Вена – Сербия: движение против хода времени

В повести Вука Задунайского «Гаврило и черт» так же, как в «Иллирийских свитках», используется двойной хронотоп: это камера Гаврилы Принципа в Терезиенштадте накануне его смерти от туберкулеза в 1918 году и Вена 2022 года. Гаврила Принцип, чей выстрел в Сараево положил начало Первой мировой войне, будучи в тюрьме, написал стихи – своеобразный синопсис повести:

«Наши тени будут бродить по Вене, по дворам слоняться, пугать господ»

Вук Задунайский разворачивает этот синопсис в полноценный сюжет. Двойной хронотоп позволяет соединить историческую реконструкцию событий 1914 года и сатиру на современную ситуацию в Европе. Объединяют оба хронотопа фигуры главных героев, и если Гаврила, глядя на Вену наших дней, критикует увиденное с позиций традиционной сербской культуры, то черт смотрится в современном европейском мегаполисе совершенно органично. Идейные корни современной европейской идеологии потребления и мультикультурности показаны очень хорошо, так же убедительно превращение толерантости в тоталитаризм, а комфорта в его противоположность

Особого внимания заслуживает историческая часть повести, история рокового выстрела. Поскольку Гаврила в 1918 году может только вспоминать, что он делал четыре года назад, а черт-контрамот живет из будущего в прошлое, то Сараево 1914 года им непосредственно недоступно. Для выяснения правды оба персонажа могут только рассуждать и реконструировать, и в этом они уравниваются с читателем, поскольку у читателя тоже нет иного выхода. Реконструкция, как всегда у Вука Задунайского, опирается на реальные факты и заставляет переосмыслить причины и поводы Великой войны, как это делают герои повести. Так вовлечение читателя в текст, начатое Натальей Ипатовой в «Балканском венце», завершается в последней повести сборника.

Славянская и христианская магия над рекой Заале

Рассказ «Потерянная глава» также написан о лужицких сербах. Действие разворачивается еще до крещения саксов, в восьмом веке, в бассейне реки Заале, где тогда жили славяне. Ход истории вытеснил славян и их обычаи на Балканы, но рассказ Натальи Резановой позволяет заглянуть в прошлое. Это прошло наполняют танцы виллис в Велесову ночь, любовная магия и чудесные исцеления. Стилизация под архаичный язык в тексте присутствует, и читатель получает возможность увидеть славянскую магию со стороны, глазами христианских хронистов западной Европы. Христианское мировоззрение здесь позволяет расставить ориентиры и указать какие-то моральные нормы, однако преодоление магии мыслится еще совершенно магически, с помощью более сильного христианского артефакта. Такое отношение к религии, к сожалению, не было изжито в католичестве, и было унаследовано протестантами, уничтожавшими иконы и статуи святых именно как магические артефакты. Так этот маленький рассказ позволяет увидеть в миниатюре основной узел конфликта, потрясающего Европу и много столетий спустя.

Балканы выходят из своих границ: лужицкие сербы в Германии

В рассказе Виталия Винтера «Красная башня» показана борьба гуситов с немцами во Франконии и Тюрингии в XV веке. Наряду с немцами и чехами в рассказе действуют лужицкие сербы, самый малый славянский народ, проживающий в федеральных землях Саксония и Бранденбург на юго-востоке ФРГ. Лужицкие сербы – прямые потомки автохтонного славянского населения, занимавшего в раннее средневековье значительную часть территории современной восточной и центральной Германии. Так славянский мир выходит за свои нынешние границы и вторгается в центральную Европу. Это вторжение сопровождается проявлением темной стороны силы, славянской магией оборотничества. Магия используется для победы в очередной схватке гуситской войны, а цитаты из Евангелия выступают как магические заклинания. Славянство захлестывает немецкие земли как язычество, побеждающее языческую же темную силу, дающую власть немцам.

Фракия в двух мирах: кому нужно равновесие?

Дуальная картина мира лежит основе рассказа Валерия Цуркана «Равновесие мира». В рассказе развивается популярная среди авторов фэнтези идея о том, что добро и зло равно хороши или равно плохи, а потому целью всех тайных обществ должно быть равновесие между ними. Эта идея восходит к философам Просвещения, видевших корень всех бед в религиозном фанатизме, который нарушает равновесие в обществе и должен быть искоренен любой ценой. В мире Цуркана показано тайное общество, далекое от религиозного фанатизма в представлении философов Просвещения, и заботящееся изо всех сил о равновесии мира, как исторические тайные общества, созданные в те времена в нашей реальности.

