«Роман известного пермского писателя Александра Прокопьевича Макарова «Паутина» рассказывает о борьбе советской милиции с сектантами».

После такой скучной аннотации у книги малоизвестного писателя читателей не прибавится. Попробую в меру сил исправить положение.

Анна выросла в строгой религиозной семье староверов.

»...она постигла грамоту не в школе, а от отца — по библии и по псалтырю, воспитывалась бабкой и матерью на ветхом завете и евангелии и лишь к шестнадцати годам впервые одна, без строгой матери, прошла по улицам родного села. Подружка у нее была единственная, слепорожденная и косноязычная Параша, та самая, которую изнасиловал и бросил в колодец молодой колчаковский офицер. Анну же природа не обидела ни лицом, ни станом; и не ее вина, что до двадцати пяти годов она невестилась».

Встретив гармониста Павла, девушка впервые презрела семейные и религиозные заповеди. Однако выйдя замуж за своего избранника, скоро поняла, что оказалась под властью человека пьющего и бьющего.

Началась война. Проводив Павла на фронт, Анна остается на хуторе одна. Вот тут и подловили ее ловцы человеческих душ — коварные душегубы-сектанты. Убийства, насилие над личностью, сексуальные бесчинства и пытки, алчность и коррупция, происходящие в этой секте и вокруг неё тщательно скрываются от власти. Да и власть не хочет лишний раз трогать верующих — идет война, забот по горло, а что лихого могут сотворить богомольные старушки?!

Ну как-то так. Повесть динамичная, написано ярко, особенно хороша имитация речи старицы Платониды и прочих активистов секты бегунов-скрытников.

Семейка маньяков Коровиных, отца и дочурки — украшение «Паутины», таких подробно прописанных негодяев мне еще не встречалось в советской литературе:

»...он, потехи ради, учил дочь вешать на нитке новорожденных котят или подбрасывать собакам хлеб, начиненный иголками и толченым стеклом. Глядя, как подыхают животные, девочка звонко смеялась и от удовольствия обильно потела, что до слез умиляло отца. Иногда Прохор Петрович с улыбкой вспоминал, как еще школьницей Минодорочка заставила старуху-нищенку съесть пирожок с крошеным мылом, а нищему-слепцу облила керосином кудлатую бороду и подпалила ее лучинкой. Каждый раз в подобных случаях шалунья получала от отца серебряный полтинник за выдумку и смелость».

Концовка, к сожалению, слита и поспешно обрублена. Вот где, наконец, появляются милиционеры-следователи из аннотации.

Приключенческий сюжет и шпионско-диверсионные страсти (отравленные персики для членов КПСС!) в Узбекистане, Афганистане и Пакистане 50-ых годов ХХ века сопровождаются яростным обличением ислама как религии неравенства, алчности и покорности.

В этой повести поздних советских времен нет заумных разговоров и экзистенциальных драм (как в «Круге» Л. Симоновой). Главный герой — подросток Лёша Ляпунов — не тратит время на диспуты с растерянными учителями и завучами. Старательный, аккуратный и упорный Лёша любит и ждет маму (которая появляется в доме нечасто), тоскует о погибшем отце, герое-испытателе (на самом деле Ляпунов-старший утонул в Фонтанке по пьяному делу), сдержанно поругивает беспутных старших сестер.

А еще Лёша знает, что такое голод:

«Да, телик выключился, и сразу, как по команде, включился голод. Нет, не такой, какой бывает днем, когда ноги дрожат и руки трясутся, как у непохмеленного забулдыги, а теплое поднывание в желудке, теплое такое подсасывание. Лёша был человеком сильной воли, и он не встал, чтобы слопать полбатона, оставшиеся на завтрак, он не такой дурачок, чтоб голодать с утра.»

Впрочем, он не один такой. Есть у него знакомые с похожей историей — Вадька Зыбенков по произвищу Зуб:

«Мать Зуба как вполне пьющая женщина лишена родительских прав, и Зуб живет в Губинском интернате. Есть у Зуба пятнадцатилетняя сестра Зоя, которая живет в деревянном домике у пруда (то родной дом и Зуба), а поскольку мать живет у сожителя (к тому же собирается идти в декрет), то Зоя собирает в домике друзей, и они там пьют и веселятся, как могут.»

Но не все так плохо у Лёши. Случаются и праздники. Это когда на столе появляется настоящая еда.

Описание еды как процесса восхитительно-упоительного занимает в повести немалое место:

«Они ели суп со сметаной (да какой! за рубль семьдесят, густой и неразбавленной), а потом дошла очередь и до второго. И как же золотились ломтики картошки, ровненькие, один к одному. А мясо было мягким, из него вытекала горячая кровь, и Маша дала Лёше большой красный помидор, и блестел его глянцевитый бок, и был помидор так туг и красив, что его было жалко резать. Но когда Лёша его все-таки разрезал; вернее, развалил, то помидор не брызнул соком, потому что мякоть его была туга, и она лоснилась от белого налета спелости.

Вместо чая Маша поставила на стол тарелку винограда (прятала в холодильнике, сюрприз, значит), и ягоды были крупные и почти белые. Они были покрыты едва заметным бархатистым налетом. И прозрачные, так что в тумане желтоватой мякоти угадывались коричневые косточки.

И после каждой ягоды Лёша жмурился и закатывал глаза аж куда-то к затылку и прицокивал языком.»

Тот теплый сентябрь был для Лёши солнечным и почти счастливым. Правда, пришлось и страх испытать, темный и холодный, и усилия приложить немалые, чтобы спасти самого любимого человека. Но у него все получилось. Тогда.

Необычная книга. Написана в возвышенном, даже пафосном стиле, много раз повестовавание прерывается авторскими обращениями и воспоминаниями.

История одного из старших классов школы имени Ленина выдуманного города Чесменска в предвоенные годы и в 1941-ом. Ребята и девушки: хулиганистый мечтатель Аркадий Юков, безупречный Саша Никитин, бескомпромиссный комсорг Ваня-Робеспьер Лаврентьев, истеричный мажор Костик, сын городского прокурора, скромный и рассудительный Боря Щукин, красавицы-комсомолки Женя, Соня, Шурочка, Люда, Маруся... Война поставила крест на их светлом будущем, поломала многие дружеские и сердечные связи, высветила и обнажила лучшие и худшие черты характеров героев.

Дочитывала дилогию глубокой ночью, и такую она на меня тоску нагнала! (Впрочем, сама виновата, изменила золотому правилу «Читать на ночь только детективы или хоррор!»)

И никакой притянутый за уши благополучный финал с «Deus ex machina», разрушающим стену несправедливости, не смог сгладить чувство безысходности после прочтения.

«Горе одному» — о судьбе «детей войны». Главный герой, Алексей Горбачев, воспитанник детского дома в первой части, рабочий большого завода — во второй. Паренек честный, но упрямый, смелый, но беспомощный в острых ситуациях, которые он притягивает к себе как магнитом. Когда случается очередной конфликт, Алексей молчит, смотрит исподлобья, страдает, спирали судьбы закручиваются все туже, но в самый последний черный миг «один хороший человек» прорывается на прием к Великому и Справедливому. Тот грозно хмурит брови истинного коммуниста, снимает телефонную трубку и — все негодяи посрамлены, Горбачев оправдан, а заря занимается...

(Показательный и странный штрих: всесильные защитники Алексея и в первой, и во второй части — люди на пороге смерти, они неизлечимы больны…)

Удивительно, что точное и емкое название книги «Горе одному» — это цитата из Экклезиаста, ее в «Жесткой пробе» зачитывает чернобородый брат Павел на собрании адвентистов, куда Алексея заманивает один из рабочих:

«Двоим лучше, чем одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а друга нет, который поднял бы его.

И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, не скоро рвется».

Брат Павел отложил книгу и строго посмотрел на слушателей.

– Что означают слова эти? К чему призывают они нас? Какие выводы должен сделать из них каждый? Двояко их значение, глубок их смысл. Помогать ближнему в труде и беде его – нет дела более похвального. Исцелить недужного, накормить алчущего, напоить жаждущего, поддержать слабого – кто из братьев во Христе откажется? Но недуги телесные – не самые страшные. Страшнее беды духовные, слепота безверия. Люди, бредущие по терниям житейским, они ранят стопы свои, но, озаренные светочем веры и знания, они видят цель и смысл жизни. Это придает им сил и бодрости, твердости духовной и телесной. Они, счастливые, не должны забывать о ближнем, идущем рядом с ними, но не знающем, куда идти. Как бы ни было, их, заблудших, много, каждый остается один, ибо с ними и в них нету бога...»

Тут меня взяла оторопь, однако, далее автор, конечно, резко негативно описывает лукавых адвентистов.

В «Сироте» нам подробно рассказывают о замечательном детском доме, о его доброй и справедливой хозяйке Людмиле Сергеевне. Во второй части ее «галчата» уходят во взрослую жизнь, но как неласково ее прикосновение!.. Вот Алла, первая любовь Алексея:

«Он её встретил как-то. Она его не узнала или притворилась, что не узнает. Он узнал сразу, хотя узнать нелегко. Дородная, просто толстая женщина. А когда-то была тоненькая, как тростинка. Лицо такое же красивое, пожалуй, ещё красивее. А дальше все поплыло, расползлось вширь, сквозь полупрозрачную блузку видны нависшие складки тела, как тесто, вылезающее из квашни. Кира говорила – она всегда всё знает обо всех, – что Алла техникума не кончила, вышла замуж. За преподавателя того же техникума. Должно быть, он и вел её тогда под руку. Щуплый, маленький. Похоже, что не вел, а держался за неё. Как маленькая лодка за баржой. А она не шла – плыла, толстая, самодовольная тетка...»

