«Возвращение «Пионера»» шло к читателю под перезвон бубенчиков и крики глашатаев. Текст! и тут же с озвучкой! Побатальонно, т.е. по главам, как 170 лет назад романы Дюма! «Мы на спектакль вас приглашаем!» Чаще это отпугивает. Но новые времена — новые форматы. И дай бог, чтобы всё это добавило книге читателей. Она хорошая. Честно.

Начало — оммаж советской литературной и кино- фантастике, на которой росло наше поколение, плюс очевидная перекличка (хотя автор это отрицает) с начальными главами «Города Брежнева». Пионерский лагерь, дети, комета Галлея и грядущая всепланетная катастрофа, которую она несёт и от которой только дети и могут спасти. Подготовка к суперсекретному полёту. Сам полёт (описан отлично, как в лучших образцах твёрдой НФ).

А потом «Пионер» оказался в 2021-м году. И обыкновенные по своему воспитанию советские дети нос к носу столкнулись с миром чистогана, жёлтого дьявола и полицейского произвола, миром, о котором разве что в «Незнайке на Луне» читали да в «Международной панораме» смотрели. Т.е. с нашим миром. Т.е. с нами.

Тут-то всё и завертелось. Читайте, не пожалеете.

И немного в сторону. Как ровесник (чуть старше) героев, выскажусь о стране, из которой они появились. Конечно, Советский Союз не был таким благостным, каким описан в первой части повести. Хотя упрёк этот автору «Города Брежнева» предъявлять не имеет смысла. Но этот Советский Союз был а) поздний, т.е. не самый худший, может, вообще лучший за всё время своего доперестроечного существования, и б) дан глазами детей. К которым страна всё-таки старалась задом не поворачиваться.

И вот эти дети из «хорошего» Советского Союза попадают в наше время. Которое тоже, наверное, не самое худшее, хотя очень старается. Полные полки в магазинах. Фантастические гаджеты. Открытый мир. Возможность за несколько секунд связаться с краем света. А космос! Луноходы ползают по обратной стороне спутника как дома, передают уникальные снимки, фиксируют... что только не фиксируют, и по мановению руки хоть завтра отправятся к зафиксированному (жаль, что доедут не завтра). Космический телескоп изучает далёкие галактики. Космические корабли бороздят просторы вселенной. Мечта!

Только луноход китайский (как и матрас, и телефон, и банальный насос для матраса). Телескоп — американский. И космические корабли тоже их. На месте космодрома — логистический центр для товаров (китайских, естественно). Промышленности нет, работы нет, взрослые мужики носят и охраняют чужое. А космос сменяли даже не на фанерные табуретки, а на американский лимонад. Герои ещё не узнали, что космическую отрасль страны вместо Обухова или Кукарева возглавляет комсомолец-переросток с внешностью Мальчиша-Плохиша и организаторским талантом директора кладбища. А что космонавты нынче — гориллы, избивающие девчонок на митинге и падающие в обморок от брошенного пластикового стаканчика, — узнали, предоставили мы им такую возможность.

Мы ведь тоже всё это видим. Но подступали к этой реальности постепенно. С потерями, с приобретениями, с надеждами, которые не сбылись, но которые нас не оставили. Потому, может, и терпим. А когда вот так, только первое звено цепи — и сразу последнее, с ошейником... Страшно и самому.

Финал кажется оптимистичным. Дети сумели вернуться в свой 1985-й, они полны надежды повернуть руль истории так, чтобы этого 2021-го года избежать. Наверное, они приложат все усилия. Но мы-то уже знаем: ничего не изменилось. Линар, Инна, Олег, мы опять всё просрали.

Не знаю, это ли имел в виду автор, или просто моя фантазия распоясалась, но видится примерно такая картина. Получил Вэ Вэ Путин в наследство прозападные настроения — некоторое время был прозападным. Возобладали в окружении антизападники — стал антизападником. Были рядом влиятельные либералы — проскальзывало что-то окололиберальное. Либералы кончились — кончился либерализм. Появились влиятельные попы — попёрло православие. На второй срок не хотел, уговорили — захотел. Олимпиаду не хотел, убедили — захотел. И т.д. Сначала это напоминало лукашенковское «если не вы будете влиять на президента, будет влиять кто-то другой». Дальше — просто пустую лохань: что влили, то и плещется.

Освободительный поход 1939 года и последующие события вплоть до 1946 глазами молодого советского офицера Михаила Зубова. Всё бы ничего, но этот офицер — непроходимый, неисправимый дегенерат, у которого вместо мозгов — линованная бумага, вдоль и поперёк исчёрканная лозунгами, газетными передовицами и политручьими наставлениями. Глубокомысленный идиот. Автор с удовольствием издевается над ним, регулярно тыкая мордой то в грязь, то в дерьмо, и тут же демонстрирует публике: вот он, освободитель, любуйтесь. Я и любовался, да недолго, потому как что за удовольствие пялиться на топорную карикатуру. Понятна ненависть польского патриота к оккупанту, но всему же есть предел, братцы. Ладно — дурак, ладно — тёмен и необразован, ладно вместо своих мыслей Сталин в башке, но лишать человека хоть какой-то житейской сметки, нормального чувства благодарности — не слишком ли? Хотя что я... Карикатура она и есть карикатура, какие там рефлексии и полутона. Да, и обещанные переводчиком образчики сапраўднага юмора — это генерал «Вазелиновский» и писатель «Илья Сталинбздург»?

Зато какая биография у автора!

Много слышал, даже документальный фильм смотрел, но читать ничего не читал. Да и на это случайно наткнулся.

Что сказать? Оттепель, восстановление социалистической законности, первый спутник, фестиваль молодёжи и студентов, Гагарин... И рядом практически бессудная расправа по мерзкому капризу человека с безграничной властью. «Я так хочу!» — и Фемида услужливо раздвигает ноги. Потому что плевать хотел он и такие же на неё, на свои же законы-декреты, на какую-то обратную силу, чего-то там не имеющую. Потому что сильные, потому что хочут и можут, а вы там постойте.

В романе Евгения Лукина «Зона справедливости» справедливость, зародившаяся в отдельно взятой подворотне, была глуповата, если не сказать туповата: она с одинаковой энергией возвращала как зуботычину, отвешенную в далёком детстве, так и пулю, выпущенную милиционером в опасного преступника. Для некоей абстрактной, вселенской справедливости это, возможно, и годится, но с человеческой точки зрения — вряд ли. Я не помню (давно читал), как развивалось у Лукина действие дальше, но сам механизм, кажется, оставался прежним до самого финала.

Недавно вышел роман, в котором справедливость тоже вынесена в заголовок. Но действие её механизма и сложнее, и точнее, и тоньше.

Ведь сплошь и рядом бывает, когда и земное правосудие, и туповатая справедливость из романа Е. Лукина, просто бессильны. Сидит ухоженный, где-то даже симпатичный (можно и противный, не принципиально) господин, говорит правильные вещи красивым бархатным голосом, все знают, что он злодей, а — не подступишься. По темницам несчастных не расстреливал, в печах Освенцима не сжигал, в безоружных минских демонстрантов не стрелял. Он — будьте уверены — и приказа такого не отдавал, не дурак же. Но было им очень весомо сказано нечто, и загудели двигатели танков, защёлкали выстрелы, задымились печи, полилась в пробирку дьявольская жидкость, заскрипели приравненные к штыку перья.

Однако и на таких упырей управу сыскать можно. Надо только найти человека, который в состоянии запустить механизм, восстанавливающий справедливость. И такой человек нашёлся. Чем он управлял (да и управлял ли?), какие силы приводил в действие, никто не знает, но механизм заработал. И заныкавшиеся в норы умельцы уходить от судов земных оказались уязвимы. На кого-то упал тяжеленный мусорный бак, кто-то отравился любимым пирожным, судью (вот неожиданность) придавило чугунное правосудие... Кто-то сумел наказания избежать. Что поделаешь: 74 года назад земной суд счёл журналиста виновным и наградил за работу пеньковой верёвкой, нынче суд небесный такого же щелкопёра пощадил; времена меняются, и ценность слова (если оно не подкреплено кольтом или «новичком») тоже.

В романе есть и другая сюжетная линия, есть в нём и фантастическая завязка, может, излишне оптимистичная, но греющая душу, и много чего ещё есть, в том числе вопросы, на которые трудно найти правильный ответ. Роман яркий, стремительный, по-хорошему злой. Жаль только, что это всё-таки фантастика.

А, да. «Министерство справедливости» называется, автор — Лев Гурский.

У меня всё.

Наверняка, как все нормальные родители всем нормальным детям, мама маленькому мне читала сказки. Но как читала она сказки, не помню. А вот КАК читала на ночь «Совершеннолетие» Анатолия Тарасова — помню. Даже интонации помню. И Саша Альметов, Веня Александров и Толя Фирсов (именно так: Саша, Веня, Толя) входили в мою жизнь точно так же, как Маленький Мук, Карлсон и Маугли. Даже главный страх моего детства, Бабай, не старик в халате и с бородой был, а некто в разрисованной страшными шрамами маске. Копнуть бы, кто это: Жак Плант? Сет Мартин?

Когда у меня появится личный психолог, обязательно поинтересуюсь, как глубоко образы, навеянные книгой Тарасова, проникли в моё бес(под)сознательное.

Относительно недавно эта книга сама свалилась мне в руки. И даже не знаю, стоит ли перечитывать. Вдруг там всё просто и банально, про дружбу передовой советской молодёжи и её превосходстве над канадским Бабаем?

Началось с того, что решил перечитать «Сказку о Тройке» Стругацких, а именно «ангарский» вариант, благо «Ангара» на торрентах есть. В пятом номере за 1968 год вместе со «Сказкой...» увидел повесть Геннадия Николаева «Плеть о двух концах». Двумя кликами выяснил, что это тот самый Николаев, который на рубеже 80-90-х был главным в «Звезде» и пару книг которого я прежде читал.

А после того, как прочитал «Плеть...», думал: зачем было для закрытия «Ангары» искать антисоветчиков из писателей залётных, когда вот он, свой, местный, и повесть его, м.б., не менее (а то и более) «антисоветская» — только не фантастика или сатира, а производственный роман. Штурмовщина, приписки, показуха, пропасть между когдатошними идеалами и грубой действительностью, «я начальник — ты дурак», и на фоне всего этого хорошие советские люди, вздохнув с горечью, делают гнусность за гнусностью.

Прочитав жзл-овскую биографию Гайдая, впервые подумал, что Гайдай — это Стругацкие в кино. Все трое работали в жанре, априори признававшимся «низким», создали там немало шедевров, современниками по-настоящему не были признаны и липкое определение «гений» с осторожностью примеряется к ним лишь после смерти.

Биографию Гайдая, кстати, тоже написал восторженный и некритично (хотя бы минимально) настроенный а-ля Скаландис.

