Это юмористическая и очень добрая притча о том, что «нужда научит калачики есть» и «чтобы найти с человеком общий язык, необязательно показывать ему зубы». Изобретательность автора делает ему честь, а стилистика заставляет вспомнить рассказы Артура Кларка… и О. Генри :smile:

Все огни — огонь (с)

Зной американского летнего полдня, смрадное полыхание горящего мусора, обжигающее горло и желудок махом проглоченное спиртное, болезненно разгорающийся непонятный воспалительный процесс, неотвратимо захватывающий организм, головокружительный жар нерассуждающей похоти, «жуткое инфернальное сияние красной неоновой вывески «Пекла» (с) и, наконец, «ярче тысячи солнц» — губительная, ослепительная вспышка понимания, что же произошло на самом деле, — всё это складывается во всепожирающий огонь ада, который и внутри, и вокруг тебя.

Повествование с точки зрения разных персонажей. Приём не новый, но страстно мною любимый, ещё с давних-давних времён «Шума и ярости». Но здесь персонажи настолько разные, что удивительно, как они умудряются говорить на одном языке. Хотя… автор же утверждает, что язык зла универсален…

Книгу пронизывает концентрированное отчаяние, которое проще всего выразить словами «сделанного не воротишь». О непоправимом читатель узнаёт после первой же страницы (спойлерофобы, гоу хоум!), и всё остальное повествование градус беспомощности лишь нарастает, чтобы в конце концов разразился хохотом запрокинувший лицо к небу дьявол. Да, тот самый, который Devil Inside.

Немножко буквоедства.

Самое тяжёлое в книге — 26 страниц курсива прямо в середине :(

Ну, и ещё два маленьких минуса:

«Ей особенно нравилось понукать своей дочерью, /…/ понукать женой этого бывшего и мамашей этой пустышки…»

«Было ещё только десять утра, но дом уже пышел жаром, как печка».

С другой стороны, это, во-первых, претензии к переводчику, а во-вторых — может, оно и к лучшему: эти крошечные сбои рвали плотную и жаркую ткань повествования, на минуту выпускали меня на поверхность — глотнуть холодноватого и отрезвляющего воздуха реальности. А язык самого автора великолепен: я давно уже не встречала такого неожиданного и образного применения эпитетов.

Я уже знакома с творчеством Джо Хилла по сборнику рассказов «Призраки ХХ века», но там было чтение с удовольствием, постоянная «оценочка» (актёры и театралы поймут), признание мастерства рассказчика… «Рога» оказались шоком в самом прямом смысле этого слова. Одно из самых сильных книжных впечатлений 2012 года.

Прекрасный ретродетектив! Ценители криминального жанра могут с недоверием отнестись к роману Джона Бойна: виданное ли дело — выносить на обложку имя главного героя, который не только главзлодей (?), но и реально существовавший человек, история которого достаточно известна (ну, не сказать прямо, что притча во языцех, но всё-таки), к тому же любой желающий — или не соблюдающий ТБ чтения детективов — может прочесть о ней в документальных источниках.

Угробил ли этим автор книгу? Отнюдь. И я свидетель.

Произведение Бойна погружает читателя в Belle Époque, а неспешное и стильное начало романа оказывается на самом её излёте, на грани «Титаника», можно сказать. Ассоциация возникает, крепнет и исподволь наполняет предчувствием беды: старт романа совпадает с отплытием в атлантические просторы пассажирского судна «Монтроз»...

Повествование нелинейно, а происходит попеременно по главам то «в настоящее время», которым для «Криппена» является середина 1910 года, то в прошлом той или иной степени отдалённости, причём два потока времени всё набирают ход, словно лайнеры в споре за «Голубую ленту Атлантики»; всё сближаются, как грозящие столкнуться автомобили... Нешуточное волнение, торопливое перелистывание страниц, пренебрежение сном читателям обеспечены.

Заскучать не получится ещё по двум причинам.

Во-первых, автор виртуозно «перекладывает руль», удивляя поворотами сюжета и побуждая сопоставлять детали, ломать голову над всё новыми и новыми загадками, заставляя ахать даже за двадцать, за десять... за пять страниц до финала!

Во-вторых, невзирая на мрачную тему и драматичную историю, в книге находится место и юмору, и тонкой иронии, и сарказму на грани абсурда. Великолепны портреты персонажей — а их, между прочим, в романе (вы не поверите, я посчитала) восемьдесят четыре... правда, двадцать шесть из них «внесценические», то есть непосредственного участия в действии не принимают... что несколько выручает, хехе. Но и главные, и многие второстепенные герои прописаны просто незабываемо. Думаю, что на «Оскар» за лучшую роль второго плана смело может претендовать миссис Антуанетта Дрейк, она же Мисс Бесцеремонность 1910 :) эта дама с пиратской фамилией, берущая на абордаж без разбору людей и ситуации, столь же карикатурна, сколь и жизненно правдива («— Видите ли, ко мне только что приходила миссис Дрейк… — Я вам сочувствую»).

Достойную свиту ей составляют молодая, да ранняя «охотница за скальпами» Виктория, упрямый старый морж капитан Кендалл, миссис«из-грязи-в-князи» Луиза Смитсон, над звериной интуицией которой многим мужчинам стоит призадуматься, холёный альфонс Алек Хит, щебечущая стайка лондонских поклонниц мюзик-холла, поражённая тяжёлой формой снобизма...

Да все хороши.

С удовольствием отмечу прекрасный перевод. Просто прекрасный! Даже «рубить бошки аристократам» (NB: не спойлер!) из уст трудного французского подростка Тома Дюмарке звучит удивительно уместно и органично.

Что, совсем без недостатков прочитанная книга? Ой, нет. В смысле, они есть. Но...

Но детектив — самый условный из условных жанров. Весь он — одна большая игра с читателем. Джону Бойну эта игра удалась блестяще. Ради такого удовольствия можно великодушно чего-нибудь и не заметить ;)

Сильно не наспойлерю (автор уже в заголовке постарался), если скажу, что речь идёт об антипрогрессорстве.

Безусловный плюс повести — явная её включённость в мега-текст АБС, сотрудничество автора с читателями.

Безусловные минусы:

1) сцены общения антипрогрессоров слишком (до мельчайших деталей!) напоминают антуражем фантастические фрагменты книги Владислава Крапивина «Оранжевый портрет с крапинками»: от пейзажей до одежды, от манеры говорить загадочными афоризмами до конструкций имён;

2) очень условны и «столичный журналист», и «физик-теоретик», и «сотрудник спецслужб» — мы будто возвращаемся во времена комедии дель арте;

3) вот это очень серьёзный облом: наличие совести у «чёрта»… А мораль?! Ведь антипрогрессоры должны верить, что они несут добро и благо как минимум своему миру…

При всём этом повесть сильная, яркая и вполне заслуживает оценки 9.

Эээ… Добротный, нет, даже очень качественный космический зомби-триллер. Иначе определить жанр не получается. Высокая достоверность первой части делает вторую — мрачно-мистическую — на порядок реальнее и «пугающее». Безусловный плюс рассказа — персонажи: они совершенно эскизны, набросаны буквально несколькими штрихами, но такой умелой рукой, что веришь им безоговорочно.

Эту книгу я впервые прочитала лет, наверное, в семь или восемь, в указанном здесь издании 1967 года, уже изрядно к тому времени потрёпанном другими восторженными читателями. А совсем недавно вспомнила о ней и решила перечитать — перед тем, как отправить в подарок новенькое переиздание.

Хорошая ребячья книжка. Монтейру Лобату рассказывает нам о самых обыкновенных девочке и мальчике — Носишке и Педриньо — и их необыкновенных друзьях. Поскольку у самых обыкновенных детей с фантазией, как и полагается, всё в порядке, то приключения разворачиваются одно за другим, как пёстрые гирлянды бразильского карнавала. И кто только не принимает в них участие — от Золушки и Синей Бороды до самодельного брата Буратино и сбежавшего из заезжего цирка носорога! Главенствует в этой разношёрстной компании (даже царит) кукла Носишки, Эмилия, удивительная особа, сочетающая в себе черты гламурной блондинки и миледи Винтер :) Она может ляпнуть любую глупость — и через пять минут найти гениальный выход из трудной ситуации; она натурально тиранит окружающих — и пользуется их безответной любовью и полной неспособностью сопротивляться её решительному напору. Уверена: у тысяч и тысяч девчонок Эмилия — любимая героиня. Хорошо, если они вдруг со смущением заметят в себе недостатки Эмилии (хотя книга нисколько не дидактична и никому ничего не навязывает).

А мои симпатии (и тогда, в детстве, и сейчас) — однозначно на стороне «пятого персонажа», запойного читателя и резонёра, покорного товарища детских игр и тихого упрямца графа де Кукурузо ^^

Разумеется, есть в книге и взрослые персонажи: это бабушка Носишки и Педриньо донна Бента и пожилая чернокожая кухарка Настасия. Основное их занятие — пугаться до смерти из-за шалостей и крышесносящих затей неугомонных деток. В середине книги я даже огорчилась, когда донна Бента ни в какую не хотела выслушать Носишку, прибежавшую к ней сообщить о необыкновенном событии: Жоан Представь-Себе (брат Буратино) был живой целый час и с нею разговаривал!.. А донна Бента только машет руками на взволнованную внучку и просит оставить её в покое… Мне кажется, и автор испытал некоторые угрызения совести из-за такого пренебрежения и ближе к концу книги реабилитировал двух старушек, позволив им активнее участвовать в событиях и быть более добрыми и мудрыми.

На первый взгляд кажется, что в книге ОДНА фантастическая идея: всё население Земли одновременно и внезапно для себя на пару минут заглядывает в будущее, на чём и строится сюжет. Пожалуй, нет. Потому что есть и другие НФ-идеи: например, распространение принципа запрета Паули на структуру времени, где «сейчас» выступает как элементарная частица. Да там вообще много всего интересного и остроумного, захватывающего и подталкивающего к размышлениям. При этом роман динамичен, читается легко, смех и слёзы в нужной пропорции — словом, выход книги в серии «Проект «Бестселлер» более чем оправдан.

Ускоритель элементарных частиц «ускорил» и жизнь людей, их судьбы. Двухминутный флэшфорвард одних заставил жить с удвоенным интересом и утроенной ответственностью, других напугал и загнал в раковину, а то и в небытие, третьих настойчиво направил на поиски разгадки случившегося.

Жонглируя персонажами и историями, автор подхватывает некоторые из них у самой земли, не давая им упасть, откатиться, затеряться в опилках арены повествования.

Не буду цепляться к мелочам (типа того: а почему это у мистера Чэна двадцать лет спустя всё тот же оранжевый кожаный диван?), а вот на какую сторону взгляну: чуть-чуть о названиях.

Двойное нарушение журналистской этики увиделось мне вот в этом фрагменте (интересно, сознательно ли это сделал автор, недолюбливая репортёрскую братию?):

Остроумно:

«Люди помоложе, из тех, у кого не было видений, окрещённые в «Ньюсуик» «Неблагодарными мертвецами»…»

Очень находчиво решён эпизод с космическим зондом «Кассандра»: и механизмом его, и названием. А история (эх, не наспойлерить бы всё-таки!) с НЕПРАВИЛЬНО ПОНЯТЫМ местом убийства одного из персонажей напомнило момент из «Девушки у обрыва» Шефнера («Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос…», кто знаком с «…записками Ковригина», тот поймёт, при чём тут Гомер).

Интересно было читать про международные споры о повторении эксперимента (глава 24) — даже увлекательнее, чем о личных злоключениях и переживаниях главных героев, вот ведь как. Вообще отмечу, что по мере чтения интерес возрастает, а не падает, плюс автору в карму (у многих авторов нынешних так называемых бестселлеров из этого ничего не получается, замах на рубль, а потом они скатываются на копейки жалких доборматываний, да ещё развозят их на двести-триста страниц, фу такими быть). В последней трети романа я иногда не могла удержаться от того, чтобы заглянуть на пару страничек вперёд, издавать эмоциональные восклицания и пересказывать ни в чём не повинному супругу отдельные эпизоды.

Предфинальная драматическая погоня с кровью и циферками табло обратного отсчёта вдруг сменяется космического размаха ораторией финала, который напомнил один из ключевых эпизодов «Цифрового» Дяченок.

Одно из главных достоинств романа вижу в том, что Роберту Сойеру удалось вложить в своё творение не только экшн, не только научную фантастику, но и философию:

«Вряд ли можно верить в судьбу и одновременно в свободу воли...»

Другое — то, что роман, написанный в 1999 году и описывающий события в основном 2009 года (который для нас уже прошлое) и частично 2030 года (до которого дай бог дожить), пронизан предсказаниями, а лучше сказать — прогнозами, которые то и дело оказываются очень меткими.

Например,

«Лауреатами Нобелевской премии в этом [2009] году стали Перлмутер и Шмидт. Их награждали в основном за работы, сделанные около десяти лет назад».

Реально — они получили Нобелевку по физике в 2011 году!

«— Знаешь, я в своем видении, тогда, во время Флэшфорварда, смотрела телевизор… но он был трёхмерный».

Вот, няня Вики нам сообщает:

«По состоянию на август 2009 г. только японский телеканал BS11 3D (принадлежит компании Nippon BS), вещает передачи, поддерживающие трёхмерное изображение (работает с 2008 г.). В конце 2009 г. спутник с 3D-вещанием был запущен в США, в 2010 г. — в России и Восточной Европе. 17 мая 2010 года телеканал OCEAN-TV впервые запустил тестовое 3D телевещание/…/ В России конвейерное производство 3D-телевизоров началось в апреле 2010 года...»

Ну, и мимо бозона Хиггса никак нельзя пройти: ведь именно из-за него весь сыр-нильс-бор разгорелся. По Сойеру, «частица Бога» была отловлена в 2009 году, реально — в 2012-м.

Кстати, мне очень интересной показалась идея

РЕЗЮМЕ: Сойер, ты чёртов манипулятор. У тебя не было прадедушки по имени Том, который заставил всех белить забор, да ещё и с восторгом белить?

P.S. С удовольствием узнала сегодня с главной страницы ФантЛаба о том, что Р.Дж.Сойер удостоен премии «Скайларк» этого года.