Или очкастенький всезнайка «академик» Яша. Ему бы в институт, однако не смог поступить, вернулся, ютится у какой-то злой тетки, снимает угол, работает в библиотеке за копейки, и похоже, смирился со своей неудачей.

Кира — неприкаянная в своей безответной любви, назло всем выходит замуж за первого встречного, рожает ребенка, живет-мается с мужем-пьянчужкой.

Да и сам Алексей, когда-то мечтавший о море, потом решивший стать сталеваром — в реальной жизни «сталевары укомплектованы, слесари нужны». Он работает разметчиком, работа грязная и тяжелая, плохо оплачиваемая.

Живут бывшие детдомовцы и фабзайцы в обшарпанном неуютном общежитии в комнатах на шесть коек. Как-то после жалоб в газету, общежитское начальство ринулось окультуривать быт постояльцев:

«Ещё через день прислали лектора. Яков Лукич собственноручно открыл запертый всегда красный уголок. Долго ожидали, пока соберутся. Лектор стоял в коридоре и курил, отмахивая рукой дым ото рта. Собралось человек двадцать, почти одни девушки. Ребята заранее сбежали во Дворец культуры: там тоже была лекция, но после неё обещали показать кинофильм, и все надеялись, что будет четвертая серия «Тарзана».

– Что ж, начнем, – сказал лектор и прошел к столу. – Тема моей лекции – «Было ли начало и будет ли конец мира». Итак, приступим...

Он вынул тетрадку, поднес к глазам и начал читать.

Девушки томились. Их совершенно не интересовало начало мира, и по молодости они были твердо убеждены, что никакого конца его быть не может. Они собирались идти на танцы, а тут позвали на лекцию, отказаться было неудобно, а уйти посреди лекции ещё неудобнее. Они томились и шушукались».

Кстати, о девушках. Одна у героя радость по жизни, маяк и свет — любовь к Наташе. Мне лично девушка эта показалась дико черствой эгоисткой. Усвистала в свой вуз, в большой город, поцелуйчик на вокзале быстро в памяти сотрется, в ее новой жизни вряд ли найдется место верному Алексею:

«Рано или поздно приходит время и нужно уходить, уезжать и оставлять то, с чем сжился, сроднился, что дорого и на всю жизнь незабываемо, но не может и не должно удерживать человека на одном месте».

Подробно в книге расписаны биографии и главных злыдней-бюрократов. И Иванычев, и Гаевский не первый раз вредят и пакостят хорошим людям, пользуясь своей властью и положением, однако, Иванычев — «номенклатура», а Гаевскому постоянно попадается жалостливое начальство! Они неистребимо всплывают и пристраиваются, и нет гарантии, что это не случится снова, сито Системы не под них заточено.

Ярко получились у Дубова паникеры, очковтиратели, боязливые предатели. Термины вполне военные, а ведь речь идет о мирной жизни и мирной работе детского дома и завода. «Война» и в «Сироте», и в «Жесткой пробе» начинается из-за пустяков, которые быстро обрастают эпитетами «вредительство», «попустительство», «дезорганизация», «дискредитация» и т.д.

Унылое книжное морализаторство и описание «счастливых школьных дней» у Дубова, кстати, живо напомнили некоторые пассажи Вл. Крапивина:

«Среди книжек для детей было много таких, что Лешка не мог их дочитать до конца. В сущности, это были не книги, а сборники задачек по поведению, примеров того, что нужно к похвально делать детям и что делать нельзя и не похвально. Придуманные мальчики и девочки, совсем не похожие на тех, что были вокруг Лешки, прилежно решали эти скучные задачки.

Такие книжки напоминали пироги, которые пекла Лешкина мама, когда ничего для начинки не было. Назывались они «пироги с аминем». Снаружи пирог как пирог, даже корочка красивая, а внутри не было ничего — только смазано постным маслом, чтобы не слиплось.

Школа? В школе занимались только одним: учились. Но, если жизнь не укладывалась во все книжки, какие существуют на свете, где уж было втиснуть ее в школьные учебники! В школе были кружки, но они считали своей задачей только повторять то, что говорили учителя и учебники. А учителя непрерывно говорили об одном и том же: о дисциплине и учебе, об учебе и дисциплине».

В такой вот атмосфере Леша, Витька и Кира придумывают тайное общество, вполне безобидное, ребятки грезят морем и собираются тайно обучаться морским премудростям. Кляуза школьного ябеды бдительному пионервожатому превращает такую мелочь в «политическое» дело, сулящее нешуточные неприятности.

В «Жесткой пробе» заводские бюрократы, выполняя распоряжения свыше, лепят из Лешкиного друга Витьки липового передовика. Все рабочие втихомолку посмеиваются, и лишь Горбачев по-детски грубо и наивно начинает бороться с неправдой. За что быстро превращается в парию — лишается друга, работы, крыши над головой и т.д.

Повторюсь, да, писатель пристегивает к повествованию обязательные хэппи-энды, но мне они кажутся слабыми и надуманными. Дубов — мастер конфликта, язвительных и гневных комментариев, внутренних монологов. Пасторальные безоблачные картины детства в Советской стране в дилогии «Горе одному» практически отсутствуют, процент горечи и боли значительно выше, чем в подавляющем количестве книг, написанных в 50-е годы.

Закончить свой сумбурный отзыв хочется по-школьному, понравившейся цитатой:

«Родители пытаются оградить детей от узнавания множества вещей. Но дети видят и узнают всё. Они видят смерть и горе, узнают любовь и ненависть, подлость и благородство, низменные поступки и высокие взлеты. В сущности, человек уже в отрочестве узнает жизнь и все, что в ней происходит. Потом он узнает больше, точнее, будет думать и чувствовать тоньше, но никогда последующие высокие витки спирали не могут сравниться с первыми, отроческими, по которым он ковылял еще нетвердо и неуверенно, оступаясь и падая, с душой, потрясаемой то ужасом, то восторгом.

Мир ребенка не сужен расчетливым делением на нужное, полезное и безразличное. Мир его неделим, в нем нет деления на мое и не мое, всё — его и для него. В нем нет места получувствам, прихотливым смешениям удовольствий с огорчениями. Чувства здесь чисты и могучи. Никогда не будет так безутешен и возмущен человек в зрелом возрасте, как подросток, когда в его безоблачном мире появляется первая тень обмана.

Ничто не приносит взрослому ликования и восторгов, равных испытанным в отрочестве. Не потому ли на склоне жизни он благоговейно вспоминает не удовольствия зрелых лет, а бесхитростные радости отрочества?..»

Довольно увлекательная книженция. Начинается с расследования убийства, далее Першин подкидывает подробный рассказ про незадачливую красавицу, чью жизнь молодую сгубили больная психика, алкоголь и религия. Следующая часть посвящена проделкам священника Проханова во время оккупации и после войны. Батюшка получился на редкость отталкиващий: и в Бога не верит, и коллаборант, в быту — алчный пьяница, сластолюбец и насильник.

Некоторый интерес представляют глухие намеки советского автора на так называемую «Локотскую республику» (в романе — «Оклокотскую»), есть упоминания Каминского (под своей фамилией) и Воскобойника («Воснобойникова»).

Вот кто бы мог подумать, что роман лауреата Сталинской премии, напечатанный в 1947 году, будет настолько проникнут психологизмом? Первое знакомство с автором и такая приятная неожиданность.

В этой книге Ванда Василевская явно опередила время: то, что случится в военной литературе в Оттепель и позднее (у Ю. Бондарева, В. Кондратьева), у нее предвосхищено и мастерски описано (и переведено Е.Ф. Усиевич).

Начинается роман мрачной главой о возвращении с войны главного героя Алексея. 1944 год, разрушенный город, где из-под земли торчат кости непогребенных, а по подвалам пируют крысы, тяжкий быт коммунального житья с кошачьей вонью, керосинками, постоянно текущими водопроводными трубами. По ночам на улицах появляются бандиты, среди которых — некогда храбрый солдат и верный товарищ, ставший дезертиром и убийцей. Соседка — безумная старушонка-попрошайка, единственная выжившая из большой семьи в блокадном Ленинграде.

Ставшая чужой любимая жена Людмила.

Алексея комиссовали после тяжелой контузии, не разрешают работать, и вынужденное безделье только усугубляет его мрачное состояние — «дикую тоску». Он всей душой рвется на фронт, ведь только там, по его мнению, настоящее дело и настоящие люди. А ему, пережившему мучительные отступления и окружения 1941-го, не доведется увидеть победные залпы.

Лишь чувство любви к дочке, маленькой Асе, согревает сердце Алексея, однако не может помочь преодолеть семейный разлад. Василевская достоверно раскладывает по полочкам все нюансы психологических проблем и бывшего фронтовика, и Людмилы, тоже хлебнувшей лиха в эвакуации.

В последней трети книги свет таки загорается. Алексею как бывшему инженеру поручают восстановление городской электростанции, семейные недоразумения преодолеваются, намечается переезд из жуткого домишки в отремонтированную квартиру, все ближе май 45-го...

Ответвления от главной линии повествования — вставки-новеллы о старухе-соседке (какой страшной ценой той посчастливилось выжить среди голода и холода?!), история несчастного Вовки, девушки Нины, «походной» жены, фронтовой любви Алексея, легенда о гробнице Тамерлана и др. — тщательно продуманы, выписаны и обогащают ткань этого необычного романа.

Время действия — Франция начала 50-х годов ХХ века. В книге описывается интернат для детей-сирот/«грачей»(в основном тех, у кого родители были коммунистами и борцами с нацизмом) во французской провинции около городка Верней. Руководят им прогрессивные педагоги, Марселина и Рамо (не супруги), последователи метода Макаренко: дети учатся и трудятся, они — мастера на все руки, чуткие ко всякой несправедливости, убежденные борцы за мир во всем мире. Они описаны с большой любовью, особенно запоминаются синеглазый красавец Корасон и Жюжю, мечтатель и поэт.

