Феминизм по Кингу: «Ах ты так?!! Тогда я ухожу к маме!».

Что ж, это хотя бы по-женски :)

Сам удивлён, но мне скорее понравилось, по крайней мере первая часть и по крайней мере на фоне того шлака, что выдавал Кинг на протяжении последнего десятилетия. Меньше морализаторства (спасибо, Оуэн?), меньше нуднятины (спасибо, Оуэн?), короче главы (спасибо, Оуэн?), не все герои картонные (спасибо, Оуэн?). Объёмненько, ага, но этот объём заполнен эскизами, делающими катастрофу объёмной (это я так вывернул про первую часть, дальше всё, увы, намного хуже: пустые глубокомысленные разговоры, не привязанные ни к чему эпизоды и т.д., короче, как всегда). Короче, я читал с интересом и к тексту хотелось возвращаться. Несмотря на шитый белым сюжет. Не могу не остановиться на двух глобальных ляпах, которые просто БЕСЯТ:

1. нулевой пациент при столь масштабной эпидемии-катастрофе должен быть в первые же часы доставлен в Вашингтон на опыты. Любой ответственный госслужащий должен это понимать, любой человек должен быть в этом заинтересован.

К сожалению, этот косяк – немотивированный отказ героев сотрудничать с властями – давнишняя проблема и Кинга и других авторов развлекательной литературы.

2. Отсутствие власти. В городке есть Мэр? Есть горсовет? В штате есть губернатор и какое-то руководство? Есть нормальная полиция в окресностях 2х (ДВУХ!) тюрем, одна из которых строгого режима?!! Насколько я знаю, шериф – выборная должность и занимающий её не обязан быть полицейским. И вдруг такая вот шпак-шериф чуть ли не самая главная в условиях ЧП, и начальства над ней нет

Где чрезвычайный совет? Где усиленное патрулирование? Где охрана ключевых точек? Система оповещения населения? Организация концентрационных пунктов? Для одного из своих сюжетов я изучал реагирование властей на ЧП, правда в условиях российского города, так вот, алгоритм четкий, конкретный и прописан в регулирующем документе. «Гражданская оборона» называется. Не думаю, что в Америке по-другому.

Много слов сказано про феминистический уклон книги. Не могу отказать себе в удовольствии попинать больное.

В начале я сказал, что меньше морализаторства: практически лишь вскользь затронута тема супружеской неверности

но это только потому, что роман – идеологический. Как «11/22/63». Похоже семейка Кингов не только радикальные антисоветчики, но и лютые феминисты. Экстремальные. Я бы даже сказал – экстремистские. Фименизмо-шовенизм. Женский фашизм.

Мало того, что всё плохое в мире от мужиков, а все хорошее от женщин; мало того, что плохие женщины стали такими исключительно по вине мужчин, а без них они белые и пушистые; мало того, что идеальное общество возможно только в отсутствии носителей у-хромосомы

мало этого всего, в одном из обличительных монологов чёрным по белому написано, что женщины являются высшим полом человечества, а мужчины – недоодомашненные звери, чьё присутствие на земле нежелательно (особенно при наличии полных спермобанков). Я не утрирую.

Лозунги феминизма («Мужчина тратит, женщина платит», как один из примеров, далеко не самый одиозный) окружены в тексте массой примеров обратного (толпа неработающих домохозяек – как антитеза вышеприведенной цитате), но, разумеется, преподносятся как истина в последней инстанции. Ведь лозунг и реальность существуют параллельно. Данные лозунги, к слову, столь безумны, что вызывают не возмущение, а ошарашенное хихиканье. А финал, где парой фраз вроде как реабилитируют мужчин больше напоминает униженные извинения (не-пойми-в-чём).

(«…мужчины по эту сторону Дерева вели себя чудовищно, и заслуги отдельных их представителей не изменят этого вывода… О том, что ее собственный муж, бедный Арчи, был уравновешенным и благоразумным человеком, она не упомянула. Дело было не в исключениях. Она говорила о мужчинах вообще» Я ошибаюсь, или либерализм утверждает личную ответственность и порицает обобщение вины? Антисемитизм, расизм, шовинизм… Типичная политика двойных стандартов, Стивен.)

Нет, я не говорю, что примеров, приводимых Кингом, не бывает. К сожалению, они существуют. Но они не типичны! Они скорее исключение, чем правило. И порицаются как обществом в целом, так и мужчинами в частности.

Литературу от остальных текстов отличает, например, и то, что она не вычёркивает из повествования реалий, которые противоречат линии автора. Литература не должна быть чёрно-белой, она на полутонах, и тем острее конфликт! Поэтому я считаю, что перед нами объёмная идеологическая агит-брошюрка. Довольно увлекательная. И забавная. Для философов, исследующих дно человеческого абсурда.

Чудесная японская литература. Закольцованность времени, закольцованность событий: исчезновение картин в руках отца, исчезновение картин в руках второго отца, череда однотипных «предательств», смена ролей в однотипных сценах ученик-учитель — казалось бы время другое, люди другие, разговоры другие — но нет, всё то же, разные лишь маски. Примерь образ ученика, примерь образ сенсея, примерь образ сына, примерь образ отца, примерь образ «предателя», предателя и Предателя...

И все это в обрамлении чарующей меланхолии, архаичных ритуалов и словесных танцев, пронизительной ностальгии и сожалений. Тщательно скрываемая за рваной бравадой старческая беспомощность, отчаянный безмолвный вопль о сочувствии. Прощание с эпохой на фоне возрождения жизни из разрушенного бомбами прошлого. Параллельно взрослеющие ребёнок Исигуро и ребёнок (новая) Япония.

«Зыбкий мир»- это не просто молодость в «увеселительных кварталах», нет — это то понимание/вера/чувства, которые есть ночью, но тают поутру (как тонко сформулировал сам автор). Это вера в патриотические идеалы, оказавшиеся преступлением после войны, это чувство вины, доводящее некоторых до сеппуку, по факту оказавшееся зряшным, это представления о себе самом в чужих глазах, которые, оказывается, и не видят тебя... Зыбкий мир — он не в прошлом героя, он всегда с ним. Как и с любым из нас.

А самая главная иллюзия «зыбкого мира»...

...главная иллюзия — это иллюзия самого себя.

P.S. Старый сэнсей — он, ведь, не глуп. Может талантливому ученику стоило послушаться его в извечном споре о предназначении искусства — бег за актуальностью или охота за красотой — в той ночной беседке? Может «настоящая работа» — это действительно отразить в холсте волшебство отблесков ночного фонаря на шёлковых складках кимоно гейши?..

Худший текст, что я читал за последнее время. За долгое время.

Не стану останавливаться на занудстве, которое многие считают «фирменным стилем»: если раньше оно складывалось из дотошности, то здесь — из бесконечного размусоливания одного и того же. Ну и ладно — книжка, она позволяет пролистывать тягомотину страницами. Гораздо хуже, что на страницах книги нет сомнений, нет столкновения точек зрения, нет нет спора, за которым читатель мог бы следить. Идея объявлена в самом начале, закреплена и признана единственно верной.

Взбесил главный герой — неуравновешанная, самовлюблённая, хамская скотина. но эти его характеристики — полбеды. Перед нами типичный пациент с диагнозом «психопатия», усугублённым «маккавиелизмом» — поглядите в Вики, это интересно. Есть смысл задуматься людям, которые посчитают этого героя положительным. И стоит подумать над тем, что таковым его считает автор... Хмм. И если поступки этого клинического социопата, особенно финальные выборы, могут быть обусловлены зомбированием той тюрьмы, в которой он родился и воспитывался, то вот это самое внешнее оправдание и поддержка... Я до последнего надеялся, что автор не вложил в уста ГГ свои собственные мысли и чаяния, а как раз наоборот, и вот-вот обозначит разумную позицию, но... Увы. (извините, если проспойлерил).

К счастью, вероятности подобного мироустройства исчезающе малы. Во-первых, абсолютное большинство людей не считают понятие личного и свободы «обезъянними», а во-вторых, величайшие умы, за единичными исключениями были и великими гумманистами. Вспомните, хотя бы, историю изобретения ядерной бомбы. «Злые гении» бывают только в мультиках. Ну и в нацистских концлагерях.

Это еще один пласт моего раздражения: идея воспитания сверх-человека стара и изъезжена. В истории человечества таковые попытки неоднократно имели место быть (и теми же, к слову, методами, т.е. насилием) и всем хорошо известно, чем они закончились. Нюрнбергским процессом для их теоретиков, в частности. Однако, когда читаешь такие теории у, скажем, Ницше, ты читаешь гиганта мысли — и ощущения соответствующие, и уровень дискуссии совершенно другой. Тут же мы имеем обывательские кухонные рассуждения, повторяющиеся через каждый десяток страниц даже без изменения формулировок.

В ответ на столь страстное желание кнута, я не стану спорить, а дам реальный совет «теоретику»: данную услугу за скромный гонорар Вы можете получить у любой проститутки.

Тонкий, чарующий, милый текст. Милый – вот то слово, которое просится.

Здесь и девичья душа, такая родная и понятная в своей нелогичности.

Здесь и патриархальность, зажатая в кандалы бедности и условностей, но прорывающаяся своей фантазией – читай суевериями – так далеко за ткань разорванной ею же реальности…

И минорность, и камерность, и местечковая локальность Галиной — в такой вот деревенской прозе как нигде к месту.

Фэнтези без фэнтези – малости не хватает, чтобы отказаться от раздражающей реалистичности сказочных персонажей. А ведь как здорово было бы, если бы они, эти бумажные окаменелости, эти пошлые эльфы-тролли, этот копипаст… если бы они ушли в рябь на поверхности воды, в муть пузыря, заменяющего оконное стекло, в искажения дешового крестьянского зеркальца… Если бы они остались суевериями, невоплощёнными, но абсолютно железобетонными (хотел написать «в глазах», но как раз не в глазах – а во что ни на есть мечтах!) в мировоззрении наивной полуязыческой общины.

Как раз тот случай, когда фантастика облегчает задачу автора – задачу, с которой он не справится, попытайся осуществить её в реализме. Тут фантастика как стиль – способ убежать от трудностей.

Две заметочки: 1) Пусть вместо «эльфёнка» будет «лешачок», а вместо «тролля» — ну… не знаю, «великан»? «водяной»? «зарница»? – текст от такой замены лишь заиграет, не правда ли? 2) Что касается ключевого тезиса – бабы – бляди – то это всем давно известно, с тем и живём. Биология, эволюционная механика. Куда уж от неё?..

Аннотация от меня:

Повествование о дебиле-зоофиле, написанное дабы опошлить любимые сказки, потому что поступать так было модно некоторое время назад, с Мыслью в конце и намёком на Духовность.

«Крысы помнят, о мастер Гофман, как всё было на самом деле»

Дабы уменьшить спойлерность отзыва, буду писать экивоками.

Люблю эту дискуссию — возможно ли понять чужой разум; как относится к разуму без сознания и самосознания? Впрочем, острота этой составляющей рассказа на фоне «Ложной слепоты» бледнеет. Улыбнули параллели с её же «Волчьей звездой», но покоробил (в отличии от «Волчьей звезды») один тезис — сложилось впечатление, что назвав «подделкой», автор от НИХ отмахнулась, как бы отказав в разумности, как бы сведя к манекенам. А это неправильно. Ну и «решение проблемы», одобренное, как я понял, остальными отзывавшимися, лично мне кажется абсолютно ненатуральным — уже при сегодняшнем уровне политкорректности, информационной прозрачности и контроля «общественным мнением» подобные решения проблем невозможны, а уж в будущем... (см.Пелевин «Зенитные кодексы Аль-Эфесби — Freedom Liberator» — скорее будет нечто подобное). Ладно, спишем на фант. допущение (хотя больше похоже на наивность). Пожалуй, самый финал — удар по врагу слабостью — единственная неожиданная и оргинальная для меня идея.

Занимательный рассказ. На поверхности — бытовуха, под поверхностью — контакт ангелов и демонов. Одни вызывают раздражение, вторые — просто чувство гадливости, и то и другое как на бытовом, так и на трансцендентальном уровне. В целом атмосфера зелёной тоски, атакованной злобой. Автор тему раскрыла на все сто, рассказ получился именно таким, каким должен был быть, но лично у меня осталось мерзкое послевкусие — очень субъективное, но поэтому восьмёрка.

Роман почитал по горячему настоянию друга. Я подозревал, что мне не понравится, но ждал хотя бы качественного текста. Реальность оказалась много хуже ожиданий.

Я даже не буду касаться бездарной словесности, штампов, занудства и зашкаливающего пафоса. Коснусь только содержания. Перед нами одномерная пропаганда. Абсолютно чёрно-белая: идиоты-«социалисты», издающие один за другим безумные законы и возвышенные, благородные, справедливые олигархи. (Фэйспам). Соц.реализм в своём зеркальном отражении.

Идеи, которые озвучивает Рэнд, довольно просты и даже не вызывают особых возражений, вот только она отказывается их развивать, потому что тогда придётся говорить о зверином мурле капитализма с умирающими от голода детьми на газонах перед богатыми домами и вываливаемыми в море вагонами хлеба. Но это нелицеприятно и никак не способствует проведению в массы социал-дарвинистических идей и идеалов дикого капитализма.

Маленькое отступление: Прилепин с известными всем его взглядами пишет роман «Обитель» о Соловецком Лагере. В нём он абсолютно честен как по отношению к зэкам, так и по отношению к вертухаям и Советской Власти, не обеляя ни тех, ни других. По этому «Обитель» – Литература.

Поделка же Рэнд – вообще не литература. Тупо – агитка.

В полном восхищении от «Авиатора», взялся за «Лавра». С некоторым трепетом, не скрою, как никак книга-победитель.

Водолазкин – потрясающий медиевист. Ему удалось показать то, что пытались объяснить другие исторические романисты – средневековье это не дома, кафтаны и кареты, а Бог и Духовность. Они не просто пронизывали бытие человека, они связывают воедино предметы и явления, время и пространство, заменяя собой законы физики, социологии, экономики — на протяжении сотен лет и вполне успешно. Другие авторы тоже постоянно говорили об этом, но – лишь говорили. Водолазкин – в это ощущение погрузил. «Лавр» книга-атмосфера, и именно средневековье в ней главный герой.

Попробую объяснить. Возьмём «Имя Розы» – из этой книги мы потрясающе узнаем средневековье, но с несколько научно-исторической точки зрения (не даром оно описано глазами пусть монаха-бенедиктинца, но учёного, то есть человека, чуть приподнятого над современниками и приближенного к нам – людям будущего, людям иного мироощущения). Средневековье же остается лишь антуражем, в котором двигаются главные герои, законами, по которым они движутся и границами, за которые они выйти не могут. Мы следим за людьми.

