«Вчерашние заботы» — роман-странствие, жанр, который Виктор Викторович Конецкий, в общем-то, создал сам для себя. Он действительно написан от первого лица, описывает вполне реальное плавание теплохода «Державино» от Мурманска до Игарки и обратно к Кольскому полуострову. Настоящие дни, часы, минуты, координаты, географические названия, радиограммы… Живые — очень живые! — люди, с которыми судьба сводит автора, отправившегося в арктический рейс не туристом, не журналистом, не «членом Союза» в поисках матерьяльчика — дублёром капитана, поскольку В.В. всю жизнь посвятил флоту. И литературе.

Не раз он подчёркивает: это, дескать, беллетристика. Художественное произведение. Не ищите, мол, буквальных прототипов, не пытайтесь узнать себя или старпома с систер-шипа в том или ином персонаже… Зачем это автору? Кокетством, интригой это не назовёшь, потому что доподлинно известно: узнавали. Обижались, и крепко. До того, что начинали ставить на пути писателя-моряка всевозможные барьеры: от цензуры его повестей до запрещения выходить в море. Матросиков-курсантов, помнится, наказывали за провинности: «Двадцать суток без берега!» А Виктору Викторовичу, недостаточно радужными красками рисующему портрет советского моряка, кара полагалась потяжелее: несколько месяцев без моря. Да разве он мог?..

Если же обогнуть все эти подводные течения, то «Вчерашние заботы» чудо как хороши, сочетая в себе репортажный стиль и юмор с трепетной романтикой, нежность души — с ярым сарказмом, удивительно точные зарисовки «с натуры» — с глубокими и важными размышлениями. И над всем, что бы ни говорил нам автор о «вымысле» — правда, правда, которая в те времена просто пугала многих (особенно критиков и редакторов, особенно выросших на манной каше «соцреализма»).

Лучшее во «Вчерашних заботах» — это, конечно, персонажи. При всех их человеческих и очень понятных недостатках в них просто влюбляешься, и помнишь их годами, и радуешься узнаванию, много лет спустя перечитывая книгу. Обаятельный ворчун стармех Андрияныч, он же Ушастик, простушка-буфетчица тётя Аня, феерический перестраховщик, крепкий задним умом капитан Фома Фомич Фомичёв (ох, как досталось В.В. за этот образ!); матрос Рублёв, открывший в себе талант имитатора; мелькнувшая всего на паре страниц, но словно оставившая за собой светящийся след Сонька — острая на язык, насмешливая, непокорная; и даже старпом Арнольд Тимофеевич, от которого поначалу приходишь в ужас и тоскливое недоумение, смешанное с омерзением — но ведь узнаваем он, чёрт возьми, вот в чём штука…

Короткий и в своё время впечатливший всю Европу (и не только) философский роман. Мне не понравился. «Прочитала «Демиана» то ли поздно, но ли рано...» — бурчала себе под нос. Начавшись как роман взросления, правдивое и мучительное живописание жизненных испытаний и душевных мук мальчика, чуть позже подростка, повествование в дальнейшем становится всё более пафосным, нарочито глубокомысленным, мистическим и так далее, а главный герой окончательно концентрируется на себе любимом. Сюжетные линии начаты и брошены, ГГ ведёт себя как свинья неблагодарная и совершенно этого не сознаёт. А прочие герои, в том числе и заглавный, постоянно противоречат сами себе, много рассуждая о свободе и в то же время всячески выражая свою готовность подчиниться высшему предопределению.

Главный герой работает адвокатом, а в порядке хобби выступает как жокей на любительских скачках. Свершившееся преступление — вернее, целая цепочка преступлений — проходит через обе сферы его деятельности.

Детективы Дика Френсиса очень люблю, несмотря на то, что у него один и тот же герой носит разные имена и попадает в одни и те же ситуации. И злодеи из книги в книгу одинаково больные на всю голову. Зато само преступление — всегда оригинальное, никому и в голову такое не придёт. Этот роман не исключение. ГГ и на костылях умудряется _накостылять_ оппоненту; главзлодеи немотивированно жестоки; мотив преступления настолько редок, что его и вообразить невозможно. Читать ностальгически приятно, но... скучновато. И всё равно мне как человеку, у которого ноздри трепещут от слов «фарлонг» и «паддок», этот роман в своё время стал неожиданным приветом из прошлого, прощальным поклоном от дорогого Дика Френсиса, царство ему небесное.

Это радиопьеса, в которой всего два действующих лица: Писатель и Палач. Могу себе представить, какое впечатление она производит, если слушать её на ночь глядя, в одиночестве, в темноте, подсвеченной лишь слабым светом шкалы радиоприёмника. Голоса двух людей, один из которых должен убить (ну, пусть казнить) другого, их дыхание, отзвуки пространства и уличных шумов, смешивающиеся с реальными...

Напряжённый диалог, в котором наше сочувствие поначалу всецело на стороне Писателя. Но мало-помалу отношение меняется: Палач, убийца именем закона — а на самом деле волею вышестоящих, — оказывается куда более прозорлив, чем рупор эпохи и властитель умов. Годы и годы одиноких размышлений помогли исполнителю приговоров вникнуть в суть вещей и отточить чеканные формулировки, многие из которых поражают своей актуальностью. Его жертва, напротив, постепенно вызывает некоторую досаду и даже неудовольствие: Писатель выспренен и груб одновременно, изъясняется лозунгами, которым самое место на транспарантах, а встав в красивую позу «умру-как-герой», через некоторое время теряет присутствие духа и становится жалок... Но настоящая жалость и стыд охватит нас от тишины за окном, в которое обречённый кричит, зовя на помощь.

Народ безмолвствует, ага. Не из гордости, не чтобы выразить протест — из страха. Увы, у многих этот страх въелся в подкорку, в душу, в саму суть. Может быть, именно поэтому мы в итоге простим Писателя, который этой последней ночью понял:

«Только в печальные времена надо бороться за то, что разумеется само собой».

Пьеса «Брак господина Миссисипи» интересна и даже захватывающа в начале и в первой её половине: здесь и гротескные ситуации, и моменты представления в духе Брехта, и почти детективная история с двойной супружеской изменой и двойным же преступлением. Шороху добавляют крайне своеобразные ремарки, наводящие на мысль, что подобное произведение увлекательнее читать, чем смотреть на сцене либо киноэкране: _зрители_ многое теряют.

К сожалению, оценка по мере чтения падала с воем авиабомбы, потому что вся вторая половина текста свалилась в дремучий абсурд с политикой в виде подстеленной соломки. Не будучи доскональным специалистом по творчеству Дюрренматта, остаётся только гадать, чем продиктовано столь своеобразное отношение швейцарского драматурга к Советскому Союзу и представление о компартии и её руководителе — чистосердечная ли это сатира, политическая карикатура или гипербола, которую автор приписал своим персонажам?

Участие в сценографии картин, периодически спускающихся с колосников, а также монологи действующих лиц показались мне данью прозе — возможно, писатель в Дюрренматте ещё боролся с драматургом, стараясь раздвинуть рамки текста, предназначенного для сцены. Отдельные моменты даже меня (давнего любителя абсурда в драматургии) заставляли прагматично задумываться: почему, например, один из главных героев носит фамилию Миссисипи? Это намёк? И как актёры должны выполнять указания автора — если наиболее часто встречающейся ремаркой является «смертельно побледнев»? В чём вообще смысл этой пьесы, где ключ, чёрт побери?! Может быть, дело в том, что главная героиня, Анастасия (практически единственная женщина в пьесе — служанка «подай-принеси» не в счёт) — не только преступница, но и фантастическая лгунья, постоянно заверяющая мужчин, что правдивее её нет никого в целом свете?..

Ну не знаю. Это было бы слишком просто и как-то даже недостойно автора. Я старалась благосклонно отнестись к тексту, дабы вытянуть оценочку хотя бы на 7 из 10, но финальный никчемушный стих меня добил, поэтому 6, господин Фридрих, без обид.

Не прошло и года, как меня настигла «Осень призраков».

«Осень... — впервые, вот только сейчас, задумываюсь я над названием. — Значит ли это, что призраки умирают, жухнут, истлевают в прах? А что потом, зима? Бррррр...»

Давно не случалось такого сражения с книгой. Последний раз — наверное, с «Повелителем мух» Голдинга десять лет назад. Поначалу я ходила вокруг книги Юргена, словно его персонажи по периметру дома на холме, дёргала запертые двери, заглядывала в разбитые окна, за которыми клубилась сизо-зелёная тьма, пробовала подать голос — но Голос-Из-Тени не отвечал мне, а Рэндж Ньютон и не мог ответить — да и мучился где-то вдалеке.

А потом текст сбил с ног, навалился всей тяжестью, душил омерзением описаний, обжигал сочувствием к Рэнджу и Холдстоку, хлестал по глазам ржавой проволокой курсива, беспощадно тянущегося десятками страниц. Творился какой-то живописе́ц, когда восхищённые ахи над авторским мастерством уравновешивались тошнотворностью видимого внутренним взором. Яснее становилась архитектура дома на холме и география чудовищной пустыни, понятнее — что это не роман, но густое сплетение рассказов, терновый венец сюжетов, торжественно возлагаемый автором на беззащитную читательскую голову. Стоит нащупать сюжетную нить, начать бережно и неуверенно, с опаской вытягивать её из путаницы фабул, как лохматый клубок только затягивается крепче — болезненно, невозможно, до хрипа, удушья, отчаяния.

Так что отдельное, полушёпотом, автору спасибо за то, что собственно книге предпослано не только краткое содержание первой книги, но и список действующих лиц, куда время от времени приходилось хмуро заглядывать.

Сюжетно больше других мне понравилась история Гарольда Холдстока, королевского инспектора под прикрытием :) Вот о нём с удовольствием отдельный толстый роман прочла бы.

Несколько слов о бумажном издании (которое таки купила, не справившись с электронкой).

Бумага чуть сероватая, не слепящая белизной; запах приятно-обыденный — ничего общего с дикими эманациями строк; оформление обложки поддерживает серию и цикл, но решено несколько в других тонах, чем «Призраки осени»; шрифт Alliance крупный, просторный, с плавными гармоничными закруглениями и чуть когтистыми засечками — но скошенные перекладинки строчных «е» поддерживают необходимый уровень дискомфорта :) А вот курсив!!! Неоднократно ворчала, что курсив годится на то, чтобы выделить в тексте слово, предложение, цитату, эпиграф, в конце-то концов, ну максимум короткий флэшбэк... НЕЛЬЗЯ гнать курсивом десятки страниц или целую сюжетную линию. В «Осени призраков» это... «приготовились?» — как говаривал М. Задорнов, — 167 страниц из 344-х. Без ничтожных процентов полкниги :(( Если и в третьем томе призрачной эпопеи будет то же — читать не буду. Ни за что, как бы ни грызло любопытство.

По заданию Русского географического общества В.А. Обручев в 1892-1894 гг. предпринял экспедицию от Забайкалья через Восточную Монголию и Северный Китай, дошёл до Южного Китая, исследовал Центральную Монголию, Ордос, и вдоль Тянь-Шаня добрался до западной границы Китайской империи. Путешествие продолжалось практически ровно два года; по его окончании были сделаны доклады, изданы научные работы. Но подробное описание этого большого пути впервые увидело свет только в 1940 году, последнее на данный момент издание 2020 г. в серии «Великие путешествия» (его и читала) дополнено данными 1949 года (видимо, по изданию 1952 г.)

То, что книга написана полвека спустя, позволило внести в неё новые на тот момент данные, осветить историю исследований, перемены, произошедшие за эти годы на территориях, изученных в конце XIX века. При этом труд Обручева напоминает романы того времени, возьмите хоть названия глав:

«Глава четвёртая. В СТОЛИЦЕ КИТАЯ. В русском посольстве. Дорожный костюм и телеграфный шифр. Духовная миссия и её задачи. Поиски переводчика. Потомки пленных албазинцев. Вид с городской стены на Пекин. Музыкальные голуби. Посещение Фавье. Экскурсия в храмы западных холмов. Посещение храмов Неба и Земледелия. Пекинские нищие. Бал в посольстве. Отъезд Потанина. Китайская денежная система. Мой выезд».

Текст не обманывает ожиданий. Обручев достоверно живописует встреченное им на пути — всё, что может оказаться интересно и полезно читателю: от геологической структуры до народных обычаев, от палеонтологических находок до трудностей маршрута. Очень впечатляет, например, тревожный эпизод, когда планируется пятидневный переход через безводную пустыню:

«Я хотел получить проводника для прямой дороги в г. Фумафу в Алашани, чтобы пересечь совершенно неизвестную пустынную местность к востоку от Эцзин-Гола. Но князь и его советники заявили, что по этой дороге давно никто не ходит из-за пятисуточного безводного перехода и огромных сыпучих песков. Один из советников, старый лама, рассказал, что давно, когда он был ещё мальчиком, по этой дороге из Фумафу пришёл кинайский купец, еле спасшийся со своими спутниками, потерявший всех животных и бросивший товары в песках. Я предлагал дать двум проводникам высокую плату, но это не соблазнило никого; торгоуты сказали, что зимой можно было бы сделать попытку, взяв лишних верблюдов с грузом льда и рассчитывая встретить скопления снега. Но теперь было ещё слишком тепло, и, даже взяв воду в бочонках для людей и надеясь, что верблюды выдержат пять суток без воды, мы должны были бы иметь в виду, что потеряем всех лошадей в песках. Уверяли, что давно уже сношения с Алашанем происходят кружным путём — северным, через Центральную Монголию, или южным, вдоль подножия гор, ограничивающих оазисы с севера, через города Момин и Чжэнфан».

Выбрав северный путь, Обручев получил возможность пройти через ранее не исследованные территории. Местные жители (торгоуты) сообщили ему, что здесь среди песков находятся развалины древнего большого города. Обручев пишет далее:

«Так как я археологией не занимался, а развалин городов и сёл за время путешествия встречал немало, то не придал значения этим сведениям. Позже путешественник Козлов разыскал эти развалины и добыл в них очень ценные для истории коллекции изваяний, фресок, рукописей, монет, тканей и пр. Оказалось, что это были развалины города Хара-Хото, существовавшего ещё в XIII веке, посещённого и описанного итальянским путешественником Марко Поло под именем города Эцзин».

Мне кажется, в словах Владимира Афанасьевича звучит некоторая досада о том, что он пропустил «мимо ушей» важное археологическое открытие. Здесь же, на следующей странице, приводится историческая справка о городе Хара-Хото — несмотря на краткость, драматичная и даже жутковатая. Давно мечтаю почитать о городе Хара-Хото, причём «из первых рук» (книга Петра Козлова который год стоит на полке, ждёт своего часа).

В какой-то момент понимаешь, что вся «экспедиция» Обручева — это он сам, тридцатилетний геолог, да двое-трое его спутников «из местных», да иногда проводники, с которыми бывает сложно объясниться в силу плохого знания языка... и не знаешь уже, то ли безмерно уважать смелого путешественника, то ли за голову хвататься. Но итоги двухлетнего странствия (пешком, в повозке, на лошадях, на верблюдах...) впечатляют, просто встать хочется в знак уважения:

«Моё путешествие дало следующие результаты:

1. Выполнен маршрут в 13625 км в пределах Китайской империи от Кяхты до Кульджи. На протяжении 12703 км были произведены правильные геологические исследования и на протяжении 922 км — беглые. Маршрутная съёмка с ежедневным вычерчиванием карты велась на протяжении 9430 км, а на протяжении 1852 км произведённые записи направления дороги и расстояний и описания местности позволили мне исправить и дополнить существующие карты. Из общей длины маршрута пройдено и снято в местностях, до меня не посещённых европейскими путешественниками, 5765 км. /.../» (Далее упомянуты 838 определений высот, 200 фотоснимков, 7000 экземпляров геологической коллекции, из которых 1200 составляют отпечатки ископаемых животных и растений, ежедневные записи геологических, географических и метеорологических наблюдений. При этом, заключая описание маршрута, Владимир Обручев пишет: «Несмотря на сильную усталость, жаль было расставаться со свободной жизнью и работой в просторах Центральной Азии, в которых оставалось ещё столько не осмотренных интересных областей. Хотелось думать, что расставание с ними только временное»)...

Закончу тоже цитатой — только уже из «Территории» Олега Куваева:

«— …Ты читал когда-нибудь отчёты классиков? Мушкетова? Старика Обручева? Богдановича?.. Старики-классики писали геологические романы. Они давали завязку — фактический материал, они давали интригу — ход собственных мыслей, они давали развязку — выводы о геологическом строении. Они писали комментарии к точке зрения противников, они писали эссе о частных вариантах своих гипотез. И, кстати, они великолепно знали русский язык. Они не ленились описать пейзаж так, чтобы ты проникся их настроением, их образом мыслей. Так делали старики».

«С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щёк.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток».

(Шекспир, сонет 130)

Представления не имею, ставил ли себе автор такую цель, но он написал роман, действие которого происходит в мире, заточенном исключительно под мужчин. Мужчинами же, естественно. До абсурдных (с сегодняшней точки зрения) деталей. Вот стоит посреди улицы прилично одетая дама... эээ, может, всё-таки женщина? да нет, судя по одежде, дама — и ревёт белугой, потому что того и гляди описается, а деваться ей некуда, и даже общественный тубзик на противоположной стороне улицы исключительно для сэров предназначен...

Сморщившим носик настоятельно рекомендуется проследовать на... в смысле, в мир, где порхают розовые сильфы и где нет ни ночных горшков, ни месячных, ни мужиков «поматросил-и-бросил». Те же, кого не пугает современная правда о викторианской жизни, могут смело бросаться в вихрь «Лепестков» и при этом получить от путешествия в этот неприглядный мир истинное удовольствие.

Подавляющее большинство «лепестковых» рецензий (на LL. — прим. Хойти) посвящено персонажам романа. Да и как не посвятить, когда немногочисленные герои и статисты один краше другого, каждый со своими закидонами и при этом абсолютно правдив и логичен, что совершенно необъяснимым образом сочетается с непредсказуемостью сюжетных поворотов? Вот этим неизвестный мне дотоле Фейбер весьма удивил: обычно-то встречается либо одно, либо другое.

У читателей, впрочем, вызывает недоверие Уильям Рэкхем (равно как и наибольшую неприязнь — но будем справедливы: по-человечески восхищаться в романе абсолютно некем; тут, как в нашем родном «Ревизоре», ВООБЩЕ нет положительных персонажей): как это он из юноши бледного со взором горящим так быстро и умело переквалифицировался в управдомы... то есть в предприниматели? Не верим, дескать. А вам не кажется, что бюргерство было истинным призванием Рэкхема-младшего? Что в юности он выбрал себе этакую непонято-творческую (и одновременно разгульно-бесшабашную) личину исключительно под влиянием среды, в которой находился: тамошней бурсы вообще и двух своих друзей, близнецов-братьев по части набухаться и покуражиться, в частности? Окажись эта среда иной — другим стал бы и Рэкхем, хамелеон этакий. Всё вышесказанное его никоим образом не извиняет, ну, так я и не ищу для него извинений. Он таков, какой есть, вернее, каким его задумал автор. И вот таким, какой он есть, невзирая на все недостатки, его и полюбила Конфетка. Да, полюбила, я уверена в этом. Против своей воли и не признаваясь в этом даже самой себе.

Есть такая замечательная максима (кажется, Константина Мелихана): «По-настоящему любит не тот, кто всё время говорит: «Я тебя люблю», — а тот, кто всё время спрашивает: «Ты меня любишь?»»

Именно это было нужно Конфетке: ежедневно (а лучше ежечасно) убеждаться в том, что Уильям любит её, в том, что она необходима ему. Под действием этого чувства в ней произошли многие перемены, но та, которая её саму должна была бы обеспокоить — это брошенный ею «роман». Да, Конфетке было приятно воображать себя не-такой-как-все: писательницей-мужененавистницей, вот, дескать, напишу, и вы все ахнете! Не получилось. Никто не ахнул, даже она сама: по прошествии времени эта сублимация кажется Конфетке жалкой, неуклюжей и отвратительной. Хотя текст не изменился — изменилась она сама.

...Кажется, я иду по тому же соблазнительному пути: заняться обсуждением героев во всех их подробностях, толковать и перетолковывать их поступки, если бы да кабы, а роман «Багровый лепесток и белый» уже написан, уже стал бестселлером, уже прочитан целым батальоном отважных книгочеев, и ничего не изменить, и никого не спасти, и всё это было так давно, если бы на самом деле это было, уже и кости Конфетки и Уильяма, Агнес и Софи, Генри и Эммелин давно истлели. А мы читаем (часто взахлёб), обсуждаем, спорим, узнаём себя в притягательных и отвратительных персонажах Фейбера... Узнаём? Нет, спасибо, лучше не надо, но спасибо за книгу.

П.С. И традиционные небольшие занозы чтения:

1) переводчики кое-где перестарались :) я понимаю, что такое «фланирующей под парасолем по Променаду», но согласитесь: кое-кто отчается лазать в словарь;

2) ...а кое-где «недостарались»: отсюда в текст попали такие «замечательные» слова, как «отлынуть», «отпрядывает», а также «навастривает». Ну, и просто песня, а вернее пароксизм смеха — выражение «годы эти пролетели словно по мановению ока». Это же надо так скрестить идиомы «по мановению» (то есть движению — чаще всего руки) и «в мгновение ока», оно же «в один миг», т. е. время, за которое человек моргает. Тут получилось что-то вроде «взмахнул глазом»;

3) шутки распознавания при сканировании: а) «Он — отошедший отдел» (вместо «от дел»); б) «обличил» вместо «обличия»; в) «Уильям морщи гея», «Конфетка морщи гея» — это вместо «морщится», омг.

Это раньше жанры существовали отдельно друг от друга, словно коренастые сосны на просторной равнине, привольно раскинув замысловатые кроны. С течением времени лес становился смешанным, деревья-жанры теснились друг к другу, переплетались ветвями, стояли по колено в подлеске разновидностей и поджанров. Сегодняшние писатели сочетают их почём зря, смешивая иногда до гомогенного состояния, так что и не поймёшь: массив перед тобой или ДСП :)

У Дмитрия Самохина иначе: его «Уэллс. Горький ветер» — скорее наборная мозаика, в которой фрагменты НФ и фэнтези красиво соседствуют без взаимопроникновения, и первая граница меж ними проходит ровно по медиане — там, где на терминаторе между альтернативной реальностью Англии первой четверти ХХ века и сюрреалистическим Межвременьем парит заманчиво сияющая уэллсовская Дверь-в-стене... Открой — и войди.

В целом книга композиционно построена по законам графического романа: здесь есть сквозной сюжет, но при этом он распадается на цепь эпизодов, каждый из которых (будь «Уэллс...» комиксом) стал бы отдельным выпуском; имеются арки персонажей — иногда, к сожалению, не совсем завершённые; наличествуют яркие герои, прямо-таки представляемые в энергичной рисовке и характерных ракурсах; много описаний происходящих событий и не так уж много, но в меру, рассуждений с идеями.

Д. Даль помнит о гипертексте, поэтому «...Горький ветер» несёт с собой знакомые книжные ароматы. Отсылки и оммажи интересны, причудливы, а порой забавны. При этом автор и себя не забыл — словно в погоне за человеком-невидимкой стремглав пробегая мимо мелькнувшего в проёме старинного зеркала, успевает лихо подмигнуть сам себе

Главный герой — несомненно, Уэллс, только в этой вселенной он не писатель-фантаст, а нечто среднее между рассеянным учёным и сумасшедшим изобретателем, так что здесь решительно воплощаются в жизнь литературные сюжеты реального Герберта Уэллса. Уотсоном при нём выступает (неожиданно) Тесла, рассказчик, наблюдатель, помощник, секретный агент короны и немного Арчи Гудвин. Его задача — фиксировать происходящее, вовремя задавать очевидные вопросы, а по мере надобности — стрелять или бить кулаком в челюсть оппонента. Уотсон, впрочем, тоже появляется: как эпизодический комический персонаж. А в качестве антагониста на сцену выступает доктор Моро со свитой/армией своих ужасных созданий...

Мне больше понравилась первая половина романа, почти целиком происходящая в стимпанк-Лондоне: вся обстановка, а также отношение к науке, внушающей благоговение пополам с опаской, живо напоминают фильм «Престиж». Те же сцены, которые происходили в Межвременье, вызвали ассоциацию со сказкой для взрослых «Чудесные приключения Жоана-смельчака» португальца Жозе Гомеса Феррейры: абсурд и дикие (ну ладно, диковинные) фантазии там тоже зашкаливали...

Не обошлось и без юмора. Он у Дмитрия, как и в читанных мною ранее произведениях автора, грубоватый и детский одновременно, мне такое не совсем по душе, но от словосочетания «увеселительное мероприятие»

хрюкала ещё три страницы, хотя повествование уже шло серьёзное и драматичное.

Упомяну ещё о двух моментах. Во-первых, «Уэллс. Горький ветер» оказался предельно мужским романом: здесь _вообще_ нет женских персонажей, за исключением коротенького эпизода с увлечением Николаса в юности и впроброс упоминаемых тётушки и квартирной хозяйки. Во-вторых, так исторически сложилось, что книгу я прочла дважды: первый раз в электронке, прямо с пылу с жару, второй раз в бумаге, когда роман был опубликован издательством «Эксмо». Знаю, что Дмитрий пишет азартно, «взахлёб», что для текста выливается в неточности, ошибки/опечатки, неверно подобранные слова. Поэтому интересно было сравнить. И вот что получилось: корректор поработал практически на пятёрочку (десяток пропущенных опечаток на почти пятьсот страниц текста — это ничто по нынешним временам), а вот редактор многое проморгал. Ну что уж теперь.

В любом случае это был интересный опыт, спасибо автору и ДАЛЬнейших ему успехов! ;)

К этой книге я пришла кружным путём, и кружочек занял ни много ни мало почти сорок лет. Летом 1983 года купила в уездном книжном магазинчике сборник Михаила Левитина «Болеро». Была очарована первой же строкой — названием повести: «Витя Куза в сандалиях на босу ногу» (и рассказом, давшим название сборнику — но о нём в другой раз). Чудесная эта повесть была о том, как возникает увлечение человека театром, и о том, куда всё исчезает, когда театр заканчивает своё существование. В сюжете фигурировал Камерный театр, а также великая актриса Алиса Георгиевна Коонен. Смешно признаться, но тогда я сочла их художественным вымыслом автора.

Так что можете представить себе моё потрясение, когда буквально пару месяцев спустя в московском букинистическом я наткнулась на книгу о Камерном театре... то есть он действительно БЫЛ!.. Переворачивала страницы, всматривалась в фотографии, искала Коонен, забывала дышать.

Меня и всегда-то интересовал театр, но в большей степени драматургия и постановки. Теперь же я плотно подсела на «окружение», то есть всевозможные книги о театре. Среди них в моей домашней библиотеке появились и «Страницы жизни» Алисы Георгиевны (неоднократно перечитанные и рекомендованные друзьям), и сборник «Режиссёрское искусство Таирова» (1987), который у меня кто-то зачитал, к большому моему сожалению. В нём мне особенно запомнился фрагмент о работе А.Я. Таирова в драмтеатре Симбирска: за один сезон молодой режиссёр поставил сорок спектаклей, причём сам же играл в них, иногда не по одной роли! А это значит, что местный бомонд и купечество еженедельно могли отправляться посмотреть новый спектакль... эх. Аж зависть одолевает :)

И вот нынче снова читаю книгу Михаила Левитина, на сей раз озаглавленную коротко и просто «Таиров». То есть один из высоко ценимых мною писателей (да, я знаю, что М.З. Левитин — режиссёр, но ни одного его спектакля я не видела) написал о моём любимом режиссёре... ни одного спектакля которого я тоже не видела, да и не могла видеть. Сама удивляюсь :)

Что остаётся от режиссёрского искусства, если нет записей спектаклей или хотя бы фотографий? Максимум воспоминания современников. А тут «воспоминания второго порядка», хоть и из первых рук — Левитин был знаком и много общался с Коонен (что и нашло отражение в повести, открывающей сборник «Болеро»).

«— Там теперь внизу мюзик-холл, — с презрением скажет Алиса Коонен через шестьдесят лет, увидев изумлённое лицо автора этой книги, и укажет пальцем вниз на расположенную под её квартирой сцену бывшего Камерного, откуда, мешая нашей беседе, разухабисто играл оркестр».

Остальное — кропотливая реконструкция событий по крайне скудным историческим материалам (определённо, память об уничтоженном Камерном театре тоже старались вытравить), а также ремарки и мизансцены, выстроенные автором-режиссёром, диалоги, представленные писателем...

В начале книги возникает слишком много вопросов. В том числе и в буквальном смысле — вопросительных знаков. Михаил Захарович словно сомневается, как приступиться к такому непростому материалу, колеблется, имеет ли он право на, по сути, воссоздание биографии. Но стоит автору вступить на знакомую стезю театрального искусства — и текст дышит свободнее, и уже не возникает сомнений, что всё было именно так. И тем не менее жанр книги в аннотации определён как «документальный роман», а не биография. Что ж, соглашусь.

Читать было удивительно интересно (говорю за себя, вы понимаете), обнаружила множество неизвестных мне ранее фактов, по-новому увидела и открыла характеры Алисы Георгиевны и Александра Яковлевича, а также окружающих их людей. Иногда эти открытия бывали огорчительными: так, Юрий Олеша в пьесе «Список благодеяний» вывел Алису Коонен в карикатурном виде, очернил её, а В.Н. Билль-Белоцерковский (это его пьеса «Шторм», в спектакле Моссовета по которой все запомнили Раневскую в роли Маньки-спекулянтки: «Що вы г'рите?..») написал Сталину письмо, в котором патетически вопрошал, доколе будет продолжаться засилье Булгакова на сценах советских театров и не пора ли это прекратить...

Поражает невероятная, прямо-таки чудовищная работоспособность Таирова и Коонен (а вместе с ними и творческого коллектива Камерного): так, за десять месяцев работы на Дальнем Востоке Камерный театр показал 525 спектаклей и дал 220 концертов! Вы хоть в уме прикиньте, сколько это в день.

Я уж не говорю о совершенно фантастических (особенно для тех времён Советской власти) гастролях Камерного, когда театр месяцами играл в Германии, Франции, Литве, в Южной Америке. Алиса Коонен, кстати, была признана на Западе лучшей трагической актрисой столетия, представляете? И это практически сразу после ухода из жизни великой Сары Бернар...

Театр и на родине выдавал постановки одну за другой. Часть из них, правда, оказывались запрещены чуть ли не сразу после премьеры. Таирову почём зря инкриминировали то элитарность, то формализм, то отрыв от народных масс... При этом

«Таиров писал в «Прокламациях художника», что нельзя заигрывать с народом, строить какое-то специальное демократическое искусство, унижать малограмотностью. Надо не приспосабливаться, а приобщать».

Спектакли Камерного с удовольствием и неоднократно посещали партийные бонзы самого высокого разбора. Увы, режиссёра это не спасло. Театр был фактически уничтожен, а его создатель через год после этого скончался от рака мозга. Вот такой трагический финал.

Тем, кто недоумевает, почему ничего ранее не слышал о Таирове, а может, предполагает, что М.З. Левитин отыскал незначительного и малоизвестного коллегу и пользуется этим, — так вот, им следует знать, что Михаил Чехов называл Таирова в числе пяти великих русских режиссёров — наряду со Станиславским, Немировичем-Данченко, Мейерхольдом и Вахтанговым. Таиров был одним из тех, кто создавал саму профессию режиссёра — в современном понимании этого слова (давным-давно читала об этом у Станиславского в книге «Моя жизнь в искусстве»), потому что прежде режиссёр был в театре, по выражению Левитина, «человеком с колокольчиком, напоминающим актёрам о выходе», то есть фактически сценариусом. И лишь отечественные режиссёры начала двадцатого века превратили его в творца и повелителя сценических сфер...

Словом, с огромным интересом и даже вдохновением прочла эту книгу, спасибо автору! Недаром он за неё Премию Москвы по литературе получил.

Хорошее, добротное издание 2009 года в серии «ЖЗЛ» содержит две чёрно-белые вклейки, в общей сложности 64 фотографии, многие из которых мне были доселе неизвестны.

Читала одноимённый сборник пьес Вальзера, но в такие незапамятные времена, что они (пьесы) у меня благополучно выветрились, одни картинки на шмуцтитулах какие-то смутные воспоминания вызывали :)

Итак, достала с полки малиновую книжицу и про(пере)читала «Дуб и кролик». Пьеса понравилась, хоть и не абсолютно, по прежним временам такое сочетание абсурда и острой (и гневной) сатиры куда больший восторг вызывало. Рецензию назвала бы «Хор хамелеонов» :)) При нынешнем чтении возникли ассоциации с пьесами Брехта, Тагора — а конкретно с «Жертвоприношением», и рада была обнаружить, что критики порознь и ту, и другую пьесу квалифицируют как «народную драму», — а также с фильмом «Кабаре», особенно с финальной сценой, там тоже поют, и запевала — из гитлерюгенда, как и один эпизодический персонаж пьесы, а именно Ценкер.

Переобувающиеся на ходу персонажи один другого мерзее, и не знаешь, кто хуже — трус и перестраховщик Горбах или уверенный в своей правоте хладнокровный Церлебек, натурально нацистский преступник. Некоторого сочувствия заслуживает разве что школьный советник Шмидт, наотрез отказавшийся рыть какие-то стратегические окопы, потому что в месте их расположения обнаружились древнегерманские захоронения.

Главный же герой, безропотный и непредсказуемый Алоис Грюбель вызывает жалость и досаду, особенно когда покорно идёт навстречу своей печальной судьбе. Это он — кролик. Подопытный кролик во всех смыслах, бедолага. И может ли он противостоять «дубу», воплощению пресловутого немецкого духа? (Серебряные дубовые листья, кстати — элемент Железного креста, нацистского ордена.) Мне кажется, что автор нашёл в этом плане хорошую метафору, но вот если её докрутить, она огорчает. Потому что нацизм должен быть выкорчеван с корнями.

Пьеса, на мой взгляд, невероятно сложна в постановке. То, что между действиями происходит то пять, то десять лет — мелочи по сравнению с «ландшафтом» планшета сцены, который должен представлять собою склон горы, заросший травой, кустами и деревьями, и по которому в первом действии взбираются персонажи (один из них — через силу). Декорации от действия к действию меняются разительно и трудоёмко. Часть из них красят по ходу действия, а также прибивают к ним не самый простой реквизит. А одну из женщин стригут прямо на сцене... Нет, я понимаю, что покромсать можно и парик, но в театре, планирующем играть постановку не один раз, этак и париков не напасёшься :)

Действие повести происходит в Китайской Народной Республике буквально в первые месяцы её существования: с сентября 1949 по май 1950 года (даты восстановлены по историческим маркерам). Главный герой книги, двенадцатилетний Те-ню, живёт в небольшой деревне со своей тётушкой. Вскоре тётушка умирает, и односельчане соглашаются отправить сироту в самый что ни на есть Пекин — учиться, к чему и сам мальчик стремится всей душой. Но первый же день в большом городе омрачён: Те-ню ограблен, впоследствии становится беспризорником и оказывается втянут в банду. После многих злоключений он попадает в исправительную детскую школу, где тоже не всё и не сразу идёт гладко. Но заканчивается книга, конечно же, на мажорной ноте народного ликования, первомайской демонстрации, приёма в пионеры, встречи разлучённых...

«Железный Буйволёнок» напоминает последовательно книги: Перл Бак «Земля», Диккенс «Оливер Твист», Пантелеев и Белых «Республика ШКИД», Макаренко «Педагогическая поэма», Матвеев «Зелёные цепочки». Я не говорю, что Алекс Веддинг сознательно использовала какие-либо мотивы из этих книг, да и вряд ли они — за исключением разве что Диккенса — были ей знакомы... Зато Алекс Веддинг (псевдоним немки Греты Вайскопф, кстати уж) сама прожила в Китае с 1950 по 1952 год, то есть знала всё описываемое не понаслышке, присутствуя «здесь и сейчас», к тому же собирала материал, расспрашивала детей, которые прошли по тому же пути, что Железный Буйволёнок, Лянгэ-Вовотоу, Камешек и другие герои повести.

Текст достаточно простой (ведь повесть написана для детей), во многом «воспитательный» и пафосный, без этого никак, и мог бы восприниматься с некоторым скепсисом. Новая социалистическая мораль несколько гипертрофирована автором и сегодня вызывает неприятие, а превознесение (на грани с обожествлением) Мао Цзе-дуна и Сталина — кривую усмешку. И всё же это свидетельство времени, его точный в деталях слепок, сделанный современницей-очевидцем. Спасает текст и неоднозначность, неидеальность главного героя, сумятица в его душе и мыслях, драматичность его существования. Привлекают и образы друзей Те-ню, особенно плутоватый Камешек и несчастный по сути, скрывающий свою ранимость за грубостью Одноглазый. Симпатия же главного героя, беспризорница Лянгэ-Вовотоу, сумевшая в самых диких условиях сохранить нежность и человечность, обжившись в школе, вдруг начинает раздражать своим морализаторством. Маслица в огонь подбавляет и любовный треугольник, разумеется, в «детском» его варианте.

А вот что мне совсем напрасным и натужным показалось — предфинальная «шпионская» история с агентами Гоминьдана. Вероятно, автору для успокоения юных читателей потребовалось показать, что злодеи схвачены и побеждены.

И всё же сюжет не настолько ходулен, как можно было бы предположить по вышесказанному, он насыщен бытовыми подробностями, интересными моментами, показывает жизнь Китая: городскую и деревенскую, в банде и в детской школе, при японцах, гоминьдановцах и новом правительстве, безотрадную — и полную надежд. Ещё не окрашена мрачными тонами история величайшей в мире (на тот момент) площади Тяньаньмынь, а у юных героев книги всё впереди, и красный галстук на груди — как символ новой прекрасной жизни.

Подозреваю, что «Железный Буйволёнок» в силу охлаждения уже в шестидесятые годы советско-китайской дружбы больше не переиздавался, так что вряд ли его прочтут современные дети, да может, им эта старая книга будет неинтересна. А взрослые вполне могут прочесть, особенно те, кто интересуется и детской литературой, и историей — в частности, Китая.

Сольный роман Юрия Некрасова очень правильно случилось прочитать именно в сентябре. Не только ради названия или времени действия — везением было угодить в дымчато-золотой промежуток между легкомыслием лета и депрессией поздней осени.

Поначалу кажется, что читаешь абсурдно-комический и мистический нуар на манер «Короля Чумы» Эдгара По, уже готов снисходительно похохатывать, сладко ёжиться и интеллигентно морщиться при неаппетитных подробностях. Но сюжет быстро и незаметно накачивает мускулы, при этом становясь захватывающе-непонятным. Он вынуждает поспешно достраивать за автором недостающие (пока) детали. Кубики сюжета падают из неумелых рук, призрачно проваливаются сквозь пальцы, истаивают зеленоватым дымом, глумливо скалятся тебе в лицо. Расползаются щупальца флэшбэков, перекрывающим горло захватом макают тебя в липкую пакость прошлого — предыстории персонажей. Кошмар становится отчётлив, обрастает подробностями и конкретностями...

Лучшее в книге — это, несомненно, персонажи. Их неожиданно (для ужасовика) много, каждый ярок, каждый со своей отрицательной харизмой, вызывающей неуёмное желание узнать о нём побольше, просквозить вслед за героем по ручейку его истории, от общего сюжета — к истоку. Но нет, всезнающий автор непринуждённо переключает фокалы, то и дело оставляя тебя с клиффхэнгером, застрявшим в пересохшем горле.

Тоскливого кипения мозгов добавляет и то, что участники призрачного спектакля именуются то так, то этак, и не сразу получается установить, что Винни-пушер — это Винсент Таф, а Виски-Джек — вообще лорд Джереми Тангейзер.

Из эпизодов мне больше всего понравились-зацепили история Барби и Доплера; то, как Винни шьёт куклу; история доктора Глотвика, «путешествие» Линка в больницу. А вот сцена внезапного мочилова призраков оказалась слабой до недоумения. Хорошо, что она всего одна такая.

Ломала голову и над тем, откуда вообще взялся «Детоубийца»? Вставная новелла? Пусть. Но мучительная история Рэнджа Ньютона и Кэтрин прошивает пунктиром дальнейший текст в «Билетёре», «Не своём» и т.д., при этом не контактируя с основным сюжетом (если его можно так назвать; там целое кубло сюжетов — в отличие от венка сонетов, ахха). Только дочитав до конца (о котором отдельная речь), проконсультировалась с ФантЛабом — и таки да, это вставной номер, отдельная история, хвалю себя за догадливость.

Об отсылках: они явственно тлеют в тексте болотными огоньками, но конкретно я в силу слабой подкованности в жанре (в целом не моё) понимала-угадывала мало. Было похоже на то, будто идёшь рядом с автором, а он, не прекращая разговора, время от времени оборачивается к тебе с заговорщицкой улыбкой, а ты растерянно киваешь в ответ :)

А теперь о финале. Или его отсутствии. Дочитав последнюю строку, напоминаю сама себе КВНовскую библиотекаршу: «А гдеее?..» :)) В недоумении кручу текст так и этак — нет, это всё, дальше только выходные данные. Повествование грубо и безжалостно перебито автором, как нога у Винни-пушера. Внезапно кончилась бумага, надоело колотить по клавиатуре, подкрался дедлайн?.. Э нет, оказывается, «Призраки осени» — первый роман цикла...

Второй раз за год в эту западню попадаю (первым был роман Марины Ясинской «Авионеры. Сердце лётного камня»). Та же история: нет никакого финала, даже промежуточного, просто светится невидимая предупредительная строка «Читайте вторую книгу». Авторы, не надо так :(

Ну, по крайней мере, я теперь в курсе жанра weird, уже спасибо Юргену. Это было захватывающе и пугающе.

Отдельный гигантский плюс книги — великолепный, яркий, перенасыщенный метафорами авторский язык, за который я с лёгкостью могу простить и не такие (вышеперечисленные) минусы. С упоением читала, цитат понавыписывала.

И в качестве постскриптума: об оформлении (иллюстратор К.А. Терина). Для обложки выбрано тенденциозное в последние годы — как минимум в кинематографе — тревожащее сочетание синего и оранжевого, только тут оно доведено до абсурда (со знанием дела доведено) выморочностью цветов. Акцидентный шрифт заглавия напоминает то ли ожившие корни, то ли копошащихся червей: то и другое в тему и создаёт верное жутковато-отвратительное впечатление. На полку бы я такое не поставила, но работа отменно хороша.

Пьеса очень понравилась. Впервые читала её в какие-то доисторические времена (видимо, лет в двенадцать-тринадцать, и это был старый библиотечный сборник «На суше и на море»). Конечно, многое подзабылось. Но и сейчас пьеса доставляет :) Мне нравится буйная фантазия Лема, его саркастический взгляд на вещи. Полагаю, что в версиях инопланетян Лем спародировал имеющиеся уже на то время шаблоны НФ, и в этом плане пьеса напомнила эпизод из «Понедельник начинается в субботу» АБС — тот, где Привалов путешествует на экспериментальной машине времени в _описываемое_ будущее. Там тоже буйным цветом — пародии на клише фантастики.

Отдельно понравились слова «перегринатор» (от «peregrinus», то есть путешественник, а по-нашему — пилигрим) и «четвертолёт» (слово-бумажник в духе Льюиса Кэрролла).

Забавный момент: читатели-лаборанты, классифицировавшие это произведение, в пункте «Время действия» уверенно указывают «Далёкое будущее», в то время как в тексте содержится явное и недвусмысленное указание на ДАТУ событий — в финале это 27 апреля 1951 года, а основное действие разворачивается... ммм... через десять лет после этого, то есть в 1961 году, нес па? (выбегаллицизм (с), хехе).

Роман канадской писательницы южноафриканского происхождения, как принято говорить, основан на реальных событиях — и даже не на вообще-исторической обстановке и реалиях отдельно взятой страны, а на совершенно конкретном событии: расстреле полицией детской демонстрации в Соуэто 16 июня 1976 года.

К такому аннотация меня не готовила. Вероятно, будущих читателей (и покупателей, что немаловажно) решили не отпугивать политической окраской чёрно-белой по содержанию и экзотически разноцветной по форме книги. Куда проще и экономически выгоднее сравнить её с кассовой «Прислугой» и так далее, см.

Я и см., в том числе и в рецензии, в которых, вижу, никто пока не упомянул ещё одну похожую книгу: «Искупление» Макьюэна. Сходство несомненное, особенно в том эпизоде, когда Робин (совершенно как Брайони) из-за своего детского эгоизма влёгкую распорядилась судьбами двух взрослых и страдающих людей — Номсы и Бьюти, чуть не став причиной гибели последней.

Чернокожая немолодая учительница Бьюти — самый привлекательный персонаж романа, а её дочь Номса, словно Король-ворон Джон Аскгласс, всего дважды на страницах книги появляется (процентах этак на девяноста и в самом конце повествования), хотя речь о ней идёт непрерывно, поискам дочери подчинены все мысли и усилия Бьюти Мбали.

Произведение Бьянки Мараис сложно оценить однозначно, выдать ему чёрную или белую метку, решительное «да» или «нет». С одной стороны, стремление автора благородно, а месседж понятен: все мы равны и братья (сёстры), вне зависимости от цвета кожи, национальности, сексуальной ориентации, давайте жить мирно. С другой — Мараис романтизирует непокорную Номсу, которая оказалась одной из организаторов марша, закончившегося кровавой бойней, и фактически стремится к тому, чтобы стать профессиональной террористкой. Как заслуживающее восхищения, преподносится и сопротивление, которое Виктор оказал напавшим на него ублюдкам.

Некоторая неровность книги, чередование трафаретных ходов и ослепительных находок, которых читатель явно не ожидал, простительна дебютному произведению. Милая деталь (заставляющая вспомнить, замечу в скобках, теперь уже «Хорошо быть тихоней» Чбоски) — саундтрек романа. Когда будет время, хочу повнимательнее список составить :) потому что есть у меня подозрение, что Бьянка не просто так названий песен в текст навтыкала, а одна из них даже в моём небогатом плейлисте есть ^^

«Мы живём в будущем». В последнее десятилетие эта мысль не раз приходила в голову (уверена, не только мне) при всё новых достижениях технического прогресса.

А почти полувеком ранее я беззаветно и навсегда влюбилась в фантастику. Читая её подряд, нет-нет да и обращала внимание на то, что действие очередного НФ-романа или рассказа происходит в каком-нибудь XXIII веке, а герои всё так же шуршат страничками :) ну, на крайняк вместо книг у них кристаллы, которые поштучно вкладывают в некую машинку для чтения, а иногда персонажи читают с экрана. Движущиеся или поющие картинки в бумажных книгах оставались уделом максимум сказок для детей.

И вот свершилось, срослось, соединилось. Мне довелось (повезло) прочитать истинную книгу XXI века: «Движение миров». Прекрасной идеей стало не просто издать увраж с репродукциями интересного и оригинального художника Алексея Андреева, работающего в технике цифровой живописи, но дополнить его странные и, чего греха таить, пугающие миры новой — виртуальной — реальностью (да-да, рисунки движутся и звучат!) и новыми же текстами писателей-фантастов.

Пятеро авторов написали к картинам Андреева 44 рассказа-миниатюры, «иллюстрирующих иллюстрации», такой вот парадокс. И как тут не вспомнить Диккенса, чей «Пиквикский клуб» вырос из подписей к рисункам Сеймура. По счастью, наши авторы куда лаконичнее Диккенса :) и каждый из мини-рассказов, занимающих то страничку, то половину или даже треть её, по-своему живописует «дивный» новый мир: искажённый, недружелюбный к человеку, поставивший его на грань выживания и самой человечьей сущности; отравленный, вывернутый наизнанку, захваченный недоброй силой инопланетного (?) происхождения.

И знаете, что оказывается самым страшным? То, что «жизнь продолжается», но это отнюдь не предлог для оптимизма, скорее уж причина горечи, повод к стыду и отчаянью.

Наш, реальный мир сейчас стоит на грани бытия. И всё произошло так быстро, что авторы «Движения миров» вряд ли именно это имели в виду, создавая свои произведения. И всё же узнавание местами леденит душу. Пример?

«Далеко-далеко у них под ногами сталкивались машины, водители выплёскивались из них и бросались друг на друга, словно хотели одержать победу над маленьким, понятным врагом, отворачиваясь от ужаса, который настигал их со спины» (с) К. Чадов «Пробуждение»

Из всей сюиты фантастических миниатюр больше других мне понравились работы Константина Чадова и Шимуна Врочека. Среди лучших в сборнике выделю рассказы «Марс», «Петля» и «Крейсер» Чадова, «Вторая волна», «Волчанка» и «Караул» Врочека, «Разборщик», «Вместо зимы» и «Я оптимист» Романа Корнеева. Отмечу также вклад в проект артбука Сергея Лукьяненко («Отпусти меня») и Артура Сохатова (ему, на мой взгляд, наиболее удался рассказ «Ласточка», финал которого стал пуантом и всего сборника).

Что же до картин, составляющих суть и смысл «Движения миров», то они невероятны. Нет слов. Спасибо.

Действие повести происходит в 1908-1918 годах и (эпилог) в 1965 году. Это в основном детские воспоминания писательницы, самые первые встречи девочки с музыкой. Софья Могилевская была дочерью известного виолончелиста и педагога, поэтому она рассказывает и об отце, и о его учениках, о памятном ей первом визите в Московскую консерваторию, о первых домашних уроках музыки и об учёбе в школе Гнесиных, наконец, о первом «взрослом» концерте. И на полных правах героями повести выступают музыкальные инструменты.

Повесть очень проста, но при этом певуча, словно исполненная глубоким бархатным контральто. Ласково и чуть церемонно она приоткроет ребёнку двери в мир музыки.

Переживания Первоклассника Пети По Поводу Прививок, Пеналов, Пятёрок, Портфелей, Пиратов… Простите, Примитив. Пичалька :(

А если серьёзно, повесть, конечно, ОЧЕНЬ детская, к тому же написанная ещё до войны. Несмотря на то, что главные герои повести — мальчишки, книга мне показалась порядком девчоночьей: не столько там приключений, сколько совместного делания уроков у печки, хорошеньких пеналов и подробных описаний обедов и завтраков :-/

Понравилась мне мама Пети: она из тех завидных родителей, которые разделяют увлечения своих детей, стараются поддержать их в полезных и интересных делах, ненавязчиво направить в нужное русло. Только вот зачем она Петю в заблуждение вводит?!

«Мама говорит, что они, эти самые сверчки, вроде полевых кузнечиков. Только не зелёные, а чёрненькие и маленькие…»

«— Вода в озере начинает колыхаться, и на поверхность вылезает… — Мама шепчет одними губами и по слогам: — Бе-ге-мот. Огромный, блестящий. Он фыркает, сопит и так громко зевает, что его слышно на всю Африку.

— Неужели? — смеётся Петя.

— Честное слово! — тоже смеётся мама. — А в это время раздаётся рычание. Лев! Он вышел на ночную охоту. Он крадётся по звериной тропе… А из зарослей тоже к озеру неслышной тенью скользит тигр…

— Сколько разных зверей! — удивляется Петя…»

Не говори-ка, Петя, я тоже удивилась. Тигры водятся только в Азии (никак не в Африке), а сверчок, как ни печально об этом говорить, значительно больше похож на таракана, чем на кузнечика.

Очень тёплая и живая, полная оптимизма повесть о первоклассниках, почти случайно столкнувшихся с обыкновенным чудом — городским бассейном, в котором они теперь учатся спортивному плаванию. Об их мамах и папах, бабушках и дедушках, учителях и тренерах, старших друзьях... Наиболее убедителен в повести неоднозначный (что удивительно, учитывая возраст ЦА) образ пятиклассника Антона, которого главная героиня повести Маринка считает сначала «самым плохим мальчиком в школе», а потом — одним из лучших друзей, разлука с которым почти непереносима. Отлично и очень узнаваемо выписана и капризная эгоистичная Туся, до крайности избалованная красотка семи лет от роду.

Коллизия со случайной, несправедливой, предательской двойкой, из-за которой один из главных героев может оказаться недопущенным к соревнованиям, напомнила повести Крапивина — и в первую очередь, конечно, руководителя «Эспады» Олега:

«—…А дело в том, что я /…/ проехался по его [инспектора Стихотворова] работе. Ну, в самом деле, с одной стороны, требует: работайте с трудными подростками, с другой — заявляет: двоечников к занятиям в клубах и секциях не допускать. Если хотят заниматься, пусть исправят оценки! А где ему руководители клубов найдут трудных подростков с пятёрками в дневниках?..» (с) «Мальчик со шпагой»

Не исключаю, что кого-нибудь из нынешних читателей, которые на дух не переносят всякой идеологии, передёрнет от пары «политических» слов… но не лишайте детей удовольствия прочесть эту замечательную и добрую книгу!

Пасть жертвой: а) обманутых ожиданий; б) стереотипов, — никому не пожелаю, а уж два в одном тем более счастья не доставили.

Оу, биологический технотриллер! — возрадовалась я, потирая ручонки (одну научно-фантастическую, другую биологическую, хех). Но после бодрого начала мне с каждой страницей становилось всё неинтереснее. Нет, я не зажралась. Просто у Шетцинга как-то так получилось, что правая рука не знала, что творит левая. И в этом плане книгу было бы прочитать куда лучше в двух частях: возможно, переворачивая на обратную сторону, как у Акунина в его «Квесте», возможно, с маргиналиями, как у не так давно прочитанного Сонькина («Здесь был Рим») — но не ПОДРЯД, где впечатляющий масштабами дизастер беспорядочно перемешан с журналом «Наука и жизнь». Всегда-то побешивает, когда персонажи с бейджиками-именами вместо полноценных личностей друг другу с умным видом научпоп излагают, а в «Стае» это было просто ни в какие ворота. Особенно когда надо рексом бежать-спасаться, а они «всё корни извлякают», как бабушка из полузабытого юмористического стихотворения.

Наибольшим минусом прочитанного для меня стал перевод. Я давно уже терпима к мелким огрехам не слишком твёрдо знающих русский язык толмачей, поэтому досадливо отмахиваюсь от всяких «затаил на нас зуб», «знобящий призрак», «он снял джинсы и верхнюю одежду» :)) сэр (леди) переводчик, верхняя одежда — это не та, что на верхней половине тела, а та, что снаружи...

НО! Сэр... ах, всё-таки леди, извините, переводчик так и не удосужилась показать свой труд специалисту. Или хотя бы беглым гуглингом пройтись. «Алкоголь» вместо «спирт», «окраина континента» вместо «свал», «детритус» вместо «детрит» и так далее, на «португальских галерах» (корабликах, о чём всем известно) меня просто порвало. Редактору сего издания руки открутить за ненадобностью предлагаю.

Вернёмся, однако же, к Шетцингу. И тут наступает время стереотипов. Мне автор представился классическим-преклассическим немцем, не избежавшим ни одной условно-характерной немецкой черты: 1) основательность; 2) добросовестность; 3) тяжеловесность; 4) любовь к переусложнённым конструкциям; 5) примитивный юмор (над чем остро и, надо признать, тоже довольно прямолинейно посмеивался ещё Марк Твен)...

И снова «но»: похоже, что автору биотехнотриллера вполне можно было бы спеть: «Ты хочешь быть американцем, американцем, американцем...» =^__^= (аббажаю этот вставной номер в «Талантливом мистере Рипли», простите за апарт), поскольку одним из главных недостатков романа мне показалась хейлеобразность (от Артура Хейли, поясню, типа меня тоже Шетцинг покусал). И если сначала всё было немного хейлевато, потом — очень хейлёво, то дальше пошла уже окончательная хейлета :D О не внушающих доверия персонажах принято говорить «картонные» — тут даже не картон, а папье-маше, которое Шетцинг добросовестно пережевал в гомогенную массу, из коей и вылепил потом свои полушахматные фигурки. Ну ёлки-палки, более-менее главгеров по пальцам перечесть, да и те особой индивидуальностью не обладают, второстепенным же автор выдаёт мини-набор примет (очки-борода-трубка, и хватит с тебя, генерат), остальных же даже по фамилиям различить затруднительно. И все они друг другу чего-нибудь рассказывают. Ну, я понимаю, в форме диалога не так стрёмно факты научно-медицинские излагать, чтобы читатель не заснул ненароком посреди полуторамильного абзаца.