Ну и конечно, главная героиня — шестнадцатилетняя Клэр, дочь героически погибшего полковника Дамьена. Девочка обаятельная, талантливая, помесь Жанны д'Арк и Зои Космодемьянской.

«На первый взгляд не было ничего примечательного в этой девочке. Самый обычный подросток с длинными руками и ногами. Узкие блестящие глаза «с притенкой», то есть запрятанные в тени длинных мохнатых ресниц. Большой выпуклый лоб, большой и веселый рот. Все лицо неправильное, живое, переменчивое в каждой своей черте. Хороша была только походка: стремительная, упругая, свободная. Девочка шла, точно танцевала, — такими пластичными казались все ее движения».

Такой видит Клэр Рой Мейсон (да-да, тот самый южанин и угнетатель негров из «Детей Горчичного рая»). Группа американских школьников приезжает на каникулы во Францию «для ознакомления со знаменитыми музеями и памятниками архитектуры». И после некоторых сюжетных поворотов попадает в «Гнездо грачей». Тут Н. Кальма пытается немного уйти от своих же шаблонов и показать конфликт через любовно-подростковый треугольник.

«Рой… До сих пор Тэд не мог сказать твердо, нравится ему Рой или нет? Хороший он парень или дрянцо? Многое в южанине было отвратительно Тэду. Ненависть Роя к неграм и вообще ко всем «цветным», его барские замашки, высокомерие, его стремление повсюду быть первым — все это было отталкивающим.

Рой даже не думал скрывать, что считает себя и самым умным и самым способным в классе. Он любил говорить, что готовит себя для выдающейся роли в жизни, что собирается стать либо большим политическим деятелем, либо, если удастся, полководцем. Школьники в Стон-Пойнте острили по этому поводу, подсмеивались над Роем, называли его «губернатором», но поглядывали на него с некоторым уважением: «Этот себя покажет». Внушали им уважение другие черты южанина: он был честен, верен слову, данному даже в игре, часто вступался за более слабых школьников, которых обижали силачи, говорил, что следует рыцарски относиться к женщинам — и молодым и старым».

И вот этот парень влюбляется в юную коммунистку Клэр, у которой уже есть возлюбленный — Этьен, «широкоплечий и мускулистый» сын главного заводского смутьяна. Что из этого получится — вы узнаете, дочитав книгу до конца.

А также перед вашими глазами развернутся и другие сюжетные линии — противостояние гнусным реакционным силам (американские военные, аристократы-коллаборанты, иезуиты-католики), романтически преподнесенная деятельность ФКП (естественно, тот факт, что их темные делишки оплачивались из щедрых вливаний СССР Н. Кальма не озвучивает) и весьма милая история о женском пансионе и его обитательницах, также угодивших в самый эпицентр бурных событий в грачиной обители.

«Сироты квартала Бельвилль» — своеобразное и далеко отстоящее во времени продолжение «Вернейских грачей».

Было такое ответвление в советской детской литературе — пламенные опусы про ужасы капиталистической действительности. Н. Кальма плодотворно и талантливо трудилась на этой ниве. «Дети Горчичного рая» — книга хорошая и мною нежно любимая. Автор, описывая реалии американского городка начала 50-х годов ХХ века лишь немного сгустила краски, придав персонажам слишком уж пылкую любовь к Советскому Союзу и представив жизнь американских работяг как нужду беспросветную. А так — действия полиции, расовая сегрегация, заскорузлые нравы и масса предрассудков — все это имело место быть. Кстати, «Детей» я частенько вспоминала во время просмотра одной из серий американского документального сериала «Холодная война», там подробно рассказывали про катавасию с Полом Робсоном, которым Н. Кальма явно вдохновлялась, описывая знаменитого дядю Чарли Робинсона.

У книги есть продолжение во французских декорациях — «Вернейские грачи».

В книгу про шпиёнов напихано много забавной всячины. От масонских заговоров до восхваления антиалкогольной компании Горбачева. Градус относительной вменяемости резко понижается в финале, от сцены разоблачения инфернальной Магды Вюртемберг (!) веет полной некомпетентностью советских спецслужб, неспособных за сорок лет вычислить агента абвера-ЦРУ в окружении академика-оружейника.

Только ленивый не прохаживался по клюквенным именам у Т. Роба Смита или Тома Клэнси. А у Гагарина среди подлых наймитов-диверсантов встречаются полные тезки довольно-таки известных личностей: Лотар Рендулич (был такой генерал вермахта), Карл Сэндберг (американский поэт-лауреат) и Пит Сигер (активист, исполнитель песен протеста). А еще там есть Рокко Лобстер...

С детства эта книга была на слуху — ее жадно читали, в библиотеках на эпопею А. Черкасова записывались в очередь. Нынешние переиздания, кстати, тоже неплохо расходятся.

Более-менее приобщившись к теме раскольников, староверов и сектантов в литературе, я решила подступиться к этому советскому бестселлеру (насколько помню, популярность в немалой степени основывалась на обилии экзотической эротики).

«Хмель» меня увлек в первой части, на второй интерес стал спадать, а третью дочитывала в основном ради одной сюжетной линии. Честно говоря, история безумной Дарьюшки и большевизана Тимофея, выглядела искусственно-паразитической «завязью» на теле романа. Понятно, для чего они понадобились автору — тут и возможность показать революционную и купеческую среду, пропеть осанну комиссарам, устами безумной девушки обличить тиранство и убийства.

А вот история старообрядческого эротомана Соломона-Прокопия Веденеевича и его забитой невестки Суламифи-Меланьи, при всей ее извращенной подоплеке, выглядит отлично прописанной, милой и даже трогательной:

«И может, именно от такой безысходности на старости лет Прокопий Веденеевич прилепился к Меланье — не от блуда, а от осатанелой тоски сердца, от постоянного жития в самом себе».

Очень уж оптимистичная и карамелизированная история о нескольких неделях военизированного лагеря для трудных подростков, правонарушителей и хулиганов.

Конечно, неоднократно вспоминались «Пацаны» Асановой — там быт попроще, лидер харизматичнее, процесс перевоспитания жизненней. А в книге лакировщика Власова навороченные «шефы» устраивают в девственном лесу лагерь-сказку: там и мастерские, и фотолаборатория с прибамбасами («пять разных фотоаппаратов новейших марок», в том числе фоторужье), в столовой вкусная и обильная кормежка + «разноцветные шарики мороженого в металлических вазочках». Несовершеннолетний контингент быстро обнаруживает уязвимость, умелые руки и золотые сердца, стосковавшиеся по доверию, задушевным разговорам и тонким педагогическим приемам. Руководят лагерем «юные дзержинцы» (автор как-то скупо осветил историю их появления, просто «дисциплинированные, специально отобранные школьники»), отставные военные (от сержанта до подполковника) и комиссар Клим, этакий добродушный комсомольский хиппи, ожидающий появления у трудновоспитуемых «общего коллективного сознания». Конфликты, ЧП и препирательства описаны, но скорее в юмористическом ключе. Финал открытый, даже до конца первой смены автор не дотянул, последняя глава называется «Это только начало».

24 очерка с предварением прочитались быстро.

Имена почти все знакомые, открытий и откровений не случилось. Попытки анализа знакомых текстов не вдохновили. Страстность и увлеченность порой звучали натужно. Частое повторение термина «ресентимент» раздражало.

Понятно, что если в книге литературоведа режиссером фильма «На берегу» назван Кубрик — это еще не конец света. Мэтр может перепутать. Для такого и предусмотрены редакторы.

И все же не жаль потраченного времени — три очерка (Галич, Асадов, Евтушенко) очень понравились и тронули.

Цитата Р.У. Эмерсона «Всякая стена — это дверь» попала на глаза, запомнилась и произвела нужный терапевтический эффект.

+ 1 балл за пару теплых слов о Викторе Коркия. Когда-то его поэму «Свободное время» мы, юные студентки-филологини, любили громко скандировать (наизусть) от полноты чувств и радости жизни.

Занимательное чтение.

Латыши, завербованные после Второй мировой войны английской разведкой, отправляются на родину со шпионской миссией. Их трое, они напуганы и растеряны.

У них есть деньги и оружие, но нет документов, советских паспортов. На квартире связника они в первый же вечер крепко напиваются и плохо себя ведут. Связник, который за надцать лет успел благополучно позабыть былые прегрешения и обязательства, все же выполняет шпионские запросы и требования: находит квартиру, надежных людей и связь с «подпольем». Далее засланцев сведут с «лесными братьями» — и начинается увлекательное описание передряг и приключений в латышских лесах.

Надо отдать должное авторам. Добрых две трети романа читатель не догадывается (ну почти), что симпатичные, заботливые, благородные «лесные братья» — чекисты, ломающие комедию «а ля операция «Трест». Но все равно, забавно было почитать, как почти два года советская гозбезопасность нянчилась с британскими агентами, снабжала водкой, рижским бальзамом, армянским коньяком, парной свининкой и прочими пряниками.

Завершающая часть о пребывании в Лондоне штамповано-пресновата, а ведь есть еще 2 том дилогии «Чайки возвращаются к берегу»...

Авторы клянутся, что история подлинная, изменены только имена, хотя фамилия одного из главных героев в моем издании совпадает с именем художника, оформлявшем книгу.

P.S. «Янтарное море» довольно долго пылилось непрочитанным, сама не поняла, почему рука потянулась к синему томику. Не было настроения, мучила давняя болячка. Дочитав до момента, когда Вилкс, провалившись в холодное болото, начал маяться ишиасом-невритом, поняла телепатический призыв книги:)) Подробный рассказ о шпионских страданиях вызвал мою нечаянную симпатию к этому отрицательному персонажу.