Хорошо, возьмём пример менее сюжетный – Иванов, «Сердце Пармы». И тут в центре – человек. Становление его и воля, которой он подчиняет природу, творя Средневековье вокруг себя. В «Лавре» же Арсений – просто бот, дистанционная камера, глазами которой мы Средневековье наблюдаем. Становление героя?.. Наверное, только в первой части, а дальше я перестал чувствовать живого человека. Поступки его филигранно мотивированы, тут никакой критики, но всё равно видишь за ними не потребности героя, а волю автора, который – галопом по европам – тычет Арсения (а точнее – нас в аресениевой голове) в разные средневековые уголки и разные подвижнические ситуации дабы написать масштабное полотно.

Полотно получилось, спору нет. Статичная картина, абсолютно реалистичная, наполненная атмосферой и абсолютно зримая. Картина, не кино. Полный жизни вдох. Кадр длиною в человеческую жизнь.

Книга великолепная, но, на мой взгляд, «Мысленный волк», конкурировавший с «Лавром» за «Большую книгу», намного сильнее по воздействию на читателя.

Интересно, оказывается, глядеть на рассказ романтичными глазами престарелых поэтов, оставляя женщинам в автомобиле даже не роль чеховского «человека-с-молоточком», а просто — алкоголичек, привлекших их внимание и ставших музами для пары красивых фраз, родившихся в старческих мозгах. Можно, наверное, не ужасаться оторванным детским ручкам (хоть это и странно). Но как можно не ужаснуться тому отчаянию, в котором пребывают героини, их безнадежности, той бездне, лучший выход из которой — смерть? Смерть детей ради детей. Жутчайший рассказ.

А пожилые прожигатели жизни, ни дня ни за кого не отвечавшие, ни дня не снимавшие розовых очков... Мило, конечно, но им я нисколько не сопереживаю.

Предупреждение один: для тех, кто книгу не читал. В своем отзыве я ни словом не коснусь сюжета, но буду говорить о смыслах книги, а это, на мой взгляд, ещё больший спойлер, чем в том анекдоте про «только на последней странице узнаешь, что убийца был дворецкий». Впрочем, прочитав другие отзывы, где разбирается именно сюжет, я уж и не знаю, что для вас спойлернее…

Предупреждение два: для тех, кто книгу читал. Возможно, у меня неполный текст. Он состоит из 8 глав и заканчивается словами «Я хватаю сумку, проношусь по коридору, всовываю ноги в кроссовки и со скрипом открываю тугую дверь. И бегу», после чего следует номер следующей главы «9» и пустота. Кого не затруднит, сообщите в личку, полный это текст или нет. А то вдруг я отзываюсь на отрывок? Заранее благодарен.

Итак, книга, влюбившая в себя первыми страницами и разочаровавшая последующими. Перед нами одинокий, рефлексирующий подросток, легко и надолго убегающий от реальности в свои фантазии. И если в первой главе реальность и фантазии чётко отделены друг от друга, то в дальнейшем граница между ними размывается. Вымысел становится сложнее отделить от реальности, но здравый смысл читателя с этим справляется. Потом фантазии начинают доминировать, однако ткань их всё ещё прорывают углы настоящего мира, и становится ясно, какие события легли в основу того или иного фантастического выверта. Затем на то, что вокруг всего лишь игра воображения, указывают лишь отсылки дрим-квэста к пережитым на прошлых страницах мыслям и мечтам главного героя, к сюжетам фильмов, которые он посмотрел и образам людей, которых он когда-то мельком встречал. Потом пропадают и эти маячки. А потом название главы – и пустота. Вроде бы классно! Если б было вот так коротко. Но последняя часть, где воображение абсолютно перестает опираться на реальность, занимает больше половины книги! Сотни электронных страниц. Простенькая пубертатная фантазия особого интереса не вызвала, но читал я внимательно, именно в поисках точек сопряжения с реальностью. Не нашёл. Один раз – главы про Козла-Сочинителя – мне показалось, что вокруг сгустились стены палаты в сумасшедшем доме, где главгерыча иногда навещают, а сами «Сказки» — экзистенциальный ключ к пути парнишки, ведущем в пустоту и забвение… Но экзистенция экзистенцией, а книга ей не подчинена, книга пытается быть материалистичной.

Складывается впечатление, что ты держишь в руках две книги под одной обложкой: первая, потоньше, интеллектуальное пиршество об экзистенциальном поиске границы между фантазией и реальностью, о точках сопряжения между реальным миром и нашим его восприятием, о ментальных фильтрах, через которые мы пропускаем этот мир себе в сознание; и вторая, потолще, недалёкий криминальный боевик с восточным уклоном. (PS: признаю, дневник человека-торпеды, вошедший в эту вторую книжку, — вообще класс!)

Идея книги великолепна: построить вселенную по чертежам древних, причём не какого-нибудь примитивного шамана из дикого леса, а одного из величайших умов античности. Мир получился абсолютно безумным, но гармоничным. Пейзажи его волшебны, и автор их очень вкусно рисует; логика его причудливо-сложна, и автор скурпулёзно ей следует; потенциалы его головокружительны, и автор филигранно их развивает.

К сожалению, в этом чудесном обрамлении вместо истории подаётся унылое занудство, размазанное по страницам, точно остывшая каша по тарелке. В главной роли – заносчивый, чванливый подонок, типичный «Мэри Сью», исключительно омерзительный тип. К тому же написан текст оголтелым, лютым русофобом, такого презрения и ненависти к русским я не встречал даже в «Майн кампфе».

В результате имеем очень качественную фантастику, читать которую лично мне было крайне неприятно.

Очень хочу похвалить эту историю! Она здорово отличается от предыдущих, весьма круто-развлекательных, текстов Панова. Не, тут развлечения и крутизны – по самую крышу, и вовсю куролесят харизматичные герои прошлых книг, – но они оказываются БЛЕДНЫМ КОНРАСТОМ основной истории. И это – обалденно.

Перед нами – классический хоррор. Загадошная Готика-а-а… (эта фраза не столько ирония, сколько признание мастерства и чувства выбранного автором стиля)

Мне крайне импонировали логичные, психологически обоснованные поступки и действия (почти у всех героев, окромя мутных мотиваций парочки ГлавГерычей, поведение которых, впрочем, не выбивается за рамки прошлых книжек; так что их туповатость и жадная до денег пассионарность — оксюморон – не вызывает мгновенного отторжения – привычны-с). В целом, поступки таковы, как поступил бы я. И при этом Панов всё равно постоянно удивлял! Это однозначный плюсище.

Второй плюсище – толстые отсылы к неотлицензированной в РФ компьютерной игре, коей я являюсь законченным фанатом.

Ну и порадовало появление ФИЛОСОФИИ. Суть её: «Тьма не поглощает. Тьма берёт своё» Подпишусь. Это на поверхности современной жизни, и не надо ни Навей, ни Дуричей. Панов молодец, он – сформулировал (я раньше такой формулировки не встречал. Самое близкое – у Книга в «Кладбище домашних животных»: «Бойся открывать дверь тому, что стучится в неё посреди ночи» и «За что заплатил, тем и владей; а то, чем ты владеешь рано или поздно вернётся к твоему порогу»).

Безумно понравилась главная анти-героиня. Просто очаровала и покорила. Я стал бы очередным её мужем. И я уже знаю, как бы я кончил, так что – хорошо, что не стал… А может, оно того стоит, а?..

И, конечно!, художник – обалденный многогранный образ. Вдумайтесь: влюблённый, он, наконец-то достиг вершины своего творчества. Он смог написать КРАСОТУ. А с полотна смотрит ЗЛО. Его полотна – щит Персея, через который только и можно увидеть Медузу Горгону.

Ох, как мне хочется ещё почитать Панова-такого))

-

К слову, серия эта (от киносериала) – самая отличная от текста. Многое огорчило. Что-то импонировало, но меньше… Линия с Сошей – в книге лучше; и линия с ИНИЦИАЦИЕЙ ЮВЕЛИРА в клубе – стопудово лучше. Однозначная трусость со стороны фильмоделателей. Но героини (особенно, ах, Анна)… Блин, где они таких баб набрали?!

Как можно так составлять слова? Простые слова, простые предложения («Отец засобирался»). И ничего он там дальше не написал, по сути-то. И, оказывается, трагедии тоже нет. Но первый лист на исходе («Потому что с тех пор всё не так»), а я чувствую, как увлажняются глаза.

Как так составлять слова?

Дальше пятилетний мальчик взрослеет, и истории уже не столь трогательны, но полны стиснутой эмоцией. Полны криком. Рефлексия – движущая сила цивилизации, если бы не она, прозябать бы нам в людоедском варварстве со всеми нашими смартфонами и мерседесами. (Я знаю, что многие считают, что так оно и есть на сегодняшний день, но в мире без совести и зачаточного гуманизма всё было бы намного мрачнее и намного безжалостнее). Лирический Захар получает от судьбы удар за ударом, от которых едва-едва может устоять на ногах, и ты ощущаешь, как крепнет стержень его позвоночника. (Не флейта, нифига). И вот пик – триумф, превращённый в кэрри-евское (кинговское) падение.

И альтернативная версия прошлого — то, что осталось за скобками.

(Особенно (ха-ха) впечатляют «триумфы» — насколько мелочно всё это возмездие. Я впервые понял, что «воздаяние» – бред. Есть ситуация, и как ты в ней поступил. А как там потом обернулось, что жизнь сотворила с обидчиками… А ты весь такой Д'Артаньян. Хотя душу греет, это да. Только не нужно делиться низменным. Не за то любят Русскую Литературу).

История успеха. Она отдаёт мачизмом и самолюбованием. Лирического Захара уважаешь, но как-то стыдно; неловко даже самому Прилепину, и он подаёт альтер-историю скомканной скороговоркой.

И сам останавливается у двери, глядя на своих детей, размышляя, уйти или остаться? Что для них благо?

На самом деле, благо – уйти, потому что лишь волчата способны быть успешными в волчьем мире.

Вот только не всегда успешный – счастливый. И тот — с какой-то оглядкой, с постоянным нервом, с горечью – счастливый…

Можно подумать, овцы счастливы безмятежно.

И всё-таки он говорит: отдал бы весь успех, лишь бы тогда догнать отца (я специально не цитирую, чтоб не попортить вкус абзацев тем, кто не читал).

Безусловно, жизнь не спрашивает. Но спрашивают Люди, которые Совесть. «Стоит ли счастье мира слезинки ребёнка?» Я отвечал в своё время классику с изуверским цинизмом и сарказмом. Теперь мне неприятно это вспоминать. На такие вопросы имеет право отвечать только человек, который ростил детей. (Замете, не «наделал», а «ростил»). Ответ будет однозначным и односложным.

А потом в сознании родителя вновь столкнутся идеализм и рационализм: блин, конечно, надо создавать мир, где не нужно растить волчат! – но этот мир ещё не настал, поэтому своего я, пока в блоге сею семена доброго-вечного, буду растить волчонком.

То есть, как Лирический Захар, ты сам постоянно стоишь у двери.

Знаете, иногда хочется расслабить мозг. А книжку под это дело подобрать проблематично, поскольку язык у «популярных авторов» чаще всего такой, что отвлекает от сюжета своей корявостью, а мотивировка неадекватных действий героев, точнее ее полное отсутствие, – вообще вымораживает. Пытался браться за книжки авторов, которые нравились в пубертате, и пришёл в ужас – как такое вообще можно было читать?! (воистину – всякой книге свой возраст) Поэтому за Панова долго не брался. Но его так вкусно хаят, при этом готовя (уже выпустив?) адаптированный англоязычный перевод с заменой Москвы на Нью-Йорк… В общем, реклама – двигатель всего.

И знаете, не все так плохо, как ожидалось! Не могу возразить непримиримым критикам автора: язык действительно не отличается высокохудожественностью, но и глаз особо не цепляет; штампы имеют место быть в больших количествах, но многомерность сюжетных линий все равно делает сюжет интересным (а понимание, что с «нашими» и красивыми девочками ничего не случится – лично для меня придает нотку «ненапряжности», что опять же для развлекаловки очень хорошо). «Не так я вас любил, как вы стонали». В общем, язык и литературные приемы для автора не средства выразительности, а скорее просто инструменты. Из под рук его, пользуясь столярной аллегорией, выходит не памятник деревянного зодчества, а крепкая надёжная табуретка, лишённая заусенцев и способная прослужить лет пятьдесят. Вещь, которая пользуется массовым спросом и необходимая даже тем, кто ценит резные наличники.

Тут для меня главным было настроить мозг. Сменить точку зрения. Понять, что передо мной – мультик. Ведь мы не ждем от мультиков какой-то психологической глубины, тонкой мотивации поступков, и циничной достоверности. Мы прощаем мультикам черно-белых персонажей, которые мотивируют свои действия не логикой, а исключительно ХАРАКТЕРОЛОГИЧЕСКИМИ ОСОБЕННОСТЯМИ СВОЕЙ ЛИЧНОСТИ. И страсти в мультике, они истинно шекспировские. При этом мультики с удовольствием смотрят даже лютые эстеты, любители авторского кино, Линча, фон Триера и т.п. Вот и книги Панова — типичное анимэ: красивая картинка, колоритный антураж, утрированные черты, харизматичные персонажи: все мужчины героичны, все женщины прекрасны – никакой правды жизни, зато чисто, мило и возвышенно.

Маленькая ремарочка «к слову» — параллели с Лукьяненко на лицо, но «Дозоры» именно поэтому мне и нравятся меньше, что пишет их мастер очень серьёзно, а я не могу серьёзно воспринять колдунов в современном мире. А в !мультике про современный мир! они очень органичны!

В общем, не судите мультики строго, господа – у них другая задача, и книги Панова с нею прекрасно справляются.

Давно я не читал квинтэссенции счастья. Наверное, с «Вина из одуванчиков» Бредбери. И «Грех» — то же «Вино из одуванчиков», только пацану тут не 12, а 17. Отсюда — смещение акцентов, но ощущение захлёстывающего с головой счастья..., утопание в собственном детстве — ровно то же (возможно даже, более концентрированно, поскольку перед нами не повесть, а рассказ). Очень солнечно, очень кислородно, очень любвеобильно (не только по отношению к ..., но и бабушка-дедушка живы...), а сердце при этом сладко плачет, а глаза замирают, не видя ничего кроме собственного прошлого, и вспоминается предчувствие безграничного фееричного будущего... Поступок ГГ, абсолютно правильный (я поступил бы так же), в то же время абсолютно катастрофичен

. В этом дуализм жизни. Выбирая между хорошим и хорошим мы можем выбрать ориентиром себя, или общество, или услышанную в детстве реплику, но любой наш выбор не чёрно-бел. Веронее — именно чёрно-бел. В нём смешались инь и янь, и в любом случае ты будешь горд собой и в то же время корить себя за упущенное. Всю жизнь.