Реально, документальное изложение было бы и честнее, и даже увлекательнее. Потому что, как я с огорчением подумываю, многие читатели в погоне за ужасами всемирной катастрофы, стремясь скорее добраться до волнующих подробностей и деталей, просто пропустят мимо ушей/глаз/внимания на самом деле важные и интересные вещи.

Примеры? Их есть у меня :) Например, о том, что индустрия оплачивает науку, когда государство отказывается либо не в состоянии это делать, вследствие чего результаты исследований аккуратно подгоняются под интересы промышленности. Да, это так. Это наша с вами печальная реальность, и всего несколько лет назад лично наш верховный заявил: мы, дескать, будем оплачивать только ту науку, которая даёт экономический результат в течение года О_о это конец. Конец, в первую очередь, для фундаментальной науки. А чем такое чревато — вот вам, пожалуйста.

Именно поэтому считаю, что «Стая» НЕ годится для экранизации: там всё уйдёт в приключалово и спецэффекты, а научная, особенно экологическая составляющая пропадёт практически бесследно, и вот это действительно будет потеря :(

Извините, если кого огорчила. Может, ещё и потому моя оценка роману Шетцинга невысока, что за плечами уже другое прочитанное, начиная с «Хозяина бухты» Гансовского в самом ещё детстве, а позже были и «Зодиак» Стивенсона, и нынешние «Канализация, Газ & Электричество» Раффа, и конечно, «Параграф 78» Андрея Лазарчука (книга! не фильм!! не ошибитесь!!!).

Мои молодые друзья (которых среди моих друзей абсолютное большинство) могут обижаться сколько влезет, но: я считаю, что они не могут оценить эту книгу по достоинству — просто в силу возраста. Их не зацепило. Они воспринимают «Финкельмайера» как факт литературы и, возможно, спекуляцию на когда-то неудобной, а теперь «острой» теме.

Для них это не факт жизни.

Меня же, как ни неловко признаваться, не раз и не два во время чтения пробивало на короткие сухие рыдания, тихие и отчаянные. Не потому что я сентиментальна, а потому что всё это было на самом деле. Пусть и с другими людьми.

Этому роману идеально подошло бы заглавие «Хромая судьба», но оно появилось несколькими годами позже в творчестве братьев Стругацких. Некто Финкельмайер — один из тех, кого «черт догадал... родиться в России с душою и с талантом». Человек, всё существо которого пронизано поэзией, тот, который мог бы сказать о себе «не я пишу — мной пишут», вынужден публиковаться под псевдонимами, влачить тоскливое существование, чем дальше, тем глубже погрязать в быте, а вырвавшись из него и найдя возможность целиком посвятить себя творчеству — ежеминутно рисковать оказаться в поле зрения идеологической машины-бестии, с её недобрым тяжёлым взглядом и мерным движением стальных челюстей-шестерёнок.

Не находит никакого объяснения то, что в советском государстве, самом вроде бы гуманном, «всё для блага человека», в таком загоне оказалось творчество. Творчество индивидуальное и литературное, в первую очередь. Почему-то ни у кого не возникало сомнений, насколько общественно полезен труд балерины даже не Большого, а какого-нибудь областного театра оперы и балета; каков КПД солиста ансамбля песни и пляски или целого народного хора. Но человек пишущий — БЕЗ санкции властей, БЕЗ членского билета Союза писателей, — похоже, немедля вызывал подозрения: а то ли пишет? А не отклоняется ли от линии партии и правительства? А достаточно ли горячо зовёт к новым трудовым свершениям и пятилетке в три года?.. Сколько же неизвестных нам талантов загубили эти «кстанкубывасы»...

Знаете, даже в районной газете, где мне довелось работать (к счастью, с того момента, когда стало можно), ещё долгое время по инерции под негласным — а иногда и гласным, из уст редактора либо ответственного секретаря — запретом было слово... «я». Полагалось писать «мы», никак иначе, даже если конструкции с этим местоимением получались вполне бредовые.

Кстати, о Союзе писателей. Там тоже вполне кафкианские законы царили. Книгу за редкими исключениями мог опубликовать только член СП. А в этот привилегированный цех принимали только тех, у кого было опубликовано не меньше двух книг. Практически та же история, что с пропиской и работой (читавшие сейчас помнят, и жившие тогда помнят тоже, многие — на собственной шкуре это испытали). Про метод соцреализма, которого в обязательном (читай: приказном) порядке должны были придерживаться отечественные прозаики и поэты, вообще молчу — любые эксперименты на стилевом поприще сразу попадали под подозрение.

В таких условиях многие из пишущих сдавались. Особенно, как ни странно, те, кто не мог не писать — и я не графоманов имею в виду. Ставили на себе крест, расставались с жизнью, попросту спивались. Значимым, даже символическим в романе мне представляется эпизодический персонаж, отец Арона. Он предпочёл замолчать — в буквальном смысле слова.

Сыну его такого «счастья» не выпало. Его замолчать заставили.

Страшный роман. Гениальный, на мой взгляд. Его не смогли испортить ни заусенцы композиции, ни розанчики мелодрамы, ни виньетки излишне поэтического слога — он обжигает горечью правды.

Страшно и то, что тогдашнее отношение к творчеству как к разновидности тунеядства пустило глубокие и зловредные корни, схожие с корнями огородных сорняков: сколько ни выковыриваешь, всё равно где-нибудь да останется кусочек, и глядишь: на будущий год опять жирной и наглой порослью прёт. Все эти рассуждения о том, что писателям нефиг платить за романы, потому что «они же не работают, а так, для своего удовольствия пишут». А недавний инцидент со справкой от СП, что Борис Стругацкий действительно является (увы, уже являлся) писателем?..

Похоже, мы неисправимы.

...а мне и аннотации было не надо, не говоря уж о других читательских рецензиях — просто потому, что давно уже прочитала и «Малавиту», и «Малавиту-2», и фильм посмотрела, поэтому никем иным, кроме Роберта де Ниро, Фрэнк Макьяно по прозвищу Машина просто не мог быть. Закрадывалась, правда, мысль, что Дон (Дон?!) Уинслоу — тоже немного Фред Блейк на пенсии и в программе защиты свидетелей: сидит себе, пописывает-графоманит, из мемуаров роман ваяет, сотнями имена бывших подельников, жертв и свидетелей вываливает.

Роман в первую очередь (и в первой своей половине) этим и тягомотен, потому что представляется безусловно вторичным плюс уснащённым даже не отсылками, а просто подражаниями к сонмищу других образцов жанра: тут и Хэммет, и Чейз, и Макбрайд, и даже немного «Мёртвой зоной» приперчено, не говоря уж о метках времени, наложении сюжета романа на реальные исторические события и (конечно!) фильмы.

Но автор по ходу дела преодолевает инерцию материала, и невзирая на некоторую сумбурность, ко второй половине роман становится более динамичным, захватывает, а к финишу и вовсе набирает скорость и несётся напролом через взбудораженное читательское воображение.

Сеть предательств накрывает Сан-Диего, жестокость мафии выплёскивается через край, фарт и расчёт мощной волной несут стареющего сёрфера Фрэнка Наживщика, не позволяющего себе ошибок — до тех пор, пока ему хватает фантазии, на что ещё окажутся способны окружающие его подлецы...

Стоп. Вот тут главная ловушка и кроется. Для читателя, имею в виду. Должны ли мы сочувствовать Фрэнки Машине (не отождествлять себя с главным героем, нет, не подумайте)? Он же, как ни крути, убийца, киллер, и множество раз на страницах нехуденького романа расправляется со своими жертвами — как правило, несколькими выстрелами в лицо. Очень гуманно, да? И бесполезно ссылаться на то, что эти жертвы — тоже преступники, тоже убийцы, насильники, сутенёры, далее по списку.

Я далека от идеи о том, что книга (любая) должна непременно чему-то учить и кого-то воспитывать. Но позиция автора, заставляющего _полюбить_ такого вот главгера, весьма сомнительной представляется. В следующий раз предпочту героев вышеупомянутого Хэммета, которые прекрасно знают, что они плохие, или какую-нибудь весёлую пикареску прочитаю/посмотрю.

Детектив редкого занудства. Почти оксюморон, но, тем не менее, печальная реальность. Может быть, он подойдёт любителям экшна? Не знаю. Я экшн понимаю так: ворвался, выстрелил, упал, перекатился, вскочил, метнулся за угол. А если экшн выглядит вот так:

«Закрыв телефон, Бош повернулся к своему компьютеру и распечатал сделанную при оформлении ареста фотографию Чана, которую хотел взять с собой в Гонконг. / Затем позвонил Чу и сказал, что бумага подписана и суд он покидает. Чу сказал также, что поговорил с сотрудником ОАБ, получившим факс Боша. Тот подтвердил, что на обеих сторонах визитки напечатано одно и то же. Это карточка менеджера таксопарка, находящегося в Козвэй-Бэй. / Бош поблагодарил Чу и положил трубку как раз в тот миг, когда у входа в его отсек остановился уже покидавший здание Управления лейтенант Гэндл.»

— в гробу я видала такой экшн. Лучше уж Рекса Стаута почитать. Или Хэммета. Или Чендлера. Да мало ли хороших дядек, которым, в отличие от Майкла Коннелли, не изменяют ни вкус, ни юмор, ни чувство меры.

Итак, перед нами лос-анджелесский детектив Бош, весь по уши в работе, забывает поесть-поспать, а также то, что у него есть жена (бывшая) и дочь. Убийство в «цветном квартале» приводит служак порядка к сложной системе вымогательств, а Боша — к тому, что в Гонконге похищают его дочь. Ну, вы поняли… Персонажи картонные, язык суконный, занудство (повторюсь) редкостное, для красоты присыпанное сверху стразами «роскошной жизни» и розовенькими сердечками сентиментальности.

Поставила бы 2, но добавила баллов за deus ex machine:

Мокрый лоб, трясущиеся руки, учащённое сердцебиение. Грипп? Похмелье? Нет, это вы прочитали «День рождения мертвецов».

Стюарт Макбрайд в глубине души, видимо, русский: медленно запрягает, но потом несётся во весь опор. Роман, поначалу неспешный и депрессивный, после первой трети превышает дозволенную законом скорость. Как в классическом детективе, ключи раскиданы повсюду, но их мудрено заметить в лужах блевотины, пятнах крови, горах мусора, обломках разнесённой вдребезги мебели. И всё это засыпано фотографиями мёртвых уже девочек — «поздравительными открытками» от маньяка по прозвищу «Мальчик-день-рождения».

Эш Хендерсон, детектив-констебль, жесток со своими «оппонентами», но трагедия его неподдельна и открывается не вдруг. Элис Макдональд, девочка-паника, психолог из ненормальных. Генри Форрестер, старый пропойца, знавший гораздо больше криминального отдела полиции Олдкасла. Вы не полюбите их, но переживать за них будете, обещаю.

А ещё в романе четыре финала…

«Флаг в тумане» впервые прочла совсем недавно, в отличие от «Точек и линий», которые перечитывала не раз. Написанный тремя годами ранее, этот роман более условен и, как утверждается в обзорах, содержит отсылки к «Преступлению и наказанию» (ну, разве что в убийстве старухи-процентщицы, опасное, однако, занятие, хехе). Мне он представляется более загадочным и экзотичным по сравнению с «Точками и линиями». События разворачиваются неспешно, проходят недели и месяцы, одно следствие уже закрыто, и несправедливо обвинённый умер в тюрьме, так и не дождавшись пересмотра дела — и тут происходит другое убийство, во многом повторяющее, как бы цитирующее первое.

Особенность «Флага…» в том, что истинным преступником может оказаться не убийца, а равнодушный человек, который ради собственных сиюминутных удобств и интересов пренебрегает долгом в поисках истины. Возмездие неотвратимо, и странно (и страшно), что персонифицируется оно в неожиданном для этого персонаже — юной Кирико Янагида, сестры обвиняемого, девушки с полудетским лицом, которое моментами приобретает ледяную жёсткость.

Месть — блюдо, которое следует подавать холодным, помните? Со стороны Кирико это даже не месть, а расплата, и известному токийскому адвокату Оцука придётся на себе испытать всю её тяжесть.

Автор использует не только элементарные приёмы детектива, но и отличные неочевидные вещи, зачастую связанные с местными особенностями. Тут замечу, что смысл названия конкретного романа от меня ускользнул. Возможно, это традиционный образ, понятный любому жителю Страны восходящего солнца (как в японских стихах, которые читаются и понимаются «двумя слоями» — буквальным и иносказательным, где каждая деталь — это определённый символ), а может, авторская метафора. Флаг в тумане — то есть сам он виден, но что на нём изображено, остаётся загадкой. Так и тут: события очевидны, но скрытый смысл их непонятен.

В целом детективы Сэйтё Мацумото, написанные лёгким языком, простыми фразами и богатым арсеналом художественного видения мира, ассоциируются у меня с японской поэзией Серебряного века, жанром киндайси, в котором канон традиционного стихосложения только выиграл от свежего дуновения свободного европейского стиля.

«Точки и линии» прочла первый раз в свои незапамятные четырнадцать, ещё в старом сборнике «95-16» (кстати, вместе с «Убийством в Восточном экспрессе» — и это была мощная инициация к тому, чтобы на всю жизнь полюбить детективный жанр).

Уже тогда меня поразила неотъемлемая «японскость» этого детектива. Его сюжет не мог быть пересажен ни на какую иную зарубежную почву — потому что удивительно естественно сочетал в себе одну из древних национальных традиций и современную (второй половины двадцатого века) пунктуальность японцев, доходящую до фанатизма. Особенно впечатлило это тогда: ведь у нас ни о каких «четырёхминутных свидетелях» и речи идти не могло — поезда запросто опаздывали и на десять-пятнадцать минут, и на три часа, сама не раз попадала в такие ситуации.

Ещё одно переплетение древности и наших дней — играющие немаловажную роль в фабуле коррупция (отмечу, что в переводе 1967 года использована формулировка «взяточничество», равно как и другие архаичные ныне словечки, например, «столоначальник») и самурайская верность подчинённых начальству, вплоть до сведения счётов с жизнью, если этого потребуют «интересы дела».

Романтические линии романа — неброские, сдержанные, а поворотный момент детектива под названием «Цифровой пейзаж» не только захватывает уникальной трактовкой действительности, очаровывает своеобразной красотой, но и — в наши дни — получает неожиданный новый смысл ;)

Расследование «двойного самоубийства влюблённых по сговору» (или преступления, которое поначалу только кажется таковым) ведут два следователя: провинциал Дзютаро Торигаи и токиец Киити Михара. Дзютаро в свои сорок три называет себя «стариком» (но будем иметь в виду, что это опять же традиционная японская скромность, граничащая с самоуничижением); он робок, им владеет накопившаяся усталость, однако именно его наблюдательность даёт толчок к дальнейшему расследованию. Тридцатилетний Михара, напротив, энергичен и азартен, в поисках истины мечется по Японии из конца в конец :) и читатели вместе с ним оказываются в Хаката, Фукуоке, Камапуре, Саппоро, Хакодате… При просеивании фактов всё больше обнаруживается нужных точек, а их связывают линии внезапных догадок и стройной логики.

Автор прекрасно владеет детективными ходами, и даже мелочи очень украшают повествование. Например, когда Торигаи не может добиться от контролёра пригородного поезда сведений о пассажирах (это понятно: контролёр смотрит на руки, а не на лица), сыщик спрашивает у свидетеля о его знакомых, ехавших этой электричкой — и опрашивает уже этих людей.

Некоторые читатели сетуют: дескать, злодей угадывается в самом начале романа, но в «Точках и линиях» дело не в личности злоумышленника, а в поисках доказательств истины. Склонна посмотреть сквозь пальцы на допущение, что следователи в течение нескольких месяцев занимаются формально уже раскрытым делом, и оцениваю роман высшим баллом.

Главный герой «Турнира...» — фантастический невезун Ульрик Вайтфокс. Этот уникум настолько неудачлив, что ему не везёт даже в невезении — как раз тогда, когда оно ему профессионально необходимо.

Повесть Яна Леншина — это такая мрачная оперетта, стилизация под фэнтези в геймановском духе. Нечто среднее (если это только возможно) между «Приключениями Жихаря» и «Трупом невесты». Впрочем, «неприятностиметр», выданный герою, напомнил, на что это ещё похоже: на Джаспера Ффорде*, мир Четверг Нонетот, только чуть менее задорный и более меланхоличный, да и не в литературе он прописался, а похоже, в сети. Ну, в вирте. Здесь и тролли есть, и поклонение котикам, и граммар-наци, стыдливо именуемые грэмами — им по ходу дела достаётся, но как-то не очень убедительно...

*...а на 13% повествования и Джен появляется ;)

Ещё одно напоминание: лотоматон, определяющий судьбы героев этого невесёлого мира — и всплывает из глубин памяти фильм «Город Эмбер: Побег» с юной Сиршей Ронан в одной из главных ролей. Там тоже подростков припечатывали будущей судьбой/профессией. И я не говорю, что это плагиат, никоим образом. Просто логически доведённые до абсурда реально существующие тенденции :)

Так живёт Мехатония. Нашему вниманию представлены её города: Готтлиб vs. Блэткоч (он же Столица метеоритов**). Первый пасторально ностальгичен, второй гротескно, то есть до смешного, ужасен. Здесь зима в марте (нашли чем удивить, ахха), о чём автор неоднократно нам напоминает...

** Челябинск? :D

...и я, честно, каждый раз удивлялась. Ну не срасталось у меня происходящее в «Турнире самоубийц» с зимой. Может, из-за одежды персонажей.

И тут отдельная песня. Персонажей у автора довольно много, и значительная их часть — эпизодические, так вот, автор (видимо, памятуя классику описываемого будущего от АБС) каждому придаёт один-два предмета одежды — и это местами тоже на троллинг смахивает, я в нерешительности, клянусь. Но кое-где писатель перестарался (или недостарался), в результате один из персонажей появляется «в одних трусах и футболке» О_о а другой и вовсе вон чё: «К Ульрику, сняв шляпу, подошел верзила в клетчатых брюках и штанах на подтяжках». И в брюках, и в штанах, чего мелочиться :))

Немного позубоскалить не вредно, а достоинства у книги тоже имеются. Например, Блуждающая башня (сами прочтёте, в чём её прикол, нет, не в блуждании), лёгкий, ироничный язык:

«В эту секунду посмотреть, что случилось, из кондитерской вышел продавец в белом фартуке. Увидел Ульрика и попятился, а его румяное, будто свежеиспеченный хлеб, лицо приняло цвет выложенного на витрину безе — по 0.95 за штуку».

И конечно, Часовик, он же Механический человек — удачный «страшный» образ. Впечатляет.

Резюме: чтение совершенно не обязательное, но своеобразное и достаточно небанальное, чтобы следить за злоключениями героев с интересом и понимающей усмешкой.

Ну не моё оно, не моё. Было время, с удовольствием всякую фэнтезятину читала, а потом наелась. А может, просто после «Властелина колец» уже не тянет вдаваться в подробности эльфийско-тролльских взаимоотношений, в которых и труба пониже, и дым пожиже.

В этом плане к книге претензий раз, два и обчёлся.

Например, объявление её «Заряженным оружием 1», в смысле, частью цикла, в котором (пока) больше никаких книг не наблюдается :) Возможно, у автора на «Легенды Лесогорья» какие-то далеко идущие планы есть.

Названия. Логунвост, Гровенгридль (покатайся головой по клавиатуре), Ригель.

Имечки. Тэфрамадур, Лоутарайтур (и буй Тур Хейердал), Фрост и Шгрихт.

Небрежность, авторская небрежность, чёрт побери, я просто плохо её переношу >_< Особенно когда писатель не может вспомнить нужное слово и втыкает на его место какое попало. Ну, там «незабвенную» вместо «беззаветную», «просыпания» вместо «пробуждения» и тому подобное. Я уж не говорю про бороду, которая «куцая, но довольно длинная» (?) и покрытые сеном крыши.

Кому книга понравится? Тому, кого, как Сэма Скромби, хлебом не корми, дай об эльфах поговорить-почитать (мне, в частности, понравился король Эккеворт, особенно со своей картиной; остальные представители лесного племени довольно схематичными показались, в первую очередь, женские персонажи).

А ещё тем, кто соскучился по джинну Бартимеусу за авторством Джонатана Страуда, поскольку один из главных героев «Белого и чёрного», демон Демьян, весьма его напоминает.

Демьянову уху, в смысле, часть читать наиболее интересно. Из кого эти демоны получились, какова их своеобразная иерархия, как они, словно скауты за значки, бьются за _полный_список_, даже из-за чего они периодически друг друга не понимают — всё это книге в плюс идёт. А борьба между ангелами и демонами напоминает американский футбол, нет, даже скорее пушбол, где на невесомую громаду человеческой души влияет броуновское движение белых и чёрных молекул :)

К сожалению, религиозно-философская составляющая этого мира оказалась довольно неаппетитным замесом из христианства, индуизма и почему-то солипсизма. Особенно раздражала елейная нравоучительность повествования; вторила ей и лубочность истории о «раскаявшемся разбойнике» (не буду говорить, о ком именно).

Концовка, где автор аккуратно увязывает сюжетные нити, сама по себе хороша. И была бы отлична, не будь предугадываема.

Но если без предвзятости к «Белому и чёрному» подходить, если вообразить себя жизнерадостным новичком, то книжка Герцовского — лёгкое и увлекательное чтение для рассеянного летнего досуга, книга для тех, кто за чтением не хочет страдать или душой трудиться, оставим это для мрачных ноябрей и слишком длинных (несмотря на их двадцативосьмидневность) февралей.

Есть люди, которые из сказок выросли, как из детских шортиков или школьных учебников, и без сожаления оставили их позади. А есть те, кто по-прежнему любит сказки и не отказывает им в праве стоять в одном ряду с умными «взрослыми» книжками. Не говорю, что те или другие правы/неправы — это дело вкуса, а вернее, склада души. Сама-то я из вторых, ясное дело.

Народные сказки часто похожи между собой. Сюжеты с древних времён странствовали по свету, передаваемые из уст в уста, а то и путешествуя вместе с бродягами-сказочниками. Поэтому в любой стране можно встретить принявших чуть разное обличье Колобка, Спящую Красавицу, Царевну-Лягушку, семерых козлят… и, конечно, вездесущи глупцы и жадины, храбрые солдаты и мудрые судьи, сварливые жёны и хитрецы-мальчишки :)

И в то же время каждый народ придаёт сказкам свой колорит, своё настроение, свой характер. Согласны?.. Итальянские сказки озорные и солнечные, немецкие — страшноватые и назидательные, шведские — величественные и немного зябкие, французские — лукавые и непокорные…

С испанскими и португальскими народными сказками я до сих пор не встречалась, поэтому сборник «Птица-Правда» прочитала с огромным интересом. Мне казалось, что надо мной распахнулось жаркое синее небо Пиренейского полуострова, а между пальцев босых ног — тёплая и шелковистая пыль дальней дороги.

Сорок две сказки, переведённые Т. Шишловой и превосходно пересказанные М. Туберовским, не все так лучезарны, конечно; они напомнили мне строчки из моего любимого Леона де Грейффа (писавшего, кстати, по-испански):

«И вот уже душа готова

стремиться ввысь, отринув страх.

Глаза печальны и суровы —

зато улыбка на устах.

Прощай, тоска! Пришла решимость,

желаньем действий опьяня.

Банальность и непостижимость

Сломают когти о меня!»

Да, так оно и есть. А ещё — удивительные названия. Скажите, ну неужели вы отказались бы прочесть сказку «Десять помощников тётушки Зелёная Вода»? А «Курочка-королева»? А «Невеста трёх женихов»? И, конечно, одна из лучших — «Птица-Правда», давшая название всему сборнику. Меня до глубины души тронул образ Птицы-Правды, слово которой неопровержимо для всех: это маленькая, скромная белая птичка, которую стерегут яркие, горластые птицы Лжи…

Сборник открывается предисловием Г. Степанова — чудесно написанным, на мой взгляд. Это не обязательный литературоведческий «прицеп» к изданию, а доброжелательный разговор с юным читателем, где автор на неполных четырёх страницах успевает рассказать понемногу об истории сказки, о сказках народных и авторских, об Испании и Португалии — живо, понятно, увлекательно.

И ещё одна важная часть книги — замечательные иллюстрации В. Власова. Я читала в букинистическом издании 1971 года, но и в переиздании «Речи» 2017 они сохранены, так что смело рекомендую!

Чудеснейшая книжка! И как это наши пути не пересеклись за столько лет, просто не понимаю.

Опытный мореплаватель Джошуа Слокам первым совершил одиночное кругосветное плавание под парусами. Путешествие на яхте «Спрей» заняло у него более трёх лет (с апреля 1895 года по июнь 1898 года) и составило 46 тысяч миль. Об этом капитан Слокам написал книгу. И отлично написал: поэтично, захватывающе, с юмором! Да ещё и с рисунками автора — уверенными и убедительными.

Несколько лет назад я читала другое повествование об одиночной кругосветке — Френсиса Чичестера — и, конечно, не могла их не сравнивать. Так вот, Чичестер на своей «Джипси Мот IV» обогнул наш земной шарик за 226 ходовых суток с одной остановкой (по-моему, двухнедельной) в Австралии и прошёл за это время 29630 миль, в полтора раза меньше, чем Слокам. Как так? Или у него был другой глобус? :))

Всё дело в том, читатели, что Джошуа Слокам никуда не торопился. У него не было цели поставить рекорд (он и так был первым), он не стремился кого-то победить или что-то доказать... впрочем, нет: он хотел доказать, что это возможно. Возможно в одиночку на паруснике обогнуть планету. И это у него получилось. Оказалось, что всего-то и надо: хорошее знание законов моря и хороший, даже отличный кораблик.

И то и другое у Слокама было. Он вырос от юнги до капитана. Он не раз во время описания своей кругосветки упоминает, что в этих вот местах он побывал в таких-то годах или на таком-то судне; пятидесятилетний моряк понимает, как живёт и чем дышит океан. Что же до парусника, то Слокам сам его построил на основе старого-престарого шлюпа. Получилось это отлично. Когда читаешь, так и чувствуешь любовь капитана к своему кораблику и гордость за него (здесь просится слово «отцовская»). «Спрей» делал по 150-180 миль в сутки. Что это такое? Например, от острова Четверга (что к северу от Австралии) до Кокосовых островов (на полдороге от Австралии к Индии) 2700 миль. «Спрей» покрыл их за 23 дня, причём из всего этого времени Слокаму пришлось стоять у штурвала всего часа три, и то в основном при выходе из одной гавани и входе в другую. В остальное время много читал, иногда целыми днями. А вот в Магеллановом проливе капитану пришлось не так сладко: он «рулил» тридцать часов непрерывно, чтобы выжить самому и сохранить «Спрей».

Итак, повторяю, он не торопился. Он не плыл все эти три года подряд, понимаете? В Австралии Слокам провёл в трёх разных портовых городах в общей сложности три месяца; больше месяца — на острове Маврикий; три месяца — в Кейптауне. Что он делал? Ну, отдыхал, понятно :) а ещё знакомился со страной или островом, встречался с разными людьми (например, со Стенли и вдовой Р.Л. Стивенсона, которая подарила ему лоции мужа, представляете?!) и даже читал лекции о своём путешествии — это ему, кстати, помогало пополнять финансы.

Слокам очень интересно рассказывает о своём визите на Хуан-Фернандес — остров Робинзона Крузо (Александр Селкирк провёл там 4 года и 4 месяца, в 1704-1709 гг.). Отдельной истории — или даже романа! — заслуживают Кокосовые острова. Несколько раз автор упоминает «Бигль», Дарвина и адмирала Фицроя.

Я во время чтения часто смеялась, потому что с юмором у капитана Слокама всё в порядке; как не вспомнить выяснение вопроса, может ли живой козёл выступать в качестве кофемолки; о том, что, по мнению автора, «Спрей» не приспособлен для лазания по деревьям; и конечно, о табличке «По траве не ходить», которую Слокам установил на берегу свежеоткрытого им острова. Но и ужасаться было чему. Причём даже не красочному описанию штормов и пиратов (хотя и они присутствуют), а какой-то сверхъестественной уверенности автора, что всё само собой нормально сложится. Судите сами: человек на парусной скорлупке вокруг света отправляется, а навигационных инструментов у него — лаг да жестяные часы (даже не хронометр!), причём у последних ещё на середине маршрута отвалилась минутная стрелка, а лаг вскоре после этого погрызли акулы, из-за чего он стал врать на полтораста миль в сутки. А ещё капитан Слокам не умел плавать!!! О_о

Ну, я ещё долго могу взахлёб пересказывать книгу, но, может быть, вы лучше сами её прочтёте? Она совсем небольшая (тем более, что последние два десятка страниц занимает послесловие автора, где он подробно рассказывает о «Спрее», и примечания — морской словарик для сухопутных читателей; электронка, правда, не очень аккуратная, но терпимая). Отмечу только ещё один важный факт: помощь и благожелательное отношение встреченных капитаном на этом долгом пути людей — и властей, что немаловажно. Почти все ему помогали — кто чем мог. Всегда бы так.

Впервые прочла пьесу «Идеальный муж» давным-давно, ещё в прошлом веке :) и не очень-то она тогда мне понравилась, в отличие от блестящей и упоительной «Как важно быть серьёзным». Ну что это такое: политика какая-то, парламент, акции-спекуляции-манипуляции, бесконечные подколы и пустословицы, которыми обмениваются персонажи, словно боясь показаться обыкновенными… Последнее особенно раздражало, поскольку именно тогда среди моих сверстников стремительно развивалась и крепла мода говорить именно так: ни словечка в простоте или хотя бы серьёзно.

При нынешнем прочтении многое стало понятнее, особенно миссис Чивли, выведенная Уайльдом, на мой взгляд, как человек уже двадцатого века — прагматичного, безжалостного, «бессовестного» в самом прямом значении этого слова.

Вообще же, если уже по прочтении пьесы вернуться к списку действующих лиц, обнаружится, что значительная часть их не более чем персонажи светской тусовки-массовки, а главных — всего ничего, четверо: супружеская пара Чилтернов, вышеупомянутая авантюристка миссис Чивли и обаятельный шалопай, благородный балабол ;) лорд Горинг. На вторых ролях скромно держатся граф Кавершем и Мейбл Чилтерн, являясь двумя краями возрастной шкалы представленного на сцене общества — и одновременно забавными отражениями друг друга: оба возводят эксцентричность в абсолют, и обоим это дозволено как раз в силу возраста.

Роберт Чилтерн, когда-то давно сделавший «ложный шаг» (а на самом деле первый шаг по карьерной лестнице — и это даёт нам представление о том, что обо всех этих карьерах думает автор), чуть ли не всю пьесу переживает по этому поводу. Но не потому, что он совершил бесчестный поступок, после которого уже даже сам себя не мог бы считать джентльменом, — а в силу того, что теперь это может _раскрыться_, что грозит ему крушением не только карьеры, но и семьи. И автор никак не даёт понять, что же для Чилтерна более значимо.

Возможно, всё-таки леди Чилтерн?.. Вот уж кто не понравился мне безмерно. Гертруда Чилтерн, конечно, идеалистка. И дом у неё должен быть идеальным, и любой званый вечер, и гости… и муж, в конце-то концов :) Но как только сияющий образ господина Чилтерна оказывается с грязным пятном, госпожа Чилтерн торопится от него откреститься.

Тут же.

Внезапно.

Понимаете?

То есть коту под хвост вся любовь и совместно прожитые годы, клятвы в верности и обещания быть вместе «в беде и в радости». Есть от чего проникнуться неприязнью. Вечная отличница оказывается на поверку сосудом скудельным. Нет ей веры, и опереться на неё в тяжёлой ситуации проблематично — вильнёт хвостом, и поминай как звали. Некрасиво. Недостойно. И большого доверия к женщинам не вызывает.

(Апарт: в этот раз во время чтения обратила внимание, что женщины в парламент допускались, но, _разумеется_, только на правах зрителей, на отдельную галерею… забранную решёткой :) Надо признать, за последнее столетие женщины заметно эволюционировали, хехе)

Так вот, резюмируя экскурсию по этой портретной галерее: главным героем пьесы «Идеальный муж» считаю лорда Горинга.

Не потому, что он легкомысленный обаяшка. Не потому, что его сыграли Эдуард Марцевич и Руперт Эверетт (хотя к ним обоим глубокую симпатию питаю). А потому, что лорд Горинг умён, решителен, находчив, благороден и самоотвержен. Именно благодаря его действиям происходят повороты сюжета в пьесе, разрешается конфликт. А вся его напускная безалаберность — не более чем лёгкое опасение показаться лучше, чем он есть на самом деле. И что о нём думают окружающие.

Это подтверждается и речами действующих лиц пьесы. Да, все они красно выражаются и сыплют парадоксами («фирменное блюдо» Уайльда), но лучшие реплики, незабываемые афоризмы, жемчужины элегантного и дерзкого красноречия автор подарил именно лорду Горингу. Рискну предположить, что автор любуется своим персонажем и, словно немного стесняясь этого, спрятал главного героя под личиной «смешного приятеля» ;)

Автора люблю давно (года этак с 1976-го, чтоб не соврать) и преданно, а его пьесу прочитала впервые. Дежа вю: недавно вот так же читала пьесу романиста, это был Арчибальд Кронин, «Юпитер смеётся». И точно так же видно, насколько писателю тесно в рамках драматургического произведения. А поскольку это Уайлдер, то я моментом вернулась в Коултаун (см. «День Восьмой»), маленький бесперспективный городок, снова вижу две семьи, в которых подрастают _параллельные_ дети, снова слышу мысли автора о предопределённости и нашей ответственности за свою судьбу.

Когда-то давно видела постановку «Нашего городка» по ТВ. Мало что помню уже, но, начав читать, сразу врубилась, что произойдёт во второй половине пьесы, сюрприза не получилось. А меж тем фабулу обычной не назовёшь, потому что в первых двух действиях в унылом провинциальном городке течёт обыденная жизнь, а в третьем

Удивительнейшая документальная повесть. Как дело было: собрались в петербургской лаборатории Лесгафта увлечённые молодые люди, студенты и начинающие научные работники, пылко говорили об экспедициях, завидовали коллегам, недавно вернувшимся из Африки... «А почему бы нам самим куда-нибудь не поехать?» Сказано — сделано: по-быстрому насобирали денег, аж три тысячи рублей :) запаслись оборудованием для этнографических и зоологических исследований и рванули в Южную Америку... и сделали они это в апреле 1914 года. Понятно, что путешествие затянулось.

Повесть написал сын одного из участников экспедиции. Он много работал в архивах, встречался с людьми, знавшими путешественников, и книга получилась очень увлекательной, живой и красочной. Читаешь с настоящим волнением, а на последних страницах сентиментальные читатели вроде меня вполне могут прослезиться: судьба вообще часто несправедлива, но тут и непростая история нашего Отечества приложила свою тяжёлую длань.

Особую прелесть бумажному изданию придают вековой давности фотографии и рисунки участников экспедиции. Меня, в прошлом биолога, особенно умилили три рисунка: двух жуков и мухи, с последовательными подписями: «чёрный Cuculeo», «рыжий» и «кусается как собака» :))

Если что: бумажная книга издана Товариществом научных изданий КМК, М., 2003, 253 с.

С детства мне Алексин нравился, и помню, каким неожиданным в своё время стал для меня переход писателя от лёгких, немного дурашливых даже, чуть утрированно наивных повестей к резким, болезненным, жестоким произведениям (граница, мне кажется, прошла по повести «Действующие лица и исполнители»), когда одно за другим последовали «Третий в пятом ряду», «Безумная Евдокия», «Раздел имущества», «Домашний совет» и совсем уж непереносимый «Ивашов».

Нынче вот перечитала «Безумную Евдокию». При совершенно небольшом объёме картину автор развернул впечатляющую. Что в повести главное? То, как из юного дарования формируется эмоционально глухой человек? Или то, что многое, иногда слишком многое, зависит от точки зрения? Или что расплата за легкомыслие может оказаться неадекватно тяжёлой, несправедливой даже? «Безумная Евдокия» — тот случай, когда склонность автора к повторам, маячкам, значимым деталькам-символам работает на все сто процентов в плюс.

Ещё один «новогодний» детектив :) На сей раз в роли проницательного детектива-любителя выступает шестидесятилетний сентиментальный дядечка, конечно же, совершенно случайно приглашённый на место будущего преступления. Есть в книге удачные моменты: например, жертва оказалась не той, что предполагалась; растерянность перед этим фактом действующих лиц и _огромная_ пауза между осознанием ими совершившегося убийства и возникновением вопроса, а где же «ожидаемая» жертва; то, что тем временем преступление _продолжается_... Но эти хорошие впечатления были порядком изгажены отвратительной манерой автора накручивать драматизм: «округа утонула в злобе и пороке» (wtf?!), «пряча своё злодейство», «пронзая его безумным взглядом», нет, это слишком. И за тридцать страниц до конца всё ещё ни хрена непонятно, и ключей к этому взять неоткуда :-/ К тому же слишком много (конкретно для детектива) действующих лиц, под конец у автора, похоже, закончились фамилии, и на сцену были приглашены Рубенс и Ньютон :))

Не знаю, как начать. Начну, как Сири Китон: «Представь себе...»

Представь себе, что надо собрать с промороженного и щербатого каменного пола полкило рассыпанной соли (или кальцинированной соды) — голыми руками, причём изъеденными нервной экземой. Представь себе, что ты пробуешь заснуть, подложив под голову кусок мяса недельной давности. Ничего у тебя не получится. Ещё бы, с «Золотой пулей» в башке...

Мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться. «Золотая пуля», словно артериальной алости «умная» геометка, выцелила меня среди сонма безвестных читателей. Переступаю границу — даже фронтир... Постап, вестерн, хоррор — авторы веером разворачивают лезвия жанров, в четыре руки поливая читательское восприятие из гибрида пулемёта с швейной машинкой, иглы образов впиваются в мозг (некоторые останутся там навсегда, будь готов... — Всегда готов! — вскидываешь руку в салюте), кошмар пеленает тебя в жёсткий саван, «раны сжали челюсти», и вот уже тебе, как Робу Стуммфилду, странно видеть живых и _целых_ людей.

Здесь кольт «уокер» — советчик и внутренний голос (и память предупредительно снимает с полки прочитанного «Путь меча» и «Миротворец 45-го калибра»), а коровий череп — не экзотичная деталь антуража, не ружьё-на-стене, а один из главных персонажей. Здесь дети — монстры и каннибалы, они же дырявые мальчишки: страхи, жертвы, куклы, слуги безумца. Здесь «спустя восемьдесят лет после войны уже не знаешь, кто мутант, а кто нет».

Полностью сюрреалистичный мир первой части, призванный, кажется, без жалости лишить тебя воли к сопротивлению, сменяется почти понятным сюжетом части второй, в которой отчётливо проступает вестерн, даже «гайдар-вестерн», заявленный авторами в намерениях. Это не дурашливо-пасторальный мирок «Лимонадного Джо», это дикий, дикий (норд)вест, от которого, несмотря на жару и сушь, тянет могильным холодом и ледяной ясностью нашатыря. Представь себе: ты начинаешь понимать, откуда взялись герои и во что они превратились. Ты пробуешь различать среди строк оммажи и неявные цитаты, намёки на АБС, Брэдбери, Бирса (мост через Совиный ручей прямо упоминается в тексте и в какой-то момент объясняет прихотливую конструкцию романа in partes tres), а в силу собственной перекошенности подозреваешь влияние мрачных фэнтези Столярова, где фактура — всё, видишь (может быть, один ты и видишь) практически не акцентированный авторами кровавый шарф — близкую родню алому шёлку, драматично проливающемуся ручейками из рук актёров — персонажей «РиГм» («Розенкранц и Гильденстерн мертвы», я фильм имею в виду, и не пора ли поубавить скобок, шизофреническое ветвление смыслов меня погубит), а собирание душ для бомбы — осеняет тебя — рифмуется с собиранием воль для пассаролы Сарамаго из «Воспоминания о монастыре». Это уже постмодерн, братцы, только качественно замаскированный. Затаившийся, можно сказать.

Представь себе, что ты, уже очень хорошо в это въехав, пройдя вместе с Джеком бойни и «Школу», воображаешь, что почти всё понял.

И тут начинается третья часть. И ты, как деревенский дурачок, морщишь лоб в догадках: а уж не Роб ли этот однорукий стрелок? Или он слишком _роб-ок_? А, нет, Робу же Дюк руку изуродовал, а Дюк стоит себе спокойно в сарае... то есть событий первой части ещё не было? А Аэлита тогда где? Алита — это она? Или нет? ааааааааааа!

Ха. Ха. Ха. Третья часть снова перевернёт карты рубашкой кверху, смешает их и твои мозги в неопрятную кучку, скажет насмешливо: всё было совсем не так. К финалу ты согласен на всё, и тем не менее такого ты не ожидал.

Суровое чтение. Жестокое. Соль на раны, а после этого ещё персты туда вложить, для достоверности. А написано как! Цитат себе набила полные защёчные мешки, нисколько не смутившись отличным началом главы I.III, особенно «...гнида, мразь, цитатами сыплет!» — эт' прямо про меня, друзья не дадут соврать :)

Единственное, чего мне не хватило — это «гайдара» как жанра. Его бы побольше, ну, кроме названий глав, неожиданно возникающих в середине романа, и одной сюжетной линии. И ещё одного эпизода, сильнодействующего, как перемена цветовой гаммы в «Дороге» Хиллкоута — прозрачная отсылка к «Голубой чашке», кусочек ясного неба в разрыве багровых туч, внезапный передых от ужаса, тихое счастье, которое _могло_бы_быть_...

«А жизнь, товарищи, была совсем хорошая» (с)

Была.

(«ретро-отзыв», написано в 2011 году, а прочитано вообще в прошлом веке)

Ещё гремит на континенте мировая война, ещё никто не знает, что потом она станет называться «первой», а в залитую солнечным светом усадьбу Стайлз уже прибыл капитан Гастингс, уверенный в своих детективных способностях, а будущая королева детектива — пока ещё просто Агата Мэри Кларисса — свои детективные способности только пробует. Быть может, она даже грызёт карандаш и хмурится, решая, как бы это сделать так, чтобы читатели не сочли, что главный сыщик прямо-таки списан с Шерлока Холмса…

Чисто по-женски она решает сделать «с точностью до наоборот». Холмс высок и худ — Пуаро толстенький коротышка. У Холмса чеканный профиль и стальной взгляд — у Пуаро голова яйцом и глаза, «как у кошки». Холмс может валяться в халате или, маскируясь, переодеваться в фантастическое тряпьё — Пуаро всегда одет с иголочки и всегда же остаётся самим собой. Холмс стреляет в комнате и прикалывает важные письма к каминной полке — Пуаро везде что-то выравнивает и поправляет, даже там, где его об этом не просят. Холмс героичен — Пуаро смешон. Холмс первостепенное значение придаёт уликам — Пуаро прямо заявляет, что пусть другие (!!!) разыскивают сигаретный пепел, а он заставит работать «маленькие серые клеточки»…

Под ручку с леди Агатой английский детектив вышел из тёмных, мрачных, вечно дождливых или туманных каменных закоулков Лондона на зелёное приволье «доброй старой» Англии — в деревеньки, сельские усадьбы, загородные дома.

«Таинственное происшествие в Стайлз» начинается для читателя с того, что его окружает целая группа персонажей. И он первое время озирается в растерянности, как непредусмотренный гость на званом обеде, судорожно пытаясь запомнить имена и кто есть кто. Агата Кристи, как радушная хозяйка, незаметно направляет беднягу; склоняясь к его уху, вполголоса сообщает самое необходимое. При этом её «гости» — живые и яркие, их помнишь и после того, как детектив давно прочитан, и даже тогда, когда (о ужас!) забудешь, _кто_же_убил_…

И в этом для меня тоже отличие от детективов о Шерлоке Холмсе: там автор в любом произведении обходится минимумом ключевых персонажей, от двух до четырёх — детектив строен и логичен: дано… требуется доказать… что и следовало доказать. У леди Агаты отношения между многочисленными персонажами сплетаются в причудливую сеть (где ни тронь — зазвенит). Каждый связан с любым другим, каждому оказывается выгодно убийство, чёрной трещиной рассекшее пасторальный мирок на «до» и «после».

И, наконец, самое существенное: в детективах Артура Конан Дойла главное — что тайна раскрыта и зло повержено, а добродетель если и торжествует, то как бы «в нагрузку». Для Пуаро и его создательницы (а значит, и для мисс Марпл) важнее не то, чтобы преступник был наказан, а чтобы не пострадали невиновные. И поэтому, как бы ни был хорош и классичен Холмс — моё сердце отдано смешному и напыщенному коротышке, который то и дело нарушает законы… о, законы классического детектива, конечно же, как вы могли подумать!..

Познакомилась с Серой Совой и его историей про бобрят — вы не поверите — полвека назад. Буквально. Тогда в журнале «Наука и жизнь» были опубликованы отрывки из этой книги, рисунки и фотографии. Запомнилось. Тем более, что я уже тогда к животным неровно дышала :) Много-много позже в домашнюю библиотеку попала из букинистики книга, изданная в 1968 году. Переплёт её слегка потрёпан, рисунки побледнели, на форзаце — аккуратно и стыдливо заклеенная дарственная надпись, а на задней обложке «Цена 35 коп.» зачёркнута ручкой и вписана «новая»: 0=70.

Книгу в своё время с упоением читали мои дети, а теперь вот и мне довелось к ней вернуться. Повесть при нынешнем прочтении оказалась интересной, тёплой, местами весёлой, иногда трогательной и даже сентиментальной, кое-где — наивной. Последнее я списывала на то, что автор (как мне было известно с детства) сам из индейцев и сумел стать писателем, за что я его безмерно уважала... Теперь вы поймёте, что разочарование от новых (для меня) сведениях о Серой Сове — а на самом деле Арчибальде Билэйни — оказалось без малого оглушительным. Часть легенды детства разрушена :(

Но потом пришла в голову утешительная мысль: я же так люблю литературные мистификации! Их хватает в мировой литературе, что касается произведений. Сделать же мистификацией собственную писательскую биографию удаётся немногим. Буду считать, что это один из тех самых редких случаев.

А теперь вернусь к повести. Считаю, что она и сейчас — прекрасное детское чтение, которое увлечёт ребёнка, пробудит или укрепит в нём интерес к животному миру и уважение к природе в целом, научит сопереживанию и более внимательному отношению к окружающим (в том числе и пониманию, что не все чувства выражаемы словами).

Что же до меня, мне очень и очень понравилось, как автор описывает жизнь бобров в природе, повадки и проделки двух маленьких бобрят, которым довелось жить среди людей. Замечательно написано, со знанием дела и в то же время нежно и весело. Значительный эпизод повествования — лесной пожар, сквозь который прорываются главные герои книги, индейские девочка и мальчик, — склонна рассматривать не как «накручивание драматизма» автором, а как правдивое описание природной катастрофы, чтобы люди понимали, чем это чревато.

Наиболее взволновало и почти до слёз расстроило меня путешествие Чикени по железной дороге (кто читал, вспомнит, а остальным спойлерить не хочу). Немного приторным показался образ молодого миссионера. Из героев книги любимым стал Шепиэн, брат Саджо — совсем юный, но сдержанный и отважный, без колебаний берущий на себя ответственность за происходящее. Умилили рисунки Серой Совы: простецкие, не очень умелые, но старательные и — это чувствуется! — сделанные с максимальной достоверностью.

Сборники фантастических рассказов, выходящие в серии «Зеркало», читаю в хаотичном порядке, так уж сложилось. Вот и дошли руки до шестого тома, авторы которого — Ина Голдин и Майк Гелприн. Такое чувство, что беседуешь сразу с двумя людьми, причём одного знаешь давно и без малого досконально, а другую первый раз видишь. В реале подобное непременно породит неловкость, а на книжных страницах — ни малейшей.

Читатели серии уже знают, что в каждом её томе двойного авторства есть одна — всякий раз новая — ключевая идея, нить образов, на которую нанизаны бусины-рассказы. И если со знаками зодиака или шахматами всё понятно, то символика «Отражений и миражей» меня поначалу заставила приуныть. Письмена Ветхого Завета?.. Законы Божьи?.. Что я в них смыслю-то, как всё это расшифрую? :(

Но всё оказалось не так уж эзотерично. И главную мысль сборника можно выразить хрестоматийным (пусть и новозаветным) «В начале было Слово...». Слово в самом буквальном смысле, а также в более широком и в переносном, становится и темой, и сюжетом, и даже персонажем рассказов Ины и Майка. Первые четыре рассказа сборника меня просто в телячий и лингвистический восторг привели. Слово в них становится оружием, поэтическая строка — свиршением (и это не опечатка, а шикарная авторская находка), и даже буквы могут быть украдены, изъяты или, наоборот, оказаться лишними, и каждое их явление или исчезновение перекраивает окружающий мир...

Среди последующих рассказов, — а всего их в пятисотстраничном сборнике 29, любой читается стремительно, — встретились очень разные: печальные, весёлые, горькие, жестокие, хулиганские, — и оценки мои разнились тоже, но оказывались неизменно в верхней части 10-балльной шкалы. Больше всего оказалось девяток и десяток. Но и шестёрка одна поставлена (рассказу М. Гелприна «Мастер»; ничего не поняла, и было неинтересно), и даже пятёрка (рассказу И. Голдин «Журавлики» как предсказуемому и, извините за слова © спекулятивному; ну не люблю я такие вещи).

По-настоящему великолепными считаю рассказы Ины «Контакт», «Сантойа», «Казинский скорый». Вот даже назвав эти три, понимаю, что одно из полюбившихся достоинств нового для меня автора — безупречное владение фактурой. Её миры разнообразны и при этом предельно достоверны, в них есть не только «картинка», но и звук, запах, ощущение воздуха; полное погружение, иначе не скажешь. К этому добавляется и меняющийся от повествования к повествованию язык (вот это я очень люблю-уважаю, и немногие авторы это умеют). Но при этом Ина Голдин использует и сквозных персонажей, и «сквозные миры». Здесь уже срабатывает эффект узнавания — когда радостного, а когда и не очень: так, уже упомянутые мною «Журавлики» оказались ещё и своеобразным повтором «Города в осаде», которому 8/10 поставила.

О произведениях Майка Гелприна я писала неоднократно и подробно. В этом сборнике особо, «на десяточку», отмечу рассказы «Виршители» (sic! для тех, кто ещё понимает), «Улыбка» (наконец-то я её прочитала, она и впрямь так хороша, как ценит её автор), «Камикадзе», «Ватажник», «Между ветроходом и дождепадом» — всё превосходно! И ещё о двух рассказах хочу отдельно упомянуть. «Мудрствуя лукаво»: милая, дурашливая сказка из тех, что рассказывают озадаченным слушателям поучительным тоном, с крайне серьёзным видом — и с чёртиками в глазах. «Нейтрал»: короткий и оглушительный, сразу 10/10, без разговоров. Тут нюанс в том, что я этот рассказ читала сто лет назад, оценила как потрясающий... но не запомнила имени автора :)) Меня извиняет то, что попался он мне в ходе марафонского «зачита», когда я насквозь прочла годовую подшивку альманаха «Полдень XXI век» (вот, теперь я вижу, что это 2007 год был), и наповал запомнились мне тогда всего три произведения: «Родительский день» Виктора Точинова, «Табак» Юрия Ищенко — и вот «Нейтрал», как выяснилось, Майка Гелприна :)

В целом сборник очень и очень хорош. Довольна им по полной программе. Уже дочитав, задумалась над названием всего тома. Понятно, что в заглавиях книг серии составители используют «зеркальные» ассоциации, но тут оно очень в тему: отражения — это слово, в котором находит воплощение реальность, миражи — слово для вымышленного, того, что видит (и показывает нам) автор, а в целом — двойственная природа Слова и этой книги, написанной двумя авторами.

Добротное издание, которое приятно взять в руки: хорошего качества белая бумага, шлифованный обрез, изящные чёрно-белые внутренние иллюстрации Е. Елисеевой. На обложке, по серийному обыкновению, двое персонажей, по одному от автора. Слева — наверняка Шивон, героиня рассказов «Контакт», «...Is Ainm Dom» и «Печальная песня райнери» Ины Голдин. А в руке у неё — традуктор :) Справа — Гамбит, герой рассказа Майка Гелприна «Пешечное мясо». Стойкий шахматный солдат словно шагает за край зеркальной обложки и именем своим и мечом указывает на следующий, седьмой сборник серии — «Зеркальный гамбит» ;)

Серия «Зеркало» не перестаёт радовать, но семёрка и впрямь оказалась волшебной цифрой, как ей и положено традициями. «Зеркальный гамбит» превосходен, планка поднята просто на фантастическую высоту :) Да и число рассказов в сборнике — 21 — по-своему намекает на идеальный вариант.

Произведения двух авторов на этот раз скомпонованы в квадрат шахматной доски, но не думайте, что всё тут радикально чёрно-белое или простое, как е2-е4. Наоборот, е2... то есть едва открываешь книгу, как оказываешься в пространстве неоднозначного, тревожного, волнующего. Рассказы Ларисы Бортниковой и Алексея Провоторова надолго захватывают воображение, предлагают моральные дилеммы, дают простор фантазии, тешат душу любителя как чистого ФиФ, так и «мучительной» психологической прозы.

Да, за доской сошлись очень сильные и достойные друг друга партнёры (не соперники!). Каюсь, ни одного из авторов седьмого сборника доселе не читала, поэтому «Зеркальный гамбит» стал для меня двойным открытием, за что я глубоко благодарна как Ларисе и Алексею, так и создателям/координаторам серии.

Правду сказать, к произведениям А. Провоторова поначалу отнеслась немного скептически — просто в силу того, что, как мне показалось, автор тяготеет к пафосному классическому фэнтези, а я от этого жанра уже ушла-наелась — но нет, Алексей показал себя искусным игроком и на других полях: научной фантастики, триллера (да такого, при чтении которого просто ноги отнимаются от страха, честное слово) и даже юмора, чем невероятно порадовал.

Рассказы же Л. Бортниковой поражают, извините, до самых потрохов. Как, ну вот как удаётся автору при впечатляющем разнообразии поджанров и сюжетных ходов раз за разом выворачивать душу наизнанку?! Иногда до слёз. Некоторые рассказы не отпускают по нескольку дней, так и ходишь с ними, баюкая боль и сладость, оберегая от случайного равнодушного прикосновения то ли героев Ларисы, то ли собственную исцарапанную душу.

Кто выиграл в этой партии? Безусловно, читатель! Читайте, советую от всего сердца.

Повесть Юлии Лавряшиной, лауреата Международной премии Владислава Крапивина, рассказывает о подростках: одарённых, ранимых, упрямых, жаждущих любви — и необычных. Кто-то из них может сделать глобальное открытие в сфере генетики, кто-то — превратиться в собаку; кто-то не может совладать с математическим талантом, а кто-то общается с феями…

Такие вот несовместимости встретились на морском берегу, близ лагеря «Дар», куда собрали зачем-то тинейджеров-гениев. И нет, это не магическая школа: здесь ничему не учат, а только настороженно ждут. Чего?..

Автору прекрасно удалось показать противоречивые мотивации подростка: остаться одному (и быть единственным и неповторимым) — и найти свою стаю (в которой оказаться таким же, как все). Похвал заслуживает и тонко, тактично переданное состояние «влюблённости в любовь», когда душа входит в противоречие с телом, а неясные чувства клубятся и требуют выхода…

Хорошо, ненавязчиво даёт Юлия Лавряшина и отрицательные примеры, причём совершенно разного уровня, от: «Катя сползла с постели и побрела к выходу, как обычно, забыв даже причесаться. Никто не удивился, увидев её в столовой помятой и лохматой, она всегда так выглядела», — до: «Все эти литераторы такие любопытные! Хоть она и не знала никого лично, но была совершенно уверена в этом».

Ну и правильно. Кто знает, какие именно подростки (и какого уровня развития и воспитания) будут читать эту книгу :) А прочтут они её наверняка с интересом: загадки и тревоги, фантастическое и обыденное сплелись на этих страницах.

Лично мне показалось, что немного зря приплетена сюда и религия, к тому же христианская — явный диссонанс со сказочно-фантастическими линиями сюжета, да отдельные небрежности текста опечалили (вроде выражения «дюжими прыжками» или умозаключения о природе числа 13: «Это число делится только на себя. Почему-то с древности это пугало людей», — простите, а число 11 почему тогда такого внимания не удостоилось?).

