Хочется заслониться рукой от ослепительной черноты этой книги, от её жуткого и равнодушного сияния. И точно так же хочется смотреть на неё и смотреть не отрываясь, покорно подчиняясь её гипнозу.

«Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»

Мир «Ложной слепоты» — та самая победа ада. Потому что иначе как адом нельзя назвать жутко-выморочное будущее, нарисованное Уоттсом. И жизнью это тоже не назовёшь. Живой ли человек, у которого вместо чувств и органов чувств — сплошные протезы? И человек ли он?

Лет сто назад прочла рассказ Лино Альдани «Онирофильм», в мире которого «протезируются» реальные чувства. В наше время многие считают этот рассказ одним из лучших предсказаний виртуальной реальности. На мой взгляд, речь скорее о «виртуальном человеке» будущего. С точки зрения фантастики, протезами (ну ладно, инструментами и симуляторами) можно заменить практически всё — кроме разума (ИИ не в счёт, на то он и первое «И», чтобы подчеркнуть эрзацность второго «И»). И тут-то — в «Ложной слепоте» — выясняется, что… невелика ценность?

Вторая грань послания «Ложной слепоты» — это взаимопонимание и его невозможность/иллюзорность. О какой возможности понять совершенно неантропоморфных во всех отношениях инопланетян может идти речь, когда не могут и не желают понять друг друга не только человек — нечеловека и человек — машину, но и мужчина и женщина, мать и сын, друзья с самого детства

На «разных языках» зачастую говорят и автор с читателем. Сетующим на непроходимую научную терминологию: а названия частей такелажа вам не мешают Роберта Льюиса Стивенсона или Джека Лондона читать? Понимание — акт доброй воли. Погружение в «Ложную слепоту» сродни изучению иностранного языка «вживую»: многое из контекста становится ясным, даже без подгугливания, а напряжённость текста обостряет не только аналитические, но и интуитивные способности :)

Мне, наверное, порядком легче было читать роман, чем многим другим штурмующим его — потому что я биолог (и скорее Каннингем, чем Исаак, замечу в скобках), поскольку чистым (ч.д.а. или х.ч.) технарям и чистым (как слеза Бедной Лизы) гуманитариям приходилось преодолевать терминологические сложности диаметрально противоположных им сфер.

В любом случае, научность этой фантастики беспрецедентна, и в то же время скупая и скальпельно точная метафоричность языка не даёт ей перейти в ранг «научпоп», оставляя за ней звание художественной литературы. На эту же чашу весов добавляю недоговорённости и мерцание смысла. Удивительна роль читателя в ветвлении сюжета: автор оставляет за ним определённую свободу действий, поскольку в любой из недосказанностей кроются варианты, которые каждый достраивает по-своему, поэтому и «Ложная слепота» у каждого своя *задумалась над двусмысленностью последнего оборота*

Твёрдая НФ? Да. Но вернее будет: жестокая НФ.

Я люблю эту книгу, поэтому объективности от меня не ждите.

Она действительно, как обещает подзаголовок, «о новейших фантастических открытиях и старинных происшествиях, о тайнах Вещества и о многих приключениях на суше и на море». Удивительный пример синтетического романа, сочетающий в себе научную фантастику, исторический жанр, приключения «группы персонажей», лирическую составляющую, юмор, множество идей и метких жизненных наблюдений.

Собственно, я всего лишь раз в моей читательской жизни сталкивалась с другой такой же удачной попыткой: это роман Василия Звягинцева «Одиссей покидает Итаку». Но сейчас не о нём.

В науке случаются времена, когда открытия просто носятся в воздухе и секреты мироздания охотно открываются тем, кто жадно ищет их разгадки — иногда не одному и не двум исследователям сразу. Поэтому основная линия романа не вызывает никакого недоверия: тайны вещества и энергии, вопросы управления поверхностным натяжением и проницаемостью занимают умы самых разных персонажей. И, как выясняется, не только в 1960 году, но и в XVIII веке, откуда в наше время тянется почти невидимая, но прочная нить…

Основной темой, гимном даже этой книги я считаю Счастье Научного Поиска. Вот, на мой взгляд, лучшие образцы отечественной литературы по этой теме: Даниил Гранин «Иду на грозу», «Искатели»; Владимир Савченко «Открытие себя»; Аркадий и Борис Стругацкие «Понедельник начинается в субботу», «За миллиард лет до конца света» (правда, там всё печально, но тем не менее).

При том, что чтение совершенно захватывающее, авторы умудрились гармонично вплести в текст множество интереснейших сведений. Только сейчас, перечитывая этот любимый с детства роман, я обнаружила, что именно из него впервые узнала о маневрировании парусных судов, индийских кастах, восстании сикхов, загадку о всемогущем боге, историю единиц измерений, свойствах токов высокой частоты, истории карандашей (в том числе «Кохинор»), нотной записи, водопровода и трубопровода, о таком показателе, как жёсткость погоды, о кольце Мёбиуса и его свойствах, о том, что Гейне писал не только лирические, но и вполне хулиганские стихи, о буквальном и смысловом переводах…

В романе нет классических злодеев (если не считать Бестелесного, так это когда было… — и эпизодических наркоторговцев), есть лишь «не слишком хорошие» персонажи. А с другой стороны: мне вот наиболее интересным в своей многоплановости персонажем показался Опрятин, который в стремлении докопаться до истины готов пожертвовать многим — в том числе благополучием, здоровьем и даже жизнью… других людей.

Из пары молодых героев, неразлучных друзей-инженеров Николая и Юрия второй мне симпатичнее: ему свойственны широта интересов, азарт, юмор, склонность к стилизации и бесконечное цитирование.

А поединок физиков и лириков на необитаемом острове вообще доставил живейшее удовольствие. Кстати, именно в этом духе проходили литературные ристалища в нашем семейно-дружеском кругу, а в них (уж похвастаюсь) участвовали и взрослые, и дети, причём на равных…

Отдельная прелесть романа — в эпиграфах к каждой главе и части: цитаты для них выбраны редкие, точные и подхлёстывающие читательский нетерпеливый интерес.

Ещё о конкретностях: фантастические события книги так плотно и аккуратно вплетены авторами в самую что ни на есть настоящую реальность, что в них охотно верится. При нынешнем прочтении я не удержалась от попытки составить некую хронологическую таблицу и тем самым определить, когда происходит действие романа (я имею в виду современную на тот момент часть, хотя историческая — «Флота поручик Фёдор Матвеев» — тоже чудо как хороша).

Итак, в тексте «Экипажа «Меконга» фигурируют: фильмы «Плата за страх» (1953, его показывают по телевизору), «Колдунья» (1956, идёт в кинотеатре «Повторный фильм»), «Карнавальная ночь» (1957) и «Последний дюйм» (1958); книги «Туманность Андромеды» (1957), «коричневый томик» Паустовского (очевидно, из собрания сочинений, 1957), Брет Гарт (очевидно, сборник рассказов 1957 года, у меня такой есть), «Улица Ангела» (1960); кроме того, упоминается появление вулканического острова Кумани (декабрь 1959), а вот о полёте человека в космос — ни слова, ни намёка… Итак, установлено: год 1960, никаких сомнений :)

И напоследок — привет из детства-подростковости: будучи малолеткой, я так увлекалась интересной книгой, что, дочитав её до самого конца, «с разгону» прочитывала и выходные данные :) «Экипаж «Меконга» вернул меня в те блаженные времена… только вот на этот раз среди всяких сугубо технических «84х108 1/32» и «усл. печ. л.» я вдруг увидела три строчки, от которых на меня нахлынула благодарная ностальгия… Прочтите их и вы, а я умолкаю, чтобы ещё поразмыслить об ушедшей эпохе…

«Ответственный редактор А.Н. Стругацкий

Тираж 115 000 экз.

Цена 1 р. 09 к.»

Самое правильное, что можно сделать перед тем, как писать рецензию на «Трёх Дюма» — это с некоторым сожалением кинуть в воображаемую печь гору заметок, сделанных во время чтения: вдоль и поперёк исписанные странички блокнота с жирными подчёркиваниями и энергичными курносыми стрелочками; гигантский столбец мелкого курсива на инет-странице книги... Потому что невозможно руководствоваться этими заметками. Потому что половину книги хочется взахлёб пересказать, а другую половину — процитировать.

Оставим в стороне то, что Моруа для «симметрии» и для литературной устойчивости назвал свой том «Три Дюма»: совсем немного места/времени уделено в книге «Дюма-деду» по имени Тома-Александр. Он тоже был человеком удивительным, практически национальным героем, но — воином, судьба которого со временем стала представлять интерес лишь для историков. Пусть его великая тень вечно несёт караул у двойного пьедестала, возведённого сословием читателей для его сына и внука, ставших известными миру как Дюма-отец и Дюма-сын.

Не так давно, читая «Мандарины», сформулировала для себя «статусы» нескольких главных действующих лиц: человек-вчера, человек-сегодня, человек-завтра.

Александр Дюма-отец, вне всякого сомнения, был «человеком-сегодня». И не только потому, что жил только настоящим, не печалясь о прошлом и не тревожась о будущем, загораясь сиюминутными идеями и остывая к очередной возлюбленной, едва она скрылась из глаз... хотя и всё это тоже, замечу мимоходом. Нет-нет, подумалось мне: дело в том, что автор «Трёх мушкетёров» был бы совершенно уместен и даже не особо удивителен именно в XXI веке... Не торопитесь возражать. Представьте...

— вот Александр Дюма азартно роется в интернете, который по первому загугливанию предоставляет ему монбланы исторических сведений для его будущих книг;

— вот он устраивает холивар на форуме и, разя оппонента острым словцом, за комментом в карман не лезет;

— вот он выводит свои киноприёмчики из прозы и драматургии действительно на большой экран и организует кинофабрику «Монте-Кристо», для которой сам же тоннами пишет сценарии; в ход идут сиквел («Три антракта к «Любви-целительнице» — продолжение пьесы Мольера), приквел: Дюма написал сначала пьесу «Мушкетёры» (1845), а уже потом — «Юность мушкетёров» (1849), — и франшиза (ну, это все читатели А.Д. сами назовут...);

— а теперь Дюма-пер организует литературную фабрику Дюма и Компания, делающую ставку на массовую культуру и приносящую щедрые жертвы богам Тиража и Гонорара...

Тут справедливости ради следует сказать, что не только на Дюма-отца пахали литературные негры (что стало общим местом), но и сам он был литературным негром у целого взвода других авторов, «ремонтируя» их колченогие пьесы, с пылом и фантазией доводя их до сценического совершенства и успеха в залах и в кассах театров;

— этот писатель королей и король писателей был не прочь поиграть в монополию. Литературную, конечно. Против него бунтовали отдельные МТА (которым не повезло просочиться в литературные негры);

— Дюма, всегда стремясь быть на виду, участвовал в революциях, пытался заняться политикой (последнее как-то не удалось, но он особо не расстроился), носился с идеей завести свой ресторан и сам прекрасно готовил, причём частенько — на огромное число гостей или на театральную труппу, гастролировавшую с его пьесой;

— легче лёгкого представить себе Дюма-папу, сбрасывающего на мобильнике звонок от кредитора и с лукавой улыбкой проматывающего список номеров бесчисленных любовниц...

Шутки шутками, а ведь Александр Дюма-отец не только талантливейший писатель, работоспособности которого люто завидуешь, но и очень обаятельный человек, узнав которого лучше на страницах биографического романа Моруа, проникаешься к нему искренней любовью и горячей симпатией.

Совсем не таков Александр Дюма-сын. Унаследовав от отца рост и стать, талант и творческое долголетие, просто-таки гипнотическое влияние на женщин, он, этот «человек-вчера» (искренне полагающий себя «человеком-завтра») не вызывает симпатии. Он, кстати и к его чести сказать, трезво оценивает свои писательские качества: «...я вообще не художник. Ни по форме, ни по содержанию. У меня зоркий глаз. Я вижу достаточно ясно и говорю достаточно чётко — это так, но в том, что я пишу, нет ни энтузиазма, ни поэзии, ни волнения. Это иронично и сухо. Произведения этого сорта развлекают, удивляют, затем утомляют публику, автора же это убивает».

Практически всю жизнь, испытав сладость и горечь настоящей (и обречённой) страсти в ранней юности, он предпочитал быть непримиримым моралистом и язвительным резонёром, рвался воспитать всё общество разом, не умея навести порядка в собственной душе. Вёл себя младший Александр всю жизнь как человек в футляре; его душил высокий крахмальный воротник собственных моральных принципов, которые не принесли ему счастья. Женщин, только и мечтавших о том, как бы это половчее броситься к нему в объятья, он предпочитал держать на расстоянии — от вытянутой руки до пушечного выстрела.

И всё же жаль, что знаем мы его практически по одному произведению — «Даме с камелиями». Переведены на русский, но не сказать, что очень популярны, несколько его романов. А мне, несколько перекошенному в театральную сторону человеку, очень хотелось бы прочесть его пьесы (пьесы Дюма-отца читала, больше всего понравились «Кин, или Беспутство и гениальность» и «Молодость Людовика XIV»).

Этого стоика, этого занудного воспитателя общественного вкуса трудно представить в XXI веке. Разве что на моём «родном» сайте livelib.ru: там бы он угрюмо отмалчивался, писал рецензии раз в полгода, а раз в год или два выкладывал свои опусы о падении нравов и ничтожности женщин в теме «Творчество наших читателей»; впрочем, уязвлённый недостаточно почтительными, недостаточно восторженными или недостаточно компетентными комментариями, он бы, пожалуй, попросил администраторов закрыть его аккаунт...

Андре Моруа — отдельная моя читательская любовь — красноречив и афористичен, фразы его старомодно пространны и при этом романтически легки: их окрыляет искреннее восхищение автора личностью и талантом Дюма (в первую очередь, конечно, Дюма-отца). В то же время это не только художественный, но и документально-исторический текст. Практические подробности, суммы в франках и сантимах, точные даты, лаконичные либо обширные (соответственно сюжетной необходимости) цитаты из газетных статей, рецензий, личной переписки, дневников и записных книжек — всё это не только интересно, но и внушает настоящее уважение.

Отличная книга, рекомендую.

Мне повезло прочесть рассказ «с нуля», не зная о нём загодя ровным счётом ничего. Первое впечатление: вариация классической схемы, автором предпринятая совершенно сознательно и даже демонстративно (уже потом узнала, что произведение написано для конкурса на заранее определённую тему). Второе: а получилось-то настолько живо, индивидуально, по-своему... И рассказ превратился в тот самый «Ghost in the Shell», уникальное сочетание жёсткой конструкции и живого мятущегося пламени... пламени свечи.

Отзыв не место для дискуссий, но: стоило ли концентрироваться на конкретных строчках Пастернака, давших заглавие рассказу? Свеча — один из выдержавших испытание столетиями (задолго до стихотворения) символов, даже архетипов. Свеча — вера (не обязательно в Бога). Свеча — творчество. Свеча — мимолётность и хрупкость человеческого бытия. Свеча — знак блуждающему во тьме. И стихотворение Бориса Пастернака здесь тоже не буквальные несколько строф о том, как кто-то с кем-то в феврале, а своеобразная мантра, если хотите, шибболет, по которому в прагматическом мире смогут опознать друг друга изгнанники, утратившие свою духовную родину — Литературу — и бережно, как огонёк свечи, несущие её в своих сердцах. Не для самих себя, а чтобы передать это трепетное пламя дальше.

