовсе не в этом. Холодный расчёт беспристрастного исследователя не выдерживает натиска эмоций, а дети Коростеля, задуманные идеальными биологическими машинами без чувств и разума, далеко не так просты, как кажется на первый взгляд. Даже гения Коростеля оказалось недостаточно, чтобы раз и навсегда расправиться с эмоциями. И роботам снятся сны, что уж говорить о живой плоти. Этих жутковатых существ ждёт целый мир, специально созданный для них. В их примитивных, кастрированных сознаниях, уподобленных машине, прячутся свои призраки. Эрзац-вера, суррогат любви, пародия на искусство. И ведь они будут развиваться, непременно и неизбежно. И настанет день, когда подспудно накапливающиеся изменения перейдут черту, и дети Коростеля вернут однажды утраченное, отнятое у них безжалостным творцом. И что тогда? Пойдут ли они по нашему пути, повторят ли наши ошибки? А может, мы и сами в прошлом были детьми, чьим-то ультиматумом и одновременно приговором миру? Но даже не это самое страшное. Куда ужаснее ненулевая вероятность того, что это и вправду конец. Что над обломках рухнувшей цивилизации уже никогда не взойдёт солнце. Давай же, Снежный человек, расправься с этими кадаврами, жалкими пародиями на людей. Или нет, стой, храни их как зеницу ока, они — последняя надежда и наследие человечества. Герой не знает, что ему делать, и вместе с ним останавливаемся у перекрёстка вероятностей мы. Этвуд не даёт читателю готовых ответов, но зато задаёт так много вопросов, которые равно могут стать и изящными упражнениями для ума, и началом мучительного поиска истины. Этот роман стал для меня настоящим открытием автора, и потому я вне всяких сомнений рекомендую его всякому любителю глубокой и многоплановой литературы. Только не стоит судить о книге по обложке, которую на скорую руку сварганили наши гении от книгоиздания. Обнажёнка здесь совершенно ни при чём.

Очень симпатичная мистическая история для подростков, хоть и чуточку слабее позднего творчества Сафона. С годами проза Руиса становится жестче, реалистичнее, куда вариативней в плане сюжетных ходов, тут и спорить нечего. Но всё же и в дебютной, слегка детской и сказочной трилогии есть, несомненно, своё обаяние.

И, если присмотреться, зрелые работы Сафона, которым часто противопоставляют его же подростковые книги, берут начало как раз отсюда. Ингридиенты всё те же, хоть и в иных пропорциях. История героев, семей и отдельных личностей, пронесённая сквозь годы. Потери и утраты, радость и счастье. Непременный мотив одиночества, которое открывает двери злу. Огонь как символ искупления и очищения. Тщательно прорисованный фон, сцена, на которой развернётся действие. Таинственные дома, скрывающие нечто загадочное и жуткое. Печальная романтика и образы молодых влюблённых, которых жестокая судьба разлучит на самом пике их чувств. Смерть как печать утраты, даже здесь, в книге для детей, хотя ничто, казалось, не предвещало. Обманувшаяся мудрость, жертвующая всем ради ещё одного шанса для молодых и наивных, лишь бы не повторили тех же ошибок. Аутодафе как последний крик души и последний аргумент в споре с судьбой. Ultima ratio regis, неважно, идёт ли речь о короле строк или императоре механических ангелов. Всессожжение, война со злом в душе, преемственность поколений. Король мёртв — да здравствует король. Не так ярко, не так блестяще, не так обжигающе-прекрасно, как в поздних работах, но всё-таки волшебно. Возможно, «Сентябрьским огням» и суждено навсегда остаться в тени ветра, но всё же этот роман — настоящая находка для любителей мистики и готической драмы. И, разумеется, при всех своих недостатках «Сентябрьские огни» — работа подлинного мастера.

А вот мне, пожалуй, понравилось. Нет, недостатков у романа, конечно, предостаточно, но что-то цепляющее здесь определённо есть. А может, всё дело просто в моей трепетной любви к книгам о коматозниках. Вроде бы сновидческие блуждания героя по закоулкам подсознания и не такие поразительно-ошеломляющие, как в «Мосте» Бэнкса, а сюжетные перипетии устроены куда проще «Арабского кошмара» Ирвина, но в общем, Гарленду я ставлю зачёт. Есть в романе действительно неплохие вещи, которые просто нельзя игнорировать. Вот, например, попытка представить мутацию, что претерпевают категории пространства и времени, существующие, по сути, только в нашем разуме. Или постепенное, урывками и фрагментами, просачивание деталей настоящего мира в галлюцинации героя. Конечно, очень многое тут недокручено, многие детали из снов героя так и остаются подвешенными в воздухе, а идея о том, что сон в некотором роде подобен смерти, стара как мир. И даже идущая ей в контрапункт идея о том, что пробуждение — это тоже смерть, только на этот раз смерть эфемерной (ир)реальности сна, тоже не особенно нова. Но всё же у Гарленда получилась довольно славная зарисовка, и в рамках коротенькой новеллы «Кома» смотрится вполне приемлемо. Если бы ещё автору удалось избавиться от приевшегося ещё по «Тессеракту» стремления с глубокомысленным видом рассуждать о всяческих странных и туманных вещах. Скрытые механизмы реальности, вложенные друг в друга измерения, тайны разума и прочие сорок два явно не дают Алексу покоя. А в результате настроившийся на эффектный финал читатель не получает, по сути, ничего. В «Коме» с этим чуть получше, чем в «Тессеракте», но всё же финал определённо скомкан.

В итоге, советовать не рискну. Неровно, неоригинально, хотя стильно и довольно аккуратно скроено. Ну и тема сама по себе очень мне интересна. Если у вас нет особенного интереса к книгам о сновидцах и коматозниках, можете смело скидывать балл-другой.

Замечательная книга, завораживающая, пугающая. И необычайно многогранная: здесь есть и нотки мистики с оттенком недоброй тёмной магии из средневековья, и детективные мотивы, и глубокий, но не навязчивый акцент на переживаниях и эмоциях героев. Очень интересна авторская манера цепляться за самые крохотные и на первый взгляд незначительные фрагменты, нарочито подчёркнутая в самом начале. На первый взгляд, это позволяет читателю лучже вжиться в описанный на страницах книги мир, за стремительно развивающимся сюжетом не пропустить изысканные фиакры, и фигурку ангела на крыше аптеки, и антикварную тросточку доктора Горского. На первый взгляд, да. Но чем глубже мы погружаемся в текст, чем дальше следуем за Сольгрубом и Пошем навстречу таинственному убийце, тем лучше мы понимаем замысел автора. Занятно — чем больше мистики и детектива мы видим, тем меньше верим во всё это, тем старательнее начинаем вчитываться в текст и искать ответы между строк. И на то есть свои причины.

Действительно, самая природа зла по Перуцу — нечто, гнездящееся внутри каждого из нас. Затаённые фобии, подавленные страхи, чувство вины. В самом деле, ведь страшный суд — это возмездие за грехи, в коих мы повинны. А раз так, то нам открывается совершенно новый смысловой подтекст. Средневековый художник, заколовший заклятого врага. Талантливый актёр, лелеющий в душе план отмщения любовнику своей жены. И очень хорошо в этот контекст вписывается наш дорогой рассказчик, скрипач и писатель, который — что? Уж не довёл ли он, в самом деле, актёра до самоубийства? За много лет до возникновения самого термина Перуц представляет на наш суд ненадёжного рассказчика. И такие стройные сюжетные построения сразу шатаются под грузом вины барона. Что из происходящего правда, а что — извлечённая из лабиринтов подсознания иллюзия, терзающая фон Поша?

Послесловие даёт нам исчерпывающие ответы, но тем не менее это было просто великолепно. Мы сами, а точнее, наша совесть и есть тот мастер, что предаёт нас страшному суду раскаяния. Не дремлющее в глубине души предчувствие древнего страха, но зло, что есть плоть от плоти самой нашей души. Не встреченный на полуночной аллее первобытный ужас, но отражение в зеркале. Не кошмар наркотической грёзы, но мука вины. И мне кажется, что не нам судить барона. Хоть мы и не знаем, что за человек на самом деле был Ойген Бишоф, мы не вправе обвинять его невольного убийцу. Тем более, что он наказал себя сам. Слишком сильная личность, чтобы безвольно покончить с собой, фон Пош сделал всё, чтобы искупить содеянное. Надеюсь, что это ему зачтётся.

И напоследок один маленький совет. Ни в коем случае не читайте роман наискосок и второпях. Вы рискуете пропустить расставленные автором подсказки и прочесть всего-навсего мистический детектив. А когда правда, наконец, всплывёт на поверхность, вы лишитесь волшебного ощущения, когда ваши догадки наконец-то получают фактическое подтверждение. Это даже приятнее, чем вычислить убийцу в детективе. Словом, не упустите главного. И — добро пожаловать на Страшный Суд.

Очень необычная по сравнению с форматом цикла вещь. Я бы даже сказал, еретическая. Подумать только, здесь почти все офицеры некомпетентны, командование допускает ошибки, простых бойцов считают пушечным мясом, случается, что стреляют по своим. Всё как в жизни, в общем. И именно из-за такой неприглядной правды создаётся ощущение реальности происходящего. Читая книги о космическом десанте, особенно те, которые не входят в «Ересь Хоруса» и , стало быть, построены на одной только боёвке, я частенько ловил себя на чувстве, что всё это не по-настоящему. Действительно, генетически модифиированные супервойны направо и налево расшвыривают целые полчища разнообразных ксеносов, оставляя позади лишь горы трупов. И всё это со смешными потерями. Море пафоса и превозмогания, но никакой достоверности.

А вот у Сканлона, как ни странно, получилось. Конечно, ему явно не хватает мастерства, умения быстро и ярко раскрыть образы героев, особенно второстепенных. Но всё же его персонажи стали мне ближе, чем безликие машины для убийства из «героических битв космодесанта». На общее впечатление играет ещё и финал, ещё более нетипичный для цикла, чем все помянутые выше моменты. Очень многие авторы книг по Вархаммеру развивали образ неидеального Империума. Взять хотя бы блестящие вещи Абнетта, Дембски-Боудена и Макнилла, дающие нам возможность проникнуть в скрытые мотивы главнейших фигур Ереси и стать свидетелями поворотных моментов истории мира. И «пятнадцать часов» — ещё один способ донести до читателя те же идеи. Оказывается, одна маленькая трагедия простого человечка, который наивно верил в мудрого Императора, стоит не меньше, чем пространные философские рассуждения о сущности власти и высшем благе.

В общем, книга мне определённо понравилась. Конечно, автору явно недостаёт опыта, но это со временем уйдёт. Главное, что у Митчела есть талант и смелость взглянуть на проблему с новой точки зрения, которая совершенно точно не всем придётся по душе. Именно такие вот молодые авторы и должны привнести в цикл свежую кровь и новые идеи. В конце концов, Black Library явно не собирается завершать эпос в ближайшем будущем. А корпорации, как известно, намного долговечнее людей, и значит финал доведётся писать уже не нынешним мэтрам, которых я упомянул выше. А тогда кому? Может быть, именно этим молодым ребятам? Что ж, поживём — увидим.

К чтению этого романа ни в коем случае нельзя подходить легкомысленно, хотя, впрочем, навряд ли у вас это получится. С самого начала Норфолк обескураживает читателя: чрезмерно сложным языком, вычурной ритмикой фраз, глубокой метафоричностью текста, множеством разбегающихся во все стороны ссылок, подчас занимающих большую часть страницы. Вам, несомненно, пригодится доскональное знание корпуса древнегреческой мифологии, потому как ссылки Норфолка суть часть хитроумной литературной игры, смысл которой понимается не сразу, и вовсе не предназначены в помощь неподготовленнному читателю. Изначально у нас есть всего лишь Калидон и смутное, основанное на расхожем мифе, представление о том, что должно произойти. Калидон, Аракинф, Омфалион и вообще реальное воплощение сошедшего со страниц пожелтевших манускриптов мифа потрясающе атмосферно, но эта атмосфера не из тех, что чувствуются сразу. Нужно вчитаться, нужно почувствовать пульс расказанной автором истории и принять его, автора, правила. И тогда начнётся охота.

Начинается охота, и раскрывается веер смыслов, вложенных Норфолком в каждую деталь его истории. Взять хотя бы те же ссылки: некоторые из них избыточны, некоторые ведут прочь от темы, иные раскрывают новые слои и аспекты сюжета. Миф в контексте мифа, миф сквозь призму памяти, миф как тень истории и одновременно её высшая форма. Все отсылки, даже на первый взгляд посторонние, значимы, хотя бы как метафора следа, что подчас лжёт, уводя охотника в сторону от цели. Охота — это и вызов злу, и отождествление себя со злом, и тонкая, ускользающая полоска реальности, где обитает ночной охотник, преследующий истину. Чтение здесь становится неким испытанием совершенно экзегетического толка. Запредельная перегруженность смыслами, глубина вложенных аллюзий и реминисценций неизбежно вовлекают читателя в ту охоту, что ведут герои. Текст оживает в вашем сознании, интерпретируется, исходя из фоновых знаний и тех анологий, что будут вами, вольно или невольно, проведены. «Охота на вепря» непохожа ни на один из тех романов, что принято считать образцами мифоистории или мифопоэтики. Рушди в «Земле под её ногами» использует миф как партитуру отношений героев, Маккаллоу в «Песне о Трое» отдаёт дань реализму, проливая свет на туманные двусмысленности Гомера. Но для Норфолка главное — тьма, в которую неизбежно уводит поиск смыслов. Тьма, в которой скрыто и зло, и все ответы, где уготовано поле последней битвы. Наиболее точная параллель здесь — с «Фугой смерти» Пауля Целана, и тёмное млеко рассвета суть прообраз и плоть от плоти метафизической тьмы Норфолка.

Но это не сразу, потому что подметить аллюзию на поэзию Целана — Анчеля — само по себе подвиг, достойный медали. Но есть тут и другие аналогии, число коих, на самом деле, ограничено лишь вашей фантазией. Вот например тема рока и схватки с судьбой, красной нитью проходящая сквозь историческую часть романа. Великие герои Греции несутся во тьму, будто щепки, подхваченные потоком обречённости. Сверхсущества и одновременно обычные смертные, творцы мифа и одновременно первые его жертвы, намертво повязанные узами предопределения. Неразрывная связь подвига и хюбриса, дерзкого вызова воле богов. Замкнутый круг мифотворчества: не отдавая себе отчёта, мы перекраиваем миф на свой лад. В нашем разуме, на эфемерной границе между памятью и подсознанием, рождаются императивы, что обречены вести нас сквозь годы. Мифы, что правят нами, не что иное, как сны нашего же разума. И что же тогда ведёт нас во тьму? Герой, ставший заложником своего мифа, не единожды появлялся на горизонтах моего чтения, взять хотя бы великолепный роман Олди «Герой должен быть один». Но то, как подаёт эту же (эту же?) идею Норфолк, ошеломляет. Никогда не знаешь, что ждёт тебя дальше.