Я на биостанции не работал, и мне, в отличие от авторов положительных отзывов, понравилась как раз сюрреалистическая составляющая. Этот жанр мне знаком по 90-тым: то ли модно тогда было так писать, то ли стало модно издавать написанное в этом ключе ранее...

У Иванова оно, сюрреалистическое, обрамлено вкуснейшими, практически языческими, описаниями природы (чего стоит хотя бы «изъеденный лунный плуг, вспахивающий небесную целину и засевающий ее сверкающими звёздами» — это я просто из последнего выхватил), и, в конце концов, чудесно распускается лепестками ореола любви, — тем, что неизбежно сопутствует ей, и одновременно тем, без чего она, любовь, невозможна. Возраст писателя именно тот, когда любовь понимаешь лучше чем раньше, и намного правильней, чем позже; именно поэтому автор так атмосферно описал именно любовь, и, антитезой, бескислородно изобразил глумливую атмосферу безлюбия. Тем прекраснее последняя глава, где ГГ, потеряв сомнения, понимает/отрицает тех, кому безлюбие кажется естественной средой. «Чтобы любили — люби сам» — и он разбивает флакон элексира (а в нем миллион лет приворотного зелья!) о форштевень корабля, что несет в тот момент и его самого, и всех его друзей, оросив таким образом, и себя и их; и бросается, объятый любовью, не только к своей Хвостику, но и в целый мир.

Мне хотелось подчеркивать фразы. Повесть однозначно буду перечитывать — нелепую, юношескую, претенциозную, и бесконечно искреннюю. Как глоток родниковой воды из собственного прошлого.

(warning! Спойлер-отзыв!)

PPPS: и всётаки мне кажеца нужно есчо один поттекст расшифравать. Патаму што, кажеца будто эта повесть написона в пятом класе и просто на бумагу перинисены децкие фонтазии афтора. Но што это, как не защитные миханизмы децкой психике, расцвечивающей радужными кразками быдловатые будни? Предание бональным весчам иных смыслов? Милицианер с катёнком, сбижавший борав, пьианая драка стенка-на-стенку, бесканечные бухарики, нимативированная взпышка злости или внизапная забота от взрослого… Што это, если не аправдание собственной шаласти (пурген в катлетах) и приступных намериний знакомых с децтва соседий: (и вовсе они не денижный поезд пот-аткос пустили, а это влесшие в них багародные инопланетяни от царской ахранки спасались, а поезда ваабще не было… ) Но с какого-то момента начинаешь тонуть в болоте возраста.

И либо тонешь, превращаясь в такого же циничного, скучного и до омерзения простого взрослого, либо тебя в какой-тио момент спасает последний инопланетянин твоей фантазии, и ты зависаешь, меж ними и ними, сидишь, тоскливый, потому что

«Звездолет черной полосой прошел над горизонтом и исчез навсегда. Навсегда. Вот и все. (…) Только что убегали, спасались, переживали… А теперь – бац, и все. Пусто. (…) Всех червонцев все равно не поймаю. Да и не купить на них билет на космический корабль»

В конце XIX — начале ХХ века на западе появилось идиоматическое выражение «как в русском романе», означающее психологическую достоверность и акцент на мятущейся душе. Перед нами – прекрасный образец «русского романа». Достойный классиков и психологизмом, и драматургией, и выразительностью слова, и беспощадным обнажением социальных язв. Чернуха? Ровно такая же, какая выходила из-под пера Бунина и Достоевского. В этой книге нет персонажей. Такое ощущение, что перед тобой через кухонный стол сидит уставший мужик и рассказывает свою жизнь. Живые люди с тщательно выписанными судьбами, неуверенные, ошибающиеся, искренние, с простыми желаниями и неспокойными душами, оказавшиеся волей случая посреди весьма жестокого времени.

Срез эпохи. Агонирующее общество рожает чудовище. Роды вообще очень нелицеприятный процесс; и довольно кровавый. Обычно – радостный, но тут рождается монстр, и непременное условие его рождения — смерть матери. Воодушевление перспективами перестройки сошло на нет, раздавленное выпущенными на волю низменными мотивациями. Социальный дарвинизм. Примат подонков над людьми. Еще свежа в памяти жизнь в благополучной, великой, заботливой стране, кажется – руку протяни… И обворованные люди отчаянно пытаются если не вернуть всё назад, то хотя бы сберечь остатки. С ними яростно бьются такие же кинутые люди, все еще ослеплённые обманным сиянием обещанного будущего; не понимающие, что сами ничем не отличаются от проклинаемых ими предков, которые упрямо строили неизбежный коммунизм.

Год-апогей бешенного политического накала, когда любой школьник легко рассуждал об экономических стратегиях, мог на пальцах объяснить, как «обустроить Россию», и знал в лицо большинство действующих политиков. Время, когда трансляции съезда народных депутатов затмевали рейтингом ток-шоу.

Политический раскол, прошедший сквозь среднестатистическую семью и вышвырнувший на периферию ребенка — очень поверхностный взгляд.

Стихийный социалист и демократка-вопреки. Перед нами – бегство от реальности. Перед нами – социально приемлемая форма межличностного конфликта, позволяющая выплеснуть негатив, не швыряя в лицо сокровенное, бессмысленное и беспощадное. Потому что истинная причина происходящего между этими людьми – нищета, беспросветность, отсутствие будущего и жесточайшая фрустрация (категорическое несоответствие жизни ожиданиям). Но в своем бережливом друг друга конфликте они идут до конца, как истинные дети воспитавшего их общества, почти погибшего, и умирающего окончательно в них самих на последних страницах книги.

А дети тем временем клонируют судьбу родителей… А страна — клонирует свою собственную историю.

Алексей Иванов начинает свой роман с лихого криминального замеса, как бы настраивая читателя на бандитский боевик, но это «обманка». Дальше будет по-другому. Я тоже начну с противоположного, с того, что мне не понравилось, чтобы больше к этому не возвращаться.

Так получилось, что незадолго до Ненастья я прочитал роман Шаргунова 1993. Срез жизни семьи и срез эпохи. Самым потрясающим в романе были люди. Они не были персонажами, они были абсолютно живыми: перед тобой просто сидел мужик, устало рассказывая свою жизнь. В Ненастье Иванов замахнулся на большее, чем срез одного года – он практически разбирает эволюцию постперестроечной России. Но об этом чуть позже, сейчас же я хочу сказать о героях. Нет, они отнюдь не шаблонные, не картонные, не плоские. Характеры проработаны, они глубокие и запоминающиеся. Но в каждом своем герое Иванов выделил какую-то черту и усилено акцентирует ее, я бы даже сказал – педалирует. И сердце отказывается сопереживать, воспринимает их все-таки персонажами, собирательными образами, архетипами. И все эти архитипы неприятны – либо сволочи, либо слюнтяи. Ни с кем из них не хочется иметь отношений.

Совсем другое дело, когда эти персонажи начинают взаимодействовать – вот здесь уже мастерство на высоте. Сцены психологически достоверны, наполнены живыми эмоциями, драматизмом и зрелищностью. Книгу и читаешь от сцены к сцене, упиваясь не людьми, а их танцем.

И второе – та самая динамика эпохи, живой, дышащей, зримой. Иванов чудесно показал именно эволюцию социального дискурса. До прочтения этой книги я даже не задумывался, насколько динамичной была смена общественных отношений и общественного самосознания, окон Овертона, если хотите.

Уважаемый Ank привел пример встречи двух поколений, я же хочу привести другую цитату, с середины 90-х.

«Серёга очутился в другой эпохе, где даже деньги были другие — дойчмарки и баксы, а не купюры СССР. Серёга никогда не видел супермаркет, не умел пользоваться банкоматом, не играл в компьютерные игры, даже йогурт не пробовал. Сняв проститутку, он не понял, что за тесёмочки на ней надеты.

(…) Охренеть: круче всех стала братва — отряды бандюков на огромных и чёрных импортных тачках! Бандюки для Серёги всегда были злыми тварями, не способными к умственной деятельности, а сейчас они овладели навыками, которыми Серёга не владел, и ориентировались в жизни лучше Серёги. Им завидовали. У них был стиль, была организация; они определяли понты. И деньги сейчас зарабатывали совсем не так, как думал Серёга. Точнее, не зарабатывали, а добывали.

(…) Раньше Серёга надеялся, что слава афганской войны будет крепчать, но шиш: страна получила новую ненавистную войну в горах, и животный страх перед Чечнёй не позволял уважать Афган. «Афганцы» стали выглядеть как то двусмысленно; им завидовали, типа как они отвоевали влёгкую — при нормальной власти и в нормальной армии; короче, везунчики. Лихолетов не ожидал, что Афган окажется неважной темой. Афган — он уже в прошлом, он далеко, и зацепил он не каждого. А здесь и сейчас все ненавидят чеченов.

В Чечне (censured) всю республику. Бородатые боевики (а ведь когда то они были советскими пионерами!) отрезали головы русским парням — так же, как в Панджшере это делали моджахеды, которые в жизни знали только опиум и Коран. Город Грозный напоминал Сталинград. Генерал Дудаев — кстати, «афганец» — озверел, и его грохнули. Россия боялась террористов.»

Очень тонко показана лавина и глубина изменений, и насколько кукольным и заботливым кажется общество, где самым страшным был Афган – партизанская войнушка в маленькой периферийной средневековой стране. Добро пожаловать в капитализм. Воодушевление и братства начала девяностых сменяются бандитским беспределом, осознанием перспектив «честной» экономики и, в конце концов, безусловным лидерством одиночек. И это показано не только на примере города, но и конкретно в динамике развития афганского Коминтерна. Разумеется, расчетливые своекорыстные подонки были во все времена, но даже в начале 90-х им приходилось мимикрировать, ибо советское наследие (окно Овертона «человек человеку друг, товарищ и брат») еще доминировало в сознании общества, и по-другому было стыдно, но уже в нулевых они не только не скрываются, но презрительно демонстрируют свое эволюционное превосходство. Социал-дарвинизм во всей красе.

В 80-х Лихолет высказывает идею, что война – это соперничество среди своих. Но еще даже в начале 90-х это соперничество какое-то спортивно-соревновательное, братское, а в нулевых — это схватка бойцовых собак, ни на жизнь, а насмерть. И проигрывает в ней тот, кто еще не перестроится, кто бьется по старым правилам, кто еще верит в какое-то «братство», в каких-то «своих».

Иванов в аннотации пишет, что роман о поиске причин, почему один человек может доверять другому, мне же показалось, что роман о том, как этих причин не остается. Это больно, печально и это настоящая трагедия.

Вот даже не знаю, как приступить к отзыву. Как схватить первую фразу? Их слишком много, первых фраз, и все они… однобокие.

Начать с каждой по абзацу и получить гипертекст? Но к чему эти понты?

Отшвырну-ка их все.

Пусть будет так:

«Если б мне такие руки,

Руки, как у великана,

Я б сложил их на своих коленях,

Сам сидел бы тихо (…) головой качая»

(Пикник, Великан)

Чувствуете? Понимание приходит не разумом; но и не душой. Подвалами подсознания, теми, где, разбрасывая отражения архетипов, бродит Ид, теми, где очумелыми пузырями вскипает интуиция…

Два года ходил мимо. Не вокруг, а именно – мимо, алгебраической гиперболой не в силах коснуться «ноля» — книги, о которой в аннотации сказано: «дети-инвалиды», «дети, от которых отказались родители», книги, аннотация на которую создает образ не столько элитного интерната, сколько подвала бомжей. Аннотацию – в топку, автора аннотации – расстрелять на воротах. Ибо выцепить из шедеврального текста чернуху (которой в книге просто-напросто нет!) могли только провокатор или смертельно ненавидящий жизнь клерк (не знаю, что хуже).

Большой плюс: жители дома, они не черно-белые. Для одного – ангел, для другого – бес. Как в жизни.

Огромный плюс: совсем нет отрицательных персонажей. Нет, вы не поняли: С о в с е м н е т.

И гениально простое (антитезой Бредбери): Мариам показала мне, что плохих детей не бывает.

А ещё Мариам Петросян доказала мне одну очень личную вещь, о литературе: есть ниша, где женщина может превзойти мужчину.

(да, в плане женской прозы я «шовинист, мужская свинья»; заклеймим и оставим, спорить лень и незачем).

Эта ниша — Магический реализм. Женская рука чувствуется – примат созерцания над действием, чувств над поступками, интуиции над логикой, — но ведь отмеченное и есть та физика (метафизика!), на которой строится этот зыбкий, чудесный жанр. Тот субстрат, из которого коллективное бессознательное создает параллельные вселенные. Разве что Харуки Мураками подвластна эта пронзительная созерцательность. Разве что традиции анимэ так легко подменяют логику чувствованием…

И от читателя книга требует того же отрешения от реальности, и продолжительность книги лишь способствует этому отрешению и погружению. Почти все мы (за исключением редких жаждущих чуда Кузнечиков) входим в роман Курильщиками — такими же почти взрослыми, ранимыми под панцирем наносного цинизма, ригидными, крепко привязанными к реальности. Нас встретят двое: незыблемый в консерватизме спасатель (Черный) и безумный, но притягательный эмиссар иной реальности (Сфинкс). Большинство из нас пойдут за первым, превращаясь в него, видящего чудеса, но яростно отказывающегося в этом сознаваться. Магия копится исподволь, и вот ты уже можешь стать мудрецом Горбачом, через отшельничество ставшего равным, или упорствовать в ереси и превратиться в Ральфа, все понимающего, но воспринимающего в штыки, во врага, но при этом – своего, и при этом – контролера… и таки сдаться в конце. А тот, кто не сдался, превращается в отца Курильщика – тоскующего, рефликсирующего, заглядывающего в глаза тем, кому когда-то (и, на словах, до сих пор) не поверил.

Ну и хватит о чудесах: лучше, чем Мариам я о них не скажу. (Как повторить ту зыбкую грань, ту вуаль, ту волшебную недосказанность? этот пик с реальностями-кругами, эту пронзительную мечту о возвращении в золотой век?.. Невозможно. Да и не зачем)

Да, пацаны в книге

(смешно, но мужские характеры более выпуклые, цельные, многогранные и живые, чем женские, получившиеся шаблонными. Кроме идеи с войной – это да, это откровение могла открыть только женщина)

сильно отличаются от тех, что я помню из своего прошлого – развиты не по возрасту (оговорка – не по БИОЛОГИЧЕСКОМУ возрасту), слишком тонко чувствуют, слишком созерцательны, слишком мудры, слишком невозмутимы, слишком волевые. Я вижу фантазию девочки об идеальном мальчике, в которого вложена психология той самой девочки того самого возраста, забывшей, что девочки и созревают раньше, и биологически иначе детерминированы, — но разве не в этом великолепное отчуждение персонажа от реальности, которого и требует изысканнейший магический реализм?..

