В.М. уже давно в плохой форме — как и Никита Михалков, например. Уважаемый человек с большими художественными заслугами пишет публицистическое предсказуемое и безвкусное месиво, в котором косвенно, но в общем, вполне уважает альтернативного Сталина ( и не как в рассказе «Давние потери», а куда как более определенно) и оправдывает пакт «Молотов-Риббентроп». За исключением несостоявшейся любовной линии ( в центрального персонажа помимо почти идеальной жены влюблена еще и молодуха, так что рассказчик мается — ничего не напоминает?), большую часть текста занимают диалоги самого Рыбакова с вымышленными персонажами.Рассказчик на всех производит очень сильное впечатление ( скажет фразу и видит, что «Сталина проняло»), собеседники поддакивают.

При сложном отношении к пресловутым «девяностым» степень, с которой они прямо ошарашили Рыбакова ( свидетельством чему в первую очередь повесть об угасании инвалида от нищеты, ну и все остальное творчество), вызывает у меня прямо титаническое недоумение. Понятно, что был период обнищания интеллигенции, но ведь не блокада и не война ни разу, а у Рыбакова отторжение условно говоря «либералов»( с полноценной ответственностью Ельцина или там Гайдара) привело к эволюции крайней степени — и утрате художественного таланта. Искренне рад, что с Алимовым удалось сделать компромиссный и забавный цикл. В современном состоянии последние книги В.М. ужасны. «На мохнатой спине», вероятно, худший роман автора.

Славная, забавная и удивительно бесконфликтная книга филолога, читать которую и впрямь лучше небольшими кусочками — благо сюжет как таковой намечен пунктиром, а роман представляет объединение сценок из жизни обитателей той самой Школы. Читать можно как Сэй-Сенагон: открыть на любой странице и просмотреть пару листов. Тот самый случай, когда отсутствие печатного издания романа существенно ограничивает прелести перечитывания.

Мне совершенно по душе пришлись эрудиция автора, преимущественно англосаксонгского склада чувство юмора, опора на кельтский фольклор, гармония и мера, изобретательность в жонглировании схемами и топами. Собственно роман Коростелевой вряд ли уж очень тематически оригинальное явление. Автор один из филологов, обратившихся к художественому жанру, наряду с Березиным, Водолазкиным, Шмараковым, Астцвастуровым, пару еще и забыл. Все достоинства и ограничения у них тоже типовые, однако в этой филологической беллетристике «Школа» — одно из наиболее забавных и вариативных вещиц, хотя отличие ее, например, от «Овидия в изгнании» лишь в большем страноведческом корпусе источников. Вот у Коростелевой кельтские имена, у Водолазкина — по специальности — древлерусские, а Шмараков тяготеет к латыни ( хотя у Коростелевой латинист и античник тоже есть).

В отличе от коллег по цеху и, например, ФФорде( с которым немало общего по почерку) Коростелева свой мир создавать не стала и хотя фэнфиком «Школа» не является, но заведомая вторичность еще и центрального построения знаете с какой эпопеей налицо. Еще одна издержка: тяжело на протяжении большого объема текста избежать неравномерности приводимых и перелицованных анекдотов и сползания в капустник. Постановка шекспировских пьес с нехитрым переложением квасным гекзаметром монологов персонажей уж совсем нехитрый и затасканный литературный прием, который интересней использовать, чем наблюдать. Помнится, еще у Макаренко во «Флаге на башнях» пародировали монолог Бориса Годунова применительно к цехам. Второй момент связан с привыканием к авторской манере и выдыханием к концовке запала, так что при редукции последних страниц ста роман бы не потерял.

Занятная литература второго порядка, своего рода игра в бисер для своих, вольтижировка организацией юмористических топ — действительно забавно, однако я как-то всегда к тяжелой атлетике относился концептуально уважительней нежели чем к бодибилдингу. За ухищрениями автора очень занятно наблюдать, но тяжестей она не поднимала и таких целей себе не ставила: при всей условности оценок поставить книге равное количество баллов с «Анной Карениной» или «Осенью патриарха» ну никак не могу. А роман понравился, буду читать Коростелеву еще.

Мистер Мерседес — проходной роман. Попытка Кинга поиграть со своим инструментарием, умелой техникой на чистом детективном поле не впечатлила. Поле очень плотное, рассказанная история очень проста , предсказуема и неинтересна, а литературные таланты Кинга все же не уровня «великий писатель безотносительно того, о чем пишет». Другое дело, что Кинг достиг технического уровня, при котором писать откровенно плохие и провальные тексты, вероятно, не может. По прочтении рпоследних его книг у меня возникает вопрос, а может ли он достичь уровня ранних романов или обречен барахтаться в кругу былых тем и хронического многословия. Вспомните, к примеру, лаконизм «Кладбища домашних животных». Может ли Кинг писать так сейчас и создавать минимальным количеством страниц сцену навроде сканадала на похоронах мальчика? Сомнения крепнут, а объем написанного автором множится. Я долгое время собирал в печатном издании все романы, а сейчас пришел к выводу о необходимости избавления от половины с прекращением собирания — бо завершения авторскому творчеству не предвидится, а электронные варианты представляют возможность знакомиться по принципу «прочитал-забыл».

Чрезмерное внимание Кинга к деталям и всяким медийным новостям и персонажам зашкаливает — в этом романе меня резанула не относящаяся к тексту фраза насчет того, что не вызывает удивления злоупотребеление алкоголем Линдсей Лохан. Такого много. Еще Кинг стареет и умилящая кого-то сцена любови между 62-летним толстым полицейским и красивой миллионершей, увидевшей в нем золотое сердце, у меня вызвала чувство неловкости. Ну как близкий родственник в преклонном возрасте расссказывает о своей мужской сейчас неотразимости. Посредственный роман, чего уж там.

Давно я не испытывал ощущения возвращения в детскую радость от чтения классических историко-приключенческих книг. Сабатини, Хаггард, Буссенар, Майн Рид — классиков во время чтения романа Митчелла вспоминал не раз. Большая часть романа написана так, словно литературного 20 века с его модернизмами и пост-модернизмами не было и в помине, романтический канон вполне без потерь пережил век-волкодав. «Тысяча осеней» по большей части — совершенно органичная, уютная, приключенческая книга, написанная для книжных подростков «старшего школьного возраста». Без подмигиваний, скрытых цитат, аллюзий — прямо возвращение к истокам. Это сейчас редкость найти хорошего рассказчика с юмором и солью. Замечательная книга с реанимацией старых технических приемов, доказавших свою жизнеспособность. Наиболее частым является вкрапление внутреннего как бы высказывания персонажа вслед за его непосредственной репликой в диалоге — у Дюма этот прием был отработан контрапунктом почти до совершенства, а в последнее время считается несколько прямолинейным.

Хорошие классические приключенческие книги не отличались тонким психологическим рисунком персонажей, зато воплощение и демонстарция торжества добродетели ( Честь, Неподкупность, Любовь и Преданность) всегда были в избытке. То же и у Митчелла — если злодей, то коварнейший. Такие вещи как Предательство, Неожиданный враг из прошлого ( третьстепенного персонажа, притом пропавший совершенно без развития интриги) и даже Пропавший и вдруг объявившийся неузнанный сын — все в наличии. От ряда технических движителей — подслушанный разговор, тайна рождения — Митчелл все же отказался, но, уверен, в рамках заведомой ориентации на старомодные традиции они выглядели бы органично.

Лучшими полагаю сцены-диалоги с участием японских переводчиков, моряков, служащих фактории: Митчелл создал прекрасную атмосферную и увлекательную книгу с интригой, выдержал умеренную линию, не впав ни в легковесность, ни в излишний ориентализм. Некоторым образом «Тысячу осеней» можно сравнить с «Маковым морем» — только роман Митчелла «для богатых», превосходит по всем статьям. По достоинствам и уровню художественности сравнил бы с «Поднебесной» Кея. В концовке автор, конечно, скомкал развитие линии персонажей на «Фебе» ( да и с причинами отпллытия, мягко говоря, начудил). Зато последние две маленькие части идут некоторым диссонансом с общим тоном книги, добавляют сентиментальности и определенного мелодраматизма рассказанной истории. Всячески рекомендую — заметное событие в рамках жанра.

Ну тоже прочитал книгу лет через двадцать после фильма. По существу и сразу: достаточно точная экранизация, но фильм лучше и ярче. Прежде всего фильм акцентирован на «игры мужчин» и второстепенные выходы там Фатеевой, Удовиченко лишь оттеняют блистательный кастинг и вереницу ярких и очень оригинальных преступников, воссозданных звездами кино. В романе, как ни крути, своеобразия и большой оригинальности между злодеями нет. Акцентирование Говорухиным брутальности привело к почти полному исключению любовной линии( которая в фильме второстепенна, а в книге наоборот) и значительному смягчению «примет эпохи» в виде поездки на картошку, долгих патриотических собраний. В книге все это наличествует, любовная линия оттеняет неестественность звериной схватки с преступниками. Даже драматургически случайная смерть Синичкиной является своего рода симметричным ответом провидения на спасение Шарапова.

Блистательные реплики и феня в книге есть и перенесены в сценарий практически дословно, сюжетно и организационно — все на высоте. Книга для своего времени была новаторская, этическая проблематика редикюля Жеглова ( в отличие от киношного кошелька) и соотношения цели и средств, своего рода моральных издержек регулярной работы с грязью поставлены очень остро. Даже и не вполне для меня мотивированное чудесное превращение идеалиста Шарапова в умелого актера в пятой серии ( что же он с такими техническими навыками мимикрии плюс армейским опытом и впечатлениями таким утрированно сохатым по МУРУ ходил) — в книге точь-в точь.

Фильм выигрывает у книги и по Жеглову, который даже и при скидке на невероятный актерский прорыв Высоцкого, не является молодым хвастуном, который во всяком случае любуется местами собой и тем, что делает, демонстрируя все же неорганичное ( в книге ) сочетание мудрости и зрелых суждений с игривыми подростковыми манерами полупроходимца. В книге Жеглов местами откровенно поддразнивает и задевает своего Ватсона, флиртуя с его девушкой и проч.

Сильная и достойная книга, величия которой ( как и роману Семенова, не лучшего у него) придала сочнейшая экранизация. Исходник культовым без нее бы не стал, но книга в рамках отечественного жанра явлением стала безусловно.

