Авторская колонка

Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «slovar06»

облако тэгов

расширенный поиск »

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9...218 219 220 221 222 223 224 225 226...386 387 388

Концерт «Песняров» на праздновании 1000-летия Витебска в 1974 г.

Статья написана 5 ноября 2017 г. 19:46

Размещена:

в авторской колонке slovar06

Когда же конкретно он состоялся? Есть мнения, что он был и в драмтеатре им. Якуба Коласа, и на летней эстраде, и на стадионе (в разные дни).

читать целиком >>

Тэги: 1000-летие Витебска, Витебск, "Песняры"

10-я школа г. Витебска

Статья написана 2 ноября 2017 г. 00:35

Размещена:

в авторской колонке slovar06

...Другой неожиданный прорыв – появление не только имени Гумилева, но и его стихотворения в книге для “детей старшего возраста” – в повести Александра Давыдовича Тверского “Турецкий марш” (М.: Издательство детской литературы, 1965). Сюжет повести слегка напоминает “Молодую гвардию” А. А. Фадеева. В первых главах изображен последний предвоенный год в жизни учащихся десятого класса города Витязя. В дом главного героя повести Марка ночью врываются шесть сотрудников НКВД и уводят его отца. Вскоре в школе появляется новый учитель истории, Александр Петрович Грандт. Он буквально очаровывает учеников, ставит с ними пьесы и т. п. Объектом особой “индивидуальной педагогической работы” он избирает Марка, с которым ведет долгие задушевные беседы, пытаясь посеять в его душе зерна сомнения в справедливости существующего порядка вещей. Однажды он вдруг читает ему такое стихотворение:

Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит:

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит...

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век,

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

“Что за стихи? – спросил Марк упавшим голосом. – Неизвестного поэта… малозначительного…— ответил Александр Петрович, – некий Гумилев… тоже был расстрелян… как ваш отец. А что – нравится? Да, это поэзия!” Любопытна перекличка: в шпионском детективе – повести А. Полещука “Эффект бешеного солнца” (Альманах научной фантастики. Вып. 8. М., 1970. С. 81) – белогвардеец-контрразведчик, террорист и “вредитель” исповедуется так: “Я был другим. Всегда другим. Меня поразили когда-то слова: “Я злюсь, как идол металлический среди фарфоровых игрушек...” Ваши друзья расстреляли автора этих строк…” (цитируются строки из стихотворения Гумилева 1913 года “Я вежлив с жизнью современною…”; имя автора в тексте, конечно, не указано).

Уместно на этом сайте фантастической литературы вспомнить и о др. фант. произведениях, в частности — упомянутых здесь учеников 10-й школы: Алекса́ндр Давы́дович Тверско́й (1924—1990), переводчик на русский — Иваненко О. Сандалики, первая скорость! Пять сказок. М., 1972; Бережной В. Сенсация на Марсе. Научно-фантастические повести и рассказы. М., 1988.

Ли́дия Алексе́евна Обухова (1924 — 1991) Заметным явлением в советской фантастике 1960-х годов стала повесть Обуховой «Лилит» (1966) — первое произведение писательницы в жанре фантастики. В повести, содержащей явные отсылки к апокрифическому библейскому мифу, описан контакт инопланетных пришельцев с первобытными людьми Земли. Ряд других фантастических рассказов и повестей Обуховой, относящихся в основном к юмористической фантастике — «Птенцы археоптерикса», «Диалог с лунным человеком», «Дочь Ноя», «Яблоко этого года» — вошли в сборник «Диалог с лунным человеком» (1977)

Википедия

В таком виде стихотворение “Рабочий” появилось в советской печати, причем в детской книжке, но со следующей многозначительной купюрой: после второго четверостишия, слов “что меня с землею разлучит” и отточия следовало еще одно:

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

По-видимому, наша “целомудренная цензура” решила не смущать неокрепшие души старшеклассников такими сценками. Еще Пушкин в сказке “Царь Никита и сорок его дочерей” задавал себе такой вопрос:

Как бы это изъяснить,

Чтоб совсем не рассердить

Богомольной важной дуры,

Слишком чопорной цензуры?

Советская в этом смысле давала ей сто очков вперед.

В годы перестройки, между прочим, некоторые бойкие журналисты пытались доказать, что Гумилев предсказал свою судьбу и речь в стихотворении идет о российском рабочем; для этой цели перевирали даже одну строку: “Над седою, вспененной Невой”, а не Двиной. Нет, все-таки немецком: полк Гумилева стоял на берегу Двины, а стихотворение опубликовано впервые еще в 1916 году в газете “Одесский листок” (10 апреля). Против такой спекуляции, имевшей давнюю традицию, постоянно возражала в свое время Ахматова: “…отнесение стихотворения “Рабочий” к годам Революции и т. д. ввергают меня в полное уныние, а их слышишь каждый день”14.

Повесть “Турецкий марш” переиздавалась дважды – в 1968 и 1983 годах. Так вот: в этих позднейших изданиях выделенный диалог ученика и учителя исчез; хотя стихотворение “Рабочий” и оставлено, но без имени автора. Исчезла и сцена ареста: об этом факте вообще не упоминается, поскольку официальные инстанции приказали “закрыть” тему репрессий: “партия на ХХ съезде уже все сказала… сколько можно…” Стоит отметить, что второе издание подписано к печати 29 августа 1968 года, то есть примерно через неделю после ввода советских танков в Прагу. Это был сигнал: “чешская весна” могла состояться благодаря резкому смягчению цензурного режима; советские идеологические надсмотрщики учли этот “опыт”.

Далее события в повести развиваются так. В город приходят фашисты. Учитель Александр Петрович Грандт, пытавшийся с помощью стихов Гумилева “духовно растлить” своего ученика, оказывается, естественно, фольксдойчем, потомком немецких баронов. Он тотчас же стал служить оккупантам, издавая и редактируя антисоветскую газету “Новый путь”. Затем он становится бургомистром, организатором еврейского гетто. Название повести не случайно: под звуки “Турецкого марша” Моцарта, кощунственно превращенный сентиментальными “эстетами”-палачами в погребальный, производятся массовые расстрелы… Судьба все-таки зло подшутила на Грандтом. Искусный художник-гравер, услугами которого пользовались подпольщики для подготовки фальшивых аусвайсов, сооружает по их просьбе поддельный документ, подброшенный затем некоему Родько, недругу Грандта, но также служившему фашистам. На его основе Родько и посылает донос в гестапо, в котором утверждал, в частности: “В наши железные колонны, сплоченные и ведомые фюрером, прокрался иудо-большевистский враг. Имя его Александр Петрович (он же – Исаак Пейсахович) Грандт”, занимающийся укрывательством евреев и другими └преступлениями против Рейха“”. Гестаповцы поверили этой подделке: Грандта вешают посреди центральной площади города.

Несколько слов об авторе этой повести. Александр Петрович Тверской родился 12 апреля 1924 года в Витебске (очевидно, город Витязь образован по некоторому созвучию), окончил там среднюю школу, затем принимал участие в Великой Отечественной войне, награжден медалями. В 1956 году окончил филологический факультет МГУ, в 1960 году принят в члены Союза советских писателей 15.

Любопытные сведения о Тверском сообщает в журнале еврейских общественных организаций Белоруссии “Мишпоха” (2003, № 14) его одноклассник Борис Гинзбург, вместе с ним окончивший в 1941 году витебскую школу. Он рассказывает, что А. Д. Тверской часто приезжал из Москвы в Витебск, собирая материалы для своей книги и беседуя со многими людьми, перенесшими здесь период оккупации, с бывшими партизанами и подпольщиками, знакомился с архивными материалами. Прототипы героев книги довольно легко угадываются, хотя и выведены под другими или слегка измененными именами. В частности, учителем истории в те годы действительно был Александр Львович Брандт: в повести изменены только отчество и первая буква фамилии. “Почти вся его предательская деятельность передана точно, – пишет Гинзбург. — В годы войны он добровольно пришел на службу к фашистам. Стал редактором их газетенки. Писал подобострастные статьи о новой власти. С гневом обличал то, о чем с восторгом отзывался в предвоенные годы. Газета была “нашпигована” антисемитскими пасквилями. Брандта убили в городе партизаны”.

А.В. Блюм

http://magazines.russ.ru/neva/2011/4/bl10...

* * *

Довоенная школа

Сегодня по адресу ул. Путна, 3 находится средняя школа № 10. Она была основана в 1937 году, называлась "сталинской".

— В то время большинство средних учебных заведений в Витебске размещалось в приспособленных помещениях. Здание на бывшей Депутатской было одним из немногих, построенных специально для школы, — говорит Ольга Давидовская.

Школа № 10 считалась лучшей в городе и одной из крупнейших в республике. Здесь было самое современное оборудование для кабинетов химии, физики, а также светлые просторные классы, живой уголок, спортзал, буфет, пионерская комната, мастерские.

Первого директора школы Бронислава Плинта постигла трагическая участь: он был репрессирован.

Здание СШ № 10. 1945 год. Фото из фондов Витебского областного краеведческого музея

Читать полностью: https://news.tut.by/society/433089.html

Планировка здания позволяла быстро развернуть в нем госпиталь, превратить классы в палаты. В первой половине 1941 года городской отдел образования отвел пять школ Витебска военному ведомству — для организации госпиталей. Среди них была и школа № 10.

Однако в годы оккупации в ней, по воспоминаниям местных жителей, находился немецкий сборный пункт. Здание пережило военное лихолетье, и уже 1 сентября 1944 года здесь снова начались занятия.

Первым послевоенным директором школы была Анна Блау, учитель математики.

Заслуженные учителя БССР, преподаватели СШ № 10 г. Витебска А.Г. Блау (слева) и Т.А. Ляторовская. 1948 год. Фото из фондов Витебского областного краеведческого музея

Школа № 10 и сегодня — одна из самых престижных в городе.

Вид из сквера на Успенской горке на разрушенное здание Спасской церкви и СШ № 10. 1954 год. Фото из фондов Витебского областного краеведческого музея

После освобождения Витебска от фашистов 26 июня 1944 года школу начали восстанавливать, и 1 сентября она снова открылась. Послевоенным ученикам не хватало бумаги, чернил, мела… Но дети стремились к знаниям и развитию, и уже в 1946 году на базе этого учебного заведения открылась первая в Витебске спортивная школа. А вот ее первых двух директоров – Бронислава Плинта и Павла Шаппо, постигла трагическая участь: они были репрессированы в 1937-1938 годах.

https://news.vitebsk.cc/2012/10/13/na-vit...

https://news.tut.by/society/433089.html

Школа основана в 1937 году, в сентябре её открыл первый директор Бронислав Плинт. В неё была переведена часть учащихся 3-й школы. Они и стали первыми выпускниками в 1938 году. В это время она была одной из самых крупных школ в стране, получила самое современное оборудование для кабинетов химии, физики, сразу же активно включившись в существующую систему образования. За четыре предвоенных года её стены покинули десятки выпускников, по воспоминаниям которых, а также по немногим фотографиям и документам можно установить её историю за тот период. Но мирное существование школы продлилось недолго. Сразу после выпускного бала, 22 июня 1941 года разразилась война. В это страшное время вчерашние выпускники на себе ощутили все тяготы оккупации, фронта и партизанской борьбы с немецко-фашистскими захватчиками.

Среди учителей школы были те, кто вместе с учениками ушёл на фронт, героически сражался, защищая Родину. Многие, вернувшись с фронта, пришли снова в школу, чтобы уже в мирное время трудиться на благо Родины. Некоторые позже стали директорами школы. Среди них Озеров Виктор Яковлевич, Овчинников Константин Сидорович.

После изгнания фашистов из Витебска 26 июня 1944 года сразу же началось восстановление школы, и 1 сентября она продолжила свою работу. В те тяжелые времена не всегда хватало бумаги, чернил, мела, в войне погибло всё современное оборудование и оснащение кабинетов, но было главное — у всех школьников было желание учиться, продолжать своё прерванное войной образование, постигать науки. Надо сказать, что образование тогда (это касается естественных наук — физики, химии и др.) было гораздо интереснее, чем сейчас, так как целью обучения в школе в то время было не только дать выпускникам необходимые знания, но и сориентировать их в выборе профессии, а значит, на уроках изучалась не только теория, но и то, как она применяется на практике в народном хозяйстве страны. В шестидесятые годы каждый восьмиклассник знал такие вещи, о каких сегодня слышал не всякий одиннадцатиклассник. Главной целью тогдашнего образования было заинтересовать школьников той или иной профессией, «чтобы вырастить из них достойных строителей коммунизма».

Уже в 1946 году у нас была открыта первая спортивная школа города Витебска.

Трагическая судьба постигла первых двух директоров школы, попавших под волну репрессий в 1937—1938 годах. Про Бронислава Плинта информация не сохранилась, а про Шаппо Павла Дмитриевича известно, что он родился в 1898 году в деревне Усна Ушачского района, был хорошим педагогом, учителем математики, а в должности исполняющего обязанности директора находился всего несколько месяцев. Он был осуждён 17 ноября 1937 г. и расстрелян 10 января 1938 г. Реабилитирован 13 сентября 1957 года. Последним предвоенным директором школы был Видишев Тихон Емельянович.

В последующие годы в школе неоднократно менялись директора. C 21.10.1944 г. – Блау Анна Григорьевна; c 05.06.1945 г. – Бром Лазарь Иосифович; c 18.07.1946 г. – Радевич Иван Леонович; c 22.08.1949 г. – Озеров Виктор Яковлевич;c 28.11.1960 г. – Пархимчик Александр Сильвестрович; c 14.02.1961 г. – Радевич Иван Леонович; c 12.09.1962 г. – Овчинников Константин Сидорович; c 01.09.1978 г. – Бунто Тамара Павловна; c 17.11.1983 г. – Ткачёва Галина Петровна; c 21.08.1987 г. – Шарендо Петр Николаевич; c 07.03.1996 г. – Кунашко Валерий Викторович; c 22.10.1996 г. по 2010 – Лычковский Павел Михайлович.

http://s10vitebsk.narod.ru/histsch.html

Так выглядел фасад школы накануне открытия

Довоенный интерьер школы

слева — Спасская церковь, справа — 10-я "сталинская" школа (военное фото из архива В. Борисенкова)

Одним из учеников школы, внесших свой вклад в Победу, был пионер Валентин Пахомов, посмертно награждённый орденом Отечественной войны ІІ степени.

Валентин родился в Витебске в 1927 году. Окончил 7 классов, подружился с будущим руководителем одной из Витебских подпольных групп Белохвостиковым А. Е., их дружба крепла и закалялась в совместной борьбе с фашистами. Весной 1943 года гитлеровцы заслали в Витебское подполье провокаторов и разведчика Валю Пахомова расстреляли 10 апреля 1943 вместе с другими подпольщиками.

Уже в 1946 году у нас была открыта первая спортивная школа города Витебска.

Из стен школы вышли многие замечательные люди. Среди них была Лидия Обухова, выпускница 1940 года. Она являлась членом Союза писателей СССР, автором замечательных книг «Доброта», «Разговор с лунным человеком», «Весна чаще, чем раз в год», «Глубынь-городок», «Заноза», одной из первых книг о Витебске «Витьбичи». Её «Путешествия» впервые были опубликованы в отрывках в школьной газете «Гениальный Ум».

Советский писатель, член Совета по белорусской литературе, член Совета по детской и юношеской литературе Союза писателей России, член правления Совета ветеранов войны — московских писателей — всё это наш выпускник 1941 года Александр Давыдович Тверской. Родился он в 1923 году, на фронте был командиром взвода разведки, имеет награды. События, происходившие в Витебске в годы Великой Отечественной войны, писатель отразил в своей повести «Турецкий марш», а его роман «Песня над Босфором» выдержал 7 изданий.

Фамилия: Плинт

Имя: Бронислав

Отчество: Владимирович

Дата рождения: 00.00.1906

Район: Витебский р-н

Национальность: поляк

Должность/профессия: директор

Партийность: член/канд. в члены ВКП(б)

Арест

Дата: 10.03.1938

Приговор

Дата: 26.05.1938

Судебный орган: тройка

Правовое основание: 72, 76 УК БССР — Деятельность в составе ПОВ

Приговор: ВМН

Смерть

Дата: 29.08.1938

Населённый пункт: Витебск

Реабилитация

Дата: 10.10.1989

Реабилитирован: Прокуратура Витебской обл.

Источники

База данных „Жертвы политического террора в СССР”\Белорусский "Мемориал"\УКГБ Витебской обл.

http://s10vitebsk.narod.ru/Ourpupils.html

Плинт Бронислав Владимирович 1906 Витебская обл., Витебский р-н, Витебск, ул. 4-я Фрунзе, д. 24 Витебская обл., Витебский р-н, Витебск, ул. 4-я Фрунзе, д. 24

Национальность: поляк

Осудивший орган: "тройка"

Статья: 72, 76 УК БССР — Деятельность в составе ПОВ

Дело: УКГБ Витебской обл.

Источник: Белорусский "Мемориал"

Плинт Бронислав Владимирович

Родился в 1906 г., ст. Рынгин Курляндской губ., Латвия; поляк; член/канд. в члены ВКП(б); директор, Школа № 10 г. Витебска. Проживал: Витебская обл., Витебский р-н, Витебск, ул. 4-я Фрунзе, д. 24.

Арестован 10 марта 1938 г.

Приговорен: "тройка" 26 мая 1938 г., обв.: 72, 76 УК БССР — Деятельность в составе ПОВ.

Приговор: ВМН Расстрелян 29 августа 1938 г. Место захоронения — Витебск. Реабилитирован 10 октября 1989 г. Прокуратура Витебской обл.

Источник: Белорусский "Мемориал"

***

ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №14 2004год

Турецкий писатель из... Витебска

Борис Гинзбург

В этом году исполняется 80 лет со дня рождения интересного писателя и прекрасного человека Александра Давыдовича Тверского. Еще недавно его книги выходили большими тиражами, устраивались читательские конференции, писались хвалебные рецензии. Он был членом редколлегий, лауреатом... А сегодня мало кто о нем помнит. Даже в энциклопедических изданиях, вышедших в последние годы, забывают указать его имя... И только в еврейском общинном центре родного города Александра Давыдовича, который, кстати, находится недалеко от того места, где до войны жил сам писатель, собрались его старые друзья, одноклассники, чтобы вспомнить добрым словом, чтобы прочитать вслух отрывки из его произведений...

Я как и Александр Тверской, в 1941 году окончил 10 среднюю школу в городе Витебске, я – 10 “Б”, он – 10 “А”. По довоенным годам я помню Алика таким: стройный, среднего роста, с умными глазами, с богатой мимикой лица, насмешливый, остроумный, как говорится, “свой в доску”.

Обложки книг Александра Тверского.Вспоминается такой забавный случай, о котором он рассказал. Отвечая на уроке литературы о Маяковском, Алик говорил, что поэт оперативно реагировал на все события в стране. В период ликвидации кулачества Маяковский в одном из своих стихотворений якобы провозгласил лозунг “Бей кулака кулаком!”. Это, конечно, было фантазией Алика, но реакции педагога на это “открытие” не последовало.

Во время учебы в старших классах у нас издавалась сатирическая газетка, а потом и рукописный журнал “Гениальный ум”. Последний довоенный номер был выпущен 21 июня 1941 года, к прощальному балу выпускников школы. Но и после войны “ГУМ” продолжал жить, он выходил к встречам довоенных выпускников в школе, иногда к личным юбилеям “бешеных гениев” (такого “почетного звания” удостаивались наиболее активные участники “ГУМа”). Так, в специально выпущенном к встрече довоенных выпускников школы “ГУМе” от 1 мая 1963 года среди прочих материалов были помещены воспоминания нашей преподавательницы литературы Баси Моисеевны Снитко. В редакционном “предисловии” к ним были и такие слова: “Покровительствовала любителям литературы и искусства. Из-под ее крыла вышел ряд талантливых русских и турецких писателей”. Русским писателем именовалась Лидия Обухова. А “турецким” – Александр Тверской. Это было связано с названием первого крупного произведения писателя – “Песня над Босфором”. (Впервые издано в 1959 году “Детгизом”, тираж 90 тыс. экз.). Интереснейшая книга о большом турецком поэте, лауреате Международной премии мира, неутомимом борце за мир Назыме Хикмете.

На другом, тоже “турецком” произведении Александра Тверского я хотел бы остановиться подробнее. Эта замечательная повесть, которая называется “Турецкий марш”. К Турции она не имеет никакого отношения. Эта книга о Витебске в последние предвоенные годы и в годы Великой Отечественной войны, о зверствах фашистов и их пособников, о мужественной борьбе с врагом всего народа, в том числе вчерашних школьников. Книга названа “Турецкий марш” потому, что под звуки этого музыкального произведения Моцарта фашисты расстреливали узников витебского гетто. Они были “большими эстетами”, палачи в черной эсэсовской форме. Да и местные прислужники по части садизма старались им подражать.

Обложки книг Александра Тверского.Впервые книга “Турецкий марш” издана “Детгизом” в 1965 году тиражом 75 тысяч экземпляров. Получила в центральной печати высокую оценку крупнейших литераторов страны за ее художественные достоинства и за гневное страстное разоблачение нацизма и расизма. Лев Кассиль писал: “Существо повести Александра Тверского, ее душа – интернационализм советской молодежи, неодолимое презрение истинных сынов и дочерей нашей страны ко всем и всяческим проявлениям шовинизма, безоговорочная непримиримость к любым видам национальной вражды”. Илья Эренбург подчеркивал “хороший романтизм” повести. Борис Полевой отмечал: “… полезная книга… интернациональное воспитание – важная штука, особенно после войны, когда семена гитлеровского чертополоха… дают уродливые всходы”. Как актуальна эта оценка возрождающегося фашизма и сегодня! Хорошо сказал и Евгений Воробьев: “И колокола Хатыни, и “Турецкий марш”, кощунственно превращенный палачами в погребальный, доносится к жителям сегодняшнего Витебска, оживленного и жизнерадостного города”. Не удивительно, что в 1968 году разошлись еще 75 тысяч экземпляров второго издания, а в 1983 году издательством “Советская Россия” “Турецкий марш” был издан тиражом 100 тысяч экземпляров.

Книга писалась долго. Созданию ее предшествовал ряд визитов автора в Витебск (постоянно Александр Тверской после войны жил в Москве), беседы с многими людьми, перенесшими здесь период оккупации, с бывшими партизанами и подпольщиками, ознакомление с архивными материалами. Такие же сведения Александр Давыдович собирал и по другим регионам, частично использовав их в этой книге. Использовал он и свои личные фронтовые наблюдения.

Витебляне без труда узнают в книге улицы, реки, здания своего города и его пригородов, несмотря на измененные их названия и даже расположение, не всегда соответствующее истинному. Описанные автором события школьных лет в основном соответствуют действительности. А вот имена выведенных в повести учеников почти все изменены, хотя о прообразах можно догадаться.

Но сразу замечу, что это не документальная повесть. О некоторых действующих лицах и описанных событиях хочу дать пояснения.

Марк Маркиш. Без сомнения прототипом послужил сам Алик Тверской , а имя заимствовано у любимого родного старшего брата.

Олег Чижик. Из текста следует, что ряд примет совпадает с моими: рыжие волосы из выпускников 1941 года были только у меня; упоминание о “ГУМе” (“Марк понял, что к этим листовкам причастен Олег”, а редактором “ГУМа” был я). И о фамилии Чижик. Со мной закончил 9 классов Семка Чижик. В последствии Семен Петрович Чижик – физик, доктор наук, лауреат Ленинской и Сталинской премий.

Катя Неруч. В ней воплотились многие черты одноклассниц автора – Гали Либинштейн и Тали Калиняк.