Перед нами андрогинны, те самые, которых столетиями искали величайшие умы средневековья. При этом андрогины идеально мужественные, идеально интеллектуальные, идеально духовные. Им хочется подражать. (Гумилев: «Немыслимо-дивное Бог-Существо». Тепло улыбаюсь). И при этом их хочется укрыть, уберечь, защитить. Они так не готовы к реальности, эти жители астральных миров.

Они и сами понимают свою неготовность, но больше, чем покинуть Дом, боятся разлуки друг с другом. Несовершеннолетние, они понимают, что теряют самостоятельность, попадая в полную зависимость – и юридическую, и бытовую – от родителей, которые знают не тебя, а свое представление о тебе, в которое ты, к слову, совсем не вписываешься; у которых на тебя какие-то свои планы… Они готовы покинуть Дом только вместе, мечтая о той самой порожденной их коллективным разумом колоде реальностей, в подложке которой — Лес бесконечного детства, или о мифическом автобусе, который может подарить реальное отражение сказочных миров в виде некой коммуны – жалкая, но дорогая сердцу сублимация. Потому что когда рядом друзья детства, между ними появляется кусок того самого детства, согревающий, словно очаг посередине, такой же трепетный и незыблемый, бесконечный и настоящий. А именно это – всё, что нужно нам всем: чтобы детство не кончалось.

Читая в них себя, начинаешь трепетно их любить. Уберечь их от финала нет возможности, но хотя бы — не расставаться. Поэтому спасибо отдельное за эпилог. Мариам не рванула по живому; расслоила временем, словно новокаином, попутно обезболив и отдалив, оставив светлую память. И щемящую сердце любовь.

Блюз — это всего лишь, когда хорошему человеку плохо.

к/ф «Перекресток»

Текст как чувство. Незамысловатый слог, простые предложения, ленивый быт. Но какое внутреннее наполнение! Сколько неуловимого смысла! Откуда?! Где он прячется?! Как можно втиснуть столько жизни в пустоту между строк, между слов, между букв?.. Ветер как жизнь. Он скатывается с огромного могильника, подхватывает шелест листьев и стрекот насекомых, этот саунд летнего дня, и несет сквозь человека, разговаривая с ним, и прекратится лишь когда погаснет состарившееся Солнце. Жизнь как ветер. То зябко ежишься, то подставляешь лицо свежести, иногда вдыхаешь аромат вымытого дождем леса, иногда – вонь выгребной ямы. Ты сам наполняешь голос ветра/жизни своим собственным смыслом, потому что на самом деле ты один, и ты ползёшь по марсианскому колодцу одинаковых дней, не понимая – две минуты или два месяца ползёшь, а над твоей головой тем временем проносятся века. Но тебе уютно в твоем одиночестве и в твоей меланхолии. И когда прошлое стучится к тебе с какими-то проблемами или пережитым опытом, ты смотришь на свалявшийся кусок сена из желудка умершей коровы и думаешь: «И зачем это, интересно, корова снова и снова пережевывает вот эту жалкую, противную массу?» Вот и весь твой ответ прошлому.

Люди-растения. Даже привязанности им нужны только для того, чтоб потом о них вспоминать.

Книга интроверта про интровертов для интровертов. Роман о молодости, но герои его, двадцати с копейками лет, ощущают себя на рубеже возрастов, как будто молодость прошла и впереди – зрелость. Лето подходит к концу, ощущается дыхание осени. С ностальгией и печалью оглядываются они назад, с обреченностью и внутренним страхом смотрят вперед. Но читая следующие романы, видишь, что герои растут, но по-прежнему идут по тому же самому рубежу, как будто тащат его с собой в будущее. Так мы и живем, день за днем ощущая, что завтра начнется новый этап, а молодость заканчивается сегодня. Но приходит «завтра», и мы снова думаем: «нет, сегодня я еще прежний, все случится завтра». Самое странное, что героям Мураками в этом состоянии уютно. И тебе, пока читаешь – тоже.

После второго прочтения, я сильно поднял бал.

Нет, к сожалению, современный Паланик категорически не дотягивает до уровня себя-прошлого. Нет ни той великолепной революционной идеологии нон-конформизма (более того, нет-нет да проскочат именно конформистские чаяния), нет и пронзительной глубины ранних романов. Искаженное зеркало, отражающее действительность, превратилось в гротескное искусственное сочинение.

Но мастерство речи никуда не делось: в предложении из трех-пяти слов (в рамках контекста) по-прежнему звучит столько смыслов, сколько иной писатель, пожелай выразить ту же мысль, не вложит и в страничный абзац. Перед нами простенькая, но очень качественная постмодернистская проза. Я вдруг понял, что мешанина, которую я таковой воспринимал в первое чтение, есть монолитный текст. К сожалению, миллион использованных имен ни о чем мне не говорит, и не раскрыл своего потенциала. Но названия песен, звучавших по радио – генеральная тема сцены; читаемые сценарии, а после — события мюзикла, это то, как ГГ воспринимает происходящее; отрывки фильмов – ее эмоциональное ощущение событий; повторяющаяся сцена второго акта – динамика отношений глазами ГГ.

Надеюсь, это мое озарение кому-нибудь поможет в осязании данной книги.

И вот, что я подумал ещё: может стоит его, Паланика, отпустить? (Читай: хватит мне сравнивать его новые книги с ранними-великими.) Может стоить сбросить ему планку (он уже сказал миру, все что мог сказать, и сказанное им хоть немного, но изменило этот мир), и начать сравнивать... например, с этим романом?.. Как минимум, при чтении будет меньше фрустрации и больше удовольствия.

PS: Любовь Пигмалиона, словно кислотой, спрыснута завистливой ненавистью. Да, бывают такие родители, но раньше Паланик мог так извернуть, что их становилось жалко, а зло все-таки наказывалось, пусть через переживаемый катарсис. Здесь же… мне очень нравится большинство главных героев Паланика; малая часть – раздражает; но эта, единственный случай, — ненавижу.

Я в восторге. Не, я полностью согласен со всеми критиками, но претензии их не считаю существенными: лично мне интереснее выживание, подтверждённое кучей формул, чем голый экшен (это я одним), и в то же время, тот объем науки, что предоставлен, мне, обывателю, вполне достаточен, и незачем углубляться в совсем уж специальные слои (это я другим): в конце концов, вряд ли мне придётся добывать воду, сжигая водород в кислороде, так то я не удивлюсь безмерно, получив из литра того и другого не два литра воды, как ожидал, а всего 100мл. Зато мне на пальцах объяснили что это принципиально возможно! (вопрошателям «а чем вы в школе занимались» отвечаю сразу: школа осталась двадцатью годами в прошлом и в дальнейшем я вообще не имел дела с неорганической химией, даже сахар в чае не растворял).

Да, мне не хватило художественной выразительности, да, с характерами беда, да, катастрофически(!) не хватает марсианских пейзажей! Но самое странное, что технологические проблемы и их решения захватили меня настолько, что я от всего вышеперечисленного просто отмахнулся (хотя обычно так не поступаю). Самое для меня печальное — отсутствие ощущения одиночества. Это ведь целая вселенная. Мозг одиночки выдаёт интереснейшие психопатические реакции! Самое простое — слуховые галюцинации. Марк просто обязан был периодически слышать, будто в доме он не один, или кто-то скребётся в шлюз снаружи или что-то подобное! А дальше начинаются воображаемые друзья, попытки изобразительного искусства и т.д. Все это просто проигнорировано.

Итак, минус балл за бесхудожественность и минус балл за психологическую недостоверность. И минус триста рублей из семейного бюджета на покупку книжки в бумаге — пацан подрастёт, пусть прочитает Таинственный остров, а следом — Марсианина.

Книга о Маугли, только их двое, и выросли они не в джунглях, а «с той стороны сосновой рощи», но там, «по ту сторону сосновой рощи», тоже полно кобр, шакалов, тигров и медведей, которые иногда даже бывают добры, — пусть они и созданы лишь больным псевдо-релегиозным сознанием, но не менее жестоки, чем настоящие хищники. Ведь мы действительно формируем Вселенную (ту самую, кусок которой детям пришлось взять в ладошки в первом предложении романа) находящихся рядом людей. Близких. Тем более, если, кроме как от нас, маленькому, абсолютно доверяющему нам существу знаний об огромном внешнем мире почерпнуть и неоткуда.

Вся книга пропитана этим – ощущением полной зависимости ребенка от мира родителя, и в этом плотно переплетается с прочитанной непосредственно перед «Страной приливов» Калина Митча. Переплетается и вторая центральная идея книг – насколько гибка детская психика, насколько легко она приспосабливается к любому кошмару, превращая его в среду обитания, дабы защитить рассудок.

Спираль ужаса раскручивается, сначала неторопливо, потом – все быстрее и быстрее. Стивен Кинг нервно курит в углу. Читатель начинает догадываться о каких-то аспектах, мысленно нахваливая себя за сообразительность, но полстраницы спустя выясняется, что а)писатель и не собирается скрывать этого «открытия», и б)все совсем не так, как читатель понял. Рапзоблачение сменяется новым разоблачением, а то – своей противоположностью.

Прекрасный психологический триллер-лабиринт. При этом великолепно написанный стилизацией под ребёнка, что занимался самообразованием по романтическим книжкам, которые выбирал в случайном порядке, руководствуясь лишь собственным любопытством. Отсюда и пошлые привязчивые эпитеты, всегда одни и те же: если «останки», то «бренные», если «разрыв», то «непрерывности», если «особа», то «приятная во всех отношениях», а «жизнь» как правило – «бренное бытие». И словосочетания эти, всегда употреблявшиеся только в связке, к месту и не к месту, вдруг вызывают к жизни дополнительные смыслы, дополнительную жалость, дополнительный укол в душе.

Прекрасная современная литература. Но, да – слабонервным не читать.

Nutscracker:

Без паники. Мертвые не сидят у мониторов.

Organizm(-:

Это, кстати, не факт. Может, это единственное, чем они в состоянии

заниматься.

****

Аriadna:

...Тепло, про которое он говорил,

используя слово «нагревать» — это не такое тепло, как бывает от

огня, а скорее такое, как бывает от любви.

****

Пелевин недожал.

Дочитывая повесть, я испытал катарсис, осознав, что Тессей, призванный спасти ВСЕХ – я сам. Но к чему тогда Слифф?

Перечитывая дабы понять это, я осознал, как на мою голову надевают Шлем Ужаса.

Перечитывая в третий раз (дабы таки понять, при чём здесь всё-таки Слифф), я понял, что Шлем Ужаса на моей голове изначально.

И это – правда.

PS: после второго прочтения втюхал повесть жене, до этого Пелевина не читавшей. Она ничего не понимала, но ей так нравилось, что вечерами мы разбирали прочитанное. Мы рисовали схемы Шлема, я толковал своё понимание, она возражала, мы редактировали рисунки. Спорили… Было очень здорово.

PPS: один из лучших текстов Пелевина. А учитывая чеховское «краткость — сестра талатнта» — самый лучший.

PPPS: обратите внимание на Organizm(-: — рожица сверху и анус снизу. Показатель продуманности и качества текста в целом.

К слову, причем здесь православие? Не, словосочетание «православный боевик» неимоверно круто – в нем столько силы и правды, что я готов это читать. Вот только смысла православия в книге не открыто. Буддизма – да, теософии – да, даже протестантизма (хотя последнее – спорно, смысл его подан крайне поверхностно). Единственное, что прозвучало: католики поклоняются смерти Христа, а православные – его воскрешению. Это много. Практически – культ смерти против культа жизни. Но мне кажется, это далеко не всё отличие. А раз смысл православия не раскрыт, о каком «православном» вторжении тут можно ругаться?

«В Евангелие не сказано хвалить чужую веру. Хваля чужую веру, ты порочишь свою». Так-то оно так, но ревность – удел слабых. Когда уверен в себе – не ревнуешь. Тут большая разница: хвалишь ты веру или церковь. Если ты говоришь: «Смотри, какие декольте Машка таскает!» — ты хулишь свою церковь, которая не таскает таких декольте (а может и носит, просто ты не знаешь о каком-нибудь очередном открытом приюте). Другое дело сказать: «Смотри, какие у Машки сиськи!», — вот тут ты конкретно сообщил, что у твоей церкви хуже. А это уже не от церкви зависит, это уже – природа/доктрина. Именно так и хулится вера.

Но разве не с мелочной похвальбы чужому начинается отступничество? Оглянуться не успеешь, а уже сектант или кришнаид какой.

Кармические перевоплощения, безличностная вечность в Абсолют противопоставляются воскрешению конкретной личности для вечной жизни. Одна жизнь, одна попытка, одна судьба, которую Господь вложил в наши руки. Христианская церковь суровее, потому что не предусматривает черновиков и работы над ошибками.

А причём здесь язычество. Нет, эта часть – великолепна и потрясающа (хоть и оставляет сомнения в своей аутентичности, — вряд ли в реальности существовала эта вера и эти ритуалы), а носитель идентичености харизматичен, как сам Перун. Тем более, два главных героя должны были с яростью вцепиться друг другу в глотки, т.к. являются непримиримыми идеологическими врагами!

Ну и ладно. Кому-то понравились «боевиковые» моменты, а лично мне — философские. Ох, не один день я с упоением размышлял над открывшейся мне гнилой сутью либеральной литературной пеннетрации нашего сознания и иных, не православных религий. Очень нужная в этом плане книга. Толика здорового консерватизма нашему обществу не повредит. Думается мне, что нарочито примитивная «боевиковая» канва служила приманкой, дабы втиснуть идеологию в девственные умы. Судя по отзывам с разных сайтов («боевик классный, рассуждения пролистывал»), не получилось.

Да, в книге много спорных моментов, но они заставляют искать ответы, дискуитировать с автором и самим собой, все это развивает дух. К сожалению, абсолютное большинство русскоязычного сегмента всемирной паутины воскликнуло: «Антилиберальная православная фигня!» — вместо того, чтоб думать и развиваться.

Один из самых безжалостных текстов, читанных мной. Площадка — для боли физической, душевая — для боли душевной. Немыслимый, изуверский круговорот страдания. Раскаянье, переосмысление, признание собственной глупости, искреннее желание все изменить, даже заключенный договор, выполненный нечеловеческим усилием вопреки нечеловеческому страданию... — всё это бесполезно, ничто не поможет.., и никто. Мы слишком привыкли позволять себе «маленькую слабость». Мы привыкли верить, что всегда возможна вторая попытка. Можно выпросить, вымолить, выиграть, купить, сторговать — второй шанс. Что кто-то войдет в наше положение, проникнется, пожалеет.

А вот тебе наотмашь: никто не пожалеет! Никакого снисхождения, никакого тебе второго шанса. И даже срок не скостят, срока вообще нет — ты будешь страдать, пока тебе хватит сил... а потом тебе станет еще хуже. И никогда, никогда, никогда это не закончится.

«Ты что-то знаешь о справедливости? Поделись со мной. Я вот не знаю.»