Этакий «Волшебник страны Оз» в дебрях американского Юга начала 90-ых.

Динамичный, цельный роман с капелькой мистики, в меру трогательный.

Издание 1994 года, конечно, далеко от совершенства, однако от пожелтевших страниц с плохо пропечатанным текстом было трудно оторваться.

Ну а финал... Как хорошо, что есть старые добрые романы, дарящие тепло и надежду!

Нужен ли современной литературе мальчик-герой?

У Люка нет суперспособностей, у него высокий IQ, он добр и у него есть «стержень»: «скальная порода», отчетливое желание «обрушить храм», в котором мучают и убивают детей.

ТЛП и ТЛК — это здорово, но без мозгов и плана действий они пропадут зазря. Желание сопротивляться есть у некоторых обитателей Института, но это просто ситуативный бунт, как у Ника, который гасится без проблем.

Люк — это триггер сопротивления детей Системе, он лидер, пример которого воодушевляет и недовольных, и покорных.

И спасибо Кингу за что, он его сделал б е л ы м м а л ь ч и к о м из нормальной семьи.

И второе спасибо за южный городок Дюпрей, жители которого, в халатах и шлепанцах, но вооруженные до зубов, в минуту примчались разбираться с карателями.

Ну а балл сминусовала, за продолжающиеся навязчивые попытки автора бороться с курением:))

Прочитала с удовольствием, периодически похмыкивая над цитатами типа:

«Король не сомневался, что знает, в чём спасение трона. Он велел министрам подготовить и дать ему на подпись приказ-ордонанс о роспуске палаты и о назначении новых выборов осенью 1830 года. Вместе с этим министры должны были составить ордонанс и о введении цензуры.

До сих пор формально Хартия ничем не нарушалась. Теперь король убедил себя, что Хартией дорожит только кучка адвокатов и журналистов. А с ними стоит ли считаться? Что касается народа, он имел не так-то много преимуществ от Хартии, и король не сомневался, что народ стерпит её нарушение».

Когда в школе бегло изучали взрывную европейскую историю 19 века, замусоливая самое интересное никчемно-трескучими цитатами, французские «три славных дня» не оставили никакого следа в памяти. Евгения Яхнина написала занимательную повесть, которая успешно заполняет давний пробел. Июльская революция показана ярко, с массой милых подробностей, вроде акции щедрого владельца оружейного магазина:

— Скажу вам со всей откровенностью, господин Майу, — и в голосе Ксавье в самом деле прозвучали искренность и убеждённость, — ружья и патроны нам нужны для боёв с солдатами и жандармерией. Мы идём защищать Хартию, которую нарушил король, но денег у нас нет… Мы просим дать нам оружие для защиты наших прав бесплатно!

— Господа студенты! Вы молоды и не знаете истории, — сказал оружейник, — но можете поверить мне на слово. Мой отец Фредерик Майу-старший был оружейником ещё во времена Людовика Шестнадцатого, и я горжусь семейным преданием о том, как в тысяча семьсот восемьдесят девятом году отец бесплатно отдал восставшему народу всё оружие, что имелось в магазине. Фредерик Майу-младший хочет быть достойным сыном своего отца. Денег мне не надо! Берите!

Писательница явно хотела не ограничиваться революцией и политикой, а уделить больше внимания умнице и красавице Люсиль. Выросшая в семье вольнодумцев, наделенная дюжиной талантов, она стремится к эмансипации и театральной карьере, однако родители и любимый юноша, такие прогрессивные в том, что касается общества, всячески препятствуют девушке, рассказывая страшилки про закулисные нравы богемы. Стать женой Ксавье, угрюмого и воинственного сухаря, — вот ее единственное предназначение. Жаль...

Е. Яхнина не перебарщивает с черно-белой палитрой, когда речь заходит о дворянах и аристократах. Милейший учитель Пьер после Реставрации вынужден зарабатывать на жизнь уроками музыки. Старый дворянин вежлив, точен, опрятен. Он готов бесплатно заниматься с талантливой Люсиль, жертвует деньги в поддержку Беранже, хотя и не одобряет поэта:

«Господин Беранже позволяет себе смеяться над троном и над теми, кто в данное время занимают место на троне… Такое дерзновенное посягательство на коронованную особу вызывает во мне отвращение…»

Но затем:

«Подписаться?! Отказать?! Проще всего было бы отказать — пусть даже прослыв в глазах соседа старым скрягой и отсталым человеком. Беда была не в этом. Как можно не поделиться тем, что имеешь, с музыкантом, поэтом, почти собратом, наделённым чудесным даром? Нельзя же эту «птицу небесную» за её дар обречь на тюрьму. И кто знает, пути судьбы неисповедимы, может быть, внесённая стариком учителем лепта и будет тем последним франком, которого недостаёт для выкупа Беранже?»

Беранже, Теофиль Готье, аристократические салоны, диссидент Бланки, Виктор Гюго и скандальная премьера «Эрнани», стачка лионских ткачей и много других примет того славного времени — на страницах этой симпатичной книги.

Благодаря доброй знакомой из Кишинева и молдавскому издательству «Литература артистикэ», печатавшему во времена СССР остродефицитные произведения зарубежной классики, в классе 5-6 я познакомилась с творчеством Ремарка, принялась за романы о войне и эмиграции, позже нашлись и были зачитаны до дыр «Три товарища».

Но детско-юношеские восторги улетучились и последние лет 30 не чувствовала никакого желания вернуться к полюбившимся книгам.

К «Ремарку» фон Штернбурга несложно придраться, особенно к последним главам. Но я поставила 10-ку за то, что биограф умудрился разбудить во мне давно забытые теплые чувства к автору и его героям.

Представительница литературной династии Козловых шокировала, удивляла и радовала примерно первую половину книги. Скомканный финал и развязанные сюжетные узелочки разочаровали, вышла «7», но прибавила балл за нестандартный выбор сторителлера.

Соревнование с Кингом «Рюрик» проигрывает, цельность и нагнетание жути ой как отстают. Несуразности с больной рукой Марты, временные нестыковки, описание увлечений Яши-Ягуара и фриковатого кавалера журналистки, бестолково завершенная линия несчастного Николая Бурцева — минусы романа, на которые вполне можно закрыть глаза. А вот попугайские страсти — явно лишняя розочка на торте, искусственная такая, ядовито-красная.

«1993» закончен в 2012 году. Время сыграло с автором злую штуку — сейчас описание бунтующего народа и властного произвола читаются совсем по-другому. А житейско-семейные трещинки героев мало тронули, попытки обозначить идеологический конфликт мужа и жены неубедительны, на мой взгляд.

Зарисовки на баррикадах получились удачно — весь яркий спектр, от городских сумасшедших до революционной молодежи, авантюристов, политиков и боевиков. Позабавил штришок про выгнанного Кургиняна.

Понравился гораздо больше первой книги серии «Актуальный роман».

Кому-то вспомнился Бэнкси, а мне «Приключения Карандаша и Самоделкина» Дружкова:

«Я волшебный художник! Меня зовут Карандаш. Я умею рисовать живые картинки.

– А что это значит – живые картинки?

– Ну, если хочешь, я нарисую птичку. Она сразу оживёт и улетит. А ещё могу нарисовать конфету. Её можно будет съесть…»

+ «Джельсомино» — про рухнувшее Королевство Лжи, нарисованного трехлапого котенка-диссидента и убегающего короля, в чемодане которого «грустно шуршали двенадцать париков».

Для детей XXI века — культурное сопротивление в «Средней Эдде».

На мой взгляд, одна из лучших книг о войне.

Братный — литературный псевдоним Романа Мулярчика, он закрепился за ним в подполье и навсегда стал фамилией писателя. Он родился в 1921 г. в Кракове в семье военного.

Поколение Колумбов (Pokolenie kolumbów, также известное как поколение «времени бурь», pokolenie «czasu burz») — название поколения польских писателей, родившихся в начале 1920-х годов и взросление которых пришлось на годы Второй мировой войны. Многие из них погибли во время немецкой оккупации Польши и Варшавского восстания 1944 года. Наименование «поколение Колумбов» происходит от названия книги Романа Братного, которая вышла в Польше в 1957 г. До советского же читателя она добралась только на излете перестройки — в 1989 г.

Роман Братный первым воздал этой книгой должное патриотизму АКовской молодежи. «Колумбы» состоят из 3 частей: «Смерть первый раз» знакомит нас героями, их историей на фоне событий 1943. «Смерть второй раз» полностью посвящена событиям Варшавского восстания 1944 г. Третья часть — «Жизнь» — описывает плен, скитания, возвращение на родину.

Написано чертовски сильно, чему способствует своеобразная писательская манера (хотя первая часть переведена не совсем удачно). Братный не расписывает все от и до, повествование немного рваное, он намеренно оставляет своеобразные лакуны, которые читатель дополняет своим воображением. Особенно ярко и драматично это проявляется в историях Станислава Скерника (Колумба), Зигмунта, немецкого солдата Петера Альгрима.

Конечно, вторая часть — самая впечатляющая. Варшавское восстание, запечатленное пером Братного, встает перед глазами настолько четко, что кажется — ты смотришь фильм, а не читаешь книгу.

Ярчайший образец жанра. Заслужил Мальцев премию, зря отобрали.

Все стрелы агитпропа безукоризненно отточены. Все штампы отлиты в бронзе. Имя Сталина чуть ли не на каждой странице, простые крестьяне-рабочие Югославии произносят ему здравицы с благоговейным молитвенным придыханием. Омерзительная предательская верхушка КПЮ во главе с Тито, карлики, толстяки, интриганы, «интеллигентики», повально состоят в агентах у гестапо, западники-лизоблюды. Американцы, всех держат на крючке, изворотливые и циничные, англичане отстают, не поспевают и завидуют их успехам. Много гневных пассажей в адрес четников, холуев-предателей, усташи упоминаются пару раз мимоходом.