Но эти мелочи не отменяют чистосердечной моей оценки. Особенно за проблему «излишнего» и даже опасного счастья, поставленную автором весьма отчётливо.

Юным и совсем маленьким жителям Страны Интересных Книг

Девочки и мальчики!

Много-много лет назад Юрий Смольников придумал и нарисовал для детей сказку о красках. Я сама, когда была такой же, как вы сейчас, очень любила эту книжку: она была большая, с интересными картинками, удивительными, ни на кого не похожими героями и немного страшноватыми приключениями. Сказка была разделена на тринадцать глав (тоже волшебное и чуть-чуть пугающее число, правда?) и читалась как настоящий роман. И, хотя действие происходило в Стране красок, вся середина книги была чёрно-серой: ведь власть в сказочном королевстве захватил злодей Чернокрас. И всё было бы совсем печально, если бы не смелые и умелые Крон, Кармин и Кобальт, немного медлительный, но находчивый мастер Клей, нежная Голубинка, озорники-карандаши… А когда Чернокрас и его слуги были побеждены, всем разноцветным жителям страны нашлась работа!

Я очень обрадовалась, когда узнала, что недавно книгу моего детства снова напечатали уже для вас — точно такую же, только в красивой твёрдой обложке с выпуклыми рисунками. Конечно, я купила книгу, хоть и беспокоилась немного: а вдруг после стольких лет всё окажется не так, как помнилось?.. Могу вас успокоить: сказка ничуть не стала хуже, краски в ней всё такие же яркие, отважные и весёлые! :)

Долгие годы назад просачивавшиеся из-под спуда обрывочные сведения об этом романе ворочались глухо и грозно, как подкатывающая из-за границы видимости гроза. «Пастернак?.. Есть», — вполголоса. «Только условие: из дома не выносить. Хотите — переписывайте здесь». Это о стихах. И переписывали от руки (никаких машинок!). И читали проверенным друзьям; вернее: другу — кому-то одному, доверительно. Внезапно встреченные в добропорядочном советском романе процитированные без указания автора строчки воспринимались как вызов и тайный знак: «Вы меня понимаете».

Потом вдруг «стало можно». «Вы читали «Доктора Живаго»?.. Все читают!» Нет. Мне уже не хотелось. Слабое, но отчётливое отторжение вызывал ажиотаж. Потом когда-нибудь…

«Потом» настало через десять лет. И ещё раз — через двадцать. Роман за это время успел из крамолы стать классикой. Не только потому, что прошло полвека. И вовсе не потому, что он написан по каким-то классическим канонам (вот это как раз нет). Но он вобрал в себя дух и плоть времени, от которого мы не можем, не имеем права отречься. Это даже не «срез эпохи», не разлом, не «Разгром» — разрыв. Неровный, кровоточащий, болезненный, безнадёжный.

Начало книги способно разочаровать приступивших к ней с большими ожиданиями: сплошной предсмертный хруст французской булки и декадентский, чуть водянистый аромат нарцисса, окружающий главного героя, в котором привычно видится автор: обалдеть, как он тонко чувствовал, самобытно мыслил и хорошо писал, — плюс без автоспойлеров не обошлось: «Он ещё с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнёзд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать. Но для такой книги он был ещё слишком молод, и вот он отделывался вместо неё писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».

Результат? Читатель всё время помнит об этих «гнёздах» (хорошо, если нежных лесных птичек, а ну как шершней?) и время от времени на них натыкается: о судьбе евреев как народа, о материнстве, о сути искусства, о содержании творчества и сути вдохновения. И они, вставки эти, сами по себе хороши, умны, красивы, но уж слишком явно выпирают из текста, словно отграниченные от него то прихотливыми, то нервными росчерками пера.

Но что же сам текст, та «книга жизнеописаний», которую нам обещает автор?

Композиция аховая. Не роман, а собрание эпизодов на тему «человек в предлагаемых обстоятельствах». Часто семенящие цифрами мелкие главки — словно явления пьесы, которые одно за другим разыгрываются слегка недоумевающими актёрами на пустоватой репетиционной сцене перед тёмным залом одного зрителя — режиссёра. Как раз жизнеописаний — читай, судеб героев — в книге и не хватает, чтобы он вознёсся на безусловную сияющую вершину классики. Нет, не «Война и мир». Персонажам по большей части так и не удаётся стать героями: они лишь обрамление, иногда довольно схематичное, для главного героя, великомученика, «вечности заложника у времени в плену» Юрия Андреевича Живаго. Мне жаль, искренне жаль, что не хватает в романе сюжетных линий Михаила Гордона, Евграфа Андреича, Антипова-старшего, даже Ники Дудорова. Такое впечатление, что автор и собирался это сделать, но, несмотря на десятилетие работы над романом, так и не успел, а может, не смог, целиком захваченный двумя темами своего произведения: судьбой страны в самые кровавые и отчаянные её времена и личностью доктора Живаго.

Юрий Андреевич прекраснодушен. Он из тех редких людей, кто любому встречному открывает огромный кредит доверия — до тех пор, пока жизнь не заставит убедиться в опрометчивости такого решения. То же произошло у доктора-поэта и с революцией: от восторга «небывальщиной и свободой» он переходит сначала к сомнениям, потом к резкой её критике, а потом и к позиции «видеть, но не слышать»: ГГ подсознательно мечтает о такой участи. Увы, его попытка ухорониться от безжалостной эпохи «за стеклянными дверями» (этот сон Живаго — одна из страшных сцен романа, несмотря на её эфемерность) обречена на провал.

Роман о русском интеллигенте, попавшем в жернова истории, написан поэтом. Это не только потому, что главный герой пишет стихи — поэзией пропитана проза Пастернака. Ненавидимые школьниками всех поколений описания природы прекрасны и совершенны. Метафоры хрупки и отчётливы, цвета жизненны, речь точна и образна (взять хоть мастерски сделанную запыхающуюся короткими отрывистыми предложениями речь Тони на лестнице в сцене возвращения Живаго в Москву). Пить бы её вволю, без привязки к «политической ситуации»... Не получилось.

«Теперь всё ведь получало политическую окраску. Озорство и хулиганство в советской полосе оценивалось как признак черносотенства, в полосе белогвардейской буяны казались большевиками...»

Тогдашним властям был невыносимо обиден описанный автором бардак, который они (как всякие неуверенные в себе люди) принимали на свой счёт. А в отдельных эпизодах Пастернак выступил как прямая «контра», считали они.

Вот открытое наступление белых на поляне, вот искажённый текст псалма в ладанке убитого «красного» телеграфиста, а вот в тавлинке юного раненого противника, вчерашнего гимназистика, а ныне белогвардейца, оказался подлинный (!) текст того же псалма…

Да, такое не прощается, будь автор хоть трижды прав. «Это время оправдало старинное изречение: человек человеку волк», — говорит даже не Живаго, а сам автор. «Люди теперь страшнее волков», — эхом откликается Лара. И настоящие волки не раз и не два серыми тенями возникают на страницах романа. Чувствовал ли Борис Пастернак себя окружённым волками? Или понимал, что сам «рванул за флажки» и рано или поздно будет сбит меткой казённой пулей? Если чувствовал и понимал — что им двигало? Отчаяние или отчаянная храбрость, или, может быть, невозможность сделки с собой? Ведь наверняка он, как и Юрий Андреевич, стремился только к возможности работать, к просторному столу и чистой бумаге, к творчеству как высшей форме счастья. Но...

В эпилоге — совсем уж непростительный (с точки зрения госвласти 50-х годов и официального варианта отечественной истории) Гулаг. Даже сейчас под дых бьёт эпизод, когда люди сами себе возводят темницу, вышки и карцеры. Вот это по-настоящему страшно. А в разговоре Гордона и Живаго-младшего о благе войны по сравнению с невыносимой фальшью и нежизнеспособностью советской действительности тридцатых годов чувствуется пугающая, незнакомая нам правда.

«Век-волкодав» по-своему расправился со смельчаком автором. Жуткая судьба. Не за теракт, не за покушение на царствующую особу — за роман. Художественное произведение.

Уже потому — документ эпохи. Классика? Теперь уже — да.

Спецом для конкурса рецензий:

А теперь на общих основаниях :)

Затея с самого начала была необычайно интересной и вызывала опасения: справятся ли с нею авторы, составитель, издатели? Надо же было придумать такой концепт: сборник двух равноправных авторов, причём сборник рассказов, да ещё и расположенных по знакам Зодиака!

Всё удалось, можно выдохнуть. И блестяще удалось. Именно поэтому ставлю «Зеркалу для героев» десять баллов, хотя отдельные рассказы оценила в интервале от шести до десяти и, казалось бы, средняя арифметическая должна быть ниже... Но это не арифметика, господа и товарищи читатели. Это магия. Магия слова двух великолепных рассказчиков, несущих нам добро, веру в человека и человечество, но не боящихся быть жестокими с теми, кто зачарованно им внимает.

Действительно, среди произведений сборника много шокирующих и болезненных рассказов, много физически неприятных деталей и психологически тяжёлых ситуаций. Но каждый ход авторов оправдан, подчинён замыслу пронять, достучаться до ума и сердца, поразить, заставить задуматься.

В сюжетах хватает мистики и элементов хоррора, но больше всего — той фантастики, которая когда-то называлась социальной, а теперь всё чаще именуется гуманитарной. Сборник ещё раз подтверждает истину (которая до некоторых почему-то никак не доходит): фантастика — это ещё один способ рассказать людям о них самих.

Хотя вот лично мне в рассказах «Зеркала...» не хватило НФ, надеялась увидеть её побольше.

Книга отлично издана, её приятно читать: в белейшей бумаге с ровным до шелковистости обрезом и прекрасными иллюстрациями.

Всяческих успехов людям, отважно продвигающим рассказы! Спасибо за книгу!

Подробности — в отзывах на все рассказы сборника. Чем могла, как говорится :)

Вряд ли можно сказать что-то новое о рассказе, и без того щедро осыпанном отзывами, повторы неизбежны, даже и расстраиваться по этому поводу не буду. Я читала «Дурную примету» пару лет назад, когда она была написана для ФЛР, и оценку поставила тогда же. Помню, что колебалась между восьмёркой и девяткой: слишком прямолинейной показалась трактовка темы конкурса. Но теперь-то я могу не принимать её во внимание, правда?

При теперешнем перечитывании рассказ понравился больше. Он напевен, сочетая в себе стилистику притчи и причитания, проникнут тонким (специфическим и грустным) юмором, он на самом деле добр. Лучшая его часть — персонажи. Каждый хорош и легко возникает перед внутренним взором, но на первом месте — «конечно, Вася, ну кто ж его не знает...» И это надо было умудриться: обладая таким именем, назвать дочек Това и Двойра. Васильевны :)

Майк Гелприн — мастер рассказа, говорила уже и повторю. История четырёх поколений семьи — на десяти страницах. Дине Рубиной, при всей моей любви к ней, на это и пятисот не хватает... «извините за слова» :)

Рассказ поднимает тяжёлую тему:

а форма для этого выбрана лёгкая, несколько даже несерьёзная. Наверное, автор вживается в мировосприятие своих... (чуть не написала «жертв») героинь. Ведь так и бывает в двенадцать-тринадцать лет: то, что взрослому показалось бы пустяками, приобретает первостепенное значение, судьбоносное и трагическое; требующее же действительно пристального внимания и ответственности отметается как несущественное. «Такого со мной случиться не может», и точка.

Но — случается. Вновь и вновь. Поэтому Тане и её папе не остаётся ничего другого, как отправиться «за орехами». На деле же — на охоту за человеком, которого так уже и не назовёшь.

Миры реальный, мистический, потусторонний и воображаемый наслаиваются один на другой; то слипаются так, что не разорвать, то пересекаются острой — до крови — гранью, то растворяются друг в друге, как чернильная бомба в проточной воде. Не знаю, от чего больше жутко: от того, кем оказался «объект охоты», или от эпилога рассказа и выбранного героиней пути.

Герои рассказа — отнюдь не данайцы; вместо даров они приносят сразу несчастья, вернее, тащат их за собой, как тяжёлый шлейф, небрежно сметающий на своём пути города и жизни. Застёжка шлейфа жестка, неудобна, давит на горло — до хрипа, до удушья, — но она же печать вечного проклятия. Поэтому избавиться от громоздкого атрибута не удастся, придётся продолжать путь. Остановка смерти подобна, вот только не твоей, это жаль, за своею ещё придётся побегать...

И катится по карте, как перекати-поле (лёгкий, пустой и чертовски колючий шар), бесконечная жизнь пилигрима.

Превосходный рассказ, в котором (как я люблю-уважаю) мастерски увязаны фантастическая идея и реальные факты. Аплодировала бы стоя, если бы автор эти факты не назвал напрямую, а предоставил читателю самому догадаться, о каких именно событиях идёт речь. Отгадала все. А читатели помоложе могли бы и загуглиться, но тут им уже и открытым текстом сообщают, что да как, хотя умнее и эффектнее было бы промолчать (апарт: в этом плане для меня безупречный образец приёма — АБС с их коротеньким абзацем о Массачусетском кошмаре).

Но сильная сторона рассказа — «влезание в шкуру» нечеловеческих героев, зарождение эмпатии, путешествие вместе с ГГ в сторону человечности. И развязка, в которой получают новый смысл старые мифы и уже знакомые нам имена — высший пилотаж. Придётся-таки встать :)

Очень экзотический рассказ, сочетающий в себе темы Древнего Египта и инопланетного происхождения нас, грешных. Он трагичен, но напоминает не столько трагедию, сколько оперу, где всё блестит золотом, где переливаются под акустически продуманными сводами фиоритуры сопрано, позы отточены и статичны, глаза подведены так, чтобы было видно из лож третьего яруса, а сиянию сцены противопоставлен мрак зрительного зала, его многоголовое внимание, дыхание, неуловимое шевеление.

Немного досадно от того, что великолепные авторские находки (например, чудовищная и притягательная Сешеп) соседствуют с какими-то простецкими придумками типа зелёного солнышка.

Жаль, что сборник получил шильдик 16+ (оно и понятно) — вот именно этот рассказ очень в тему было бы почитать «среднеклассникам», лет по 12-13. А мне не очень понравилось. Хотя финальный обоснуй получился интересным :)

Лемюэля мы прозвали Неотразимчиком... © а Гелприна — Гулливером :) А то! Кому не хочется снова побывать в стране гуигнгнмов и еху! Господа тут летают (и хорошо, что они не лошади), а в рабах ходят люди (видимо), они же свиньи многоцелевого использования. Но вот кое-кого угораздило в них совсем не по адресу очутиться...

Мораль сей басни гуманистическая: поставь себя на место другого, взгляни на себя со стороны... Нравится? Нет? Ну вот и не будь таким.

История «от кометы до кометы» вращается перед нами, словно пролетая мимо на гигантских шагах: новый оборот — новое поколение, и вся ситуация изменилась тоже.

Понравился «полевой овощ капуста» и сравнение с ним корабля; понравился быт новых, незнакомых ещё людей-птиц; понравились их имена (просто и изобретательно). Понравилось не покидающее во время чтения ощущение полёта, парения, взгляда с высоты.

Не понравился финал в духе «бог из машины»... даже два бога :) так и хотелось заорать: «Где вы шатались-то всё это время?!»

Рассказ похож на фантастико-приключенческий фильм. А там уже от зрителей зависит, будет он на разок или для пересматривания неоднократного.

Самый слабый, по моему скромному мнению, из рассказов сборника. Он, конечно, из ранних у автора. Предлагаю считать, что всего за несколько лет Ольга Рэйн неплохо так накачала литературные мускулы :)

А так... ну, классическое фэнтези-средневековье с замками и разбойниками с большой дороги; случайные попутчики, которые становятся близкими людьми; слепой воин, побивающий всех зрячих... и развязка, которая даже у Теофиля Готье уже встречается в романе «Капитан Фракасс» (1863). Правда, с инверсией, но это положения не спасает. Да и ужасные натуралистичные сцены «Просветления» плохо вяжутся с возвышенной архитектурой легенды.

Троица фрицев, появляющаяся перед нами в начале рассказа, карикатурна, как в «Крокодиле» полувековой давности. Вот они, красавцы: белокурая бестия и две фашистских свиньи. Впрочем, нет: свиньи все трое.

Поделом гнусным агрессорам — волею автора они впихнуты в тесное беличье колесо беспрерывных и безвыходных перерождений. При этом физическое существование Вилли, Клауса и Георга дискретно, а ментальное — линейно, последовательно и необратимо. Амнезия обошла их своим милосердием. Им не позавидуешь.

Не завидую я и себе, и многим из будущих читателей. Автор собрал в рассказ всю мыслимую и немыслимую (отказывающуюся воображаться) мерзоту, ещё и ладошкой сверху похлопал, чтобы не расползалось.

Любое колесо, даже Сансары (кстати, в его структуре кое-что общее с рассказом имеется; что именно, не буду подсказывать), рано или поздно даёт сбой. Так в мирке Георга появляется новый персонаж, его будущая любовь, его будущий палач. Казалось бы — куда уж больше? Но теперь сволочь Георг будет умирать раз за разом, едва «родившись». А вот то, что он так и не успеет, так и не сможет ничего объяснить худенькой сероглазке с автоматом, почему-то вызывает острую жалость к нему. Да, невзирая на всю его отвратительность. Вот как-то автору это удалось. Поэтому и оценка выше, чем ожидалась всё время чтения рассказа.

А вот это просто потрясающий рассказ. У меня нет слов, но я постараюсь их найти.

Очень необычно в «Полёте пеликана» сочетание времени/места действия (Россия, деревня, начало ХХ века + советский город, несколько десятилетий спустя) и НФ-идеи

Рассказ о странной и страшной судьбе крестьянской девушки, «половины пары» при этом, написан чудеснейшим языком классической русской прозы того же времени; сами собой вспоминаются рассказы Бунина и Куприна. И эта речь, это лёгкое дыхание не входит в противоречие с фантастическим и ужасным, о которых повествует нам главная героиня: они образуют какую-то новую, незнакомую гармонию, музыку сфер и голос рока. Особенно это чувствуется в эпилоге рассказа, когда у читателя, в отличие от героини, _знающего_, что произойдёт дальше, просто волосы дыбом встанут... стоит только представить...

Но главная тема рассказа, к которой нас возвращает его название — жертвенность, во все века свойственная женщине (может быть, в особенности — русской), готовность перетерпеть невыносимое, отдать для блага близких всю себя...

Высший балл. Огромная авторская удача, на мой взгляд.

С этим рассказом в руках стою в замешательстве перед своими внутренними полочками и совершенно не понимаю, куда его приобщить. Это не рассказ, одно понятно. А что?.. Не конспект романа (как у Веры Пановой) и даже не трейлер романа (как у Шимуна Врочека в сборнике «Танго железного сердца»). Не повесть, не венок сонетов :) Отрывок из ненаписанного? Разве что.

Жанр: пиратские приключения плюс хоррор плюс мистика, и всё это с поэтическими фрагментами. Крутой замес. Немного напоминает «Пиратские широты» Майкла Крайтона, отчасти — «Сокол и Ласточка» Б. Акунина (сюжетной линией переодетой девушки на пиратском корабле), фрагментарно — пафосные романы Олди.

Из находок основного (прозаического) текста наиболее впечатлил необъяснимый крысиный фрактал, накатывающий, как тошнота. Стихотворные вставки прекрасны сами по себе — как всё, что мне до сих пор довелось прочитать у Александра Габриэля: его произведения считаю безупречными, а главные их достоинства — огромный словарный запас, небанальные рифмы и редкая для поэзии конкретность и сюжетность. В «Главном завете» лучший из поэтических эпизодов — это путешествие на... ммм... ялике «Медузы», скажу так (заодно реверанс сделаю Барнсу и Жерико), особенно мороз вдоль позвоночника продирает от планов Виджая.

А вот в целом рассказ оставил равнодушной, вынуждена признать. Потому что непонятно, откуда что взялось, чем всё закончится и вообще зачем всё это. Похоже, что авторы пробовали, смогут ли они писать вместе, в буквальном соавторстве, а не композиционном, «сборничном». Мне кажется, это от лукавого, потому что любой из авторов хорош сам по себе.

Буду считать, что рассказ «тройственного союза», написанный под знаком Змееносца, и должен быть загадочным и вообще непонятным ;)

Рассказ на 27 страницах показался слишком коротким :( потому что он чертовски интересен, богат сюжетными линиями, разворачивается в неоднозначном мире (и даже не в одном), знакомит с «насыщенными» персонажами, в которых никакого картона не наблюдается. С удовольствием прочла бы роман, если бы автору было угодно его из рассказа вырастить.

Некоторые детали экспозиции (например, «личина» одного известного киноактёра, «только на пятьдесят лет моложе») дают нам понять, когда и где происходит действие. Но вроде бы реальное будущее начинает ветвиться смыслами и вариантами. В какой-то момент ощущаешь себя, как это привычно, в Сети, перед монитором, на котором открыто энное количество вкладок. Сначала на значки-маячки взираешь чуть снисходительно — конечно, ЦА должна быть пошире, — а потом становится неловко: да, это ты (или любой другой), сложный и элементарный одновременно. Ты упивался «Властелином Колец» и бегал с мечом по лесам, ты читал о приключениях мальчика-волшебника, ты знаешь, как выглядел в юности Ален Делон, в конце-то концов :) А в слишком долгую жизнь Джона Крейна вместилось куда больше, чем причудливый коктейль виртуальных манков. В жизни всегда есть место подвигу, учили нас, несомненно имея в виду IRL. Но вот что удивительно: и в вирте ему место есть тоже.

Прекрасный, яркий, трогательный рассказ.

В качестве дополнения упомяну о шрифтах печатного издания. Их тоже можно использовать как в плюс, так и в минус. Минус лично для меня в данном рассказе — это почти восемь страниц (из двадцати семи, напомню) узкого, неудобочитаемого курсива. Курсив, извините за капитанизм, хорош для того, чтобы им отдельные слова выделять, которым придаётся особое значение или логическое ударение. В крайнем случае, эпиграфы или стихотворные вставки им можно отбить. Но если вы собираетесь гнать им одну из линий повествования... лучше используйте другой шрифт :(

Плюс: в самом начале рассказа есть абзац «экранного сообщения». Он набран жирным шрифтом, а слова «Часто Задаваемые Вопросы» в нём ещё и подчёркнуты — что создаёт полное впечатление ссылки, в которую так и хочется ткнуть курсором... ну, пальцем, если вы, как и я, читаете в бумаге :)

Их оставалось только трое... на безымянной высоте...

Чем и хорош талантливый автор — всегда может сказать что-то новое на тему, о которой уже рассказано сотней разных способов. Вот теперь есть возможность услышать монолог пушечного мяса (пополам с железом). «Хороший солдат — мёртвый солдат», — могли бы цинично перефразировать расхожую фразу толстопузые генералы, а если задуматься, то и какие-то совсем уж бесчеловечные учёные.

Безымянную высотку, не имеющую ни на грош стратегического значения, трое с именами, начинающимися на «Ан...», защищают до последней капли крови... или смазочного масла (они, солдаты-киборги, так и не привыкли быть механизмами и постоянно оговариваются; всё это было бы смешно, когда бы не было так страшно). Война — единственный смысл их посмертного существования. А если войны не будет? Вот и штабные крысы не могут найти из создавшегося положения разумного выхода.

Героям рассказа, переключающимся из режима «А» в режим «Ч», приходится искать ответ самим. Пусть они найдут его. В конце концов, режим «Ч» никто не в силах отменить.

Этот рассказ действительно во многом напоминает предыдущее произведение Ольги Рэйн, «Вечером во ржи», в том же сборнике «Зеркало для героев». Даже

С другой стороны, автор продолжает и развивает интересную ей тему, чем плохо? Тем более, что вышеупомянутые драмы, хотя и крайне печальны, удивительным образом складываются в светлое и тёплое повествование, и даже счастливые финалы всем их участникам обеспечены. И тем, кто умер, тоже. Такое бывает, знаете.

В альтернативной истории Земли, где артиллерийские орудия приводятся в действие паровыми котлами, а мировые войны складываются несколько иначе, чем в доступных нам учебниках, случившееся с верными служивыми её величества — сержантом Чиверсом и майором Пеллингтоном — не более чем эпизод. Незначительный? Наверное, да, раз они оказались в изоляции на долгие годы.

Ничтожный гарнизон богом и людьми забытого острова полумёртв. Даже на 99% мёртв, пожалуй. Но стоики Пеллингтон и Чиверс считают, что это не основание для того, чтобы пренебречь воинским долгом. «Тацу воду пьёт и глядится в зеркала дождевые...»

Сержант и майор «охраняют дым», несут вахту и глушат рыбу, совершают обходы и плачут на могилах. А развязка этой печальной истории — страшная. Дважды страшная, на мой взгляд. И задумываешься: благо или жестокость — решение, принятое безымянным полковником в финале рассказа?

Начала читать это мистическое произведение, и через несколько страниц мне стало невыносимо страшно... Знаете почему? Я испугалась, что «Вечером во ржи» — вольный перепев рассказа Джейн Гардам «Бах-бах — кто убит?», опубликованного в журнале «Англия»... в 1993 году (да, вот такая я зануда). Только там девочка была, а не мальчик.

Но бог миловал, ко второй части я перевела дух и уговорила себя, что это случайное совпадение.

«Вечером во ржи» ближе к повести, чем к рассказу, тем более, что три его части, разделённые серьёзными такими отрезками времени, объединяет лишь один персонаж. Очень понравилось, что все три части начинаются одними и теми же словами. Красиво сделано. Понравилось, что в первой части опасная тема запретных взаимоотношений «не дожата», оставлена на усмотрение впечатлительного читателя. Вторая часть привлекла атмосферой и литературными аллюзиями. И героиня там самая приятная из выведенных в рассказе. По третьей части готова рубануть шашкой (ага, той самой, что мне недавно предлагали по непонятным причинам в контекстной рекламе — они, видимо, заранее всё прочухали или просто вперёд забежали). Это из-за мучительства детей, тем более в такой циничной форме. Категорически не приемлю эту тему, какими бы художественными необходимостями она ни была вызвана.

Но в целом рассказ получился отличный, тревожный, томительно-пугающий. И фантдоп прекрасен. Надеюсь на успех произведения у читателей.

Рассказ не особо понравился, даже немного огорчена. Может, просто тема не моя: очень уж «чувствительно», будто для сборника романтической женской фэнтези написано. Любовь така любовь, что аж прямо до смерти. Но погибших героев почему-то не жалко. Вероятно, автор пробует себя в других направлениях (и были тому свидетельства; хоррор, к примеру). Но здесь, мне кажется, не очень получилось. Во всяком случае, интрига вериля угадывается уже с середины и без того небольшого рассказа.

А может, это потому, что похожая ситуация уже отыграна в замечательном рассказе М. Гелприна «Человеко-глухарский». Только там и юмор был, и необычная идея межрасовых коммуникаций. Возьму на себя смелость сказать, что «Верилю» пошёл бы на пользу хоть какой-то дополнительный компонент.

Очень красивый и болезненный рассказ.

Нормальная женская бытовуха-обыденность перерастает в нечто непонятное и пугающее, а потом — в умное и откровенное, врачующее душу (но не терапевтически врачующее, а хирургически; автор умеет «резать по живому» и не одного читателя заставит тревожно задуматься о жизни своей непутёвой).

Достоинство «Ловцов» — редкая и ценная, как хорошая жемчужина, фантастическая идея. Слабое место — финал-слезовыжималка с пафосным заключительным жестом.

Вот. Это. Бомба.

oMG, ты чёртов гений.

Жизнь проносится перед глазами в безжалостном и звонком обратном отсчёте уже не минут — секунд. В вашем адреналине уже почти нет крови. Кровь пролита. Не ваша. Не вами. Но — по вашей вине. А в чём вина-то? Они сами этого хотели, как и вы. Один шанс из тысячи (даже из тысячи двадцати четырёх), что вы окажетесь «быстрее, выше, сильнее»... и, разумеется, умнее, хладнокровнее, безжалостнее.

Жестокие игры будущего, которые не раз становились темой для вдохновения фантастов — логически доведённые до абсурда реалии наших дней. «Хлеба и зрелищ! Только хлеб должен становиться всё белее, а зрелища — всё кровавее» © Поклонники всяческих ЧГК, не проходите мимо. Это вам не во фраках вокруг карусельки с лошадкой сидеть.

Мастерский «монтаж» с флэшбэками. Напряжение текста зашкаливает. Финал (даже — пуант) ошарашивает. Не могла после этого рассказа спать, честное слово.

Мне не хватает десятки, чтобы выставить прочитанному адекватную оценку. Хотелось бы, чтоб на ФантЛабе была такая фантастическая возможность: раз в пять лет, например, иметь возможность поставить произведению 11 баллов.«Города на букву «Н» я бы именно так оценила.

Воображая себя опытным читателем фантастики (ещё с тех пор, когда она толком не разделилась на собственно фантастику и фэнтези) и увидев, что рассказ начинается «от имени» старлетки, радостно прикинула: отлично, пустая и глупенькая человеческая особь, щебеча о своём, о женском, даже не поймёт, что происходит что-то невероятное и не сможет его правильно оценить-трактовать; за неё это должен будет сделать читатель. У Шефнера такое не раз встречалось, помните?

Но Ольга Рэйн, храни её боги ФиФ, умеет удивить. Невероятное случается-таки, только с самой главной героинечкой. С нею происходит превращение, и не одно.

Рассказ хороший, грустный, прелестный и действительно похож на облачко дыхания, срывающееся с губ в уже холодный воздух серебристых дней ранней осени.

Рассказ — простой. В отличие от гнома.

Читателю ГГ даёт понять,

Что он всегда стоит на страже дома,

В саду которого имеет честь стоять.

Гном суперстар. Но это не причина,

Чтоб руки опускать, впадая в сплин.

Он не такой, как эти, made in China —

Нет, Гарри обстоятельный мужчина,

Пускай их шесть, а он всего один.

Да, хобби редкое у нашего героя

(Об этом автор не даёт забыть),

Но, чтоб не спойлерить, пока я тему скрою:

Век, полтора... Событьями богата,

Жизнь Гарри завершилась виражом:

Стоит, вам улыбаясь, как собрату,

Особенным считаясь существом.

Рассказы продолжают отражаться друг в друге. В этот раз — зеленовато-серебристо.

В новых предлагаемых читателю расах больше всего поражает чудовищная, невообразимая биология воспроизводства. А в стилистике текста — то, как вычурно-пафосная манера нет-нет, да и разбивается о сухие, умные, откровенные фразы: «...очень трудно править умирающим народом в обречённом мире при нехватке ресурсов». В целом рассказ архитектурно напоминает амфитеатр.

Меня зачаровали Парящие — подёнки (вернее, «погодки»), умеющие видеть прошлое и будущее. Очень мощно прозвучало рождение нового мира. В буквальном смысле слова.

А вот финальные петли текста, словно побеги, выброшенные основным сюжетом, показались лишними. Они, с одной стороны, заставляют (именно так, с оттенком нажима) высоко оценивать смелость и мастерство автора, но с другой — выталкивают читателя «на поверхность», в реальную жизнь, где он, бедный, судорожно хватает ртом воздух, чувствуя, как немеют и сохнут жабры :)

Человечество рассечено на три части, и каждая из них считает людьми именно себя. Остальные — уроды.

— От вас воняет!

— Да это от вас воняет!

Такого диалога нет в рассказе, но вполне мог бы случиться. Война, мир и любовь связывают и разделяют несчастных «уродов». А герой-летун влюбляется не просто в плавающую врагиню, но в высокую красавицу-блонди (ну конечно же!) с умопомрачительными формами и с... плавниками там, где у _людей_ крылья.

С печальной улыбкой вспоминаю сказку «Синяя звезда» Куприна.

Как же так вышло, у какого камня преткновения мы разошлись на три стороны? Новый это виток эволюции или следствие давней войны? Думается, второе, раз существуют здесь ничьи земли и мёртвые воды.

Сильное впечатление производит

Это и предупреждение, да. Но не только в том смысл, что, дескать, не надо воевать, бомбы там всякие ядрёные выдумывать — он гораздо ближе: сегодня, сейчас оставьте дурацкую идею считать не-людьми и «уродами» тех, кто не такой, как вы. Автору респект. Несмотря на то, что рассказ получился сентиментальным и проникнутым наивной надеждой.

Второй рассказ из «пары Тельца» в сборнике «Зеркало для героев» оказался тоже связан с морем. Почему это? Уж кажется: есть ли более земной знак Зодиака, чем Телец?..

Хотя... при внимательном перечитывании моря в нём оказалось не так уж и много. Должно быть, на мою впечатлительность ;) повлияла отчётливая восточная атмосфера, а вместе с нею всплыли из глубин памяти поразившие когда-то сине-зелёные изразцы Самарканда, сине-голубые башни Бухары...

Рассказ, поименованный широко известной цитатой из Шекспира и поначалу притворявшийся классической фэнтези, оказался не так-то прост. Вроде бы примитивный приём со сновидениями персонажа (кое-кто от этого сразу нос воротит) оказывается не только изобретательно применён, но и неоднократно вывернут наизнанку, как оригами, пока складываешь которые, до самого конца непонятно, что же получится: тюльпанчик или всё-таки лягушка. Или миф об Эвридике, отправляющейся за своим Орфеем.

Многослойность рассказа чудесна. Очень понравились инкрустированные в текст загадки главной героини. И безумная, но такая убедительная логика... да-да, сновидения.

Это суровый мужской мир. Женщин в нём не то что нет совсем — они где-то на грани воображаемого и не личности вовсе, а скорее временно отсутствующие предметы первой необходимости :)

С грохотом разбиваются о сирую сушу громадные серо-зелёные пенные валы. На бэк-вокале подсознания начинает тихо звучать что-то вроде арии варяжского гостя. Герои рассказа, четвёрки отважных мореходов, составляющих одно целое со своим кораблём, — гости, пожалуй, на твёрдой земле. «Если судно разлюбит команду...» звучит, как строка из хмурой матросской песни.

Странный мир Птицы и Дракона прописан богато, местами даже избыточно, в него не очень верится... и всё-таки он вчуже узнаваем О_о ...и вроде бы ничего такого не читала... но, может статься, ещё прочту. И чем-то он напоминает Земноморье Урсулы Ле Гуин и «Мост через туман» Кидж Джонсон. Хотя конкретно здесь драмы многовато, считаю.

Не устаю восхищаться щедрым воображением писателей-фантастов, которые «вынимают из рукава» всё новые и новые миры. Мне вот не дано :(

Знакомство с новым для меня автором оказалось упоительным. Немедля по прочтении выставила рассказу высший балл, причём без всяких «авансов», надеясь, что и другие произведения будут не хуже.

«Кто вы, миссис Брукс?» :)

С первых строк — замечательная викторианская атмосфера и неизбежные ассоциации с ранними романами Агаты Кристи, которые совсем не во вред. Даже когда обнаруживается, что от повествования тянет стылым холодком мистики, а тот, по мере развития фабулы, постепенно превращается в ледяное дуновение настоящего страха. Отложить, дочитать утром? Ой, нет. Вместе с главной героиней мысленно произносишь: «Нет. Сегодня, сейчас, быстрее».

Меняющийся фокал мне всегда любезен; здесь он реализован превосходно. Ну, может, за небольшим исключением: построение речи не меняется в зависимости от персонажа, вот это жаль, могло бы быть сочнее. С другой стороны, так повествование более целостно и читается влёт.

Очень интересными показались трактовка анизотропности границы между мирами и разница между мистикой поддельной и подлинной.

Чудесна метафора перед самым финалом рассказа: переодевание Присциллы из тяжёлой клетки корсета в яркие шелка саронга явно сродни превращению куколки в бабочку. И то, что автор не говорит об этом прямо — только в плюс.

Отличный рассказ. И просто на экран просится!

Рассказ похож на главного героя: он такой же бесшабашный, авантюрный, слегка циничный (а как же: Этьен, этот д'Артаньян-переросток, молод, но многое повидал). А ещё он очень добрый и немного бестолковый, невзирая на все творящиеся в нём ужасы и интриги.

Сюжет стимпанк-детектива развивается настолько бурно и стремительно, что я только при нынешнем перечитывании поняла, что зря, ой зря автор с самого начала вовлекает читателя в круговорот дат (вместе с круговоротом полученных Этьеном писем): это заставляет внимательнее к ним, этим датам, присмотреться. И тут обнаруживается косяк. Такой могучий, что лучше бы его спрятать. Прячу :)

Думаю, что это лишь подтверждает азарт и стремительность, с которыми был написан рассказ. Они же пронизывают текст и делают чтение увлекательным. Право же, даже мало показалось. Ещё бы об этом почитала, тем более, что уж больно сочно — и до обидного коротко — выписаны персонажи, которых могло бы хватить и на куда более объёмное произведение (кроме разве герра Фогельзанга — он совсем жестяной-картонный, но, может, так и было задумано?).

И только дочитав (а в моём случае — и перечитав) рассказ до конца, возвращаешься к началу и поражаешься весёлому нахальству,

Спасибо, было интересно!

Лучшее, что есть в этой книге (указанное издание 2013 года) — это иллюстрации Павла Татарникова: колдовские, волнующие, загадочные, созданные художником, безупречно владеющим фактурой и многочисленными живописными техниками.

Перевод Григория Кружкова привычно хорош и естественен (за исключением некоторых не вписывающихся в контекст канцелярски-официальных слов).

Небезынтересно построение книги, в котором чередуются короткие исторические (и, так сказать, «легендарные») сведения — и собственно легенды. Приятный бонус — карта места действия и грамота для прочитавшего книгу «рыцаря» :) И даже гарнитура «Балтика» абсолютно к месту.

Само содержание... не знаю, как вас, а меня оставило равнодушной, разве что с некоторой долей удивления отсутствием логики в происходящих (когда-то давно или не взаправду) событиях.

Но что вывело из себя по полной программе — это так называемая «работа» корректора Л.А. Мухиной. Надеюсь, ей будет стыдно — хотя бы за то, что она позволила указать свою фамилию в выходных данных этого, подчёркиваю, литературно-художественного издания.

Примеров подброшу (далеко не исчерпывающий список):

«чего бы это ни стояло»

«карлик размахулся»

«борзую мой дамы»

«сватка была недолгой»

«сидит по деревом девица»

«не обращая внимания её жалобы и слёзы»

«подъехал с сражавшимся рыцарям»

«оба рыцаря опутили свои копья»

«смиреено опустился на колени»

«как приедешь туда, найти там меня»

«он оставливался на ночлег»

«на деревьях расспустились новые листья»

«с золотым кубком королевы, привязанном к седлу»

«многолетний поход, который стоял жизни многим рыцарям»

«трещина, прошедшая через чрез самое сердце королевства»

«король ещё попытался предотваратить братоубийственную схватку»

«много могучих воинов с обоих сторон»

«кто улышал этих птиц, тот не умрёт»

и напоследок:

«здесь _проишла_ Битва _одинадцати_ королей, в которой король Артур _одежал_ победу»

Три в одном :-/ Ну нельзя так. Тем более, что на книге выставлен значок «6+». То есть считается детской, прямо очень детской литературой. Алё, корректор, вы никогда не слышали о том, что для детей нужно всё делать так же, как для взрослых, только лучше?

На исходе XVIII век, совсем недавно закончилась победой американских колоний война за независимость, юная страна расправляет плечи и хозяйским взглядом окидывает огромные новые территории. Девственная природа содрогается от бодрого стука топоров и ружейной пальбы, в гордом молчании замыкаются исконные обитатели здешних мест индейцы, а охотник-одиночка Натаниэль Б., невзирая на свой почтенный возраст, стремится подальше «от шума городского» — туда, где еще нетронутыми остаются леса, его надежное жилище, поддержка и опора.

Роман Купера с сегодняшней точки зрения наивен и беспримерно пафосен, читать его можно исключительно с легкой снисходительной улыбкой. Зато легко представить, какой ажиотаж книга вызывала в те далекие времена, а особенно во второй половине уже XIX века, какое это было замечательное мальчишечье чтение, как горели глаза и взволнованно бились сердца! Сколько игр «в индейцев» выросло из этих книг, сколько побегов в загадочную далекую Америку планировалось!..

Повествование в «Пионерах» начинается неспешно (а куда спешить на этих великих просторах?), состоит в основном из описаний прекрасно знакомой автору природы северо-западных штатов, из имущественных и «природоохранных» споров персонажей. И лишь после первой трети романа Купер словно спохватывается, что так читатель и заскучать может — и щедрой рукой сеятеля вбрасывает на страницы драматические ситуации, приключения и невероятные совпадения. И во всем этом царит дух игры, все словно немного понарошку, как в дворовых пацанячьих играх: «Давай мы как будто из тюрьмы убежали! А ты заметил и за нами в погоню!..» — особенно это заметно в сцене суда над Натти Бумпо (я читала архаичный перевод 1927 года под редакцией Н. Могучего, в котором фигурируют Елизавета Темпль вместо Элизабет Темпл, Бумпо вместо Бампо, Гирам Дулитль и т.п.), когда судья выражает свое недовольство «фамильярной беседой свидетеля с подсудимым» :) да и во многих других эпизодах — равно комических и героических.

Очень трогательной лично мне показалась своеобразная «семья» в доме судьи Темпля: она состоит из собственно членов семьи, кое-кого из соседей, а также друзей дома и даже случайных знакомых :)) Вот он, настоящий закон фронтира, а вовсе не «стреляй первым» или как еще там.

Приятно удивил тот аспект романа, который сейчас можно назвать экологическим. Здесь и вызывающая сильные эмоции, практически документальная сцена массового избиения голубей (странствующий голубь — одно из животных, напрочь изничтоженных человеком), и внушающие уважение воззрения судьи: Мармадюк Темпль рассуждает совершенно по-современному.

Отлично описаны автором эмоции героев романа: охотничий азарт, бахвальство (особенно этим отличался кузен судьи Ричард Джонсон, уж такой фанфарон и балабол, хоть в Палате мер и весов выставляй… ой, нет: он и этим принялся бы хвастаться!), смертельный страх и уязвлённая гордость, ностальгия по прошлому и замешательство в неловкой ситуации. Невозможно удержаться от смеха, читая о «пиктографии» Бена Помпы (Бенджамена Пенгвильяна) в дневнике его хозяина.

Снимаю шляпу перед мистером Фенимором: он сумел-таки почти до конца романа продержать меня в неведении относительно тайны хижины старого охотника, такой развязки я не ожидала, — и тут же снова высокомерно надеваю: уж больно слащав финал, настоящий сироп, которому тут совсем не место. Возможно, писатель просто не хотел обманывать ожидания своих будущих читателей?..

Несмотря на похвалы, оценка роману невысока: архаичность перевесила, а серьезно отнестись к такому чтению я нынче уже не в состоянии. Считаю, что если «Пионерам» и другим произведениям Джеймса Фенимора Купера в XXI веке суждены дальнейшие переиздания — хорошо бы, чтобы они и впредь сопровождались аутентичными старинными иллюстрациями Генри Брока или Михала Андриолли.

В книге с необычным названием — цитатой из «Книги джунглей» Киплинга — действие происходит в совершенно реальном, современном (на момент написания, то есть полвека назад) мире. События же его — фантастические: ну с чего бы, казалось, у заурядного молодого человека, средней руки научного работника вдруг открылись способности к гипнозу, а его кот, роскошный такой котище Барс, у которого и так с хозяином совет да любовь и полное взаимопонимание… заговорил?

Но перед нами не сказка о говорящих зверюшках, не только приключения в мире телепатии на грани возможного — это напряжённое размышление о совести, человечности, прогрессе морали, ответственности человека перед животными… Животными? Да. Их принято называть «братьями нашими меньшими». Но строго говоря, они же старше нас :) Ариадна Громова нашла замечательные слова — «соседи по планете». Именно она? Думаю, да. Знаменитая серия книг Юрия Дмитриева под этим названием выходила позже, с 1977 по 1985 годы, и получила Международную европейскую премию в 1982 году.

Герои книги Громовой — не только Игорь Павловский, который не может толком разобраться, что делать с внезапно свалившейся на него «сверхспособностью», и его умница-красавец Барс («достойный представитель кошачества», как характеризует его рассказчик), но и другие люди и животные: неистощимый говорун и цитатчик Славка, серьёзный и положительный Володя (у которого по ходу дела обнаруживаются малоприятные и даже пугающие черты), колли-джентльмен Барри, кошачий гений Мурчик, несчастный его хозяин 14-летний Герка, журналист Виктор, завидные котики Ивана Ивановича Пушок и Лютик, зловредно-елейная бабка Пестрякова, капризная красавица Лера («Или кот, или я!»)… Очень увлекательно читать о невероятных событиях в доме близ Московского зоопарка и вокруг него. Но, перечитывая нынче этот «привет из детства», поразилась: сколько же умных и интересных мыслей сумела вложить в свою небольшую (всего-то 240 страниц) книгу Ариадна Григорьевна! Её произведение подталкивает к тому, чтобы внимательно, с уважением и некоторой тревогой всмотреться в своего домашнего любимца, «который всё-всё понимает, только не говорит», поразмыслить, зачем нам вообще нужны домашние животные, какую роль они играют в нынешнем механически-синтетическом мире, каково их — и наше — будущее, не пора ли человеку пересмотреть своё многовековое амплуа «царя природы», в чём состоит подлинный гуманизм.

Страницы книги — натуральное месторождение важных понятий, в том числе и негативных (например, Арсенал Готовых Мнений — хорошо, что я о нём узнала так рано: это позволило в дальнейшем достаточно критично относиться к трескучим шаблонным фразочкам, выдаваемым за перлы житейской мудрости). Предполагаю, что именно от Ариадны Громовой я впервые «услышала» о Стругацких и Леме, Розе Кулешовой и Вольфе Мессинге, об индийской девочке Камале, воспитанной волками, о тысяче других интереснейших вещей… При этом всё вкусно пересыпано цитатами, да и вообще: чувствуется, что герои книги — читающие люди. Это же чудесно.

Нет слов, чтобы передать, как я жалею, что «Мы одной крови — ты и я!» существует всего в двух бумажных изданиях: 1967 и 1976 годов. Первое из них запоем читала в детстве, второе мне посчастливилось откопать год назад на ростовском развале. Его и перечитывала сейчас. Мне у него обложка куда меньше нравится, зато внутренние иллюстрации А. Тамбовкина — те же самые: лёгкие, точные, слегка лукавые.

Что в книге понравилось:

1. При том, что преступление происходит буквально на глазах у кучи народу, оно всё же «герметично»: строго очерченное место действия (сцена), время (40 минут первого акта), узкий круг подозреваемых (актёры, исполнявшие роли в спектакле «Федора»).

2. Точно переданная театральная атмосфера со всей её нарочитостью, лёгкой экзальтированностью, некоторым нервяком и неистребимым духом конкуренции.

3. Подробная визуализация: костюмы, цвета, освещение, ракурсы — всё это просто просится в экранизацию (печально: никаких сведений хотя бы об одном киновоплощении произведений Элен Макклой не обнаружила).

4. Включение в сюжет романа театральной постановки реально существовавшей пьесы, причём не какой-либо общеизвестной и хрестоматийной, а редкой, практически восстановленной из обрывков информации.

5. Характерные фигуры главных действующих лиц — кроме «самого главного», доктора Бэзила Уиллинга (в другом переводе Базиля, и этот итальянский фигаро-акцент несколько сбивает; ну, ничего, яндекс-переводчик его вообще назвал «доктор Василий», ахха, очаровательно).

6. Ненавязчивый, чуть ироничный юмор, которого скорее можно было бы ожидать от автора-англичанина. Максимальный гротеск — в автохарактеристике Адеана: «...я не суеверен. Я свободно прогуливаюсь под лестницами и повсюду, где только могу, опрокидываю солонки» :))

7. Две эмоциональные кульминации в середине романа: во время генеральной репетиции «второй премьеры» и самого спектакля. То есть реально леденцы по спине катятся.

8. Вообще вторая половина книги, где действие становится более напряжённым, драматичным и захватывающим.

9. Ювелирный обоснуй финала, где все детали чётко ложатся в заготовленные для них автором гнёзда.

Что не понравилось:

1. Слишком много проблем с часами у героев... и с календарями тоже :)) Многие читатели оказались в тупике, пытаясь понять, как время первой публикации романа (1942) соотносится с газетными заголовками о войне во Вьетнаме и возрастом одной из ГГ, из коего прямо следует, что действие происходит в 1972 году О_о тоже своеобразный детектив. Конкретно меня в недоумение привёл тот факт, что действие происходит вскоре после Пасхи (судя по газетным фотографиям Рода и Ванды, а также _весенней_ шляпе актрисы), но при этом состоится премьера спектакля, а они, как правило, у них тама на бродвеях осенью бывают, с конца сентября по начало ноября где-то. Впрочем, почему не сделать исключение :)

2. Чудовищно неправдоподобная сцена с сахаром. Она просто никуда не годится. С одной стороны, это слишком явный «ложный ключ»; читатель, поднаторевший в криминальных романах, вынужден будет скептически поднять брови. С другой — поведение Родни Тейта выходит за всякие рамки этикета. Как бы вы отнеслись, если бы малознакомый человек пришёл к вам в гости, когда вы едите, сел бы за ваш стол, поиграл с вашей едой, а потом сложил бы её обратно в тарелку?..

3. Местами детектив сбивался в мелодраму, особенно в сценах с пресловутой канарейкой, в то время как сцена в галерее с картиной (в самом начале книги) так и не «выстрелила»: похоже, автор сама забыла про это ружье...

4. У переводчика какие-то проблемы с русским языком, перфекционисты меня поймут. Вот Ванда, играя в пьесе, «навзничь упала на неподвижно лежащего Владимира и разразилась рыданиями». Не знаю, как вы, а я взоржала. Потому что «навзничь» — это лицом вверх. Навзничь можно в поле лежать и облаками любоваться. А лицом вниз — это «ничком» (от слова «ниц», помните такое?). «Навязанный» вместо «навязчивый». Нет, это не синонимы. А вот милейшая «шляпа»: «Выпуская птицу на волю, им руководило сострадание». Я к таким цитатам ставлю тег «редактора фтопку». И множество других нелепых конструкций наподобие знаменитой «корова, которую купил отец, вернувшись с фронта, сдохла». Кроме того, всегда огорчает, когда переводчик, может быть, бог и царь в своём английском, но существование других языков (в конкретном случае французского) начисто игнорирует. Примеров много, все сюда не потащу.

5 (или 4«а»). Переводчик забыл проконсультироваться с кем-нибудь более-менее подкованным по театральной части, в результате в русскую версию проникло изрядное количество нелепостей.

Несмотря на такие неровные впечатления, свидетельствую: книга увлекательная, новое знакомство удалось, с интересом прочту ещё что-нибудь у Элен Макклой

Сюжет — линейней не бывает. Локация начала романа любезна: Чикаго, двадцатые-тридцатые — дымное колыхание джаза, мафиозные войны, зарождение и крушение миллионных состояний, боксерские поединки, тысячеголосый рев толпы, Великая Депрессия и поднимающие голову профсоюзы, томные, истончающиеся на нет женщины в жемчугах... Среди всего этого — «мы, горстка евреев...», в первую очередь Саймон и Оги, братья Марч. Еще совсем юная американская нация, варварская и инфантильная, ни в чем не знает меры: ни в нищете и убожестве, ни в роскоши и стремлении ошеломить размахом, «тряхнуть черноземом», если обратиться к отечественным аналогам. Хваткий, решительный, беспринципный Саймон далеко пойдет (и идет), младшенький Оги тащится за ним нога за ногу, в полной мере ведомый, этакая жертва обстоятельств. Уместно ли в этом контексте слово «жертва» — большой вопрос для тех, кто привык измерять жизненный успех материальными благами, количеством нулей в банковском счете и цилиндров в двигателе автомобиля.

«Не я влиял на окружающих, а они на меня», — проговаривается герой-рассказчик Оги Марч. Этот красавец (в том числе и в буквальном смысле слова), полный любви к окружающему миру во всех его проявлениях, наделенный острым глазом художника и цепкой памятью документалиста-бытописателя... по пути перечислений идти легко и приятно, вопрос: камо грядеши, едрит-ангидрид? Где приключения, заявленные в названии очередного великого американского романа?

Приключения рядом :)) и начинаются тогда, когда уже думаешь, что они никогда не начнутся. Переход ГГ от унылого коммивояжерского топтания с банкой патентованной краски под мышкой к джеклондоновскому опасному бродяжничанью на поездах (а дальше — больше, до гипертрофии и сюрреализма, ближе к финалу пробующего пальцами ноги ледяные и солёные воды НФ) внезапен... и оставляет нашего центрального персонажа ааабсолютно равнодушным О_о

Чикагская и мексиканская части романа отличаются радикально: первая из них глубоко общественна, социальна, иерархична, документально-исторична даже, вторая же вся строится на личном, эмоциональном, чувственном. Если от пестроты и саксофонных завываний первой слегка кружится голова, то от неподвижного и палящего сияния второй пересыхает в горле и возникает ощущение катастрофы. Полет под откос, дыра в башке, крушение любви-одержимости — все ускоряющееся съезжание по склону, покрытому щебенкой ничего не значащих слов, за которые невозможно зацепиться, чтобы остановить эпик фейл...

«Там вы найдете землю свою, // Где орел терзает змею», — выплыло из детской памяти почти забытое, что-то из легенд индейцев Мексики. Оги Марчу ни в мексиканских горах, ни в обществе полусумасшедшей любимой женщины своей обетованной земли найти не удалось: она ускользает, словно мираж. В галлюциноподобном «предфинале» Оги — внезапный психоаналитик, «судовой капеллан» — оказывается за бортом совместно с ученым плотником. Скука, протоплазма, океан наводят настоящую жуть. И возвращение блудного Марча в холодноватые объятия цивилизации (прямо чувствуешь покровительственное похлопывание по плечу) ничего не меняет.

Роман кончается вместе с бумагой, оставляя после себя толпу образов и впечатлений (моим любимым персонажем оказался Эйнхорн: он очень напоминает персонажа Кирка Дугласа из фильма «Жадность» (Greedy, 1994), ну вспомните: «Я прямо как чертов чайный пакетик...» — если не смотрели, рекомендую, классная вещь, извините за апарт), но равнодушие главного героя, кажется, уже въелось в читательское сознание. Ни слез, ни смеха, ни сожалений. Жаль.

Прекрасный ретродетектив! Ценители криминального жанра могут с недоверием отнестись к роману Джона Бойна: виданное ли дело — выносить на обложку имя главного героя, который не только главзлодей (?), но и реально существовавший человек, история которого достаточно известна (ну, не сказать прямо, что притча во языцех, но всё-таки), к тому же любой желающий — или не соблюдающий ТБ чтения детективов — может прочесть о ней в документальных источниках.

Угробил ли этим автор книгу? Отнюдь. И я свидетель.

Произведение Бойна погружает читателя в Belle Époque, а неспешное и стильное начало романа оказывается на самом её излёте, на грани «Титаника», можно сказать. Ассоциация возникает, крепнет и исподволь наполняет предчувствием беды: старт романа совпадает с отплытием в атлантические просторы пассажирского судна «Монтроз»...

Повествование нелинейно, а происходит попеременно по главам то «в настоящее время», которым для «Криппена» является середина 1910 года, то в прошлом той или иной степени отдалённости, причём два потока времени всё набирают ход, словно лайнеры в споре за «Голубую ленту Атлантики»; всё сближаются, как грозящие столкнуться автомобили... Нешуточное волнение, торопливое перелистывание страниц, пренебрежение сном читателям обеспечены.

Заскучать не получится ещё по двум причинам.

Во-первых, автор виртуозно «перекладывает руль», удивляя поворотами сюжета и побуждая сопоставлять детали, ломать голову над всё новыми и новыми загадками, заставляя ахать даже за двадцать, за десять... за пять страниц до финала!

Во-вторых, невзирая на мрачную тему и драматичную историю, в книге находится место и юмору, и тонкой иронии, и сарказму на грани абсурда. Великолепны портреты персонажей — а их, между прочим, в романе (вы не поверите, я посчитала) восемьдесят четыре... правда, двадцать шесть из них «внесценические», то есть непосредственного участия в действии не принимают... что несколько выручает, хехе. Но и главные, и многие второстепенные герои прописаны просто незабываемо. Думаю, что на «Оскар» за лучшую роль второго плана смело может претендовать миссис Антуанетта Дрейк, она же Мисс Бесцеремонность 1910 :) эта дама с пиратской фамилией, берущая на абордаж без разбору людей и ситуации, столь же карикатурна, сколь и жизненно правдива («— Видите ли, ко мне только что приходила миссис Дрейк… — Я вам сочувствую»).