Истинное зло в мире Цуркана – это нарушение равновесия. В противоречии с исходными посылками автор всё же находит истинное добро и истинное зло, которое однозначно опознается и для победы над которым не жаль собственной жизни, как не жаль ее людям, гибнущим за Христа и Богоматерь, и не жаль чужой жизни, как религиозным фанатикам, убивающим за Магомета. В результате возникает очередная вариация обычной дуальной картины мира, только добро в этом мире очень примитивное, оно не имеет морального аспекта, и выражается просто в равновесии.

Главный герой, член тайного общества, болгарский, то есть фракийский, музыкант, живет и в нашем мире, и в его магическом двойнике. Очень жаль, что автор прошел мимо возможности сделать своего музыканта Орфеем, ибо самый известный мифологический музыкант из Фракии – это Орфей, чья музыка завораживала все живое, заставляла замирать ветер и двигаться камни. В рассказе есть волшебная музыка, но применяет ее другой великий фракиец, известный до наших дней, а именно Спартак. В массовой культуре Спартак – восставший гладиатор, погибший за свободу. Когда такого героя заставляют прятаться от мира и убивать тайком не ради свободы, а ради равновесия, это сильно обедняет образ. Впрочем, это обедняет любой образ.

Рационализация балканской магии: как человека превратить в демона

Рассказ Натальи Резановой «Ночь Гарпалики» имеет самый древний хронотоп в сборнике – действие происходит на Балканах еще до Троянской войны. Никакой стилизации языка под архаичный стиль в повести нет, персонажи мыслят и действуют вполне современно. Поэтому, несмотря на устрашающий сюжет, воспринимается он осовременено, без остранения, как могущий произойти в наши дни.

Рассказ – яркая иллюстрации просвещенческой идеи о том, что любая религия основана на страхе. В рассказе помимо страха перед неупокоенным духом присутствует еще и магия, то есть страх людей обоснован, и новый культ – это средство спасения от созданного людьми чудовища, нормализация ужаса, когда вместо хаотичных убийств достаточно всего нескольких человеческих жертв в год на специально построенном алтаре. Религия оказывается детищем рациональности, хоть и действующей в магическом мире.

Рационалист в Румынии: танец мира фей

Небольшой рассказ Михаила Афонина «Nebun» описывает румынскую магию, прорывающуюся сквозь века в памяти крови. В результате наш современник оказывается на грани человеческого мира и мира фей. Связать два мира может волшебный танец кэлуш, а спасает от конфликта за очередной магический артефакт слово «Nebun», исключающее человека из борьбы группировок.

В этой истории человек, брошенный между двумя мирами благодаря памяти крови, оказывается совершенно беззащитен перед магическим миром. Научное рационалистическое мировоззрение врача не спасает при столкновении с магией и не дает никаких правил взаимодействия с волшебным миром. Естественная «научная» реакция – всё отрицать, но если отрицать волшебство невозможно, человек вынужден ему полностью подчиниться, никаких духовных преград для этого наука не создает. Современная рациональность всё чаще оказывается несостоятельной в окружающем нас мире, сохранившем культурную память и властно влияющем на реальность, что и показано в рассказе Афонина.

Господарь Влад в Валахии и Венгрии

Проблема взаимоотношения автора, персонажа и читателя/зрителя, поднятая в текстах Натальи Ипатовой, открывающих сборник, снова возникает в повести «Драконова книга» Инны Девятьяровой. Повесть посвящена истории валашского господаря Влада Дракулы, в названии обыгрывается буквальное значение его имени Дракул/Дракон. История рассказана женой Влада, мадьярской королевной Илоной. Читатель погружается в мир политики, войн и интриг между разными балканскими государствами XV века, пытающимися противостоять грозной Османской империи после падения Константинополя. Балканская магия действует и здесь: в повести есть предсказания будущего, магические предметы, человек-ключ, волшебное зеркало. Конфликт Влада и его брата Рады, перешедшего на сторону турок, тоже осмысляется в магическом ключе: брат господаря на самом деле мертвец, этим объясняется его неуязвимость в бою.

История Влада не просто рассказана Илоной, она записана Илоной в книгу, написание и сохранение этой книги становится делом жизни вдовы после гибели Влада, ее пером движет желание донести правду до потомков. Так мы, читатели, включаемся в текст, поскольку именно о нас в XV веке думает и пишет героиня повести.

Черногория сквозь столетия: какое бывает бессмертие?

В Черногории середины XIX века разворачивается сюжет повести Елены Адинцовой и Виктории Семибратской «Иллирийские свитки». Хронотоп повести двойной, действие продолжается тоже в Черногории, но в наши дни. В мире повести существуют магические артефакты, дарящие бессмертие. Вокруг поиска этих артефактов сквозь время в балканской глубинке и строится сюжет. Повесть производит впечатление части большого цикла, поскольку многие вопросы, поставленные авторами перед читателем, остались без ответа: откуда взялся артефакт, кто еще за ним охотится, чем закончилось противостояние? История требует продолжения, и в данном виде является только завязкой.