Про собственно книгу говорить не стану — слава богу, найдётся кому и поругать, и похвалить. Я о своём, о девичьем, о наболевшем. Никогда не было оснований считать, что знаю (помню) больше всех. Но вот поди ж ты, помню без википедии, что Хрущёв никогда не был генсеком, а Андропов умер не в 1982-м, а в 1984-м. И что московский фестиваль молодёжи был не в 1961-м, а в 1957-м. А что 1975+25=2000, и калькулятора достаточно, тем не менее автор (или редактор/издатель/корректор, уж не знаю кто) уверен, что 1990. Ещё мне кажется, что Сталин не мог подписывать удостоверение (?) к ордену — для этого были всесоюзный староста и его заменители. Или вот: Рыжков не был предшественником Ельцина в Свердловском обкоме, а Штроугал — премьером ЧССР во время Пражской весны. И Берлинский кризис 1958-го, расположенный аккурат между двумя более известными, вызывает сомнение.

Неужели нельзя было всей этой мелкой, но всё равно обидной фигни избежать?

Обратили вы внимание на странные вещи, которые творятся в Канаде со временем?

Первая повесть, «Новички-хоккеисты». Действие происходит вскоре после второй мировой войны, там вполне отчётливые маркеры вроде участия одного из действующих лиц в Сопротивлении или упоминания Теда Кеннеди, любимца главного героя и звезды рубежа сороковых-пятидесятых.

Вторая повесть, «Научись защищаться». Прошёл один год. Состав команды заметно изменился: выпускники поступили в университеты, школьники перешли в следующий класс. А на стенами Северо-Западной школы первая половина 70-х, потому что упоминается Бобби Орр, «величайший защитник мирового класса».

Третья повесть, «Мой кумир — хоккей». Закончилось лето. Главный герой отрабатывал технику катания в конькобежной школе и в сентябре приезжает в тренировочный лагерь «Торонто Мейпл Лифс». В одном из эпизодов кто-то из ветеранов упоминает Горди Хоу, игравшего тридцать пять лет. Это уже как минимум начало 80-х., значит, ещё плюс десять лет.

За два года, которые заняло действие трёх повестей, за бортом прошло более тридцати лет.

Как это у них получается?

Арктическая экспедиция попадает в беду, двое погибают, третьего всеми силами пытается спасти едва не вся Германия, используя самую современную технику. Техника поблескивает и грохочет, спасатели спасают, любящие сердца соединяются. Буран, аврал и общий бал.

Как явление литературы «Затонувшая тайна» ничтожна. Унылое говно. Или, учитывая специфику, говно с фанфарами. Но в этом случае литература — дело десятое, бэкграунд повести может перебить и литературные огрехи. Потому что автор — советский инженер, сотрудничавший с оккупантами, повесть вышла в 1942-м, действие происходит в 1952-м. Крупными мазками дано близкое будущее: великая Германия победила большевистскую Россию, осваивает богатства Урала и Сибири и вон уже в Арктике по-хозяйски обживается. То есть не только обыкновенные арктические приключения, но и фашистская утопия, и фантастика ближнего прицела, только прицел не советский, а немецкий. А ещё чуть-чуть — и могло бы к этому добавиться нечто вроде кэмпбеловского «Кто ты?», когда в одном из эпизодов умерший и уже похороненный моторист вдруг вылез из могилы, забрался в вездеход, завёл его... Но это оказался всего лишь сон. Как жаль!

1924-й год. Новая белорусская литература разворачивается во всю силу, словно зная, что времени ей отведено мизер и многое надо успеть. Многое и успела. Например, не имея абсолютно никаких традиций в фантастике, создать настоящий научно-фантастический рассказ, с машиной времени и путешественниками, отправившимися в прошлое. Написал рассказ член «Маладняка» Андрей Александрович. Писал, видимо, для таких же 18-летних — комсомольцев, селькоров, рабфаковцев, которых ещё вчера русский поп и русский учитель убеждали, что белорусов нет. «Есть!» — радостно говорит Александрович и рассказывает о восстании 1863-1864 годов, о Калиновском. Наверное, посидев ещё год на лекциях Пичеты, докопал бы до времён Витовта и Гедимина. Но отвлёкся: поэзия, «Маладняк», бурная культурная и общественная жизнь помешали. А через несколько лет комиссия будущей жертвы политических репрессий Затонского закрыла белорусский вопрос, отправив тем самым на плаху множество людей, делавших белорусскую литературу. Ещё через несколько лет пришёл черёд Александровича. И долго ещё некому будет писать белорусскую фантастику.

Гумилёв — боевик «Пятого Рима», Пушкин — современный гламурный журналист. Бабель из «Оправдания», деникинский полковник Булат Шалвович Окуджава из «Эфиопа», истребитель зомби Огинский из «1813». Пелевинский Чапаев, так тот и вовсе побил по популярности Чапаева фурмановского. В общем, старинный обычай — взять знаменитость и поместить её в какую-то иную реальность. «Арк» Дмитрия Троцкого — из этого же ряда. Амулеты, тайные агенты инфернальной закулисы, на этом фоне Сталин, Ежов, Берия, Хрущёв, и — Аркадий Стругацкий. Зачем? Честно говоря, не понял. Хотя что понимать? Собственного героя подобной яркости ещё сделай, а тут имя, бэкграунд; читатель сам додумает то, на что не хватило мастерства у автора.

А более я и не знаю, что сказать. Читал-читал и бросил. Скучно, не смотря на все криптоквазии. Если бы не АНС, вряд ли кто вообще на этот роман внимание обратил.

Советский производственный роман умер одновременно со страной, его породившей. Вся эта Атлантида ушла под воду, и, казалось, никто слезы не прольёт.

Оказалось, что казалось. Оказалось, что душа, и так истомившаяся на производстве, жаждет про это самое производство почитать. Хотя бы иногда. Про планёрки, про марки не сигар и коньяка (хотя это тоже надо), а стали, про инженеров, про мозговые штурмы под грохот электродуговой печи, про забастовки на текстильной фабрике. Особенно ей, душе, обидно, что про ментов книг навалом, про офисных работников — навалом, про плачущих рублёвских жён — ещё навальнее, а люди, плавящие металл, ткущие ткани, пекущие хлеб никому из современных писателей не нужны. Нет, не совсем, конечно, так: Юлия Латынина про них немножко говорила в «Охоте на изюбря» и примыкающих текстах, Алексей Лукьянов замечательно писал в трилогии «Бригада» (нет, не та. Нет, не про то). Но в целом ниша пуста, а рабочий человек так далеко от центра внимания, что ни в какую оптику не рассмотришь. Однажды выложил это томление в фейсбук и получил жёсткий ответ от Юрия Буйды: читай «Братьев Ершовых» и будет тебе счастье. Ну, раз никому не надо, чего хныкать.

Оказалось, что всё-таки надо. Оказалось, что офис офисом, но жизнь идёт и за пределами милицейских участков и рублёвских дач. И в романе с ничего хорошего не обещающим названием «Город Брежнев» вдруг находишь всё то, о чём иногда тоскуешь. То есть огромный, почти с нуля построенный город, огромный завод, производство, совещания, авралы, начальственные нагоняи... Цеха грохочут, сталь варится, машины собираются, министр бранится, подчинённые огрызаются; движуха!; та самая жизнь, которую вижу каждый день и о которой никто не желает писать. Здесь всё натурально, как будто автор и температуру жидкой стали сам замерял, и сгоревший печной транс голыми руками укрощал, и в тридцатиградусный мороз в праздничном пиджаке аварию устранял, и на планёрке, мысленно распрощавшись с патбилетом, посылал важного босса в жопу.

Кстати, в этой внезапно возникшей любви читателя к роману есть немножко личного. Пусть от меня до Брежнева, если гугл наш не врёт, четыре с половиной дня пути на велосипеде, в том самом 1983-м году мой город тоже переживал схожую трансформацию. Вчера — домотканый деревянный, на те самые 20 тысяч, что и Челны, и вдруг металлургический завод, население увеличивается в несколько раз, растут девятиэтажки, общаги, новые микрорайоны, возникает всякая адресная абракадабра 16-32-48 вместо привычных улиц, и т.д. и т.п. Временами сходство до знака после запятой. Понимаю, что про мой город фиг кто книжку напишет (хоть производственный роман, хоть пионерский, хоть приключенческий), так хоть похожее почитаю. Ну и хождения пацанов стенка на стенку (Болото против Центра, Центр против Южной, Южная против Днепра; или наоборот? Кто победил, не помню) тоже было, как без этого...

Ах да, пацаны... Вот обидно, слушай — «производственный роман» проходит в книге вторым планом. Потому что «Город Брежнев» скорее роман взросления, роман воспитания, про тех самых пацанов в первую и вторую очередь, и торговцы уж несомненно положат его на полку к «Убыру», а не «СССР (тм)», и критики, смотрю, ухватывают и комментируют именно «детскую» часть, то ли просто не дочитав до «взрослой», то ли испытывая к ней такую же брезгливость, что и Юрий Буйда. Да, придётся признать, «детские» главы смотрятся органичнее. «Взрослая» часть написана чуть торопливо, «взрослые» герои, за исключением, пожалуй, двух-трёх, сугубо функциональны, и именно во «взрослой» части переизбыток сложносочинённых предложений, которым не помешала бы пелевинская разрезалка пополам. Но и в таком виде вышло в целом хорошо, и спасибо автору, что не дал вышеупомянутой Атлантиде совсем уйти на дно.

В заключении желаю роману и автору положительных рецензий, доброжелательных читателей, больших тиражей, кучу переизданий и Большую книгу к новогодним праздникам.

Я сказал.

Купил как-то у букиниста детективный сборник известного в прошлом белорусского журналиста Владимира Гойтана «Призраки приходят ночью». Сборник слабенький, но был там документальный очерк «Банда Мезина»; из-за него книжка, собственно, и покупалась. Как, вы не знаете, кто такой Саша Мезин? А ведь всего тридцать лет назад его имя гремело по всему Союзу. Сержант милиции, сколотивший преступную группировку, совершивший несколько громких ограблений, в т.ч. и инкассаторской машины (улов — 124 тыс. рублей, ещё тех, советских), потом побег из знаменитой минской «американки», откуда никто (или почти никто) не убегал. Для тех времён это было и жутко, и непривычно, но особый смак придавал тот факт, что главный герой действовал не в Чикаго под руку с Аль Капоне, а в белорусской глубинке, домотканом, деревянном Жлобине, и был сам себе Капоне.

Теперь не всякий поисковик помнит этого Мезина. Глория мунди прошла. Да и времена вскоре наступили иные. На фоне тех, кто пришёл всего пару лет спустя, два убийства и несколько ограблений покажутся детской игрой в гестапо.

Цикл НФ-детективных новелл. От НФ — антураж: станции, базы, гиперрпереходы, чёрные дыры, космические корабли и просторы вселенной. От детектива — полицейский инспектор, расследующий разнообразные преступления мира будущего.