Искренне считаю «Бессонницу» одной из лучших книг в богатом наследии Кинга. Не вполне типичный для него сюжет про обретение входа в иное измерение стариком, который вступил в открытое противостояние с почти американскими богами как у Геймана, обрамлен введением темы абортов, убийцы-маниака и террориста, так или иначе выступающих на стороне темных сил. Сочность красок, буйство индивидуальных фантазий автора ( на ум приходит сцена изучения склада лысого карлика с похищенными вещами), созданные образы древнегреческих мойр в оригинальном воплощении и с индивидуализацией характеров, изобретательность в мелочах выгодно отличают именно этот роман от менее удавшихся. «Бесссонница» никак не роман ужасов, да впрочем, Кинг уже вышел из узкой ниши, предпочитая создавать полижанровые вещицы. «Бессонница» ближе к городскому фэнтези, роману об обретении жизненных ориентиров, которые автор, правда, видит достаточно традиционно. Немалую сюжетную часть «Бессонницы» занимают события, имеющие непосредственное отношение к опера магнус — «Темной башне», что делает роман обязательным для прочтения поклонникам этой эпопеи.

Совершенно славный, насыщенный и занятный роман, который начал к концовке пробуксовывать, становиться предсказуемым ( ну кто не понял роль итальянского доктора кроме наивного повествователя). В «островных» финальных главах Рошак покорил окончательно, причем не ходом с воскрешением ( хочется не спойлерить), но воссозданием атмосферы и образа киноманского чистилища, своего рода воздаянию любопытству и фанатизму рассказчика, великолепной закольцовкой начала книги, которую не только пингвины прочли. Сновидческая, богатая на детали монтирования и ревизици мировых киношедевров концовка совершенно стилистически, интонационно выбивается из интеллектуального, понятного и предельно рационалистичного текста. На острове ведь жизнь после смерти — никакой рациональной мотивации со стороны сирот в организации полурая для двух адептов кино с ннемалыми затрататми нет и в помине. Великолепие финала и поднятые высокие тона делают несколько лишними следующие фильмографию Касла, письмо к нему. Собственно и три четвертых текста, вкусного, богатого с великолепно прописанной Клэр ( как ни крути, от Полины Кейл автор отталкивался), остроумными ссылками на историю кино и незабываемыми советами отца продюсера-порнографа воспринимаются как неизбежная и необходимая подготовительно-информационная составляющая финального катарсиса. Восхищен.

Справедливости ради надо все же отметить, что «Киномания» очень эффектный трюковый роман, который вопреки мнению многих, существо кино не раскрывает, уж сильно акцентируясь на средствах технического воздействия коры головного мозга зрителя. Суждения Рошака в этой части занятны, порой оригинальны, а иногда не очень. Есть целое направление в искусствоведении, которое занимается описанием впечатлений при просмотре произведения искусства, ассоциативных рядов и проч. — настрополившиеся ребята могут писать километры о любой муре, причем авторское восприятие может не иметь ничего общего с объектом исследования. Это я к тому, что подробное описание неснятых фильмов ( ненаписанных романов) как шедевров носит черты легкого литературного жульничества — все вот смотрели «Любовников» Малля, а чего о них такого интересного, нового и неожиданного написал Рошак в соответствующем месте. В средней части книги Рошак начинает несколько напоминать манерой нагнетания Гранже — а поскольку «Киномания» заслуженно амбициозный роман и Рошак представляется интеллектуальным мэтром, тень Гранже на закорках достоинств роману не придает. Только ленивый не писал о сходстве с «Маятником» — у Эко побольше фактурных и сочных уродцев, чем ярких персонажей у Рошака( хотя блистательная Клэр очень хороша). Это все такие мелочи — книга умная, многослойная, с неизбежными катарами и тамплиерами, страстью к тайне, которая всегда некрасива, обалденным финалом, эффектнейшая. Восхищен.

Очень бледный традиционный и немощный роман, шибко контрастирующий с «Лавром», в котором дерзание и нетрадиционность уж точно были видны. Уж очень вялы описания дореволюционного СПБ, анемичен центральный персонаж, да и сюжет не так, чтобы очень уж держит в напряжении. В «Чапаеве и Пустоте» все было куда как более славно, ну на то этот роман и шедевр. У Водолазкина не отнять филологическое образования, но в этом романе погрешности темперамента фатальные. Фантазии и дерзости, умения взглянуть на давно заболтанное не нашлось, а соображения относительно того, что милосердие выше справедливости и в таком же духе, определенно встречал ранее.Уж точно не понимаю присутствие этой книжки во всякого рода номинационных премиях. Тем более мне непонятно, зачем было писать «Авиатор», когда есть «Венерин волос» и «Письмовник» Шишкина.

Я всерьез опасался, что избранный Кеем китайский средневековый материал ввиду его чуждости аудитории читателей Запада может привести к слишком упрощенной книге. Рад сообщить, что ошибался. Кею удалось совместить свои культуртрегерские традиции с очевидным увелекательным сюжетом, найти необходимый баланс между развлечением и внятной исторической фактурой. Роман получился изящным, гармоничным, но не легковесным. Автор очевидно много чего читал перед написанием романа, но ему удалось не превратить работу в цитатник из вкусных афоризмов китайцев и сборник стихотворений — а такого рода соблазн маячит перед всяким неофитом, обратишвимся к китайской культуре — больно вкусна эта культура. Собственно, легкость и ажурность конструкции, прекрасно выписанные сцены психологического противостояние персонажей, шахматные партии накануне катастрофы выше всяких похвал, уровень «Саррантийской мозаиики», думается, превзойден. Все сцены с участием фаворитки, а также две блистательные симметричные сцены встреч героя с Рошанем, а затем сразу после с фавориткой — украшение романа. В таланте Кея много от сценариста и ударные драматические сцены в его романе определенно лучше собственно самих персонажей, в которых яркая фактура не вполне наполнена соответствующей психологической начинкой. И главный герой, и его сестра и бывшая , но преданная куртизанка, и его телохранительница досаточно картонны, персонажи второго плана ( включая Ань Лушаня), поинтересней).

Мне не понравилась любовная линия вовсе и пустоватостью и резким креном в конце и непрописанностью нюансов взаиимоотношений внутри треугольника с участием первого министра ( вся история с покушением вообще недостаточно мотивирована). Как и в случае с мозаикой Саррантия убежден, что мистическая линия пришита автором совершенно зря, не влияет на развитие сюжета и качество текста. Главы с участием сестры ощутимо слабее и малоинтересны. Собирательный образ поэта уж очень совпадает со стандартным представлением о пьющем скитающемся мастере. Описание боевой сцены с участием героя, который воткнул меч и стал летать, вызывает неловкость, поскольку китайское кино с подобными выкрутасами носит уж очень условный характер.

По итогам книга не свободна от недостатков, но очень славная, увлекательная и не пустая. Вполне себе завершенная, несмотря на продолжение. Особо отметить стоит художественный такт Кея, который на страшном материале резни Ань Лушаня не устроил смакования резни и насилия в духе незабвенного Мартина, и совершенно определенно указав на характер происходящего, избежал натурализма и перебора по части изобразительных средств.

Уж в том, что этот роман является Великим, лучшим у Кинга, который стал абсолютно майстримовским выдающимся писателем, с переводчиком никак не соглашусь. Поздний Кинг довел свой инструментарий до блеска, однако оснований полагать, что в рамках нежанровой прозы без острого сюжета такое техническое оснащение является уникальным и самоценным, я бы не стал.

Собственно, всякая поздняя книга Мастера интересна в той мере, наасколько не является самоповтором выбранная тема — манера изложения одна. Кинг определенно не писал книгу о попаданце ( отдельные темы «Темной башни» не в счет), да и обращение к альтернативной истории в его исполнении вполне добросовестное и честное. Понятны ассоциации с «Мертвой зоной», но и здесь все не тождественно. Исходя из ранее не затронутой зоны, чтение доставило удовольствие, Кинг потрудился на славу. До момента слежки за Освальдом все было совсем славно, а потом я заскучал. Часть жизни Освальда и Марины, их семейные ссоры и проч. — страниц на сто пятьдесят, мне показались излишне занудными и вполне себе редуцируемыми из текста. Выстроенный план послекеннедиевской альтернативы воображение не потряс, равно как и последние пара глав.

Роман качества ( в кинговском обширном пантеоне) определенно выше среднего, занятный и вполне адаптивный к экранизации в формате сериала ( чай средства нужны не такие как для «Темной башни»). Читабельно. Не ах.

«Долгое прощание» — мой любимый роман любимого же Чандлера. В нем собрано все лучшее автора, усложненная интрига, остроумие, блистательный искрометный стиль, сентиментальность и культ сдержанного проявления эмоций под броней иронии. Фирменные приемы Чандлера растасканы последователями и эпигонами, так что главная прелесть первоисточника — именно в смешении ингридиентов, чувстве вкуса и меры.

Кажется, про Ремарка я слышал отзыв о том, что у него Санта-Барбара для мужчин. К Чандлеру это относится в полной мере, «Долгое прощание» изобилует штампами нуара, о психологии мотиваций персонажей не стоит и говорить. Но, право, если «Утомленные ветром» являют образец мелодрамы преимущественно женской направленности, то «Долгое прощание» с тем же основанием я бы отнес к вершинам мужского сентиментального чтива. Все, конечно, сдержаннней чем у бытописателя экзальтированных дружеских попоек Ремарка, ближе к Хемингуэю, но в «Долгом прощании» Филипп Марлоу раскрыт столь полно, что уже в силу этого роман обречен на популярность. В этом ли романе Марлоу бормочет, дескать, если не был бы жестким, то не мог бы жить, а если бы не мог быть нежным, то жить и не стоило? В «Долгом прощании» подобного много.

Начальный роман иной серии Ффорде оказался совершенно восхитительным. Автор создал уникальный мир, насыщенный очень английскими эксцентричными персонажами, проявил недюжинную сюжетную изобретательность и в завершении изящно намекнул на проблематику следующего романа — моральные издержки революционеров. Считается, что «оттенки серого» как бы антиутопия, но если это и так, что неканоническая, в которой суровость нравов очень смягчена кэрролловским абсурдизмом( речь конечно не о Джонатане Кэрролле, а о том, настоящем). Восхитительные эпиграфы — как бы выдержки из бесконечных правил — как и эпиграфы, например, к «Смерти Шалтай-Болтая» — обладают самодовлеющей ценностью и юмором. Отточенные диалоги — доводилось встречать мнение, что они вудхаусовские — превосходят аналогичные в иных книгах Ффорде. Особенно приятно, что в этом романе Ффорде сумел выйти за пределы уж совсем литературоцентричности прежних книг, обойтись без прямого заимствования чужих персонажей. От этого аллюзии книги более глубокие. традиционность же никуда не девалась. Нежно люблю первые книги про Четверг, но, право слово, пусть бы уж автор свернул эту серию и продолжил написание книг других циклов. Наиболее самобытная книга Ффорде из прочитанных.