Достойную свиту ей составляют молодая, да ранняя «охотница за скальпами» Виктория, упрямый старый морж капитан Кендалл, миссис«из-грязи-в-князи» Луиза Смитсон, над звериной интуицией которой многим мужчинам стоит призадуматься, холёный альфонс Алек Хит, щебечущая стайка лондонских поклонниц мюзик-холла, поражённая тяжёлой формой снобизма...

Да все хороши.

С удовольствием отмечу прекрасный перевод. Просто прекрасный! Даже «рубить бошки аристократам» (NB: не спойлер!) из уст трудного французского подростка Тома Дюмарке звучит удивительно уместно и органично.

Что, совсем без недостатков прочитанная книга? Ой, нет. В смысле, они есть. Но...

Но детектив — самый условный из условных жанров. Весь он — одна большая игра с читателем. Джону Бойну эта игра удалась блестяще. Ради такого удовольствия можно великодушно чего-нибудь и не заметить ;)

(своя же рецензия на LL от 11.02.2012)

Мало им Катастрофы — война!

«Разверни свою жизнь, как конверт с пометкой «срочно».

Конфиденциально.

Лично в руки.

После прочтения сжечь.»

Мне очень повезло. Три книги проекта «Метро 2033» я прочла в нужной последовательности: три звезды, четыре, пять. И хватит.

Нет, нельзя сказать, что я этого не ожидала: с Метродиссеей уже была знакома, с автором — тоже (и оценила его мастерство на высший балл, но то — рассказы…), но книга получилась просто отличная!

Это мрачный, жёсткий, суровый, очень мужской _приключенческий_ роман. Мир питерского метро после Катастрофы, война, месть, путешествие наверх и «вдаль», возвращение, истории героев… Автор по-акунински безжалостен к своим персонажам и по-стругацки лаконичен там, где имеет смысл оставить простор воображению читателя. К чести Врочека, ни одна сюжетная линия не потеряна, не брошена просто так, что часто случается с писателями фантбоевиков, любая деталь оказывается на своём месте, а персонажи (даже эпизодические) — это чувствуется! — имеют свою предысторию и не забываются сразу, как только исчезнут со страниц. С другой стороны, есть пара моментов, которые можно рассматривать как «предложения» будущим авторам проекта.

Вот, собственно, и всё. Даже странно: книга понравилась «изо всех сил», а сказать больше нечего («ругачая» рецензия на Глуховского куда длиннее получилась, хехе). Это, братцы, как с любовью: любишь — и не можешь объяснить, почему и за что. А вот если не любишь — тогда аргументов найдётся воз и маленькая тележка. Так что, если судить по этому индикатору, то я люблю Вас, Шимун Врочек!

И да: мои любимые конфеты тоже бато-ончики :)

Просто не верится, что эту бредовейшую книжку написал тот же Джон Диксон Карр, перу которого принадлежит изящная и небанальная «Табакерка императора». Ещё могла бы понять, если бы «Согнутая петля» оказалась авторским дебютом: обуреваемый жаждой творчества новобранец детективного фронта вполне мог напихать в своё первое детище всё, что под руку подвернулось: ложного и/или истинного двойника, мистику, цыган, механическую куклу, сатанизм, борьбу за наследство, цирк, хранившиеся четверть века в заначке отпечатки пальцев, лаф-лаф, фальсификацию улик, затеи сельской простоты, амнезию, ниндзя поневоле, преданного (в обоих смыслах) дворецкого и огромное, зашкаливающее количество «БУ!!!»…

В этом последнем плане роман — прямой родственник «Замку Отранто»: автор стремится поддерживать читателя перманентно в перепуганном состоянии, но читателю-мне не столько страшно, сколько смешно и досадно.

«Согнутая петля» в изрядной степени напомнила мне прекрасный роман Агаты Кристи «Вилла «Белая лошадь» (в других переводах — «Вилла «Белый конь», «Бледный конь» и, кажется, даже «Конь Блед»): тем, что мистические события получают вполне материалистическое объяснение, — и вторую (никуда не годную) половину фильма «Молодой Шерлок Холмс»: наверное, помпезностью злодеев и явной их психической неадекватностью.

Из недостатков произведения отмечу клочковатый, местами крайне неуклюжий текст и небрежную работу переводчика. Из достоинств, которые могут приглянуться другим читателям — атмосферу английского поместья с его старыми садами и запутанными тропинками, с домом-лабиринтом, где в шкафу обнаружится отнюдь не скелет, а неодушевлённый «соучастник» преступления. Из плюсов конкретно с моей точки зрения (удержавших меня от того, чтобы снизить оценку до минимальной) — иронические описания героев; любимые книги как доказательство и улика; то, что роман наполнен звуками и прямо просится в аудиокнигу или радиоспектакль, вот где звукооператорам раздолье.

«Любовь прекрасной Фисбы и Пирама, // Короткая и длительная драма, // Весёлая трагедия в стихах».

Так охарактеризовал плотник Пигва спектакль, которым он и его друзья-ремесленники: столяр Миляга, ткач Основа, медник Рыло — собирались потешить царственных особ (всё это происходило в пьесе «Сон в летнюю ночь». — прим. К.О.). Мне не хватает Пигвиной лаконичности, чтобы охарактеризовать жанр, в котором написана одна из любимых книг моего детства — «Месс-Менд». Это политический, авантюрный и немного НФ (по части биологии) детектив, плюс утопия, плюс триллер, плюс мистика, плюс сатира, плюс кусочек постмодерна (так, один из персонажей резко вмешивается в действия автора, и последнему приходится подчиниться; а пассаж про алжирского бея — явное подмигивание Мариэтты Ш. из-под маски Джима Доллара), плюс, конечно же, литературная мистификация. Понятно, в детстве меня такие тонкости нимало не занимали, так что высший балл книге при теперешнем прочтении хоть и остался прежним, но вызван совершенно иными причинами.

«Месс-Менд» — фактически отклик новой отечественной литературы первых лет революции на призыв «нам нужен красный Пинкертон!» :) и Мариэтта Шагинян, откликнувшись на этот парадоксальный лозунг, сотворила свой роман-сказку буквально за три месяца, азартно и весело: «Писала я в необычном возбуждении: мне самой хотелось поскорей узнать, что будет дальше». Роман даже сейчас действительно на редкость увлекателен, страницы летят веером. Я за столько лет, к счастью, прочно забыла подробности и хитросплетения сюжета, но уже с первых строк, с предисловия, имена Микаэля Тингсмастера и Лори Лэна вызвали в душе радостное трепыхание с попискиванием, а %имя главзлодея% — неконтролируемый озноб.

Должна предупредить: «пинкертон» получился действительно «красным», так что решительно не рекомендую эту книгу тем, кто пятится от революционных мотивов даже в «Приключениях Чиполлино» и «Трёх толстяках». Противостояние молодой Страны Советов и не желающего сдавать свои позиции капитализма выведено Шагинян остро, лапидарно, плакатно, как в «Окнах РОСТА». И всё же присутствует в этом какая-то незримая улыбка автора, ласковая усмешка даже — это чувствуется в некоторой утрированности сцен и пародийности сюжетных ходов: читатель понимает, что всё это немножко не всерьёз. Апарт: уже в процессе написания отзыва поняла, что «Месс-Менд» был бы идеален в формате графического романа — сюжетно; прелесть богатого авторского языка неизбежно пострадала бы.

Приключения по обе стороны океана поражают своей красочностью и запутанностью, одни тайны влекут за собой другие, восторг вызывает сама идея романа-трюка и трюков внутри него, особенно фантдоп, в русле которого настоящими хозяевами вещей являются не владельцы, не собственники их, но создатели: изобретатели, рабочие, ремесленники. И вещи верно служат им, позволяя видеть скрытое, молниеносно перемещаться из одного места в другое, помогая в обретении свободы.

Нет, не одним пафосом классовой борьбы полны страницы романа. Здесь соседствуют жестокие, кажущиеся немотивированными убийства и комедия-буфф с участием кошки миссис Друк (внезапно заканчивающаяся мрачно и натуралистически), романтическая история и загадочное превращение человека во что-то жуткое и невообразимое, Петроград будущего, напоминающий одновременно город Солнца Кампанеллы и Солнечный город Носова — и опасные трущобы, населённые «недобитой аристократией»… Один из лучших «агитмоментов» — когда олигарх Джек Кресслинг в буквальном смысле слова диктует политику: кто какую резолюцию обязан принять, где и какие демонстрации следует организовать, и какая именно часть общества должна выразить удовлетворение по этому поводу. Зощенковские интонации узнаёшь в диалогах коммуниста Василова и его жены Кати Ивановны (эти нарочито нелепые имена призваны были убедить тогдашнего читателя, что книга действительно написана американцем, слабо ориентирующимся в русских реалиях)…

Многочисленные персонажи романа необыкновенно хороши. Мой любимец — вспыльчивый, сварливый и чертовски проницательный доктор Лепсиус (в котором позже узнала черты Гаспара Арнери из вышеупомянутых «Трёх толстяков» Олеши и доктора по имени Люш Пибоди из романа «Сарторис» Фолкнера). Но главное их достоинство — то, что Шагинян каждого из них, от ключевых до совершенно эпизодических, наделила разнообразнейшими речевыми характеристиками. Многим современным авторам поучиться бы у неё. Герои обладают разным словарным запасом, в свойственной только им манере строят фразы, и одного с другим нипочём не перепутаешь, даже если персонаж появляется в романе на одну неполную страничку. Да, Мариэтте Сергеевне в чувстве стиля и в юморе не откажешь. Даже в употребление штампов («бедные, но честные»; «ни для кого не секрет») вложены одновременно и простодушие Джима Доллара, и сарказм Шагинян.

Книга, невзирая на все мои восторги, не из одних достоинств состоит. Есть в ней некоторые нелепости, несостыковки, авторские ошибки — но на этот раз охотно их прощаю, учитывая ещё и то, что роман публиковался с продолжением. Хотя нет, двумя смешочками поделюсь. Первый очень простой: Биск собирается при помощи компаса определить... широту и долготу :) Второй чуть заморочнее: почему похожи внешне Элизабет Вессон (миссис Вессон, т.е. по мужу!) и Клэр Вессон, незамужняя её племянница? О_о

Напоследок. Сама читала в бумаге (издание 1960 года в серии «рамочка», что-то оно тут не указано), но приношу мою искреннюю благодарность человеку, оцифровавшему почти антикварное уже издание ЦЕЛИКОМ: в электронную версию входят не только текст собственно романа, но и все, как сейчас сказали бы, «допы»: вступительный очерк о жизни и творчестве Джима Доллара и предисловие Н.Л. Мещерякова к первому изданию (тоже являвшиеся частью литературной игры), а также воспоминания М.С. Шагинян «Как я писала «Месс-Менд» — весёлые, энергичные, стилистически «рифмующиеся» с романом.

Так что желающие могут ознакомиться ;)

(отзыв на это издание: http://fantlab.ru/edition123971 )

«Сказки дядюшки Римуса» любимы с детства, задолго до книжек даже — по диафильму, который мы смотрели, кажется, не один десяток раз. Позже пришли в нашу читательскую жизнь тексты в разных изданиях, и я, будучи уже давно взрослой, заинтересовалась не только самими сказками о плутоватых зверюшках, но и различными вариантами иллюстраций к ним.

Самое свежее приобретение, «В гостях у матушки Мидоус», оказалось нетолстой книжечкой — всего-то 48 страниц, зато в твёрдом переплёте и с потрясающими иллюстрациями Геннадия Калиновского, одного из любимых моих художников детской книги. В книге рассказано девять историй, на которые приходится 32 рисунка. Но давайте сначала всё-таки о сказках.

Старый негр, которого все называют дядюшка Римус, нет-нет, да и расскажет мальчику Джоэлю (будущему писателю Джоэлю Харрису) очередную баечку о приключениях Братца Кролика, Братца Лиса, Братца Черепахи и других забавных животных, очень-очень напоминающих жителей американской глубинки позапрошлого века, когда живы ещё воспоминания (и очевидцы) рабовладельческого Юга. Несмотря на то, что все персонажи именуют друг друга «братцами», отношения между ними братскими не назовёшь: они строят друг другу козни, обманывают, а то и на жизнь покушаются. Что касается Братца Кролика — то это блистательный трикстер (как сказали бы сейчас), который то и дело плетёт интриги, сталкивает окружающих лбами, но и сам иногда оказывается в дураках. В свободное от этих занятий время он спасает свою шкурку от Братца Лиса и Братца Волка, помогает соседям. А дядюшка Римус не забывает о том, что сказки должны не только развлекать мальчика Джоэля, но и чему-то учить:

«— Так часто бывает на свете: один натворит бед, а другой за них отвечает. Помнишь, как ты науськал собаку на поросёнка? Не тебе ведь досталось, а собаке!»

Иллюстраторы по-разному трактовали мир сказок дядюшки Римуса. Например, рисунки Назарова почти мультяшные, потешные такие, с мягкими и яркими цветами. Иллюстрации Олейникова немного сумасшедшие, с фантастическими ракурсами, динамичные, напоминающие кадры из фильма, с выраженной фактурой, в которой прямо чувствуются движения кисти и шероховатость акварельной бумаги.

Разительно отличаются от них созданные в 1976 году иллюстрации Калиновского: чёрно-белые, занозистые, эмоционально напряжённые… Послушаем, что сам художник говорит о своей работе над этой книгой:

«После «Алисы» редактор А. Сапрыгина предложила мне «Сказки дядюшки Римуса». Я перетрусил и всполошился. Как их делать? Со зверьём у меня нелады. Жена мне заклеила все фростовские рисунки в книге, и я стал читать. Чорт возьми, да это не сказки, а горькое бытие. Сапожник-то — негр, в его историях и сквозит оттенок африканского фольклора, где мир держится добром, а движется злом. Нет, не на фоне пасторальных лужаек надо рисовать всё это.»

Эта фраза Геннадия Владимировича: «мир держится добром, а движется злом», — поразила меня до глубины души. Так, кажется, к сказкам Харриса ещё никто не подходил. И вот как мастер кисти решал поставленную самому себе задачу:

«Сказки дядюшки Римуса» — плотные, фактурные. Мне хотелось сделать как бы масляную живопись. Применил я ацетатные белила. Щетинной кистью покрывал ими всё поле листа. А потом в нужных местах эту фактуру процарапывал бритвой, рисунок заливал чёрной акварелью. Получались рисунки острые, «колючие», без намёка на идиллию. Волк — это техасский парень, кролик — ловкач, ему тоже палец в рот не клади. Каждый здесь хватается за жизнь, как умеет.»

Цитаты из статьи Г. Калиновского «Работа — это тишина и покой» («Детская литература», 1978, №2) воспроизвожу по изданию «Художники детской книги о себе и своём искусстве», которая, к счастью, есть в домашней библиотеке. Прекрасная книжка, кстати.

«Здесь ни воздух, ни земля не расточают милостей лентяям, зато осыпают своими неиссякаемыми щедротами всякого, кто способен покорить их трудом, вниманием и любовью» (Джеффри Даттон)

Впервые прочитала эту коллекцию рассказов австралийских писателей в каком-то запредельном прошлом — мне ещё и пятнадцати не было, так что воспоминания остались самые приблизительные, чарлигордоновские последней стадии (помните книгу в синей порванной обложке?.. то-то же). Так что можно условиться, что читала впервые.

Симпатия к Австралии, загадочной Стране Наоборот, месту обитания антиподов и кенгуру, зародилась ещё раньше (лет в десять, наверное, прочитала книжицу Даниила Гранина «Месяц вверх ногами»), так что и к литературе австралийской, не такой уж частой на наших книжных полках, у меня особое отношение, может, небольшая даже фора. Только нужна ли она этому сборнику?

Антология «40 австралийских новелл» составлена, как оказалось, не только со знанием дела и чувством меры, но и с уважением и приязнью к авторам. Присутствуют, конечно, общие темы (и «нужные» в том числе, о чём отдельно), и всё же чуть порыжевшие от времени страницы зелёного с золотом тома звучат впечатляющим многоголосьем: то стройным хором, возносящимся к небу, как светлые стволы эвкалиптов, то бурливым говором уличной толпы, где шёпот может оказаться слышнее крика... Отдельные слова, обрывки фраз, выхваченные из текста буквальные цитаты — я и сейчас слышу их, я всё ещё там...

«А как же Рози?..» — смущённо, с мучительной неловкостью спрашивает Вэнс Палмер (рассказы «Табак», «Выброшенный за борт», «Улов», «Коротышка, товарищ повара», «Серебристый дуб»). Герои его рассказов — в чём-то отщепенцы, не принятые обществом. Кто-то старается туда вписаться чуть ли не ценой жизни, а кому-то это совсем ни к чему, да жизнь заставляет.

«Было нас там, стало быть, трое...» — сразу захватывая внимание слушателя, начинает историю Катарина Сусанна Причард (рассказы «Удача», «Рождественские деревья», «Обольстительница из Сэнди-Гэпа», «Побег», «Лягушки Куирра-Куирра»). Миссис Причард, как ни странно сказать это о женщине, патриарх литературы зелёного континента. Пишет она совершенно прекрасно, что романов это касается, что рассказов. «Обольстительница из Сэнди-Гэпа» оказалась очень брет-гартовской, «Лягушки...» напомнили о «Королях и капусте», но особое внимание хочу уделить рассказу «Рождественские деревья».

Вообще-то это натуральная агитка. Серьёзно. Душераздирающий такой рассказ о бедных фермерах, страдающих под гнётом жестоких и нечистых на руку банкиров. Причём кровососы эти сравниваются с заглавными «рождественскими деревьями» — как становится ясно из контекста, красивыми, но дьявольски зловредными растениями-паразитами.

«Не нашего поля ягода», — скупо роняет Фрэнк Дэлби Дэвидсон (рассказы «Лесной дневник», «Сдвиг»). Ему отдельное мимими за крошечную пейзажную зарисовку «Мамонты в тумане» — ну, вы поняли.

«Бери, что хочешь» — с видимым простодушием предлагает Ксавье Герберт (рассказ «Кайек-певец»). Через восприятие аборигенов Австралии он показывает, как иллюзорны могут быть «истинные ценности» белого человека.

«Ропот разгневанной земли», — с леденящей торжественностью произносит Гэвин Кэйси (рассказ «Говорящий забой»), рисуя противостояние природы и человека.

«Земля наших отцов», — вторит ему и предыдущему автору Уильям Хэтфилд (рассказ «Там дышит человек»). Уважение внушает гордый выбор героя его повествования между жизнью и свободой.

Мрачный пафос на мгновение перебит лукавым «Наполовину цыплятки, наполовину ребятки» Е.О. Шлюнке (рассказ «Чудо матушки Шульц»), почти сказкой о беспомощной пожилой женщине, «высидевшей» птенцов.

«Матрос дрейфует!» — лихо выкрикивает Вальтер Кауфман (рассказ «Нынче здесь, завтра там...»), азартно рассказывая нам о похождениях незадачливого ухажёра. А мне в истории матроса Слима Мунро увиделся некий предвариант «Повелителя бури»: в море Слим дома, а на суше не знает, как шаг ступить, чтобы не испортить жизнь себе или другим.

«Зайди-ка завтра», — с горькой иронией повторяет А.Е. Стерджис (рассказ «В каменоломне»). Это о вечных отмазках работодателей. А работа так нужна, просто как воздух, и времена-то какие трудные...

«Как вы себя чувствуете, мама?» — звучит холодный, вежливый, беспредельно усталый и покорный женский голос, который мастерски воспроизводит Дэвид Мартин (рассказ «Кольцо»). Сентиментальность и суровая правда уживаются в его тексте — коротком, но впечатляющем.

«Между землёй и небом», — тихонько напевает себе под нос Джеффри Даттон (рассказ «Клинохвостый»). О чём этот рассказ? О том, как лётчики сбили огромную и величественную птицу? Об азарте? О том, что человек зря, быть может, воображает себя царём природы?..

«Сильный и дерзкий», — печально кивает Даттону в ответ Джон Хезерингтон (рассказ «Охота на лягушек»), и ситуация словно проигрывается ещё раз — как и любая история, второй раз — в виде фарса, в «уменьшенном варианте».

«Вежливый отказ» пугает безымянного героя Бена Кидда (рассказ «От двери к двери»). А вам самим-то случалось что-нибудь «впаривать», следуя тщательно разработанным инструкциям эффективного обмана? И как ощущения?..

«Все вы так говорите...» — скрипит Дэл Стивенс (рассказ «Призрак-работяга»), умело мимикрируя под хрестоматийного скупердяя, которому бесплатно — и то дорого, вот если бы приплатили ещё... тогда он, может, и взял бы на службу работящее привидение без претензий. Чем-то эта хитрованская сказочка «Кентервильское привидение» напоминает — и не одним только участием потусторонних сил.

«Мысли её где-то далеко», — вздыхает Джуда Уотен (рассказы «Мать», «Чёрная девушка»), один из авторов сборника, знакомых мне и по другим произведениям — например, читала у него детектив «Соучастие в убийстве». Подозреваю, что рассказы для Уотена — зарисовки из жизни, возможно, оттачивание мастерства. И ведь получается. Не могу пройти равнодушно мимо таких, например, строк: «Я помчался в парк, вглядываясь в темноту, пытаясь уловить звуки знакомых голосов. Над головой вздыхали, скрипели, шуршали, словно ворочаясь в своих постелях, тёмные деревья. Воздух был напоён пряным запахом эвкалиптов, и луна излучала мягкий свет, прорезая во тьме серебристые дорожки».

«Если бы она была мальчиком...» — понятливо откликается Эдит Дисмэк (рассказ «Продажа Голодного Герберта»). Должно быть, не понаслышке писательнице известно пренебрежение отца, для которого сын — наследник, а дочь — досадное недоразумение.

«Мне ведь нужно так мало... всего-навсего дом!» — безнадёжно шепчет бывший узник концлагеря, и по эту сторону земного шара не нашедший себе пристанища, сломленный жизнью. О трагедии человека из очереди поведал нам Дэвид Форрест (рассказ «Кто следующий?»).

«С гордостью скряги» хвалится своими «достижениями» персонаж Ланса Лохри (рассказ «Во что обошёлся автомобиль»). Он самая натуральная иллюстрация одного из любезных мне парадоксов: «без необходимого прожить можно, а без лишнего нельзя» :)

«Я стоял вместе со всеми», — говорит он просто, совсем просто, и глаза его лучатся... а на мои глаза наворачиваются слёзы. Что такое, почему? Ну, просто надо знать, кто это говорит. А это дорогой мой Алан Маршалл. Он инвалид с детства, поэтому так много значат эти нейтральные для любого другого человека слова: «стоял», «вместе со всеми»... Составителям сборника отдельное спасибо за то, что отобрали для перевода и публикации целых пять его рассказов, да ещё настолько разных. Фотографическая точность увиденной и запечатлённой сценки: «В полдень на улице». Дурашливость и детская искренность: «Как ты там, Энди?». Цельное жизнеописание «не такого, как все» человека — поэтическое, похожее на легенду: «Моя птица!». Такая короткая и тихая драма, которые мы большей частью не замечаем, но их острый просверк в сознание может больно ранить: «Кларки умер». И бесшабашной весёлости копилка фольклора переселенцев, осваивавших новый континент: «Вот как жили люди в Спиво...» — весь — одна блестящая гипербола.

«Он выбросил этот крест», — наотмашь рубит Фрэнк Харди (рассказы «Ветеран войны», «Дрова», «Друг не подведёт»), автор когда-то нашумевшего политического романа «Власть без славы». Должна сказать, что Харди отменно владеет своим оружием — словом — используя его прицельно, ярко, болезненно.

«Меж двух миров» оказывается и сам Джон Моррисон (рассказы «Ночной Человек», «Битва цветов», «Ночная смена», «Чёрный» груз»), и его герои. Здесь особо отмечу очень разную стилистику представленных рассказов, а один из них — «Битва цветов» — прямо-таки настырно кой-кому из друзей рекомендую ;)

Хороший «странный» сборник (от слова «страна»). Читала с огромным удовольствием, и уже готова была поставить высший балл... как вдруг прекрасная и гармоничная композиция была подпорчена фальшивой, скрежещущей какофонией финала :( Последним «номером программы» оказался рассказ «Чёрный» груз»: ходульный, плакатный, политически ангажированный и непереносимо скучный. Протокол профсоюзного собрания, кроме шуток. Я его только в три-четыре приёма смогла осилить. Так что, если кому вдруг придёт в голову прочесть «40 австралийских новелл» — вы этот последний рассказ просто не читайте, ok?

Выражение «ни жив ни мёртв» реализовано в дебютном романе Марка Леви буквально: тело героини (такой деятельной при жизни!) находится на самой грани опасно истончающегося физического бытия, душа же Лорэн неприкаянно слоняется в мире живых, невидимая и неузнанная — никем, кроме Артура, который…

*заткнув уши, пережидает свист и шиканье спойлерофобов*

*отнимает руки от ушей; спокойно*

Да ладно, ещё скажите, что фильм не видели.

Фильм, кстати говоря, получился лучше. Почему? Потому, что его авторы мудро избавились от чересполосицы жанров (одной из существеннейших причин, приводящих к неуспеху фильма на массовом уровне), обосновавшись на удобной, надёжной и симпатичной базе ромкома. Для этого им пришлось порядком подрихтовать фабулу. И если обычно в экранизациях избавляются от «лишних» сюжетных линий и персонажей, то в эту картину их, наоборот, добавили, что оказалось только на пользу.

Давайте посмотрим правде в глаза (нет, не те, что на обложке книги): произведение Марка Леви до звания романа недотягивает. Ни по объёму, ни по сюжетным веткам, ни по насыщенности событиями. Это в лучшем случае повесть, а в идеальном варианте — новелла. Искренне считаю, что рассказ «Между небом и землёй» мог бы стать превосходным.

Кроме того, в книге при простом её языке слишком много лишних слов, производящих впечатление «водички». Дребезжание жанра (комедия + мелодрама + мистика в три листика + реалистичные и перегруженные деталями описания будней медицинского учреждения) сопровождается дребезжанием и стиля, в котором юмор, пафос, экшн и заунывность создают неуютную толчею наподобие мёртвой зыби.

Объективности ради скажу, что, если не смотреть фильм (особенно до книги), то «Между небом и землёй» — отличное развлекательное чтение: милое, по большей части весёлое и даже жизнеутверждающее — невзирая на то, что речь идёт о смерти. Из ценностей, утверждаемых автором, лично для меня главной оказалась даже не всепобеждающая любовь, а дружба: та беззаветность, с которой Пол (не переставая ворчать) помогает Артуру, вызывает самые тёплые чувства.

Страшно.

Очень страшно.

Невыразимо страшно мне было от того, что переводчиков с таким «знанием» русского языка не только допускают к работе, но и публикуют результаты их разрушительной деятельности.

При въедливом рассмотрении, правда, выяснилось, что мне попалась какая-то палёнка, и переводчик Н. Просунцова с редактором В. Горностаевой (в указанном издании) тут ни при чём. Издержки дикого интернета, мда.

Но к делу.

Сет Грэм-Смит берёт за основу святые для американцев биографию президента Линкольна и историю войны Севера и Юга — и наполняет их мистикой и хоррором, встраивая в известные исторические события и цитаты другие содержание, мотивацию, подоплеку. При такой богатой идее повествование в целом получилось довольно унылым и неравновесным. В нём произвольно чередуются скучный до зевоты быт очумелой деревенщины и внезапные, как ведро на голову, натуралистичные сцены взаимного крошилова людей и вампиров. Эту сыроватую конструкцию украшают нечастые, но трогательные вспышки чёрного юмора. И лучше бы их было побольше, а

Герои книги одержимы вампироманией, то есть часто видят своих заклятых врагов даже там, где их нет, в частности, принимают за вампиров друг друга.

Любопытно решение иллюстраций к книге: архивные фотографии, комментарии к которым Грэма-Смита представляют ситуацию в ином свете. Хотя в таком подходе к делу автор не новатор: напомню почтеннейшей публике немного архаичную (почти полувековой давности), но всё равно читабельную книгу Джека Финнея «Меж двух времён» — фантастический роман, богато проиллюстрированный реальными фотографиями. Вот это действительно было новое слово.

Что касается текста, то закономерно напрашиваются ассоциации с Акуниным, который в фандориаде искусно сращивал вымысел с историческими (и литературными!) событиями, тем самым придавая им совершенно другой смысл. Так что американец и тут не первооткрыватель. А если ещё Дюма вспомнить?.. :)

Ну, и ещё роман может послужить волшебным пенделем к изучению настоящей американской истории.

Исторически-боевая фэнтези в поджанре «военные попаданцы». Кавалерийская рота армии США образца 1870 года под командованием капитана Улисса (sic!) Бентона в результате небольшого хроноклазма проваливается в альтернативный, но тоже воюющий мир. Да, и это тоже Америка; реки и даже города на своих местах, вот только города какие-то совсем другие, да и древнее гораздо; вместо шошонов, арапахо и шайенов американских солдат встречают астерийцы, викосийцы и теласийцы, а Аляска, как выясняется, плавно переходит в азиатский материк…

Янки, ещё не остывшие от войны Севера и Юга, благородно выражают протест рабовладельческим обычаям своих новых соседей… а вот примириться с тем, что в здешней армии воюют и командуют «амазонки», им намного сложнее.

Очень пристойная повесть, единственный недостаток которой — явная, безусловная вторичность.

Японский, как вы сразу догадались, политическо-психологический детектив. Очень интересная книга, но довольно вязкая из-за японских реалий. Вот, например, такой кусочек:

«Нужно было возвращаться в Токио, но мы с Кувано остались в Киото. Вечером прошлись вдвоём по району Синкёгоку, поели лепёшек окономияки. Кувано вырос на Хоккайдо и к окономияки не привык. Так что жарил я. Он же смотрел на мои руки и восхищался. Я жил у дяди в Осаке вплоть до старшей школы, поэтому лепёшек этих нажарил несколько тысяч, не меньше. Мы болтали с Кувано о вкусах Канто и Кансая, грея руки над тэппаном.»

Осилили? Я вот иногда буксовала. Хорошо, что переводчик оказался щедр на примечания, а то бы каюк. В остальном же детектив замечательный, несколько напоминает Чендлера. Чем же, чем? — пытаюсь сформулировать для себя. Нет, не только одиноким и выпивающим детективом — их везде навалом. А, вот! Легкомысленным отношением к жути.

У меня в юности была очень любимая книга — Сейтё Мацумото «Точки и линии», детектив, который можно назвать «абсолютно японским», потому что его сюжет при всех стараниях нельзя было бы «пересадить» на другую национальную почву. Сам роман конца пятидесятых — начала шестидесятых, но издают (и, главное, читают!) его до сих пор.

Вот и здесь то же: японские реалии являются не просто экзотическими украшениями сюжета, фонариками-бубенчиками — нет, они врастают в сюжет плотно и тянут его за собой.

Честно говоря, скучноватым показался мне этот современный (относительно) французский детектив. Почитала рецензии, особенно положительные и восторженные. Немного удивилась (например, похвалам языку: на мой взгляд, ничего особенного). В самой книге много лишнего, случайного и вовсе необязательного, а того, что в детективе желательно, а то и непременно, вовсе нет: ключей, например.

Комиссар Адамберг, успевший очаровать батальон читательниц, показался мне слегка пародийным образом, и я в сомнении: не ведёт ли писательница игру, которую она считает понятной только ей? У Агаты Кристи есть некий сквозной персонаж, автошарж: писательница-детективщица Ариадна Оливер, а у неё в свою очередь — сквозной персонаж-сыщик, швед с труднозапоминаемым именем, наделённый малоприятными привычками, в том числе и пародирующими привычки мисс Оливер (а вероятно, что и самой леди Агаты, вот такие связи второго порядка). И я вам скажу, что некоторые выходки Адамберга мне эту троицу напомнили, особенно во фразе о том, что Адамберг, дескать, ничего не может сказать Данглару, своему же инспектору О_о Это практически прямая цитата из мисс Оливер — насчёт того, почему девушка «не может сказать» (по-моему, это в «Вилле «Белая лошадь» фигурирует), — а то детектив слишком быстро закончится :))

Резюме: это далеко не Агата Кристи, но в то же время и не Дарья Донцова. А если воспользоваться этими двумя именами как точками отсчёта (абсолютный плюс и абсолютный ноль, хехе) и выстроить шкалу женского авторства детективов, то Фред Варгас на ней окажется чуть выше Найо Марш и порядком ниже Ф.Д. Джеймс.

Имхо, безусловное, стопроцентное имхо.

Значит, Борхес…

«Юг» — это было первое, что я у него прочитала. Тут он меня и взял в плен. Потом другие произведения читала по всяким сборникам — к сожалению, библиотечным. Ну, есть ещё дома его «Книга ада и рая», но это, как я понимаю, компилят. Мечтаю когда-нибудь разбогатеть :)) и купить его четырёхтомник распрекрасный...

Я воспринимала его сразу как поэта — даже не зная, что он писал стихи. Проза поэта — совершенно особая статья. Он со словом обращается бережнее, воду не льёт, умеет образ донести не через бесконечные «как бы», а одной разящей наповал метафорой. Каждый рассказ кажется то песней, то балладой, а то и коротким, но безупречным стихотворением.

При этом — богатство сюжетов, непринуждённое, как у фокусника, достающего из маленькой коробочки огромный букет цветов. Они завораживающе правдоподобны, сюжеты Борхеса, от них пахнет новыми легендами. И пусть там критики определяют, магический реализм у Борхеса или ещё какой — он просто другой, потому что автор с непонятной лёгкостью строит всё новые миры: от почти реальных до совершенно невозможных.

Это только кажется, что новый мир создать просто: несть им числа, отражениям матушки-Земли, засаженным фиолетовыми деревьями и кишащим драконами, с которыми сражается очередной рыцарь либо попаданец. Логика там и не ночевала. Всё картонно, и этот картон с удовольствием сжуют те, кто уже привык питаться картоном.

Не то у Борхеса: каждому из его миров веришь. И краткость рассказа (а не толстенного романа) лишь подхлёстывает воображение.

Какими-то неизвестными путями «Территория» прошла мимо меня. Вернее, я мимо неё. Хотя автора читала и чтила со студенчества, а маленький, простой и изящный рассказ «Берег принцессы Люськи» на протяжении десятилетий рекомендовала всем подвернувшимся под руку :)

Чтения «Территории» ждала и нисколько о нём не пожалела. А ведь могла бы. Вы, наверное, и сами знаете: то, что на ура прошло (бы) в юности, по истечении лет имеет все шансы показаться ходульным, слишком простым, пафосным или излишне дидактичным и «соцзаказным». Так что были такие опасения, не скрою.

Но автор не подвёл, не обманул ожиданий. В главном романе Олега Куваева, говоря его же собственными словами (из повести «Дом для бродяг»), «…кажется, что до скал и снега можно дотянуться рукой прямо с табуретки». Куваев ошеломительно точен в деталях, и в полной мере, думаю, оценить это могут люди, сами хоть краешком захватившие ту эпоху: не только время действия «Территории», но и годы написания куваевских произведений. А если и модус вивенди в какой-то степени пересекается с местом действия, трудами и заботами персонажей романа — погружение обеспечено.

Только три вещи упомяну, три мелкие детальки, которые поднимают залежи времени и воспоминаний. Толстое оранжевое одеяло по имени «Сахара» (да, из верблюжьей шерсти, кажется, алжирского происхождения, у нас такое было — здоровенное и узорчатое, размером больше стандартных советских одеял с клетками либо тремя полосками по краю; ох и тёплое было!.. впрочем, почему «было», оно и сейчас в родительском доме живо-здорово, я даже под ним сплю, когда приезжаю в отчие края). Турбаза в Хиве (у меня просто лёгкий шок: да, я несколько дней жила на этой самой базе, Куваев обрисовал её немногословно, но абсолютно точно, не погрешив против реальности). Вечер полевиков (и снова да, один из любимых моментов года: когда все рассыпавшиеся на лето по экспедициям и маршрутам собираются осенью за одним длиннющим столом, и несть числа неловким, но сердечным объятиям, азартным рассказам, смеху и дружеским розыгрышам).

Куваев, в ранних своих рассказах в большей степени бытописатель и драматург, ко времени «Территории» дорос до настоящего художника слова; этот роман не только увлекательное чтение, но и настоящее эстетическое удовольствие. Мне особенно близки его лаконичные описания запахов, которые «вместо тысячи слов» мгновенно переносят читателя на место действия, безошибочно погружают в атмосферу: «грустный и тревожный воздух осени», «пахло морем, соляркой и каменным углём»…

Но, конечно, не одними красотами слога хороша «Территория». Главное в ней, как и в жизни — люди. Те люди, которым «с грузом легче». Персонажи Олега Куваева, шагнувшие на страницы романа прямо из жизни, хороши каждый по-своему — и не потому, что все они как один победители и герои, вовсе нет, — они правдивы, они настолько узнаваемы, что через некоторое время кажется, будто ты и сам был с ними знаком когда-то, просто подзабыл немного.

Вот упорный авантюрист-тяжеловес Чинков: он, сидящий перед пустым начальственным столом (голова опущена, руки на подлокотниках), напоминает выключенный механизм: нет работы/задачи — не функционирует. Но если цель есть — Чинков действует как военачальник, как хитрый и изворотливый дипломат, но главное — как настоящий работяга, вкалывающий сам и беспрекословно требующий того же от других.

Вот Монголов: для него выполнение поставленного задания превыше всего, его бог — порядок и точность, и понимание, что этот человек без всякой жалости загонит себя до полусмерти, наполняет острым сочувствием к нему… и некоторым смущением: не так ли многие из нас поступают, пусть и не в такой явной форме?

Философия старика Кьяе, местного жителя, поначалу показалась мне неправдоподобной. Впрочем, Куваеву лучше знать: он с такими людьми общался. Но до чего по-человечески хорош этот пастух-оленевод, несуетен, практичен и в то же время беззаветно добр! Может, на этом и зиждется настоящая мудрость…

Думается, что Баклаков — альтер эго автора. Именно этот персонаж претерпевает наибольшие изменения по ходу романа: от «легкомысленного пионера» до разработчика теории месторождений. Прекрасно прописана автором сцена начала одиночного похода Баклакова: и метко переданное ощущение беспричинного «точечного» счастья, и наступление вечера, когда физически ощутимо меняются звуки и свет в окружающем мире.

Гурин напомнил бортинженера Игоря Скворцова из прогремевшего когда-то фильма Митты «Экипаж» и (исполнитель этой роли Леонид Филатов перекидывает мостик к следующей ассоциации) доктора Мишу из незабываемой кинокартины «Вам и не снилось». Помните? Молодые, самоуверенные, циничные красавцы со своей «жизненной философией». Они, такие прагматичные и последовательные эгоисты, легко и эффектно идущие по жизни, могут подвести в самый напряжённый момент. Опасность их позиции в том, что она убедительна и привлекательна, поэтому жестокость, с которой Куваев обошёлся со своим героем (предфинальный эпизод с Гуриным, могу признаться, заставил меня буквально бегать по дому, немилосердно ругаясь словами 18+ и терзая шевелюру), оправдана и в какой-то степени терапевтична.

Момент отдыха от драматизма — Валька Карзубин: «дромадер с четырьмя горбами» (что?!), забавный малый, из которого «слова вываливаются в случайном порядке, и когда они ударяются об атмосферу, иногда получается смысл, а иногда нет» (это, кажется, Арчи Гудвин кокетничал, а у Валентина всё так и есть).

И, наконец, Копков: чуть юродивый, мешающий в речи выспренний стиль с просторечием. Откровением для меня стали его слова о том, что работа есть устранение всеобщего зла. Спасибо, чудак-человек. Вот реально помог жить дальше.

Собственно, большинство героев Куваева таковы. Работа для них вечна и незыблема, а всё остальное — «большая земля», жильё, семья, деньги, шмотки, высокие посты и сама жизнь — преходяще, даже несерьёзно…

Отличный роман. Ближайшая ассоциация — с романом Виктора Конецкого «Кто смотрит на облака». Оцениваю «Территорию» на 9/10 только из-за некоторой хаотичности композиции (причём видно, что это случайно получилось, а не намеренно, как у Иванова в его «Географе…»).

Это не соцреализм, а реализм советских времён. Рекомендую.

Эта книга напомнила мне цемент — она такая же серая, плоская, невыразительная и неподатливая.

Эта книга напомнила мне пустырь — здесь так же безлюдно, уныло и загажено неаппетитными подробностями; так же бесполезно пытаться хоть что-то сделать; так же хочется со вздохом отвернуться.

Эта книга напомнила мне «маргаритку»… Нет, не тот скромный и милый цветок, который ассоциируется с полным обещаний ласковым маем и благонравной английской поэзией, а определённого сорта девушек: тех, что могут сидеть на столе, прихлёбывая пиво из горлышка, но будут оскорблены в лучших чувствах, если вы в их присутствии сядете, не спросив у них на то разрешения.

Эта книга напомнила мне невнятный музыкальный шум, доносящийся из оркестровой ямы, пока зрители, шурша программками, бродят по богато украшенному и скудно освещённому залу; музыканты вразнобой пробуют свои инструменты; эту тихую какофонию нет-нет, да прорежет чистая и точная музыкальная фраза — когда в воображении ГГ возникает Тереза, героиня его оперы, которая (я уверена в этом) так никогда и не будет написана. И ты встрепенёшься, обратив к этому фрагменту мелодии и слух, и душу, но она оборвётся «на полуслове»…

Простите, если не оправдала ваших ожиданий. Так же, как Кутзее — моих.

«…оставив позади сотни страниц, исполосованных заумными разборами и рецензиями, ты мечтаешь окунуться в чтение естественное, невинное, бесхитростное…»

Не тут-то было. Тебе попадается в руки роман Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник…» — и вот ты уже и Читатель, и путник, и заложник обещаний самому себе. Книга о книгах, книга о чтении — есть ли более сладостное искушение для исступлённого библиофила?

«В романе, который ты читаешь, представлен густой, насыщенный мир, нарочито развёрнутый во всех подробностях».

Да если бы один роман! На этих светлых, изящного шрифта трёхстах страницах уместился десяток романов, один увлекательнее другого. Да вот беда: не успеваешь ты раствориться-погрузиться, дать себя впитать одному роману — Писатель, как опытный и жестокий любовник, этакий литературный казанова, прерывает один роман, чтобы, отвлекшись на литературный экскурс, окунуть-заманить тебя в следующий.

«Рассказ возобновляет свой прерванный ход; пространство его движения перегружено, плотно; в нём нет ни единой лазейки, куда мог бы просочиться ужас пустоты…»

Этот роман, величая его культовым и постмодернистским, часто сравнивают с матрёшкой. Полноте! Глупая деревянная красавица, до ужаса определённая со своими румяными щёчками и цветастым фартучком, являет нам лишь одну свою личину за раз. Роман же «Если однажды зимней ночью путник…» — подобие китайского костяного шара, где слой за слоем сменяют друг друга цветы, драконы, птицы, всадники — и всё это видно (и не видно) одновременно, просвечивая, наслаиваясь, переплетаясь — и оставаясь самостоятельными сущностями, скреплёнными и одновременно удерживаемыми друг от друга на расстоянии связками смысла…

«Будь что будет, вы очутились в новом романе, останавливаться уже не след».

В «нормальном» романе мы с прилежным, рассеянным или жадным вниманием следим за развитием отношений Героя-Любовника и Бедной Сиротки, Главгероя и Главзлодея, Личности и Толпы… Итало Кальвино сумел увлечь полными страсти взаимоотношениями Читателя и Книги, Читателя и Читательницы, Читателя и Писателя, Писателя и Книги… Для меня отдельной прелестью было то, что все десять романов написаны разными по национальности (включая несуществующие в реале) писателями, и при этом автор устоял перед искушением передать эту разницу изменением языка — о нет, только сюжеты!..

Запойное чтение, доложу я вам.

«Эта осень меня погрузила в серебряный дым.

Эта осень во мне закружила багровые листья…»

(с) Николае Лабиш (Румыния, 1935-1956)

Вот такое ощущение было от этой книги. Не роман, нет, а отдельные багровые — пламенеющие, светящиеся последней красой или кровоточащие — листья, подхваченные порывом холодного ветра. Тринадцать рассказов не складываются в роман или повесть — это, скорее, венок рассказов (по аналогии с «венком сонетов»), которые перезваниваются меж собой где темой, где персонажами.

Красота и печаль умирания. Острое нежелание расставаться с жизнью, любовью, надеждами, дорогими людьми. Драма непонимания, нежелания быть человечнее с ближними. Трагедия опоздания навсегда.

Тронута тем, что эту прекрасную книгу читают совсем молодые люди, — и тем, что «Оливия Киттеридж» находит у них отклик. Может быть, американская писательница Элизабет Страут успевает мягко, вполголоса дать им совет, за четыре века до дня сегодняшнего воплощённого испанским поэтом (да, одним из моих любимых):

«…Спеши изведать наслажденье в силе,

Сокрытой в коже, в локоне, в устах,

Пока букет твоих гвоздик и лилий

Не только сам бесславно не зачах,

Но годы и тебя не обратили

В золу и в землю, в пепел, дым и прах».

(с) Луис де Гонгора-и-Арготе (Испания, 1561-1627) «Пока руно волос твоих течёт…» (перевод С. Гончаренко)

А для меня моментом узнавания, понимания, совпадения стал совсем незначительный эпизод из новеллы «Зимний концерт»: немолодые супруги Джейн и Боб едут в машине сквозь вечернюю мглу, и Джейн любуется на праздничную иллюминацию, на светящиеся окна домов:

«—…Все эти жизни, — продолжает она, — все эти истории, которых мы никогда не узнаем!»

Всегда меня это волновало. Всегда. Тысячи людей, и у каждого своя жизнь, свои радости и страхи, свои открытия и разочарования… Не узнаем никогда. И надо быть внимательнее хотя бы к тем, о ком, как нам кажется, мы знаем всё: к тем, кто рядом с нами. Они зависят от нас. Они ждут нашего внимания и нашей любви. Не забывайте о них.

Антибонус: Смена палитры

Я почему-то никогда не «вижу» персонажей читаемых книг, пейзажей и интерьеров, где происходит действие: они остаются для меня словами — теми, которые придумал автор. Зато почти каждая книга имеет для меня свой цвет, свою неповторимую гамму. И книга «Оливия Киттеридж» с первых же рассказов обрела в моём воображении свой колорит: мягкие, размытые почти до белёсости утреннего тумана мятно-зелёный, выцветший ситцево-голубой, благородный и холодный жемчужно-серый… На свою голову решила посмотреть в сети, как выглядят неоднократно упоминаемые на страницах книги форзиция и восковница.

Лучше бы я этого не делала. Цветовой удар был настолько силён, что хотелось зажмуриться. Вымечтанная мною сдержанная палитра разлетелась вдребезги. Жаль. Ну, как говорится, «во многия знания много печали…»

Несколько улиц, несколько домов, несколько людей. И весь мир, вся вселенная, весь человек. В этом монументальном творении я впервые за долгую читательскую жизнь увидела одновременно «звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас». И безнравственный. И беззаконие.

Создатель локальной вселенной Йокнапатофы, не больно-то чистой капли под мощным и безжалостным микроскопом, одним вольным взмахом руки очерчивает круг, в котором помещается мир — с его величием и равнодушием, с его вечным колесом смены времён года и часами суток, потёмками непоняток и ослепительной ясностью. Круг этот сплошь исчерчен линиями персонажей: муравьиными тропками, треками частиц, орбитами шальных комет. Нет-нет, да и «мелькнёт в толпе знакомое лицо»: доктор Люш Пибоди, Джон и Баярд Сарторисы, старый Баярд, Нарцисса Бенбоу, мисс Дженни... встрепенёшься радостно, ан нет — не о них теперь речь. О семействе Сноупсов, взявшихся непонятно откуда и серо-мохнатой плесенью всё шире расползающихся по деревушке, городку, дальше, дальше... Порядочным людям омерзительно иметь с ними дело. Порядочные люди кто в сторону смотрит, кто ноги повыше подымает, на цырлах гарцует, чтобы не вляпаться ненароком, не запачкаться. Не получится, милые простаки и белые рыцари. Возьмите-ка линялую синюю тряпочку (можно лоскут от старой рубашки В.К. Рэтлифа) и приступайте к уборке. Иначе съедят вас Сноупсы, не поперхнутся. Разве только сами у себя костью в горле станут, а так спасу от них нет.

ДЕРЕВУШКА

Тёмное, неуютное, неудобное, жуткое впечатление «Деревушка» производит. Все, кто при словах «Американский Юг» представляет себе белые платья, качели на веранде, лёд в запотевших кувшинах с лимонадом, статных конфедератов в благородной серой форме, пятнадцатилетних девочек со сложными греческими именами — ало-румяных, с опасным огоньком в глазах слишком близко подходящих к пожилым джентльменам чуть ли не сорока лет, — эта книга не для вас. Вообще, как только завидите дорожный указатель с надписью «William Cuthbert Faulkner, 1 Mile» — сразу поворачивайтесь и бегите что есть духу куда подальше.

Бедность, смыкающаяся с нищетой, труд бессмысленный и беспощадный, овечья тупость и ослиное упрямство, жестокость, идущая не от садизма, а от полного отсутствия представления о человеческом достоинстве — и тьма, тьма поистине египетская, в которой и персонажи и читатель вынуждены ориентироваться на ощупь, спотыкаясь и бранясь шёпотом, приходя в отчаяние и незаметно для себя становясь фаталистами.

Нет, я не говорю, что это ужасно — напротив, восхитительно. Фолкнер мастерски передал дух глухомани, провинции, медвежьего угла, где все всё знают, но не говорят — в лучшем случае, изъясняются неуклюжими намёками, а то и врут, не краснея.

Особый случай — даже не убийство, мрачная тень которого протянется вперёд на много лет (во вторую и третью части трилогии), а тоскливо-болезненная история с коровой и беднягой Айком, парией среди парий, семейства Сноупсов. Можете меня разубеждать, но я вижу явственную и глумливую параллель, проведённую писателем между этой злосчастной коровой и... Юлой Уорнер, средоточием животной женственности, которой бессильны противостоять деревенские дурачки от мала до велика, не исключая самых что ни на есть благородных господ, которых вроде бы умом бог не обидел. И финал её так же печален, но это уже следующая история.

ГОРОД

Город?.. Городок, а то и ПГТ, как пишут на картах. Три тысячи жителей, помилуйте. Всё у всех на виду, не скроешься. Здесь страницы освещены солнцем — когда ласковым, а когда и беспощадным. Рассказчик распадается на несколько личин, из которых некоторое недоверие вызывает Чарльз Маллисон, который слишком уж наблюдателен, мудр и велеречив для 12-летнего.

Флем Сноупс, словно конкистадор, захватывает всё новые территории, хотя некоторые из его операций-махинаций внушают искреннее недоумение: чего он добивается, этот странный тип? Себе же во вред иногда действует! Или он терпение Провидения испытывает на прочность? Может, ему и не дано по-другому обратать жизнь, тем более, что и без него тут есть кому любовью заняться — во всех смыслах.

Гэвин Стивенс, прокурор, участник войны, смелый, решительный, изобретательный, если надо применить ум (причём быстро применить, без сельских раскачиваний), — становится натуральным мямлей и рохлей, жертвенным телёнком, когда дело касается любви всей его жизни. Он даже готов на поколение продлить своё рыцарственное служение той Прекрасной Даме, которой оно вовсе и не надо.

По сравнению с «Деревушкой» тут и язык попроще, и действие попонятнее, и повествование побойчее идёт... только почему-то куда скучнее становится, и совсем уж я собралась оценку конкретно «Городу» ещё на балл снизить — ан нет, трагический водоворот развязки и предельно неожиданное, на грани абсурда, сюжетное ответвление финала (с новой, совершенно гротескной уже порослью Сноупсов) вновь взметнули её на максимальную высоту.

ОСОБНЯК

А вот тут-то было великолепно с самого начала. Просто до восторга.

Минк Сноупс, да, убийца и одновременно жертва обстоятельств. Помните ещё: я выше лепетала что-то о муравьях и кометах? Минк среди них — механическая игрушка. Дешёвая, старенькая, жестяная. Со взведённой до отказа пружиной он будет неумолимо двигаться всё вперёд и вперёд, туда, куда его толкают судьба и предопределённость. Натыкаясь на препятствие, будет буксовать или падать, жалобно тарахтя шестерёнками — до тех пор, пока его не выровняет нетерпеливо, не поставит вновь на колёсики чья-нибудь рука... о, этот эпизодический персонаж, сержант-пастырь Гудихэй с его «клокочущими холодом глазами» (каков образ!) запомнится мне надолго.

Минк, рука судьбы.

На его фоне линия Линды Сноупс кажется бледной и невыразительной. Горький сарказм вызывает аннотация из бумажного «Особняка» — как ни странно, 1982 года издания... да позвольте, я вам процитирую (целиком для наглядности):

«Особняк» — роман известного американского писателя У. Фолкнера (1897–1962), завершающая книга трилогии («Деревушка», «Город», «Особняк») о семье Сноупсов. Последний роман трилогии посвящён жизни и деятельности героической американской коммунистки Линды Сноупс.»

Ну что, читавшие?.. Вместе со мной поперхнулись? И правильно сделали, ибо героической коммунистической деятельности Линды в романе из 400+ страниц посвящено максимум три, и то довольно скептических.

Перед нами тяжёлое наследие советских времён, так называемый «паровозик», долженствующий протащить в печать что-нибудь действительно достойное, но не слишком благонадёжное — под флагом безусловной солидарности автора с делом строительства социализма-коммунизма, верности ленинским идеалам и тэ дэ, и тэ пэ. Печально всё это.

И опять мелькающая каруселька бесконечных повторов (это тоже тонко пойманная стилистика коловращения жизни и разговоров, провинциальных в особенности), ожидание Минка, который не обманул, не подвёл — равно как и Фолкнер, снова ошеломивший ожидаемым финалом... Это надо уметь. И мало у кого получается.

Прекрасная трилогия. Нещадно жалею, что прочитала её совсем недавно, а не в прошлом веке :) как могла бы.

Замечательная книга! В ней есть то, что я люблю:

— английский юмор (вплоть до абсурда);

— «перетекание» жанра: от жестокой язвительности Тома Шарпа до легкомыслия пополам с горечью Ивлина Во, драма и комедия, которые невозможно разделить;

— перечисления с кажущимися поначалу ненужными подробностями и повторами, которые постепенно становятся самодостаточными и прелестными;

— персонажи: все как на подбор фрики; из-за любви или её отсутствия они совершают странные поступки, находящиеся где-то посредине между чудачествами и безумствами;

— щедрость автора на парадоксальные и убийственно точные определения… да вот посмотрите хоть в этой цитате, где можно в голос рассмеяться над оборотами «не отважился прийти» и «драматично близко» — это же восторг, восторг!.. Цитирую:

«Стоя у ящика, в котором лежало сто пятьдесят семь пар вставных челюстей, Геба Джонс расстегивала пальто. Этот ритуал она совершала каждое утро, приходя в бюро находок Лондонского метрополитена, даже летом, поскольку ни капельки не доверяла погоде в Англии. Она повесила пальто на вешалку рядом с надувной куклой в натуральную величину, за которой ее владелец так и не отважился прийти. Завернув за угол, она остановилась перед подлинным викторианским прилавком, ставень над которым пока еще был закрыт, и просмотрела один из гроссбухов, чтобы вспомнить, какие находки принесли накануне. Помимо обычного набора из нескольких дюжин зонтиков и бестселлеров — в некоторых книжках закладки торчали драматично близко к последним страницам, — вчерашняя жатва принесла одну газонокосилку, печатную машинку с русскими буквами и шестнадцать банок консервированного имбиря. Последним в списке значилось очередное брошенное инвалидное кресло, увеличившее коллекцию бюро до внушительной цифры — тридцать девять. Яркое доказательство (по крайней мере, для персонала) того, что лондонская подземка творит чудеса».