Борис Дымин. Это, к сожалению, оказавшийся подлецом парень с очень похожей фамилией, одноклассник Александра Тверского.

В повести упоминаются и подлинные имена соучеников, но в активном действии они не показаны (Павлик Гаухман, Ляля Кондратьева). А некоторым действующим лицам повести даны подлинные фамилии соучеников, но показаны они совершенно не в своих ипостасях, причем не всегда положительных, что в свое время у витебских читателей вызывало недоумение и даже обиду.

И несколько слов о выведенных в повести образах учителей. Их характеры и даже портретное сходство передано с большой степенью точности. Действия в годы оккупации (за исключением Грандта) им приписаны с иных лиц.

Александр Львович Брандт, преподаватель истории в нашей школе. В книжке Александр Петрович Грандт. Почти вся его предательская деятельность передана точно. В годы войны он добровольно пришел на службу к фашистам. Стал редактором их газетенки. Писал подобострастные статьи о новой власти. С гневом обличал то, о чем с восторгом отзывался в предвоенные годы. Газета была “нашпигована” антисемитскими пасквилями. Брандта убили в городе партизаны.

Бася Моисеевна Снитко, преподавательница русского языка и литературы, классный руководитель 10 “Б”. В разных изданиях она то Анна Евсеевна Гутман, то Ася Моисеевна Снежко, то Ася Евсеевна. Преподает то ботанику, то литературу, то физиологию. Но портрет и характер переданы точно.

На традиционном вечере встречи выпускников 10 средней школы города Витебска. Из-за парты приподнялся Александр Тверской. Фото 1955 года.Тихон Емельянович Видишев, преподаватель химии, был и классным руководителем, и директором школы. В повести он – Тихон Емельянович, выписан как живой.

Ольга Евгеньевна Неразик, преподавательница немецкого языка. В повести – под своим именем и отчеством, изображена довольно точно. В оккупации не была, на фронте погиб ее сын Юра – тоже ученик 10 школы.

Анна Григорьевна Блау, преподаватель математики, завуч, заслуженный учитель БССР, орденоносец. В книге – Анна Петровна Столбовая, математик, завуч. Однако образ передан не очень точно, видимо, в связи с этим изменены и фамилия, и инициалы. Она показана очень строгой. Но в картине выпускного бала А.Тверской раскрывает ее истинную доброту, широту ее горячего сердца.

Без всяких изменений показана в книге школьная техничка тетя Фруза, большой друг всех учеников.

В 10-й школе было много прекрасных Учителей, замечательных людей, светлую память о которых сохранили их бывшие ученики. В школьном музее хранятся нигде не публиковавшиеся стихи Александра Тверского, адресованные некоторым учителям к 50-летию школы (отмечалось в мае 1988 года). Вот они:

Т.Е.Видишеву

Вы такой же простой и веселый,

Вы для нас как родной отец.

Вы не просто директор школы,

Вы директор наших сердец!

О.Е.Неразик

Вы много горя испытали

И в дни войны, и до войны,

Но светлой быть не перестали –

Мы в Вас, как прежде, влюблены.

Пусть никогда не повторится

Трагедия прошедших лет,

Пускай весна в Ваш дом стучится –

Питомцы шлют Вам свой привет!

Б.М.Снитко

Вы любите людей – а это главное,

И дорого нам имя Ваше славное.

Едва мы вспоминаем Вас – Снитко –

И на душе становится легко.

Сегодня уже нет никого из наших учителей. Нет и Алика, Александра Давыдовича Тверского. Но живые их помнят. Будут знать о них и наши потомки.

https://vsr.mil.by/2013/03/06/mstiteli-at...

Пролетарский бульвар и сад Кленики.

В 1919-м Сенную площадь переименовали в Пролетарский бульвар. Правда, горожане еще долго называли его по-старому. Через три года бульвар вновь стал площадью, в духе времени ее назвали в честь немецкого политика Фердинанда Лассаля. Но вскоре вернули «пролетарское» название, оно сохранялось до 1954 года. С этого времени улица носит имя украинского гетмана Богдана Хмельницкого.

Было у бульвара и еще одно название, народное, — сад Кленики. Так витебляне называли этот район до и после войны.

Пересечение Пролетарского бульвара и Авиационного переулка. 1941 год. Фото из фондов областного краеведческого музея

Художник, на свадьбе которого гулял Пэн

В этом районе была мастерская художника Абрама Бразера. Уроженец Кишинева, он жил в Витебске с 1918-го по 1923 год. Преподавал в художественно-практическом институте, организовывал диспуты и митинги на творческие темы, создавал эскизы к праздничному оформлению города.

В квартире на бывшей Сенной Бразер давал частые уроки. Здание, в котором художник снимал жилье, не сохранилось. Известно, что оно находилось в самом начале улицы (где сейчас дом № 2).

Дом № 2 на улице Хмельницкого. На этом месте раньше было здание, где размещалась мастерская Абрама Бразера.

Витебск стал судьбоносным городом в личной жизни художника — здесь он женился на дочери педагога Г. Хабаса. Свадьбу отпраздновали осенью 1923 года в доме невесты на Лучесской улице (сейчас проспект Черняховского), а одним из гостей был сам Иегуда Пэн.

Абрам Бразер в мастерской за работой. Около 1926 года. Фото из фондов областного краеведческого музея

Довоенная архитектура

В 1930-х годах на Пролетарском бульваре строили здания, многие из которых сохранились. В их числе дом № 10 — в 1937-м его возвели как детсад фабрики имени Клары Цеткин. После войны и до конца 1980-х здесь размещалась средняя школа № 13. Сейчас тут управление по труду, занятости и социальной защите населения.

Здание управления по труду, занятости и социальной защите населения.

Неподалеку построили роддом № 2 (улица Хмельницкого, 28). В то время в Витебске было три подобных медучреждения. В годы оккупации немцы разместили здесь лазарет, а рядом, в районе современной улицы Шрадера, устроили кладбище.

С середины 2000-х годов здание, в котором в последнее время находилось гинекологическое отделение, на реконструкции. Здесь планируют открыть женскую консультацию.

Здание роддома, 1941−1944 годы. Фото: «Таямніцы Віцебска»

Дом № 9 — тоже довоенный и «медицинский». После войны тут размещался областной противотуберкулезный диспансер, потом — больница швейной фабрики «Знамя индустриализации», сейчас — областной клинический центр дерматологии и косметологии.

Областной клинический центр дерматологии и косметологии.

Жилой дом № 12, на фасаде которого — фрагменты лепнины, после войны считался элитным. В 1960-е многие его обитатели имели домашние телефоны, это было тогда роскошью. Здесь жил Петр Савик — председатель горисполкома в 1949−1953 годах.

Жилой дом № 12.

Громкое убийство

26 ноября 1942 года на Пролетарском бульваре подпольщики убили главного редактора оккупационной газеты «Новый путь» Александра Брандта. Это произошло недалеко от дома № 14, где жил Брандт (район пересечения улиц Хмельницкого и «Правды»).

После этого немцы арестовали 50 человек и грозили им расстрелом. Однако никто не выдал подпольщиков, и заложников отпустили.

Район современных площади Победы и улицы Жесткова. Справа виден Пролетарский бульвар. 1941−1944 годы. Фото: «Таямніцы Віцебска»

Читать полностью: https://news.tut.by/society/497480.html

«Брандт в правой руке держал желтый

портфель, левая находилась в кармане пальто.

Наудюнас перешел на правую сторону улицы,

наблюдая за сближением Стасенко и Бранд-

та. Вот они поравнялись. Пропустив предате-

ля, Стасенко резко обернулся и с расстояния

не более двух метров выстрелил ему в спину.

Фашистский холуй, как сноп, свалился в снег.

Стасенко побежал по Авиационной. Его пытался

перехватить полицейский, выскочивший из дома

Брандта, но Наудюнас метким выстрелом сразил

его наповал. Приговор, вынесенный предателю

Родины, был приведен в исполнение».

Так описано убийство главного редактора

оккупационной газеты «Новый путь» А. Брандта

в книге «Витебское подполье». Выстрел витеб-

ского подпольщика поставил точку на существо-

вании отца и сына Брандтов, ярых сторонников

оккупационного режима на Витебщине.

С приходом в Витебск в июле 1941 года

у оккупантов возникла необходимость созда-

ния органов власти. 22 июля 1941 года была

В оккупированном Витебске

организована городская управа, заведующим

которой стал белорусский национал-фашист

Всеволод Родько. Его заместителем был

назначен бывший витебский учитель Лев Геор-

гиевич Брандт. Еще совсем недавно он высту-

пал с пламенной антифашистской заметкой

в одном из номеров «Витебского рабочего»

и выражал непоколебимую уверенность в по-

беде над «фашистскими собаками». А тут –

заместитель бургомистра! Его добровольное

служение новым властям было неожиданным

для знавших его до войны жителей города.

А причин для этого у Брандта было достаточ-

но. Немец по национальности, после окончания

гимназии он поступил на юридический факуль-

тет Петербургского университета. До 1917 года

служил секретарем Петроградского окружного

суда. Позже работал учителем в разных учеб-

ных заведениях Ленинграда, Ленинградской

области и Витебска. Знал русский, немецкий и

французский языки. При советской власти три

раза сидел в тюрьме, неоднократно снимал-

ся с должностей за ненадежность и, в конце

концов, был выслан из г. Ленинграда в г. Ви-

тебск. Родные Брандта также были высланы

и сидели в тюрьмах. Его предательство было

закономерным и естественным.

Через двадцать дней после захвата немца-

ми Витебска стал выходить печатный орган

Витебской городской управы. Первоначально

газета называлась «Витебские ведомости».

С 45-го номера она выходила под названием

«Новый путь». Ее главным редактором стал

Александр Львович Брандт. Вместе со своим

отцом и другими «патриотами» Беларуси, в чис-

ле которых и небезызвестный Юрка Витьбич,

Брандт публиковал материалы, по его мнению,

«объективно рисующие всю неприглядность

прошлого советского режима, срывающие

ту завесу, которой всячески маскировали себя

большевики». В газете регулярно помещались

сводки Верховного командования германской

армии, международные сообщения, переводы

из германской печати.

Естественно, что деятельность Бран-

дтов не могла оставаться безнаказанной.

Первым получил по заслугам отец. 2 февра-

ля 1942 года в газете «Новый путь» появ-

ляются соболезнования А. Л. Брандту по

поводу «трагической смерти его родителей».

6 февраля «Новый путь» публикует сообще-

ние о том, что «30 января глубокой ночью на

своей квартире зверски был убит заместитель

заведующего Витебской Городской Управой

Лев Георгиевич Брандт. Вместе с ним погибла

и его жена».

Судьба сына был предрешена. Через

десять месяцев «Новый путь» сообщил:

«Презренный сталинский убийца гнусно обо-

рвал красивую жизнь любимого всеми нами

А. Л. Брандта». Сами же «презренные убийцы»

докладывали начальнику Центрального штаба

партизанского движения П. К. Пономаренко

следующее: «Ваше поручение по редактору

витебской газеты «Новый путь» немецкому

агенту А. Брандту выполнено. 26. 11. 1942 года

в г. Витебске Брандт А. Л. ликвидирован (убит

на улице при выходе из дома выстрелом из ТТ).

Удар по Брандту произвел сильное впечатле-

ние. Германское командование в г. Витебске,

после многочисленных арестов, объявило в го-

роде осадное положение. В лагере предателей

– в управе и в редакции – царит смятение.

Вся эта свора проникнута страхом и ожида-

ет аналогичной участи». Непосредственными

исполнителями народного приговора были

В. Ф. Кононов, И. П Наудюнас, М. Г. Стасенко

и Е. Г. Филимонов. Всем им удалось скрыться

и уйти в партизаны.

Брандт был похоронен 28 ноября 1942 года

на Семеновском кладбище. Он и после смерти

нарушил права витебских граждан: подготовка

места для его могилы потребовала переноса

останков ранее похороненных.

Газета же «Новый путь» продолжала

служила цели пропаганды фашистских идей

и ненависти к большевизму вплоть до осво-

бождения Витебска в июне 1944 года.

Е. С. http://militera.lib.ru/docs/0/pdf/vystoya...

***

Витебск красив в любую пору года. Но особенно привлекате-

лен он в начале лета, в первые утренние часы, когда июньское

солнце, поднимаясь из-за горизонта, начинает высвечивать кон-

туры домов на Замковой, Вокзальной и в Задвинье, на Успенке и

Песковатиках, когда, прорезая туман, опускающийся на Западную

Двину, плывут рыбацкие лодки и слышны только скрип уключин

и удары по воде крупной рыбы, когда просыпается город, как

будто сошедший с театральных декораций. И дворники, дымя

самокрутками из пахучей витебской махорки, начинают подме-

тать булыжные мостовые на Ленинской и Гоголевской, поливать

из длинных шлангов клумбы и мыть ступеньки, ведущие в цирк

и краеведческий музей.

Потом стрелки часов на городской ратуше, которую здесь по

привычке называют каланчой, вытянувшись в струнку, покажут

шесть часов и наступит время трамваев. Скрипучие фанерные

вагончики повезут людей на работу на фабрику “Двина” и к

пивзаводу, к речной пристани и к бесчисленному количеству

маленьких мастерских, к новостройкам первых пятилеток –

фабрикам им. “КИМ” и “ЗИ”. 1

И начинается на улицах соревнование в скорости – кто

быстрее: трамваи или велосипеды. А может быть, лошади, ко-

торые везут из окрестных деревень на Смоленский, Полоцкий

и Могилевский базары молодую картошку, молоко, сметану,

мясо. Они едут по мирному городу мимо домов из красного

кирпича, мимо балконов с удивительно красивыми решетка-

ми, мимо островерхих крыш, покрытых черепицей, и сбавляют

скорость, въезжая на мост с дощатым покрытием, который

соединяет берега Западной Двины, и потом снова набирают

скорость, спускаясь к железнодорожному вокзалу.

А когда солнце поднимется высоко в небо и начнет при-

пекать, побегут мальчишки на Витьбу, на лодочные станции

“Осоавиахима” и “Динамо”2. И, глядя на них, будут завидовать

студенты, спешащие на экзамены в педагогический, медицин-

ский, ветеринарный институты.

В сквериках соберутся пенсионеры и домохозяйки, чтобы в

тени деревьев побеседовать и вспомнить о днях собственной

молодости. Любому приезжему они с удовольствием расскажут

о чудесном городе и обязательно вспомнят старого художника

Юделя Пэна – гордость Витебска – и посоветуют сходить в

картинную галерею, носящую его имя. А если собеседник будет

внушать им доверие, может быть, кто-нибудь расскажет о его

беспокойном ученике Марке Шагале.

Кто-то беседует на русском, на идиш, на белорусском. Но

все отлично понимают друг друга. Потому что говорят на одном

языке – языке Города.

Вечером нарядные пары пойдут в “Пролеткино” и кинотеатр

“1 Мая”, в драмтеатр и на танцевальные площадки. В городских

парках заиграют духовые оркестры, и мелодии вальса и танго

разлетятся по узеньким улочкам старого Витебска. А родители,

сидя у окон, будут с волнением ждать, когда же придут их по-

взрослевшие дети…

они отправились на Витьбу и катались на лодках до самого утра.

И казалось им, что счастливее нет людей на свете. Кто тогда мог

знать, что через несколько часов выступит по радио заместитель

Председателя Совнаркома СССР, Нарком иностранных дел В. М.

Молотов и сообщит стране страшную весть о начале войны.

Смех и шутки мгновенно умолкли, и ребята разошлись по до-

мам. Стоял необычайно жаркий, безветренный день. Было видно,

как над раскаленной мостовой дрожит воздух. У громкоговорите-

лей стояли люди и растерянно смотрели друг на друга.

Вскоре ребята снова собрались в школе. Вместе они чув-

ствовали себя сильнее. Тихон Емельянович Видишев хотел

подбодрить своих учеников и сказал:

– Фашисты испортили наш праздник. Они ответят за это.

Скоро мы разгромим врагов. Давайте несколько бутылок вина

закопаем во дворе школы и в день окончания войны снова

соберемся вместе.

Из 10-б уйдут на фронт две девочки и одиннадцать ребят

из тринадцати. Семеро из них уже никогда не увидят родную

школу. Другим придется перенести тяготы эвакуации, а кому-то

и ужасы фашистской оккупации. Пройдут долгие военные годы,

прежде чем выпускники 1941 года снова соберутся вместе. От-

копают бутылки с вином и выпьют за Победу.

Этот город уже никогда не вернется. Он живет только в вос-

поминаниях тех, кого сегодня называют коренными витебляна-

ми. Их осталось очень-очень мало…

Таким город встретил войну и ушел в историю.

22 июня 1941 года в двенадцать часов дня Всесоюзное радио

прервало передачи и диктор несколько раз повторил, что сейчас

будет важное правительственное сообщение. В это время Борис

Гинзбург вместе со своими одноклассниками из 10-б класса 10-й

Сталинской школы пришел к Ире Бруссер. Только вчера у них был

выпускной бал. Ребятам вручили аттестаты, грамоты, премии. За

одним столом, накрытым в химкабинете, сидели ученики и учи-

теля: Анна Григорьевна Блау, Бася Моисеевна Снитко, Ольга Ев-

геньевна Неразик, директор школы Тихон Емельянович Видишев.

Тостам и шуткам не было конца. Учителя поднимали бокалы за

учеников, за их счастливое будущее, ученики благодарили своих

наставников. На столах стояли напитки со смешными названиями:

“Настойка выпускная. Изготовлена на натуральных ученических

соках”, “Ее голубые глаза. Крепкий мужской напиток”, “Выпуск-

ная небезалкогольная”. Этикетки придумали и нарисовали Боря

Гинзбург и Шура Владиславлев. Были танцы под патефон. А потом

они отправились на Витьбу и катались на лодках до самого утра.

И казалось им, что счастливее нет людей на свете. Кто тогда мог

знать, что через несколько часов выступит по радио заместитель

Председателя Совнаркома СССР, Нарком иностранных дел В. М.

Молотов и сообщит стране страшную весть о начале войны.

Смех и шутки мгновенно умолкли, и ребята разошлись по до-

мам. Стоял необычайно жаркий, безветренный день. Было видно,

как над раскаленной мостовой дрожит воздух. У громкоговорите-

лей стояли люди и растерянно смотрели друг на друга.

Вскоре ребята снова собрались в школе. Вместе они чув-

ствовали себя сильнее. Тихон Емельянович Видишев хотел

подбодрить своих учеников и сказал:

– Фашисты испортили наш праздник. Они ответят за это.

Скоро мы разгромим врагов. Давайте несколько бутылок вина

закопаем во дворе школы и в день окончания войны снова

соберемся вместе.

Из 10-б уйдут на фронт две девочки и одиннадцать ребят

из тринадцати. Семеро из них уже никогда не увидят родную

школу. Другим придется перенести тяготы эвакуации, а кому-то

и ужасы фашистской оккупации. Пройдут долгие военные годы,

прежде чем выпускники 1941 года снова соберутся вместе. От-

копают бутылки с вином и выпьют за Победу.

http://mishpoha.org/library/14/hronika_vi...

Мы подошли к страницам, которые подобны присохшим бинтам. Время, запечатленное на них,— наше время. Мы его свидетели и вершители. Наши уши до сих пор полны трагического гула; память хранит имена и лица, которые для следующих поколений уже безвозвратно отошли в небытие... Как подробно мы ни старались бы поведать о прошедшем, получатся лишь обрывки,— так много вместилось в четыре года!

Я перескажу один короткий эпизод. Не потому, что он значительнее или ярче других,— о нет, он не более чем крошечная искра в грандиозном пламени Отечественной войны,— но мне показалось, что в нем переплелось несколько разнородных нитей, которые суть человеческие чувства: отступничество и верность; крикливое тщеславие и героизм без единого слова, со сжатыми губами; вина и возмездие.

Вернемся в июнь 1941 года.

* * *

Выстрел в Кленнике.

Окна школы за молодой листвой деревьев стали гаснуть одно за другим: техничка тетя Фруза последней обходила классы. Выпускной вечер окончился.

Девушки в батистовых и пикейных платьях, юноши в белых рубашках с узкими галстучками медлили расходиться. Так не хотелось рвать живую связь, которая десять лет соединяла воедино их всех — зубрил и двоечников, дебоширов и учительских любимчиков, первых красавиц и безнадежных дурнушек, пай-девочек и мальчишек-сорвиголов... Сначала они назывались первым «А» классом. Через несколько лет — четвертым «А», шестым «А», восьмым, десятым...

Учителям было еще грустнее: они теряли их навсегда. Даже те, кто останется в городе, будут попадаться

251

на глаза все реже, здороваться все торопливее... Сейчас они еще твердили по привычке:

— До свидания, Анна Григорьевна!

— До свидания, Тихон Емельянович!

— До свидания, Бася Моисеевна!

Но в школьных стенах свидание их больше не ждет.

Стояла прозрачная летняя ночь. От Двины веяло запахом нагретой за день речной воды; острый сырой аромат источали соки трав по косогору.

Сначала, сбившись в кучу, они постояли еще какое-то время в школьном саду среди волшебно шевелящихся теней; потом гуськом двинулись по тропинкам высокого левого берега мимо губернаторского дома по Успенской горке; спустились по крутой деревянной лестнице к мосту через Витьбу, и тут стало явным то, что так долго таилось от чужих глаз — кто кого пошел провожать!

Двадцативосьмилетний учитель истории Александр Львович Брандт, кумир старшеклассников, тоже вызвался проводить одну из своих учениц, несменяемую партнершу по школьному драмкружку, тезку его жены Галины...

На какое-то время витьбенский мост опустел. Мгла не успела сгуститься, как начала уже медленно редеть. Облака поднимались все выше, купол неба становился необъятным.

В сонной тишине улиц звук шагов разносился четко. Костя Маслов услышал одинокие шаги издалека и сразу угадал их: молодой Брандт (его называли так в отличие от отца, старого Брандта, тоже преподавателя) возвращался, как и он, к витьбенскому мосту. Они остановились и закурили, опершись о перила.

Весь этот вечер Брандт был чрезвычайно оживлен. Он много танцевал с выпускницами и не стесняясь отдавал предпочтение все той же черноглазой, с матовым вишневым румянцем во всю щеку. Вообще, чувствовал

252

себя распорядителем бала! Ребята тянулись к нему со всем пылом неискушенных сердец; он и всегда-то представлялся им образцом эрудиции, ораторского искусства и хороших манер, а теперь, когда сбросил с себя отстраняющую мину наставника и держался почти что на равной ноге, их обожание достигло предела.

И было так естественно, что именно он один из всех учителей не захотел распрощаться у дверей школы. Гурьбой они отправились к плотине, растолкали сонного сторожа и покатались на лодках.

Сейчас, в усталой тишине наступившего утра, лицо учителя показалось Косте посеревшим и непривычно печальным.

— Как я завидую всем вам,— внезапно проронил он.

— Вы? Нам? — в безмерном изумлении переспросил Костя.

— Конечно. У вас все впереди. А что может случиться неожиданно в моей жизни? У меня такое ощущение, что она осталась уже за поворотом.

Костя не нашелся, что ответить.

Брандт молча сбрасывал папиросный пепел в шустрый ручей Витьбы, втекающей под державную руку Двины.

— Пуля, им отлитая, просвищет над седою вспененной Двиной,— нараспев проговорил он, уставившись перед собою.— Пуля, им отлитая, отыщет грудь мою: она пришла за мной... Упаду, смертельно затоскую...— Он вдруг оборвал и повернулся к Косте с той надменноснисходительной усмешкой, к которой они привыкли в классе.— Знаете, чьи это стихи?