Как то в молодости этот эпатажный роман мимо меня прошел, даже странно. Я знал, что там есть «сценка с негром». Припоминаю, что в новой уже истории лимоновцы забросали яйцами Никиту Михалкова и тот гневно и с пафосом сипловатым тенорком в адрес Лимонова негодовал: «Он негру минет делал !!!!». Не факт, что Никита Сергеевич читал первоисточник, поскольку там персонаж делал минет аж двум неграм ( правда, порознь). Другой вопрос, что лирический герой Лимонова настолько автобиографичен, что вопрос тождества или различия по существу не являлся предметом серьезного исследования. В пресловутой четвертой главе Лимонов решал сложнейшую задачу: помимо эпатажа вызвать сочувственную реакцию или хоть понимания заведомо пейотарного поведения. Как по мне, вполне убедил жаждой тепла и неприкаянностью.

По существу этот роман — самый, пожалуй, надрывный у автора — представляет собой вой по поводу утраты самки. Используя очень небольшой лексический набор и упрощенный стиль, Лимонов вполне адекватно, витально выдал нервического, рефлексирующего, одинокого вполне в духе Джойса романтика. Многовато в предложениях «х...в», не без того, но заменять иными эпитетами — значило приукрасить, вуалировать, а роман позиционирует себя как предельное обнажение. К слову, не без влияния традиции классиков. «Сперматический бульон» Толстого концентрирован, а невротическая истерия и подпольные нотки Достоевского особо и не скрываются. Пафос антибуржуазный из-за утраты любимой — прямиком к «Облаку в штанах» неоднократно упоминаемого Маяковского. Книжка чуточку публицистична в антибуржуазных инвективах, про Солженицына тоже многовато, кое-где проседает, ненормативная лексика оправдана процентов на 80, а на 20 все же нет. Яркая, броская, нетипичная книжка, событие российской литературы. И Миллер и Буковски были пораньше, но в этом романе Лимонов им не уступает. Однозначно — в канон лучших вещей Лимонова.

Объемная и скучная книга. Понятно, что Дукай движется в русле Нила Стивенсона и его добросовестность в осмыслении греческого материала достойна уважения, но тщательно воссозданный мир получился умозрительным . Текст перенасыщен терминами, авторскими словобразованиями, отчего читается наискосок — в попытке отследить сюжет. Как ни крути, а к миру что-то надо было присобачить. Сюжетная составляющая получилась неинтересная. Главное, различного рода Формы, которым автор дал имена, перемещаются в пространстве, изрекают какую-то чушь, изменяют другие формы путем войн и не только — людей в книжке нет. Назови центрального персонажа не Берлебеком, а Треугольником, ничего не поменялось бы. Умозрительные взаимоотношения абстракций сами по себе сюжета на выдуманном пространстве не создают. Дукай вполне квалифицированный декоратор, но декорации носят самоценностный характер. Немало копий сломано относительно мэйнстрима и проч., но вот «Иные песни» — пример именно геттовой фантастики, специфической литературы в коммерческом жанре, созданной без заискивания перед читателем. Получился фактурный коктейль. который, судя по отзывам, многим понравился. Любопытно, «Лед» хоть немного более антропомофрная вещица или опять придуманный для треугольников мирок с географически враждебной Московией и словоериками?

Мо Янь вследствие присуждения премии появился в переводах недавно. Не имея представления относительно объема написанного, писательской эволюции, не так просто судить об уровне всего написанного великим ( в этом я уверен) китайцем.

«Устал рождаться и умирать» в любом случае «поздний роман» автора. Это абсолютный шедевр, сам по себе литература ( втом смысле, в котором «Улисс»_ целая литература). Формально роман можно определить как семейную сагу периода с пятидесятых до 2000 г. узкого круга односельчан. По существу — дотоле небывалый сплав увлекательного сюжетного построения, серьезных рассуждений о человеческой природе ( в том числе в ннемалой степени сравнительно с животной сущностью) и пиршества изобразительных средств. Технически Мо Янь показал все: разность повествователей, плутовской роман, сатиру и иронию, сеентиментальность, пародию на все типы поввествования. Все это не в ущерб цельности гуманистического высказывания по существу — в отличие от многих талантливых «постмодернистов»-жонглеров, знающих все фокусы, но решительно лишенных повода для высказыввания по сущностным вопросам. Да у китайца и в адрес «постмодернистов» скказано немало ехидного. Живейшее опровержение тезиса о невозможности сойтись Запада и Востока: построенный с обильным привлечением фольклора, пословиц и поговорок, литеературного канона китайской прозы роман ничуть нне местяччковый, не ориенталистский. Продолжая петь осанну, уверенно полагаю, что роман этот взял лучшее от предыдущих ( насчет «Старны вина» и «Большой груди» уверен точно), но именно здесь уровень пределен.

«Устал рожаться» совершенно полифоничен и не может быть назван мортирологом ( в отличие от «Большой груди»), смена повествоателей и техники изложения не в ущерб рассказу собственно истории. Как рассказчик фабульный, на мой вкус, из живущих больших писателей, Мо Янь превосходит Рушди — а больше никто из ныне живущих навскидку не вспоминается.

Помните, сколь часто при чтении «Большой груди» вспоминали Шолохова? Мо Янь прекрасно все понимает. Описывает он гибель светлой женщины и, вспоминая Шолохова, цитирует строчки о гибели Аксиньи. Затем обыграв художественное описание впечатлений Мелехова по этому поводу, изложенные Шолоховым, ппредлагает читателю придумать другие строки и на этом ставит точку. При совершенстве всей ткани большого романа в нем есть и контрапункты и «ударные сцены» навроде собрания по свиноводству или состязания самцов-кабанов. Есть гриффитовский монтаж похорон матери героя, на которых он не присутствует, с одновременным участием героя в съемках фильма, по сюжету которого он присутствует на похоронах актрисы-матери. Это что-то. Поверьте, читать этот роман для меня было незамутненным чистым счастьем, которого ни одна книга из переведенных лет за пять не доставляла. Нежно люблю и озорную, игровую «Страну вина» и яростную «Большую грудь» с плачем по невинным. «Устал рождаться» так хорош, что я готов ставить высшие баллы всем книгам Мо Яня, который хороши хотя бы в половину от уровня этого великого романа. Много эмоций — тот случай, когда прямо катарсис от истории, умения автора организовать материал и сверхрационального присутствия в романе идеалов.

Этот роман Мо Яня имеет все черты эпики: действие происходит с начала века до восьмидесятых, по существу вопросизведены важнейшие события истории, преломленные через судьбу семьи. Семейная сага, написанная автором, чтиавшим и латиноамериканцев и Грасса и Рушди. Роман, к слову, очень культурный и в нем многое кажется знакомым, ранее читанным. В принципе можно сказать, что за исключением китайской специфики, «Большая грудь» собрала в себе все лучшее, что есть в «Детях ночи» и «Жестяном барабане». С мальчиком из романа Грасса в первую очередь можно сравнить повествователя, психологический изъян которого, зацикленность на груди представляет собой такой жее вариант нежелания взросления и социализации, как и у маленького барабанщика. Интонации подросшего повествователя сродни героям Юза Алешковского, тоже заведомо асоциальными и жалкими, выбравшими подобную позицию ккак антитезу зверям и стальным несгибаемым властителям.

Мо Янь — прекрасный стилист, решавший некоторые сложности с избранием манеры изложения материала. Ужас фактуры человеческого уничтожения у Мо Яня, пожалуй, превзойдет всех, включая и наших авторов на сталинском материале, за исключерием, возможно, Шаламова. Мо Янь заведомо излагает зверства в виде убийства детей, массовых изнасилований, закапываним живьем и проч. в нерефлесивной и несентиментальной манере, избегая сентиментальности. Вообще, местами повествуется словно о животном мире и его пребывании на скотобойне — настолько иррациональны и воспринимаемы как должное методы уничтожения народа. Для европейца отсутствие намека на такое явление как гордость, собственное достоинство среди вереницы персонажей совершенно нетипично, но на китайском материале Мо Янь демонстрирует тяготы и ущербность выживания вопреки всему. Вопрос о ценности подобного выживания и переносимых тяготах даже как бы и не стоит. «Жить» — так назвал свой эпический фильм Чжан Имоу и там тоже речь шла о череде смертей в китайской семье, с фатализмом воспринимавших выпавшие невзгоды. Гуманизм Мо Яня сомнений не вызывает, но абсолютная незашоренность на вопросе» кто виноват» приводит к очень специфической авторской позиции, сравнительно с которой «Тихий Дон» представляется образцом однозначности, яркости и метафоризма.

При блистательных и страшных сценах преимущественно смертей местами роман, как это бывает с эпосом, провисает, главы восьмидесятых по стилю разительно отличаются от частей бедств и страданий. Предпринятый авторский маневр с помещением хронологически первой части в конец романа не очень хитер, катарсиса от концовки с встречей священника не испытал — автор не приводит к тому, что воздастся за все тяготы на том свете. При изобразительной мощи и большой познавательности масштабов китайской трагедии структурно роман очень традиционен — мне скорбные коллажи Шишкина организацией материала понравились больше. Ну и вот — если «Страну вина» все сравнивали с Сорокиным, то «Грудь и зад» уж точно текст первого порядка, эмоционально мощный, можно сравнить не только и не столько с работами магических реалистов ( элемментов которого хватает), но именно с нашими трагедийными романами Шолохова, Шишкина и Юза.

Право, безумное количество прочитанной автором литературы не отменяет того обстоятельства, что у Плутарха все о том же, однако более ярко, по существу и фактурней. Удивительная мыльная опера с тщательным воскрешением второстепенностей, наделением римлян психологией, понятной и доступной американцам, необъемным количеством воды. Особо автору не удались сражения ( в силу пола понятно), а удались всякого рода семейные сценки, там, женские благоглупости, что тоже понятно. учитывая стартовую площадку Маккалоу ( «Поющие в терновнике»). Ряд сценок в Сенате несколько напомнил соответствующие реконструкции заседания Думы в «Красном колесе» Солженицына. Помимо невероятной мыльной адаптации давно и хорошо известных событий, автор ничего нового интонационно не предложила ( то, что Сулла хуже Мария, писал уже Плутарх, а для Джованьолли это было непреложной истиной). Эмоционально не трогает, персонажи однотипны, с драматургией не очень, эффектных сцен нет. Книга Маккалоу ( первый фрегат здоровой армады) уж точно впечатляет объемом и степенью измельчения материала, кропотливостью и многословием. Балл надбавил за трудолюбие и общую эрудицию автора.