офф за рамками отзыва: а тема конкурса-то, оказывается, была такая: «Узкий специалист». Замечательно. Пожалуй, даже оценку рассказу добавлю в свете новых знаний :) уж очень узнаваемо выписан Андрей Петрович, помесь жалости с досадой, не столь не желающий, сколь не умеющий приспособиться к «дивному новому миру», в котором ему нет места. И я когда-то, доведённая до отчаяния, пыталась продавать любимые книги (по странному стечению обстоятельств, это был четырёхтомник Жапризо, который виден и узнаваем на аватарке-фотографии автора рассказа «Свеча горела», вон он, за левым плечом МГ). К счастью, потенциальная покупательница оказалась мудрее меня. Она просто дала мне денег, сказав: «Вернёшь, когда сможешь. А книги я у тебя всегда могу взять почитать».

Мы возвращаем, когда сможем. Знания. Веру в себя. Чувство. Книги.

Этот удивительный рассказ я прочитала тогда, когда вышел одноимённый сборник — в 1985 году. И запал он в душу надолго. Я вспоминала его, пересказывала, как умела, друзьям (ну чисто в пионерлагере, честное слово...). И вот в этом году наткнулась на заветный томик в букинистическом отделе Московского дома книги. Вот оно, счастье! :smile:

Я позволю себе ассоциацию, далёкую от фантастики: мне кажется, рассказ написан в манере Брет Гарта. Узнаёте?.. Суровые мужчины, оторванные от дома, золотая лихорадка, разные, очень разные люди, столкновение характеров, неожиданная развязка...

Замечательно созданы автором характеры детей матушки-Земли, уже говорящих на разных языках. Хиксаброд и дорсай — для меня одни из самых ярких и убедительных образов фантастической литературы в целом.

В книге с необычным названием — цитатой из «Книги джунглей» Киплинга — действие происходит в совершенно реальном, современном (на момент написания, то есть полвека назад) мире. События же его — фантастические: ну с чего бы, казалось, у заурядного молодого человека, средней руки научного работника вдруг открылись способности к гипнозу, а его кот, роскошный такой котище Барс, у которого и так с хозяином совет да любовь и полное взаимопонимание… заговорил?

Но перед нами не сказка о говорящих зверюшках, не только приключения в мире телепатии на грани возможного — это напряжённое размышление о совести, человечности, прогрессе морали, ответственности человека перед животными… Животными? Да. Их принято называть «братьями нашими меньшими». Но строго говоря, они же старше нас :) Ариадна Громова нашла замечательные слова — «соседи по планете». Именно она? Думаю, да. Знаменитая серия книг Юрия Дмитриева под этим названием выходила позже, с 1977 по 1985 годы, и получила Международную европейскую премию в 1982 году.

Герои книги Громовой — не только Игорь Павловский, который не может толком разобраться, что делать с внезапно свалившейся на него «сверхспособностью», и его умница-красавец Барс («достойный представитель кошачества», как характеризует его рассказчик), но и другие люди и животные: неистощимый говорун и цитатчик Славка, серьёзный и положительный Володя (у которого по ходу дела обнаруживаются малоприятные и даже пугающие черты), колли-джентльмен Барри, кошачий гений Мурчик, несчастный его хозяин 14-летний Герка, журналист Виктор, завидные котики Ивана Ивановича Пушок и Лютик, зловредно-елейная бабка Пестрякова, капризная красавица Лера («Или кот, или я!»)… Очень увлекательно читать о невероятных событиях в доме близ Московского зоопарка и вокруг него. Но, перечитывая нынче этот «привет из детства», поразилась: сколько же умных и интересных мыслей сумела вложить в свою небольшую (всего-то 240 страниц) книгу Ариадна Григорьевна! Её произведение подталкивает к тому, чтобы внимательно, с уважением и некоторой тревогой всмотреться в своего домашнего любимца, «который всё-всё понимает, только не говорит», поразмыслить, зачем нам вообще нужны домашние животные, какую роль они играют в нынешнем механически-синтетическом мире, каково их — и наше — будущее, не пора ли человеку пересмотреть своё многовековое амплуа «царя природы», в чём состоит подлинный гуманизм.

Страницы книги — натуральное месторождение важных понятий, в том числе и негативных (например, Арсенал Готовых Мнений — хорошо, что я о нём узнала так рано: это позволило в дальнейшем достаточно критично относиться к трескучим шаблонным фразочкам, выдаваемым за перлы житейской мудрости). Предполагаю, что именно от Ариадны Громовой я впервые «услышала» о Стругацких и Леме, Розе Кулешовой и Вольфе Мессинге, об индийской девочке Камале, воспитанной волками, о тысяче других интереснейших вещей… При этом всё вкусно пересыпано цитатами, да и вообще: чувствуется, что герои книги — читающие люди. Это же чудесно.

Нет слов, чтобы передать, как я жалею, что «Мы одной крови — ты и я!» существует всего в двух бумажных изданиях: 1967 и 1976 годов. Первое из них запоем читала в детстве, второе мне посчастливилось откопать год назад на ростовском развале. Его и перечитывала сейчас. Мне у него обложка куда меньше нравится, зато внутренние иллюстрации А. Тамбовкина — те же самые: лёгкие, точные, слегка лукавые.

Стареют ли детективы? Нет, не великие сыщики (с этими всё ясно), а романы, написанные об ужасных преступлениях и захватывающих дух расследованиях?

Мне представляется, что это в первую очередь от авторов зависит. И вот этих шведских авторов — Пера Валё и Май Шёвалль — очень и очень люблю, а поэтому мне хочется, чтобы их книги никогда не старели.

«Гибель 31-го отдела» (1964), «Стальной прыжок» (1968), «Полиция, полиция, картофельное пюре!» (1970), «Негодяй из Сефлё» (1971) прочитаны давным-давно, а то и перечитаны не раз. Вот и представьте себе сладкий озноб, завладевший мною, когда я наткнулась на полке нашего «рабочего» книжного магазинчика на неизвестную мне доселе книжку шведского семейно-детективного дуэта — «Рейс на эшафот»…

Мрачная и кровавая завязка. Бесприютно-промозглая атмосфера поздней осени, постепенно, по мере того, как беспомощно поначалу буксует расследование, перетекающей в неприветливую зиму. Длинные многосуставчатые названия шведских улиц и площадей. И… работа полиции: каждодневная, въедливая, упорная, немыслимая без общих усилий.

Здесь нет _одного_ великого сыщика, сверхъестественной проницательности и чуть ли не паранормальным способностям которого читатели будут обязаны отвисшей челюстью. Нет, здесь трудится целый муравейник: деловитый, суетливый, настырный, иногда бестолковый — но постепенно «муравьи» подтаскивают один к другому кусочки паззла, и вот уже мало-помалу, начиная с краёв, вырисовывается картина преступления и сам убийца — его плащ… фигура… лицо!

Интерес по мере чтения нарастает; ставшая общим местом читательских отзывов медлительность скандинавских детективов куда-то улетучивается. И всё же неудержимый интерес к развитию сюжета совершенно не затеняет персонажей книги — очень разных, очень человечных со своими печалями и проблемами, загадками и потерями.

Рассказ авиабомбой ахнул в самое средостение, оставив после себя кровавую воронку, на краю которой, виновато ссутулившись, сидела Смерть.

Стилистику советской партизанской повести и мистическое содержание чуть борхесовского оттенка автор сплёл столь искусно, что ни швов, ни стыков не разглядеть. Повествование движется тоже по-партизански: бесшумной скользящей поступью, ограничиваясь скупыми, точными фразами-жестами.

Шестеро из заглавия кажутся невыдуманными: они пришли сюда из жизни, чтобы встретиться со Смертью. На краткий миг выступают они из-за светового занавеса небытия, чтобы побудить нас напряжённо вглядеться в эти лица. Хорошо, что автору хватает щедрости не выращивать сюжет в повесть: лаконичность, «выхваченность» словно бы фрагмента из куда более объёмного текста производит сильное впечатление.

И даже не предполагайте, что вам уже из названия всё стало ясно. Не буду выводить мораль, ограничусь цитатой из Визбора: «...ведь слово «смерть», равно как слово «жизнь», // Не производит множественных чисел...»

Прочла в сборнике «Русская фантастика 2011» под заголовком: Грэй Ф. Грин «ПРОЩАНИЕ С БАКЛАВСКИМ». Фрагмент романа-мозаики «Кетополис: Киты и броненосцы» в пересказе Ивана Наумова.

Ну, «пересказ» — это явная литературная мистификация, а само повествование заслуживает оценки 6/5. Фактура не столько сочная, сколько пряная, как специи без риса (добавить рис — это уж по желанию читателя). Сложно понять, ЧТО перед нами: альтернативная история? дизель-панк? детектив с уклоном в фэнтези? Наверное, на то и «роман-мозаика»…

Действие происходит в огромном портовом городе Пуэбло-Сиам. Это такой «интернациональный котёл», что мало не покажется. Вот в космической НФ персонажи нарочито разных наций у меня всегда скепсис вызывали — ага, конечно, так все и подружились-переженились лет этак через двести-триста… В Пуэбло-Сиаме многонациональные дружбы и противостояния выглядят совершенно естественными. Здесь служит таможенным инспектором неподкупный Ежи Баклавский; двумя тенями следуют за ним близнецы-телохранители Май и Чанг; делает предложение, «от которого невозможно отказаться», страшноватый Дядюшка Спасибо; где-то на границе что-то такое вытворяет с мутантами непонятный мятежник Октавио Остенвольф; рисует на набережной бедный художник-абстракционист Пабло; равнодушно-брезгливо помогает таможне виртуоз-медвежатник Зоркий Дэнни; теряет надежду в ожидании ролей актриса, взявшая себе псевдоним Нина Заречная… И хватит вам для развития сюжета. Контрабанда и политика, театр, всеобщее поклонение китам (на грани с религией) — и такой же всеобщий страх, странный и будто бы знакомый быт с паровыми автомобилями и пневмопочтой, прекрасные и пугающие Плетельщицы — всё это замешано настолько густо, что даже у опытного читателя дыхание перехватывает.

Приведу, с вашего позволения, только одну цитату. Это фрагмент, где автор (ох уж эта маска, разделённая симметричным «Ф» на серую и зелёную половины!) даёт читателю на миг расслабиться — по нему вы можете судить о языке повести:

«Священник призывно махнул рукой, и Баклавский начал пробираться между тесно поставленными столиками. Никто не курил. Непонятно, как этого удавалось добиться хозяину-итальянцу, ведь вывески, подобные висящей здесь «Табачный дым убивает аромат кухни», никогда никого не останавливали. Мимо проплыл официант, неся на вытянутой руке шкворчащую китятину на камне. Несколько маклеров, ожесточённо жестикулируя, спорили о том, во что переводить сбережения клиентов. Им было о чём беспокоиться — с приближением Остенвольфа к Патройе цена на золото выросла уже вдвое. У окна скучающая матрона брезгливо следила за тем, как одетое в матроску чадо уныло гоняет еду по тарелке. За окном продефилировал Чанг. В узком кругу братья охотно садились за стол к шефу, но на людях чаще выступали телохранителями. В глубине зала хлопнула пробка, и нестройный хор голосов затянул что-то поздравительное. Из кухни выглянул кудрявый повар, безумным взглядом окинул посетителей и снова исчез.»

Грэй Ф. Грин задействует все пять чувств, и не в последнюю очередь — слух (обычно писатели ограничиваются зрением и обонянием).

А прощание с Баклавским действительно происходит — но не в магическом плену обманутых Плетельщиц, а в самом конце, когда он добровольно отказывается от этой сдвинутой, искажённой, концентрированной реальности… в пользу чего?

Спецом для конкурса рецензий:

А теперь на общих основаниях :)

Затея с самого начала была необычайно интересной и вызывала опасения: справятся ли с нею авторы, составитель, издатели? Надо же было придумать такой концепт: сборник двух равноправных авторов, причём сборник рассказов, да ещё и расположенных по знакам Зодиака!

Всё удалось, можно выдохнуть. И блестяще удалось. Именно поэтому ставлю «Зеркалу для героев» десять баллов, хотя отдельные рассказы оценила в интервале от шести до десяти и, казалось бы, средняя арифметическая должна быть ниже... Но это не арифметика, господа и товарищи читатели. Это магия. Магия слова двух великолепных рассказчиков, несущих нам добро, веру в человека и человечество, но не боящихся быть жестокими с теми, кто зачарованно им внимает.

Действительно, среди произведений сборника много шокирующих и болезненных рассказов, много физически неприятных деталей и психологически тяжёлых ситуаций. Но каждый ход авторов оправдан, подчинён замыслу пронять, достучаться до ума и сердца, поразить, заставить задуматься.

В сюжетах хватает мистики и элементов хоррора, но больше всего — той фантастики, которая когда-то называлась социальной, а теперь всё чаще именуется гуманитарной. Сборник ещё раз подтверждает истину (которая до некоторых почему-то никак не доходит): фантастика — это ещё один способ рассказать людям о них самих.

Хотя вот лично мне в рассказах «Зеркала...» не хватило НФ, надеялась увидеть её побольше.

Книга отлично издана, её приятно читать: в белейшей бумаге с ровным до шелковистости обрезом и прекрасными иллюстрациями.

Всяческих успехов людям, отважно продвигающим рассказы! Спасибо за книгу!

Подробности — в отзывах на все рассказы сборника. Чем могла, как говорится :)

Собираясь оценить свежепрочитанное произведение в законные 10 баллов... не нашла его на авторской странице. Малость опешила. Через пару испуганных секунд поняла, что не вижу «Под землёй и над ней» в списке _рассказов_. Поднялась выше. Ага, повесть. Повесть?..

Пора, давно пора легализовать и узаконить жанр «конспект романа», изобретённый ещё Верой Фёдоровной Пановой. В эту нишу сочинение Майка Гелприна вписалось бы изумительно.

Приём повествования от имени нескольких персонажей в литературе укоренился прочно, и чем более разнятся эти рассказчики, тем интереснее получается. С особым шиком воплощают такое многоголосье авторы-фантасты, поскольку имеют полное право сделать субъектами повествования как очень разных людей, так и вообще нелюдей. У М. Гелприна по разные стороны баррикад, «под землёй и над ней», оказываются всё-таки люди, но рассечённые на два не только враждебных, но и буквально несовместимых лагеря. Героев автор рисует крупными, решительными, но не грубыми штрихами; они возникают и оживают в читательском воображении почти мгновенно, «без разбега», на пространстве нескольких строк. Они взывают к нашему сопереживанию, к состраданию — эти настолько непримиримые враги, что они даже не знакомы друг с другом. Абсолютно.

