«452°F, или Цветы для Ричарда»

Книга-концентрат.

Очень небольшой объём: 170 страниц почти блокнотного формата, к тому же текст процентов на восемьдесят состоит из диалогов, а те в свою очередь — из коротеньких реплик, часто из одного слова или междометия.

При этом «Америка о’кей» — это сразу:

1) антиутопия,

2) гротеск,

3) памфлет, в котором крепко досталось:

а) религии,

б) политике,

в) экономике (причём капитализму и социализму поровну);

г) языку, с которым проводится жестокий эксперимент, в связи с чем этот пункт обозначим как гг) —

ГГ-рассказчик, поразительно персонифицированный, гад из гадов, чья речь — причудливое сочетание неандертальских у! о! а! и витиеватых эпитетов (снабжённых на всякий случай синонимами в скобках), усвоенных им из исподтишка читаемых книг, с трудом утаённых от победной поступи цивилизации победившего всех без разбору потребления.

Кстати, о книгах «Америки о’кей». Это «Фаренгейт плюс» какой-то: у Брэдбери книги сжигали, у Джузеппе Д’Агата их, наоборот, производят — больше! больше! доведём производство до восьми, до десяти книг на потребителя в день! — чтобы их покупали и тут же выбрасывали: книги состоят из пустых страниц.

Святая троица этого мира: Производство — Потребление — Помойка. Мусор священен. На его страже стоит Церковь Отказа. На его стороне власть. За него сила.

Любителям значащих имён Джузеппе Д’Агата предложит необычную модель: _группы_ имён. Кардиналы при короле-папе носят имена апостолов-евангелистов, сам папа, его сыновья и их жёны — имена английских королей и королев, генералы-вояки — имена греческих героев…

А что же наш ГГ, обезьянопаук (по его собственному определению), урод физический и моральный? О! А! Его зовут Ричард, его пример (модель) для подражания — Ричард III, причём шекспировский. Но как ни стремится он достичь вершин (глубин?) королевского размаха подлости — кишка тонка, потому как не ненависть движет им (хоть он и старается себя в том уверить), но скука.

«Настоящая ненависть, зная, чего хочет, стихает, достигнув цели. Но кто учиняет пакость от скуки, никогда не складывает оружия, ибо скучает вечно». (© Ромен Роллан «Жан-Кристоф»)

И всё же мы помним: в стране слепых и одноглазый — король. Видя окружение Ричарда, словно задавшееся целью превзойти друг друга в тупости, жадности, лицемерии, беспринципности, воинствующем невежестве, поневоле проникаешься иррациональной симпатией к этому антигерою. И в неизбежном финале возникает чувство, что не так значим экологический апокалипсис, сколь деградация ГГ, — и оно, чувство это, сродни состраданию к Чарли Гордону в финале «ЦДЭ», пусть кому-то это и покажется кощунством.

Футурологическая вишенка на этом сложносочинённом торте: «Америка о’кей» вышла за десять с лишним лет до начала победного шествия (расползания) соцсетей, однако кажется, что Д’Агата их предвидел:

«Люди, вы же знаете. А? В споре важно использовать зацепку (у!), которую так или иначе даёт спровоцированный нами собеседник (оппонент). К холодным доводам, приготовленным заранее и разложенным по полочкам, мы прибавляем горячие, рождающиеся в ходе разговора. Возникает цепная реакция, которую необходимо контролировать, дабы остановить, как только диалектический процесс сложится в нашу пользу. Продолжая спор, мы можем и проиграть: от малейшей ошибки могучее крыло разума (ах!) становится подбитым крылом».

«Ахахахахахахаха»

офф: повесть впервые прочитала в журнале «Иностранная литература» (1987, №1), не так давно перечитывала — и ничуть об этом не жалею.

Одиночество, оказывается, может толкнуть на преступление.

Это я не о Шебе (хотя с юридической точки зрения она действительно преступница, а с человеческой — жертва своей неприкаянности, своего слабоволия, стремления быть ведомой, в конце концов) — это о Барбаре.

Эту бы энергию — да в мирных целях, как говаривали раньше.

И снова речь о Барбаре, потому что именно она, что бы мне ни говорили — главная героиня «скандального» романа, хотя изо всех сил прикидывается «пятым персонажем», высокоморальным и наблюдательным резонёром. Она — тот суфлёр, который своими шипящими подсказками оказался способен изменить весь ход пьесы.

О да, в наблюдательности ей не откажешь (чего только стоят её характеристики действующих лиц, её размышления о людях), и, погружаясь в первые главы романа, читатель со сладким стыдом предвкушает, что сейчас ему во всех подробностях расскажут инверсию «Лолиты» (ну как же, ей за сорок, ему — пятнадцать: скандал, скандал!..), да только недаром юный Конноли уже на середине книги практически пропадает с её страниц. Потому что не в нём смысл и потайной двигатель истории, а в Барбаре, которая с каждым эпизодом всё больше ужасает, становится всё мерзостней — не забывая при этом сохранять благостную мину при бессовестной игре.

Отдаю должное мастерству Зои Хеллер: к пониманию сущности Барбары она подводит нас с поистине ювелирным мастерством. Вот, например, малозначительная на первый взгляд веточка повествования: Барбара оспаривает благосклонность Шебы, которую уже твёрдо наметила себе в будущие подружки, у другой учительницы, Сью Ходж:

«Признаться, меня зло брало от невозможности разоблачить Сью с ее бесстыдным фарисейством. А ведь Шеба всегда была так великодушна к Сью. Часами выслушивая ее бред, ни разу не позволила себе показать, что та ей до смерти наскучила. Шеба даже моих шпилек в адрес Сью не поощряла. Помню, в «Ла Травиате», когда Сью пошла в туалет и мы с Шебой остались за столом одни, я обозвала Ходж «глупой коровой». И совершила ошибку. Сдвинув брови, Шеба проговорила:

— Сколько сил, Барбара, вы тратите на ненависть к людям!»

«Шпилька»?! Простите, шпилька — это язвительное замечание, колкость, тонко замаскированная под шутку, которую высказывают оппоненту в глаза. Назвать же кого-то за глаза глупой коровой — это элементарное хамство, грубость и злоба. Жаль, что Шеба проморгала этот звоночек.

То, как Барбара расценивает те или иные свои действия — это апофеоз центропупизма и одновременно выставка достижений самообманного хозяйства. Эта гадина, эта ядовитая тварь изобретательно оправдывает себя обстоятельствами, сея семена зла, разрушая судьбы и одновременно продолжая считать себя бедной овечкой, которая пасёт сама себя.

Показателен, мне думается, эпизод с кошкой. Одинокая старая дева, учительница, да ещё и с кошкой — казалось бы, штамп на штампе, что можно из этого выжать? Однако старое и больное животное медленно умирает в страшных мучениях, а Барбара озабочена только тем, как же она-то себя будет чувствовать без своей кошечки… которую, тем не менее, спокойно забывает в больнице, по первому свисту бросаясь на многообещающее (как ей кажется) свидание с человеком, которого она к тому же презирает.

Вот точно так же немилосердно она расправляется с Шебой, которая посмела не поставить дружбу с нею выше шпили-вили с каким-то несовершеннолетним. Ужас, ужас!.. Уверена: произойди обратное, Барбара всю свою неукротимую энергию бросила бы на защиту и оправдание Шебы.

И тот вопрос, который мучил меня полжизни — понимает ли плохой человек, что он плох, — тот, на который наконец-то лет пятнадцать назад утвердительно ответил мне Достоевский своими «Бесами», — снова встаёт передо мною во всей своей отвратительной и циничной наготе.

Прекрасный и крайне жестокий роман. Он толкает к узнаванию. Вынуждена признаться, что узнала себя и в Шебе, и в Барбаре.

«Вчерашние заботы» — роман-странствие, жанр, который Виктор Викторович Конецкий, в общем-то, создал сам для себя. Он действительно написан от первого лица, описывает вполне реальное плавание теплохода «Державино» от Мурманска до Игарки и обратно к Кольскому полуострову. Настоящие дни, часы, минуты, координаты, географические названия, радиограммы… Живые — очень живые! — люди, с которыми судьба сводит автора, отправившегося в арктический рейс не туристом, не журналистом, не «членом Союза» в поисках матерьяльчика — дублёром капитана, поскольку В.В. всю жизнь посвятил флоту. И литературе.

Не раз он подчёркивает: это, дескать, беллетристика. Художественное произведение. Не ищите, мол, буквальных прототипов, не пытайтесь узнать себя или старпома с систер-шипа в том или ином персонаже… Зачем это автору? Кокетством, интригой это не назовёшь, потому что доподлинно известно: узнавали. Обижались, и крепко. До того, что начинали ставить на пути писателя-моряка всевозможные барьеры: от цензуры его повестей до запрещения выходить в море. Матросиков-курсантов, помнится, наказывали за провинности: «Двадцать суток без берега!» А Виктору Викторовичу, недостаточно радужными красками рисующему портрет советского моряка, кара полагалась потяжелее: несколько месяцев без моря. Да разве он мог?..

Если же обогнуть все эти подводные течения, то «Вчерашние заботы» чудо как хороши, сочетая в себе репортажный стиль и юмор с трепетной романтикой, нежность души — с ярым сарказмом, удивительно точные зарисовки «с натуры» — с глубокими и важными размышлениями. И над всем, что бы ни говорил нам автор о «вымысле» — правда, правда, которая в те времена просто пугала многих (особенно критиков и редакторов, особенно выросших на манной каше «соцреализма»).

Лучшее во «Вчерашних заботах» — это, конечно, персонажи. При всех их человеческих и очень понятных недостатках в них просто влюбляешься, и помнишь их годами, и радуешься узнаванию, много лет спустя перечитывая книгу. Обаятельный ворчун стармех Андрияныч, он же Ушастик, простушка-буфетчица тётя Аня, феерический перестраховщик, крепкий задним умом капитан Фома Фомич Фомичёв (ох, как досталось В.В. за этот образ!); матрос Рублёв, открывший в себе талант имитатора; мелькнувшая всего на паре страниц, но словно оставившая за собой светящийся след Сонька — острая на язык, насмешливая, непокорная; и даже старпом Арнольд Тимофеевич, от которого поначалу приходишь в ужас и тоскливое недоумение, смешанное с омерзением — но ведь узнаваем он, чёрт возьми, вот в чём штука…

Это радиопьеса, в которой всего два действующих лица: Писатель и Палач. Могу себе представить, какое впечатление она производит, если слушать её на ночь глядя, в одиночестве, в темноте, подсвеченной лишь слабым светом шкалы радиоприёмника. Голоса двух людей, один из которых должен убить (ну, пусть казнить) другого, их дыхание, отзвуки пространства и уличных шумов, смешивающиеся с реальными...

Напряжённый диалог, в котором наше сочувствие поначалу всецело на стороне Писателя. Но мало-помалу отношение меняется: Палач, убийца именем закона — а на самом деле волею вышестоящих, — оказывается куда более прозорлив, чем рупор эпохи и властитель умов. Годы и годы одиноких размышлений помогли исполнителю приговоров вникнуть в суть вещей и отточить чеканные формулировки, многие из которых поражают своей актуальностью. Его жертва, напротив, постепенно вызывает некоторую досаду и даже неудовольствие: Писатель выспренен и груб одновременно, изъясняется лозунгами, которым самое место на транспарантах, а встав в красивую позу «умру-как-герой», через некоторое время теряет присутствие духа и становится жалок... Но настоящая жалость и стыд охватит нас от тишины за окном, в которое обречённый кричит, зовя на помощь.

Народ безмолвствует, ага. Не из гордости, не чтобы выразить протест — из страха. Увы, у многих этот страх въелся в подкорку, в душу, в саму суть. Может быть, именно поэтому мы в итоге простим Писателя, который этой последней ночью понял:

«Только в печальные времена надо бороться за то, что разумеется само собой».

К этой книге я пришла кружным путём, и кружочек занял ни много ни мало почти сорок лет. Летом 1983 года купила в уездном книжном магазинчике сборник Михаила Левитина «Болеро». Была очарована первой же строкой — названием повести: «Витя Куза в сандалиях на босу ногу» (и рассказом, давшим название сборнику — но о нём в другой раз). Чудесная эта повесть была о том, как возникает увлечение человека театром, и о том, куда всё исчезает, когда театр заканчивает своё существование. В сюжете фигурировал Камерный театр, а также великая актриса Алиса Георгиевна Коонен. Смешно признаться, но тогда я сочла их художественным вымыслом автора.

Так что можете представить себе моё потрясение, когда буквально пару месяцев спустя в московском букинистическом я наткнулась на книгу о Камерном театре... то есть он действительно БЫЛ!.. Переворачивала страницы, всматривалась в фотографии, искала Коонен, забывала дышать.

Меня и всегда-то интересовал театр, но в большей степени драматургия и постановки. Теперь же я плотно подсела на «окружение», то есть всевозможные книги о театре. Среди них в моей домашней библиотеке появились и «Страницы жизни» Алисы Георгиевны (неоднократно перечитанные и рекомендованные друзьям), и сборник «Режиссёрское искусство Таирова» (1987), который у меня кто-то зачитал, к большому моему сожалению. В нём мне особенно запомнился фрагмент о работе А.Я. Таирова в драмтеатре Симбирска: за один сезон молодой режиссёр поставил сорок спектаклей, причём сам же играл в них, иногда не по одной роли! А это значит, что местный бомонд и купечество еженедельно могли отправляться посмотреть новый спектакль... эх. Аж зависть одолевает :)

И вот нынче снова читаю книгу Михаила Левитина, на сей раз озаглавленную коротко и просто «Таиров». То есть один из высоко ценимых мною писателей (да, я знаю, что М.З. Левитин — режиссёр, но ни одного его спектакля я не видела) написал о моём любимом режиссёре... ни одного спектакля которого я тоже не видела, да и не могла видеть. Сама удивляюсь :)

Что остаётся от режиссёрского искусства, если нет записей спектаклей или хотя бы фотографий? Максимум воспоминания современников. А тут «воспоминания второго порядка», хоть и из первых рук — Левитин был знаком и много общался с Коонен (что и нашло отражение в повести, открывающей сборник «Болеро»).

«— Там теперь внизу мюзик-холл, — с презрением скажет Алиса Коонен через шестьдесят лет, увидев изумлённое лицо автора этой книги, и укажет пальцем вниз на расположенную под её квартирой сцену бывшего Камерного, откуда, мешая нашей беседе, разухабисто играл оркестр».

Остальное — кропотливая реконструкция событий по крайне скудным историческим материалам (определённо, память об уничтоженном Камерном театре тоже старались вытравить), а также ремарки и мизансцены, выстроенные автором-режиссёром, диалоги, представленные писателем...

В начале книги возникает слишком много вопросов. В том числе и в буквальном смысле — вопросительных знаков. Михаил Захарович словно сомневается, как приступиться к такому непростому материалу, колеблется, имеет ли он право на, по сути, воссоздание биографии. Но стоит автору вступить на знакомую стезю театрального искусства — и текст дышит свободнее, и уже не возникает сомнений, что всё было именно так. И тем не менее жанр книги в аннотации определён как «документальный роман», а не биография. Что ж, соглашусь.