Цикл — пример экономии средств буквально во всём. Минимум чувств, эмоций, психологии, портретов, деталей. Само детективное действо тоже простовато и прямолинейно, первая же догадка обычно оказывается правильной. Сам инспектор — хорошо отредактированный телеграфный столб: ни дома, ни жены, ни роста, ни причёски, ни тени. Казалось бы, в этом пустом, как заброшенный ангар, пространстве, в этом холодном минимализме должно быть крайне неуютно. Но есть и какое-то обаяние пустоты, голого функционализма, мрачно посверкивающего антуража, мира без спадающих на лоб чёлок, без страстей, без трубок, скрипок и долгих разговоров за бокалом шерри.

Буду рассматривать «Эру Лобановского» на пару с другой книгой, «Бесконечный матч» Валерия Лобановского, ладно?

Начну с начала. 1969 год. 30-летний Валерий Лобановский выводит днепропетровский «Днепр» в финальный турнир, где четыре команды оспаривают единственную путёвку в высшую лигу. «Днепр» по мнению многих главный фаворит, лестные слова в адрес начинающего тренера говорят заслуженные мастера спорта Валентин Гранаткин и Антон Идзковский. Однако «Днепр» уступает «Спартаку» из Орджоникидзе. Д. Аркадьев не сомневается, что жучки подкупили лидеров «Днепра», в числе которых недавний киевский динамовец и лучший футболист страны Андрей Биба, и те банально слили матч. Потом разговор к договорным матчам вернётся много-много раз, и по-разному будут варьироваться два нехитрых тезиса: а) не Лобановский это дело начал, и б) не был он единственным участником этого некрасивого промысла. Но одно можно сказать определённо: урок, полученный на старте тренерской карьеры, пошёл на пользу, и выводы были сделаны правильные. Некий неназваный московский знакомый Д. Аркадьева доказывал: «...Лобановский пустил — уже в «Днепре» — эти самые договоры на конвейер, на поток. А дальше перенёс эту же практику и в киевское «Динамо»». Так что первым учеником он определённо был.

В 1986 году Лобановский стал старшим тренером сборной СССР. Я и сам прекрасно ещё помню те времена, и при всей симпатии к Э. Малофееву понимал, что у него дела разладились. Поэтому назначение Лобановского было воспринято как вынужденный, но необходимый шаг. Но дальше начинается странное. В интерпретации Д. Аркадьева (Лобановский, к его чести, о деятельности коллеги публично почти не говорил) получается, что назначение Малофеева изначально было ошибочным, с делами он совершенно не справлялся, всё развалил, и весной 1986-го его непрофессионализм лишь высветился со всей силой. Но ведь это явное передёргивание. Да, не всё шло у него ровно, конфликтовал он с некоторыми звёздами, но это Малофеев, а не Лобановский вывел сборную на чемпионат мира, это сборная Малофеева, а не Лобановского, в финале 1985-го года выдала серию из шести побед подряд, и не абы кого побеждала, а Данию, ФРГ, Румынию, Ирландию. Это при Малофееве основными игроками сборной стали Протасов, Литовченко, Алейников (это к вопросу о том, что привечал он посредственных и послушных игроков). И именно сборная Малофеева по классификации еженедельника «Франс Футбол» была признана лучшей сборной Европы. До этого подобное со сборной СССР случалось всего лишь трижды (1960, 1967, 1971), и более не случится никогда. Зачем же так старательно топить оступившегося предшественника? И не по той же причине замалчивалось, кто до Лобановского тренировал киевское «Динамо» и чего он там добился?

Ведь вряд ли случайно в двух книгах ни единой строчки не уделено истории появления Лобановского в «Динамо». Был Севидов, стал Лобановский, всего и делов. Между тем для Лобановского освободили место, которое занимал весьма квалифицированный тренер, осуществивший смену поколений, выигравший золото чемпионата СССР 1971 года и не утративший шансов повторить успех в 1973-м. Но доброе слово сказать в адрес человека, который в значительной степени заложил фундамент первых побед тренера Лобановского, отчего-то и сам Лобановский, и симпатизирующий ему журналист Аркадьев не захотели. Опять-таки всё естественно: герой должен быть один.

Рекламное «иногда лучше жевать, чем говорить», т.е. лучше отмолчаться, чем касаться наиболее скользких вопросов, ещё не раз вспомнится. Например, с удовольствием говорится в двух книгах о динамовских успехах 1974-75 и 1985-86 годов, о серебре Евро-88. Почти не было уделено внимания победам 1980-81 годов; по-моему напрасно, команда мощно, убедительно смотрелась и тогда, разве что в Европе успеха не добилась. Но о победе «Динамо» в чемпионате страны 1977 года и В. Лобановский, и Д. Аркадьев, словно сговорившись, промолчали. Оно и понятно — главного героя она нисколько не красит. Зато 12 лет спустя, обличая невежество футбольных функционеров и перечисляя придуманные ими нелепости, Лобановский помянул лимиты на ничьи, невесть по какой дури введённые. Ну-ну.

Не терпящий вопросов о договорных играх, однажды Лобановский всё-таки высказался. Но и здесь следует не просто слушать, а в глаза, в глаза смотреть. Вот Валерий Васильевич иронизирует по поводу «досужих вымыслов» о том, что «с украинскими командами киевское «Динамо» набирает столько очков, сколько ему нужно». Иронию подтверждает фактами: в 1987 году «Шахтёр», «Днепр» и «Металлист» отобрали у «Динамо» 8 очков из 12. Но маленькая закавыка в том, что именно в 1987-м «Динамо» на высокие места не претендовало, и очки ему поставлять не было необходимости. А вот если заглянуть в чемпионский 1986-й, картина несколько иная: киевляне у земляков берут 12 очков из 16. 1985-й — 11 из 16, 1981-й — 14 из 16, 1980-й — 10 из 12. Есть разница, верно? Не собираюсь утверждать, что тут ВСЁ нечисто, но и от утверждения Германа Зонина, что киевляне каждый турнир начинали, имея 8-10 очков, трудно просто так отмахнуться. И Виталий Старухин о том же: «В бытность мою игроком, скажем, все матчи «Шахтёра» с киевским «Динамо» можно было бы отнести к разряду договорных».

Ну и чуть-чуть личных воспоминаний. 1990 год. Сборная впервые не выходит из отборочной группы чемпионата мира. Провал, тем более неожиданный, что два года назад всё цвело и пахло. Старшего тренера ругают как никогда (годы спустя он будет иронизировать: «...«катастрофа», «провал», «пощёчина», — такое впечатление, будто раньше всё с нашим участием на чемпионатах мира было очень хорошо, и только сейчас — всё плохо»). В «Московской правде» Юрий Ваньят, анализируя причины провала, вспоминает высказывание Валентина Гранаткина, сделанное приватно в 1976 году после первой тренерской неудачи Лобановского на уровне сборной: попомни моё слово, после Лобана наш футбол двадцать лет будет кровью харкать (кавычки не ставлю, потому как привожу по памяти). Вот уже отведённые Гранаткиным двадцать лет прошли с довеском. Кровью, слава богу, никто не харкает, скорее шампанским. Но последнее на топ-турнире место, впервые занятое именно при Лобановском, стало фирменным знаком сборной, принявшей в наследство футбол СССР.

Ведь как красиво всё начиналось! Молодой тренер, только и работавший с юношескими командами, возглавляет олимпийскую сборную и вот вам — олимпийское золото, которого от футбола уже и не ждали. Старший коллега что-то злобное цедит про победу над парикмахерами. Свидетель, так и запишем: парикмахеры Ромарио, Бебето, Клинсманн, Хёсслер, Таккони. Потом старший коллега проваливается на чемпионате мира, и на смену ему как раз и приходит Анатолий Бышовец. Кто помнит, тот помнит: отборочная группа, в которой Италия, третий призёр недавнего ЧМ, в нашей сборной смена поколений, совпавшая с массовым отъездом игроков за границу. И эту Италию при всех неурядицах надо обыгрывать. Не обыграли, но обошли. А потом был матч с Шотландией на ч-те Европы-92, который сломал карьеру едва ли не всем футболистам сборной Бышовца, да и ему самому. Игроки транзитом через «Интер», «Дженоа» и «Сампдорию» оседали во второсортных клубах, тренер вместо «Бенфики» менял Кипр на Южную Корею. Ну а потом и вовсе шесть поражений подряд со сборной в 1998-м. И с тех тянулись перед героем сеульской олимпиады глухие («Томь») и кривые («Локомотив») окольные тропы. В главе, заключающей мемуары, Бышовец видел себя тренером клуба российской премьер-лиги, но те обошлись без него.

Вот повспоминал, слезу об ушедшей молодости обронил. Потом книжку прочитал. Несколько расстроился. Огорчило агрессивное предисловие редактора. Огорчил мемуарист, во всех неудачах винящий начальство, обстоятельства (не игроков, к его чести) и лишь в последнюю очередь, изредка и сквозь зубы — себя. Огорчила попытка предстать ангелом в белых одеждах на фоне заляпанных в дерьмо пигмеев, возюкающихся в российском чемпионате. Огорчили ляпы то ли редакторские, то ли литзаписчика; часто из-за двусмысленных согласований и корявых оборотов не совсем понятно, что хочет сказать мемуарист. Заметна высокая самооценка, желание, раз уж не так много пришлось на долю спортивных успехов, педалировать свою начитанность и культурность. Дело, конечно, замечательное, и Бориса Аркадьева до сих пор вспоминают как интеллигентнейшего, культурнейшего человека. Но Борис Аркадьев выиграл шесть чемпионатов Союза.

И ещё. В 1992 году, уже после поражения от шотландцев на ЧЕ, Бышовец ждал приглашения от «Бенфики». А его всё не было и не было. Отчаявшись ждать, подписал контракт с кипрским АЕЛом. И тут через два дня зовёт «Бенфика»... Как не вспомнить известный афоризм Марка Твена про счастье, которое стучится в твою дверь, а ты в это время сидишь в ближайшем кабачке.

Написано в 2006-м. Ещё первый путинский заход. Несколько голов уже откушено, но власть пока вполне вменяема и демонстрирует готовность оставить хотя бы для блезиру набор либеральных побрякушек. А ей кричат со страниц десятков книг: да на фига они сдались, даёшь сильную руку, даёшь кузькину мать, сам царствуй и всем владей. Долго ждали. Но что просили, то и получили.

До шедевра как до Китая, но в общем совсем не ужас. Ещё бы редактора, чтобы спирали Бруно выправил, да с композицией поработать. Надеюсь, когда в Гааге у писателя появится много свободного времени, он ещё больше порадует читателей.