— Нет,— сознался Маслов, привычно чувствуя себя школяром, не ответившим урок.

Длинное смугло-бледное лицо Брандта приняло задумчивое выражение.

— Я не вспоминал их с тех самых пор, как уехал из Ленинграда. А ведь они написаны именно об этой реке.

253

Как странно, что я забыл.,. Не слыхали? —добавил он другим тоном.— Не слыхали, не проходили... Знаю. Ну, а эти помните? Я их читал в классе. Хотя, может быть, и не в вашем.

С тяжким сердцем, гонимый судьбой, как вода,

Мусор и щепки я нес на себе, как вода,

Родину бросил, покорен судьбе, как вода,

Ушел и вспять не вернулся к тебе, как вода.

— Гордый, высокомерный, самовлюбленный Хока-ни! — отбарабанил Костя, в точности повторяя Брандто-вы слова.

Тот улыбнулся.

— То-то и оно-то!

И, слегка кивнув, ушел не оборачиваясь.

Было пять часов утра. Война уже началась.

* * *

Брандт ошибался: хотя срок его жизни был точно отмерен, ему предстояли еще многие неожиданности.

И самым неожиданным окажется то, что человек, которому назначено сыграть в его судьбе главную роль, в эти минуты находился совсем недалеко. В двух шагах от моста, под Успенской горкой стоял деревянный двухэтажный дом, где на первом этаже, возле окна, выходящего на реку, на железной кровати, уйдя темноволосой головой в умявшуюся подушку, под мурлыкающий ход стенных ходиков спал Михаил Георгиевич Стасенко, тридцати трех лет от роду, бывший пограничник. По странному совпадению он появился в Витебске в одно время с Брандтом; как и тот, женился здесь и имел точно такого же трехлетнего сына.

Они никогда не видели друг друга.

Утро двадцать второго июня для Стасенко, начальника городского Общества спасения на водах, началось, как всегда, рано. В оба широких окна лился отражен-

254

ный переливчато-солнечный отблеск реки, белые занавески надувались, а стеганое голубое одеяльце сына казалось осколком безмятежного утра.

Леник проснулся раньше всех, загукал, залепетал и, держась за боковую сетку, потянулся к никелированным шишечкам родительской кровати.

Стасенко пробудился тотчас, как привык за шесть лет просыпаться на заставе. На какую-то долю секунды ему даже померещилось, что за окнами не Двина, а Черное море и что вместо гудка буксирчика он услышит сейчас стонущий вопль муэдзина на турецкой стороне. Он спал всегда крепко, без сновидений. Явь и вымысел путались в его сознании лишь то мгновение, пока он подымал веки. Но вот глаза раскрылись — светло-карие, зоркие,— и он уже был на ногах.

Потом он умывался, пил чай. Его молоденькая жена Оля, которая жаловалась последнее время на сердце и должна была ехать на курорт (ее отпуск начался два дня назад), надела ради выходного дня новый сарафан из модного сатина-либерти, красный в горошек, и ее обнаженные загорелые плечики светились на солнце.

Узнав о войне, Оля прежде всего спросила: «Как же путевка?» — ее пухлые губы задрожали.

Она вообще легко плакала. Слезы частыми обильными горошинами прыгали по юным щекам. Михаил подолгу мог разговаривать с ее матерью, обсуждать газетные новости, но к ней относился почти как ко второму ребенку в семье.

— Отложим путевку. Ничего,— только и сказал.

Кругом уже все шумело: война, война. Но, казалось, никто толком не понимал, что же это такое?

Днем Михаил объехал спасательные посты на реке, проверил: все ли в порядке, все ли на местах. С утра он надел сиреневую тенниску, и хотя солнце припекало, но ветер на реке тотчас сушил пот.

Застланный клеенкой обеденный стол к его приходу

255

был уже накрыт. Он ел с аппетитом свекольный холодный борщ и первую молодую картошку, политую подсолнечным маслом, с зеленым луком, огурцами и редиской.

Вблизи дома у них было несколько гряд, но неумелая Оля сыпанула семена редиски так густо, что они заглушали друг друга. Когда Михаил принялся разреживать, у нее тотчас навернулись слезы.

— Зачем же тогда было сажать? Мне жалко. Не рви.

Она была горожанкой, дочерью драматического актера.

— Хорошо,— сказал, усмехаясь, Михаил.—- Твою грядку не тронем, а эту я прополю. Посмотришь, что из этого получится.

И, конечно, редиска выросла лишь у него.

На следующее утро, понянчив немного Ленина, он сказал жене не отводя глаз, но по возможности мягко:

— Не хочу от тебя скрывать, Оленька. Вчера я был в военкомате и сегодня не вернусь домой. Сейчас иду сдавать дела.

— Но меня тоже вызвали на работу,— растерянно пролепетала она.— В горкомхозе надо выплатить всем досрочно жалование.

— Значит, иди.

К военкомату она его не провожала. Зато Леник вцепился пальчиками в отцовскую рубашку, и он никак не мог передать его на руки теще.

К вечеру стало известно, что вновь сформированная часть пока что оставлена в Врхтебске, на фанерной фабрике. Ольга прибегала туда вечерами. Так продолжалось до двадцать восьмого июня; молоденькая женщина уже уверилась про себя, что изменений не прорхзой-дет и впредь, а там, глядишь, кончится и. эта война!

В воскресенье он назначил ей встречу в тенистом садике у педагогического института. Наверно, ему что-то хотелось сказать ей без чужих ушей, даже без их

256

ребенка, к чему-то приготовить, что-то объяснить, оставить наказ.

Она пришла и не дождалась: накануне ночью часть отправили на фронт.

Июль начался в том же вопиющем противоречии безветренных ясных дней с сияющими небесами над гладью Двины, которая еще не успела обмелеть после весеннего паводка,— и растерянности, смятения, мучительной тревоги, поспешных сборов и отъездов, а также неурочных совещаний за длинным обкомовским столом, когда на повестке дня стояло уже не выполнение планов или шефская работа, а утверждение будущих партизанских явок и списка подпольщиков. Фашистские армии обтекали Витебск.

Война перестала быть расплывчатым понятием. Над крышами и вдоль дорог круя чрч вражеские самолеты; гул канонады становился все с ышнее.

. Словно кровь при обмороке, вся жизнь отхлынула от центра города к вокзалу. Через Витебск шли безостановочно составы то с воинскими частями, то груженные заводским оборудованием или же полные раненых и беженцев. К чужим эшелонам теперь присоединялись уже и свои: как можно больше вывезти, спасти, не оставить. врагу.

Заведующий музеем Валентин Карлович Зейлерт двое суток паковал коллекции фарфора и бронзы, укладывал мраморные статуэтки между стружками в опорожненные бочки и наспех сколоченные ящики. Ему оставалось лишь добыть разрешение на вагон, довезти поклажу до вокзала и погрузить. Тогда бы от сердца у него отлегло; он всегда слыл человеком долга.

Несмотря на неразбериху, ломовика обещал найти завхоз музея Мартын Петрович Лабоха, а требование

257

на вагон без слова подписал на служебном бланке замороченный человек с помутневшим, почти неживым взором. И вот, уже договорившись на товарной станции, Валентин Карлович скорым шагом поспешал от вокзала через мост, когда кто-то громко окликнул его. На-встречу шел старый Брандт, которого приглашали иногда в музей как эксперта. Валентин Карлович был достаточно знаком с ним, чтобы кланяться при встрече, но те горячие рукопожатия, с которыми кинулся к нему шапочный знакомый, наверно, несколько удивили бы, происходи все это в обычное время. Выло недосуг размышлять сейчас над мелочами, и он приписал возбужденный вид встречного знакомца общему нервному напряжению.

Между тем, старый Брандт — по обыкновению в своем черном, неряшливо сидящем костюме, в старомодных тупоносых ботинках, но при галстуке и держа в .руке фетровую шляпу,— подчеркнуто дружелюбно и неуместно шумливо расспрашивал о самочувствии, о здоровье домашних, о новостях. Голос его звучал, как всегда, напористо, клокочуще низвергался водопад слов.

Валентин Карлович едва вставил:

— Какие теперь новости! Вот удалось добыть вагон для эвакуации. Будем грузить. Семью я еще вчера посадил на какую-то проходящую платформу; надеюсь, что отступление будет недалеким и мы скоро свидемся.

А вы когда собираетесь уезжать?

Он повторил этот вопрос дважды, пока запнувшийся Брандт не промямлил, что он, собственно, еще не решил, как-то все слишком неопределенно вокруг...

Зейлерт понял его иначе.

— Я тоже думаю, что город не будет сдан! — горячо воскликнул он.— Но бои-то наверняка разгорятся, и лучше гражданских лиц эвакуировать, ведь так?

Брандт пожал плечами. Из-под лоснящегося отво-

258

рота пиджака у него выглядывала мятая сорочка. Почему-то именно в этот момент в памяти Валентина Карловича всплыли слухи, будто старуха-жена Брандта была дочерью чуть ли не помощника министра финансов в последнем царском правительстве, а он сам, вынимая из бокового кармана массивную золотую луковицу старинных часов с крышечкой, обмолвился однажды, что это единственный сохранившийся ему сувенир от отца-посланника... В Витебск они попали в 1936 году.

— Так вы едете или нет? — в упор спросил Зейлерт.

— Сперва переберемся от пожаров к сыну. Решим сообща. Всех благ! Всего наилучшего!

И, приподняв шляпу, старый Брандт прошествовал дальше, сверкая стеклами очков и вставными зубами. Он жил на Рыночной улице, вблизи вокзала...

Именно отсюда, с западной стороны, и полетели немецкие снаряды, сначала срезая верхушки сосен на Юрьевой горке, а, пристрелявшись, с попаданием и в центр города.

Первый крупнокалиберный снаряд ударил в фанерный киоск на Успенской горке. Тот вспыхнул, будто подожженный клочок бумаги! Второй угодил в магазин; третий взметнул осколки булыжника перед музеем. Нагруженный остатками ценной клади ломовик было шарахнулся, но возница вскинул кнут, и, испугавшись кнута больше, чем взрывной волны, лошадь тяжело поскакала под уклон улицы, к вокзалу. Проходившая мимо женщина была убита тем же снарядом наповал. Истошный вопль маленькой девочки над трупом долго звенел в ушах Зейлерта...

В охваченном пожаром городе всеми своими рупорами прокричало радио, чтобы граждане немедленно покинули вокзал и спешили перебраться на левый берег Западной Двины: фашистские войска подступают к городу в районах Чепино и Марковщины. Отход на Смоленск свободен.

259

В два часа с минутами последовал последний приказ: прервать связь, уничтожить телефонную станцию. В мрачном азарте, когда уже нет времени что-то жалеть, аппараты разбивались топорами, провода выдергивались с корнем... А на заводских дворах бочки с нефтью вкатывали прямо в цеха. Через некоторое время над белокаменным, ярко сиявшим в солнечном свете городом стала расползаться чугунно-черная плита копоти и дыма.

Костя Маслов бегом бежал к своему дому. С вечера он дежурил в осоавиахимовской группе и ничего не знал о судьбе родителей.

Улицы были пусты. Поток от вокзала уже отхлынул. То и дело новые струйки огня выползали из подворотен.

Он вихрем взлетел на второй этаж, толкнул незамкнутую дверь.

— Мама! Папа! Света!

Никто ему не отозвался. Квартира как будто даже и не носила следов поспешного бегства. Обеденный стол был по-прежнему накрыт вязаной скатертью; стулья расставлены по ранжиру; на подушках красовались несмятые накидки. Все так же висела на стене карта полушарий с прохладной синевой морей. Не было только пирамидки чемоданов.

Костя обтер взмокший лоб. «Отход на Смоленск еще свободен!» — пронеслось у него в мозгу. Он выпрямился и постарался сосредоточиться.

Удерживая дрожь рук, с вешалки в прихожей снял теплую куртку, с грохотом выдвинул ящик комода, достал подвернувшуюся первой подсиненную и накрахмаленную наволочку, уложил в нее, как в мешок, несколько пар трусов, три майки, носки, полотенце. В другом ящике разорвал бумажный пакет, остро пахнущий нафталином, и, подумав, вынул шерстяной свитер. Из буфета достал початый каравай хлеба, нераспечатанную пачку соли и высыпал из конфетной вазочки

260

горсть монпансье. Вновь вернулся от порога, наугад снял с этажерки книгу, сунул и ее в мешок. Еще раз обвел взглядом свой обезлюдевший дом. Отчаянная забубенная мысль осенила его в последний момент. Откинув крышку патефона, он до отказа накрутил ручку и с размаху опустил иглу на щербатый диск. Раздалось шипение заигранной пластинки.

Медлить больше было нельзя. Уже с тротуара он задрал голову и увидел, как споро, весело занялись пламенем тюлевые занавески. А на всю пустую улицу звучала песня:

Три танкиста, три веселых друга...

Он слышал ее, пока не повернул за угол.

Все это напоминало сцену с декорациями, но без исполнителей. На следующий день с комсомольским батальоном осоавиахимовцев Маслов оборонял Мазу-рино.

Рассказывали, что первый прорвавшийся немецкий танк на полном ходу шел к памятнику Ленина, но отступавшая по Городокскому шоссе «тридцатьчетверка» столь же стремительно повернула обратно и врезалась во врага. Хрустнули бронированные бока. Оба танка вздыбились и застыли в смертельном объятии.

Девятого июля рухнул между двумя быками взорванный мост. Когда утром десятого немцы стали наводить на Двине понтоны, с Успенской горки забил одинокий пулемет. Никакой пушечный и минометный огонь не мог подавить его ярость!..

Винтовочные выстрелы звучали в городе еще и одиннадцатого.

* * *

Старый Брандт попивал. Ребята тотчас угадывали, когда он входил в класс навеселе: он потирал руки и

261

щурил глаза под очками, золотые передние зубы то и дело обнажались в ухмылке. Тогда он был развязен, оживлен и всем доволен.

— У вас следующий урок истории? Слушайте хорошенько! То, что вам расскажет мой сын, вы не прочтете ни в каком учебнике.

Он произносил это так хвастливо, что только не добавлял: вот какой у меня замечательный сын! А, между тем, ходили слухи, что они между собою не ладят после женитьбы младшего на скромной витебской учительнице Степановой.

Иногда к концу уроков за Брандтом приходила жена— грузная дама в фетровых ботиках. Темный шарф обрамлял увядшее щекастое лицо с густыми бровями, в которых угадывалось нечто восточное. Сын-брюнет удался в нее, тогда как у отца глубокие залысины на лбу переходили в плешивое темя, едва прикрытое рыжеватыми волосами.

Их дом был как замкнутая со всех сторон коробочка: в него почти никому не было доступа. Даже с управдомом старый Брандт переговаривался через цепочку. Из комнат за его спиной несло тогда запахом пыли и затхлости.

Смешанное чувство у тридцати пар глаз, устремленных в упор, едва он переступал порог класса, вызывал Лев Георгиевич Брандт! Первые минуты — невосприятие, резкая несимпатичность всего его облика. Язвительность тона, прищуренный взгляд, бьющий сквозь очки, как некий смертоносный заряд, голос, вдруг сбивающийся на воронье карканье — да они готовы были попятиться от него, отшатнуться, заслониться руками. Но проходило несколько минут, краснобай размыкал уста. Сирена затягивала прельстительную песнь. Детские сердца так незащищенно доверчивы! Он упивался собственной речью, купался в словах, как селезень в воде, а они были убеждены, что это ради них, из любви

262

к ним, чтоб сделать их умнее, лучше. И были благодарны ему.

Когда от пожаров и стрельбы жители Пролетарского бульвара, который в просторечье назывался у витебчан Кленником, сбежались за толстые стены Покровской церкви, под своды ее подвала, Брандтов не было среди них. Хотя дом старого учителя Мирона Степанова, Брандтова тестя, расположен невдалеке.

Миновал полдень. Несколько девушек-школьниц поднялись из сыроватого подполья, куда звуки извне доносились глухо, и их ослепило полуденное солнце, горячее небо с длинными хвостами дыма. Потом они услышали утробное урчанье: по бульвару гуськом, друг за другом, шли танки. Их бока, тяжелые, как панцыри вымерших ящеров, пятнали черные кресты. Это были фашистские танки.

И тотчас они увидали, как из дома № 14 показались оба Брандта. Они шли к танкам, подняв руки, но головы держали высоко и походка их была размеренно-тор-жественна; старший ниже младшего почти на полголовы.

Поравнявшийся с ними танк притормозил. Оба заговорили по-немецки, их выслушали. Танк пополз дальше. Возвращаясь, старый Брандт бегло взглянул на девочек, прижавшихся к стене.

— Идите по домам. Вас не тронут,— сказал странно бесцветным тоном, словно обращался не к собственным ученицам, а в толпу, где все лица ему ровно незнакомы.

Они ничего этого не уловили. Просто еще раз доверились учителям: им было страшно, и те вышли, чтобы их защитить. Что может быть естественнее?!

Но уже через неделю, когда разнеслась весть, что Брандт назначен исполнять должность помощника бургомистра, а его бывший коллега преподаватель белорусского языка Олесь Петрович Ломоносенко, столкнувшись с ним на улице, машинально произнес: «Здравст-

263

вуйте, Лев Георгиевич». Тот прошел мимо него, словно не видя, продолжая по своей привычке бравурно бубнить под нос оперный мотив.

Грань была положена. Прежние контакты прекращены раз и навсегда. Всем своим видом старый Брандт показывал, что его недавнее прошлое в этом городе было несерьезным, нечто вроде шутовского маскарада, и лишь теперь начинается настоящее дело.

# * *

В это время за несколько сот километров от Витебска, ничего не зная еще о судьбе родного города, вырвавшись из окружения, пробирался литовскими лесами Трофим Андреевич Морудов. Ето семья успела выехать из атакуемого с воздуха Каунаса. Поезд добрался до Витебска — и вновь попал в пылающий город!

Сам Трофим Андреевич, не доходя до города, укрылся в деревне, где жила его тетка и куда добралась уже его семья.

Через некоторое время в полицию на него поступил донос, и как-то, в середине дня, когда он примерял кое-что из довоенной одежды, только что принесенной женою, Морудов увидал в окно, как от околицы движется целый отряд, окружая дома.

— Ну, это за мной,— сказал он жене.— Я могу начать отбиваться, но тогда поплатится вся деревня.

— Не делай этого,— плача воскликнули помертвевшие жена и тетка.

Все трое обменялись отчаянными прощальными взглядами.

Морудова схватили, но прежде чем увезли, у его жены вырвался приглушенный вздох:

— Иезус, Мария!

Начальник полицейского отряда живо обернулся.

— Пани говорит по-польски?

264

Он отошел с нею в сторону и выслушал, уже внимательно, ту версию, которую пытался рассказать и сам Морудов: горожанин пришел за продуктами к родственникам и застрял по нездоровью.

Поляк-полицейский сделал вид, что поверил. Эта была счастливейшая случайность. Он велел отпустить арестованного и на прощание даже показал донос за двумя подписями, чтоб знали, кого впредь остерегаться.

Странное происшествие окружило Трофима Андреевича ореолом некой опасной таинственности: местные власти боялись с ним связываться. А когда он, наконец, перебрался в Витебск и поступил на завод, который находился в привилегированном положении, так как поддерживал в порядке все городские коммуникации (немцы не без опаски готовились к первой русской зиме), то деревенские власти испустили и вовсе явный вздох облегчения: избавились от опасного соглядатая.

Морудов убедился на этом маленьком примере, что не так страшен немецкий черт, как расписывают его сами немцы, если только противопоставить русскую смекалку, убежденность в своей правоте, храбрость да удачливость. А в свою счастливую звезду Морудов верил крепко: ведь он был на родной земле!

Но, боже мой, как изменился город! Он не узнавал улиц, не узнавал людей. Больше не бегали по горбатым витебским улочкам шустрые трамвайные вагоны; фабрики замерли; город погрузился во мрак. Вечерами в уцелевших домах лишь ненадолго зажигались керосиновые лампы или тусклые самодельные коптилки, а то и просто лучины.

Вместо разрушенных пролетов моста пройдя на правобережье по временному деревянному настилу,. Морудов был вынужден искать проход к собственному дому. Целые кварталы развалин и — остовы железных кроватей! Какое-то зловещее кладбище кроватей: на первых, на вторых этажах, на уцелевших

265

перекрытиях. В одном доме повисла над провалом первого этажа печьг и на загнетке — утюг. Электрический утюг, провода которого обуглились, но сам он почему-то даже мало закоптился и в свете дня сиял печальной никелевой звездочкой...

Еще больше изменились люди; их отличал пришибленный потрясенный вид; Витебск был битком набит карательными отрядами. В подвалах политехникума схваченных горожан пытала контрразведка СД; в зданиях медицинского и ветеринарного институтов обосновались не менее опасные и свртрепые фашистские комендатуры — местная и полевая. Буквально каждый квартал держали под неусыпным вниманием карательные отряды абвера. На площади, где ставилась еще так недавно разукрашенная игрушками и цветными огоньками новогодняя елка, теперь возвышалось иное дерево — сколоченная из толстых плах виселица... Словно по страшному колдовству все в городе переменилось со знака плюс на знак минус; что предназначалось для добра, стало служить злу. Ни совесть, ни сердце не хотели с этим примириться!

Морудов почти не встречал знакомых лиц. Те, кто не уехал, были, видимо, схвачены или попали в гетто, откуда мученический- путь вел лишь к безымянным могилам-на дне Духовского оврага...

И вдруг навстречу, нос к носу, прежний сослуживец. Однако какая перемена! С первых слов тот заявил, что исправляет должность районного бургомистра.

— По стопам старика Брандта? — не сдержавшись прошипел Морудов.— И много вам платят?

Тот испуганно оглянулся.

— Замолчи, ради бога! И вообще, уходи из города. Я ведь знаю, ты сидеть смирно не будешь, а когда тебя схватят, все подумают, что это я тебя выдал.

—- Мне уйти, а город на вас оставить? Не выйдет...— И вдруг переменил тон.— Хватать меня не за что, я че-

266

ловек мирный, цивильный. Недавно на завод устроился. Мастер Ганс Миллер мною доволен. Работаю на благо рейха.

Оба внимательно посмотрели друг на друга. Один с сомнением, другой со скрытым лукавством.

— Ну, ну. Если смогу чем-нибудь помочь...

— Хорошо. Тогда поможешь.

Они разошлись. Морудов и в самом деле спешил на завод. Хотя у него был ночной пропуск, он не рисковал ходить без особой нужды после комендантского часа: немецкий патруль сначала стрелял, а потом уже спра-шивал документы!

В цеху коротконогий одутловатый мастер Ганс, вынув изо рта глиняную трубку, при помощи жестов и нескольких баварских ругательств пытался объяснить сменное задание. Работа была, в общем, простая, починочная, да и Ганс не наседал: сделал за смену — хорошо, а коли нет, так завтра тоже будет день.

Эта добродушная флегма привлекала внимание Трофима Андреевича. Вскоре он разглядел за нею нечто другое.

Морудов и несколько его товарищей решили поджечь завод. Они оставили возле стены за фанерным щитом включенную спираль и возле нее взрывчатые лаки, рассчитывая, что все произойдет быстрее, чем по цехам пройдет охрана. Однако они еще не успели выйти за ворота, как немного раньше обычного начался ежедневный осмотр.

Положение создавалось отчаянное. Неожиданно возле цеха, незамеченный ими раньше, тяжело дыша показался Ганс. Неизвестно, почему он замешкался, но на следующее утро они не нашли и следов своей адской машины: Ганс вырвал даже розетку и оборвал провода, чтоб не возникло ни малейших подозрений. Морудов решил, чт© пора познакомиться с коротышкой-мастером поближе. Он пригласил его в гости.