Книга, изданная в серии «Азбука-бестселлер», радует картой Тауэра и списком действующих лиц в начале, оформление тоже своеобразное (так, обложка книги повторяет рисунок суперобложки, но без надписей — только картинка). Единственное, что вызывает неудобство — яркий, ослепительно-морковного цвета обрез, который реально мешает читать. Право же, лучше бы он был зелёным, как у изданного в той же серии романа «Хорошо быть тихоней» Стивена Чбоски.

Скептически отношусь к продолжениям, написанным не автором оригинального текста, особенно если они полны пафоса либо желания и себе урвать кусочек славы. Но скепсис сформировался уже во взрослой жизни, а в детстве авторство такого значения не имело. Вот и эту книжку я, хоть и смутно, но помнила — в отличие от имени её автора. Было, конечно, ощущение, что не Толстой это написал :)

Книга Елены Данько (почему-то пишущей от имени мужчины) началась довольно сумбурно: автор будто бы ещё не знает, куда его/её кривая выведет, и набрасывает эпизоды как попало, лишь бы главные герои «Золотого ключика» были упомянуты. Мне было грустновато это читать. Смешанные чувства вызвал эпизод эвакуации (по-другому не скажешь) детей из Тарабарской страны на пароходе под красным флагом в «далёкий, счастливый край», в котором без труда узнаётся страна Советов. Он, этот край, не так однозначен, как у автора «Золотого ключика»: да, страна счастливая, да, всем там, конечно же, будет хорошо, но дети печальны — им жаль расставаться с родиной, пусть даже она объективно нехороша. И ножницы цензора этих «опасных» страниц не коснулись, вот что удивительно.

А вот дальше… Елена Яковлевна будто расписалась, перо летит по бумаге, нанизывая на сюжетную нить всё новые приключения. Герои отправляются из сказочного Тарабарства в реальный (и тоже чуть сказочный) Ленинград: куклы и Артемон — чтобы помочь папе Карло, Карабас и лиса — чтобы изловить непокорных марионеток (ахха, каков оксюморон, нет, это случайно получилось).

В этом новом пространстве сказки действуют дружелюбные и активные советские мальчики и девочки, внимательные взрослые: милиционер, врач, учитель и с особой симпатией выписанная автором бабушка Дуня — продавец игрушечного ларька (в частности, она оскорбляется, когда Карабас называет её «госпожой купчихой», и устраивает ему гневную отповедь). Но не меньшая доля любви Елены Данько достаётся собственно Ленинграду, и в этом одна из привлекательных черт полузабытой детской книжки.

Отмечу и то, как удались отрицательные герои: в них в безошибочной пропорции сочетаются жутковатое и комическое, поэтому они совершенно живые и так и просятся на киноэкран, особенно лиса, переодетая в целях маскировки барышней: «маленькая гражданка», как называют её тут.

В конце повести автор обещает рассказать о дальнейших приключениях Буратино, его старых и новых друзей «в другой раз».

Другого раза не случилось. Книга была написана в 1941 году, а дальше…

Дальше была война.

Елена Яковлевна Данько умерла по пути из блокадного Ленинграда в эвакуацию.

Удивительно, что это произведение дожило до наших дней. И знаете, его и сейчас вполне можно читать. Особенно детям.

Должна быть благодарна своему с детства слегка перекошенному в определённую сторону чтению, потому что без него мне эту книгу было бы не одолеть. Да, вот так получилось, что я без сносок и тезауруса понимаю, что такое бейдевинд и норд-ост-тень-норд, салинг и краспицы, кокпит и вилливауз, люверсы и спинакер :) А тем читателям, которых приводят в ступор даже такие невинные фразы: «Первым делом спустил грот и закрепил гик за кормовую кницу. Всё ещё слишком много парусов для встречного ветра. Заменил генуэзский стаксель штормовым...» — нет, им за эту книгу браться категорически не советую. Впрочем, Фрэнсис Чичестер писал о своём кругосветном плавании в первую очередь для яхтсменов, которым важно было знать, как именно осуществлялся тот или иной манёвр, с какими трудностями можно столкнуться на этом маршруте, на что следует обратить внимание при подготовке к такой отчаянной затее.

А предприятие и в самом деле было редкостной авантюрой (без того негативного оттенка, который вложил в это слово русский язык). Судите сами:

1) Чичестер отправился в кругосветное плавание по маршруту Плимут — мыс Доброй Надежды — ревущие сороковые — Сидней — Новая Зеландия — мыс Горн — и дальше через весь Атлантический океан снова в Плимут: в общей сложности 29630 миль (для обитателей суши: почти 54875 километров) всего с одной остановкой в Сиднее;

2) плавание было ОДИНОЧНЫМ, и все 226 ходовых суток отважный путешественник должен был без чьей-либо помощи управляться с 16-метровой парусной (парусной!) яхтой, которую, как вы сами понимаете, нельзя было в открытом море поставить на якорь, чтобы как следует выспаться;

3) так получилось, что Чичестер вынужден был стартовать с полученной незадолго до этого серьёзной травмой ноги, а за месяц до окончания путешествия основательно повредил ещё и локоть;

4) в конструкции яхты уже во время рейса обнаружился ряд существенных недостатков, а главное — она была всё-таки слишком велика для одного человека;

5) ах да: Фрэнсису Чичестеру было в это время 65 лет: свой юбилей он отметил в плавании, когда вокруг не было никого и ничего, кроме океана до самого горизонта.

Автор книги — не только путешественник: он и заядлый спортсмен, и увлечённый исследователь. Ещё до этого плавания Чичестер шесть раз участвовал в трансатлантических гонках яхт, из них три раза — в одиночку. Кроме того, он за три десятка лет до этого летал на самолёте модели «Джипси Мот» (в честь которого и называл потом свои яхты — эта, «кругосветная», носила имя «Джипси Мот IV») и даже пробовал совершить на нём перелёт Лондон — Сидней... А кроме того, он живо интересовался историей клиперов XIX века, написал книгу «На пути клиперов» и именно их маршрут намеревался повторить в своей кругосветке.

В книге (270 страниц мелкого шрифта) подробно рассказано о нелёгких и рискованных днях и ночах этого беспримерного путешествия. Ф. Чичестер откровенен, педантичен и, к счастью для читателя, обладает незаурядным английским юмором, на мой взгляд, сочетающим чувство собственного достоинства с самоиронией и мужеством признать свои ошибки. Так, на пресс-конференции в Сиднее ему задали вопрос (не самого большого ума, должна заметить), «когда он сильнее всего упал духом». «Когда у меня закончился джин», — лаконично ответствовал мореход.

К достоинствам книги могу отнести то, что она вышла в свет (в переводе) уже в 1969 году, хотя Чичестер завершил своё плавание в конце мая 1967 года. К недостаткам — то, что имея «на борту» карты и схемы, она не оснащена ни одной фотографией. В целом же это замечательный документ силы человеческого духа и пример того, что даже самую немыслимую мечту можно сделать явью.

Лёгкая, смешливая, чудесатая маленькая повесть. Неважно, что тридцать страниц — всё-таки это именно повесть. И поведал нам Алексей Толстой, как жили-были двое братишек, а потом взяли да и отправились в путешествие по реке. Путешествие оказалось недолгим, один неполный день, но сколько же всего в нём уместилось! А началось оно от Тучкова моста… Помню, как меня поразило это в далёком детстве: что совершенно выдуманные события могут быть прочно привязаны к всамделишному месту — впервые тогда с этим столкнулась.

Детские воспоминания были более чем туманными: я даже не сразу вспомнила, как же называлась эта замечательная история, пришлось как следует покопаться в содержании жёлтого десятитомника Толстого (1958-1961 года издания)… Да вот же она: «Как ни в чём не бывало»! Читала с растроганной улыбкой. Действительно, произведение Толстого адресовано и детям, и взрослым. Дети найдут в нём захватывающие приключения самых обыкновенных мальчишек, взрослые вспомнят свои ребячьи проделки и то, каким полным опасностей казался поход в ближний лесок или на берег озера… а кто-то из них, быть может, ощутит укол совести: это ведь они, взрослые, «люди ростом с буфет», зачастую обращают мало внимания на путающихся под ногами и шумящих малышей. Может, всмотрятся в своих детей повнимательнее. Во всяком случае, хочется на это надеяться.

Имхо, этот до мозга костей (потому что мозга других сортов там не наблюдается) женский роман — некая современная комедия дель арте. Полный набор персонажей, о которых даже объяснять ничего не надо. Красивая, молодая, богатая, умная, талантливая, добрая, красивая (ах да, уже говорила) героиня. Красавец любящий муж. Подруга №1: неудовлетворённая стерва, с каждого слова яд ЧДА капает. Подруга №2: застенчивая обаяшка, пока не нашедшая своего постельного счастья в жизни. Мать-алкоголичка. Сестра — паршивая овца в стаде. Шлюховатая лисичка-медсестричка. Красавец (ах да, уже говорила) массажист. Злой-презлой злодей. Тупой-претупой детектив, который вообще незнамо зачем вставлен в сюжет, поскольку он так ничего и не выяснил, а просто пропал по мере обходимости.

И да: автокатастрофа, кома, лазарет. И отчаянное цепляние за остатки жизни милой-милой, бедной-бедной героини. И конечно, часики от Картье, блузка от Валентино, шарфик простите-забыла-от-кого, свежий номер «Вог» через каждые несколько страниц.

Я, знаете, до сих пор не оставляла попыток стать настоящей женщиной. И, например, читать иногда женские романы. Джой Филдинг окончательно убедила меня, что моё барахтание бессмысленно. В руки больше не возьму эту недолитературу.

Вполне милый роман, знаете ли. Напоминает мятную конфету: он такой же зелёный и полупрозрачный, его так же невозможно ни проглотить, ни выплюнуть, и остаётся катать во рту, пока весь организм не пропитается приторной сладостью и холодным резким ароматом.

Маленький американский городок — то ли Гринтаун, штат Иллинойс, то ли Иствик, Новая Англия :) Сплетни вошли в традицию, традиции стали легендами. В доме с таинственным садом живут сёстры Уэверли, умеющие разговаривать с растениями. И вообще много чего... умеющие. Готовить, например. Стричь. Делать подарки (это уже прерогатива их тётушки). Разумеется, налицо любовь-морковь, шалфей, тимьян, розмарин, рута, корица, засахаренные фиалки… И крепкое розовое яблочко, которое так и норовит стукнуть вас по макушке, от чего вы никакого закона не откроете, а совсем наоборот — погрузитесь в эротические грёзы.

Для меня слишком сладко, а подружкам рекомендую.

Нет, не могу поставить книге оценку. Даже среднюю арифметическую, которая всё равно не стала бы равновесной между преклонением и негодованием. Будем разбираться.

К теме путешествий отношусь с восторгом, к путешественникам (разумеется, к исследователям и первооткрывателям) — с неизменным уважением. К экстремалам отношение не столь однозначно: часть из них — выпендрёжники, а часть — просто сумасшедшие, даже на мой толерантный взгляд. Альпинистов считаю экстремалами, если их цель — не исследовать доселе неизвестные уголки планеты, не проверить возможности человеческого организма, не найти новые способы преодоления трудных условий, а только лишь залезть выше всех и желательно самым первым.

В экспедиции, предпринятой французскими альпинистами в 1950 году, хватало и того, и другого. Главной целью было покорить восьмитысячник. Любой. Главное, первыми из людей перешагнуть эту высотную отметку. В экспедицию вошли покорители вершин, отобранные Французским альпинистским клубом — о да, из прекрасных побуждений, это были лучшие из лучших, но... некоторые из них даже не были знакомы друг с другом, не говоря уж о том, чтобы вместе побывать в альпинистских вылазках меньшей сложности либо в знакомых, практически родных Альпах. Сразу добавлю: «человеческого фактора» мне в книге не хватило: Эрцог в самом начале дал краткие характеристики своим соратникам по восхождению и этим, собственно, ограничился: их образы никак не дополняются в дальнейшем и остаются практически только именами на страницах.

На экспедицию было отведено три месяца: вместе с путешествием от Франции до Непала и достижением зоны, где в окружении семитысячников возносились к небу сверхвершины Дхаулагири (8167) и Аннапурна (8091, по данным Эрцога — 8075), — кстати, некоторый комизм положения заключался в том, что вторую из них французы никак не могли увидеть: при приближении к ней почти с любой стороны её закрывали окружающие горы, Аннапурна словно пряталась от людей... Так вот, дедлайн альпинистам проводил период муссонов, после наступления которого любые высокогорные упражнения из рискованных становились неосуществимыми. Что мешало сначала провести подробную разведку, обследовать все подходы к высотам, а на следующий год вернуться во всеоружии? Конечно же, то самое неуёмное желание стать первыми — а вдруг кто опередит? В результате куча времени была потрачена на разведку и собственно выбор объекта атаки: решение штурмовать Аннапурну приняли через полтора месяца после начала экспедиции!.. Две недели лезли. И месяц возвращались обратно — уже имея в коллективе тяжело пострадавших.

В число участников экспедиции входили девять французов и, насколько я смогла сосчитать по именам, восемь шерпов, а также постоянно меняющаяся по количеству и составу группа носильщиков. Не знаю, советское ли воспитание тому «виной» или элементарное чувство справедливости, но для меня неприемлемо отношение «сагибов» к коренным жителям, безропотным проводникам и помощникам, без которых амбициозные французы, возможно, и не достигли бы поставленной цели. Приведу цитату из Эрцога, руководителя экспедиции:

«К тому времени, когда последние носильщики, уставшие от трудного пути, все в поту появляются на лужайке, мы уже лежим с сигаретами во рту, выпуская замысловатые кольца дыма. /.../

Наверху мы снова останавливаемся и выкуриваем по сигарете, поджидая носильщиков. Высота, должно быть, около 4000 метров…

Подходят носильщики. До сих пор они шли очень хорошо, но чувствуется, что они устали. Дорога становится трудной, груз, удерживаемый на голове ремнями, тянет вниз, неровности скал ранят босые ноги, уверенность движений пропадает. Дальше приходится пересекать большой снежный участок. Мы стараемся топтать широкие и удобные ступени, и всё же носильщикам, согнувшимся под тяжестью ящиков, приходится очень тяжело. Я ощущаю смутные угрызения совести, шагая в удобных ботинках.»

Смутные, значит. Ладно хоть ощущает. А вот один из его компаньонов по восхождению (не будем показывать стволом автомата, по выражению только что прочитанного мною Евгения Лукина) прямо заявил, что не для того он приехал в Гималаи, чтобы таскать тяжести. Обожэ. Что ж ты, лапочка, не подождал, пока на Аннапурну фуникулёр проведут, чтобы не корячиться, ползя по льду и скалам?.. Поднялся бы с комфортом.

Итак, вершина достигнута 3 июня 1950 года (скоро 65 лет с того дня исполнится, надо поглядывать в программу ТВ, вдруг решат что интересное показать по этому случаю). Поднялись на Аннапурну Морис Эрцог и Луи Ляшеналь, не устававшие затем повторять, что это успех всей экспедиции, что все её участники являются покорителями первого в истории человечества восьмитысячника. А дальше начался натуральный кошмар, о котором даже читать тяжело (чувствительным же натурам и вовсе противопоказано, отдельные фрагменты им долго будут мерещиться). Автор книги за месяц потерял 20 кг живого веса, перенёс нечеловеческие страдания, лишился почти всех пальцев... Не кривитесь в усмешке, скептики: книгу он надиктовал в госпитале.

Вот такая невесёлая героическая история. Остаётся к ней добавить факты дня сегодняшнего: Морис Эрцог умер не так давно, в декабре 2012 года, в возрасте 93 лет, а Аннапурна после апрельского землетрясения этого года стала ещё на 20 сантиметров выше...

«…эту профессию я любил больше всех остальных профессий, которые у меня были впоследствии; я гордился ею неизмеримо» (Марк Твен)

Думаете, это он о литературном творчестве? Вовсе нет: о ремесле лоцмана. Удивительный выбор для великого американского писателя — из 74 лет своей богатой событиями жизни он наиболее ценил те пять, которые ему выпало провести на могучей реке, ведя вверх и вниз по ней чуть смешноватые в своей роскоши двухтрубные пароходы, молотящие воду огромными колёсами, источающие клубы жирного дыма...

Молодость, скажете вы? И это тоже. Но ведь недаром Марк Твен вернулся, чтобы вновь проделать это путешествие двадцать с лишним лет спустя. Именно этому возвращению мы обязаны одной из лучших и необычных книг Твена — «Жизнь на Миссисипи».

Ценители экшна, искатели сюжета, взявшись за эту книгу, думаю, прочтут страниц пятьдесят или шестьдесят со всё возрастающим недоумением, а потом и вовсе бросят с возмущённым восклицанием: «О чём книга-то?..» О жизни, на обложке же написано :)

Американский прозаик даёт себе волю и создаёт нечто среднее между путевыми очерками, мемуарами и романом-эссе. Здесь находится место и истории, и историям; поэзия реки и проза профессии сплетаются где гармонично, где нарочито нелепо. Молодой на то время американский юмор кажется мальчишеским — он так же немного грубоват, так же построен на гиперболе, так же ведёт своё происхождение от упоительного ощущения полноты жизни.

Читателям этой книги повезло с рассказчиком: здравомыслящий, зоркий наблюдатель с огромным личным опытом, сторонник прогресса; всё интересует его: от выручки за хлопок до зарплаты учителей и количества получаемых жителями какого-либо города писем. Его приводят в искренний восторг производство льда и работа прядильной фабрики, окружающие реку заводы, мельницы, лесопильни… в то же время он чужд восторженности и ехидно высказывается, например, о романтизме Вальтер Скотта, о чрезмерной цветистости речи корреспондентов южных газет, о работе железных дорог. Отменно владеющий искусством ставить точку, Марк Твен почти каждую из небольших глав (всего их в книге шестьдесят) завершает рассказом о каком-либо жизненном происшествии, порою превратившемся в легенду — а иногда и в курьёз.

Очень любопытно было прочесть о создании ассоциации лоцманов, которая представляла собой нечто среднее между профсоюзом и ложей для посвящённых, об истинной истории происхождения псевдонима автора (всё куда замысловатее, чем рассказывают нам предисловия и википедия; автор посвятил этому отдельную главу под названием «Наш праотец»); интересно Твен рассуждает об эйдетической памяти (называя её «назойливой»); настоящее волнение вызывает его рассказ о катастрофе, случившейся с пароходом «Пенсильвания». С удивлением опознала в одном из многочисленных персонажей книги прообраз Альфреда Дулитла из пьесы Шоу «Пигмалион», а вот «дядю Ремуса» не сразу узнала... это дядюшка Римус, ах вот оно что!.. Ничего удивительного: у меня в руках было бумажное издание 1960 года, которое, в свою очередь, являлось перепечаткой с издания конца тридцатых годов... в переводе Риты Райд, если верить издателям :)

Но «Жизнь на Миссисипи» — это не только «собранье пёстрых глав». Это ещё и удивительно спокойное, умиротворяющее чтение, сочетающее в себе свободу, простор, движение — то стремительное, то плавное, — наверное, совсем как Миссисипи...

«…и тут окончилось самое чудесное путешествие в пять тысяч миль, какое я имел счастье проделать».

Лучшая книга Линдгрен, выражаясь аниме-языком, в жанре «повседневность».

В ней нет волшебных и необыкновенных героев, всё очень просто: папа и четверо его детей приезжают провести короткое и не слишком ласковое шведское лето на небольшом острове среди фьордов и шхер.

Я прочитала эту книгу впервые, наверное, лет в десять или двенадцать — и влюбилась в неё навсегда. Стали совершенно родными герои книги: «маленькая мама», а на самом деле старшая дочь в семье Малин; сорванцы Юхан и Никлас; маленький Пелле, который больше всего на свете любит животных (настоящий живой кролик представляется ему пределом мечтаний), ласковый и беспомощный; самостоятельная и суровая девочка Чёрвен — настоящая хозяйка острова; малышка Стина — худенькая шепелявая кокетка...

А один из любимейших персонажей — папа Мелькер: нелепый, но любящий отец, сам большой ребёнок. Дети просто обязаны о нём заботиться, «а то он совсем пропадёт».

Сальткрока стала для Мелькеров лучшим местом в мире. Почему? Читайте. И лучше вместе с детьми.

Редкий случай: эту вещь любимого автора до сих пор не читала. Мне она показалась послабее других произведений Владимира Марковича Санина — особенно тех, которые я давно люблю и перечитывала неоднократно. На мой взгляд, в «Точке возврата» есть немного лишнего драматизма: почему, например, Невские — круглые сироты? Чтобы было жальче?.. Я понимаю, что автору необходимо было преувеличить жизненные коллизии персонажей, сделать героев книги предельно разными — с тем, чтобы потом, когда они окажутся в ловушке (кстати, именно так называется одна из повестей Санина), острее получились конфликты, захватывающими стали отношения между этими людьми. А ведь завязка и так даёт все возможности для этого: экстремальная ситуация, замкнутое (невзирая на ледяные просторы Арктики) пространство, с каждым прожитым днём и часом возрастающее напряжение... Но желание автора добавить берущих за душу моментов оказало повести плохую услугу: в отличный симбиоз повествования-катастрофы с герметичным детективом :) вплёлся сладковатый тенорок мелодрамы... Жаль, жаль.

В остальном повесть очень хороша. Она даже напомнила мне (особенно поначалу) «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера: в катастрофу попали случайно оказавшиеся вместе люди. Почему именно они? Санин подталкивает читателя к поискам ответа названием книги: «Точка возврата». Она, эта точка, у каждого своя. Одним до неё ещё далеко, другие в опасной близости от решения, которое переведёт стрелку судьбы, третьи свою точку возврата миновали — к добру ли, к худу ли...

В повести множество чудесных людских портретов, которые так удаются Владимиру Санину, точнейшие реплики и детали. Вот Белухин размышляет о пенсии: «Пока не подготовишь полноценной замены, никуда тебе уходить нельзя» (и кажется, что мне, вот именно мне автор это в самое ухо шепнул, аж неловко стало...), вот Анна Григорьевна с сердцем говорит о муже: «Устала я им гордиться...» — и этой короткой фразой мгновенно обрушен весь казённый пафос о самоотверженных героях-полярниках: они ведь тоже люди, а не роботы для покорения высоких широт, и у них есть семьи, для которых этот груз может оказаться неподъёмен.

А вот отличная, пронизывающая метафора о потерпевшем аварию Ли-2: «самолет отбивается от циклона одной рукой». А тут внезапный фрагмент будто бы пьесы, когда автор переходит лишь на реплики действующих лиц (вот это действительно поднимает драматизм на нужную высоту, а не душещипательные подробности). А здесь — простая житейская мудрость, которая заставляет остановиться на строчках, перечитать их ещё раз... и ещё:

«Может быть, думала она, это даже хорошо, что решение ей диктует мозг, а не сердце: страсти бушуют бурно, но не очень долго, они надувают парус, а большую часть пути преодолевать-то придётся на вёслах…»

Впервые прочитала эту книгу почти сразу после её появления в 2009 году, и особого впечатления она тогда не произвела. Перечитала три года спустя... и почему-то она понравилась мне гораздо больше.

Двенадцатый роман из цикла о приключениях Эраста Фандорина пришёлся на время смутное, тревожное и прекрасное: 1911 год, — на пространство колдовское и загадочное: театр. И «во втором чтении», когда уже можно было следить менее за интригой, а более — за атмосферой, она, эта атмосфера, меня просто очаровала. Ещё бы, всё моё любимое: Серебряный век, декаданс, российский театр начала ХХ века (самое интересное, пожалуй, время в истории театра). Антураж выдержан полностью: реально существовавшие театры и актёры, упоминание о рисунках Обри Бердслея и с чувством выполненные в стиле «модерн» виньетки на полях книги, «жапонизмы» и неожиданное приложение к роману в виде пьесы, «написанной» Эрастом Петровичем…

Многие читатели, разочарованные романом, сетуют на отсутствие стремительного и пугающего детективного сюжета, которого они привыкли ждать от каждой новой книжки «фандориады». И в самом деле, здесь нет ни леденящего ужаса «Коронации», ни лихого авантюризма «Любовника смерти», ни мрачного изящества «Декоратора», ни эпического размаха «Алмазной колесницы»… А что есть? Есть осенняя грусть («Как лист увядший падает на душу…»), предчувствие близкого конца великой эпохи и трепет последней любви. В таких мизансценах даже привычная жестокость, с которой автор расправляется со своими героями, не воспринимается остро: лужи крови выглядят скорее букетами пурпурных роз, брошенными на авансцену — нейтральную полосу между театром и жизнью.

Может быть, теперь я просто совпала по времени и состоянию души с господином Фандориным, который, в отличие от меня, знал, как стариться… да вот только что-то ничего у него не вышло.

Самый мрачный из детективов фандориады. Тёмный, страшный, вязкий, парализующий, как ночной кошмар. И мастерски написанный.

Уже не раз было замечено, насколько хорошо Акунину удаются неявные персонификации. Здесь же она более чем явная, рассказчик-дворецкий (какая ирония!) часто — как, наверное, кажется нетерпеливому читателю — говорит вовсе не о том, пускается в утомительные подробности насчёт обустройства комнат или качества крахмальных салфеток… Утомительные? Вовсе нет, из его велеречивых иносказаний и умозаключений — порою нелепых, а порою поражающих будничной мудростью — складывается картина, от которой не хочется отрываться. Да, не нравится Афанасию Степановичу Фандорин, ох как не нравится. Но главное даже не в этом, а в том, что Зюкин зачастую трактует действия и слова Эраста Петровича неправильно, — а задача читателя — догадаться, что же там было на самом деле, и это не менее интересно, чем собственно детективная линия.

А фабула, как у господина Акунина водится, вплетена в исторические события. Трактовка истории весьма вольная, однако реалии все на местах — они словно гвоздики на планшете, между которыми автор молниеносно протягивает нити фантазии, чтобы в результате создать невиданный ранее узор. И когда читаешь: «Слева, за шлагбаумами и цепочкой солдат, раскинулось широкое поле, сплошь застроенное праздничными балаганами и свежесрубленными теремами…» — и вдруг догадываешься, о каком именно поле идёт речь, озноб третьей степени тебе обеспечен.

Два момента, пожалуй, огорчили.

Первый — «голубая» тема. Не особенно она тут нужна была, и равно покоробили как глумливый тон писателя, так и то, что он этот манок всё-таки использовал: аккурат тогда, когда «стало можно». Фи.

Второй — высокомерная надпись на обороте титульного листа: «Книга издана в авторской редакции, орфографии и пунктуации». Обычно для меня подобная строчка в выходных данных служит неким «смягчающим обстоятельством»: бедный автор, на редактуре-корректуре сэкономил, надеялся, что и так прокатит… Здесь же возникает ощущение самоуверенности. И что же? Да вот хотя бы: «мужик со смышлённым курносым лицом»; «растерянно прлепетал я»; «мы шли уже в самой настоящй толчее»; «стал смотреть немножко в сторону в вверх»; «да-да, вот здесь больно, на кобчике…»

И всё равно: превосходная книга. Как выяснилось, и для перечитывания весьма годится, а это не обо всех детективах скажешь.

«Ум так же упростить себя бессилен, // как воля перед фатумом слаба... // Чем больше в голове у нас извилин, // тем более извилиста судьба» © Игорь Губерман

Достала я вас уже вечным своим нытьём «язык-сюжет», «сюжет-язык»…

Розу белую с чёрной жабой, помнится, хотел на Земле повенчать поэт Есенин. Прозаик Голдинг недрогнувшей рукой экспериментатора скрестил чарующую розу языка с омерзительной жабой сюжета в безнадёжно замкнутом пространстве своего романа-притчи. Получившийся гибрид внушает неподдельный ужас.

«Слишком сложно» и «слишком просто», вцепившись друг в друга, хрипя и задыхаясь, катаются в рассыпающемся песке обрывочных глав и рвут друг у друга волосы (зачёркнуто) аргументы.

— Остаться человеком очень непросто…

— А надо ли?..

Самым страшным для меня в этой книге было не [спойлер], не [спойлер] и даже не [спойлер], а постепенное разрушение личности [фу, чёрт, опять спойлер] одного из главных героев. Увы, мне уже знакомо отвратительное чувство бессилия, когда память, сто лет работавшая как часы, вдруг подводит, и бесконечно долгие секунды давишься стыдом и беспомощностью, не в силах вспомнить нужное (такое простое!) слово…

«Умереть, уснуть… // И видеть сны, быть может?..»

Практически в любой книге, которая захватывает, невольно примеряешь ситуации и образы героев на себя. Здесь, на острове Голдинга, и ум, и душа отчаянно сопротивляются такой «примерке»: «Нет! Нет! Пожалуйста, не надо…». Наверное, потому, что знаешь: дрогнул бы, повёлся, сдался, изменился…

«Так трусами нас делает раздумье».

Всю жизнь благодарна своему папе, который ещё лет этак сорок назад научил меня отличать хорошую фантастику от плохой. Так вот, такого гэ я ещё в жизни своей не читала. Во всяком случае, целиком. Опус Алексеева просто за гранью плохой фантастики… и очень плохой. Или сразу по обе стороны этой грани. Такое впечатление, что у автора разъехались ноги, он с размаху сел на эту грань своими, как он сам выражается, «мужскими достоинствами» и издал сначала громкий нецензурный вопль — а потом эту книгу.

О сюжете говорить членораздельно и корректно вряд ли получится. Я начала неинтеллигентно гоготать уже с аннотации, где среди прочего, например: «…Сотрудник отдела по чрезвычайным ситуациям майор Поспелов под легендой вольного фермера поселяется в центре Бермудского треугольника, в народе называемого Долиной Смерти…»

Что же до логичности композиции, то для её описания лучше всего подойдёт фраза из отзыва muh7: «Много концов осталось обрубленными». Мои соболезнования.

Другое дело, что Сергей Т. Алексеев, этот Сидни Шелдон Крестецкого леспромхозу, похоже, сам не может решить: то ли это действительно злобные иноплатеняны, то ли вражецкие спецслужбы под них маскируются, то ли иноприлетяне есть, а коварный Запад их завербовал на корню и бросил в бой против матушки России... опять же: несут «скелетов», показывают или поднимают? Понимай как хочешь или вообще не понимай — главное, ужаснись.

У меня не получилось. Ни понять, ни ужаснуться.

В основном в книге происходят беготня по пересечённой местности («то за ними, то от них», по меткому выражению героя фильма «Утомлённые солнцем»), броски по ней же на убитых уазиках, кувырки с оружием меж карельских валунов, ба-бах, ба-бах, тратататата, всё засыпано корой… Кстати, убивает однообразие описаний. Если автоматные очереди — так непременно «густые» (иногда с интервалом в 5-7 строчек), и с той же неотвратимостью в результате стрельбы сыплется с ёлок и сосен кора (после боевых действий героев романа карельский лес, наверное, больше эвкалиптовую рощу напоминал).

*пригорюнившись* Это скольким же людям 90-е годы крышу снесли — и не сосчитаешь... У меня в голове не укладывается, как это можно прикладывать линейку к газете, чтобы определить даты будущих чернобылей.

Сергей Т. Алексеев, вероятно, хотел сделать из своей книги адскую напиханку, чтобы удовлетворить вкусам ЛЮБЫХ читателей. Поэтому «Долина смерти» включает в себя собственно фантастику (на уровне «пятый класс, вторая четверть»), шпионский боевик, политический детектив, мистику и, господи помилуй, эротику. И эта последняя получилась у автора такой же дремучей, как место действия.

«Наш Поспел везде пострел», — недвусмысленно сообщает один из персонажей в самом начале романа. Поспелов — это ладно, по-детски прозрачно. А я вдруг задумалась не над фамилией, а над именем главгера. Он же Георгий. Какая ассоциация напрашивается (ну, кроме «он же Жора, он же Гога»)? Правильно, Георгий-победоносец. И знаете ли, совпадений оказалось до… Нижних Сволочей :) Смотрите сами:

- Был командиром телохранителей императора.

- Подвергался многочисленным пыткам, оказывался в темнице и в яме.

- После многочисленных тяжких повреждений на другое утро чудесным образом исцелялся.

- Совершил несколько чудес, в том числе воскресил мёртвого.

- В истории св. Георгия неоднократно идёт речь об отсекании голов.

- «Вместе с Георгием приняла мученическую смерть царица Александра Римская, названная в житии супругой императора Диоклетиана». В «Долине смерти» трёх агентов Поспелова (женщин) зовут Рем, Ромул и Рим; у самого же него «фальшивая» жена — агент спецслужб, ставшая вдовой в результате одной из предыдущих секретных операций. Святой же Георгий некоторое время жил «у благочестивой вдовы».

- Ну и, наконец, самое очевидное: мы знаем святого Георгия как истребителя змея (змия, дракона). В «Долине смерти» Жора Поспелов неустанно бьётся с пришельцами, которые морды имеют зелёные, уродливые, а перемещаются зачастую на парашютах-крыльях. С лёгкой руки «витязя» Алёши Поповича *зачёркнуто* Ситникова, бывшего лётчика, этих летающих пришельцев называют… правильно, «драконами».

Так что не так прост господин Алексеев оказался, за что к нулевой поначалу оценке книги прибавляю один балл. Больше не могу, извините. Слишком сильна была изжога от языка, которым данное сочинение написано. Второго такого случая, когда редактор и корректор сложили бы оружие без боя, мне ещё не попадалось.

Краткое содержание: Дурдом на 35-й Западной улице. Арчи принимает аспирин, Вульф стучит двумя дощечками на все лады, а Клара Фокс благодарит бога, что она не родилась русалкой :)

Вот уж не думала, что после не то что лет, а десятилетий увлечения детективами Стаута откопаю что-то новенькое для себя, да не просто новенькое, а замечательное! Однако факт: «Снова убивать» — отличный роман. События в нём, начавшись чуть неспешно, мгновенно набирают скорость, да такую, что, когда Вульф страниц за сорок до финала заявляет полиции: «Мистер Гудвин готов пересказать вам свою беседу с мистером Скоувилом, который, как вы знаете, приходил сюда вчера вечером», — ошарашенно понимаешь, что всё действие романа укладывается в два дня. Чёрт! Да я его читала дольше! :)

Три, казалось бы, вовсе не связанных между собой дела Стаут подгоняет друг к другу быстро и чётко, будто автомат Калашникова на время собирает: щёлк, лязг, щёлк, клац-клац — и вот уже машина для убийства красуется совершенно отдельно от демонстративно спокойного рекордсмена-автора.

А насколько Вульф тут иезуитистый! Это же восторг! В более поздних вещах Стаута он всё-таки полояльнее стал относиться к ведомству инспектора Кремера, но здесь… И ведь не придерёшься: если самым тщательным образом проанализировать его речи, обращённые к служакам закона, обнаружится, что Вульф говорит чистую правду, но при этом ухитряется держать их в глубочайшем заблуждении и виртуозно водить за нос.

Арчи Гудвину тоже выпадает случай вволю порезвиться: большие полицейские прятки по всему дому — от подвала до оранжереи на крыше — с бонусом в виде возможности безнаказанно поглумиться над лейтенантом Роуклиффом!

Надеюсь, вы не захлебнулись в море моих положительных эмоций ;)

В стольном городе Нью-Йорке, на 35-й Западной улице, в палатах каменных жили-были…

Вот это «жили-были», как ни странно, так же интересно, как и собственно детективная составляющая романов Рекса Стаута о необычном дуэте великих сыщиков: Ниро Вульфа и Арчи Гудвина.

Гениальный Ниро Вульф, гурман и коллекционер орхидей, чудовищно толст, предпочитает вообще не выходить из дома, за расследование преступлений берётся с большой неохотой и с тяжёлыми вздохами только тогда, когда счёт в банке приближается к опасной черте. Его помощник Арчи Гудвин без всякой ложной скромности считает себя «глазами, ушами, руками и ногами» Вульфа, но и в наличии мозгов ему не откажешь. Он постоянно обуреваем жаждой деятельности и, изводясь от вынужденного безделья, изливает Вульфу своё раздражение со свойственным ему парадоксальным юмором.

Арчи не только энергичен и остроумен — он ещё и галантный кавалер, и увлекающаяся натура, благодаря чему о нём вздыхает не одно поколение читательниц детективных романов Стаута. Но любая прелестница, встретившаяся Гудвину на пути, будет благополучно забыта во славу торжества истины и справедливости… которых добьётся ворчун и мизантроп (да и женоненавистник, чего уж греха таить) Ниро Вульф.

Образ их действий вполне ясен из такого, например, диалога:

— Хорошо, что же я должен делать дальше?

— Я был бы в восторге, если бы мы сумели отыскать мистера Хиббарда.

— Тысяча частных детективов и пятнадцать тысяч полицейских* безрезультатно ищут Хиббарда вот уже восемь дней… Куда мне его девать, если я его разыщу?

— Если он жив, то сюда. Если умер, то к племяннице.

— Вы мне скажете, где его искать?

— Полагаю, в пределах этой планеты.

— Отлично.

(с) «Лига перепуганных мужчин»

*Арчи вечно преувеличивает ^^

Эти двое, не скупясь на взаимный сарказм, постоянно вставляя шпильки и изводя друг друга совершенно детскими капризами, связаны настоящей, искренней, редкой чистоты мужской дружбой. Когда у них серьёзные проблемы, о взаимопонимании можно забыть, а когда победа близка и дело идёт на лад, они не могут скрыть тёплых чувств друг к другу.

Детективные романы Рекса Стаута замысловаты и изобретательны, им свойственны и юмор, и ирония, которые автор применяет с безупречным вкусом. А ещё по его книгам можно изучать язык телодвижений. Впервые обратила на это внимание после прочтения соответствующей книги Аллана Пиза: в описаниях жестов и того, как они связаны с тем, что говорится, Стаут предельно точен, отвечаю. Так, может, Пиз неправ в том, что язык телодвижений невозможно имитировать?.. Ведь Гудвину часто приходится врать — в том числе следуя инструкциям Вульфа…

За сорок лет Рекс Стаут только о Ниро Вульфе и Арчи Гудвине написал несколько десятков романов и рассказов… и почти всё я уже читала, ыхыхы… ну да ладно, перечитывать их — не меньшее удовольствие :) Забавно то, что Стаут не пошёл по пути Агаты Кристи, и его главгерои с течением времени не меняются (равно как и четверо героев второстепенных — в отличие от эпизодических сквозных персонажей, что создаёт странный диссонанс). Не могу сказать, что все произведения Стаута — шедевры, вовсе нет: есть среди них и средние, и откровенно слабенькие (это в первую очередь рассказов касается). Но то, что Рекс Стаут наряду с О. Генри является «великим утешителем», сомнению не подлежит.

Уже не помню, с чьей подачи решила, что надо бы мне эту книжку почитать. Ну, то есть с чьей именно. Они как-то в унисон звучат. В основном. «Детская книжка, милая, чудесная, такая детская-детская…». Ну, для меня-то было важнее, что ГГ — слон ;)

Читается и правда легко, быстро, со смешками и похохатыванием, с зачитыванием отдельных перлов домочадцам… или коллегам… А иногда с досадливым мычанием: «Ннннну, опяяять…».

«Я, конечно, не подарок. Я — сюрприз» (с) из чьих-то стихов) Так мог бы сказать о себе и Мартин. Никогда не знаешь, что он отчебучит в следующий раз, какими ещё способностями блеснёт. И «приёмная семья» ему попалась подходящая. И автор тоже.

Главное упоение от книжки — это как раз язык автора, которой свойственны очень ценимые мною качества: «весёлое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться» (с) да, это Пушкин сказал) Отдельные фразы хочется перечитать два-три раза подряд, чтобы насладиться ими в полной мере.

И чем же, спрашивается, вызвано моё нытьё? Тем, что Линор Горалик, маскируя свою книжку под детскую, кое-где с этим переборщила. Когда она в седьмой раз начинает пересказывать наново историю появления Мартина в Доме с Одной Колонной, я уже не то что ныть — рычать готова. Сгоряча я даже хотела написать, что это книга для страдающих ретроградной амнезией :) Да, такие повторы были бы уместны в книге для маленьких детей, которую читают ребёнку вслух, по одной коротенькой главке за раз, возможно, с большими перерывами: во-первых, дети любят повторы, во-вторых, они ведь и забыть могут, с чего всё началось…

Но, миль пардон, вы сможете объяснить ребёнку, допустим, шести лет, кто такие Отто Вейнингер и княжна Тараканова?.. А почему мама (папа) взахлёб смеётся, прочитав строчку о том, как Мартин «посмотрел в честное лицо своего омлета»?..

Я могла бы ещё понять, если бы каждая глава «Мартина…» была отдельным постом в авторском ЖЖ (а вдруг кто только на один пост наткнётся? а вдруг он не читал предыдущих?), но это же бумажная книга. Вот, издана в 2007 году, страниц — 160, тираж — 2000 экземпляров… Жаль, что в саму бумажную книжку нельзя заглянуть: есть там или нет сакраментальная надпись «Печатается в авторской редакции»? А то никак иначе не могу объяснить ни доктора, который то Циммербург, то Зонненградт, то опять Циммербург, фразу «У нас потолки два двести» (скоко-скоко?!), словцо «прям» и полную беду со знаками препинания при прямой речи.

А если кого всё такое не трогает — читайте на здоровье, потому что здоровый, а местами и здоровенный смех вам обеспечен!

Стареют ли детективы? Нет, не великие сыщики (с этими всё ясно), а романы, написанные об ужасных преступлениях и захватывающих дух расследованиях?

Мне представляется, что это в первую очередь от авторов зависит. И вот этих шведских авторов — Пера Валё и Май Шёвалль — очень и очень люблю, а поэтому мне хочется, чтобы их книги никогда не старели.

«Гибель 31-го отдела» (1964), «Стальной прыжок» (1968), «Полиция, полиция, картофельное пюре!» (1970), «Негодяй из Сефлё» (1971) прочитаны давным-давно, а то и перечитаны не раз. Вот и представьте себе сладкий озноб, завладевший мною, когда я наткнулась на полке нашего «рабочего» книжного магазинчика на неизвестную мне доселе книжку шведского семейно-детективного дуэта — «Рейс на эшафот»…

Мрачная и кровавая завязка. Бесприютно-промозглая атмосфера поздней осени, постепенно, по мере того, как беспомощно поначалу буксует расследование, перетекающей в неприветливую зиму. Длинные многосуставчатые названия шведских улиц и площадей. И… работа полиции: каждодневная, въедливая, упорная, немыслимая без общих усилий.

Здесь нет _одного_ великого сыщика, сверхъестественной проницательности и чуть ли не паранормальным способностям которого читатели будут обязаны отвисшей челюстью. Нет, здесь трудится целый муравейник: деловитый, суетливый, настырный, иногда бестолковый — но постепенно «муравьи» подтаскивают один к другому кусочки паззла, и вот уже мало-помалу, начиная с краёв, вырисовывается картина преступления и сам убийца — его плащ… фигура… лицо!

Интерес по мере чтения нарастает; ставшая общим местом читательских отзывов медлительность скандинавских детективов куда-то улетучивается. И всё же неудержимый интерес к развитию сюжета совершенно не затеняет персонажей книги — очень разных, очень человечных со своими печалями и проблемами, загадками и потерями.

«452°F, или Цветы для Ричарда»

Книга-концентрат.

Очень небольшой объём: 170 страниц почти блокнотного формата, к тому же текст процентов на восемьдесят состоит из диалогов, а те в свою очередь — из коротеньких реплик, часто из одного слова или междометия.

При этом «Америка о’кей» — это сразу:

1) антиутопия,

2) гротеск,

3) памфлет, в котором крепко досталось:

а) религии,

б) политике,

в) экономике (причём капитализму и социализму поровну);

г) языку, с которым проводится жестокий эксперимент, в связи с чем этот пункт обозначим как гг) —

ГГ-рассказчик, поразительно персонифицированный, гад из гадов, чья речь — причудливое сочетание неандертальских у! о! а! и витиеватых эпитетов (снабжённых на всякий случай синонимами в скобках), усвоенных им из исподтишка читаемых книг, с трудом утаённых от победной поступи цивилизации победившего всех без разбору потребления.

Кстати, о книгах «Америки о’кей». Это «Фаренгейт плюс» какой-то: у Брэдбери книги сжигали, у Джузеппе Д’Агата их, наоборот, производят — больше! больше! доведём производство до восьми, до десяти книг на потребителя в день! — чтобы их покупали и тут же выбрасывали: книги состоят из пустых страниц.

Святая троица этого мира: Производство — Потребление — Помойка. Мусор священен. На его страже стоит Церковь Отказа. На его стороне власть. За него сила.

Любителям значащих имён Джузеппе Д’Агата предложит необычную модель: _группы_ имён. Кардиналы при короле-папе носят имена апостолов-евангелистов, сам папа, его сыновья и их жёны — имена английских королей и королев, генералы-вояки — имена греческих героев…

А что же наш ГГ, обезьянопаук (по его собственному определению), урод физический и моральный? О! А! Его зовут Ричард, его пример (модель) для подражания — Ричард III, причём шекспировский. Но как ни стремится он достичь вершин (глубин?) королевского размаха подлости — кишка тонка, потому как не ненависть движет им (хоть он и старается себя в том уверить), но скука.

«Настоящая ненависть, зная, чего хочет, стихает, достигнув цели. Но кто учиняет пакость от скуки, никогда не складывает оружия, ибо скучает вечно». (© Ромен Роллан «Жан-Кристоф»)

И всё же мы помним: в стране слепых и одноглазый — король. Видя окружение Ричарда, словно задавшееся целью превзойти друг друга в тупости, жадности, лицемерии, беспринципности, воинствующем невежестве, поневоле проникаешься иррациональной симпатией к этому антигерою. И в неизбежном финале возникает чувство, что не так значим экологический апокалипсис, сколь деградация ГГ, — и оно, чувство это, сродни состраданию к Чарли Гордону в финале «ЦДЭ», пусть кому-то это и покажется кощунством.

Футурологическая вишенка на этом сложносочинённом торте: «Америка о’кей» вышла за десять с лишним лет до начала победного шествия (расползания) соцсетей, однако кажется, что Д’Агата их предвидел:

«Люди, вы же знаете. А? В споре важно использовать зацепку (у!), которую так или иначе даёт спровоцированный нами собеседник (оппонент). К холодным доводам, приготовленным заранее и разложенным по полочкам, мы прибавляем горячие, рождающиеся в ходе разговора. Возникает цепная реакция, которую необходимо контролировать, дабы остановить, как только диалектический процесс сложится в нашу пользу. Продолжая спор, мы можем и проиграть: от малейшей ошибки могучее крыло разума (ах!) становится подбитым крылом».

«Ахахахахахахаха»

офф: повесть впервые прочитала в журнале «Иностранная литература» (1987, №1), не так давно перечитывала — и ничуть об этом не жалею.

«Белый клоун, белый мученик

Ради смеха пьяно-жгучего

Будет издеваться над собой…

Вечером здесь у него заботы,

Ведь униженье — его работа,

Но посмеется последним наш невидимый герой».

(«Viva Kalman!» © «Агата Кристи»)

Один мучительный день из жизни Ганса Шнира: день, когда он мечется по маленькой квартирке, по закоулкам своего кипящего от ненависти мозга, по всей своей полной отчаяния жизни.

Он неврастеник, это ясно. И мозги у него действительно кипят: каждый взгляд, каждое действие вызывают к жизни лавовый поток воспоминаний — иногда и о том, что в действительности никогда не происходило. Шнир часто говорит о себе «рассвирепел» (вспомнился Моржов Алексея Иванова: «быстро и хладнокровно пришёл в бешенство» — вот очень похоже).

Бёлль — любимый писатель моего папы. Когда ещё он советовал мне эту книгу почитать. Тогда — да, наверное, взяло бы за душу и вывернуло наизнанку. Сейчас — нет. Сейчас таких ГГ в избытке. А в те времена, наверное, Шнир редкостью был: такой откровенный социопат, эгоист и тролль.

Вполне понимаю, почему «Глазами клоуна» издали в СССР (а ведь в ту пору подход к переводам и изданию зарубежной литературы на «партийном» критерии основывался; именно поэтому мы знали Родари и не знали Толкиена). Шнир против войны, против капитала, против церкви. Хотя это его отношение — сугубо личное: война отняла у него сестру, капитал — родителей, а церковь — брата и любимую женщину. Но кто из стоявших у руля стал бы обращать внимание на такие «мелочи».

Взаимоотношения персонажей густо — гуще некуда — замешаны на религии, эту тему предпочитаю не обсуждать лишний раз.

Несмотря на лапидарные описания действующих лиц, они долгое время продолжают оставаться картонными статистами все-на-одно-лицо (и немецкие фамилии тут вовсе ни при чём), да так оно, в сущности, и есть: это люди, которых Шнир ненавидит. Надо ли о них ещё хоть что-нибудь говорить? Жаль мне только, что не получила развития линия отношений Шнира и его импресарио Цонерера: что-то такое тут напрашивалось, вроде «Дягилев/Нижинский» — только, разумеется, труба пониже и дым пожиже.

«— С вашей стороны было просто идиотизмом согласиться на снижение гонорара. Контракт есть контракт... и раз произошёл несчастный случай, вы были вправе прервать выступление.

— Цонерер, — сказал я тихо, — в вас действительно заговорили человеческие чувства или...

— Чепуха, — возмутился он, — я вас люблю. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы глупее, чем я думал, и, кроме того, с вами ещё можно делать деньги. Только перестаньте пьянствовать. Это ребячество.

Цонерер был прав. Ребячество... Он нашёл нужное слово».

На месте Цонерера многие читатели, наверное, нашли бы другое нужное слово — покрепче. Когда Шнир, весь такой отчаявшийся, униженный и оскорблённый, выпросил у Эдгара денег и тут же уехал от него на такси, я просто начала ругаться в голос. Практически ненависть… и тут же эпизод с их (Ганса и его Geschwister) детским постоянным голодом. Хоть плачь. Нельзя же так. Мне остро захотелось спросить у своих детей, помнят ли они, что в детстве им пришлось голодать. И в то же время страшно. Нет, лучше не надо.

Даже в истории с Марией, которую Шнир любил и потерял, не удаётся однозначно ему сочувствовать. Вот то ли «так ему и надо за то, что он такая сволочь», то ли «он такая сволочь, потому что вон сколько на него свалилось». И сама эта неоднозначность — наиболее серьёзный плюс произведения.

Очень интересны и по-настоящему ценны размышления Ганса об искусстве, о его правде, об отношении к нему в обществе, о сущности таланта и горечи его утраты — пусть неявно, но в то же время отчётливо эти темы пронизывают весь текст. И вот это меня за душу взяло, в самую сердцевину попало:

«…когда я показываю один и тот же номер в десятый или в двадцатый раз, он мне настолько приедается, что на меня нападает — в полном смысле слова — припадок зевоты; с величайшим напряжением приходится сдерживать мускулы рта. Я сам навожу на себя скуку. Стоит мне представить себе, что некоторые клоуны лет тридцать подряд проделывают одни и те же фокусы, как сердце у меня сжимается от страха, словно я обречён съесть мешок муки ложку за ложкой. Все, что я делаю, должно радовать меня самого, иначе я заболеваю».

Перевод мне попался немного дурноватый, периодически спотыкалась о какие-то нелепости. Например, «не имел ничего во рту», в смысле «не ел». По-русски можно же было сказать «не было ничего во рту». Или ещё: «перехватил через край». Извините, или «хватил через край», или просто «перехватил» (но тут путаница со значением о еде). Или об отце Шнира: «Почему, выступая перед экраном телевизора, он говорил о долге перед обществом…» О_о «с экрана телевизора», «по телевидению», «перед телекамерами», в конце концов. «Перед экраном телевизора», извините, один Сергей Юрьевич Беляков из Таганрога выступает :-/

Вот ещё о чём следует сказать: «Глазами клоуна» — очень немецкая литература. Конечно, ближайшие ассоциации скорее с Максом Фришем напрашиваются (и не с «Назову себя Гантенбайн», как можно было бы ожидать, а с «Человек появляется в эпоху голоцена»), но я, пока читала, не раз и не два вспомнила Германа Канта. Вот его я читала как раз в то время, когда надо было бы Бёлля прочесть. «Остановка в пути» и «Актовый зал» очень понравились, «Выходные данные» — чуть меньше. А нынче, верная своей привычке «ветвиться», была обескуражена тем, что информации о нём в сети — минимум; с трудом удалось даже установить годы написания вышеперечисленных произведений (соответственно 1977, 1965, 1972), а в Вики на Германа Канта даже отдельной странички нет. Лишь в огромной статье «Немецкая литература» он упомянут в разделе «Литература ГДР» — в общем списке с уничижительной строкой об авторах, произведения которых издавались потому, что были угодны режиму :(

Жалею ли я о том, что не прочитала «Глазами клоуна» тридцать лет назад? Да. Жалею ли я о том, что прочитала эту книгу сейчас? Нет.

Издательства неохотно берут рассказы: с ними сложнее работать, чем с романами. Книжные магазины неохотно берут рассказы: они продаются хуже, чем романы. Читатели неохотно берут рассказы: ну вот ещё, только вчитался, только в героях разобрался, тут — бац! — и всё кончилось, изволь начинать следующий; то ли дело роман, а лучше цикл, а ещё лучше сериал, чтобы и читать не надо было. В этих условиях сочинители, истово придерживающиеся короткого жанра, заслуживают памятника — хотя бы виртуального.

Майк Гелприн не подвёл, сборник из двадцати двух рассказов получился на славу, и если бы знать точно, что выйдет в свет ещё хоть один такой же завидный том — я бы уже сейчас встала в очередь.

Без шуток: талант автора определённо в умении не растекаться амёбой по субстрату, а внятно, живо, на нескольких страницах успеть рассказать историю — вдохновляющую, весёлую, страшную, выбивающую слёзы или побуждающую напряжённо размышлять, строить свои версии постфактум: «А если так?.. А если иначе? А что было бы?..». Не тратя килобайты на неспешную экспозицию, Гелприн чётко, с ошеломляющей быстротой расставляет на доске чистого листа фигуры-персонажей: игра началась! Ржут метафорические кони, неуклюже, скованно-железной походкой переступают ладьи-роботы, в отчаянии заламывает руки король прогоревшего цирка-шапито... Против всяких правил выкатываются на поле кубики, усеянные змеиными глазами пуантов, разящих в самое сердце. Дым поражения над чёрно-белым полем. Но жальче всех неприкаянно застывшую на самом его краю маленькую пешку: к детям у автора особое отношение, невозможно этого не заметить.

При великом разнообразии сюжетов, при необычном подходе к традиционным темам, фантастика Майка Гелприна глубоко социальна и в первую очередь человечна. Не столько к разуму она обращена, сколько к душе, к совести. Она волнует и часто режет по живому.

В какой-то давней дискуссии (речь шла о современной на тот момент драматургии) встретилась мне мысль о том, что произведение искусства должно содержать сверхзадачу, мольбу: «будьте лучше!» или «будьте прокляты!» — без этого, мол, ремесло. Автор «Миротворца 45-го калибра», на мой читательский взгляд, сумел воплотить обе сверхзадачи в одной: «Будьте лучше или будьте прокляты!»... Поэтому — искусство.

Спасибо, автор.

«Непонятный пришелец был праздником…» © Сигизмунд Кржижановский «Клуб убийц букв»

Да будет позволено мне сравнить звучание этой странной и колдовской книги с «Оперой богатых» Сергея Курёхина (любезный читатель, быть может, знаком с нею по музыке к фильму «Господин оформитель» — фильму, смею заметить, столь же мрачному, загадочному, двусмысленному, тягучему, страшноватому): гипнотические переливы сопрано, забирающиеся на немыслимую высоту, достигающие той степени совершенства, когда трудно поверить, что это человеческий голос, сменяются вдруг лязгающей машинерией, бешеным и бесчеловечным ритмом своим побуждающей одновременно и вскочить с места, схватиться за голову, бежать куда-то — и оставаться на месте, вдавившись в кресло, вцепившись в подлокотники, в покорном и жутком оцепенении…

Кржижановский потрясает. Удивительный язык этой книги — как чёрное кружево, как гравировка по серебру, как безошибочный удар стилетом — прямо в сердце. Опыт читателя, словно груда сухих листьев, взвивается огненным вихрем ассоциаций от искры, брошенной писателем: кажется, что Александр Грин и Илья Эренбург, Том Стоппард и Эдгар По, Теофиль Готье и Джулиан Барнс, Боккаччо и Честертон, схватившись за руки, несутся в безумном хороводе, достойном кисти Матисса, и только Александр Беляев, не в силах присоединиться к нему, отвечает слабой улыбкой на полный недоумения и горечи взгляд Уэллса…

«Природа не терпит пустоты», а творческое воображение — пустоты книжных полок. Всего на нескольких десятках страниц Сигизмунд Кржижановский успел рассказать нам дюжину историй. Менее щедрый (и более ушлый, заметим в скобках) писатель с лёгкостью наваял бы из этих сюжетов несколько толстенных томов…

Вы знаете, коллеги-рецензенты, а я не хочу читать другие книги Кржижановского: пусть эта останется для меня единственной — алмазом на чёрном бархате воображаемой коллекции.