Китай и вправду какая-то терра инкогнита: не думаю, что за переделами Азиатского региона до получения премии Мо Янь так уж был известен и читаем. А тут словно бы из ниоткуда появился перевод сочного, вкусного, раблезианского и очень смешного романа. «Страна вина» — прежде всего игра, смешение стилей и стилизаций, комических ситуаций, вв который попадают выдуманные галлюционирующие персонажи, переписка между двумя лукавыми сочинителями с выходом для бисирования собственно Мо Яня в качестве персонажа для встречи с героями. Мо Янь — рассказчик уровня Рушди или Памука, умеющий выстраивать замысловатые композиционные матрешки, вставлять подрассказы в рассказы, наводить тень на плетень. Нескончаемые описания пирушек и плутовских во многом похождений их участников выполнены в диалектичной манере: есть и упоение атмосферой и рядом описание механизмов приготовления лакомств, зачастую неприглядных. Стремление совместить все, что есть в бытовой китайской культуре, с литературными штампами коммунистических лозунгов и цитатами из средневековой классики уравновешено вкусом автора, его органикой.

Мо Яня вот сравнивали с Сорокиным, но общего между ними лишь в умении пародировать любые стили и тяга к галлюцииногенным фантазиям. Мо Янь более легок, не склонен к деконструкциям и уж во всяком случаае в нем нет тяги к разрыву эстетических условностей: капрофагии, зоофилии и прочего нет и в помине, а каннибальство выступает в качестве ложного следа, на который вступил детектив( закончивший практически так же как и вступивший на ложный след герой «Оправдания» Д.Быкова). Раблезианство вполне в рамках латиноамериканской традиции, скажем, Амаду. Сравнения с Пепперштейном, Кафкой более оправданны, но тоже не в ущерб самобытности китайского мастера. «Страна Вина» все же меньше сатира, чем пародия, пародия тотальная и по настоящему смешная.

Имея мало представления о цензуре в коммунистическом все-таки Китае, следует заметить, что по бесцеременности описания бюрократических ужимок, демагогии партийных бонз Мо Янь во всяком случае развернулся в размере, который наши литераторы-сатирики обрели где-то к концу перестройки, то есть уже фактического бессилия партии. Мо Янь вполне себе на родине почитаем, а не церемонится с ущербностью идеологических постулатов ни в малой степени.

С нетерпением жду появления грудей, зада и всего прочего из того, что нам обещают перевести от китайского нобелиата.

В молодости с большим удовольствием читал цикл Балашова, но не весь — несколько поостыл. «Отречение» во всяком случае ранее не читал и, безусловно, книга вполне достойная.

Исторический роман — именно в виде линейного изложения событий посредством многофигурного действия — жанр необычайно тенденциозный и ущербный. Автор скован известной клеткой, внутри которой пытается предложить свою интерпретацию событий. Балашов вот считает Куликовскую битву — не обычной масштабной резней в рамках феодальных конфликтов, а неким космическим духовным событием, в котором оформилась русская святость. Ну и через призму этого взгляда собственно оцениваются и всякого там рода деятели. Ряд авторских тезисов — о моральной правоте тверских князей, пустоте Дмитрия Донского и проч. являются сами по себе спорными, но формообразующщиими при изложении событийного ряда.

Над стилем Балашова часто иронизировали, вспоминая известный пассаж про старика Ромуальдыча, но к намеренной стилизации «под старину» привыкаешь достаточно быстро, глаз не режет и во всяком случае права на изложение архаичным образом событий 14 века никак не меньше нежели на заведомое осовременивание манеры, предпринятое, например, Бородиным. Стилистическая архаизация и фольклоризация использовалась и Ивановым в «Сердце Пармы», в котором опты Балашова был, безусловно учтен. Но если «Сердце Пармы» при всем ее мифопоэтическом строе и густой насыщенностью цивилизационных столкновений на каком-то уровне является взглядом современного человека( каким, в общем-то является главынй герой, с которым всякий может себя отождествить) на ужасы и зверства одержимых в средневековье, то цикл Балашова — опять же при добросовестном воспроизведении всех зверств войн и страданий простого народа — идеологическая илллюстрация широко известных исторических взглядов Льва Гумилева с обильными авторскими комментариями и публицистическими отступлениями.

Прямо как у Толстого в «Войне и мир». Это неочевидно, но роман Толстого повлиял на Балашова в манере воссоздания динамичных сцен как бы от первого лица — лучших в романе. Когда автор уходит от обзора с высоты орлиного полета и выстраивает сцены свадьбы, резни, охоты, он словно включает ручную камеру, с которой перемещается, фиксируя действия всех, попадающщих в кадр, прекрасно создавая иллюзию присутствия. Страницы же духовных диспутов или же отступлений достоинством пониже.

В воссоздании бытовых особеннности жизни средневековой Руси, уклада, хозяйства, той самой «истории повседневности», которую провозглашала школа Анналов, Балашову в отечественной литературе нет равных. Коростелев, Язвицкий, не говоря уже о более ранних авторах навроде Лажечникова иили А.Толстого по сложности решаемых задач, обстоятельности, да даже и пластичности рядом не стояли. Весь цикл рекомендовать к чтению незаинтересованным лицам не могу, но попробовать навскидку один из романов — вдруг зацепит — уж точно стоит. «Отречение» в длинном сериале один из лучших, с выдержанной терпкой грустной интонацией, достойной теаматической организацией событийного ряда.

В детстве адаптированный «Тиль» произвел большое впечатление, сейчас прочитал в полном варианте. Как и ожидалось — купированы были «раблезианские», плотские фрагменты с участием шлюх, пьянство и проч. Высокие оценки книги заслужены — редкая по драйву и непосредственности изложения( с учетом, что написана в период начала угасания романтизма) сага. Как всякая эпопея, тем паче плутовская «Легенда» несколько затянута, с упрощенной композицией. Нельзя сказать, что Ламме Гудзаке — оригинальный персонаж. Любящий поесть толстяк с золотым сердцем — всегдашний обитатель мировой литературы, а у Де Костера он практически вторичен даже не к Санчо, а к Горанфло из серии Дюма, в которой есть и гезы и которую де Костер, безусловно читал. Ряд патетических кусков («Гезы идут! Кровавый Альба и проч.), неизбежные в героической эпопее, не сильно впечаталяют, первая часть самодостаточна и лучше остальных. Большинство гэгов в исполнении Тиля — перелицовка средневековых экземпла и шваблио, пересказ известных средневековых анекдотов и фарсовых сценок. В странствия плута Де Костер добавил горечи и горелой плоти, от чего книга, наверное, выиграла и приобрела своеобразие. Да и еще : книга имеет мало общего с манерной вымученной экранизацией симбиоза Брегейля с Де Костером, что получилась у Алова с Наумовым.

Открывая книгу неизвестной авторессы, в принципе не ожидал больших откровений. Бо тема страданий еврейского народа в военные и послевоенные годы уж так оплакана нашими топ-писательницами ( Улиицкая, Рубина, вот еще и Костюкович), что просвет не виделся. Еще есть и братья Вайнеры и Рыбков с «Тяжелым песком», да кого еще нет. Роман откровенно впечатлил. Это «морочный» путанный детектив, в котором гоголевские интроспекции, украинские навы играют первостепенную роль и органично сведены с расследованием одного убийства. Центральный дознаватель, от лица которого ведется речь, угрюмо блуждает между фактурными сочными надрывными евреями, оставляя за собой сплошные трупы и разор. Не так уж и много у нас адекватных вариаций на тему «Сердца ангела», а тут еще и на фоне эмоционального надлома военных лет. Собственно и дознаватель, как выяснняется, к концу, персонаж совершенно замороженный, атрофировавший ряд человечексих качеств, своего рода зомби с принципами. Хемлин очень здорово ведет интригу, наводит тень на плетень, подводя читателя к выводу о том, кто уюил в середине романа.

Отдельной удачей следует назвать слог — синтез прозы 20-30-х годов почерков Зощенко ( нне юмористического извода), Платонова( не в самой радикальной части), Бабеля. Центральный рассказчик излагает долгую историю одним тоном ( что очень сложно для поддержания интриги и интереса к событиям), с выдержаннным содержательным стилем. «Мужская» и суровая проза, жутчайшие изводы войны изложены намеренно от лица сдержанного сурового терминатора. Если и проводить сравнения, то на ум приходит Азольский в лучших вещах навроде «Крови».

Я мало и выборочно читаю отечественную литературу в детективном жанре. Со времян «Казарозы» нна меня ни одна книга такого впечатления не производила . Мощный, мастерский роман с недвусмысленной характеристикой того, что есть советская власть. В контексте последних событий нехудо бы метафизически осмыслить некоторые особенности организации жизни дознавателями на территории Украины.

Спору нет, что для своего времени эта повесть ( или небольшой роман) была прорывным и заметным явлением. Нетрадиционная коллизия, симовлизм, отсутствие советского поредстввления о коммунистическом будущем, лирическая линия — ну точно такого было мало. Если абстрагироваться от штампов советской фантастики и советской же борьбы с ними, а ориентироваться на достижения, например, западной «новой волны», то «Леопард» воображения не потрясает. Ощущение добротности, авторской незашоренности никуда не делось, но по большому счету впечателния на меня не произвело. Я не истовый поклонник Сарамаго, но возможности извлечения вариантов из социологичесого фантастического допущения ( люди перестают умирать, все люди ослепли) у него поданы так, что наша вариация насчет осведомленности людей о дате смерти выглядит мелковатой. У Ларионовой есть интрига, неосведомленность центрального персонажа, вполне себе доверительный слог. Не являясь поклонником «твердой НФ» ( а «Леопард» вроде к ней и не относят), не могу читать всякие там терминологические диалоги насчет гамма облучений и рефракторности — а их в повести многовато для удельного веса. Авторский посыл, лирическая линия могли бы обойтись и без НТР-овского антуража. Содержательная линия внутри всей геттовости мне видится таким образом: у ГГ есть любовь и обязательства перед старой подругой, причем усложненный ее заведомой обреченностью, а тут на горизонте появилась влюбленная и сочная юница. Разрыв на аорту между долгом и чувством, надрывность выбора и его психологическая мотивированность — эта часть производит сильное впечатление, пусть и микшированная и с мелодраматическим финалом. Не то, чтобы читать эту вещицу было бы совершенно обязательно, не Стругацкие, чай, но с учетом времени выхода альтернативным дополнением к Ефремову во всяком случае «Леопард» уж точно является.

Я нежно люблю «Виконта де Бражелона» при всей его очевидной затянутости, композиционной рыхлости и перенасыщенности второстепенными персонажами. Для меня очевидна слабость линии Лавальер и горемыки виконта, столь бесславно разрешившего возникшее противоречие. Собственно эпоха действия уже предполагает значительную эволюцию рыцарских манер средневековья, но пусть его — вялый, анемичный и сугубо положительный виконт, именем которого роман и назван, все равно фигура второго плана, двигатель сюжета.