Этот антагонизм до смертельной черты, невозможность (а может, нежелание?) найти хоть какие-то точки взаимопонимания, всегдашнее существование двух правд, ни одна из которых не истина, терзают душу.

Когда люди перестанут воевать? Когда они научатся понимать друг друга? Долго ли нам ещё искать ответ?

«…эту профессию я любил больше всех остальных профессий, которые у меня были впоследствии; я гордился ею неизмеримо» (Марк Твен)

Думаете, это он о литературном творчестве? Вовсе нет: о ремесле лоцмана. Удивительный выбор для великого американского писателя — из 74 лет своей богатой событиями жизни он наиболее ценил те пять, которые ему выпало провести на могучей реке, ведя вверх и вниз по ней чуть смешноватые в своей роскоши двухтрубные пароходы, молотящие воду огромными колёсами, источающие клубы жирного дыма...

Молодость, скажете вы? И это тоже. Но ведь недаром Марк Твен вернулся, чтобы вновь проделать это путешествие двадцать с лишним лет спустя. Именно этому возвращению мы обязаны одной из лучших и необычных книг Твена — «Жизнь на Миссисипи».

Ценители экшна, искатели сюжета, взявшись за эту книгу, думаю, прочтут страниц пятьдесят или шестьдесят со всё возрастающим недоумением, а потом и вовсе бросят с возмущённым восклицанием: «О чём книга-то?..» О жизни, на обложке же написано :)

Американский прозаик даёт себе волю и создаёт нечто среднее между путевыми очерками, мемуарами и романом-эссе. Здесь находится место и истории, и историям; поэзия реки и проза профессии сплетаются где гармонично, где нарочито нелепо. Молодой на то время американский юмор кажется мальчишеским — он так же немного грубоват, так же построен на гиперболе, так же ведёт своё происхождение от упоительного ощущения полноты жизни.

Читателям этой книги повезло с рассказчиком: здравомыслящий, зоркий наблюдатель с огромным личным опытом, сторонник прогресса; всё интересует его: от выручки за хлопок до зарплаты учителей и количества получаемых жителями какого-либо города писем. Его приводят в искренний восторг производство льда и работа прядильной фабрики, окружающие реку заводы, мельницы, лесопильни… в то же время он чужд восторженности и ехидно высказывается, например, о романтизме Вальтер Скотта, о чрезмерной цветистости речи корреспондентов южных газет, о работе железных дорог. Отменно владеющий искусством ставить точку, Марк Твен почти каждую из небольших глав (всего их в книге шестьдесят) завершает рассказом о каком-либо жизненном происшествии, порою превратившемся в легенду — а иногда и в курьёз.

Очень любопытно было прочесть о создании ассоциации лоцманов, которая представляла собой нечто среднее между профсоюзом и ложей для посвящённых, об истинной истории происхождения псевдонима автора (всё куда замысловатее, чем рассказывают нам предисловия и википедия; автор посвятил этому отдельную главу под названием «Наш праотец»); интересно Твен рассуждает об эйдетической памяти (называя её «назойливой»); настоящее волнение вызывает его рассказ о катастрофе, случившейся с пароходом «Пенсильвания». С удивлением опознала в одном из многочисленных персонажей книги прообраз Альфреда Дулитла из пьесы Шоу «Пигмалион», а вот «дядю Ремуса» не сразу узнала... это дядюшка Римус, ах вот оно что!.. Ничего удивительного: у меня в руках было бумажное издание 1960 года, которое, в свою очередь, являлось перепечаткой с издания конца тридцатых годов... в переводе Риты Райд, если верить издателям :)

Но «Жизнь на Миссисипи» — это не только «собранье пёстрых глав». Это ещё и удивительно спокойное, умиротворяющее чтение, сочетающее в себе свободу, простор, движение — то стремительное, то плавное, — наверное, совсем как Миссисипи...

«…и тут окончилось самое чудесное путешествие в пять тысяч миль, какое я имел счастье проделать».

Издательства неохотно берут рассказы: с ними сложнее работать, чем с романами. Книжные магазины неохотно берут рассказы: они продаются хуже, чем романы. Читатели неохотно берут рассказы: ну вот ещё, только вчитался, только в героях разобрался, тут — бац! — и всё кончилось, изволь начинать следующий; то ли дело роман, а лучше цикл, а ещё лучше сериал, чтобы и читать не надо было. В этих условиях сочинители, истово придерживающиеся короткого жанра, заслуживают памятника — хотя бы виртуального.

Майк Гелприн не подвёл, сборник из двадцати двух рассказов получился на славу, и если бы знать точно, что выйдет в свет ещё хоть один такой же завидный том — я бы уже сейчас встала в очередь.

Без шуток: талант автора определённо в умении не растекаться амёбой по субстрату, а внятно, живо, на нескольких страницах успеть рассказать историю — вдохновляющую, весёлую, страшную, выбивающую слёзы или побуждающую напряжённо размышлять, строить свои версии постфактум: «А если так?.. А если иначе? А что было бы?..». Не тратя килобайты на неспешную экспозицию, Гелприн чётко, с ошеломляющей быстротой расставляет на доске чистого листа фигуры-персонажей: игра началась! Ржут метафорические кони, неуклюже, скованно-железной походкой переступают ладьи-роботы, в отчаянии заламывает руки король прогоревшего цирка-шапито... Против всяких правил выкатываются на поле кубики, усеянные змеиными глазами пуантов, разящих в самое сердце. Дым поражения над чёрно-белым полем. Но жальче всех неприкаянно застывшую на самом его краю маленькую пешку: к детям у автора особое отношение, невозможно этого не заметить.

При великом разнообразии сюжетов, при необычном подходе к традиционным темам, фантастика Майка Гелприна глубоко социальна и в первую очередь человечна. Не столько к разуму она обращена, сколько к душе, к совести. Она волнует и часто режет по живому.

В какой-то давней дискуссии (речь шла о современной на тот момент драматургии) встретилась мне мысль о том, что произведение искусства должно содержать сверхзадачу, мольбу: «будьте лучше!» или «будьте прокляты!» — без этого, мол, ремесло. Автор «Миротворца 45-го калибра», на мой читательский взгляд, сумел воплотить обе сверхзадачи в одной: «Будьте лучше или будьте прокляты!»... Поэтому — искусство.

Спасибо, автор.

«Время — деньги», «я потратила на тебя лучшие свои годы, мерзавец!..», «пять лет жизни не пожалел бы, чтобы взглянуть на это» — привычные идиомы, внезапно обретшие буквальный смысл, придвинувшиеся так близко, что между текстом и читателем искрит электричество, шелестит по коже мурашками, завывает внутренней сиреной: спасайся кто может!

Только теперь поняла, почему автора периодически одолевают ошалевшие от перспектив кинодеятели: текст «Чёртовых кукол» настолько визуален и перенасыщен адреналином, что руки чешутся воплотить его на экране… понятно, и почему прожектёры впоследствии пропадают бесследно: ведь, если вчитаться, не так-то это просто, — слишком многое в сюжетах Гелприна можно передать словом, и только словом.

В мире, где развивается действие этой головокружительной повести, время обращено в «звонкую монету», стало средством платежа и обменным фондом, вот только банкротство — смертельно.

Нищие временем шестеро, смертники на грани разорения — «чёртовы куклы», пути которых от развилки жизни и небытия мы видим синхронно. Они, эти стёжки — стежки — нити, сплетаются сначала в неразборчивый пёстрый ком, чтобы стать потом замысловатым плетением, прочной верёвочкой: той самой, которая совьётся петелькой для этого бесчеловечного мира и загадочной Организации, которая вроде бы и под Государство копает, а на самом-то деле хрен редьки не слаще.

Проблемный поиск жизненно необходимого понимания между очень разными людьми, захлопнутыми в ловушке Организации, которая держит их на коротком поводке одного дня, подсвечен, словно сполохами, внезапно вспыхнувшими страстями. Смертельная опасность — мощный афродизиак, не нами замечено, и тут дополнительный плюс автору, не опустившемуся ни до пошлости, ни до банальщины.

С замиранием сердца следишь за гибельным слаломом сюжета, мимоходом успеваешь восхититься мастерски выписанной злодейкой Сциллой (многозначность имени шедевральна!), волнуешься, спешишь к финалу… И вот тут смысл начинает колебаться маревом над раскалённым повествованием, потому что вроде бы пасторально-умиротворяющую заключительную часть можно толковать двояко: и как настоящее (будущее) героев, и как видение перед неизбежной трагедией…

И Валет. Ах да, Валет. Они так и не узнали его настоящего имени.

Высший балл.

«Единственной справкой, которую мне удалось тогда навести, оказалось слово «что». (с) «Торговец пушками»

Не верьте тем, кто скажет вам, что это пародия на «многочисленные шпионские детективы и боевики». Нет, это полный любви и почтения (и тем не менее, слегка шутовской) поклон любимому жанру и любимым авторам. Это как у Акунина получилось: хочу почитать что-то такое ещё, да больше нечего — дай-ка напишу сам :))

Томас Лэнг, бывший военный офицер, сотрудник британских спецслужб… Ну, какой образ вам представляется? Настоящий джентльмен, выбритый до синевы, с ледяным взглядом, немногословный и корректный? Ничуть не бывало. В главном герое преспокойно уживаются беспардонный ловелас Сан-Антонио, неутомимый острослов Арчи Гудвин, мрачный одиночка и любитель нестандартных метафор Филипп Марло… и другие не менее любимые персонажи хороших детективов.

Заказные убийства, внедрение в террористические группировки, двойные и тройные перевербовки на фоне собственной игры — и всё это вкупе с меткими наблюдениями, яркими вставными историями, поражающими глубиной мыслями… Удивительно.

Нет, сознаюсь, первую половину романа я читала с умеренным любопытством, подмечала, по своему обыкновению, авторских «блох» и даже бросила книгу на полдороге, отвлёкшись на другого автора. А вернувшись к «Торговцу пушками», чуть не завопила в инет-стиле: «Кто все эти люди?» :) К счастью, врасти обратно в текст удалось быстро, а тут и медиана подоспела: ровно в середине книги — главная мысль о том, почему торговля оружием неискоренима в принципе, и она подействовала как ледяной душ. Текст понёсся, как с горы, всё стремительнее, всё круче, не давая оторваться. А финал!!! Он просто подбрасывает, как пружина, некстати выскочившая из дивана — так что любой (я думаю) читатель вскочит с этого самого дивана и забегает по комнате, схватившись за голову (или что там у вас под рукой): ну как же так?!.. Всё, всё, никаких спойлеров. И даже если вы, изнемогая от любопытства, сразу заглянете в конец, он вам ни о чём не скажет: книгу надо читать.

Поражена новой для меня гранью таланта Хью Лори. И не только зажигательным сюжетом, но и превосходной манерой изложения: невозможно пройти равнодушно мимо этой роскоши остроумия, наблюдательности и своеобразия авторской речи…

Чудеснейшая книжка! И как это наши пути не пересеклись за столько лет, просто не понимаю.

Опытный мореплаватель Джошуа Слокам первым совершил одиночное кругосветное плавание под парусами. Путешествие на яхте «Спрей» заняло у него более трёх лет (с апреля 1895 года по июнь 1898 года) и составило 46 тысяч миль. Об этом капитан Слокам написал книгу. И отлично написал: поэтично, захватывающе, с юмором! Да ещё и с рисунками автора — уверенными и убедительными.

Несколько лет назад я читала другое повествование об одиночной кругосветке — Френсиса Чичестера — и, конечно, не могла их не сравнивать. Так вот, Чичестер на своей «Джипси Мот IV» обогнул наш земной шарик за 226 ходовых суток с одной остановкой (по-моему, двухнедельной) в Австралии и прошёл за это время 29630 миль, в полтора раза меньше, чем Слокам. Как так? Или у него был другой глобус? :))

Всё дело в том, читатели, что Джошуа Слокам никуда не торопился. У него не было цели поставить рекорд (он и так был первым), он не стремился кого-то победить или что-то доказать... впрочем, нет: он хотел доказать, что это возможно. Возможно в одиночку на паруснике обогнуть планету. И это у него получилось. Оказалось, что всего-то и надо: хорошее знание законов моря и хороший, даже отличный кораблик.

И то и другое у Слокама было. Он вырос от юнги до капитана. Он не раз во время описания своей кругосветки упоминает, что в этих вот местах он побывал в таких-то годах или на таком-то судне; пятидесятилетний моряк понимает, как живёт и чем дышит океан. Что же до парусника, то Слокам сам его построил на основе старого-престарого шлюпа. Получилось это отлично. Когда читаешь, так и чувствуешь любовь капитана к своему кораблику и гордость за него (здесь просится слово «отцовская»). «Спрей» делал по 150-180 миль в сутки. Что это такое? Например, от острова Четверга (что к северу от Австралии) до Кокосовых островов (на полдороге от Австралии к Индии) 2700 миль. «Спрей» покрыл их за 23 дня, причём из всего этого времени Слокаму пришлось стоять у штурвала всего часа три, и то в основном при выходе из одной гавани и входе в другую. В остальное время много читал, иногда целыми днями. А вот в Магеллановом проливе капитану пришлось не так сладко: он «рулил» тридцать часов непрерывно, чтобы выжить самому и сохранить «Спрей».

Итак, повторяю, он не торопился. Он не плыл все эти три года подряд, понимаете? В Австралии Слокам провёл в трёх разных портовых городах в общей сложности три месяца; больше месяца — на острове Маврикий; три месяца — в Кейптауне. Что он делал? Ну, отдыхал, понятно :) а ещё знакомился со страной или островом, встречался с разными людьми (например, со Стенли и вдовой Р.Л. Стивенсона, которая подарила ему лоции мужа, представляете?!) и даже читал лекции о своём путешествии — это ему, кстати, помогало пополнять финансы.

Слокам очень интересно рассказывает о своём визите на Хуан-Фернандес — остров Робинзона Крузо (Александр Селкирк провёл там 4 года и 4 месяца, в 1704-1709 гг.). Отдельной истории — или даже романа! — заслуживают Кокосовые острова. Несколько раз автор упоминает «Бигль», Дарвина и адмирала Фицроя.

Я во время чтения часто смеялась, потому что с юмором у капитана Слокама всё в порядке; как не вспомнить выяснение вопроса, может ли живой козёл выступать в качестве кофемолки; о том, что, по мнению автора, «Спрей» не приспособлен для лазания по деревьям; и конечно, о табличке «По траве не ходить», которую Слокам установил на берегу свежеоткрытого им острова. Но и ужасаться было чему. Причём даже не красочному описанию штормов и пиратов (хотя и они присутствуют), а какой-то сверхъестественной уверенности автора, что всё само собой нормально сложится. Судите сами: человек на парусной скорлупке вокруг света отправляется, а навигационных инструментов у него — лаг да жестяные часы (даже не хронометр!), причём у последних ещё на середине маршрута отвалилась минутная стрелка, а лаг вскоре после этого погрызли акулы, из-за чего он стал врать на полтораста миль в сутки. А ещё капитан Слокам не умел плавать!!! О_о

Ну, я ещё долго могу взахлёб пересказывать книгу, но, может быть, вы лучше сами её прочтёте? Она совсем небольшая (тем более, что последние два десятка страниц занимает послесловие автора, где он подробно рассказывает о «Спрее», и примечания — морской словарик для сухопутных читателей; электронка, правда, не очень аккуратная, но терпимая). Отмечу только ещё один важный факт: помощь и благожелательное отношение встреченных капитаном на этом долгом пути людей — и властей, что немаловажно. Почти все ему помогали — кто чем мог. Всегда бы так.