(написано 18 сентября 2011 года)

Жалею даже, что не по порядку сборник прочла. То есть «Канатоходец» освоен значительно раньше половины других рассказов. А теперь понятно, насколько это эффектное завершение композиции — как концовка в рукописной книге, притягивающая взор насыщенными локальными цветами и замысловатым золотым узором.

Бродячий цирк Аршамбо материален до осязаемости, до чуть потёртого малинового и синего бархата, до царапающихся пайеток крикливых костюмов, до запаха звериных клеток за форгангом. И в этот такой приземлённый, плоть от плоти средневековья, мирок, чуть медлящий в нерешительности на границе нового века, приходят пугающие призрачные гостьи, которые низводят его по ступеням отчаяния к настоящей беде.

Возможно ли им противиться? Один из циркачей рискнул. Не так важно, что он не человек: поступил он, как настоящий герой. Пусть земля тебе будет пухом, отважный. Ты знал, что такое настоящая верность.

И великолепная кольцовка, которая возвращает читателя к началу сборника, к самому первому рассказу, обнаруживает значимость композиции не только в отдельном произведении, но и в их ансамбле.

Совершенно не близкую мне тему армии, всяческой войнушки и спецназовцев мог спасти только мощный психологический заход (или даже выверт). И он тут оказался, причём довольно жестокий — о, это я люблю :) тем более, что тема множественной личности — в разнообразных её трактовках — тоже весьма повышает рейтинг читаемого.

Когда я читала о ромбе — пси-группе из четырёх человек, непредставимо прочно связанных между собой, — возникали в сознании давние кинокартинки: то стая серебристых рыб, в синей океанской мгле выполняющая поворот «все вдруг», то звено хищно-остроклювых самолётиков, движущихся на авиапараде настолько синхронно, что (невозможно в это поверить!) целыми остаются какие-то несерьёзные, чуть не бумажные ленточки, натянутые между ними... Но если такая лента всё-таки рвётся; если, страшно кувыркаясь, летит к земле боевая машина, потерявшая управление, и тянет за собой чёрно-оранжевый дымный хвост... что станется с остальными её крылатыми товарищами?..

Мне кажется, что не о войне речь в этом отрывистом, горестном и местами циничном рассказе, не о боевых подразделениях, способных переработать человека в робота-убийцу. Наверное, это всё же о связях между людьми: о привязанности, дружбе, любви. О том, насколько прочными могут быть эти незримые узы. О том, как больно, а иногда и смертельно опасно их рвать.

В начале было Слово. А в мире Кругосчёта — Число.

Совершенно прекрасный рассказ, располагающийся среди других вещей сборника немного наособицу. В инопланетном берендеевом царстве победившего детерминизма счёт времени приобретает совсем особый, в буквальном смысле слова первичный смысл. Понятно, что в разнообразных фантастических мирах великое множество календарей; случаются произведения, в которых герои знают свой срок и относятся к этому философски («Леопард...» Ларионовой, например); автор же «Кругосчёта» связал эти две идеи алхимическим браком — и результат превзошёл ожидания.

При этом в ходе чтения остаётся непредугадываемым, как сложатся судьбы героев, за что отдельный плюс. Полноцветно прописаны, собственно, только сам Кругосчёт да Ива, да ещё немного — Видящая, остальным персонажам досталась роль статистов, даже тому из них, из-за которого вся жизнь фаталистичного мирка кругосчётов пошла по совершенно другому пути (кстати, сцены их общения с главным героем более чем любопытны и добавляют нотки юмора в общем-то мрачному повествованию). Остальное додумает читатель, и правильно.

И совсем по-другому после этого рассказа воспринимается фраза «Кто владеет информацией — тот владеет миром».

Без реверансов, ok?

Это не полный хит и не полное гэ. Рассказ читабельный, немножко старомодный, такой ласкающий ностальжи читателя американской фантастики с большим стажем. Местами тривиальный. Забавное его достоинство — мозаичность: он как будто изобретательно собран из готовых деталек. При этом о плагиате речь не идёт, ни боже мой. Традиционализм, нелогичный, но милый финал.

Как-то так.

Рассказ в традициях классики космической НФ. Любопытно и немного печально наблюдать за развитием цивилизации маленьких крылатых существ под мудрым руководством... *вздрогнула* двух почти бессмертных роботов, верных своим давно уже покойным хозяевам (интересные, кстати, внесценические персонажи получились, ещё бы им каких-то эпизодов-флэшбэков добавить — вообще было бы замечательно).

Совершенно нерационально предъявлять автору претензии в том, что роботы получились слишком «человечными»... «человеческими»? — жанр фантастики на то и существует, чтобы всё новыми средствами, в причудливых декорациях, с незнакомыми «актёрами» показывать нам самих себя, чтобы мы внимательнее всмотрелись и в человека, и в человечество.

Расп и Деф (кстати, обратите внимание на их имена — и те, которые им дали хозяева, и те, которые они выбрали для себя... или выбрали для них немного пафосные их подопечные?) не знакомы с таким понятием, как прогрессорство. Да и некогда им ждать и наблюдать, вносить косметические правки: в отличие от планеты Земля, их ресурс ограничен, а так много надо успеть сделать за какие-то несчастные пять тысяч лет!..

И поговорить ни о чём — тоже. Это пустяковое действо превращается сначала в привычку, затем в ритуал, а дальше его, похоже, и вовсе ждёт головокружительная карьера.

На первый взгляд, автор не стремится устроить читателю сюрприз: основной сюжетный ход вынесен в заглавие. Интрига поначалу только в том, как же будет реализовано грозное мистическое существо в образе нелепого Птицерона (внешне — родного братца Андрея Петровича из рассказа «Свеча горела», они даже тёзки).

И всё равно начало рассказа подкупает студенческой атмосферой, целой группой изящно намеченных действующих лиц — каждому из них автором отмерены буквально одно-два свойства (краски, да), что не делает их менее привлекательными и интересными.

А вот дальше, когда нам раскрывается истинная сущность растяпы-преподавателя, однозначность куда-то тихо ретируется. Сложно подойти к рассказываемому Птицероном с мерками логики, не согласуется, не укладывается, противоречит! — так ведь это человеческая логика, а у вампиров

Очень хорошо выстроены рефрены в началах фрагментов рассказа. И немного грустной, проникнутой фатализмом, была бы развязка истории, если бы не отличный пуант, точечное удивительное её завершение. С истинным мастерством и юмором сделано.

Тема роботов для фантастики (я надеюсь) будет вечной, а сюжеты об устаревших «железных дровосеках» и о взаимоотношениях робота и ребёнка станут классическими, как любовный треугольник. А пока автору всякий раз надо решиться, чтобы вновь разыграть перед искушёнными зрителями своего бродячего театра смутно знакомую историю.

Очень важно, на мой взгляд, что главный герой рассказа, робот Пит — гувернёр. То есть воспитатель. Не нянька, не телохранитель, даже не преподаватель — воспитатель. Мир будущего не стал лучше нашего нынешнего: по-прежнему родителям зачастую некогда заниматься детьми, и взрослые своих потомков так любят, так любят, прямо на всё для них готовы — даже фактически отдать ребёнка на воспитание «железяке», да ещё изрядно устаревшей.

Но старое не всегда бесспорно плохо и вовсе не обозначает «никуда не годится». Робот почти полностью заменяет детям вечно где-то отсутствующих родителей, и его задача не только в том, чтобы вытереть подопечному нос и проследить, чтобы каша была съедена, не только развлечь фильмами и заинтересовать книгами, но и привить — вот парадокс-то! — человечность... которой маловато будет в новых моделях.

Рассказ простенький, ожидаемый, но сердечный и по-хорошему наивный, до невольной улыбки.

Я даже не знаю, как расценивать этот рассказ. История дистанционного покровительства, которое (кажется, помимо своей воли) оказывает совершенно случайным людям дитя-гений, ребёнок-урод, всесильный и беспомощный одновременно, выглядит как результат одного из экспериментов беляевского доктора Сальватора: вызывает любопытство и отторжение одновременно.

В своё время о здании Одесской оперы говорили: «Для торта слишком велико, для театра слишком сладко». С «Ангелом-хранителем» та же история: для притчи в нём многовато вычурностей и красивостей, для мистики он простоват, для мелодрамы, откровенно говоря, страшноват. Одного не отнимешь: экспозиции, персонажи, детали при всей условности самого произведения — яркие, необыкновенно живые, просто до осязаемости.

Принимаю рассказ исключительно как довольно-таки жуткую «сказку на ночь», которую автору вдруг захотелось рассказать уже слегка загипнотизированному читателю ;)

Уголовно-картёжный зачин рассказа вызвал ощущение лёгкой оскомины. Второй эпизод, в контрапункт первому, странно сочетал в себе будни советской милиции, киберпанк и соблазнительную тему манипуляции людьми. Так и шла история — попеременно левой-правой, левой-правой... Правой? Кто-то решил, что они правы — те, кто присвоил право распоряжаться судьбами остальных, решать за них, куда им идти, чего хотеть, кого любить или убить. Их благие намерения стать этакими ангелами-хранителями порядка и покоя в отдельно взятом квартале, городе, стране (?), мире (???) временами приводят в частный ад как раз тех, кого они вознамерились защищать.

Мерцают огоньки на карте немирных действий: красный-жёлтый-зелёный. Но тут не до детской игры в светофор: перекрёстки слишком густы, слишком прочно связаны почти невидимыми паутинками случайностей и закономерностей: тронь эту сеть в одном месте — и колебание, метнувшись сумасшедшей, непредсказуемой волной, обязательно отзовётся на другом её конце...

Стоп. Слишком знакомо. До боли знакомо. «Дёрни за верёвочку» Вячеслава Рыбакова — вот он, этот страшный болезненный мир, выращенный на нелюбви и прошитый непреодолимой сетью причин и следствий.

За это... нет, не минус один балл — плюс один. За ещё одну возможность ощутить включённость во взаимосвязи, от которых никуда не деться, ответственность каждого за всех, неотвратимость фатума.

И, конечно, финальная инверсия хороша: герой в собственных глазах и он же, увиденный злодеем — две большие разницы.

«Время — деньги», «я потратила на тебя лучшие свои годы, мерзавец!..», «пять лет жизни не пожалел бы, чтобы взглянуть на это» — привычные идиомы, внезапно обретшие буквальный смысл, придвинувшиеся так близко, что между текстом и читателем искрит электричество, шелестит по коже мурашками, завывает внутренней сиреной: спасайся кто может!

Только теперь поняла, почему автора периодически одолевают ошалевшие от перспектив кинодеятели: текст «Чёртовых кукол» настолько визуален и перенасыщен адреналином, что руки чешутся воплотить его на экране… понятно, и почему прожектёры впоследствии пропадают бесследно: ведь, если вчитаться, не так-то это просто, — слишком многое в сюжетах Гелприна можно передать словом, и только словом.

В мире, где развивается действие этой головокружительной повести, время обращено в «звонкую монету», стало средством платежа и обменным фондом, вот только банкротство — смертельно.

Нищие временем шестеро, смертники на грани разорения — «чёртовы куклы», пути которых от развилки жизни и небытия мы видим синхронно. Они, эти стёжки — стежки — нити, сплетаются сначала в неразборчивый пёстрый ком, чтобы стать потом замысловатым плетением, прочной верёвочкой: той самой, которая совьётся петелькой для этого бесчеловечного мира и загадочной Организации, которая вроде бы и под Государство копает, а на самом-то деле хрен редьки не слаще.

Проблемный поиск жизненно необходимого понимания между очень разными людьми, захлопнутыми в ловушке Организации, которая держит их на коротком поводке одного дня, подсвечен, словно сполохами, внезапно вспыхнувшими страстями. Смертельная опасность — мощный афродизиак, не нами замечено, и тут дополнительный плюс автору, не опустившемуся ни до пошлости, ни до банальщины.

С замиранием сердца следишь за гибельным слаломом сюжета, мимоходом успеваешь восхититься мастерски выписанной злодейкой Сциллой (многозначность имени шедевральна!), волнуешься, спешишь к финалу… И вот тут смысл начинает колебаться маревом над раскалённым повествованием, потому что вроде бы пасторально-умиротворяющую заключительную часть можно толковать двояко: и как настоящее (будущее) героев, и как видение перед неизбежной трагедией…

И Валет. Ах да, Валет. Они так и не узнали его настоящего имени.

Высший балл.

ПЛЮСЫ

Никак не предполагала, что нон-фикшн книгу о фильмах ужасов можно написать с такой любовью (почти нежностью) и с таким юмором.

То, что коллеги журналюги преподнесли бы пафосно-сенсационно, Дмитрий Комм подаёт спокойно, почти обыденно — тем сильнее эффект. Сосредотачивается ли он на отдельных фигурах мира кинохоррора — о, каким искренним восхищением проникнута глава о Марио Бава и рассыпанные там и сям по страницам упоминания о нём! — охватывает ли широчайше целую сферу (например, в главе об истории итальянского комикса от 60-х до 2000-х годов и его влиянии на кинематограф), — читать его захватывающе интересно.

Богатство эпитетов. Не только литературная, но художественная речь. Не только «что-где-когда», но и «как», и «почему». Глубокая взаимосвязь, концептуальность — то, чего мне коренным образом не хватило в Кронгаузе и не хватало в школе. История, политика, экономика, литература, комикс, аниме, критика — всё источник, и всё причина, а кое-где — и следствие.

Это прекрасно.

Никоим образом не являясь поклонником жанра (вообще профан, даже не любитель), книгу «Формулы страха…» читала с неослабевающим интересом. Выучила слова «артизан» и «кэмп» :) морщилась от словечка «артифицированный», умилялась выражению «кинографоманы» и… да не говорите вы, захотела уже посмотреть что-нибудь из фильмов, о которых с таким неакадемичным увлечением рассказывает Дмитрий Комм. Большое ему спасибо.

МИНУСЫ

Граммар-наци, дорогие мои друзья по несчастью, должна вам признаться, что авторам я уже многое (возможно, даже лишнее) прощаю, а вот к корректорам/редакторам мой счёт всё суровеет. В этой книге, при её прекрасном содержании и вполне достойном издании, изрядный ахтунг со знаками препинания — почему-то в основном связанный со словом «как». Не подлежит сомнению, что корректор настолько нетвёрдо чувствует себя в этой области, что на всякий случай ставит запятые везде — в том числе и там, где они абсолютно не нужны: в тех случаях, когда «как» обозначает не уподобление, а отождествление, перед «как…, так и…», вокруг «как минимум»... >__<

Та же, извините, фигня в конструкциях типа «Мария Мартен или убийство в Редберне» и в оборотах «…, начиная с 1927 года…». Мелочи эти досадные меня периодически выбивали из безупречного во всех других отношениях текста. Может быть, профдеформацию уже лечат, вы не знаете? :(

Эту книгу я впервые прочитала лет, наверное, в семь или восемь, в указанном здесь издании 1967 года, уже изрядно к тому времени потрёпанном другими восторженными читателями. А совсем недавно вспомнила о ней и решила перечитать — перед тем, как отправить в подарок новенькое переиздание.

Хорошая ребячья книжка. Монтейру Лобату рассказывает нам о самых обыкновенных девочке и мальчике — Носишке и Педриньо — и их необыкновенных друзьях. Поскольку у самых обыкновенных детей с фантазией, как и полагается, всё в порядке, то приключения разворачиваются одно за другим, как пёстрые гирлянды бразильского карнавала. И кто только не принимает в них участие — от Золушки и Синей Бороды до самодельного брата Буратино и сбежавшего из заезжего цирка носорога! Главенствует в этой разношёрстной компании (даже царит) кукла Носишки, Эмилия, удивительная особа, сочетающая в себе черты гламурной блондинки и миледи Винтер :) Она может ляпнуть любую глупость — и через пять минут найти гениальный выход из трудной ситуации; она натурально тиранит окружающих — и пользуется их безответной любовью и полной неспособностью сопротивляться её решительному напору. Уверена: у тысяч и тысяч девчонок Эмилия — любимая героиня. Хорошо, если они вдруг со смущением заметят в себе недостатки Эмилии (хотя книга нисколько не дидактична и никому ничего не навязывает).

А мои симпатии (и тогда, в детстве, и сейчас) — однозначно на стороне «пятого персонажа», запойного читателя и резонёра, покорного товарища детских игр и тихого упрямца графа де Кукурузо ^^

Разумеется, есть в книге и взрослые персонажи: это бабушка Носишки и Педриньо донна Бента и пожилая чернокожая кухарка Настасия. Основное их занятие — пугаться до смерти из-за шалостей и крышесносящих затей неугомонных деток. В середине книги я даже огорчилась, когда донна Бента ни в какую не хотела выслушать Носишку, прибежавшую к ней сообщить о необыкновенном событии: Жоан Представь-Себе (брат Буратино) был живой целый час и с нею разговаривал!.. А донна Бента только машет руками на взволнованную внучку и просит оставить её в покое… Мне кажется, и автор испытал некоторые угрызения совести из-за такого пренебрежения и ближе к концу книги реабилитировал двух старушек, позволив им активнее участвовать в событиях и быть более добрыми и мудрыми.

Чужую беду рукой разведу, или Ложечку дёгтя, мисс?..

Не понравилась мне «Поллианна». Совсем. И книга не понравилась, и девочка.

Начну с девочки. Круглая сиротка Поллианна, выпихнутая к тому же из родного города к дальней (в буквальном смысле слова) родственнице — сухой и чопорной тётке… Уже достали носовые платочки? Погодите. ...сияет ярче солнышка и трещит гуще сороки, намереваясь перезнакомиться со всеми, влезть в дела каждого и всех — ВСЕХ! ВСЕХ!!! — сделать счастливыми. Нет, она не Гарун-аль-Рашид и даже не практикующий джинн, — скорее самодеятельный вульгарный психолог, у которого на все проблемы один рецепт: «Не можешь изменить ситуацию — измени отношение к ней».

Нет, сам-то принцип неплох, но нельзя с ним одним, как с прокрустовой кушеткой, примеряться к любому человеку. А детка наша ещё и вкручивает его всем настырно, и от её бесконечного «рада!.. рада!.. рада!» у меня уже к середине книги скулы сводило. Кроме того, Поллианна феерически бестактна и попросту невнимательна к своим визави, в результате чего не раз и не два ставит их в неловкое, а то и дурацкое положение.

И вот она сама попала в драматическую ситуацию и вынуждена жалобно признаться, что, «...когда с ней случилась эта беда, всё стало как-то по-другому, чем раньше. Она, мол, теперь поняла, что одно дело учить других инвалидов на всю жизнь, как радоваться, и совсем другое — когда сама становишься инвалидом».

Сознаюсь: этот момент не слёзы у меня исторг (как, очевидно, задумывалось автором), а саркастический смешок.

Теперь немного о книге и о её оценке. Если бы не некоторые перемены в характерах нескольких персонажей, смело присвоила бы книге тег «мелодрама», поскольку все остальные признаки налицо, включая довольно картонный набор персонажей-статистов. Один балл накинула потому, что повесть написана ровно сто лет назад (сама периодически увещеваю других читателей, чтобы были поснисходительнее и учитывали время создания произведения). Вполне верю, что в своё время книга Элинор Портер произвела сильное впечатление. Но чего не понимаю — нынешней её непреходящей популярности, в том числе и у совершенно взрослых и даже разумных читателей. Может быть, недооцениваю процент сентиментальности в организмах современных читательниц, но…

Словом, безмерно благодарна родителям и их библиотеке, что абсолютно вовремя прочла и «Приключения Гекльберри Финна» (созданные, кстати, на тридцать лет раньше), и «Убить пересмешника» (на полвека младше «Поллианны»).

Сто лет тому вперёд (точнее, семьдесят) Олег Курдин по кличке Псих выходит из восьмилетнего несправедливого заточения с твёрдым намерением найти настоящего убийцу. Криминальное будущее оборачивается зловещими для безвинных «забывак» ошибками правосудия, которое уверовало в непогрешимость ментоскопирования.

Рассказ «Первоапрельская шутка» — гибрид антиутопии с классическим герметичным детективом, вполне жизнеспособный гибрид, энергичный, хотя и не без странностей. Разгадка интриги неочевидна, более того, её можно назвать не совсем «честной», потому что она никак не выводится из «ключей» сюжета, как то следовало бы в беспримесном представителе жанра. Отдадим должное: главзлодей в череде персонажей появляется уместно и вовремя, и не вина автора, если раззява-читатель эти предупредительные звоночки прохлопал :)

Хороший, вдохновляющий сюжетный ход — последовательные развёртки: просмотр главгероем ментограмм (то есть фактически воспоминаний) разных участников одного и того же события. Красиво сделано.

Эффектно, хоть и несколько мелодраматично выглядит неожиданное продолжение давнего преступления, когда «кажущийся убийца» выносит приговор самому себе. И здесь повествование вновь приближается к классике детективного жанра: несколько последовательных вариантов разгадки — один убедительнее другого и заставляют смотреть на событие с разных ракурсов.

Интересны бегло, но отчётливо прописанные женские образы (чем рядовые детективы, как правило, не балуют — женщины там достаточно условны).

А ещё… ещё Бёрджесс почему-то вспомнился. Вот в том моменте, когда ГГ бредёт по вечерней Москве, увешанной лицемерными до нелепости плакатами. Да куда от них денешься, правда.

Одиночество, оказывается, может толкнуть на преступление.

Это я не о Шебе (хотя с юридической точки зрения она действительно преступница, а с человеческой — жертва своей неприкаянности, своего слабоволия, стремления быть ведомой, в конце концов) — это о Барбаре.

Эту бы энергию — да в мирных целях, как говаривали раньше.

И снова речь о Барбаре, потому что именно она, что бы мне ни говорили — главная героиня «скандального» романа, хотя изо всех сил прикидывается «пятым персонажем», высокоморальным и наблюдательным резонёром. Она — тот суфлёр, который своими шипящими подсказками оказался способен изменить весь ход пьесы.

О да, в наблюдательности ей не откажешь (чего только стоят её характеристики действующих лиц, её размышления о людях), и, погружаясь в первые главы романа, читатель со сладким стыдом предвкушает, что сейчас ему во всех подробностях расскажут инверсию «Лолиты» (ну как же, ей за сорок, ему — пятнадцать: скандал, скандал!..), да только недаром юный Конноли уже на середине книги практически пропадает с её страниц. Потому что не в нём смысл и потайной двигатель истории, а в Барбаре, которая с каждым эпизодом всё больше ужасает, становится всё мерзостней — не забывая при этом сохранять благостную мину при бессовестной игре.

Отдаю должное мастерству Зои Хеллер: к пониманию сущности Барбары она подводит нас с поистине ювелирным мастерством. Вот, например, малозначительная на первый взгляд веточка повествования: Барбара оспаривает благосклонность Шебы, которую уже твёрдо наметила себе в будущие подружки, у другой учительницы, Сью Ходж:

«Признаться, меня зло брало от невозможности разоблачить Сью с ее бесстыдным фарисейством. А ведь Шеба всегда была так великодушна к Сью. Часами выслушивая ее бред, ни разу не позволила себе показать, что та ей до смерти наскучила. Шеба даже моих шпилек в адрес Сью не поощряла. Помню, в «Ла Травиате», когда Сью пошла в туалет и мы с Шебой остались за столом одни, я обозвала Ходж «глупой коровой». И совершила ошибку. Сдвинув брови, Шеба проговорила:

— Сколько сил, Барбара, вы тратите на ненависть к людям!»

«Шпилька»?! Простите, шпилька — это язвительное замечание, колкость, тонко замаскированная под шутку, которую высказывают оппоненту в глаза. Назвать же кого-то за глаза глупой коровой — это элементарное хамство, грубость и злоба. Жаль, что Шеба проморгала этот звоночек.

То, как Барбара расценивает те или иные свои действия — это апофеоз центропупизма и одновременно выставка достижений самообманного хозяйства. Эта гадина, эта ядовитая тварь изобретательно оправдывает себя обстоятельствами, сея семена зла, разрушая судьбы и одновременно продолжая считать себя бедной овечкой, которая пасёт сама себя.

Показателен, мне думается, эпизод с кошкой. Одинокая старая дева, учительница, да ещё и с кошкой — казалось бы, штамп на штампе, что можно из этого выжать? Однако старое и больное животное медленно умирает в страшных мучениях, а Барбара озабочена только тем, как же она-то себя будет чувствовать без своей кошечки… которую, тем не менее, спокойно забывает в больнице, по первому свисту бросаясь на многообещающее (как ей кажется) свидание с человеком, которого она к тому же презирает.

Вот точно так же немилосердно она расправляется с Шебой, которая посмела не поставить дружбу с нею выше шпили-вили с каким-то несовершеннолетним. Ужас, ужас!.. Уверена: произойди обратное, Барбара всю свою неукротимую энергию бросила бы на защиту и оправдание Шебы.

И тот вопрос, который мучил меня полжизни — понимает ли плохой человек, что он плох, — тот, на который наконец-то лет пятнадцать назад утвердительно ответил мне Достоевский своими «Бесами», — снова встаёт передо мною во всей своей отвратительной и циничной наготе.

Прекрасный и крайне жестокий роман. Он толкает к узнаванию. Вынуждена признаться, что узнала себя и в Шебе, и в Барбаре.

«Уметь рассказывать — редкий дар. Для одного и стриженая овца — интереснейшая тема, а другой, выжив после атомного взрыва, не сумеет его описать».

© Алан Маршалл «Болтуны»

Наступает время, господа авторы, уже предсказанное (увы, не помню кем) в одном давнем фантастическом рассказе: придумать что-то новое становится всё труднее, идеи витают в воздухе, аки стая саранчи, и застят солнце; невозможно мотивчик для эстрадного хита придумать, чтобы он не оказался сочинённым кем-то ещё лет пять или десять назад. К литературе это тоже относится, но вот лично я не вижу никакого повода отчаиваться или брюзжать, поскольку важно не только «что», но и «как» (а для меня второе всю сознательную читательскую жизнь было важнее первого). И в рассказах этот фактор на первый план выступает, поскольку идея в нём, как правило, одна, и её трудно замаскировать под сложносочинёнными одеждами и сюжетными хитросплетениями, что позволяет форма романа.

Рассказ «Интуит» в этом плане весь на поверхности, он вызывает из запасников памяти и эсперов Бестера, и мутантов-провидцев Ф. Дика, и других сходных персонажей старой доброй НФ. Перед интуитами Гелприна задача поставлена узкоспециализированная: определить вероятность, скажем так, хэппи-энда для отважных покорителей космоса. Уязвимость их в том, что проверить достоверность прогноза никак не получится. По крайней мере, при их жизни (и предсказателей, и... «предсказуемых», извините за чёрный юмор). Да-нет, да-нет, нет, нет, нет, да — как Золушка фасоль, сортирует кандидатов на путешествие в один конец главный герой, интуит Янош. Но ситуация осложняется, и вот ему уже приходится решать не только за других, но и за себя...

Чем хорош рассказ? В нём очень верно психологически прописан мир через восприятие Яноша — ни в коей мере не сверхчеловека, скорее наоборот: личности довольно серенькой, в чём-то даже ущербной, бедной эмоционально (а как же, за всё «сверх-» приходится чем-то платить). Прекрасно переданы его колебания, его отчаяние, даже злоба на не желающую предсказываться судьбу (я сначала удивилась, с какой стати Янош называет Лидию истеричкой? Не могли же настоящую истеричку сделать когда бы то ни было участником космической экспедиции?.. А это просто Янош от бессилия несправедлив к ней, вот оно что...). И финал рассказа, когда главный герой по-детски наивно пытается «сорвать банк» за миг до того, как уйти в дорогу, с которой можно и не вернуться, я вижу, вызывает неприятие у читателей. Нелогично это, дескать.

А нет тут логики. Он же интуит, Янош-то. Он не логикой руководствуется, он чувствует. «Да-нет, да-нет...». Да. Бедный Янош.

Есть в рассказе и пара недостатков, на которые я охотно закрою глаза, потому что в целом «Интуит» удался на славу.

«Единственной справкой, которую мне удалось тогда навести, оказалось слово «что». (с) «Торговец пушками»

Не верьте тем, кто скажет вам, что это пародия на «многочисленные шпионские детективы и боевики». Нет, это полный любви и почтения (и тем не менее, слегка шутовской) поклон любимому жанру и любимым авторам. Это как у Акунина получилось: хочу почитать что-то такое ещё, да больше нечего — дай-ка напишу сам :))

Томас Лэнг, бывший военный офицер, сотрудник британских спецслужб… Ну, какой образ вам представляется? Настоящий джентльмен, выбритый до синевы, с ледяным взглядом, немногословный и корректный? Ничуть не бывало. В главном герое преспокойно уживаются беспардонный ловелас Сан-Антонио, неутомимый острослов Арчи Гудвин, мрачный одиночка и любитель нестандартных метафор Филипп Марло… и другие не менее любимые персонажи хороших детективов.

Заказные убийства, внедрение в террористические группировки, двойные и тройные перевербовки на фоне собственной игры — и всё это вкупе с меткими наблюдениями, яркими вставными историями, поражающими глубиной мыслями… Удивительно.

Нет, сознаюсь, первую половину романа я читала с умеренным любопытством, подмечала, по своему обыкновению, авторских «блох» и даже бросила книгу на полдороге, отвлёкшись на другого автора. А вернувшись к «Торговцу пушками», чуть не завопила в инет-стиле: «Кто все эти люди?» :) К счастью, врасти обратно в текст удалось быстро, а тут и медиана подоспела: ровно в середине книги — главная мысль о том, почему торговля оружием неискоренима в принципе, и она подействовала как ледяной душ. Текст понёсся, как с горы, всё стремительнее, всё круче, не давая оторваться. А финал!!! Он просто подбрасывает, как пружина, некстати выскочившая из дивана — так что любой (я думаю) читатель вскочит с этого самого дивана и забегает по комнате, схватившись за голову (или что там у вас под рукой): ну как же так?!.. Всё, всё, никаких спойлеров. И даже если вы, изнемогая от любопытства, сразу заглянете в конец, он вам ни о чём не скажет: книгу надо читать.

Поражена новой для меня гранью таланта Хью Лори. И не только зажигательным сюжетом, но и превосходной манерой изложения: невозможно пройти равнодушно мимо этой роскоши остроумия, наблюдательности и своеобразия авторской речи…

Не понравился рассказ, вот честно.

Такое впечатление, что написан он то ли на спор, то ли в «горящий» сборник, то ли для конкурса какого-то скороспешного, но буквально за сутки, впопыхах, в панике даже — и вот эта паника, исподволь просочившаяся в текст, пропитывает поведение героев и придаёт им «настоящести» хоть какой-то. В остальном же...

ЗОМБИ! Свежий привоз!! Большой ассортимент!!! Не пропустите!!!!

Как-то так.

Отдельное спасибо автору за слова «Гиблятина» и «вытолпили». Есть хорошие «сценарные» находки, но они смазаны-подзабиты нелепостями и, я бы сказала, недопустимыми недоговорённостями. Недоговорённости (особенно в фантлитературе) прекрасны, когда «одно сказанное слово опирается на тысячу подразумеваемых» — да, это о Толкине сказано, но в той же мере применима эта характеристика к творчеству АБС, например, — да к любому произведению, где используется приём «пропущенного звена». Но начать и бросить без всяких объяснений и хотя бы прогнозируемого развития либо домысливания читателем — не комильфо.

А может, просто зомби-апокалипсис — не моя тема. Ладно. Читаю дальше.

Собираясь оценить свежепрочитанное произведение в законные 10 баллов... не нашла его на авторской странице. Малость опешила. Через пару испуганных секунд поняла, что не вижу «Под землёй и над ней» в списке _рассказов_. Поднялась выше. Ага, повесть. Повесть?..

Пора, давно пора легализовать и узаконить жанр «конспект романа», изобретённый ещё Верой Фёдоровной Пановой. В эту нишу сочинение Майка Гелприна вписалось бы изумительно.

Приём повествования от имени нескольких персонажей в литературе укоренился прочно, и чем более разнятся эти рассказчики, тем интереснее получается. С особым шиком воплощают такое многоголосье авторы-фантасты, поскольку имеют полное право сделать субъектами повествования как очень разных людей, так и вообще нелюдей. У М. Гелприна по разные стороны баррикад, «под землёй и над ней», оказываются всё-таки люди, но рассечённые на два не только враждебных, но и буквально несовместимых лагеря. Героев автор рисует крупными, решительными, но не грубыми штрихами; они возникают и оживают в читательском воображении почти мгновенно, «без разбега», на пространстве нескольких строк. Они взывают к нашему сопереживанию, к состраданию — эти настолько непримиримые враги, что они даже не знакомы друг с другом. Абсолютно.

Этот антагонизм до смертельной черты, невозможность (а может, нежелание?) найти хоть какие-то точки взаимопонимания, всегдашнее существование двух правд, ни одна из которых не истина, терзают душу.

Когда люди перестанут воевать? Когда они научатся понимать друг друга? Долго ли нам ещё искать ответ?

«Как следует смажь оба кольта, // Винчестер как следует смажь // И трогай в дорогу, поскольку // Пришла тебе в голову блажь..» — мурлыкаю я про себя. Дикий, дикий вест из какого-то давнего, полудетского ещё чтения. Мне любезна эта локация, и если вдруг моя оценка этого немудрящего рассказа показалась вам неоправданно завышенной — причиной тому субъективная симпатия к этому стилю-месту-времени плюс к историям о разнообразных отщепенцах, маргиналах и бедолагах. Поэтому, кстати, не могу отделаться от впечатления, что смотрю фильм, где главного героя играет Джозеф Гордон-Левитт — такой, каким он был в фильме «Обман» (см. А если уже видел, см. ещё раз).

Знаково-американский рассказ включает в себя маячки жанра, чуть смешные от повторяемости: например, похороны под дождём (как бы кощунственно это ни прозвучало), или перестрелку в салуне, или бандитов с щетиной поверх кирпичного загара. Но это не только вестерн, но и фантастика, поэтому «придурок» Том обладает совсем небольшими, но всё-таки не очень человеческими свойствами.

Мне думается, рассказ этот о том, что истинная свобода — это, как хорошо сформулировал Михаил Анчаров, не свобода выбора, а свобода _от_ выбора. И главный герой чем-то напомнил мне мелкого Стюарта Бьюкенена из рассказа Альфреда Бестера «Звёздочка светлая, звёздочка ранняя...»: тоже заурядный человечек с незаурядными способностями, тоже «пожелавший остаться неизвестным» и там же, где жил... только Стюарт

И совершенно чудесный рефрен в финале — он чуть-чуть дразнит и морочит, заставляет нас сомневаться в только что принятом «окончательном» решении.

Снимаю шляпу (шестигаллонный стетсон, судя по всему ;) ).

Какая любовь, что вы... то есть не гоните гамму, кенты.

Этот рассказ — выворотка. Не та, что замша, а эта, которая у газетчиков, работников типографии и других подобных людей: белым по чёрному, всё наоборот, негатив, где чернозубо скалятся в объектив темнолицые люди, и только из самых затенённых углов тянет призрачным, пугающим, мертвенно-белым светом.

Без всякого сострадания, с особой (раннепелевинской?) притчевостью вывороченный мир, где преступники — добропорядочные патриоты, а наказание предшествует преступлению. Плюс меняется на минус, вместо Николая Павловича Максим Максимыч, понял, ты?.. Не имеет смысла подходить к рассказу с линейкой логики и докапываться до жизнеспособности такого мироустройства. Нежизнеспособно оно, это правда. Но кто вам сказал, что оригинал-то жизнеспособен? Вот этот наш мир, с которого вконтровую срисована гелприновская выворотка — он же существует не благодаря, а вопреки, на каких-то не очень понятных условностях и инерционных силах. Здесь давно «можно столько украсть, что уже не посадят» (с) — кого это удивляет?

Это зеркало — и не настолько кривое, чтобы нельзя было узнать в нём окружающее настоящее. Отражение получилось вполне трёхмерным, ярко образным, в меру детализированным. Вот только финал совершенно нелепый, нелогичный, неправильный...

Как и сама любовь.

«Ключи от Царства» — тернистый путь католического священника Фрэнсиса Чисхолма, полный скорби, утрат, бед, напастей и разочарований… Хотя нет, погодите… «Разочарование» — это не о нём. Этот упрямец, из которого гвозди бы делать, никогда не упрекает и не клянёт ни Господа, ни людей, ни жизнь свою нелепую. Но в то же время и покорной овцой его не назовёшь. Чисхолм смиренно принимает несчастья, выпавшие на его долю, кем или чем бы они ни были вызваны, но если дело касается других людей — он становится настоящим воином. Что меня, агностика, с неохотой и даже опаской приступившую к чтению этой книги, пробрало до печёнок — воюет главный герой отнюдь не за бессмертные души своих духовных чад (недаром же его церковное начальство было так недовольно скромными результатами его миссионерской деятельности в Китае), — о нет, он борется за физическое существование, душевное благополучие, человеческое достоинство ближних. И даже (не хочется раскрывать ключевые моменты сюжета), собрав всю волю, преступает одну из десяти заповедей, чтобы спасти жизнь доверившихся ему людей.

Читательницы частенько вздыхают: «Ах, если бы все священники были такими!..» Мне кажется, «…если бы все люди были такими» звучало бы вернее. Честнее даже.

Фрэнсис Чисхолм не пример для прямого подражания — он просто источник вдохновения, душевных сил для преодоления себя, своей лени и инерции, жизненных невзгод.

Безусловный плюс романа: язык. Чистый, лёгкий, он льётся «свободно в каждой гласной» (с) С. Маршак; он сверкает редкими, но отчётливыми крупинками юмора и берёт за душу глубокой сдержанностью и благородством.

Безусловный минус романа: слишком линейная, даже прямолинейная композиция, где автор, как начинает мерещиться, с какой-то даже долей садизма изобретает для главного героя всё новые и новые испытания… Нам остаётся только помнить:

«Хотя бы один день полного счастья оправдывает всю горечь бытия» (с) Ричард Олдингтон «Смерть героя»

По ту сторону двери тихо скрипнул паркет. Кто-то стоит там, за дверью. Весь обратившись в слух, стараясь двигаться бесшумно, ты приникаешь к двери. Всё, что ты можешь расслышать сквозь оглушительный стук собственного сердца — чьё-то осторожное дыхание да слабый шорох одежды. Кто там? О чём он думает? Чего хочет? На что он способен: разрушить твою жизнь, уничтожить тебя самого?

В кино жанр триллера подразделяют на три поджанра: саспенс, собственно триллер и хоррор. Если применить эту классификацию к книгам, то «Волчицы» Буало-Нарсежака — безусловно, саспенс, причём самого высокого разбора. Томительное ощущение пропитывающего всё необъяснимого страха завораживает, не даёт оторваться от книги… Равными по силе воздействия произведениями этого жанра могу назвать романы «Ловушка для Золушки» и «Дама в очках, с ружьём и на автомобиле» Себастьена Жапризо, «Вилла «Белая лошадь» (она же «Конь Блед») Агаты Кристи и «Та, которой не стало» Буало-Нарсежака.

Франция. Период оккупации. Из лагеря для военнопленных сбегают друзья Бернар и Жерве. Впрочем, друзья — это громко сказано. Бернар, говорун и оптимист, с упорством и энергией муравья тащит за собой слабовольного нытика Жерве к своей «крёстной по переписке» Элен, надеясь найти там «и стол, и дом». В самом начале романа Бернар погибает в результате несчастного случая на железнодорожных путях. Жерве, у которого за душой ничего, кроме давнего преступления, в чём он не желает признаться даже самому себе, решает занять его место — стать Бернаром. Мрачный и таинственный дом сестёр Элен и Аньес становится для него настоящей ловушкой…

В детективе-саспенсе чаще всего до самого конца непонятно, кто же является преступником, а кто — жертвой. В «Волчицах» таких пар несколько, и связи эти причудливо перетекают одна в другую. Кому придётся хуже всех, становится ясно задолго до финала, но именно эта заключительная часть, переполненная безысходностью и неотвратимостью — пожалуй, самая жуткая.

Перечитывая «Волчиц», обратила особое внимание на сцену, предшествующую гибели Бернара. Самый тёмный предрассветный час, густой туман, прорезаемый лишь расплывчатыми сигнальными огнями, лязганье железной дороги, поезд, выскакивающий из мрака словно у самого лица — всё это является ключом к роману, задаёт его тон, берёт читателя в плен, чтобы не выпускать до последней страницы.

Во время освоения этого крошечного романа я то читала, то вычитала: сколько там ещё страниц до конца осталось?..

Не открою Америку, если скажу, что книги мы читаем из достаточно разных соображений — пользы, удовольствия, азарта, необходимости. «Замок Отранто» прочитан мною из интереса к истории развития литературы — как первый опыт в жанре готического романа. Хотелось заодно узнать, как выглядит один из первоисточников пародий на эту ветвь литературы (например, «Нортенгерское аббатство» мне весьма понравилось, но оценить его в должной мере я не могла, не зная, так сказать, объекта насмешек).

Меня порядком сбивала с толку серия, в которой вышло попавшееся мне в руки издание романа: «Хоррор». Мало того, что она на обложке обозначена: это грозное слово торчало на каждой странице умилительно маленькой книжицы в качестве нижнего колонтитула и таким образом травмировало шаблон беспрерывно. Тут даже не в киношной терминологии дело (апарт: в этом плане саспенс предпочитаю триллеру и уж тем более хоррору, который вообще не мил), а в том, что произведение Уолпола никакого страха-ужаса не вызывает, скорее наоборот: в отдельных его местах трудно удержаться от смеха.

Конечно, следует иметь в виду, что на время создания этого романа (1764 — год рождения Анны Радклиф, кстати) его читатели наверняка ужасались в полной мере, особенно читая его поздним вечером, при свечах, в каком-нибудь всамделишном замке… Для нас же самое начало романа (не соспойлерю, потому что любая аннотация «Замка Отранто» — могучий спойлер) выглядит не хоррором, а гротеском. Ну что это такое, в самом деле: с неба рушится устрашающей величины рыцарский шлем и наповал убивает кандидата в главные герои. Дальше — больше: наивные средневековые дурачки, посадив молодого крестьянина, которого они сочли колдуном, под арест, намереваются не кормить его, полагая, что «колдовскими чарами он добудет себе пропитание», но мысль о том, что с помощью тех же чар он может освободиться из узилища (омг, я, кажется, заразилась отрантолексикой), даже не приходит им в голову.

Кстати, об отрантолексике, а конкретнее, о речевых характеристиках (моей большой слабости). Гораций Уолпол в предисловии ко второму изданию романа пишет:

«Какими бы глубокими, сильными или даже мучительными ни были душевные переживания монархов и героев, они не вызывают сходных чувств у слуг; по крайней мере, слуги никогда не выражают их с таким достоинством, как господа, и потому навязывать им такую манеру недопустимо. Позволю себе высказать суждение, что контраст между возвышенностью одних и naivete других лишь резче оттеняет патетический характер первых».

А слуги меж тем изъясняются не менее велеречиво, чем господа: «Если бы небу было угодно…» — и всё в таком духе. Напротив, князь Манфред вовсю пользуется выражениями «Короче говоря…», «Спокойно, дурачьё!» и даже «Будь хорошей девочкой» :Р

Речь героев зачастую изобилует двусмысленностями. Успевает ли слушающий понять говорящего, расшифровать все эти лукавые эвфемизмы, — учитывая общую медлительность персонажей, бесконечные предисловия к речам?.. В результате до того настраиваешься на эту «двойную бухгалтерию», что начинаешь видеть двусмысленности там, где автор их не предусматривал. Вот Ипполита, явившись ночью к гробнице Альфонсо, обращается к монаху Джерому: «Отец мой, располагаете ли вы сейчас временем для меня? Но почему здесь этот юноша и зачем он стоит на коленях?..» :[ извините.

Я уж не говорю о том, что автор иной раз и сам запутывается. Вот Манфред допрашивает Бьянку о Теодоре, и служанка ляпает следующее: «Мы все влюблены в него; нет ни одного человека в замке, кто не хотел бы видеть его нашим государем, — то есть, конечно, после того как господь призовёт вас к себе».

С какой стати?! На тот момент повествования известно лишь, что Теодор — не особо законный сын монаха Джерома, да и женитьба на дочери хозяина замка ему вовсе не светит…

Закругляюсь: «Замок Отранто» — произведение не столько «ужасное», сколько мистическое, безусловно готическое и с изрядной долей мелодрамы. А самое интересное в книге — это два авторских предисловия, доставившие лично мне наибольшее удовольствие: здесь и мистификация, и саморазоблачение, и наивный нарциссизм, и даже «внезапный срач в комментах»… да не с кем-нибудь, а с Вольтером, не мелочились в то время пишущие господа ;)

ИЗ ПЕРВЫХ РУК, или С ЛЕЙКОЙ И С БЛОКНОТОМ

«…На пикапе драном // И с одним наганом // Первыми въезжали в города...»

(с) Константин Симонов «Песня военных корреспондентов»

И снова мост. И вновь война. И опять мир вокруг сужается до крошечного монитора камеры или по-спилберговски сложенных прямоугольником пальцев: рамки кадра. В дыму и крови, в пыли и грохоте взрывов корчится Югославия девяностых: страна, которой уже нет на карте. Корреспонденты испанского телевидения Барлес и Маркес — а вместе с ними сотни их коллег из десятков стран мира — ежедневно рискуют жизнью ради нескольких кадров, ради коротких минут репортажа, с которыми стоит только опоздать… и они уже никому не потребуются: в корзину летят новости, начинающиеся со слова «вчера».

Они расчётливы: надо же знать, за сколько секунд между двумя выстрелами из гранатомёта ты успеешь добежать до спасительной воронки. Они циничны: хороший душераздирающий кадр может сделать тебе имя на долгие годы и приличные деньги на несколько месяцев. Они ленивы и показушны: «Ещё три бомбы, и мы уходим». Они иногда не выдерживают и плачут над погибшими детьми или бросаются, чёрт их побери, прямо в кадр — наскоро перевязать раненого: «Шёл бы ты в санитары, Барлес!..».

Имена, имена, названия стран и населённых пунктов… У военных корреспондентов своя карта, исчерченная трассирующими следами маршрутов, испещрённая обугленными дырами в тех местах, где были друзья, а теперь их уже нет. Нет в живых. «Отвоевав» своё, они могли бы спокойно пожить дома, походить на службу в цивильный офис… Но их снова и снова тянет туда, «словно они вкалывают войну себе под кожу, прямо в вену».

И Барлес снова, хрустя битым стеклом, будет бросаться вытаскивать из кадра раненых, а Маркес — караулить свой мост.

Перес-Реверте знает, о чём пишет. Для этого ему не пришлось расспрашивать очевидцев, гоняться с диктофоном за угрюмыми ветеранами боевых действий: он сам военный корреспондент с двадцатилетним опытом выживания на «территории команчей». Он принёс нам эти строки — ещё горячие, как осколки только что разорвавшегося снаряда. Не обожгитесь.

«Дело, которому ты служишь» — первая часть трилогии. Но я, пожалуй, этой первой частью и ограничусь, потому что дальше читать, вот честно, нет никакого желания.

Главный герой, в первом романе трилогии сначала старшеклассник, а к финалу «Дела…» — молодой дипломированный врач Владимир Устименко, считается воплощением преданности своему делу, примером патриотизма, самоотверженности и прочих прекрасных качеств. Он должен вдохновлять, служить образцом для подражания — в первую очередь, для молодёжи, которая немедля по прочтении романа просто обязана была кинуться в медицинские институты…

Простите. Глумливый мой тон объясняется крайним раздражением, которое вызвали у меня и главгерой, и роман в целом.

Начну всё-таки с романа. При его чтении возникло явное подозрение в том, что передо мной — так называемый «соцзаказ». Произведения, созданные в этом… хммм… жанре, иной раз получаются вполне читабельными и смотрибельными (первое, что вспоминается — фильм «Однажды двадцать лет спустя»), но роман Германа, возможно, стал в своё время бестселлером лишь по принципу «на безрыбье и рак рыба». Читать его было невыразимо скучно, и если бы не один из персонажей — Н.Е. Богословский, да последняя, «кхарская» часть романа — оценка моя была бы ещё ниже.

События «Дела…» разворачиваются с 1936 по 1941 год (датировку помогли определить политические и театральные временнЫе маркеры, что меня немного смутило: получается, что Володя Устименко как-то уж очень быстро мединститут окончил, буквально года за три), и поначалу автор тонет в массе каких-то мелких и занудных подробностей, которые он к тому же описывает на «одной ноте» с действительно значимыми событиями; а когда Герман наконец-то добирается до действительно интересных вещей — тут он будто спохватывается, что бумага вот-вот кончится или из издательства за рукописью придут, и марш-марш, галопом по европам (точнее, по монголиям), и вот уже — бах! — книжка кончилась :(

Что же до главного героя, то Владимир Устименко «заболел медициной» в тяжёлой и неизлечимой форме ещё будучи школьником. Его упорство в достижении цели (часто через «не могу»), его критичность, его стремление стать настоящим профессионалом своего дела, докопаться до истины, победить саму смерть, безусловно, внушают уважение. Должны внушать, иначе не полагается. Но по-человечески Владимир не только непонятен, но и неприятен (в том числе и от «не принимать»). Устименко — совершеннейший социопат (разве врач может быть таким?!). Ему глубоко наплевать даже на самых близких людей: родных и друзей, не говоря уж о соучениках, не говоря о Варе — девушке, которая его любит (в том, чтобы назвать её «любимой девушкой» главгероя, у меня лично сильнейшие сомнения). Ниспровергатель авторитетов, фанатик благороднейшего поприща человеческого, Володя во всём, что касается «нормального человеческого», глух и слеп, попросту бесчеловечен.

Я не отрицаю возможности существования такого литературного героя, даже его правомерности, что ли. Мне только непонятно, как это, извините, бревно в белом халате может быть любимым героем и примером для подражания. Прямой вред в этом вижу — к счастью, сейчас уже сглаженный и затуманенный прошедшими десятилетиями.

При том, что Герман пишет о своём главном герое много и подробно, тот остаётся достаточно условно-ходульным. Куда больше жизни в уже упомянутом здесь враче Богословском, упорным трудом создавшем свою больницу с подсобным хозяйством при ней. Действительно интересно было читать об этой крутой натуре, ругателе и энтузиасте, по-настоящему талантливом медике, которому, при всей его суровости, не чужда и настоящая человечность. Вот о его «больнице-аэроплане» я бы ещё с удовольствием почитала.

Любопытным получился и один из отрицательных персонажей романа — Женька, брат Варвары, юный и наглый приспособленец, заранее готовящий себя к карьере «врача-администратора». Чувствуется, что Герман пытался нарисовать его грубоватыми, почти карикатурными мазками, но образ оказался упрямее, став более выпуклым и живым, чем предусматривал автор. Может быть, это ещё и пролонгированное свидетельство живучести самого типажа.

Безусловно, книги-агитаторы за медицину нужны и важны. Но куда лучшие образцы жанра — «Цитадель» Кронина, «Записки юного врача» Булгакова, «Дом отважных трусишек» Ермолаева, «Записки врача» Вересаева.

Давайте договоримся сразу: конкретно этот роман читаем-обсуждаем, а не всё то облако идей, биографий и библиографий, что его окружает. Встанем на уязвимую позицию неподготовленного читателя, дружно презираемого высокомудрыми ценителями и знатоками. Тем более, что не так это сложно: в то время, когда данный роман было бы актуально освоить, Симону де Бовуар советский читатель мог знать разве что по туманно-кулуарным намёкам, и не в феминизме дело, а в тех же «Мандаринах» 1954 года, в которых СССР выглядел очень и очень некрасиво. Сартр, Камю — да, публиковались, но… извините, руки не дошли. Так что с чистого листа.

Книга представляется мне помесью «Что делать?» и «Игры в классики». И ещё очень прозрачные ассоциации с «Правдолюбцами» напрашиваются, хоть это и позже, много позже. Одна из главных тем романа — противопоставление деятельности (политики) и творчества, «странного этого ремесла» (с) Примечательно, что для людей, оказавшихся по разные стороны альтернативного выбора, антитеза представляется пустой, лишённой настоящего смысла. А ведь и то, и другое суть варианты социальной жизни человека, обе они «нематериальны», из области идей. Ни разу никто из героев романа не предлагает окружающим бросить строчить газетные статьи или философские опусы и переключиться на строительство домов, посадку деревьев, ну не знаю, мясомолочное животноводство :) Нет, нет, «шесть здоровых мужиков ничего не делают, только пишут» (с)

Симона де Бовуар по этой книге представляется очень умной женщиной, как минимум хорошо разбирающейся в политике (что вообще большая редкость), только радости — в том числе и читательской — все эти изложения политических платформ, шатаний и зигзагов «генеральной линии» не доставляют никакой. Диалоги, в которых персонажи пересказывают друг другу позиции своих партий, групп и группочек, грешат повышенной концентрацией чернышевскости и выглядят в силу этого весьма фальшивыми.

На что обратила в этом плане особое внимание: на разницу в том, как де Бовуар описывает двух главных творцов и мыслителей романа — Анри Перрона и Робера Дюбрея. В случае Анри (Камю) читатель словно селится в его голове: все мысли Перрона, движения его души, смущения, метания и стремление к настоящей порядочности как на ладони; то, о чём он пишет, представлено хоть и конспективно, но достаточно внятно и подробно. Дюбрей же (Сартр) представлен нам практически везде только «снаружи»: мы словно заглядываем вместе с Анной в приоткрытую дверь его кабинета, где он сутулится над столом, прилежно царапая заострённой палочкой по белому листу. Что он думает, чего хочет, каковы его истинные стремления, о чём пишет, где он искренен, а где лукавит «в интересах дела» — почти везде в области догадок; что-то более-менее внятное по этому поводу появляется лишь в последней четверти объёмного текста. Как, почему так получилось у мадам Дюбрей-Симоны (вот тут уже см. биографию) — загадка.

Мне, разумеется, наиболее близок оказался Анри (и его деятельная работа в газете не последняя тому причина: ах, многое и близко, и знакомо, и порою больно; более чем к месту вспомнилась чья-то мудрая фраза: «Честный журналист продаётся один раз»). Буквально кожей воспринимаю отчаяние Анри — как бы это чувство-состояние ни называл сам Перрон — жизнь уходит меж пальцев, а времени нет ни на что, ты должен тому и этому, и ещё вон тем и этим; ты должен сделать такую гору дел, что толком не делаешь ни одного: всё второпях, наскоро, кое-как; ты не можешь жить для себя и заниматься главным делом жизни (для Перрона это писательство). То же и в ситуации с газетой и Дюбреем: злоупотребление дружбой, непоправимость разрыва, выбор не в пользу любимого дела — зато возможность остаться честным по отношению к себе. О да, у Анри многим ещё учиться и учиться. В то же время он не ангел, а живой человек, его ошибки, заблуждения, сознательное решение в чём-то пойти по неправедному пути делают его подлинным.