Познакомилась с Серой Совой и его историей про бобрят — вы не поверите — полвека назад. Буквально. Тогда в журнале «Наука и жизнь» были опубликованы отрывки из этой книги, рисунки и фотографии. Запомнилось. Тем более, что я уже тогда к животным неровно дышала :) Много-много позже в домашнюю библиотеку попала из букинистики книга, изданная в 1968 году. Переплёт её слегка потрёпан, рисунки побледнели, на форзаце — аккуратно и стыдливо заклеенная дарственная надпись, а на задней обложке «Цена 35 коп.» зачёркнута ручкой и вписана «новая»: 0=70.

Книгу в своё время с упоением читали мои дети, а теперь вот и мне довелось к ней вернуться. Повесть при нынешнем прочтении оказалась интересной, тёплой, местами весёлой, иногда трогательной и даже сентиментальной, кое-где — наивной. Последнее я списывала на то, что автор (как мне было известно с детства) сам из индейцев и сумел стать писателем, за что я его безмерно уважала... Теперь вы поймёте, что разочарование от новых (для меня) сведениях о Серой Сове — а на самом деле Арчибальде Билэйни — оказалось без малого оглушительным. Часть легенды детства разрушена :(

Но потом пришла в голову утешительная мысль: я же так люблю литературные мистификации! Их хватает в мировой литературе, что касается произведений. Сделать же мистификацией собственную писательскую биографию удаётся немногим. Буду считать, что это один из тех самых редких случаев.

А теперь вернусь к повести. Считаю, что она и сейчас — прекрасное детское чтение, которое увлечёт ребёнка, пробудит или укрепит в нём интерес к животному миру и уважение к природе в целом, научит сопереживанию и более внимательному отношению к окружающим (в том числе и пониманию, что не все чувства выражаемы словами).

Что же до меня, мне очень и очень понравилось, как автор описывает жизнь бобров в природе, повадки и проделки двух маленьких бобрят, которым довелось жить среди людей. Замечательно написано, со знанием дела и в то же время нежно и весело. Значительный эпизод повествования — лесной пожар, сквозь который прорываются главные герои книги, индейские девочка и мальчик, — склонна рассматривать не как «накручивание драматизма» автором, а как правдивое описание природной катастрофы, чтобы люди понимали, чем это чревато.

Наиболее взволновало и почти до слёз расстроило меня путешествие Чикени по железной дороге (кто читал, вспомнит, а остальным спойлерить не хочу). Немного приторным показался образ молодого миссионера. Из героев книги любимым стал Шепиэн, брат Саджо — совсем юный, но сдержанный и отважный, без колебаний берущий на себя ответственность за происходящее. Умилили рисунки Серой Совы: простецкие, не очень умелые, но старательные и — это чувствуется! — сделанные с максимальной достоверностью.

«Белый клоун, белый мученик

Ради смеха пьяно-жгучего

Будет издеваться над собой…

Вечером здесь у него заботы,

Ведь униженье — его работа,

Но посмеется последним наш невидимый герой».

(«Viva Kalman!» © «Агата Кристи»)

Один мучительный день из жизни Ганса Шнира: день, когда он мечется по маленькой квартирке, по закоулкам своего кипящего от ненависти мозга, по всей своей полной отчаяния жизни.

Он неврастеник, это ясно. И мозги у него действительно кипят: каждый взгляд, каждое действие вызывают к жизни лавовый поток воспоминаний — иногда и о том, что в действительности никогда не происходило. Шнир часто говорит о себе «рассвирепел» (вспомнился Моржов Алексея Иванова: «быстро и хладнокровно пришёл в бешенство» — вот очень похоже).

Бёлль — любимый писатель моего папы. Когда ещё он советовал мне эту книгу почитать. Тогда — да, наверное, взяло бы за душу и вывернуло наизнанку. Сейчас — нет. Сейчас таких ГГ в избытке. А в те времена, наверное, Шнир редкостью был: такой откровенный социопат, эгоист и тролль.

Вполне понимаю, почему «Глазами клоуна» издали в СССР (а ведь в ту пору подход к переводам и изданию зарубежной литературы на «партийном» критерии основывался; именно поэтому мы знали Родари и не знали Толкиена). Шнир против войны, против капитала, против церкви. Хотя это его отношение — сугубо личное: война отняла у него сестру, капитал — родителей, а церковь — брата и любимую женщину. Но кто из стоявших у руля стал бы обращать внимание на такие «мелочи».

Взаимоотношения персонажей густо — гуще некуда — замешаны на религии, эту тему предпочитаю не обсуждать лишний раз.

Несмотря на лапидарные описания действующих лиц, они долгое время продолжают оставаться картонными статистами все-на-одно-лицо (и немецкие фамилии тут вовсе ни при чём), да так оно, в сущности, и есть: это люди, которых Шнир ненавидит. Надо ли о них ещё хоть что-нибудь говорить? Жаль мне только, что не получила развития линия отношений Шнира и его импресарио Цонерера: что-то такое тут напрашивалось, вроде «Дягилев/Нижинский» — только, разумеется, труба пониже и дым пожиже.

«— С вашей стороны было просто идиотизмом согласиться на снижение гонорара. Контракт есть контракт... и раз произошёл несчастный случай, вы были вправе прервать выступление.

— Цонерер, — сказал я тихо, — в вас действительно заговорили человеческие чувства или...

— Чепуха, — возмутился он, — я вас люблю. Если вы этого до сих пор не поняли, значит, вы глупее, чем я думал, и, кроме того, с вами ещё можно делать деньги. Только перестаньте пьянствовать. Это ребячество.

Цонерер был прав. Ребячество... Он нашёл нужное слово».

На месте Цонерера многие читатели, наверное, нашли бы другое нужное слово — покрепче. Когда Шнир, весь такой отчаявшийся, униженный и оскорблённый, выпросил у Эдгара денег и тут же уехал от него на такси, я просто начала ругаться в голос. Практически ненависть… и тут же эпизод с их (Ганса и его Geschwister) детским постоянным голодом. Хоть плачь. Нельзя же так. Мне остро захотелось спросить у своих детей, помнят ли они, что в детстве им пришлось голодать. И в то же время страшно. Нет, лучше не надо.

Даже в истории с Марией, которую Шнир любил и потерял, не удаётся однозначно ему сочувствовать. Вот то ли «так ему и надо за то, что он такая сволочь», то ли «он такая сволочь, потому что вон сколько на него свалилось». И сама эта неоднозначность — наиболее серьёзный плюс произведения.

Очень интересны и по-настоящему ценны размышления Ганса об искусстве, о его правде, об отношении к нему в обществе, о сущности таланта и горечи его утраты — пусть неявно, но в то же время отчётливо эти темы пронизывают весь текст. И вот это меня за душу взяло, в самую сердцевину попало:

«…когда я показываю один и тот же номер в десятый или в двадцатый раз, он мне настолько приедается, что на меня нападает — в полном смысле слова — припадок зевоты; с величайшим напряжением приходится сдерживать мускулы рта. Я сам навожу на себя скуку. Стоит мне представить себе, что некоторые клоуны лет тридцать подряд проделывают одни и те же фокусы, как сердце у меня сжимается от страха, словно я обречён съесть мешок муки ложку за ложкой. Все, что я делаю, должно радовать меня самого, иначе я заболеваю».

Перевод мне попался немного дурноватый, периодически спотыкалась о какие-то нелепости. Например, «не имел ничего во рту», в смысле «не ел». По-русски можно же было сказать «не было ничего во рту». Или ещё: «перехватил через край». Извините, или «хватил через край», или просто «перехватил» (но тут путаница со значением о еде). Или об отце Шнира: «Почему, выступая перед экраном телевизора, он говорил о долге перед обществом…» О_о «с экрана телевизора», «по телевидению», «перед телекамерами», в конце концов. «Перед экраном телевизора», извините, один Сергей Юрьевич Беляков из Таганрога выступает :-/

Вот ещё о чём следует сказать: «Глазами клоуна» — очень немецкая литература. Конечно, ближайшие ассоциации скорее с Максом Фришем напрашиваются (и не с «Назову себя Гантенбайн», как можно было бы ожидать, а с «Человек появляется в эпоху голоцена»), но я, пока читала, не раз и не два вспомнила Германа Канта. Вот его я читала как раз в то время, когда надо было бы Бёлля прочесть. «Остановка в пути» и «Актовый зал» очень понравились, «Выходные данные» — чуть меньше. А нынче, верная своей привычке «ветвиться», была обескуражена тем, что информации о нём в сети — минимум; с трудом удалось даже установить годы написания вышеперечисленных произведений (соответственно 1977, 1965, 1972), а в Вики на Германа Канта даже отдельной странички нет. Лишь в огромной статье «Немецкая литература» он упомянут в разделе «Литература ГДР» — в общем списке с уничижительной строкой об авторах, произведения которых издавались потому, что были угодны режиму :(

Жалею ли я о том, что не прочитала «Глазами клоуна» тридцать лет назад? Да. Жалею ли я о том, что прочитала эту книгу сейчас? Нет.

Не знаю, как начать. Начну, как Сири Китон: «Представь себе...»

Представь себе, что надо собрать с промороженного и щербатого каменного пола полкило рассыпанной соли (или кальцинированной соды) — голыми руками, причём изъеденными нервной экземой. Представь себе, что ты пробуешь заснуть, подложив под голову кусок мяса недельной давности. Ничего у тебя не получится. Ещё бы, с «Золотой пулей» в башке...

Мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться. «Золотая пуля», словно артериальной алости «умная» геометка, выцелила меня среди сонма безвестных читателей. Переступаю границу — даже фронтир... Постап, вестерн, хоррор — авторы веером разворачивают лезвия жанров, в четыре руки поливая читательское восприятие из гибрида пулемёта с швейной машинкой, иглы образов впиваются в мозг (некоторые останутся там навсегда, будь готов... — Всегда готов! — вскидываешь руку в салюте), кошмар пеленает тебя в жёсткий саван, «раны сжали челюсти», и вот уже тебе, как Робу Стуммфилду, странно видеть живых и _целых_ людей.

Здесь кольт «уокер» — советчик и внутренний голос (и память предупредительно снимает с полки прочитанного «Путь меча» и «Миротворец 45-го калибра»), а коровий череп — не экзотичная деталь антуража, не ружьё-на-стене, а один из главных персонажей. Здесь дети — монстры и каннибалы, они же дырявые мальчишки: страхи, жертвы, куклы, слуги безумца. Здесь «спустя восемьдесят лет после войны уже не знаешь, кто мутант, а кто нет».

Полностью сюрреалистичный мир первой части, призванный, кажется, без жалости лишить тебя воли к сопротивлению, сменяется почти понятным сюжетом части второй, в которой отчётливо проступает вестерн, даже «гайдар-вестерн», заявленный авторами в намерениях. Это не дурашливо-пасторальный мирок «Лимонадного Джо», это дикий, дикий (норд)вест, от которого, несмотря на жару и сушь, тянет могильным холодом и ледяной ясностью нашатыря. Представь себе: ты начинаешь понимать, откуда взялись герои и во что они превратились. Ты пробуешь различать среди строк оммажи и неявные цитаты, намёки на АБС, Брэдбери, Бирса (мост через Совиный ручей прямо упоминается в тексте и в какой-то момент объясняет прихотливую конструкцию романа in partes tres), а в силу собственной перекошенности подозреваешь влияние мрачных фэнтези Столярова, где фактура — всё, видишь (может быть, один ты и видишь) практически не акцентированный авторами кровавый шарф — близкую родню алому шёлку, драматично проливающемуся ручейками из рук актёров — персонажей «РиГм» («Розенкранц и Гильденстерн мертвы», я фильм имею в виду, и не пора ли поубавить скобок, шизофреническое ветвление смыслов меня погубит), а собирание душ для бомбы — осеняет тебя — рифмуется с собиранием воль для пассаролы Сарамаго из «Воспоминания о монастыре». Это уже постмодерн, братцы, только качественно замаскированный. Затаившийся, можно сказать.

Представь себе, что ты, уже очень хорошо в это въехав, пройдя вместе с Джеком бойни и «Школу», воображаешь, что почти всё понял.

И тут начинается третья часть. И ты, как деревенский дурачок, морщишь лоб в догадках: а уж не Роб ли этот однорукий стрелок? Или он слишком _роб-ок_? А, нет, Робу же Дюк руку изуродовал, а Дюк стоит себе спокойно в сарае... то есть событий первой части ещё не было? А Аэлита тогда где? Алита — это она? Или нет? ааааааааааа!

Ха. Ха. Ха. Третья часть снова перевернёт карты рубашкой кверху, смешает их и твои мозги в неопрятную кучку, скажет насмешливо: всё было совсем не так. К финалу ты согласен на всё, и тем не менее такого ты не ожидал.

Суровое чтение. Жестокое. Соль на раны, а после этого ещё персты туда вложить, для достоверности. А написано как! Цитат себе набила полные защёчные мешки, нисколько не смутившись отличным началом главы I.III, особенно «...гнида, мразь, цитатами сыплет!» — эт' прямо про меня, друзья не дадут соврать :)

Единственное, чего мне не хватило — это «гайдара» как жанра. Его бы побольше, ну, кроме названий глав, неожиданно возникающих в середине романа, и одной сюжетной линии. И ещё одного эпизода, сильнодействующего, как перемена цветовой гаммы в «Дороге» Хиллкоута — прозрачная отсылка к «Голубой чашке», кусочек ясного неба в разрыве багровых туч, внезапный передых от ужаса, тихое счастье, которое _могло_бы_быть_...

«А жизнь, товарищи, была совсем хорошая» (с)

Была.

Скептически отношусь к продолжениям, написанным не автором оригинального текста, особенно если они полны пафоса либо желания и себе урвать кусочек славы. Но скепсис сформировался уже во взрослой жизни, а в детстве авторство такого значения не имело. Вот и эту книжку я, хоть и смутно, но помнила — в отличие от имени её автора. Было, конечно, ощущение, что не Толстой это написал :)

Книга Елены Данько (почему-то пишущей от имени мужчины) началась довольно сумбурно: автор будто бы ещё не знает, куда его/её кривая выведет, и набрасывает эпизоды как попало, лишь бы главные герои «Золотого ключика» были упомянуты. Мне было грустновато это читать. Смешанные чувства вызвал эпизод эвакуации (по-другому не скажешь) детей из Тарабарской страны на пароходе под красным флагом в «далёкий, счастливый край», в котором без труда узнаётся страна Советов. Он, этот край, не так однозначен, как у автора «Золотого ключика»: да, страна счастливая, да, всем там, конечно же, будет хорошо, но дети печальны — им жаль расставаться с родиной, пусть даже она объективно нехороша. И ножницы цензора этих «опасных» страниц не коснулись, вот что удивительно.