Я задумался над собственным легкомысленным отношением к жизни.

Главное достоинство книги – ее атмосферность. Роскошные осязаемые картины: что плавящийся в зенитном солнце Мемфис – альтернативный, конца «века пара», но пропитанный древнеегипетским наследием, — что ночные задворки параллельной «немытой России» (последнее, конечно, слегка покоробило). Великолепна находка с дирижаблями – романтично и величественно. Язык тоже хорош – витьеватый, конечно, но в рамках жанра/времени, текстом плывешь, зацепиться не за что. С сюжетом же обстоит несколько хуже. Начнем с того, что подчинение текста музыкальному альбому делает его несколько ломаным, «мечущимся», ряд сюжетных ходов и сцен написаны исключительно в угоду одноименной песне. Фантазии авторам, конечно, не занимать, и масса поворотов неожиданны, и масштабность присутствует, но в целом мы имеем обычный «дамский роман» в обрамлении стимпанка. Главная героиня, разумеется, «вся прекрасная такая, растудыть твою туды», и все её вожделеют, и она даже не прочь одарить кого-нибудь благосклонностью, но имеет Великую Любовь. В начале книги она предстаёт милой барышней с коробочкой нюхательной соли от обмороков, и вдруг, мановением руки, становится Мэри Сью. Сюжет комканый, характеры начинают развитие и не заканчивают его, зарождающиеся и даже сформированные сюжетные линии обрываются в пустоту, когда сюжет выходит на новый уровень, для которого эти линии оказываются слишком мелкими; на мой взгляд, было бы профессиональней преобразовать их и вплести-таки в новые реалии.

И все-таки книжка увлекательна и нетривиальна. Хотя, одноименный альбом несравненно лучше.

Книга, открытая мною в детстве. Читал и перечитывал, в том числе вслух — родителям. Играл в эту книгу, фантазировал на темы, снимал в соем сознании фильмы, представлял себя всеми персонажами. Бегал по комнате, рисовал иллюстрации. До сих пор я к месту читаю стихи из этой книги (Не вся трава травой была...) Я до сих пор помню текст на память («Человек проводил последние занятия цикла. когда появились те двое (...) здоровенные охранники в вакуумных комбинезонах, с атомными карабинами, обращенными прикладами вниз» « -Как вы догадались, что впереди что-то есть?! -Там не хватает звезды», ««Я вас предупреждал, Николай, предупреждал — это страшное место!», « Круг замкнут, узы не расторжимы. И даже «Землянику» не спасет ее идеальная противометиоритная защита — какая разница, где находиться в момент атомного взрыва: внутри бомбы или вне её? Из трех звездолетов, встретившихся в системе, не выживет ни один», «...атомам станет тесно, энергия вырвется на свободу и на секунду рядом с Лагором загорится новое солнце. И в мире станет светлее»). Фантазия автора не просто зашкаливает, она — грандиозна. Одна из самых фантастичных и светлых книг, прочитанных мною. Без воды, без излишнегно пафоса, очень человеколюбива, очень светла, очень добра. И никому ничего не навязывает. Настоящая коммунистиченская проза — в идеалистическом понимании этого эпитета.

ИМХО: Шедевр советской фантастики, эталон и объект для подражания и для нас-современников и для западных фантастов. Незаслуженно забытый.

Неплохой детектив. Детективная составляющая на высоте – «дворецкий» выясняется под окончание и он достаточно неожиданный. Есть, конечно, и «озарения», и рояли в виде случайной, но актуальной информации, но значительная часть расследования – именно кропотливая работа, с подозреваемыми, постепенным накоплением данных и т.п. Межличностные отношения так же реалистичны, отрихтованы самой жизнью, что лично для меня самое важное в книгах. Герои, поначалу шаблонные, постепенно обретают глубину и оказываются отнюдь не картонными. Начавшись, как классический Чандлер, постепенно книга превращается в триллер, не столько психологический, сколько социально-психологический. Ненавязчиво раскручивается философская спираль о месте насилия в современном мире. (Особенно порадовал список судебных разбирательств, последовавших за раскрытием тайны – он, как лакмусовая бумажка, диагностирует морально нездоровое общество.)

Такое ощущение, словно книга взрослеет вместе с нумерацией страниц.

Я не любитель лагерной прозы, и если бы эту книгу написал не Прилепин, читать её я бы не стал. Прилепин же – определённый знак качества, и взяв в руки томик размерами с кирпич, я знал, что держу живую историю – дышащую, страдающую, равнодушную, неприкрытую. Писаную-переписаную, штопаную-перештопанную, многократно заклеймённую и давно ждущую кого-то сочувствующего. Типа Прилепина. И он не подвёл. Гражданская позиция его не помешала показать время и место честно – ничего не преуменьшая, никого не оправдывая, но всё-таки отвесив несколько увесистых оплеух любителям сгустить краски и демонизировать Советский Союз. Спойлерить не стану, но для меня эта информация и этот взгляд были неожиданными и интересными. Разумеется, такой подход вызвал пенообразование во рту ряда либеральных критиков, заявивших, в частности, что Прилепин специально выбрал конец 20-х годов, чтобы смягчить ужас лагерной системы. Странное заявление, потому что уже в предисловии Прилепин написал, почему выбрал именно это время – оно непосредственно коснулось его семьи; именно об этих событиях он слышал с детства. Естественно, его заинтересовал конец 20-х, а не 30-х. Роман позиционируется, как основанный на реальных событиях и реальных людях. Каждый из них имеет свою точку зрения, и автор уважает всякую из них.

Язык, как всегда, великолепен – образный, метафоричный, льющийся. Он течёт, он рисует, он вживляет читателя в стылое блеклое небо, в скупую соловецкую землю, в корявые сердитые деревья, в святые неухоженные стены, в белое от холода море, бесконечное во все стороны, как одиночество. Нечеловеческая злоба к ближнему, отчаянное желание тепла – людского, печного – в какой-то момент это становится неважным, непосильная работа и неутолимое чувство голода — читая роман, постоянно хочется есть!

В отличие от постмодернистской «Черной обезьяны», «Обитель» максимально реалистична, при этом современна – мы видим Соловки через погружение в одну конкретную личность.

Как всегда у Прилепина, личность эта мне несимпатична. Но в этот раз меня хотя бы не призывали ею любоваться! Да, Артём позиционируется как «сильный человек»: не ищет опоры ни в сокамерниках, ни в Боге. Особенно – в Боге. Условно-положительные герои (к слову, неверно сказать, что черно-белых в романе нет. Нет белых, а черных – полно: «блатные» и откровенные палачи) нет-нет да сделают ГГ невнятный комплимент в том смысле, что он не поддаётся лагерной деградации. Но не поддаётся ли он на самом деле? Когда в прологе Прилепин описывает своего прадеда (с любовью, это же родной дедушка, но мне, постороннему человеку, очень не хотелось бы с таким общаться), понимаешь, что это – будущее ГГ, если по сюжету у него будет будущее. Другие заключенные могут не замечать этой деградации, потому что Артём вообще мало общается, да ещё судьба постоянно мотает его по разным закоулкам островов – вот и не замечается то, чего перед глазами нет. А он просто плывёт по течению, в какой-то момент попав в правильную струю, а в сложных ситуациях пассивно складывает ручки и тупо ждёт, когда за него примут решение – перекладывая всю работу и ответственность на человека, который по какой-то причине оказывается вовлечённым в ту же неприятность.

К слову, у героя низкая стрессоустойчивость. На внезапный стресс он реагирует истерически-психотическим ответом, столь противоречащим инстинкту самосохранения, что со стороны может показаться геройством. Похоже, что в основе этого лежит болезненно обостренная гордость, но она явно лишь симптом более глубоких комплексов. Свидетельства об этом разбросаны по всему роману (чего стоит хотя бы «Прости – слово, которое он презирал и никогда не употреблял» — за точность цитаты не ручаюсь). Именно такая реакция, к слову, и привела его на Соловки, и именно эти комплексы не позволили открыть во время следствия часть правды, являющуюся «смягчающими» наказание обстоятельствами. Попадая же в условия длительного стресса, ГГ валится в депрессивно-бредовое расстройство с псевдогаллюцинациями.

Так в чем же его «сильная личность»? В том, как во время массовой исповеди перед лицом приближающейся смерти он не присоединяется к другим заключенным, а с наслаждением НЕ раскаивается во всех перечисленных грехах? В том, как он калечит символ их веры? В том, с какой жестокостью он периодически кидается на тех, кто ему не нравится, в том, как безразличны ему те, кто должен вызывать жалость или хотя бы сочувствие у любого другого?

Вот вам «сильная личность» ГГ «Обители»:

«Психопатия — психопатологический синдром, проявляющийся в виде констелляции таких черт, как бессердечие по отношению к окружающим, сниженная способность к сопереживанию, неспособность к искреннему раскаянию в причинении вреда другим людям, лживость, эгоцентричность и поверхностность эмоциональных реакций.

Понятие «психопа́тия» подразумевает бессердечие по отношению к окружающим, сниженную способность к сопереживанию, неспособность к искреннему раскаянию в причинении вреда другим людям, лживость, эгоцентричность и поверхностность эмоциональных реакций[1]. Субклиническая психопатия, наряду с макиавеллизмом и субклиническим нарциссизмом, входит в тёмную триаду «дурных характеров», которым свойственны бессердечие и манипулятивность[2]. Психопатия является гетерогенным синдромом, который, согласно триединой модели, представляет собой комбинацию следующих фенотипических доменов: «расторможенность», «смелость» и «подлость»[3]. В перечни официальных психиатрических диагнозов, DSM-5 и МКБ-10, психопатия не включена. Согласно альтернативной модели DSM-5 (Section III), психопатия может проявиться как особый вариант антисоциального расстройства личности.»

Прилепин пишет ему иной анамнез: это человек, который убил Бога. Не как Ницше, а скорее, как Лонгин. Копьем в подреберье. Но Богу не нужна наша вера, а вот нам Его вера очень даже нужна, и Артём однажды во сне просит Его оглянуться, максимально приближаясь к тому, что можно назвать «просить прощения». Бог давит его пальцем, как тех клопов, чем сам Артем недавно развлекался. И просыпается он совершенно пустой оболочкой, бессмысленно и ожесточенно цепляющейся за существование, и единственную радость находящей в том, чтобы издеваться над сломанными людьми, пусть и подонками.

Вот и вся сила. Тюрьма ломает душу. Как можно сломать то, чего нет? Мни оболочку – ей всё равно. Оказывается можно, потому что можно доказать, что выкрутасы твои небезобидны для тебя же. «Сильная личность»-Артём всю книгу прогнозирует это, вроде как серьезно, но все действия его говорят, что до конца он не верит. И только когда ухнуло – вот тут он осознал. И сломавшись/смирившись вдруг стал человеком.

Противопоставлением – личности священников, не только сохранившие «образ и подобие», но и стремящиеся поддержать всякого нуждающегося, не робеющие отстаивать свои взгляды перед сильными мирка их и при этом не утратившие самокритичность. Вот это – сильные люди, заслуживающие уважения.

Вообще, христианская тема пронизывает весь роман, создавая что-то вроде вуали, как в фильмах Тарковского, но эта тема так сложна, что рассуждать на неё я не решусь. Скажу одно – меня проняло.

И конечно, эта странная любовь… Настоящая любовь. «Настоящая» — не в романтическом, а в бытовом смысле. Она измеряется не мыслями, а поступками. Мысли безобразны: плотское желание, эгоистические мотивации, а в промежутках ГГ смотрит на свою даму в лучшем случае как на что-то постороннее, ненужное, а то и с какой-то неприязнью. Ох, как меня бесило это его отношение! В эссе «Дочка» Прилепин показывает собственную любовь, полную нежности и заботы, так почему же он лишает её своих персонажей?! Приходилось встряхивать себя и напоминать, что ты читаешь на тёплом диване, накушавшись котлет про человека физически вымотанного и эмоционально истощенного. Да еще и страдающего аффективным уплощением, что ярко показано на примере его отношений с матерью.

Впрочем, дама сердца относится к своему мужчине не лучше. На словах. Поступки же говорят иное. Именно поступки, особенно финальный, конечно, примирил меня с этим героем и его странной любовью.

Желающим подискутировать — милости прошу на мою страничку, там будет дубликат отзыва.

Понизанная увядающим солнцем, сентябрьским – увядание только началось, — прозрачная, словно осенний воздух, очищенный дождем, когда видны детали токийских небоскребов и далеко разносятся звуки — хриплое саксафонное соло, — пронзительная книга середины пути.

Одиночество, даже вдвоем – одиночество. Даже окруженный семьей или сотрудниками – все равно один. Наедине со своим прошлым, с тем, в какую форму тебя оно отлило. Невозможность не причинить зло, даже не желая того, просто самим фактом своего существования. Даже тем, кто тебе дорог. Особенно – тем, кто тебе дорог. Отчаянная рефлексия, когда хочется подвывать саксофону над бутылкой виски, перебирать упущенные возможности… И ведь сейчас не так все плохо. Более того – хорошо. И в семье, и в любви, и в социуме. Но все равно – сидеть за стойкой джаз-бара и перебирать то, что не случилось, почему-то — с тоской.

А если вдруг шанс кое-что вернуть? Даже не кое-что, а заветную несбывшуюся линию своей судьбы? Только вот, оба уже слеплены, каждый своим прошлым. И вокруг – не их будущее. И понятно, что попытайся они – получится совсем не то, о чем мечталось, но так хочется попробовать! Потому что очень долго ждали, очень долго мечтали. Потому что «хорошее сейчас» давно стало «никаким», просто осью «Х» сетки координат, просто точкой отсчета.

Выбирать между плохим и хорошим может быть трудно, но просто; даже если выбираешь оставить «плохо», совершенно четко отдаешь себе отчет – почему. А выбрать между «хорошо» и «хорошо»? Между «люблю» и «люблю»? Счастье двоих против предательства. Но счастье свое и человека, которого любишь всю жизнь. Но предательство своей семьи, которую тоже любишь. Проявить благоразумие? Или ответственность? Или — в омут? А как жить, второй раз упустив?.. Если мир становится пустым, как только она выходит из машины?

Время вылечит в любом случае. А точнее, зарихтует. Наждачкой песка, поскольку мы живем в Живой Пустыне. Все проживают жизнь по-разному, и все умирают по-своему, остается только оболочка, которая может даже ходить, но которую уже никто не назовет привлекательной, и дети будут ее бояться.

К югу от границы — мечта. На запад от солнца — то, что бывает, когда гонишься за мечтой.

Книга пропитана счастьем, и ощущением, насколько счастье хрупко.

Кто-нибудь, купите у меня эту книгу! Хочу, чтоб о потраченных деньгах жалели вы, а не я.