Читать было удивительно интересно (говорю за себя, вы понимаете), обнаружила множество неизвестных мне ранее фактов, по-новому увидела и открыла характеры Алисы Георгиевны и Александра Яковлевича, а также окружающих их людей. Иногда эти открытия бывали огорчительными: так, Юрий Олеша в пьесе «Список благодеяний» вывел Алису Коонен в карикатурном виде, очернил её, а В.Н. Билль-Белоцерковский (это его пьеса «Шторм», в спектакле Моссовета по которой все запомнили Раневскую в роли Маньки-спекулянтки: «Що вы г'рите?..») написал Сталину письмо, в котором патетически вопрошал, доколе будет продолжаться засилье Булгакова на сценах советских театров и не пора ли это прекратить...

Поражает невероятная, прямо-таки чудовищная работоспособность Таирова и Коонен (а вместе с ними и творческого коллектива Камерного): так, за десять месяцев работы на Дальнем Востоке Камерный театр показал 525 спектаклей и дал 220 концертов! Вы хоть в уме прикиньте, сколько это в день.

Я уж не говорю о совершенно фантастических (особенно для тех времён Советской власти) гастролях Камерного, когда театр месяцами играл в Германии, Франции, Литве, в Южной Америке. Алиса Коонен, кстати, была признана на Западе лучшей трагической актрисой столетия, представляете? И это практически сразу после ухода из жизни великой Сары Бернар...

Театр и на родине выдавал постановки одну за другой. Часть из них, правда, оказывались запрещены чуть ли не сразу после премьеры. Таирову почём зря инкриминировали то элитарность, то формализм, то отрыв от народных масс... При этом

«Таиров писал в «Прокламациях художника», что нельзя заигрывать с народом, строить какое-то специальное демократическое искусство, унижать малограмотностью. Надо не приспосабливаться, а приобщать».

Спектакли Камерного с удовольствием и неоднократно посещали партийные бонзы самого высокого разбора. Увы, режиссёра это не спасло. Театр был фактически уничтожен, а его создатель через год после этого скончался от рака мозга. Вот такой трагический финал.

Тем, кто недоумевает, почему ничего ранее не слышал о Таирове, а может, предполагает, что М.З. Левитин отыскал незначительного и малоизвестного коллегу и пользуется этим, — так вот, им следует знать, что Михаил Чехов называл Таирова в числе пяти великих русских режиссёров — наряду со Станиславским, Немировичем-Данченко, Мейерхольдом и Вахтанговым. Таиров был одним из тех, кто создавал саму профессию режиссёра — в современном понимании этого слова (давным-давно читала об этом у Станиславского в книге «Моя жизнь в искусстве»), потому что прежде режиссёр был в театре, по выражению Левитина, «человеком с колокольчиком, напоминающим актёрам о выходе», то есть фактически сценариусом. И лишь отечественные режиссёры начала двадцатого века превратили его в творца и повелителя сценических сфер...

Словом, с огромным интересом и даже вдохновением прочла эту книгу, спасибо автору! Недаром он за неё Премию Москвы по литературе получил.

Хорошее, добротное издание 2009 года в серии «ЖЗЛ» содержит две чёрно-белые вклейки, в общей сложности 64 фотографии, многие из которых мне были доселе неизвестны.

Мои молодые друзья (которых среди моих друзей абсолютное большинство) могут обижаться сколько влезет, но: я считаю, что они не могут оценить эту книгу по достоинству — просто в силу возраста. Их не зацепило. Они воспринимают «Финкельмайера» как факт литературы и, возможно, спекуляцию на когда-то неудобной, а теперь «острой» теме.

Для них это не факт жизни.

Меня же, как ни неловко признаваться, не раз и не два во время чтения пробивало на короткие сухие рыдания, тихие и отчаянные. Не потому что я сентиментальна, а потому что всё это было на самом деле. Пусть и с другими людьми.

Этому роману идеально подошло бы заглавие «Хромая судьба», но оно появилось несколькими годами позже в творчестве братьев Стругацких. Некто Финкельмайер — один из тех, кого «черт догадал... родиться в России с душою и с талантом». Человек, всё существо которого пронизано поэзией, тот, который мог бы сказать о себе «не я пишу — мной пишут», вынужден публиковаться под псевдонимами, влачить тоскливое существование, чем дальше, тем глубже погрязать в быте, а вырвавшись из него и найдя возможность целиком посвятить себя творчеству — ежеминутно рисковать оказаться в поле зрения идеологической машины-бестии, с её недобрым тяжёлым взглядом и мерным движением стальных челюстей-шестерёнок.

Не находит никакого объяснения то, что в советском государстве, самом вроде бы гуманном, «всё для блага человека», в таком загоне оказалось творчество. Творчество индивидуальное и литературное, в первую очередь. Почему-то ни у кого не возникало сомнений, насколько общественно полезен труд балерины даже не Большого, а какого-нибудь областного театра оперы и балета; каков КПД солиста ансамбля песни и пляски или целого народного хора. Но человек пишущий — БЕЗ санкции властей, БЕЗ членского билета Союза писателей, — похоже, немедля вызывал подозрения: а то ли пишет? А не отклоняется ли от линии партии и правительства? А достаточно ли горячо зовёт к новым трудовым свершениям и пятилетке в три года?.. Сколько же неизвестных нам талантов загубили эти «кстанкубывасы»...

Знаете, даже в районной газете, где мне довелось работать (к счастью, с того момента, когда стало можно), ещё долгое время по инерции под негласным — а иногда и гласным, из уст редактора либо ответственного секретаря — запретом было слово... «я». Полагалось писать «мы», никак иначе, даже если конструкции с этим местоимением получались вполне бредовые.

Кстати, о Союзе писателей. Там тоже вполне кафкианские законы царили. Книгу за редкими исключениями мог опубликовать только член СП. А в этот привилегированный цех принимали только тех, у кого было опубликовано не меньше двух книг. Практически та же история, что с пропиской и работой (читавшие сейчас помнят, и жившие тогда помнят тоже, многие — на собственной шкуре это испытали). Про метод соцреализма, которого в обязательном (читай: приказном) порядке должны были придерживаться отечественные прозаики и поэты, вообще молчу — любые эксперименты на стилевом поприще сразу попадали под подозрение.

В таких условиях многие из пишущих сдавались. Особенно, как ни странно, те, кто не мог не писать — и я не графоманов имею в виду. Ставили на себе крест, расставались с жизнью, попросту спивались. Значимым, даже символическим в романе мне представляется эпизодический персонаж, отец Арона. Он предпочёл замолчать — в буквальном смысле слова.

Сыну его такого «счастья» не выпало. Его замолчать заставили.

Страшный роман. Гениальный, на мой взгляд. Его не смогли испортить ни заусенцы композиции, ни розанчики мелодрамы, ни виньетки излишне поэтического слога — он обжигает горечью правды.

Страшно и то, что тогдашнее отношение к творчеству как к разновидности тунеядства пустило глубокие и зловредные корни, схожие с корнями огородных сорняков: сколько ни выковыриваешь, всё равно где-нибудь да останется кусочек, и глядишь: на будущий год опять жирной и наглой порослью прёт. Все эти рассуждения о том, что писателям нефиг платить за романы, потому что «они же не работают, а так, для своего удовольствия пишут». А недавний инцидент со справкой от СП, что Борис Стругацкий действительно является (увы, уже являлся) писателем?..

Похоже, мы неисправимы.

Удивительнейшая документальная повесть. Как дело было: собрались в петербургской лаборатории Лесгафта увлечённые молодые люди, студенты и начинающие научные работники, пылко говорили об экспедициях, завидовали коллегам, недавно вернувшимся из Африки... «А почему бы нам самим куда-нибудь не поехать?» Сказано — сделано: по-быстрому насобирали денег, аж три тысячи рублей :) запаслись оборудованием для этнографических и зоологических исследований и рванули в Южную Америку... и сделали они это в апреле 1914 года. Понятно, что путешествие затянулось.

Повесть написал сын одного из участников экспедиции. Он много работал в архивах, встречался с людьми, знавшими путешественников, и книга получилась очень увлекательной, живой и красочной. Читаешь с настоящим волнением, а на последних страницах сентиментальные читатели вроде меня вполне могут прослезиться: судьба вообще часто несправедлива, но тут и непростая история нашего Отечества приложила свою тяжёлую длань.

Особую прелесть бумажному изданию придают вековой давности фотографии и рисунки участников экспедиции. Меня, в прошлом биолога, особенно умилили три рисунка: двух жуков и мухи, с последовательными подписями: «чёрный Cuculeo», «рыжий» и «кусается как собака» :))

Если что: бумажная книга издана Товариществом научных изданий КМК, М., 2003, 253 с.

Второй рассказ из «пары Тельца» в сборнике «Зеркало для героев» оказался тоже связан с морем. Почему это? Уж кажется: есть ли более земной знак Зодиака, чем Телец?..

Хотя... при внимательном перечитывании моря в нём оказалось не так уж и много. Должно быть, на мою впечатлительность ;) повлияла отчётливая восточная атмосфера, а вместе с нею всплыли из глубин памяти поразившие когда-то сине-зелёные изразцы Самарканда, сине-голубые башни Бухары...

Рассказ, поименованный широко известной цитатой из Шекспира и поначалу притворявшийся классической фэнтези, оказался не так-то прост. Вроде бы примитивный приём со сновидениями персонажа (кое-кто от этого сразу нос воротит) оказывается не только изобретательно применён, но и неоднократно вывернут наизнанку, как оригами, пока складываешь которые, до самого конца непонятно, что же получится: тюльпанчик или всё-таки лягушка. Или миф об Эвридике, отправляющейся за своим Орфеем.

Многослойность рассказа чудесна. Очень понравились инкрустированные в текст загадки главной героини. И безумная, но такая убедительная логика... да-да, сновидения.

Совершенно замечательный рассказ.

Во-первых, научная фантастика в самом цвету, ибо не подменяется «социалкой»: в основе фабулы лежит абсолютно чистая именно научная идея, да ещё и очень редкая.

Во-вторых, сюжет построен энергично, стилизован в духе авантюрного боевика или современного приключенческого романа (и это при небольшом объёме).

В-третьих, в захватывающую фантастическую историю аккуратнейшим образом вписана история реальная — а именно, один из эпизодов Первой мировой войны.

В-четвёртых, наличествует литературная мистификация (а я это дело очень, очень люблю!). Автор рассказа, крупный советский учёный, скрылся под псевдонимом, историю которого нам любезно поведал vokula (см. отзыв от 2013-08-26). Кроме того, небольшим главкам рассказа предпосланы прекрасные стихотворные эпиграфы за авторством некоего Вилли Паттерна. Есть соображение, что и это мистификация, и перед нами — стихи автора «Острова зеркального отражения».

(своя же рецензия на LL от 11.02.2012)

Мало им Катастрофы — война!

«Разверни свою жизнь, как конверт с пометкой «срочно».

Конфиденциально.

Лично в руки.

После прочтения сжечь.»

Мне очень повезло. Три книги проекта «Метро 2033» я прочла в нужной последовательности: три звезды, четыре, пять. И хватит.

Нет, нельзя сказать, что я этого не ожидала: с Метродиссеей уже была знакома, с автором — тоже (и оценила его мастерство на высший балл, но то — рассказы…), но книга получилась просто отличная!

Это мрачный, жёсткий, суровый, очень мужской _приключенческий_ роман. Мир питерского метро после Катастрофы, война, месть, путешествие наверх и «вдаль», возвращение, истории героев… Автор по-акунински безжалостен к своим персонажам и по-стругацки лаконичен там, где имеет смысл оставить простор воображению читателя. К чести Врочека, ни одна сюжетная линия не потеряна, не брошена просто так, что часто случается с писателями фантбоевиков, любая деталь оказывается на своём месте, а персонажи (даже эпизодические) — это чувствуется! — имеют свою предысторию и не забываются сразу, как только исчезнут со страниц. С другой стороны, есть пара моментов, которые можно рассматривать как «предложения» будущим авторам проекта.

Вот, собственно, и всё. Даже странно: книга понравилась «изо всех сил», а сказать больше нечего («ругачая» рецензия на Глуховского куда длиннее получилась, хехе). Это, братцы, как с любовью: любишь — и не можешь объяснить, почему и за что. А вот если не любишь — тогда аргументов найдётся воз и маленькая тележка. Так что, если судить по этому индикатору, то я люблю Вас, Шимун Врочек!

И да: мои любимые конфеты тоже бато-ончики :)

(отзыв на это издание: http://fantlab.ru/edition123971 )

«Сказки дядюшки Римуса» любимы с детства, задолго до книжек даже — по диафильму, который мы смотрели, кажется, не один десяток раз. Позже пришли в нашу читательскую жизнь тексты в разных изданиях, и я, будучи уже давно взрослой, заинтересовалась не только самими сказками о плутоватых зверюшках, но и различными вариантами иллюстраций к ним.

Самое свежее приобретение, «В гостях у матушки Мидоус», оказалось нетолстой книжечкой — всего-то 48 страниц, зато в твёрдом переплёте и с потрясающими иллюстрациями Геннадия Калиновского, одного из любимых моих художников детской книги. В книге рассказано девять историй, на которые приходится 32 рисунка. Но давайте сначала всё-таки о сказках.

Старый негр, которого все называют дядюшка Римус, нет-нет, да и расскажет мальчику Джоэлю (будущему писателю Джоэлю Харрису) очередную баечку о приключениях Братца Кролика, Братца Лиса, Братца Черепахи и других забавных животных, очень-очень напоминающих жителей американской глубинки позапрошлого века, когда живы ещё воспоминания (и очевидцы) рабовладельческого Юга. Несмотря на то, что все персонажи именуют друг друга «братцами», отношения между ними братскими не назовёшь: они строят друг другу козни, обманывают, а то и на жизнь покушаются. Что касается Братца Кролика — то это блистательный трикстер (как сказали бы сейчас), который то и дело плетёт интриги, сталкивает окружающих лбами, но и сам иногда оказывается в дураках. В свободное от этих занятий время он спасает свою шкурку от Братца Лиса и Братца Волка, помогает соседям. А дядюшка Римус не забывает о том, что сказки должны не только развлекать мальчика Джоэля, но и чему-то учить:

«— Так часто бывает на свете: один натворит бед, а другой за них отвечает. Помнишь, как ты науськал собаку на поросёнка? Не тебе ведь досталось, а собаке!»

Иллюстраторы по-разному трактовали мир сказок дядюшки Римуса. Например, рисунки Назарова почти мультяшные, потешные такие, с мягкими и яркими цветами. Иллюстрации Олейникова немного сумасшедшие, с фантастическими ракурсами, динамичные, напоминающие кадры из фильма, с выраженной фактурой, в которой прямо чувствуются движения кисти и шероховатость акварельной бумаги.