Краткое содержание: Дурдом на 35-й Западной улице. Арчи принимает аспирин, Вульф стучит двумя дощечками на все лады, а Клара Фокс благодарит бога, что она не родилась русалкой :)

Вот уж не думала, что после не то что лет, а десятилетий увлечения детективами Стаута откопаю что-то новенькое для себя, да не просто новенькое, а замечательное! Однако факт: «Снова убивать» — отличный роман. События в нём, начавшись чуть неспешно, мгновенно набирают скорость, да такую, что, когда Вульф страниц за сорок до финала заявляет полиции: «Мистер Гудвин готов пересказать вам свою беседу с мистером Скоувилом, который, как вы знаете, приходил сюда вчера вечером», — ошарашенно понимаешь, что всё действие романа укладывается в два дня. Чёрт! Да я его читала дольше! :)

Три, казалось бы, вовсе не связанных между собой дела Стаут подгоняет друг к другу быстро и чётко, будто автомат Калашникова на время собирает: щёлк, лязг, щёлк, клац-клац — и вот уже машина для убийства красуется совершенно отдельно от демонстративно спокойного рекордсмена-автора.

А насколько Вульф тут иезуитистый! Это же восторг! В более поздних вещах Стаута он всё-таки полояльнее стал относиться к ведомству инспектора Кремера, но здесь… И ведь не придерёшься: если самым тщательным образом проанализировать его речи, обращённые к служакам закона, обнаружится, что Вульф говорит чистую правду, но при этом ухитряется держать их в глубочайшем заблуждении и виртуозно водить за нос.

Арчи Гудвину тоже выпадает случай вволю порезвиться: большие полицейские прятки по всему дому — от подвала до оранжереи на крыше — с бонусом в виде возможности безнаказанно поглумиться над лейтенантом Роуклиффом!

Надеюсь, вы не захлебнулись в море моих положительных эмоций ;)

«Непонятный пришелец был праздником…» © Сигизмунд Кржижановский «Клуб убийц букв»

Да будет позволено мне сравнить звучание этой странной и колдовской книги с «Оперой богатых» Сергея Курёхина (любезный читатель, быть может, знаком с нею по музыке к фильму «Господин оформитель» — фильму, смею заметить, столь же мрачному, загадочному, двусмысленному, тягучему, страшноватому): гипнотические переливы сопрано, забирающиеся на немыслимую высоту, достигающие той степени совершенства, когда трудно поверить, что это человеческий голос, сменяются вдруг лязгающей машинерией, бешеным и бесчеловечным ритмом своим побуждающей одновременно и вскочить с места, схватиться за голову, бежать куда-то — и оставаться на месте, вдавившись в кресло, вцепившись в подлокотники, в покорном и жутком оцепенении…

Кржижановский потрясает. Удивительный язык этой книги — как чёрное кружево, как гравировка по серебру, как безошибочный удар стилетом — прямо в сердце. Опыт читателя, словно груда сухих листьев, взвивается огненным вихрем ассоциаций от искры, брошенной писателем: кажется, что Александр Грин и Илья Эренбург, Том Стоппард и Эдгар По, Теофиль Готье и Джулиан Барнс, Боккаччо и Честертон, схватившись за руки, несутся в безумном хороводе, достойном кисти Матисса, и только Александр Беляев, не в силах присоединиться к нему, отвечает слабой улыбкой на полный недоумения и горечи взгляд Уэллса…

«Природа не терпит пустоты», а творческое воображение — пустоты книжных полок. Всего на нескольких десятках страниц Сигизмунд Кржижановский успел рассказать нам дюжину историй. Менее щедрый (и более ушлый, заметим в скобках) писатель с лёгкостью наваял бы из этих сюжетов несколько толстенных томов…

Вы знаете, коллеги-рецензенты, а я не хочу читать другие книги Кржижановского: пусть эта останется для меня единственной — алмазом на чёрном бархате воображаемой коллекции.

(написано 18 сентября 2011 года)

Фантастика — непреходящая моя любовь лет этак с двенадцати. Наверное, именно тогда, в интервале «12-16», с неуёмным восторгом читала произведения Лема, в том числе и некоторые рассказы о пилоте Пирксе, разбросанные по разным сборникам. И вот только в прошлом году добралась я до этой книги.

Жанр, в котором писал пан Станислав, тогда было принято относить к научной фантастике (в отличие от «сказочной фантастики», а также «if» — по-русски это направление трактовалось как «что было бы, если…», — о да, я застала времена, когда понятие «фэнтези» было неведомо русскоязычному читателю…), но сейчас понимаю: это в той же степени фантастика психологическая. Станислав Лем выступает и как живописец неведомого, — его космические пейзажи поражают воображение, — и как искушённый знаток тончайших движений души и капризов мозга. А этические проблемы! От их глубины просто дух захватывает!

Рассказы очень разные: от почти курьёзных до трагических и просто жутких (лучшие, на мой взгляд — «Терминус» и «Дознание»). А одна из интереснейших сторон повествования — изменения, происходящие с главным героем. Вот это уже не фантастика, братцы, а одна только чистая и горькая правда.

Серия «Зеркало» не перестаёт радовать, но семёрка и впрямь оказалась волшебной цифрой, как ей и положено традициями. «Зеркальный гамбит» превосходен, планка поднята просто на фантастическую высоту :) Да и число рассказов в сборнике — 21 — по-своему намекает на идеальный вариант.

Произведения двух авторов на этот раз скомпонованы в квадрат шахматной доски, но не думайте, что всё тут радикально чёрно-белое или простое, как е2-е4. Наоборот, е2... то есть едва открываешь книгу, как оказываешься в пространстве неоднозначного, тревожного, волнующего. Рассказы Ларисы Бортниковой и Алексея Провоторова надолго захватывают воображение, предлагают моральные дилеммы, дают простор фантазии, тешат душу любителя как чистого ФиФ, так и «мучительной» психологической прозы.

Да, за доской сошлись очень сильные и достойные друг друга партнёры (не соперники!). Каюсь, ни одного из авторов седьмого сборника доселе не читала, поэтому «Зеркальный гамбит» стал для меня двойным открытием, за что я глубоко благодарна как Ларисе и Алексею, так и создателям/координаторам серии.

Правду сказать, к произведениям А. Провоторова поначалу отнеслась немного скептически — просто в силу того, что, как мне показалось, автор тяготеет к пафосному классическому фэнтези, а я от этого жанра уже ушла-наелась — но нет, Алексей показал себя искусным игроком и на других полях: научной фантастики, триллера (да такого, при чтении которого просто ноги отнимаются от страха, честное слово) и даже юмора, чем невероятно порадовал.

Рассказы же Л. Бортниковой поражают, извините, до самых потрохов. Как, ну вот как удаётся автору при впечатляющем разнообразии поджанров и сюжетных ходов раз за разом выворачивать душу наизнанку?! Иногда до слёз. Некоторые рассказы не отпускают по нескольку дней, так и ходишь с ними, баюкая боль и сладость, оберегая от случайного равнодушного прикосновения то ли героев Ларисы, то ли собственную исцарапанную душу.

Кто выиграл в этой партии? Безусловно, читатель! Читайте, советую от всего сердца.

Рассказ на 27 страницах показался слишком коротким :( потому что он чертовски интересен, богат сюжетными линиями, разворачивается в неоднозначном мире (и даже не в одном), знакомит с «насыщенными» персонажами, в которых никакого картона не наблюдается. С удовольствием прочла бы роман, если бы автору было угодно его из рассказа вырастить.

Некоторые детали экспозиции (например, «личина» одного известного киноактёра, «только на пятьдесят лет моложе») дают нам понять, когда и где происходит действие. Но вроде бы реальное будущее начинает ветвиться смыслами и вариантами. В какой-то момент ощущаешь себя, как это привычно, в Сети, перед монитором, на котором открыто энное количество вкладок. Сначала на значки-маячки взираешь чуть снисходительно — конечно, ЦА должна быть пошире, — а потом становится неловко: да, это ты (или любой другой), сложный и элементарный одновременно. Ты упивался «Властелином Колец» и бегал с мечом по лесам, ты читал о приключениях мальчика-волшебника, ты знаешь, как выглядел в юности Ален Делон, в конце-то концов :) А в слишком долгую жизнь Джона Крейна вместилось куда больше, чем причудливый коктейль виртуальных манков. В жизни всегда есть место подвигу, учили нас, несомненно имея в виду IRL. Но вот что удивительно: и в вирте ему место есть тоже.

Прекрасный, яркий, трогательный рассказ.

В качестве дополнения упомяну о шрифтах печатного издания. Их тоже можно использовать как в плюс, так и в минус. Минус лично для меня в данном рассказе — это почти восемь страниц (из двадцати семи, напомню) узкого, неудобочитаемого курсива. Курсив, извините за капитанизм, хорош для того, чтобы им отдельные слова выделять, которым придаётся особое значение или логическое ударение. В крайнем случае, эпиграфы или стихотворные вставки им можно отбить. Но если вы собираетесь гнать им одну из линий повествования... лучше используйте другой шрифт :(

Плюс: в самом начале рассказа есть абзац «экранного сообщения». Он набран жирным шрифтом, а слова «Часто Задаваемые Вопросы» в нём ещё и подчёркнуты — что создаёт полное впечатление ссылки, в которую так и хочется ткнуть курсором... ну, пальцем, если вы, как и я, читаете в бумаге :)

Значит, Борхес…

«Юг» — это было первое, что я у него прочитала. Тут он меня и взял в плен. Потом другие произведения читала по всяким сборникам — к сожалению, библиотечным. Ну, есть ещё дома его «Книга ада и рая», но это, как я понимаю, компилят. Мечтаю когда-нибудь разбогатеть :)) и купить его четырёхтомник распрекрасный...

Я воспринимала его сразу как поэта — даже не зная, что он писал стихи. Проза поэта — совершенно особая статья. Он со словом обращается бережнее, воду не льёт, умеет образ донести не через бесконечные «как бы», а одной разящей наповал метафорой. Каждый рассказ кажется то песней, то балладой, а то и коротким, но безупречным стихотворением.

При этом — богатство сюжетов, непринуждённое, как у фокусника, достающего из маленькой коробочки огромный букет цветов. Они завораживающе правдоподобны, сюжеты Борхеса, от них пахнет новыми легендами. И пусть там критики определяют, магический реализм у Борхеса или ещё какой — он просто другой, потому что автор с непонятной лёгкостью строит всё новые миры: от почти реальных до совершенно невозможных.

Это только кажется, что новый мир создать просто: несть им числа, отражениям матушки-Земли, засаженным фиолетовыми деревьями и кишащим драконами, с которыми сражается очередной рыцарь либо попаданец. Логика там и не ночевала. Всё картонно, и этот картон с удовольствием сжуют те, кто уже привык питаться картоном.

Не то у Борхеса: каждому из его миров веришь. И краткость рассказа (а не толстенного романа) лишь подхлёстывает воображение.

На первый взгляд, автор не стремится устроить читателю сюрприз: основной сюжетный ход вынесен в заглавие. Интрига поначалу только в том, как же будет реализовано грозное мистическое существо в образе нелепого Птицерона (внешне — родного братца Андрея Петровича из рассказа «Свеча горела», они даже тёзки).

И всё равно начало рассказа подкупает студенческой атмосферой, целой группой изящно намеченных действующих лиц — каждому из них автором отмерены буквально одно-два свойства (краски, да), что не делает их менее привлекательными и интересными.

А вот дальше, когда нам раскрывается истинная сущность растяпы-преподавателя, однозначность куда-то тихо ретируется. Сложно подойти к рассказываемому Птицероном с мерками логики, не согласуется, не укладывается, противоречит! — так ведь это человеческая логика, а у вампиров

Очень хорошо выстроены рефрены в началах фрагментов рассказа. И немного грустной, проникнутой фатализмом, была бы развязка истории, если бы не отличный пуант, точечное удивительное её завершение. С истинным мастерством и юмором сделано.

ИЗ ПЕРВЫХ РУК, или С ЛЕЙКОЙ И С БЛОКНОТОМ

«…На пикапе драном // И с одним наганом // Первыми въезжали в города...»

(с) Константин Симонов «Песня военных корреспондентов»

И снова мост. И вновь война. И опять мир вокруг сужается до крошечного монитора камеры или по-спилберговски сложенных прямоугольником пальцев: рамки кадра. В дыму и крови, в пыли и грохоте взрывов корчится Югославия девяностых: страна, которой уже нет на карте. Корреспонденты испанского телевидения Барлес и Маркес — а вместе с ними сотни их коллег из десятков стран мира — ежедневно рискуют жизнью ради нескольких кадров, ради коротких минут репортажа, с которыми стоит только опоздать… и они уже никому не потребуются: в корзину летят новости, начинающиеся со слова «вчера».

Они расчётливы: надо же знать, за сколько секунд между двумя выстрелами из гранатомёта ты успеешь добежать до спасительной воронки. Они циничны: хороший душераздирающий кадр может сделать тебе имя на долгие годы и приличные деньги на несколько месяцев. Они ленивы и показушны: «Ещё три бомбы, и мы уходим». Они иногда не выдерживают и плачут над погибшими детьми или бросаются, чёрт их побери, прямо в кадр — наскоро перевязать раненого: «Шёл бы ты в санитары, Барлес!..».

Имена, имена, названия стран и населённых пунктов… У военных корреспондентов своя карта, исчерченная трассирующими следами маршрутов, испещрённая обугленными дырами в тех местах, где были друзья, а теперь их уже нет. Нет в живых. «Отвоевав» своё, они могли бы спокойно пожить дома, походить на службу в цивильный офис… Но их снова и снова тянет туда, «словно они вкалывают войну себе под кожу, прямо в вену».

И Барлес снова, хрустя битым стеклом, будет бросаться вытаскивать из кадра раненых, а Маркес — караулить свой мост.

Перес-Реверте знает, о чём пишет. Для этого ему не пришлось расспрашивать очевидцев, гоняться с диктофоном за угрюмыми ветеранами боевых действий: он сам военный корреспондент с двадцатилетним опытом выживания на «территории команчей». Он принёс нам эти строки — ещё горячие, как осколки только что разорвавшегося снаряда. Не обожгитесь.

Слабонервным не читать.

Ибо не рассказ это, а инфаркт в чистом виде, чёрным по белому.