267

В более просторной комнате, как и во всех почти домах, у него квартировали фашистские офицеры. Но сейчас постояльцы были в отлучке, и Морудов усадил мастера за стол, над которым висел глянцевый лист календаря с портретом Гитлера. Ганс покосился на него,, но промолчал, И лишь опорожнив бутылку самогона, вдруг со страшными проклятиями сорвал со стены, истоптал ногами и даже хотел здесь же на полу сжечь. Не менее хмельной Морудов удержал его. Ганс Миллер был своим человеком. Это уже не вызывало у него сомнений.

^ * 5?

В августе начала выходить городская профашистская газета «Новый путь». Ее основателем и главным редактором стал младший Брандт.

Александр Львович был достаточно умен, чтобы не напускать на себя ту анекдотическую важность, которой щеголял его отец; но перемены были заметны и в нем. Всякие отношения между ним и бывшимрх школьниками, как учителя со своими учениками, были прекращены сразу; в лучшем случае это представлялось случайным знакомством. Всем своим видом он старался показать, что увлечен новым занятием. Он был неплохим организатором, распоряжался коротко и по-деловому и весь дышал энергией: быстро и легко ходил, здоровался походя, снрюходительно-вежливо. Хотя он писал мното и неплохо зарабатывал этим, он не был врожденным литератором; в нем слишком преобладала актерская жилка! С юных лет она бросала его в разные стороны. Едва ли он это осознавал сам, но для него «казаться» было всегда важнее, чем «стать». Поначалу он с наслаждением вживался в роль «делового человека». Но едва у него появилась надежда, что со временем издательство и типография перейдут в его собственность,

288

он тотчас изменился внешне — стал более резок и бесцеремонен.

Галина Мироновна, старше его несколькими годами, но миловидная и миниатюрная, как девочка, с испугом и смущением наблюдала за сменой обличий своего мужа, Ее удивляло, от каких сущих мелочей зависело его расположение духа. Принося свежий номер газеты, он по нескольку раз ласкал любовным взглядом свою фамилию «редактор А. Брандт». Однажды он даже стал напевать эти слова, повторяя их на множество ладов с тщеславным удовольствием.

Александр Львович сам не заметил, как переменилось его отношение к Витебску. Раньше он смотрел на него как на временный бивак. Вынужденный приехать сюда вслед за родителями, он испытывал скучное безразличие и к устарелым губернским домам, и к узким, дурно замощенным улочкам, словно играющим в слалом — с холма в овраг и из низины на гору!

Но Витебск во все времена обладал подспудной притягательной силой. Сами его склоны как бы источали аромат древности. Ветхость же домов, напротив, намекала на волнующую неизбежность неведомого никому грядущего...

Сейчас город — в который уже раз за свою историю! — лежал в развалинах. Среди одичалых камней, отдающих тленом, среди остовов ранее знакомых, а теперь отчужденно сирых зданий, улавливая крупным породистым носом до сих пор не улетучившийся привкус чада, Брандт думал иногда, что недавнее пламя пожара стало и для него крестильной купелью: он уже не тот, кем был раньше.

Все, что происходило в его жизни до двадцать вто^ рого июня, он просто сбрасывал со счетов, как не имевшее никакой ценности. Кончились метания недоросля между перелистыванием архивных папок в гатчинском музее и тягой к любительским подмосткам; между

269

страстью к изысканным вещицам из юсуповского фарфора, классификацией которых он увлекался одно время, и непроходящей любовью к мелодекламации. Еще так недавно он обожал заучивать стихи целыми десятками строф, чтобы, окончив свой урок за пять минут до звонка, мимоходом сказать восьмиклассникам с надменным лукавством в полуопущенных глазах, что, мол, пусть они прочтут из «Горя от ума» выбранную наугад строчку, а он будет продолжать. С любого места. И затем всеми порами впитывал их восторг.

Единственная осечка засела занозой в его самолю-бивом сердце: простодушный школяр-второгодник, уже знакомый с этим почти цирковым трюком, громким возбужденным шепотом сказал соседке: «Попроср! его почитать Чацкого!» И вдруг последовал безотчетный взрыв протеста рыжеволосой пигалицы: «Ни за что на свете! Не хочу, чтобы он тут кривлялся!»

Дерзкая страстность возгласа уходила корнями в столь верную интуицию, что Брандт на миг оторопел. Потом его бронзовый лоб стало заливать пурпуром. Стараясь одновременно удержать и приступ бешенства и унизительную дрожь в коленях, он медленно вышел вон посреди обморочной тишины класса.

...Как, мнилось ему сейчас, ничтожны те крошечные победы, которыми он тешил себя в то время! Но человеку редко свойственно верное понимание масштабности своих деяний. На самом деле никчемна была его нынешняя суета и кичливость. И вовсе не мала, не пустопорожня, не бесследна победа над детскими сердцами. .

Та же рыжеволосая девочка, густо усыпанная веснушками по прозрачно-розовой коже, с упрямой неусыпностью изо дня в день наблюдавшая за ним провидческими глазами, стала тогда на какое-то время его маленькой целью: нужно было во что бы то ни стало подчинить и ее, как других, своему обаянию.

270

Формально он этого добился. Закусив губу от волнения, она сама попросилась к нему в литературный кружок Дома пионеров. А когда однажды там потух свет, и с трудом раздобыли одну-единственную керосиновую лампу, которую он нес вдоль составленных рядами стульев, близоруко щурясь и всматриваясь в сидящих — ибо он хотел лишь для нее одной дать сейчас великолепный спектакль! И даже спросил с беспокойством ее одноклассницу, не ушла ли она? А та, впыхнув от невиданной чести, оказанной товарке, привстав, указала куда-то в темноту,— когда он с подъемом прочел, вернее представил в лицах «Моцарта и Сальери», а потом, бледный от пережитого напряжения, откинулся на спинку стула и, переждав самозабвенные рукоплескания, с небрежным лукавством бросил: «Ну, говорите, что вам прочесть еще?»,— тогда-то и прозвенел ее укрощенный голосок: «Прочтите, пожалуйста, последний монолог Чацкого». «Хорошо,— тотчас отозвался он, не в силах скрыть торжествующей улыбки.— Я прочту для вас монолог Чацкого!»

Так, несколько запоздало, он положил целебную примочку на обидное — «не хочу, чтобы он кривлялся!».

Но теперь он никогда не вспоминал обо всех этих канувших в Лету происшествиях. У него вообще была короткая память на людей. Не задумываясь ни на минуту, он грубо и бесцеремонно выгнал за дверь своего бывшего ученика, когда тот зашел к нему в редакцию. Раздражение его не имело предела: у него нет никаких учеников! Он предприниматель, будущий хозяин издательства. а не жалкий школьный учитель. Может быть, он станет со временем видным литератором, властителем душ, и хотя это будет тоже род учительства, но отнюдь не с указкой в руках.

Брандт ходил, высоко вскинув черноволосую голову, никого не видя перед собой. Ему казалось, что навстре-

271

чу никто не попадается, а ка самом деле его уже избегали.

Так в обольщении, в самоупоении подошел для него к концу трагический сорок первый год, В новогоднюю ночь немцы поиграли на губных гармониках, а в «Белорусском народном доме» по всему городу разысканные стараниями старого Брандта студенты музыкального училища дали концерт.

Зрителей было мало, и Александру Львовичу сразу бросилась в глаза знакомая фигура Кости Маслова, вновь появившегося в Витебске.

В своей куцей тужурке Костя держался скромно в стороне, но Александр Львович сам поманил его пальцем. В нем воскресли приятные воспоминания о последнем школьном спектакле. Они стояли тогда вдвоем за кулисами: Брандт, запахнувшись в наскоро сметанный из черной саржи плащ провинциального трагика Несчастливцева, а Костя с молотком в руках — он приколачивал декорации. Взбудораженный предстоящим выходом на сцену Александр Львович ловил у самого уха почти такое же взволнованное дыхание Маслова. Наверняка, это и были те единственные мгновения, когда Брандт был истинно и бескорыстно счастлив.

— Я рад вас видеть,— сказал он сейчас свысока, но любезно.— Мне казалось, что вы уехали?

— Я остался,— уклончиво отозвался Костя.

Сердце его бешено колотилось. Впервые за полгода

он опять говорил с Брандтом. Это оказалось не так-то просто. «Пуля, им отлитая, просвищет над седою вспененной Двиной...»

Помнит ли Брандт?

Брандт не помнил. Он был спокоен и всем доволен. По крайней мере, доволен самим собой.

— Как вы устроены? — спросил он.

— Никак. Я только что из деревни. У меня даже нет еще вида на жительство.

272

— Ну, это поправимо. Завтра я все улажу. Хотите работать у меня в типографии?

— Конечно! — вскричал Костя, не веря своей удаче. Ведь типография и была целью его возвращения в Витебск. С некоторым усилием он добавил: — Буду рад снова находиться рядом с вами, Александр Львович!

Тот смягчился еще более. Слегка тронув Костю за локоть, отошел с ним к окну.

Несколько секунд они молча вглядывались в морозное стекло, на котором таинственно мерцали налипшие снаружи снежинки. Лютая стужа последних недель ослабела, и над городом клубился лишь легкий морозный туман.

Внезапно под самым окном ухнул выстрел. Словно догоняя его, раздались другой и третий. Оба невольно вздрогнули и отшатнулись от окна.

— Облава?! — вырвалось у Кости.

Брандт бледно усмехнулся.

— Едва ли. Скорее пьяные солдаты салютуют новогоднему счастью. Армейская шинель удивительно оглупляет и нивелирует людей... Но все-таки мы повседневно видим, насколько средний уровень германского солдата выше среднего уровня советского бойца!

Костя промолчал. Он не принадлежал к числу тех флегматичных и целенаправленных натур, которые, казалось, способны вобрать в себя любое потрясение и отнестись к этому с тем же спокойным сознанием необходимости, как другой поднесет ко рту и разжует кусок черного хлеба, круто посыпанного солью. Его переход от вымысла к реальности в оценке Брандта происходил трудно, хотя и бесповоротно.

— Впрочем, не исключено, что и облава. Что поделать! История на каждой своей строке обагрена кровью,— продолжал Брандт глубоким задумчивым голосом, смягчая его доверительным звучанием беспощадность слов.— Великие дела оказываются под силу

https://fantlab.ru/work230271

Выстрел в Кленнике.

В начале июля 1941 г. Витебск оказался в полосе наступления вражеских войск группы армий «Центр». 9 июля после шестичасового кровопролитного -сражения гитлеровцы овладели пра-

392

вобережной частью города. К исходу следующего дня фашисты захватили его полностью. Начался почти трехлетний период оккупации Витебска.

Но город не покорился. Борьбу патриотов возглавили коммунисты. Уже к февралю 1942 г. действовало около двадцати подпольных организаций и групп. К лету 1943 г. их число выросло до шестидесяти.

Успенская горка — возвышенный мыс, образуемый слиянием рек Витьбы и Западной Двины. Названа по некогда стоявшему здесь Успенскому собору.

Брандт А. Л. и Брандт Л. Г. появились в Витебске в 1936 г. С первых дней оккупации стали на путь предательства. По приговору народного суда расстреляны.

Стасенко М. Г. — родился в 1909 г. в с. Валентиновка Михайловского уезда Воронежской губернии. Работал в Западно-Двинском речном пароходстве сначала диспетчером, затем начальником городского Общества спасения на водах. 23 июня 1941 г. был призван в армию. Под Смоленском попал в окружение и вернулся в Витебск. В 1942 г. стал партизаном бригады М. Ф. Бирюлина. Погиб 19 мая 1943 г. Награжден орденами Красной Звезды и Красного Знамени.

Зейлерт В. К.— родился в 1908 г. в Витебске. Член КПСС с 1940 г. В 1935—'1941 гг. работал директором Витебского краеведческого музея. После войны преподавал в Витебском художественно-графическом училище, затем в педагогическом институте имени С. М. Кирова. Живет в Витебске.

Старый мост — соединял Вокзальную (ныне улица Кирова) и Замковую. 9 июля 1941 г. специально оставленная группа подрывников взорвала его. В годы оккупации он был восстановлен фашистами, но при отступлении из Витебска в июне 1944 г. они полностью разрушили его.

Пролетарский бульвар — ныне улица Богдана Хмельницкого.

Морудов Т. А.— родился в 1911 г. в д. Узлятино Сиро* тинского уезда Витебской губернии. Член КПСС с 1940 г. В 1942 г. возглавил подпольную группу. В октябре 1943 г. во время одной из облав был арестован. Прошел через фашистские концлагеря смерти. После освобождения возвратился в Витебск. Около двадцати пяти лет работает главным механиком станкостроительного завода имени Коминтерна. Награжден орденом Отечественной войны I степени и 5 медалями.

«Белорусский народный дом» — был открыт оккупантами для антисоветской агитации. Размещался в здании нынешнего городского Дома культуры по улице Ленина.

Бирюлин М. Ф.— родился в 1914 г. в д. Любятино Велиж-

393

ского уезда Витебской губернии. Член КПСС с 1939 г. Накануне войны работал председателем исполкома Боровлянского сельсовета Витебского района. Осенью 1941 г. организовал партизанский отряд, затем командовал 1-й Витебской партизанской бригадой. После, войны — на советской и административной работе. Награжден орденами Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», Отечественной войны II степени и 15 медалями. Почетный гражданин города Витебска.

Белохвостиков А, Е.— родился в 1914 г. в д. Ляховик Оршанского уезда Могилевской губернии. В 1938 г. окончил Белорусский институт народного хозяйства имени В. В. Куйбышева. В начале войны был оставлен для подпольной работы з городе. Создал широко разветвленную группу, которой руководил в течение двух лет. В мае 1943 г. был арестован и расстрелян фашистами. Награжден орденом Отечественной войны I степени.

Бобров Н. С.— родился в 1915 г. в д. Савейковичи Елагинской волости Витебского уезда. Был в составе подпольной группы А. Б. Белохвостикова. В марте 1942 г. вывезен в' Германию. Прошел через фашистские лагеря смерти. После войны работал в Риге, затем в Витебске. С 1958 г. живет в Минске.

Синкевич (Петрашкевич)Л. А.— родилась в 1922 г. в Витебске. Входила в состав подпольной группы А. Е, Белохвостикова. В марте 1943 г, была вывезена фашистами на принудительные работы в Австрию. После освобождения Советской Армией вернулась в Витебск. Работает на молочном заводе.

Р а д ь к о В. Ф.— прибыл в Витебск вместе с оккупантами. • Являлся агентом гитлеровской контрразведки по кличке «Рак». Был назначен фашистами бургомистром города. После войны разоблачен советскими органами безопасности и предан суду.

22 января 1942 года 4-я ударная армия под командованием генерал-полковника А. И. Еременко вышла на рубеж Велиж — Демидов. Действовавшая в ее составе 243-я стрелковая дивизия генерал-майора Г. Ф. Тарасова в конце января подошла вплотную к Витебску. Рейд сыграл важную роль в развертывании партизанской и подпольной борьбы на территории Витебщины,

Наудюнас И. П.— родился в 1906 г. в д. Тринивки Ку-ринской волости Витебской губернии. Член КПСС с 1940 г."С августа 1941 г. активный участник Витебского подполья. В феврале 1943 г. был тяжело ранен и отправлен на Большую землю. В послевоенное время находился на. ответственной партийной и советской работе в Литовской ССР. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени, «Знак Почета» и 6 медалями. Живет в Каунасе.

Оборонная улица — ныне — улица Шубина.'

«Витебские (С у р а ж с к и е) ворота» — образовались между Велижем и Усвятами в результате наступления войск Калининского фронта зимой 1942 г. Через них осуществлялась связь с Большой землей партизан и подпольщиков Белоруссии и Прибалтики. Удерживались 4-й ударной армией и белорусскими партизанами. Действовали с 10 февраля по 28 сентября 1942 г.

Кононов В. Ф.— родился в 1912 г. в Витебске. Член КПСС с 1945 г. С первых дней оккупации города до его освобождения принимал активное участие в подпольной борьбе с фашистами. После войны окончил Ленинградское артиллерийское техническое училище, затем Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды и двумя медалями. Живет в Минске.

Ш м ы р е в М. Ф.— родился в 1891 г. в д. Пунище Сураж-ского уезда Витебской губернии. Член КПСС с 1920 г. Участник борьбы за установление и укрепление Советской власти на Ви-тебщине. Перед войной — директор фабрики имени Воровского в д. Пудоть Суражского района. 9 июля 1941 г. создал первый на Витебщиие партизанский отряд, который вырос вскоре в 1-ю Белорусскую партизанскую бригаду. После войны находился на административной работе. Избирался в Верховный Совет БССР. Удостоен звания Героя Советского Союза, награжден тремя орденами Ленина, орденом Отечественной войны I степени и многими медалями. Являлся почетным гражданином города Витебска.

Филимонов Е. Г.— родился в 1925 г. в д. Марьяново За-роновского сельсовета Витебского района. В 1939 г. переехал в Витебск. Накануне войны работал слесарем и одновременно учился. В 1942 г. установил связь- с подпольщиками. После выполнения задания по ликвидации А. Л. Брандта ушел в 1-ю Витебскую партизанскую бригаду М. Ф. Бирюлина, Погиб 19 мая 1942 г. в бою с карателями.

Задуновская улица — ныне улица Фрунзе.

Пятый полк'— находился на западной окраине Витебска по Полоцкому шоссе. Фашистские захватчики превратили его территорию в концлагерь для военнопленных и мирных жителей. За три года оккупации гитлеровцы замучили в этом лагере смерти свыше 80 тысяч советских граждан.

И.мы и после нас...

Б л а у А. Г.— родилась в 1894 г. на сельскохозяйственной успенской ферме Переяславльского уезда Владимирской губернии. Член КПСС с 1949 г. Окончила Московские высшие женские курсы Герье. Работала в Москве и Подмосковье. В начале тридцатых годов переехала в Витебск. В 1947 г. присвоено звание заслуженного учителя БССР. В течение двадцати лет избиралась делутатом городского и областного Советов депутатов трудящихся. Награждена орденами «Знак Почета» и Трудового Красного Знамени.

***

Сквер на ул. Богдана Хмельницкого (Кленик)

http://news.21.by/society/2017/10/25/1388...

Рывкин М., Шульман А. » Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто »

http://www.rulit.me/books/hronika-strashn...

Маина Боборико (р. 21.03.1930)

Школьному учителю Владимиру Николаевичу Асташонку

Десятая школа

Десятая школа. А было ль их десять

В нашем городе после войны?

Разбитые окна фанерой завешаны,

Чадом коптилки полны.

А мы — замёрзшие, в телогрейках —

Писали в брошюрах между строк

Скрипучим пёрышком трёхкопеечным:

«Сталин. Партия. Родина. Долг».

Писали, сопели, чернила из сажи,

В промозглых чернильницах ночи провал,

А от коптилок носы чернели,

Как-будто художник озоровал.

Учитель истории – и не спорьте! –

Был ненамного взрослее нас,

Страницы войны изучал на фронте

До того как пришёл к нам в класс.

Он туго шарф вокруг шеи стягивал,

Руки замёрзшие растирал,

И вместе с нами войну вышагивал,

Бросался в атаку и погибал

в который уж раз. И так заворожено

Звучала рассказа его струна.

— Владим Николаич, на сердце тревожно,

А вдруг опять подкрадётся война?

Но мирные сани тряслись по ухабам

Через воронки от бомб и снарядов,

Через разруху и голод злющий

Мирные сани летели в будущее.

И мудрый учитель в санях этих быстрых

И юность, что стала прошедшим временем,

И медный звонок, что кричал неистово,

Словно мальчишка из дикого племени.

Любимый учитель вздохнёт на прощанье,

Улыбкою тихой мгновенье осветит:

— Примите, ребята, моё завещанье

И счастливы будьте на этой планете.

1964-2012

читать целиком >>

Тэги: Витебск, А. Тверской, Л. Обухова, 10-я школа, В. Зейлерт

Віцебск спартыўны (1964-1996)

Статья написана 29 октября 2017 г. 22:56

Размещена:

в авторской колонке slovar06

ДАРОГА НА АЛІМП

Савецкія спартсмены ўпершыню стартава-лі на Алімпійскіх гульнях у 1952 г. А ўжо на чарговых XVI Алімпійскіх гульнях, якія ад-быліся ў 1956 г. ў г. Мельбурн, у складзе зборнай нашай краіны па лёгкай атлетыцы быў віцяблянін Яўген Сакалоў. Так быў па-кладзены пачатак узыходжанню спартсменаў нашага горада на Алімп.

У 1964 г. віцяблянін Рамуальд Клім на XVIII Алімпійскіх гульнях заваяваў у Токіо залаты медаль у кіданні молата.

Неўзабаве на спартыўным небасхіле зага-рэлася яшчэ адна яркая зорка. Упершыню ў гісторыі спартыўнай гімнастыкі ў 15-гадовым узросце віцяблянка Ларыса Петрык заваява-ла званне чэмпіёнкі краіны.

А на наступных XIX Алімпійскіх гульнях у Мехіка яна была ў складзе «залатой каманды» СССР.

Яшчэ ў лепшых залах Канады і Румыніі, Балгарыі і Францыі, Германіі і Швецыі, мно-гіх гарадоў свету сотні тысяч аматараў спар-тыўнай гімнастыкі апладзіравалі чароўным выступлениям Ларысы Петрык, захапляліся яе смеласцю і незвычайным майстэрствам, высокай чысцінёй выканання практыкаван-няў і элегантнасцю, а ў Віцебску рыхтавалася ўжо новая змена. У кастрычніку 1970 г. ў югаслаўскім горадзе Любляна на п’едэстале гонару стаялі побач Ларыса Петрык і Тамара Лазаковіч — чэмпіёнкі свету за камандную перамогу. За 3 гады віцебская школьніца Тамара Лазаковіч прайшла шлях ад радавой спартсменкі да члена зборнай Савецкага Саюза.

474

Пад мірным небам

У 1972 г. таленавітая спартсменка становіцца гераіняй XX Алімпійскіх гульняў у Мюнхене. Да ганаровых тытулаў абсалютнай ч,»мпіёнкі V Спартакіяды народаў СССР, аб-< ллютнай чэмпіёнкі Еўропы ў Тамары даба-шуги высокі тытул чэмпіёнкі XX Алімпійскіх гульняў. Яна стала заслужаным майстрам (порту СССР.

Горад на Дзвіне даў свету 5 алімпійскіх чэмпіёнаў. Тэта Ларыса Петрык і Тамара Ла-іаковіч (выхаванцы, заслужанага трэнера СССР Вікенція Дзмітрыевіча Дзмітрыева),

Віцебская школа гімнастыкі

О том, что Витебск — город спортивный, знает весь мир. Не умаляя известность спортсменов в различных видах спорта, их достижений на спортивных аренах мира, все-таки визитной карточкой нашего спортивного города является гимнастика. И не случайно витебская школа гимнастики является центром развития мировой гимнастики.

Зарождение и развитие гимнастики в Витебске началось в 18 — 19 в., хотя и не было массовым явлением. Коренным образом изменилась картина в годы советской власти. Введенные в 1918 г. Всеобуч ив 1931 г. комплекс ГТО, где гимнастика занимала одно из главным мест, способствовали массовости развития гимнастики. В 1931—34 годах БССР занимала первое место в Советском Союзе по подготовке значкистов ГТО, а витебская молодежь была в первых рядах в республике. Гимнасты города успешно участвовали в республиканских и всесоюзных соревнованиях.