И вот нам наконец кажется, что нити повествования в наших руках. Паломничество в поисках истины и охота на вепря, схватка со злом и брошенный богам вызов, слдеы на песке и сонм разбегающихся в разные стороны отсылок. И тут Лоуренс с лукавой улыбкой останавливается на полуслове, во тьме, в шаге от столь желанной истины. И начинается вторая часть романа, новая круговерть смыслов и отсылок. Древнегреческие герои становятся уже героями литературными, воплощениями людей из прошлого, что некогда прожил некто Соломон Мемель, поэт и жертва холокоста, еврей, создавший все самые значительные свои произведения на немецком, визионер, хюбрист и тоже герой — во всех смыслах. Первая часть романа внезапно становится ни чем иным, как поэмой Мемеля. И значит — интерпретацией его прошлого, ещё одной тающей ниточкой памяти, или обречённости, или имитации реальности, которой никогда не было. Вымышленные Норфолком или Мемелем Меланион, Мелеагр и Аталанта становятся чем-то вроде кругов на воде, что оставили некогда канувшие во тьму герои войны. Которых Мемель или Норфолк старательно ассоциирует с событиями своей молодости, проецируя всю свою жизнь на отношения с возлюбленной и лучшим другом. А потом вся эта матрёшка смыслов прячется в оболочку фильма, что снимают Рут и Соломон, ещё один слой тьмы и тайны. Так что всё это лишь смутные тени на поверхности дремлющего подсознания Мемеля, который сам — креатура Норфолка, облечённая в плоть Пауля Целана, реального человека, успевшего, однако, чуть ли не при жизни стать отдельным мифом. И уже совершенно непонятно, где же остался вход в этот лабиринт смыслов, где сновидец, а где — сны. «Охота на вепря» — нечто на стыке митчеловской паутины взаимосвязей, причин и следствий и бесконечной глубины совмещённых в единое целое отражений Желязны, если уж вновь прибегнуть к спасительному кругу сравнений. Но даже и так ключ к пониманию романа от меня ускользает. Норфолк проделал работу, достойную называться литературным подвигом, и, чтобы повторить его путь, от вас потребуются недюжинные усилия и абсолютное внимание. Это настолько глубокая, многогранная и сложная вещь, насколько только можно вообразить. Будьте осторожны.

Наверное, это один из самых неудачных вариантов знакомства с творчеством классика русской фантастики, какой только можно себе представить. По крайней мере, я ожидал прочитать что-то наивно-доброе и оптимистичное, а получил в итоге нечто сумбурное, нелогичное и стоящее вне определённого направления. С самого начала автора бросает от жанра к жанру: от прогрессорской фантастики в городских декорациях через криминальный боевик в псевдоисторическое фэнтези о попаданцах. И нельзя сказать, что такое многообразие придаёт роману цельности или необычности.

С самого начала мне не понравился главный герой. Гарик Гагарин напоминает этакого супермена местного разлива, к тому же нахального и самоуверенного, беззастенчиво использующего свои способности в корыстных целях. Способности эти, кстати, достались герою даром и ровно ничего не стоили. И вот после довольно сумбурного пролога, в котором нас знакомят с подробностями биографии Гарика, начинается вторая часть романа, больше всего напоминающая криминальный детектив о лихих девяностых, какие в своё время штамповали тысячами. Политика, разборки, братки, убийства, изнасилования. Да ещё и герой напрочь забывает о своих сверхспособностях, что ещё больше размывает фантастический колорит. И даже потом, когда фокус авторского внимания перемещается к арене, где на потеху неведомым хозяевам идёт кровавая война, интереснее не становится. Страдания и смерть непременно должны были оставить отпечаток на характерах героев, просто не могли не оставить. Но те как ни в чём не бывало продолжают вести себя так, как будто бы ничего не произошло. Героям не хочется сопереживать, в войну Булычёва не хочется верить. Гарик вообще плывёт по течению, ожидая, что всю работу за него сделают другие. Композиционно третья часть романа скопирована с «Рыцарей сорока островов» Лукьяненко, тут и спорить нечего. Вот только передать эмоциональный накал и глубину ситуации у Булычёва не вышло, не говоря уже о серьёзных логических несостыковках. Взять хотя бы рояль в кустах в самом конце. Мне что-то не верится, что практически бессмертные существа, способные стирать людям память и похищать их в параллельные измерения, настолько глупы и беззащитны, что позволили собственным слугам пронести на базу автомат, из которого их в итоге и расстреляли. Да и если отбросить сюжетную логичность, всё равно финал коробит. Начали с гуманистической драмы о страдании, закончили очередной разборкой со стрельбой и поножовщиной.

В итоге, я не нашёл в романе ни неожиданных сюжетных ходов, ни цепляющих персонажей, ни глубокой моральной проблематики. Подозреваю, что многие читатели, знакомые с творчеством Булычёва, ставят роману довольно высокие оценки просто из уважения к автору. Но я в данной ситуации человек непредвзятый, и, если уж начистоту, «Вид на битву с высоты» показался мне больше похожим на пробную поделку начинающего и не очень талантливого автора, чем на зрелую и выверенную работу признанного мэтра.

You can check out any time you like

But you can never leave!

The Eagles, «Hotel California»

Наверное, Ирвинг прав. Потому что я тоже думал когда-то, что всё у меня обязательно будет хорошо и славно, и будет любовь, и будет счастье, и смысл тоже будет, и будет всё-всё-всё вообще. Наверное, все так думали. А потом — бац! — и ты уже взрослый, и жизнь начинает разгоняться вниз, и ты понимаешь, что жизнь твоя стала каким-то чёртовым отелем. Где постоянно снуют какие-то странные и не очень симпатичные люди, а родные и дорогие уходят и не возвращаются, и всё привинчено к полу, и ты не радушный хозяин, а какой-то жалкий забитый постоялец из углового номера, а где-то в ванной с тошнотворно-надсадным булькающим звуком всплывает Грустец.

Ты пробовал травить его, поджигал и вот теперь утопил, а он, каналья, не тонет, прямо Распутин какой-то. И остаётся только сидеть и печально удивляться тому, что жизнь внезапно стала какой-то чужой, а забавная семейная сага — безумным постмодернистским макабром в отрыве от реальности, и не вернуться назад. Ирвинг, жопа с ручкой, ты что такое творишь, а? Я хотел почитать про милых фриков и медведя на мотоцикле, зачем ты так, а?

И что делать — я топил, а он не тонет. Или идти тихонько сквозь годы по обшарпанному гостиничному коридору, захлопывая за собой двери и не оглядываясь назад, или вот, пожалуйста, окно. Так или иначе, в конце коридора всё равно окно, так не проще ли сразу? Потому что ты, например, карлик, или совсем не умеешь целоваться, или мышиный король. Потому что-то где-то четыреста шестьдесят четыре, а ты так и не начал считать, и не знаешь, как сказать, что любишь, потому что:

- ты гей — таксидермист

- ты влюблён в собственную сестру

- ты старая дева со штангой

- ты слишком умный, но очень грустный медведь

- ты девочка — радикал с кучей мусора в голове

- ты бездарность по сравнению со Скоттом Фицджеральдом

- тебя изнасиловали в детстве

- Грустец не тонет.

Ирвинг, мать твою, что ты такое курил, а? Зачем ты с ними так? Зачем ты так со мной, а? Они ведь не заслужили и не виноваты, да и я, наверное, тоже. Слишком много крови и schlagobers, и боги, как же талантливо.

И вот твоя неосуществлённая любовь разрастается, как раковая опухоль, и ты кричишь, и плачешь, и бьёшься в агонии, и во всём великом и могучем не хватает слов. Weltschmerz, ощетинился своими жесткими согласными и сидит, смотрит. Слово — надгробие, слово — приговор. Любовь камнем лежит на сердце, на живую нитку привязанная, и тоже не тонет, хоть и такая невыносимо-тяжёлая, а так хотелось бы утонуть, но любовь не тонет и вместе с ней сердце. И где-то поблизости так и маячит окно и в нём бессердечные тела Габсбургов, и так не хочется к ним лежать под weltschmerz и слушать безумные оперы Доницетти. И ты уже не понимашь, где кончается любовь, а где начинается Грустец. Если религия — просто очередная разновидность таксидермии, то любовь определённо подвид Грустеца, особенно пакостный и непотопляемый. И остаётся только учиться говорить самому и плавать, тоже самому, раз уж такая штука. И хорошо бы украсить отель к Рождеству, раз уж всё же. И непременно жить дальше и верить, и не сдаваться. И найти свою любовь, и потом уже не отпускать, хоть это и так трудно, что совершенно точно понадобится медведь, здоровенный, как эйфелева башня, и умный как четыреста шестьдесят четыре Эйнштейна. И верьте Фрейдам, обоим, и не расставайтесь с бейсбольной битой, потому что мало ли, и обязательно запоминайте сны, а лучше записывайте в тетрадочку. И самое-самое главное, умоляю вас...

...проходите мимо открытых окон.

Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Странно, но чем больше семейных драм я читаю, тем меньше мне хочется верить классику. Безответная любовь, распадающийся брак, проблемы с детьми, семейные тираны, неудавшаяся и непонятно как пролетевшая мимо жизнь. Детали, образующие механизм качественной бытовой драмы, повсюду одни и те же, и мало кому из авторов удаётся придумать хоть что-то оригинальное. В самом деле, это же совершенно типичные вещи, предсказанные порождения ненависти и отчаяния, весь спектр возможных эффектов того, что несколько запутавшихся друг в друге людей не могут вырваться и убежать далеко-далеко. Тут неважно ни время, ни место. Летят года, тысячи километров сине-серого океана разделяют материки. Но люди, те остаются верны себе.

Вот и в «Боге мелочей» представлен, пожалуй, весь помянутый выше набор ходов, столь характерный для жанра. Такая несчастная семья в базовой комплектации. И потому мне неинтересно пересказывать здесь сюжет и живописать страдания персонажей, благо всё читается практически с первых строк романа. Я лучше расскажу, почему эта книга показалась мне одной из лучших семейных драм, что мне доводилось читать.

Во-первых, индийский колорит. Всегда любопытно окунуться в неизвестную культуру, посмотреть, чем живут её носители, во что верят и какие предрассудки довлеют над ними. Тут и идущая из глубины веков кастовая система, позорный пережиток прошлого, делящий людей на прикасаемых и неприкасаемых. И индуизм, религия, по-прежнему господствующая в стране, хоть и потеснённая слегка исламом и христианством. Фоном к истории Эсты и Рахель, за скобками, на заднем плане Рой показывает, как религия предков постепенно теряет власть, отступая под тяжёлыми ударами времени. Отныне индуизм больше не играет той грандиозной мировоззренческой роли, что прежде, и виной тому даже не проникновение вместе с британскими колонизаторами христианства. Не чужая религия, но чуждая этика и мораль повергла во прах старинных богов. Агрессивная экспансия запада многе поменяла в умах индусов. Некоторые, как заправские жертвы стокгольмского синдрома, стали завзятыми англофилами, некоторые, вооружившись ещё одной экспортной заразой — коммунистическими идеями, затеяли игру в профсоюзы и митинги. Читая книги всё новых и новых индийских авторов, глядя на ситуацию всё с новых и новых сторон, постепенно осознаёшь всю глубину проблемы. Пожалуй, Рой наряду с Салманом Рушди стала для меня именно тем писателем, чьи книги помогли мне увидеть новое измерение Индии, неприглядную правду, скрытую за фасадом глянцевых туристических курортов. Зависть, алчность и ненависть взошли на пепелище одной из величайших в мире философских систем. Жрецы древних богов за гроши исполняют ритуальные танцы на потеху туристам. Святилища забыты и покинуты, великие боги пали. Остался только один, самый последний и самый беззащитный — Бог Мелочей.

Здесь-то и следует упомянуть о втором достойнстве романа — форме, в которой воплощена незатейливо-будничная история одного нечастья. Ключевые фразы, многократно повторяющиеся, пронизывающие текст насквозь. Образы и предметы, ставшие отпечатками чувств героев. Резиновый надувной гусёнок, «токийская любовь», бабочки, детская сумочка со стразами, алый флажок, запах роз, серебристые растяжки на коже любимой, скрипка, и стаканчик кофе, и старые фото из мира счастья, и крохотный серебрянный напёрсточек, и десятки, и сотни мелочей. Мелочи-влюблённости, мелочи-утраты, мелочи-расставания, мелочи-мечты, мелочи, из которых и состоит вся наша странная и нелепая жизнь. И посреди всего этого он, Бог Мелочей, колосс на глиняных ногах, хрупкий страж счастья, гигант с чёрной кожей и алыми ногтями, последний и обречённый. Слуги зла непрошенными гостями прокрались в жизнь героев, адепты ненависти напали на Бога, растерзали его, насмерть забили тяжёлыми кованными сапогами. Бог умер, и мир раскололся, и мелочи рассыпались и остались лежать, потерянные и ненужные, на поживу мародёрам и любопытствующим.

С самого начала мы знаем, чему суждено случиться, и это вовсе не ошибка автора. Вместе с пророческими строками видений будущего со страниц срывается холодное, пробегающее мурашками по коже ощущение неизбежности. Рок, предначертание, падение. И нам всё непонятно, зачем герои возвращаются туда, где были так несчастны. Однажды вырвавшись в целый мир бескрайних возможностей, освободившись от паутины суеверий и лжи, они всё равно поворачивают назад. И только финал ставит всё на свои места. Лишь воочию увидев то, о чём мы знали почти с самого начала, мы постигаем истину. Единственно верная нота, финал в утраченном, но бесконечно прекрасном времени, последний аккорд. И всё наконец понятно. Они возвращаются не за памятью, не за искуплением и уж тем более не за местью. Это паломничество, но не в поисках корней и родного очага. Эста и Рахель вернулись, чтобы преклонить колени на пепелище, где некогда пали великие боги. Где некогда умер и их бог, самый последний и самый беззащитный. Бог Мелочей.

Маркус Зусак в наших палестинах известен в первую очередь авторством нашумевшего «Книжного вора», неоднозначного и спровоцировавшего немало обсуждений романа. Кто-то ругал книгу, кому-то она, наоборот, понравилась, но так или иначе дело было сделано: у читателей возникла устойчивая ассоциация между книгой и автором и какие-то свои представления и ожидания от творчества Зусака.