Написано очень бойко, читается легко, плюс автору, что выбрал в главные герои бежавшего из немецкого плена советского лейтенанта.

Интересно было ознакомиться с книгой, все-таки своеобразный документ эпохи, демонстрирующий накал страстей и градус ненависти Сталина по отношению к бывшим союзникам.

Конечно, 8-ка была бы объективней.

Но Литтл в «Университете» пропел такой гимн Библиотеке, что появился необъективный дополнительный балл.

Многовато кровавых и замысловатых непотребств, однако жалобы напрасны. Автор называет одну из вполне логичных причин: помимо обширного собрания книг и документов о Холокосте, в описываемом учебном заведении зачем-то находится крупнейшая в стране коллекция печатной эротики и порнографии. Все это добро заперто в хранилище, куда доступ ограничен, а зря, чаще бы проветривали — глядишь, у Зла концентрация ослабла.

Литтла частенько ругают за слитые финалы, за слишком уж наивные и простенькие способы расправы с могущественным Злом. Данный роман — не исключение, хотя, возможно, это такая авторская позиция, мол, пересилишь себя, встанешь с дивана, отгонишь злые помыслы, морально подготовишься к борьбе до конца — и все получится!

Первая и вторая части получились интереснее третьей, ей не хватило дыхания и искренности, на мой взгляд, все эти чекисты с чистыми руками и заговоры против Ильича в заметенной снегом Москве — ни уму ни сердцу.

Пишет Арсений Рутько неплохо, особых отступлений от курса не наблюдается, хотя обилие смертей, мрачность и жестокость некоторых сцен выделяют «Звезду» из общего массива детской литературы на тему революции и гражданской войны.

Главный герой, Данила Костров, несмотря на юный возраст, хлебнул немало лиха. «Звезда пленительного счастья» обернулась нуждой, голодом, холодом, мученической гибелью близких и любимых, сумасшествием матери и прочими прелестями жизни в России, которая «вспрянула ото сна».

Естественно, у автора все красные — носители света и добра, белые — мазаны черной краской. И пытают, и грабят, и из Крыма улепетывают трусливо. Однако кое-кому Рутько не отказывает в возможности приобщиться к прекрасному новому миру.

И все же, есть в трилогии ростки не совсем пролетарского гуманизма, есть проникнутые неподдельным чувством страницы, за них прибавляю балл.

Дико не понравилось.

«Документальность» вызывала большие сомнения. Ходульные герои, сюжеты, описания, абсолютно не чувствуется боевой опыт автора. Немцы, вплоть до гебитскомиссара, массово переходящие на сторону СССР... Варшавская часть — вообще за гранью, даже вспоминать не хочется.

Короче говоря, есть не потерявшиеся во времени книги партизан и разведчиков, Героев Советского Союза Д. Медведева и Ю. Збанацкого, есть проза интереснейших О. Горчакова и Ю. Колесникова.

Их читала, буду перечитывать и рекомендовать.

Симпатичная и уютная книга.

Е. Пермяк рисует почти идиллическую картину жизни в дореволюционной России. Детство главного героя не омрачено бедностью, голодом или сомнительным происхождением. Он — из весьма уважаемой семьи, нет, не дворянской, а пролетарской. Дедушка — на момент повествования покойный — всеми почитаемый заводской мастер. Бабуля и тетя получили от него в наследство славное имя и весьма достойное содержание. Они безмерно любят и балуют Маврика, он привязан к ним поболее, чем к родной матери, которая вышла замуж второй раз. Отчим — человек неплохой, из крестьянской семьи, но благодаря упорству, расторопности и хорошему почерку стал доверенным лицом немаленькой торговой фирмы «Пиво и воды». Фирма и зарплату платит, и квартиру оплачивает с дровами и электричеством, так что мечты о собственном деле — молочной ферме — у отчима Герасима Петровича с каждым годом все явственней.

Городок Мильва, заводской, быстро растущий, никак не напоминает вонючую клоаку, с безжалостным хозяином-кровопийцей и заморенными революционно настроенными люмпенами. Хозяин Турчаковский — человек здравый, кровь не пьет, завод процветает, работа тяжелая, однако хорошо оплачиваемая, бойко торгуют магазины.

Революционеры, однако, уже развернули революционную агитацию и конспирацию. Сплошь люди интеллигентные, есть среди них даже генеральский отпрыск. Есть и загадочный сапожник Бархатов, змей-искуситель Маврика и его тетушки, милейшей Екатерины Матвеевны. Но сапожник он явно «по легенде», чуть в его сторону полиция посмотрела пристально, как сапожник в Швейцарию усвистал.

Есть передовая семья Киршбаумов с красавицей-дочкой Фаней и сыном Ильюшей. По заданию партии они крепко подружатся с семьей Маврика. Глава семьи займется прибыльным бизнесом для отвода глаз (а на самом деле — налаживанием партийной типографии). И настолько успешно пойдут его дела, что сможет позволить детей возить на лето с Урала к родственникам в Варшаву.

Крестьяне в книге представлены родней Герасима Петровича из Омутихи. Тоже странноватые, помещиков на вилы поднимать не задумывают. Непреловы — хозяева справные.

«Изба у них под тесовой крышей. Три лошади. Три коровы. Десятка полтора овец. Свиньи. Куры. Две пасеки. На одной держат пчел, а другая — просто лес. И не маленький. Заблудиться нельзя, но не просвечивает с одного края на другой. А ходят в лаптях. Старший брат Герасима Петровича Федор говорит про лапти:

- А в них привычнее и сподручнее.

Может быть, скупы? Да нет. Не более, чем другие.

Пашут деревянной сохой с железным лемехом. Мильва рядом. И Мильва делает хорошие недорогие плуги. Немногим дороже сохи. Суждение то же:

- Сохой-то сподручнее и привычнее.

Жена Федора Петровича ткет холсты, прядет нитки. Это требует много труда. И покупная ткань обходится дешевле. И это знают все. Но снова те же слова:

- Свой-то холст привычнее и сподручнее.

И все ходят в своем сподручном холсте, в домотканой портянине.

Дед, бабка, старший сын с женой, трое взрослых детей живут в одной комнате избы. Она же и кухня, и столовая, и спальня, а иногда и помещение для телят и ягнят.

Почему бы не пристроить еще хотя бы одну комнату? Лес рядом. Летом после сева и до покоса выдается свободное время. Свободного времени достаточно зимой. Что же мешает? У Федора Петровича сильные руки. Наконец, в своей деревне есть свои дешевые плотники.

Н-нет! Деды так жили, и мы проживем.

Может быть, им мешает жить лучше недостаток знаний, как говорит Всеволод Владимирович? Может быть, они не знают, как можно жить лучше? Но ведь Федор Петрович грамотен. Он бывает очень часто в Мильве и знает, что при двойных рамах теплее и меньше идет дров. Он видит, что на отдельных тарелках есть приятнее, чем, мешая друг другу, хлебать из общей чашки. Маврикова мать подарила его жене множество разных тарелок. Но их расставили на длинной полке, тянущейся вдоль стены, «для погляду». И только Маврику подают особую тарелку, и он, конечно, не ест из нее. Зачем же позволять выделять себя?!

От тараканов есть много средств, но тараканов полно. И если какой-то из них попал в щи, его преспокойно вынимают ложкой и выплескивают, продолжая есть щи с тем же аппетитом. Маврик не брезглив, но все же... Он никогда не будет относиться с уважением к тому, что его отчим называет «простотой деревенской жизни». Какая же это простота? Не мыть руки перед едой — простота? Равнодушно смотреть на ползущую по рубахе вошь простота, и утверждать, что вошь тоже нужна, потому что она из человека дурную кровь пьет... Это простота?

Извините, это не простота, а что-то другое. А что, Маврик не знает и сам. Но знает, что он не может и не будет уважать за это жизнь в непреловской избе».

Детство Маврика — счастливое, однако не безобачное, случаются и конфликты, и трагедии переживательные. Ярко описывает Е. Пермяк столкновение прекраснодушного юного почитателя нравоучительных историй Л. Толстого с отцом Михаилом. «Кладбищенский священник» и преподаватель Закона Божьего слишком уж круто наказал и публично оскорбил Маврика. Более чем на 20 страницах писатель описывает последствия этой келейной истории, которая заканчивается... Это действительно стоит прочитать, и особенно диалог заводского управляющего и проиерея за хересом.

В общем, повесть мне понравилась, в детстве я книги с такими обложечками (кудрявый мальчик на фоне орущей толпы с красными знаменами) обходила десятой дорогой. Что показалось самым слабым — так это превращение милого Маврика в революционера. Хотя в 1917 году и не такие превращения случались...

Это было бы смешно, если бы не было так страшно.

Неоднократно вспоминались Амвросий Амбруазович Выбегалло с его странными опытами и персонаж В. Невинного из «Гаража» Э. Рязанова, занимающийся выведением морозоустойчивых обезьян, тоже персонажи комичные и жутковатые одновременно.

Советская наука 20-х годов ХХ века не боялась самых смелых экспериментов, в том числе и над человеком, ученые мужи бесстрашно кромсали собачек и обезьянок, изучали воздействие отравляющих веществ на сифилитиков, искали рецепт средства Макропулоса и от слова «евгеника» не шарахались боязливо. «Остров доктора Моро», «Голова профессора Доуэла» имели прекрасный шанс перейти из разряда «фантастика» в «реализм». И есть, наверное, какая-то высшая сила или ограничитель, которые стопорили гадость, на которую не жалели ни сил, ни средств, ни кадров.