Если бы детективщики так же тщательно, как и фантасты, отслеживали библиографию жанра, они без колебаний включили бы роман в свой реестр. Главный герой — следователь прокуратуры, сюжетная пружина — расследование убийства молодой женщины. Убийство загадочное, орудие убийства более чем странное, свидетелей нет, следы напрочь отсутствуют; стопроцентный висяк. Чем не детектив? В процессе же следствия выясняется, что убитая — дочь местного колдуна, что она — лесбиянка, но незадолго до убийства родила, что примыкала она к непонятной секте, желающей странного... Загадки множатся, действие с тропы самодовольного детективизма-реализма сворачивает в дебри, где фэнтези, мистика, древние обряды, чёрный петух, снёсший яйцо, убитая ласка, Цмок и папа его Ящур. В общем, всё завертелось, и, вертясь, изрядно порушило и стройность детективную, и законности торжество, и главного героя мировоззрение, и много чего ещё. В том числе и его, героя, семейный статус, потому что роман не только детективно-мистический, это ещё и о любви. Может быть, даже в первую очередь о любви, хотя сердечко на обложке здесь точно ни к месту.

Российский президент «полушутя отрёкся от власти и провозгласил анархию как официальный государственный строй». Шутка оказалась неудачной, страна погрузилась в хаос и беззаконие. Автор и сам удивился своеобразию этакой геополитической инсталляции, заметил в оправдание, «что никакой новой силы, которая реально могла бы взять власть в свои руки, не нашлось», и даже руками развёл, мол, «странно». Но искусственностью ситуации заморачиваться не стал и отправил своих героев в квест по раздираемой смутой стране. Однако и сюжетная завязка тоже весьма своеобразная. Главный герой романа Вячеслав одержим желанием найти бывшего президента. Желание интересное, если учесть, что со времени шутки президента прошло пятнадцать лет, местоположение его неизвестно, непонятно даже, жив ли он вообще, Но желание столь сильное, что герой готов преодолевать всяческие трудности. По дороге к Вячеславу прибивается пёстрая компания: проститутка Эл, сутенёр Анри, автоматчица Жанна. Небеспроблемный проход этой четвёрки через Россию, давший возможность автору отщёлкать несколько не слишком качественных снимков жизни на развалинах империи, закончился выходом к военной базе, где, как оказалось, и пребывал президент под охраной американских морпехов.

Если до сих пор повествование держалось в рамках хоть какой-то логики, то далее эта скучная дама была отправлена в бессрочную отставку и на передний план вышел авторский перст, из которого высасывались самые невероятные идеи. Вдруг выяснилось, что президент пресловутый указ подписывал по наущению американцев, потом жестоко разочаровался в содеянном и муки совести, персонализированные в лице верного араба Мамеда, терзали его все последующие годы. Оказалось так же, что вслед за введением анархии американцы по сути оккупировали Россию, выжигали напалмом целые города, закупорили границу, не позволяя информации просачиваться ни в Россию, ни из неё. Правда, ничем не обусловлено, зачем американцам понадобилось разрушать страну, если её президент, по Гравицкому, вполне благосклонно относился к заокеанским советчикам. С другой стороны, тогда придётся искать логику и в иных умозаключениях прозаика, да хотя бы в реальности объявления одним лишь президентским указом хоть анархии, хоть коммунизма, а этого лучше не делать. Любопытно так же, что, пребывая на американской базе под контролем оккупантов, российский президент все эти годы ухитрялся жёстко контролировать местную власть (забавная получилась анархия, нет?) и даже отслеживать перемещения некоторых лиц. Например, того же Вячеслава. Так что когда путешественники, пусть и не без потерь, добрались до места назначения, не только их заслуга в том была, но и того, кто их движение контролировал и направлял. Далее с чмокающим звуком рождается ещё одна несуразица: президент назначает Вячеслава своим преемником. Так главой квазигосударства стал человек без определённых занятий и не самого большого ума, имеющий лишь два достоинства: он молод и деятелен. Преемник, словно опереточный пан атаман, через слово кричит «убью!» и в новой должности всё более соответствует кличке «беспредельщик», каковой наградил его друг Анри. Борьба же с американскими агрессорами начинается с применения ядерного оружия на территории своей страны и завершается террористическими актами в Европе. Итог — ядерный апокалипсис, когда «ракеты летели с запада на восток и с востока на запад». В финале мы видим одинокий корабль, бороздящий океанские воды, плывёт на нём старуха Эл, её дочь, внук и внучка. Кажется, это всё, что осталось от человечества.

Такой вот роман, с толстыми аллюзиями на российскую постперестроечную действительность, со своеобразным, скажем так, взглядом на работу политических институтов и не менее своеобразными геополитическими построениями. Написано блёкло и монотонно, сплошь серыми красками. На этом сером фоне действуют несколько десятков безликих персонажей, причём безликих в прямом смысле этого слова: за весь роман автор не удосужился ни одного лица описать, верх портретизма по Гравицкому — белоснежные зубы у одного, бесцветные ресницы у другого, чёлка до самых глаз у третьей. Скользя взглядом по этой толпе без лиц и свойств, понимаешь, отчего автор так равнодушно уничтожил своих героев. А чего их, в самом деле, жалеть, этих безгубых, безглазых и безруких големов?

Обыкновенный приём в фантастике: какой-нибудь Жак-простак под ручку с провожатым ходит по светлому будущему и восторгается тамошними чудесами, всякими движущимися дорогами, огромными (какими же ещё?) домами, автомобилями без водителей и прочим не менее крутым, на что хватит фантазии у автора. Подобный приём в основе и в «Аповесці будучых дзён» Янкі Маўра, но в списках фантастики обычно она не значится. Возможно, потому, что вместо светлого будущего в ней описывается светлое настоящее: Советский Союз начала 30-х. В этот СССР времён коллективизации и попал Жак-простак по имени Юзик, мальчик-белорус из зачуханной панской Польши, и это он, раскрыв рот, удивляется невиданным чудесам: пшенице с урожайностью в 35 центнеров с гектара, картофелечистилке в столовой, огромным (каким же ещё?) домам, стадам в тридцать тысяч коров, дорогам, по которым снуют вереницы грузовиков. Все ходят в чистой одежде, панов нет, бо каждый сам себе пан, а колхозный зоотехник, отработав положенный пятичасовой рабочий день, в свободное время занимается наукой...

Читал я всё это, дорогой Карл, и даже не знал, что думать. Возмутиться этой глупости пополам с маниловщиной? Перечитать, как поэт Твардовский в целом городе Смоленске не мог купить подмётки на развалившуюся обувь? Процитировать донесение Пономаренко Сталину, где предметом зависти были велосипеды («по 2-3 велосипеда и даже мотоциклы») в хозяйствах осадников? Вспомнить, как советская культурная элита в 39-м щемилась в те самые края, откуда сбежал Юзик, за отрезами, часами и печатными машинками? Или не бренчать, а порадоваться, что наш белорусский автор создал такой колхозный рай, который не сумел переплюнуть Пырьев и спустя двадцать лет — такая высокая была задана планка?

Курс лекций, изданный преподавателем Витебского университета. Значительная часть книги посвящена зарождению русской фантастики (Сомов, Погорельский, Одоевский, Толстой, Гоголь), европейскому романтизму, привитому к русской берёзке, дискуссии о том, что есть фантастика и что не есть. Тут я почтительно молчал, сражённый мудрёной терминологией и авторитетом соратников (Белинский, А. Гуковский, Манн, Поспелов), ссылками на которых доказывалось, что в своих трактовках прав именно Шумко, а не кто-то иной. Но вот пришла пора говорить о современной фантастике, я встрепенулся, ожил. И поник. Потому что сложилось впечатление, что автор не совсем в теме, скажем так. По Шумко, «Иное небо» и «Все способные держать оружие» — это два совершенно разных произведения; у «Посмотри в глаза чудовищ» потерялся один из соавторов; «Правила волшебника» Гудкайнда отнесены к юмористической фэнтези; Биленкин оказался представителем четвёртой волны; «Россия, которой не было» Бушкова — альтернативной историей; М. Успенский, Е. Лукин, В. Рыбаков, Б. Штерн причислены к турбореализму; Джордж Локхард упоминается среди англоязычных фантастов. Перечисляю только то, что первое приходит в голову — наверняка список претензий можно расширить. Плюс издержки провинциального издания, когда не разберёшь, где очепятки, а где «я так вижу»: «Клинки Максара», Гамельтон, Павлихин (вместо Павлухин), Дьяченко. Может, из той же оперы и А. Гуковский, и С.Р. Кац. Кстати, упоминание книги Каца «История советской фантастики» среди справочных пособий по научной фантастике (по соседству с энциклопедией Гакова, книгами «Мир глазами фантастов», «Русская фантастика ХХ века в именах и лицах») , признаться, вообще ставит под сомнение компетентность автора.

ЗЫ. Осторожно говоря о чьей-то некомпетентности, не могу не упомянуть о своей. Я почти 15 лет довольно много читал фантастики, но никогда не слышал о таких авторах, как Д. Херпи, С. Карелин, А. Карпенко, И. Мак, А. Зубко. А В. Шумко — слышал, знает названия ихних циклов и заставляет меня краснеть.

Ночь. Зима. Метель. Канун крупного наступления. Генерал контролирует выгрузку своих танков. И такие думы думает:

» — Я говорю, грозен наш народ, ...красив и грозен, когда война становится у него единственным делом жизни. Лестно принадлежать к такой семье...

Он собирался прибавить также, что хорошо, если родина обопрётся о твоё плечо и оно не сломится от исполинской тяжести доверья, что впервые у России на мир и на тебя открылись удивлённые очи, что народы надо изучать не на фестивалях пляски, а в часы военных испытаний, когда история вглядывается в лицо нации, вымеряя её пригодность для своих высоких целей... Но офицер буркнул что-то невпопад с непривычки к отвлечённым суждениям» и сбил генерала с мысли. Точнее — направил мысли в нужное русло. А то Эренбург трубку от зависти изгрыз бы, читая такие перлы, не им написанные.

Неужели писатель не почувствовал, насколько ни к месту такие публицистические красивости? И ведь повесть хорошая, и написана — едва ли не каждый нынешний толстожурнальный классик удавиться от зависти должен. Но натыкаешься с разбегу на один такой эпизод, на второй, и всё очарование пропадает. О войне я лучше буду читать Василя Быкова, или раннего Бондарева, да хоть совершенно забытого Анатолия Злобина с «Самым далёким берегом». Но не Леонова.

Сорок первый год, первые десять дней войны. Пограничники под командой лейтенанта Трофименко делали своё дело — границу защищали, отступили лишь по команде. К своим не вышли, прибились к стрелковому полку. Полк тоже отступал, выставил пограничников в качестве заслона и просто забыл отозвать. А погранцы, в отличие от стрелков, без приказа не отступали. Не отступили и в этот раз. В общем, все умерли.

Такой вот сюжет. И такая неожиданно неплохая повесть. Неожиданно, потому что в начале словно арматуру через мясорубку автор проворачивал — так грохотали и скрежетали барабанно-правильные клише и казённо-патриотические связки. Даже подумалось: вот сборник, в котором вслед за повестью Смирнова — «Прямая линия» Маканина, и неужели составители не почувствовали контраста? Но дальше автор выправился и даже засверкал. Появились поэтичность, лёгкая хулиганистость, своеобразный шик, причём эти красоты довольно органично вплетены в отнюдь не весёлое действие, закончившееся, как уже сказано, трагедией.