Классический сюжет о тайных обществах, хранящих тайну бессмертия, за которую борются земные силы, осложнен тем, что один из борющихся – христианский монах. Христианина его вера должна удержать от подобных занятий, потому что истинное бессмертие христианин получает от Христа в виде его плоти и крови в церкви, а не от непонятных магов в виде свитков из человеческой кожи. Христианин должен сразу увидеть неудачное подражание евангельскому сюжету и вспомнить о том, что дьявол – обезьяна Бога. Как и почему монах не остановился вовремя и оказался вовлечен в эту ситуацию, авторы не объясняют. Можно надеяться, что ответы будут даны в продолжении, если оно появится.

Балканская магия в шекспировской Иллирии

Совершенно неожиданную трактовку шекспировской пьесы дает Наталья Резанова в повести «Призрак двенадцатой ночи». Оттолкнувшись от места действия шекспировского сюжета – Иллирия, то есть Балканы, автор привлекает персонажей балканской мифологии и полностью переписывает сюжет. История близнецов Себастьяна и Виолы рассказана шутом Фесте, что само по себе смещает акценты и выдвигает на первый план закулисные интриги, экономические интересы и политические цели персонажей. Прибрежное положение Иллирии, большая роль морского порта и морской торговли, контакты/конфликты с Венецией – всё это разнообразие существует в краю, где живут персонажи славянской мифологии, выходящие в мир живых и набирающие силу в Двенадцатую ночь после Ивана Купала, мифический антипод зимней Двенадцатой ночи, о которой повествует пьеса Шекспира. Соответственно зеркалятся и меняются характеристики всех персонажей, и приводит их автор к совершенно неожиданному финалу.

Соединение миров над южным морем: реальное Бари и придуманная Морея

Одним из самых целостных и сильных произведений сборника является повесть Всеволода Мартыненко «Небо пылает над Бари». Действие разворачивается в Адриатике в период Второй мировой войны. Автор описывает летчиков антигитлеровской коалиции, базирующихся на берегу Адриатического моря и противостоящих немецкой и итальянской авиации.

Мартыненко создал магический мир, в котором красная звезда – действенный религиозный символ, наряду с крестом и полумесяцем, а политруки по самосознанию и функциям являются священниками, проповедующими материалистическую религию и использующими краснозвездную магию. Эта альтернативно-магическая Адриатика вклчюает в себя и Морею Людмилы и Александра Белашей, вымышленный остров в Адриатическом море, где живут летающие девы виллисы и скрываются от вражеской авиации отважные летчики (из повести «Призрак над волнами»). Хронотоп повести Белашей близок тому, что разрабатывает Мартыненко: это тоже неизвестные страницы войны в Адриатике и вместе с тем обширное пространство действия как итальянского воздушного флота, так и балканской магии.

Христианизация магии на берегу Адриатики

Повесть Александра и Людмилы Белашей «Пастырь теней» переносит читателя в Адриатику после окончания Второй мировой войны. Эта малоизвестная российскому читателю земля пережила три оккупации – сначала итальянцами и немцами, а после войны – американцами. Древняя земля сохраняет себя, сохраняя живыми древние силы, создавшие ее тысячи лет назад. Мир, тесно связанный с Италией, содержит и славянскую магию.

Пастырь теней – это человек, способный общаться с мертвыми, при этом и сам пастырь, и его подопечные вписаны в общество, местные жители знают, как с ними взаимодействовать, а мертвые помогают живым защитить свою землю тогда, когда надежды на земную помощь не осталось. Обедневший аристократ и бывшая партизанка, дух дерева и итальянский священник – все способны работать вместе и создать непреодолимую цепь событий для сохранения края.

В этой повести подчеркивается роль церкви в нормализации социальной жизни, в сохранении живого чувства при взаимодействии как людей между собой, так и людей с тенями. Авторам удалось создать волшебный мир, в котором магическая жизнь христианизируется, сохраняя всё многообразие красок и живых отношений. Все живущие на берегу Адриатики, невзирая на их происхождение и магический статус, включаются в единую систему, скрепленную любовью к Родине и свободе. Это и есть настоящая христианизация, действенная любовб к ближнему через любовь к родному краю.

Сборник открывается двумя произведениями Натальи Ипатовой «Путешествие в поисках чудес» и «Атланты и миротворцы». Повести связаны общими героями. В них действуют французский путешественник Тревис Багатель (стилем поведения и отношением к науке напоминающий самого известного французского путешественника Франсуа-Мари Паганеля) и английский путешественник Маркус Меркатор.