После окончания Великой Отечественной войны советское государство обратило внимание на оздоровление детей, их физическую подготовленность и воспитание. Советское правительство принимает решение об открытии ДЮСШ. Согласно этому решению с 1 мая 1946 г. в Витебске на базе 10-й средней школы открывается детско-юношеская спортивная школа (ДЮСШ N0 1 гороно) с отделениями спортивной, художественной гимнастики и акробатики. Ее первым директором был Д.В.Евсеев. Позже более трех десятилетий школу возглавлял Михаил Васильевич Урвачев.

Несмотря на небольшие размеры спортзала школы, недостаток гимнастических снарядов и оборудования, началась организованная подготовка и успешное выступление уча-

Таццяна Івінская (баскетбол, 1980), Вячаслаў Яноўскі (баксёр, 1988). Сярэбраны медаль на Алімпійскіх гульнях заваявалі Ігар Каныгін (барацьба, 1980), Ігар Лапшын (скачкі, 1988). Паспяхова выступалі на алімпійскіх арэнах А.Паташоў (хадзьба), У.Котаў (марафон), Т.Шляхто (скачкі ў вышыню), Т.Ма-цута (бег на 400 м з бар’ерамі), Л.Караткевіч (кіданне дыска). Дванаццаці віцяблянам прысвоена званне «Заслужаны майстар спорту СССР». Р.Якаўлеў.

щихся в сборных командах области и республики (А. Афанасьева, И. Алексеев, Г. и В.Гладких и др.). С начала 1950-х годов школа работала в тесном сотрудничестве с обществом «Динамо» и Витебским техникумом физкультуры. В 1958 г. в связи с закрытием техникума физкультуры школе передается небольшой спортивный зал по улице Суворова, 5.

Улучшение спортивной базы ДЮСШ-1 и добросовестный труд коллектива тренеров способствовали успешному выступлению сборных команд города по спортивной и художественной гимнастике и акробатике на VIII спартакиаде БССР. Команда акробатов в составе В.Швальбо, В. Звягинцева, Г.Скрипко, Н.Шамшуро, С.Бляхмана и других (тренер И.А.Крапин) заняла первое место, а команды по спортивной и художественной гимнастике стали бронзовыми призерами спартакиады.

В 1958 г. в ДЮСШ-1 начал свой тренерский путь выпускник Витебского техникума физкультуры Викентий Дмитриевич Дмитриев. Травма мешала ему достичь личных высоких спортивных результатов, и он решил готовить своих учеников к достижению высших вершин в спорте. Этой цели было подчинено все: преданность гимнастике, самоотверженность и творчество в тренерской работе, самосовершенствование. Целеустремленность, напористость, энтузиазм молодого тренера вскоре принесли школе первые значительные результаты. В 1960 г. его ученица Алла Итсон становится первым мастером спорта по спортивной гимнастике в Витебске и чемпионкой республики. Победителями и призерами республиканских и всесоюзных первенств становятся его ученики Юрий Козырев, Владимир

475

1945 — да нашых дзён

Панарин, Владимир Витковский и другие. Но эти достижения были лишь первой ласточкой олимпийских успехов витебской школы гимнастики.

В маленьком полуподвальном спортивном зале по улице Суворова, 5, где в это время одновременно занимались акробатикой, художественной и спортивной гимнастикой десятки юных спортсменов, В.Д.Дмитриев готовил талантливую и трудолюбивую девочку Ларису Петрик. Это ей, ученице 9-й средней школы Витебска, суждено было сделать настоящую революцию во всесоюзной и мировой гимнастике. И это случилось в 1964 г., когда юная 15-летняя витебчанка Лариса Петрик неожиданно становится абсолютной чемпионкой СССР, оставив позади себя всех титулованных гимнасток «старой гвардии» во главе с прославленной Ларисой Латыниной. Многие специалисты гимнастики восприняли эту победу Ларисы как чистую случайность. Но юная трудолюбивая и обаятельная витебчанка Лариса Петрик в 1965 г. становится призером чемпионата Европы, а в следующем году — чемпионкой мира. Не затерялась она и в элитном ряду гимнасток — участниц Олимпийских игр в Мехико в 1968 г., завоевав 2 золотые и одну бронзовую медали. О витебской школе гимнастики стали говорить как о центре мировой гимнастики. Но были и скептики, не верившие в закономерность успехов нашей школы гимнастики.

Совсем иного мнения на этот счет придерживался в то время спокойный и рассудительный тренер В.Д.Дмитриев. Он не только верил в грядущие успехи своих учениц, но и терпеливо готовил их и уже возил на различные соревнования вместе с прославленной Ларисой Петрик хрупкую и дерзкую девчушку с роскошным хвостом белокурых волос — Тамару Лазакович. Вскоре Тамара Лазакович побеждает на всех снарядах в юношеском первенстве СССР, а в 1970 г. получает свою первую «взрослую» медаль, став чемпионкой Союза. Этот успех Тамара Лазакович повторяет в 1971, 1972, 1975 годах, а в 1971 г. завоевывает еще 3 золотые медали чемпионата Европы и становится чемпионкой мира в командном зачете.

Самый большой успех пришел к Тамаре Лазакович в 1972 г.: на XX Олимпийских играх в Мюнхене она завоевала одну золотую, одну серебряную и две бронзовые медали. Тем самым Витебская школа гимнастики,

школа Дмитриева, вновь подтвердила свой высокий Олимпийский рейтинг.

В 1971 г. за успешную подготовку мастеров и высокие спортивные показатели динамовская спортивная школа становится специализированной детско-юношеской школой олимпийского резерва — СДЮШОР «Динамо». В новом, соответствующем всем требованиям для подготовки гимнастов высокого класса спортивном зале «Динамо» вместе с В. Д. Дмитриевым продолжили тренерскую работу ее директор Н.И.Бабкин, Л.Б.Ковалева, Н.И.Лискович, В.Н.Корякин, И.Г.Ларионов. Совместными усилиями этих тренеров была подготовлена плеяда мастеров гимнастики, которые продолжили чемпионские традиции витебской школы гимнастики. Среди них заслуженные мастера спорта Лариса Петрик, Тамара Лазакоич, Александр Тумилович, Юрий Балабанов; мастера спорта международного класса Татьяна Аржаникова, Ирина Кирпиченко, Елена Плюх; мастера спорта Нина Зеленкова, Владимир Панарин, Владимир Витковский, Сергей Политов, Людмила Аргучинская, Светлана Москалева, Светлана Кудинова, Светлана Ходорченко, Людмила Кириченко, Людмила Куликова, Александра Высоцкая, Елена Ксензова, Елена Лихачева, Марина Подопришрова, Марина Карпенко, Анна Шалунова, Ирина Лабовкина, Светлана Кузнецова, Ирина Кузнецова, Светлана Ру-бежевич, Инна Зыгмант, Татьяна Голубева, Наталья Жавнерко, Алла Букштынова, Жанна Никитина, Светлана Стабурова, Татьяна Кремизович, Ольга Тюпенкина, Ольга Ша-лай, Екатерина Румянцева, Наталья Китай-чик, Ольга Лабановская, Наталья Киселева, Екатерина Терентьева, Мария Ушенко, Ольга Лемнева, Ольга Тулянкина и другие.

Воспитанники витебской школы гимнастики завоевали 7 олимпийских медалей (3 золотые, 2 серебряные и 2 бронзовые), 5 раз поднимались на пьедесталы мировых первенств, 6 раз — на пьедесталы первенств Европы, получили 36 медалей различного достоинства на чемпионатах Советского Союза и Беларуси.

Плодотворный труд многих тренеров и воспитанников СДЮШОР «Динамо» по достоинству отмечен. Викентий Дмитриев награжден орденом Трудового Красного Знамени, двумя орденами «Знак Почета», Почетными грамотами Верховного Совета БССР. Он четырежды заслуженный: заслуженный тренер БССР (1964), заслуженный тренер СССР (1966), заслуженный учитель БССР

476

Пад мірным небам

(1965), заслуженный деятель физической культуры БССР (1968), является почетным гражданином города Витебска (1968).

Заслуженный тренер СССР Николай Лис-кович награжден медалью «За трудовую доблесть», Почетными грамотами Верховного Совета БССР.

Заслуженный мастер спорта Александр Тумилович награжден медалью «За трудовое отличие», двумя Грамотами Верховного Совета БССР.

За многолетний тренерский труд, подготовку чемпионов и призеров крупных соревнований по гимнастике заслуженными тренерами республики стали Н.И.Бабкин, И.Г.Ларио-нов, С.А.Кудинова, Л.Б.Ковалева, В.Н.Карякин, Е.С.Адашкова.

В 1972 г. отделения акробатики и батута ДЮСШ-1 гороно переходят в областную спортивную школу, а затем реорганизуются в специализированную детско-юношескую школу №. 2 гороно. В этой школе под руководством воспитанников ДЮСШ-1 мастеров спорта СССР В.И.Швальбо, В.И.Вагеля и других подготовлено 20 мастеров спорта по акробатике. За высокие показатели в работе В.И.Швальбо было присвоено звание «Заслуженный тренер СССР». Он является почетным гражданином Витебска.

С января 1975 г. за высокие показатели в работе тренерско-преподавательского состава школа становится Специализированной детско-юношеской школой Олимпийского резерва (СДЮШОР N0 1 гороно). В 1977 г. на работу в СДЮШОР-1 на должность старшего тренера-преподавателя пришел работать

Н.И.Лискович, который зарекомендовал себя грамотным и требовательным тренером в школе «Динамо». Под его руководством зал областной школы был переоборудован и стал отвечать всем требованиям подготовки гимнастов высокого класса, и результаты не заставили себя ждать. Вслед за Александром Ту-миловичем — чемпионом мира 1984 года, воспитанник СДЮШОР-1 Сергей Титов стал победителем Молодежного первенства СССР в вольных упражнениях и бронзовым призером молодежных игр СССР. Серебряным призером Вторых летних Всесоюзных юношеских спортивных игр стал второй воспитанник школы Владислав Шкуратов, а Андрей Деменщонок — победителем и призером Всесоюзных соревнований среди учащихся ДЮСШ органов народного образования. Чемпионом ЦС «Динамо» и Республики Беларусь стали учащиеся СДЮШОР-1 Сергей Лонь и Павел Тарамыкин.

В мае 1996 г. СДЮШОР №. 1 Витебского гороно исполнилось 50 лет. За полувековую историю самоотверженный труд, энтузиазм, творческие традиции тренерского коллектива внесли и продолжают вносить достойный вклад в дело гармонического воспитания подрастающего поколения, развития спорта высших достижений. На смену чемпионам пришла новая плеяда талантливых учеников: Алексей Синкевич — мастер спорта международного класса, участник Олимпийских игр в Атланте (четвертое место в командном первенстве), серебряный призер Чемпионата мира 1997 года, член национальной сборной Республики Беларусь (тренеры заслуженный тренер СССР Н.И.Лискович, И.А.Барышев); Юрий Киселев — серебряный призер Чемпионата Европы в упражнениях на кольцах (тренер А. Н. Москалев); Алексей Звягинцев — мастер спорта, чемпион Республики Беларусь в упражнениях на брусьях, неоднократный победитель молодежных первенств Республики Беларусь (тренер В. Д.Виноградов); Денис Сальников — чемпион Беларуси в упражнениях на коне, неоднократный победитель республиканских первенств, награжден специальным призом «Надежда Белорусской гимнастики»; Сергей Палюх — неоднократный победитель первенств Республики Беларусь (тренер В.Н. Карякин). Сборная команда гимнастов СДЮШОР №. 1 стала победителем IX спартакиады учащейся молодежи Республики Беларусь 1997 г. Пять учащихся школы являются членами национальной сборной Республики Беларусь.

Значительный вклад в развитие витебской школы гимнастики внес коллектив тренеров-преподавателей художественной гимнастики. Истоки ее развития в Витебске были положены в начале 1950-х годов в Витебском техникуме физкультуры В.А.Мироновым, И.И.Фейги-ной, З.Н.Козловой, которая являлась мастером спорта СССР по акробатике и работала в ДСШ-1 в 1958 — 67 гг. Под ее руководством сборная команда города и ее воспитанница Алла Сергеева в личном первенстве были призерами республиканских соревнований.

Памяць: гісторыка-дакументальныя хронікі гарадоў і раёнаў Беларусі : Віцебск. т. 2. Мн. Беларуская Энцыклапедыя, 2002

http://tamara-lazakovich.narod.ru/

читать целиком >>

Тэги: Витебск, гимнастика

Л. Обухова. Витьбичи (1). 1974

Статья написана 29 октября 2017 г. 19:54

Размещена:

в авторской колонке slovar06

И мы, и после нас...(заключение автора)

Витебск! В этом слове мне всегда слышится звон распахнутого в апреле окна.

Город прожил тысячу весен и тысячу зим — и только две зимы и две весны были и моими тоже. Но как ни коротко мое время, оно совпало с той порой ранней юности, с начальной порой ледолома, когда над человеком, словно второе солнце, встает все сразу — любовь, поэзия, мысль...

Может быть, поэтому я вновь возвращаюсь в Витебск. Мне доставляет неизъяснимое удовольствие ходить по его улицам, которые давно уже не те, что во времена моего отрочества! — следить за бесконечным и неизменным током реки. В Витебске мне все интересно: в одинаковой мере хочется знать, и как он меняется и в чем остается прежним? Такой уж это город. С ним не расстаются. Его не забывают.

Правда, кроме мостов, Старого и Нового, построенного в тридцатых годах, с которого мы, бывало, следили за ледоставом на Западной Двине, беззаботно размахивая школьными портфелями; кроме переулков и набережных, где отпечатались наши следы, в Витебске живет один очень дорогой для меня человек. Да и не для меня одной! Это Анна Григорьевна Блау, бывшая учительница математики в Десятой средней школе, женщина с жизнью по-своему не менее замечательной, чем у самых знаменитых людей.

Но мне хочется рассказать обо всем по порядку. В Витебске я жила и училась до войны в интернате для детей пограничников. Это был небольшой бодрый мирок. По утрам до завтрака мы строились на линейку в тесном коридоре. Дежурный отдавал рапорт начальнику — плотному здоровяку в гимнастерке, человеку, как я сейчас понимаю, еще очень молодому, которого и самого вся эта игра радовала не меньше, чем нас. Каждый день мы шли пс Старому мосту, через весь город к школе; там проходила половина нашего дня...

А потом была война.

Может, кто-нибудь еще помнит:

Пал город Витебск.

С болью горькой

Шли мы по берегам Двины.

Пал город Витебск...

Его махорку

Курили мы и до войны!..

До сих пор эта незамысловатая песенка сжимает горло.

...Но интернат оказался цел! В 1957 году я зашла, не доверяя собственным глазам, в соседний деревянный домишко, где жила какая-то старуха, сухая, ростом в клюку, здешняя сторожилка, и она сказала, не покидая порога, насупленно выглядывая из темноты сеней:

— Интернат пограничников? Дальше по набережной. Белый дом. Помню.

Я пошла по узкой обледенелой тропе — прежней улице — и вдруг увидала свой дом. Он стоял особняком, лбом к ветру, а у ног — белое покрывало Двины. День был солнечный, пахло недалекой весной; облачка, как мелкие льдины, плыли по небу.

Расположение входных дверей, лестница — все было то же. Только вход, который вел прежде в столовую, теперь украшался табличкой «Модельная лаборатория». Спальня же, разделенная нынче коридором, открывала два ряда дверей: здесь помещался местный Морской клуб.

Никто не взял меня за руку и не провел по этим ступеням. Я сама брела спотыкающимися ногами по пустому двору и только у забора увидала тонкое с зеленоватым стволом деревце — единственное, которое выросло на месте нашего сада! Того самого сада, что был свидетелем первых опытов моего сочинительства («Это в пене теснились у серого мола неуклюжие лодки причаливших строк...»), где валялся на траве, независимо задрав ноги, Сашка Здорный, и когда мимо про-

316

ходила Люба Макарова, он их смущенно и поспешно опускал, а когда я, то продолжал лежать не шевелясь, равнодушно поплевывая в сторону. У него было смуглое лицо и яркие, то бешеные, то веселые, глаза, горевшие избытком мальчишеской энергии. Он погиб в первые месяцы 1941 года.

Я ходила по городу, захлебываясь от слез, редкоредко узнавала старые дома, покрытые шрамами, и тогда трогала их руками, не в силах сдвинуться с места.

Школа наша тоже уцелела. На самом юру, на высоком берегу Двины, она стояла по-прежнему. Десятая школа. Случаются же такие чудеса!

Я спросила техничку тетю Фрузу, единственную, кто работал здесь с «довойны», заранее пугаясь ответа:

— А Анна Григорьевна?

Тетя Фруза ответила:

— Ее нет.— И, помедлив секунду, за которую я успела пережить всю гамму отчаяния и печали, добавила: — Она дома.

— Значит, жива?! В школе?!—закричала я.

— Завуч, как и раньше,— строго ответила техничка.

Первые годы, вернувшиеся на погорелище витебля-

не во что бы то ни стало хотели, чтобы все было «как прежде». Видя в зтом окончание лихолетья...

Анна Григорьевна прожила в Витебске больше полувека. Теперь, взрослой, я могла присмотреться к ней повнимательней. Ее сдержанность, которая казалась нам в детстве сухостью, обернулась доверием и уважением к каждому самому маленькому человеку. Несколько раз в письмах она обмолвилась мне с шутливой горечью:

«Моя болезнь — старость, от этого не поправляются». А я ведь в самом деле приготовилась увидеть согбенную старушку с той старческой покорностью, которая настигает даже самых гордых и независимых...

Помню, я долго искала ее дом. Витебск бурно стро-

317

ился, нумерация передвигалась, и поэтому, блуждая по дворам, стучась в чужие двери, я постепенно теряла в этих досадных помехах свое невольное сердцебиение при мысли, что увижу сейчас Анну Григорьевну, Аннушку, Дуньку-пилу, как мы ее тоже иногда называли (совершенно неизвестно, кстати, почему? Она не злоупотребляла нотациями). И вот я почти спокойно вошла в ее дверь. Лохматый подросток отомкнул, ни о чем не спрашивая, и крикнул в глубину узкого коридора, заставленного скарбом, мимо которого можно было протискиваться только боком.

— К вам пришли, Анна Григорьевна!

— Ученица? — спросил ее голос.

— Не-ет.

Я прошла, цепляясь полами шубы за ящики, приоткрыла из темноты дверь и невольно чуть не захлопнула ее вновь. Комната была маленькая, квадратная, с одним окном, плотно заставленная шкафами, с круглым столом посредине, с двумя самодельными кушетками из матрацев и тюфяков и с письменным столиком у окна. Книжная этажерка стояла уже под самыми дверями. В этой комнатке, в которой нельзя, казалось, повернуться двоим, было втиснуто сейчас по меньшей мере человек пятнадцать. Мальчишки, сопевшие в ватных пальто, девушки-десятиклассницы, обмотанные платками, плотно сидели вокруг стола или стояли у стен.

— Я, кажется, помешала? — пробормотала я, пятясь.

Анна Григорьевна узнала меня тотчас. Уже никого

не стесняясь, я уткнулась в ее щеку холодным от мороза лицом. Она болела, и ее пришли навестить ребята.

Честное слово! Это была совсем прежняя Анна Григорьевна, и меня взяла оторопь. Я сидела перед ней смирно, сложив руки на коленях, отвечала на вопросы,— и какое это было удивительное счастливое чувство, что, вот какими бы мы ни стали взрослыми, всегда

318

обязаны держать ответ перед этой женщиной, нашей учительницей. Пусть весь мир перевернется—Анна Григорьевна остается прежней!

Чем дольше я приглядывалась к ней, тем больше убеждалась, что она сохранила все обаяние и превосходство над нами. Я очень скоро перестала замечать, как она постарела. Мы ходили по школьному коридору, когда за всеми классными дЁерями шли уроки, и из окна она показывала на окрестности.

— Вот эту старую коробку вы узнаете? Восстановили. А тот дом совсем новый. Здесь были склады, теперь пустырь. А наш школьный сад, разве вы ничего не замечаете? Это же все насадили после войны. Один только куст можжевельника прежний. Я часто прохожу мимо него и здороваюсь.

Под тихим снежком мы подошли к можжевельнику. Сучья у него были черные, корявые, железной крепости. А рядом стояли березы — высокие настоящие деревья, которые успели вырасти с тех пор.

Анна Григорьевна вернулась тотчас, как освободили Витебск.

— Куда вы спешите? — урезонивали ее.— В развалины!

— А вы думаете, что я должна вернуться, когда Витебск построят без меня?

С обоими сыновьями (старший Владимир давно уже инженер, работает на витебском заводе «Коминтерн», младший Юрий медик, известен в области хирургии сердца) она вышла из поезда и не знала, куда идти: города не было. И все-таки в блиндажах, в землянках, среди руин возобновлялась жизнь. Оказалось даже, что Десятая школа уже укомплектована кадрами, и Анну Григорьевну послали в другую.

— Я вышла из гороно и не понимала, как смогу жить без своей школы. Словно второй раз должна была уходить из Витебска...

319

Но скоро она, конечно, вернулась туда. Была директором, потом, как и прежде, завучем.

Для меня наша школа оставалась, в общем, такой, как я ее помнила с детства. Разве только коридоры кажутся поуже да стены потемнее. А для Анны Григорьевны она стала изумительна и прекрасна! Ведь она-то знала ее, когда окна были заложены кирпичами с крошечными отверстиями для воздуха, а те, что застеклены, представляли из себя сплошную мозаику из осколков. Когда в каждом классе ставили печки-времянки и ребята, приходя часов в шесть утра, пока печи еще топились, при их красном меркнущем свете готовили уроки. Лампы не оказалось ни одной на все три этажа.

— Что было здесь при немцах? — спросила я.

В кочевом детстве у меня не было определенного дома. Домом стала эта школа, где я проучилась два года, подряд, и я содрогнулась при внезапном остром ощущении гнева и боли, когда представила, кто ходил по ее полам и лестницам, чьи плевки остались на стенах.

— Казармы какие-то,— ответила Анна Григорьевна несколько рассеянно.—А из нижнего этажа они устроили конюшню.

— Конюшню? Господи, как в дешевых агитках!

— Но это было на самом деле, девочка.

— Да... было.

Не знаю, или мы так добродушны по натуре, или просто забывчивы, но ведь многое уже стало стираться из сердца, словно и не мы все это переживали. А разве мы имеем право забывать?

Ах, Родина!

Горячей кровью

Напоен каждый лист цветка.

И что сравнить с такой любовью?

Она ль к тебе не велика?!

И сколько ярких глаз потухло,

И сколько выела слеза,

Чтоб были радостны и сухи

Прекрасные твои глаза!

320

Стихи эти писались за проволокой фашистского концлагеря, а Витебск еще не был вовсе освобожден.

...Не знаю, много ли учеников Анны Григорьевны стали математиками? Я им не стала. Фира Систрина тоже: она юрист. Борис Мельцин был офицером, теперь гидростроитель, укрепляет берега Крыма. Толя Павлинов техник-рентгенолог в Донбассе. Вера Наместнико-ва врач, живет, как и прежде, в Витебске. Надежда Че-чина доктор наук, профессор Ленинградского университета.

Когда в былые времена Анна Григорьевна отчитывалась перед избирателями как депутат областного Совета, то в любом зале — на фабрике или в школе — сидели те, кого она учила. Что-то она нам переложила такое в душу, кроме алгебраических формул, что не забывается до сих пор. Вся ее жизнь была перед нашими глазами. В детстве мы еще не очень вдумывались в то, кто она и что. Нам казалось естественным, что Анна Григорьевна постоянный член и председатель всяческих комиссий, делегат, депутат... Что к ней приходят взрослые, советуются, ищут помощи. Она была нашей учительницей, а следовательно, в нашем понимании — самым полномочным представителем Советской власти! И лишь потом, уже повзрослев, потеряв ее на долгие годы, разметанные войной по дальним дорогам, мы стали понимать, что дело не в том, какие звания она носила, а в том, чем она наполняла свою работу.