Разительно отличаются от них созданные в 1976 году иллюстрации Калиновского: чёрно-белые, занозистые, эмоционально напряжённые… Послушаем, что сам художник говорит о своей работе над этой книгой:

«После «Алисы» редактор А. Сапрыгина предложила мне «Сказки дядюшки Римуса». Я перетрусил и всполошился. Как их делать? Со зверьём у меня нелады. Жена мне заклеила все фростовские рисунки в книге, и я стал читать. Чорт возьми, да это не сказки, а горькое бытие. Сапожник-то — негр, в его историях и сквозит оттенок африканского фольклора, где мир держится добром, а движется злом. Нет, не на фоне пасторальных лужаек надо рисовать всё это.»

Эта фраза Геннадия Владимировича: «мир держится добром, а движется злом», — поразила меня до глубины души. Так, кажется, к сказкам Харриса ещё никто не подходил. И вот как мастер кисти решал поставленную самому себе задачу:

«Сказки дядюшки Римуса» — плотные, фактурные. Мне хотелось сделать как бы масляную живопись. Применил я ацетатные белила. Щетинной кистью покрывал ими всё поле листа. А потом в нужных местах эту фактуру процарапывал бритвой, рисунок заливал чёрной акварелью. Получались рисунки острые, «колючие», без намёка на идиллию. Волк — это техасский парень, кролик — ловкач, ему тоже палец в рот не клади. Каждый здесь хватается за жизнь, как умеет.»

Цитаты из статьи Г. Калиновского «Работа — это тишина и покой» («Детская литература», 1978, №2) воспроизвожу по изданию «Художники детской книги о себе и своём искусстве», которая, к счастью, есть в домашней библиотеке. Прекрасная книжка, кстати.

Как-то даже не ожидала от Даниила Александровича ^^ Нет, я читала его замечательные и не чуждые фантастики романы «Искатели» и «Иду на грозу», но если бы мне подсунули вот этот рассказ без имени автора с предложением угадать его, я бы сделала ставку, скорее, на Вадима Шефнера.

Отличный сатирический рассказ о бюрократе (с его точки зрения, с его восприятием происходящего), который встретился с учёным — пришельцем из будущего. Научная фантастика вполне на месте, представленная темами альтернативного будущего и в какой-то степени «эффектом бабочки».

Действие повести происходит в 1908-1918 годах и (эпилог) в 1965 году. Это в основном детские воспоминания писательницы, самые первые встречи девочки с музыкой. Софья Могилевская была дочерью известного виолончелиста и педагога, поэтому она рассказывает и об отце, и о его учениках, о памятном ей первом визите в Московскую консерваторию, о первых домашних уроках музыки и об учёбе в школе Гнесиных, наконец, о первом «взрослом» концерте. И на полных правах героями повести выступают музыкальные инструменты.

Повесть очень проста, но при этом певуча, словно исполненная глубоким бархатным контральто. Ласково и чуть церемонно она приоткроет ребёнку двери в мир музыки.

(Из записей. Октябрь 2010 г.)

Роман вышел в «Эксмо» под авантитулом «Большая литература». Спасибо, издатели! Дина Рубина — удивительная писательница, начиная буквально с отрочества, когда в журнале «Юность» были опубликованы три её рассказа и повесть «Когда же пойдёт снег?». С давних пор читаю Дину с неизменным удовольствием, «На Верхней Масловке» перечитывала, наверное, раз десять (фильм, кстати, по этой повести неадекватный поставили, даром что с Е. Мироновым и А. Фрейндлих); нежно люблю рассказы «День уборки», «Любка», «Всё тот же сон!..» и другие.

В какой-то момент после эмиграции Дины меня ждало разочарование: роман «Вот идёт Мессия!» оказался рахитичным, полностью написанным на местном материале способом «что вижу, о том пою» и, мало того, с чудовищными ошибками. «Дина, Дина! Неужели ты так быстро забыла русский язык?!» — плакала я в душе.

Но вот — «Почерк Леонардо». Роман необыкновенный, талантливейший, прозрачный, как слеза, крепкий, как дружеские объятья... Дина вновь всматривается в людей, как раньше: с любовью и болью. Роман частью фантастический, в неопределимом мерцании жанра — и я надеюсь, что это ещё не последняя большая удача любимой писательницы.

Мокрый лоб, трясущиеся руки, учащённое сердцебиение. Грипп? Похмелье? Нет, это вы прочитали «День рождения мертвецов».

Стюарт Макбрайд в глубине души, видимо, русский: медленно запрягает, но потом несётся во весь опор. Роман, поначалу неспешный и депрессивный, после первой трети превышает дозволенную законом скорость. Как в классическом детективе, ключи раскиданы повсюду, но их мудрено заметить в лужах блевотины, пятнах крови, горах мусора, обломках разнесённой вдребезги мебели. И всё это засыпано фотографиями мёртвых уже девочек — «поздравительными открытками» от маньяка по прозвищу «Мальчик-день-рождения».

Эш Хендерсон, детектив-констебль, жесток со своими «оппонентами», но трагедия его неподдельна и открывается не вдруг. Элис Макдональд, девочка-паника, психолог из ненормальных. Генри Форрестер, старый пропойца, знавший гораздо больше криминального отдела полиции Олдкасла. Вы не полюбите их, но переживать за них будете, обещаю.

А ещё в романе четыре финала…

Какими-то неизвестными путями «Территория» прошла мимо меня. Вернее, я мимо неё. Хотя автора читала и чтила со студенчества, а маленький, простой и изящный рассказ «Берег принцессы Люськи» на протяжении десятилетий рекомендовала всем подвернувшимся под руку :)

Чтения «Территории» ждала и нисколько о нём не пожалела. А ведь могла бы. Вы, наверное, и сами знаете: то, что на ура прошло (бы) в юности, по истечении лет имеет все шансы показаться ходульным, слишком простым, пафосным или излишне дидактичным и «соцзаказным». Так что были такие опасения, не скрою.

Но автор не подвёл, не обманул ожиданий. В главном романе Олега Куваева, говоря его же собственными словами (из повести «Дом для бродяг»), «…кажется, что до скал и снега можно дотянуться рукой прямо с табуретки». Куваев ошеломительно точен в деталях, и в полной мере, думаю, оценить это могут люди, сами хоть краешком захватившие ту эпоху: не только время действия «Территории», но и годы написания куваевских произведений. А если и модус вивенди в какой-то степени пересекается с местом действия, трудами и заботами персонажей романа — погружение обеспечено.

Только три вещи упомяну, три мелкие детальки, которые поднимают залежи времени и воспоминаний. Толстое оранжевое одеяло по имени «Сахара» (да, из верблюжьей шерсти, кажется, алжирского происхождения, у нас такое было — здоровенное и узорчатое, размером больше стандартных советских одеял с клетками либо тремя полосками по краю; ох и тёплое было!.. впрочем, почему «было», оно и сейчас в родительском доме живо-здорово, я даже под ним сплю, когда приезжаю в отчие края). Турбаза в Хиве (у меня просто лёгкий шок: да, я несколько дней жила на этой самой базе, Куваев обрисовал её немногословно, но абсолютно точно, не погрешив против реальности). Вечер полевиков (и снова да, один из любимых моментов года: когда все рассыпавшиеся на лето по экспедициям и маршрутам собираются осенью за одним длиннющим столом, и несть числа неловким, но сердечным объятиям, азартным рассказам, смеху и дружеским розыгрышам).

Куваев, в ранних своих рассказах в большей степени бытописатель и драматург, ко времени «Территории» дорос до настоящего художника слова; этот роман не только увлекательное чтение, но и настоящее эстетическое удовольствие. Мне особенно близки его лаконичные описания запахов, которые «вместо тысячи слов» мгновенно переносят читателя на место действия, безошибочно погружают в атмосферу: «грустный и тревожный воздух осени», «пахло морем, соляркой и каменным углём»…

Но, конечно, не одними красотами слога хороша «Территория». Главное в ней, как и в жизни — люди. Те люди, которым «с грузом легче». Персонажи Олега Куваева, шагнувшие на страницы романа прямо из жизни, хороши каждый по-своему — и не потому, что все они как один победители и герои, вовсе нет, — они правдивы, они настолько узнаваемы, что через некоторое время кажется, будто ты и сам был с ними знаком когда-то, просто подзабыл немного.

Вот упорный авантюрист-тяжеловес Чинков: он, сидящий перед пустым начальственным столом (голова опущена, руки на подлокотниках), напоминает выключенный механизм: нет работы/задачи — не функционирует. Но если цель есть — Чинков действует как военачальник, как хитрый и изворотливый дипломат, но главное — как настоящий работяга, вкалывающий сам и беспрекословно требующий того же от других.

Вот Монголов: для него выполнение поставленного задания превыше всего, его бог — порядок и точность, и понимание, что этот человек без всякой жалости загонит себя до полусмерти, наполняет острым сочувствием к нему… и некоторым смущением: не так ли многие из нас поступают, пусть и не в такой явной форме?

Философия старика Кьяе, местного жителя, поначалу показалась мне неправдоподобной. Впрочем, Куваеву лучше знать: он с такими людьми общался. Но до чего по-человечески хорош этот пастух-оленевод, несуетен, практичен и в то же время беззаветно добр! Может, на этом и зиждется настоящая мудрость…

Думается, что Баклаков — альтер эго автора. Именно этот персонаж претерпевает наибольшие изменения по ходу романа: от «легкомысленного пионера» до разработчика теории месторождений. Прекрасно прописана автором сцена начала одиночного похода Баклакова: и метко переданное ощущение беспричинного «точечного» счастья, и наступление вечера, когда физически ощутимо меняются звуки и свет в окружающем мире.

Гурин напомнил бортинженера Игоря Скворцова из прогремевшего когда-то фильма Митты «Экипаж» и (исполнитель этой роли Леонид Филатов перекидывает мостик к следующей ассоциации) доктора Мишу из незабываемой кинокартины «Вам и не снилось». Помните? Молодые, самоуверенные, циничные красавцы со своей «жизненной философией». Они, такие прагматичные и последовательные эгоисты, легко и эффектно идущие по жизни, могут подвести в самый напряжённый момент. Опасность их позиции в том, что она убедительна и привлекательна, поэтому жестокость, с которой Куваев обошёлся со своим героем (предфинальный эпизод с Гуриным, могу признаться, заставил меня буквально бегать по дому, немилосердно ругаясь словами 18+ и терзая шевелюру), оправдана и в какой-то степени терапевтична.

Момент отдыха от драматизма — Валька Карзубин: «дромадер с четырьмя горбами» (что?!), забавный малый, из которого «слова вываливаются в случайном порядке, и когда они ударяются об атмосферу, иногда получается смысл, а иногда нет» (это, кажется, Арчи Гудвин кокетничал, а у Валентина всё так и есть).

И, наконец, Копков: чуть юродивый, мешающий в речи выспренний стиль с просторечием. Откровением для меня стали его слова о том, что работа есть устранение всеобщего зла. Спасибо, чудак-человек. Вот реально помог жить дальше.

Собственно, большинство героев Куваева таковы. Работа для них вечна и незыблема, а всё остальное — «большая земля», жильё, семья, деньги, шмотки, высокие посты и сама жизнь — преходяще, даже несерьёзно…

Отличный роман. Ближайшая ассоциация — с романом Виктора Конецкого «Кто смотрит на облака». Оцениваю «Территорию» на 9/10 только из-за некоторой хаотичности композиции (причём видно, что это случайно получилось, а не намеренно, как у Иванова в его «Географе…»).

Это не соцреализм, а реализм советских времён. Рекомендую.

В стольном городе Нью-Йорке, на 35-й Западной улице, в палатах каменных жили-были…

Вот это «жили-были», как ни странно, так же интересно, как и собственно детективная составляющая романов Рекса Стаута о необычном дуэте великих сыщиков: Ниро Вульфа и Арчи Гудвина.

Гениальный Ниро Вульф, гурман и коллекционер орхидей, чудовищно толст, предпочитает вообще не выходить из дома, за расследование преступлений берётся с большой неохотой и с тяжёлыми вздохами только тогда, когда счёт в банке приближается к опасной черте. Его помощник Арчи Гудвин без всякой ложной скромности считает себя «глазами, ушами, руками и ногами» Вульфа, но и в наличии мозгов ему не откажешь. Он постоянно обуреваем жаждой деятельности и, изводясь от вынужденного безделья, изливает Вульфу своё раздражение со свойственным ему парадоксальным юмором.

Арчи не только энергичен и остроумен — он ещё и галантный кавалер, и увлекающаяся натура, благодаря чему о нём вздыхает не одно поколение читательниц детективных романов Стаута. Но любая прелестница, встретившаяся Гудвину на пути, будет благополучно забыта во славу торжества истины и справедливости… которых добьётся ворчун и мизантроп (да и женоненавистник, чего уж греха таить) Ниро Вульф.

Образ их действий вполне ясен из такого, например, диалога:

— Хорошо, что же я должен делать дальше?

— Я был бы в восторге, если бы мы сумели отыскать мистера Хиббарда.

— Тысяча частных детективов и пятнадцать тысяч полицейских* безрезультатно ищут Хиббарда вот уже восемь дней… Куда мне его девать, если я его разыщу?

— Если он жив, то сюда. Если умер, то к племяннице.

— Вы мне скажете, где его искать?

— Полагаю, в пределах этой планеты.

— Отлично.

(с) «Лига перепуганных мужчин»

*Арчи вечно преувеличивает ^^

Эти двое, не скупясь на взаимный сарказм, постоянно вставляя шпильки и изводя друг друга совершенно детскими капризами, связаны настоящей, искренней, редкой чистоты мужской дружбой. Когда у них серьёзные проблемы, о взаимопонимании можно забыть, а когда победа близка и дело идёт на лад, они не могут скрыть тёплых чувств друг к другу.

Детективные романы Рекса Стаута замысловаты и изобретательны, им свойственны и юмор, и ирония, которые автор применяет с безупречным вкусом. А ещё по его книгам можно изучать язык телодвижений. Впервые обратила на это внимание после прочтения соответствующей книги Аллана Пиза: в описаниях жестов и того, как они связаны с тем, что говорится, Стаут предельно точен, отвечаю. Так, может, Пиз неправ в том, что язык телодвижений невозможно имитировать?.. Ведь Гудвину часто приходится врать — в том числе следуя инструкциям Вульфа…

За сорок лет Рекс Стаут только о Ниро Вульфе и Арчи Гудвине написал несколько десятков романов и рассказов… и почти всё я уже читала, ыхыхы… ну да ладно, перечитывать их — не меньшее удовольствие :) Забавно то, что Стаут не пошёл по пути Агаты Кристи, и его главгерои с течением времени не меняются (равно как и четверо героев второстепенных — в отличие от эпизодических сквозных персонажей, что создаёт странный диссонанс). Не могу сказать, что все произведения Стаута — шедевры, вовсе нет: есть среди них и средние, и откровенно слабенькие (это в первую очередь рассказов касается). Но то, что Рекс Стаут наряду с О. Генри является «великим утешителем», сомнению не подлежит.