Из историй, описанных О. Шишкиным в «Красном Франкенштейне» мог бы получиться весьма интересный сериал с пикантной сумасшедшинкой, особенно в освещении главного вопроса: удалось ли скрестить пострадавших от несчастной любви комсомолок с приматами сухумского обезьянника. При скользкости многих тем, книга отнюдь не попахивает «желтизной» и бульварностью, многие страницы пестрят ссылками на серьезные источники, в том числе и архивные, аббревиатуры ГАРФ, РГВА, АПРФ среди них нередки.

В целом, любопытно и познавательно. При чтении линии бедолаги-профессора Иванова в голове постоянно звучала музыкальная тема из копполовского «Дракулы». Хотя , наверное, клавир из экзотической оперы Д. Шостаковича «Оранго» лучше передаст весь накал страстей в советской гибридизации.

Дивный образец исторического романа, написанного для детей старшего школьного возраста. Весьма нетипичный для советской литературы. Когда стремительно подсела на ПЛиО Дж. Р. Р. Мартина частенько к этой книге мыслями возвращалась.

Средние века, жестокость, грязь, бастарды, колдуньи, мудрые септоны/монахи, сражения. Одна из глав «Каролингов» называется «Пир мечей», есть там и колокол святого Мартина, уничтожение у стен осажденного Парижа кораблей датчан при помощи дикого/ греческого огня...

А главная героиня, Азарика/Озрик (у Мартина мелькает это имя), со страшной силой напоминает двух героинь ПЛиО — Арью и Бриенну. Ее любовь к королю Эду продирается сквозь убийство отца, ненависть, унижения...

Мое первое знакомство с творчеством шведского мастера оказалось удачным. Начало трилогии выглядит многообещающе, герои запоминаются, написано здорово. Перевод, правда, в некоторых местах сбивает дыхание, ну да ладно.

Конечно, ассоциативный ряд при чтении возникает приличный. К чему выведет вся эта история — пока непонятно. Остается надеяться, что с вторым и третьим томом издатели не будут тянуть слишком долго.

Уютная Швеция Карлсона с коричными плюшками и тефтельками... После нэвилловского «Ритуала», сериала «Тайны Сильверхёйда» и книги Линдквиста она меня пугает:))

Я прохладно отнеслась к «Трилогии Билла Ходжеса»- достаточно сказать, что третью книгу цикла бросила, не дочитав.

Но «Чужака» все же ждала и приобрела несмотря на опасения.

Получилось неплохо. Да, без особых мурашек, и разочаровывающий финал немного напоминает незамысловатые развязки книг Бентли Литтла. Но для меня, если книга читается влёт за один день — это нынче рекорд. А с «Чужаком» именно так и получилось. Хотя роман «Я знаю тайну» Т. Герритсен с похожей темой мне понравился больше.

Прочитанный пару лет назад «Черный Камелот», оставил в памяти дыру. Помню, что про III рейх — и все.

«Комиссар Его Величества» не внушал оптимизма своей аннотацией, однако оказался весьма недурственным детективом-квестом.

Спустя много десятков лет после рокового июля 1918 г. в респектабельном лондонском банке «Хилъярд и Клиф» запускается адский механизм, затрагивающий историю, высокую политику и огромные деньги. Выскочка-венгр, добравшийся до высшей финансовой иерархии, решает возмутиться одной странной многолетней выплатой не-пойми-кому. Старый лев, сэр Хорейс, присматривающий за этим гением, пробует возражать. Ведь есть грозное предупреждение одного из основателей банка, легендарного сэра Бэзила Захароффа о том, что прекращение выплат может привести к катастрофе. Но выскочке наплевать на сэра, умершего в 1936 г.

В результате банковским детективам поневоле приходится заняться расследованием дурно пахнущего дела, разыскивать части старой рукописи некоего британского морского офицера, отправленного Его Величеством в революционную Россию с тайной-претайной миссией.

Дункан Кайл хорошо справился с поставленной задачей, книга легко читается. Описание российской одиссеи «комиссара» обошлось без клюквы и без принципиальных ляпов. Конспирологическая версия вполне логичная. Через пару недель я, возможно, забуду многие подробности и повороты сюжета, однако за знакомство с монументальной фигурой сэра Бэзила Захароффа — спасибо, автор!

Очень симпатичная вещица, несмотря на все штампы соответствующего жанра.

От большинства шпионских заказух отличается попытками разнообразить сюжет, поиграть с читателем в детектив.

Во-первых, как уже сказано в аннотации, в славном Южносибирске столкнулись интересы двух иностранных разведок: британской и немецкой. Не припомню подобного поворота в других книгах.

Во-вторых, описание гаджетов немецкого диверсанта и его проникновение в «стальную» секретную комнату цеха «Д» по кирпичной трубе. Это самая интересная и динамичная часть небольшой повести. Один только костюм для фаер-шоу чего стоит. Да, БНД отлично подготовила операцию по изъятию секретов промышленного использования солнечной энергии. Впрочем, финал традиционный. Происки буржуазных лазунчиков потерпели крах.

Бунт бессмысленный и беспощадный, смешались в кучу красные, колчаковцы, белополяки, чехо-собаки (так в повести названы «затерянные в Сибири» военнослужащие чехословацкого корпуса), раскольники-кержаки, гопота, купеческие красавицы-барышни и прочие. А ведь небольшое пряничное авторское предисловие про красивую и жестокую русскую сказку-быль никак не предвещает встречи с полным набором сибирского макабра времен Гражданской войны.

Описание кровавых злодейств и расправ зашкаливает: тут бьют безменом (так, что мозги летят во все стороны), сносят головы шашкой и топором (уродливый палач-горбун сделал бы «честь» любому слэшеру), заживо перепиливают пилой, бросают в костер «полумертвых, истерзанных» колчаковских милицейских.

Язык Шишкова завораживает: то ли сказка, то ли песня, сарказм с черным юмором вдогонку: «Там на колокольне жарились четыре трупа, и, когда веревки перетлели, удавленные, один за другим, дымясь и потрескивая, радостно прыгнули в пламя».

Во время чтения всплывали в памяти:

- «Иди и смотри» — сцены сожжения в церкви, уродливый-мерзкий-крышесносный хэппенинг на площади поруганного городка охмелевшей от крови ватаги, припудренной, подрумяненной, переодевшейся в женскую одежду и церковные облачения — конечно, вспоминается климовская запредельно длинная сцена кровавого шабаша в беззащитной деревне;

- «Список Шиндлера» — местный доктор, видя и слыша, что ватага спешит разделаться с ним, успокаивает семью, наливает яд в вино и бормоча, что лошади уже поданы, и они сейчас уедут, выпьем на дорожку — у Спилберга эпизод в больничке гетто, когда по лестнице громыхают сапоги эсэсовцев, а доктор и медсестра дают больным последнее «лекарство».

Шишков мастерски сумел вызвать сочувствие к Зыкову, кровавому параноику, но есть у него несколько эпизодических героев, которые не поддаются всеобщему покорству, страху, кляузничеству и грабежу. Это чахоточный портняга-интеллигент, «сицилист», который и белым перечит, и красных в лицо проклинает. Это младшая сестренка купеческой барышни, Верочка, на которую никак не действует люциферский магнетизм Зыкова. И, наконец, какой-то безымянный юнец, пальнувшийся вдогонку «вытянувшейся чрез городишко тысяченогой гусенице»:

«И на самом краю, когда хвост отряда спустился на реку, с чердака колченогого домишки шарахнул выстрел. Крайний всадник кувырнулся с коня в снег.

Быстро отделились пятеро, и через минуту растерзанный стрелец-мальчишка был сброшен с чердака».

«Ватага» писалась по горячим следам и была надолго «задвинута» после первой публикации. Я читала издание 1990 года и бегло проглядела один из электронных вариантов. Обнаружились кое-где разночтения и сокращения. Вот как последнее предложение выглядит в книге:

«Быстро отделились пятеро, и через минуту растерзанный стрелец-мальчишка об одной руке и безголовый был сброшен с чердака».

Не нашла я и абзаца о судьбе 700 «убиенных и умученных». Их «увозили за город, в Поганый Лог, и там сваливали в яму. Ожидавшие в Логу старатели и доброхоты из ватаги с остервенением крошили трупы саблями и топорами на мелкие куски. Семь сотен мертвецов — сплошное рубленое мясо, слякоть. Воронье уносило добычу в гнезда, подхваченные клювом неостывшие кишки вихлялись в морозном воздухе, как змеи».

Кто и когда подредактировал в Интернете Вячеслава Яковлевича — не ведаю, но советую искать печатный вариант перестроечных времен.

Удачная вещица, бодрая, мерзкая, достойный образец жанра. Вначале были кое-какие ассоциации с серией X-files о братьях Пикок. Но нет, роман Килана Берка достаточно оригинален, сюжет, герои, мотивация на высоте, противостояние людоедов и команды мстителей настолько захватывает, что даже ляпы переводчика не могут испортить впечатление. И все-таки, ну зачем в мире южной готики наши глаза натыкаются на «батю», «хаш», «мухосранск» и т.д.?!

Надеюсь на дальнейшее знакомство с книгами автора.

Итак, «великое исследование», «инфра-роман» прочитан.

Добавлю свои ложечки дегтя.

Бине придает слишком уж большое значение покушению на Гейдриха в рамках Второй мировой. Не скупится на эпитеты, подчеркивая при этом и значительность своего труда. Никаких особых исследований ему проводить не пришлось, само событие раскатано и разложено по полочкам давным-давно. Однако он пыжится изо всех сил. Уже на первых страницах мы видим явное лукавство, автор упоминает прочитанную в детстве «Историю гестапо» Ж. Деларю, в которой пражский аттентат расписан если не подробно, то достаточно информативно. Но, спустя страницу, он отмечает, что «первые подробности» он узнал от словацкого помощника атташе в 1996 г.