Отдельно упомяну ситуацию с Трарье, который за свои миллионы вроде бы не собирался ничего требовать. История о том, как меценаты превращаются в спонсоров (со всеми вытекающими), актуальна по сей день. Бойтесь данайцев, короче :)

Мужские интеллектуальные и общественно-политические вертикали романа пересекаются с женскими чувственными горизонталями ;) Автор представляет читателю некоторое количество стереотипов женского поведения, при этом отнюдь не заслуживающих подражания. «Все хороши», ни одна из женщин романа не вызывает симпатии. Если это феминизм — то по принципу «от противного»: не будьте такими, сёстры, посмотрите на себя, как вы глупы, мелочны, зависимы от мужиков — при этом не от их человеческих, творческих, душевных качеств, а от широких плеч, тёмных ресниц, кхм, мужских достоинств, степени готовности немедленно завалиться в койку и перманентной способности к повторению мантры «ялюблютебялюблютебя». Я вас умоляю, у мужчин и другие занятия имеются, только вот «мандариновые» женщины не желают с этим мириться, а себя извиняют единственным способом: «Ну я же женщина!..» *facepalm*

Наихудший вариант — это, конечно, Поль, ниспосланная Анри неизвестно за какие грехи. Реально бесит её странная уверенность, что «жить и любить» — вполне себе занятие и даже профессия. Её регулярные высказывания в стиле мадам Очевидность способны сделать мизогином ещё не определившегося читателя :)

«Врачу-исцелися-сам», психоаналитик Анна рассудочна и здрава (хотя и имеет довольно странные представления о личной свободе) ровно до тех пор, пока её не сражает наповал обыкновенная бабская страсть, тем более опасная, что наложена на возрастные искажения. Куда и делись её ледяной логики суждения — растаяли в пламени поздней даже не любви, а стремления урвать ещё кусочек жизни перед тем, как для неё опустится занавес и придётся ещё десять, двадцать, о ужас, а вдруг тридцать лет смиренно простоять в пыльных кулисах, с тоской дожидаясь конца представления.

Не буду подробно говорить о Надин, замечу лишь, что при всей её стервозности и противоречивости это, пожалуй, самый живой, яркий и правдоподобный из женских образов романа, так же, как и акмеизм посвящённой ей «португальской части» — в этих эпизодах истинная чувственность, а не в унылых, «от головы», совокуплениях в холодных парижских постелях и не в затянувшихся сценах лихорадочного американского траха.

Если сравнить между собой главных персонажей романа, то можно заметить: Поль живёт прошлым, Анри и Анна — настоящим, Дюбрей — будущим. Остальное (для каждого из них) не имеет значения. Они признают его существование, и тем не менее оно остаётся для них умозрительным. Узнаёте ли вы себя в ком-нибудь из них?

Коротко: Ну, такой розовый романчик, заранее заточенный на массовый успех среди женской части населения и поспешную экранизацию. Первое знакомство с мисс Ахерн смело могу считать последним. Не моё.

Подробнее: Вместе с порцией донорской крови женщина получает от неизвестного ей мужчины воспоминания, сны, вкусы и даже знания. Ну, допустим. Только вот почему-то донор тоже начинает испытывать сродство-беспокойство. И понеслась душа в рай: случайные пересечения, догадки, поиски, недоразумения, милые находки и счастливые обретения. Стопудовый ромком. С заранее прописанным параллельным монтажом, чтобы сценаристы не очень напрягались.

«…хотя читать и необходимо, но глупости говорить запрещено», — напоминает Умник. Я попробую.

Это не постап — чёткий, лаконичный и чуть пренебрежительный ярлычок на переплёте, обложке, диджипаке. Это постапокалипсис, которому впору его прежнее, мрачное и величественное органное звучание. Это мир Банка, в котором на четыре преданные железяки приходится сто двадцать детей — двое живых и сто восемнадцать давно мёртвых. И страшный, неизвестный мир за стенами Банка — пространство, в котором не осталось ничего человеческого. Роботов почему-то не жалко, несмотря на их утрированно-человечьи черты. Да понятно, почему: это их роль, на то они и предназначены. Но дети!.. Разве такая судьба была им уготована?

Несладко жить в двухварианте: «запрещено/необходимо» Умника, «никак нет/так точно» Стрелка… Будто тумблер перекидывают. И никаких тебе «хочу», «мечта», «возможно». Это слишком по-человечески.

Страшно и медленно (или страшно медленно?) идут годы. Практически до конца выбран ресурс. Пора наружу. Пора вылупиться из кокона Банка и хотя бы попытаться найти путь к людям. Если они есть.

Безымянный до самого завершения рассказа ГГ делает первый шаг не только к возрождению человечества — он возрождает человека в самом себе… и в чём-то становится Богом. Я не знаю, как это удалось автору: в тексте нет об этом ни слова, но почему так явственно проступают над страницами кроткая, грустная улыбка Рэма и благословляющий, обнимающий, бережный жест его рук?

Мне одно непонятным осталось: ну почему роботы не готовили детей к выходу наружу? Ведь рано или поздно это должно было произойти! На что они — странно сказать — надеялись?..

офф за рамками отзыва: первый раз прочла «КЦЧ» в сборнике «Конец света с вариациями». Приятно, что для иллюстрации на обложке именно этот рассказ выбрали.

Слабонервным не читать.

Ибо не рассказ это, а инфаркт в чистом виде, чёрным по белому.

На первых же страницах густота чужого языка превращает тебя в одинокого исследователя неизвестной обитаемой планеты. И хочется верить, что всё это фантазия, что трагедия ГГ стряслась где-то там, в далёкой-далёкой галактике. Нет. Не получится. Потому что Земля, земля обетованная (о, сколько горькой иронии!), реальные названия и имена, война, две тысячи лет война, война без особых причин…

Главный герой — чарли гордон по собственной воле. А может, патрик макмёрфи. Так или иначе, он ментально изувечил себя, с кровью, с мясом выдрав из собственной сердцевины воспоминания, которые не давали ни жить, ни дышать. Но и без них оказалось невозможно. На помощь придут безупречные роботы (это же фантастика, правда?..), но только вот никого не сможет утешить механический голос, каким бы ласковым он ни был.

Можем ли мы заставить себя забыть? Имеем ли мы на это право? Фантастика Гелприна в этом рассказе не научная (невзирая на роботов), не социальная — она этическая. И душу переворачивает по полной.

Книжка хорошая, но довольно странная. Размытостью ЦА она напомнила мне аниме-сериал «Сельскохозяйственные истории». В чём дело? Книга сконструирована по-детски (от сюжета до названий глав) и «детским» же языком написана — как будто для школьников младших классов, — в то же время речь в ней идёт о вовсе взрослых вещах, так то: секс, однополая любовь, смерть, война, политика, проституция, социальные барьеры и так далее, сарказм и количество эвфемизмов местами зашкаливают.

При этом, что удивительно, ощущение лёгкости и света при чтении не оставляют: не зря Гектор на обложке изображён летящим над земным шаром. И даже неоднократные повторы «уроков», полученных и найденных Гектором в ходе путешествия, не раздражают и не утомляют: это тоже сродни возвращению в детство, и они скорее вдохновляют читателя, выводят его на улыбку и на вдохновение: не так в моей жизни всё плохо, как я себе представляю, не надо ныть и жаловаться, ведь так легко быть счастливым. Легко.

Книга «Записки судового врача» — не мемуары в привычном понимании этого слова, а дневник. Дневник именно в том виде, в котором его вёл автор, судовой врач Владимир Семёнович Кравченко, с августа 1904 года по май 1905 года: впоследствии к дневниковым записям добавлены лишь две небольшие главы и пятистраничный эпилог. Именно поэтому безыскусные строки рядового участника трагических событий истории Отечества имеют такую ценность. Не ищите здесь особенных литературных достоинств: книга литературна ровно в той степени, в какой это свойство присуще любым запискам интеллигентного человека — образованного, совестливого, наблюдательного и непредвзятого, с чувством юмора… Нет, 32-летний Владимир Кравченко не сам о себе это говорит: портрет рассказчика возникает по мере чтения. Для меня самым главным качеством автора оказался его истинный патриотизм — тот, которому свойственны не только гордость за свою страну, но и глубокий стыд за неё, и горечь от того, что всё складывается так, а не иначе.

Композиция книги неравновесна и напоминает (пусть вам это не покажется кощунственным) «Географа…» Алексея Иванова — только у нашего современника были «будни» и «поход», разительно отличающиеся друг от друга, а здесь именно поход оказался буднями: восьмимесячный поход через три океана «догоняющего отряда» 2-й Тихоокеанской эскадры; а за ним последовало Цусимское сражение — два страшных дня, практически поминутному описанию которых посвящена добрая половина книги. Цусима стала катастрофой не только для русского флота, но и для всего государства. Именно после неё вся мировая история приняла опасный крен, приведший в итоге к Первой мировой войне.

Попробуйте не оценить, а осознать эти цифры (сведения из wiki):

«Русская эскадра потеряла убитыми и утонувшими… 5045 человек. Ранены 363 человека… В плен взяты 7282 человека… На интернированных кораблях остались 2110 человек. /.../ …на японской эскадре погибло 116 человек, ранено 538».

И эту трагическую страницу уже никогда не вырвать из дневника истории.

Меня особенно тронули те тёплые чувства и уважение, с которыми Владимир Кравченко пишет о своих товарищах по плаванию, начиная от вице-адмирала Зиновия Петровича Рожественского и командира крейсера «Аврора» Евгения Романовича Егорьева до рядовых матросов. Очень впечатлил приказ Рожественского по эскадре перед боем (Кравченко, спасибо ему, приводит текст приказа полностью) — это просто квинтэссенция мужества, честности и человечности. Не думала, что официальные, тем более военные документы могут быть написаны таким языком.

Волнующим стал фрагмент, где автор дневника описывает Пасхальную ночь в чужом море, близ вьетнамских берегов, накануне возможного сражения… то есть на тот момент _возможного_, а мы, читая эти строки, уже знаем о его неотвратимости.

Есть в книге и весёлые моменты, в том числе связанные с медициной (явственно вспомнилась «Тьма египетская» Булгакова) и с бытовыми нелепостями на плохо приспособленном к повседневной жизни корабле. Кстати, раз уж зашла об этом речь: собственно медицины в книге не так много, так что выход дневника Кравченко в серии «Медицинский бестселлер» считаю не вполне оправданным. Ничего, есть и другое, более логичное (и более раннее) издание: Через три океана (2002, издательство «Гангут», серия «Помни войну»). И всё же работа врача, фельдшеров и санитаров в этом походе вызывает уважение, а во время сражения без всяких скидок может быть приравнена к подвигу.

Замечу ещё, что молодой судовой врач первым использовал рентген в условиях боевого корабля (в возможность этого не верило вышестоящее начальство), что многих раненых спасло от излишних мучений, и озаботился изменением статуса госпитальных судов.

Эпилог книги назван просто и горько: «Vae victis!» — «горе побеждённым». Цусима — та грозная беда, тяжесть и боль которой все оставшиеся в живых её участники вынуждены были нести до конца жизни. Не только горе побеждённым, но честь им и слава за их гражданское мужество. Светлая вам память.

Упс. Перехвалила маленько. А ведь предупреждали меня, что из одних перлов состоит только перловая каша. А ведь намекали мне, что ранжированы должны быть рассказы в сборнике и нечего тут высшими баллами неэкономично разбрасываться. Вот вам, пожалуйста.

Была бы даже симпатична грустная притча о пасторальном постапе и главном герое, который словно телепортировался из стихотворения Шефнера об амнезии: «...и нет пути темней и безысходней — // Шагать, не зная завтра и вчера, // По лезвию всегдашнего сегодня». Была бы, не будь она собрана из лего-деталек, узнаваемость которых не привлекала, не умиляла, а наоборот, отталкивала: «она спала, волнистые золотые пряди разметались по подушке», имена эти утрированно патриархальные — Барри Садовник, Джерри Охранник и прочие, а на фоне их подозрительно безымянный Сказитель. Я бы даже сказала, вызывающе подозрительный.

И да: слезовыжималка входит в комплект, но...

«Я не плакал — слезозаменитель давно вытек».

Словом, хорошо!.. Хорошо то, что я этот рассказ ПОСЛЕ «Однажды в Беэр-Шеве» прочитала. Потому что при ином раскладе тот уже не произвёл бы такого впечатления. А он ещё как произвёл, о чём дальше.

Идея сделать рассказчиком от первого лица орудие убийства, бесспорно, хороша. Нет, она не уникальна, и здесь следует вспомнить не только «Путь меча» Г.Л. Олди, где авторы целый роман изложили «от имени» всякого смертоносного железа, но и такой древний опыт в этом направлении, как... сказки Андерсена, да-да, не только о гадких утятах и зелёных горошинах, но и «Серебряную монетку», «Штопальную иглу», «Старый уличный фонарь»... Другое дело, что необычные даже для сказок персонажи угрюмого датчанина представляют собой характеры (не более того), рисуют нам трагикомедию нравов; «Миротворец» же Майка Гелприна — носитель определённой морали, которой не суждено найти общий язык с представлениями о порядочности владельца кольта калибра 45. Удивительно интересная и заманчивая тема, которая лишь очень упрощённо может быть изложена лапидарным «поставь себя на место другого».

Задуманная фабула, возможно, могла бы успешно расцвести и в любой другой локации (чем дальше читаю Гелприна, тем большим доверием к его писательскому мастерству проникаюсь), но автор выбрал время/место фронтира, а поэтому в тексте сливаются, словно воды Миссисипи, Миссури и Огайо, три языковые культуры, три литературные традиции: легенды американских индейцев, фольклор белых первопоселенцев Дикого Запада и творчество великих писателей тогда ещё очень юной по мировым меркам страны — Марка Твена, Джека Лондона, Френсиса Брет Гарта, О. Генри... И над всем этим великолепным пейзажем парит тонкая, едва заметная усмешка опытного, знающего себе цену рассказчика...

Спасибо, Джи Майк, отлично. Ещё хочу.

Мне повезло прочесть рассказ «с нуля», не зная о нём загодя ровным счётом ничего. Первое впечатление: вариация классической схемы, автором предпринятая совершенно сознательно и даже демонстративно (уже потом узнала, что произведение написано для конкурса на заранее определённую тему). Второе: а получилось-то настолько живо, индивидуально, по-своему... И рассказ превратился в тот самый «Ghost in the Shell», уникальное сочетание жёсткой конструкции и живого мятущегося пламени... пламени свечи.

Отзыв не место для дискуссий, но: стоило ли концентрироваться на конкретных строчках Пастернака, давших заглавие рассказу? Свеча — один из выдержавших испытание столетиями (задолго до стихотворения) символов, даже архетипов. Свеча — вера (не обязательно в Бога). Свеча — творчество. Свеча — мимолётность и хрупкость человеческого бытия. Свеча — знак блуждающему во тьме. И стихотворение Бориса Пастернака здесь тоже не буквальные несколько строф о том, как кто-то с кем-то в феврале, а своеобразная мантра, если хотите, шибболет, по которому в прагматическом мире смогут опознать друг друга изгнанники, утратившие свою духовную родину — Литературу — и бережно, как огонёк свечи, несущие её в своих сердцах. Не для самих себя, а чтобы передать это трепетное пламя дальше.

офф за рамками отзыва: а тема конкурса-то, оказывается, была такая: «Узкий специалист». Замечательно. Пожалуй, даже оценку рассказу добавлю в свете новых знаний :) уж очень узнаваемо выписан Андрей Петрович, помесь жалости с досадой, не столь не желающий, сколь не умеющий приспособиться к «дивному новому миру», в котором ему нет места. И я когда-то, доведённая до отчаяния, пыталась продавать любимые книги (по странному стечению обстоятельств, это был четырёхтомник Жапризо, который виден и узнаваем на аватарке-фотографии автора рассказа «Свеча горела», вон он, за левым плечом МГ). К счастью, потенциальная покупательница оказалась мудрее меня. Она просто дала мне денег, сказав: «Вернёшь, когда сможешь. А книги я у тебя всегда могу взять почитать».

Мы возвращаем, когда сможем. Знания. Веру в себя. Чувство. Книги.

Абсурдный, как карусель, роман Анджелы Картер дразнит, искушает, заводит, насмешничает, выставляет в панорамках порно-шоу за руп за двадцать такие столпы литературы и философии, что пуристов пробивает испарина, а когда они дрожащей рукой лезут в карман за белоснежным носовым платком, он оказывается полуцитатой то ли из Набокова, то ли из Кэрролла — в этом царстве-кортасарстве, в этом борхесолесу ни в чём нельзя быть уверенным. Хлопнув по вианококтейлю, отправляемся трассой 60 на поиски пропавшей возлюбленной (которая сама то и дело лезет под руку, а временами и в постель, да только прилежно переодевается к каждой новой главе/локации, прямо не узнать её, пока не привыкнешь к этим выходкам) — а может, и не возлюбленной вовсе, а загадочного города, в котором вещи и понятия о них поменялись местами, иллюзии решили сыграть в чехарду, а герои совершают эволюции (в обоих смыслах слова), превращаясь «то в ничто, то в нечто».

Сплошные восторженные мои уииииииииии поутихли, стоило мне обнаружить, что сюжет необузданных приключений главгероя по-декамеронски линейно-фрагментарен, причём каждый новый эпизод практически никак не связан с предыдущими, а предыдущие, в свою очередь, никуда не ведут. Замысловатость превратилась из тщательно простроенной в кажущуюся, и даже пряность фривольности потеряла остроту. Исподволь выпросталась непрошеная мысль о том, что автор над читателем попросту издевается, окрепла, налилась и... ага, лопнула в самом конце главы седьмой, обернувшейся утрированной сценой из кинобоевика. Ну вы представьте себе: горит ВЗОРВАВШЕЕСЯ огромное дерево, главгерои — мужчина и женщина, само собой — бегут через кукурузное поле, а над ними с грохотом закладывает смертоносные виражи тяжёлый вертолёт...

«Да ты в натуре издеваешься, Картер!» — разрядка, полусмех-полуслёзы, тихое блаженство, нежная улыбка, ну, все люди взрослые, знаете, как это бывает. И уже без всякого напряга можно читать дальше всё, что угодно.

Впрочем, не всем. Например, от космогонии кентавров верующих читателей может непоправимо порвать; по счастью, эти благочестивые люди до сей возмутительной главы просто не доберутся — бросят книгу раньше, шокированные чудовищностью разврата, царящего на всём пространстве текста.

А я читаю, читаю, время от времени спотыкаясь о незнакомые доселе слова (иератический, вотивный, кьяроскуро... угумс, вот оно что, понятно, заодно хоть запомню наконец, что значит «трансцендентальный», можете смеяться) или безуспешно пытаясь представить, какую позу должен принять кентавр, дабы улечься ничком на стол. Сражение с кучерявым текстом в какой-то момент привело к тому, что меня поставила в тупик совершенно невинная фраза: «За мостом раскинулась зелёная рощица акра в четыре, не больше…» — что это за растение «акр», растущее рощами, и почему что-то пропущено после слова «четыре»?! О_о

Вытряхнуть гротескные навороты из зоны липкого внимания, как воду из ушей, помогали уместные мини-пародии вроде револьвера, крутящегося волчком на стерильном полу зловещей подземной лаборатории, да и превращения Альбертины, смахивающие на двенадцать записок (кем она обернётся в следующий раз?) весьма доставляли.

И всё же окончательная оценка, раз упав, уже не поднялась до высшего балла. Мне очень не хватило того самого города, охваченного чумным карнавалом сущностей. Да и самого доктора Хоффмана из заголовка тоже не хватило — прямо скажем, как натуральный Джон Аскгласс он себя повёл :(( Что же до адского, машин и особенно желаний — их было хоть отбавляй.

Рассказ авиабомбой ахнул в самое средостение, оставив после себя кровавую воронку, на краю которой, виновато ссутулившись, сидела Смерть.

Стилистику советской партизанской повести и мистическое содержание чуть борхесовского оттенка автор сплёл столь искусно, что ни швов, ни стыков не разглядеть. Повествование движется тоже по-партизански: бесшумной скользящей поступью, ограничиваясь скупыми, точными фразами-жестами.

Шестеро из заглавия кажутся невыдуманными: они пришли сюда из жизни, чтобы встретиться со Смертью. На краткий миг выступают они из-за светового занавеса небытия, чтобы побудить нас напряжённо вглядеться в эти лица. Хорошо, что автору хватает щедрости не выращивать сюжет в повесть: лаконичность, «выхваченность» словно бы фрагмента из куда более объёмного текста производит сильное впечатление.

И даже не предполагайте, что вам уже из названия всё стало ясно. Не буду выводить мораль, ограничусь цитатой из Визбора: «...ведь слово «смерть», равно как слово «жизнь», // Не производит множественных чисел...»

Все огни — огонь (с)

Зной американского летнего полдня, смрадное полыхание горящего мусора, обжигающее горло и желудок махом проглоченное спиртное, болезненно разгорающийся непонятный воспалительный процесс, неотвратимо захватывающий организм, головокружительный жар нерассуждающей похоти, «жуткое инфернальное сияние красной неоновой вывески «Пекла» (с) и, наконец, «ярче тысячи солнц» — губительная, ослепительная вспышка понимания, что же произошло на самом деле, — всё это складывается во всепожирающий огонь ада, который и внутри, и вокруг тебя.

Повествование с точки зрения разных персонажей. Приём не новый, но страстно мною любимый, ещё с давних-давних времён «Шума и ярости». Но здесь персонажи настолько разные, что удивительно, как они умудряются говорить на одном языке. Хотя… автор же утверждает, что язык зла универсален…

Книгу пронизывает концентрированное отчаяние, которое проще всего выразить словами «сделанного не воротишь». О непоправимом читатель узнаёт после первой же страницы (спойлерофобы, гоу хоум!), и всё остальное повествование градус беспомощности лишь нарастает, чтобы в конце концов разразился хохотом запрокинувший лицо к небу дьявол. Да, тот самый, который Devil Inside.

Немножко буквоедства.

Самое тяжёлое в книге — 26 страниц курсива прямо в середине :(

Ну, и ещё два маленьких минуса:

«Ей особенно нравилось понукать своей дочерью, /…/ понукать женой этого бывшего и мамашей этой пустышки…»

«Было ещё только десять утра, но дом уже пышел жаром, как печка».

С другой стороны, это, во-первых, претензии к переводчику, а во-вторых — может, оно и к лучшему: эти крошечные сбои рвали плотную и жаркую ткань повествования, на минуту выпускали меня на поверхность — глотнуть холодноватого и отрезвляющего воздуха реальности. А язык самого автора великолепен: я давно уже не встречала такого неожиданного и образного применения эпитетов.

Я уже знакома с творчеством Джо Хилла по сборнику рассказов «Призраки ХХ века», но там было чтение с удовольствием, постоянная «оценочка» (актёры и театралы поймут), признание мастерства рассказчика… «Рога» оказались шоком в самом прямом смысле этого слова. Одно из самых сильных книжных впечатлений 2012 года.

Самое правильное, что можно сделать перед тем, как писать рецензию на «Трёх Дюма» — это с некоторым сожалением кинуть в воображаемую печь гору заметок, сделанных во время чтения: вдоль и поперёк исписанные странички блокнота с жирными подчёркиваниями и энергичными курносыми стрелочками; гигантский столбец мелкого курсива на инет-странице книги... Потому что невозможно руководствоваться этими заметками. Потому что половину книги хочется взахлёб пересказать, а другую половину — процитировать.

Оставим в стороне то, что Моруа для «симметрии» и для литературной устойчивости назвал свой том «Три Дюма»: совсем немного места/времени уделено в книге «Дюма-деду» по имени Тома-Александр. Он тоже был человеком удивительным, практически национальным героем, но — воином, судьба которого со временем стала представлять интерес лишь для историков. Пусть его великая тень вечно несёт караул у двойного пьедестала, возведённого сословием читателей для его сына и внука, ставших известными миру как Дюма-отец и Дюма-сын.

Не так давно, читая «Мандарины», сформулировала для себя «статусы» нескольких главных действующих лиц: человек-вчера, человек-сегодня, человек-завтра.

Александр Дюма-отец, вне всякого сомнения, был «человеком-сегодня». И не только потому, что жил только настоящим, не печалясь о прошлом и не тревожась о будущем, загораясь сиюминутными идеями и остывая к очередной возлюбленной, едва она скрылась из глаз... хотя и всё это тоже, замечу мимоходом. Нет-нет, подумалось мне: дело в том, что автор «Трёх мушкетёров» был бы совершенно уместен и даже не особо удивителен именно в XXI веке... Не торопитесь возражать. Представьте...

— вот Александр Дюма азартно роется в интернете, который по первому загугливанию предоставляет ему монбланы исторических сведений для его будущих книг;

— вот он устраивает холивар на форуме и, разя оппонента острым словцом, за комментом в карман не лезет;

— вот он выводит свои киноприёмчики из прозы и драматургии действительно на большой экран и организует кинофабрику «Монте-Кристо», для которой сам же тоннами пишет сценарии; в ход идут сиквел («Три антракта к «Любви-целительнице» — продолжение пьесы Мольера), приквел: Дюма написал сначала пьесу «Мушкетёры» (1845), а уже потом — «Юность мушкетёров» (1849), — и франшиза (ну, это все читатели А.Д. сами назовут...);

— а теперь Дюма-пер организует литературную фабрику Дюма и Компания, делающую ставку на массовую культуру и приносящую щедрые жертвы богам Тиража и Гонорара...

Тут справедливости ради следует сказать, что не только на Дюма-отца пахали литературные негры (что стало общим местом), но и сам он был литературным негром у целого взвода других авторов, «ремонтируя» их колченогие пьесы, с пылом и фантазией доводя их до сценического совершенства и успеха в залах и в кассах театров;

— этот писатель королей и король писателей был не прочь поиграть в монополию. Литературную, конечно. Против него бунтовали отдельные МТА (которым не повезло просочиться в литературные негры);

— Дюма, всегда стремясь быть на виду, участвовал в революциях, пытался заняться политикой (последнее как-то не удалось, но он особо не расстроился), носился с идеей завести свой ресторан и сам прекрасно готовил, причём частенько — на огромное число гостей или на театральную труппу, гастролировавшую с его пьесой;

— легче лёгкого представить себе Дюма-папу, сбрасывающего на мобильнике звонок от кредитора и с лукавой улыбкой проматывающего список номеров бесчисленных любовниц...

Шутки шутками, а ведь Александр Дюма-отец не только талантливейший писатель, работоспособности которого люто завидуешь, но и очень обаятельный человек, узнав которого лучше на страницах биографического романа Моруа, проникаешься к нему искренней любовью и горячей симпатией.

Совсем не таков Александр Дюма-сын. Унаследовав от отца рост и стать, талант и творческое долголетие, просто-таки гипнотическое влияние на женщин, он, этот «человек-вчера» (искренне полагающий себя «человеком-завтра») не вызывает симпатии. Он, кстати и к его чести сказать, трезво оценивает свои писательские качества: «...я вообще не художник. Ни по форме, ни по содержанию. У меня зоркий глаз. Я вижу достаточно ясно и говорю достаточно чётко — это так, но в том, что я пишу, нет ни энтузиазма, ни поэзии, ни волнения. Это иронично и сухо. Произведения этого сорта развлекают, удивляют, затем утомляют публику, автора же это убивает».

Практически всю жизнь, испытав сладость и горечь настоящей (и обречённой) страсти в ранней юности, он предпочитал быть непримиримым моралистом и язвительным резонёром, рвался воспитать всё общество разом, не умея навести порядка в собственной душе. Вёл себя младший Александр всю жизнь как человек в футляре; его душил высокий крахмальный воротник собственных моральных принципов, которые не принесли ему счастья. Женщин, только и мечтавших о том, как бы это половчее броситься к нему в объятья, он предпочитал держать на расстоянии — от вытянутой руки до пушечного выстрела.

И всё же жаль, что знаем мы его практически по одному произведению — «Даме с камелиями». Переведены на русский, но не сказать, что очень популярны, несколько его романов. А мне, несколько перекошенному в театральную сторону человеку, очень хотелось бы прочесть его пьесы (пьесы Дюма-отца читала, больше всего понравились «Кин, или Беспутство и гениальность» и «Молодость Людовика XIV»).

Этого стоика, этого занудного воспитателя общественного вкуса трудно представить в XXI веке. Разве что на моём «родном» сайте livelib.ru: там бы он угрюмо отмалчивался, писал рецензии раз в полгода, а раз в год или два выкладывал свои опусы о падении нравов и ничтожности женщин в теме «Творчество наших читателей»; впрочем, уязвлённый недостаточно почтительными, недостаточно восторженными или недостаточно компетентными комментариями, он бы, пожалуй, попросил администраторов закрыть его аккаунт...

Андре Моруа — отдельная моя читательская любовь — красноречив и афористичен, фразы его старомодно пространны и при этом романтически легки: их окрыляет искреннее восхищение автора личностью и талантом Дюма (в первую очередь, конечно, Дюма-отца). В то же время это не только художественный, но и документально-исторический текст. Практические подробности, суммы в франках и сантимах, точные даты, лаконичные либо обширные (соответственно сюжетной необходимости) цитаты из газетных статей, рецензий, личной переписки, дневников и записных книжек — всё это не только интересно, но и внушает настоящее уважение.

Отличная книга, рекомендую.

(Из записей. Ноябрь 2013.)

«Сейчас лучше всего было бы заниматься сексом в гречихе, а не разговаривать умные разговоры.»

Полностью поддерживаю предыдущего оратора :)) Да кто бы не поддержал. Кстати, мне как-то довелось видеть поле цветущей гречихи: зрелище (и обонялище) незабываемое.

Книга реально хорошая, даже обидно, что столько авторского таланта на собственно перепихон ушло. Нет, так-то я только «за». Но этого оказалось слишком много, буквально, подетально и безотносительно к необходимости в сюжете. После восьмой или девятой бабы главгера я их путать начала :(( Получились этакие приключения отважного манипулятора в стране всепобеждающего траха.

Мне странно, что Иванов эту книгу после «Географа» написал, а не до. Так было бы логичней. Но фокус с композицией тот же самый: после продолжительного, а местами и затянутого, но интересного описания скучной жизни (на это тоже надо оказаться способным) вдруг идёт концентрированный обвал событий, напоминающий смерч, возникший на, казалось бы, пустом месте.

Наиболее увлекательной в книге конкретно для меня оказалась её философско-социологическая составляющая. Интересно то, что это концепция не автора, а главного героя (Моржов чем-то напоминает «географа» Служкина, но он куда более моржов, кхм). Читала и поражалась тому, как Иванову удалось из суммы метких жизненных наблюдений выстроить такую непротиворечивую, убедительную и обескураживающую модель окружающего нас мира.

Кто-то из авторов рецензий, помнится, жаловался на «невнятных персонажей». Полноте! Персонажи яркие, живые, абсолютно узнаваемые, типические и в то же время неоднозначные (ну, кроме, может быть, нескольких эпизодических). У каждого свой образ мыслей, манера поведения, реакции, у каждого своя речь. Максимальную дозу яда вложил автор в речения бюрократа-образованца Манжетова. Барственная путаница в именах-отчествах окружающих, эвфемизмы-канцеляризмы, фальшивая демократичность и особенно идиотическая манера ставить дополнение впереди «объясняемого объекта»:

«— Дома пионеров, Егор Сергеич, и я уже рассказывал об этом на вашем педсовете, вообще не будет, — пояснил Манжетов.

/.../

—…создание районных антикризисных центров — это этапы, и с нею не спорят, реализации федеральной программы.»

Ох, как же это всё узнаваемо! Да и вся обстановка в МУДО, его заморочки, его начальники, рядовые педагоги, дети… Мне довелось покрутиться в таком МУДО — отвечаю: всё по правде ;) В нашем маленьком, таком же провинциальном, как книжно-ивановский Ковязин, но ещё более скучном городке оно называется «Пульс». С особенным умилением читала о Щёкине — близко была знакома с его реальным близнецом, долгие годы работавшим в «Пульсе», даже звали его почти так же, эх, Саныч, в какие походы ты теперь водишь своих пацанов?.. Подслушанный Моржовым неформальный урок нравственности, который Щёкин даёт своим «упырям» — один из вдохновляющих и трогательных моментов повествования.

Великолепное владение Иванова словом несомненно. Избыточная пейзажность романа не выглядит искусственно пристёгнутой к тексту: главный герой — художник, «он так видит», ахха, а поскольку Моржов не только художник, но ещё и неуёмный трахарь, вполне объяснимо, что и окружающую натуру он воспринимает через ту же призму.

РЕЗЮМЕ. Плюсами книги для меня оказались философия, социология, меткие жизненные наблюдения, авторский язык. Минус только один: переборщил Иванов с бурной половой жизнью главного героя. Думаю, именно поэтому авторы аннотации не рекомендуют книгу читателям до восемнадцати, а вовсе не из-за половодья матюгов, но если в аннотации такую правду-матку написать — это, наоборот, реклама получится :)

«...В наш «Корефан» подвезли свежую партию Стивена Кинга :)) и среди неё есть «Регуляторы». А я не так давно читала «Молодые и сильные выживут» (они же «Закон фронтира») Дивова, и там у ГГ присказка «Регуляторы, в седло!». И почему-то у меня впечатление создалось, что это отсылка к Кингу. Вот не знаю, брать-читать или нет. Советуешь? Поможет ли мне это в Дивове (и Дымове) разобраться?..»

(Из ЛС от 18.09.2013; «Корефан» — на самом деле «Корифей» — книжный магазин в том же здании, где я работаю; очень удобно)

И посоветовали (добавив, правда, что насчёт отсылок не в курсе). И взялась. И, в общем-то, лучше бы я этого не делала.

Стивен Кинг под псевдонимом Ричард Бахман (не знаю, зачем ему это потребовалось, знатокам виднее, но мне обычно эти кокетливые игрища с псевдонимами претят, — исключение составляют Фернандо Пессоа и АБС) создаёт локальный ад/кошмар в отдельно взятом крошечном американском городке, более (менее?) того: в одном его квартале. Два ряда домов, выстроившихся вдоль отрезка Тополиной улицы, замыкаются магазином и пустующим домом и вкупе с навалившейся по воле автора жарой подозрительно напоминают декорацию вестерна (магазин = салун).

Слабонервностью не страдаю, всякие ужасы на физическом уровне переношу нормально, но просто скучны они мне как литературный приём, тем более как сюжетный ход. И если сначала развитие событий в романе было интересным и интригующим, то потом страниц этак сто пятьдесят — двести приходилось «пережидать» очередные членовредительства, чтобы добраться до дальнейших поворотов сюжета. Знаете, даже для железнодорожного чтения (чем, собственно, и занималась) не слишком увлекательно оказалось.

И самих Регуляторов в книжке оказалось ничтожно мало (может, о них я с более выраженным интересом почитала бы), и источника дивовской отсылки не встретила :(( Возможно, Олег Игоревич на первоисточник ссылался?.. А он существует вообще? Попробуйте-ка на КП вбить в строку поиска «The Regulators», мвахахаха...

И вообще, мы здесь имеем дело с умелой мистификацией (хоть за это плюс мистеру Кингу-Бахману): например, актриса Карен Стил действительно существует, более того, играла в вестернах, в частности, в сериале «Бонанза», тоже упоминаемом в романе, а вот Рори Колхауна пришлось поискать — потому что он оказался Рори Кэлхуном... зато в его фильмографии, кроме вышеупомянутой «Бонанзы», значится сериал «The Young and the Brave»... Улавливаете связь? :)

Резюме: моё отношение к маэстро Кингу после прочтения данного романа не изменилось. Я по-прежнему считаю его автором одного шедевра — «Мёртвой зоны» — и несколько недоумеваю, в чём же выражается его королевское величие.

P.S. Забыла высказать своё раздражение некоторыми техническими редакторами, которые будто недавно в должности и до сих пор шрифтами не наигрались, рррррррр Фрагменты «писем» и «дневников», невзирая на их значительные размеры, отформатированы псевдорукописными шрифтами. И скажу я вам, прочитать 24 страницы текста, набранного таким шрифтом и кеглем чуть не семёркой — вот где настоящий ужас, Кинг с Бахманом отдыхают :-/

P.P.S. От книги избавилась — подкинула её одному из почитателей Кинга.

(Из записей. Октябрь 2012.)

Дамы и господа, посмотрите налево: перед вами «Мост Ватерлоо»... фу ты, чуть не написала «в отечественном исполнении» XD

Извините, братцы. Просто Андрей Геннадьевич Лазарчук настолько убедителен в своей иностранщине, что гениальный «Мост Ватерлоо» (вторая часть мегаромана «Опоздавшие к лету») отказывается восприниматься как творение соотечественника...

Почему же именно он первым пришёл на ум? Да потому, что война реальная (как водится, бессмысленная и беспощадная) перекрывается войной информационной: в чём-то даже более жестокой и циничной, потому что идёт не за метры территории, ущелья и деревушки с труднопроизносимыми названиями, а за умы людей, за их точки зрения, за их представление не только об истине, но и о добре и зле...

Это если в пафосных тонах. А если попросту, то в Южной Осетии не прошло и года с войны, обозначаемой тремя восьмёрками, а уже снимается кино в жанре «докудрама» (омг, ну и словечко!) для показа по федеральному ТВ-каналу в канун годовщины драмы самой настоящей. И главный герой, ни разу не Джеймс Бонд, на что иронично намекают названия глав, позаимствованные автором из кинобондианы, отвечает за то, чтобы весь этот бардак (война + Кавказ + русские + телевидение + кино) содержался в идеальном порядке и работал, как часы... хотя бы песочные, вовремя переворачиваемые с ног на голову :)

Серьёзная и страшноватая тема манипуляции людьми (более конкретно — ответственности СМИ за формирование общественного мнения, — и тут каждый сам себе приведёт несколько книго- и кинопримеров) превосходно себя чувствует в одёжке из лёгкого, простого и яркого авторского языка. В любви конкретно к Олегу Игоревичу Дивову я уже тут как-то объяснялась =^_^= а нынче приведу не совсем ожидаемую ассоциацию с лучшими вещами Владимира Марковича Санина и Виктора Викторовича Конецкого: здесь и «травля» (не массовое издевательство над кем-то, а серийное рассказывание невероятных, но жизненных историй, лишь слегка приукрашенных, и то из любви к искусству, порождающее немыслимый ржач), и, я бы сказала, профессионально чёрный юмор, и тот самый здоровый цинизм, который не оскорбляет душу, а помогает выжить.

Отличная книга. И новая для меня грань в творчестве дражайшего Олега Дивова.

Сначала — мини-история.

На трофеи моих книжных сафари обычно сходились поглядеть друзья. Три года назад, когда я привезла в числе прочих трёх десятков книг и «Автостопом по Галактике», моя подруга (преподаватель английского, доцент университета) спросила меня:

— Ольга, а о чём эта книга?

Я ответила, что книгу ещё не читала, а только смотрела фильм, как прочту, дескать, так и выясню. В свою очередь, поинтересовалась, почему возник такой вопрос (подруга фантастикой так-то не особо интересуется). Она:

— У меня студенты последнее время часто её на «тысячи» берут. Переводят хорошо, но кого ни спрошу, о чём книга — никто объяснить не может…

Объяснить (равно как и пересказать своими словами содержание оперы Верди «Трубадур») и в самом деле нереально. Потому что у книги сюжетно есть только завязка, а всё остальное — хаотическое нагромождение эпизодов, то экшн, то философских, но непременно юмористических, к тому же пронизанных пародией на всё, что под руку подвернётся: рекламу, психоанализ, космооперу, рок-музыку, полицейский боевик, пафос, бюрократию, английские традиции…

Сейчас перечитала книгу да заодно и фильм пересмотрела. Поэтому отмечу то, что почувствовала ещё при первом прочтении: некоторые герои «Автостопа…» довольно служебны и призваны лишь «оживлять диалог»: чтобы было кому что говорить по очереди (особенно Триллиан; в фильме ей всё-таки «дали развернуться»). Это ничуть не умаляет буйной фантазии автора в том, что касается создаваемых им миров и ситуаций, а также весёлого владения словарём. Меня по-настоящему подкупили экспрессивные определения, к тому же в неожиданных сочетаниях, например: «умопомрачительно полезный», «пугающе элегантный», «степенно сидели», «залихватски бирюзовый», «высокоудойные пациенты» и так далее.

Главная ценность (а скорее бесценность) «Автостопа по Галактике» — это, конечно, Зафод Библброкс. Экс-президент Галактики, угонщик космических кораблей, жизнерадостный и бесшабашный, который ведёт себя как рок-звезда семидесятых и при этом сохранил мальчишеские черты, — просто обаяшка. И две головы ему нисколько в этом не мешают.

Кстати, о двух головах (да, да, в фильме это воплощено куда удачнее, чем в книге, но речь сейчас не о том). Автор, накрутив кучу выдумок, остаётся логичным:

«Компьютер снова умолк. Мёртвая тишина воцарилась в рубке. Четыре пары глаз, налитых смертельной ненавистью, уставились на Артура».

Как — «четыре»? Их же там, кроме Артура, трое: Форд, Триллиан и Зафод?.. Ах да, у Зафода же две головы :) И так во всём.

Если не задаваться всерьёз, в чём же «смысл Жизни, Вселенной и Всего Остального» (тем более, что ответ широко известен), «Автостопом по Галактике» читается с удовольствием и неизменной улыбкой. К сожалению, не могу того же сказать о второй части книги — «Ресторан «У конца Вселенной». Она куда более мрачная, унылая и депрессивная. Как будто её не Дуглас Адамс, а Марвин написал :) Особенную тоску наводит фрагмент о боге-солипсисте. Несколько скрашивает вторую часть лишь эпизод на корабле голгафрингемцев, более всего капитан, вечно принимающий ванну, и сцена допроса Форда и Артура вторым помощником капитана — вот в них отчётливо проглядывают ребячество и дурашливый юмор первой части.

Именно поэтому дальнейшие продолжения цикла читать не стала, что ничуть не отменяет всех хвалебных слов в адрес первой.

Завязка «Лёгкой головы» заставила меня превратиться в большой вопросительный знак. Дело вовсе не в том, что Славникова выбрала для книги одну из «вечных» тем, — это как раз нормально — сколько в сюжетном ходе… слишком знакомом мне по рассказу Владимира Торчилина «Тридцать три несчастья» из книги «Время между». Рассказ занимает 14 страниц и написан в 1985 году. Допускаю, что автор «Лёгкой головы» вообще не в курсе, а «идеи носятся в воздухе». Это случается, причём чем дальше, тем чаще: ноосфера уплотняется, всё гуще ложатся провода мыслей и идей, блуждающие токи сознания объединяют жизнь и литературу в неделимое целое, авторские права на новое слово становятся всё более зыбкими, а гипертекст, в двадцатом веке лишь едва намеченный отдельными смельчаками, уверенно царит на всей территории Слова.

Главный не-герой книги Максим Т. Ермаков (кстати, откуда взялось это «Т.»? Мне думается, с визиток, подражающих заграничным образцам) — рядовой продукт эпохи, нормальный современный эгоист, «который если не должен денег, то и никому ничего не должен», поставлен в ситуацию выбора: я или все остальные? Замечу вскользь, что эта дилемма, которой закономерно задаются и читатели книги, почти всегда решается в пользу «я» и принципиальными индивидуалистами, и теми, кто воспитан советской эпохой и вроде бы должен встать на позицию альтруизма: ведь благополучие человечества, жизнь сотен и тысяч людей дороже одной-единственной не бог весть какой ценной твоей личной жизни, нет? Нет. Удивительно. На исключительность никоим образом не претендую; может, просто с детства въевшаяся привычка быть омегой и взлелеянное впоследствии патологическое чувство долга тому причины, но, явись ко мне «социальные прогнозисты» с ПММ — а главное, с аргументами! — им бы не пришлось заводить всю эту долгоиграющую бодягу с давлением и «наружкой». Их задание было бы выполнено в рекордные сроки. Да, пулю в висок, «лишь бы не было войны».

С удовольствием отнесу эту книгу к несуществующему (?) поджанру «магический соцреализм». Отличное сочетание подробного, злобноватого даже реалистического бытописательства очень современной поры в своём отечестве и фантасмагорического сюжета. Такие вот гибриды жанров люблю всей душой. Единственная часть повествования, где страстный мой интерес с огорчительной стремительностью покатился вниз — это сюжетная ветка о фальшивом алкоголике Шутове и его притоне святош. Сочетание религиозной тематики и совсем-уж-карикатуры выбило из колеи, заставило морщиться и переживать за оценку романа :) К счастью, всё искупил хоть и подспудно угадываемый, но не ставший от этого менее трагическим финал, оставивший ощущение отчаянного надрывного воя — на той грани, за которой заканчивается человеческое.

Нежданный и от того ещё более драгоценный подарок — язык книги. Ольга Славникова порадовала исключительной зоркостью метафорического видения — не только необычными и точными сравнениями, но и самим способом восприятия окружающего мира. Вероятно, кому-то такая избыточность может прийтись не по вкусу, и автор словно загодя чувствует, когда «уже хватит» — и плавно притормаживает, снижает «образное» давление на нетренированные читательские мозги :) Ну, а мне-то по кайфу эта живая вода была, плескалась в ней, как дитё в парковом фонтане, ощущая, как блаженно отмокает и расправляется чувство слова, скукожившееся и болезненно пересохшее от бюрократических загибонов и вербальных уродцев, которыми, увы, опасно пестрят тексты моего «рабочего» чтения…

Вы и сами наверняка обращали внимание, как причудливо меняется освещение во время накатывающейся грозы. Белое приобретает синеватый оттенок и словно светится на фоне сгущающейся темноты, синий становится почти чёрным, с оттенком клубящегося дыма, тени залегают складками и выглядят словно не совсем так, как следовало бы…

Вот таким же образом книга «Грозовой перевал» освещает события, происходящие в ней: грозно, гротескно, пугающе… и чуть томительно-душно, тоже как перед грозой, когда где-то на подходах с глухим недовольством ворочается гром, в истерическом, натянутом молчании коротко вспыхивают зарницы, а небо всё никак не разразится ливнем…

Меня не минула судьба, наверное, многих читателей романа. После напряжённого освоения первых сорока-пятидесяти страниц, послав проклятия на голову автора, вернулась к началу — теперь уже с блокнотом: надо же было понять, кто там кому кем приходится и почему десяток героев из дюжины пользуется всего тремя-четырьмя именами на всех, что вносит дополнительную путаницу. Дальше стало проще, но слово «легче» тут совершенно не подходит.

«Грозовой перевал» совершенно готичен в том, что касается мрака, дьявольских страстей, мучений почти всех персонажей, загадочности и некоторой доли мистики. Кстати, для меня наибольшей загадкой стало

В романе Эмили Бронте «и всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет…». Сложно себе представить, как живут эти люди за вычетом треволнений: спускаясь «вниз» и поднимаясь «наверх», дрожа от холода и отогреваясь около очага, шатаясь по вересковым пустошам, обедая (если дадут и если кусок пойдёт в горло)… Боже, как скучно! Неудивительно, что персонажи занимаются почём зря перекрёстным опылением (извините за биологическую терминологию), драмы следуют одна за другой, злой рок косит героев романа с завидной регулярностью, а мистер Хитклифф, общепризнанно самый романтичный персонаж, как изменщица-жена из старого анекдота, одержим только идеей «мстить, мстить, мстить». Причём месть эта за его несостоявшуюся любовь распространяется на всех окружающих в радиусе его действия и не находит успокоения десятилетиями.

О Кэтрин и Хитклиффе написано много, очень много, читать не перечитать. Я же хочу обратить здесь внимание на другого персонажа «Грозового перевала» — экономку Эллен (Нелли) Дин. О том, что она добра, внимательна, отзывчива, всех пытается примирить и всем помочь, я читала со всё возрастающим недоумением. Нелли, может быть, и добра — в своём понимании слова, так же, как в своём представлении праведен вредный старикашка, грубиян, мизантроп и святоша Джозеф. На деле же Нелли — злостная манипуляторша, живо напомнившая мне Барбару из романа Зои Хеллер «Хроника одного скандала», предательница, беззастенчиво пользующаяся доверием людей, которые считают её единственным близким существом.

При всей мрачности «Грозового перевала» роман читается на удивление легко. Мне к тому же — считаю, очень удачно — попался перевод Ульяны Сапциной (2009). Перевод Надежды Вольпин (1956), конечно, классика, не спорю, но Сапцина просто легче читается.

РЕЗЮМЕ: книга для своего времени отличная, и оспаривать её принадлежность к золотому запасу классики бессмысленно. Как минимум для включённости в литературный контекст прочитать её просто необходимо. Мне в книге не хватило разве что осмысленности поступков персонажей, а самим персонажам — героя совершенно другой книги, которую я читала параллельно с «Грозовым перевалом»: Володи Устименко из романа Юрия Германа «Дело, которому ты служишь». Он, конечно, тоже фрукт ещё тот, но хоть вылечил бы их всех, не позволив загнуться от непонятных болезней, которые только и можно определить как «букет с вересковых пустошей».

Этот роман несколько сказочным образом продолжил для меня одну из недавно прочитанных книг — «Покинутые небеса» Чарльза де Линта. И дело вовсе не в жанре городского фэнтези, судите сами: в романе Геймана — не только магия, властно проникающая в реальный и скучноватый мир, но и зверолюди, и женщина-птица (явно из воронова племени), и близнецы, один из которых когда-то был частью другого…

Но если у де Линта чересчур многофигурное повествование (прямо-таки батальное полотно) не концентрируется на одном-двух персонажах — они равноправны, — то Гейман, следуя классической канве, сразу выделяет для нас главного героя, Толстого Чарли, Чарли Нанси (а, Нанси!), который в начале книги героем в прямом смысле этого слова вовсе не является, а только начинает свой путь к этому воплощению, что поворачивает и без того причудливый роман-фэнтези ещё одной гранью: романом воспитания, романом взросления.

При этом нельзя сказать, что воспитание это — однозначно со знаком «плюс»: нет, наставники Толстому Чарли попались такие, что скорее уж «плохому научат»: это его покойный отец (да ладно вам, с кем не бывает!) Ананси и брат-не-очень-то-и-близнец Паук.

На самом деле Ананси — персонаж африканских сказок, откуда он вместе с их носителями перебрался на Карибы, и ей-богу, я эти сказки в детстве читала — во всяком случае, приведённые в тексте романа узнала их все (кроме самой «взрослой», оно и понятно, кхм-кхм). Бог-насмешник, демиург-трикстер, в своём бытовом воплощении он невыносим и очарователен. Да, он может превратить вашу жизнь в форменный дурдом, но зато и укажет путь к себе, к той жизни, которой вы сами станете творцом и повелителем.

«Он говорил — я сын кометы,

носил в карманах океаны

и мог октябрь достать рукой»

(Ален Боске)

Эти строчки можно отнести не только к мистеру Нанси-старшему, но и к второму его сыну — Пауку. Персонаж адски завидный, яркий, харизматичный, очень знакомый (разве не таково наше второе «я»?), он на славу удался автору. Да, он явно владеет магией, но основной его метод — подталкивать события: так, чтобы они развивались по желательному для него пути. Кто бы отказался от такой суперспособности?

Что в «Детях Ананси» не привело меня в восторг — слишком интенсивное участие в действии сновидений. К концу 2/3 книги сны главгероев начали раздражать. Может, они входят в понятия о богах, о которых пишет Гейман, но почему бы просто не признать, что существует другой мир?

Во всём же остальном это отличная увлекательная книжка, яркая, хулиганская, энергичная, не чуждая парадоксального юмора (отдельное спасибо милахе Гейману за эпизод, где Тигра бесила манера Хорька говорить штампами).

«Дневник Ласточки» (2006) вообще слова доброго не стоит. Фантастика — в том числе и социальная — может быть как угодно далека от реальности, но она должна быть правдоподобной, — в первую очередь психологически, чего здесь не наблюдается вовсе. Курьер-киллер, эмоциональный паралитик, гоняющий туда-сюда на мотоцикле и убивающий ближних попеременно то за деньги, то «из любви к искусству»… нет, хватит, лучше поскорее забыть эти зелёные сопли, ни с того ни с сего принимающие розовый оттенок. И опять же провальный финал. Это что, фишка у Нотомб такая? О_о

«Серная кислота» (2005) недвусмысленно напомнила мрачную американскую фантастику годов этак семидесятых. Вот тогда эта вещица наверняка шедевром показалась бы. А сейчас вторичность и очевидность её просто уныние наводят. Более-менее интересны лишь образ «главзлодейки» Здены (да и то финал всё впечатление испортил) и один парадоксальный ход: имена имеют лишь «безымянные» заключённые да несколько надзирателей, а вот все остальные — организаторы шоу «Концентрация», его зрители, журналисты, представители власти — действительно безымянны (за исключением желчных эпитетов вроде «пламенный трибун» или «образованный подонок»), чем автор настойчиво подталкивает читателя к мысли, что они-то и есть настоящие заключённые.

Не лѣпо ли ны бяшет, бледнолицые братья мои, начать трудное слово о небесах покинутых, не растекаясь мысию по древу? Мысь, она же мысль, она же белка, серо-рыжим пламенем стремительно взвивается по древу-мысли и сердито цокает с самой его вершины на мою неповоротливую серость. Сокрушённо вздыхаю, мягко и бесшумно переступаю с ноги на ногу (вы замечали, как это получается у слонов? будто они ничего не весят…), нет, надо всё-таки начать. Только вот как?

«Милостивые государи! Васъ учили, что источники изобрѣтенія: кто, что, гдѣ и при какихъ обстоятельствахъ ... но я васъ спрашиваю ... кто, сѣв писать сочиненіе, станетъ задавать себѣ подобные вопросы, и каково выйдетъ сочиненіе, изобрѣтенное подобнымъ образомъ?...

(Писемскій. Люди сороковыхъ годовъ. 2, 5. Цит. по: Яндекс.Словари › Сборник образных слов и иносказаний. — 1904)»

Ну, давайте разбираться: что, где, когда…

ЧТО? Самый обыкновенный мир, который причудливым и непостижимым образом пронизан миром иным, волшебным, в котором зверолюди на протяжении веков удерживают мир обыденный от катастрофы. Мир, в котором две пересмеивающиеся девчонки старше всех ныне живущих. Мир, где…

ГДЕ? Окраины, окрестности (и низы) небольшого города в канадской глубинке. А ещё Зачарованные Земли — по мне, прямые родственники Безлюдным Пространствам. И когда…

КОГДА? Чёрт его знает, когда. В реальном времени — линейном, том самом, по поводу которого Маргарет из воронова племени недоумевает, зачем его выдумали люди — это чуть больше недели в конце августа — начале сентября 1996 года. И тридцатые годы. И сороковые. И семидесятые. И ещё совершенно немыслимой дали времена, о которых только перворождённые знают, что тогда творилось. А ещё кто?..

КТО? Чарльз де Линт, сочинитель и рассказчик «Городских легенд». Не о себе ли он набросал несколько строчек в портрете эпизодического персонажа «Покинутых небес» Кристи Риделла?

«Его произведения состояли наполовину из волшебных историй, происходивших в современном городе, наполовину из наиболее популярных легенд о различных таинственных случаях».

И кем, я вас спрашиваю…

КЕМ? …решено, что фэнтези — это исключительно бароны-замки-драконы? Всемирная премия фэнтези, Мифопоэтическая премия, Британская премия фэнтези (все — полученные «Покинутыми небесами» в 1999 году), надеюсь, не свидетельство всеобщего заблуждения знатоков жанра? Можно сколько угодно переставлять местами кубики-слова «городское фэнтези», «магический реализм», «сказки для взрослых», «мифологическая фантастика». Эти неуклюжие башенки — до первого вихря, поднятого крылом Ворона. Настала пора признать, что здание литературы не состоит более из неизменных в своей прямоугольности кирпичей жанров и форм — теперь оно сродни полноводной реке, где потоки сплетаются один с другим, рассыпаются на мельчайшие брызги, играют расходящимися кругами. Во всём этом многообразии каждый волен отыскать своё — и своим способом, отвергающим каноны, рассказать нам…

О ЧЁМ? В первую очередь о том, как незыблем и одновременно хрупок мир, в котором любое наше слово, действие (или бездействие) способны отозваться эхом не только в ближайших днях и неделях, но и в будущих — а может, и в прошлых — годах и столетиях. И когда навалится тьма, когда пространство совьётся в немыслимую воронку, затягивающую в себя всё сущее, бесполезно будет спрашивать…

ЗА ЧТО? …восьмёрка, а не десятка, спросите вы меня. За излишнюю многофигурность, пожалуй. Нет, герои де Линта меня (как и многих) зачаровали, но чрезмерная щедрость творца иногда ввергала в недоумение. Непросто было разобраться в этом обилии персонажей, порой неуловимо перетекающих друг в друга. Автор, нельзя ли было сэкономить хотя бы часть их для других повествований?..

Чарльз де Линт (или всё-таки Джек?) делает вид, что не слышит. Сидя в пластмассовом кресле возле полуразвалившегося автобуса на краю автомобильной свалки, он рассказывает нам о том, как устроен наш мир. Или их мир?.. «И всё-таки — наш»...