Детские мечты: вот был бы я невидимым, сколько пользы принёс Красной Армии. Закрываешь глаза, и снимаешь часовых, подрываешь мост, врываешься в ставку Гитлера. Подобные детские грёзы воплотил в прозу Александр Ломм, только его герой умеет летать. Умение летать — тоже годная мечта. А дальше то самое: летающий партизан наводит ужас на карателей, спасает любимую девушку, в одиночку освобождает пленных командиров из концлагеря, сбивает в бою четыре самолёта. Почему-то, ещё не заглянув в биографию автора, почувствовал, что этот человек рос не на «Тимуре и его команде». Потом выяснилось, что так и есть, что здесь Зорро больше, чем Гайдара. Может, поэтому и получился отвязный, внутренне совершенно свободный, поперёк линованной бумаги писанный роман, воспевающий в 60-е годы личный героизм, чуть ли не анархию. И эта анархическая вольница приносит больше пользы, чем регламентированная уставом партизанская война. Любопытно, что антипод главного героя — не гестаповец какой, а советский командир, майор Локтев. В любой другой книге он был бы образцовым положительным героем. Но здесь не его стихия, здесь он — как протокол заседания ЖЭКа, подколотый к «Графу Монте-Кристо».

Свою книгу «Очищение» Виктор Суворов посвятил доказательству того, что Сталин совершенно справедливо обезглавил армию накануне большой войны, потому как в 1937 году военную верхушку составляли бездари и дилетанты. Система доказательств, используемая Суворовым, действует с безотказностью асфальтового катка и многим пришлась по душе.

Однако всякое действие должно иметь смысл. Нам сказали «А» — все высшие военные были бездарны, их расстреляли правильно (не будем вспоминать, что в большинстве своём это были заслуженные люди, в меру сил и таланта строившие армию своей страны; да и сострадание — вещь нерациональная). Но вслед за «А» нужно говорить и «Б». Но «Б» не получается. Можно было бы ещё как-то оправдать репрессии, принеси они пользу. Это было бы сугубо практическое и внеморальное обсуждение: враг разгромлен в первые две недели войны, Гитлер пленён, его армия отправлена на стройки социализма, счёт 10:0 в нашу пользу. Ну и чёрт с ними тогда, с тухачевскими и уборевичами, раз не давали расти великим сталинским полководцам Дмитрию Павлову, Григорию Кулику, Фёдору Кузнецову, Дмитрию Козлову, Андрею Власову. Однако всё как раз было иначе. Красное колесо, четыре предвоенных года года безостановочно давившее тысячи людей, имело очень невысокий КПД и вместо Тухачевского и Уборевича, бездарных теоретически, вознесло на вершину людей, свою бездарность доказавших на практике. В 1940 году 87 человек получили воинское звание «генерал-лейтенант». Это были люди, которые пережили репрессии и, наверное, предполагалось, что со своим делом они справятся лучше предшественников. Из этих 87 только 27 закончили войну с повышением по званию. Остальные 60 оставались генерал-лейтенантами при наших отступлениях 1941 года, после Москвы и Сталинграда, Курска и «Багратиона», освобождения Украины и взятия Берлина. Один (Морозов) начал войну боевым командармом, а закончил паркетным шаркуном — начальником управления вузов, второй (Гореленко) с ноября 1944 командовал армией без войск, третий (Ремизов) с фронта был отправлен в Иран, четвёртый (Козлов) своего политкомиссара боялся больше, чем немцев. И т.д. — каждый желающий может проследить судьбы остальных генералов самостоятельно. Из 37 человек, к началу войны возглавлявших военные округа и общевойсковые армии, 16 — очевидное попадание пальцем в небо, случайные в военных верхах люди (приплюсуйте к ним ещё 10, которые выбыли из строя по разным причинам [плен, смерть, репрессии] летом-осенью 41-го и за редким исключением не успели себя никак проявить). А ведь предполагалось, что именно эти 37 генералов обеспечат должный отпор агрессору (или успех нашего наступления на Германию — кому как нравится).

Виктор Суворов построил эффектную и адекватную теорию. Она многим пришлась по душе. Она фактически сровняла с землёй официальную историю войны. Сейчас кипит работа по возведению нового здания, авральная, торопливая, часто бестолковая. В новостройку всяк желающий (и главный архитектор в том числе) тащит любое барахло, надеясь, что эффектный фасад плешивую рухлядь скроет. От хлама, таскаемого новоявленными прожектёрами, суворовская постройка скоро приобретёт столь же отталкивающий вид, как и каноническая советская версия.

Некогда знаменитый «Первый удар» этого автора был прочитан, взвешен, признан лёгким, однако годным к употреблению. Но «Похождения Нила Кручинина» — это уже за рамками здравого смысла и вкуса. Прочитал три повести, но с каким трудом они дались! Рабское подражание классическому детективу, диалоги на грани бреда, рояли за каждым кустом, до тошноты правильный, знающий-понимающий аля Шерлок Холмс, он же Нил Кручинин...

А ведь когда-то эта писанина популярной была, и Кручинин, говорят, майору Пронину конкуренцию составлял. Право, на фоне Шпанова Лев Овалов в своих наиболее сильных вещах за Джойса сойдёт.

А было так. Роман «Аўтамат з газіроўкай з сіропам і без» белорусского поэта Владимира Некляева получил литературную премию имени польского литератора Ежи Гедройца. Писатель Анатолий Матвиенко решил оный роман прочитать. Желание естественное, не так ли? Однако премированного текста в сети не оказалось и пришлось читать другой роман Некляева, «Лабух», причём не оригинал, а русский перевод. И получилось, что ничтожность одного произведения доказывалась цитатами из другого. Товарищи, а ведь это замечательная идея! Давайте гвоздить «Войну и мир» цитатами из «Филипка», давайте докажем несостоятельность «Мёртвых душ», выписывая цитаты из «Ганса Кюхельгартена» в переводе на урду. По-моему, этот новый метод в литературоведении, до которого даже Топоров не додумался, заслуживает самого пристального внимания.

Что мы имеем? Имеем мы крупный завод в российской глубинке, вокруг которого клацают зубами разнообразные госструктуры, иностранный бизнес, организации со скрипящими и шипящими названиями СВР, ФСБ, ОМГ, ОПГ, СК и проч. Щёлк — и на директоре завода, мужике самостоятельном и несговорчивом, висят два (ладно, полтора) убийства, новый собственник объявляется мгновенно, столь же мгновенно налаживает производство чего-то жутко оборонного и уже чувствует себя хозяином положения. Ну а дальше надо читать, потому что какой смысл пересказывать боевик. Короче, безумный хоровод с чаепитием, знай только слабые, не умеющие планировать с четвёртого этажа, отлетают. В финале добро надавало по морде злу, но это только первый раунд.

Примерно так. Не могу не отметить умение автора управляться с многофигурной композицией, равно как и способность на пятачке боевика, когда шаг влево или вправо неизбежно отвлечёт читателя на пиво, создавать запоминающихся героев. Впрочем, иногда шаги эти приходилось делать: стремительный домкрат сюжета подвисает, когда взгляд останавливается на младшей дочери бывшего директора. Но и это надо, что бы мир не состоял только из тех, кто стреляет и убивает; кто-то должен и поплакать, и губы подвести, да хоть кота покормить. Совсем уж хорошо, что ответ на вопрос кто же тот лесник, который отогнал волков, был получен в самом финале и оказался весьма неожиданным.

Чтобы дорасставить все умляуты над «u», скажу, что это отличный, жутко увлекательный и головоломный боевик. А ещё мне близок мессидж романа, по нынешним временам, может, и немного старомодный. Ну так ведь и реклама иногда правду говорит — про то, что есть истинные ценности.

Главного писателя республики Беларусь Николая Ивановича Чергинца я не читал очень давно, со времён «Финала Краба» (тридцать с лишним лет! кошмар). Для тех времён это был неплохой милицейский детектив, особенно если учесть, что Вайнеров или хотя бы Словина в нашей дыре было не найти. Шли годы. Чем дальше, тем чаще слушал рассказы генеральских оруженосцев о его, Николая Ивановича, величии, о том, как он завоевал российский рынок и приступил к завоеванию иранского. Решил лично проверить, как идёт завоевание — прочитал роман «Рискованная игра». Оказался в общем нормальный боевик, в самый раз для чтения в поезде. Тут бы и точку поставить, но автор, напомню, великий писатель земли белорусской. К автору боевика претензий нет, но к великому писателю — мелкие — накопились. Например, слишком часто герои кивают головами, один даже кивал бычьей головой, хотя действие происходит в Москве, а не на Крите. Цветущая тётенька в начале главы обладает отличной фигурой, через две страницы её формы уже расплывчатые. Есть прелестный абзац на четыре предложения, в котором четыре раза склоняется слово «сотрудник». Фрагмент, в котором пьяные богемные художники рассуждают про Пикассо и Малевича, напомнил «Чего же ты хочешь?». В системе написания диалогов, когда персонажи после каждой фразы кряхтят, встают, протяжно вздыхают и недобро посматривают, автор изо всех сил выворачивается, что бы «Иван сказал» — «Илья ответил» не засоряли текст. От излишнего синонимического усердия диалог друзей приобретает примерно такой вид: — Спасибо! — сказал красивый черноволосый мужчина — Не за что! — ответил седовласый ветеран. Кстати, главный герой так часто к месту и ни к месту именуется седовласым ветераном (вариант — седовласым полковником), что, кажется, этот довесок стал его вторым именем: был Чингачгук Большой Змей, есть полковник Илья Седовласый Ветеран; свежо.

Ну и т.д. Можно вспомнить ещё пожилого дворника в тулупе, который махал метлой (я понимаю, что не тулуп), или про героя который «сощурил глаза» (ну не щёки же), но это уже по инерции. Больше не буду. Пусть лучше Иран трепещет.

Как сейчас помню: вторая половина 70-х, воскресенье, народ по Первомайской идёт на рынок или в баню, а известный всему городу Славик выкатывает из гаража известный всему городу «Форд» и любовно его моет-полирует, радуя свои водительские чувства и взгляды горожан. Машина, по-моему, дальше метра от гаража не ездила, но это ей ничуть не мешало быть местной достопримечательностью.

Когда читал повесть Васіля Гігевіча «Шчаслівая планета», почему-то этот неисправный, но красивый иностранный автомобиль постоянно лез в голову. Как символ белорусской НФ. Да, иногда в него садятся, могут даже доехать до соседней галактики и, притворившись Иванушкой-дурачком, выслушать лекцию тамошнего доктора Опира о замечательном устройстве счастливой планеты (естественно, как вы догадались, и устройство не замечательное, и планета не то что бы счастливая). Но только героя сон сморил, как снится ему рыбалка, крючки, поводки, бусинки, вертлюжки, сорвавшийся лещ на пять кило, и становится ясно, что автору на самом деле ближе. А когда рассказывается про парнишку, который уходит из деревни в город и которого кані застацца прасілі, или про другого молодого человека, который умирает с книгой з друкарні пана Марціна Кухты, так американский драндулет смотрится совсем ни к месту.