Цепанулся на аннотацию: «устроившись на работу в парк развлечений, парень попадает в параллельную реальность», «добрая и проникновенная книга … хроника утраченного времени от Кинга»… Ну да, я был невнимателен: перед «параллельная реальность» стояло слово «словно», — но в остальном виноват не я, а тот самый Кинг. Ибо «хроника утраченного времени» должна быть ароматной. Она должна дышать светлой печалью, ностальгией, ощущениями прожитой юности. Эта атмосфера великолепно получается у Харуки Мураками. Да и у самого Кинга в «Сердцах Атлантиды». Ведь мог же! Тогда и сезонная работа в парке развлечений читалась бы с восхитительным чувством пережитого рая.

Без этой атмосферы же получился нудный «производственный роман». Угнетающе скучный. И абсолютно бездарный. Герои не просто картонные, они из жеваной бумаги. Даже не черно-белые, просто – белые. И пушистые. Все такие милые! Честные, мудрые, правильные, рубаха-парни (даже кто в юбке); все с первой встречи влюбляются в ГГ, и первая же беседа становится задушевной. Да, где-то в середине появляется Негативный Персонаж – столь же шаблонный, беззубый, да и введен он в текст с одной лишь целью – подчеркнуть благородство ГГ. Который, кстати, склонен к истерическим реакциям

Диалоги безобразны до рвотных позывов, сцены натуженные, искусственные. Уровень соплизма зашкаливает. Это даже не сопли-с-сахаром, это – сплошной сахарный сироп, от которого тошнит. Не стану вдаваться в детали – просто не хватит гигобайтов сервера. Ну а под конец вас ждут пригоршни нарочитой слёзовыжималки.

Приятного чтения.

А я считаю, что он по-прежнему может. После последних двух мною прочитанных книг: Под куполом и Доктор сон — занудных, пафосных, лубочно-американских, Кинг вдруг выдает первоклассный психологический триллер! Есть недостатки: невнятная мотивация, раздражающе ирреальное нежелание сотрудничать с полицией, смещение акцентов сюжета

Но на другой чаше весов множество достоверных нюансов: здесь и тонкости полицейского расследования, и разные технические подробности, и, главное, ГГ «с человеческим лицом», т.е. способный что-то не заметить, чему-то не придать значения, к чему-то отнестись предвзято. Вторая линия, линия преступника, по-началу меня разочаровала: я люблю по-больше детектива, чтоб только на последней странице узнать, что убийство совершил дворецкий. Но в дальнейшем я изменил точку зрения: эти главы полны своего очарования, очарования погружения в больную психику — по-настоящему больную, без театральных преувеличений симптоматики. Были в ней и несколько психологически очень сильных моментов, когда я прикрывал книгу и просто сидел, уставясь в стену, внутри переживая что-то вроде катарсиса — давненько со мной такого не бывало. Ну и наконец, я впервые получил негодяя, которого жалко.

Прикупил на днях «Обитель» Прилепина, прочел пару страниц, вновь почувствовал разницу между Литературой и развлекательным текстом, и по контрасту наморщился на кинговский стиль. А потом вдруг вспомнил, что Стивен сам себя неоднократно называл «рассказчиком», а не писателем. Он — рассказывает истории. И с этой точки зрения — он снова великолепный рассказчик. ММ, к счастью, не столь многословна, как у него это обычно бывает, и читается на одном дыхании. Лично я прочел за одни сутки. Находясь под впечатлением леплю десятку.

Написанная на исходе девятнадцатого века книга, очень характерная своему времени: аксаковская мистика и жюль-веровщина (восторги научным достижениям и пространные изложения различных наивных полунаучных гипотез). Слог – льется, по тексту плывешь с благостной улыбкой. Мистика пронизана родными славянскими мотивами, лишь как дань моде приправленными африкано-индийской экзотикой. Это не западная модель, где мистика – изнанка мира, зло-в-себе. Нет, это тончайшая паутина, пронизывающая собой мироздание, еще один каркас вселенной, не менее важный, чем «материальное». И представляет она угрозу лишь постольку, поскольку люди не умеют ею пользоваться. «…сейчас она стихийная и, как все стихийное, проявляется лишь пассивно и случайно. Надо, чтобы из смутной, инстинктивной, она сделалась определенною, произвольною… и для такого превращения требуются Гельмгольцы и Гальвани» — лучше не скажешь. Книга написана в импонирующем мне ключе: каждое событие имеет мистическое и «научное» объяснение, выбор остается за читателем.

Первая мысль после прочтения последней строки: «Великолепно!» Оказывается, и у нас умели писать не только Классическую Литературу, но и прекрасные развлекательные тексты.

Сегодня я добил-таки «Каменный мост». Потрясающе утомительная книга. С первого взгляда воды нет, но – все по одному да потому же, по одному да потому же! Бесконечные замысловатые рассуждения об эфемерности истины, о сути смерти и разнице ее с забвением, о цеплянии за мерзостную жизнь, главная ценность которой представлена отвратительными автору однотипными женщинами. Мутный коктейль из постмодернизма, сюрреализма и документалистики. Зато атмосфера тридцатых-сороковых передана потрясающе достоверно. Мне кажется, что ни в одной из прочитанных мною исторических книг я не встречал подобной достоверности. Снимаю шляпу перед проделанной автором архивной работой. В целом текст из серии – пока читаю, интересно, закрыл, и возвращаться не тянет. Рекомендовать кому-либо я, пожалуй, не стану, но и бал занижать не буду.

Иногда, чаще в предвкушении долгожданного отдыха, случается настроение «расслабить мозги» какой-нибудь незамысловатой шнягой. Для этой цели существует даже своя ниша в литературе. Но есть и небольшое количество падших сверхчеловеков, которые испытывают рвотные позывы при прочтении полста странниц подобной макулатуры. Нашей «могучей кучке», попади она под описанное настроение, я и хочу посоветовать этот опус.

Угарный трэш, или трэшанутый угар (нужное подчеркнуть). Мега-эго-реализм, отличающийся от «Эдички» и «Тропика Рака» сведенными к минимуму сюрреализму, трагизму и философии, зато сдобренный самоиронией, выгодно оттеняющей безмерное чувство собственного величия ГГ-автора.

Книга, обласканная Захаром Прилепиным; конечно, я кинулся искать в ней Литературу. Слава богу, вовремя окстился, плюнул на это занятие, и лишь по окончанию чтения готов признать: да, блин, Литература.

Как в том анекдоте:

ЦВЕТИК: «Незнайка, скажи рифму к слову «пакля»?»

НЕЗНАЙКА (вытаскивая изо рта беломорину): «Х...кля»

ЦВЕТИК (теряет сознание): «Нет, Незнайка, ты не поэт»

НЕЗНАЙКА (затягивается беломориной): «Да, не поэт. Я – БАРД, б..!» —

Тоже искусство.

Сразу отвращает язык. Добрых полкниги я не мог отделаться от ощущения, что все это лингвистическое безобразие на самом деле не пофигистическая игра долбанутого филолога, а тупо – безграмотность автора. Ну что еще можно предположить, когда на одной странице в одном и том же слове меняются безударные гласные? Когда тонешь в потоке неологизмов, даже поняв смысл которых так и не осознаешь их семантику! Но больше всего бесило отношение автора к понятию «род»: мальчик Репа в книге «она», девочка Зельцер, как не сложно догадаться, — «он». «Папа» у автора тоже – «она»? Я как-то привык все-таки ориентироваться на вторичные половые признаки (с первичными сложнее – ортодоксальные мед.школы причисляют к таковым исключительно эндокринные железы, безотносительно того, внутрь они вложены или болтаются снаружи).

По прочтению сотни страниц я таки плюнул на орфографию и стал воспринимать сие безобразие как «оригинальный язык». Следующей проблемой стали предложения, а они здесь масштабные, как весь ЛТ вместе с бородой. Причем, малые конструкции (части больших) автору удаются великолепно (изящны, ироничны, умны), но вот крупные – тушите свет. Когда-то я прочитал в обучаловке для писателей-чайников, что «все пишут «гусеницами», но при редактировании их нужно разбивать на удобоваримые предложения». Мне показалось, что редактированием себя автор совсем не утруждал.

Я плюнул и на это тоже – скользит взгляд и скользит; не понимаю, о чем этот наркотический бред – и хрен с ним. Чего, в конце концов, нового о жизни мне может сообщить О.Шепелёв?

Зато текст – поток сочного, вкуснейшего, отборнейшего, изобретательного, изысканного, совершенного мата. Услада сердца и души. Бескомпромиссность, нонконформизм, политНЕкоректность и (скажем в рамках правил) «отрицание» приличий и норм. Короче – глоток свежего воздуха.

В общем, положил я на всё вышесказанное и начал наслаждаться маргинальным алкоголизмом, брутальным сексом, эгоистичной (а какая она еще может быть в том возрасте?) любовью и безбашенной атмосферой юности.

Чего и всем желаю.

PS: отзыв изуродован пошлыми многоточиями по требованию модератора badger 19.10.14г.

Изящная игра разума — первая половина книги.

Игра разума, изящная местами: «Ну, погоди» — цинична по отношению к святыням моего детства настолько, что я лично похохатывал; «Колобок» — жутка настолько, что у меня попортилось настроение перед лицом давлеющей беспощадной неизбежности и безвыходности, рассуждения хоть и высосаны из пальца, но непоколебимы в своей архитепической логике (другое дело, что на той же основе можно было накропать совершенно противоположные, но столь же логичные смыслы); «Снежная королева. Развенчание гностического мифа» — у меня, краешком знакомого с вопросом, вызвала восхищение и аплодисменты стоя.

Игра разума, местами беспомощная: тот же «Бурратини», убейте, но не могу понять, за что название вынесено в общее название — фашизм Буратино доказывается одной датой и местом пребывания. Фашизм как движение много шире, чем противостояние условному еврею-Барабасу. Вобщем, эпатажный бред. Туда же спишем натужные попытки с Незнайкой и массонами-поросятами (пусть они и есть свиньи).

Зато мультики про попугая я теперь не смогу смотреть в ином понимании. Читал тексты про них, лихорадочно внимая, без тени улыбки, ибо — правда. Про любимое «Собачье сердце» — не мог не согласиться, такая точка зрения вполне может иместь место.

Вторая часть книги — привычные эссе. Всё на месте — лиризм, рассуждение, попытка смены точки взгляда от обывательской, нежная ностальгия по детству... Вот только мыслей особо нет. Запомнилась только: «Мы верим словам, произнесенным «в сердцах», потому что вежливость — буфер между правдой и личностью». Сравнение городов с человеком прикольно, но, к примеру, про Харьков я совсем не понял деталей. Как-то , после прилепинских эссе, нечего мне больше написать про классичесские эти.

Оценка — не среднеарифметическое. Те, несколько реально бронебойных, серьезно перекосили весы моего восприятия книги.

Я не люблю ни семейных хроник, ни вековых эпопей, и не читаю их. Именно поэтому я долго не прикасался к opus magnum горячо любимого мною Кузнецова. Дополнительно очень пугали подстрочья названий частей: шестидесятые-восьмидесятые, сороковые-пятидесятые, десятые-тридцатые – именно так, по убывающей (слава богу, всё действие происходит в современности, но пестрит бесконечными флэшбэками, а указанные рамки лишь акцентируют определяющую линию данной части). Наконец я взялся за томик и утонул, как всегда. Утонул в идеальном русском языке, мастерском владении словом, в чудесном психологизме душ, мечущихся по закоулкам кризиса среднего возраста. Каждый – в одиночку, но все – в одном и том же месте. В омуте, где ил, раки, сгнившие колоды, холодные усатые сомы и мертвые люди: все те, кто упоминается в книге – родственники, любовники, друзья, мимолетные встречные – мертвые, они хватают за ноги живых, цепляются, не отпускают, и тут уж либо к ним – в глубину смертной депрессии, либо набраться сил, выгрести, и плыть по жизни, неся это прошлое на себе. Прошлое своей семьи. Свое наследство.

Каждая глава – картина, целостная, прекрасная, но вместе они складываются в эпическую мозаику, рисующую последнее столетие России: слой за слоем, словно срезы мультиспирального томографа, препарирующего эти тяжелые, но полные буйной жизни десятилетия. И на этих срезах выявляется невидимое нам из сегодняшнего дня: что прошлое лишь кажется черно-белым, что менялись лишь говор и девайсы, но суть все та же: всё тот же мутный поток, та же душевная боль, те же сложные характеры. Одного предаешь, второму завидуешь, перед третьим пресмыкаешься, четвертую любишь, а за пятого отдаешь жизнь. И кто ты после этого, подлец или герой? Срезы копятся, встречаются, накладываются друг на друга, и вот перед нами целостный человек, человек с горькой складкой у сурово поджатых губ, человек с печальными глазами – СССР.

Вкусное решение с переплетающимися личностями рассказчиков, что периодически заставляет усомниться в реальности событий. Однако, кто кого сочиняет, становится неважным на первой же сотне страниц, потому что по большому счету, это лишь изящное украшение текста. И все-таки совет: когда разум начнёт закипать, вспомните, что реальность формируется лишь в сознании субъекта (в конечном итоге – в голове читателя, а совсем уж копая – всех сочиняет Кузнецов ;)), а значит – как написано, так оно и было. Смыслы книги сталкиваются, мысли, высказанные в будущем, дублируются в прошлом, сюжеты повторяются, почти впадая в грех аналогии, метафоры связывают быль и небыль – только въедливый читатель сможет соотнести все эти планы, изящно сплетенные невидимыми нитями магического реализма, и тогда перед ним откроются вторые и третьи смыслы, далекие горизонты, от торжественных грозовых зарниц которых на миг перехватит дыхание.

Вода в романе – это смерть, что поглотит всех, но вода – это и жизнь, что несет каждого по стремнинам и водоворотам, бьет наотмашь топляком, катит по порогам, и каждый захлёбывается, но плывёт, зная, что иногда течение успокаивается и выносит в прозрачнейший залив, где вода – парное молоко, или в бирюзовую лагуну, сквозь мерцающие глубины которой меж сказочных коралловых зарослей мелькают стаи пёстрых рыбок, и мнится — лишь руку протяни. И герои плывут, плывут, а лагун не видно, и лишь вспоминая прошлое, нет-нет да мелькнет – вот же она была, заводь, я же когда-то резвился в ней…

Казалось бы, намного легче выплыть вдвоем. И все это понимают, но как-то не выходит – вдвоем. Вот и взбивает воду в пену каждый сам по себе.

Долго придется взбивать ее, прежде чем откроется понимание, как можно перестать бояться смерти. И начать жить.

Я по-прежнему не люблю ни семейных хроник, ни эпопей, и не читаю их. Ибо назвать так «Хоровод Воды», все равно, что назвать «Войну и мир» любовным романом.