Не так давно перечитала — и опять понравилось! :)

Не могу не отметить странный «спецэффект», который почувствовала ещё в школьном возрасте, читая «Лунную пыль» впервые: речь в романе идёт об отдалённом будущем, но, поскольку сама книга написана давно и в чём-то архаична, кажется, что читаешь о реальных событиях прошлого. Ностальгическое какое-то чувство...

Вышедший на экскурсию по лунному Морю Жажды пылеход (он же лунобус) в результате небольшого «лунотрясения» проваливается в лунную пыль. Двадцать два человека, надёжно спрятанные от телескопов и радиоволн, ждут спасения, борясь не только с нехваткой жизненных ресурсов, но и со скукой. Их тем временем пытаются найти и спасти... а также сделать офигенный телерепортаж.

При теперешнем прочтении «Лунная пыль» мне чем-то напомнила романы Артура Хейли, в первую очередь, «Аэропорт» и «Взлётную полосу», особенно манерой оканчивать каждую очередную главу на переломном моменте и переходить к другому субъекту повествования.

А ещё не могу не поделиться вот таким изящным завитком фантастического предвидения:

«...здесь уместнее что-нибудь из лёгкого жанра. Скажем, одна из пошловатых, но забавных комедий, которые наводнили эфир в конце 1980-х годов, когда капитулировала телецензура...». Напомню: Кларк написал «Лунную пыль» в 1961 году. Фантасты знают всё! Просто не всё говорят...

Тема роботов для фантастики (я надеюсь) будет вечной, а сюжеты об устаревших «железных дровосеках» и о взаимоотношениях робота и ребёнка станут классическими, как любовный треугольник. А пока автору всякий раз надо решиться, чтобы вновь разыграть перед искушёнными зрителями своего бродячего театра смутно знакомую историю.

Очень важно, на мой взгляд, что главный герой рассказа, робот Пит — гувернёр. То есть воспитатель. Не нянька, не телохранитель, даже не преподаватель — воспитатель. Мир будущего не стал лучше нашего нынешнего: по-прежнему родителям зачастую некогда заниматься детьми, и взрослые своих потомков так любят, так любят, прямо на всё для них готовы — даже фактически отдать ребёнка на воспитание «железяке», да ещё изрядно устаревшей.

Но старое не всегда бесспорно плохо и вовсе не обозначает «никуда не годится». Робот почти полностью заменяет детям вечно где-то отсутствующих родителей, и его задача не только в том, чтобы вытереть подопечному нос и проследить, чтобы каша была съедена, не только развлечь фильмами и заинтересовать книгами, но и привить — вот парадокс-то! — человечность... которой маловато будет в новых моделях.

Рассказ простенький, ожидаемый, но сердечный и по-хорошему наивный, до невольной улыбки.

Самый мрачный из детективов фандориады. Тёмный, страшный, вязкий, парализующий, как ночной кошмар. И мастерски написанный.

Уже не раз было замечено, насколько хорошо Акунину удаются неявные персонификации. Здесь же она более чем явная, рассказчик-дворецкий (какая ирония!) часто — как, наверное, кажется нетерпеливому читателю — говорит вовсе не о том, пускается в утомительные подробности насчёт обустройства комнат или качества крахмальных салфеток… Утомительные? Вовсе нет, из его велеречивых иносказаний и умозаключений — порою нелепых, а порою поражающих будничной мудростью — складывается картина, от которой не хочется отрываться. Да, не нравится Афанасию Степановичу Фандорин, ох как не нравится. Но главное даже не в этом, а в том, что Зюкин зачастую трактует действия и слова Эраста Петровича неправильно, — а задача читателя — догадаться, что же там было на самом деле, и это не менее интересно, чем собственно детективная линия.

А фабула, как у господина Акунина водится, вплетена в исторические события. Трактовка истории весьма вольная, однако реалии все на местах — они словно гвоздики на планшете, между которыми автор молниеносно протягивает нити фантазии, чтобы в результате создать невиданный ранее узор. И когда читаешь: «Слева, за шлагбаумами и цепочкой солдат, раскинулось широкое поле, сплошь застроенное праздничными балаганами и свежесрубленными теремами…» — и вдруг догадываешься, о каком именно поле идёт речь, озноб третьей степени тебе обеспечен.

Два момента, пожалуй, огорчили.

Первый — «голубая» тема. Не особенно она тут нужна была, и равно покоробили как глумливый тон писателя, так и то, что он этот манок всё-таки использовал: аккурат тогда, когда «стало можно». Фи.

Второй — высокомерная надпись на обороте титульного листа: «Книга издана в авторской редакции, орфографии и пунктуации». Обычно для меня подобная строчка в выходных данных служит неким «смягчающим обстоятельством»: бедный автор, на редактуре-корректуре сэкономил, надеялся, что и так прокатит… Здесь же возникает ощущение самоуверенности. И что же? Да вот хотя бы: «мужик со смышлённым курносым лицом»; «растерянно прлепетал я»; «мы шли уже в самой настоящй толчее»; «стал смотреть немножко в сторону в вверх»; «да-да, вот здесь больно, на кобчике…»

И всё равно: превосходная книга. Как выяснилось, и для перечитывания весьма годится, а это не обо всех детективах скажешь.

Этот роман несколько сказочным образом продолжил для меня одну из недавно прочитанных книг — «Покинутые небеса» Чарльза де Линта. И дело вовсе не в жанре городского фэнтези, судите сами: в романе Геймана — не только магия, властно проникающая в реальный и скучноватый мир, но и зверолюди, и женщина-птица (явно из воронова племени), и близнецы, один из которых когда-то был частью другого…

Но если у де Линта чересчур многофигурное повествование (прямо-таки батальное полотно) не концентрируется на одном-двух персонажах — они равноправны, — то Гейман, следуя классической канве, сразу выделяет для нас главного героя, Толстого Чарли, Чарли Нанси (а, Нанси!), который в начале книги героем в прямом смысле этого слова вовсе не является, а только начинает свой путь к этому воплощению, что поворачивает и без того причудливый роман-фэнтези ещё одной гранью: романом воспитания, романом взросления.

При этом нельзя сказать, что воспитание это — однозначно со знаком «плюс»: нет, наставники Толстому Чарли попались такие, что скорее уж «плохому научат»: это его покойный отец (да ладно вам, с кем не бывает!) Ананси и брат-не-очень-то-и-близнец Паук.

На самом деле Ананси — персонаж африканских сказок, откуда он вместе с их носителями перебрался на Карибы, и ей-богу, я эти сказки в детстве читала — во всяком случае, приведённые в тексте романа узнала их все (кроме самой «взрослой», оно и понятно, кхм-кхм). Бог-насмешник, демиург-трикстер, в своём бытовом воплощении он невыносим и очарователен. Да, он может превратить вашу жизнь в форменный дурдом, но зато и укажет путь к себе, к той жизни, которой вы сами станете творцом и повелителем.

«Он говорил — я сын кометы,

носил в карманах океаны

и мог октябрь достать рукой»

(Ален Боске)

Эти строчки можно отнести не только к мистеру Нанси-старшему, но и к второму его сыну — Пауку. Персонаж адски завидный, яркий, харизматичный, очень знакомый (разве не таково наше второе «я»?), он на славу удался автору. Да, он явно владеет магией, но основной его метод — подталкивать события: так, чтобы они развивались по желательному для него пути. Кто бы отказался от такой суперспособности?

Что в «Детях Ананси» не привело меня в восторг — слишком интенсивное участие в действии сновидений. К концу 2/3 книги сны главгероев начали раздражать. Может, они входят в понятия о богах, о которых пишет Гейман, но почему бы просто не признать, что существует другой мир?

Во всём же остальном это отличная увлекательная книжка, яркая, хулиганская, энергичная, не чуждая парадоксального юмора (отдельное спасибо милахе Гейману за эпизод, где Тигра бесила манера Хорька говорить штампами).

«С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щёк.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток».

(Шекспир, сонет 130)

Представления не имею, ставил ли себе автор такую цель, но он написал роман, действие которого происходит в мире, заточенном исключительно под мужчин. Мужчинами же, естественно. До абсурдных (с сегодняшней точки зрения) деталей. Вот стоит посреди улицы прилично одетая дама... эээ, может, всё-таки женщина? да нет, судя по одежде, дама — и ревёт белугой, потому что того и гляди описается, а деваться ей некуда, и даже общественный тубзик на противоположной стороне улицы исключительно для сэров предназначен...

Сморщившим носик настоятельно рекомендуется проследовать на... в смысле, в мир, где порхают розовые сильфы и где нет ни ночных горшков, ни месячных, ни мужиков «поматросил-и-бросил». Те же, кого не пугает современная правда о викторианской жизни, могут смело бросаться в вихрь «Лепестков» и при этом получить от путешествия в этот неприглядный мир истинное удовольствие.

Подавляющее большинство «лепестковых» рецензий (на LL. — прим. Хойти) посвящено персонажам романа. Да и как не посвятить, когда немногочисленные герои и статисты один краше другого, каждый со своими закидонами и при этом абсолютно правдив и логичен, что совершенно необъяснимым образом сочетается с непредсказуемостью сюжетных поворотов? Вот этим неизвестный мне дотоле Фейбер весьма удивил: обычно-то встречается либо одно, либо другое.

У читателей, впрочем, вызывает недоверие Уильям Рэкхем (равно как и наибольшую неприязнь — но будем справедливы: по-человечески восхищаться в романе абсолютно некем; тут, как в нашем родном «Ревизоре», ВООБЩЕ нет положительных персонажей): как это он из юноши бледного со взором горящим так быстро и умело переквалифицировался в управдомы... то есть в предприниматели? Не верим, дескать. А вам не кажется, что бюргерство было истинным призванием Рэкхема-младшего? Что в юности он выбрал себе этакую непонято-творческую (и одновременно разгульно-бесшабашную) личину исключительно под влиянием среды, в которой находился: тамошней бурсы вообще и двух своих друзей, близнецов-братьев по части набухаться и покуражиться, в частности? Окажись эта среда иной — другим стал бы и Рэкхем, хамелеон этакий. Всё вышесказанное его никоим образом не извиняет, ну, так я и не ищу для него извинений. Он таков, какой есть, вернее, каким его задумал автор. И вот таким, какой он есть, невзирая на все недостатки, его и полюбила Конфетка. Да, полюбила, я уверена в этом. Против своей воли и не признаваясь в этом даже самой себе.

Есть такая замечательная максима (кажется, Константина Мелихана): «По-настоящему любит не тот, кто всё время говорит: «Я тебя люблю», — а тот, кто всё время спрашивает: «Ты меня любишь?»»

Именно это было нужно Конфетке: ежедневно (а лучше ежечасно) убеждаться в том, что Уильям любит её, в том, что она необходима ему. Под действием этого чувства в ней произошли многие перемены, но та, которая её саму должна была бы обеспокоить — это брошенный ею «роман». Да, Конфетке было приятно воображать себя не-такой-как-все: писательницей-мужененавистницей, вот, дескать, напишу, и вы все ахнете! Не получилось. Никто не ахнул, даже она сама: по прошествии времени эта сублимация кажется Конфетке жалкой, неуклюжей и отвратительной. Хотя текст не изменился — изменилась она сама.

...Кажется, я иду по тому же соблазнительному пути: заняться обсуждением героев во всех их подробностях, толковать и перетолковывать их поступки, если бы да кабы, а роман «Багровый лепесток и белый» уже написан, уже стал бестселлером, уже прочитан целым батальоном отважных книгочеев, и ничего не изменить, и никого не спасти, и всё это было так давно, если бы на самом деле это было, уже и кости Конфетки и Уильяма, Агнес и Софи, Генри и Эммелин давно истлели. А мы читаем (часто взахлёб), обсуждаем, спорим, узнаём себя в притягательных и отвратительных персонажах Фейбера... Узнаём? Нет, спасибо, лучше не надо, но спасибо за книгу.

П.С. И традиционные небольшие занозы чтения:

1) переводчики кое-где перестарались :) я понимаю, что такое «фланирующей под парасолем по Променаду», но согласитесь: кое-кто отчается лазать в словарь;

2) ...а кое-где «недостарались»: отсюда в текст попали такие «замечательные» слова, как «отлынуть», «отпрядывает», а также «навастривает». Ну, и просто песня, а вернее пароксизм смеха — выражение «годы эти пролетели словно по мановению ока». Это же надо так скрестить идиомы «по мановению» (то есть движению — чаще всего руки) и «в мгновение ока», оно же «в один миг», т. е. время, за которое человек моргает. Тут получилось что-то вроде «взмахнул глазом»;

3) шутки распознавания при сканировании: а) «Он — отошедший отдел» (вместо «от дел»); б) «обличил» вместо «обличия»; в) «Уильям морщи гея», «Конфетка морщи гея» — это вместо «морщится», омг.

(«ретро-отзыв», написано в 2011 году, а прочитано вообще в прошлом веке)

Ещё гремит на континенте мировая война, ещё никто не знает, что потом она станет называться «первой», а в залитую солнечным светом усадьбу Стайлз уже прибыл капитан Гастингс, уверенный в своих детективных способностях, а будущая королева детектива — пока ещё просто Агата Мэри Кларисса — свои детективные способности только пробует. Быть может, она даже грызёт карандаш и хмурится, решая, как бы это сделать так, чтобы читатели не сочли, что главный сыщик прямо-таки списан с Шерлока Холмса…

Чисто по-женски она решает сделать «с точностью до наоборот». Холмс высок и худ — Пуаро толстенький коротышка. У Холмса чеканный профиль и стальной взгляд — у Пуаро голова яйцом и глаза, «как у кошки». Холмс может валяться в халате или, маскируясь, переодеваться в фантастическое тряпьё — Пуаро всегда одет с иголочки и всегда же остаётся самим собой. Холмс стреляет в комнате и прикалывает важные письма к каминной полке — Пуаро везде что-то выравнивает и поправляет, даже там, где его об этом не просят. Холмс героичен — Пуаро смешон. Холмс первостепенное значение придаёт уликам — Пуаро прямо заявляет, что пусть другие (!!!) разыскивают сигаретный пепел, а он заставит работать «маленькие серые клеточки»…

Под ручку с леди Агатой английский детектив вышел из тёмных, мрачных, вечно дождливых или туманных каменных закоулков Лондона на зелёное приволье «доброй старой» Англии — в деревеньки, сельские усадьбы, загородные дома.

«Таинственное происшествие в Стайлз» начинается для читателя с того, что его окружает целая группа персонажей. И он первое время озирается в растерянности, как непредусмотренный гость на званом обеде, судорожно пытаясь запомнить имена и кто есть кто. Агата Кристи, как радушная хозяйка, незаметно направляет беднягу; склоняясь к его уху, вполголоса сообщает самое необходимое. При этом её «гости» — живые и яркие, их помнишь и после того, как детектив давно прочитан, и даже тогда, когда (о ужас!) забудешь, _кто_же_убил_…

И в этом для меня тоже отличие от детективов о Шерлоке Холмсе: там автор в любом произведении обходится минимумом ключевых персонажей, от двух до четырёх — детектив строен и логичен: дано… требуется доказать… что и следовало доказать. У леди Агаты отношения между многочисленными персонажами сплетаются в причудливую сеть (где ни тронь — зазвенит). Каждый связан с любым другим, каждому оказывается выгодно убийство, чёрной трещиной рассекшее пасторальный мирок на «до» и «после».