К чему я всё это? Если коротко, то всё очень просто: «Я — посланник» нечто совершенно другое и новое. Не будь на обложке отпечатано здоровенными алыми буквами «Маркус Зусак», установить авторство вслепую было бы практически невозможно. Нет ни рубленных резких фраз, ни ошеломляющих читателя скачков во времени. Это роман не войне и не об утрате, и на этот раз автора нельзя обвинить в попытке спрятаться за спинами тысяч умерших. Нет ни расстрельных процессий, ни поездов смерти, ни лежащего в руинах города. Всего лишь обычная история обычного двадцатилетнего парнишки, какие-то считанные месяцы обыкновенной тихой жизни, наполненной самыми заурядными вещами. И знаете, что? Даже в этом формате Маркус чертовски хорош.

Книга подкупает своей искренностью и простотой, практически любой читатель найдёт в образе героя что-то близкое и понятное. Безответная любовь, проблемы с работой, непонимание между друзьями, ссоры с близкими. Такие типичные проблемы, такие банальные. И такие родные. Всякий из нас хоть раз да побывал в шкуре Эда Кеннеди, хронического неудачника, славного и доброго парня, которому как назло всегда чуточку не везёт. И когда в монотонную жизнь героя внезапно врываются послания на картах, таинственные телефонные звонки и прочие необычности, мы радуемся неподдельно и от всей души. Глядя, как Эд преодолевает трудности, помогает людям, ищет своё место в жизни, мы сами проживаем собственные неудачи, оставляя их в прошлом. Мы понимаем, что всё, в сущности, очень легко и решаемо, стоит только всерьёз захотеть изменить свою жизнь к лучшему. Жизнь как колода карт, кому-то сдаёт тузы и козыри, а кому-то так, всякую мелочь. Но ведь она ещё и игра, а не какая-нибудь скучная лотерея, где всё ясно наперёд. Так почему бы не сыграть, вдохновенно и как следует? Ведь наша игра — с ненулевой суммой, и если разыграть карты правильно, в выигрыше останутся все.

Задуманный посланием читателям, роман стал своеобразным открытием и для самого Маркуса. В одном из интервью он сказал, что именно эта книга стала тем самым событием, которое заставило его поверить в свои силы. Так что знаменитый «Книжный вор» самим своим рождением обязан «Посланнику», хотя и ни капельки на него не похож. И всё же «Посланник» не менее талантлив, хотя и по-своему. Изящное композиционное решение, удачно подобранные сюжетные перипетии, превосходно иллюстрирующие постепенное изменение героя, наконец, сам образ Эда, скрывающий громадный запас эмпатии. Очень сложно создать одной лишь силой воображения личность, которой действительно хотелось бы сопереживать, но у Маркуса действительно получилось. Возможно, всё дело в том, что у меня слишком много общего с этим забавным неудачником. Возможно, проблемы и неурядицы, что причудливым раскладом сдала Эду жизнь, не так уж универсальны и близки далеко не каждому. Честный и светлый, лишённый даже намёка на вымученную жалость, этот роман тем не менее, как и все трогательные вещи, очень личная штука. Никогда не скажешь заранее, что скрывается за обложкой, как не угадаешь лежащие рубашками вверх карты. Но одно я могу сказать точно: забавная маркусова фамилия с сомнительной согласной в серединке стала для меня гарантом увлекательного чтения. Это парень действительно талантливый, глубокий и разноплановый писатель, и новые его книги всегда будут желанными гостями на моих полках. Что же до этого романа, то я без тени сомнений ставлю ему 10 из 10. Я мог бы долго распространятся, почему, но это будет вымученно, эмоционально и совершенно не к месту. Лучше скорее садитесь к столу и попробуйте сами. Карты уже ждут.

Потрясающая своей необычностью вещь. Хотя это не первое моё знакомство с творчеством Фоера, я всё равно был изрядно удивлён, хотя и знал, чего ждать. Сразу, чтобы прояснить ситуацию, отмечу, что восторженное удивление явно не единственная из возможных реакций. Спектр эмоций, что способен породить текст, широк до невероятности, и где-то там, на другом его конце, вполне возможно притаились непонимание и раздражение. «Последняя иллюминация» — явно не из тех книг, что нравятся всем (что невозможно в принципе) или хотя бы большинству (что часто идёт рука об руку с попсовостью и китчем). Но уж если вы оказались с Фоером на одной волне, удовольствие от книги получите громадное.

Самое-самое главное, что нужно знать: Фоер изрядный символист. Ага, прямо как те ребята из Серябряного века, для которых форма была важнее содержания. Красной нитью сквозь роман проходят видения, дневниковые записи, кусочки внутренних монологов, которые нормальными назвать нельзя ну совершенно никак. Броский и запоминающийся образ автору гораздо милее такой эфемерной вещи, как сюжетная логика. Коробки с памятью, книга печалей Брод, Времямер, узелки, что вяжет Софьевка. Если читали «Жутко громко, запредельно близко», то прекрасно понимаете, о чём я. Совершенно то же фокусничанье, ювелирная работа над организацией текста, диалогами, ритмикой фраз. И ещё — Фоер потрясающе афористичен. Это как раз тот случай, когда автор умеет формулировать свои мысли по-настоящему эффектно и красиво. Взять хотя бы размышления Брод о боге и любви. Вообще, «историческая» часть книги мне понравилась куда больше. Штетл, в котором живут герои, предстаёт своего рода микрокосмом, замкнутым и чудным мирком, неподвластным нормальной человеческой логике. И пускай многие из здешних диковин жестоки и недобры, тем притягательней для нас становится текст. Если чуточку поиграть в сравнения, то перед нами что-то вроде стеклянного шара с городком внутри. Вот только город сожжён, лежит в руинах, и вовсе не снег, а пепел медленно оседает на почерневшие кровли игрушечных домиков. Жутко и завораживающе. Пожалуй, что-то вроде Макондо Маркеса, а это в моих устах один из сильнейших комплиментов.

Отнесённая же к настоящему времени часть романа написана совсем по-другому, хоть и объединена с исторической множеством хрупких мостиков. Действительно, ведь лейтмотив романа — проходящая сквозь года память. Память о любви, жертве и искуплении. А ведь это — нечто, неподвластное времени. Прошлое никуда не делось, оно притаилось и ждёт. В забытых коробках с пожелтевшими от времени фотографиями, в перезвоне колец, которыми однажды обменялись далёкие предки героя, в судорожном биении о кожу крови, которая рвётся на свободу. И будут слёзы, и боль, и вскрытые бритвой вены, и память будет жить дальше. На самом деле странно делить роман на части, ведь он — о непрерывном. За изменчивостью формы Фоер прячет единство содержания. Местами уморительно смешная, наивная и нелепо-исковерканная исповедь Саши коснётся вас не сразу, точно так же, как не сразу станут вам понятны хитросплетения исторических обстоятельств и вычурная символика, которой переполнена история Брод. Да, Фоер проделал грандиозную работу над языком, создал целую систему псевдоправил, которые позволили вывернуть речь наизнанку, выкрутить совершенно непередаваемым образом, сохранив при этом полную ясность. Но постепенно сквозь внешнюю антуражность проступает главное. По мелочам, в деталях, в прощальном «бесхитростно», в скособоченной идиоме об утраченном времени, которая, кажется, куда точнее и ярче оригинала. Подлинная искренность, как бьющийся о стенки фонаря светлячок. Один за другим во тьме зажигаются огни. и наступает иллюминация. Полная. Безжалостная.

Возможно, вам не понравится то, что вы увидите. Возможно, вы сочтёте роман дешёвой попыткой сыграть на неизбывной человеческой жалости и сострадании. Вы будете в своём праве. Но только так и можно говорить об ужасном. О войне, о холокосте, о башнях-близнецах в конце концов. Нам всё кажется, что это уже в прошлом, что давно стало сухими строчками исторических очерков. Вместе с Ремарком мы удивляемся тому, как из миллионов трагедий, сонма маленьких армагеддонов, выплавляется бездушная и мёртвая статистика. Вместо феникса из пепла человеческих душ возрождается какой-то ужасный и отвратительный кадавр, чучело. Такова арифметика страдания: сумма бесконечно меньше составляющих её слагаемых. И именно потому прав Фоер, показывающий нам драму человека, а не человечества. Только так можно пробудить память, только так понять, что стоит за каждой из миллионов смертей. Только так можно исправить счёт. Вот потому-то я и считаю этот роман превосходным. Но предсказывать, понравится ли он вам, конечно, не берусь. В конце концов, мы ведь люди, а не фигурки-статисты.

Ну вот, наконец-то я прочитал новую книгу о Фандорине. Уже четырнадцатый роман в серии, надо же, как летит время. И время это, кажется, не очень благосклонно к автору. Последние вещи Акунина мне кажутся всё же в известной степени вымученными, даже натужными. Знаю, извечные обвинения в нетортовости — это такой устоявшийся уже тренд, знаю, что неоригинален. «Весь мир театр» точно так же критиковали и точно так же спешили «хоронить» Акунина. И, на самом деле, зря, потому как «Чёрный город» заметно лучше своего предшественника в серии. Но вот беда: только его он и лучше. Новый роман — своеобразная компиляция лучших идей и образов цикла, и, как и всякая осетрина второй свежести, до высочайшей планки ранних вещей недотягивает.

Образы второстепенных персонажей — один сплошной самоповтор. Жуликоватый полицай-начальник, до поры до времени старательно прикидывающийся верным и надёжным союзником — было? Было, порукой тому князь Пожарский. Одержимый революционными идеями подпольщик-фанатик? Грин, я узнал тебя. Верный, неоценимый в расследовании помощник, в решающий момент оказывающийся опасным врагом? Ба, да это же мадумуазель Деклик! Толстяк-богач, которого враги Фандорина коварно пытаются представить главным злодеем? Конечно, господин Цурумаки. Немыслимо угнетающе. Знакомые типажи, набросанные небрежно, штриховкой, чуть ли не теми же словами. Те же «неожиданные» сюжетные повороты. Уж лучше бы появление Кара-Гасыма так и осталось роялем в кустах, каким оно сперва кажется читателю. Я до середины романа ловил себя на одних и тех же повторяющихся мыслях: «Неужели Шубин марионетка Дятла, а Гасым — предатель? Да нет, не может быть, это же так примитивно и неизящно, это Акунин, а не какой нибудь Вася Петров.» Ну вот, приехали.

Даже лучшее, что есть в книге — образ Баку, Чёрного города, местами срисован с американского Дикого Запада, не антуражем, само собой, но общим настроением. Сам Фандорин, харизматик и обаяшка, который, казалось бы, способен один вытянуть какие угодно сюжетные завалы, безбожно тупит. Другого слова и не подберёшь. Если раньше за героем всегда оставалось последнее слово, финальный трюк, укладывающий на лопатки всех негодяев, то здесь... Чёрт, раньше в конце срабатывала сложнейшая конструкция из на первый взгляд незначительных штрихов, деталей и зацепок. И я, как и подобает при чтении хорошего детектива, восхищался прозорливостью героя и мастерством автора. Показать все кусочки мозаики, эффектно её собрать и оставить читателя восхищённо вздыхать — таким рецептом пользовался Акунин в ранних романах. А теперь всё на поверхности, даже не кусочки-детальки, а здоровенные кусищи, а Фандорин проигрывает. И это притом, что Акунин всячески подчёркивает, что нынешний Эраст Петрович не чета тридцатилетнему, он и умнее, и хитрее, и сильней в бою. Вот разве что последнее, ибо беготни и боёвки в «ЧГ» рекордно много. Если раньше Фандорин брал умом, то теперь физподготовкой. На смену тонкому и изящному детективу пришёл ладно написанный развлекательно-приключенческий роман. Ох, не так хотел бы я попрощаться с Эрасто-саном.

Кстати, о прощании. Аналогия с Рейхенбахским водопадом, которая просто напрашивается после чтения, очень показательна. Шерлок велик, он переиграл Мориарти, он вне всяких сомнений умнее. Его удел — равный поединок с достойным соперником и боевая ничья, потому что Холмс — мыслитель, а не боец. А вот Фандорин, незаметно превратившийся в этакого ретро-Бонда, проваливается полностью и с треском. Он жалок, связан и проиграл людям, и близко не стоящим криминальных гениев, над которыми когда-то брал верх. Пистолет, конечно, даст осечку, в последний момент появится Зафар или (что будет ещё трогательней) верный Маса, бледный и с перебинтованной грудью. Потому что великие сыщики не тонут, потому что читатели привязались к герою и не отпустят даже и такого недофандорина, потому что Акунину хочется кушать, в конце-то концов. Да и в ранних биографиях Фандорина недвусмысленно упоминалось, что в 1920 у него ещё и сын родится. Эраст Петрович прочно укоренён в многоцикловой акунинской вселенной, убить его до времени значит внести в уже написанные книги кучу неувязок и нелогичностей. Да и мстить людям из прошлого для героя стало доброй традицией. Молодой Фандорин упустил киллера Ахимаса в «Азазаеле», чтобы расправиться с ним в «Смерти Ахиллеса». Неуловимый Одиссей, он же Дрозд, он же Дятел, вчистую переигрывает Фандорина вторую книгу подряд. Хочется верить, что справедливость восторжествует. Потому что никто не смеет шутить с Эрастом Фандориным, никто. Ну, по крайней мере с тем крутым парнем с седыми висками, который мне так полюбился по ранним книгам. Нынешнее недоразумение вполне может снова проиграть и даже (о боги!) тихо лечь и умереть.

В результате получается довольно грустная картина. По-моему, Акунин уже устал от писательства. Куча псевдонимов, конвейерный темп работы, даже жежешечка уже пошла в печать. Как по мне, под псевдонимами пусть делает, что душе угодно, но Фандорин — это святое. Поэтому только три балла, и то из уважения к ранним вещам.

С каждой следующей книгой я всё больше восхищаюсь мастерством Остера: его мрачноватыми печальными сказками, его способностью дотянуться сквозь страницы до читателя, возможостью тихонько погрустить один на один с книгой. Пол не играет словами, Пол не швыряет читателя в ад пылающей Хиросимы или карточные домики башен-близнецов, Пол даже не пытается сыграть на сострадании к герою. Но каждый раз мне, в общем-то недоброму и изрядно циничному человеку, хочется плакать над его книгами. Что же делает с нами своей прозой Остер, что творят его герои со своими жизнями и самое главное — что мы сами уже сотворили с жизнями своими, данными нам один раз и безжалостно утекающими сквозь пальцы?