Действие разворачивается в конце XIX века на Балканах и на Крите. Обе повести принадлежат к приключенческо-авантюрному жанру, столь любимому Жюль Верном, и представляют собой, как и романы великого француза, занимательную историю и географию, но с магической подоплекой. Магическая составляющая обеспечивается памятью места – остатками древних культур, существовавших в течение тысячелетий и не исчезнувших до сих пор. В повестях Ипатовой балканские виллисы, вампиры и русалки живут среди людей, критский минотавр заходит в кабачок выпить вина, герои сражаются и с турками, и с драконами, а европейские консульства стоят не в городах, а прямо в мифах.

Еще один элемент волшебства в повести обеспечивается постмодернистской идеей слома четвертой стены между зрителем и персонажем: персонаж оживает, выходит из картины и принимает активное участие в сюжете. Этот новейший прием вовлечения читателя в текст органично вписывается в балканские чудеса, создавая еще одного героя, современного, но способного жить в мифе.

Из какого сора растет личность: «Таинственное пламя царицы Лоаны»

Роман Умберто Эко «Таинственное пламя царицы Лоаны» не из тех, которые я стала бы рекомендовать к прочтению. Но раз я сама все же потратила на него время, постараюсь какую-то пользу из этого извлечь.

Книга и на уровне сюжета, и на уровне авторской задачи посвящена вопросам памяти. Главный герой, будучи уже пожилым человеком, теряет память и всю историю пытается ее вернуть. В книге показаны два вида памяти – социальная и культурная, и главный вопрос заключается в том, как из них формируется память личная.

Социальная память – самая простая. Даже забыв себя самого, человек сохраняется в памяти окружающих. Есть множество мест, куда можно прийти, сказать «как всегда» и получить сигареты, чашку кофе, газету, одежду и даже цветы для супруги. В такой памяти герой не может себя обрести, и поэтому обращается к памяти культурной.

Культурная память героя – это пространство массовой культуры первой половины ХХ-го века и даже последних десятилетий XIX-го. В культурную память включены все прочитанные мальчиком в детстве приключенческие романы, детские и взрослые журналы, газеты, рекламы, песенники, наклейки, картинки, комиксы, вообще всё, на чем есть какие-то буквы. Из этого эстетического мусора формируются представления ребенка о героизме, родине, дружбе, любви, обо всем эмоциональном богатстве человека. Сформированные представления ребенок берет во взрослую жизнь и следует многие годы по дороге, выстроенной для него коллекцией комиксов и журналами о приключениях Арсена Люпена.

Весь этот живо воспроизведенный автором хаос (там даже есть цветные картинки) больше всего напоминает мне современный тик-ток, ю-туб и чем там травятся наши дети. И это внушает некоторую надежду. Если из такого сора можно вырастить Умберто Эко, интеллектуала, медиевиста и писателя, то всё не так уж плохо на сегодняшний день.

Роман американской писательницы Донны Тартт «Тайная история» вышел в 1992 году и сразу стал бестселлером, завоевав популярность у читателей и исследователей. «Тайная история» – это университетский детектив, написанный с точки зрения убийцы. С первых страниц читатель узнает, кто и кем убит, а вся книга посвящена объяснению этого поступка и изображению его последствий. Роман представляет собой интертекстуальное произведение, отсылающее к целому ряду источников, наиболее важными из которых являются античные трагедии, работы Ницше и романы Достоевского.

По сюжету романа группа студентов-античников изучает античную культуру в Хэмпденском колледже под руководством гениального ученого Джулиана Морроу. В группе всего шесть человек, они работают только с одним преподавателем, Морроу, и под его водительством глубоко погружаются в античность. Они не только изучают древнегреческий и читают античных авторов в оригинале, но и под влиянием своего преподавателя пытаются повторить дионисийскую мистерию, войти в вакхический экстаз с помощью древних оргиастических практик: самоистязание, одурманивание сознания вином и наркотиками, сексуальные оргии. Когда им наконец-то это удается, в ходе мистерии они случайно убивают человека, местного фермера. Чтобы скрыть это убийство, совершенное бессознательно, студенты сознательно планируют и осуществляют убийство своего одногруппника, который не участвовал в мистерии, но догадался о происшедшем. Именно это второе убийство в центре повествования в романе Донны Тартт. Юридического наказания студентам удается избежать, но писательница показывает саморазрушение персонажей в мире, сломанном в своей сути в результате их поступка.

Самым важным текстом для «Тайной истории» является роман «Преступление и наказание» Достоевского. Влияние романа прослеживается не только в общности темы, которая так или иначе затрагивается в любом детективном произведении, но и в развитии сюжета как антитезиса сюжету «Преступления и наказания», а также в оформлении авторского голоса в романе так, как это делал Достоевский. Рассмотрим эти моменты ближе.