Не в тот раздел занес я эту книгу. Поверив основной массе отзывов и обсуждений, начал читать, желая чего-то типа сплаттера. И в результате — неудовлетворение. Лишь отстраняясь — понимание, что книга очень-очень качественная. И лишь к концу, смирившись и через смирение осознав свое заблуждение , я впился во все эти описания реального, не лубочного, быта Техасса начала века, в весь этот «кислотный вестерн» с деконструкцией этого порядком мифологизированного жанра, в развенчание привычных культурных архетипов...

Безумно понравилась старуха-мизантропка — самый колоритный, живой, запоминающийся персонаж, персонифицированная история-психология Юга...

Натуралистические описания? Смерть, трупы, увечья, нищета, поедание отбросов — были тогда повседневной действительностью, ничего запредельного. Избалованные современным гуманизмом, мы не хотим того знать того, и позволяем себе циничные замечания, типа «со времен средневековья ничего не изменилось». Негр-маньяк (к сожалению — с закономерными предпосылками детства — четко следуя фарватеру психологии, зато — полноценно рисующие нам варианты «счастливого дества» тех времен, времен, кстати, индустриализации СССР), тогда и Тома Соера в триллеры давайте запишем: индеец Джо — самый жуткий персонаж моего детства.

Вобщем, я должен был внести роман в рубрику «Современная классика», и тогда, прочтенный в соответствующее настроение, он понравился бы мне гораздо больше.

Именно ради этого выкладываю отзыв: надеюсь, что кто-нибудь прочтёт и не ошибётся с выбором)).

Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне.

Нарисуй мне портреты, погибших на этом пути.

Покажи мне того, кто выжил один из полка.

Но кто-то должен стать дверью, а кто-то замком,

А кто-то – ключом от замка.

Земля. Небо. Между землей и небом – война.

И где бы ты ни был, чтоб ты ни делал,

Между землей и небом – война.

(Виктор Цой ЖИВ!)

Эти строки НЕ используются в тексте. Но каждый прочитавший поймет — это эпиграф ко всей книге.

Та же война всё чтение бушевала внутри меня – прекрасно это или ужасно? Сыро ведь, не Литература никак. Язык ровный, глаз скользит и за корявости не цепляется, респект. Но это обычный язык, до Литературного ему еще шаг-два. Диалоги иногда радовали, да. Иногда прям ВКУСНО.

Глубже – хуже. Гнёздные, как аллопеция, ненужные уточнения (по опыту – когда пишешь, кажется, что добавляют достоверности, но это неправда: они добавляют самодовольства и наивности); психологические вольности, из которых вытекает герой-мямля с претензией на независимость и силу (последнее в местах, угодных автору, разкумеется (фуууууу!)); свойственное молодым авторам морализаторство. И, конечно же, Мартин Сью – (беее).

Но идем глубже в слои сюжета: тонко поданая документалистика в сердцевине каждой главы: рок-н-ролл-шаманство-Чудь-история Перми. Браво! Мешанина из этих фактов и, казалось бы, сюжетообразующих линий – вдруг оказывается стройной цепочкой тех самых сюжетообразующих линий; узором композиции, небезупречным, но не вызывающей отторжения – браво!

(реалистичность – сквозь пальцы, но, блин, стройно, красиво; не придираясь – не подкопаешь; респект!)

Девять из десяти, попытавшись свести эти линии в одно, потерпели бы крах.

Знаете, почему я посмотрел на все вышесказанное сквозь пальцы? Простил то, за что любой другой роман огрёб бы не больше 6? За те самые исторические справки, за эрудицию, за смелые, пусть эфемерные, построения. За то, что я узнал в авторе раннего себя.

И, конечно, за рок-н-ролл. Роман пропитан не столько музыкой, сколько Судьбой. Я, как адепт рока, не мог не утонуть в любимых ритмах, любимых именах. У меня голова кружится от мысли о бездне проделанной работы, что породила главу о судьбах рок-звезд, только истинно верующий был способен провести эту работу! У меня трепет душевный от звучания в моей голове блюзов, которых я никогда не слышал!!! От звучания гитары, которая «имеет форму женщины и голос ангела», но шесть аккордов для нее написаны Дьяволом.

Интересно, что было бы, воспевай автор шансон?)) Но любители шансона не пишут таких книг!

Удивлён высокой оценке, потому что планка романа как бы совсем не высока. Не скажу, что лютая графомания, но – проба пера начинающего автора. Человек не владеет словом как инструментом. Человек имеет лишь общее представление о литературном языке. Масса корявостей, диалоги искусственны.

Человек незнаком с основами драматургии. Повествование безбожно затянуто. Сюжет бесконечно провисает. Выматывающие описания местности/города/зданий (полное ощущение, что автор описывает впечатление от тур.поездки), бесконечные повторения информации одними и теми же персонажами (автор опасается, что читатель забудет очевидное?), раздражающие повторения одних и тех же сцен глазами разных персонажей (хоть бы при этом новая информация появлялась! я уж не говорю о диаметрально противоположной оценке событий...), постоянные нудные описания абсолютно лишних действий (к примеру, сцена замены колеса: кто из какой дверцы вылез, кто в какую сторону горизонта посмотрел, откуда достал домкрат, сколько минут тот поднимал автомобиль, убедиться, закреплена ли машина, открутить гайки и, опаньки!, «а потом он поменял колесо»! Ладно, начал ты описание производственного процесса, так будь, блин, последователен! А лучше – вообще упомяни вскользь). Столь же велика масса лишних с точки зрения драматургии событий (та же пресловутая сцена с заменой простреленного колеса: герои обсуждают, насколько опасно менять колесо в условиях погони. Обсуждают в два раза дольше, чем длится сама замена колеса. При этом сидят, совершенно беспомощные, в поломанной машине!!! Ладно бы, вследствие всего этого идиотизма их нагнали бы гулы. Или они опоздали бы в точку рандеву. Так нет же! Зачем вообще эта сцена?!.. Автор делился своими знаниями в области устойчивости к повреждениям многокамерных колес легковых автомобилей?). Герои действуют не сообразно здравому смыслу, а согласуясь с интересами автора (сразу вспомнилась сцена, где полицейского подняли по тревоге, он сетует, что даже душа не успевает принять, но видя по дороге встречу двух людей, которые (по его мнению!) всего лишь не должны общаться, он игнорирует приказ, и едет за ними следить!). Биографии второстепенных персонажей подробнейшим образом детализированы (но эти герои чаще всего гибнут через пару десятков страниц, и остается непонятным, зачем грузили мой мозг? Чтоб я за умершим статистом увидел личность, ощутил ужас прервавшейся на взлете жизни? Не получилось. Не жалко этих картонных солдат. Жалко детей, которых краем глаза заметила пробегавшая мимо Паола, потому что самолеты были уже в воздухе…) Биографии главных героев поданы вскользь. И разумеется, главным героям всё всегда удается.

Позабавили клише: дело происходит в Италии, отсюда действующие лица: мафиозо и полицейские. Кому же еще в Италии-то? (Цезарь и гладиаторы ведь как бы уже вымерли). Разумеется – два католических священника. Но читая их, совсем не понимаешь, что это значит – быть католическим священником. Потому что автор не имеет об этом ни малейшего представления. Вот о мафии ему гид рассказывал, это – да. (А в итальянских библиотеках, кстати, работают исключительно писаные красавицы) Глотком реализма – циркониевый завод и американцы. Кстати, американка – единственный персонаж, обладающий хоть какой-то самобытностью среди однотипных клишированных остальных.

Философская основа удовлетворит разве что младшего школьника.

Думал, что брошу на первых пятиста электронных страницах. Потом увлекся. На середине второй книги снова устал. Дочитал только потому, что если бы отложил, то не вернулся бы к книге точно. Для меня это – нижняя планка читабельности. Особенно после читаных только что Прилепина и Кузнецова.

Почему все-таки прочитал? Сюжет в целом – ничего. Город, пусть излишне, но проработан, город — живой. И, главное, импонирует безжалостность автора: если герой должен умереть, он умирает.

Книгу не рекомендую.

Роман про конец эпохи, и про ростки чего-то нового , так и оставшегося за кадром понимания и героев и читателя. Порно — не более чем аллегория, уазывающая на чувственность как цель обывателя и на непритязательность его, обывателя, вкусов. Роман о смене культур, но не парадигм. Роман об их прогресирующей деградации. Роман о том , что поиткорректности не существует — она не более чем реверанс и лицемерие, рядом с которым прекрасно свществуют нормальные человеческие чувства, желания, шаблоны, предрассудки и искренность. Политкорректность как коммерческая возможность.

Роман читается трудно и тяжело, ну и ладно — кому тяжело читать, тому незачем это читать. Интересно следующее: Лазарчук был одним из основателей стиля « турбореализм», когда линия голого действия зияет пустотами , и лишь из последующего действия читатель может догадаться, что тогда произошло. Здесь какой-то гипертурбореализм — действия нет вообще. Есть лишь лихорадочные мысли в шоковом сознании человека, только что нечто пережившего. И по этому мутному, специально усложненному потоку сознания мы должны догадаться, что же именно поизошло и следствием чего оно стало! Сложно, интересно, утомляет, уничтожает динамику. Но это — Литература.

Конечно, она не заслуживает десятки. Не абсолютный шедевр. И перегруз персонажами, и перебор с «паланиковскими» повторами фраз, и вторая сюжетная линия – напрочь искусственная, невнятная и нарочито приторочена к основной белыми нитками (за ради «скрытого смысла», о котором Юлик Горский говорит что-то вроде: «для того он и скрытый, чтоб остаться непонятым»), да и второй финал… неубедителен (по крайней мере, для меня). Но книга настолько пронзительна ощущениями юности… именно «ощущениями», потому что лично мои 90-е были совсем другими. Роднит, разве что, головокружительное ощущение свободы, всепоглощающей, безграничной, чуть-чуть страшной. Отсюда моя очень субъективная десятка.

Мне кажется, что эта книга будет интересна узкой прослойке читателей – сегодняшним 40-50-летним, плюс-минус, — вот только читать бы они ее стали лет десять назад. Кстати, книга-то вовсе не о 90-х. О эпохе напоминают лишь разбросанные кое-где знаковые названия-мнения-фразочки да мегабайтность жестких дисков. Но название трилогии – «Девяностые: сказка» — неотвратимо делает хорошую книгу очень недолговечной.

Очень хочу в этом ошибиться.

О чем же книга? Снова о рефлексии, ностальгии, погоне за ускользающими отблесками детской мечты. Поиске ни то истины, ни то смысла — в лабиринтах города, в водоворотах финансовых потоков, в эшероховском пространстве психоделиков, в трансовых ритмах эйсид-хауса. Детективная составляющая нужна не больше, чем в «Что делать?» Чернышевского. Но даже с ее помощью, этой условной детективной нити, раскрывается интереснейшая философия об Истине и истинах, разница между которыми – всего лишь в «фильтре» по ту сторону глаз их нашедшего; и если встать на верную точку зрения – так ли уж важна та истина, которую искали? Нет ли другой, существующей чуть в стороне, на периферии зрения; той, что несравнимо важнее?..

Абсолютно не помню, где и как я цепанул это название. Случайно наткнулся на уже скачанный текст на жестком диске. Чуть было не снёс.

Это была бы потеря потерь))

Действительно, «Над пропастью во ржи», но современная мне. Упомянутую классику я прочитал поздно, года два назад. Не знаю — то ли не в том возрасте, то ли, пресыщен современными текстами, на фоне которых тот, изначальный, совершенно не выделяется ни скандальностью, ни болезненной откровенностью. Короче: «их тяжелое детство прошло вдалеке от вещей, тех, которые так переполнили доверху нас» (ДДТ). ВГЛ — именно та «Над пропастью...» , которая способна пронять пресыщенного современного читателя. Гротеск, сквозь который прорывается боль за происходящие в социуме процессы (кстати, отличает истинного патриота своей страны!), взрывы очень точных мыслей, где-то банальных, но как-то именно вот так тобой не формулируемых (добавлю: для кого-то банальных, но основной массе подростков, кому честно и предназначены как ВГЛ, так и НПВР, — откровение небес; давайте не будем излишне строги). Да, много шитого белыми нитками, но это все-таки не реализм (постмодернизм? не силен в классификациях, поправте, кто знает). Текст очень реалистичный при всем своем гротеске — реалистичный событиями и поступками людей.

Присутствует и ангажированная «смена парадигмы»

которая реально цепляет.

Читал запоем, с красными от бессонницы глазами. После пронизившего меня «Будущего» Глуховского, эта книга удачно (правда, второй, первую книгу бросил, ибо свежо впечатление от Литературы, чтоб читать Макулатуру) мне попала на глаза. Очередной приговор современному обществу потребления (в том числе — потребления собственных детей). Показательно: книга (дебют, кстати говоря, наркомана) получила пристижную премию (см.выше)! Почему только общество после таких книг не меняется?.. Привыкло потреблять и их, причем горстями (горькая ирония). Отдельное спасибо Вадиму Михайлину за потрясающий и честный перевод. Такого смачного перевода я раньше не встречал (разве что в Большом Куше от Гоблина) — ненормативной лексики по пучку на абзац, при этом — вкусно, точно, вычурно, со смыслом ! Я не иронизирую. ИМХО — ненормативная лексика делает текст более личным, честным, доверительным.

В общем, еще одна нетленка, которая непременно появится в моей библиотеке на бумажном «носителе».

Осторожно, спойлеры (хоть я и старался)

Пожалуй, это лучшая фантастическая книга из прочитанных мною за год. Именно – фантастическая. И именно потому, что реалистична. Беспощадно реалистична. Бьет наотмашь безжалостной психологической достоверностью изуверских поступков. Психологизм зашкаливает. Вся бездна, вся боль человеческой души обнажается на этих страницах. В первую очередь, конечно, отношения детей и родителей. Они, кстати, совсем не изменились…

Очень честная книга. К примеру, население Барсы – вроде как должны выступать «положительными» антиподами эгоистичным сибаритам Европы, и автор им симпатизирует, но рисует все равно такими, какие они есть: поголовно наркоманы, преступники, скоты, засравшие и сломавшие даже тот плацдарм, на который их пустили. Ну как таких можно принимать в граждане?..

Потрясающе передана реакция человека на катастрофу: шок – истерика — надежда и фантастические прожекты – отчаяние – смирение – мудрость. К слову, все это переживает любой девятнадцатилетний парень современности, только что стоявший на пороге жизни с горящими глазами, когда его подружка говорит вдруг: я беременна. Автор лишь усугубил эффект этой аллюзией: преждевременная старость – для лучшего осознания читателем предложенной эмоции. Но уверяю вас, сила этой эмоции в обоих случаях одинакова – и там, и там ощущение закончившейся жизни.

Строго подходя, все общество Европы «Будущего» – Питеры Пэны, так и не повзрослевшая малышня, с трехсотлетними прожженными упырями у власти. Потому что взрослость наступает, когда перестаешь жить для себя, т.е. начинаешь воспитывать собственного ребенка. И это тоже прекрасно показано в романе.