На первых же страницах густота чужого языка превращает тебя в одинокого исследователя неизвестной обитаемой планеты. И хочется верить, что всё это фантазия, что трагедия ГГ стряслась где-то там, в далёкой-далёкой галактике. Нет. Не получится. Потому что Земля, земля обетованная (о, сколько горькой иронии!), реальные названия и имена, война, две тысячи лет война, война без особых причин…

Главный герой — чарли гордон по собственной воле. А может, патрик макмёрфи. Так или иначе, он ментально изувечил себя, с кровью, с мясом выдрав из собственной сердцевины воспоминания, которые не давали ни жить, ни дышать. Но и без них оказалось невозможно. На помощь придут безупречные роботы (это же фантастика, правда?..), но только вот никого не сможет утешить механический голос, каким бы ласковым он ни был.

Можем ли мы заставить себя забыть? Имеем ли мы на это право? Фантастика Гелприна в этом рассказе не научная (невзирая на роботов), не социальная — она этическая. И душу переворачивает по полной.

Вот чем мне нравится Олег Дивов — не пишет циклов и сериалов, которые сейчас в таком ходу у авторов, издателей и читателей. Конечно, не только этим нравится (о чём позже), но решимость не идти на поводу, отвага для каждой новой книги придумывать новый мир и новых героев заслуживают уважения.

Из прежних книг Дивова, скажу сразу, больше всего люблю «К-10» — за вдохновенную атмосферу научного поиска, родственную ранним вещам Даниила Гранина и Владимира Савченко, и предельную реалистичность фантастических деталей, — и «У Билли есть хреновина» — за редкий образчик космического вестерна и бесподобный авторский язык.

«Симбионты» порадовали невероятно, во-первых, персонажами, а во-вторых, композицией. По порядку.

Персонажи. Их, ерстка, две «группы»: микроботы и люди. Причём первые ничуть не уступают вторым по степени участия в сюжете и вызывают разнообразные эмоции. Особенно хороши пресловутые «вертолётики». Так что словосочетание «эпическая нанобитва», иронически вставленное автором практически точно в середину книги (как имя Беатриче у Данте), вполне соответствует.

О людях же скажу: Дивову распрекрасно удаются персонажи — от главных до третьестепенных, а это далеко не о всяком современном авторе скажешь. У некоторых (не буду показывать пальцем) и главгерои картонными получаются. А у Олега Игоревича даже эпизодический и почти бессловесный водитель Дима — отдельная песня! Особенно мне понравилось то, что в эпизодах с участием Димы незаметно трансформируется авторская речь, изменяя и всю атмосферу вокруг персонажа. Эх! Почти как Кол Стокер у Джаспера Ффорде: хорошо, но мало!

Далее: композиция (чему сейчас уж совсем мало кто — особенно из фантастов — придаёт значение). Все эти экспозиции, нарастания, кульминации и «перекуры для читателя» складываются в волшебное архитектурное сооружение, этажи которого соединены винтовыми лестницами ассоциаций и скоростными лифтами флэшбэков. Один из флэшбэков (кстати, весьма бодрый и содержащий в себе три-четыре головокружительных сюжетных твиста) Дивов умудряется грамотно впихнуть страниц за тридцать до финала — то есть тогда, когда подуставшие от навалившейся славы Дяченки уже что-то машинально доборматывают впроброс.

Резюме: книга великолепная, если смогу раздобыть себе бумажную, обязательно буду перечитывать.

Бонус: к финалу чтения закралась крамольная мысль: а ведь Олег Игоревич, небось, в постели ну очень, очччень хорош. Во всяком случае, как писатель он доставляет неоднократно и оставляет читателя измученным, счастливым и лепечущим благодарную чушь. Вот как я сейчас ;))

Их оставалось только трое... на безымянной высоте...

Чем и хорош талантливый автор — всегда может сказать что-то новое на тему, о которой уже рассказано сотней разных способов. Вот теперь есть возможность услышать монолог пушечного мяса (пополам с железом). «Хороший солдат — мёртвый солдат», — могли бы цинично перефразировать расхожую фразу толстопузые генералы, а если задуматься, то и какие-то совсем уж бесчеловечные учёные.

Безымянную высотку, не имеющую ни на грош стратегического значения, трое с именами, начинающимися на «Ан...», защищают до последней капли крови... или смазочного масла (они, солдаты-киборги, так и не привыкли быть механизмами и постоянно оговариваются; всё это было бы смешно, когда бы не было так страшно). Война — единственный смысл их посмертного существования. А если войны не будет? Вот и штабные крысы не могут найти из создавшегося положения разумного выхода.

Героям рассказа, переключающимся из режима «А» в режим «Ч», приходится искать ответ самим. Пусть они найдут его. В конце концов, режим «Ч» никто не в силах отменить.

Вот. Это. Бомба.

oMG, ты чёртов гений.

Жизнь проносится перед глазами в безжалостном и звонком обратном отсчёте уже не минут — секунд. В вашем адреналине уже почти нет крови. Кровь пролита. Не ваша. Не вами. Но — по вашей вине. А в чём вина-то? Они сами этого хотели, как и вы. Один шанс из тысячи (даже из тысячи двадцати четырёх), что вы окажетесь «быстрее, выше, сильнее»... и, разумеется, умнее, хладнокровнее, безжалостнее.

Жестокие игры будущего, которые не раз становились темой для вдохновения фантастов — логически доведённые до абсурда реалии наших дней. «Хлеба и зрелищ! Только хлеб должен становиться всё белее, а зрелища — всё кровавее» © Поклонники всяческих ЧГК, не проходите мимо. Это вам не во фраках вокруг карусельки с лошадкой сидеть.

Мастерский «монтаж» с флэшбэками. Напряжение текста зашкаливает. Финал (даже — пуант) ошарашивает. Не могла после этого рассказа спать, честное слово.

Мне не хватает десятки, чтобы выставить прочитанному адекватную оценку. Хотелось бы, чтоб на ФантЛабе была такая фантастическая возможность: раз в пять лет, например, иметь возможность поставить произведению 11 баллов.«Города на букву «Н» я бы именно так оценила.

«Ум так же упростить себя бессилен, // как воля перед фатумом слаба... // Чем больше в голове у нас извилин, // тем более извилиста судьба» © Игорь Губерман

Достала я вас уже вечным своим нытьём «язык-сюжет», «сюжет-язык»…

Розу белую с чёрной жабой, помнится, хотел на Земле повенчать поэт Есенин. Прозаик Голдинг недрогнувшей рукой экспериментатора скрестил чарующую розу языка с омерзительной жабой сюжета в безнадёжно замкнутом пространстве своего романа-притчи. Получившийся гибрид внушает неподдельный ужас.

«Слишком сложно» и «слишком просто», вцепившись друг в друга, хрипя и задыхаясь, катаются в рассыпающемся песке обрывочных глав и рвут друг у друга волосы (зачёркнуто) аргументы.

— Остаться человеком очень непросто…

— А надо ли?..

Самым страшным для меня в этой книге было не [спойлер], не [спойлер] и даже не [спойлер], а постепенное разрушение личности [фу, чёрт, опять спойлер] одного из главных героев. Увы, мне уже знакомо отвратительное чувство бессилия, когда память, сто лет работавшая как часы, вдруг подводит, и бесконечно долгие секунды давишься стыдом и беспомощностью, не в силах вспомнить нужное (такое простое!) слово…

«Умереть, уснуть… // И видеть сны, быть может?..»

Практически в любой книге, которая захватывает, невольно примеряешь ситуации и образы героев на себя. Здесь, на острове Голдинга, и ум, и душа отчаянно сопротивляются такой «примерке»: «Нет! Нет! Пожалуйста, не надо…». Наверное, потому, что знаешь: дрогнул бы, повёлся, сдался, изменился…

«Так трусами нас делает раздумье».

В начале было Слово. А в мире Кругосчёта — Число.

Совершенно прекрасный рассказ, располагающийся среди других вещей сборника немного наособицу. В инопланетном берендеевом царстве победившего детерминизма счёт времени приобретает совсем особый, в буквальном смысле слова первичный смысл. Понятно, что в разнообразных фантастических мирах великое множество календарей; случаются произведения, в которых герои знают свой срок и относятся к этому философски («Леопард...» Ларионовой, например); автор же «Кругосчёта» связал эти две идеи алхимическим браком — и результат превзошёл ожидания.

При этом в ходе чтения остаётся непредугадываемым, как сложатся судьбы героев, за что отдельный плюс. Полноцветно прописаны, собственно, только сам Кругосчёт да Ива, да ещё немного — Видящая, остальным персонажам досталась роль статистов, даже тому из них, из-за которого вся жизнь фаталистичного мирка кругосчётов пошла по совершенно другому пути (кстати, сцены их общения с главным героем более чем любопытны и добавляют нотки юмора в общем-то мрачному повествованию). Остальное додумает читатель, и правильно.

И совсем по-другому после этого рассказа воспринимается фраза «Кто владеет информацией — тот владеет миром».

По ту сторону двери тихо скрипнул паркет. Кто-то стоит там, за дверью. Весь обратившись в слух, стараясь двигаться бесшумно, ты приникаешь к двери. Всё, что ты можешь расслышать сквозь оглушительный стук собственного сердца — чьё-то осторожное дыхание да слабый шорох одежды. Кто там? О чём он думает? Чего хочет? На что он способен: разрушить твою жизнь, уничтожить тебя самого?

В кино жанр триллера подразделяют на три поджанра: саспенс, собственно триллер и хоррор. Если применить эту классификацию к книгам, то «Волчицы» Буало-Нарсежака — безусловно, саспенс, причём самого высокого разбора. Томительное ощущение пропитывающего всё необъяснимого страха завораживает, не даёт оторваться от книги… Равными по силе воздействия произведениями этого жанра могу назвать романы «Ловушка для Золушки» и «Дама в очках, с ружьём и на автомобиле» Себастьена Жапризо, «Вилла «Белая лошадь» (она же «Конь Блед») Агаты Кристи и «Та, которой не стало» Буало-Нарсежака.

Франция. Период оккупации. Из лагеря для военнопленных сбегают друзья Бернар и Жерве. Впрочем, друзья — это громко сказано. Бернар, говорун и оптимист, с упорством и энергией муравья тащит за собой слабовольного нытика Жерве к своей «крёстной по переписке» Элен, надеясь найти там «и стол, и дом». В самом начале романа Бернар погибает в результате несчастного случая на железнодорожных путях. Жерве, у которого за душой ничего, кроме давнего преступления, в чём он не желает признаться даже самому себе, решает занять его место — стать Бернаром. Мрачный и таинственный дом сестёр Элен и Аньес становится для него настоящей ловушкой…

В детективе-саспенсе чаще всего до самого конца непонятно, кто же является преступником, а кто — жертвой. В «Волчицах» таких пар несколько, и связи эти причудливо перетекают одна в другую. Кому придётся хуже всех, становится ясно задолго до финала, но именно эта заключительная часть, переполненная безысходностью и неотвратимостью — пожалуй, самая жуткая.

Перечитывая «Волчиц», обратила особое внимание на сцену, предшествующую гибели Бернара. Самый тёмный предрассветный час, густой туман, прорезаемый лишь расплывчатыми сигнальными огнями, лязганье железной дороги, поезд, выскакивающий из мрака словно у самого лица — всё это является ключом к роману, задаёт его тон, берёт читателя в плен, чтобы не выпускать до последней страницы.

Книга более чем странная, но талантливая необыкновенно. Это редкий случай «надтекста», а не сборник новелл, как кажется на первый взгляд. Будь объём более впечатляющ, можно было бы назвать мега-романом. Не то... Отдельные новеллы рифмуются между собой, как строчки в стихотворении; звякают звоночки сквозных образов: море, Ноев ковчег, древесные черви... Чисто постмодернистский «Безбилетник» сменяется псевдодокументальным рассказом «Гости» (о современных пиратах-террористах), а он, в свою очередь — стилизацией под средневековый документ о суде над животными... Мне больше всего понравились «Кораблекрушение» (почти искусствоведческое исследование о плоте «Медузы» и картине Жерико) и «Вверх по реке» (мини-роман в письмах о человеке, меняющемся при погружении в дикую природу; финальный «твист» вышибает слёзы).

Удивительная книга!

Знакомство с новым для меня автором оказалось упоительным. Немедля по прочтении выставила рассказу высший балл, причём без всяких «авансов», надеясь, что и другие произведения будут не хуже.

«Кто вы, миссис Брукс?» :)

С первых строк — замечательная викторианская атмосфера и неизбежные ассоциации с ранними романами Агаты Кристи, которые совсем не во вред. Даже когда обнаруживается, что от повествования тянет стылым холодком мистики, а тот, по мере развития фабулы, постепенно превращается в ледяное дуновение настоящего страха. Отложить, дочитать утром? Ой, нет. Вместе с главной героиней мысленно произносишь: «Нет. Сегодня, сейчас, быстрее».

Меняющийся фокал мне всегда любезен; здесь он реализован превосходно. Ну, может, за небольшим исключением: построение речи не меняется в зависимости от персонажа, вот это жаль, могло бы быть сочнее. С другой стороны, так повествование более целостно и читается влёт.

Очень интересными показались трактовка анизотропности границы между мирами и разница между мистикой поддельной и подлинной.

Чудесна метафора перед самым финалом рассказа: переодевание Присциллы из тяжёлой клетки корсета в яркие шелка саронга явно сродни превращению куколки в бабочку. И то, что автор не говорит об этом прямо — только в плюс.

Отличный рассказ. И просто на экран просится!

«Эта осень меня погрузила в серебряный дым.

Эта осень во мне закружила багровые листья…»

(с) Николае Лабиш (Румыния, 1935-1956)

Вот такое ощущение было от этой книги. Не роман, нет, а отдельные багровые — пламенеющие, светящиеся последней красой или кровоточащие — листья, подхваченные порывом холодного ветра. Тринадцать рассказов не складываются в роман или повесть — это, скорее, венок рассказов (по аналогии с «венком сонетов»), которые перезваниваются меж собой где темой, где персонажами.

Красота и печаль умирания. Острое нежелание расставаться с жизнью, любовью, надеждами, дорогими людьми. Драма непонимания, нежелания быть человечнее с ближними. Трагедия опоздания навсегда.

Тронута тем, что эту прекрасную книгу читают совсем молодые люди, — и тем, что «Оливия Киттеридж» находит у них отклик. Может быть, американская писательница Элизабет Страут успевает мягко, вполголоса дать им совет, за четыре века до дня сегодняшнего воплощённого испанским поэтом (да, одним из моих любимых):

«…Спеши изведать наслажденье в силе,

Сокрытой в коже, в локоне, в устах,

Пока букет твоих гвоздик и лилий

Не только сам бесславно не зачах,

Но годы и тебя не обратили

В золу и в землю, в пепел, дым и прах».

(с) Луис де Гонгора-и-Арготе (Испания, 1561-1627) «Пока руно волос твоих течёт…» (перевод С. Гончаренко)

А для меня моментом узнавания, понимания, совпадения стал совсем незначительный эпизод из новеллы «Зимний концерт»: немолодые супруги Джейн и Боб едут в машине сквозь вечернюю мглу, и Джейн любуется на праздничную иллюминацию, на светящиеся окна домов:

«—…Все эти жизни, — продолжает она, — все эти истории, которых мы никогда не узнаем!»