После войны она жила в школе со своими сыновьями в двух смежных комнатах. Не таких уж и больших, не таких и удобных. Но когда сыновья на время разъехались, даже и это короткое время она не сочла себя вправе занимать «лишнюю площадь». Пошла в горсовет, сказала:

—Обменяйте.

— Вы делаете глупость,— предупредили доброжелатели.

321

Она обиделась, удивилась, вспыхнула, но решения не изменила. Так в 1957 году я ее и застала в единственной комнатке вместе с семьей: женатым Владимиром с двумя дочками (обе сейчас кончают институты; старшая собирается работать на том же заводе «Коминтерн», что и ее родители).

Писатель оставляет после себя книги. Изобретатель и конструктор — машины. Колхозник — засеянные поля. У школьного учителя есть лишь его ученики. Его богатство преходяще и... нетленно! Он вносит в мир еще одну каплю добра.

Бывший ученик написал Анне Григорьевне с фронта чудесное и совсем мальчишеское письмо. Он рассказал о споре с другими солдатами на тему: чей город лучше? «Мне удалось доказать, что наш. Во-первых, у нас было много театров. Во-вторых, Двина, которой нет ни у кого. А в-третьих, математику нам преподавали Вы».

* * *

Я хожу по улицам с чувством странной раздвоенности: живу сейчас как бы двумя жизнями — своей собственной и жизнью города, пока она протекала без меня.

Секретарь горкома партии Валентин Васильевич Михельсон — местный уроженец, сорокалетний подвижной человек с ястребиным лицом и седой шевелюрой — сказал мне, что в боях за Витебск погибло двести пятьдесят тысяч человек. И я тотчас вижу — воочию вижу! — все население теперешнего города бездыханным, с кровавыми ранами на груди, упавшим кто где стоял, неловко подогнув ноги и откинув головы. Потому что эта цифра приблизительно и равна современному количеству жителей. Каждого из нас кто-то заслонил своим телом, за каждого погиб другой человек. Вот цена этому городу! Она высока.

322

■— Когда Витебск освободили, в нем оставалось сто восемнадцать жителей и тридцать два дерева,— продолжает Михельсон.

Мы сидим с ним в его кабинете; за окнами пышная листва, повсюду многоэтажные дома. А я переношусь в далекий август сорок пятого года, когда в Витебск церемониальным маршем вошла на постой, проявившая себя в многочисленных боях за Родину, награжденная орденами Суворова и Кутузова часть, где служил майор Ойстрах. Его глазами я снова вижу груды камня, обрушенные стены, заросшие дикой травой пустыри и жителей, стоявших по обочинам...

— Сто? Не знаю. Даже спустя год их, казалось, можно было пересчитать по пальцам!

Исаак Семенович Ойстрах, прошагав от Сталинграда до Эльбы, навсегда остался в Витебске. Он один из тех, кто восстанавливал и строил Витебск. Со временем его Пятое строительное управление превратилось в более крупное объединение. Это он выбросил лозунг: «Каждый мужчина в Витебске должен овладеть топором и лопатой!» Увы, никакой другой механизации тогда не было. Завалы разбирали по кирпичику — женскими руками. Погнутые балки распрямляли и снова укладывали в перекрытия. Пока сумели смонтировать первые две бетономешалки, даже бетон готовили в яме лопатой, а щебень дробили вручную.

Так восстанавливался ковровый комбинат, трикотажная фабрика, шелкоткацкая, станкостроительные заводы «Коминтерн» и имени Кирова...

— Иногда казалось, что легче было бы выстроить город на новом месте... Знаете, какая была тогда самая ценная премия? Банка концентрата. У меня существовал особый фонд помимо карточек, и я выдавал время от времени то одному, то другому, чтоб поддержать. Откуда-брали стройматериалы? Какой был транспорт? Транспорт — лошади и трофейные автомашины с ма-

323

лым количеством бензина и без запчастей. А за материалами отправлялись сами в лес, валили деревья, сплавляли их по Двине и даже на доски пилили поначалу прадедовским способом: вручную, длинной пилой.

Что только не повидал на своем веку Ойстрах!

Мне рассказалр! про него случай почти анекдотический, но тем не менее подлинный, относящийся, правда, уже к более поздним временам. За какие-то упущения рассерженный заместитель министра хотел чуть ли не уволить его. Тогда поднялся взволнованный витеблянин, который присутствовал на «разносе», и сказал: «Как же можно увольнять Ойстраха! Он ведь живая история восстановления Витебска!» Аргумент был неожиданный, хотя и не лишенный особой логики. Заместитель министра задумался и вынес решение: Ойстрах остается на месте, а выговор получает... его защитник.

Не могу сказать, что я мысленно спешила перевернуть давние страницы: они дороги не только как часть витебской исторической хроники, но и как куски нашей собственной жизни.

Это тогда, пешком из деревни за восемьдесят километров, шел к городу упрямый подросток Толя Анихи-мовский. Ему нужно было учиться, начинать свою судьбу. А Витебску нужно было восстать из боли и пепла, задышать заводскими трубами, на месте обугленных пней поднять зеленые ладошки саженцев. Они нуждались друг в друге — город и человек. Чему же тут удивляться, что их дружба оказалась столь крепкой, длиною целую человеческую жизнь?

Не все, кто населяют сейчас город, урожденные витьбичи. Многие пришельцы из далеких мест попали в разное время и по несхожим причинам. Но затем начинал уже, видимо, действовать закон, открытый Маяковским, что «землю, которую отвоевал и полуживую вынянчил», бросить нельзя.

324

(Кстати, Маяковский бывал в Витебске, и говорят, что именно к витебскому достославному пивному заводу относится его сатира на «пиво и раки имени Бебеля».)

Супруги Даниловы, архитекторы, о которых мне сказали, что они вдвоем сделали для города больше, чем целое учреждение, к моменту витебского тысячелетия прожили здесь уже двадцать три года. Виталий Александрович по рождению ивановский, а Александра Юрьевна полтавчанка. С дипломами в руках они появились в один прекрасный день посреди пустырей и каменных развалин, именовавшихся тогда Витебском, и не струсили, не ретировались, а впряглись в работу, оказывая поистине скорую помощь страждущему городу.

Сознаюсь, во времена оспенного поветрия «пятиэтажек», которыми в тяжелой форме переболели все наши грады и веси от Архангельска до Владивостока, занятие архитектора представлялось мне туманным, если не никчемным. В самом деле! Раз существует не только однообразный набор кубиков-панелей, но и одинаковое для всех предписание, как их громоздить друг на друга — к чему зодчие? Их роль становится сродни переписчику бумаг, а не летописцу каменной истории.

Следы оспинок видны и в Витебске. Проспект Фрунзе, который продолжает за мостом выпрямленную послевоенной застройки вокзальную магистраль, открывается именно таким рядом довременно обветшавших и унылых зданий.

Витебск расположен как бы по крестовине: вдоль Двины и поперек нее, через оба близко расположенных моста. Нигде диаметр не превышает пятнадцати километров, хотя для среднего города, каким он пока является, в этом есть, вероятно, уже некоторая растянутость. Я обмолвилась словом «пока» не случайно: Витебск богат разнообразной расширяющейся про-

325

мышленностью; он не может не расти и, скорее всего, перекроет тот двойной объем населения (против теперешнего), который предрекает ему генплан к двухтысячному году.

Еще Лажечников сетовал на «плоскость» общего витебского вида. Сейчас, когда город лишился памятников старого зодчества, когда колокольни разрушены, а на их местах либо площади, либо коробочные здания — эта плоскость усугубилась. Единственными силуэтами остались башенка бывшей ратуши да серые громады элеваторов. Глаз ищет на чем остановиться и не находит. А, между тем, рельеф с прихотливой петлей Двины, с высокими прекрасными берегами, со взгорьями и спусками очень благодарен для градостроительства!

Это мне сказала и Александра Юрьевна Данилова, после того, как, поколесив по незастроенным проспектам и боковым улочкам, где через заборы перевешиваются отягощенные плодами яблони, мы взобрались на Юрьеву горку.

Половина города открылась перед нами! Мы зачарованно стояли на упругом ветру под покровом широченного расцвеченного облаками неба, среди бурьяна, который по обочине тропы принимал гигантские размеры, а дома под ногами, напротив, становились маленькими и будто рисованными. Цвет и силуэт отсюда были особенно важны, зрительно определяя город.

— Вон то здание, в красном цвете, было намного красивее. Кирпич оштукатурили, и оно потерялось среди остальных!

— Но кто, кто та последняя инстанция, которая определяет эстетику? Строительное управление? Инженер? Заказчик?

— Нет, архитектор. Просто он не осмелился настоять на своем.

Мы продолжаем стоять у крутого склона, нам как-то трудно уйти отсюда. Взгляд еще не насытился про-

326

стором, уши — звоном ветра, ноздри — пронзительными запахами вольно растущих трав.

— Жилые здания мы здесь не проектируем, слишком ветрено,— говорит Александра Юрьевна. Глаза ее с азартной жадностью блуждают по сторонам.— Но ах, какое богатое место!

Мне тоже кажется, что здесь прямо-таки просится круглый павильон со стеклянными стенами на все стороны, балюстрада вдоль смотровой площадки. Даже какой-нибудь величественный памятник; бронзовая фигура древнего зиждителя Витебска или Доватор на коне. Помнится, я видела в архитектурных мастерских проект трех летящих коней, как бы возносящихся друг над другом.

— А по склону можно создать ансамбль ступенчатых домов! — продолжает она.— Поставить их или традиционно вдоль террас или же поперек, с оригинальным решением лестниц, переходов, крыш, двориков.

Ее темные глаза разгораются все ярче.

— Человек любит реку, небо. Ему хочется видеть все это перед собою постоянно!

И вдруг спохватывается.

— Но пока у нас нет даже заказа на Юрьеву горку,

Мы нехотя спускаемся. Навстречу в гору плетется

старик с коромыслом — вода сюда не проведена.

Витебск все еще сохраняет облик большой строительной площадки, многое в нем намечено пунктиром. Завод радиодеталей, например, расположен по той, пока еще пустынной, магистрали, которая продолжает проспект Фрунзе. Здание веселое, нарядное, на холме. От входа сбегает широкими ступенями инкрустированная цветной плиткой лестница. Но ведет она... в болотце, через которое наспех переброшены к трамваю деревянные мостки. Улицы нет, она «не оформлена», как выражаются архитекторы.

Строительство в городе идет по всем четырем сто-

327

ронам света (мы проезжали магазины с символическими названиями: «Восток», «Северный», «Южный»...). Но любимым микрорайоном, как мне показалось, стал именно южный. Это — городок в городе. С лужайками между поставленными под разным углом домами, с асфальтовыми проездами и даже каменными вазами на перекрестках, из которых низвергается поток цветущих розовых петуний. В этом микрорайоне построена прекрасная школа с актовым залом и плавательным бассейном (последний — детище неуемной энергии и настырного упорства секретаря горкома. Воздвигался бассейн чуть ли не методом народной стройки, как мне рассказывали).

— Мы с вами по-разному смотрим на город,— досадливо сказала Данилова.— Вы видите то, что есть сегодня, а я знаю, что будет после, что должно стать. Проспект Черняховского строился двадцать лет назад, и до сих пор до него не доходят руки, а все эти типовые дома можно украсить, придать им индивидуальный облик при некоторых затратах. На этом вот пустыре мне видится многоэтажная гостиница, она отлично впишется в береговой рельеф! Или район реки Лучесы. Там нужна плотина, оборудованный зеленый островок отдыха с рестораном. Каждый район должен иметь свое лицо, этим и создается стиль города.

— А пока?

— Пока от последней трамвайной остановки надо идти до луческого леса четыре километра. И все-таки на наших буквально глазах трамвайные линии подползают все ближе и ближе.

— Вы не считаете трамвай старомодным?

— Вовсе нет! Троллейбус, по-моему, просто большой сарай, который сам постоянно запинается на остановках и другим мешает. А трамвай подвижный, дешевый и вместительный вид транспорта.

Я открыла было рот, но промолчала.

328

Мы въехали в десятикилометровый тупик улицы Горького.

Кстати, почему именно Горького? Это заводской район; иногда даже представляется, что корпусов здесь больше, чем жилых домов. Любое название — Индустриальная, Фабричная — гораздо больше по смыслу подходило бы этой улице. Так и Гончарную переименовали в Герцена. Правда, гончары здесь больше не проживают, но ведь и Александр Иванович Герцен никогда не жил! В названиях следует хранить либо намеки на историю города, либо приурочивать переименование к какому-то памятному событию, которое также становится вехой. В именах, мне кажется, лучше отдавать предпочтение памяти лиц, так или иначе связанных с местной жизнью. Тогда и Иван Иванович Лажечников мог бы претендовать на свой переулок! А уж Семен Крылов, самый активный из героев октябрьских дней в Витебске, не нанеся тем обиды прославленному однофамильцу, вполне мог бы украсить своим именем дощечку на угловом доме! Тем более что в записках композитора Юдина прямо указано, что в двадцатых годах улица носила имя Семена Крылова, а не баснописца Крылова...

Вообще, узнавание в новом старого — момент не только познавательный, но и эмоциональный. Я помню, как долго и безуспешно разыскивали мы по всему городу с Михаилом Степановичем Рыбкиным — энтузиастом-краеведом и моим неизменным консультантом— гарнизонную гауптвахту, на которой сидел заключенный накануне Октябрьского переворота Семен Крылов. Начальник архива высказал предположение, не находилась ли она при городской тюрьме? Или в задних помещениях у коменданта города? После размышлений оба варианта были нами отвергнуты. А, между тем, мне просто необходимо было узнать, по каким улицам спешил Крылов, после своего освобождения, в Ла-

329

тышский клуб? И ч*го он видел из окон в долгие недели тюремного заточения? Разный пейзаж навевает разные мысли.

Однажды поутру в гостиницу позвонил Рывкин.

— Я нашел! — раздался из мембраны его взволно-ванно-восторженный голос.— Нашел человека, который знает, где была эта чертова гауптвахта. Он в детстве жил рядом.

И когда благообразный, розоволицый, чрезвычайно моложавый Валентин Карлович Зейлерт в надвинутом на лоб берете привел нас со стороны Нового моста на набережную в Задвинье и начал обстоятельно описывать дом за домом — как существующие, так и исчезнувшие,— я ощутила нарастающее сердцебиение: мы приближались к моему интернату.

— Погодите! Не говорите больше ничего. Это он? — и обеими раскинутыми руками обхватила обшарпанный кирпичный угол.

— Разумеется,— сказал несколько шокированный Зейлерт.— Этот дом по традиции всегда связан с армией. Сейчас здесь Морской клуб...

Но я его не слушала. Вся витебская история вдруг озарилась для меня как бы сильнейшей внутренней вспышкой. Тотсамыйдом. Значит, значит... что же именно значит? О, очень многое! И то, что мы с Крыловым, хоть и в разное время, смотрели из одних и тех же окон, засыпали под одной и той же крышей. И то, что между мною и им,— а также между мною и Лажечниковым, мною и неудачливым Барклаем, мною и хмурым Ольгердом, мною и победоносным Невским и так-далее, и так далее, вплоть до безвестного витьбича Братилы,— что между ними и мною протянулась живая ниточка. Моя собственная биография малой песчинкой тоже легла в историю этого города. И меня, как и их, нельзя из нее вычеркнуть. Я приобщилась к глубинному ощущению прошедшего тысячелетия.

830

Но вернемся к сегодняшнему дню.

Итак, мы проехали взад и вперед улицу Горького, плетясь в пыльном хвосте фабричных грузовиков, которые развозили свою продукцию кружным неудобным путем, и еще раз мысленно поторопили строителей — мост необходим району, как воздух!

— А вот эту улицу,— сказала вдруг Александра Юрьевна,— я, конечно, сама не заасфальтировала, но, как депутат областного Совета, приложила к тому немало усилий.

Скромная гордость прозвучала в ее тоне. Однако, когда я переспросила название улицы, потому что не разглядела табличку, она не захотела ее назвать, видимо, смутившись.

Сейчас Даниловы увлекаются так называемой структурной архитектурой: зданиями без строгой симметрии.

— Здание должно формироваться, как живой организм, пластично,— говорил Виталий Александрович, когда мы втроем поздно вечером шли через Старый мост.— Вам понятен наш специфический язык?

Я с готовностью смотрела в его мягкое, слегка ироническое лицо. Во мне до сих пор жива наивная вера, что поймешь, когда потрогаешь.

— Нет,— виновато отозвалась.— Не очень.

Тогда они напомнили мне проект большого зрелищного комплекса с несколькими залами, который готовятся возвести в городском саду над Витьбой, взамен жалкого летнего кинотеатрика. Много каких-то пологих переходов, уступчатых крыш, распахнутых лестниц — по крайней мере мне так вспоминалось это теперь. Нечто от неровностей зубцов леса и кустарников или от живого сообщества коралловых ветвей.

— Поняла! — воскликнула я радостно.— Кажется, в самом деле что-то поняла! Кубики остаются те же, но расставляем мы их по-разному?

Данилов кивнул.

331

— Нужен излом, всплеск. Без этого нет современного зодчества,— сказала Александра Юрьевна, поясняя слова жестом: вскинула и уронила ладонь.

Мы перешли мост над дегтярной Двиной, в которой отражались прищуренные глаза фонарей, и вступили на улицу Кирова, ведущую к вокзалу. Как жаль, что ныне вывелось обыкновение прибивать табличку с фамилией зодчих: ведь эта улица целиком создана Даниловыми.

Мысль, взволновавшая меня.

— Вы любите Витебск? — неожиданно спросила я их.

Они ответили:

— Очень!

# * *

В Витебске настала пора юбилеев! Городу тысяча лет, а городскому трамваю — семьдесят пять. Это не так мало; он проложен одним из первых в России, после Киева и Нижнего Новгорода, в том же году, что курский и екатеринославский.

Сейчас трудно установить, почему именно в Витебск слетелись, как шмели на лакомый плод, бельгийские концессионеры? Чем привлек их обычный губернский город, его извилистые улицы, мощенные булыжником?

Трамвайные бельгийские мессии вовсе не помнили, конечно, о том, что за пятнадцать еще лет до их коммерческой инициативы первую модель движущегося электрического вагона создал русский военный инженер Федор Апполонович Пироцкий. Как и многие другие изобретения в царской России, оно не пробило себе дороги и осталось лишь в архиве опечаленного изобретателя.

Зато удачливый чужестранец Фернандо Гильон подписал в феврале 1896 года официальный договор, в котором говорилось, что он. «обязуется на свой страх и риск устроить в городе Витебске электрическую желез-

332

ную с верхними проводами дорогу с подвижным составом и всеми к ней принадлежностями, причем им должны быть приняты меры к обеспечению безопасности публики».

Не вина Гильона, что взятая им сорокалетняя концессия просуществовала едва половинный срок: революции никогда не входят в расчет капиталистов!

Но в 1896 году небо над Россией, хотя и пасмурное, не предвещало столь сокрушительной грозы, и бельгиец проявлял энергию беспрепятственно. У вдовы Веревкиной был куплен земельный участок в конце За-дуновской улицы и возведены мастерские, а также, несколько поодаль, небольшая электростанция — та самая, где спустя четверть века, в мае 1923 года, Владимир Ильич Ленин будет зачислен в штат почетным машинистом!

Пока же, в июне 1898 года, под звуки специально заказанного «трамвай-марша» бельгиец с декоративным радушием пожимал руку только что закончившему трамвайные курсы Кузьме Цимлякову и вручил ему десятицелковик. А затем цветной открытый вагончик с навесом, под отчаянный аккомпанемент звонков и дребезжания, пустился в свой первый пятикилометровый рейс. Эра трамвайного движения в Витебске началась.

Дальнейшие отношения бельгийского предпринимателя и витебских трамвайщиков складывались не столь идиллически: в 1905 году возник профсоюз, который уже пытался защищать работников от безудержной эксплуатации Гильона и кампании. А что эксплуатировали безжалостно, достаточно одного-единственного факта в подтверждение: профсоюз требовал, чтоб рабочий день ограничивался... шестнадцатью часами в сутки! По скольку же работали витебские трамвайщики до этого?!

Раннее холодное ноябрьское утро 1917 года, когда по

ззз

темным улицам к депо стекались торопящиеся мужчины и женщины, чтобы начать однообразно-изнуряю-щую смену, вдруг повернуло всю их дальнейшую жизнь по-новому. Чей-то голос ломко и радостно прокричал: «Временное правительство свергнуто! Власть перешла в руки большевиков, в руки народа!» Ошеломленное молчание прервали звуки «Интернационала», запела кондуктор Сергеева. Все подхватили... Так вспоминает теперь те далекие времена Иоганна Ивановна Кейв, ветеран витебского трамвая.

Не помню, имела ли я уже случай сказать, что ви-тебляие очень любят свой город? Слово «очень» не носит поверхностного всеобщего характера, оно выражает превосходную степень в первоначальном и буквальном смысле. Витьбичи неохотно расстаются с берегами Витьбы и спешат вернуться к ним при первой возможности, а разлученные с городом надолго тоскуют по нему.

Художник Шагал, проживший всю жизнь в Париже, решил навестить родину уже в очень преклонных годах, но в Витебск он не приехал: и через пятьдесят лет маэстро боялся, что волнение убьет его! Его муза все эти годы оставалась витеблянкой; он изображал ее в виде фигуры, летящей плашмя над городом, с волшебной флейтой у губ и одним разверстым на поллица вещим оком... Этот образ трубача, то ли с пастушеской дудкой, то ли с сигнальным горном, рано возникает в его полотнах, и поначалу более всего был похож на конного красногвардейца, трубящего сбор в алой рубахе и под алым флагом, тучей занавесившим полнеба. А исполинская лошадь ставит копыта между кривыми витебскими домишками... Художник дышал тогда воздухом революционной Родины, впитывал всеми порами ее грядущее, и на его полотнах играло разливанное море цвета! Даже увлекаясь кубизмом, перекашивая изломами глиняный кувшин и зажженную керосиновую

334

лампу, он обливает эти предметы радостным багрянцем, словно смотрит на сказочный в своей убогости натюрморт через красное стеклышко. Стихия лубка, стихия уличных вывесок сильна в любой его вещи. Шагал уехал, но глаза его оставались в Витебске. Он продолжал видеть все то же — окраинные переулки, снежную Двину, мосты, соборы. Только живой образ трубача все больше трансформировался в бесплотного ангела, а му-жичок-раскоряка с дремучей бородой, квадратно вскинувший руки с поднятым кверху барским особняком — словно пнем, вырванным из пашни! — и надписью «Война дворцам» между луговыми цветами, из реального белорусского крестьянина превращался в нечто отстра-ненно-библийское. Город двигался вперед; художник оставался в прошлом. Вся энергия его таланта уходила на битву призрачных образов, а ведь силен он был именно земным ощущением мира, пониманием его трагедии и его юмора! «Сегодня, когда я изображаю распятие в окружении религиозных сцен, я испытываю почти то же ощущение, как при драке кричащих людей»,— говорил он сам.

Человеческой жизни суждено тускнеть и теряться в движении времен. Но как хорошо, если, подобно лесу, рядом со старыми корнями поднимаются побеги!..

Я думала обо всем этом, рассматривая стеклянные витринки в небольшом музее при Управлении витебского трамвая.