А вот дальше… Елена Яковлевна будто расписалась, перо летит по бумаге, нанизывая на сюжетную нить всё новые приключения. Герои отправляются из сказочного Тарабарства в реальный (и тоже чуть сказочный) Ленинград: куклы и Артемон — чтобы помочь папе Карло, Карабас и лиса — чтобы изловить непокорных марионеток (ахха, каков оксюморон, нет, это случайно получилось).

В этом новом пространстве сказки действуют дружелюбные и активные советские мальчики и девочки, внимательные взрослые: милиционер, врач, учитель и с особой симпатией выписанная автором бабушка Дуня — продавец игрушечного ларька (в частности, она оскорбляется, когда Карабас называет её «госпожой купчихой», и устраивает ему гневную отповедь). Но не меньшая доля любви Елены Данько достаётся собственно Ленинграду, и в этом одна из привлекательных черт полузабытой детской книжки.

Отмечу и то, как удались отрицательные герои: в них в безошибочной пропорции сочетаются жутковатое и комическое, поэтому они совершенно живые и так и просятся на киноэкран, особенно лиса, переодетая в целях маскировки барышней: «маленькая гражданка», как называют её тут.

В конце повести автор обещает рассказать о дальнейших приключениях Буратино, его старых и новых друзей «в другой раз».

Другого раза не случилось. Книга была написана в 1941 году, а дальше…

Дальше была война.

Елена Яковлевна Данько умерла по пути из блокадного Ленинграда в эвакуацию.

Удивительно, что это произведение дожило до наших дней. И знаете, его и сейчас вполне можно читать. Особенно детям.

«…хотя читать и необходимо, но глупости говорить запрещено», — напоминает Умник. Я попробую.

Это не постап — чёткий, лаконичный и чуть пренебрежительный ярлычок на переплёте, обложке, диджипаке. Это постапокалипсис, которому впору его прежнее, мрачное и величественное органное звучание. Это мир Банка, в котором на четыре преданные железяки приходится сто двадцать детей — двое живых и сто восемнадцать давно мёртвых. И страшный, неизвестный мир за стенами Банка — пространство, в котором не осталось ничего человеческого. Роботов почему-то не жалко, несмотря на их утрированно-человечьи черты. Да понятно, почему: это их роль, на то они и предназначены. Но дети!.. Разве такая судьба была им уготована?

Несладко жить в двухварианте: «запрещено/необходимо» Умника, «никак нет/так точно» Стрелка… Будто тумблер перекидывают. И никаких тебе «хочу», «мечта», «возможно». Это слишком по-человечески.

Страшно и медленно (или страшно медленно?) идут годы. Практически до конца выбран ресурс. Пора наружу. Пора вылупиться из кокона Банка и хотя бы попытаться найти путь к людям. Если они есть.

Безымянный до самого завершения рассказа ГГ делает первый шаг не только к возрождению человечества — он возрождает человека в самом себе… и в чём-то становится Богом. Я не знаю, как это удалось автору: в тексте нет об этом ни слова, но почему так явственно проступают над страницами кроткая, грустная улыбка Рэма и благословляющий, обнимающий, бережный жест его рук?

Мне одно непонятным осталось: ну почему роботы не готовили детей к выходу наружу? Ведь рано или поздно это должно было произойти! На что они — странно сказать — надеялись?..

офф за рамками отзыва: первый раз прочла «КЦЧ» в сборнике «Конец света с вариациями». Приятно, что для иллюстрации на обложке именно этот рассказ выбрали.

Абсурдный, как карусель, роман Анджелы Картер дразнит, искушает, заводит, насмешничает, выставляет в панорамках порно-шоу за руп за двадцать такие столпы литературы и философии, что пуристов пробивает испарина, а когда они дрожащей рукой лезут в карман за белоснежным носовым платком, он оказывается полуцитатой то ли из Набокова, то ли из Кэрролла — в этом царстве-кортасарстве, в этом борхесолесу ни в чём нельзя быть уверенным. Хлопнув по вианококтейлю, отправляемся трассой 60 на поиски пропавшей возлюбленной (которая сама то и дело лезет под руку, а временами и в постель, да только прилежно переодевается к каждой новой главе/локации, прямо не узнать её, пока не привыкнешь к этим выходкам) — а может, и не возлюбленной вовсе, а загадочного города, в котором вещи и понятия о них поменялись местами, иллюзии решили сыграть в чехарду, а герои совершают эволюции (в обоих смыслах слова), превращаясь «то в ничто, то в нечто».

Сплошные восторженные мои уииииииииии поутихли, стоило мне обнаружить, что сюжет необузданных приключений главгероя по-декамеронски линейно-фрагментарен, причём каждый новый эпизод практически никак не связан с предыдущими, а предыдущие, в свою очередь, никуда не ведут. Замысловатость превратилась из тщательно простроенной в кажущуюся, и даже пряность фривольности потеряла остроту. Исподволь выпросталась непрошеная мысль о том, что автор над читателем попросту издевается, окрепла, налилась и... ага, лопнула в самом конце главы седьмой, обернувшейся утрированной сценой из кинобоевика. Ну вы представьте себе: горит ВЗОРВАВШЕЕСЯ огромное дерево, главгерои — мужчина и женщина, само собой — бегут через кукурузное поле, а над ними с грохотом закладывает смертоносные виражи тяжёлый вертолёт...

«Да ты в натуре издеваешься, Картер!» — разрядка, полусмех-полуслёзы, тихое блаженство, нежная улыбка, ну, все люди взрослые, знаете, как это бывает. И уже без всякого напряга можно читать дальше всё, что угодно.

Впрочем, не всем. Например, от космогонии кентавров верующих читателей может непоправимо порвать; по счастью, эти благочестивые люди до сей возмутительной главы просто не доберутся — бросят книгу раньше, шокированные чудовищностью разврата, царящего на всём пространстве текста.

А я читаю, читаю, время от времени спотыкаясь о незнакомые доселе слова (иератический, вотивный, кьяроскуро... угумс, вот оно что, понятно, заодно хоть запомню наконец, что значит «трансцендентальный», можете смеяться) или безуспешно пытаясь представить, какую позу должен принять кентавр, дабы улечься ничком на стол. Сражение с кучерявым текстом в какой-то момент привело к тому, что меня поставила в тупик совершенно невинная фраза: «За мостом раскинулась зелёная рощица акра в четыре, не больше…» — что это за растение «акр», растущее рощами, и почему что-то пропущено после слова «четыре»?! О_о

Вытряхнуть гротескные навороты из зоны липкого внимания, как воду из ушей, помогали уместные мини-пародии вроде револьвера, крутящегося волчком на стерильном полу зловещей подземной лаборатории, да и превращения Альбертины, смахивающие на двенадцать записок (кем она обернётся в следующий раз?) весьма доставляли.

И всё же окончательная оценка, раз упав, уже не поднялась до высшего балла. Мне очень не хватило того самого города, охваченного чумным карнавалом сущностей. Да и самого доктора Хоффмана из заголовка тоже не хватило — прямо скажем, как натуральный Джон Аскгласс он себя повёл :(( Что же до адского, машин и особенно желаний — их было хоть отбавляй.

(Из записей. Ноябрь 2013.)

«Сейчас лучше всего было бы заниматься сексом в гречихе, а не разговаривать умные разговоры.»

Полностью поддерживаю предыдущего оратора :)) Да кто бы не поддержал. Кстати, мне как-то довелось видеть поле цветущей гречихи: зрелище (и обонялище) незабываемое.

Книга реально хорошая, даже обидно, что столько авторского таланта на собственно перепихон ушло. Нет, так-то я только «за». Но этого оказалось слишком много, буквально, подетально и безотносительно к необходимости в сюжете. После восьмой или девятой бабы главгера я их путать начала :(( Получились этакие приключения отважного манипулятора в стране всепобеждающего траха.

Мне странно, что Иванов эту книгу после «Географа» написал, а не до. Так было бы логичней. Но фокус с композицией тот же самый: после продолжительного, а местами и затянутого, но интересного описания скучной жизни (на это тоже надо оказаться способным) вдруг идёт концентрированный обвал событий, напоминающий смерч, возникший на, казалось бы, пустом месте.

Наиболее увлекательной в книге конкретно для меня оказалась её философско-социологическая составляющая. Интересно то, что это концепция не автора, а главного героя (Моржов чем-то напоминает «географа» Служкина, но он куда более моржов, кхм). Читала и поражалась тому, как Иванову удалось из суммы метких жизненных наблюдений выстроить такую непротиворечивую, убедительную и обескураживающую модель окружающего нас мира.

Кто-то из авторов рецензий, помнится, жаловался на «невнятных персонажей». Полноте! Персонажи яркие, живые, абсолютно узнаваемые, типические и в то же время неоднозначные (ну, кроме, может быть, нескольких эпизодических). У каждого свой образ мыслей, манера поведения, реакции, у каждого своя речь. Максимальную дозу яда вложил автор в речения бюрократа-образованца Манжетова. Барственная путаница в именах-отчествах окружающих, эвфемизмы-канцеляризмы, фальшивая демократичность и особенно идиотическая манера ставить дополнение впереди «объясняемого объекта»:

«— Дома пионеров, Егор Сергеич, и я уже рассказывал об этом на вашем педсовете, вообще не будет, — пояснил Манжетов.

/.../

—…создание районных антикризисных центров — это этапы, и с нею не спорят, реализации федеральной программы.»

Ох, как же это всё узнаваемо! Да и вся обстановка в МУДО, его заморочки, его начальники, рядовые педагоги, дети… Мне довелось покрутиться в таком МУДО — отвечаю: всё по правде ;) В нашем маленьком, таком же провинциальном, как книжно-ивановский Ковязин, но ещё более скучном городке оно называется «Пульс». С особенным умилением читала о Щёкине — близко была знакома с его реальным близнецом, долгие годы работавшим в «Пульсе», даже звали его почти так же, эх, Саныч, в какие походы ты теперь водишь своих пацанов?.. Подслушанный Моржовым неформальный урок нравственности, который Щёкин даёт своим «упырям» — один из вдохновляющих и трогательных моментов повествования.

Великолепное владение Иванова словом несомненно. Избыточная пейзажность романа не выглядит искусственно пристёгнутой к тексту: главный герой — художник, «он так видит», ахха, а поскольку Моржов не только художник, но ещё и неуёмный трахарь, вполне объяснимо, что и окружающую натуру он воспринимает через ту же призму.

РЕЗЮМЕ. Плюсами книги для меня оказались философия, социология, меткие жизненные наблюдения, авторский язык. Минус только один: переборщил Иванов с бурной половой жизнью главного героя. Думаю, именно поэтому авторы аннотации не рекомендуют книгу читателям до восемнадцати, а вовсе не из-за половодья матюгов, но если в аннотации такую правду-матку написать — это, наоборот, реклама получится :)

К этой книге у меня тег сам собой образовался: «магический соцреализм». Ну, реально: во всех блёклых красках описана жизнь провинциального города периода самого дремучего застоя (узнаваемо до боли), и в то же время герои обыденно, почти бюрократически борются со сверхъестественным, которое, как какие-нибудь долгоносики или колорадские жуки, может быть завезено в город-порт с закордонными грузами. Такой тоскливо-мистический боевик получился. Лучше всего в этой части — подробно прописанные персонажи, очень нестандартные и при этом совершенно живые: от обаятельного раздолбая Васи (который, тем не менее, мастер в своём деле) до внушающей настоящий страх ведьмы Катюши (такие, готова поклясться, есть практически в любом коллективе, и нахальной их властности, их хамству, замаскированному под доброжелательность, противиться бесполезно, а иногда и опасно, увы).

Это первая часть, а вторая (практически никак с нею не связанная) — о путешествии

Книга безусловно хороша как неформатная фантастика, а вот язык, который многие читатели хвалят, огорчил: слишком много штампов и «ожидаемостей», хороших речевых находок — минимум. И это при том, что книгу глубоко мною уважаемый Олег Дивов всячески продвигал и приарил :(

Это суровый мужской мир. Женщин в нём не то что нет совсем — они где-то на грани воображаемого и не личности вовсе, а скорее временно отсутствующие предметы первой необходимости :)

С грохотом разбиваются о сирую сушу громадные серо-зелёные пенные валы. На бэк-вокале подсознания начинает тихо звучать что-то вроде арии варяжского гостя. Герои рассказа, четвёрки отважных мореходов, составляющих одно целое со своим кораблём, — гости, пожалуй, на твёрдой земле. «Если судно разлюбит команду...» звучит, как строка из хмурой матросской песни.

Странный мир Птицы и Дракона прописан богато, местами даже избыточно, в него не очень верится... и всё-таки он вчуже узнаваем О_о ...и вроде бы ничего такого не читала... но, может статься, ещё прочту. И чем-то он напоминает Земноморье Урсулы Ле Гуин и «Мост через туман» Кидж Джонсон. Хотя конкретно здесь драмы многовато, считаю.

Не устаю восхищаться щедрым воображением писателей-фантастов, которые «вынимают из рукава» всё новые и новые миры. Мне вот не дано :(

Редкий случай: эту вещь любимого автора до сих пор не читала. Мне она показалась послабее других произведений Владимира Марковича Санина — особенно тех, которые я давно люблю и перечитывала неоднократно. На мой взгляд, в «Точке возврата» есть немного лишнего драматизма: почему, например, Невские — круглые сироты? Чтобы было жальче?.. Я понимаю, что автору необходимо было преувеличить жизненные коллизии персонажей, сделать героев книги предельно разными — с тем, чтобы потом, когда они окажутся в ловушке (кстати, именно так называется одна из повестей Санина), острее получились конфликты, захватывающими стали отношения между этими людьми. А ведь завязка и так даёт все возможности для этого: экстремальная ситуация, замкнутое (невзирая на ледяные просторы Арктики) пространство, с каждым прожитым днём и часом возрастающее напряжение... Но желание автора добавить берущих за душу моментов оказало повести плохую услугу: в отличный симбиоз повествования-катастрофы с герметичным детективом :) вплёлся сладковатый тенорок мелодрамы... Жаль, жаль.

В остальном повесть очень хороша. Она даже напомнила мне (особенно поначалу) «Мост короля Людовика Святого» Торнтона Уайлдера: в катастрофу попали случайно оказавшиеся вместе люди. Почему именно они? Санин подталкивает читателя к поискам ответа названием книги: «Точка возврата». Она, эта точка, у каждого своя. Одним до неё ещё далеко, другие в опасной близости от решения, которое переведёт стрелку судьбы, третьи свою точку возврата миновали — к добру ли, к худу ли...