Собственно, из-за Лавальер провисает вторая книга роман — первая, с воцарением Карла, перемещениями Д.Артаньяна, встречей четверки изумительно хороша, энергична, с диалогами в лучшем виде. С момента появления человека в железной маске к третьей книге механизм сюжета снова заработал как часы, а тут еще и Фуко с его опалой. По мне, по сей день Дюма непревзойден в части интригообразования приключенческого романа и умения зарядить экшн оптимистическим юмором ( о каких бы смертях не шла речь). Различные сюжетные подмастерья навроде Маникана или Маликорна, вставление отдельных диалоговых глав комедийного характера ( как, например, о встрече Планше героя после возвращения из Англии) позволяют Дюма менять тональность повествования, достаточно мрачного по итогам.

Сильное впечатление на меня произвела концовка романа в части осознания главным персонажем органичности смены вех: вроде все отдельно хорошие люди изгнаны плохишом Кольбером, но по гамбургскому счету деятельность шармеров навроде Фуке разорительна не для него одного.

Умение ставить по мере сюжета ударные сцены с дуэлями, соблюдая при этом чувство равновесия и меры, выдержать заданный неспешный ритм и организовать действо надлежащей развязкой — знаете, у Мартина я ничего подобного не вижу, чего бы он ни стоил.

Высокие отзывы достойных людей о «Големе» сами по себе не должны быть препятствием к личной оценке романа. Новаторская линия «Голема» — о поиске индентификации персонажа, страдающего своего рода амнезией, должна быть оценена по достоинству — в дальнейшем тема обмусолена до затертости, вспомним хоть «Сердце ангела». Поиск, в принципе, ничем не закончился. Очевидно, что «Голем» эзотеричен и для его понимания (или претензии на понимание) необходим мистический багаж читающего. Ну а при редуцировании мистического гарнира, Каббалы, комментариев сам текст представляет художественный интерес для непросвещенных? На мой взгляд, ограниченный. Майринк многословен, испытывает тягу ко всему нездоровому физически, ущербному, сгущению красок, созданию атмосферы гнильцы и тлена — словом декадент начала века. «Голем»- мутная, путаная вещь с взаимозаменяемыми и раздваивающимся персонажами, при этом стиль зауряден( местами мне напомнил Леонида Андреева), а драматургия неочевидна. Решительно несогласен с утвержденеиями о воссоздании в романе образа Праги. «Прага «Голема» — это как город у Кафки — абстрактный мирок, имеющий мало общего с Прагой исторической. Пара строк про еврейское гетто, упоминание Градчан и Старого Места сути дела не меняет: поклонникам именно Праги этот роман ничего не даст, это не «пражский текст», а эссе интеллектуального алхимика о трансмутациях, мистическом браке, гермафродите и проч. звучной белиберде. Для немногих, кто не знает : «Голем» не посвящен рассказу о творении Бен Бецателя в 16 веке, действие происходит на рубеже 19 и 20 веков.

Очень неплохая достаточно объемная книга, тематическое сюжетное сходство с «Киноманией» которой заставляет вспоминать Рошака и надо и не надо. Право, достаточно сказать, что «Ночное кино» едва ли выходит за рамки коммерческой остросюжетной прозы и не сильно амбициозная работа. Не чета «Киномании», словом. Если же ценить за собственные достоинства, то мне показались излишними всякого рода технические вставки ( распечатки фотографий, газетных якобы вырезок и проч.) излишними и как раз киноведческая линия с описанием картин Кордовы — слабоватой. Из предложенных автором сюжетных схем и обрывков центральный инфернальный персонаж едва ли выглядит более состоятельным чем. например, Дарио Д Арженто. Пессл хорошо нагнетает, держит саспенс, подогревает интригу, за счет чего книга читается очень бодро и хорошо. Порой у меня манера вызывала ассоциации с Гранже, но естественно без натурализма последнего. Развязка с открытым финалом не выглядит идеальной, но продолжение писать вроде бы и не о чем. Нетипично, что расследование ведет дружная троица различных по существу персонажей — в основном такого рода вещицы пишутся с единственным героем в центре. Без мистики не обошлось, так что любители внятного рационального объяснения мутных видений и сверхъественных событий несколько будут недовольны, но, как по мне, здесь автору чувство меры не изменило. Уж не знаю, куда дальше литературная стезя Пессл заведет, но, судя по этому роману, автор она обстоятельный квалифицированный и знает толк в написании развлекательных книжек.

Мне ведь действительно нравилось читать в детстве Крапивина и книжки его семидесятых годов по сей день вспоминаю с теплым чувством. Отчего же так не идет его более поздняя проза, а особенно с фантастическим антуражем? Ну самоповторы, однообразные славные дети. Простой слог. Это ведь и раньше было. «Голубятня» мне показалась вещицей очень атмосферной и сектантской. Ну уж так обособляет детское дружество автор и видит в нем такую панацею, что по аналогии вспоминал всякого рода маскулинистые романы или намеренно женские — по принципу детерминизма. В социуме обособляется сектор ( в данном случае гендерно-детский), который наделяется всевозможными достоинствами. У Крапивина ему противостоит рациум ( в виде инопланетных бездушных конструкторов), который, естественно, бездушен и слеза ребенка явно перевешивает всякие рацио-планы. Мне показалась предложенная схема очень манихейской, диалоги однообразными, а многичисленные мальчишки — лишенными индивидуальности и взаимозаменяемыми. Излишне говорить, что их абсолютные двойники присутствуют в других многочисленных романах Крапивина. Совершенно нет оснований впадать в цинизм, в романе декларируются принципы и начала бесспорно правильные. Крапивин вызывает большое уважение и верностью себе и принципиальностью, и трудолюбием. Очевидно, что хороший человек. А все же «Голубятня» — очень дидактический и школьный роман, неизобретательный на детали.

Очень «книжный» и культурный роман в постэковской традиции, вызывающий уважение к автору и его эрудиции, однако в эмоциональном плане — пустоват. Собственно, изложить житие святого в современной терминологии с вкраплениями стилизованных древнерусских текстов — непростая задача и первые две части я все гадал: насколько возможно в принципе при всех дарованиях написать интересный и значимый роман про святого Древней Руси? Я колебался, многое свидетельствовало в пользу автора, но в третьей части Водолазкин свернул на привычную тропу архетипа путешествия странствия с традиционными поворотами, увеличением юмористической составляющей до анекдотов. Вспоминается и «Путь и шествие» Березина, а особенно «Баудолино», сходство и ссылки на который не то что не скрывается, но прямо-таки утрируется автором. Ну и по факту: симпатичная стилизация, коммерческая юмореска нарушила баланс жития и в четвертой части автор хоть и вернулся к более серьезной интонации, осадок от всяких там предсказаний и иных трюков сильно помешал восприятию книги как явления. Роман приятен и несложен в чтении, в нем много микроудач, авторские игры с чередованием манер изложения забавны, качество прозы во всяком случаае много выше чем у премированных в этом году лауреатов — а все же, как ни крути, по существу «Лавр» — постэковская завитушка на неосвоенном материале родного средневековья, никак ни значимое расссуждение о вечно актуальной связи с Богом, на что претендовал автор( судя по интервью). При всей неровности старая «Предтеча» Маканина, например, и интеллектуально и эмоционально более живая и интересная вариация на тему связи целителя с источником дарования

Обстоятельная неторопливая и традиционная семейная хроника викторианско-эдвардианского периода. Данная литературная ниша настолько заполнена, что без оригинальных идей, сюжетообразующих или стилистических трюков выдать шедевр очень сложно. Байетт и не выдала. По мере чтения не отпускало ощущение просмотра очередного из бесконечных сериалов навроде Аббатства Даунтон, в которых особый акцент сделан на воспроизведении «стиля эпохи» и игре актеров. В «Детской книге» излишне много декораций, дамской бижутерии, скурпулезной обстоятельности. Если по ходу действия песронажи смотрят пьеску, то ее содержание будет воссоздано не на одной странице, попали на Всемирную выставку — следует подробное описание с павильонами, посетителями и проч.( примерно так же и Симмонс в «Холмах» описывал парк аттракционов). Большущее внимание обжигу горшков, написанию сказок с включением образцов, достаточно скучных, совсем не петрушевских по качеству и новизне.

Растут и взрослеют дети, вступают в связи, большей частью случайные и на строне, появляются новые дети — и так без конца. Большие вкрапления исторического материала. Байетт, в общем-то вполне приемлено излагает психологию персонажей, но вот по-настоящему запоминающихся ярких диалогов или запоминающихся сцен книга не содержит. В конце книги большую часть молодых мужчин посекло на фронтах Мировой войны, но детей они оставили изрядно — как раз на продолжение, которое, видимо, не за горами. Об этом говорит и открытый финал и приницпиальная недоговоренность о судьбах представителей старшего поколения ( майора и Олив с Хамфри). Все свидетельствует о том, что нас ждет очередной «Вечный зев».

Литературная компетентность автора сомнений не вызывает, но раскисшая, лишенная стержня семейная хроника ностальгического характера, написанная во вполне коммерческом ключе, лишенная юмора и перца вызвала у меня досаду и скуку во время чтения. Две повестушки Байетт, вошедшие в ее сборник «Ангелы и насекомые» куда как энергичней, компактней и совершенней.

Плохой роман, возможно, худший у Быкова. Мне невесело констатировать этот факт, потому что в моем пантеоне Дмитрий Быков — при всех его публицистических издержках, неряшливости, идеологических натяжках — совершенно точно в десятку лучших русских писателей входит .

«Икс» — книга в отличие от трилогии однолинейная. В ней есть переиначенная внешняя фабула жизни Шолохова и авторская идея о воздействии Гражданской войны и смены эпох на раздвоение психики. Версию об авторстве Крюкова по отношению к Тихому Дону Быков разрешил оригинально. Это, собственно, все. Книжка компактна и невелика по объему, при этом процент публицистики в ней очень велик. Все авторские размышления о «Тихом Доне» и Шолохове, ранее собранные в известном очерке Быкова, вошли в роман практически в неизменном виде. Вкрапления анекдотов с участием Бернарда Шоу и визитом к старому Шолохову молодого репортера за интервью является неорганичным по отношению к общему тону романа. Аналогичным образом без глав с Логиновым, кажется, можно и обойтись.

Мне по душе пришлись разве что сцены с участием членов комиссии проверки авторства — собственно заседания и на поминках по Маяковскому, однако сцены эти почти из трилогии. Доводилось встречать мнения, что роман конспективен, его нужно было развить, но у автора и без того много полифоничных романов с самоповторами, так что не убежден, что «Икс» давал огромный потенциал для разбухания.