Это было 27 июля, день юбилея, и хранитель музея словно от сердца отрывал бархатное почетное знамя, которое должно было сегодня фигурировать на торжественном заседании. Его временное изъятие разрушало, по словам растроенного энтузиаста, всю экспозицию. Было ясно, что он может растянуть экскурсию по од-ной-единственной и не такой уж обширной комнате с двух часов до двух суток и я просто лично обижаю его, не согласившись,., . _

заз

Люди, скачущие верхом на любимом коньке, всегда вызывают у меня глубокое восхищение. Несмотря на неуживчивость и колючесть характеров, они трогательны и бескорыстны. От них исходят флюиды счастья. Потому что, разве это не счастье, отдавать жизнь тому, что любишь? Но еще большим счастьем, более полным и неизменным, одарит тебя судьба, если дело, которое ты делаешь, нужно твоей родине, сообществу единомышленников, тем, с кем, подобно слабому ростку, ты одновременно поднялся к жизни, пробудился к бытию. И вот вы все уже стоите густой порослью, а затем и мощным лесом. Ты живешь не один, ты исповедуешь общие с другими идеи — и признаешь их настолько справедливыми, чтобы посвятить им всю жизнь! Человек счастлив потому, что нужен родине, а она нужна ему.

Этого главного счастья лишил себя удачливый художник Марк Шагал, по рождению витеблянин. И нам его жалко.

Исконная привязанность витьбичей к городу, их верность, их однолюбство распространяются и на выбранные профессии. Начиная с конца прошлого века в списках витебских трамвайщиков повторяются те же самые фамилии; Нестеровичи, Цимляковы, Саковичи... Смена отцов, детей и внуков происходит с мудрой неизменностью движения времен года.

Помню, как на юбилейном заседании в президиуме сидел крошечный тщедушный старичок со слезящимися глазами по фамилии Китаевский. Когда в докладе мелькнули слова: «колея была узенькая, вагоны маленькие» — он быстро закивал головой:

— Да, да. Узенькие, маленькие... Помню, помню...

Его выцветший взгляд в эти минуты устремлялся

в глубь минувшего.

— Ты сколько работаешь на трамвае? —спрашивает он свою соседку Марию Даньченко^ которой только что

336

вручили почетную грамоту, и ее впалые щеки еще ярко пламенели от волнения.

— Двадцать шесть лет,— отвечает она рассеянно.

— Так, так.

И не понять: одобряет или сетует, что маловато? С высоты его возраста, его памяти — памяти рабочих узловатых рук — это и впрямь немного.

— Когда первый трамвай после войны пустили, ехал и я в нем. Ночью вышли. И молоты с собою везли: заметим вывороченный булыжник, останавливаемся, бьем молотами, вбиваем в мостовую. Так всю ночь.проработа ли. Утром люди из домов выходят, видят: трамвай идет! Первый! Кто плачет, кто крестится... А ты не знаешь, ты молода.

Даньченко не возражает, хотя она пришла на трамвай еще в 1948 году.

С Марией Генриховной Даньченко я была немного знакома: нынче днем проехала с нею весь маршрут по Марковщине и даже постояла за ее спиною в водительской кабине.

Это удивительно, но город из стеклянной будки вагоновожатого предстает совсем другим! Просторным, стремительным. Ни толчеи, ни лишних остановок. Ритм размерен и графически строг. Рельсы весело змеятся. В лужах отражаются, как любопытные глаза, бегущие окна домов. Иногда чувствуешь себя, будто в самолете: много неба, много ветра, быстрое движение. Да и сама Мария под стать этой легкости: она нервно-подвижная сухощавая женщина в цветастой кофточке. Только руки ее на рычагах неожиданно спокойны и крепки. Я не перестаю удивляться этому контрасту.

— Наша работа требует внимания,— просто объясняет она.— Вошел в трамвай и забудь все, что осталось за плечами. Будто и нет у тебя никакой другой жизни, кроме него. Некоторые за один год хотят стать царями, а так нельзя! Я вот работаю двадцать шесть

337

лет, премии получаю, вижу внимание от своей организации. А иногда и не получаю премий. Так что? Работа тоже сама по себе награда. Если все ладится, люди мною довольны — что мне еще надо?

О муже она говорит удивленно-весело: был всю жизнь мастером на трикотажной фабрике, а теперь вдруг захотел учиться, кончил курсы газосварщиков («И, представьте, все на пятерки! Он у меня такой: седой, а... молодой!»). Как каждая мать, Мария беспокоится и о выпускнице-дочери: та собралась поступать в юридический институт в Ленинграде, сдаст или нет? Я чувствую, что вопреки логике ей хочется, чтоб дочь вернулась обратно и работала рядом с нею. Институт это хорошо, но она не считает и свой трамвай занятием второго сорта.

Витебские трамвайщики гордые люди, я это уже заметила. За ними стоит многолетняя традиция... Город просто невозможно представить без трамвая! В желтокрасных торопящихся вагонах есть что-то неизменно надежное, работящее, даже поэтическое. Недаром и я сама, пытаясь воскресить во время войны образ далекого Витебска, видела, как

Над невидимой водой

Бегают трамваи.

Электрической звездой

Подмигнут и тают.

Образ реки и образ бегущего над нею по мосту вагона сливался в моем представлении в общую мирную пленительную картину...

Не хочется обижать витебский автобусный парк, но он плохая подмога трамваю: автобусы ходят редко, набиты битком и выматывают душу, как малое суденышко в морскую зыбь.

Младший брат троллейбус ожидается витьбичана-ми, напротив, с любопытством. Все, конечно, многократ-

338

но пользовались им в других городах, но — славны бубны за горами! — как-то поведет он себя в Витебске? Какие маршруты заменит, какие дополнит?

И, прежде чем распроститься с этой темой, я хочу упомянуть добрым словом еще одного человека, имеющего прямое отношение к витебскому трамваю, ибо он его начальник — Григория Александровича Карна-чова.

Своей низкорослой щуплой фигурой он чем-то схож с тем старцем, который восседал в юбилейном президиуме, хотя у него в его шестьдесят лет в густой шевелюре седины вовсе не видно, а многочисленные морщинки на лбу и щеках так подвижны, так энергичны, что и не старят вовсе, а скорее молодят — бывают же такие лица!

И он ветеран витебского трамвая, и он прошел много должностей, пока стал начальником, но я не о биографии — я о доброй славе, которую он снискал среди людей. Ведь не так просто среди вороха ежедневных служебных дрязг и неизбежных производственных неполадок сохранить всю открытость души, всю прыткую неутомимость двадцати летних! И неспроста, нет, неспроста награждается человек такими чистосердечными, словно обрадованными рукоплесканиями, едва называют его фамилию, чтобы вручить почетный знак. А уж он-то сам как был непритворно рад! Как крепко обнял за шею, слегка подпрыгнув, секретаря горкома; как заблистали растроганными слезами его глаза! И весь зал — сослуживцы, товарищи — потянулись к нему с такими же счастливо улыбающимися лицами, устремили на сцену растроганные взгляды.

Знаете, что мне рассказывали о Карначове? Что он с пяти часов утра уже в парке. Что зимою, после снегопада, первый хватает лопату, чтобы разгребать пути. А если где затор, то бежит к вагону и сам берется за рычаги. «Человек моторной силы!» — сказал о нем с ве-

339

селым изумлением один трамвайщик. И, пожалуй, ничего больше и не надо прибавлять к этим уважительнолестным словам!

***

Все мои здешние маршруты невольно начинаются от детства. Тут уж ничего не поделать. Правда, не только моего, но и детства самого города.

Во времена княгини Ольги на правом берегу Двины был лишь «бор велик». В одиннадцатом веке при отважном ведуне Всеславе в Задвиньи уже существовала слобода Русь. Скорее всего так именовали поселение торговых киевских гостей, историки не пришли к определенному выводу. По соседству с Русью начали обосновываться лодейные мастера, тогдашние судостроители. От Видбеска, города на холме, их отделяла широкая река, через которую существовал лодочный перевоз, и слабожане переправлялись, наверно, не так уж часто, больше по рыночным или производственным делам.

К девятнадцатому веку правобережье застроилось не менее тесно, чем левый берег. А в начале двадцатого, с первых месяцев империалистической войны, между улицами Госпитальной и Канатной — совсем близко от моего интерната, тогда еще гарнизонной гауптвахты,— возникла небольшая артиллерийская мастерская, предназначенная для нужд Северного фронта. «Рабочие в серых шинелях», как их называл Крылов, отличались боевым революционным настроением; они организовали первые Советы солдатских депутатов и активно участвовали в октябрьских событиях в Витебске.

В 1918 году, после демобилизации старой армии, губернский комитет по борьбе с безработицей преобразовал мастерские в небольшой заводик сельскохозяйственных орудий: в шести цехах тогда насчитывалось

340

еле-еле сорок рабочих. И все-таки к осени «Красный металлист», как он стал называться, выпустил полтораста молотилок «Ланца», триста двадцать пять веялок, две тысячи плугов. Одновременно для фронтов гражданской войны изготовлялось обозное снаряжение.

В 1920 году по важности своей продукции рабочие «Красного металлиста» получали «боевой паек». Тогда все заводы были разделены на три группы: ударную, вспомогательную и подлежащую закрытию. На первую — куда был включен и витебский завод,— как наиболее жизнеспособную и производительную, «обращено все внимание, все надежды республики», писали в резолюциях.

Спустя год завод расширился, на нем работало уже более семисот человек, и не пришлых, а своих, витебских. Появились первые герои труда, герои первой пятилетки.

Свое теперешнее наименование завод получил в 1934 году после гибели Сергея Мироновича Кирова. Изменился профиль; постепенно кировцы стали специализироваться на выпуске металлообрабатывающих станков — обдирочных, полировальных, сверлильных и гайконарезных.

Грянул гром сорок первого года.

Мы уже помним, как поспешно вывозили из горящего Витебска фабричное оборудование, как близкие теряли друг друга в тяжелом пути, как оставшиеся уходили в леса и держали в партизанском краю «Витебские ворота».

Нужна была бы отдельная книга, чтоб рассказать обо всех тех, кто небольшим коллективом в далеком Оренбурге за короткий срок перестроил завод на военное производство; о бойцах — живых и павших — на фронтах Отечественной войны; о молодом витебском слесаре Борисе Чеблакове, который стал летчиком, и чтобы дать прорваться от Ленинграда звену советских

841

самолетов, дерзко и бесстрашно кружил над вражескими зенитными батареями, пока не загорелся сам. Но и на пылающем самолете Борис не помыслил о собственном спасении. Последним усилием воли отважный витьбич бросил гибнущий самолет в гущу позиций врага...

А потом было возвращение к развалинам. В смертельно раненный город, который предстояло воскресить. Открывалась новая страница: завод начинал жить. Ученик-ремесленник Анихимовский рядом со взрослыми рабочими восстанавливал литейку (первой ее продукцией были ложки и чугунки). Лихорадочно-убыстрен-ными темпами превращал пустырь в те ряды корпусов, которыми предстал моим глазам нынешний завод имени Кирова! Это здесь в 1945 году его, совсем еще зеленого паренька, но уже старательного и безотказного рабочего, принимали в партию (о тогдашнем секретаре парткома Татьяне Давыдовне Пескиной Анатолий Александрович Анихимовский проронил с благовейной печалью: «Вечная ей слава и память!»).

Переступив порог проходной, я ничего еще не знала об Анихимовском, кроме фамилии и официальных данных: орденоносец, делегат партийных съездов, член ЦК Коммунистической партии Белоруссии.

По цеху он промелькнул не задерживаясь, в памяти остались смородинно-черные глаза да беретик, надвинутый на смуглый лоб с залысинами. Профессия слесаря применительно к такому количеству машин тоже мало что объяснила мне.

Вообще, завод, как каждое чужое рабочее место, вызвал во мне робость и смутное ощущение собственного невежества. Если б это ощущение проявилось более зримо, например, от чьей-то насмешки, то у меня нашлось бы чем на нее ответить. Как оборонительный щит, можно было бы выставить свой письменный стол с грудой исписанных вдоль и поперек рукописей;

342

артиллерию памятных книжек с полными снарядными ящиками набросков, пулеметной скорописью пейзажей, афоризмов и портретов: «а вам это понятно?!»

Но никто не сказал мне ни слова. Напротив, деликатно предполагалось, что у меня большой опыт в созерцании станков плоскошлифовальных и бесцентровошлифовальных (модель ЗВ182), что я знаю толк в про-^ граммном управлении и имею свое мнение о совершенствовании литейного конвейера.

На самом же деле, единственное роднящее меня с высокомудрым заводским людом — это твердое убеждение, что все мы начинаем с общего исходного инструмента: с человеческой руки. А уж держит ли она болт, передвигает рычаги или водит пером по бумаге — это вопрос специализации! От пяти пальцев и натруженной ладони ведут родословную простейшие орудия, которые усложнялись, совершенствовались, и так шло из века в век, пока не поднялся этот завод с его подъемными кранами, штабелями труб, блоками, рельсами, самокатными тележками, болванками литья, двигающимися поршнями, алмазными резцами, охлаждающей эмульсией, которая сочится на зеркально-гладкую деталь, будто млечный сок из стебля одуванчика, и всем тем гулом, уханьем, скрежетом и стрекотаньем механизмов, которые плотно входят в уши и погружают в особую радостную стихию — стихию работы!

Было увлекательно говорить с патриотами завода.

И быстро седеющий, мягко растягивающий слова от легкого заикания директор Павел Павлович Соболевский, и подвижной, с рассыпающимися в артистическом беспорядке волосами и мускулистыми руками, обнаженными по локоть, начальник термоконстантного цеха — цеха особо точной обработки! — Анатолий Васильевич Гирман связаны с заводом много лет; здесь проходит их самая насыщенная, самая протяженная половина жизни, То, что мне кажется громоздким, за-

путанным многими переходами, усложненным для восприятия— для них дом родной. В том, что для меня носит всеобщий, повторяющийся характер (как и на других заводах!) — их глаз видит индивидуальное, почти одухотворенное...

Производственный термин «гамма станков» (от маленького до большого) произносился Павлом Павловичем с такой теплотой, я бы даже рискнула сказать — трепетностью, что можно подумать: он имеет дело и впрямь не с металлом, а с музыкой! Чувствуется, что для него привычка — ежеминутно держать в голове весь завод. От литейного цеха, который, как и повсюду, полон чадом и резким запахом железа,— а на медленно движущемся конвейере сырые глиняные опоки тлеют огненной начинкой,— до маленькой комнаты четвертого участка механического цеха,* где возле станков с программным управлением, напротив, очень тихо и подчеркнуто опрятно. Двое рабочих (один юнец с волосами до плеч) поглядывают на высокие столы с вращающимся толстым диском и на шкафы с разноцветными кнопками. Их труд заключается во внимательности. Они следят за формирующейся на их глазах деталью, спрыснутой белой эмульсией, как учителя во время контрольной: не останавливаясь в мерной бесшумной прогулке между рядами парт, они ненавязчиво заглядывают через плечо в тетради...

Подумать только, что из этой небольшой комнаты и начинается будущее завода! В самые ближайшие годы на территории, прилегающей к Двине (а также к моему бывшему дому), должен быть возведен большой цех станков с программным управлением. Приборист станет такой же обычной заводской фигурой, как и сборщик, слесарь или кузнец.

— Современное станкостроение идет по пути все большей точности,— говорит Соболевский.— Когда-то было вполне достаточно нескольких долей миллиметра.

344

Кстати, мы единственный завод в стране, который делает станки для обработки шариков и роликов (наши рабочие говорят: «начинка для подшипников»). На первом таком станке с шарика снимается «сатурново кольцо», затем идет шлифовка и доводка между чугунными дисками со специальной пастой... Так вот, когда мы добились точности в микрон (шутили, что в Витебске «ресщепили микрон»), это было большое достижение: ведь микрон всего лишь одна девяностая часть толщины человеческого волоса! А теперь за такую точность лишаем премии. Подшипниковцы требуют от нас станки для «нулевой точности». Это, я скажу вам, уже нечто умопомрачительное!

А Анатолий Васильевич Гирман, который вдохновенно водит меня от станка к станку по всему цеху, добавляет, что его суперфинишные дают детали с такой точностью, что если дотронуться, то тепло кожи уже расширит металл на десятые доли микрона! Рабочие специально проверяются на потливость рук, и два часа деталь, перед которой принцесса на горошине просто бесчувственная тумба, должна еще акклиматизироваться в температуре цеха.

Термоконстантный потому так и называется, что в нем от ровного дыхания кондиционеров царит вечная весенняя прохлада. Во всю ширину крыши тянется неглубокий охлаждающий водяной бассейн. А сам цех — это закрытое со всех сторон помещение, упакованное в толстые стены, с созвездиями мощных ламп в круглых гнездах потолка.

В цеху работает сто человек, заработок ни у кого не опускается ниже двухсот рублей. Здесь собраны самые квалифицированные рабочие завода, обладатели «золотых рук». Я не удержалась, дружески пожала одну из таких «золотых рук» — в лаборатории проверки точности у Шуры Хапкиной, молодой женщины в белом халате и вишневых лакированных туфельках...

Я решила устроить себе праздник: поехала на ковровый комбинат.

Еще занимаясь материалами к главе «Красные были», я постоянно сталкивалась с льнопрядильной фабрикой «Двина», ровесницей века. Там возникали и первые стачки (паковщики отказались работать, требуя

364

увеличения поденной платы уже в первый месяц открытия фабрики), и разгневанные работницы вывозили за ворота мастеров-«гоняйлов» на тачке, и дружно голосовали в городскую думу за большевистский список в самый разгар корниловского мятежа. В труднейшем 1918 году льнопрядильщики вместо зарплаты получали фунт соли, но не допустили, чтобы разруха погубила производство. Тогда же на «Двине» возникла первая в Белоруссии комсомольская производственная ячейка. Ее секретарем стал Семен Ивановский. А старейшая работница фабрики, впоследствии член ЦИК СССР, Фекла Цыганкова стояла в почетном карауле у гроба Ленина.

В 1925 году при фабрике открылась школа ФЗУ; еще недавно неграмотные ткачихи знакомились теперь за партой с технологией. Так год за годом пустырь на бывшей земле помещицы Карташовой, в версте за городской чертой — Маркова слобода — становился самым боевым пролетарским районом Витебска.

Мне показалась очень уютной маленькая четырехугольная площадь перед входом в комбинат, который уже тридцать лет, как изменил производственный профиль: теперь это центр белорусского ковроткачества. Случилось так не столько по доброй воле, сколько из-за того, что после освобождения в едва поднятые цеха привезли трофейные станки именно такого уклона.

Тогда же молодой Петр Климков, инвалид Отечественной войны, едва оправившийся после госпиталя, тяжело опираясь на палку, подошел к жалкому автобусику, скорее похожему на наспех переоборудованный грузовик, и спросил, как ему добраться до Марков-щины?

Никто не думал тогда, что старательный чернорабочий, которого, снисходя к его ранам, послали на трехмесячные курсы помощников мастеров, станет со временем почетным гражданином города и Героем труда.

365

Слава его занималась исподволь. То, что бригада, или «комплект», как здесь называют, работает хорошо, без простоев, еще не привлекало особенного внимания. Многие работали не хуже; и звание бригады коммунистического труда присвоили первым не им, а комплекту Шалаева.

Петр Дмитриевич человек не только скромный, но и справедливый, отзывчивый. Когда ткачихи на соседних станках просили его помочь в наладке, ругательски ругая собственного бригадира, который только для вида покопается, а починить не починит, он охотно откликался на просьбы. Он-то знал, что будь у ткачихи даже не золотые, а прямо-таки бриллиантовые руки, как она ни старайся экономить пряжу, как ни борись за высокую сортность, все равно споткнется о плохо налаженный станок. Следовательно, производительность начинается от наладчика.

Почин Валентины Гагановой был уже известен на комбинате, но охотников следовать вышневолоцкой прядильщице пока не находилось. Петр Дмитриевич Клим-ков первым пренебрег и неизбежным ущемлением в заработке (что совсем не пустяк для семейного человека), и тем, что занятое работой и вечерней учебой время уплотнится теперь до максимума. Он перешел в отстающий комплект.

Мне он сказал, что кроме всего прочего его тогда разбирало рабочее любопытство: почему хорошие машины не работают? В чем загвоздка? Он долго с ними возился, разбирал, отлаживал, пока дела не пошли нормально, то есть очень хорошо. Но на этот результат уходили не только рабочие часы Климкова, даже ночь приходилось прихватывать.

В пустом цеху, который без обычного шума и мелькания нитей становился неузнаваемым, один Петр Дмитриевич нарушал тишину сосредоточенным постукиванием да позвякиванием слесарных инструмен-

тов. Подобно врачу, он ощупывал каждую гайку, смазывал и лечил врштик за винтиком...

Ковровщицы платили своему бригадиру почти родственной привязанностью и огромным уважением. Куда девались их постоянные слезы, нервные выкрики! Теперь ритм работы не нарушался, и комплект вышел в передовые; ему присвоили почетное звание коммунистического. А Климков уже тайно советуется с женой, просит ее отнестись к очередному снижению домашнего бюджета с пониманием: он опять задумал поменять комплект передовой на менее благополучный. Но теперь ему хочется научить семерых ткачих не только отлично работать на станке, но и изучить его устройство, чтобы самим устранять мелкие неполадки, не теряя драгоценных минут в ожидании бригадира (на профессиональном языке это называется налаживать левую кромку, заменять рапиру, регулировать электроблокировку обрыва нити верхнего челнока и утка). Когда женщины научились со всем этим справляться самостоятельно, и результат не замедлил сказаться: в каждый час их ковровая лента удлинялась на двадцать сантиметров. А Климков по-прежнему не оставлял бригаду в покое: ему хотелось довести уровень технических знаний ткачих до квалификации поммастера. Он-то знал, что путь к совершенству бесконечен; каждая свежая газета может принести весть о полезных новшествах. Например, совет открыть лицевой счет в честь 50-летия Советской власти...

И вот уже прошло десять лет с тех пор, как Петр Дмитриевич избирался депутатом в Верховный Совет СССР, и пять, как ему присвоено звание Героя Социалистического Труда... Когда в горкоме партии зашел разговор о наиболее достойных, заслуженных людях Витебска, первым назвали его. У него еще свежее моложавое лицо, волосы едва присолены сединой, синие невыцветшие глаза ярко блестят, а уже его имя стало

267

частью истории. Удивительная судьба человека, едва достигшего пятидесяти лет!

О трудах и днях комбината выпущены две брошюры — в 1963 и в 1969 годах. Ни в одной из них не упомянута Раиса Хирувимова, а, между тем, она сейчас наиболее популярна на комбинате.

Труд ткача — тяжелый труд. И для Раисы ее успехи оборачиваются не праздничной стороной, а дополнительной ответственностью. О себе она говорит чрезвычайно скупо; о других чуть охотнее — Раиса вообще не из говорливых! Хотя о ней отзываются как об активной общественнице, думаю, что эта активность тоже деловая и молчаливая, больше рук, чем языка.

Ее собственную сноровку можно приравнять к ювелирной. Только, если ювелир имеет дело с долями карата (карат весит две десятых грамма — такова мера веса драгоценных камней,— и этот-то крошечный камушек покрывают еще множеством граней!), то у Раисы натренированные пальцы шлифуют как бы само время. Ее счет экономии операций идет на секунды: смену челнока она производит не за двадцать пять, а за двадцать три секунды; на ликвидации обрыва коренной нити выигрывает три секунды против нормы, ворсовой нити — две, настилочной — пять секунд. Секунды прямо-таки волшебным образом сбегаются в месяцы и даже годы: так в середине 1973 года Раиса работала уже в счет октября семьдесят пятого! Очень емко и просто она высказалась о соревновании, что оно «придает задор труду».