В повести множество чудесных людских портретов, которые так удаются Владимиру Санину, точнейшие реплики и детали. Вот Белухин размышляет о пенсии: «Пока не подготовишь полноценной замены, никуда тебе уходить нельзя» (и кажется, что мне, вот именно мне автор это в самое ухо шепнул, аж неловко стало...), вот Анна Григорьевна с сердцем говорит о муже: «Устала я им гордиться...» — и этой короткой фразой мгновенно обрушен весь казённый пафос о самоотверженных героях-полярниках: они ведь тоже люди, а не роботы для покорения высоких широт, и у них есть семьи, для которых этот груз может оказаться неподъёмен.

А вот отличная, пронизывающая метафора о потерпевшем аварию Ли-2: «самолет отбивается от циклона одной рукой». А тут внезапный фрагмент будто бы пьесы, когда автор переходит лишь на реплики действующих лиц (вот это действительно поднимает драматизм на нужную высоту, а не душещипательные подробности). А здесь — простая житейская мудрость, которая заставляет остановиться на строчках, перечитать их ещё раз... и ещё:

«Может быть, думала она, это даже хорошо, что решение ей диктует мозг, а не сердце: страсти бушуют бурно, но не очень долго, они надувают парус, а большую часть пути преодолевать-то придётся на вёслах…»

Какая любовь, что вы... то есть не гоните гамму, кенты.

Этот рассказ — выворотка. Не та, что замша, а эта, которая у газетчиков, работников типографии и других подобных людей: белым по чёрному, всё наоборот, негатив, где чернозубо скалятся в объектив темнолицые люди, и только из самых затенённых углов тянет призрачным, пугающим, мертвенно-белым светом.

Без всякого сострадания, с особой (раннепелевинской?) притчевостью вывороченный мир, где преступники — добропорядочные патриоты, а наказание предшествует преступлению. Плюс меняется на минус, вместо Николая Павловича Максим Максимыч, понял, ты?.. Не имеет смысла подходить к рассказу с линейкой логики и докапываться до жизнеспособности такого мироустройства. Нежизнеспособно оно, это правда. Но кто вам сказал, что оригинал-то жизнеспособен? Вот этот наш мир, с которого вконтровую срисована гелприновская выворотка — он же существует не благодаря, а вопреки, на каких-то не очень понятных условностях и инерционных силах. Здесь давно «можно столько украсть, что уже не посадят» (с) — кого это удивляет?

Это зеркало — и не настолько кривое, чтобы нельзя было узнать в нём окружающее настоящее. Отражение получилось вполне трёхмерным, ярко образным, в меру детализированным. Вот только финал совершенно нелепый, нелогичный, неправильный...

Как и сама любовь.

«Ключи от Царства» — тернистый путь католического священника Фрэнсиса Чисхолма, полный скорби, утрат, бед, напастей и разочарований… Хотя нет, погодите… «Разочарование» — это не о нём. Этот упрямец, из которого гвозди бы делать, никогда не упрекает и не клянёт ни Господа, ни людей, ни жизнь свою нелепую. Но в то же время и покорной овцой его не назовёшь. Чисхолм смиренно принимает несчастья, выпавшие на его долю, кем или чем бы они ни были вызваны, но если дело касается других людей — он становится настоящим воином. Что меня, агностика, с неохотой и даже опаской приступившую к чтению этой книги, пробрало до печёнок — воюет главный герой отнюдь не за бессмертные души своих духовных чад (недаром же его церковное начальство было так недовольно скромными результатами его миссионерской деятельности в Китае), — о нет, он борется за физическое существование, душевное благополучие, человеческое достоинство ближних. И даже (не хочется раскрывать ключевые моменты сюжета), собрав всю волю, преступает одну из десяти заповедей, чтобы спасти жизнь доверившихся ему людей.

Читательницы частенько вздыхают: «Ах, если бы все священники были такими!..» Мне кажется, «…если бы все люди были такими» звучало бы вернее. Честнее даже.

Фрэнсис Чисхолм не пример для прямого подражания — он просто источник вдохновения, душевных сил для преодоления себя, своей лени и инерции, жизненных невзгод.

Безусловный плюс романа: язык. Чистый, лёгкий, он льётся «свободно в каждой гласной» (с) С. Маршак; он сверкает редкими, но отчётливыми крупинками юмора и берёт за душу глубокой сдержанностью и благородством.

Безусловный минус романа: слишком линейная, даже прямолинейная композиция, где автор, как начинает мерещиться, с какой-то даже долей садизма изобретает для главного героя всё новые и новые испытания… Нам остаётся только помнить:

«Хотя бы один день полного счастья оправдывает всю горечь бытия» (с) Ричард Олдингтон «Смерть героя»

Начала читать это мистическое произведение, и через несколько страниц мне стало невыносимо страшно... Знаете почему? Я испугалась, что «Вечером во ржи» — вольный перепев рассказа Джейн Гардам «Бах-бах — кто убит?», опубликованного в журнале «Англия»... в 1993 году (да, вот такая я зануда). Только там девочка была, а не мальчик.

Но бог миловал, ко второй части я перевела дух и уговорила себя, что это случайное совпадение.

«Вечером во ржи» ближе к повести, чем к рассказу, тем более, что три его части, разделённые серьёзными такими отрезками времени, объединяет лишь один персонаж. Очень понравилось, что все три части начинаются одними и теми же словами. Красиво сделано. Понравилось, что в первой части опасная тема запретных взаимоотношений «не дожата», оставлена на усмотрение впечатлительного читателя. Вторая часть привлекла атмосферой и литературными аллюзиями. И героиня там самая приятная из выведенных в рассказе. По третьей части готова рубануть шашкой (ага, той самой, что мне недавно предлагали по непонятным причинам в контекстной рекламе — они, видимо, заранее всё прочухали или просто вперёд забежали). Это из-за мучительства детей, тем более в такой циничной форме. Категорически не приемлю эту тему, какими бы художественными необходимостями она ни была вызвана.

Но в целом рассказ получился отличный, тревожный, томительно-пугающий. И фантдоп прекрасен. Надеюсь на успех произведения у читателей.

Рассказ похож на главного героя: он такой же бесшабашный, авантюрный, слегка циничный (а как же: Этьен, этот д'Артаньян-переросток, молод, но многое повидал). А ещё он очень добрый и немного бестолковый, невзирая на все творящиеся в нём ужасы и интриги.

Сюжет стимпанк-детектива развивается настолько бурно и стремительно, что я только при нынешнем перечитывании поняла, что зря, ой зря автор с самого начала вовлекает читателя в круговорот дат (вместе с круговоротом полученных Этьеном писем): это заставляет внимательнее к ним, этим датам, присмотреться. И тут обнаруживается косяк. Такой могучий, что лучше бы его спрятать. Прячу :)

Думаю, что это лишь подтверждает азарт и стремительность, с которыми был написан рассказ. Они же пронизывают текст и делают чтение увлекательным. Право же, даже мало показалось. Ещё бы об этом почитала, тем более, что уж больно сочно — и до обидного коротко — выписаны персонажи, которых могло бы хватить и на куда более объёмное произведение (кроме разве герра Фогельзанга — он совсем жестяной-картонный, но, может, так и было задумано?).

И только дочитав (а в моём случае — и перечитав) рассказ до конца, возвращаешься к началу и поражаешься весёлому нахальству,

Спасибо, было интересно!

Уголовно-картёжный зачин рассказа вызвал ощущение лёгкой оскомины. Второй эпизод, в контрапункт первому, странно сочетал в себе будни советской милиции, киберпанк и соблазнительную тему манипуляции людьми. Так и шла история — попеременно левой-правой, левой-правой... Правой? Кто-то решил, что они правы — те, кто присвоил право распоряжаться судьбами остальных, решать за них, куда им идти, чего хотеть, кого любить или убить. Их благие намерения стать этакими ангелами-хранителями порядка и покоя в отдельно взятом квартале, городе, стране (?), мире (???) временами приводят в частный ад как раз тех, кого они вознамерились защищать.

Мерцают огоньки на карте немирных действий: красный-жёлтый-зелёный. Но тут не до детской игры в светофор: перекрёстки слишком густы, слишком прочно связаны почти невидимыми паутинками случайностей и закономерностей: тронь эту сеть в одном месте — и колебание, метнувшись сумасшедшей, непредсказуемой волной, обязательно отзовётся на другом её конце...

Стоп. Слишком знакомо. До боли знакомо. «Дёрни за верёвочку» Вячеслава Рыбакова — вот он, этот страшный болезненный мир, выращенный на нелюбви и прошитый непреодолимой сетью причин и следствий.

За это... нет, не минус один балл — плюс один. За ещё одну возможность ощутить включённость во взаимосвязи, от которых никуда не деться, ответственность каждого за всех, неотвратимость фатума.

И, конечно, финальная инверсия хороша: герой в собственных глазах и он же, увиденный злодеем — две большие разницы.

Сто лет тому вперёд (точнее, семьдесят) Олег Курдин по кличке Псих выходит из восьмилетнего несправедливого заточения с твёрдым намерением найти настоящего убийцу. Криминальное будущее оборачивается зловещими для безвинных «забывак» ошибками правосудия, которое уверовало в непогрешимость ментоскопирования.

Рассказ «Первоапрельская шутка» — гибрид антиутопии с классическим герметичным детективом, вполне жизнеспособный гибрид, энергичный, хотя и не без странностей. Разгадка интриги неочевидна, более того, её можно назвать не совсем «честной», потому что она никак не выводится из «ключей» сюжета, как то следовало бы в беспримесном представителе жанра. Отдадим должное: главзлодей в череде персонажей появляется уместно и вовремя, и не вина автора, если раззява-читатель эти предупредительные звоночки прохлопал :)

Хороший, вдохновляющий сюжетный ход — последовательные развёртки: просмотр главгероем ментограмм (то есть фактически воспоминаний) разных участников одного и того же события. Красиво сделано.

Эффектно, хоть и несколько мелодраматично выглядит неожиданное продолжение давнего преступления, когда «кажущийся убийца» выносит приговор самому себе. И здесь повествование вновь приближается к классике детективного жанра: несколько последовательных вариантов разгадки — один убедительнее другого и заставляют смотреть на событие с разных ракурсов.

Интересны бегло, но отчётливо прописанные женские образы (чем рядовые детективы, как правило, не балуют — женщины там достаточно условны).

А ещё… ещё Бёрджесс почему-то вспомнился. Вот в том моменте, когда ГГ бредёт по вечерней Москве, увешанной лицемерными до нелепости плакатами. Да куда от них денешься, правда.

Вы и сами наверняка обращали внимание, как причудливо меняется освещение во время накатывающейся грозы. Белое приобретает синеватый оттенок и словно светится на фоне сгущающейся темноты, синий становится почти чёрным, с оттенком клубящегося дыма, тени залегают складками и выглядят словно не совсем так, как следовало бы…

Вот таким же образом книга «Грозовой перевал» освещает события, происходящие в ней: грозно, гротескно, пугающе… и чуть томительно-душно, тоже как перед грозой, когда где-то на подходах с глухим недовольством ворочается гром, в истерическом, натянутом молчании коротко вспыхивают зарницы, а небо всё никак не разразится ливнем…

Меня не минула судьба, наверное, многих читателей романа. После напряжённого освоения первых сорока-пятидесяти страниц, послав проклятия на голову автора, вернулась к началу — теперь уже с блокнотом: надо же было понять, кто там кому кем приходится и почему десяток героев из дюжины пользуется всего тремя-четырьмя именами на всех, что вносит дополнительную путаницу. Дальше стало проще, но слово «легче» тут совершенно не подходит.

«Грозовой перевал» совершенно готичен в том, что касается мрака, дьявольских страстей, мучений почти всех персонажей, загадочности и некоторой доли мистики. Кстати, для меня наибольшей загадкой стало

В романе Эмили Бронте «и всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет…». Сложно себе представить, как живут эти люди за вычетом треволнений: спускаясь «вниз» и поднимаясь «наверх», дрожа от холода и отогреваясь около очага, шатаясь по вересковым пустошам, обедая (если дадут и если кусок пойдёт в горло)… Боже, как скучно! Неудивительно, что персонажи занимаются почём зря перекрёстным опылением (извините за биологическую терминологию), драмы следуют одна за другой, злой рок косит героев романа с завидной регулярностью, а мистер Хитклифф, общепризнанно самый романтичный персонаж, как изменщица-жена из старого анекдота, одержим только идеей «мстить, мстить, мстить». Причём месть эта за его несостоявшуюся любовь распространяется на всех окружающих в радиусе его действия и не находит успокоения десятилетиями.

О Кэтрин и Хитклиффе написано много, очень много, читать не перечитать. Я же хочу обратить здесь внимание на другого персонажа «Грозового перевала» — экономку Эллен (Нелли) Дин. О том, что она добра, внимательна, отзывчива, всех пытается примирить и всем помочь, я читала со всё возрастающим недоумением. Нелли, может быть, и добра — в своём понимании слова, так же, как в своём представлении праведен вредный старикашка, грубиян, мизантроп и святоша Джозеф. На деле же Нелли — злостная манипуляторша, живо напомнившая мне Барбару из романа Зои Хеллер «Хроника одного скандала», предательница, беззастенчиво пользующаяся доверием людей, которые считают её единственным близким существом.

При всей мрачности «Грозового перевала» роман читается на удивление легко. Мне к тому же — считаю, очень удачно — попался перевод Ульяны Сапциной (2009). Перевод Надежды Вольпин (1956), конечно, классика, не спорю, но Сапцина просто легче читается.

РЕЗЮМЕ: книга для своего времени отличная, и оспаривать её принадлежность к золотому запасу классики бессмысленно. Как минимум для включённости в литературный контекст прочитать её просто необходимо. Мне в книге не хватило разве что осмысленности поступков персонажей, а самим персонажам — героя совершенно другой книги, которую я читала параллельно с «Грозовым перевалом»: Володи Устименко из романа Юрия Германа «Дело, которому ты служишь». Он, конечно, тоже фрукт ещё тот, но хоть вылечил бы их всех, не позволив загнуться от непонятных болезней, которые только и можно определить как «букет с вересковых пустошей».