В романе Достоевского студент Раскольников задается вопросом о праве на убийство: «Тварь я дрожащая или право имею?». После убийства старухи-процентщицы он понимает, что сама постановка вопроса показывает, что он не относится к сверхлюдям, имеющим право на убийство, у него есть совесть, которая не замолкает, несмотря на рациональные доводы. Признание своей вины становится для Раскольникова началом долгого и мучительного перерождения, в результате которого отвергнутая разумом идея о ценности любой человеческой жизни становится его внутренним чувством. Раскольников не просто понимает, что он виновен, но он на эмоциональном и рациональном уровне осознает, что убийство разрушает душу убийцы и ломает самые основы универсума. Заповедь «не убий» записана в онтологических основах мироздания. Так приятие христианской идеи о братстве всех людей и бесценности человеческой жизни позволяет Раскольникову восстановить прореху в мироздании и возродиться к новой жизни.

Инверсию буквально каждого из этих мотивов мы видим в романе Донны Тартт. Ее герои также студенты, что является еще одним сходством с произведением Достоевского. Однако эти студенты не задаются вопросом, имеют ли они право на убийство, они заранее и полностью уверены, что уж они-то конечно право имеют. Убийство фермера не заставляет их ужаснуться и внутренне отшатнуться от содеянного, они просто ищут способ замести следы, ничуть не рефлексируя по этому поводу. Перед нами коллективный антигерой Раскольникова – студент, право имеющий.

Этому коллективному антигерою удается то, что не удалось Раскольникову: он не просто удачно совершает убийство, он еще и избегает разоблачения и признания вины. Порфирия Петровича в американском романе нет, студентам удается спрятать концы в воду, они остаются безнаказанными, на них даже не падает подозрение. Однако в результате все персонажи становятся на путь саморазрушения, ни одному из них не удается наладить нормальные отношения с людьми и встроить свою жизнь в структуру мироздания. Каждый из персонажей тем или иным способом уничтожает себя: самоубийство (Генри), попытка самоубийства (Френсис), алкоголь и наркотики вплоть до полной десоциализации (Чарльз), самонаказание в виде отказа от радостей жизни и общения с людьми (Камилла), одиночество (Ричард). Таким образом, Донна Тартт доказывает от противного ту же идею, которую высказал Достоевский в своем православном романе: каждая жизнь бесценна, убийство разрушает человека и мир.

Помимо инвертированного сюжета, идейное влияние Достоевского сказывается в оформлении авторского голоса в романе. История рассказана от имени студента Ричарда Пейпена, все персонажи даются с точки зрения этого репортера. Автор, сама Донна Тартт, появляется в романе на метауровне – ей принадлежит название и эпиграфы, причем первый эпиграф взят из Ницше, что указывает нам на источник идеи о сверхчеловеке в романе. Но есть еще один момент, когда в герметический мир романа проникает голос автора, и это делается тем способом, который практиковал Достоевский.

Как указывает исследователь творчества Достоевского Татьяна Касаткина, «в произведениях Достоевского самые ключевые, с точки зрения определения авторской позиции, места текста будут обозначаться словами «сказал непонятно зачем», «почему-то сказал» и т.п., за которыми как раз и следуют слова, не имеющие ни причины, ни цели в дискурсе и потому всецело переводящие нас в область, в которой существует авторская позиция».

В романе Донны Тартт тоже есть такой момент, когда рассказчик Ричард Пейпен мысленно произносит слова непонятно зачем, непонятно почему, никак не связанные с верхним слоем событий. Происходит это при встрече на поминках с семьей убитого студента. В этот момент в голове Ричарда сама собой всплывает фраза: «Это я убил тогда старуху-процентщицу и сестру ее Лизавету топором и ограбил». Эта фраза Раскольникова – краткий конспект сюжета «Преступления и наказания». В романе Донны Тартт эта фраза выражает авторскую позицию, авторское объяснение того, что происходит в книге: другие персонажи в другом мире повторяют судьбу Раскольникова, и автор показывает, к чему это приводит.

Раскольников по сути задавался вопросом, сверхчеловек ли он. Сверхчеловек – базовая категория философии Ницше. Сходство идей Ницше и некоторых персонажей Достоевского было замечено еще в начале ХХ века, в период первой популярности Ницше в России. Сверхчеловек Ницше – повторяющийся персонаж Достоевского (Кириллов и Ставрогин в «Бесах», Раскольников в «Преступлении и наказании», Ипполит в «Идиоте»). Но если у Ницше сверхчеловек – это цель и задача, к которой нужно стремиться, Достоевский достоверно и обоснованно показывает его крушение, причем страшной ценой. Выходя за рамки человеческого, такие персонажи уничтожают себя и других физически или морально. Раскольникову удалось спастись, обратившись к Христу и приняв свою человеческую природу. Сверхчеловеку Донны Тартт спастись не удалось, потому что вместо Христа он общался с Дионисом. Рассмотрим эту сюжетную линию подробней.