И, наконец, самое существенное: в детективах Артура Конан Дойла главное — что тайна раскрыта и зло повержено, а добродетель если и торжествует, то как бы «в нагрузку». Для Пуаро и его создательницы (а значит, и для мисс Марпл) важнее не то, чтобы преступник был наказан, а чтобы не пострадали невиновные. И поэтому, как бы ни был хорош и классичен Холмс — моё сердце отдано смешному и напыщенному коротышке, который то и дело нарушает законы… о, законы классического детектива, конечно же, как вы могли подумать!..

Троица фрицев, появляющаяся перед нами в начале рассказа, карикатурна, как в «Крокодиле» полувековой давности. Вот они, красавцы: белокурая бестия и две фашистских свиньи. Впрочем, нет: свиньи все трое.

Поделом гнусным агрессорам — волею автора они впихнуты в тесное беличье колесо беспрерывных и безвыходных перерождений. При этом физическое существование Вилли, Клауса и Георга дискретно, а ментальное — линейно, последовательно и необратимо. Амнезия обошла их своим милосердием. Им не позавидуешь.

Не завидую я и себе, и многим из будущих читателей. Автор собрал в рассказ всю мыслимую и немыслимую (отказывающуюся воображаться) мерзоту, ещё и ладошкой сверху похлопал, чтобы не расползалось.

Любое колесо, даже Сансары (кстати, в его структуре кое-что общее с рассказом имеется; что именно, не буду подсказывать), рано или поздно даёт сбой. Так в мирке Георга появляется новый персонаж, его будущая любовь, его будущий палач. Казалось бы — куда уж больше? Но теперь сволочь Георг будет умирать раз за разом, едва «родившись». А вот то, что он так и не успеет, так и не сможет ничего объяснить худенькой сероглазке с автоматом, почему-то вызывает острую жалость к нему. Да, невзирая на всю его отвратительность. Вот как-то автору это удалось. Поэтому и оценка выше, чем ожидалась всё время чтения рассказа.

«Здесь ни воздух, ни земля не расточают милостей лентяям, зато осыпают своими неиссякаемыми щедротами всякого, кто способен покорить их трудом, вниманием и любовью» (Джеффри Даттон)

Впервые прочитала эту коллекцию рассказов австралийских писателей в каком-то запредельном прошлом — мне ещё и пятнадцати не было, так что воспоминания остались самые приблизительные, чарлигордоновские последней стадии (помните книгу в синей порванной обложке?.. то-то же). Так что можно условиться, что читала впервые.

Симпатия к Австралии, загадочной Стране Наоборот, месту обитания антиподов и кенгуру, зародилась ещё раньше (лет в десять, наверное, прочитала книжицу Даниила Гранина «Месяц вверх ногами»), так что и к литературе австралийской, не такой уж частой на наших книжных полках, у меня особое отношение, может, небольшая даже фора. Только нужна ли она этому сборнику?

Антология «40 австралийских новелл» составлена, как оказалось, не только со знанием дела и чувством меры, но и с уважением и приязнью к авторам. Присутствуют, конечно, общие темы (и «нужные» в том числе, о чём отдельно), и всё же чуть порыжевшие от времени страницы зелёного с золотом тома звучат впечатляющим многоголосьем: то стройным хором, возносящимся к небу, как светлые стволы эвкалиптов, то бурливым говором уличной толпы, где шёпот может оказаться слышнее крика... Отдельные слова, обрывки фраз, выхваченные из текста буквальные цитаты — я и сейчас слышу их, я всё ещё там...

«А как же Рози?..» — смущённо, с мучительной неловкостью спрашивает Вэнс Палмер (рассказы «Табак», «Выброшенный за борт», «Улов», «Коротышка, товарищ повара», «Серебристый дуб»). Герои его рассказов — в чём-то отщепенцы, не принятые обществом. Кто-то старается туда вписаться чуть ли не ценой жизни, а кому-то это совсем ни к чему, да жизнь заставляет.

«Было нас там, стало быть, трое...» — сразу захватывая внимание слушателя, начинает историю Катарина Сусанна Причард (рассказы «Удача», «Рождественские деревья», «Обольстительница из Сэнди-Гэпа», «Побег», «Лягушки Куирра-Куирра»). Миссис Причард, как ни странно сказать это о женщине, патриарх литературы зелёного континента. Пишет она совершенно прекрасно, что романов это касается, что рассказов. «Обольстительница из Сэнди-Гэпа» оказалась очень брет-гартовской, «Лягушки...» напомнили о «Королях и капусте», но особое внимание хочу уделить рассказу «Рождественские деревья».

Вообще-то это натуральная агитка. Серьёзно. Душераздирающий такой рассказ о бедных фермерах, страдающих под гнётом жестоких и нечистых на руку банкиров. Причём кровососы эти сравниваются с заглавными «рождественскими деревьями» — как становится ясно из контекста, красивыми, но дьявольски зловредными растениями-паразитами.

«Не нашего поля ягода», — скупо роняет Фрэнк Дэлби Дэвидсон (рассказы «Лесной дневник», «Сдвиг»). Ему отдельное мимими за крошечную пейзажную зарисовку «Мамонты в тумане» — ну, вы поняли.

«Бери, что хочешь» — с видимым простодушием предлагает Ксавье Герберт (рассказ «Кайек-певец»). Через восприятие аборигенов Австралии он показывает, как иллюзорны могут быть «истинные ценности» белого человека.

«Ропот разгневанной земли», — с леденящей торжественностью произносит Гэвин Кэйси (рассказ «Говорящий забой»), рисуя противостояние природы и человека.

«Земля наших отцов», — вторит ему и предыдущему автору Уильям Хэтфилд (рассказ «Там дышит человек»). Уважение внушает гордый выбор героя его повествования между жизнью и свободой.

Мрачный пафос на мгновение перебит лукавым «Наполовину цыплятки, наполовину ребятки» Е.О. Шлюнке (рассказ «Чудо матушки Шульц»), почти сказкой о беспомощной пожилой женщине, «высидевшей» птенцов.

«Матрос дрейфует!» — лихо выкрикивает Вальтер Кауфман (рассказ «Нынче здесь, завтра там...»), азартно рассказывая нам о похождениях незадачливого ухажёра. А мне в истории матроса Слима Мунро увиделся некий предвариант «Повелителя бури»: в море Слим дома, а на суше не знает, как шаг ступить, чтобы не испортить жизнь себе или другим.

«Зайди-ка завтра», — с горькой иронией повторяет А.Е. Стерджис (рассказ «В каменоломне»). Это о вечных отмазках работодателей. А работа так нужна, просто как воздух, и времена-то какие трудные...

«Как вы себя чувствуете, мама?» — звучит холодный, вежливый, беспредельно усталый и покорный женский голос, который мастерски воспроизводит Дэвид Мартин (рассказ «Кольцо»). Сентиментальность и суровая правда уживаются в его тексте — коротком, но впечатляющем.

«Между землёй и небом», — тихонько напевает себе под нос Джеффри Даттон (рассказ «Клинохвостый»). О чём этот рассказ? О том, как лётчики сбили огромную и величественную птицу? Об азарте? О том, что человек зря, быть может, воображает себя царём природы?..

«Сильный и дерзкий», — печально кивает Даттону в ответ Джон Хезерингтон (рассказ «Охота на лягушек»), и ситуация словно проигрывается ещё раз — как и любая история, второй раз — в виде фарса, в «уменьшенном варианте».

«Вежливый отказ» пугает безымянного героя Бена Кидда (рассказ «От двери к двери»). А вам самим-то случалось что-нибудь «впаривать», следуя тщательно разработанным инструкциям эффективного обмана? И как ощущения?..

«Все вы так говорите...» — скрипит Дэл Стивенс (рассказ «Призрак-работяга»), умело мимикрируя под хрестоматийного скупердяя, которому бесплатно — и то дорого, вот если бы приплатили ещё... тогда он, может, и взял бы на службу работящее привидение без претензий. Чем-то эта хитрованская сказочка «Кентервильское привидение» напоминает — и не одним только участием потусторонних сил.

«Мысли её где-то далеко», — вздыхает Джуда Уотен (рассказы «Мать», «Чёрная девушка»), один из авторов сборника, знакомых мне и по другим произведениям — например, читала у него детектив «Соучастие в убийстве». Подозреваю, что рассказы для Уотена — зарисовки из жизни, возможно, оттачивание мастерства. И ведь получается. Не могу пройти равнодушно мимо таких, например, строк: «Я помчался в парк, вглядываясь в темноту, пытаясь уловить звуки знакомых голосов. Над головой вздыхали, скрипели, шуршали, словно ворочаясь в своих постелях, тёмные деревья. Воздух был напоён пряным запахом эвкалиптов, и луна излучала мягкий свет, прорезая во тьме серебристые дорожки».

«Если бы она была мальчиком...» — понятливо откликается Эдит Дисмэк (рассказ «Продажа Голодного Герберта»). Должно быть, не понаслышке писательнице известно пренебрежение отца, для которого сын — наследник, а дочь — досадное недоразумение.

«Мне ведь нужно так мало... всего-навсего дом!» — безнадёжно шепчет бывший узник концлагеря, и по эту сторону земного шара не нашедший себе пристанища, сломленный жизнью. О трагедии человека из очереди поведал нам Дэвид Форрест (рассказ «Кто следующий?»).

«С гордостью скряги» хвалится своими «достижениями» персонаж Ланса Лохри (рассказ «Во что обошёлся автомобиль»). Он самая натуральная иллюстрация одного из любезных мне парадоксов: «без необходимого прожить можно, а без лишнего нельзя» :)

«Я стоял вместе со всеми», — говорит он просто, совсем просто, и глаза его лучатся... а на мои глаза наворачиваются слёзы. Что такое, почему? Ну, просто надо знать, кто это говорит. А это дорогой мой Алан Маршалл. Он инвалид с детства, поэтому так много значат эти нейтральные для любого другого человека слова: «стоял», «вместе со всеми»... Составителям сборника отдельное спасибо за то, что отобрали для перевода и публикации целых пять его рассказов, да ещё настолько разных. Фотографическая точность увиденной и запечатлённой сценки: «В полдень на улице». Дурашливость и детская искренность: «Как ты там, Энди?». Цельное жизнеописание «не такого, как все» человека — поэтическое, похожее на легенду: «Моя птица!». Такая короткая и тихая драма, которые мы большей частью не замечаем, но их острый просверк в сознание может больно ранить: «Кларки умер». И бесшабашной весёлости копилка фольклора переселенцев, осваивавших новый континент: «Вот как жили люди в Спиво...» — весь — одна блестящая гипербола.

«Он выбросил этот крест», — наотмашь рубит Фрэнк Харди (рассказы «Ветеран войны», «Дрова», «Друг не подведёт»), автор когда-то нашумевшего политического романа «Власть без славы». Должна сказать, что Харди отменно владеет своим оружием — словом — используя его прицельно, ярко, болезненно.

«Меж двух миров» оказывается и сам Джон Моррисон (рассказы «Ночной Человек», «Битва цветов», «Ночная смена», «Чёрный» груз»), и его герои. Здесь особо отмечу очень разную стилистику представленных рассказов, а один из них — «Битва цветов» — прямо-таки настырно кой-кому из друзей рекомендую ;)

Хороший «странный» сборник (от слова «страна»). Читала с огромным удовольствием, и уже готова была поставить высший балл... как вдруг прекрасная и гармоничная композиция была подпорчена фальшивой, скрежещущей какофонией финала :( Последним «номером программы» оказался рассказ «Чёрный» груз»: ходульный, плакатный, политически ангажированный и непереносимо скучный. Протокол профсоюзного собрания, кроме шуток. Я его только в три-четыре приёма смогла осилить. Так что, если кому вдруг придёт в голову прочесть «40 австралийских новелл» — вы этот последний рассказ просто не читайте, ok?

Лемюэля мы прозвали Неотразимчиком... © а Гелприна — Гулливером :) А то! Кому не хочется снова побывать в стране гуигнгнмов и еху! Господа тут летают (и хорошо, что они не лошади), а в рабах ходят люди (видимо), они же свиньи многоцелевого использования. Но вот кое-кого угораздило в них совсем не по адресу очутиться...

Мораль сей басни гуманистическая: поставь себя на место другого, взгляни на себя со стороны... Нравится? Нет? Ну вот и не будь таким.

История «от кометы до кометы» вращается перед нами, словно пролетая мимо на гигантских шагах: новый оборот — новое поколение, и вся ситуация изменилась тоже.

Понравился «полевой овощ капуста» и сравнение с ним корабля; понравился быт новых, незнакомых ещё людей-птиц; понравились их имена (просто и изобретательно). Понравилось не покидающее во время чтения ощущение полёта, парения, взгляда с высоты.

Не понравился финал в духе «бог из машины»... даже два бога :) так и хотелось заорать: «Где вы шатались-то всё это время?!»

Рассказ похож на фантастико-приключенческий фильм. А там уже от зрителей зависит, будет он на разок или для пересматривания неоднократного.

С детства мне Алексин нравился, и помню, каким неожиданным в своё время стал для меня переход писателя от лёгких, немного дурашливых даже, чуть утрированно наивных повестей к резким, болезненным, жестоким произведениям (граница, мне кажется, прошла по повести «Действующие лица и исполнители»), когда одно за другим последовали «Третий в пятом ряду», «Безумная Евдокия», «Раздел имущества», «Домашний совет» и совсем уж непереносимый «Ивашов».

Нынче вот перечитала «Безумную Евдокию». При совершенно небольшом объёме картину автор развернул впечатляющую. Что в повести главное? То, как из юного дарования формируется эмоционально глухой человек? Или то, что многое, иногда слишком многое, зависит от точки зрения? Или что расплата за легкомыслие может оказаться неадекватно тяжёлой, несправедливой даже? «Безумная Евдокия» — тот случай, когда склонность автора к повторам, маячкам, значимым деталькам-символам работает на все сто процентов в плюс.

В альтернативной истории Земли, где артиллерийские орудия приводятся в действие паровыми котлами, а мировые войны складываются несколько иначе, чем в доступных нам учебниках, случившееся с верными служивыми её величества — сержантом Чиверсом и майором Пеллингтоном — не более чем эпизод. Незначительный? Наверное, да, раз они оказались в изоляции на долгие годы.

Ничтожный гарнизон богом и людьми забытого острова полумёртв. Даже на 99% мёртв, пожалуй. Но стоики Пеллингтон и Чиверс считают, что это не основание для того, чтобы пренебречь воинским долгом. «Тацу воду пьёт и глядится в зеркала дождевые...»