«Случалось ли вам при первом знакомстве с человеком испытывать к нему безотчётное доверие? Мне — случалось, несколько раз в жизни. Безотчётное доверие — потому что человек кажется абсолютно надёжным, настолько, что ты веришь каждому его слову»

(Из повести «Не говори ты Арктике — прощай»)

Вот таким безотчётным доверием я прониклась к Владимиру Марковичу Санину ещё в школьном возрасте, прочитав его документальную повесть «Кому улыбается океан». Сразу почувствовала, что у меня появился надёжный, честный, весёлый друг. И Санин не подвёл: я перечитываю его книги до сих пор, и некоторые из них сейчас мне нравятся даже больше, чем при первом прочтении.

«Не говори ты Арктике — прощай» — полностью документальная повесть, рассказывающая о высоких широтах, которые автор полюбил на всю жизнь, и о его друзьях-полярниках, подаривших ему множество сюжетов для книг.

Один мой друг и тоже большой поклонник творчества Санина считает, что начинать читать этого автора надо с документальных его вещей; мне же думается, что для первого знакомства с писателем наилучшим образом подходят художественные повести (например, замечательная трилогия «В ловушке. — Трудно отпускает Антарктида. — За тех, кто в дрейфе»), а конкретно эта повесть выступит в качестве, как сейчас говорят, бонуса, записных книжек писателя, из которых так интересно узнавать, что откуда выросло и как оно было на самом деле, какие реальные события легли в основу этих повестей, полных суровой романтики, юмора и… практической психологии коллектива.

Наиболее ценным в «…Арктике…» мне представляются яркие и точные, с любовью и уважением написанные портреты людей, с которыми Владимиру Марковичу посчастливилось водить настоящую дружбу. Это Алексей Трешников, Владислав Гербович, Валерий Лукин, Лев Черепов, Василий Сидоров и другие.

Лёгкая, смешливая, чудесатая маленькая повесть. Неважно, что тридцать страниц — всё-таки это именно повесть. И поведал нам Алексей Толстой, как жили-были двое братишек, а потом взяли да и отправились в путешествие по реке. Путешествие оказалось недолгим, один неполный день, но сколько же всего в нём уместилось! А началось оно от Тучкова моста… Помню, как меня поразило это в далёком детстве: что совершенно выдуманные события могут быть прочно привязаны к всамделишному месту — впервые тогда с этим столкнулась.

Детские воспоминания были более чем туманными: я даже не сразу вспомнила, как же называлась эта замечательная история, пришлось как следует покопаться в содержании жёлтого десятитомника Толстого (1958-1961 года издания)… Да вот же она: «Как ни в чём не бывало»! Читала с растроганной улыбкой. Действительно, произведение Толстого адресовано и детям, и взрослым. Дети найдут в нём захватывающие приключения самых обыкновенных мальчишек, взрослые вспомнят свои ребячьи проделки и то, каким полным опасностей казался поход в ближний лесок или на берег озера… а кто-то из них, быть может, ощутит укол совести: это ведь они, взрослые, «люди ростом с буфет», зачастую обращают мало внимания на путающихся под ногами и шумящих малышей. Может, всмотрятся в своих детей повнимательнее. Во всяком случае, хочется на это надеяться.

Уже не помню, с чьей подачи решила, что надо бы мне эту книжку почитать. Ну, то есть с чьей именно. Они как-то в унисон звучат. В основном. «Детская книжка, милая, чудесная, такая детская-детская…». Ну, для меня-то было важнее, что ГГ — слон ;)

Читается и правда легко, быстро, со смешками и похохатыванием, с зачитыванием отдельных перлов домочадцам… или коллегам… А иногда с досадливым мычанием: «Ннннну, опяяять…».

«Я, конечно, не подарок. Я — сюрприз» (с) из чьих-то стихов) Так мог бы сказать о себе и Мартин. Никогда не знаешь, что он отчебучит в следующий раз, какими ещё способностями блеснёт. И «приёмная семья» ему попалась подходящая. И автор тоже.

Главное упоение от книжки — это как раз язык автора, которой свойственны очень ценимые мною качества: «весёлое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться» (с) да, это Пушкин сказал) Отдельные фразы хочется перечитать два-три раза подряд, чтобы насладиться ими в полной мере.

И чем же, спрашивается, вызвано моё нытьё? Тем, что Линор Горалик, маскируя свою книжку под детскую, кое-где с этим переборщила. Когда она в седьмой раз начинает пересказывать наново историю появления Мартина в Доме с Одной Колонной, я уже не то что ныть — рычать готова. Сгоряча я даже хотела написать, что это книга для страдающих ретроградной амнезией :) Да, такие повторы были бы уместны в книге для маленьких детей, которую читают ребёнку вслух, по одной коротенькой главке за раз, возможно, с большими перерывами: во-первых, дети любят повторы, во-вторых, они ведь и забыть могут, с чего всё началось…

Но, миль пардон, вы сможете объяснить ребёнку, допустим, шести лет, кто такие Отто Вейнингер и княжна Тараканова?.. А почему мама (папа) взахлёб смеётся, прочитав строчку о том, как Мартин «посмотрел в честное лицо своего омлета»?..

Я могла бы ещё понять, если бы каждая глава «Мартина…» была отдельным постом в авторском ЖЖ (а вдруг кто только на один пост наткнётся? а вдруг он не читал предыдущих?), но это же бумажная книга. Вот, издана в 2007 году, страниц — 160, тираж — 2000 экземпляров… Жаль, что в саму бумажную книжку нельзя заглянуть: есть там или нет сакраментальная надпись «Печатается в авторской редакции»? А то никак иначе не могу объяснить ни доктора, который то Циммербург, то Зонненградт, то опять Циммербург, фразу «У нас потолки два двести» (скоко-скоко?!), словцо «прям» и полную беду со знаками препинания при прямой речи.

А если кого всё такое не трогает — читайте на здоровье, потому что здоровый, а местами и здоровенный смех вам обеспечен!

Сольный роман Юрия Некрасова очень правильно случилось прочитать именно в сентябре. Не только ради названия или времени действия — везением было угодить в дымчато-золотой промежуток между легкомыслием лета и депрессией поздней осени.

Поначалу кажется, что читаешь абсурдно-комический и мистический нуар на манер «Короля Чумы» Эдгара По, уже готов снисходительно похохатывать, сладко ёжиться и интеллигентно морщиться при неаппетитных подробностях. Но сюжет быстро и незаметно накачивает мускулы, при этом становясь захватывающе-непонятным. Он вынуждает поспешно достраивать за автором недостающие (пока) детали. Кубики сюжета падают из неумелых рук, призрачно проваливаются сквозь пальцы, истаивают зеленоватым дымом, глумливо скалятся тебе в лицо. Расползаются щупальца флэшбэков, перекрывающим горло захватом макают тебя в липкую пакость прошлого — предыстории персонажей. Кошмар становится отчётлив, обрастает подробностями и конкретностями...

Лучшее в книге — это, несомненно, персонажи. Их неожиданно (для ужасовика) много, каждый ярок, каждый со своей отрицательной харизмой, вызывающей неуёмное желание узнать о нём побольше, просквозить вслед за героем по ручейку его истории, от общего сюжета — к истоку. Но нет, всезнающий автор непринуждённо переключает фокалы, то и дело оставляя тебя с клиффхэнгером, застрявшим в пересохшем горле.

Тоскливого кипения мозгов добавляет и то, что участники призрачного спектакля именуются то так, то этак, и не сразу получается установить, что Винни-пушер — это Винсент Таф, а Виски-Джек — вообще лорд Джереми Тангейзер.

Из эпизодов мне больше всего понравились-зацепили история Барби и Доплера; то, как Винни шьёт куклу; история доктора Глотвика, «путешествие» Линка в больницу. А вот сцена внезапного мочилова призраков оказалась слабой до недоумения. Хорошо, что она всего одна такая.

Ломала голову и над тем, откуда вообще взялся «Детоубийца»? Вставная новелла? Пусть. Но мучительная история Рэнджа Ньютона и Кэтрин прошивает пунктиром дальнейший текст в «Билетёре», «Не своём» и т.д., при этом не контактируя с основным сюжетом (если его можно так назвать; там целое кубло сюжетов — в отличие от венка сонетов, ахха). Только дочитав до конца (о котором отдельная речь), проконсультировалась с ФантЛабом — и таки да, это вставной номер, отдельная история, хвалю себя за догадливость.

Об отсылках: они явственно тлеют в тексте болотными огоньками, но конкретно я в силу слабой подкованности в жанре (в целом не моё) понимала-угадывала мало. Было похоже на то, будто идёшь рядом с автором, а он, не прекращая разговора, время от времени оборачивается к тебе с заговорщицкой улыбкой, а ты растерянно киваешь в ответ :)

А теперь о финале. Или его отсутствии. Дочитав последнюю строку, напоминаю сама себе КВНовскую библиотекаршу: «А гдеее?..» :)) В недоумении кручу текст так и этак — нет, это всё, дальше только выходные данные. Повествование грубо и безжалостно перебито автором, как нога у Винни-пушера. Внезапно кончилась бумага, надоело колотить по клавиатуре, подкрался дедлайн?.. Э нет, оказывается, «Призраки осени» — первый роман цикла...

Второй раз за год в эту западню попадаю (первым был роман Марины Ясинской «Авионеры. Сердце лётного камня»). Та же история: нет никакого финала, даже промежуточного, просто светится невидимая предупредительная строка «Читайте вторую книгу». Авторы, не надо так :(

Ну, по крайней мере, я теперь в курсе жанра weird, уже спасибо Юргену. Это было захватывающе и пугающе.

Отдельный гигантский плюс книги — великолепный, яркий, перенасыщенный метафорами авторский язык, за который я с лёгкостью могу простить и не такие (вышеперечисленные) минусы. С упоением читала, цитат понавыписывала.

И в качестве постскриптума: об оформлении (иллюстратор К.А. Терина). Для обложки выбрано тенденциозное в последние годы — как минимум в кинематографе — тревожащее сочетание синего и оранжевого, только тут оно доведено до абсурда (со знанием дела доведено) выморочностью цветов. Акцидентный шрифт заглавия напоминает то ли ожившие корни, то ли копошащихся червей: то и другое в тему и создаёт верное жутковато-отвратительное впечатление. На полку бы я такое не поставила, но работа отменно хороша.

Не прошло и года, как меня настигла «Осень призраков».

«Осень... — впервые, вот только сейчас, задумываюсь я над названием. — Значит ли это, что призраки умирают, жухнут, истлевают в прах? А что потом, зима? Бррррр...»

Давно не случалось такого сражения с книгой. Последний раз — наверное, с «Повелителем мух» Голдинга десять лет назад. Поначалу я ходила вокруг книги Юргена, словно его персонажи по периметру дома на холме, дёргала запертые двери, заглядывала в разбитые окна, за которыми клубилась сизо-зелёная тьма, пробовала подать голос — но Голос-Из-Тени не отвечал мне, а Рэндж Ньютон и не мог ответить — да и мучился где-то вдалеке.

А потом текст сбил с ног, навалился всей тяжестью, душил омерзением описаний, обжигал сочувствием к Рэнджу и Холдстоку, хлестал по глазам ржавой проволокой курсива, беспощадно тянущегося десятками страниц. Творился какой-то живописе́ц, когда восхищённые ахи над авторским мастерством уравновешивались тошнотворностью видимого внутренним взором. Яснее становилась архитектура дома на холме и география чудовищной пустыни, понятнее — что это не роман, но густое сплетение рассказов, терновый венец сюжетов, торжественно возлагаемый автором на беззащитную читательскую голову. Стоит нащупать сюжетную нить, начать бережно и неуверенно, с опаской вытягивать её из путаницы фабул, как лохматый клубок только затягивается крепче — болезненно, невозможно, до хрипа, удушья, отчаяния.

Так что отдельное, полушёпотом, автору спасибо за то, что собственно книге предпослано не только краткое содержание первой книги, но и список действующих лиц, куда время от времени приходилось хмуро заглядывать.

Сюжетно больше других мне понравилась история Гарольда Холдстока, королевского инспектора под прикрытием :) Вот о нём с удовольствием отдельный толстый роман прочла бы.

Несколько слов о бумажном издании (которое таки купила, не справившись с электронкой).

Бумага чуть сероватая, не слепящая белизной; запах приятно-обыденный — ничего общего с дикими эманациями строк; оформление обложки поддерживает серию и цикл, но решено несколько в других тонах, чем «Призраки осени»; шрифт Alliance крупный, просторный, с плавными гармоничными закруглениями и чуть когтистыми засечками — но скошенные перекладинки строчных «е» поддерживают необходимый уровень дискомфорта :) А вот курсив!!! Неоднократно ворчала, что курсив годится на то, чтобы выделить в тексте слово, предложение, цитату, эпиграф, в конце-то концов, ну максимум короткий флэшбэк... НЕЛЬЗЯ гнать курсивом десятки страниц или целую сюжетную линию. В «Осени призраков» это... «приготовились?» — как говаривал М. Задорнов, — 167 страниц из 344-х. Без ничтожных процентов полкниги :(( Если и в третьем томе призрачной эпопеи будет то же — читать не буду. Ни за что, как бы ни грызло любопытство.

Очень тёплая и живая, полная оптимизма повесть о первоклассниках, почти случайно столкнувшихся с обыкновенным чудом — городским бассейном, в котором они теперь учатся спортивному плаванию. Об их мамах и папах, бабушках и дедушках, учителях и тренерах, старших друзьях... Наиболее убедителен в повести неоднозначный (что удивительно, учитывая возраст ЦА) образ пятиклассника Антона, которого главная героиня повести Маринка считает сначала «самым плохим мальчиком в школе», а потом — одним из лучших друзей, разлука с которым почти непереносима. Отлично и очень узнаваемо выписана и капризная эгоистичная Туся, до крайности избалованная красотка семи лет от роду.

Коллизия со случайной, несправедливой, предательской двойкой, из-за которой один из главных героев может оказаться недопущенным к соревнованиям, напомнила повести Крапивина — и в первую очередь, конечно, руководителя «Эспады» Олега:

«—…А дело в том, что я /…/ проехался по его [инспектора Стихотворова] работе. Ну, в самом деле, с одной стороны, требует: работайте с трудными подростками, с другой — заявляет: двоечников к занятиям в клубах и секциях не допускать. Если хотят заниматься, пусть исправят оценки! А где ему руководители клубов найдут трудных подростков с пятёрками в дневниках?..» (с) «Мальчик со шпагой»

Не исключаю, что кого-нибудь из нынешних читателей, которые на дух не переносят всякой идеологии, передёрнет от пары «политических» слов… но не лишайте детей удовольствия прочесть эту замечательную и добрую книгу!