Трудно описать словами всё, что скрывается за обложкой «Книги иллюзий». Тихая агония, когда не важно — дурман алкоголя или каторжный нечеловеческий труд, лишь бы не помнить, лишь бы не вспоминать. Когда понимаешь, что просто не повезло, бывает. Когда забываются лица любимых. Когда с глупым видом обнимают и говорят, что им жаль, что они сочувствуют. Когда ты виноват без вины, просто потому, что жив. Когда реальность распадается на части, выцветает, как старая черно-белая плёнка. Жизнь как кино, кино как иллюзия. Когда всё, что угодо, лишь бы не я, лишь бы не со мной, лишь бы не по-настоящему. Мир выворачивает наизнанку, маски иллюзий сменяются одна за другой жутковатым калейдоскопом, в такт судорожно бъющемуся сердцу. Голоса из тьмы, голоса из могилы, прорехи в ткани мироздания, можно провалиться и пропасть без возврата, и хорошо, и пусть, лишь бы не помнить, лишь бы не вспоминать, давай же, стреляй. В голову лезет всякое, кажется, что Дэвид лежит в покорёженном грузовике, и умирает, и грезит о новой любви взамен утраченной, о новой жизни и новом смысле. Иллюзии утешают, но не исцеляют, внутренняя жизнь — там только Мартин Фрост и его иллюзии, и холод, и пепел сожжённых страниц — такой же холодный, им ничего не согреть. И вот Дэвид отправляется в долгий путь домой, вслед за призраком великого комика, ставшего его путеводной звездой. Который наделал столько ошибок, который превратил свою жизнь в Via Dolorosa раскаяния и искупления за то, чего не совершал, который снимал потрясающие фильмы о пустоте и в пустоту, который приговорил себя за то, что любил и его любили. Титан, погрязший в самообвинениях, увязший в паутине иллюзий, умерший жалкой и смешной смертью, так и не сумевший вырваться на свободу из клетки, в которую сам себя запер. Гектор Манн — колосс, и под его обломками оказывается погребено всё, чем жил Дэвид. Его путь, его настоящее и будущее, его новая почти случившаяся любовь — всё тонет в пучине наваждения. Ах, нет, стойте, ведь остался ещё Шатобриан, ещё один гигант, павший во мрак давно, так давно, но круги всё расходятся по воде, лёгкая рябь становится штормом, и сокрушительным цунами Дэвида, как потерпевшего кораблекрушение, выбрасывает на берег. И приходит осознание, так поздно и оттого тем больнее, а ведь всё просто до слёз, всего-то жить будущим, исправлять зло не самобичеванием, а просто стараться делать людей вокруг счастливее хоть чуть, хоть самую малость. Так просто, а никто не догадался, и сам Гектор тоже, он как звезда скорби, ослеплённый своим раскаянием,рухнул, и разбился, и оставил след из поломанных судеб. Безумный флагеллант, а ведь его искупление было в его фильмах, а не в грязи, в которую он вверг себя, и уж тем более не в пустоте. Дэвиду ещё повезло, бесконечно повезло, его выбросило на берег, а там, посреди открытого моря иллюзий, уже раскрылась пасть водоворота на месте, где пал титан. Дэвид утратил всё, что имел, но зато понял то, что должен был понять давно. В конце концов, рано или поздно приходит свет, и тогда иллюзиям настаёт конец.

Гениальный роман, книга-иллюзия, книга-тень, книга о несбывшемся и неслучившемся, исповедь и реквием одновременно. Читайте.

Выход на русском очередного романа Бэнкса для меня всегда остаётся заметным событием, даже если речь идёт об очередной мейнстримовой вещи, а не научной фантастике. И уж тем более интересен для меня был именно «Мёртвый эфир», который поклонникам автора пришлось ждать добрых десять лет. Во многом это объясняется не самой лучшей критикой, которую получил роман сразу после выхода. Ленты отзывов на Амазоне и Goodreads пестрят уничижительными коментариями о бессодержательности, слабом сюжете, затёртых и избитых для автора такого уровня приёмах. Но всё же само имя Иэна, ставшее за последние пару десятков лет своего рода брендом, в конечном счёте сделало своё дело, и мы можем наконец прочесть роман на русском. Что я и сделал так быстро, как только смог. Сразу предупреждаю, что этот отзыв — сугубо пристрастное мнение фаната, отягощённое к тому же искренней симпатией авторским политическим воззрениям. По возможности я постараюсь быть объективным, но всё же, всё же, всё же...

Итак, первое, в чём сразу следует признаться: большинство критиков в той или иной мере правы. Роман действительно не без недостатков, среди которых с ходу можно выделить три наиглавнейших. Во-первых, откровенно слабый сюжет. Весь ход событий читается чуть ли не с самого начала, а доблестными русскими издателями героически выдан от и до прямо в аннотации. Конечно, Бэнкс пытается спасти ситуацию, подбросив читателю несколько действительно неожиданных поворотов на второстепенных сюжетных линиях, но даже и так магистральная ветка остаётся слишком предсказуемой и скучной. Во-вторых, проблема в самом главном герое. Знакомьтесь, Кен Нотт, радиоведущий. Тролль, лжец, не девственник, левак, алкоголик, периодически балуется наркотой. Кобель, потому как назвать его возвышенно-романтическим «казанова» или «ловелас» у меня просто не поворачивается язык. Отмороженный псих без тормозов, в своих передачах не боящийся наезжать на всех и вся без разбора. Корпорации и политики, фундаменталисты и радикалы всех мастей, религиозные фанатики, футбольные болельщики, технократы, быдло из гетто, зомбированный средний класс, зажравшийся истеблишмент. Оригинальная шотландская фамилия, которую герой когда-то давно поменял, очень точно его характеризует. Кен МакПсих, парень сомнительных моральных устоев и душевного равновесия, такой точно не вызовет симпатий читателей. Здесь мы плавно переходим к причине третьей, состоящей в том, что уж слишком многих совершенно точно заденут за живое кривляния Кена. Герой пачками получает письма с угрозами, а самые выдающиеся даже вешает в рамочках на стену кабинета. Точно так же обиженные читатели недрогнувшей рукой влепят роману единичку а то и напишут разгромную рецензию. Но проблема, на самом деле, состоит в том, что последние два аргумента из трёх не так уж и бесспорны.

С одной стороны, Кен, не стесняясь в выражениях, нападает на убеждения целых социальных групп. Но всё дело в том, что при этом герой не стремится кого-то обидеть или эпатировать. Кен искренне уверен в своих убеждениях и руководствуется именно желанием донести до людей истину. Бэнкс поднимает множество по-настоящему важных вопросов. Какие-то из них были более актуальны десять лет тому назад, какие-то являются первоочередными проблемами и по сей день. Трагедия 11 сентября, смерть принцессы Дианы, воинствующие неофашисты, арабо-израильский конфликт, сомнительная победа Буша-младшего над Альбертом Гором, фундаменталисты от религии, зомби-телевидение, фильмы Пола Верховена и английский футбол. Серьёзные и не очень, трагические и забавные, монологи Кена заставляют всерьёз задуматься о том, куда же катится этот чёртов мир. Конечно, герой Бэнкса мало подходит на роль пророка. И даже на роль блестящего интеллектуала — трендсеттера тоже не очень. Но ведь главное — суть, а не форма. Если отбросить предубеждения и задуматься, то выходит, что устами своего центрального персонажа Бэнкс высказывает множество дельных и стоящих мыслей. Постепенно меняется и отношение читателя к герою. Несмотря на все свои недостатки, старина МакПсих неизменно остаётся честен перед собой, даже и тогда, когда подобная принципиальность может влететь в копеечку. По-моему, это очень многого стоит.

Ну и конечно же, никуда не делись таланты Бэнкса-расказчика. Роман написан живо, образно, динамично, на месте и фирменный авторский юмор. Некоторое фразочки намертво заседают в памяти, как например «волосы цвета героина». Очень «кислотная», необычная и типично бэнксовская метафора. Отлично удались персонажи второго плана, особенно Эд, негр-интеллектуал, любящий на досуге имитировать жаргон и повадки типичного обитателя гетто. На одном этом Иэн выстраивает множество уморительно смешных ситуаций. Неизменно на высоте и Фил, коллега главного героя, на первый взгляд зануда и педант, который, однако, периодически способен выдать перл похлеще самого Кена, особенно если как следует напьётся. Присутствует в книге и непременный шотландский колорит, свойственный почти всем мейнстримовым вещам Бэнкса. Здесь он даже позволяет себе лёгкую самоиронию по поводу шотландского менталитета и общенациональных мифов и заблуждений. По настроению «Эфир» наиболее близок «Пособнику», главным образом за счёт определённого сходства Кена и Камерона. Но мне всё же кажется, что «Мёртвый эфир» куда более глубокая и цельная книга. Здесь Иэн наиболее полно и подробно излагает свои политические взгляды и мировоззрение вообще. Конечно, за этим монологами обо всём несколько теряется сюжет, да и интересны читателю они будут ровно в той мере, в какой интересна личность автора. Рекомендую этот роман в первую очередь фанатам Бэнкса, прочитавшим не одну его книгу.

Очередной букеровский лауреат, оставшийся для меня каким-то не особенно понятным и близким. Кажется, критерии присуждения этой премии рискуют так и остаться для меня тёмными и неясными. Как и в случае с «Предчувствием конца» Барнса, которое я прочёл недавно, нельзя не отметить целый ряд очевидных достоинств романа. Но точно так же остаётся стойкое ощущение, что на лучшую англоязычную книгу года прочитанное ну никак не тянет.

Макьюену, несомненно, удались персонажи, их портреты психологически точны и очень красивы. Автор тщательно, пусть и слегка мрачновато, выписывает героев, добавляя всё новые штрихи за счёт самых разных мелочей. Случайные реплики, кусочки внутренних монологов, отношение к работе и дружбе: в ход идёт всё. Особенно удачна аналогия между характерами и профессией героев, отчётливо демонстрирующая, как в абсолютно разных обстоятельствах одни и те же черты характера приводят к одинаковым же результатам. Вот главред Вернон, постоянно в движении, постоянно на бегу. Десятки встреч, сотни дел, которые нужно утрясти за день. А вот — композитор Клайв, полная, казалось бы, противоположность своего друга. Замкнутый интроверт, привыкший творить в уютном одиночестве кабинета или гулять по безлюдным горным тропинкам, ожидая прилива вдохновения. Но обоих объединяет общий порок, имя которому — эгоизм. Именно зависть и болезненное какое-то самолюбие сквозят в каждом поступке героев. Чувства окружающих, память о любимой, даже совесть — в расход идёт всё. Борьба Вернона за идею больше напоминает травлю, симфония тысячелетия, что пишет Клайв, оборачивается жалким плагиатом подлинно великих. Когда видишь, как рушатся карточные домики, которые герои наивно полагали делом всей своей жизни, даже навязчиво-неправдоподобный финал кажется каким-то более логичным и закономерным, чем есть на самом деле.

Но и так финал, да и сюжет вообще, выглядит каким-то простоватым. Да, два парня потихоньку съехали с катушек и решили поквитаться разом со всем миром, в качестве первой мишени выбрав лучшего друга. Но ведь это читается с самого начала, как только понимаешь, что глубокая и сильная драма об эвтаназии — это не здесь. У Макьюена ещё был шанс представить роман своеобразной летописью войны за память. Но Вернон и Клайв убивали и умерли вовсе не в борьбе за право считаться истинной любовью Молли. Сомневаюсь, что она вообще по-настоящему что-то значила для кого-то из них. Просто желание самоутвердиться потихоньку и исподволь стало для каждого своеобразным Raison d'être, выело душу и вольготно улеглось в новообразовавшейся пустоте. Примечательно, что в итоге герои поступили ровно так, как и было обещано. Оба утратили контроль над собой и своими поступками, став марионетками в руках своего же безумия. И оба исполнили договор, из ненависти к врагу совершив то, что собирались сделать для друга. Это, конечно, символично и где-то даже изящно, но явно недостаточно даже для простой незаурядности, не говоря уж о гениальности. Авторская попытка постфактум, когда уже сыграны последние такты ставшей реквиемом симфонии, представить всё в виде тонкой многоходовки выглядит глупо и нелепо. Такая пародия на дьявольское коварство, каждой чёрточой, однако, выдающая истинную свою сущность рояля в кустах.

Даже не знаю, стоит ли познакомиться с другими вещами Макьюена. В «Амстердаме» чувствуется почерк мастера, но всё же книга далека от совершенства, да и моих собственных ожиданий она не оправдала. Медитативно, раздумчиво, без изысков и откровений. Рекомендую разве что для общего развития ну и просто любопытствующим.

Одна из самых интересных и увлекательных книг о путешествиях во времени, что мне доводилось читать. Занимательно и, что даже важнее, очень просто Азимов приоткрывает перед читателем тайны Вечности, мира, где история человечества не какая-нибудь скучная прямая, но целый набор головоломных многомерных матриц, описывающих трансформации реальности. Мироздание Азимова слегка напоминает квантовую механику в интерпретации Эверетта, которая была опубликована всего двумя годами позже. Разница лишь в том, что в романе вероятные реальности неравноправны. Каждое внесённое во временной континуум изменение вызывает к жизни реальность совершенно новую, а прочие отправляются в небытие. И где-то там, укрытые биополями от конвульсий мутирующего мира, сидят Вечные — самозванные боги, раз за разом перекраивающие полотно истории на свой лад.

Честно говоря, на этом моменте по коже начинают ползти мурашки. В самом деле, какое-нибудь завалящееся минимальное воздействие вроде переложенного с полки на полку ящика может запросто переломить ход истории. И вот уже одни цивилизации пали, а другие возвысились, миллионы людей утратили право родиться, полчища других восстали из небытия, а третьи изменились настолько, что впору считать их совершенно новыми личностями. Конечно, всё это делается во имя счастья человечества, которое наши демиурги приравнивают к размеренному существованию животного из зоопарка — ни тебе войн, ни эпидемий, ни катаклизмов. А между тем именно в борьбе и испытаниях человечество достигло почти всего, чем мы сейчас гордимся. Общее благо Вечных — величина интегральная, не учитывающая личностей, стоящих за сухими строчками сводной статистики. Невольно ожидаешь обнаружить в лице Вечных монстров, адептов немыслимо искажённой этики, чьи устремления и моральные императивы любому из нас ничуть не ближе, чем, скажем, внутренний мир жука-богомола, если таковой мир, конечно, вообще имеется. Но нет, перед нами вполне себе люди: спорят из-за научных теорий, потихоньку интригуют, борятся за власть и влияние. Некоторые, как, например, наш герой, вполне приятные ребята, которых язык не поворачивается назвать монстрами.