Ницше в романе Донны Тартт появляется на уровне метатекста (в эпиграфе) и в идеях преподавателя Джулиана Морроу, воспевающего дионисийский экстаз. Сверхчеловек как персонаж имеет у писательницы другой прообраз: это Шерлок Холмс. Главный герой произведения Генри описывается так, как Конан Дойль описывает Холмса: высокий, чуть сутулый, невероятной силы, с железной хваткой, имеющий явные дедуктивные способности и мощный аналитический ум. Донна Тартт даже прямо сравнивает Генри с Холмсом, правда, не с Шерлоком, а с Майкрофтом, что оправдано по сюжету. Шерлок не раз говорит, что брат Майкрофт превосходит его как мыслитель, но совершенно не интересуется карьерой и проводит время на покое в клубе «Диоген». Отсылка к античности тут как раз уместна, потому что Генри тоже не интересуется карьерой, не стремится получить диплом, а делает то, что ему нравится: учит древние языки для собственного удовольствия и интеллектуального роста. В рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона» Шерлок Холмс говорит, что если бы он, с его аналитическим умом, решил совершить преступление, никто не смог бы его поймать. В романе Донны Тартт этот сюжет реализуется: великий аналитик, более талантливый, чем сам Шерлок, совершает преступление, и никто не может его поймать. Однако это происходит в православном мире Достоевского, и история заканчивается внутренней катастрофой.

Раскольников смог внутренне переродиться, обратившись к Христу. В романе Донны Тартт божество, с которым общаются студенты, – это Дионис. Дионис, бог вина, вдохновитель экстатического оргиазма, почитается в ритуалах, связанных с уничтожением телесности, разрыванием бога на части. В древности ритуал пожирания божества стал залогом возрождения и возвращения на землю. Как оживает после зимы виноградная лоза, так оживет каждый причастный Дионису, отведавший его плоти. Это самое главное известное грекам причастие божественной плоти и божественной силы. Таким образом, омофагия, то есть священное поедание растерзанной жертвы, была в древности религиозным обрядом из дионисова круга ритуалов.

Убив и разодрав на части человека, студенты приобщились к божеству в той древней архаичной форме, которую восхвалял их учитель Джулиан Морроу, соблазнивший их на этот поступок. После такого приобщения к божеству каждый участник ритуала стал сверхчеловеком, которому все дозволено. В своем романе американская писательница наглядно показывает ложность этого пути. Выход за пределы человеческой природы в дионисийской мистерии осуществляется путем телесного отрицания своей человечности, то есть убийства человека. Этот путь позволяет студентам приобщиться к Дионису, увидеть его и общаться с ним. Достигнутое таким образом общение с божеством показывает Диониса как кровожадного демона, который в лице своего служителя Морроу провоцирует молодых людей на убийство и дальше ведет их по кровавому пути. Дионисийский экстаз разрушает личность и уничтожает человека не только во время ритуала, но и в целостности всей его жизни.

Таким образом, обратившись к тематике Достоевского, американская писательница Донна Тартт воссоздала в «Тайной истории» основные сюжетные коллизии «Преступления и наказания». Персонажи ее книги – студенты, ответившие для себя на вопрос Раскольникова, что они имеют право на убийство. Если Раскольников возрождается к жизни, обратившись к Христу и признав ценность человеческой жизни, то герои Тартт гибнут физически и духовно, отказавшись увидеть человека в своей случайной жертве. Духовная сила, ведущая их по пути превращения в сверхчеловека, – это Дионис, языческое божество, выступающее во всей своей грозной силе, враждебной человеку. В романе «Тайная история» для описания сверхчеловека использован как прототип Шерлок Холмс и его более гениальный брат Майкрофт, показано преступление, совершенное великими аналитиком и оставшееся безнаказанным в юридическом плане. Писательница выражает свое отношение к происходящему с помощью заимствованного у Достоевского приема странной фразы, неизвестно почему и зачем произнесенной героем. Эта фраза прямо отсылает к истории Раскольникова и указывает на христианскую проблематику романа.

Рассказ «Тополя», как показывает его название, представляет собой прозаическое переложение известной украинской народной песни о конфликте невестки и свекрови. Автор усиливает магический элемент сюжета и создает самозамкнутый фэнтезийный мир на материале короткой завершенной истории. «Тополя» – единственный рассказ сборника, где читатель не найдет битв, набегов и войн, однако сюжет его никак не назовешь мирным и добрым. Тревожная доминанта сборника выдержана и в этом рассказе, отлично раскрывающем тему украинской земли как территории языческой магии.