На сегодняшний день практически не осталось крепостей, в которые не проникли фантасты. Всё шатается под их неистовым напором: проза психологическая и проза детективная, проза историческая и проза сакральная, проза эротическая и проза мистическая, «городской роман» и «роман воспитания», политические и философские трактаты. Уж на что консервативна деревенская проза — и там они отметились, и нет необходимости заглядывать в глубь десятилетий, вспоминая утопии Чаянова, потому что в обозримом прошлом был роман минчанина Георгия Попова «За тридевять планет», советская колхозная утопия в чистом виде. Одна из немногих крепостей, где ворота крепки, стены высоки, а караул не устал — дамская проза. Kinder — Kirhe — Kuhek — это оковы, по крепости превосходящие даже те, что помешали Никите Сергеевичу Михалкову жениться на Ларисе Огудаловой, тут сцепление с реальностью максимально возможное, никто так твёрдо не стоит на земле, как домохозяйка. Логично было предположить, что крепость эта падёт в числе последних. Однако ничуть не бывало, и вот уже изумлённая стража таращится на контрабандистку, открыто волокущую товар, к употреблению не рекомендуемый. Знакомьтесь: Наталья Нестерова, новая звезда женской прозы, за три года выпустила полтора десятка книг общим тиражом в два миллиона экземпляров. Кажется, она уже вышла в высшую лигу и, по мнению оптимистов, начинает серьёзно конкурировать с тремя полуграциями российского маскульта. Относительно недавно пополнила свою библиографию, выпустив роман «Обратный ход часов». Фантастический роман.

Начинается он вполне традиционно: мужчина примерно пятидесяти лет от роду принимает решение покинуть семью. Он интеллигентный человек, он благодарен жене за совместно прожитые годы, он не желает никаких скандалов, но жить предпочёл с молодой любовницей. Типичный любовный треугольник, уже на сотой странице роман можно было заканчивать, потому что способов справиться с этим нехитрым набором кубиков не так много, и все они описаны бессчётно. И тогда писательница решительно отвергает привычные варианты развития событий и вторгается на территорию, слабо освоенную производителями женской прозы. Пылкие любовники переоценили силы того, кто являлся слабым звеном в паре, и после цепочки «афродизиак — сердечный приступ — нитроглицерин» наступает смерть. Но вместо точки — запятая, вместо бригады скорой помощи, констатирующей смерть и лениво прикидывающей, стоит ли забирать труп — «мужское молодильное» в майонезной баночке, найденное в квартире бесследно исчезнувшей родственницы. Мужчина оживает, он вновь бодр, весел и неутомим. Однако радость была недолгой. Герой начинает стремительно молодеть, превращаясь из пожилого мужчины в мужчину в самом расцвете сил, потом в юношу, мальчишку, младенца и, наконец, в эмбрион, растворившийся без следа. Метаморфозы сопровождались сначала недоумением, потом слезами родственников, попытками врачей выделить «молодильное» и изрядно обогатиться, прочими не всегда обязательными телодвижениями персонажей. Это позволило автору ещё на полторы сотни страниц растянуть повествование и превратить немудрящую историю в роман. «Немудрящую» — потому что тот, кто помнит историю Сола Вайнтрауба из романа Дэна Симмонса «Гиперион», сам может заглянуть в пропасть, разделяющую эти романы.

Роман написан с юмором, читается легко, но потому и легко, что облегчён до веса воздушного шарика, лишён мало-мальских конфликтов. Даже без необходимых для жанра элементов хэппи-энда не обошлось: бывшая супруга ещё при живом муже-младенце нашла нового мужчину, того самого доктора из бригады скорой помощи, да ещё и от алкоголизма любовью своей его исцелила. И остаётся сделать не бог весть какой глубокий вывод: как у тульского токаря вместо кроватки или табурета всё равно получался пистолет ТТ, так и у представительницы дамской прозы всё равно получается дамская проза, каким бы инструментарием она при её создании не пользовалась.

Почему-то фантастическая повесть для детей вышла в мрачной серии «Современный детектив». Издатель не подозревает, что на клетке со слоном желательно писать не «буйвол» или «тапир», а, как то ни скучно, именно «слон»? Впрочем, такое оно, современное книгоиздательство, и в серии «классика» можно легко издать детективчики главы писательского союза, за современную фантастику выдать мистику с перепевами «Мастера и Маргариты», а детскую повесть предложить суровым читателям «Банды» и «Антикиллера».

Повесть к шедеврам не отнесёшь, но она вполне симпатична и по-хорошему старомодна. Веет старыми добрыми 60-ми, теми самыми, когда писатели не знали слова «амбивалентность», пытались не только развлекать, но и немножко воспитывать юного читателя. В «Повелителе мгновений» действие происходит в наши дни, а главный герой — 12-летний мальчишка, получивший от деда прибор, с помощью которого можно управлять течением времени. Настроил соответствующим образом — и, двигаясь быстрее соперника, выиграл партию в пинг-понг у первой ракетки школы, победил в боксёрском поединке куда более сильного противника. Захотел привлечь внимание симпатичной девочки — стал лучшим вратарём школьной команды; что за труд ловить мячи, если они к тебе в руки не летят, а еле-еле катятся? Мячи все поймал, правда, девочка внимание всё равно не обратила. Иногда новое умение помогало и в более серьёзных делах: коляску с младенцем от грузовика спасти или террориста, взявшего в заложники детсадовских малышей, обезвредить. Но мальчишка остаётся мальчишкой, он о велосипеде мечтает, о компьютере... И попытался раздобыть средства, сшибая понемногу деньги с местных казино. Так вышли на его примечательное умение бандиты, а в повести появилась сюжетная линия, которую можно счесть и воспитательной, и (с натяжкой) детективной. Так что, может, издатель и не соврал.

Юргон — это так зовут молодого парня, бабника, гуляющего направо и налево. Причём девчонок умело доводит до постели и столь же умело бросает без глобальных обид с их стороны. Но однажды случился прокол, после которого обиженная отправилась к знахарке, а там наговоры-заговоры — и парень теряет мужскую силу. Далее в реалистическое повествование капнули чуток мистики: тысячелетний колдун, вообще невообразимолетний Дух бессилия (тот самый, которого вселили в тело Юргона) и дед Кирилл, этого духа изгнавший. В финале Юргон набирает номер телефона кириловой внучки, а что там у него дальше с ней будет — любовь до гроба или прежнее «сбежались-разбежались» — пусть решает читатель.

Автор, замечу, важный белорусский писначальник, да и прозаик не последний. Ну а то, что его роман пустой и банальный, так это мне и показаться могло.

Роман состоит из нескольких обкатанных штампов. Штамп номер один — близкое будущее, каким его любили изображать 40-50 лет назад: засилье корпораций, перенаселённость, унылая жизнь и манипулирующие ею магнаты. Штамп номер два — безумный учёный. Впрочем, учёный-то как раз умный, даже гениальный, но циничный до безобразия. Под прикрытием путешествия на Марс он вознамерился создать полностью подконтрольное ему общество, этакую технократическую утопию, где он в одном лице и бог, и царь, и и герой. Только усилий гений не рассчитал и проиграл первенство своего мира суперкомптьютеру. Далее идёт штамп номер три — компьютер, вышедший из повиновения, подчинивший людей, диктующий условия, контролирующий каждый шаг и в итоге взявшийся казнить и миловать. Финал — ещё один штамп: люди взбунтовались, уничтожили электронного эксплуататора и выбрали смерть (машина контролировала все системы жизнедеятельности), а не жизнь полуразумных автоматов.

Вот такие велосипеды, сплошь состоящие из списанных за ненадобностью импортных деталей, почему-то обычно и предлагают читателю авторы белорусской НФ.

Такая она, литература 80-х. С одной стороны, возвращённые из-под глыб Набоков, Зайцев, Довлатов. С другой стороны, «Дети Арбата», «Белые одежды», «Демонтаж» или такой вот «Репортёр». С одной стороны то, что моментально стало классикой. С другой стороны литература злободневная, остросоциальная, нужная в строго определённый момент и благополучно забытая, едва такой момент плавно перешёл в следующий. От этого огромного корпуса текстов остались строки в библиографиях и смутные воспоминания читателей, путающих фрагменты романов с телепередачами и публицистическими статьями.

Нужен был этот откровенно сиюминутный роман автору «Семнадцати мгновений»? Наверное, да. Но тратить пыл, время, энергию, ресурс печатной машинки на то, о чём гораздо оперативнее расскажут в «Прожекторе перестройки»?.. Не знаю. Собственно, о том в основном и думал, читая книгу — не о сюжете и героях ведь было думать. Эка невидаль: смелый репортёр, комсомолец и спортсмен; трусы и подлецы в коллективе; полковник Басилашвили, который всё расследовал и расставил по полкам. И барабанная дробь публицистики, не смолкающая ни на минуту; эта самая, блин, злободневность, которая утащила на дно и то немногое, что было хорошего в романе.

Эту интересную книгу хочу использовать с сугубо утилитарной целью — доказать один нехитрый тезис.

В книге 184 статьи о прозаиках, поэтах и критиках, которые, по-мнению автора, определяют современный литературный процесс. Среди этих 184 статей о титульных фантастах — двенадцать: Роман Арбитман, Кирилл Бенедиктов, Александр Громов, Олег Дивов, Марина и Сергей Дяченко, Александр Зорич, Евгений Лукин, Сергей Лукьяненко, Николай Перумов, Вячеслав Рыбаков, Мария Семёнова, Михаил Успенский. Упомяну так же социально близких Александра Бушкова, Михаила Веллера и Виктора Пелевина. Не скрою, недоумение вызывает отсутствие в этом списке как минимум трёх авторов: Андрея Лазарчука, Святослава Логинова и Генри Лайона Олди. Это при том, что на начальном этапе формирования списка их рекомендовали люди, вопросом владеющие неплохо. И если отсутствие Лазарчука ещё можно как-то объяснить (например, так: с 2000-го по 2007-й год у него не вышло ни одной сольной книги), то игнорирование активных лит. деятелей и хороших писателей Олди не совсем понятно. Ну да ладно, спишем этот казус на авторский произвол и отправимся далее.