Я читал Быкова после Рубиной и, конечно, мускулистый слог, насыщенность текста определенно позволяет развести этих авторов по разным планетам: хоть роман и неудачный, писать Быков умеет. Но он достиг уже того уровня, когда за навыки и умения самих по себе хвалить неловко.

Не проникся. В принципе, «Медея» состоит из разрозненных осколков двух вполне самостоятельных произведений.В одном речь идет о старушке у моря, южной фактуре, хлебосольстве и проч. — материала на рассказ. Второй сюжетный пласт — рассказ об экзальтированной женщине, у которой есть хороший муж, но обычный адюльтер с морально сомнабулическим атлетом ее перевернул. Женщина начала писать стихи, закончилось для нее плохо. Сшиты два пласта путем сквозных персонажей, родством героинь и проч. Улицкая подробно и обстоятельно перечисляет не имеющие отношения к сюжету малоинтересные детали, предметы обихода, предбиографии персонажей, но при общей добротности письма, ровности текста каких-то открытий ни в области стилистики, ни в области психологии я в романе не увидел. Мыльная опера, изложенная перфекционистом с намерением не потрафить обывателю в обывательском жанре. Два момента не понравились особо, из которых первый — неоднократное упоминание об испражнениях атлета ( совершеннейшая кукла , лишенная автором эмоций до умозрительной степени). Видимо чувствуя густой бытовой уровень книги, автор пыталась намекнуть на бытийственность, выход за пределы стихами Маши. Об этих стихах положительно отзывается муж, другие статисты. Однако стихи вполне себе водянистые и заурядные. Это практически просчет автора, который очевидно делал ставку на стихи как на антитезу описываемого ей способа существования. Если «Доктор Живаго» стихами вознесен на чуть более высокий уровень, то в «Медее» виршевая часть представляет стилистическую погрешность, не более

После «Ананасной воды» я разочаровался в Пелевине совершенно и зарекся уж во всяком случае покупать его. Новый роман все же взял у товарища, не испытывая иллюзий — читал уже массу отзывов, заню цитаты про силу философии, Уркаину и проч. Все ожидаемо. По прочтении вынужден признать — Пелевин сделал шаг в сторону, написав «сюжетный» роман на жанровом поле мягкой фнтастики с сохранением своего фирменного юмора и безрадостного мироощущения. Роман заметно добавил в драйве( в большей степени относится, конечно, к первой части романа), его интересно читать, фабула не имеет совсем уже подчиненного значения к нескончаемым авторским эссе о современной либеальной западной мысли. Нельзя не отметить создание автором цельного, необычного и тщательно выписанного в детялях «мира будущего». В современной фантастике это нечасто встречается.

С другой стороны, занявшись целью написать сюжетный «фантастический роман», в части каркаса В.О. не стал изобретать велосипед и перелицевал произведения двух( или трех) авторов. Речь идет, понятно, о братьях Стругацких, чьи «Улиитка на склоне», с разделениями на «Лес» и «Управление», двумя героями и главами с центром каждого в одном из них, наряду с «Парнем из преисподней»( отсюда сцена боя, попавший в иной мир боец и проч.) образовали остов кентавра. Верхнюю же часть остова , так тронувшую многих «лиричностью» образует книга Набокова с утраченной любовью, повестовавнием испорченного и эгоистичного собственника, испытавшего катарсис и умирающего под занавес. Концовка романов Набокова и Пелевина совпадают не только сюжетно, но стилистически и интонационно : все эти обращения к несуществующей, «душенька» и проч. приведены даже и без всякой маскировки.

Понятно, что Пелевин — автор металитературный, читал он и «Маску» Лема и Ларссона, все это видно, но вышеуказанные романы Стругацких и Набокова образуют сюжетный и эмоциональный каркас, которого так не хватало предыдущим работам Пелевина. На каркас натянуто привычное одеяло. Одеяло, как всегда у автора, роскошное — все гомофобские цитаты из священной книги, смешение разновременных реалий в забавные суржики, запоминающиеся афоризмы.

Мне шаг в сторону со стороны Пелевина показался интересным, оправданным, добавившим книге свежести. Тем интереснее, что будет дальше: напишет ли В.О. очередной сборничек повестушек про «модераторов» и скомпрометированных «зеленых» с рекламщиками или замахется на Вильяма нашего Шекспира («Андроид Каренина» уже написан)? Посмотрим.

Монахи под луной — лучшая, наиболее совершенная с точки зрения стиля, страшная книга Столярова. Соображения, что все лучшее автор написал в 80-е, а в 90-е годы исписался верны с именно оговоркой, что спад начался после «Монахов». По мне непонятно, как можно любить «Ворона», «Город и канал», «Изгнание беса» и не любить «Монахов». Сновидческая абсурдная фантасмагория предельно плотно написана, выходит из рамок н-ф-гетто. В ней есть персонаж, с которым можно идентфицироваться( что не всегда у Столярова), жуткая сцена в тюрьме, которая апеллирует к бессознательной боязни интеллигента, прекрасные сюррные подробности. Книжка-редкость, поскольку в сборники Столярова, изданные в 2000-х, «Монахов» не включили. Достигнув совершенства, Столяров как-то резко спал и его более поздние страшилки, чудовищный «Жаворонок» в художественном смысле необязательные пустяки, а обширная публицистика — на любителя. После 1993 г. великие птенцы из гнезда Стругацких — Рыбаков, Лазарчук, Столяров сникли, увяли, надорвались и в сегодняшнем своем состоянии мало чем отличаются от какого-нибудь Лукьяненко. Попытки совершить прорыв в мейнстрим дали «Очаг на башне», отчасти «Опоздавших к лету»(«Колдун» и «Мост Ватерлоо» уж точно). «Монахи под луной» — вещь редкой художественной силы и тех же достоинств. Кто не читал — сам себя обокрал.

Автор что-то совсем испаскудился. И сюжетно не стал что-то менять с последним романом фандоринского цикла: вновь старец с девицей по канонам квеста перемещаются вопреки вражинам по стране. Старец, как водится, занимается воспитанием и пропагандой дзен-буддизма в том виде, как его понимает Акунин. Культуртрегерские пассажи относительно степеней становления и проч. занимают с четверть текста и, пожалуй, несколько уступают аналогичной публицистике в романе про Ивана Ауслендера. Совершенно пустые персонажи, нескончаемые рояли в кустах. Способности по части умерщвлений и перемещений старца таковы, что драматизма нет ни на йоту. Возможно, один ихз худших текстов Акунина. Считаю необходимым указать, однако, что сразу по прочтении повестушки видел в метро дядьку средних лет с родинкой во лбу. Ну, думаю, из этих..

Д.Л. по счастью после откровенно неудачных книг, из которых ценимый им Квартал является совершенным ужасом, вновь вернулся к свойственной манере идейного романа на историческом материале. Трехчастный Июнь и написан хорошо, и скомпонован по уму, так что три различных истории объединены водителем ну и темой предстоящей катастрофы. Быков в общем показывает скверну накануне войны и тот срам, которого мертвые не имут, так что Война как гекатомба в том числе явлена и грядущим некоторым очищением. Первая часть мне показалась написанной под сильным влиянием Достоевского, бо транслирована процедура падения интеллигентного подростка, его сползание к сладострастию и растлению вкупе с частичным упоением процессом. Д.Л. может сколь угодно признаваться в нелюбви к Ф.М., но карамазовская линия в первой части мне видится очевидной. В отличие от иных вещей, в этом романе Д.Л. много и хорошо расписанных плотских, натуральных постельных сцен, которые, понятно, сложны, но определенно удались. Вообще, первая часть, наиболее весомая, задает больше половины достоинств произведения, лучший сплав эмоционального и рациума. Справедливости скажу, что ангел второго плана — рассудочная девушка -друг сильно «из другой оперы» по манере исполнения сравнительно с иным окружением подростка Миши. Вторая часть — по существу плач об утратах — более рассудочная, но не проникнуться сценами расчеловечивания Али и мытарств Гуревича прямо невозможно. Финальная зарисовка как раз совершенно интеллектуальная полупародия на всякого рода конспирологические теории, милый пустячок, в котором центральный персонаж ну наименее похож на прототипа.

В общем, понравилось почти все. Мне содержательная часть, персонажи, сцены, мини-находки поинтересней авторского «идейного блуда» о судьбах Родины, но, как ни крути, базис под частные истории автор подвел, истории рассказал разные. Слог энергичный и бодрый, изобретательность на персонажей второго плана — какой славный получился начальник Вали — на высоком уровне. Высший балл мешает поставить то соображение, что Быков очень ярко стартовал и многое написал, так что некоторым образом его прекрасные романы будут являться клонами дебютного Оправдания, в котором содержательность еще и удивительным образом сочетается с недостижимым далее лаконизмом. Большой мастер, который когда в форме, понятно, претендент № один на всякие там литературные и национальные премии ( чего уж вспоминать славнейшего милягу Петра там Алешковского). Из того, что попадалось — лучшая русская художественная книга за год, превосходящая все-таки жанровые достойные криминальные романы Яковлевой.

Огромная книга Рабле по количеству страниц уступает, к примеру и «Анне Карениной», однако сил на чтение требует побольше. Причина в невероятной плотности текста, перенасыщенного цитатами, аллюзиями( львиная часть которых пройдет мимо даже и квалифицированного читателя), громоздкости пострения этой книги, которая занимает промежуточное положение между читабельным развлечением на все времена и литературным шедевром сильно давешнего времени. Столь же знаменитая книга доктора Свифта по времени поближе и читается вполне себе современно, а вот «Кентерберийские рассказы» или даже ( скажу кощунство) дивина комедия Данте — уже нет.

С легкой руки Бахтина народность комизма Рабле и близость его к культуре низов была ннесколько преувеличена, во всяком случае Рабле уж никак не был средневековым простаком, а стилизация таковой и остается — на демократизме чтения не сказывается. В детстве я читал адаптированный пересказ и перемещения по островам, поедания в гипертрофированным размерах как-то завораживали. Первоисточник читать интересно, но меня хватает страниц на десять, дальше внимание резко рассеивается и интерес художественный к книге теряется — много в ней не вневременного, а публицистичного, теряющего значение по прошествии времени.

Комическая стихия Рабле, раскрепощение и какое-то очевидное сползание в область физиологических отправлений как источника оптимизма тоже представляется неоднозначной. Раскрепощение юмора и области его применения сами по себе конечно хороши, но выстроить линию от Рабле до братьев Фарелли тоже несложно, однако сказать, что автор «Гаргантюа» не является ключевой фигурой в малопочтенной традиции, что ныне прочно окопалась в соленом американском кинематографе, не могу. Книга Рабле — возможно лучший по читабельности из архаичных текстов или худший( наряду с «Дон Кихотом») из классических произведений, обязательных для прочтения в рамках самообразования.