Хирувимова осанистая черноволосая молодая женщина с крупным волевым ртом и светлыми глазами переливчатого цвета. Чаще всего они скрыты под опущенными веками, но, когда она их поднимает, видно, что взгляд у нее прям и безбоязнен. Мне очень хочется надеяться, что дальнейший жизненный путь Раисы будет удачлив во всем. Она этого заслуживает.

Ковры... ковры... Не знаю, как кого, а меня букваль-

368

но завораживает переплетение цветных завитушек и ажурная вязь орнаментов. Голубые ковры похожи на болотные травы, желто-охряные на ржаное поле, тем-но-красные, «печеночные», напоминают о беспощадном солнце туркменских пустынь. Ковер на стене или на полу— непроходящий праздник в вашем доме! Ковроткачество одно из древнейших восточных ремесел, и вот теперь оно стало также белорусским.

Понадобилось порядочно времени, чтобы пересмотреть альбомы и эскизы в художественной мастерской комбината. Бесконечные наброски деталей на прозрачной бумаге, фрагменты вышивок, узоров, резьбы — элементы будущего орнамента,— и огромные листы ватмана, расстеленные на полу, где все собрано воедино и прорисовано уже в цвете. К некоторым эскизам глаз возвращался почти бессознательно, будто притянутый магнитом. Мастерскую можно было сравнить с колыбелью новорожденных ковров. Но для некоторых колыбель становилась чем-то вроде довременных гробиков; ведь они остались лишь на бумаге.

Разумеется, не всякую фантазию возможно воплотить в шерстяных нитях, как не все архитектурные проекты становятся зданиями. У предприятия вырабатывается свой стиль; и к определенным творческим задачам стремятся уже вполне сознательно. Так витебские художники каждый год разъезжаются в командировки по стране. Они изучают классические орнаменты мастеров Армении, Дагестана, Грузии, Туркмении, там, где каноны ковроткаческого искусства складывались веками и тысячелетиями. Право, витебляне не зря получают похвалы и завоевывают почетные дипломы на всесоюзных и международных выставках! Они прекрасно копируют.

Накладывая эскизы, лист на лист, заведующий мастерской Николай Петрович Демин так и аттестует: это армянский орнамент, это типичный молдавский ковер,

369

это классический туркменский. Иногда он добавляет, правда, что в ковре применен белорусский народный орнамент. И если вглядеться, то, в самом деле, начинаешь различать, что восточная спираль составлена из вереницы беличьих силуэтов. Кропотливый труд, но в чем-то внутренне уступчивый, словно белорусские и русские мотивы могут проникнуть в рисунок ковра лишь вот таким, обходным путем.

Художникам комбината нельзя отказать в смелости исканий. Колорист Евгения Нестеркова пытается разрабатывать новую гамму, хотя часто наталкивается на традиционность вкуса и непонимание. Кое-что зависит и от окраски пряжи: шерстяные нити окрашивает сам комбинат, но штапельную пряжу присылают готовой, и, как правило, грубых аляповатых оттенков. Художники же знают, что изменение колорита дает ковру как бы волшебное обновление. И все-таки необычную гамму —-желтую, голубую, лиловую — часто меняют уже в ковре на традиционно-красную, отчего изделие приобретает безликость.

— Почему так происходит? — спросила я у главного инженера.

Тот пожал плечами.

— Этого хочет покупатель.

— Какой? Я тоже покупатель, и я не хочу.

Он сослался на торговые базы. Молдавия однажды вернула «Дождичек» — ковер в серебристой гамме, где на гладком фоне прорисованы цветные струи. Случайный вкус, возможно, одного лишь человека наложил вето на целое направление. Справедливо ли? И разве надо идти на поводу устарелого вкуса, а не воспитывать его?

Я видела эскизы совершенно обворожительные: зеленый «Малахит» Соленниковой; спокойно-квадратный в желто-горчичной гамме под номером 657 ковер Гусевой; «Латышский» с лиловыми вкраплениями Зои Лу-дане (кстати, получивший наивысшую оценку), под но-*

370,

мером 1001— серо-палевая вязь на темном фоне Нестер-ковой; «Ромашки» Ивана Шурупова.

Особенно привлекают внимание работы молодого художника, родом из Слуцка, Владимира Федоровича. Это он смело вводит в орнамент «звериные» темы, он автор злополучного «Дождичка», который вполне отвечает современным линиям.

По сравнению со странами древнего ковроткачества витебский комбинат еще очень молод. Однако наше время— время убыстренных темпов! Качество витебских ковров прекрасно, люди комбината полны энтузиазма и трудолюбия, но как бы мне хотелось поскорее дождаться рождения ковра, полностью оригинального по рисунку и колориту! Чтобы где-нибудь, за тридевять земель, продавец сказал как о чем-то само собою разумеющемся:

— Могу предложить классический белорусский ковер работы знаменитых витебских мастеров. Купите, не пожалеете!

***

Витебск уже снискал однажды всемирное признание. Принесли его городу две упорные голенастые девочки, Лариса и Тамара. Школьницы Петрик и Лазакович.

Ах, сколько Ларочек и Томочек с льняными волосами и сегодня спешат по витебским тротуарам, бегло любуясь собственным отражением в витринном стекле, или рассеянно листают страницы учебников под старой яблоней в бабушкином саду, где их ничуть не отвлекает звук падунцев, привычный, будто тиканье ходиков на бревенчатой стене, потому что Витебск до сих пор город наполовину деревянный, и девочки дышат чаще не выхлопными газами центральной магистрали, а здоровым полудеревенским воздухом Песковатика и Елаги.

Увлечение художественной гимнастикой, как и фи-

371

гурным катаньем, носится по миру неким поветрием, по крайней мере уже последние десять лет. Но задумываемся ли мы, что должно испытывать пятнадцатилетнее существо, увидев на экране телевизора сверстницу, которой рукоплещут тысячные толпы? Какие противоречивые эмоции терзают взбаломученное, не закаленное еще жизнью сердце? Восторг? Мечта о соперничестве? Скрытая досада? Зависть? А о чем думают сами чемпионки, вознесенные на пьедесталы олимпиад и мировых первенств, когда покорно обращают к объективам потное счастливое лицо?.. Сознаюсь, это занимает меня подчас больше, чем само зрелище. Ходячие слова, что в спорте путь к победе долог и труден, остаются где-то «за кадром». Мы ведь видим только результат, только славу, видим победительниц, а не тружениц...

В Витебске три детских спортивных школы. Естественно, захотелось побывать именно в той, откуда вышли в разное время обе чемпионки, познакомиться с их тренером Веньямином Дмитриевым. Плоское кирпичное здание на одной из боковых улиц, сбегающих к Двине. Большой зал, двухсветный, с двенадцатью верхними окнами, с зеркальной стеной, зеленым ковром во всю ширь пола и зелеными же квадратиками потолка.

Мне повезло: сегодня здесь соревнования. Пусть не громкие, всего лишь местного масштаба, да и посторонних зрителей, кроме нас с Михаилом Степановичем Рывкиным (который болеет не столько за спорт, сколько за весь Витебск в целом!), не видать, но ритуал соблюдается полностью. Звучит гимн. Нина Зеленкова, девятиклассница, мастер спорта, витебская восходящая звездочка, медленно поднимает динамовский флаг с голубой окантовкой.

Мы мгновенно переносимся в особый мир! Попадаем в атмосферу не столько азарта, сколько предельной собранности. Когда мимо нас бежит девочка, чтобы выполнить опорный прыжок, видно, как сжимаются ее гу-

372

бы — упрямство, самоотданность, какой-то внезапный мощный всплеск воли!

Такие же лица, полные сосредоточенности, и у тех крошечных гимнасток, которые под слабый звук пианино выбрасывают вперед тонкие загорелые ножки, грациозно и отработанно округляют руки.

Роль греческого хора, комментатора событий, выполняют малыши в разноцветных трусиках. Они подпрыгивают на батуте, изнемогая от избытка энергии (скамеек для зрителей здесь нет), визжат при удачном выполнении и рукоплещут вовсю.

Гонг. Гонг. Топанье ног. Перемена снарядов, разминка. Лица горят возбуждением; глаза, не видя ничего вокруг» устремлены лишь к тому снаряду, на котором предстоит выступить. Матерчатые тапочки утопают в зеленом ковре.

Мы не сразу замечаем Тамару Лазакович. В красных шерстяных носках, в небрежно сидящем тренировочном костюме, она как-то даже тяжеловесно, вразвалочку шлепает по деревянному настилу, неся в руках список. Во время прошлогодней поездки по Америке, когда советских гимнасток принял президент Соединенных Штатов, а каждое их выступление проходило с не меньшим триумфом, чем гастроли балета Большого театра, она неудачно прыгнула, повредила колено, и нынешний год из тренировок у нее выпал. Сейчас Тамара несет обязанности ассистента. Она присаживается за пустой судейский столик и, по-ученически грызя мизинец, проставляет баллы. Ей девятнадцать лет, она студентка физкультурного техникума.

Выпадает несколько минут и для разговора с Венья-мином Дмитриевым. С любопытством исподтишка разглядываю его. Это плотный коренастый блондин, который донашивает синюю олимпийскую форму с золотыми пуговицами, отчего и показался мне час назад, в своем кабинете, похожим на морского капитана.

373

Он и в самом деле когда-то служил на флоте. А рос в Ленинграде, возле Витебского вокзала,-— название этого города у него на слуху с детства! Как почти у всех тренеров, за спиной Дмитриева довольно значительные собственные спортивные достижения: в свое время он был чемпионом Ленинграда среди юношей по гимнастике.

На вопрос, как влияет акселерация — фактор новый для спорта,— Дмитриев ответил, что по его наблюдениям ничего из ряда вон выходящего пока не происходит:

— Процесс этот, видимо, не бурный, и мы не спешим менять методику. Если где-то начинает греметь двенадцатилетний вундеркинд, наша школа еще думает, следовать ли этому примеру? Вот женская гимнастика, действительно, быстро помолодела! Взять хотя бы Ларису Петрик: в 1965 году она выиграла первенство Союза, а спустя три года стала чемпионкой в вольных упражнениях на мексиканской олимпиаде, и все это не достигнув двадцати лет! Чем объясняются наши успехи? Какова система? Нет, не только тщательные тренировки. Подготовка гимнаста зависит и от разнообразия элементов, которыми он овладеет. Мы даем девочкам как можно больше нагрузок, не требующих силы: например, прыжки на батуте. Они привыкают ощущать послушность тела, его легкость, отвыкают от боязни падения и высоты. Вообще в девочках есть что-то от мгновенной вспышки! Они легче усваивают элементы, но быстрее покидают спорт. Мальчики же набирают мастерство постепенно, но и отдача у них долговременна.

Очень важно, по мнению Дмитриева, отношение родителей к спортивным тренировкам. Для Петрик были созданы дома самые благоприятные условия.

— А вот нашу надежду, Игоря Б., мать увезла на все лето, и он будет лишен тренировок в специальном лагере.— Дмитриев вдруг усмехается.— Да что толко-

374

вать. Мои собственные родители лишь недавно примирились с моей профессией.

Мне интересно узнать, можно ли говорить об особом спортивном таланте, с которым человек будто бы рождается, как со способностями к живописи или музыке?

Да, Веньямин Дмитриев убежден, что талантливость существует и не так уж часто встречается. К ним в школу приводят своих лучших учеников преподаватели физкультуры, и от них очень многое зависит: разглядят вовремя одаренность ребенка или нет? Ларису Петрик привел физрук 9-й школы Олег Войцешко; у него гимнастика была поставлена отлично, и это сыграло определенную роль. А из учеников 31-й школы создалась даже целая группа мальчиков, воспитанников Валентины Федоровны Лаврененковой...

Но, правда, отсев тоже большой. Три года назад Николай Ильич Бабкин, заведующий спортшколой, выступил по городскому телевидению,— пришло около тысячи ребят! И что же? Через год из них осталось двести шестьдесят, еще через год — всего семьдесят. Не у каждого хватает упорства, способностей или даже простой дисциплинированности.

Так мы незаметно подошли к вопросу, который меня больше всего занимал: какова взаимосвязь между занятиями спортом и нравственным воспитанием подростка? Какие черты характера пробуждает и углубляет спорт?

— В вашей работе существует, как мне кажется, противоречие! С одной стороны, вам необходимо прививать своим воспитанникам напористость, злость, стремление к первенству во что бы то ни стало. А в то же время — зачем нам, советскому обществу, чрезмерные честолюбцы и эгоисты?

Дмитриев задумывается. У него нет готовых формулировок.

— По моему мнению, и плохие и хорошие черты

375

характера зависят от самого человека, а не от того, чем он увлекается. Есть у меня одна девочка, которая болезненно самолюбива: если что-то не ладится и она не идет впереди всех, то готова скорее совсем отказаться от борьбы, отойти в сторону...

Нас прерывает Михаил Степанович Рывкин. Как он ни старался держаться в тени, чтоб «не мешать работе», но коль скоро речь зашла о человеческой психологии — а это как раз смежный предмет тому, который он ведет в Витебском педагогическом институте и по которому защитил кандидатскую диссертацию,— ретивое не выдерживает.

— Вы неправильно ставите вопрос,— произносит он со всею деликатностью, близко заглядывая нам в лица сильно увеличенными в толстых окулярах синими зрачками.— Вопрос лишь в том, где теряется грань здорового соперничества, присущего людям в любой сфере и более явного в спорте? Только там, где первенства достигают не собственными возможностями, а чем-то другим. Нет, спорт нравственен! Он воспитывает трезвое понимание того, что не все, чего ты хочешь, достижимо. Но зато уж то, чего добился, заработано честным трудом и честной борьбой.

В этот момент на зеленый ковер вышли воспитанницы Дмитриева, и он целиком ушел во внимание. Разговор прекратился сам собою.

Одна из девочек — черненькая — делала упражнения с милой угловатостью полуребенка. Другая — высокая, с кокетливыми завитками на висках — готовилась вступить на порог девичества; ее движения отличались уже некоторой женственностью, плавностью. У третьей откровенную некрасивость переходного возраста сполна искупал заключенный во всем ее существе искрометный задор: она казалась смелее и напористее подруг. Именно ей готовы были мы невольно отдать свое зрительское предпочтение...

376

* * *

...И вот на этом рассказе о трех юных витебских грациях мы и закончим, пожалуй, наше повествование.

Остановимся и переведем дух.

Благодарю всех. Спасибо городу, который позволил быть его летописцем. Спасибо Витебску, ставшему родиной моей души.

Мир молод. Эстафета продолжается.

Да и что такое, в сущности, тысяча лет?! Просто человеческая жизнь, повторенная двадцать раз...

Август 1972 года — август 1973 года Москва — Витебск — Летцы

женного учителя БССР. В течение двадцати лет избиралась делу* татом городского и областного Советов депутатов трудящихся. Награждена орденами «Знак Почета» и Трудового Красного Знамени.

Михельсон В. В.—родился в 1929 г. в пос. Выдрица Оршанского округа. Член КПСС с 1952 г. После окончания сельхозшколы работал на Оршанщине. Служил в Военно-морском флоте. После демобилизации находился на комсомольской работе. Окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС. С 1963 г. первый секретарь Первомайского райкома партии г. Витебска, потом заведующий отделом Витебского обкома К.ПБ. Сейчас первый секретарь горкома партии. Депутат горсовета и Верховного Совета БССР. Награжден орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почета», медалью.

Ойстрах И. С.— родился в 1913 г. в поселке Турбов Киевской губернии. Член КПСС с 1932 г. В годы борьбы с фашизмом сражался на фронте. Награжден двумя орденами Отечественной войны II степени, орденом «Знак Почета» и 8 медалями. Работает в строительном управлении.

Приезд В. В. Маяковского в Витебск — состоялся в марте 1927 г. Поэт удивился тому, что пивзавод носит имя выдающегося революционера А. Бебеля. Об этом он написал стихотворение «Пиво и социализм».

Данилов В. А.— родился в 1923 г. в г. Кохма-Иваново Вознесенской губернии. Главный архитектор Витебского филиала «Белгоспроекта». Разработал проект планировки и застройки улицы Кирова (вместе с В. И. Гусевым и А. Ю. Даниловой), центральной части (вместе с А. А. Вельским, 3. С. Довгяло, А. Ю, Даниловой, Л. М. Эйнгорном) и южных жилых районов города (при участии Р. П. Княжица, Л. Чайковской, Н. Жуковской, О. Н. По-тавиченко), а также отдельных объектов по улице Ленина. Разработал генеральные планы городов Витебска» Полоцка и Ново-полоцка (вместе с В. П. Чернышевым, А. Ю. Даниловой и Л. М. Эйнгорном), генеральный план и проект застройки Ново-луиомля (вместе с 3. С, Довгяло). Автор ряда крупных проектов, в частности комплекса Витебского мединститута, детальной планировки микрорайона по Смоленскому шоссе, гостиниц «Витебск» (вместе с И. И. Боровой и 3. С. Довгяло) и «Двина».

Данилова А. Ю.— родилась в 1927 г. в г. Гадяч ^ Ромен-ского округа. Окончила Киевский инженерно-строительный институт. С 1951 г. живет и работает в Витебске. Автор проекта планировки и застройки улицы «Правда» и один из авторов проекта улицы Кирова, отдельных участков улицы Фрунзе (вместе с Н. Г. Маршаловой и В. П. Чернышевым) и южных жилых районов города, отдельных объектов по улице Ленина. Разработала гене-

396

ральный план Орши, один из авторов генеральных планов городов Витебска, Полоцка и* Новополоцка. Главный архитектор архитек-турно-планировочного отдела Витебского филиала «Белгоспроек-та». Награждена орденом Трудового Красного Знамени. Заслуженный архитектор БССР.

Юрьева горка — находится в западной части Витебска. Зеленый с резко пересеченным рельефом массив площадью около двух десятков гектаров. Издавна служила местом народных гуля-ний в Юрьев день.

Трамвай в Витебске пущен в 1898 г. Это был первый электрический трамвай в Белоруссии. Первые маршруты его проходили от улицы. Задуновской до вокзала и от Смоленского рынка до Могилевской площади.

Соболевский П. П.— родился в 1922 г. в д. Язвино Си-ротинского уезда, Витебской губернии. Член КПСС с 1945 г. По окончании Марьи но горской школы поступил в Ленинградский кораблестроительный институт.

В июле 1942 г. добровольно ушел на фронт. После демобилизации вернулся в Ленинград. С 1948 г. лсивет и работает в Витебске. Сейчас директор станкостроительного завода им. С. М. Кирова. Избирался в Витебский городской, областной Советы, Верховный Совет БССР. Заслуженный работник промышленности БССР. Награжден орденами Октябрьской революции и Трудового Красного Знамени, 8 медалями.

Анихимовский А. А.— родился в 1928 г. в д. Рясно Сенненского района Витебской области. Член КПСС с 1951 г. С осени 1944 г. живет в Витебске. Около тридцати лет работает на заводе имени С. М. Кирова. Награжден орденом Ленина и двумя медалями.

Смоляков П. У.—родился в 1917 г. в д. Губица Лов-шанской волости Витебской губернии. Воевал под Сталинградом, Белгородом, Курском. Демобилизовался в 1947 г. Потом двадцать пять лет водил поезда. С 1972 г. на пенсии. Награжден орденом Александра Невского, двумя орденами Отечественной войны

I степени, орденом Красного Знамени и двумя медалями.

Макаров Н. А.— родился в 1905 г. в Витебске. Член КПСС с 1939 г. Участник гражданской войны. Почти полвека проработал на железнодорожном транспорте. В 1943 г. за образцовое выполнение заданий военного командования по перевозкам грузов для фронта присвоено звание Героя Социалистического Труда. В 1944—1966 гг. возглавляет Витебское отделение Белорусской железной дороги, с 1967 г.— инженер кабинета научно-технической информации. Награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Отечественной войны I степени, «Знак Почета» и 5 медалями. Почетней гражда-

397

нин города Витебска.

Витебский ковровый комбинат имени 50-летия БССР — вырос на месте разрушенной в годы войны льнопрядильной фабрики «Двина». Первая очередь его вступила е строй в 1948 г. В 1960 г. ему, первому в Белоруссии, присвоено звание — «Предприятие коммунистического труда».

Ивановский С. М.— родился в 1900 г. в Витебске. Член КПСС с 1924 г. С 1912 г. работал на льнопрядильной фабрике «Двина». После Октябрьской революции на комсомольской и административной работе, В годы войны был политработником. Советской Армии. Награжден 7 медалями. Живет в Витебске.

Цыганкова Ф. Е.— герой первых пятилеток. Член КПСС с 1924 г. В предоктябрьские дни 1917 г. при выборах в Совет рабочих и солдатских депутатов агитировала за коммунистов. После революции участвовала в организации частей особого назначения (ЧОН), в создании школ и пунктов по ликвидации неграмотности. Первой среди женщин была избрана в состав ЦИКа БССР. Являлась членом ВЦИКа СССР.

Климков П. Д.— родился в 1923 г. в д. Дорожковичи Могилевского уезда Гомельской губернии. Член КПСС с 1953 г. С 1950 г. работает на ковровом комбинате имени 50-летия БССР, Один из инициаторов соревнования за звание бригад коммунистического труда в Белоруссии. В 1966 г. присвоено звание Героя Социалистического Труда. Награжден орденом Ленина и 4 медалями. Избирался депутатом Верховного Совета СССР.

Хирувимова Р. П.— родилась в 1939 г. в г. Бородино Бо-гушевского района Витебской области. Член КПСС с 1970 г. После окончания семилетки переехала в Витебск, где закончила среднюю школу. С 1957 г. работает на ковровом комбинате им. 50-летия БССР. Инициатор ряда трудовых починов. Избиралась в районный, и городской Советы. Депутат Витебского областного Совета. Награждена орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, медалью.

Петрик Л. Л.— родилась в 1949 г. в г. Долинске Южно-Сахалинской области. В 1955 г. переехала в Витебск. После окончания школы в 1966 г. поступила в Витебский пединститут имени С. М. Кирова. Абсолютная чемпионка СССР (1966), призер розыгрыша кубка Европы (1966) и первенства мира (1967), двукратная чемпионка XIX Олимпийских игр (1968), чемпионка IV Спартакиады народов СССР (1969), Заслуженный мастер спорта СССР. Награждена орденом Трудового Красного Знамени. Живет и работает в Москве,

Лазакович Т. В.— родилась в 1954 г. в с. Севское Правдинского района Калининградской области. В 1962 г. вместе с семьей переехала в Витебск. В 1968 г. на лично-командном пер-'

398

венстве СССР по спортивной гимнастике завоевала пять золотых медалей. Абсолютная чемпионка V Спартакиады народов СССР

(1971), абсолютная чемпионка Европы (1971), чемпионка мира в командном первенстве (1970), чемпионка XX Олимпийских игр

(1972). Заслуженный мастер спорта СССР. Награждена орденом «Знак Почета». Студентка Витебского техникума физической культуры.

Дмитриев В. Д.— родился в 1931 г. в г. Ленинграде. В 1955—1958 гг. учился в Витебском техникуме физической культуры. За успехи в подготовке спортсменов высокого класса присвоены звания Заслуженного тренера СССР, Заслуженного тренера БССР, Заслуженного учителя БССР, Заслуженного деятеля физической культуры БССР. Награжден орденами Красного Знамени и «Знак Почета». Почетный гражданин города Витебска, Работает- тренером специализированной Детско-юношеской спортивной школы Витебского областного совета «Динамо».

https://fantlab.ru/edition52272

читать целиком >>

Тэги: Витебск, Обухова, Рывкин