Теперь пришло время бритвы. Аккуратно отделяем от общего списка критиков и эссеистов общим числом 30 человек. Ещё взмах бритвы — 27 поэтов. Оставляем чистых прозаиков. 127 человек. И загибаем пальцы, отсчитывая тех, чья проза ну никаким боком не подходит под определение «реализм»:

Борис Акунин (Фантастика, Сказки для идиотов), Сергей Алексеев (Сокровища Валькирии), Владимир Березин, Юрий Буйда, Ксения Букша (Дом, который построим мы), Дмитрий Быков (три АБС-премии!), Андрей Волос (Маскавская Мекка), Линор Горалик и Сергей Кузнецов (Нет), Дмитрий Емец, Алексей Иванов, Александр Кабаков, Анатолий Ким (Человек-лес), Юрий Козлов, Анатолий Королёв (Блюстители неба, да и журнальная проза), Павел Крусанов, Андрей Курков (Бикфордов мир), Анатолий Курчаткин (Стражница, Записки экстремиста), Юлия Латынина, Дмитрий Липскеров, Евгений Попов (Душа патриота), Юрий Поляков (Демгородок), Александр Проханов (Господин Гексоген), Вячеслав Пьецух («Роммат» — это реализм! — насмешничал когда-то barros), Ольга Славникова (Бессмертный, 2017 плюс квалифицированные критические статьи), Алексей Слаповский (Я — не я, да и Первое второе пришествие, пожалуй), Саша Соколов (Палисандрия; увы, сам не одолел, но Немзер писал о ней в статье с подзаголовком «Альтернативные истории в зеркале словесности» и я ему верю), Владимир Сорокин, Татьяна Толстая (Кысь), Макс Фрай, Михаил Харитонов, Владимир Шаров.

Третья часть прозаиков, делающих современную русскую литературу (по мнению человека умного и авторитетного), не так, так этак, не каждый раз, так через раз пишет фантастику. Поправьте меня, если занесло, но никогда, ни в какие времена (ну, может быть, в 20-е годы прошлого века) фантастика не занимала столько место. Это — не кризис, разговоры о котором не прекращаются ни на минуту. Это — расцвет.

Или какое-то совершенно новое, непривычное, да и пугающее немного состояние русской литературы, требующее серьёзного исследования.

«Старый литературный мерин Авдеенко». Кто это его так припечатал? Не помню. Но в самую точку. Писатель, делегат первого писательского съезда, ветеран войны, в истории литературы остался автором давно забытого романа «Я люблю», а в памяти читателя боевиком «Над Тиссой». Который при ближайшем рассмотрении оказался... Ну просто нет слов, чем он оказался.

Роман невероятно натужный и до оскомины правильный, словно и не роман вовсе, а очерки из дивизионной многотиражки. В армии отцы-командиры, которые ночи не спят, переживая, хорошо ли накормлен солдат, как ему служится и свободно ли дышится. Солдаты все на подбор бравые вояки, пускают скупую мужскую слезу при расставании с любимой заставой и вместо дембеля рвутся в наряд. И вокруг пастораль: селяне работают в поле, девчата — задорные, хлопцы — весёлые, старики — умудрённые. Тошнит от этой фальшивой правильности в краю, где ещё недавно орудовали бандеровцы. Да, и все готовы стукнуть: на соседа, на родственника.

Это — фон. Действие не менее фальшивое. Шпионы ловятся в пять минут, словно сардельки на вилку. Одного поймали в огромной толпе поселян, одет был неправильно и воротник тужурки поднял. Второго, матёрого диверсанта со спецподготовкой, старшина-параноик вычислил по бегающим глазам и дрожащим пальцам. Ладно, были, наверное, причины и глазам бегать, и рукам дрожать у прекрасно подготовленного шпиона с прекрасными документами, но выловить по таким приметам врага на территории, где живут десятки тысяч человек? Да тому старшине в психоаналитики идти надо, а не собачьи поводки дёргать.

Главный шпиён попался банально — решил, что в нашей социалистической родине деньги играют ту же роль, что и в его поганой Америке. Решил деньгами купить дружбу простых советских людей. Просчитался.

Книга настолько слаба, что заводить разговор о литературных достоинствах нет смысла. Казалось бы, приличный автор, забежав на минутку к первоклассникам, должен был показать пример во всём, а получилось, что даже правописание «жы» и «шы» забыл.

Разведка — один из самых опасных и специфических видов человеческой деятельности. Гражданина с улицы не отправишь агентом в чужую страну, обычного военного с обычным кругом обязанностей не сделаешь резидентом во вражеском государстве, даже если это хорошо подготовленный военный. Кажется, это банальности, которые неловко разъяснять. Однако именно это пытается оспорить в своём романе Лев Овалов. Уж больно фантастическая у него завязка: простой майор-штабист волею обстоятельств становится нашим резидентом в оккупированной фашистами Риге, и у него даже неплохо это дело получается.

Неужели всё так просто? Немного похож внешне, языками нужными владеешь — и готовый резидент из тебя. Или Юлиан Семёнов да Вадим Кожевников, живописуя молчаливые подвиги Штирлица и Вайса, связанные с немалыми опасностями и риском для жизни, просто набивали цену своим заказчикам из ГРУ и ПГУ?

Ну да ладно, где наша не пропадала. Честный и храбрый офицер Макаров быстро освоился в новой для себя роли. Под руководством квалифицированных товарищей расшифровал английскую агентуру в Риге, которую вместе с резидентом собирались прибрать к своим рукам немцы, передал советскому правосудию впутавшую его во всю эту авантюру двойную-тройную агентессу, спас детей от лап собрата доктора Менгеле. В общем, с чувством исполненного долга мог вернуться домой.

Поскольку автор романа Лев Овалов, нетрудно догадаться, что один из квалифицированных товарищей, помогавших Макарову, и был знаменитый майор Пронин.

К Овалову привыкли относиться с иронией. Но он, как бы то ни было, неплохой писатель. Есть в романе своеобразный шарм, есть неожиданные эпизоды, но, увы, всё глушит вязкая патока тошнотворной правильности, партийности. Герой с усмешкой рассказывает о попытках завербовать его то немцами, то американцами. Он может позволить себе усмешку, ведь всем известно, что коммунисты не только не сдаются, но и не продаются. Коллега Макарова, ежедневно рискующий жизнью, мечтает не с женой встретиться, не детишек поласкать, не поудить рыбу на берегу туманной речки... Нет, для него верх мирной жизни, довоенного уюта — побывать на обыкновенном партийном собрании... Поневоле заподозришь изощрённую издёвку, читая этакие перлы.

Вот.

Майор Пронин стал фирменным знаком Овалова. Писатель пытался уйти от судьбы, сочинял книжки про революционеров... Тщета. Пронин стал его судьбой, он же судьбу эту основательно покорёжил, усадив автора в ГУЛАГ за разглашение государственной тайны. А ведь как всё начиналось! Всесоюзная слава в 23 года, включение совсем ещё молодого, практически начинающего автора в литературную энциклопедию. И чиновничья карьера складывалась неплохо: редактор журналов «Селькор», «Молодая гвардия»... Глядишь, ещё немного времени прошло бы, и на тебе, товарищ, кресло главного редактора «Знамени», секретарство в союзе писателей, и серенький писателишко Кожевников у тебя бегает на посылках..

Один из первых белорусских научно-фантастических романов. Первая часть появилась в журнале «Маладняк» в 1932 году (№№ 7, 8). В 1933 году автор арестован по делу «Беларускай народнай грамады» и получил три года исправительных работ. Едва вышел на свободу — в 1936 году второй арест. Очевидцы рассказывают, как во дворе минского НКВД горели костры, улетали вместе с дымом в том числе и рукописи, изъятые у врагов народа. Так что вторая часть романа не появилась, и вряд ли мы узнаем, как планировал автор завершить сюжет, брошенный едва ли не на полуслове. Поэтому и претензии трудно предъявлять. Текст-то клочковатый, сюжетные линии связаны на живую нитку, научно-фантастическая линия больше напоминает мистификацию, но, может, как раз во второй части и нитки были бы подобраны, и прибор разрушительной силы явился бы во всей красе, а не в виде муляжа, наскоро собранного весёлыми берлинскими студентами, и вообще всё засверкало бы? Кто знает...

Прекрасная повесть, когда-то знаменитая, однако потом быстро забытая. Не вина в том автора, просто не был он диссидентом, не подписывал письма протеста, не уехал в США и не поучал оставшихся аборигенов. К тому же умер рано, едва разменяв пятьдесят. И повесть написал не про рефлектирующего интеллигента, балующегося переводами поэзии братских народов и мечтающего обменять московскую квартиру, а про простого русского парня, почти мальчишку, который сам того не зная сделал геройское дело, который защищал родину, не задумываясь по причине открытости души и малости лет о её язвах и нескладностях, и защищал сколько жизни хватило.

На мой взгляд, всё не так страшно. Безусловно, то, как два профессиональных литератора представляют первую фразу «Моби Дика» — прелесть, оба должны бицца головой апстену, прося прощения за идиотский ляп. «Образованность всё хочут показать». Наковырял я там ещё мелкого, то ли описок, то ли ошибок. Сильно раздражали попытки представить прозу АБС 60-70-х как вечный кукиш власти, борьбу с поздним хрущевизмом, ранним брежневизмом или начальным андроповизмом. Мне-то кажется, что Стругацкие писали в первую очередь литературу, но если всё видятся фиги, значит, это кому-нибудь нужно. Какие-то странные конспирологические версии с Тайными Масонскими Знаниями, которые то ли получили, то ли не получили АБС (мы, конечно, не верим, но мало ли, болтать ведь зря не станут). Какие-то далёкие от реальности картины, что вот состоялись писатели Стругацкие и теперь ждут не дождутся, когда придут к ним из идеологического отдела ЦК, приласкают, обогреют, путёвку дадут или орден. Читаешь и гадаешь: может, это такая очень тонкая ирония, которую я просто не догоняю? В то же время очевидно, что книга написана с уважением к героям, с уважением к их прозе.

Есть ведь и такое обстоятельство. Да, лично я для себя ничего нового не открыл. Так ведь я читал Скаландиса (если сравнить Скаландиса и Прашкевича-Володихина, то всё-таки у последних действующий прибор, а у того разбросанные в беспорядке детали, из которых что-то работающее ещё предстоит собрать), переписку АБС, «Комментарии к пройденному». Но ведь будут читатели, которые про Стругацких «где-то что-то когда-то» слышали, и не более того. Даже через такую кривобокую книгу они войдут в этот мир, а там уж авось и сами разберутся.

Не знаю. Вроде и хвалить не за что, но и абсолютной неудачей язык не поворачивается назвать. «Буду думать» (©)

Когда в номере убитого кандидата наук и доцента обнаруживают новый финский костюм, югославские рубашки, австрийские туфли и гонконгский платок, можно не сомневаться, что доцент — жулик. А ещё, а ещё там магнитофон «Сони» и электробритва «Ремингтон», вот. Довершает картину имя-отчество убитого: Эдгар Евгеньевич. Тут и корове понятно: жулик, жулик, жулик, а ещё растлитель малолетних, и, может, вовсе даже не доцент.