Прекрасная книга, легко и увлекательно написана. Первая часть — про фокуснические похождения героя, комиксовую деятельность представляет что-то среднее по манере изложения между Голдом( «Картер побеждает дьявола») и Стивенсоном в «Криптономиконе»( за вычетом математических и компьютерных кундштюков). Соответственно, поклонникам этих двух авторов книга Чабона может быть порекомендована. Последние две части — про крушение молодости, сложность возвращения к старым друзьям, одиночество — совершенно великолепны, много придают роману в глубине. Откровенная сентиментальность смягчена сдержанной манерой изложения. Вообще, несмотря на то, что персонажи вроде как евреи и тема так или иначе муссируется, книга по манере тяготеет к тому, что условно называется «английским»- хоть и ощутимо эмоциональней уже упоминавшейся книжки Голда. Сцены обитания Кавалера в Антарктиде, обретения сына и встречи с Розой, расставания с Сэмом — шедевры. Книга объемная, в продаже имеется по низкой цене — прочитайте, она того стоит.

Выход одноименного фильма побудил перечитать некогда не вдохновивший меня роман Булгакова. Увы, и по прочтении, что называется , не проникся. В части описания реалий жизни Киева 1918 года, ужаса смены властей и страха перед расправой читал я воспоминания очевидцев в «Архиве русской революции» и страшные страницы «Сентиментального путешествия» Шкловского, в которых все более зримо и детально. Мне не показалось, чтобы в книге уж так невероятно созданы характеры интеллегентов, скорее подобраны типажи. Наибольшее неприятие вызвала стилистика. Все эти «Эх,эх», «Тпру», «Спит Елена Васильевна, да не спится ей», «И было это так умопомрачительно, что Василисе сделалось нехорошо, и он отправился умываться холодной водой», «Вещий сон гремит, катится к постели Алексея Турбина» — очень провинциальная манера изъясняться молодого автора. Претензии на сказовый слог и обилие библейских аллюзий добавляют мало достоинств тексту.

Собственно и название вызывает вопросы. «Белой гвардии» в книге нет, речь идет о распаде устоев интеллигенции в ходе Гражданской войны, никто из персонажей гвардейцами точно не является. «Дни Турбиных» звучит и более камерно и эстетически нейтрально.

Понятно, что на момент выхода романа так не писали и он выглядел вполне себе экзотичным городским фэнтези на родной ниве. Я не читал «Альтиста» в период безрыбья, соответственно, не испытываю ностальгических по отношению к нему чувств. Мне роман показался малоинтересным, пустым, лишенным драматургии, многословным и необыкновенно вялым. К достоинствам Орлова могу отнести легкий в чтении слог, попытку миротворчества – но это все. Автора нельзя критиковать за то, что отсутствует в книге, но перечислив, за что можно хвалить других- стиль, структура, яркие герои, драматизм, запоминающиеся сцены, остроумие- приходишь к выводу, что хвалить-то Орлова особо не за что. Меня сильно удручало описание истории с синим быком, затяжные и бесцветные диалоги с Новым Маргаритом и Малибаном, вообще вся концовка. Странное дело, но Орлов в этой книге мне показался куда как более похожим на городское фэнтези О Санчеса, нежели на Булгакова. Как раз по отношению к последнему известное сравнение «Альтиста» несправедливо, но что «для бедных», это точно. На момент выхода «Альтиста» в расцвете были Стругацкие, Трифонов, Аксенов, Искандер, так что роман Орлова на фоне работ предыдущих представляется чем-то вроде пустышки.

Никакой это не «великий американский роман», ни разу. Ну или давайте срочно переквалифицируем Фолкнера и Уоррена в управдомы. Прямо таки Анна Гальвада великая писательница, чтобы на основании ее отзыва ( «Бовари- это я») замшелый роман Уильямса вдруг заблистал. Роман, прямо скажем, анемичный про скучного и малоинтересного, порядочного и скромного преподавателя, который в силу своей угнезденности в кампусе просохатил все, что мог. Оно и ладно, симпатии автор к персонажу не скрывает, но при всем снисхождении — сознательно и уверенно отдал дочь на откуп психически ненормальной жене, и тут вроде обстоятельства так сложились, что от вины самоустранился. Последние страниц сорок — о смерти — в силу сентиментальности написаны получше и оставляют приятное послевкусие. По существу биография малоинтересная. без ярких диалогов и сочных интриг ( в кампусе-то). В плюс — разумный масштаб книжки, не затянуто. Совершенно не понимаю, зачем читать этот роман, когда есть воздушный, остроумный и трогательный роман про неудачливого профессора в американском университете, написанный Набоковым? Уильямс рядышком с ним бледноват — ну как собственно и титульные персонажи в сравнении. В общем, роман ровных небольших достоинств, камерный такой — совершенный абсолютный антипод трилогии Робертсона Дэвиса, например.

Все ведь познается в сравнении. На великом и могучем уже написан блистательный, пестрый, остроумный роман относительно раздвоения сознания персонажа, гуляющего между двумя мирами, который эту мороку преодолел( и уехал во Внутреннюю Монголию). Роман Приста представляет собой пресную вариацию на давно избитую тему. Если с «Чапаевым и Пустотой» в силу культурной разности сравнивать некорректно, то «Лотерею» можно охарактеризовать как очень бледное отражение тем «Ланарка» Грея. Причем т.н. «вымышленный» полуфэнтезийный мир получился очень схематичным, без богатых деталей — равно как и т.н. «лондонский». Мелочей, необычных поворотиков, второстепенных персонажей нет и в помине. Малоинтересный сам по себе центральный сомнабуличный персонаж вертится между двумя женщинами как бы в двух схематичных графических мирах. В итоге как произведение фантастики ни капли ни новаторское, а с точки зрения образности, стиля, вариативности — все очень на среднем уровне.

Второй опыт приобщения к Присту ( первым был «Гламур», чуть более занятная безделушка) позволяет подвести кое-какие итоги. Очень перехваленный заурядный романист, которому собственно писательского дарования для оживления темы и без драйва категорически не хватает. нужно брать большей динамикой, интригой, постоянным перемещением. Возможно, «Престиж»( фильм смотрел) именно такой. Но «Лотерея» уж больно скудненькая во всех смыслах.

Войнович являет собой редкий дистилированный пример второстепенного автора, у которого все в порядке с юмором, темпераментом и по части вкуса без существенных прегрешений ( кто бы ни говорил, а Чонкин — совершенно не ядреный роман). Вот и «Москва 2042» получился романом очень легко читаемым, откровенно развлекательным. в котором и антиутопия подана с такими в общем легкими тональностями, что чтение сродни пляжному. Забавно, с прелестным ( но не суперуничтожительным) шаржем Солженицына, безобидными метаниями центрального пустяшки. Для меня неясно, чем такой роман может вызвать сильное впечатление. Соответственно, и ругать его незачем. Оптика у Войновича, понятно, не гоголевская. Писатель пописывает, читатель почитывает. Определенно Аксенов, с которым в силу эмигрантской ли общности у меня какое-то время ассоциировался Войнович, был поярче и самобытней и даже «Москва-ква-ква», которую не пинал только ленивый, а все же позабавней нежели «Москва 2042». Почитал-забыл. Но без раздражения.

Последние книжки Кинга читал с интонациями «Спасибо, что живой». «Возрождение», согласен с Быковым, получился романом славным, с незалежной идеей, очень хорошо организованным. Богоборческий роман. чего уж там. Понятно, что ввиду огромного объема написанного уж вовсе свободным от предыдущих тем и мотивов роман быть и не мог — у Кинга совсем новаторского ничего уже и не будет. Мне история глянулась, а паче того глянулся относительный лаконизм, умеренный объем и чувство меры, с которым в последних романах все было не здорово. Размышления на тему некрасивости тайны и иллюзорности надежды на чудо без последствий оказались горькими и содержательными. Кинг вот сильно хвалил «Щегла» Таррт, а свой роман о наркомане в том числе, сюжетно занятный и вполне себе в духе «Диккенса» написал не хуже. Как по мне — лучший его роман за последние десять лет.

С большим уважением отношусь к романам Иванова и, не колеблясь, включу его в десятку лучших русскоязычных современных авторов — при полном равнодушии к его патриотической публицистике. «Ненастье» получилось романом душным, предельно разъяснительным не без той же публицистичности. По существу — совершенно жанровый криминальный роман о конкретной преступной группировке, которая проделала общую эволюцию от девяностых в двухтысячные. Название романа так или иначе заставляет вспомнить название романа Эренбурга, который определял характеристику поколения. «Ненастье» — это, понятно, не только название деревньки, но и черта как девяностых, так и после.

Иванов — большой умелец писать драматургию микросцен. В «Ненастье» есть впечатляющие сцены, в том числе и прописанные массовые действа ( которых ранее не было), но коли уж автор честно взялся писать роман о криминалитете девяностых, то у него ожидаемо получилась портретная галерея быдла, о чем сказано совершенно открыто с определением характеристик этого стиля жизни. Представлены разные вариации и сорта быдлованов: от условного «героя», до условного «негодяя» ( с брутальностью Басукова и его негодяйством автор, как мне кажется, переборщил). Мне следить за войной криминалов и авторскими честными бытописаниями было как никогда скучно. В «Ненастье» совершенно нет юмора, столь оживлявщего и «Географа» и «Блудо», центральный герой — совершенно человек без свойств за исключением сентиментальности не самого высокого пошиба. Вечная невеста — жертвенный и символический тип березоньки — взята из романа Д. Быкова «Остромов». В этом романе Иванов вообще сыграл на территории Прилепина ( ну и его сотоварища Рубанова) — а уж афганские главы, покажи кому без подписи автора, не отличишь. Но Прилепин в последнем романе сыграл на повышение — условно взял планку автора большего калибра и масштаба, а Иванов выбором тематики в том числе очень сузил угол зрения и возможность художественных находок. В «Ненастье» все проговорено до буквализма — каждому из персонажей дана исчерпывающая авторская характеристика, именно не через детали и диалоги, а в описательной по форме школьного сочинения форме. Общий фон — безнадежный, иллюзорность выхода в эмиграцию автор тоже не скрывает. С концовкой и хэппи-эндом не сказать, чтобы уж прямо здорово получилось. В общем, куда не кинь взгляд, что по общему впечатлению, что по составным — обстоятельный, неудачный, неинтересный роман большого автора.