Японский, как вы сразу догадались, политическо-психологический детектив. Очень интересная книга, но довольно вязкая из-за японских реалий. Вот, например, такой кусочек:

«Нужно было возвращаться в Токио, но мы с Кувано остались в Киото. Вечером прошлись вдвоём по району Синкёгоку, поели лепёшек окономияки. Кувано вырос на Хоккайдо и к окономияки не привык. Так что жарил я. Он же смотрел на мои руки и восхищался. Я жил у дяди в Осаке вплоть до старшей школы, поэтому лепёшек этих нажарил несколько тысяч, не меньше. Мы болтали с Кувано о вкусах Канто и Кансая, грея руки над тэппаном.»

Осилили? Я вот иногда буксовала. Хорошо, что переводчик оказался щедр на примечания, а то бы каюк. В остальном же детектив замечательный, несколько напоминает Чендлера. Чем же, чем? — пытаюсь сформулировать для себя. Нет, не только одиноким и выпивающим детективом — их везде навалом. А, вот! Легкомысленным отношением к жути.

У меня в юности была очень любимая книга — Сейтё Мацумото «Точки и линии», детектив, который можно назвать «абсолютно японским», потому что его сюжет при всех стараниях нельзя было бы «пересадить» на другую национальную почву. Сам роман конца пятидесятых — начала шестидесятых, но издают (и, главное, читают!) его до сих пор.

Вот и здесь то же: японские реалии являются не просто экзотическими украшениями сюжета, фонариками-бубенчиками — нет, они врастают в сюжет плотно и тянут его за собой.

Очень ранняя, собственно, вторая (из крупных вещей) О. Ларионовой. «Разум и чувства» космического века. Пересказывать сюжет нереально, потому что спойлер на спойлере будет. Отмечу, что повесть написана в любезной моему сердцу технике «отрывок из ненаписанного», то есть кажется выхваченным из романа фрагментом (сейчас этим никого не удивишь, а тогда в диковинку было). Такой ход даёт автору возможность не заморачиваться на экспозиции и подводки, а сразу сосредоточиться на сути дела.

Первый раз прочла, horribile dictu, больше тридцати лет назад. Перечитывая сейчас, с удивлением поняла, что прекрасно помню и научно-фантастическую составляющую повести, и драматически-романтическую, и даже детективную… а вот политическую часть — от напряжённого спора о коммунизме и капитализме до фашистских амбиций одного из героев — как волной смыло. Видимо, разум милосердно от неё избавился :)

Вещь мощная, неожиданно мастерская, трагическая, берущая за сердце.

Роман канадской писательницы южноафриканского происхождения, как принято говорить, основан на реальных событиях — и даже не на вообще-исторической обстановке и реалиях отдельно взятой страны, а на совершенно конкретном событии: расстреле полицией детской демонстрации в Соуэто 16 июня 1976 года.

К такому аннотация меня не готовила. Вероятно, будущих читателей (и покупателей, что немаловажно) решили не отпугивать политической окраской чёрно-белой по содержанию и экзотически разноцветной по форме книги. Куда проще и экономически выгоднее сравнить её с кассовой «Прислугой» и так далее, см.

Я и см., в том числе и в рецензии, в которых, вижу, никто пока не упомянул ещё одну похожую книгу: «Искупление» Макьюэна. Сходство несомненное, особенно в том эпизоде, когда Робин (совершенно как Брайони) из-за своего детского эгоизма влёгкую распорядилась судьбами двух взрослых и страдающих людей — Номсы и Бьюти, чуть не став причиной гибели последней.

Чернокожая немолодая учительница Бьюти — самый привлекательный персонаж романа, а её дочь Номса, словно Король-ворон Джон Аскгласс, всего дважды на страницах книги появляется (процентах этак на девяноста и в самом конце повествования), хотя речь о ней идёт непрерывно, поискам дочери подчинены все мысли и усилия Бьюти Мбали.

Произведение Бьянки Мараис сложно оценить однозначно, выдать ему чёрную или белую метку, решительное «да» или «нет». С одной стороны, стремление автора благородно, а месседж понятен: все мы равны и братья (сёстры), вне зависимости от цвета кожи, национальности, сексуальной ориентации, давайте жить мирно. С другой — Мараис романтизирует непокорную Номсу, которая оказалась одной из организаторов марша, закончившегося кровавой бойней, и фактически стремится к тому, чтобы стать профессиональной террористкой. Как заслуживающее восхищения, преподносится и сопротивление, которое Виктор оказал напавшим на него ублюдкам.

Некоторая неровность книги, чередование трафаретных ходов и ослепительных находок, которых читатель явно не ожидал, простительна дебютному произведению. Милая деталь (заставляющая вспомнить, замечу в скобках, теперь уже «Хорошо быть тихоней» Чбоски) — саундтрек романа. Когда будет время, хочу повнимательнее список составить :) потому что есть у меня подозрение, что Бьянка не просто так названий песен в текст навтыкала, а одна из них даже в моём небогатом плейлисте есть ^^

Не лѣпо ли ны бяшет, бледнолицые братья мои, начать трудное слово о небесах покинутых, не растекаясь мысию по древу? Мысь, она же мысль, она же белка, серо-рыжим пламенем стремительно взвивается по древу-мысли и сердито цокает с самой его вершины на мою неповоротливую серость. Сокрушённо вздыхаю, мягко и бесшумно переступаю с ноги на ногу (вы замечали, как это получается у слонов? будто они ничего не весят…), нет, надо всё-таки начать. Только вот как?

«Милостивые государи! Васъ учили, что источники изобрѣтенія: кто, что, гдѣ и при какихъ обстоятельствахъ ... но я васъ спрашиваю ... кто, сѣв писать сочиненіе, станетъ задавать себѣ подобные вопросы, и каково выйдетъ сочиненіе, изобрѣтенное подобнымъ образомъ?...

(Писемскій. Люди сороковыхъ годовъ. 2, 5. Цит. по: Яндекс.Словари › Сборник образных слов и иносказаний. — 1904)»

Ну, давайте разбираться: что, где, когда…

ЧТО? Самый обыкновенный мир, который причудливым и непостижимым образом пронизан миром иным, волшебным, в котором зверолюди на протяжении веков удерживают мир обыденный от катастрофы. Мир, в котором две пересмеивающиеся девчонки старше всех ныне живущих. Мир, где…

ГДЕ? Окраины, окрестности (и низы) небольшого города в канадской глубинке. А ещё Зачарованные Земли — по мне, прямые родственники Безлюдным Пространствам. И когда…

КОГДА? Чёрт его знает, когда. В реальном времени — линейном, том самом, по поводу которого Маргарет из воронова племени недоумевает, зачем его выдумали люди — это чуть больше недели в конце августа — начале сентября 1996 года. И тридцатые годы. И сороковые. И семидесятые. И ещё совершенно немыслимой дали времена, о которых только перворождённые знают, что тогда творилось. А ещё кто?..

КТО? Чарльз де Линт, сочинитель и рассказчик «Городских легенд». Не о себе ли он набросал несколько строчек в портрете эпизодического персонажа «Покинутых небес» Кристи Риделла?

«Его произведения состояли наполовину из волшебных историй, происходивших в современном городе, наполовину из наиболее популярных легенд о различных таинственных случаях».

И кем, я вас спрашиваю…

КЕМ? …решено, что фэнтези — это исключительно бароны-замки-драконы? Всемирная премия фэнтези, Мифопоэтическая премия, Британская премия фэнтези (все — полученные «Покинутыми небесами» в 1999 году), надеюсь, не свидетельство всеобщего заблуждения знатоков жанра? Можно сколько угодно переставлять местами кубики-слова «городское фэнтези», «магический реализм», «сказки для взрослых», «мифологическая фантастика». Эти неуклюжие башенки — до первого вихря, поднятого крылом Ворона. Настала пора признать, что здание литературы не состоит более из неизменных в своей прямоугольности кирпичей жанров и форм — теперь оно сродни полноводной реке, где потоки сплетаются один с другим, рассыпаются на мельчайшие брызги, играют расходящимися кругами. Во всём этом многообразии каждый волен отыскать своё — и своим способом, отвергающим каноны, рассказать нам…

О ЧЁМ? В первую очередь о том, как незыблем и одновременно хрупок мир, в котором любое наше слово, действие (или бездействие) способны отозваться эхом не только в ближайших днях и неделях, но и в будущих — а может, и в прошлых — годах и столетиях. И когда навалится тьма, когда пространство совьётся в немыслимую воронку, затягивающую в себя всё сущее, бесполезно будет спрашивать…

ЗА ЧТО? …восьмёрка, а не десятка, спросите вы меня. За излишнюю многофигурность, пожалуй. Нет, герои де Линта меня (как и многих) зачаровали, но чрезмерная щедрость творца иногда ввергала в недоумение. Непросто было разобраться в этом обилии персонажей, порой неуловимо перетекающих друг в друга. Автор, нельзя ли было сэкономить хотя бы часть их для других повествований?..

Чарльз де Линт (или всё-таки Джек?) делает вид, что не слышит. Сидя в пластмассовом кресле возле полуразвалившегося автобуса на краю автомобильной свалки, он рассказывает нам о том, как устроен наш мир. Или их мир?.. «И всё-таки — наш»...

Читала одноимённый сборник пьес Вальзера, но в такие незапамятные времена, что они (пьесы) у меня благополучно выветрились, одни картинки на шмуцтитулах какие-то смутные воспоминания вызывали :)

Итак, достала с полки малиновую книжицу и про(пере)читала «Дуб и кролик». Пьеса понравилась, хоть и не абсолютно, по прежним временам такое сочетание абсурда и острой (и гневной) сатиры куда больший восторг вызывало. Рецензию назвала бы «Хор хамелеонов» :)) При нынешнем чтении возникли ассоциации с пьесами Брехта, Тагора — а конкретно с «Жертвоприношением», и рада была обнаружить, что критики порознь и ту, и другую пьесу квалифицируют как «народную драму», — а также с фильмом «Кабаре», особенно с финальной сценой, там тоже поют, и запевала — из гитлерюгенда, как и один эпизодический персонаж пьесы, а именно Ценкер.

Переобувающиеся на ходу персонажи один другого мерзее, и не знаешь, кто хуже — трус и перестраховщик Горбах или уверенный в своей правоте хладнокровный Церлебек, натурально нацистский преступник. Некоторого сочувствия заслуживает разве что школьный советник Шмидт, наотрез отказавшийся рыть какие-то стратегические окопы, потому что в месте их расположения обнаружились древнегерманские захоронения.

Главный же герой, безропотный и непредсказуемый Алоис Грюбель вызывает жалость и досаду, особенно когда покорно идёт навстречу своей печальной судьбе. Это он — кролик. Подопытный кролик во всех смыслах, бедолага. И может ли он противостоять «дубу», воплощению пресловутого немецкого духа? (Серебряные дубовые листья, кстати — элемент Железного креста, нацистского ордена.) Мне кажется, что автор нашёл в этом плане хорошую метафору, но вот если её докрутить, она огорчает. Потому что нацизм должен быть выкорчеван с корнями.

Пьеса, на мой взгляд, невероятно сложна в постановке. То, что между действиями происходит то пять, то десять лет — мелочи по сравнению с «ландшафтом» планшета сцены, который должен представлять собою склон горы, заросший травой, кустами и деревьями, и по которому в первом действии взбираются персонажи (один из них — через силу). Декорации от действия к действию меняются разительно и трудоёмко. Часть из них красят по ходу действия, а также прибивают к ним не самый простой реквизит. А одну из женщин стригут прямо на сцене... Нет, я понимаю, что покромсать можно и парик, но в театре, планирующем играть постановку не один раз, этак и париков не напасёшься :)

Что в книге понравилось:

1. При том, что преступление происходит буквально на глазах у кучи народу, оно всё же «герметично»: строго очерченное место действия (сцена), время (40 минут первого акта), узкий круг подозреваемых (актёры, исполнявшие роли в спектакле «Федора»).

2. Точно переданная театральная атмосфера со всей её нарочитостью, лёгкой экзальтированностью, некоторым нервяком и неистребимым духом конкуренции.

3. Подробная визуализация: костюмы, цвета, освещение, ракурсы — всё это просто просится в экранизацию (печально: никаких сведений хотя бы об одном киновоплощении произведений Элен Макклой не обнаружила).

4. Включение в сюжет романа театральной постановки реально существовавшей пьесы, причём не какой-либо общеизвестной и хрестоматийной, а редкой, практически восстановленной из обрывков информации.

5. Характерные фигуры главных действующих лиц — кроме «самого главного», доктора Бэзила Уиллинга (в другом переводе Базиля, и этот итальянский фигаро-акцент несколько сбивает; ну, ничего, яндекс-переводчик его вообще назвал «доктор Василий», ахха, очаровательно).

6. Ненавязчивый, чуть ироничный юмор, которого скорее можно было бы ожидать от автора-англичанина. Максимальный гротеск — в автохарактеристике Адеана: «...я не суеверен. Я свободно прогуливаюсь под лестницами и повсюду, где только могу, опрокидываю солонки» :))

7. Две эмоциональные кульминации в середине романа: во время генеральной репетиции «второй премьеры» и самого спектакля. То есть реально леденцы по спине катятся.

8. Вообще вторая половина книги, где действие становится более напряжённым, драматичным и захватывающим.

9. Ювелирный обоснуй финала, где все детали чётко ложатся в заготовленные для них автором гнёзда.

Что не понравилось:

1. Слишком много проблем с часами у героев... и с календарями тоже :)) Многие читатели оказались в тупике, пытаясь понять, как время первой публикации романа (1942) соотносится с газетными заголовками о войне во Вьетнаме и возрастом одной из ГГ, из коего прямо следует, что действие происходит в 1972 году О_о тоже своеобразный детектив. Конкретно меня в недоумение привёл тот факт, что действие происходит вскоре после Пасхи (судя по газетным фотографиям Рода и Ванды, а также _весенней_ шляпе актрисы), но при этом состоится премьера спектакля, а они, как правило, у них тама на бродвеях осенью бывают, с конца сентября по начало ноября где-то. Впрочем, почему не сделать исключение :)

2. Чудовищно неправдоподобная сцена с сахаром. Она просто никуда не годится. С одной стороны, это слишком явный «ложный ключ»; читатель, поднаторевший в криминальных романах, вынужден будет скептически поднять брови. С другой — поведение Родни Тейта выходит за всякие рамки этикета. Как бы вы отнеслись, если бы малознакомый человек пришёл к вам в гости, когда вы едите, сел бы за ваш стол, поиграл с вашей едой, а потом сложил бы её обратно в тарелку?..