Когда выясняется, что убийца — бывший пограничник, а нынче лесник, что пишет стихи любимой девушке и читает дома «Зоогеографию Дальнего Востока», можно не сомневаться, что не убийца он, и ошибка рано или поздно обнаружится. И зовут его правильно — Нил Мокиевич. Естественно, бывший пограничник и поэт Нил Мокиевич не может быть отрицательным героем.

Смущает немного следователь Ольга Арчиловна. Ну да ничего. Всё-таки Арчил — не Арчи, так что, надеюсь, она справится.

Почти неделю продирался через тернии романа «Колодец пророков» Юрия Козлова. И не выплыл, совсем пропал. «Патриотический Пелевин» придавил переливанием пустого в порожнее, ужасающим многословием, непроглядным туманом, многоэтажной конспирологией и постоянным сваливанием в голую публицистику. А голая, она одинаково малоприятна, что патриотическая, что либеральная. Ниасилил. Волей-неволей вспоминал «Геополитический романс»: те же темы, образы, поэтика. Но! Динамично, ярко, без мистики и бесконечных генеральских монологов, а публицистика в приемлемых дозах и к месту. При этом внятный сюжет (которого в «Колодце...» нет; квашня квашнёй) и хорошо выписанный герой на фоне умирающей страны. Однако хронологически «Геополитический романс» предшествовал «Колодцу...», так что стремление автора развить однажды удачно найденное налицо. Только переусердствовал, и Боливар не выдержал тяжести балласта.

А ещё авторов фэнтези любят обвинять в эскапизме или асоциальности... Вот он, стопроцентный уход от действительности: идёт мировая война, перерастает в революцию февральскую и революцию октябрьскую, революция снова сменяется войной — на этот раз уже гражданской, а юный оболтус, будущий юрист и столп общества, изгаживает две сотни страниц своими копеечными переживаниями, мимолётными приключениями и описанием банального траханья с проститутками. И вменяемые вроде люди устраивают ритуальные танцы, выискивают какие-то эсхатологические глубины и на полном серьёзе пытаются выдать кучку конских яблок за литературу.

Слава Богу, судьба этого романа в России сложилась удачно. За исключением нескольких оригиналов никто не пытался выдать его за шедевр, издали его, если не обсчитался, всего два-три раза, вряд ли более. При всём клиническом недомогании современного российского общества подобная гниль оказалась лишней. И на том спасибо.

Мировой бестселлер, а впечатление более чем странное. Словно не художественное произведение, а инструкция. Ну да, инструкция, под грифом «сов. секретно», под названием «Как убить президента». Подробно рассказано, как делается фальшивый британский паспорт и прочие документы, как и у кого приобретается винтовка, которую можно упрятать в алюминиевую трубку, которую, в свою очередь, можно выдать за костыль. И по мелочи: то отращивать волосы, то состригать, вовремя перекрашивать их. Машины менять. И т.д. Всё казённо, протокольно, сухо. Инструкция, чего же с неё ещё требовать?

Параллельно излагается столь же совсекретная инструкция «Как обезвредить предполагаемого убийцу президента, не имея ни единой зацепки». Для этого нужны: 1) плотные контакты с иностранными коллегами; 1 с половиной) неформальные в том числе, чтобы можно было получить информацию сверх той, что указывают нормативные документы; 2) огромный штат по всей стране; 3) дедукция. И т.д., пока пальцы не надоест загибать.

И ведь обезвредили! Не имея ни единой зацепки, только лишь знание факта.

Ни одного живого персонажа, слова, да хотя бы жеста — чтобы кто-то головой нервно крутил или трубно сморкался. Киллер в окружении привидений. Привидений оказалось больше, они победили. Не ощущается даже особой энергетики; так, словно сонные мухи по стеклу ползают.

Компенсируется эта блеклость двумя обстоятельствами. Первое — достоверность. Никто нам честно не расскажет, как на самом деле проходят подобные операции, но после книги веришь, что именно так. И второе: бесподобный сюжетный поворот в финале, когда выяснилось, что вся кропотливая работа по поимке убийцы-невидимки стартовала с изначально неправильной посылки. Вполне функциональное здание, как оказалось, не имело первого этажа.

Валерий Григорьевич Иванов — высокий чин в белорусской прокуратуре, генеральскую звезду на погоне имеет, в 1986-94 гг. прокурором Минска работал. Когда в Беларуси в 1994 году пришла к власти новая метла и привела с собой комплект новых щёток, веников и ёршиков, генерал-прокурор Иванов высокое кресло покинул и присел на стульчик пониже — стал начальником отдела прокураторы по делам несовершеннолетних и молодёжи. Хотя кто знает, возможно, это перемещение по службе и не было значительным понижением. Однако факт остаётся фактом: у прокурорского работника появилось больше свободного времени и он занялся писательством. Так появился писатель Валерий Иванов-Смоленский.

История свидетельствует, что работнику правоохранительных органов прямой путь в детектив. Именно по этому пути писатель поначалу и отправился: «36 часов из жизни прокурора», криминальный роман «www.оборотень.ru». Последний в дальнейшем был доработан и вышел под названием «Капкан для оборотня». История о ликвидации преступности в отдельно взятом городе вышла довольно интересной, однако невооружённым глазом видно, как начинающий автор с плюшкинской рачительностью всё тащил в свой текст, поэтому роман получился дряблым, многословным, со множеством лишних эпизодов и сюжетных ответвлений. Потом, потренировавшись на кошках, В. Г. Иванов-Смоленский решил в дальнейшем не мелочиться и выйти на ринг против М. А. Булгакова. Что поделаешь, широк русский человек, и никак не желает сужаться. Дописывание классиков с некоторых пор превратилось в приятную забаву, ведь нынешние творцы смелее Хемингуэя и на боксёрский поединок готовы выйти с кем угодно. Впору уже бои за чемпионский пояс объявлять: Василий Старой и Лев Николаев против Льва Толстого, Фёдор Михайлов против Достоевского, Борис Акунин против Чехова... Отчего этот ряд и не продолжить?

Так появился роман «Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер», вышедший тиражом 1 000 экземпляров в малоизвестном минском издательстве. Роман о противостоянии Добра и Зла, Бога и Дьявола, Воланда и Иешуа-Христа. Это противостояние закончится победой дьявола, если казнь Христа будет совершена законно. Однако ни в древнем Риме, ни в Москве 1936-го года этого сделать не удалось. В отместку Римская империя была уничтожена ордами Атиллы-Фагота, а СССР развален Бегемотом-Горбачёвым. Последнее же искушение дьявола, вынесенное в заголовок романа, оказалось скорее годным для анекдота: «И внезапно Воланд осмыслил слова Его. И это разом разрешило все проблемы и сомнения. Если не будет борьбы Добра со Злом, если исчезнет наше противостояние, в чём будет моё предназначение? В чём тогда будет смысл моего существования?». Таким образом тема, бередящая умы человеческие в течение тысячелетий, оказалась сведена к пошлому и банальному «мир, дружба, жвачка».

Не пожелав утруждаться созданием собственных персонажей, Иванов-Смоленский не сумел толком распорядится и чужими. Герои Булгакова, взятые во временное пользование, оказались предельно упрощёнными, плоскими, словно асфальтовый каток по ним проехал. Коровьев и Бегемот предстали законченными мерзавцами, их эскапады брутальны, лишены всякого обаяния. Воланд походит на Мефистофеля, сыгранного трагиком сельской самодеятельности: злобен, карикатурно глуп и фатально неудачлив. Мастер оказался вовсе без надобности и потому был торопливо умерщвлён и тут же забыт. Маргарита превратилась в законченную стерву, да ещё и отдельные киллерские поручения выполняет; правда, убивает только «плохих» и только предварительно удовлетворив их любовную страсть. Ничуть не лучше обстоят дела и с языком, которым написан роман. Эту тему можно было бы и обойти вниманием (мало ли кто и с каким умением терзает клавиатуру), если бы не заявление автора, что «копировать язык и стилистику М.А.Б. ...в общем-то, несложно.» Сложно или несложно — виднее, наверное, писателям. Им и слово. «Две дороги ведут в Иерусалим с юга со стороны Вифании. Правая, наиболее широкая и утоптанная, проходит через Иерихонский оазис...» — выводит первую строку своего романа писатель В. Иванов-Смоленский. «Из двух дорог одна не может быть «наиболее» утоптанной. Только «более»» — резонно замечает писатель Е. Первушина. Мелочь? Конечно. Но когда такие мелочи сплошь и рядом и к сотой странице устаёшь их фиксировать? Когда предложения строятся словно в школьном сочинении прилежным шестиклассником? Когда церковнославянское «ничтоже сумняшеся» звучит в Иерусалиме евангельских времён и авторское ухо ничуть не тревожит? Тот же, кто имел возможность сличить текст, лежавший в сети, с тем, что пошёл в печать, наверняка заметил, что прокурор явно задолжал бутылку хорошего коньяка редактору, устранившему совсем уж нелепые речевые конструкции. Право, о поединке с Булгаковым и неловко говорить, хотя бы курсам младшего комсостава соответствовать.

Посредственный роман, только и интересный (если вообще интересный) покушением на классика русской литературы. Однако выяснилось, что именно скандальность была едва ли не главным мотивом писателя. Без всякого стеснения работник правоохранительных органов признаётся: «Дело в том, что в книге я умышленно использовал персонажи М. Булгакова, чем, возможно, нарушил каноны авторского права. В течение 70 лет после смерти автора (М. Булгакова) его наследники вправе заявить о нарушении авторских прав. И я на это рассчитывал. Срок истекает через 3 года. Но, к сожалению, наследники так и не откликнулись... Увы, пока план не удался». Вот и славненько, выражать соболезнования не тянет. Но, быть может, банальный пшик вместо полновесного скандала направит амбиции писателя в более разумном направлении? Например, для начала побороть другого классика, Льва Шейнина. При должном прилежании это может получится.

Генерал-прокурор и прозаик Валерий Иванов-Смоленский, прежде писавший детективы, а так же продолжавший «Мастера и Маргариту», написал ещё один роман. Уже фантастический. О Тёмном веществе, грозящем уничтожить всё живое во вселенной, да и саму вселенную, и о том, как борются с этой напастью. Хотя нет, боролись только в первой трети романа. Там была НФ со всяческими рискованными космогоническими теориями, с учёными дискуссиями и славным ГБ, стоящим на страже. Однако затем последовал прыжок-кувырок и действие без всякого внятного объяснения переносится в некое инопланетно-фехтовальное средневековье. К чёрту борьбу с концом света — даёшь привычный антураж «Трёх мушкетёров» пополам с «Трудно быть богом». «Шпаг мне, шпаг! Кардиналов! Портовых кабаков!». Только вот главный герой — не д'Артаньян, а почти киборг (бронетрико, режим невидимки, «навыки всех мыслимых восточных единоборств» и вообще двенадцать спецназовцев Рязанской дивизии ВДВ в одиночку побивахом). А что за интерес смотреть за похождениями киборга по кабакам? Ну победил он всех врагов, ну на миллиметр отдалил конец света. Скучно.