Во времена Ливонской войны XVI века происходит действие рассказа Вука Задунайского «Память воды». Это одно из немногих произведений сборника, где христианское и языческое мировидение прямо противопоставляются: добрый христианский Бог всех прощает, а Вода, несущая древнюю магию, помнит всё и воздает полной мерой за любое зло. В рассказе изображается небольшая деревенька, лежащая в глухих лесах Западной Руси. Во время Ливонской войны деревня была сожжена поляками под предводительством Филона Кмиты.

Кмита – историческое лицо, реально существовавший полководец, воевавший на стороне Литвы против России. Сохранилось около тридцати служебных донесений Кмиты польским государственным деятелям о военно-политическом положении на восточном рубеже Великого княжества Литовского с Русским государством. Около трех десятилетий Кмита провел в походах против русских, совершая рейды вглубь государства и разбивая противостоящие Польше русские армии, за что был пожалован землей под Киевом. Магическая память Воды и сила огня связывает шляхтича из Киевского воеводства старой Польши с Украиной ХХ века и с современной украинской культурной политикой, построенной на героизации подобных персонажей.

Индус – это принятое в северной России сокращение «индивидуальный собственник», человек, не вступивший в колхоз, а ведущий хозяйство сам на своей земле. Татьяна Андрущенко написала рассказ о крестьянине, сохранившем в советское время связь с магическими силами леса и сумевшем повторить подвиг Сусанина, обратившись к дочеловеческим сущностям. В этом коротком рассказе война, магия и память объединились в лаконичную малофигурную композицию, где функции персонажей четко определены: немцы-захватчики, дед Андрей – защитник, способный вызвать к действию безразличные ко всему силы леса, и девочка Аня – свидетель, передающий новым временам память о чуде.

Действие рассказа «Испытательный срок» разворачивается в наши дни, в типографии, печатающей магическую литературу, куда главный герой устраивается корректором на испытательный срок. Военная тема в этом рассказе не затрагивается, но тема памяти раскрывается очень хорошо. Сотрудники типографии, как и другие персонажи книги, живут в течение нескольких веков, и могут использовать накопленный в иные времена опыт для решения насущных задач. Например, один из персонажей – ведьма, сожженная знаменитым новгородским епископом Геннадием, борцом против ереси жидовствующих в XV веке. Благодаря своим знаниям и силе она распознает опасность магического задания, поставленного перед группой, и помогает разрешить его с наименьшими потерями для человечества. Отметим, что упоминание епископа Геннадия – одна из немногих точек присутствия в книге христианства. При этом фиксируется антагонизм христианском религии с магическим миром, что соответствует истине, но создается, несколько односторонне, образ Церкви воинствующей, сходный с образом церкви католической. В целом же тема памяти позволяет автору показать, как магия Европы и России живет в современном мире в качестве подосновы разных процессов, от программирования до нефтяных войн.

В рассказе «Панская часовня» охвачено две войны – Первая мировая и Великая Отечественная, а завершение и развязка действия происходит в наши дни. В обоих рассказах показано, как поляки уничтожают русских и тех, кто перешел на их сторону. Способ действия за столетия не поменялся, и когда человек не может ничего ждать от людей, за него вступаются потусторонние силы: языческий бог Цмок в рассказе «Грань» и сила Рода в «Панской часовне». Это силы, существующие вне человеческих норм, однако одна ценность у них общая с людьми: принадлежность роду и память земли.

В рассказе «Панская часовня» очень ярко показан сущность культурного пограничья, восприятие русской земли извне, из Европы:

«Всякий раз во время вылазок в славянскую Европу он казался себе путешественником на машине времени. Девятнадцатый имперский век здесь смешался с интернетом и мобильной связью, последние моды и гаджеты – с платьями времён Первой мировой и колодезными «журавлями», а глобализм завяз, как паровоз, уткнувшийся в лесной завал. Промежуточная зона, сумрачный переход между эпохами. Повернёшь – и неизвестно, где окажешься… Внешность славян обманчива, под ней – сущность леших, эльфов, хозяев и порождений природы, лишь для приработка вышедших к дороге из болот, чтобы потом сбросить личину-оболочку и вернуться в топь…

Что им Чернобыль? Случайная вспышка среди бесконечных дремучих веков, лесов и трясин. Они ведут себя так, словно впереди – вечность.

“Будто грибы. Радиация, пожар, потоп, война, мороз – пока цела в земле грибница, они будут подниматься вновь и вновь, неистребимые, чтобы встать кольцом круговой обороны. Значит, кто-нибудь должен прийти и собрать урожай, не так ли?..”»