3. Местами детектив сбивался в мелодраму, особенно в сценах с пресловутой канарейкой, в то время как сцена в галерее с картиной (в самом начале книги) так и не «выстрелила»: похоже, автор сама забыла про это ружье...

4. У переводчика какие-то проблемы с русским языком, перфекционисты меня поймут. Вот Ванда, играя в пьесе, «навзничь упала на неподвижно лежащего Владимира и разразилась рыданиями». Не знаю, как вы, а я взоржала. Потому что «навзничь» — это лицом вверх. Навзничь можно в поле лежать и облаками любоваться. А лицом вниз — это «ничком» (от слова «ниц», помните такое?). «Навязанный» вместо «навязчивый». Нет, это не синонимы. А вот милейшая «шляпа»: «Выпуская птицу на волю, им руководило сострадание». Я к таким цитатам ставлю тег «редактора фтопку». И множество других нелепых конструкций наподобие знаменитой «корова, которую купил отец, вернувшись с фронта, сдохла». Кроме того, всегда огорчает, когда переводчик, может быть, бог и царь в своём английском, но существование других языков (в конкретном случае французского) начисто игнорирует. Примеров много, все сюда не потащу.

5 (или 4«а»). Переводчик забыл проконсультироваться с кем-нибудь более-менее подкованным по театральной части, в результате в русскую версию проникло изрядное количество нелепостей.

Несмотря на такие неровные впечатления, свидетельствую: книга увлекательная, новое знакомство удалось, с интересом прочту ещё что-нибудь у Элен Макклой

Впервые прочла пьесу «Идеальный муж» давным-давно, ещё в прошлом веке :) и не очень-то она тогда мне понравилась, в отличие от блестящей и упоительной «Как важно быть серьёзным». Ну что это такое: политика какая-то, парламент, акции-спекуляции-манипуляции, бесконечные подколы и пустословицы, которыми обмениваются персонажи, словно боясь показаться обыкновенными… Последнее особенно раздражало, поскольку именно тогда среди моих сверстников стремительно развивалась и крепла мода говорить именно так: ни словечка в простоте или хотя бы серьёзно.

При нынешнем прочтении многое стало понятнее, особенно миссис Чивли, выведенная Уайльдом, на мой взгляд, как человек уже двадцатого века — прагматичного, безжалостного, «бессовестного» в самом прямом значении этого слова.

Вообще же, если уже по прочтении пьесы вернуться к списку действующих лиц, обнаружится, что значительная часть их не более чем персонажи светской тусовки-массовки, а главных — всего ничего, четверо: супружеская пара Чилтернов, вышеупомянутая авантюристка миссис Чивли и обаятельный шалопай, благородный балабол ;) лорд Горинг. На вторых ролях скромно держатся граф Кавершем и Мейбл Чилтерн, являясь двумя краями возрастной шкалы представленного на сцене общества — и одновременно забавными отражениями друг друга: оба возводят эксцентричность в абсолют, и обоим это дозволено как раз в силу возраста.

Роберт Чилтерн, когда-то давно сделавший «ложный шаг» (а на самом деле первый шаг по карьерной лестнице — и это даёт нам представление о том, что обо всех этих карьерах думает автор), чуть ли не всю пьесу переживает по этому поводу. Но не потому, что он совершил бесчестный поступок, после которого уже даже сам себя не мог бы считать джентльменом, — а в силу того, что теперь это может _раскрыться_, что грозит ему крушением не только карьеры, но и семьи. И автор никак не даёт понять, что же для Чилтерна более значимо.

Возможно, всё-таки леди Чилтерн?.. Вот уж кто не понравился мне безмерно. Гертруда Чилтерн, конечно, идеалистка. И дом у неё должен быть идеальным, и любой званый вечер, и гости… и муж, в конце-то концов :) Но как только сияющий образ господина Чилтерна оказывается с грязным пятном, госпожа Чилтерн торопится от него откреститься.

Тут же.

Внезапно.

Понимаете?

То есть коту под хвост вся любовь и совместно прожитые годы, клятвы в верности и обещания быть вместе «в беде и в радости». Есть от чего проникнуться неприязнью. Вечная отличница оказывается на поверку сосудом скудельным. Нет ей веры, и опереться на неё в тяжёлой ситуации проблематично — вильнёт хвостом, и поминай как звали. Некрасиво. Недостойно. И большого доверия к женщинам не вызывает.

(Апарт: в этот раз во время чтения обратила внимание, что женщины в парламент допускались, но, _разумеется_, только на правах зрителей, на отдельную галерею… забранную решёткой :) Надо признать, за последнее столетие женщины заметно эволюционировали, хехе)

Так вот, резюмируя экскурсию по этой портретной галерее: главным героем пьесы «Идеальный муж» считаю лорда Горинга.

Не потому, что он легкомысленный обаяшка. Не потому, что его сыграли Эдуард Марцевич и Руперт Эверетт (хотя к ним обоим глубокую симпатию питаю). А потому, что лорд Горинг умён, решителен, находчив, благороден и самоотвержен. Именно благодаря его действиям происходят повороты сюжета в пьесе, разрешается конфликт. А вся его напускная безалаберность — не более чем лёгкое опасение показаться лучше, чем он есть на самом деле. И что о нём думают окружающие.

Это подтверждается и речами действующих лиц пьесы. Да, все они красно выражаются и сыплют парадоксами («фирменное блюдо» Уайльда), но лучшие реплики, незабываемые афоризмы, жемчужины элегантного и дерзкого красноречия автор подарил именно лорду Горингу. Рискну предположить, что автор любуется своим персонажем и, словно немного стесняясь этого, спрятал главного героя под личиной «смешного приятеля» ;)

Книжка хорошая, но довольно странная. Размытостью ЦА она напомнила мне аниме-сериал «Сельскохозяйственные истории». В чём дело? Книга сконструирована по-детски (от сюжета до названий глав) и «детским» же языком написана — как будто для школьников младших классов, — в то же время речь в ней идёт о вовсе взрослых вещах, так то: секс, однополая любовь, смерть, война, политика, проституция, социальные барьеры и так далее, сарказм и количество эвфемизмов местами зашкаливают.

При этом, что удивительно, ощущение лёгкости и света при чтении не оставляют: не зря Гектор на обложке изображён летящим над земным шаром. И даже неоднократные повторы «уроков», полученных и найденных Гектором в ходе путешествия, не раздражают и не утомляют: это тоже сродни возвращению в детство, и они скорее вдохновляют читателя, выводят его на улыбку и на вдохновение: не так в моей жизни всё плохо, как я себе представляю, не надо ныть и жаловаться, ведь так легко быть счастливым. Легко.

Илья Варшавский — замечательный автор, создавший несколько десятков коротких и ярких фантастических рассказов, этаких афоризмов-аттракционов. Любители фантастики наверняка вспомнят его рассказы «Молекулярное кафе», «Тревожных симптомов нет», «Неедяки».

Рассказ «Тараканы» — из небольшого цикла сатирических антиутопий о стране Дономаге, обществе всех победившего потребления. В «Тараканах» сатира достигает настоящей горечи, от которой сводит скулы. Страшно, если нас ждёт такое будущее. Ну, может, не совсем такое, но частично оно уже настало. И Природа невольно мстит человеку, вообразившему себя её царём.

Главный герой работает адвокатом, а в порядке хобби выступает как жокей на любительских скачках. Свершившееся преступление — вернее, целая цепочка преступлений — проходит через обе сферы его деятельности.

Детективы Дика Френсиса очень люблю, несмотря на то, что у него один и тот же герой носит разные имена и попадает в одни и те же ситуации. И злодеи из книги в книгу одинаково больные на всю голову. Зато само преступление — всегда оригинальное, никому и в голову такое не придёт. Этот роман не исключение. ГГ и на костылях умудряется _накостылять_ оппоненту; главзлодеи немотивированно жестоки; мотив преступления настолько редок, что его и вообразить невозможно. Читать ностальгически приятно, но... скучновато. И всё равно мне как человеку, у которого ноздри трепещут от слов «фарлонг» и «паддок», этот роман в своё время стал неожиданным приветом из прошлого, прощальным поклоном от дорогого Дика Френсиса, царство ему небесное.

Автора люблю давно (года этак с 1976-го, чтоб не соврать) и преданно, а его пьесу прочитала впервые. Дежа вю: недавно вот так же читала пьесу романиста, это был Арчибальд Кронин, «Юпитер смеётся». И точно так же видно, насколько писателю тесно в рамках драматургического произведения. А поскольку это Уайлдер, то я моментом вернулась в Коултаун (см. «День Восьмой»), маленький бесперспективный городок, снова вижу две семьи, в которых подрастают _параллельные_ дети, снова слышу мысли автора о предопределённости и нашей ответственности за свою судьбу.

Когда-то давно видела постановку «Нашего городка» по ТВ. Мало что помню уже, но, начав читать, сразу врубилась, что произойдёт во второй половине пьесы, сюрприза не получилось. А меж тем фабулу обычной не назовёшь, потому что в первых двух действиях в унылом провинциальном городке течёт обыденная жизнь, а в третьем

Повесть Юлии Лавряшиной, лауреата Международной премии Владислава Крапивина, рассказывает о подростках: одарённых, ранимых, упрямых, жаждущих любви — и необычных. Кто-то из них может сделать глобальное открытие в сфере генетики, кто-то — превратиться в собаку; кто-то не может совладать с математическим талантом, а кто-то общается с феями…

Такие вот несовместимости встретились на морском берегу, близ лагеря «Дар», куда собрали зачем-то тинейджеров-гениев. И нет, это не магическая школа: здесь ничему не учат, а только настороженно ждут. Чего?..

Автору прекрасно удалось показать противоречивые мотивации подростка: остаться одному (и быть единственным и неповторимым) — и найти свою стаю (в которой оказаться таким же, как все). Похвал заслуживает и тонко, тактично переданное состояние «влюблённости в любовь», когда душа входит в противоречие с телом, а неясные чувства клубятся и требуют выхода…

Хорошо, ненавязчиво даёт Юлия Лавряшина и отрицательные примеры, причём совершенно разного уровня, от: «Катя сползла с постели и побрела к выходу, как обычно, забыв даже причесаться. Никто не удивился, увидев её в столовой помятой и лохматой, она всегда так выглядела», — до: «Все эти литераторы такие любопытные! Хоть она и не знала никого лично, но была совершенно уверена в этом».

Ну и правильно. Кто знает, какие именно подростки (и какого уровня развития и воспитания) будут читать эту книгу :) А прочтут они её наверняка с интересом: загадки и тревоги, фантастическое и обыденное сплелись на этих страницах.

Лично мне показалось, что немного зря приплетена сюда и религия, к тому же христианская — явный диссонанс со сказочно-фантастическими линиями сюжета, да отдельные небрежности текста опечалили (вроде выражения «дюжими прыжками» или умозаключения о природе числа 13: «Это число делится только на себя. Почему-то с древности это пугало людей», — простите, а число 11 почему тогда такого внимания не удостоилось?).

Но эти мелочи не отменяют чистосердечной моей оценки. Особенно за проблему «излишнего» и даже опасного счастья, поставленную автором весьма отчётливо.

Рассказ — простой. В отличие от гнома.

Читателю ГГ даёт понять,

Что он всегда стоит на страже дома,

В саду которого имеет честь стоять.

Гном суперстар. Но это не причина,

Чтоб руки опускать, впадая в сплин.

Он не такой, как эти, made in China —

Нет, Гарри обстоятельный мужчина,

Пускай их шесть, а он всего один.

Да, хобби редкое у нашего героя

(Об этом автор не даёт забыть),

Но, чтоб не спойлерить, пока я тему скрою:

Век, полтора... Событьями богата,

Жизнь Гарри завершилась виражом:

Стоит, вам улыбаясь, как собрату,

Особенным считаясь существом.

На исходе XVIII век, совсем недавно закончилась победой американских колоний война за независимость, юная страна расправляет плечи и хозяйским взглядом окидывает огромные новые территории. Девственная природа содрогается от бодрого стука топоров и ружейной пальбы, в гордом молчании замыкаются исконные обитатели здешних мест индейцы, а охотник-одиночка Натаниэль Б., невзирая на свой почтенный возраст, стремится подальше «от шума городского» — туда, где еще нетронутыми остаются леса, его надежное жилище, поддержка и опора.

Роман Купера с сегодняшней точки зрения наивен и беспримерно пафосен, читать его можно исключительно с легкой снисходительной улыбкой. Зато легко представить, какой ажиотаж книга вызывала в те далекие времена, а особенно во второй половине уже XIX века, какое это было замечательное мальчишечье чтение, как горели глаза и взволнованно бились сердца! Сколько игр «в индейцев» выросло из этих книг, сколько побегов в загадочную далекую Америку планировалось!..

Повествование в «Пионерах» начинается неспешно (а куда спешить на этих великих просторах?), состоит в основном из описаний прекрасно знакомой автору природы северо-западных штатов, из имущественных и «природоохранных» споров персонажей. И лишь после первой трети романа Купер словно спохватывается, что так читатель и заскучать может — и щедрой рукой сеятеля вбрасывает на страницы драматические ситуации, приключения и невероятные совпадения. И во всем этом царит дух игры, все словно немного понарошку, как в дворовых пацанячьих играх: «Давай мы как будто из тюрьмы убежали! А ты заметил и за нами в погоню!..» — особенно это заметно в сцене суда над Натти Бумпо (я читала архаичный перевод 1927 года под редакцией Н. Могучего, в котором фигурируют Елизавета Темпль вместо Элизабет Темпл, Бумпо вместо Бампо, Гирам Дулитль и т.п.), когда судья выражает свое недовольство «фамильярной беседой свидетеля с подсудимым» :) да и во многих других эпизодах — равно комических и героических.

Очень трогательной лично мне показалась своеобразная «семья» в доме судьи Темпля: она состоит из собственно членов семьи, кое-кого из соседей, а также друзей дома и даже случайных знакомых :)) Вот он, настоящий закон фронтира, а вовсе не «стреляй первым» или как еще там.

Приятно удивил тот аспект романа, который сейчас можно назвать экологическим. Здесь и вызывающая сильные эмоции, практически документальная сцена массового избиения голубей (странствующий голубь — одно из животных, напрочь изничтоженных человеком), и внушающие уважение воззрения судьи: Мармадюк Темпль рассуждает совершенно по-современному.