Сержант и майор «охраняют дым», несут вахту и глушат рыбу, совершают обходы и плачут на могилах. А развязка этой печальной истории — страшная. Дважды страшная, на мой взгляд. И задумываешься: благо или жестокость — решение, принятое безымянным полковником в финале рассказа?

«Как следует смажь оба кольта, // Винчестер как следует смажь // И трогай в дорогу, поскольку // Пришла тебе в голову блажь..» — мурлыкаю я про себя. Дикий, дикий вест из какого-то давнего, полудетского ещё чтения. Мне любезна эта локация, и если вдруг моя оценка этого немудрящего рассказа показалась вам неоправданно завышенной — причиной тому субъективная симпатия к этому стилю-месту-времени плюс к историям о разнообразных отщепенцах, маргиналах и бедолагах. Поэтому, кстати, не могу отделаться от впечатления, что смотрю фильм, где главного героя играет Джозеф Гордон-Левитт — такой, каким он был в фильме «Обман» (см. А если уже видел, см. ещё раз).

Знаково-американский рассказ включает в себя маячки жанра, чуть смешные от повторяемости: например, похороны под дождём (как бы кощунственно это ни прозвучало), или перестрелку в салуне, или бандитов с щетиной поверх кирпичного загара. Но это не только вестерн, но и фантастика, поэтому «придурок» Том обладает совсем небольшими, но всё-таки не очень человеческими свойствами.

Мне думается, рассказ этот о том, что истинная свобода — это, как хорошо сформулировал Михаил Анчаров, не свобода выбора, а свобода _от_ выбора. И главный герой чем-то напомнил мне мелкого Стюарта Бьюкенена из рассказа Альфреда Бестера «Звёздочка светлая, звёздочка ранняя...»: тоже заурядный человечек с незаурядными способностями, тоже «пожелавший остаться неизвестным» и там же, где жил... только Стюарт

И совершенно чудесный рефрен в финале — он чуть-чуть дразнит и морочит, заставляет нас сомневаться в только что принятом «окончательном» решении.

Снимаю шляпу (шестигаллонный стетсон, судя по всему ;) ).

(Из записей. Октябрь 2012.)

Дамы и господа, посмотрите налево: перед вами «Мост Ватерлоо»... фу ты, чуть не написала «в отечественном исполнении» XD

Извините, братцы. Просто Андрей Геннадьевич Лазарчук настолько убедителен в своей иностранщине, что гениальный «Мост Ватерлоо» (вторая часть мегаромана «Опоздавшие к лету») отказывается восприниматься как творение соотечественника...

Почему же именно он первым пришёл на ум? Да потому, что война реальная (как водится, бессмысленная и беспощадная) перекрывается войной информационной: в чём-то даже более жестокой и циничной, потому что идёт не за метры территории, ущелья и деревушки с труднопроизносимыми названиями, а за умы людей, за их точки зрения, за их представление не только об истине, но и о добре и зле...

Это если в пафосных тонах. А если попросту, то в Южной Осетии не прошло и года с войны, обозначаемой тремя восьмёрками, а уже снимается кино в жанре «докудрама» (омг, ну и словечко!) для показа по федеральному ТВ-каналу в канун годовщины драмы самой настоящей. И главный герой, ни разу не Джеймс Бонд, на что иронично намекают названия глав, позаимствованные автором из кинобондианы, отвечает за то, чтобы весь этот бардак (война + Кавказ + русские + телевидение + кино) содержался в идеальном порядке и работал, как часы... хотя бы песочные, вовремя переворачиваемые с ног на голову :)

Серьёзная и страшноватая тема манипуляции людьми (более конкретно — ответственности СМИ за формирование общественного мнения, — и тут каждый сам себе приведёт несколько книго- и кинопримеров) превосходно себя чувствует в одёжке из лёгкого, простого и яркого авторского языка. В любви конкретно к Олегу Игоревичу Дивову я уже тут как-то объяснялась =^_^= а нынче приведу не совсем ожидаемую ассоциацию с лучшими вещами Владимира Марковича Санина и Виктора Викторовича Конецкого: здесь и «травля» (не массовое издевательство над кем-то, а серийное рассказывание невероятных, но жизненных историй, лишь слегка приукрашенных, и то из любви к искусству, порождающее немыслимый ржач), и, я бы сказала, профессионально чёрный юмор, и тот самый здоровый цинизм, который не оскорбляет душу, а помогает выжить.

Отличная книга. И новая для меня грань в творчестве дражайшего Олега Дивова.

Вряд ли можно сказать что-то новое о рассказе, и без того щедро осыпанном отзывами, повторы неизбежны, даже и расстраиваться по этому поводу не буду. Я читала «Дурную примету» пару лет назад, когда она была написана для ФЛР, и оценку поставила тогда же. Помню, что колебалась между восьмёркой и девяткой: слишком прямолинейной показалась трактовка темы конкурса. Но теперь-то я могу не принимать её во внимание, правда?

При теперешнем перечитывании рассказ понравился больше. Он напевен, сочетая в себе стилистику притчи и причитания, проникнут тонким (специфическим и грустным) юмором, он на самом деле добр. Лучшая его часть — персонажи. Каждый хорош и легко возникает перед внутренним взором, но на первом месте — «конечно, Вася, ну кто ж его не знает...» И это надо было умудриться: обладая таким именем, назвать дочек Това и Двойра. Васильевны :)

Майк Гелприн — мастер рассказа, говорила уже и повторю. История четырёх поколений семьи — на десяти страницах. Дине Рубиной, при всей моей любви к ней, на это и пятисот не хватает... «извините за слова» :)

Воображая себя опытным читателем фантастики (ещё с тех пор, когда она толком не разделилась на собственно фантастику и фэнтези) и увидев, что рассказ начинается «от имени» старлетки, радостно прикинула: отлично, пустая и глупенькая человеческая особь, щебеча о своём, о женском, даже не поймёт, что происходит что-то невероятное и не сможет его правильно оценить-трактовать; за неё это должен будет сделать читатель. У Шефнера такое не раз встречалось, помните?

Но Ольга Рэйн, храни её боги ФиФ, умеет удивить. Невероятное случается-таки, только с самой главной героинечкой. С нею происходит превращение, и не одно.

Рассказ хороший, грустный, прелестный и действительно похож на облачко дыхания, срывающееся с губ в уже холодный воздух серебристых дней ранней осени.

Сначала — мини-история.

На трофеи моих книжных сафари обычно сходились поглядеть друзья. Три года назад, когда я привезла в числе прочих трёх десятков книг и «Автостопом по Галактике», моя подруга (преподаватель английского, доцент университета) спросила меня:

— Ольга, а о чём эта книга?

Я ответила, что книгу ещё не читала, а только смотрела фильм, как прочту, дескать, так и выясню. В свою очередь, поинтересовалась, почему возник такой вопрос (подруга фантастикой так-то не особо интересуется). Она:

— У меня студенты последнее время часто её на «тысячи» берут. Переводят хорошо, но кого ни спрошу, о чём книга — никто объяснить не может…

Объяснить (равно как и пересказать своими словами содержание оперы Верди «Трубадур») и в самом деле нереально. Потому что у книги сюжетно есть только завязка, а всё остальное — хаотическое нагромождение эпизодов, то экшн, то философских, но непременно юмористических, к тому же пронизанных пародией на всё, что под руку подвернётся: рекламу, психоанализ, космооперу, рок-музыку, полицейский боевик, пафос, бюрократию, английские традиции…

Сейчас перечитала книгу да заодно и фильм пересмотрела. Поэтому отмечу то, что почувствовала ещё при первом прочтении: некоторые герои «Автостопа…» довольно служебны и призваны лишь «оживлять диалог»: чтобы было кому что говорить по очереди (особенно Триллиан; в фильме ей всё-таки «дали развернуться»). Это ничуть не умаляет буйной фантазии автора в том, что касается создаваемых им миров и ситуаций, а также весёлого владения словарём. Меня по-настоящему подкупили экспрессивные определения, к тому же в неожиданных сочетаниях, например: «умопомрачительно полезный», «пугающе элегантный», «степенно сидели», «залихватски бирюзовый», «высокоудойные пациенты» и так далее.

Главная ценность (а скорее бесценность) «Автостопа по Галактике» — это, конечно, Зафод Библброкс. Экс-президент Галактики, угонщик космических кораблей, жизнерадостный и бесшабашный, который ведёт себя как рок-звезда семидесятых и при этом сохранил мальчишеские черты, — просто обаяшка. И две головы ему нисколько в этом не мешают.

Кстати, о двух головах (да, да, в фильме это воплощено куда удачнее, чем в книге, но речь сейчас не о том). Автор, накрутив кучу выдумок, остаётся логичным:

«Компьютер снова умолк. Мёртвая тишина воцарилась в рубке. Четыре пары глаз, налитых смертельной ненавистью, уставились на Артура».

Как — «четыре»? Их же там, кроме Артура, трое: Форд, Триллиан и Зафод?.. Ах да, у Зафода же две головы :) И так во всём.

Если не задаваться всерьёз, в чём же «смысл Жизни, Вселенной и Всего Остального» (тем более, что ответ широко известен), «Автостопом по Галактике» читается с удовольствием и неизменной улыбкой. К сожалению, не могу того же сказать о второй части книги — «Ресторан «У конца Вселенной». Она куда более мрачная, унылая и депрессивная. Как будто её не Дуглас Адамс, а Марвин написал :) Особенную тоску наводит фрагмент о боге-солипсисте. Несколько скрашивает вторую часть лишь эпизод на корабле голгафрингемцев, более всего капитан, вечно принимающий ванну, и сцена допроса Форда и Артура вторым помощником капитана — вот в них отчётливо проглядывают ребячество и дурашливый юмор первой части.

Именно поэтому дальнейшие продолжения цикла читать не стала, что ничуть не отменяет всех хвалебных слов в адрес первой.

Совершенно не близкую мне тему армии, всяческой войнушки и спецназовцев мог спасти только мощный психологический заход (или даже выверт). И он тут оказался, причём довольно жестокий — о, это я люблю :) тем более, что тема множественной личности — в разнообразных её трактовках — тоже весьма повышает рейтинг читаемого.

Когда я читала о ромбе — пси-группе из четырёх человек, непредставимо прочно связанных между собой, — возникали в сознании давние кинокартинки: то стая серебристых рыб, в синей океанской мгле выполняющая поворот «все вдруг», то звено хищно-остроклювых самолётиков, движущихся на авиапараде настолько синхронно, что (невозможно в это поверить!) целыми остаются какие-то несерьёзные, чуть не бумажные ленточки, натянутые между ними... Но если такая лента всё-таки рвётся; если, страшно кувыркаясь, летит к земле боевая машина, потерявшая управление, и тянет за собой чёрно-оранжевый дымный хвост... что станется с остальными её крылатыми товарищами?..

Мне кажется, что не о войне речь в этом отрывистом, горестном и местами циничном рассказе, не о боевых подразделениях, способных переработать человека в робота-убийцу. Наверное, это всё же о связях между людьми: о привязанности, дружбе, любви. О том, насколько прочными могут быть эти незримые узы. О том, как больно, а иногда и смертельно опасно их рвать.

Художественно-документальная повесть о лавинщиках… Кто это такие — лавинщики? Слово главному герою Максиму Уварову:

«Платят нам деньги за то, что мы предупреждаем о лавинной опасности и принимаем меры к её ликвидации. Помимо того, мы обязаны не допустить собственной гибели, хватать за шиворот лихачей, любящих лавиноопасные склоны больше жизни, и собирать материалы для диссертаций вышестоящих товарищей».

В ослепительно-снежной, расцвеченной яркими костюмами горнолыжников, картине ущелья Кушкол без труда угадывается Домбай. «Праздник жизни на склонах», деятельность группы Уварова, насыщенные «личным» отношения персонажей, катастрофа с одновременным сходом нескольких больших лавин складываются в гармоничную картину хорошего производственного романа. «Белое проклятье» ещё и очень познавательно, хотя автору не совсем удалось преодолеть некую чужеродность документальных вставок в художественный текст; гораздо лучше и органичнее это получилось в «Большом Пожаре».

В то же время признаю, что чуть не расплакалась, прочитав о том, как в австрийских Альпах, когда в окрестностях Хейлигенблота в одну ночь сорвались в долину 11 больших лавин, молодой рабочий Фрайзеггер был обнаружен на 13-й день поисков!

Отдельная удача автора — образ Максима Уварова, далеко не ангела, обаятельнейшего раздолбая, сочетающего в себе лучшие черты Гуляки Валдомиро и сеу Теодоро — читавшие «Дону Флор и два её мужа» Жоржи Амаду меня поймут ;) И конечно, юмор, фирменный санинский юмор, которым он в полной мере наделил своих героев.

«Мы живём в будущем». В последнее десятилетие эта мысль не раз приходила в голову (уверена, не только мне) при всё новых достижениях технического прогресса.

А почти полувеком ранее я беззаветно и навсегда влюбилась в фантастику. Читая её подряд, нет-нет да и обращала внимание на то, что действие очередного НФ-романа или рассказа происходит в каком-нибудь XXIII веке, а герои всё так же шуршат страничками :) ну, на крайняк вместо книг у них кристаллы, которые поштучно вкладывают в некую машинку для чтения, а иногда персонажи читают с экрана. Движущиеся или поющие картинки в бумажных книгах оставались уделом максимум сказок для детей.

И вот свершилось, срослось, соединилось. Мне довелось (повезло) прочитать истинную книгу XXI века: «Движение миров». Прекрасной идеей стало не просто издать увраж с репродукциями интересного и оригинального художника Алексея Андреева, работающего в технике цифровой живописи, но дополнить его странные и, чего греха таить, пугающие миры новой — виртуальной — реальностью (да-да, рисунки движутся и звучат!) и новыми же текстами писателей-фантастов.

Пятеро авторов написали к картинам Андреева 44 рассказа-миниатюры, «иллюстрирующих иллюстрации», такой вот парадокс. И как тут не вспомнить Диккенса, чей «Пиквикский клуб» вырос из подписей к рисункам Сеймура. По счастью, наши авторы куда лаконичнее Диккенса :) и каждый из мини-рассказов, занимающих то страничку, то половину или даже треть её, по-своему живописует «дивный» новый мир: искажённый, недружелюбный к человеку, поставивший его на грань выживания и самой человечьей сущности; отравленный, вывернутый наизнанку, захваченный недоброй силой инопланетного (?) происхождения.

И знаете, что оказывается самым страшным? То, что «жизнь продолжается», но это отнюдь не предлог для оптимизма, скорее уж причина горечи, повод к стыду и отчаянью.

Наш, реальный мир сейчас стоит на грани бытия. И всё произошло так быстро, что авторы «Движения миров» вряд ли именно это имели в виду, создавая свои произведения. И всё же узнавание местами леденит душу. Пример?