Всегда меня это волновало. Всегда. Тысячи людей, и у каждого своя жизнь, свои радости и страхи, свои открытия и разочарования… Не узнаем никогда. И надо быть внимательнее хотя бы к тем, о ком, как нам кажется, мы знаем всё: к тем, кто рядом с нами. Они зависят от нас. Они ждут нашего внимания и нашей любви. Не забывайте о них.

Антибонус: Смена палитры

Я почему-то никогда не «вижу» персонажей читаемых книг, пейзажей и интерьеров, где происходит действие: они остаются для меня словами — теми, которые придумал автор. Зато почти каждая книга имеет для меня свой цвет, свою неповторимую гамму. И книга «Оливия Киттеридж» с первых же рассказов обрела в моём воображении свой колорит: мягкие, размытые почти до белёсости утреннего тумана мятно-зелёный, выцветший ситцево-голубой, благородный и холодный жемчужно-серый… На свою голову решила посмотреть в сети, как выглядят неоднократно упоминаемые на страницах книги форзиция и восковница.

Лучше бы я этого не делала. Цветовой удар был настолько силён, что хотелось зажмуриться. Вымечтанная мною сдержанная палитра разлетелась вдребезги. Жаль. Ну, как говорится, «во многия знания много печали…»

Идея сделать рассказчиком от первого лица орудие убийства, бесспорно, хороша. Нет, она не уникальна, и здесь следует вспомнить не только «Путь меча» Г.Л. Олди, где авторы целый роман изложили «от имени» всякого смертоносного железа, но и такой древний опыт в этом направлении, как... сказки Андерсена, да-да, не только о гадких утятах и зелёных горошинах, но и «Серебряную монетку», «Штопальную иглу», «Старый уличный фонарь»... Другое дело, что необычные даже для сказок персонажи угрюмого датчанина представляют собой характеры (не более того), рисуют нам трагикомедию нравов; «Миротворец» же Майка Гелприна — носитель определённой морали, которой не суждено найти общий язык с представлениями о порядочности владельца кольта калибра 45. Удивительно интересная и заманчивая тема, которая лишь очень упрощённо может быть изложена лапидарным «поставь себя на место другого».

Задуманная фабула, возможно, могла бы успешно расцвести и в любой другой локации (чем дальше читаю Гелприна, тем большим доверием к его писательскому мастерству проникаюсь), но автор выбрал время/место фронтира, а поэтому в тексте сливаются, словно воды Миссисипи, Миссури и Огайо, три языковые культуры, три литературные традиции: легенды американских индейцев, фольклор белых первопоселенцев Дикого Запада и творчество великих писателей тогда ещё очень юной по мировым меркам страны — Марка Твена, Джека Лондона, Френсиса Брет Гарта, О. Генри... И над всем этим великолепным пейзажем парит тонкая, едва заметная усмешка опытного, знающего себе цену рассказчика...

Спасибо, Джи Майк, отлично. Ещё хочу.

Созидательно-романтическая фэнтези. Главные герои — архитектор Кит Мейнем из Атиара и Розали Паромщица из Правобережного. Место действия — империя, рассечённая с юга на север рекой, в которой лишь снизу вода, а сверху — туман… Туман. Он то дымка, то барханы, то волны, то будто перистые облака, под которыми может скрываться воздушный пузырь, готовый поглотить судёнышко с людьми. Он обжигает, в нём водится таинственный и страшный «крупняк», о котором предпочитают прямо не говорить. Он разделяет Правобережный и Левобережный, в конце концов.

ЦИТАТА:

…с избытком хватало и смертей, и утонувших лодок. Паромы гибли под безмолвное шипение тумана, под треск ломающегося дерева, под жуткие человеческие вопли или жалобное ржание лошадей.

«Ну и что? Все месяц-два носят пепельный цвет, а за весло берётся следующий паромщик…»

КОНЕЦ ЦИТАТЫ

Жизнь Розали Паромщицы — связать берега, доставить людей, остаться в живых. Задача Кита Мейнема — связать берега… но:

ЦИТАТА:

Что для Паромщицы его мост? Губитель всего, что составляет смысл жизни; даже её фамилия потеряет смысл…

КОНЕЦ ЦИТАТЫ

Важная, отчётливая нить повествования — тема созидания, требующего времени, мужества, самоотдачи, терпения, готовности к непониманию, неприятию, сопротивлению, отчуждению. Кит Мейнем, созидатель, меняет обстоятельства, мир, людей. Но готов ли он измениться сам?

Замечательная особенность повести — достоверность. Мир «Моста через туман» абсолютно живой и правдивый, хотя эпитеты вроде «яркий» и «выпуклый» — это не о нём: краски автора нежны, сдержанны, благородны. Кидж Джонсон совершенно заслуженно получила за это произведение «Небьюлу».

А вот это просто потрясающий рассказ. У меня нет слов, но я постараюсь их найти.

Очень необычно в «Полёте пеликана» сочетание времени/места действия (Россия, деревня, начало ХХ века + советский город, несколько десятилетий спустя) и НФ-идеи

Рассказ о странной и страшной судьбе крестьянской девушки, «половины пары» при этом, написан чудеснейшим языком классической русской прозы того же времени; сами собой вспоминаются рассказы Бунина и Куприна. И эта речь, это лёгкое дыхание не входит в противоречие с фантастическим и ужасным, о которых повествует нам главная героиня: они образуют какую-то новую, незнакомую гармонию, музыку сфер и голос рока. Особенно это чувствуется в эпилоге рассказа, когда у читателя, в отличие от героини, _знающего_, что произойдёт дальше, просто волосы дыбом встанут... стоит только представить...

Но главная тема рассказа, к которой нас возвращает его название — жертвенность, во все века свойственная женщине (может быть, в особенности — русской), готовность перетерпеть невыносимое, отдать для блага близких всю себя...

Высший балл. Огромная авторская удача, на мой взгляд.

«Любовь прекрасной Фисбы и Пирама, // Короткая и длительная драма, // Весёлая трагедия в стихах».

Так охарактеризовал плотник Пигва спектакль, которым он и его друзья-ремесленники: столяр Миляга, ткач Основа, медник Рыло — собирались потешить царственных особ (всё это происходило в пьесе «Сон в летнюю ночь». — прим. К.О.). Мне не хватает Пигвиной лаконичности, чтобы охарактеризовать жанр, в котором написана одна из любимых книг моего детства — «Месс-Менд». Это политический, авантюрный и немного НФ (по части биологии) детектив, плюс утопия, плюс триллер, плюс мистика, плюс сатира, плюс кусочек постмодерна (так, один из персонажей резко вмешивается в действия автора, и последнему приходится подчиниться; а пассаж про алжирского бея — явное подмигивание Мариэтты Ш. из-под маски Джима Доллара), плюс, конечно же, литературная мистификация. Понятно, в детстве меня такие тонкости нимало не занимали, так что высший балл книге при теперешнем прочтении хоть и остался прежним, но вызван совершенно иными причинами.

«Месс-Менд» — фактически отклик новой отечественной литературы первых лет революции на призыв «нам нужен красный Пинкертон!» :) и Мариэтта Шагинян, откликнувшись на этот парадоксальный лозунг, сотворила свой роман-сказку буквально за три месяца, азартно и весело: «Писала я в необычном возбуждении: мне самой хотелось поскорей узнать, что будет дальше». Роман даже сейчас действительно на редкость увлекателен, страницы летят веером. Я за столько лет, к счастью, прочно забыла подробности и хитросплетения сюжета, но уже с первых строк, с предисловия, имена Микаэля Тингсмастера и Лори Лэна вызвали в душе радостное трепыхание с попискиванием, а %имя главзлодея% — неконтролируемый озноб.

Должна предупредить: «пинкертон» получился действительно «красным», так что решительно не рекомендую эту книгу тем, кто пятится от революционных мотивов даже в «Приключениях Чиполлино» и «Трёх толстяках». Противостояние молодой Страны Советов и не желающего сдавать свои позиции капитализма выведено Шагинян остро, лапидарно, плакатно, как в «Окнах РОСТА». И всё же присутствует в этом какая-то незримая улыбка автора, ласковая усмешка даже — это чувствуется в некоторой утрированности сцен и пародийности сюжетных ходов: читатель понимает, что всё это немножко не всерьёз. Апарт: уже в процессе написания отзыва поняла, что «Месс-Менд» был бы идеален в формате графического романа — сюжетно; прелесть богатого авторского языка неизбежно пострадала бы.

Приключения по обе стороны океана поражают своей красочностью и запутанностью, одни тайны влекут за собой другие, восторг вызывает сама идея романа-трюка и трюков внутри него, особенно фантдоп, в русле которого настоящими хозяевами вещей являются не владельцы, не собственники их, но создатели: изобретатели, рабочие, ремесленники. И вещи верно служат им, позволяя видеть скрытое, молниеносно перемещаться из одного места в другое, помогая в обретении свободы.

Нет, не одним пафосом классовой борьбы полны страницы романа. Здесь соседствуют жестокие, кажущиеся немотивированными убийства и комедия-буфф с участием кошки миссис Друк (внезапно заканчивающаяся мрачно и натуралистически), романтическая история и загадочное превращение человека во что-то жуткое и невообразимое, Петроград будущего, напоминающий одновременно город Солнца Кампанеллы и Солнечный город Носова — и опасные трущобы, населённые «недобитой аристократией»… Один из лучших «агитмоментов» — когда олигарх Джек Кресслинг в буквальном смысле слова диктует политику: кто какую резолюцию обязан принять, где и какие демонстрации следует организовать, и какая именно часть общества должна выразить удовлетворение по этому поводу. Зощенковские интонации узнаёшь в диалогах коммуниста Василова и его жены Кати Ивановны (эти нарочито нелепые имена призваны были убедить тогдашнего читателя, что книга действительно написана американцем, слабо ориентирующимся в русских реалиях)…

Многочисленные персонажи романа необыкновенно хороши. Мой любимец — вспыльчивый, сварливый и чертовски проницательный доктор Лепсиус (в котором позже узнала черты Гаспара Арнери из вышеупомянутых «Трёх толстяков» Олеши и доктора по имени Люш Пибоди из романа «Сарторис» Фолкнера). Но главное их достоинство — то, что Шагинян каждого из них, от ключевых до совершенно эпизодических, наделила разнообразнейшими речевыми характеристиками. Многим современным авторам поучиться бы у неё. Герои обладают разным словарным запасом, в свойственной только им манере строят фразы, и одного с другим нипочём не перепутаешь, даже если персонаж появляется в романе на одну неполную страничку. Да, Мариэтте Сергеевне в чувстве стиля и в юморе не откажешь. Даже в употребление штампов («бедные, но честные»; «ни для кого не секрет») вложены одновременно и простодушие Джима Доллара, и сарказм Шагинян.

Книга, невзирая на все мои восторги, не из одних достоинств состоит. Есть в ней некоторые нелепости, несостыковки, авторские ошибки — но на этот раз охотно их прощаю, учитывая ещё и то, что роман публиковался с продолжением. Хотя нет, двумя смешочками поделюсь. Первый очень простой: Биск собирается при помощи компаса определить... широту и долготу :) Второй чуть заморочнее: почему похожи внешне Элизабет Вессон (миссис Вессон, т.е. по мужу!) и Клэр Вессон, незамужняя её племянница? О_о

Напоследок. Сама читала в бумаге (издание 1960 года в серии «рамочка», что-то оно тут не указано), но приношу мою искреннюю благодарность человеку, оцифровавшему почти антикварное уже издание ЦЕЛИКОМ: в электронную версию входят не только текст собственно романа, но и все, как сейчас сказали бы, «допы»: вступительный очерк о жизни и творчестве Джима Доллара и предисловие Н.Л. Мещерякова к первому изданию (тоже являвшиеся частью литературной игры), а также воспоминания М.С. Шагинян «Как я писала «Месс-Менд» — весёлые, энергичные, стилистически «рифмующиеся» с романом.

Так что желающие могут ознакомиться ;)

Лучшая книга Линдгрен, выражаясь аниме-языком, в жанре «повседневность».

В ней нет волшебных и необыкновенных героев, всё очень просто: папа и четверо его детей приезжают провести короткое и не слишком ласковое шведское лето на небольшом острове среди фьордов и шхер.

Я прочитала эту книгу впервые, наверное, лет в десять или двенадцать — и влюбилась в неё навсегда. Стали совершенно родными герои книги: «маленькая мама», а на самом деле старшая дочь в семье Малин; сорванцы Юхан и Никлас; маленький Пелле, который больше всего на свете любит животных (настоящий живой кролик представляется ему пределом мечтаний), ласковый и беспомощный; самостоятельная и суровая девочка Чёрвен — настоящая хозяйка острова; малышка Стина — худенькая шепелявая кокетка...

А один из любимейших персонажей — папа Мелькер: нелепый, но любящий отец, сам большой ребёнок. Дети просто обязаны о нём заботиться, «а то он совсем пропадёт».

Сальткрока стала для Мелькеров лучшим местом в мире. Почему? Читайте. И лучше вместе с детьми.

«Уметь рассказывать — редкий дар. Для одного и стриженая овца — интереснейшая тема, а другой, выжив после атомного взрыва, не сумеет его описать».

© Алан Маршалл «Болтуны»

Наступает время, господа авторы, уже предсказанное (увы, не помню кем) в одном давнем фантастическом рассказе: придумать что-то новое становится всё труднее, идеи витают в воздухе, аки стая саранчи, и застят солнце; невозможно мотивчик для эстрадного хита придумать, чтобы он не оказался сочинённым кем-то ещё лет пять или десять назад. К литературе это тоже относится, но вот лично я не вижу никакого повода отчаиваться или брюзжать, поскольку важно не только «что», но и «как» (а для меня второе всю сознательную читательскую жизнь было важнее первого). И в рассказах этот фактор на первый план выступает, поскольку идея в нём, как правило, одна, и её трудно замаскировать под сложносочинёнными одеждами и сюжетными хитросплетениями, что позволяет форма романа.

Рассказ «Интуит» в этом плане весь на поверхности, он вызывает из запасников памяти и эсперов Бестера, и мутантов-провидцев Ф. Дика, и других сходных персонажей старой доброй НФ. Перед интуитами Гелприна задача поставлена узкоспециализированная: определить вероятность, скажем так, хэппи-энда для отважных покорителей космоса. Уязвимость их в том, что проверить достоверность прогноза никак не получится. По крайней мере, при их жизни (и предсказателей, и... «предсказуемых», извините за чёрный юмор). Да-нет, да-нет, нет, нет, нет, да — как Золушка фасоль, сортирует кандидатов на путешествие в один конец главный герой, интуит Янош. Но ситуация осложняется, и вот ему уже приходится решать не только за других, но и за себя...