И вот, познакомив читателя с исходной диспозицией, автор начинает раскручивать сюжет, постепенно добавляя интриги, приключения, детектив и любовную линию. Но за всей этой занимательностью отчётливо просматриваются и свкозь неё получают развитие всё те же вопросы философского и этического толка. Показать порочность и лживость некой системы через прозрение её верного адепта, особенно если прозрение оное вызвано сердечными чувствами к прекрасной женщине, — ход, конечно, слегка затёртый и где-то даже может считаться клише, но у Азимова получается на удивление складно. Из прочего среди самых сильных образов — библиотека убитых книг, стёртых с лица вселенной вместе с содержащими их реальностями. Исследовать развитие одной и той же личности в разных девиациях одного и того же общества сквозь призму творчества — очень интересная идея. В самом деле, вам разве не любопытно, о чём бы писал, к примеру, Достоевский, родись он в парламентской республике или, скажем, мусульманской стране? До какой степени творчество определяется внутренними переживаниями автора? Или же всё дело в обстоятельствах вовне, и Достоевский-мусульманин — совершенно другая личность и может даже не написал бы и строчки? На одном этом можно было бы написать отдельный увлекательный роман, Азимов просто молодец.

К несчастью, даже в его блестящих объяснениях о времени есть некоторые недочёты, по крайней мере, так показалось мне. Действительно, изначальная реальность без путешествий во времени была изменена из-за вмешательства из будущего. Вечные передали своим предкам технологии и знания, потребные для создания временных колодцев. Но не получается ли, что следствие опережает причину? Азимов использует здесь метафору круга, который можно рисовать бесконечно, очерчивая, однако, неизменный контур. У нарисованного круга нет ни начала, ни конца, это так. Но ведь когда-то в самом-самом начале мы впервые коснулись бумаги кончиком карандаша и начали рисунок, не так ли? Впрочем, тут у меня всерьёз начинает закипать мозг. Возможно, я просто что-то не вполне уяснил из объяснений автора. Ещё один момент, который показался мне спорным, — мотивы, которыми руководствовался герой в самой развязке романа. Я, честно говоря, ожидал, что Эндрю примет решение, исходя из соображений сугубо этического характера, осознав наконец, что Вечные просто не вправе вершить судьбы человечества, хотя бы потому, что и сами всего лишь люди. Но побудительные мотивы Эндрю несколько другие, и связаны даже не со слепой любовью к Нойс, но со стремлением дать человечеству свободу. То есть герой понимает, что наилучший вариант — позволить людям раз за разом обжигаться на собственных ошибках, идти вперёд, кровью оплачивая каждый шаг. Но обменяв стагнацию и покой на развитие, пусть и с неопределёнными перспективами, герой не перестал мыслить категориями полезности. Из-за этого этическая сторона вопроса, неизменно и так красиво развивавшаяся в романе, кажется несколько позабытой. Впрочем, это не более чем придирки. «Конец вечности» — увлекательное повествование с лихо закрученным приключенческим сюжетом, за фасадом которого скрываются глубокие размышления на темы социологии и этики. С чистой совестью могу посоветовать книгу как любителям качественной фантастики, так и ценителям масштабных построений на тему перспектив развития нашего общества.

Очень грустная, но вместе с тем светлая и оптимистичная книга. В конце концов, жизнь далеко не всегда усыпанный розами путь. Люди ранят друг друга и умышленно, и по невнимательности, и просто из-за непонимания. Причём, как правило, непонимания того, что творится в их собственной душе. Конечно, книга вроде бы и о снах тоже, и немало любопытностей и диковин поведает нам автор, но, право же, человечьи отношения подчас куда запутанней самых изысканных сновидений. В который раз убеждаюсь, что любовь — самая сложная из всех простых вещей.

В центре повествования — история четырёх персонажей, чьи судьбы перепутались и завязались в узелки. Поначалу избранная автором манера чередовать события из разных сюжетных и временных линий слегка сбиват с толку, но к такому рваному ритму привыкаешь на удивление быстро. Очень-очень скоро сюжетные зацепки начнут работать, и отдельные фрагменты истории станут складываться вместе, подхватывая и продолжая друг друга на полуслове. Любопытно, что череда достаточно необычных и где-то даже невероятных совпадений не вызывает ровно никакого раздражения, и дело тут именно в глубинной связи центральных персонажей. События двенадцатилетней давности навсегда изменили характер каждого из них, и потому они оказываются обречены друг на друга, вновь и вновь переживая последствия случившегося. Именно в героях и заключатся главное достоинство повествования, придающее остальным компонентам целостность и смысл. И, более того, с ними связаны практически все глобальные символы-метафоры, пронизывающие текст.

Самый, пожалуй, интересный из героев — кинокритик Терри. В молодости он спал сутками напролёт и видел удивительно красивые цветные сны, которые забывал наутро. Оставалось лишь ощущение счастья и восторга, только и всего. В погоне за своими видениями герой становится киноманом, тщась отыскать путь к своим снам на экранах старого авторского кино. Поиски утраченных фильмов, которым Терри посвящает так много времени, своего рода попытка отождествить недоступный его памяти прекрасный сновидческий мир с чем-то реальным и принадлежащим нашей, по эту сторону век лежащей реальности. Но постепенно герой разочаровывается в своих идеалах. Забвение, что приходит каждое утро, кажется ему печатью отверженности, эдем из его снов не принимает Терри. Поэтому после нервного срыва герой утрачивает способность спать, его подсознание выкинуло штуку вроде той, когда рассерженный ребёнок с плачем разбивает любимую игрушку. Лишнее тому доказательство — кардинальная смена вкусов. Отрекшись от снов, Терри отрекается и от интеллектуального кино, которое с ними связывал. И лишь вернувшись назад в Эшдаун, описав полный круг, Терри вплотную приближается к откровению всей своей жизни. Любопытно, что сам по себе он не участвует в новых сюжетных коллизиях. Как и подобает настоящему любителю кино, Терри остаётся за кадром, он — наблюдатель. И лишь насмотревшись вдоволь на безумного доктора и найдя наконец заветную свою фотографию, герой понимает, что вселенная его снов никуда не делась и ждёт его верно и преданно. И поэтому такая концовка для Терри — самая счастливая, хотя и покажется любому нормальному человеку слегка пугающей. Я начал именно с истории Терри случайно, наверное, просто так уж случилось, что этот герой стал моим любимцем. Кино как метаформа сна, сон как метаформа возвращения. Наверное, мне просто близок тот слегка инфантильный взгляд на мир, который исповедует этот герой.

Дальше, пожалуй, о Грегори. В конечном счёте, именно он всякий раз становится катализатором действия. Сначала Сара из-за неудачного романа с этим героем отхватывает целый букет комплексов, которые поломали жизнь и ей, и Роберту. А потом Терри, насмотревшись на безумие Даддена, увидив в нём собственного антипода и одновременно жалкую, грубую карикатуру, ужаснувшись неистовому бешенству, с которым Грегори отвергает сны, наконец-то понимает, каких глупостей натворил. Образ Грега, угловатый, резкий, примитивный, бесконечно далёкий от всех столь милых сердцу автора сквозных символов, своего рода доказательство от противного. Ведь из всех героев доктор Дадден единственный проигравший, и по меркам нашего с вами мира, и по собственной изощрённой логике. Грегори интересен своим влиянием на Сару, по сути и запустившим круговерть сюжетных перипетий и совпадений, да впечатлением, которое произвёл на Терри. Сам по себе этот нигилист от сновидчества малоинтересен.

А дальше — Роберт и Сара, которых просто невозможно рассматривать по отдельности. Это самая романтически-трогательная часть истории. Книги, стихи, шрамы на теле и на сердце, слабость, становящаяся сильной, сила, добровольно жертвующая своим могуществом. Отчаянно нуждающаяся в защитнике, Сара после отношений с Грегори выносит для себя очень важный урок: она сама должна стать сильной. И из-за этого не замечает любви Роберта, который и был её идеальной парой. Изначально эти двое полностью дополняли друг друга, и, не будь в прошлом Сары неудачного опыта первой любви, герои были бы счастливы друг с другом сразу и навсегда. Но к моменту их встречи Сара уже начинает меняться, а Роберт слишом романтик и слишком раним, чтобы молча страдать и ждать. Он мучается жесточайшим комплексом неполноценности, и в голове у него не укладывается, что проблема не в нём. Ему мало просто измениться и что-то для себя решить, его великая любовь требует великой же жертвы, готовность положить мир и самое себя к ногам любимой заводит его столь далеко, что теперь уже Саре не остаётся ничего иного, как ждать. И в результате вместо пары месяцев страданий, которые бы совершенно точно завершились взаимными признаниями и осознанием собственной друг другу предназначенности, герои обрекают себя на двенадцать лет ожидания. Образно говоря, в душе каждого из них были свои трещинки. Вместе герои могли бы залечить их, поддержать друг друга, сделать любимого сильнее. Но выходит так, что оба из-за фатальной своей слепоты ломаются, и только спустя много лет вновь находят друг друга, чтобы убедиться — даже в таком состоянии они идеально подходящие друг к другу половинки целого. Хотя это новое целое — нечто сродни happy end'у Терри, такое же жутковатое и странное. Кстати, именно прозрение последнего во многом подталкивает Роберта найти Сару. Возвращение Терри сквозь самую ткань мироздания, далёкий-далёкий путь, в который он отправляется радостно и с улыбкой, словно бы говорят Роберту: «Дружище, твои проблемы — ерунда, ещё ничего не поздно изменить!» И происходит то, что происходит.

Герои Коу связаны мириадами тончайших, невидимых нитей, сплетающихся в неразрывные канаты предназначенности. Книги, стихи, следы в песке, даже неосознанное пророчество Роберта о смерти Вероники. Последнее интересно ещё и тем, что высвечивает трагедию второстепенных героев, привязавшихся к центральным, но не отмеченным для этого судьбой, не разделяющих их предназначения. Незримые связи героев, нервная сеть, по которой бегут определяющие их судбы импульсы, для той же Ронни становятся паутиной, в которой она увязает без шансов, обречённая на гибель. И поэтому мне очень жалко Руби. Если отношения главных героев можно уподобить некой системе, кругу или, если угодно циклу, отмеченности судьбой, возвращению к реальности (для каждого — своей, пусть даже и скрытой во снах) от затянувшегося кошмара, то удел Руби — одиночество. Там, за пределами уютного мирка Коу, где все достойные в итоге обретают счастье, холодно и беспросветно. Там наша с вами чёртова реальность, серая и безысходная. И там одиноко остаётся Руби, наедине с семью миллиардами говорящих автоматов, у которых не бывает ни судьбы, ни предназначения. Обречена, родившись, потеряна между миллиардом жизней в этой клетке планеты. И потому мне очень жалко её.

Мир снов всегда привлекал людей, которые видели в сновидениях некую параллельную реальность. Красной нитью проходит эта тема сквозь время и пространство. Внутренняя вселенная, осознанные сновидения, арабский кошмар, Неведомый Кадат, Лао-Цзы и бабочка, бабочка и Лао-Цзы. We need to go deeper. Нам холодно и тоскливо здесь, где люди точно так же ранят друг друга, точно так же не умеют любить, но так никогда и не могут научиться. И потому мы бежим в миры снов и уютные маленькие вселенные, где есть жертва и иискупление, слёзы и любовь, стихотворение меж пожелтевших от времени листов старой книги и след любимой на песке, и полный благоухающих диковинных цветов сад. На один волшебный вечер могучий чародей по имени Джонатан Коу украдёт вас у тоскливой повседневности, чтобы показать один из таких миров. Там будут чувства, и эмоции, и надежда. И тоска по неслучившемуся тоже будет, и вам захочется вернуться, вот увидите.

Сижу и думаю, за что и где тут букеровская премия. То ли штука в том, что это мой первый Барнс, то ли я просто слишком молодой и клинически наивный идиот с умильной романтической чепухой в голове, навроде Тони, каким он перед нами предстаёт в самом начале, то ли ещё что. Но так или иначе, ситуация такова: парня-романтика бросает девушка. При этом уходит к его лучшему другу, который для героя что-то вроде иконы/образца для подражания. При этом секса у них не было. От слова совсем. На этом моменте герой решает, что жизнь не удалась и остаётся только лечь и умереть. Умереть, слава богу, не получилось, но вся дальнейшая жизнь оказалась отравлена и вконец поломана. Серьёзные комплексы взаимоотношений, боязнь сильных чувств, все дела. Через сорок лет у вроде бы благополучного уже не юнца Тони, а эсквайра Энтони Уэббстера вроде бы всё уютно и славно, но жизнь не удалась и зря. А потом в размеренное существование Энтони вламывается окровавленный призрак друга-суицидника и больная на голову та самая бывшая и последняя его любовь. И тут начинается драма. Мне физически больно было это читать. Бедный Тони, бедный Энтони. Почему эти твари просто не могут оставить его в покое, а? Почему он сам не остался в стороне, пока была возможность? Они ему сорок лет назад душу живьём вынули и на куски разбили, а он так и не научился ничему. Это что, стокгольмский синдром в терминальной стадии? Или (и тут мне по-настоящему стало страшно, уже за себя) закономерная эволюция всех романтиков?

Роман жесток. И это не показная, антуражная драматичность или стилизация. И даже не грубое тыкание читателя носом в живописания физических страданий и унижений. Настоящую нежность не спутаешь. Ни с чем, и она тиха. Спустя почти век Барнс вытаскивает на наш суд тихую агонию, такую же настоящую и такую же неподдельно узнаваемую. Депрессивно, безысходно и с шокирующими секретами прошлого. Ода растраченной впустую жизни номер сколько-то там плюс довольно занимательные рассуждения о времени. Письмо Тони Адриану — превосходный образец вербального насилия. Про Лагранжа и Витгенштейна хорошо, про Веронику и она-его-сестра — не очень. От впечатления, что это высокоинтеллектуальный пересказ клинического случая, когда неудачные первые отношения ломают веру в любовь и жизнь, спасает опять же явно-неявное цитирование Витгенштейна по поводу и местами даже без. Видимо, такой тренд. Именно все эти необязательные для магистральной сюжетной линии построения на тему логики чувств и спасают роман. Сверхновая эмоций, когда время и память, соединясь, становятся историей, прошлым, бесконечно более далёким, чем тускло мерцающие на мутном сером небе звёзды. Биение времени в унисон пульсу, твоего времени, времени-внутри, времени, превращающего минуты в эоны, разделяющего тебя и счастье километрами холодной безжизненной пустыни. Барнс умён, Барнс безжалостен, Барнс жесток. Стирая и заново набирая эти строки, срываясь на бессвязную высокопарную эмоциональную чушь, язвительным ёрничаньем пытаясь уговорить себя, что «Предчувствие» — всего лишь затянувшееся упражнение в интеллектуальной риторике о времени и больше ничего, я выдаю свой страх. Страх того, что может сделать с человеком жизнь просто за то, что он верит в любовь. Никогда не знаешь, что на самом деле делают с тобой книги вроде «Предчувствия»: то ли предуготовляют к неизбежному, то ли отравляют сомнениями лучшее, что осталось, есть и вообще может быть. Барнс слишком жесток или слишком правдив. И я не знаю, что хуже, и не дай мне бог узнать наверняка.