Отлично описаны автором эмоции героев романа: охотничий азарт, бахвальство (особенно этим отличался кузен судьи Ричард Джонсон, уж такой фанфарон и балабол, хоть в Палате мер и весов выставляй… ой, нет: он и этим принялся бы хвастаться!), смертельный страх и уязвлённая гордость, ностальгия по прошлому и замешательство в неловкой ситуации. Невозможно удержаться от смеха, читая о «пиктографии» Бена Помпы (Бенджамена Пенгвильяна) в дневнике его хозяина.

Снимаю шляпу перед мистером Фенимором: он сумел-таки почти до конца романа продержать меня в неведении относительно тайны хижины старого охотника, такой развязки я не ожидала, — и тут же снова высокомерно надеваю: уж больно слащав финал, настоящий сироп, которому тут совсем не место. Возможно, писатель просто не хотел обманывать ожидания своих будущих читателей?..

Несмотря на похвалы, оценка роману невысока: архаичность перевесила, а серьезно отнестись к такому чтению я нынче уже не в состоянии. Считаю, что если «Пионерам» и другим произведениям Джеймса Фенимора Купера в XXI веке суждены дальнейшие переиздания — хорошо бы, чтобы они и впредь сопровождались аутентичными старинными иллюстрациями Генри Брока или Михала Андриолли.

Сначала человек изобрёл колесо. А потом — «колёса».

Вот на этих-то колёсах и колесит по галлюциногенной реальности главный герой «Футурологического конгресса». Герой, прямо скажем, не очень героический, скорее объект повествования, чем субъект. И это несмотря на то, что Ийон Тихий — один из кумиров моего детства! Нда, годы никого из нас не красят… :)

Мне категорически не хватало профессора Тарантоги, хнык-хнык. Троттельрайнер — слабая ему замена, особенно когда значительная часть сюжета сводится к пересказу им главгерою изменённой реальности.

Оно, конечно, сильно — особенно для фантастики сорокалетней давности, по тем временам безумно смело и да, футуристически. Автор со своим упорным «глюк… глюк… глюк…» китайской пыткой всверливается в читательский череп, а, пробурив отверстьице, легчайшей иголочкой прямой аналогии проникает в беззащитный мозг…

Вот вас когда пробрало? Меня — на имитации вооружений и ещё — на лжеотрезвинах.

Идеи богатые. Образы пугающие. Повороты головокружительные. Но значительная часть удовольствия пропадает именно из-за того, что, по замыслу творца, как раз кайф должно доставлять: неуёмное словотворчество, при котором со стахановскими скоростями возрастающее количество отрицательно сказывается на качестве — как в социалистическом анекдоте о курице: «Так ведь план гоним… так ведь даже жопу подтереть некогда…»

И роботы эти бесконечные :-/ Каждый отдельного специального назначения, со своим менталитетом, со своими косяками (в смысле, недоделками и недостатками, а вовсе не…), со своими девиациями. Избыточность эта напомнила какие-то дурачества юных лет, вариации на тему фантастического изобилия: «автомобиль для поездок к зубному врачу», «брюки для красивого лежания на диване» и т.п. И при этом очень нецелевое их, роботов, использование.

Простите, при всём своём уважении к великому Станиславу Лему несколько утомилась я эту небольшую книжку читать. Со скрипом и скрежетом сквозь неё продралась. А ведь совсем недавно рассказы о пилоте Пирксе прочитала и была вне себя от восхищения. Эх.

Долгие годы назад просачивавшиеся из-под спуда обрывочные сведения об этом романе ворочались глухо и грозно, как подкатывающая из-за границы видимости гроза. «Пастернак?.. Есть», — вполголоса. «Только условие: из дома не выносить. Хотите — переписывайте здесь». Это о стихах. И переписывали от руки (никаких машинок!). И читали проверенным друзьям; вернее: другу — кому-то одному, доверительно. Внезапно встреченные в добропорядочном советском романе процитированные без указания автора строчки воспринимались как вызов и тайный знак: «Вы меня понимаете».

Потом вдруг «стало можно». «Вы читали «Доктора Живаго»?.. Все читают!» Нет. Мне уже не хотелось. Слабое, но отчётливое отторжение вызывал ажиотаж. Потом когда-нибудь…

«Потом» настало через десять лет. И ещё раз — через двадцать. Роман за это время успел из крамолы стать классикой. Не только потому, что прошло полвека. И вовсе не потому, что он написан по каким-то классическим канонам (вот это как раз нет). Но он вобрал в себя дух и плоть времени, от которого мы не можем, не имеем права отречься. Это даже не «срез эпохи», не разлом, не «Разгром» — разрыв. Неровный, кровоточащий, болезненный, безнадёжный.

Начало книги способно разочаровать приступивших к ней с большими ожиданиями: сплошной предсмертный хруст французской булки и декадентский, чуть водянистый аромат нарцисса, окружающий главного героя, в котором привычно видится автор: обалдеть, как он тонко чувствовал, самобытно мыслил и хорошо писал, — плюс без автоспойлеров не обошлось: «Он ещё с гимназических лет мечтал о прозе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скрытых взрывчатых гнёзд мог вставлять самое ошеломляющее из того, что он успел увидать и передумать. Но для такой книги он был ещё слишком молод, и вот он отделывался вместо неё писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к большой задуманной картине».

Результат? Читатель всё время помнит об этих «гнёздах» (хорошо, если нежных лесных птичек, а ну как шершней?) и время от времени на них натыкается: о судьбе евреев как народа, о материнстве, о сути искусства, о содержании творчества и сути вдохновения. И они, вставки эти, сами по себе хороши, умны, красивы, но уж слишком явно выпирают из текста, словно отграниченные от него то прихотливыми, то нервными росчерками пера.

Но что же сам текст, та «книга жизнеописаний», которую нам обещает автор?

Композиция аховая. Не роман, а собрание эпизодов на тему «человек в предлагаемых обстоятельствах». Часто семенящие цифрами мелкие главки — словно явления пьесы, которые одно за другим разыгрываются слегка недоумевающими актёрами на пустоватой репетиционной сцене перед тёмным залом одного зрителя — режиссёра. Как раз жизнеописаний — читай, судеб героев — в книге и не хватает, чтобы он вознёсся на безусловную сияющую вершину классики. Нет, не «Война и мир». Персонажам по большей части так и не удаётся стать героями: они лишь обрамление, иногда довольно схематичное, для главного героя, великомученика, «вечности заложника у времени в плену» Юрия Андреевича Живаго. Мне жаль, искренне жаль, что не хватает в романе сюжетных линий Михаила Гордона, Евграфа Андреича, Антипова-старшего, даже Ники Дудорова. Такое впечатление, что автор и собирался это сделать, но, несмотря на десятилетие работы над романом, так и не успел, а может, не смог, целиком захваченный двумя темами своего произведения: судьбой страны в самые кровавые и отчаянные её времена и личностью доктора Живаго.

Юрий Андреевич прекраснодушен. Он из тех редких людей, кто любому встречному открывает огромный кредит доверия — до тех пор, пока жизнь не заставит убедиться в опрометчивости такого решения. То же произошло у доктора-поэта и с революцией: от восторга «небывальщиной и свободой» он переходит сначала к сомнениям, потом к резкой её критике, а потом и к позиции «видеть, но не слышать»: ГГ подсознательно мечтает о такой участи. Увы, его попытка ухорониться от безжалостной эпохи «за стеклянными дверями» (этот сон Живаго — одна из страшных сцен романа, несмотря на её эфемерность) обречена на провал.

Роман о русском интеллигенте, попавшем в жернова истории, написан поэтом. Это не только потому, что главный герой пишет стихи — поэзией пропитана проза Пастернака. Ненавидимые школьниками всех поколений описания природы прекрасны и совершенны. Метафоры хрупки и отчётливы, цвета жизненны, речь точна и образна (взять хоть мастерски сделанную запыхающуюся короткими отрывистыми предложениями речь Тони на лестнице в сцене возвращения Живаго в Москву). Пить бы её вволю, без привязки к «политической ситуации»... Не получилось.

«Теперь всё ведь получало политическую окраску. Озорство и хулиганство в советской полосе оценивалось как признак черносотенства, в полосе белогвардейской буяны казались большевиками...»

Тогдашним властям был невыносимо обиден описанный автором бардак, который они (как всякие неуверенные в себе люди) принимали на свой счёт. А в отдельных эпизодах Пастернак выступил как прямая «контра», считали они.

Вот открытое наступление белых на поляне, вот искажённый текст псалма в ладанке убитого «красного» телеграфиста, а вот в тавлинке юного раненого противника, вчерашнего гимназистика, а ныне белогвардейца, оказался подлинный (!) текст того же псалма…

Да, такое не прощается, будь автор хоть трижды прав. «Это время оправдало старинное изречение: человек человеку волк», — говорит даже не Живаго, а сам автор. «Люди теперь страшнее волков», — эхом откликается Лара. И настоящие волки не раз и не два серыми тенями возникают на страницах романа. Чувствовал ли Борис Пастернак себя окружённым волками? Или понимал, что сам «рванул за флажки» и рано или поздно будет сбит меткой казённой пулей? Если чувствовал и понимал — что им двигало? Отчаяние или отчаянная храбрость, или, может быть, невозможность сделки с собой? Ведь наверняка он, как и Юрий Андреевич, стремился только к возможности работать, к просторному столу и чистой бумаге, к творчеству как высшей форме счастья. Но...

В эпилоге — совсем уж непростительный (с точки зрения госвласти 50-х годов и официального варианта отечественной истории) Гулаг. Даже сейчас под дых бьёт эпизод, когда люди сами себе возводят темницу, вышки и карцеры. Вот это по-настоящему страшно. А в разговоре Гордона и Живаго-младшего о благе войны по сравнению с невыносимой фальшью и нежизнеспособностью советской действительности тридцатых годов чувствуется пугающая, незнакомая нам правда.

«Век-волкодав» по-своему расправился со смельчаком автором. Жуткая судьба. Не за теракт, не за покушение на царствующую особу — за роман. Художественное произведение.

Уже потому — документ эпохи. Классика? Теперь уже — да.

Я даже не знаю, как расценивать этот рассказ. История дистанционного покровительства, которое (кажется, помимо своей воли) оказывает совершенно случайным людям дитя-гений, ребёнок-урод, всесильный и беспомощный одновременно, выглядит как результат одного из экспериментов беляевского доктора Сальватора: вызывает любопытство и отторжение одновременно.

В своё время о здании Одесской оперы говорили: «Для торта слишком велико, для театра слишком сладко». С «Ангелом-хранителем» та же история: для притчи в нём многовато вычурностей и красивостей, для мистики он простоват, для мелодрамы, откровенно говоря, страшноват. Одного не отнимешь: экспозиции, персонажи, детали при всей условности самого произведения — яркие, необыкновенно живые, просто до осязаемости.

Принимаю рассказ исключительно как довольно-таки жуткую «сказку на ночь», которую автору вдруг захотелось рассказать уже слегка загипнотизированному читателю ;)

С этим рассказом в руках стою в замешательстве перед своими внутренними полочками и совершенно не понимаю, куда его приобщить. Это не рассказ, одно понятно. А что?.. Не конспект романа (как у Веры Пановой) и даже не трейлер романа (как у Шимуна Врочека в сборнике «Танго железного сердца»). Не повесть, не венок сонетов :) Отрывок из ненаписанного? Разве что.

Жанр: пиратские приключения плюс хоррор плюс мистика, и всё это с поэтическими фрагментами. Крутой замес. Немного напоминает «Пиратские широты» Майкла Крайтона, отчасти — «Сокол и Ласточка» Б. Акунина (сюжетной линией переодетой девушки на пиратском корабле), фрагментарно — пафосные романы Олди.

Из находок основного (прозаического) текста наиболее впечатлил необъяснимый крысиный фрактал, накатывающий, как тошнота. Стихотворные вставки прекрасны сами по себе — как всё, что мне до сих пор довелось прочитать у Александра Габриэля: его произведения считаю безупречными, а главные их достоинства — огромный словарный запас, небанальные рифмы и редкая для поэзии конкретность и сюжетность. В «Главном завете» лучший из поэтических эпизодов — это путешествие на... ммм... ялике «Медузы», скажу так (заодно реверанс сделаю Барнсу и Жерико), особенно мороз вдоль позвоночника продирает от планов Виджая.

А вот в целом рассказ оставил равнодушной, вынуждена признать. Потому что непонятно, откуда что взялось, чем всё закончится и вообще зачем всё это. Похоже, что авторы пробовали, смогут ли они писать вместе, в буквальном соавторстве, а не композиционном, «сборничном». Мне кажется, это от лукавого, потому что любой из авторов хорош сам по себе.

Буду считать, что рассказ «тройственного союза», написанный под знаком Змееносца, и должен быть загадочным и вообще непонятным ;)

Вполне милый роман, знаете ли. Напоминает мятную конфету: он такой же зелёный и полупрозрачный, его так же невозможно ни проглотить, ни выплюнуть, и остаётся катать во рту, пока весь организм не пропитается приторной сладостью и холодным резким ароматом.

Маленький американский городок — то ли Гринтаун, штат Иллинойс, то ли Иствик, Новая Англия :) Сплетни вошли в традицию, традиции стали легендами. В доме с таинственным садом живут сёстры Уэверли, умеющие разговаривать с растениями. И вообще много чего... умеющие. Готовить, например. Стричь. Делать подарки (это уже прерогатива их тётушки). Разумеется, налицо любовь-морковь, шалфей, тимьян, розмарин, рута, корица, засахаренные фиалки… И крепкое розовое яблочко, которое так и норовит стукнуть вас по макушке, от чего вы никакого закона не откроете, а совсем наоборот — погрузитесь в эротические грёзы.

Для меня слишком сладко, а подружкам рекомендую.

Очень экзотический рассказ, сочетающий в себе темы Древнего Египта и инопланетного происхождения нас, грешных. Он трагичен, но напоминает не столько трагедию, сколько оперу, где всё блестит золотом, где переливаются под акустически продуманными сводами фиоритуры сопрано, позы отточены и статичны, глаза подведены так, чтобы было видно из лож третьего яруса, а сиянию сцены противопоставлен мрак зрительного зала, его многоголовое внимание, дыхание, неуловимое шевеление.

Немного досадно от того, что великолепные авторские находки (например, чудовищная и притягательная Сешеп) соседствуют с какими-то простецкими придумками типа зелёного солнышка.

Жаль, что сборник получил шильдик 16+ (оно и понятно) — вот именно этот рассказ очень в тему было бы почитать «среднеклассникам», лет по 12-13. А мне не очень понравилось. Хотя финальный обоснуй получился интересным :)