Чем хорош рассказ? В нём очень верно психологически прописан мир через восприятие Яноша — ни в коей мере не сверхчеловека, скорее наоборот: личности довольно серенькой, в чём-то даже ущербной, бедной эмоционально (а как же, за всё «сверх-» приходится чем-то платить). Прекрасно переданы его колебания, его отчаяние, даже злоба на не желающую предсказываться судьбу (я сначала удивилась, с какой стати Янош называет Лидию истеричкой? Не могли же настоящую истеричку сделать когда бы то ни было участником космической экспедиции?.. А это просто Янош от бессилия несправедлив к ней, вот оно что...). И финал рассказа, когда главный герой по-детски наивно пытается «сорвать банк» за миг до того, как уйти в дорогу, с которой можно и не вернуться, я вижу, вызывает неприятие у читателей. Нелогично это, дескать.

А нет тут логики. Он же интуит, Янош-то. Он не логикой руководствуется, он чувствует. «Да-нет, да-нет...». Да. Бедный Янош.

Есть в рассказе и пара недостатков, на которые я охотно закрою глаза, потому что в целом «Интуит» удался на славу.

Книга «Записки судового врача» — не мемуары в привычном понимании этого слова, а дневник. Дневник именно в том виде, в котором его вёл автор, судовой врач Владимир Семёнович Кравченко, с августа 1904 года по май 1905 года: впоследствии к дневниковым записям добавлены лишь две небольшие главы и пятистраничный эпилог. Именно поэтому безыскусные строки рядового участника трагических событий истории Отечества имеют такую ценность. Не ищите здесь особенных литературных достоинств: книга литературна ровно в той степени, в какой это свойство присуще любым запискам интеллигентного человека — образованного, совестливого, наблюдательного и непредвзятого, с чувством юмора… Нет, 32-летний Владимир Кравченко не сам о себе это говорит: портрет рассказчика возникает по мере чтения. Для меня самым главным качеством автора оказался его истинный патриотизм — тот, которому свойственны не только гордость за свою страну, но и глубокий стыд за неё, и горечь от того, что всё складывается так, а не иначе.

Композиция книги неравновесна и напоминает (пусть вам это не покажется кощунственным) «Географа…» Алексея Иванова — только у нашего современника были «будни» и «поход», разительно отличающиеся друг от друга, а здесь именно поход оказался буднями: восьмимесячный поход через три океана «догоняющего отряда» 2-й Тихоокеанской эскадры; а за ним последовало Цусимское сражение — два страшных дня, практически поминутному описанию которых посвящена добрая половина книги. Цусима стала катастрофой не только для русского флота, но и для всего государства. Именно после неё вся мировая история приняла опасный крен, приведший в итоге к Первой мировой войне.

Попробуйте не оценить, а осознать эти цифры (сведения из wiki):

«Русская эскадра потеряла убитыми и утонувшими… 5045 человек. Ранены 363 человека… В плен взяты 7282 человека… На интернированных кораблях остались 2110 человек. /.../ …на японской эскадре погибло 116 человек, ранено 538».

И эту трагическую страницу уже никогда не вырвать из дневника истории.

Меня особенно тронули те тёплые чувства и уважение, с которыми Владимир Кравченко пишет о своих товарищах по плаванию, начиная от вице-адмирала Зиновия Петровича Рожественского и командира крейсера «Аврора» Евгения Романовича Егорьева до рядовых матросов. Очень впечатлил приказ Рожественского по эскадре перед боем (Кравченко, спасибо ему, приводит текст приказа полностью) — это просто квинтэссенция мужества, честности и человечности. Не думала, что официальные, тем более военные документы могут быть написаны таким языком.

Волнующим стал фрагмент, где автор дневника описывает Пасхальную ночь в чужом море, близ вьетнамских берегов, накануне возможного сражения… то есть на тот момент _возможного_, а мы, читая эти строки, уже знаем о его неотвратимости.

Есть в книге и весёлые моменты, в том числе связанные с медициной (явственно вспомнилась «Тьма египетская» Булгакова) и с бытовыми нелепостями на плохо приспособленном к повседневной жизни корабле. Кстати, раз уж зашла об этом речь: собственно медицины в книге не так много, так что выход дневника Кравченко в серии «Медицинский бестселлер» считаю не вполне оправданным. Ничего, есть и другое, более логичное (и более раннее) издание: Через три океана (2002, издательство «Гангут», серия «Помни войну»). И всё же работа врача, фельдшеров и санитаров в этом походе вызывает уважение, а во время сражения без всяких скидок может быть приравнена к подвигу.

Замечу ещё, что молодой судовой врач первым использовал рентген в условиях боевого корабля (в возможность этого не верило вышестоящее начальство), что многих раненых спасло от излишних мучений, и озаботился изменением статуса госпитальных судов.

Эпилог книги назван просто и горько: «Vae victis!» — «горе побеждённым». Цусима — та грозная беда, тяжесть и боль которой все оставшиеся в живых её участники вынуждены были нести до конца жизни. Не только горе побеждённым, но честь им и слава за их гражданское мужество. Светлая вам память.

Первый раз прочла эту повесть давным-давно, ещё в школе. Почему об этом упоминаю: к тому времени от военной литературы у меня уже образовалось отторжение по принципу «перекормили». Да, наша история, да, патриотизм… но уж слишком много оказалось в литературе на эту тему мрачного трагического героизма и не осознаваемой ещё, но чувствуемой кое-где плакатности и даже фальши.

Повесть Владимира Санина оказалась совсем другой. Небольшая её вступительная часть — о том, как в 1938 году четверо пацанов-школьников сделали попытку бежать в Испанию, чтобы воевать с фашистами — по атмосфере неуловимо напоминала «Кортик» Рыбакова и (каким-то школьным краешком) «Кондуит и Швамбранию» Кассиля. Простодушная мальчишеская интонация, восторженно-щенячий взгляд на мир, наивная жажда приключений и подвигов задали нужное восприятие, и дальше книга читалась так же легко, с чувством искренности и товарищества.

Когда началась Великая Отечественная (кстати уж: ненавижу, когда пишут «ВОВ» — чёрт побери, страна четыре года воевала, а вам на это трёх букв хватает, лень словами написать?!), Мишке Полунину было тринадцать. И он, как многие его сверстники, изнывал: неужели война без него кончится? Неужели он не успеет повоевать и помочь отстоять Родину? Успел. Правдами и неправдами (больше неправдами, потому что даже медкомиссию пришлось обмануть) он в 16 лет всё же пробился на фронт, принял участие в военных действиях, дошёл почти до Берлина и отпраздновал Победу в Чехословакии, где местное население со слезами восторга встречало «Руду Армаду» (вот здесь в душу забирается колючий стыд, царапаясь, устраивается там поудобнее — знание о том, что произошло в шестьдесят восьмом, горчит). На меня, кстати, наибольшее впечатление произвело именно описание тех событий, что случились уже после Победы. Это и действия полковой разведки, в которую к тому времени попал Мишка, встретив старого знакомца, «самого страшного человека» из первой части повести, и особенно бой с власовцами.

«Очень обидно было бы умереть 9 мая и даже неделю спустя, но Победе одинаково требовались жизни тех, кто сложил свои головы в Брестской крепости, и тех, кто погиб под Прагой после подписания акта о капитуляции.

Вот почему еще в двадцатых числах мая тысячи семей, не понимая, не веря, не сознавая, как это могло произойти, получали скорбные листочки: «Погиб смертью храбрых 9-го… 12-го… 15-го мая 1945 года», — тогда, когда никто уже, казалось, не должен был умереть в бою.»

Повесть замечательная. Владимир Санин пишет и честно, и просто, и с юмором, и драматично — так, что слёзы просятся — и в то же время ему удаётся не перейти грань, за которой начинаются агитка и приукрашенная, забронзовевшая история. Я рада, что перечитала эту книгу столько лет спустя. Хочу, чтобы когда-нибудь прочитали её и вы.

С Днём Победы!

(Из записей. Июнь 2010 г.)

...Да, до сих пор не читала. И не надо делать О_О . Не все книги в наше время были одинаково доступны. Впечатления?.. Как от концерта органной музыки: ходишь потрясённый и чувствуешь себя маленьким и ничтожным, а весь организм продолжает гудеть и вибрировать. А часть четвёртая «Господин советник» просто вызвала нервный озноб: о том, как люди, пришедшие к власти... вернее, получившие власть, сволочами становятся и не помнят себя прежних.

Лучший образ романа — «откровенный... демонстративно вызывающий еврей» (с) БНС — Изя Кацман.

Невозможно поверить, что роман написан в 1970-72 годах! Гениально.

А вот буду ли я его перечитывать — большой вопрос, книга «одноразова» в хорошем смысле, то есть убивает наповал и сразу. Примерно как фильм «Список Шиндлера»: гениально, но больше смотреть не буду.

Герои рассказа — отнюдь не данайцы; вместо даров они приносят сразу несчастья, вернее, тащат их за собой, как тяжёлый шлейф, небрежно сметающий на своём пути города и жизни. Застёжка шлейфа жестка, неудобна, давит на горло — до хрипа, до удушья, — но она же печать вечного проклятия. Поэтому избавиться от громоздкого атрибута не удастся, придётся продолжать путь. Остановка смерти подобна, вот только не твоей, это жаль, за своею ещё придётся побегать...

И катится по карте, как перекати-поле (лёгкий, пустой и чертовски колючий шар), бесконечная жизнь пилигрима.

Превосходный рассказ, в котором (как я люблю-уважаю) мастерски увязаны фантастическая идея и реальные факты. Аплодировала бы стоя, если бы автор эти факты не назвал напрямую, а предоставил читателю самому догадаться, о каких именно событиях идёт речь. Отгадала все. А читатели помоложе могли бы и загуглиться, но тут им уже и открытым текстом сообщают, что да как, хотя умнее и эффектнее было бы промолчать (апарт: в этом плане для меня безупречный образец приёма — АБС с их коротеньким абзацем о Массачусетском кошмаре).

Но сильная сторона рассказа — «влезание в шкуру» нечеловеческих героев, зарождение эмпатии, путешествие вместе с ГГ в сторону человечности. И развязка, в которой получают новый смысл старые мифы и уже знакомые нам имена — высший пилотаж. Придётся-таки встать :)

Жалею даже, что не по порядку сборник прочла. То есть «Канатоходец» освоен значительно раньше половины других рассказов. А теперь понятно, насколько это эффектное завершение композиции — как концовка в рукописной книге, притягивающая взор насыщенными локальными цветами и замысловатым золотым узором.

Бродячий цирк Аршамбо материален до осязаемости, до чуть потёртого малинового и синего бархата, до царапающихся пайеток крикливых костюмов, до запаха звериных клеток за форгангом. И в этот такой приземлённый, плоть от плоти средневековья, мирок, чуть медлящий в нерешительности на границе нового века, приходят пугающие призрачные гостьи, которые низводят его по ступеням отчаяния к настоящей беде.

Возможно ли им противиться? Один из циркачей рискнул. Не так важно, что он не человек: поступил он, как настоящий герой. Пусть земля тебе будет пухом, отважный. Ты знал, что такое настоящая верность.

И великолепная кольцовка, которая возвращает читателя к началу сборника, к самому первому рассказу, обнаруживает значимость композиции не только в отдельном произведении, но и в их ансамбле.

«Точки и линии» прочла первый раз в свои незапамятные четырнадцать, ещё в старом сборнике «95-16» (кстати, вместе с «Убийством в Восточном экспрессе» — и это была мощная инициация к тому, чтобы на всю жизнь полюбить детективный жанр).

Уже тогда меня поразила неотъемлемая «японскость» этого детектива. Его сюжет не мог быть пересажен ни на какую иную зарубежную почву — потому что удивительно естественно сочетал в себе одну из древних национальных традиций и современную (второй половины двадцатого века) пунктуальность японцев, доходящую до фанатизма. Особенно впечатлило это тогда: ведь у нас ни о каких «четырёхминутных свидетелях» и речи идти не могло — поезда запросто опаздывали и на десять-пятнадцать минут, и на три часа, сама не раз попадала в такие ситуации.

Ещё одно переплетение древности и наших дней — играющие немаловажную роль в фабуле коррупция (отмечу, что в переводе 1967 года использована формулировка «взяточничество», равно как и другие архаичные ныне словечки, например, «столоначальник») и самурайская верность подчинённых начальству, вплоть до сведения счётов с жизнью, если этого потребуют «интересы дела».

Романтические линии романа — неброские, сдержанные, а поворотный момент детектива под названием «Цифровой пейзаж» не только захватывает уникальной трактовкой действительности, очаровывает своеобразной красотой, но и — в наши дни — получает неожиданный новый смысл ;)

Расследование «двойного самоубийства влюблённых по сговору» (или преступления, которое поначалу только кажется таковым) ведут два следователя: провинциал Дзютаро Торигаи и токиец Киити Михара. Дзютаро в свои сорок три называет себя «стариком» (но будем иметь в виду, что это опять же традиционная японская скромность, граничащая с самоуничижением); он робок, им владеет накопившаяся усталость, однако именно его наблюдательность даёт толчок к дальнейшему расследованию. Тридцатилетний Михара, напротив, энергичен и азартен, в поисках истины мечется по Японии из конца в конец :) и читатели вместе с ним оказываются в Хаката, Фукуоке, Камапуре, Саппоро, Хакодате… При просеивании фактов всё больше обнаруживается нужных точек, а их связывают линии внезапных догадок и стройной логики.

Автор прекрасно владеет детективными ходами, и даже мелочи очень украшают повествование. Например, когда Торигаи не может добиться от контролёра пригородного поезда сведений о пассажирах (это понятно: контролёр смотрит на руки, а не на лица), сыщик спрашивает у свидетеля о его знакомых, ехавших этой электричкой — и опрашивает уже этих людей.

Некоторые читатели сетуют: дескать, злодей угадывается в самом начале романа, но в «Точках и линиях» дело не в личности злоумышленника, а в поисках доказательств истины. Склонна посмотреть сквозь пальцы на допущение, что следователи в течение нескольких месяцев занимаются формально уже раскрытым делом, и оцениваю роман высшим баллом.

Есть люди, которые из сказок выросли, как из детских шортиков или школьных учебников, и без сожаления оставили их позади. А есть те, кто по-прежнему любит сказки и не отказывает им в праве стоять в одном ряду с умными «взрослыми» книжками. Не говорю, что те или другие правы/неправы — это дело вкуса, а вернее, склада души. Сама-то я из вторых, ясное дело.

Народные сказки часто похожи между собой. Сюжеты с древних времён странствовали по свету, передаваемые из уст в уста, а то и путешествуя вместе с бродягами-сказочниками. Поэтому в любой стране можно встретить принявших чуть разное обличье Колобка, Спящую Красавицу, Царевну-Лягушку, семерых козлят… и, конечно, вездесущи глупцы и жадины, храбрые солдаты и мудрые судьи, сварливые жёны и хитрецы-мальчишки :)

И в то же время каждый народ придаёт сказкам свой колорит, своё настроение, свой характер. Согласны?.. Итальянские сказки озорные и солнечные, немецкие — страшноватые и назидательные, шведские — величественные и немного зябкие, французские — лукавые и непокорные…

С испанскими и португальскими народными сказками я до сих пор не встречалась, поэтому сборник «Птица-Правда» прочитала с огромным интересом. Мне казалось, что надо мной распахнулось жаркое синее небо Пиренейского полуострова, а между пальцев босых ног — тёплая и шелковистая пыль дальней дороги.