Отличный пример того, как писали фантастику в старые времена. На сотне с небольшим страниц, что занимает роман, Карсак разворачивает столь насыщенное и динамичное повествование, что иному современному писателю такого событийного наполнения хватило бы на увесистую трилогию. Вообще, тема такого колоссального размаха, как гибель Солнца и перемещение планеты за пределы солнечной системы, потенциально тянет даже на целый цикл со множеством расказчиков, второстепенных персонажей и побочных сюжетных линий. Поэтому современному читателю, привыкшему к современному же подходу, «Бегство» вполне может показаться наивным и нарочито простым, чтобы не сказать примитивным. Но это первое впечатление обманчиво.

Действительно, Карсак не фиксируется на деталях технического прогресса или подробностях мира далёкого будущего, да и главный герой у него всего один. Но при всём этом сюжет развивается удивительно логично и складно, а фантазия автора определённо не даёт скучать. Если хорошенько вчитаться в текст, создаётся полное ощущение того, что темп Карсак ускорял совершенно сознательно. Нужно понимать, что «Бегство» в первую очередь приключенческий роман в космическом антураже, а не hard sf или моделирование общества будущего с точки зрения той или иной близкой автору науки. Для современных писателей в жанре научной фантастики творчество скорее способ выразить серьёзные, «взрослые» идеи из области социологии, информатики, лингвистики, физики или чего-то ещё. Для восприятия книг того же Теда Чана или, например, Питера Уоттса требуется внушительный объём фоновых знаний, сосредоточенность и готовность потратить в процессе чтения немало усилий просто на осознание читаемого. Книжка же Карсака — чистой воды приключение, история о смелых и решительных людях, о борьбе за жизнь и свободу. Простая и ясная идейная посылка, не требующая судорожного перетряхивания всех ваших убеждений моралистического толка, приятный литературный, но в то же время не перегруженный наукообразными громоздкостями язык, занимательная приключенческая часть. Словом, «Бегство» — качественная развлекательная фантастика, и именно по таким меркам и нужно судить этот роман.

Ещё стоит отметить, что, хотя перед нами и совершенно самостоятельный роман без всяких продолжений, автор явно оставил несколько зацепок «на будущее». Я точно не знаю, планировал ли Карсак когда-либо вернуться в мир «Бегства», но некоторые эпизоды явно требуют развития. Взять, например, историю Хильды Свенсон (которую в некоторых русских редакциях зачем-то вырезали) или судьбу Поля и его жены. Я просто отказываюсь верить, что Орк действительно оказался способен ими пожертвовать. Кроме того, в конце своих воспоминаний Орк явно даёт понять, что все свои силы он бросит на поиск оставшихся кораблей с колонистами. Создаётся полное впечатление, что этому путешествию Карсак собирался посвятить отдельный роман, но что-то не сложилось. Так или иначе, перед нами честно и добротно сделанный, увлекательный и оптимистичный роман, который с равной лёгкостью можно рекомендовать как подросткам, так и ностальгирующим читателям постарше, особенно тем, кто устал уже от господствующей ныне в фантастике тенденции к мрачности и пессимизму.

Признайтесь, вам ведь тоже иногда кажется, что в самой идее кино есть что-то магически-потусторонее? Пойманная в ловушку жизнь, высушенная и приколотая булавкой на целлулоидную подушечку альбома. Ждущая своего часа, когда сияние проектора вновь разбудит её и вернёт в мир. Кадры мерно сменяют друг друга, один за другим. И мы обмануты, и мы видим жизнь там, где её нет. Мы плачем и смеёмся, а кадры всё ползут и ползут, свет-тьма, свет-тьма. Наше с вами кино, да и наша с вами жизнь тоже — игра иллюзий на поверхности вот-вот готового взорваться мыльного пузыря. А внутри — тьма, та самая, что незримо заполняет паузы между кадрами. И никто не знает, что таится в ней.

Именно этому и посвящён роман. Для Рошака феномен кино становится своего рода метафорой извечной борьбы противоположностей: света и тьмы, бога и дьявола, жизни и смерти. С ловкостью заправского монтажёра разворачивая перед читателем путаную и мрачноватую доктрину катарского учения, Теодор, подобно своему герою, режиссёру Каслу, идёт куда глубже простенького криптоисторического триллера. В игре света и тьмы, что разворачивается перед читателем, скрыто даже не предостережение — приговор человечеству. Хитрые теории умника Сен-Сира, больные фильмы гениального монстра Данкла, разглагольствования доппельгантера — Анджелотти и множество куда более мелких, но незримо работающих на общую картину деталей, — всё буквально кричит об одной простой мысли. Человечество несётся в пропасть, его уже не спасти. Уже никого не волнует такая мелочь, как этика и мораль. Уже никому не интересны сострадание и жертвенность. Возможно всё. Любую грязь, любую мерзость мы принимаем радостно и с восхищением. Больные садистские фантазии объявляются новыми откровениями, их авторы — новыми пророками. Бойня, насилие, страдания — почему нет? Нам уже даже не интересно — так, всё равно. Мы привыкли. Верден, Нанкин, Кёльн, Хиросима. Мы совсем ничему не учимся. Недаром резню в Альби автор устами одного их второстепенных персонажей характеризует как «всего лишь один холокост, ничего примечательного». Что стало с миром, если тысячи замученных и заживо сожжённых людей обречены остаться всего лишь одним из сухих академических примеров?! Трагедия давно стала статистикой, а мы и не заметили.

И кино, призванное отображать и сохранять ценнейшие моменты жизни, с безжалостной точностью откликается на это. Коммерческий, бездушный, глянцевый мусор, ода потреблению, культ бездарности и пустоты. Порно и расчленёнка, каннибалы и дикари из фильмов Саймона Данкла. Формат украл у настоящего, подлинного кино самое главное — право на смысл. Людей можно убедить в чём угодно, в любой мерзости декларировать наличие скрытых смылов и глубины. Прикрываясь красивыми словами об эстетике ужасного и визионерстве нового века, нас тычут носом в данклову гниющую свалку трупов, последнее позорное свидетельство существования человечества. Откровение Данкла чистейшей воды воля к самоуничтожению. Катары верят, что мы живём в аду, что мы — величайшая ошибка природы и позор творца, что лучшая из альтернатив — угасание и смерть, и как можно скорее. Во главе со своим тёмным пророком, катары готовят рукотворный апокалипсис, терзамые ужасом не успеть. Потому как нечто куда более жуткое выбирается из тьмы. Оно уже на пороге, и вот-вот ворвётся, и тогда — темнота. Холод. Смерть. Навсегда. Все станет, как… черный лед. Вся вселенная выгорит. И мы это будем знать. Что истинный Бог мертв. Что мы проиграли. Навечно. Это знание всегда будет с нами, как и знание того, что виновники — мы, потому что мы поддерживали все это. Жизнь. Таково откровение Данкла. Эсхатология катаров — нечто вроде бэккеровского семантического апокалипсиса, помноженного на притягательную силу кинематографа. Мерцающий свет, водоворот теней, вихрь, затягивающий зрителя вовнутрь, в глубину подступающего безумия. Убедительность тезисов, многократно усиленная силой зрительных образов. Послание, проникающее в глубину сознания и пересобирающее его заново, делающего из человека очарованного видениями гниения и тлена зомби. Концентрированная безысходность. Жизнь в аду, рождение в смерть.

А все ответы — на поверхности. У Рошака вообще всё очень забавно вывернуто наизнанку. Фантасмагорическая глубина касловских катакомб, в которую вслед за Джоном спешит читатель, скрывает лишь безмолвные вопросы. А правда, тем временем, состоит в том, что многоходовые, тянущиеся сквозь века планы сектантов не что иное, как путь наименьшего сопротивления. Ещё в самом начале Рошак чуть ли не прямым текстом даёт нам все ответы. Простая и такая невинно-бытовая для киноманов проблема, как противопоставление массового и авторского кино, в контексте романа становится элегантной метафорой мировоззренческого заблуждения катаров. Ориентированный на самого массового зрителя фильм может, тем не менее, быть искренним и правдивым, а эстетское авторское кино полным мерзости и отталкивающей натуралистичности. Борьбы противоположностей нет, зато есть их единство. Нетрудно выбросить в мусорную корзину неудавшийся набросок или эпизод фильма, но стократ сложнее привести его к идеальной гармонии. Надменный снобизм элитистов от арт-хауса по Рошаку — нечто сродни декадентской эстетике катаров. Смерть искусства и смерть жизни — вещи родственные и в чём-то даже тождественные. Катары жаждут уничтожить мир за всю ту грязь, которой он переполнен. А Джон и Клер искренне восхищаются им — за всё то светлое, что в нём ещё осталось. Они готовы бороться и начать пусть с малого, но совершенно необходимого — пропаганды настоящего кино, которое побуждает думать и чувствовать. Потому что кино — это, конечно, маленькая жизнь и самый настоящий мир в миниатюре.

В заключение следует сказать ещё несколько слов, хотя я уже и понаписал выше предостаточно сумбурностей. Книга по-настоящему глубока. Поверьте, весь ужас падающего в пропасть мира, всю драматичность вечной битвы богов, прорастающей в наш мир сквозь плёнку старых фильмов, Рошак показал сногсшибательно. Мои жалкие дилетанские попытки хоть в каком-то приближении передать впечатления от чтения — всё равно что запиленная восьмимиллиметровка по сравнению с закатом над Амазонкой. «Киномания» ошеломляет. Я никогда не считал себя киноманом, но автор тем не менее заставил меня буквально ощутить скрытую в киноискусстве магию. К тому же, повествование может похвастаться ещё и детально проработанным фоном, разворачивающим перед нами историю становления и развития авангарда и арт-хауса. Биография вымышленного Рошаком безумного гения Макса Касла, провозвестника апокалипсиса и неслучившегося пророка катаров, искусно вплетена в канву абсолютно реальных фактов и событий. Пожалуй, истинным знатокам поиск скрытых параллелей и реминисценций доставит дополнительно удовольствие и интерес. Но даже людям, как ваш покорный слуга, неблизким к авторскому кино, книга скорее всего понравится, хотя бы чувством сопричасности чему-то волнующему и волшебному. Многоплановая, глубокая и очень умная книга, советую!

Очень и очень необычная книга, особенно в свете моего всегдашнего круга чтения. Во-первых, это не просто классика, а самый настоящий памятник литературы восемнадцатого века, посвящённый к тому же любовным приключениям представителей высшего света. А значит, на страницах романа в полном объёме представлены все те слегка тяжеловесные, но несомненно изысканные речевые обороты и барочные стилистические красивости, которыми славится литература подобного рода. «Опасные связи» ценны как раз именно тем, что являются несомненным подлинником той самой манеры писать, которую впоследствии пытались с переменным успехом воссоздать и препарировать позднейшие авторы. Стиль де Лакло поначалу кажется несколько необычным, но к этому быстро привыкаешь. Манера персонажей изъясняться никоим образом не заслоняет от нас действия, которое развивается вполне себе стремительно.

Но прежде чем перейти к сюжету, стоит отметить ещё одну особенность романа. Речь, безусловно, идёт об избранном авторе формате. «Опасные связи» — эпистолярный роман, а говоря по-простому, роман в письмах. И это во-вторых. Для вашего покорного слуги, не вполне привычного к такому формату, сей факт стал тем более замечателен. Разумеется, подобное решение накладывает на автора некоторые трудности. Взять хотя бы полную невозможность прояснить авторскую позицию да и вообще обозначить иное отношение к происходящему, кроме явствующего из писем героев. Далее, все важнейшие моменты сюжета показаны постфактум и сквозь призму восприятия того или иного персонажа. Которые, все как один, напропалую лгут и недоговаривают. В лучшем же случае — просто невероятно пристрастны. Это вынуждает читателя если и не искать этической основы, которая вполне очевидна даже и в таком разрезе, то хотя бы всерьёз вникать в суть разворачивающихся перед ним интриг. Потому как кажущиеся союзники почти наверняка злоумышляют друг против друга и потому лгут даже в самых на первый взгляд искренних письмах.

Ещё одно безусловное достоинство де Лакло, ярко и глубоко высвеченное во многом благодаря эпистолярному жанру, кроется в его талантах стилиста. Имея в своём распоряжении самых разных героев, отличных друг от друга и социальным положением, и воспитанием, и возрастом, и нравственными основами, и интеллектом, и эмоциональностью, и непосредственностью и чёрт знает, чем ещё, автор наделяет каждого уникальной манерой говорить. Хотя формат и отнимает у де Лакло возможность дать нам портреты персонажей, он мастерски рисует нам их сквозь призму речи. Не зная даже, как выглядят Вальмон или Сесиль, мы тем не менее считаем их родными и знакомыми, а главное, полноценными личностями. И первейшая тому причина — мастерство автора, давшее каждому из героев глубину, характер и душу.

Возвращаясь к интригам, следует непременно отметить изобретательность автора. Изощрённые многоходовые комбинации, предстающие перед лицом читателя, действительно поражают, и не только как пример чудовищного коварства и ненависти, но и в качестве демонстрации блестящей работы злобного и изощрённого разума. Размах, детальность и предсказательная сила планов маркизы внушают невольное уважение. Госпожа де Мертей оказалась способна с лёгкостью читать в сердцах людей и предсказывать их поведение в самых мельчайших подробностях. Но в финале, несмотря на успех почти всех её замыслов, маркиза оказывается проигравшей. Поначалу кажется, что виной всему её болезненное чувство к Вальмону, а точнее — исступлённое желание любить и быть любимой при полной к тому неспособности. Но если задуматься, то выходит нечто совсем иное. Мне всё же кажется, что главным ударом для маркизы стала не гибель Вальмона, к коей она вполне осознанно приложила руку, но потеря положения в обществе и состояния. Маркиза не просто неспосбна любить, но и полностью в этом не нуждается. Тем не менее, осознание собственной неполноценности, пусть и неосознанное, маячащее где-то на периферии рассудка, вынуждает её яростно нападать на каждое подлинное проявление чувств. Скорее всего, Вальмон был близок ей не как объект возможного чувства, но как невольный сообщник, адепт той же больной идеологии. Отчаянно пытаясь убить в виконте все проявления человечности и потерпев в итоге неуспех, маркиза и решается погубить его, пусть и дорогой для себя ценой. Не столько из мести, сколько из зависти к его способности измениться к лучшему.