«Далеко-далеко у них под ногами сталкивались машины, водители выплёскивались из них и бросались друг на друга, словно хотели одержать победу над маленьким, понятным врагом, отворачиваясь от ужаса, который настигал их со спины» (с) К. Чадов «Пробуждение»

Из всей сюиты фантастических миниатюр больше других мне понравились работы Константина Чадова и Шимуна Врочека. Среди лучших в сборнике выделю рассказы «Марс», «Петля» и «Крейсер» Чадова, «Вторая волна», «Волчанка» и «Караул» Врочека, «Разборщик», «Вместо зимы» и «Я оптимист» Романа Корнеева. Отмечу также вклад в проект артбука Сергея Лукьяненко («Отпусти меня») и Артура Сохатова (ему, на мой взгляд, наиболее удался рассказ «Ласточка», финал которого стал пуантом и всего сборника).

Что же до картин, составляющих суть и смысл «Движения миров», то они невероятны. Нет слов. Спасибо.

«Флаг в тумане» впервые прочла совсем недавно, в отличие от «Точек и линий», которые перечитывала не раз. Написанный тремя годами ранее, этот роман более условен и, как утверждается в обзорах, содержит отсылки к «Преступлению и наказанию» (ну, разве что в убийстве старухи-процентщицы, опасное, однако, занятие, хехе). Мне он представляется более загадочным и экзотичным по сравнению с «Точками и линиями». События разворачиваются неспешно, проходят недели и месяцы, одно следствие уже закрыто, и несправедливо обвинённый умер в тюрьме, так и не дождавшись пересмотра дела — и тут происходит другое убийство, во многом повторяющее, как бы цитирующее первое.

Особенность «Флага…» в том, что истинным преступником может оказаться не убийца, а равнодушный человек, который ради собственных сиюминутных удобств и интересов пренебрегает долгом в поисках истины. Возмездие неотвратимо, и странно (и страшно), что персонифицируется оно в неожиданном для этого персонаже — юной Кирико Янагида, сестры обвиняемого, девушки с полудетским лицом, которое моментами приобретает ледяную жёсткость.

Месть — блюдо, которое следует подавать холодным, помните? Со стороны Кирико это даже не месть, а расплата, и известному токийскому адвокату Оцука придётся на себе испытать всю её тяжесть.

Автор использует не только элементарные приёмы детектива, но и отличные неочевидные вещи, зачастую связанные с местными особенностями. Тут замечу, что смысл названия конкретного романа от меня ускользнул. Возможно, это традиционный образ, понятный любому жителю Страны восходящего солнца (как в японских стихах, которые читаются и понимаются «двумя слоями» — буквальным и иносказательным, где каждая деталь — это определённый символ), а может, авторская метафора. Флаг в тумане — то есть сам он виден, но что на нём изображено, остаётся загадкой. Так и тут: события очевидны, но скрытый смысл их непонятен.

В целом детективы Сэйтё Мацумото, написанные лёгким языком, простыми фразами и богатым арсеналом художественного видения мира, ассоциируются у меня с японской поэзией Серебряного века, жанром киндайси, в котором канон традиционного стихосложения только выиграл от свежего дуновения свободного европейского стиля.

Этот рассказ действительно во многом напоминает предыдущее произведение Ольги Рэйн, «Вечером во ржи», в том же сборнике «Зеркало для героев». Даже

С другой стороны, автор продолжает и развивает интересную ей тему, чем плохо? Тем более, что вышеупомянутые драмы, хотя и крайне печальны, удивительным образом складываются в светлое и тёплое повествование, и даже счастливые финалы всем их участникам обеспечены. И тем, кто умер, тоже. Такое бывает, знаете.

Один мой друг счёл этот рассказ байкой об NLP. С одной стороны (содержания) верно, а вот другая (форма) от него ускользнула: рассказ представляет собой акростих в прозе — каждый фрагмент начинается с последующей буквы алфавита. Я это обнаружила на четвёртом фрагменте, начинающемся фразой «Гроб стоял на двух табуретках…» и дальше с интересом следила не только за сюжетом, но и за тем, как автор выкрутится из таких «ситуаций», как Ф, Щ, Ь и Ъ… А вот и выкрутился! Молодца!

И только одно замечание: в свете всего вышесказанного рассказ следовало бы назвать «Азбука Янки» — чтобы явственно просвечивала кольцовка: от А до Я…

По заданию Русского географического общества В.А. Обручев в 1892-1894 гг. предпринял экспедицию от Забайкалья через Восточную Монголию и Северный Китай, дошёл до Южного Китая, исследовал Центральную Монголию, Ордос, и вдоль Тянь-Шаня добрался до западной границы Китайской империи. Путешествие продолжалось практически ровно два года; по его окончании были сделаны доклады, изданы научные работы. Но подробное описание этого большого пути впервые увидело свет только в 1940 году, последнее на данный момент издание 2020 г. в серии «Великие путешествия» (его и читала) дополнено данными 1949 года (видимо, по изданию 1952 г.)

То, что книга написана полвека спустя, позволило внести в неё новые на тот момент данные, осветить историю исследований, перемены, произошедшие за эти годы на территориях, изученных в конце XIX века. При этом труд Обручева напоминает романы того времени, возьмите хоть названия глав:

«Глава четвёртая. В СТОЛИЦЕ КИТАЯ. В русском посольстве. Дорожный костюм и телеграфный шифр. Духовная миссия и её задачи. Поиски переводчика. Потомки пленных албазинцев. Вид с городской стены на Пекин. Музыкальные голуби. Посещение Фавье. Экскурсия в храмы западных холмов. Посещение храмов Неба и Земледелия. Пекинские нищие. Бал в посольстве. Отъезд Потанина. Китайская денежная система. Мой выезд».

Текст не обманывает ожиданий. Обручев достоверно живописует встреченное им на пути — всё, что может оказаться интересно и полезно читателю: от геологической структуры до народных обычаев, от палеонтологических находок до трудностей маршрута. Очень впечатляет, например, тревожный эпизод, когда планируется пятидневный переход через безводную пустыню:

«Я хотел получить проводника для прямой дороги в г. Фумафу в Алашани, чтобы пересечь совершенно неизвестную пустынную местность к востоку от Эцзин-Гола. Но князь и его советники заявили, что по этой дороге давно никто не ходит из-за пятисуточного безводного перехода и огромных сыпучих песков. Один из советников, старый лама, рассказал, что давно, когда он был ещё мальчиком, по этой дороге из Фумафу пришёл кинайский купец, еле спасшийся со своими спутниками, потерявший всех животных и бросивший товары в песках. Я предлагал дать двум проводникам высокую плату, но это не соблазнило никого; торгоуты сказали, что зимой можно было бы сделать попытку, взяв лишних верблюдов с грузом льда и рассчитывая встретить скопления снега. Но теперь было ещё слишком тепло, и, даже взяв воду в бочонках для людей и надеясь, что верблюды выдержат пять суток без воды, мы должны были бы иметь в виду, что потеряем всех лошадей в песках. Уверяли, что давно уже сношения с Алашанем происходят кружным путём — северным, через Центральную Монголию, или южным, вдоль подножия гор, ограничивающих оазисы с севера, через города Момин и Чжэнфан».

Выбрав северный путь, Обручев получил возможность пройти через ранее не исследованные территории. Местные жители (торгоуты) сообщили ему, что здесь среди песков находятся развалины древнего большого города. Обручев пишет далее:

«Так как я археологией не занимался, а развалин городов и сёл за время путешествия встречал немало, то не придал значения этим сведениям. Позже путешественник Козлов разыскал эти развалины и добыл в них очень ценные для истории коллекции изваяний, фресок, рукописей, монет, тканей и пр. Оказалось, что это были развалины города Хара-Хото, существовавшего ещё в XIII веке, посещённого и описанного итальянским путешественником Марко Поло под именем города Эцзин».

Мне кажется, в словах Владимира Афанасьевича звучит некоторая досада о том, что он пропустил «мимо ушей» важное археологическое открытие. Здесь же, на следующей странице, приводится историческая справка о городе Хара-Хото — несмотря на краткость, драматичная и даже жутковатая. Давно мечтаю почитать о городе Хара-Хото, причём «из первых рук» (книга Петра Козлова который год стоит на полке, ждёт своего часа).

В какой-то момент понимаешь, что вся «экспедиция» Обручева — это он сам, тридцатилетний геолог, да двое-трое его спутников «из местных», да иногда проводники, с которыми бывает сложно объясниться в силу плохого знания языка... и не знаешь уже, то ли безмерно уважать смелого путешественника, то ли за голову хвататься. Но итоги двухлетнего странствия (пешком, в повозке, на лошадях, на верблюдах...) впечатляют, просто встать хочется в знак уважения:

«Моё путешествие дало следующие результаты:

1. Выполнен маршрут в 13625 км в пределах Китайской империи от Кяхты до Кульджи. На протяжении 12703 км были произведены правильные геологические исследования и на протяжении 922 км — беглые. Маршрутная съёмка с ежедневным вычерчиванием карты велась на протяжении 9430 км, а на протяжении 1852 км произведённые записи направления дороги и расстояний и описания местности позволили мне исправить и дополнить существующие карты. Из общей длины маршрута пройдено и снято в местностях, до меня не посещённых европейскими путешественниками, 5765 км. /.../» (Далее упомянуты 838 определений высот, 200 фотоснимков, 7000 экземпляров геологической коллекции, из которых 1200 составляют отпечатки ископаемых животных и растений, ежедневные записи геологических, географических и метеорологических наблюдений. При этом, заключая описание маршрута, Владимир Обручев пишет: «Несмотря на сильную усталость, жаль было расставаться со свободной жизнью и работой в просторах Центральной Азии, в которых оставалось ещё столько не осмотренных интересных областей. Хотелось думать, что расставание с ними только временное»)...

Закончу тоже цитатой — только уже из «Территории» Олега Куваева:

«— …Ты читал когда-нибудь отчёты классиков? Мушкетова? Старика Обручева? Богдановича?.. Старики-классики писали геологические романы. Они давали завязку — фактический материал, они давали интригу — ход собственных мыслей, они давали развязку — выводы о геологическом строении. Они писали комментарии к точке зрения противников, они писали эссе о частных вариантах своих гипотез. И, кстати, они великолепно знали русский язык. Они не ленились описать пейзаж так, чтобы ты проникся их настроением, их образом мыслей. Так делали старики».

Сборники фантастических рассказов, выходящие в серии «Зеркало», читаю в хаотичном порядке, так уж сложилось. Вот и дошли руки до шестого тома, авторы которого — Ина Голдин и Майк Гелприн. Такое чувство, что беседуешь сразу с двумя людьми, причём одного знаешь давно и без малого досконально, а другую первый раз видишь. В реале подобное непременно породит неловкость, а на книжных страницах — ни малейшей.

Читатели серии уже знают, что в каждом её томе двойного авторства есть одна — всякий раз новая — ключевая идея, нить образов, на которую нанизаны бусины-рассказы. И если со знаками зодиака или шахматами всё понятно, то символика «Отражений и миражей» меня поначалу заставила приуныть. Письмена Ветхого Завета?.. Законы Божьи?.. Что я в них смыслю-то, как всё это расшифрую? :(

Но всё оказалось не так уж эзотерично. И главную мысль сборника можно выразить хрестоматийным (пусть и новозаветным) «В начале было Слово...». Слово в самом буквальном смысле, а также в более широком и в переносном, становится и темой, и сюжетом, и даже персонажем рассказов Ины и Майка. Первые четыре рассказа сборника меня просто в телячий и лингвистический восторг привели. Слово в них становится оружием, поэтическая строка — свиршением (и это не опечатка, а шикарная авторская находка), и даже буквы могут быть украдены, изъяты или, наоборот, оказаться лишними, и каждое их явление или исчезновение перекраивает окружающий мир...

Среди последующих рассказов, — а всего их в пятисотстраничном сборнике 29, любой читается стремительно, — встретились очень разные: печальные, весёлые, горькие, жестокие, хулиганские, — и оценки мои разнились тоже, но оказывались неизменно в верхней части 10-балльной шкалы. Больше всего оказалось девяток и десяток. Но и шестёрка одна поставлена (рассказу М. Гелприна «Мастер»; ничего не поняла, и было неинтересно), и даже пятёрка (рассказу И. Голдин «Журавлики» как предсказуемому и, извините за слова © спекулятивному; ну не люблю я такие вещи).

По-настоящему великолепными считаю рассказы Ины «Контакт», «Сантойа», «Казинский скорый». Вот даже назвав эти три, понимаю, что одно из полюбившихся достоинств нового для меня автора — безупречное владение фактурой. Её миры разнообразны и при этом предельно достоверны, в них есть не только «картинка», но и звук, запах, ощущение воздуха; полное погружение, иначе не скажешь. К этому добавляется и меняющийся от повествования к повествованию язык (вот это я очень люблю-уважаю, и немногие авторы это умеют). Но при этом Ина Голдин использует и сквозных персонажей, и «сквозные миры». Здесь уже срабатывает эффект узнавания — когда радостного, а когда и не очень: так, уже упомянутые мною «Журавлики» оказались ещё и своеобразным повтором «Города в осаде», которому 8/10 поставила.

О произведениях Майка Гелприна я писала неоднократно и подробно. В этом сборнике особо, «на десяточку», отмечу рассказы «Виршители» (sic! для тех, кто ещё понимает), «Улыбка» (наконец-то я её прочитала, она и впрямь так хороша, как ценит её автор), «Камикадзе», «Ватажник», «Между ветроходом и дождепадом» — всё превосходно! И ещё о двух рассказах хочу отдельно упомянуть. «Мудрствуя лукаво»: милая, дурашливая сказка из тех, что рассказывают озадаченным слушателям поучительным тоном, с крайне серьёзным видом — и с чёртиками в глазах. «Нейтрал»: короткий и оглушительный, сразу 10/10, без разговоров. Тут нюанс в том, что я этот рассказ читала сто лет назад, оценила как потрясающий... но не запомнила имени автора :)) Меня извиняет то, что попался он мне в ходе марафонского «зачита», когда я насквозь прочла годовую подшивку альманаха «Полдень XXI век» (вот, теперь я вижу, что это 2007 год был), и наповал запомнились мне тогда всего три произведения: «Родительский день» Виктора Точинова, «Табак» Юрия Ищенко — и вот «Нейтрал», как выяснилось, Майка Гелприна :)

В целом сборник очень и очень хорош. Довольна им по полной программе. Уже дочитав, задумалась над названием всего тома. Понятно, что в заглавиях книг серии составители используют «зеркальные» ассоциации, но тут оно очень в тему: отражения — это слово, в котором находит воплощение реальность, миражи — слово для вымышленного, того, что видит (и показывает нам) автор, а в целом — двойственная природа Слова и этой книги, написанной двумя авторами.