Сорок две сказки, переведённые Т. Шишловой и превосходно пересказанные М. Туберовским, не все так лучезарны, конечно; они напомнили мне строчки из моего любимого Леона де Грейффа (писавшего, кстати, по-испански):

«И вот уже душа готова

стремиться ввысь, отринув страх.

Глаза печальны и суровы —

зато улыбка на устах.

Прощай, тоска! Пришла решимость,

желаньем действий опьяня.

Банальность и непостижимость

Сломают когти о меня!»

Да, так оно и есть. А ещё — удивительные названия. Скажите, ну неужели вы отказались бы прочесть сказку «Десять помощников тётушки Зелёная Вода»? А «Курочка-королева»? А «Невеста трёх женихов»? И, конечно, одна из лучших — «Птица-Правда», давшая название всему сборнику. Меня до глубины души тронул образ Птицы-Правды, слово которой неопровержимо для всех: это маленькая, скромная белая птичка, которую стерегут яркие, горластые птицы Лжи…

Сборник открывается предисловием Г. Степанова — чудесно написанным, на мой взгляд. Это не обязательный литературоведческий «прицеп» к изданию, а доброжелательный разговор с юным читателем, где автор на неполных четырёх страницах успевает рассказать понемногу об истории сказки, о сказках народных и авторских, об Испании и Португалии — живо, понятно, увлекательно.

И ещё одна важная часть книги — замечательные иллюстрации В. Власова. Я читала в букинистическом издании 1971 года, но и в переиздании «Речи» 2017 они сохранены, так что смело рекомендую!

Несколько улиц, несколько домов, несколько людей. И весь мир, вся вселенная, весь человек. В этом монументальном творении я впервые за долгую читательскую жизнь увидела одновременно «звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас». И безнравственный. И беззаконие.

Создатель локальной вселенной Йокнапатофы, не больно-то чистой капли под мощным и безжалостным микроскопом, одним вольным взмахом руки очерчивает круг, в котором помещается мир — с его величием и равнодушием, с его вечным колесом смены времён года и часами суток, потёмками непоняток и ослепительной ясностью. Круг этот сплошь исчерчен линиями персонажей: муравьиными тропками, треками частиц, орбитами шальных комет. Нет-нет, да и «мелькнёт в толпе знакомое лицо»: доктор Люш Пибоди, Джон и Баярд Сарторисы, старый Баярд, Нарцисса Бенбоу, мисс Дженни... встрепенёшься радостно, ан нет — не о них теперь речь. О семействе Сноупсов, взявшихся непонятно откуда и серо-мохнатой плесенью всё шире расползающихся по деревушке, городку, дальше, дальше... Порядочным людям омерзительно иметь с ними дело. Порядочные люди кто в сторону смотрит, кто ноги повыше подымает, на цырлах гарцует, чтобы не вляпаться ненароком, не запачкаться. Не получится, милые простаки и белые рыцари. Возьмите-ка линялую синюю тряпочку (можно лоскут от старой рубашки В.К. Рэтлифа) и приступайте к уборке. Иначе съедят вас Сноупсы, не поперхнутся. Разве только сами у себя костью в горле станут, а так спасу от них нет.

ДЕРЕВУШКА

Тёмное, неуютное, неудобное, жуткое впечатление «Деревушка» производит. Все, кто при словах «Американский Юг» представляет себе белые платья, качели на веранде, лёд в запотевших кувшинах с лимонадом, статных конфедератов в благородной серой форме, пятнадцатилетних девочек со сложными греческими именами — ало-румяных, с опасным огоньком в глазах слишком близко подходящих к пожилым джентльменам чуть ли не сорока лет, — эта книга не для вас. Вообще, как только завидите дорожный указатель с надписью «William Cuthbert Faulkner, 1 Mile» — сразу поворачивайтесь и бегите что есть духу куда подальше.

Бедность, смыкающаяся с нищетой, труд бессмысленный и беспощадный, овечья тупость и ослиное упрямство, жестокость, идущая не от садизма, а от полного отсутствия представления о человеческом достоинстве — и тьма, тьма поистине египетская, в которой и персонажи и читатель вынуждены ориентироваться на ощупь, спотыкаясь и бранясь шёпотом, приходя в отчаяние и незаметно для себя становясь фаталистами.

Нет, я не говорю, что это ужасно — напротив, восхитительно. Фолкнер мастерски передал дух глухомани, провинции, медвежьего угла, где все всё знают, но не говорят — в лучшем случае, изъясняются неуклюжими намёками, а то и врут, не краснея.

Особый случай — даже не убийство, мрачная тень которого протянется вперёд на много лет (во вторую и третью части трилогии), а тоскливо-болезненная история с коровой и беднягой Айком, парией среди парий, семейства Сноупсов. Можете меня разубеждать, но я вижу явственную и глумливую параллель, проведённую писателем между этой злосчастной коровой и... Юлой Уорнер, средоточием животной женственности, которой бессильны противостоять деревенские дурачки от мала до велика, не исключая самых что ни на есть благородных господ, которых вроде бы умом бог не обидел. И финал её так же печален, но это уже следующая история.

ГОРОД

Город?.. Городок, а то и ПГТ, как пишут на картах. Три тысячи жителей, помилуйте. Всё у всех на виду, не скроешься. Здесь страницы освещены солнцем — когда ласковым, а когда и беспощадным. Рассказчик распадается на несколько личин, из которых некоторое недоверие вызывает Чарльз Маллисон, который слишком уж наблюдателен, мудр и велеречив для 12-летнего.

Флем Сноупс, словно конкистадор, захватывает всё новые территории, хотя некоторые из его операций-махинаций внушают искреннее недоумение: чего он добивается, этот странный тип? Себе же во вред иногда действует! Или он терпение Провидения испытывает на прочность? Может, ему и не дано по-другому обратать жизнь, тем более, что и без него тут есть кому любовью заняться — во всех смыслах.

Гэвин Стивенс, прокурор, участник войны, смелый, решительный, изобретательный, если надо применить ум (причём быстро применить, без сельских раскачиваний), — становится натуральным мямлей и рохлей, жертвенным телёнком, когда дело касается любви всей его жизни. Он даже готов на поколение продлить своё рыцарственное служение той Прекрасной Даме, которой оно вовсе и не надо.

По сравнению с «Деревушкой» тут и язык попроще, и действие попонятнее, и повествование побойчее идёт... только почему-то куда скучнее становится, и совсем уж я собралась оценку конкретно «Городу» ещё на балл снизить — ан нет, трагический водоворот развязки и предельно неожиданное, на грани абсурда, сюжетное ответвление финала (с новой, совершенно гротескной уже порослью Сноупсов) вновь взметнули её на максимальную высоту.

ОСОБНЯК

А вот тут-то было великолепно с самого начала. Просто до восторга.

Минк Сноупс, да, убийца и одновременно жертва обстоятельств. Помните ещё: я выше лепетала что-то о муравьях и кометах? Минк среди них — механическая игрушка. Дешёвая, старенькая, жестяная. Со взведённой до отказа пружиной он будет неумолимо двигаться всё вперёд и вперёд, туда, куда его толкают судьба и предопределённость. Натыкаясь на препятствие, будет буксовать или падать, жалобно тарахтя шестерёнками — до тех пор, пока его не выровняет нетерпеливо, не поставит вновь на колёсики чья-нибудь рука... о, этот эпизодический персонаж, сержант-пастырь Гудихэй с его «клокочущими холодом глазами» (каков образ!) запомнится мне надолго.

Минк, рука судьбы.

На его фоне линия Линды Сноупс кажется бледной и невыразительной. Горький сарказм вызывает аннотация из бумажного «Особняка» — как ни странно, 1982 года издания... да позвольте, я вам процитирую (целиком для наглядности):

«Особняк» — роман известного американского писателя У. Фолкнера (1897–1962), завершающая книга трилогии («Деревушка», «Город», «Особняк») о семье Сноупсов. Последний роман трилогии посвящён жизни и деятельности героической американской коммунистки Линды Сноупс.»

Ну что, читавшие?.. Вместе со мной поперхнулись? И правильно сделали, ибо героической коммунистической деятельности Линды в романе из 400+ страниц посвящено максимум три, и то довольно скептических.

Перед нами тяжёлое наследие советских времён, так называемый «паровозик», долженствующий протащить в печать что-нибудь действительно достойное, но не слишком благонадёжное — под флагом безусловной солидарности автора с делом строительства социализма-коммунизма, верности ленинским идеалам и тэ дэ, и тэ пэ. Печально всё это.

И опять мелькающая каруселька бесконечных повторов (это тоже тонко пойманная стилистика коловращения жизни и разговоров, провинциальных в особенности), ожидание Минка, который не обманул, не подвёл — равно как и Фолкнер, снова ошеломивший ожидаемым финалом... Это надо уметь. И мало у кого получается.

Прекрасная трилогия. Нещадно жалею, что прочитала её совсем недавно, а не в прошлом веке :) как могла бы.

Замечательная книга! В ней есть то, что я люблю:

— английский юмор (вплоть до абсурда);

— «перетекание» жанра: от жестокой язвительности Тома Шарпа до легкомыслия пополам с горечью Ивлина Во, драма и комедия, которые невозможно разделить;

— перечисления с кажущимися поначалу ненужными подробностями и повторами, которые постепенно становятся самодостаточными и прелестными;

— персонажи: все как на подбор фрики; из-за любви или её отсутствия они совершают странные поступки, находящиеся где-то посредине между чудачествами и безумствами;

— щедрость автора на парадоксальные и убийственно точные определения… да вот посмотрите хоть в этой цитате, где можно в голос рассмеяться над оборотами «не отважился прийти» и «драматично близко» — это же восторг, восторг!.. Цитирую:

«Стоя у ящика, в котором лежало сто пятьдесят семь пар вставных челюстей, Геба Джонс расстегивала пальто. Этот ритуал она совершала каждое утро, приходя в бюро находок Лондонского метрополитена, даже летом, поскольку ни капельки не доверяла погоде в Англии. Она повесила пальто на вешалку рядом с надувной куклой в натуральную величину, за которой ее владелец так и не отважился прийти. Завернув за угол, она остановилась перед подлинным викторианским прилавком, ставень над которым пока еще был закрыт, и просмотрела один из гроссбухов, чтобы вспомнить, какие находки принесли накануне. Помимо обычного набора из нескольких дюжин зонтиков и бестселлеров — в некоторых книжках закладки торчали драматично близко к последним страницам, — вчерашняя жатва принесла одну газонокосилку, печатную машинку с русскими буквами и шестнадцать банок консервированного имбиря. Последним в списке значилось очередное брошенное инвалидное кресло, увеличившее коллекцию бюро до внушительной цифры — тридцать девять. Яркое доказательство (по крайней мере, для персонала) того, что лондонская подземка творит чудеса».

Книга, изданная в серии «Азбука-бестселлер», радует картой Тауэра и списком действующих лиц в начале, оформление тоже своеобразное (так, обложка книги повторяет рисунок суперобложки, но без надписей — только картинка). Единственное, что вызывает неудобство — яркий, ослепительно-морковного цвета обрез, который реально мешает читать. Право же, лучше бы он был зелёным, как у изданного в той же серии романа «Хорошо быть тихоней» Стивена Чбоски.

Должна быть благодарна своему с детства слегка перекошенному в определённую сторону чтению, потому что без него мне эту книгу было бы не одолеть. Да, вот так получилось, что я без сносок и тезауруса понимаю, что такое бейдевинд и норд-ост-тень-норд, салинг и краспицы, кокпит и вилливауз, люверсы и спинакер :) А тем читателям, которых приводят в ступор даже такие невинные фразы: «Первым делом спустил грот и закрепил гик за кормовую кницу. Всё ещё слишком много парусов для встречного ветра. Заменил генуэзский стаксель штормовым...» — нет, им за эту книгу браться категорически не советую. Впрочем, Фрэнсис Чичестер писал о своём кругосветном плавании в первую очередь для яхтсменов, которым важно было знать, как именно осуществлялся тот или иной манёвр, с какими трудностями можно столкнуться на этом маршруте, на что следует обратить внимание при подготовке к такой отчаянной затее.

А предприятие и в самом деле было редкостной авантюрой (без того негативного оттенка, который вложил в это слово русский язык). Судите сами:

1) Чичестер отправился в кругосветное плавание по маршруту Плимут — мыс Доброй Надежды — ревущие сороковые — Сидней — Новая Зеландия — мыс Горн — и дальше через весь Атлантический океан снова в Плимут: в общей сложности 29630 миль (для обитателей суши: почти 54875 километров) всего с одной остановкой в Сиднее;

2) плавание было ОДИНОЧНЫМ, и все 226 ходовых суток отважный путешественник должен был без чьей-либо помощи управляться с 16-метровой парусной (парусной!) яхтой, которую, как вы сами понимаете, нельзя было в открытом море поставить на якорь, чтобы как следует выспаться;

3) так получилось, что Чичестер вынужден был стартовать с полученной незадолго до этого серьёзной травмой ноги, а за месяц до окончания путешествия основательно повредил ещё и локоть;

4) в конструкции яхты уже во время рейса обнаружился ряд существенных недостатков, а главное — она была всё-таки слишком велика для одного человека;

5) ах да: Фрэнсису Чичестеру было в это время 65 лет: свой юбилей он отметил в плавании, когда вокруг не было никого и ничего, кроме океана до самого горизонта.

Автор книги — не только путешественник: он и заядлый спортсмен, и увлечённый исследователь. Ещё до этого плавания Чичестер шесть раз участвовал в трансатлантических гонках яхт, из них три раза — в одиночку. Кроме того, он за три десятка лет до этого летал на самолёте модели «Джипси Мот» (в честь которого и называл потом свои яхты — эта, «кругосветная», носила имя «Джипси Мот IV») и даже пробовал совершить на нём перелёт Лондон — Сидней... А кроме того, он живо интересовался историей клиперов XIX века, написал книгу «На пути клиперов» и именно их маршрут намеревался повторить в своей кругосветке.

В книге (270 страниц мелкого шрифта) подробно рассказано о нелёгких и рискованных днях и ночах этого беспримерного путешествия. Ф. Чичестер откровенен, педантичен и, к счастью для читателя, обладает незаурядным английским юмором, на мой взгляд, сочетающим чувство собственного достоинства с самоиронией и мужеством признать свои ошибки. Так, на пресс-конференции в Сиднее ему задали вопрос (не самого большого ума, должна заметить), «когда он сильнее всего упал духом». «Когда у меня закончился джин», — лаконично ответствовал мореход.

К достоинствам книги могу отнести то, что она вышла в свет (в переводе) уже в 1969 году, хотя Чичестер завершил своё плавание в конце мая 1967 года. К недостаткам — то, что имея «на борту» карты и схемы, она не оснащена ни одной фотографией. В целом же это замечательный документ силы человеческого духа и пример того, что даже самую немыслимую мечту можно сделать явью.