Так или иначе, роман интересен и в отрыве от нравственно-этической проблематики. Хотя сюжет довольно предсказуем и читается почти с самого начала, перед нами пример вполне уникального и заметного произведения. Талант де Лакло готовит читателю знакомство с необычной и примечательной формой композиции, образный и характерный язык, стилистические изыски и глубокую проработку героев. Притом «Опасные связи» можно посоветовать не только гурманам от литературы, ищущим новых впечатлений и опыта, но и просто любителям драмы, аристократической интриганской прозы и историй о несчастной любви. Напоследок ещё упомяну, что роман можно считать эротическим разве что условно. Назвать «Опасные связи» пошлой или шокирующе-откровенной книгой может разве что самый завзятый ханжа. Не последнюю роль тут играет и значительная деформация нравственных устоев, которую с тех пор претерпело наше с вами общество, но так или иначе де Лакло ограничивает себя строгими рамками. Которые, к слову сказать, дали бы честь очень многим авторам — нашим современникам. Словом, читайте смело, никаких особых противопоказаний не наблюдается.

Жестокая сказка о магии и предательстве. Причём именно сказка, ибо ближайшие аналоги — авторские вещи, например, братьев Гримм. Классифицировать «Привратника» как фэнтези можно только с очень большой натяжкой и непременным рядом оговорок. Во-первых, здесь нет привычных нам жанровых атрибутов — множества рас, проработанного мира и каких-то принципиальных отличий от нормальной реальности. Действие разворачивается в условном западноевропейском средневековье, вполне укладывающемся в наши о нём представления. С поправкой, конечно, на магов, и это во-вторых. Маги здесь именно что сказочные и промышляют преимущественно предсказаниями да превращениями. И удивительно не режут глаз на фоне обыденности прочих деталей авторского мира.

Сюжет, в принципе, тоже довольно реалистичен и даже немного прост. Да, главный герой — потерявший силу маг, но если на минуточку забыть о его прошлом, то получается довольно интересная вещь. Бывший маг Руал Ильмараннен интересен авторам скорее как человек, переживший тяжёлую утрату и предательства тех, кому верил. Обида и злость героя, осознание совершённых ошибок и упущенных возможностей, тоска по утраченному, исступлённая готовность биться до конца — всё это метания вполне человеческой души. Тот же факт, что в прошлом Руал был одним из сильнейших магов, для повествования даже и не принципиален. В фокусе авторского внимания — история преодоления, поиск смыслов заново, с нуля. Наконец, сама фигура человека, имевшего полное право ненавидеть целый мир и по странному и страшному совпадению получившего шанс жестоко этому миру отомстить. Словом, чистейшей воды психология за немного нескладной и в общем-то неуместной маской фэнтези.

Именно за этим и следует читать роман. Нужно к тому же учитывать ещё и то, что это дебютная работа дуэта. Я прочёл не так много романов Дяченко, но мне всё же показалось, что «Привратник» не так глубок и структурно сложен, как, скажем, замечательный «Ведьмин век». Так что я не назвал бы этот роман действительно эпохальным для российского фэнтези, в чём нас пытаются уверить авторы издательской к нему аннотации. Но тем не менее «Привратник» интересен именно как дебютная работа по-настоящему уникальных и самобытных авторов. Просто не стоит судить его по привычным фэнтезийным меркам, для этого он слишком другой.

Вся наша жизнь — падение. Однажды родившись, мы медленно падаем навстречу тьме и холоду. Сквозь счастливо-недоумённую весну, сквозь радостное и безмятежное лето. Детские влюблённости и первые обещания вечной дружбы, морщинки в уголках смеющихся глаз и тепло материнской ладони — всё летопись неостановимого падения. Мы падаем в осень. Не в разноцветье пёстрых листьев и восторг прогулок по аллеям сентябрьского парка. Промозглый дождь, мёртво-беззащитные обнажённые деревья, пустая давящая хмарь серого ноябрьского неба. Мы падаем — навстречу зиме. Когда жизнь выдохнет в последний раз и закроет глаза, чтобы больше не открыть никогда.

Это очень страшно. Страшно так, что хочется забиться в угол и тихо плакать от ужаса, накрывшись пледом и тихим, срывающимся голосом просить, чтобы осень прошла мимо, только не сегодня, только не сейчас, только не я. Но она уже здесь, она и есть наш страх. Страх принять собственные ошибки, боязнь решать и бороться, оглушительно тяжёлый груз фобий и комплексов, сонм пороков и недостатков. И величайший ужас, срывающий все покровы души и обнажающий сердце. Смерть. Наши пути предопределены, наши сроки сочтены, мы взвешены и измерены, мы до рождения обречены. Этот страх причина и исход нашего падения. Он больше меня, я одинок и беззащитен, я тихо плачу под пледом.

Наверное, только однажды испытав страх смерти, можно понять мастера Рэя. Человек, без страха смотрящий в лицо неизбежному, человек, искренне смеющийся в лицо Жнецу, — больше чем человек. За осенней эстетикой и антуражностью карнавала Рэй прячет главное. Лишь от тебя зависит, чем станет твоя жизнь — падением или полётом. На самом деле всё очень просто, достаточно только рассмеяться. Достаточно только жить ради тех моментов счастья, что были в прошлом и, конечно, будут ещё. Ведь у каждого из нас есть крылья за спиной, и наше нелепое падение — глупое заблуждение, навеянное смешным и нелепым предрассудком. Сама наша жизнь драгоценна настолько, что это просто не укладывается в голове. Среди мириад нерождённых бесплотных призраков бродят тени величайших учёных, музыкантов и поэтов, равных которым никогда не видел мир. Те, кто могли бы превзойти Леонардо и затмить Бетховена, так и остались неосуществлённой вероятностью. А мы — есть, мы живём — вместо них. Нам дарован шанс взлететь, наше кажущееся падение в вечность всего лишь возвращение к истокам, ведь все мы рождены ею. Ненависти, зависти и злобы нет. И страха тоже нет, есть только мы. Нужно только понять, и тогда былые страхи сразу покажутся смешными и нелепыми. И за это — спасибо Рэю.

Однажды маэстро спросили, что он думает о смерти. «Смерть! Я буду бороться с ней моими произведениями, моими книгами, моими детьми, которые останутся после меня,« — вот что ответил мастер. И знаете, я уверен, что он был прав. Он смеялся, глядя в крадущие душу зеркала, он с улыбкой смотрел в лицо жуткому карнавалу, он не боялся осени, ведь в его сердце жило лето. Он вышел один на один со смертью и страхом, чтобы защитить нас, беззащитных и слабых. Он победил и указал нам путь. Он оставил нам трамплин над бездной, площадку, сотканную из тысяч невесомых слов. Он дал нам шанс взлететь вверх , к солнцу и лету. И потому он бессмертен, отныне и навсегда.

Тебе больно идти, тебе трудно дышать

У тебя вместо сердца – открытая рана

Но ты все-таки делаешь еще один шаг

Сквозь полынь и терновник к небесам долгожданным

Но однажды проснутся все ангелы

И откроются двери

для того, кто умел верить…

И ненастным январским утром

В горах расцветет миндаль

для того, кто умел ждать...

Fleur, Для того, кто умел верить

Невероятно сильная, цельная и завершённая вещь, пожалуй, одна из лучших эпопей, встреченных мне на бескрайних просторах русскоязычного, да и вообще мирового фэнтези. Эта трилогия — настоящий шедевр и огромное достижение для Макса. Наконец-то Далину, долго ходившему у меня в списках перспективных и многообещающих, удалось в полной мере раскрыть свой талант и сделать всё практически идеально. По-прежнему честная, эмоциональная и выстраданная, трилогия при этом не производит того гнетущего мрачного впечатления, каким отличались ранние работы Макса. Болезненно-драматичная декадентская эстетика уступила место милым романтическим историям со счастливым концом. Но, разумеется, нельзя назвать «Лестницу» розовой сказкой. На страницах трилогии довольно и жестокости, и испытаний, и непростых моральных выборов, перед которым раз за разом оказываются герои. Вообще, по спектру философских вопросов и глубине их раскрытия «Лестница» может выдержать конкуренцию с самыми прославленными западными мастерами интеллектуального фэнтези. Тут и столкновение культур, и ксенофобия, и проблемы гендерной самоидентификации, и прогрессорство пополам с невмешательством, да ещё и с очень небанальной точки зрения. Даже удивительно, почему вещь такой потрясающей глубины и потенциала так и осталась на виртуальных полках сетевых библиотек с жалкой горсточкой читателей. Хотя, пожалуй, по зрелом размышлении неудивительно — здесь ведь нет ни банального приключалова, ни прокачки, ни героев-попаданцев, столь любезных сердцу массового читателя.

Хотя, положа руку на сердце, попаданец таки есть. Наш центральный персонаж, этнограф Ник, прибывает на планету Нги-унг-лян для изучения местных аборигенов. Внешне последние вполне гуманоидны, но на уровне биологии и психологии бесконечно чужды. Все нги — гермафродиты, изначально имеющие условно-мужской пол, смена которого происходит вследствие ритуального брачного поединка. Вокруг этой сюжетообразующей идеи Макс выстраивает целую культуру, систему этики и морали, непротиворечивую даже в мельчайших подробностях. Нечто в принципе похожее искушенный читатель мог видеть в «Сложенном веере», дебютной трилогии Сильвы Плэт, ещё одного совершенно незаслуженно неизвестного русского волшебника от фэнтези. Но, как это ни парадоксально, из-под пера Макса, всегда отличавшегося несколько показной эмоциональностью и эстетством, вышла куда более строгая, структурированная и логически стройная вещь. При всём этом фирменная драматичность никуда не пропала, но стала куда элегантнее и глубже. В романтических страданиях персонажей «Лестницы» есть что-то и от сёнен-ая, что в принципе неудивительно, и от маннерпанка, что куда как интереснее. Конечно, сложносочинённое многоцветье сословных условностей штука уже не новая и сама по себе неудивительная, но Далин и тут неизменно на высоте. Макс не декларирует зияющей пропасти, которую общество ставит между героями, но реконструирует для читателя культуру, менталитет и особенности местного социума так тщательно, что читатель сам, едва заметив нарождающиеся чувства персонажей, прекрасно понимает сам: они не могут быть вместе, не будут счасливы, и вот почему... И, что радует ещё больше, Далин, кажется, перерос страх перед жизнью и страданиями, свойственный героям его ранних вещей. Персонажи «Лестницы» идут по стеклу, падают, разбиваются в кровь, но неизменно встают и идут дальше. Теперь автора интересуют уже не изломанные предательствами и разочарованиями, но сильные, пережившие и изменившиеся под грузом испытаний личности. И это не может не радовать.

Теперь, собственно, о культурах. Государство Кши-На, в которое изначально попадает Ник, списано где-то более-менее с китайской империи времён её наивысшего рассвета. И дело тут даже не в характерной фонетике имён, пушках, порохе и прочих антуражностях. Кшинассцы — все-все, от утончённых аристократов до крестьян-работяг — интегрированы в невероятно красивую и упорядоченную мировоззренческую систему, регламентирующую, кажется, все существующие грани общественных отношений. Ритуалы, традиции, праздники, искусство, медицина, вера и религия, отношение к женщинам, преступления и наказания, преданность и предназначение, любовь и жертва, глубокое, подлинное чувство собственного достоинства, сочетающееся с безграничным уважением к личности вообще. Культура кшинассцев не просто занятна и уникальна, это — предельно проработанная, шокирующе точная модель мира победившего буддизма, в котором внутренняя гармония, чуткая созерцательность и совершенство личности вытеснили все типично человеческие пороки и страсти. При этом списанные с нашего с нами востока северяне-кшинассцы вовсе не выглядят утопичным фантазёрским бредом. Помянутая глубина личности, внутреннее совршенство и гармония идут как раз от тех самых биологических особенностей, которые некоторым из нас на первый взгляд кажутся отталкивающими и отвратительными. Кшинассцы — такое ходячее вополощение инь-яня, мужское и женское начало одновременно, сочетание силы и мягкости, агрессии и эмпатии. На контрасте с ними земляне кажутся этакими этическими дивергентами, монстрами с нечёткой и необязательной моралью, которые, в довершение всего, возомнили себя богами, вершашими судьбы «отсталых» народов. Как метко подмечено одним из второстепенных персонажей. земляне — люди-половинки. Именно поэтому тонкий психолог и убеждённый мизантроп Ник, строящий свою работу на полном принятии инопланетной этики, так быстро становится для кшинассцев своим. Начавшаяся как рабочий момент, метаморфоза героя постепенно добирается до самых укромных уголков его души. Именно тут, за маскою шелковых драпировок, поэзии, благовоний, вееров, фехтовальных изысков и прочей антуражности и скрыта та самая далинская наивно-трогательная эскапистская образность. Аборигены выбирают раз и навсегда, не предают, не лукавят. Их страсть — до конца, их любовь — на всю жизнь, обоюдное изменение и тотальный импритинг, от биохимии до психологии. Именно тут, во втором-третьем слое смыслов, Далин прячет выстраданную свою мечту о нежности и любви-навсегда, исступленное желание непоноценной по природе своей половинки стать целым. Пронзительное ощущение невозможности такого в нашем с вами релятивистском эмоциональном вакууме делает эти кшинасские недолговечные акварели эмоций тем более искренними и трогательными. До сердца, да. Менее эмоциональный на первый взгляд, новый стиль Макса куда притягательней экзистенциальных страданий «Лунного бархата». Ни розово-чёрного ангста, ни, боже упаси, голубизны. Макс вообще очень правильно понимает то, что иногда, боясь сглазить, эвфемистически называют чувством глубокой эмоциональной привязанности. Отношения его героев — это отношения между личностями. Легкий налёт яойности в «Лестнице» не идёт дальше милого показного манерничанья и стилизации. Это, кстати, неожиданно подкупает. Видимо, примерно в этом направлении прозревшие ближе к концу комконовцы будут работать с целью интеграции культур. Восторженное восхищение же лучше зависти, да.