Добротное издание, которое приятно взять в руки: хорошего качества белая бумага, шлифованный обрез, изящные чёрно-белые внутренние иллюстрации Е. Елисеевой. На обложке, по серийному обыкновению, двое персонажей, по одному от автора. Слева — наверняка Шивон, героиня рассказов «Контакт», «...Is Ainm Dom» и «Печальная песня райнери» Ины Голдин. А в руке у неё — традуктор :) Справа — Гамбит, герой рассказа Майка Гелприна «Пешечное мясо». Стойкий шахматный солдат словно шагает за край зеркальной обложки и именем своим и мечом указывает на следующий, седьмой сборник серии — «Зеркальный гамбит» ;)

Рассказ поднимает тяжёлую тему:

а форма для этого выбрана лёгкая, несколько даже несерьёзная. Наверное, автор вживается в мировосприятие своих... (чуть не написала «жертв») героинь. Ведь так и бывает в двенадцать-тринадцать лет: то, что взрослому показалось бы пустяками, приобретает первостепенное значение, судьбоносное и трагическое; требующее же действительно пристального внимания и ответственности отметается как несущественное. «Такого со мной случиться не может», и точка.

Но — случается. Вновь и вновь. Поэтому Тане и её папе не остаётся ничего другого, как отправиться «за орехами». На деле же — на охоту за человеком, которого так уже и не назовёшь.

Миры реальный, мистический, потусторонний и воображаемый наслаиваются один на другой; то слипаются так, что не разорвать, то пересекаются острой — до крови — гранью, то растворяются друг в друге, как чернильная бомба в проточной воде. Не знаю, от чего больше жутко: от того, кем оказался «объект охоты», или от эпилога рассказа и выбранного героиней пути.

Рассказы продолжают отражаться друг в друге. В этот раз — зеленовато-серебристо.

В новых предлагаемых читателю расах больше всего поражает чудовищная, невообразимая биология воспроизводства. А в стилистике текста — то, как вычурно-пафосная манера нет-нет, да и разбивается о сухие, умные, откровенные фразы: «...очень трудно править умирающим народом в обречённом мире при нехватке ресурсов». В целом рассказ архитектурно напоминает амфитеатр.

Меня зачаровали Парящие — подёнки (вернее, «погодки»), умеющие видеть прошлое и будущее. Очень мощно прозвучало рождение нового мира. В буквальном смысле слова.

А вот финальные петли текста, словно побеги, выброшенные основным сюжетом, показались лишними. Они, с одной стороны, заставляют (именно так, с оттенком нажима) высоко оценивать смелость и мастерство автора, но с другой — выталкивают читателя «на поверхность», в реальную жизнь, где он, бедный, судорожно хватает ртом воздух, чувствуя, как немеют и сохнут жабры :)

Человечество рассечено на три части, и каждая из них считает людьми именно себя. Остальные — уроды.

— От вас воняет!

— Да это от вас воняет!

Такого диалога нет в рассказе, но вполне мог бы случиться. Война, мир и любовь связывают и разделяют несчастных «уродов». А герой-летун влюбляется не просто в плавающую врагиню, но в высокую красавицу-блонди (ну конечно же!) с умопомрачительными формами и с... плавниками там, где у _людей_ крылья.

С печальной улыбкой вспоминаю сказку «Синяя звезда» Куприна.

Как же так вышло, у какого камня преткновения мы разошлись на три стороны? Новый это виток эволюции или следствие давней войны? Думается, второе, раз существуют здесь ничьи земли и мёртвые воды.

Сильное впечатление производит

Это и предупреждение, да. Но не только в том смысл, что, дескать, не надо воевать, бомбы там всякие ядрёные выдумывать — он гораздо ближе: сегодня, сейчас оставьте дурацкую идею считать не-людьми и «уродами» тех, кто не такой, как вы. Автору респект. Несмотря на то, что рассказ получился сентиментальным и проникнутым наивной надеждой.

«…оставив позади сотни страниц, исполосованных заумными разборами и рецензиями, ты мечтаешь окунуться в чтение естественное, невинное, бесхитростное…»

Не тут-то было. Тебе попадается в руки роман Итало Кальвино «Если однажды зимней ночью путник…» — и вот ты уже и Читатель, и путник, и заложник обещаний самому себе. Книга о книгах, книга о чтении — есть ли более сладостное искушение для исступлённого библиофила?

«В романе, который ты читаешь, представлен густой, насыщенный мир, нарочито развёрнутый во всех подробностях».

Да если бы один роман! На этих светлых, изящного шрифта трёхстах страницах уместился десяток романов, один увлекательнее другого. Да вот беда: не успеваешь ты раствориться-погрузиться, дать себя впитать одному роману — Писатель, как опытный и жестокий любовник, этакий литературный казанова, прерывает один роман, чтобы, отвлекшись на литературный экскурс, окунуть-заманить тебя в следующий.

«Рассказ возобновляет свой прерванный ход; пространство его движения перегружено, плотно; в нём нет ни единой лазейки, куда мог бы просочиться ужас пустоты…»

Этот роман, величая его культовым и постмодернистским, часто сравнивают с матрёшкой. Полноте! Глупая деревянная красавица, до ужаса определённая со своими румяными щёчками и цветастым фартучком, являет нам лишь одну свою личину за раз. Роман же «Если однажды зимней ночью путник…» — подобие китайского костяного шара, где слой за слоем сменяют друг друга цветы, драконы, птицы, всадники — и всё это видно (и не видно) одновременно, просвечивая, наслаиваясь, переплетаясь — и оставаясь самостоятельными сущностями, скреплёнными и одновременно удерживаемыми друг от друга на расстоянии связками смысла…

«Будь что будет, вы очутились в новом романе, останавливаться уже не след».

В «нормальном» романе мы с прилежным, рассеянным или жадным вниманием следим за развитием отношений Героя-Любовника и Бедной Сиротки, Главгероя и Главзлодея, Личности и Толпы… Итало Кальвино сумел увлечь полными страсти взаимоотношениями Читателя и Книги, Читателя и Читательницы, Читателя и Писателя, Писателя и Книги… Для меня отдельной прелестью было то, что все десять романов написаны разными по национальности (включая несуществующие в реале) писателями, и при этом автор устоял перед искушением передать эту разницу изменением языка — о нет, только сюжеты!..

Запойное чтение, доложу я вам.

ПЛЮСЫ

Никак не предполагала, что нон-фикшн книгу о фильмах ужасов можно написать с такой любовью (почти нежностью) и с таким юмором.

То, что коллеги журналюги преподнесли бы пафосно-сенсационно, Дмитрий Комм подаёт спокойно, почти обыденно — тем сильнее эффект. Сосредотачивается ли он на отдельных фигурах мира кинохоррора — о, каким искренним восхищением проникнута глава о Марио Бава и рассыпанные там и сям по страницам упоминания о нём! — охватывает ли широчайше целую сферу (например, в главе об истории итальянского комикса от 60-х до 2000-х годов и его влиянии на кинематограф), — читать его захватывающе интересно.

Богатство эпитетов. Не только литературная, но художественная речь. Не только «что-где-когда», но и «как», и «почему». Глубокая взаимосвязь, концептуальность — то, чего мне коренным образом не хватило в Кронгаузе и не хватало в школе. История, политика, экономика, литература, комикс, аниме, критика — всё источник, и всё причина, а кое-где — и следствие.

Это прекрасно.

Никоим образом не являясь поклонником жанра (вообще профан, даже не любитель), книгу «Формулы страха…» читала с неослабевающим интересом. Выучила слова «артизан» и «кэмп» :) морщилась от словечка «артифицированный», умилялась выражению «кинографоманы» и… да не говорите вы, захотела уже посмотреть что-нибудь из фильмов, о которых с таким неакадемичным увлечением рассказывает Дмитрий Комм. Большое ему спасибо.

МИНУСЫ

Граммар-наци, дорогие мои друзья по несчастью, должна вам признаться, что авторам я уже многое (возможно, даже лишнее) прощаю, а вот к корректорам/редакторам мой счёт всё суровеет. В этой книге, при её прекрасном содержании и вполне достойном издании, изрядный ахтунг со знаками препинания — почему-то в основном связанный со словом «как». Не подлежит сомнению, что корректор настолько нетвёрдо чувствует себя в этой области, что на всякий случай ставит запятые везде — в том числе и там, где они абсолютно не нужны: в тех случаях, когда «как» обозначает не уподобление, а отождествление, перед «как…, так и…», вокруг «как минимум»... >__<

Та же, извините, фигня в конструкциях типа «Мария Мартен или убийство в Редберне» и в оборотах «…, начиная с 1927 года…». Мелочи эти досадные меня периодически выбивали из безупречного во всех других отношениях текста. Может быть, профдеформацию уже лечат, вы не знаете? :(

Пьеса очень понравилась. Впервые читала её в какие-то доисторические времена (видимо, лет в двенадцать-тринадцать, и это был старый библиотечный сборник «На суше и на море»). Конечно, многое подзабылось. Но и сейчас пьеса доставляет :) Мне нравится буйная фантазия Лема, его саркастический взгляд на вещи. Полагаю, что в версиях инопланетян Лем спародировал имеющиеся уже на то время шаблоны НФ, и в этом плане пьеса напомнила эпизод из «Понедельник начинается в субботу» АБС — тот, где Привалов путешествует на экспериментальной машине времени в _описываемое_ будущее. Там тоже буйным цветом — пародии на клише фантастики.

Отдельно понравились слова «перегринатор» (от «peregrinus», то есть путешественник, а по-нашему — пилигрим) и «четвертолёт» (слово-бумажник в духе Льюиса Кэрролла).

Забавный момент: читатели-лаборанты, классифицировавшие это произведение, в пункте «Время действия» уверенно указывают «Далёкое будущее», в то время как в тексте содержится явное и недвусмысленное указание на ДАТУ событий — в финале это 27 апреля 1951 года, а основное действие разворачивается... ммм... через десять лет после этого, то есть в 1961 году, нес па? (выбегаллицизм (с), хехе).

Юным и совсем маленьким жителям Страны Интересных Книг

Девочки и мальчики!

Много-много лет назад Юрий Смольников придумал и нарисовал для детей сказку о красках. Я сама, когда была такой же, как вы сейчас, очень любила эту книжку: она была большая, с интересными картинками, удивительными, ни на кого не похожими героями и немного страшноватыми приключениями. Сказка была разделена на тринадцать глав (тоже волшебное и чуть-чуть пугающее число, правда?) и читалась как настоящий роман. И, хотя действие происходило в Стране красок, вся середина книги была чёрно-серой: ведь власть в сказочном королевстве захватил злодей Чернокрас. И всё было бы совсем печально, если бы не смелые и умелые Крон, Кармин и Кобальт, немного медлительный, но находчивый мастер Клей, нежная Голубинка, озорники-карандаши… А когда Чернокрас и его слуги были побеждены, всем разноцветным жителям страны нашлась работа!

Я очень обрадовалась, когда узнала, что недавно книгу моего детства снова напечатали уже для вас — точно такую же, только в красивой твёрдой обложке с выпуклыми рисунками. Конечно, я купила книгу, хоть и беспокоилась немного: а вдруг после стольких лет всё окажется не так, как помнилось?.. Могу вас успокоить: сказка ничуть не стала хуже, краски в ней всё такие же яркие, отважные и весёлые! :)

Очень красивый и болезненный рассказ.

Нормальная женская бытовуха-обыденность перерастает в нечто непонятное и пугающее, а потом — в умное и откровенное, врачующее душу (но не терапевтически врачующее, а хирургически; автор умеет «резать по живому» и не одного читателя заставит тревожно задуматься о жизни своей непутёвой).

Достоинство «Ловцов» — редкая и ценная, как хорошая жемчужина, фантастическая идея. Слабое место — финал-слезовыжималка с пафосным заключительным жестом.

Завязка «Лёгкой головы» заставила меня превратиться в большой вопросительный знак. Дело вовсе не в том, что Славникова выбрала для книги одну из «вечных» тем, — это как раз нормально — сколько в сюжетном ходе… слишком знакомом мне по рассказу Владимира Торчилина «Тридцать три несчастья» из книги «Время между». Рассказ занимает 14 страниц и написан в 1985 году. Допускаю, что автор «Лёгкой головы» вообще не в курсе, а «идеи носятся в воздухе». Это случается, причём чем дальше, тем чаще: ноосфера уплотняется, всё гуще ложатся провода мыслей и идей, блуждающие токи сознания объединяют жизнь и литературу в неделимое целое, авторские права на новое слово становятся всё более зыбкими, а гипертекст, в двадцатом веке лишь едва намеченный отдельными смельчаками, уверенно царит на всей территории Слова.

Главный не-герой книги Максим Т. Ермаков (кстати, откуда взялось это «Т.»? Мне думается, с визиток, подражающих заграничным образцам) — рядовой продукт эпохи, нормальный современный эгоист, «который если не должен денег, то и никому ничего не должен», поставлен в ситуацию выбора: я или все остальные? Замечу вскользь, что эта дилемма, которой закономерно задаются и читатели книги, почти всегда решается в пользу «я» и принципиальными индивидуалистами, и теми, кто воспитан советской эпохой и вроде бы должен встать на позицию альтруизма: ведь благополучие человечества, жизнь сотен и тысяч людей дороже одной-единственной не бог весть какой ценной твоей личной жизни, нет? Нет. Удивительно. На исключительность никоим образом не претендую; может, просто с детства въевшаяся привычка быть омегой и взлелеянное впоследствии патологическое чувство долга тому причины, но, явись ко мне «социальные прогнозисты» с ПММ — а главное, с аргументами! — им бы не пришлось заводить всю эту долгоиграющую бодягу с давлением и «наружкой». Их задание было бы выполнено в рекордные сроки. Да, пулю в висок, «лишь бы не было войны».

С удовольствием отнесу эту книгу к несуществующему (?) поджанру «магический соцреализм». Отличное сочетание подробного, злобноватого даже реалистического бытописательства очень современной поры в своём отечестве и фантасмагорического сюжета. Такие вот гибриды жанров люблю всей душой. Единственная часть повествования, где страстный мой интерес с огорчительной стремительностью покатился вниз — это сюжетная ветка о фальшивом алкоголике Шутове и его притоне святош. Сочетание религиозной тематики и совсем-уж-карикатуры выбило из колеи, заставило морщиться и переживать за оценку романа :) К счастью, всё искупил хоть и подспудно угадываемый, но не ставший от этого менее трагическим финал, оставивший ощущение отчаянного надрывного воя — на той грани, за которой заканчивается человеческое.

Нежданный и от того ещё более драгоценный подарок — язык книги. Ольга Славникова порадовала исключительной зоркостью метафорического видения — не только необычными и точными сравнениями, но и самим способом восприятия окружающего мира. Вероятно, кому-то такая избыточность может прийтись не по вкусу, и автор словно загодя чувствует, когда «уже хватит» — и плавно притормаживает, снижает «образное» давление на нетренированные читательские мозги :) Ну, а мне-то по кайфу эта живая вода была, плескалась в ней, как дитё в парковом фонтане, ощущая, как блаженно отмокает и расправляется чувство слова, скукожившееся и болезненно пересохшее от бюрократических загибонов и вербальных уродцев, которыми, увы, опасно пестрят тексты моего «рабочего» чтения…