Двойственное чувство — легко и местами не без приятности читаешь, а все неловко несколько. По существу, «День опричника» такая незатейливая вещица с обилием КаВэЭновских штучек, угадаек переназванных медийных персонажей, что относимые обычно оправдания по поводу чтения Донцовой — «надоело думать» «так хочется расслабиться» и проч.- в полной мере применимы к этому роману. С поправкой, разумеется, на аудиторию, несколько более образованную. Сорокин отказался от стилевого разнобоя, всякого там концептуализма и написал практически забавную фэнтези на тему опричнина в будущем. Надо отметить, что ряд сценок и деталек сделали бы честь менее даровитому литератору, а брутальный гомосексуализм и всякие там штучки в бане позабавили и вовсе без всякого осадка. Правда, смешно — и опять ловишь себя на неловкости — прямо-таки донцовщина. Приходится констатировать откровенное раздвоение — безделица, а читается на ура.

Определенно неплохая книга, намерен дальше прочитать «Кровавый меридиан» что-ли. Первая часть со странствием подростков и без особой динамики, эдакий роуд-муви, исключительно хороша, прямо эталон. Блистательные реплики-диалоги, неспешный ритм, завораживающий рисунок прозы. Уже доводилось писать о завороженности автора Фолкнером, но в «Конях» это завороженность лайтовым Фолкнером, автором не столько йокнапатофской саги в целом, сколько «Медведем»,«Похитителями» и тем направлением, что эволюцонировало от «Гекельберри Финна». Забавно, что фолкнеровские мотивы и пластика поданы в стилистике скорее его антипода — Хемингуэя: фразы короткие, рубленые, предельно насыщенное описание физических перемещений и действий. Увлекательно и занятно, как в плане сюжетопостроения, так и литературно. Увы, с момента появления со второй части Пенелопы Крус, брутальной немногословной и роковой любви к американцам словно бы присоединился третий соавтор и это, скорее всего Перес-Реверте ( у него ведь естть и мексиканская «Королева Юга»). Действие сильно оживилось, кровь полилась, а центральный персонаж утратил все свое подростковое обаяние и стал полуавтоматом. Сцены в тюрьме достойно продолжены похищением капитана, а достойно завершить изюминкой роман автор и не сумел. Очевидно излишним именно в рамках стилистики романа и постановки «сценарных диалогов» видится мне пространный абсолютно литературный монолог-рассказ тетки о страданиях ее семейства, истории Мексики времян революции и проч. Влияние кинематографа в плане организации текста, которой местами синопсис сценария, чувствуется, конечно, сильно. Для меня роман представляет собой любопытный синтез-реминисценцию старых авторов и ковбойских фильмов, сделанный очень талантливо и несколько неэмоционально. Но во всяком случае поклонников МакКарти понимаю и в надежде, что следующий роман окажется лучше, завершаю на оптимистичной ноте.

Достаточно добротная «интеллигентная», без пережимов книга в стиле исторического романа. От фэнтези в ней чуть, часть истории с механическими птицами и зубром вполне можно пропустить без ущерба для целого, а так по факту — роман о ранней Византии, которую автор расцветил и в целях свободы рук заменил наименование страны, персонажей и датировку. Книга легко читается, без провисаний и является несколько подростковой по манере изложения, упрощенности как персонажей, так и способа повествования — чистый квест, странствия супергероя ( удивительный мастер в своем деле, любого перепьет, в драке не из последних, женщины тают перед ним, находчив и остер на язык) с друзьями на пути в город. Все это достаточно простенько, а сцены с участием императора и его супруги даже и со вкусом.

Для англоязычной аудитории, видимо, византийский фон в диковинку, но на фоне книжек Ладинского роман Кея вполне в ряду добротной прозы этого уровня. Ассоциации вызывает по манере и качеству исполнения с «Зодчими» Волкова и «Кириллом и Мефодием» Караславова. Я не большой поклонник «Руси изначальной», но по экспрессии, сочности красок, драйву она на голову выше гладокописи Кея, так что все познается в сравнении. А еще примерно в то же время, что Кей писал книгу про Сарантий некто Д.Мартин писал «Игры престолов» и на фоне заданной планки средневековой жестокости, безумия и угара книжка Кея черты романтического анахронизма приобрела дополнительно. Не сомневаюсь, что продолжение столь же приятно, сколь и необязательно.

Считаю «Квентина Дорварда» лучшим из романов Скотта, который создал имя на шотландском материале, а является класскиом как бы исторического романа английского. Основное достоинство — конечно, фигура Людовика, в образе которого автор преуспел совершенно: ни один из иных коронованных героев обильного наследия Скотта ( включая и Иакова из «Приключений Найджела» и Ричарда из «Талисмана») не обладает полнокровностью и убедительностью того же масштаба. Скотт превзошел себя настолько, что его персонаж по фактуре и качеству исполнения в одном ряду с сегуном Клайвела и доном Пьюзо, а этти авторы использовали совершенно иную технику и, так сказать, стояли на плечах карликов.

Сюжет с тайной рождения, цыганом-предсказателем, типичными блеклыми персонажами — так себе, сюжет в части восстания горожан побойчее чем обычно, Карл Смелый и Вепрь вполне себе заполняют пространство рядом с Людовиком.

Определенно книга получше выцветших шотландских романов про горцев( столь повлиявших на нашу Латынину) или «Айвенго» с его антинационалистическим пафосом и раздвоением бледной героини на двух красавиц, между которыми метался рыцарь. С другой стороны, отечественная экранизация с незабываемыми песнями Высоцкого, в ходе которой удачно убрали всю еврейскую линию с Ревеккой и ее отцом, очень выигрывает пееред бледноватой отечественной же постановкой «Квентина»

Мне как-то ранее именно этот роман не давался. В основном из-за стиля: сухого, лаконичного, концентрированной яркой образности. Много писалось о кинематографичности стиля, это есть. Горькому вот не нравились стилистические сходства с Викт.Шкловским, но вот мне как раз представляется( при очевидном большом влиянии художественной прозы Шкловского) наиболее удачным именно влияние формалистов в тексте. Совершенство манеры изложения художников-формалистов особеннно видно на фоне к примеру прозы Булгакова 20-30-х гг., которая, оставляя в стороне идейное содержание, написана посредственным, а зачастую фельетонным стилем.

Помимо стиля, надо отметить, что начало романа совершенно замечательно — от суждений относительно пропажи людей с прыгающей походкой вплоть до прибытия Грибоедова в Персию. Тынянов рисует «человека без свойств», духовно опустошенного молодого человека, который ближе к прозе 70-х годов(«застоя») нежели бурным двадцатым. Путающийся со скуки с чужими дамами, а то и случайной крестьянкой, гоняющий камердинера Грибоедов сродни персонажам другого Ю.Т., например, персонажу «Предварительных итогов». В «Путешествии дилетантов» влюбленным все власть мешала, а Грибоедову в общем-то никто не мешает, однако полное отсутствие мотивации. Манера описания Нессельроде, заведомой эпизодизации и вплетения в общий фон Пушкина, ряд публицистических пассажей — все создает уникальную атмосферу, абсолютно авторский стиль в малопочтенном вроде бы жанре исторического романа.

Завершение книги в части пребывания в Персии понравилось куда как меньше. Есть ряд прекрасных сцен с Самсон-ханом( образ не до конца развит), сцена убийства выписана мощно, однако общий восточный антураж не впечатлил. Емкой картины персидского общества ну точно не получилось, а по обрывкам навроде участи скопца или приему у шаха получился рваный монтаж. Не понравилась 14 глаава про приезд в Петербург с примирительной миссией персидского вельможи — сдается, можно было бы обойтись без нее. Последняя глава — переложение пушкинского фрагмента из «Путешествия из Арзурума» — уместна и хороша.

Резюмируя: плотная, густая проза, интересный и сложный образ задыхающегося свободолюбца. Тынянов очень повлиял на позднюю прозу Юрия Давыдова, его стилистические поиски.

Это — великолепная трагическая повесть, вершина творчества Дюрренматта. Не будь знаменитых пьес и его экзистенциальных детективов с Берлахом, не будь даже «Аварии» ( все же кафкианская совершенно вещь), одного «Обещания» было бы достаточно. Это повесть о теодиции, оправдании( или понимании места зла в мире), ответственности за это зло. Является ли умение прощать, забывать даже и страшные преступления, связанные с убийством детей, необходимым условием для выживания, существования рода человеческого? Глубина поставленных проблем и центрального образа сочетаются с достоинствами формы : детективным сюжетом, фокусе изложения от неоднозначного рассказчика. Обилие деталей и сюжетных поворотов навроде несостоявшегося отъезда- спасения, несостоявшегося суда Линча( тоже возможного спасения), картинки с ежиками и использвания «приманки» придает стереоскопичности и глубины повести. Трагичный финал, классический текст по «борхесовской» терминологии о самоубийстве Бога. Виртуозный драматический шедевр, высшая оценка.

Занятная во всех отношениях книга. Уже зрелые на пике формы соавторы высказались на полную. Попытались предложить новое решение старого фокуса с убийством в закрытой комнате. Шведы в диалоге честно рассказали о существующих комбинациях, и предложили вариант суперслучайного стечения обстоятельств ( граничащих с мистикой). Как на мой взгляд, неубедительно и на грани с жульничеством, но амбиции вызывают уважение. Вспомнили, как наш Акунин, что есть герметический детектив и в рамках серии отчего бы не заняться формальным подходом при сохранении социальных амбиций.

С левачеством авторов сложно вообще , а в этом романе и подавно. Понятно, что сейчас все скандинавские детективы после краха левой идеи перековались с Маркса на Фрейда. Все объясняет сексуальное насилие, а несправедливое распределение добавочного продукта уверенно перекочевала на второе место. В 1972 году все было не так и авторы совершенно на голубом глазу выдают пасторальную картинку, в рамках которой ни слова не то, чтобы двусмысленности, но и иронии не сказано в адрес одинокой матери. которая живет бедно, но воспитывает дочь, совершает ограбление и убийство случайного. Абсолютно сочувственное отношение, «Преступления и наказания» словно в природе не существует. Прямо озадачивает эдакая воровская мораль. Помнится, когда возникли споры у Маркса с Бакуниным насчет того, что последний кому-то долг не возвращал, ссылаясь на буржуазный характер морали( в рамках которой долг как бы надо возвращать), Маркс бойко написал, что Бакунин вместо буржуазной морали занялся буржуазным же аморализмом. Вот как припечатал. Типа западло ( то есть, как ни крути, а буржуа останешься). У шведов глаза горят от буржуазной морали, но героиня не аморальная, а имморальна. То есть все славно.

Технически книжка решена славно. Две мало пересекающиеся линии, одна из которых откровенно комична. Соавторы лупцуют полицейскую бюрократию чище, чем сценаристы «Ментовских войн», не забывают развлекать на сюжетном уровне. Прекрасный поворот со случайным задержанием, хороший вариант осуждения преступника за несовершенное преступление при освобождении от совершенного. Рекомендую, если определенная идеологическая зашоренность авторов глаз не режет. Я несколько озадачен, но роман хорош.