Абсолютно живой мир. И отсюда я несколько удивлен критикой финала. Да, он небезупречен, но он реалистичен. Нет бога в машине, нет роялей в кустах, нет этакого финта ушами, Ян не возрождает чудесным образом Космическую программу (на которую у Европы тупо нет ресурсов – да, на «бусы» для африканских вождей есть, но ведь это ради сохранения власти; и на роскошь для «партийных» есть, но это обычный «паек» власть предержащего, такой же как клетка 2х2х2 для любого другого) (и, потом, выход в космос как хэппи-энд – уже было не раз, начиная с Вэнса и Кларка). Нет, раздавленный Ян просто мстит, по привычке оправдываясь глобальной необходимостью. А что еще он мог сделать? Уйти в оппозицию? Ну и? Все прекрасно знают, что в условиях «демократии» выигрывает тот, у кого больше денег. В революцию? А это тоже самое, см. Рокамора: пламенный революционер, на деле трус, подлец и политик; и финальный его поступок – не «осознание» и «просветление», — они дело не одного дня, и вся книга нам то показывает, — нет, это минутная слабость, помноженная на желание личной мести. Ок, во главе с Яном побеждает Партия Жизни. Получаем бесконтрольное размножение – голод – гибель в кровавой вакханалии. Да и что разрушать-то? Мне потребовалась пара дней, чтоб я смог абстрагироваться от личностей и поглядеть на социум в целом. И у меня нет логических аргументов, которые я бы ему кинул в лицо (за исключением некоторых перегибов, которые исправляются законодательно). Я не верю в стагнацию из-за бессмертия. Да, разведется масса эгоистов, прожигателей жизни и подонков, рвущихся к власти и разнообразным кормушкам. Так их и сегодня подавляющее большинство… И это как-то не останавливает прогресс.

Этот мир мне просто не нравится, субъективно и категорически.

Выбиваются из общей реалистичной картины лишь Партия и Фаланга, явно скопированные с НСДРП и штурмовых отрядов Гитлера. И явно для того, чтоб читатель мог это общество за что-то возненавидеть. (А ведь решение могло быть более простым, циничным и приземленным. Первое, что напрашивается – бессмертие в обмен на стерилизацию. Рубеж принятия решения – 20 лет. Как раз тот возраст, когда голова еще думает о высоком, впереди вся жизнь, а «спиногрызы» — не более чем обуза. Гарантировано через 3-5 поколений новые дети появляться перестанут). Они невозможны ни в современном мире, ни в Будущем, постулирующем принцип гуманизма. Те же интернаты – ни одна цивилизованная страна не потерпит таких издевательств над сиротами. Первая же проверка все прикроет. Обратите внимание, что в начале книги позиции Партии шатки, идет активная закулисная борьба, т.е. имеется оппозиция и она сильна, имеется президент, в партии не состоящий. Но нарисованная структура безусловно логична, харизматична, самодостаточна. Выращивать свои ряды из сирот «врагов народа», столь изощренно вытравливая из них все человеческое… И все до единого действия Яна – на самом деле истерический крик ребенка внутри него: «Мама, ты где?! Забери меня отсюда, мама!» — того самого четырехлетнего малыша, что холодные перчатки вырвали из теплых рук Анны.

Так что книга для меня в первую очередь именно об этом: о том, что мы делаем со своими детьми, о том, как мы относимся к своим родителям. Вопрос книги — для кого/чего ты живешь? Для Будущего, возящегося в песочнице, или просто не хочешь кому-то уступать свое место?

PS про «русофобию» Глуховского. Образ России «Будущего» – не антипатриотизм и прозападничество. Надо просто знать позицию автора, а выражается она одной фразой (не знаю авторства): «Как я люблю эту страну, и как я ненавижу это государство!» Он довел до апогея сегодняшние процессы, описанные им в «Рассказах о Родине»: ненасытные подлецы у власти окончательно обнаглели и заработали таки всенародное восстание.

Возможно, ключ к рассказу в предисловии. Я не нашел. И был в недоумении от пересказанной легенды. Зачем она Фаулзу? Понятно, что заинтересовал его любовный треугольник, к которым писатель питает нездоровую страсть)). Но все достаточно банально, и разрешается этот треугольник богом из машины

Но зачем же эту легенду переписывать и включать в сборник? Я задумался и зацепился за три фактора: 1) Критики пишут о рабочем названии сборника — «Вариации» — и указывают на то, что «Элидюк» является вариацией темы «Башни из черного дерева». Дэвид не смог, Элидюк смог. 2) Фаулз — постмодернист. Их творчество подразумевает дополнительные смыслы. 3) Посреди пусть идеализированно, но мотивированных действий спотыкаешься о поступок Элидюка: он везет принцессу к себе домой, не поставив в известность ни одну из своих женщин. На что он рассчитывал? Казалось бы, расплюйся с женой и приводи свежую возлюбленную (тем более, что на выяснение отношений были и время и возможность). И тогда я увидел под покровом легенды реальную историю, легшую в основу. Мужик поехал на заработки, вернулся с новой бабой, а старую сдал в монастырь. Диссонансом остался мажорный финал о всеобщем посвящении себя Христу. Что это? Красивые менистрельские домыслы, свойственные веку?.. Или чувство вины? Муки совести. Самонаказание. То, что ждало Дэвида, реализуй он ту возможность. Может, действительно — «уцелел»?..

Впрочем, все равно — банальность в красивой упаковке.

Помните такое понятие «послесловие»? Оно хорошо тем, что, в отличии от «предисловия», допускает «спойлеры». И этот мой отзыв, как и большинство моих отзывов, именно — послесловие. Или даже — сочинение, как в школе)). Давно хотел поделиться с кем-нибудь своими мыслями о. Так что подумайте, стоит ли читать дальше. Впрочем «Башня» — не детектив, особой интригой не выделяется, но тем не менее. В общем, смотрите сами.

Я наткнулся на повесть около 15 лет назад, когда от нечего делать листал на даче старую подшивку «Иностранной литературы». И вдруг, среди текстов об испанских повстанцах глаз зацепился за обнаженные женские тела. Повесть была прочитана тут же, за пару часов, взахлеб. Честно говоря, случился разрыв шаблона – не думал я, что в СССР могут такое напечатать: тут вам и неприкрытая сексуальность, и некий шарм буржуазности, и однократное, вскользь, упоминание советского строя в иронично-негативном контексте. Однако ж – напечатали (много позже я узнал, что Фаулз тяготеет к социалистам, но тем не менее…)

Рассеянные по тексту куски об изобразительных стилях неподготовленным читателем воспринимаются сложно, но все равно читаются с интересом, и даже что-то в этой художественной зауми я начал понимать. Общие рассуждения о развитии искусства же достаточно прозрачны, и вывод о девальвации абстракции, о современном искусстве как «зияющей пустыне» и «самой провальной пропасти из всех» (сразу вспоминается к/ф «О чем говорят мужчины»: Энди Уорхол, я не твой) абсолютно согласуется с моим ощущением. Очень интересно было бы узнать мнение художников об этом аспекте повести.

Разумеется, покорила меня параллельная линия сюжета. Прочитав «Башню», я упал в Фаулза, и, разумеется, следующим откровением стал «Волхв». Сначала я думал, что «Башня» предшествует ему, и получила в нем дальнейшее развитие. Оказалось, наоборот. «Башня» — реалистичный и зрелый «Волхв». Параллели очевидны – затерянный уголок сказки, две девушки, старый волшебник, молодой самодовольный англичанин, и все не так, как кажется с первого взгляда. Только сказка остается сказкой – обаяние Котминэ не теряется с течением страниц, оно даже усиливается, но как бы становится «взрослым» (как волшебство «Властелина колец» по сравнению с «Хоббитом») — по мере понимания трагедии, что творится под сенью усадьбы. Аморальная атмосфера таит под собой целомудрие. Злобный старый повеса становится хрупким, нуждающимся в поддержке гением, легкомысленная секс-кукла – побитой жизнью, но несломленной боевой подругой, самоуверенный молодой звезда – посредственностью, несостоявшимся «ни как мужчина, ни как рыцарь»; и целую эволюцию «масок» проходит Диана-Мышь: от холодной хозяйки через твердую студентку-сиделку к ранимому, но принципиальному в вопросах морали цветку. Одураченный иллюзорной распущенностью атмосферы, Дэвид считает, что девушка уже принадлежит ему, и позволяет себе покочевряжиться в супружеских моральных принципах, рассчитывая в душе, что его станут уговаривать и таки уговорят. Но эта заминка оказывается фатальной. Один мой друг сказал: «Добиться можно абсолютно любой женщины» «Ну да, как же!» – возразил ему я и начал загибать пальцы. «Значит, ты не хотел их по-настоящему», отрезал он. Позже я понял, что он имел ввиду. Каждая женщина назначает свою цену (ценой Клеопатры, к примеру, была жизнь), и если ты не готов ее платить – ты не хочешь ее по-настоящему. Ценой Дианы было Настоящее Чувство. Не обязательно любовь – с Генри она была не из любви: уважение, жалость, мамреду (вроде так произносится японский термин, обозначающий чувство ученика по отношению к учителю). Заминка Дэвида показала, что того самого кристаллизованного чувства к ней в нем нет. Оно появилось позже, когда он был отвергнут (и вполне возможно именно потому и появилось).

В припадке самоуничижения Дэвид видит себя настоящим. Он понимает, что отверг новую жизнь, настоящую жизнь, жизнь «полной грудью» и вынужден вернуться к своему пресному выхолощенному существованию. «Уцелел» — говорит он жене. И это звучит приговором.

В последнем абзаце я по памяти воспроизвел вывод советского послесловия в том самом журнале. Но разве было бы лучше, если бы Дэвид развалил семью с двумя детьми ради молоденькой студентки? Ему мнится идеальный рай в обнимку с ней, но не станет ли этот рай через семь лет таким же пресным? И что тогда, новую студентку искать?

На самом деле Дэвид не мог не «уцелеть». Именно потому что он неспособен на то большое чувство, что ждала от него Диана. Он не способен на взрыв, на Поступок. Чувства его на втором месте после рассудительности. Между его «я» и самовыражением стоят преграды условностей, морали, стыда, английскости – именно потому он, кстати, и предпочитает абстракцию реальной живописи. Именно поэтому его картины не останутся в веках (вот только вспоминаются Стругацкие с их «Хромой судьбой»: резюме машины для оценки гениальности – «тираж 50 000 экземпляров», помните? И почему это мало, если твоя картина греет душу одного человека, а не всех?) Он «порядочный человек», что в контексте повести звучит ругательством. Нет, жене-то изменить он может, но с другой девушкой, более «легкой», только такая измена не именит его жизнь. И, кстати, жене он все равно изменил, хоть и не имел физической близости. Он влюбился, что гораздо непростительней, ибо половой акт – не более чем физиология.

Ладно, переживёт. Должно быть, хватит ума последовать совету журнала «Махим»: при расставании с девушкой – как бы тебе не было плохо, не рассказывай ничего своей жене)).

Закрывая книгу, понимаешь, что Котминэ поселился в твоей душе навсегда – этот болезненно-искренний светлый зачарованный мирок, населенный очень хорошими, но несчастными людьми, сбежавшими туда от реальности, как в заповедник.

«Вы готовы к боли? Готовы к страданию? Тогда вы готовы к встречи с Ледяным Человеком!» (к/ф «Бегущий человек») С глыбой льда, в которую вморожены ярость и отчаяние. С романом Сергея Кузнецова «Шкурка бабочки». Не читайте эту книгу, если вы любите сказки, если вы живете в чудесном мире и вас окружают милые и добрые люди. Не читайте, если вам не нравится Паланик, если вам не нравится Уэлш. Не берите ее в руки, если в литературе вы предпочитаете недосказанность, намеки, вуали и покровы, если самой эротичной сценой считаете закрывающуюся дверь в спальню.

Эта книга откровенна до болезненности. В обоих смыслах — откровенна. Человеческое тело и человеческая душа анатомируются в бестеневом свете хирургических ламп, не оставляя простора фантазии, только – воображению (а оно, в свою очередь, проделает странную штуку с вашим желудком).

Пройдите мимо этой книги, если вы трушный любитель сплаттер-панка, если исключительно жаждете смачной расчленёнки, потому что это книга НЕ о расчленёнке. Жестокости хватает, и от безжалостности описаний накатывает оторопь, но назвать «Шкурку» БДСМ-триллером, все равно, что сказать, будто роман Пелевина «Священная книга оборотня» — про проститутку с хвостом (как высказалась одна моя недалекая знакомая).

Как и любая другая Литература, «Шкурка» многогранна и качественна. Да, впервую очередь она о страдании во всем его многообразии: о психологических проблемах и их истоках, о поломанных судьбах, об истеричном мегаполисе, о людях-крысах, что бегут по офисным коридорам, подстегиваемые электрическими разрядами бешеного ритма современной жизни, о фиксации на сексуальных преверзиях, как способе побега из этого лабиринта, способе отстоять свою самость, доказать самому себе, что еще не потерял индивидуальность; о бесчеловечной власти, повернутой на деньгах, абсолютно утратившей и образ, и подобие.

И над всем этим – тень маньяка. Обычного рассудительного практичного человека, в мир которого гармонично вписана жестокость. «Сумасшедший – нет. Психотичный – да. Он знает разницу между добром и злом. Просто ему все равно» (к/ф «Прирожденные убийцы»).

А остальным – не все равно? Людям-крысам, что сжигают свою жизнь в истеричной гонке-поиске мифического кусочка сыра? Депрессирующим, отчаянно цепляющимся за кусочки своей распадающейся детской личности, настолько стремящимся сохранить себя в стирающем различия круговороте большого города, что рушат ради этого любые межличностные отношения – им не все равно? Властям, цинично разрушающим собственный город не все равно? А жителям этого города, которые все видят и молчат?

Просто кровь заметна, и оттого пугает больше, чем статистика разводов, неврастеничные от поведения родителей дети и антидепрессанты горстями. И вырваться из этого круга – бросить все к чертям и скрыться в лесах, или изменить сознание и перестать быть человеком, т.е. влиться в высший круг тех самых, потерявших образ-подобие, или изменить сознание и перестать быть крысой, т.е. вновь стать человеком – все это ничуть не проще, чем сбежать от маньяка.

Книга о суборбитальном одиночестве. О людях, что рвут отношения с близкими, но не перестают искать душевного тепла. И им кажется, что иногда находят. Кто-то успевает протрезветь, кто-то не успевает, а кому-то просто надо прозреть, что, кстати, совсем непросто (и в связи с этим особенное спасибо автору за потрясающую пронзительную последнюю главу).

Итак, смертельный танец журналистки – мазохистки с нездоровым детством, маньяка – садиста с нездоровым настоящим, фотографа – бабника с нездоровым самовосприятием. Да и что может быть здорового в городе, больном людьми?