К делу не относится, однако на тех же первых страницах Бине походя пинает чешского теннисиста Ивана Лендла, кумира моего детства, что сами понимаете, никак не добавляет моей приязни к французу)))

Пинает он и автора«Благоволительниц», неумно и бессильно. Литтелл крут и очарователен, он поработал в «горячих точках», знает, чем пахнет кровь и смерть. История написания его главной книги, хоть и не вставленная в роман, а может, придуманная пиарщиками, с ящиком виски в номере отеля, куда более интересна, чем многолетние потуги Бине поймать кайф «меж двух времен».

Сам-то метод хорош и продуктивен, но не в данном случае. Идеальное воплощение — у Льва Данилкина с его пятилетним титаническим ленинским квестом.

А тут... претенциозное, напыщенное, малоинформативное чтиво.

Такие книги деликатно высмеивал Анатолий Рыбаков в «Кроше»:

«Что касается Макаровой, то все ее рассказы кончаются одной фразой: «Занималась заря».

…Мальчик, сирота, нашел своих папу и маму. Они плачут, целуются, выходят на улицу… Занималась заря…

…Другой мальчик, порядочный лодырь, перевоспитывался. Первый раз в жизни сделал уроки и, счастливый, вышел на улицу. Занималась заря…

…Третий мальчик, отличник, оторвался от коллектива. На собрании его прорабатывают, он осознает свои ошибки. Все довольны, выходят на улицу. Занималась заря…»

«Над Волгой» отлакирован и залит патокой. Собраны все штампы, коими грешила советская детская литература. Скромные рабочие-изобретатели (тут Прилежаева взяла реальную историю изобретения механической скалки на Ярославском шинном заводе), молодые рабочие-рационализаторы, инженеры-верхогляды, мудрые педагоги, избалованные отличники, упорные, полные великих идей, комсомольцы и тэ дэ.

К финалу заря занимается у всех героев, от мала до велика.

Прилежаева ввела в детский роман элемент новаторства — подробный рассказ об экзистенциальном кризисе замужних дам бальзаковского возраста. Первая дама, мама зазнавшегося отличника, жена инженера-верхогляда, страдает от своей никчемности. Работу бросила, муж требует пыль вытирать да еду готовить, сын отдалился, ужас, конечно. Благо, встретила Елизавета Гавриловна продвинутую председательшу школьного родительского комитета, прелестную Марфину, та дала почитать Макаренко и пригласила на общественную работу.

Вторая дама — училка географии Гликерия Павловна. Не горит на работе, а все норовит домой — передник с оборками повяжет и давай уют налаживать, затейливые трапезы готовить, да с пожилым мужем в подкидного играть. Ужас, конечно. И вот едет она летом по Волге и знакомится с военным, «с капитанскими звездочками на погонах и с рассеченной шрамом верхней губой»... Нет, это же детская книга, никакой романтической линии, просто капитан растревожил душу добрейшей Гликерии Павловны, рассказал о смелой и большой жизни. Задумалась она о всяких возвышенных вещах («ребята растут, жизнь идет вперед, а она топчется на месте»), организовала в школе кружок по изучению волжских электростанций. Ну и пусть муж вздыхает о прежних вечерах за самоварчиком. Се ля ви.

Честно говоря, иногда казалось, что у Марии Павловны явственно скользит издевательская интонация.

Но есть и великолепные эпизоды, смерть бабушки Володи, нескладная, голодная-холодная жизнь маленького Васюты, написаны по-настоящему хорошо.

Личность Ленина оставила заметный след в моей жизни.

Бабушка его обожала — дочку, мою маму, назвала Лениной. Для бабушки, ее братьев и сестер, Ленин был олицетворением новой жизни, добра и социальной справедливости.

Я училась в школе, где директором был бывший «политический», отмотавший 20 лет в Гулаге. Для него Ленин был идеалом, и он построил «свою» школу, прославившись на весь Союз, обучая и воспитывая учеников «на примере жизни и деятельности» вождя. Школа была — загляденье по тем временам, светлая, ухоженная, полы паркетные, большой музей ВИ, английский со второго класса, биография и литературное наследие Ленина чуть ли не с первого, в старших классах — странное полугодовое действо «Ленинский зачет — отчет перед Ильичем».

Многие цитаты просто заучивались наизусть (кстати, они запоминались легко и прочно), нескольких из моих одноклассников они буквально спасли на вступительных экзаменах в вуз. Когда абитуриент начинал с вдохновенным лицом наизусть шпарить «мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции...» — рука препода тут же выводила пятерку, а он сам с придыханием спрашивал: «Где вы учились?»

И — гордый ответ: «В средней школе № 2 имени Владимира Ильича Ленина города Кисловодска!»

С Львом Данилкиным мое знакомство началось с биографии Александра Проханова, и, наверное, это был мой первый опыт прочтения нескучного и оригинального жизнеописания, вышедшего из-под пера отечественного автора. Кроме того, мое отдельное спасибо Льву Александровичу за давнюю похвальную рецензию на книгу О. Курылева.

«Пантократор солнечных пылинок» увлек сразу. Интонация и способ препарирования эпохи и личности пришлись мне по вкусу, вкрапление забавных эпитетов и эпизодов вполне уместны, но не чрезмерны.

И главное — в книге отсутствует рыхлость, она не распадается на куски, это оригинальное, авторское повествование и осмысление, без удручающих компиляций и выбешивающих цитат на пол-страницы (частенько в «ЖЗЛ» такая фигня встречается).

Есть кое-где ошибочки и/или опечатки в английских фразах (вместо now — how), но не портящие впечатления.

P.S. И я бы с удовольствием посмотрела сериал Netflix или HBO об агентах «Искры». И чтобы обязательно там был Бабушкин с малиновыми волосами:))

Голубые победили белых и красных...

Очень смешная книга. Лихие повороты сюжета, взрывы, перестрелки, все предают всех, глобальные встряски, мир балансирует на грани...

Для чего все это наворочено?

Чтобы ЛГБТ в России успешно порешали все свои проблемы и был отменен закон о пропаганде гомосексуализма. Как-то так...

Достоинства этой книги:

Хитросплетения человеческих судеб и невероятные трансформации.

Храбрый и безжалостный белый генерал без зазрения совести получает деньги от красных, сдавая своих товарищей.

Певица, обожательница царя-батюшки, радостно тратит эти деньги на столь необходимые «концертные наряды».

Внук основателя Третьяковской галереи, бывший министр, по восемь часов в день сидит на подслушке заседаний РОВСа и строчит донесения в ГПУ: «Имею честь донести вам...»

Врач, поэт, бродяга-альфонс и националист Павел Горгулов убивает президента Французской республики.

Еще один литератор и офицер Виктор Ларионов совершает успешные закордонные террористические рейды в Совдепию.

Несчастный сын генерала Кутепова, душераздирающие письма похищенного генерала Миллера к палачам, причудливые дороги жизни братьев Эйтингонов, диверсанта и психоаналитика.

Чекисты, дипломаты, террористы, тысячами сгинувшие в годы Большого террора.

«Полезные идиоты», специалисты по «мокрым делам» вроде сына профессора консерватории Ролана Аббиата, за убийство «невозвращенца» получившего орден и гражданство СССР.

Грустная эта штука, русская эмиграция во Франции.

Грязное это дело, разведка...

Бесподобная вещица. Я ее читала в 3 томе собрания сочинений Сергея Григорьева.

«С мешком за смертью» считается второй частью трилогии. Первым идет рассказ «Красный бакен», завершает — повесть «Тайна Ани Гай».

Сюжет повести весьма затейливый. В разгаре гражданская война. В Мурманске заканчивается хлеб. Там, в Мурманске есть американские паровозы и вагоны, английский трубочный табак, масса промтоваров, в реках сверкают серебром, выскакивая из воды, лососи и семги. А с мукой и хлебом — проблема:

«Раньше через Мурманский порт поступала и мука, но теперь весь головной участок от Мурмана до Кеми был захвачен англичанами, и «мурманцы» отрезаны от океана».

И вот рабочий коллектив Мурманской железной дороги организует экспедицию в хлебные края. Сто четырнадцать рабочих и служащих во главе с «комиссаром» экспедиции токарем Граевым плюс двадцать шесть мальчишек, увязавшихся за взрослыми. Все по чесноку — хлеб они не собираются отнимать силой оружия, а выменивать на товары повышенного спроса:

«В американские вагоны для обмена на хлеб были давно погружены выкованные в мастерских при депо лемеха, сошники, топоры, финляндские «пороховые» спички в ящиках, шведский ножовой товар, подпильники, эмалированная посуда и вообще всякая хозяйственная мелочь, какую Мурманской дороге удалось получить с кораблей и норвежских парусников, прорывавших блокаду англичан на Ледовитом океане».

Григорьев очень подробно описывает путешествие, уделяя особое внимание всяким паровозным штучкам и особенностям работы декаподов.

Книга позиционируется как детская, ее главным героем, наверное, следует признать сынишку Граева, Марка. Именно Марку выпадет честь спасти дочь полковника, «смолянку» Аню Гай, разбавив тем самым исключительно мужскую компанию персонажей.

Цели своего путешествия мурманцы достигнут в тамбовской глуши. Заключив своеобразный договор с воинственными аборигенами, они до отказа загрузят свои вагоны. И не просто зерном, а драгоценной мукой. И в этом им опять поможет заморская техника. Вообще, Григорьева легко заподозрить в «низкопоклонстве». Глава с описанием работы чуда невиданного, американской мельницы, читается как поэма в стихах. Ее поврежденный паровой котел мурманцы заменят паропроводом от декапода, и скоро чуть ли не со всей волости потянутся обозы с зерном. Мужички тамбовские станут лагерем около мельницы, а тут и путешественники наши смогут, наконец, реализовать свои товары.