Вообще, местные симфонии и этюды чувств чистой воды игра на эмоциях. Персонажи в той или иной степени воплощенные в личностях социокультурные концепты и сквозных — немного. Кроме Ника, выделяется бесспорно общечитательский любимец красавчик Ар-Нель, голос и сердце автора даже, пожалуй, в большей степени, чем номинально-центральный Ник. И, конечно, Ар-Нель тоже до определённой степени персонализация, но куда более глобальная и сложноустроенная. Внутренняя сила за внешней обманчивой хрупкостью, душа поэта и руки воина, мировоззрение пророка и изощрённый разум дипломата-интригана одновременно. Ар-Нель — такой этический индикатор, чутко реагирующий на любое проявление жестокости и несправедливости. Сила, способная на жертву, душевная чуткость и способность видеть истину, проникая в суть вещей. Вот почему милый-дорогой Ча по праву один из самых ярких образов «Лестницы». В конечном счёте, именно его доверие и любовь к Нику и А-Рин являются главным залогом того, что не всё ещё потеряно для землян. И при всём прочем Ар-Нель вполне себе личность со своими очаровательными недостатками. Отказ от нелепой догматичности и гармонично увязанное между собой духовное и плотское делают его куда большим, чем ходячий символ-апология авторским мировоззренческим вывертам. Тем радостнее счастливый финал трилогии. Ар-Нель стал катализатором такого невообразимого количества перемен, что по праву заслужил собственное счастье. В грандиозной метаморфозе, затронувшей и кшинассцев, и лянчинцев, и даже землян, были задействованы сотни тысяч, но именно Ар-Нель стал провдником-агентом, давшим всему начало и сдвинувшим процесс с мёртвой точки.

Посвящённые Лянчину главы, как по мне, важны ещё и потому, что высвечивают новые проблемы нашего с вами мира, помимо черствости и душевного холода. Помимо трогательно-утопического слияния, в котором побеждает этически верная, а не попросту более сильная система, Далин имеет сказать ещё и многое о религии. По Максу, это ещё один, и довольно могущественный, инструмент зашоривания и влияния. Генератор ненависти. На любого пророка наидутся тысячи токователей, которые бесконечно извратят и исказят священные истины. Поэтому последние и должны быть инкапсулированы в самосознание и мировоззрение людей, а не просто записаны в священных книгах. Противопоставленная лянчинской теократической диктатуре, милая опять же антуражность кшинасской религии побеждает и выигрывает. Потому как подкреплена верой, носителями которой являются живые люди, а не мёртвый пергамент древних фолиантов. Руководящий принцип авторского мира, где стабильность и развитие непреложно следуют из этической верности, в свою очередь проистекает из помянутой выше психологической гармноии аборигенов, до которой нам как до Луны пешком. Лежащая в основе самой сущности нги жертвенность и предчувствие любви выливаются во внутренне зрение, которое никогда не поздно пробудить в любом, кто не очерствел душой окончательно. Поэтому-то в столкновении двух культур — Кши-На и Лянчина — мы и наблюдаем совершенно не по-земному счастливый финал. В реальности жестокая, погрязшая в догматизме и ненависти военная машина юга смела бы аристократически-утончённый север. Поэтому-то трилогия Далина и может где-то считаться вполне себе утопией. Этнографическая же достоверность лянчинсокй культуры на высоте не ниже кшнасской, но в силу своей понятности и близости нам, землянам, поражает не так сильно. Этакая смесь брутальности монгольских кочевников времён Чингиз-Хана и типично арабской жестокости-во-имя-религии. Интересна здесь не культура сама по себе, а постепенная личностная трансформация некоторых её носителей, закономерно выливающаяся в отказ от застывших, замкнувшихся в себе и выродившихся императивов.

Глубокая, многоплановая и великолепно исполненная на всех уровнях трилогия о вере, любви и жертвенности. О том, какие суровые испытания подчас побрасывает нам жизнь. О всепобеждающей силе любви, о том, как важно иногда верить и ждать несмотря ни на что. И мне, знаете, совершенно не важно, например, кем же всё-таки является этот автор-загадка — мужчиной или женщиной. Так или иначе, этот человек невероятно талантлив, и благодарность моя за эту замечательную трилогию бесконечна. Пишите ещё!

В своё время «Ложная слепота» Уоттса оказалась для меня настоящим открытием. Мощная, глубокая, насыщенная невероятным количеством блестящих идей на стыке научного и фантастического, эта книга стала своеобразным мерилом того, каким должен быть настоящий шедевр современной hard SF. И именно поэтому я немного опасался читать о рифтерах, боясь, что Уоттс не оправдает надежд, что он является автором одного-единственного романа. Не тут-то было — «Морские звёзды» роман хоть и дебютный, но тем не менее дадут фору opus magnum очень и очень многих других писателей.

С самого начала, как только перед нами предстаёт первый из главных героев, наступает отчётливое чувство узнавания. Уоттс замечателен не только лёгкостью, с которой он опрерирует зубодробительными научными концепциями. Он ещё и очень тонкий психолог, особенно когда речь идёт о всяческих травмах и комплексах. Герои Уоттса — психопаты и садисты, подсевшие на насилие жертвы стокгольмского синдрома и шизофреники с голосами в голове. Только такие люди способны выжить в условиях, которые сломают самых стойких и уравновешенных «нормальных» людей. Полностью выпавшие из социума, герои «Морских звёзд» оказываются преадаптированными к рифту, где само понятие нормальности чудовищно искажено и чуть ли не вывернуто наизнанку. Пустота, тьма, одиночество, замкнутое пространство станции, миллионы тонн воды над головой, изувеченное физиологически тело. Мир рифта полная противоположность обычному человеческому обществу, здесь не работают ни привычные поведенческие паттерны, ни нормы морали, ни даже само сознание вообще. Подстраиваясь, изменяясь, герои постепенно утрачивают человеческий облик, становясь частью Бетагемота. И именно отображение этих трансформаций и показалось мне самым интересным в романе.

Отлично удался и образ рифта, иного мира на дне бездны, где эоны тому назад жизнь оказалась у перекрёстка и выбрала другой путь. Океанские глубины для нас загадка не слабее дальнего космоса, описанного Уоттсом в «Ложной слепоте». И именно осознание того, что неведомое, непознанное и потенциально опасное находится совсем рядом, и создаёт тревожную и мрачную атмосферу романа. Нельзя не отметить и сверхестественную точность Уоттса в деталях. Мир рифтеров, где существуют полноценные искины и неотличимые от реальности голограммы, где возможно хирургически адаптировать человека к существованию под давлением в сотни атмосфер, тем не менее выглядит потрясающе убедительным. В описаниях геологических, биологических и физических процессов на глубине отличить авторские придумки от реальных фактов без специальных знаний просто невозможно. Тем более постоения Уоттса в гораздо большей степени научные теории, чем фантастические допущения.

В итоге перед нами действительно отличный роман, имеющий к тому же довольно много общего с культовой «Ложной слепотой». Порядок и пропорции ингридиентов иные, но полёт фантазии, детальная проработка фактов и реалий мироустройства и глубокий психологизм всё так же на месте. Возможно, многим читателям «Морские звёзды» понравятся даже больше. Так или иначе, это действительно незаурядный роман одного из самых видных современных научных фантастов. Всем поклонникам жанра читать в обязательном порядке.

Не самая удачная книга Макса, как по мне. Слишком уж зашкаливает концентрация уныния, безысходности и страданий на страницу текста. Один сполошной ангст — сначала герои боятся умирать, потом, счастливо избежав смерти, боятся убивать, чтобы длить своё эрзац-существование. В сущности, за красивостями слов, описывающих экзистенциальные терзания персонажей, скрываются достаточно простые вещи. Несмотря на очевидный страх смерти, существует цена, которая слишком велика даже для бессмертия. Нельзя одновременно презирать человеческие жизни, считая их не более чем разменными монетками, и сохранять интерес к жизни собственной, встречая с улыбкой каждый новый день, даром что за спиной остались сотни тысяч таких же. Настоящий Вечный Князь со всеми своими мистическими силами — существо предельно доверчивое и уязвимое. Потому как верит в преданность, любовь и прочие человеческие байки, в которые люди и сами верят с трудом. А безжалостный упырь-убийца, он, конечно, не подставится по-глупому, не даст истеричному человечку зарезать себя во сне. Но зато и век такого монстра не по-княжески короток: наиграются вдоволь в сверхлюдей, а лет через пятьдесят сходят с ума от монотонной каждодневной бойни, лезут на стенку и сами уже готовы на всё, лишь бы прекратить быть. Так что умирают все, как ни вертись.

Написаны обе части романа на совесть и талантливо, красивым и образным языком, но всё же слишком патетически-жалостливо, даже для философской притчи-трагедии о неприкаянных вампирьих душах. Интересен ещё образ ночного Петербурга, по-готически мрачного и изысканного. Далину удался какой-то совершенно иной потусторонний город, в описании которого реальность угадывается едва-едва. Но всё же этот цикл, кажется, не моё. Из всех прочитанных мной книг этого несомненно талантливого автора «Лунный бархат» выглядит самой слабой. Видимо, сказывается тот факт, что это дебютный роман писателя. Уже спустя какой-то год в «Убить некроманта» Далин сумеет раскрыть всё те же темы куда изящнее, без попыток разжалобить читателя и куда менее депрессивно. Поэтому не советую начинать знакомство с автором именно с «Лунного бархата», можно здорово смазать впечатление и упустить превосходные поздние вещи.

Буря эмоций. Сокрушительная, пронзительно-искренняя, сметающая всё на своём пути. Постоянно на грани и временами за. Драма, перерастающая в трагедию. Обожание, гнев, ненависть страх, руки в крови, отданные ради любви крылья. При всём этом очень антуражно и где-то даже совершенно анимешно. Экстемализованные эмоциональные схемы, узнаваемые типажи, катастрофически перекрученная, но оттого лишь ещё более магнетически-притягательная драматичность, кинематографическая отточенность ключевых сцен. Пафосные красавцы с тонкими аристократическими профилями, окровавленными клинками и крыльями за спиной. Неловкая и оттого ещё более милая девушка-моэ, вечно невпопад падающая, роняющая вещи и при этом стреляющая на уровне мастера оружия. Бурлящий водоворот Эль-Зимбера, отрезаные крылья канцлера Корвуса, руины Халемского замка. Запрокинутое лицо любимого, губы в миллиметрах от твоих, затаённая боль в глазах. Возведённая в абсолют, доведённая до идеала антуражность и ошеломляющей глубины психологизм под маской внешних красивостей. Ни грамма фальши, и это на таких эмоциях и скоростях, где пасует даже всесильное внутренне время.

Есть и недостатки. Про аутеничность фехтовальной системы и принципиальную правдоподобность способности даров к полёту — не хочется. В конце концов, мои кумиры и боги, Абель и Ангел Сангвиний, прекрасно себе летали, ну и пусть, ну и ладно. Куда огорчительней временами расползающийся сюжет. Авторскую фантазию не остановить, авторская фантазия бьёт через край. Итогом — сложносочинённая череда вложенных флэшбеков и совершенно необязательных побочных веток, рассеивающих внимание читателя. Показать параллели в судьбах Эсилей и Халемов сквозь годы — здорово, но зачем же так выпукло. Невероятно, но автора подводит собственный талант. Второстепенные персонажи получаются настолько живыми и обаятельными, что временами заслоняют центральных, отъедают кусок от сердца и где-то даже обесценивают их страдания. Одним мимолётным сравнением с походя показанной агонией Элли или Рейна Сильва невольно перечёркивает чуть ли не весь сюжетообразующий конфликт. Немного раздражает постепенно вживающаяся в текст мелодраматичность. «Тон, я твой отец». «Конечно, она же моя единственная дочь». «Как старший представитель императорской семьи, я имею право...» Санта-Барбара и рояли в кустах. Не говоря уже о банальной неизящности. Основная сюжетная ветка потрясающе логична и упорядочена, но боги, зачем тут Кателла, хортуланцы, Кир, Лала, Гарка и прочие?! Вселенные в голове Сильвы не вмещаются в три тома, и подозреваю, что и в десять тоже не. В результате гениальные по задумке и построению сюжетные красивости приходится проговаривать бегом и начерно. И да, нужно больше Рейна.

Во всех отношениях незаурядная и выдающаяся вещь, особенно замечательная эмоциональностью, психологизмом и совершенно волшебным своим сердцем средневекового фэнтези. Космооперные декорации и добавки в виде Дилайны, Верии, Хортулана и прочего красивы, спору нет, но, по-моему, не критичны, не обязательны и где-то даже через меру. Так или иначе, очень и очень на любителей и ценителей, притом совершенно разных фасонов и оттенков. Должно прийтись по нраву и адептам жесткого околоисторического фэнтези с противостоянием родов, многоходовыми интригами и безумной истеричкой на троне, и поклонникам душераздирающих драм с психолгическими травмами, комплексами, скелетами в шкафу и мегатоннами страданий, и анимешникам. Последним — особенно. Если засматривались «Кровью триединства» или млели, глядя на «Потомков тьмы», равнодушными точно не останетесь.

«Аэропорт» многие считают логическим продолжением идей, высказанных автором ещё в «Отеле». Действительно, очень многое сходится. Тут и фирменная магия места, и причудливое сплетение сюжетов, и глубокий психологизм, вызывающий сострадание и эмпатию даже у самого черствого читателя. Но не меньше и отличий. Этот роман куда более жесток и неоднозначен в плане проблем морально-этического толка. Там, где героям «Отеля» предстояло оставить прошлое и с улыбкой взглянуть в глаза новому дню, запертые в полночном аэропорте бедняги вынуждены в кровь биться о суровую реальность, чтобы заслужить себе право на счастье. Это до какой-то степени даже и символично, ведь отель по сути своей новый дом, место, где можно остаться на какое-то время, успокоиться и прийти в себя. Другое дело — аэропорт, перекрёсток тысячи дорог, безграничный веер возможностей, мириады неосуществлённых судеб. Здесь рушатся браки и разбиваются сердца, дрожащие пальцы комкают в кармане таблетки снотворного и сотни людей, закованных в искорёженый кокон из стали и стекла, падают навстречу земле. Ты задыхаешься, ты готов отдать всё, чтобы покинуть это место и эту жизнь, чтобы устремится навстречу будущему, где тебя ждёт счастье. Но как знать, не станет ли твой полёт последней агонией перед окончательным падением? Ещё один день прожит, но ничего ещё не закончилось. В конечном счёте у героев «Отеля» настаёт черёд сакраментальному «жили они долго и счастливо», но здесь всё ещё впереди. Добро пожаловать в аэропорт!