Фантастика — непреходящая моя любовь лет этак с двенадцати. Наверное, именно тогда, в интервале «12-16», с неуёмным восторгом читала произведения Лема, в том числе и некоторые рассказы о пилоте Пирксе, разбросанные по разным сборникам. И вот только в прошлом году добралась я до этой книги.

Жанр, в котором писал пан Станислав, тогда было принято относить к научной фантастике (в отличие от «сказочной фантастики», а также «if» — по-русски это направление трактовалось как «что было бы, если…», — о да, я застала времена, когда понятие «фэнтези» было неведомо русскоязычному читателю…), но сейчас понимаю: это в той же степени фантастика психологическая. Станислав Лем выступает и как живописец неведомого, — его космические пейзажи поражают воображение, — и как искушённый знаток тончайших движений души и капризов мозга. А этические проблемы! От их глубины просто дух захватывает!

Рассказы очень разные: от почти курьёзных до трагических и просто жутких (лучшие, на мой взгляд — «Терминус» и «Дознание»). А одна из интереснейших сторон повествования — изменения, происходящие с главным героем. Вот это уже не фантастика, братцы, а одна только чистая и горькая правда.

На первый взгляд кажется, что в книге ОДНА фантастическая идея: всё население Земли одновременно и внезапно для себя на пару минут заглядывает в будущее, на чём и строится сюжет. Пожалуй, нет. Потому что есть и другие НФ-идеи: например, распространение принципа запрета Паули на структуру времени, где «сейчас» выступает как элементарная частица. Да там вообще много всего интересного и остроумного, захватывающего и подталкивающего к размышлениям. При этом роман динамичен, читается легко, смех и слёзы в нужной пропорции — словом, выход книги в серии «Проект «Бестселлер» более чем оправдан.

Ускоритель элементарных частиц «ускорил» и жизнь людей, их судьбы. Двухминутный флэшфорвард одних заставил жить с удвоенным интересом и утроенной ответственностью, других напугал и загнал в раковину, а то и в небытие, третьих настойчиво направил на поиски разгадки случившегося.

Жонглируя персонажами и историями, автор подхватывает некоторые из них у самой земли, не давая им упасть, откатиться, затеряться в опилках арены повествования.

Не буду цепляться к мелочам (типа того: а почему это у мистера Чэна двадцать лет спустя всё тот же оранжевый кожаный диван?), а вот на какую сторону взгляну: чуть-чуть о названиях.

Двойное нарушение журналистской этики увиделось мне вот в этом фрагменте (интересно, сознательно ли это сделал автор, недолюбливая репортёрскую братию?):

Остроумно:

«Люди помоложе, из тех, у кого не было видений, окрещённые в «Ньюсуик» «Неблагодарными мертвецами»…»

Очень находчиво решён эпизод с космическим зондом «Кассандра»: и механизмом его, и названием. А история (эх, не наспойлерить бы всё-таки!) с НЕПРАВИЛЬНО ПОНЯТЫМ местом убийства одного из персонажей напомнило момент из «Девушки у обрыва» Шефнера («Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос…», кто знаком с «…записками Ковригина», тот поймёт, при чём тут Гомер).

Интересно было читать про международные споры о повторении эксперимента (глава 24) — даже увлекательнее, чем о личных злоключениях и переживаниях главных героев, вот ведь как. Вообще отмечу, что по мере чтения интерес возрастает, а не падает, плюс автору в карму (у многих авторов нынешних так называемых бестселлеров из этого ничего не получается, замах на рубль, а потом они скатываются на копейки жалких доборматываний, да ещё развозят их на двести-триста страниц, фу такими быть). В последней трети романа я иногда не могла удержаться от того, чтобы заглянуть на пару страничек вперёд, издавать эмоциональные восклицания и пересказывать ни в чём не повинному супругу отдельные эпизоды.

Предфинальная драматическая погоня с кровью и циферками табло обратного отсчёта вдруг сменяется космического размаха ораторией финала, который напомнил один из ключевых эпизодов «Цифрового» Дяченок.

Одно из главных достоинств романа вижу в том, что Роберту Сойеру удалось вложить в своё творение не только экшн, не только научную фантастику, но и философию:

«Вряд ли можно верить в судьбу и одновременно в свободу воли...»

Другое — то, что роман, написанный в 1999 году и описывающий события в основном 2009 года (который для нас уже прошлое) и частично 2030 года (до которого дай бог дожить), пронизан предсказаниями, а лучше сказать — прогнозами, которые то и дело оказываются очень меткими.

Например,

«Лауреатами Нобелевской премии в этом [2009] году стали Перлмутер и Шмидт. Их награждали в основном за работы, сделанные около десяти лет назад».

Реально — они получили Нобелевку по физике в 2011 году!

«— Знаешь, я в своем видении, тогда, во время Флэшфорварда, смотрела телевизор… но он был трёхмерный».

Вот, няня Вики нам сообщает:

«По состоянию на август 2009 г. только японский телеканал BS11 3D (принадлежит компании Nippon BS), вещает передачи, поддерживающие трёхмерное изображение (работает с 2008 г.). В конце 2009 г. спутник с 3D-вещанием был запущен в США, в 2010 г. — в России и Восточной Европе. 17 мая 2010 года телеканал OCEAN-TV впервые запустил тестовое 3D телевещание/…/ В России конвейерное производство 3D-телевизоров началось в апреле 2010 года...»

Ну, и мимо бозона Хиггса никак нельзя пройти: ведь именно из-за него весь сыр-нильс-бор разгорелся. По Сойеру, «частица Бога» была отловлена в 2009 году, реально — в 2012-м.

Кстати, мне очень интересной показалась идея

РЕЗЮМЕ: Сойер, ты чёртов манипулятор. У тебя не было прадедушки по имени Том, который заставил всех белить забор, да ещё и с восторгом белить?

P.S. С удовольствием узнала сегодня с главной страницы ФантЛаба о том, что Р.Дж.Сойер удостоен премии «Скайларк» этого года.

Сборник «Вахта «Арамиса» (1967 года идания), перечитанный мною совсем недавно, завершается статьёй Евгения Брандиса и Владимира Дмитревского «Тема предупреждения в научной фантастике». Здесь вполне уместен был бы тег «кунсткамера». Это внушающий лёгкий ужас (и такую же лёгкую брезгливость) экспонат: махровая политическая агитка о нашем прекрасном социалистическом на-тот-момент-настоящем и несомненном сияющем коммунистическом будущем — в отличие от «их» ужасной капиталистической перспективы, неизбежного тупика — как в жизни, так и в литературе. Единственное, за что следует сказать авторам спасибо — за отдельные проблески интересной информации.

По-настоящему насмешил вот этот фрагмент:

«Пальма первенства в создании человеконенавистнических чёрных антиутопий принадлежит известному английскому писателю Олдосу Хаксли. О его «Прекрасном новом мире» (1932), выдержавшем двадцать пять изданий общим тиражом около двух миллионов экземпляров, писалось у нас достаточно много…»

К этому приходится с чистосердечным ехидством добавить, что в СССР фрагменты из романа Хаксли были опубликованы в 1935 году, а полный текст — лишь в 1988, и то журналом «Иностранная литература», загадочным образом стоявшим, казалось, вне всяких запретов. Это явление, когда мы сколь угодно могли пережёвывать критику немилого советскому строю произведения, но не имели возможности ознакомиться с самим произведением, ещё в студенческие мои годы получило у нас ядовитую кличку «антидюринг». Надеюсь, вы понимаете, о чём я.

Как-то даже не ожидала от Даниила Александровича ^^ Нет, я читала его замечательные и не чуждые фантастики романы «Искатели» и «Иду на грозу», но если бы мне подсунули вот этот рассказ без имени автора с предложением угадать его, я бы сделала ставку, скорее, на Вадима Шефнера.

Отличный сатирический рассказ о бюрократе (с его точки зрения, с его восприятием происходящего), который встретился с учёным — пришельцем из будущего. Научная фантастика вполне на месте, представленная темами альтернативного будущего и в какой-то степени «эффектом бабочки».

Одно из программных произведений классика фантастической литературы (которого я люблю и уважаю), к сожалению, оставило меня равнодушной.

Шестеро космонавтов терпят аварию на чужой и абсолютно чуждой планете. Параллельно ремонту космического корабля они, как могут, исследуют окружающую их инопланетную среду и…

«— Мы ничего не понимаем, — сказал он. — Слышите? Ничего. Ничего!!!»

Это говорит Доктор, самый здравомыслящий и самый человечный из этой утилитарной шестёрки.

Вот и с читателем (особенно в первых двух третях повествования) происходит то же самое. Мораль романа чеканно выражена в русской поговорке о чужом монастыре, а главный его смысл я бы свела к фразе Макса Фриша: «Есть вещи, которые происходят вовсе не для того, чтобы их понимали» (это из пьесы «Санта Крус», если что). Во всяком случае, моя понималка буксовала и натужно выла на холостых оборотах, пробираясь через бугры и провалы бесконечных лемовских описаний немыслимого и несуществующего.

Прочесть роман можно и должно, но полюбить его вряд ли получится.

Совершенно замечательный рассказ.

Во-первых, научная фантастика в самом цвету, ибо не подменяется «социалкой»: в основе фабулы лежит абсолютно чистая именно научная идея, да ещё и очень редкая.

Во-вторых, сюжет построен энергично, стилизован в духе авантюрного боевика или современного приключенческого романа (и это при небольшом объёме).

В-третьих, в захватывающую фантастическую историю аккуратнейшим образом вписана история реальная — а именно, один из эпизодов Первой мировой войны.

В-четвёртых, наличествует литературная мистификация (а я это дело очень, очень люблю!). Автор рассказа, крупный советский учёный, скрылся под псевдонимом, историю которого нам любезно поведал vokula (см. отзыв от 2013-08-26). Кроме того, небольшим главкам рассказа предпосланы прекрасные стихотворные эпиграфы за авторством некоего Вилли Паттерна. Есть соображение, что и это мистификация, и перед нами — стихи автора «Острова зеркального отражения».

Шалимов мне никогда особенно не нравился, и этот рассказ из ветхого уже сборника «Вахта «Арамиса» закономерно забылся начисто. Прочитала как в первый раз.

Ну, и ничего особенного. Заброшенная геотермальная электростанция на Камчатке, куда возвращается глубокий старик — сын основателя станции. Здесь его встречают девочка из близлежащего посёлка и её животные. Назначение девочки — внушить отчаявшемуся ветерану оптимизм и веру в то, что жизнь продолжается. Ох.

Нет, я этот рассказ совсем вычеркнула бы из своего читательского списка, но… написан он просто, тепло, с какой-то сквозящей грустью — и почему-то напоминает Брэдбери с его стариками, детьми и пониманием, что ничто не вечно.

А ещё там прекрасные пейзажи.

Илья Варшавский — замечательный автор, создавший несколько десятков коротких и ярких фантастических рассказов, этаких афоризмов-аттракционов. Любители фантастики наверняка вспомнят его рассказы «Молекулярное кафе», «Тревожных симптомов нет», «Неедяки».

Рассказ «Тараканы» — из небольшого цикла сатирических антиутопий о стране Дономаге, обществе всех победившего потребления. В «Тараканах» сатира достигает настоящей горечи, от которой сводит скулы. Страшно, если нас ждёт такое будущее. Ну, может, не совсем такое, но частично оно уже настало. И Природа невольно мстит человеку, вообразившему себя её царём.

Очень ранняя, собственно, вторая (из крупных вещей) О. Ларионовой. «Разум и чувства» космического века. Пересказывать сюжет нереально, потому что спойлер на спойлере будет. Отмечу, что повесть написана в любезной моему сердцу технике «отрывок из ненаписанного», то есть кажется выхваченным из романа фрагментом (сейчас этим никого не удивишь, а тогда в диковинку было). Такой ход даёт автору возможность не заморачиваться на экспозиции и подводки, а сразу сосредоточиться на сути дела.

Первый раз прочла, horribile dictu, больше тридцати лет назад. Перечитывая сейчас, с удивлением поняла, что прекрасно помню и научно-фантастическую составляющую повести, и драматически-романтическую, и даже детективную… а вот политическую часть — от напряжённого спора о коммунизме и капитализме до фашистских амбиций одного из героев — как волной смыло. Видимо, разум милосердно от неё избавился :)

Вещь мощная, неожиданно мастерская, трагическая, берущая за сердце.

Я люблю эту книгу, поэтому объективности от меня не ждите.

Она действительно, как обещает подзаголовок, «о новейших фантастических открытиях и старинных происшествиях, о тайнах Вещества и о многих приключениях на суше и на море». Удивительный пример синтетического романа, сочетающий в себе научную фантастику, исторический жанр, приключения «группы персонажей», лирическую составляющую, юмор, множество идей и метких жизненных наблюдений.

Собственно, я всего лишь раз в моей читательской жизни сталкивалась с другой такой же удачной попыткой: это роман Василия Звягинцева «Одиссей покидает Итаку». Но сейчас не о нём.

В науке случаются времена, когда открытия просто носятся в воздухе и секреты мироздания охотно открываются тем, кто жадно ищет их разгадки — иногда не одному и не двум исследователям сразу. Поэтому основная линия романа не вызывает никакого недоверия: тайны вещества и энергии, вопросы управления поверхностным натяжением и проницаемостью занимают умы самых разных персонажей. И, как выясняется, не только в 1960 году, но и в XVIII веке, откуда в наше время тянется почти невидимая, но прочная нить…

Основной темой, гимном даже этой книги я считаю Счастье Научного Поиска. Вот, на мой взгляд, лучшие образцы отечественной литературы по этой теме: Даниил Гранин «Иду на грозу», «Искатели»; Владимир Савченко «Открытие себя»; Аркадий и Борис Стругацкие «Понедельник начинается в субботу», «За миллиард лет до конца света» (правда, там всё печально, но тем не менее).

При том, что чтение совершенно захватывающее, авторы умудрились гармонично вплести в текст множество интереснейших сведений. Только сейчас, перечитывая этот любимый с детства роман, я обнаружила, что именно из него впервые узнала о маневрировании парусных судов, индийских кастах, восстании сикхов, загадку о всемогущем боге, историю единиц измерений, свойствах токов высокой частоты, истории карандашей (в том числе «Кохинор»), нотной записи, водопровода и трубопровода, о таком показателе, как жёсткость погоды, о кольце Мёбиуса и его свойствах, о том, что Гейне писал не только лирические, но и вполне хулиганские стихи, о буквальном и смысловом переводах…

В романе нет классических злодеев (если не считать Бестелесного, так это когда было… — и эпизодических наркоторговцев), есть лишь «не слишком хорошие» персонажи. А с другой стороны: мне вот наиболее интересным в своей многоплановости персонажем показался Опрятин, который в стремлении докопаться до истины готов пожертвовать многим — в том числе благополучием, здоровьем и даже жизнью… других людей.

Из пары молодых героев, неразлучных друзей-инженеров Николая и Юрия второй мне симпатичнее: ему свойственны широта интересов, азарт, юмор, склонность к стилизации и бесконечное цитирование.

А поединок физиков и лириков на необитаемом острове вообще доставил живейшее удовольствие. Кстати, именно в этом духе проходили литературные ристалища в нашем семейно-дружеском кругу, а в них (уж похвастаюсь) участвовали и взрослые, и дети, причём на равных…

Отдельная прелесть романа — в эпиграфах к каждой главе и части: цитаты для них выбраны редкие, точные и подхлёстывающие читательский нетерпеливый интерес.

Ещё о конкретностях: фантастические события книги так плотно и аккуратно вплетены авторами в самую что ни на есть настоящую реальность, что в них охотно верится. При нынешнем прочтении я не удержалась от попытки составить некую хронологическую таблицу и тем самым определить, когда происходит действие романа (я имею в виду современную на тот момент часть, хотя историческая — «Флота поручик Фёдор Матвеев» — тоже чудо как хороша).

Итак, в тексте «Экипажа «Меконга» фигурируют: фильмы «Плата за страх» (1953, его показывают по телевизору), «Колдунья» (1956, идёт в кинотеатре «Повторный фильм»), «Карнавальная ночь» (1957) и «Последний дюйм» (1958); книги «Туманность Андромеды» (1957), «коричневый томик» Паустовского (очевидно, из собрания сочинений, 1957), Брет Гарт (очевидно, сборник рассказов 1957 года, у меня такой есть), «Улица Ангела» (1960); кроме того, упоминается появление вулканического острова Кумани (декабрь 1959), а вот о полёте человека в космос — ни слова, ни намёка… Итак, установлено: год 1960, никаких сомнений :)

И напоследок — привет из детства-подростковости: будучи малолеткой, я так увлекалась интересной книгой, что, дочитав её до самого конца, «с разгону» прочитывала и выходные данные :) «Экипаж «Меконга» вернул меня в те блаженные времена… только вот на этот раз среди всяких сугубо технических «84х108 1/32» и «усл. печ. л.» я вдруг увидела три строчки, от которых на меня нахлынула благодарная ностальгия… Прочтите их и вы, а я умолкаю, чтобы ещё поразмыслить об ушедшей эпохе…

«Ответственный редактор А.Н. Стругацкий

Тираж 115 000 экз.

Цена 1 р. 09 к.»

Хочется заслониться рукой от ослепительной черноты этой книги, от её жуткого и равнодушного сияния. И точно так же хочется смотреть на неё и смотреть не отрываясь, покорно подчиняясь её гипнозу.

«Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»

Мир «Ложной слепоты» — та самая победа ада. Потому что иначе как адом нельзя назвать жутко-выморочное будущее, нарисованное Уоттсом. И жизнью это тоже не назовёшь. Живой ли человек, у которого вместо чувств и органов чувств — сплошные протезы? И человек ли он?

Лет сто назад прочла рассказ Лино Альдани «Онирофильм», в мире которого «протезируются» реальные чувства. В наше время многие считают этот рассказ одним из лучших предсказаний виртуальной реальности. На мой взгляд, речь скорее о «виртуальном человеке» будущего. С точки зрения фантастики, протезами (ну ладно, инструментами и симуляторами) можно заменить практически всё — кроме разума (ИИ не в счёт, на то он и первое «И», чтобы подчеркнуть эрзацность второго «И»). И тут-то — в «Ложной слепоте» — выясняется, что… невелика ценность?

Вторая грань послания «Ложной слепоты» — это взаимопонимание и его невозможность/иллюзорность. О какой возможности понять совершенно неантропоморфных во всех отношениях инопланетян может идти речь, когда не могут и не желают понять друг друга не только человек — нечеловека и человек — машину, но и мужчина и женщина, мать и сын, друзья с самого детства

На «разных языках» зачастую говорят и автор с читателем. Сетующим на непроходимую научную терминологию: а названия частей такелажа вам не мешают Роберта Льюиса Стивенсона или Джека Лондона читать? Понимание — акт доброй воли. Погружение в «Ложную слепоту» сродни изучению иностранного языка «вживую»: многое из контекста становится ясным, даже без подгугливания, а напряжённость текста обостряет не только аналитические, но и интуитивные способности :)

Мне, наверное, порядком легче было читать роман, чем многим другим штурмующим его — потому что я биолог (и скорее Каннингем, чем Исаак, замечу в скобках), поскольку чистым (ч.д.а. или х.ч.) технарям и чистым (как слеза Бедной Лизы) гуманитариям приходилось преодолевать терминологические сложности диаметрально противоположных им сфер.

В любом случае, научность этой фантастики беспрецедентна, и в то же время скупая и скальпельно точная метафоричность языка не даёт ей перейти в ранг «научпоп», оставляя за ней звание художественной литературы. На эту же чашу весов добавляю недоговорённости и мерцание смысла. Удивительна роль читателя в ветвлении сюжета: автор оставляет за ним определённую свободу действий, поскольку в любой из недосказанностей кроются варианты, которые каждый достраивает по-своему, поэтому и «Ложная слепота» у каждого своя *задумалась над двусмысленностью последнего оборота*

Твёрдая НФ? Да. Но вернее будет: жестокая НФ.

Сначала человек изобрёл колесо. А потом — «колёса».

Вот на этих-то колёсах и колесит по галлюциногенной реальности главный герой «Футурологического конгресса». Герой, прямо скажем, не очень героический, скорее объект повествования, чем субъект. И это несмотря на то, что Ийон Тихий — один из кумиров моего детства! Нда, годы никого из нас не красят… :)

Мне категорически не хватало профессора Тарантоги, хнык-хнык. Троттельрайнер — слабая ему замена, особенно когда значительная часть сюжета сводится к пересказу им главгерою изменённой реальности.

Оно, конечно, сильно — особенно для фантастики сорокалетней давности, по тем временам безумно смело и да, футуристически. Автор со своим упорным «глюк… глюк… глюк…» китайской пыткой всверливается в читательский череп, а, пробурив отверстьице, легчайшей иголочкой прямой аналогии проникает в беззащитный мозг…

Вот вас когда пробрало? Меня — на имитации вооружений и ещё — на лжеотрезвинах.

Идеи богатые. Образы пугающие. Повороты головокружительные. Но значительная часть удовольствия пропадает именно из-за того, что, по замыслу творца, как раз кайф должно доставлять: неуёмное словотворчество, при котором со стахановскими скоростями возрастающее количество отрицательно сказывается на качестве — как в социалистическом анекдоте о курице: «Так ведь план гоним… так ведь даже жопу подтереть некогда…»

И роботы эти бесконечные :-/ Каждый отдельного специального назначения, со своим менталитетом, со своими косяками (в смысле, недоделками и недостатками, а вовсе не…), со своими девиациями. Избыточность эта напомнила какие-то дурачества юных лет, вариации на тему фантастического изобилия: «автомобиль для поездок к зубному врачу», «брюки для красивого лежания на диване» и т.п. И при этом очень нецелевое их, роботов, использование.

Простите, при всём своём уважении к великому Станиславу Лему несколько утомилась я эту небольшую книжку читать. Со скрипом и скрежетом сквозь неё продралась. А ведь совсем недавно рассказы о пилоте Пирксе прочитала и была вне себя от восхищения. Эх.

Первый раз прочла эту повесть давным-давно, ещё в школе. Почему об этом упоминаю: к тому времени от военной литературы у меня уже образовалось отторжение по принципу «перекормили». Да, наша история, да, патриотизм… но уж слишком много оказалось в литературе на эту тему мрачного трагического героизма и не осознаваемой ещё, но чувствуемой кое-где плакатности и даже фальши.

Повесть Владимира Санина оказалась совсем другой. Небольшая её вступительная часть — о том, как в 1938 году четверо пацанов-школьников сделали попытку бежать в Испанию, чтобы воевать с фашистами — по атмосфере неуловимо напоминала «Кортик» Рыбакова и (каким-то школьным краешком) «Кондуит и Швамбранию» Кассиля. Простодушная мальчишеская интонация, восторженно-щенячий взгляд на мир, наивная жажда приключений и подвигов задали нужное восприятие, и дальше книга читалась так же легко, с чувством искренности и товарищества.

Когда началась Великая Отечественная (кстати уж: ненавижу, когда пишут «ВОВ» — чёрт побери, страна четыре года воевала, а вам на это трёх букв хватает, лень словами написать?!), Мишке Полунину было тринадцать. И он, как многие его сверстники, изнывал: неужели война без него кончится? Неужели он не успеет повоевать и помочь отстоять Родину? Успел. Правдами и неправдами (больше неправдами, потому что даже медкомиссию пришлось обмануть) он в 16 лет всё же пробился на фронт, принял участие в военных действиях, дошёл почти до Берлина и отпраздновал Победу в Чехословакии, где местное население со слезами восторга встречало «Руду Армаду» (вот здесь в душу забирается колючий стыд, царапаясь, устраивается там поудобнее — знание о том, что произошло в шестьдесят восьмом, горчит). На меня, кстати, наибольшее впечатление произвело именно описание тех событий, что случились уже после Победы. Это и действия полковой разведки, в которую к тому времени попал Мишка, встретив старого знакомца, «самого страшного человека» из первой части повести, и особенно бой с власовцами.

«Очень обидно было бы умереть 9 мая и даже неделю спустя, но Победе одинаково требовались жизни тех, кто сложил свои головы в Брестской крепости, и тех, кто погиб под Прагой после подписания акта о капитуляции.

Вот почему еще в двадцатых числах мая тысячи семей, не понимая, не веря, не сознавая, как это могло произойти, получали скорбные листочки: «Погиб смертью храбрых 9-го… 12-го… 15-го мая 1945 года», — тогда, когда никто уже, казалось, не должен был умереть в бою.»

Повесть замечательная. Владимир Санин пишет и честно, и просто, и с юмором, и драматично — так, что слёзы просятся — и в то же время ему удаётся не перейти грань, за которой начинаются агитка и приукрашенная, забронзовевшая история. Я рада, что перечитала эту книгу столько лет спустя. Хочу, чтобы когда-нибудь прочитали её и вы.

С Днём Победы!

«Случалось ли вам при первом знакомстве с человеком испытывать к нему безотчётное доверие? Мне — случалось, несколько раз в жизни. Безотчётное доверие — потому что человек кажется абсолютно надёжным, настолько, что ты веришь каждому его слову»

(Из повести «Не говори ты Арктике — прощай»)

Вот таким безотчётным доверием я прониклась к Владимиру Марковичу Санину ещё в школьном возрасте, прочитав его документальную повесть «Кому улыбается океан». Сразу почувствовала, что у меня появился надёжный, честный, весёлый друг. И Санин не подвёл: я перечитываю его книги до сих пор, и некоторые из них сейчас мне нравятся даже больше, чем при первом прочтении.

«Не говори ты Арктике — прощай» — полностью документальная повесть, рассказывающая о высоких широтах, которые автор полюбил на всю жизнь, и о его друзьях-полярниках, подаривших ему множество сюжетов для книг.

Один мой друг и тоже большой поклонник творчества Санина считает, что начинать читать этого автора надо с документальных его вещей; мне же думается, что для первого знакомства с писателем наилучшим образом подходят художественные повести (например, замечательная трилогия «В ловушке. — Трудно отпускает Антарктида. — За тех, кто в дрейфе»), а конкретно эта повесть выступит в качестве, как сейчас говорят, бонуса, записных книжек писателя, из которых так интересно узнавать, что откуда выросло и как оно было на самом деле, какие реальные события легли в основу этих повестей, полных суровой романтики, юмора и… практической психологии коллектива.

Наиболее ценным в «…Арктике…» мне представляются яркие и точные, с любовью и уважением написанные портреты людей, с которыми Владимиру Марковичу посчастливилось водить настоящую дружбу. Это Алексей Трешников, Владислав Гербович, Валерий Лукин, Лев Черепов, Василий Сидоров и другие.

Художественно-документальная повесть о лавинщиках… Кто это такие — лавинщики? Слово главному герою Максиму Уварову:

«Платят нам деньги за то, что мы предупреждаем о лавинной опасности и принимаем меры к её ликвидации. Помимо того, мы обязаны не допустить собственной гибели, хватать за шиворот лихачей, любящих лавиноопасные склоны больше жизни, и собирать материалы для диссертаций вышестоящих товарищей».

В ослепительно-снежной, расцвеченной яркими костюмами горнолыжников, картине ущелья Кушкол без труда угадывается Домбай. «Праздник жизни на склонах», деятельность группы Уварова, насыщенные «личным» отношения персонажей, катастрофа с одновременным сходом нескольких больших лавин складываются в гармоничную картину хорошего производственного романа. «Белое проклятье» ещё и очень познавательно, хотя автору не совсем удалось преодолеть некую чужеродность документальных вставок в художественный текст; гораздо лучше и органичнее это получилось в «Большом Пожаре».

В то же время признаю, что чуть не расплакалась, прочитав о том, как в австрийских Альпах, когда в окрестностях Хейлигенблота в одну ночь сорвались в долину 11 больших лавин, молодой рабочий Фрайзеггер был обнаружен на 13-й день поисков!

Отдельная удача автора — образ Максима Уварова, далеко не ангела, обаятельнейшего раздолбая, сочетающего в себе лучшие черты Гуляки Валдомиро и сеу Теодоро — читавшие «Дону Флор и два её мужа» Жоржи Амаду меня поймут ;) И конечно, юмор, фирменный санинский юмор, которым он в полной мере наделил своих героев.

«Данислав своим мозгом был доволен, хотя иногда не понимал, что происходит вокруг».

Бывает. Вот и я думаю: где был мой мозг, когда я решила, что это «неформатная фантастика» и на этом основании взялась читать? Зря, как выяснилось. По части «формата»: это антиутопия + технофэнтези + киберпанк. Буйная фантазия, мешанина имён. Автор явно не только писал, но и читал фантастику :)) По напору повествования и густоте антуража (особенно в первой части) напрашиваются ассоциации с бестеровским «Тигр! Тигр!» — это не считая других реминисценций, иногда практически цитат.

В книге три главгероя: собственно ГГ, уже упомянутый Данислав, Дан — сборщик инфы, полкниги разыскивающий свою девушку, затерявшуюся в начавшемся беспределе; протагонист Жиль Фнад — не просто мизантроп, а ненавидящий всю живую органику (о да, свежо!); и протагонистёнок, мелкий подзлобыш Шунды Одома. Вот вокруг их перемещений в босханическом зоодесаду «Демосферы» и строится весь квестошутеросюжет. И апокалиптическо-сакральные идеи ровно ничего к нему не прибавляют, увы.

Сюжета, кстати, ничтожно мало, зато по части деталей автор неуёмен: всё визуальное прописано столь подробно, что устаёшь его представлять. И всё это «видовое разнообразие» — ни зачем, разве что как пособие для разрабов будущей компьютерной игры. В этом плане книга «Демосфера» — кровная родственница фильма «Обитаемый остров», для которого была сфантазирована и понаделана чёртова уйма фантастических материальных объектов — лишь для того, чтобы они на секунду мелькнули на третьем плане :(

Для меня, безусловно вербального читателя, моментами отрады и передышки были редкие отступления автора в сторону игрищ слов: речь Кибервомбата в диалоге с Даном, шизофазия одичавших плакатов, моменты, когда Данислав «переводит» свою туповатую подружку Нату самому себе, ну, и некоторые «слова-бумажники», завещанные нам лично Кэрроллом: сенсолдаты, пиароботы, футурекс (последнее — это модо-собачки, чтобы было понятнее).

Бреда, в книге, увы, тоже хватает (не буду приводить примеры), кое-где создаётся впечатление, что автор, наверное, под конец уже устал.

Итак, чтение мною «Демосферы» считаю напрасно потраченным временем и своей большой ошибкой. Если же кому именно такая фантастика нравится, спорить абсолютно не собираюсь, более того: готова эту книгу подарить. Пишите в личку ;)

Человечество поражено непонятным вирусом. Люди не ослепли, не покрылись язвами, не стали каннибалами, не взвинчены сексуально — они утратили память. Причём не целиком, а фрагментарно (как именно — об этом в книге). С трудом, через бесконечную войнушку, через потерю и обретение человеческого в себе выживает тот, кто сумел найти смелость вспоминать. Слезами умываются суровые мужики, когда прошлое возвращается к ним.

Скаля зубы в невесёлой усмешке, появляется среди них «герой из ниоткуда» — Гош, Георгий Дымов, обладающий странным запасом знаний (куда большим, чем у товарищей по несчастью), безжалостный, готовый к разрушению что на физическом, что на психологическом плане, манипулятор… Извините, цепляет меня эта тема уже не в первый раз: может быть, потому, что сама ведома, уговариваема и непростительно простодушна — не знаю…

Эх, Дымов…

«Эх, Дымов, сколько тебя жизнь ни ломает, а ты всё нормальный и нормальный… Порядочные люди давно шизофреники, а с тебя как с гуся вода».

Нерационально любимый мною Олег Дивов в этой книге вдарился в некую крузообразность. Не знаю, как читателям-мужчинам, а мне многовато оказалось касательных и направляющих, танков и патронов, а также другого бряцания оружием.

Огорчила претенциозная и в то же время не новая «обратная» композиция: конец — середина — начало. Причём середина получилась настолько перевешивающей, что после неё пришлось возвращаться к началу (то бишь к концу, кхм), чтобы понять: а что же, собственно, там происходило. Ну, а на-самом-деле-финал оказался и скомканным вдобавок, будто автору надоело это всё: «Да ну вас, ребята, выкарабкивайтесь сами, как знаете…»

Эх, Дивов…

К этой книге у меня тег сам собой образовался: «магический соцреализм». Ну, реально: во всех блёклых красках описана жизнь провинциального города периода самого дремучего застоя (узнаваемо до боли), и в то же время герои обыденно, почти бюрократически борются со сверхъестественным, которое, как какие-нибудь долгоносики или колорадские жуки, может быть завезено в город-порт с закордонными грузами. Такой тоскливо-мистический боевик получился. Лучше всего в этой части — подробно прописанные персонажи, очень нестандартные и при этом совершенно живые: от обаятельного раздолбая Васи (который, тем не менее, мастер в своём деле) до внушающей настоящий страх ведьмы Катюши (такие, готова поклясться, есть практически в любом коллективе, и нахальной их властности, их хамству, замаскированному под доброжелательность, противиться бесполезно, а иногда и опасно, увы).

Это первая часть, а вторая (практически никак с нею не связанная) — о путешествии

Книга безусловно хороша как неформатная фантастика, а вот язык, который многие читатели хвалят, огорчил: слишком много штампов и «ожидаемостей», хороших речевых находок — минимум. И это при том, что книгу глубоко мною уважаемый Олег Дивов всячески продвигал и приарил :(

(Из записей. Октябрь 2010 г.)

Роман вышел в «Эксмо» под авантитулом «Большая литература». Спасибо, издатели! Дина Рубина — удивительная писательница, начиная буквально с отрочества, когда в журнале «Юность» были опубликованы три её рассказа и повесть «Когда же пойдёт снег?». С давних пор читаю Дину с неизменным удовольствием, «На Верхней Масловке» перечитывала, наверное, раз десять (фильм, кстати, по этой повести неадекватный поставили, даром что с Е. Мироновым и А. Фрейндлих); нежно люблю рассказы «День уборки», «Любка», «Всё тот же сон!..» и другие.

В какой-то момент после эмиграции Дины меня ждало разочарование: роман «Вот идёт Мессия!» оказался рахитичным, полностью написанным на местном материале способом «что вижу, о том пою» и, мало того, с чудовищными ошибками. «Дина, Дина! Неужели ты так быстро забыла русский язык?!» — плакала я в душе.

Но вот — «Почерк Леонардо». Роман необыкновенный, талантливейший, прозрачный, как слеза, крепкий, как дружеские объятья... Дина вновь всматривается в людей, как раньше: с любовью и болью. Роман частью фантастический, в неопределимом мерцании жанра — и я надеюсь, что это ещё не последняя большая удача любимой писательницы.

Слегка вышедшие в тираж рок-музыканты, а позже рок-продюсеры для оживления своего шоубиза поставили себе на службу успехи генной инженерии и прочей замысловатой науки — и вырастили ГМО-тиранозавров для участия в рок-группе… Звучит, как бред? Ну, собственно, так оно и есть :)

«…вся проблема с рок-группами в том, что у музыкантов начинают появляться собственные идеи…»

Лучше всего в рассказе оказались названия песен новоявленной группы: «Вымирание» и «Восход млекопитающих» :)

Офиснопланктонный киберпанк. Главная героиня Катрина Вонг работает в корпорации компьютерных игр. «Апокалипсис каждый день», или «АКД» — одна из игр, в которую и сами разработчики должны регулярно поигрывать, параллельно придумывая всё новые способы изничтожения мира: что ни день — то «событие». Плюсики и очки, часы выживания… Узнаваемо. Узнаваемо и другое:

«— Как совещание? Всё в порядке?

— Я попробовала сделать так, как ты советовала. Подложила интригану свинью. Сейчас чувствую себя так, будто в грязи вывалялась.

— Ты так чувствуешь себя всё время, пока работаешь…»

И вот она, блестящая идея одного из разрабов АКД: добавить в командную игру тему предательства!

«— …Каждому хочется узнать, кто кого предаст. Каждый жаждет проверить, успеет ли продать своих друзей, прежде чем они продадут его…»

Босс Катрины прав: эта игра (и рассказ тоже, заметим в скобках) не столько о человечности, сколько о прагматичности.

Комфортная антиутопия: Земля будущего, истерзанная пандемиями, законопатившаяся в стерильности, опутанная уже не Сетью, а _тканью_ информационного поля. Главные герои — Даниэль (отец), Лекс (сын) и Эшер… так и просится: «дух святой»… а он и в самом деле немного дух. Во-первых, дух прежнего мира: бывший преподаватель культурологи, коллекционер книг, букинист:

«Он всегда больше тратил на старые книги и бумаги, чем на одежду и еду…»

А во-вторых, он сумел выпасть из Системы: не только его дом, от подвала до чердака заваленный старыми и, о ужас, пыльными книгами, но даже улица, на которой этот дом находится, нигде не значатся…

Спор между Даниэлем и Эшером напоминает вечное нынешнее противостояние «электронщиков» и «бумажников» (остроконечников и тупоконечников, ага).

Лекс совсем юн, тревожен, рефлексирует, занимается странным искусством — однако предаёт Эшера именно он, а не его рациональный и суперсовременный папа.

О смысле названия, что такое «подёнка» (слово Эшеру):

«…Весьма интересная разновидность печати, правда. Это бумажные вещички, которые предназначались для относительно краткосрочного использования. Их не предполагалось хранить, тем более коллекционировать. Люди считали их мусором. Я полагаю, такие вещи сегодня полностью заменены электроникой, а?..»

Созидательно-романтическая фэнтези. Главные герои — архитектор Кит Мейнем из Атиара и Розали Паромщица из Правобережного. Место действия — империя, рассечённая с юга на север рекой, в которой лишь снизу вода, а сверху — туман… Туман. Он то дымка, то барханы, то волны, то будто перистые облака, под которыми может скрываться воздушный пузырь, готовый поглотить судёнышко с людьми. Он обжигает, в нём водится таинственный и страшный «крупняк», о котором предпочитают прямо не говорить. Он разделяет Правобережный и Левобережный, в конце концов.

ЦИТАТА:

…с избытком хватало и смертей, и утонувших лодок. Паромы гибли под безмолвное шипение тумана, под треск ломающегося дерева, под жуткие человеческие вопли или жалобное ржание лошадей.

«Ну и что? Все месяц-два носят пепельный цвет, а за весло берётся следующий паромщик…»

КОНЕЦ ЦИТАТЫ

Жизнь Розали Паромщицы — связать берега, доставить людей, остаться в живых. Задача Кита Мейнема — связать берега… но:

ЦИТАТА:

Что для Паромщицы его мост? Губитель всего, что составляет смысл жизни; даже её фамилия потеряет смысл…

КОНЕЦ ЦИТАТЫ

Важная, отчётливая нить повествования — тема созидания, требующего времени, мужества, самоотдачи, терпения, готовности к непониманию, неприятию, сопротивлению, отчуждению. Кит Мейнем, созидатель, меняет обстоятельства, мир, людей. Но готов ли он измениться сам?

Замечательная особенность повести — достоверность. Мир «Моста через туман» абсолютно живой и правдивый, хотя эпитеты вроде «яркий» и «выпуклый» — это не о нём: краски автора нежны, сдержанны, благородны. Кидж Джонсон совершенно заслуженно получила за это произведение «Небьюлу».

Эээ… Добротный, нет, даже очень качественный космический зомби-триллер. Иначе определить жанр не получается. Высокая достоверность первой части делает вторую — мрачно-мистическую — на порядок реальнее и «пугающее». Безусловный плюс рассказа — персонажи: они совершенно эскизны, набросаны буквально несколькими штрихами, но такой умелой рукой, что веришь им безоговорочно.

Это юмористическая и очень добрая притча о том, что «нужда научит калачики есть» и «чтобы найти с человеком общий язык, необязательно показывать ему зубы». Изобретательность автора делает ему честь, а стилистика заставляет вспомнить рассказы Артура Кларка… и О. Генри :smile:

Один мой друг счёл этот рассказ байкой об NLP. С одной стороны (содержания) верно, а вот другая (форма) от него ускользнула: рассказ представляет собой акростих в прозе — каждый фрагмент начинается с последующей буквы алфавита. Я это обнаружила на четвёртом фрагменте, начинающемся фразой «Гроб стоял на двух табуретках…» и дальше с интересом следила не только за сюжетом, но и за тем, как автор выкрутится из таких «ситуаций», как Ф, Щ, Ь и Ъ… А вот и выкрутился! Молодца!

И только одно замечание: в свете всего вышесказанного рассказ следовало бы назвать «Азбука Янки» — чтобы явственно просвечивала кольцовка: от А до Я…

Сильно не наспойлерю (автор уже в заголовке постарался), если скажу, что речь идёт об антипрогрессорстве.

Безусловный плюс повести — явная её включённость в мега-текст АБС, сотрудничество автора с читателями.

Безусловные минусы:

1) сцены общения антипрогрессоров слишком (до мельчайших деталей!) напоминают антуражем фантастические фрагменты книги Владислава Крапивина «Оранжевый портрет с крапинками»: от пейзажей до одежды, от манеры говорить загадочными афоризмами до конструкций имён;

2) очень условны и «столичный журналист», и «физик-теоретик», и «сотрудник спецслужб» — мы будто возвращаемся во времена комедии дель арте;

3) вот это очень серьёзный облом: наличие совести у «чёрта»… А мораль?! Ведь антипрогрессоры должны верить, что они несут добро и благо как минимум своему миру…

При всём этом повесть сильная, яркая и вполне заслуживает оценки 9.

Прочла в сборнике «Русская фантастика 2011» под заголовком: Грэй Ф. Грин «ПРОЩАНИЕ С БАКЛАВСКИМ». Фрагмент романа-мозаики «Кетополис: Киты и броненосцы» в пересказе Ивана Наумова.

Ну, «пересказ» — это явная литературная мистификация, а само повествование заслуживает оценки 6/5. Фактура не столько сочная, сколько пряная, как специи без риса (добавить рис — это уж по желанию читателя). Сложно понять, ЧТО перед нами: альтернативная история? дизель-панк? детектив с уклоном в фэнтези? Наверное, на то и «роман-мозаика»…

Действие происходит в огромном портовом городе Пуэбло-Сиам. Это такой «интернациональный котёл», что мало не покажется. Вот в космической НФ персонажи нарочито разных наций у меня всегда скепсис вызывали — ага, конечно, так все и подружились-переженились лет этак через двести-триста… В Пуэбло-Сиаме многонациональные дружбы и противостояния выглядят совершенно естественными. Здесь служит таможенным инспектором неподкупный Ежи Баклавский; двумя тенями следуют за ним близнецы-телохранители Май и Чанг; делает предложение, «от которого невозможно отказаться», страшноватый Дядюшка Спасибо; где-то на границе что-то такое вытворяет с мутантами непонятный мятежник Октавио Остенвольф; рисует на набережной бедный художник-абстракционист Пабло; равнодушно-брезгливо помогает таможне виртуоз-медвежатник Зоркий Дэнни; теряет надежду в ожидании ролей актриса, взявшая себе псевдоним Нина Заречная… И хватит вам для развития сюжета. Контрабанда и политика, театр, всеобщее поклонение китам (на грани с религией) — и такой же всеобщий страх, странный и будто бы знакомый быт с паровыми автомобилями и пневмопочтой, прекрасные и пугающие Плетельщицы — всё это замешано настолько густо, что даже у опытного читателя дыхание перехватывает.

Приведу, с вашего позволения, только одну цитату. Это фрагмент, где автор (ох уж эта маска, разделённая симметричным «Ф» на серую и зелёную половины!) даёт читателю на миг расслабиться — по нему вы можете судить о языке повести:

«Священник призывно махнул рукой, и Баклавский начал пробираться между тесно поставленными столиками. Никто не курил. Непонятно, как этого удавалось добиться хозяину-итальянцу, ведь вывески, подобные висящей здесь «Табачный дым убивает аромат кухни», никогда никого не останавливали. Мимо проплыл официант, неся на вытянутой руке шкворчащую китятину на камне. Несколько маклеров, ожесточённо жестикулируя, спорили о том, во что переводить сбережения клиентов. Им было о чём беспокоиться — с приближением Остенвольфа к Патройе цена на золото выросла уже вдвое. У окна скучающая матрона брезгливо следила за тем, как одетое в матроску чадо уныло гоняет еду по тарелке. За окном продефилировал Чанг. В узком кругу братья охотно садились за стол к шефу, но на людях чаще выступали телохранителями. В глубине зала хлопнула пробка, и нестройный хор голосов затянул что-то поздравительное. Из кухни выглянул кудрявый повар, безумным взглядом окинул посетителей и снова исчез.»

Грэй Ф. Грин задействует все пять чувств, и не в последнюю очередь — слух (обычно писатели ограничиваются зрением и обонянием).

А прощание с Баклавским действительно происходит — но не в магическом плену обманутых Плетельщиц, а в самом конце, когда он добровольно отказывается от этой сдвинутой, искажённой, концентрированной реальности… в пользу чего?

(Из записей. Июнь 2010 г.)

...Да, до сих пор не читала. И не надо делать О_О . Не все книги в наше время были одинаково доступны. Впечатления?.. Как от концерта органной музыки: ходишь потрясённый и чувствуешь себя маленьким и ничтожным, а весь организм продолжает гудеть и вибрировать. А часть четвёртая «Господин советник» просто вызвала нервный озноб: о том, как люди, пришедшие к власти... вернее, получившие власть, сволочами становятся и не помнят себя прежних.

Лучший образ романа — «откровенный... демонстративно вызывающий еврей» (с) БНС — Изя Кацман.

Невозможно поверить, что роман написан в 1970-72 годах! Гениально.

А вот буду ли я его перечитывать — большой вопрос, книга «одноразова» в хорошем смысле, то есть убивает наповал и сразу. Примерно как фильм «Список Шиндлера»: гениально, но больше смотреть не буду.

Книга более чем странная, но талантливая необыкновенно. Это редкий случай «надтекста», а не сборник новелл, как кажется на первый взгляд. Будь объём более впечатляющ, можно было бы назвать мега-романом. Не то... Отдельные новеллы рифмуются между собой, как строчки в стихотворении; звякают звоночки сквозных образов: море, Ноев ковчег, древесные черви... Чисто постмодернистский «Безбилетник» сменяется псевдодокументальным рассказом «Гости» (о современных пиратах-террористах), а он, в свою очередь — стилизацией под средневековый документ о суде над животными... Мне больше всего понравились «Кораблекрушение» (почти искусствоведческое исследование о плоте «Медузы» и картине Жерико) и «Вверх по реке» (мини-роман в письмах о человеке, меняющемся при погружении в дикую природу; финальный «твист» вышибает слёзы).

Удивительная книга!

Этот удивительный рассказ я прочитала тогда, когда вышел одноимённый сборник — в 1985 году. И запал он в душу надолго. Я вспоминала его, пересказывала, как умела, друзьям (ну чисто в пионерлагере, честное слово...). И вот в этом году наткнулась на заветный томик в букинистическом отделе Московского дома книги. Вот оно, счастье! :smile:

Я позволю себе ассоциацию, далёкую от фантастики: мне кажется, рассказ написан в манере Брет Гарта. Узнаёте?.. Суровые мужчины, оторванные от дома, золотая лихорадка, разные, очень разные люди, столкновение характеров, неожиданная развязка...

Замечательно созданы автором характеры детей матушки-Земли, уже говорящих на разных языках. Хиксаброд и дорсай — для меня одни из самых ярких и убедительных образов фантастической литературы в целом.

Вот чем мне нравится Олег Дивов — не пишет циклов и сериалов, которые сейчас в таком ходу у авторов, издателей и читателей. Конечно, не только этим нравится (о чём позже), но решимость не идти на поводу, отвага для каждой новой книги придумывать новый мир и новых героев заслуживают уважения.

Из прежних книг Дивова, скажу сразу, больше всего люблю «К-10» — за вдохновенную атмосферу научного поиска, родственную ранним вещам Даниила Гранина и Владимира Савченко, и предельную реалистичность фантастических деталей, — и «У Билли есть хреновина» — за редкий образчик космического вестерна и бесподобный авторский язык.

«Симбионты» порадовали невероятно, во-первых, персонажами, а во-вторых, композицией. По порядку.

Персонажи. Их, ерстка, две «группы»: микроботы и люди. Причём первые ничуть не уступают вторым по степени участия в сюжете и вызывают разнообразные эмоции. Особенно хороши пресловутые «вертолётики». Так что словосочетание «эпическая нанобитва», иронически вставленное автором практически точно в середину книги (как имя Беатриче у Данте), вполне соответствует.

О людях же скажу: Дивову распрекрасно удаются персонажи — от главных до третьестепенных, а это далеко не о всяком современном авторе скажешь. У некоторых (не буду показывать пальцем) и главгерои картонными получаются. А у Олега Игоревича даже эпизодический и почти бессловесный водитель Дима — отдельная песня! Особенно мне понравилось то, что в эпизодах с участием Димы незаметно трансформируется авторская речь, изменяя и всю атмосферу вокруг персонажа. Эх! Почти как Кол Стокер у Джаспера Ффорде: хорошо, но мало!

Далее: композиция (чему сейчас уж совсем мало кто — особенно из фантастов — придаёт значение). Все эти экспозиции, нарастания, кульминации и «перекуры для читателя» складываются в волшебное архитектурное сооружение, этажи которого соединены винтовыми лестницами ассоциаций и скоростными лифтами флэшбэков. Один из флэшбэков (кстати, весьма бодрый и содержащий в себе три-четыре головокружительных сюжетных твиста) Дивов умудряется грамотно впихнуть страниц за тридцать до финала — то есть тогда, когда подуставшие от навалившейся славы Дяченки уже что-то машинально доборматывают впроброс.

Резюме: книга великолепная, если смогу раздобыть себе бумажную, обязательно буду перечитывать.

Бонус: к финалу чтения закралась крамольная мысль: а ведь Олег Игоревич, небось, в постели ну очень, очччень хорош. Во всяком случае, как писатель он доставляет неоднократно и оставляет читателя измученным, счастливым и лепечущим благодарную чушь. Вот как я сейчас ;))

Начала читать с увлечением, но по мере чтения недоумение моё возрастало. В неразберипоймиху (с) Кортасар «Игра в классики» сплелись голдинговский «Повелитель мух», «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона, «Остров дельфинов» Кларка, ну и, конечно, «Обмен разумов» Шекли.

Сюжет пересказывать нет смысла (для этого есть описание, аннотации и пр.). Кстати, об аннотациях. Гениальная, на мой взгляд, «Вита ностра» была сама по себе. Бодрый и захватывающий «Цифровой» позиционировался как второй роман трилогии (!), начатой «Вита ностра». Занимательный же и не более «Мигрант» преподносится на всё согласному читателю как «продолжение цикла (!!!), начатого...» (см. выше). Так и будем спускаться по ступенькам?

Не могу не выразить своё лёгкое раздражение по поводу самопрозвания ГГ: это корявое ружьё бабахнуло только на странице, если не ошибаюсь, 385, да и то как-то бестолково, как в американских мультфильмах — флажок из дула выскочил, да и всё. То есть объяснение ничего не объясняло и никак не сработало.

Единственный интересный персонаж в книге — Айра, он же Махайрод: сержант, гуру, некромант и консультант всея планеты в одном лице. Наверное, если бы не он, я бы так и не догадалась, почему у меня с книгой не возникает взаимопонимания. Вононочо, Михалыч — надо было вспомнить фильм «Ван Хельсинг«!

Это кино про бесстрашного истребителя нечисти с арбалетом-пулемётом наперевес многие восприняли очень отрицательно — те, кто пытался смотреть его всерьёз: «Да ну, пятый класс, вторая четверть!..». Мне же и двум-трём моим друзьям фильм очень понравился — потому что мы сразу рассматривали его как пародию.

Так и тут (назовём это «синдром Ван Хельсинга» :smile:). «Мигрант» — это самая натуральная подростковая фантастика! Подросткам её и читать. И в этом качестве, и у этих читателей книга вполне заслуживает пяти звёздочек! А я, извините, буду читать Славочку Рыбакова. Вот «Звезду Полынь» только что прочитала — это же класс!

Вспомнился далёкий уже 1997… а может быть, 1998 год. Друг дал почитать сборник, в котором среди прочего была повесть «Живущий в последний раз» — книга, взявшая нас в плен всерьёз и надолго. Плен был чёрный, серебряный, готический, суровый, симфонический, солёный, жестокий, прекрасный… Имя, стоявшее над заглавием — Генри Лайон Олди — звучало сдержанным рокотом барабана и волнующими нотами виолончели, обещало захватывающие дух новые страницы… «Он русский, понимаешь ты, русский! — горячилась я. — Не может иностранец так написать! А если даже напишет, то теперь уже никто так не переведёт!». «Да почему? — возражал друг. — Мало ли сейчас хороших зарубежных авторов…» — и начинал сыпать именами. «Ну, интересно, и кто ж из твоих иностранцев будет Бальмонта цитировать?» — выкладывала козырь я…

Давно это было. Взахлёб, параллельно и последовательно, были прочитаны «Витражи патриархов», «Восставшие из рая», «Мессия очищает диск», «Пасынки восьмой заповеди», «Дорога», «Войти в образ», «Герой должен быть один»… Мы с другом втягивали в круг поклонников сэра Олди всё больше неофитов… «Путь Меча», «Нопэрапон», «Чёрный баламут»… К этому времени уже ни для кого не был секретом один псевдоним на двоих — Дмитрия Громова и Олега Ладыженского.

А потом… друзья мои как-то охладели к этой бесконечной творческой карусели. «Мага в законе», «Выйти в тираж, или Орден святого Бестселлера», «Приют героев», «Шмагию» и «Гарпию» я уже читала, можно сказать, в одиночестве. Огорчительно. Не с кем было поделиться впечатлениями, радостью, да просто новой книгой.

И вот, боюсь я, настало и моё время. Глухое недовольство тем, как разбрасываются любимые авторы, становится всё отчётливей. Надолго выбил меня из колеи глумливый рассказ «Мы плывём на запад», опубликованный, по-моему, аж в двух сборниках.

Но я не сдаюсь :))

И вот новая книга в руках: «Urbi et orbi, или Городу и миру. Книга первая. Дитя Ойкумены». Последняя надежда, можно сказать. Сомневалась, правда: если я «Ойкумену» (аж в трёх книгах) не читала, может, не получится? Может, поэтому и не получилось.

«Urbi et orbi…» показалась мне холодной, бледной, насмешливой — как презрительная улыбка. Истории из раннего детства, подросткового времени и юности Регины Ван Фрассен, главной героини грядущей эпопеи, перемежаются её же «взрослыми» умозаключениями — или, скорее, рефлексиями на ещё неизвестное нам. Небогатый сюжет (а вернее, девять разрозненных сюжетов — каждый для рассказа) размазан тонким слоем по 350 страницам и ничего не обещает в конце. Персонажи набросаны небрежными штрихами и аляповатыми мазками, чем напоминают генератов — отнюдь не класса А (с) Джаспер Ффорде.

Ощущение потери — нет, старый друг не умер, просто уехал в далёкие-далёкие края — не помешало мне взяться ещё за одну книгу Олди. Но о ней — в следующий раз, ладно?

Не так давно перечитала — и опять понравилось! :)

Не могу не отметить странный «спецэффект», который почувствовала ещё в школьном возрасте, читая «Лунную пыль» впервые: речь в романе идёт об отдалённом будущем, но, поскольку сама книга написана давно и в чём-то архаична, кажется, что читаешь о реальных событиях прошлого. Ностальгическое какое-то чувство...

Вышедший на экскурсию по лунному Морю Жажды пылеход (он же лунобус) в результате небольшого «лунотрясения» проваливается в лунную пыль. Двадцать два человека, надёжно спрятанные от телескопов и радиоволн, ждут спасения, борясь не только с нехваткой жизненных ресурсов, но и со скукой. Их тем временем пытаются найти и спасти... а также сделать офигенный телерепортаж.

При теперешнем прочтении «Лунная пыль» мне чем-то напомнила романы Артура Хейли, в первую очередь, «Аэропорт» и «Взлётную полосу», особенно манерой оканчивать каждую очередную главу на переломном моменте и переходить к другому субъекту повествования.

А ещё не могу не поделиться вот таким изящным завитком фантастического предвидения:

«...здесь уместнее что-нибудь из лёгкого жанра. Скажем, одна из пошловатых, но забавных комедий, которые наводнили эфир в конце 1980-х годов, когда капитулировала телецензура...». Напомню: Кларк написал «Лунную пыль» в 1961 году. Фантасты знают всё! Просто не всё говорят...