Повесть Григорьева напичкана всякими интересными мелочами, приметами времени, хорошо у него получились речевые характеристики персонажей: присказки Граева, афоризмы «крупчатника» Василия Васильевича, агрессивно-доверительное общение тамбовского мужика Бакшеева.

Одна из любимых книг моего детства.

В библиотеках моего города в то время был довольно спартанский и репрессивный подход к юным читателям. В фонд не пускали. На стол, преграждающий доступ к стеллажам, ставили несколько деревянных ящиков с унылыми тематическим подборками, которые не обновлялись годами. Попытки обратиться к библиотекарю на основе выловленной в каталоге заветной книжицы игнорировались или пресекались, а кое-где каталоги вообще были упрятаны от греха подальше в недоступных для простого смертного «служебных» помещениях. Так что огромный пласт детской литературы прошел «мимо», приходится наверстывать сейчас. Конечно, что-то находилось в магазинах, дарилось и присылалось добрыми знакомыми со всех концов страны, покупалось во время поездок. Что-то удавалось взять почитать. У моей подруги было две полки чудесных книг, потрепанных и зачитанных до дыр еще ее мамой и ее подружками. «Дорога уходит в даль» А. Бруштейн, «Пеппи» и «Карлсон», «Мэри Поппинс», «Капитан Коко и зеленое стеклышко» Л. Кузьмина, «Алые погоны» Б. Изюмского и «На краю Ойкумены» И. Ефремова…

И были там «Деревянные актеры»… Вот не знаю, но как-то так получилось, что история скитаний двух итальянских мальчишек-кукольников по дорогам Европы, чудесно рассказанная Еленой Данько, навсегда поселилась в каком-то уголке моего сердца. С первой же страницы мой нос ловил вонь рыбьих потрохов на венецианском рынке, где мыкался Джузеппе, затем пальцы ощущали остроту ножа и грубую поверхность необработанной деревяшки, во рту был вкус медовых лепешек, которые достались несчастному Паскуале. Как я сочувствовала главному герою во время его злоключений в Германии, ах, мейстер Вальтер, вы были так добры к итальянским бродяжкам и так расчетливы…

Я с удовольствием перечитывала старую книжку неделю назад, отмечая, естественно, неслабый революционный пафос, раздумывая, как бы современные «эксперты» оценили бы «описания страданий» и антиклерикальные пассажи:

«Он надел себе на руку горбоносого кардинала в пурпурной мантии, обшитой кружевом, заставил его сложить ручки и загнусавил:

– Покайтесь, грешники! Отдайте свое добро церкви, будьте нищими и голодными! За это вы попадёте в царство небесное. А я буду есть и пить, во дворце роскошном жить, буду я ходить в шелках, вас оставлю в дураках! Тру-ля-ля, тру-ля-ля, небо – вам, а мне – земля!»

Одна из самых запоминающихся глав повести – «Они все забрали». Герои путешествуют по Франции, которой правит Людовик XVI и попадают в деревню, где царит Голод, потому что сборщики недоимок забрали у людей все подчистую:

«На земляном полу хижины тлели угли. Страшное существо в грязных лохмотьях металось над ними, затаптывая огонь. Из опрокинутого котелка на угли шипя выливалась вода.

– Гляди, гляди, ты котелок опрокинула! – снова крикнул мэтр.

Женщина в лохмотьях схватила котелок костлявой рукой и прижала его к груди, словно защищая от нас. Из-под свалявшихся косм дико сверкали её глаза.

– Не отбирай… не отбирай… – бормотала она. – Это моей дочурке… не отбирай, ты всё равно не будешь есть… это только мясо дохлой лошади… Ааа! – вдруг завыла она по-звериному, увидев, что метр переступил порог землянки. Она упала на пол, прикрыла грудью котелок и растопырила руки, готовая вцепиться в того, кто подойдёт.

– Не отдам! – хрипела она. – Изверги! Всё отобрали, всё! Мы один мох едим… Неделю огня не разводили… Я не отдам.

– Не бойся, матушка, мы ничего не отберём, – ласково сказал мэтр, – мы тебя накормим. Жозеф, Паскуале, тащите сюда наши сумки!

Женщина замерла на полу, всё ещё прикрывая котелок. Она недоуменно смотрела, как Розали вынимает из сумки хлеб, сыр, яйца, а мэтр Миньяр вываливает из мешка лук. Розали протянула ей дрожащей рукой кусок хлеба с сыром. Она жадно схватила его и, озираясь, отползла в угол.

– Мари!

Из кучи лохмотьев в углу выкарабкалась девочка лет пяти – маленький скелет, обтянутый жёлтой кожей. Её большая голова качалась на слабой шейке, глаза были мутные. Она стала есть хлеб из рук матери, сопя и давясь от жадности, стоя на четвереньках, как собачонка. Мать глотала слюну».

Елена Данько написала повесть в 1939 г., и, прочитав этот эпизод сейчас, мне показалось, что это отголоски событий куда более близких – голода 1932-1933 гг. в СССР. И, наверное, предчувствие страшной судьбы.

Великолепный автобиографический роман, в котором причудливо сплетаются события жуткие и веселые, трогательные и фантасмагоричные. Детство, война, блокада, фронт, весна Победы, перестройка — все это описано до и после Погодина неоднократно, однако он нашел свой неповторимый язык, интонацию искреннюю и в то же время ироничную.

Согласна, что сериал получился интереснее.

Однако и у книги есть свои плюсы. Начитавшись ругательных отзывов, я совсем не ожидала прочесть сдержанно-грустную книгу, написанную нарочито простым языком. Лишь временами в тексте проскальзывает что-то неожиданное тонкое, верно подмеченное, цепляющая фраза или сравнение. Под обманчивой простотой кроется целый пласт загадок и вопросов, на которые у автора хватило наглости не дать разжеванного ответа.

В детстве не читала.

А сейчас «посчастливилось». Много советских штампов, обилие странных нестыковок придуманного хода истории по пути в светлое будущее. К чему там было ответвление с русскими баптистами — автор хотел поучаствовать в антирелигиозной компании?

Наивно и однобоко, но кое-какие всплески интереса в процессе чтения накатывали. Например, разговор Стебелькова и Кайбола о Толстом и цене человеческой жизни. Конечно, советский космонавт своим поступком в финале разоблачит практику слюнявого гуманизма, но в середине книги слова инопланетянина звучат свежо и крамольно.

А еще мучили смутные подозрения, что автор кое-какие идеи почерпнул из «Дня, когда остановилась Земля»...

Какая-то сумбурная книга. Непонятно, за что Веркин так жесток к своим героям. Боли и сопереживания в тексте не чувствуется, скорее, такое продуманное авторское манипулирование: сюда — стёб, туда — кровищу, в финале — выть будете от безнадёги.

Одна девочка Саша, продуманная ясноглазая «булатная» активистка и предательница — в шоколаде.

Ктулху на нее нет...

Честно скажу, поначалу мне роман очень даже понравился. Первую треть прочла с большим удовольствием. Но затем стала сильно досаждать вторичность.

Индейский быт, на мой взгляд, лучше изложен у старого доброго Дж. В. Шульца; старая гарпия – владелица поместья и богатств, безжалостная к своей родне, у К. Маккалоу встречалась; долгожитель, друг индейцев – ха, да это же перепевы «Маленького большого человека»; нефть+проблемы с мексиканским отродьем, долгоиграющая семейная вражда – «Гигант» Эдны Фербер (бедная дамочка с кудельками из «Сына» — это ведь Эдна?).

Повествование оставило впечатление рваного и скомканного. Стремления автора смешать историческую правду с толерантностью и политкорректностью в лучшем случае позабавили, но не восхитили. Язык романа в переводе М. Александровой частенько раздражал. Многочисленные скабрезности, переведенные на язык российских подворотен – еще один балл в минус.

Не понравилось.

Во-первых, книга показалась вторичной, вернее, бодро слепленной мешаниной из «Как творить историю» С. Фрая, «Гибели гигантов» К. Фоллетта и кусочков «1984» Оруэлла.

Во-вторых, мистер Стэнтон. Абсолютно не зацепил, просто выбешивал. Все эти «ку-ку, сю-сю», как сказал бы Стивен Кинг. Выпускник истфака, накачанный спецназовец с тонкой душевной организацией, постоянными скорбями, страданиями и зароками — не верю!

Ну и в-третьих... Книга оставила впечатление пустой и легковесной коммерческой поделки. Даже у Фрая со всеми его косяками, чувствуется нерв и страстность. Или книги Олега Курылева — их хочется перечитывать, они действительно заставляют задумываться о серьезных вещах. А роман Элтона — кандидат для буккросинга — с легким сердцем можно оставить на лавочке и благополучно забыть.

Как-то неожиданно эта книга вклинилась в мой список чтения и выбила из графика.

В целом — понравилось, написано ярко и интересно, хотя есть некоторые банальные тривиальности, да и финал (предсказуемый, но расплывчатый) общее впечатление чуток смазал.

«Кавказский цикл» Латыниной не напоминает, хотя казалось бы.

Почитала про автора — почти земляк, любит Довлатова и Шевчука, наш человек.

Желаю ему дальнейших творческих успехов на литературном поприще.

Это мое первое знакомство с творчеством Майкла Грубера, и оно получилось удачным. Роман понравился и запомнился. Герои, язык, сюжет, антураж — достойны похвал. Особенно интересными показались страницы о военном прошлом во Вьетнаме-Лаосе (тут были любопытные сравнения и параллели с недавно перечитанным «Падающим дождем» О. Горчакова).

Отличный образец жанра, прямо просится на экран.