Этот славянский хаос, растворяющий любой порядок, мгновенно структурируется и обретает непреодолимую твердость, как только заходит речь о роде и земле: «Рассказывают, что русские отступают лишь до могил своих предков, как до последнего предела. Дальше – небытие и то, что в нём». В богатой русской культуре есть разные пределы и константы бытия, но в рамках художественного мира сборника сила и память рода – одна из базовых ценностей, выстраивающих мир.

Рассказ Вука Задунайского «Дело Вия» не касается темы войны в ее старом значении, однако он полностью посвящен гибридной войне наших дней. Это единственное в сборнике произведение сатирического жанра, пародирующее украинские события времен Майдана 2013 – 2014 года. Используя мотивы «Собаки Баскервилей» Конан Дойля и «Вия» Гоголя, автор создает острый сатирический текст, насыщенный не только цитатами из классиков, но и отсылками к актуальным политическим перипетиям времен установления новой украинской власти в ходе так называемой Революции достоинства. В гротескной форме, в жанре злой сатиры автор показывает отношение европейцев к восточной окраине их мира, роль европейских ценностей и европейских деятелей в государственном перевороте 2014 года, а также мотивы и цели многих действующих лиц того периода. Интересна попытка трансформации стереотипа о злых русских, врагах демократии: в рассказе Вука Задунайского русские настолько сильны и вездесущи, что даже Шерлок Холмс, не убоявшийся духа зла на болотах Дартмура, не решается с ними связываться.

Самым идейно нагруженным произведением сборника является повесть «Аскольдова могила». Здесь полнее всего раскрыты все основные темы книги, причем создано художественное единство текста, где явно проговорены объединяющие идеи сборника. В центре повествования – магическое противостояние колдовских сил Третьего Рейха и России в Киеве в 1941 году. По сюжету в захваченном Киеве немцы практикуют ритуальные убийства в Бабьем Яру и готовятся провести на Аскольдовой могиле магический обряд, дающий возможность вампирам Рейха захватить власть во всем мире. Помешать им может только ослабленная и почти разбитая магическая община Киева. В ходе рассказа она делает невозможное, разбудив древние силы земли и леса, стоящие над (или лежащие под) схваткой.

За этим универсальным голливудским сюжетом скрывается местная специфика русского пограничья. Магическое сообщество оккупированного Киева включает в себя волшебных существ, бывших людей, вступивших на путь магии в разные времен бурной русской истории: кто-то еще до Батыева нашествия, а кто-то при наступлении немцев на Киев в сентябре 1941-го. В команде представлены самые разные биографии: шляхтич, родившийся во времена Богдана Хмельницкого, пластун из казачьего отряда, воевавший с Наполеоном, конотопская ведьма, оборотень, рвавший петлюровцам глотки, чекист первого призыва, начинавший еще при Дзержинском. Всю эту разнообразную компанию по правилам магического мира должна объединять принадлежность к потустороннему миру, магическое братство, но в ходе повествования выясняется, что настоящее объединяющее начало – это любовь к своей земле и желание отстоять ее для людей, даже при том, что все персонажи формально к миру людей не принадлежат и даже какое-то время пытаются держаться над схваткой.

В повести «Аскольдова могила» показан русский город Киев, обороняющийся от вражеского нашествия сразу в двух мирах: его защищают и партизаны, бывшие колхозники и шахтеры, и волшебники, иномирные существа, бывшие военные. Магическое сообщество Киева представляет собой модель русского общества, состоящего из разных групп, возникших в разное время, но способных волшебным образом объединиться во время военной грозы.

Действие повести происходит в Белоруссии, ранее носившей название Страны крепостей. В белорусском городе Старом Быхове с разницей в несколько столетий разворачиваются типологически единый сюжет: убийство русского казацкого атамана Золотаренка иезуитами.

Иван Золотаренко, наказной гетман Войска Запорожского в 1654–1655 гг. – историческое лицо, фигура пререкаемая. Поляки, разгромленные им в ходе восстания, рисуют его самыми черными красками. Для русских с освобожденных территорий Иван Золотаренко – герой. Противодействие черной легенде о гетмане Золотаренко занимает значительное место в произведении. Параллельная сюжетная линия разворачивается в наши дни, в европеизирующейся Белоруссии, уже после украинского Майдана 2014 года. Герои этой линии – современные продвинутые молодые люди, охотно обсуждающие острые темы, включая исторические события, формирующие культурную память русских, украинцев и белорусов.

Два временных слоя связывает магия рода, и с помощью магии героям в наши дни удается сломать сюжет и выиграть очередное небольшое сражение на границе миров. Основные темы сборника – война, магия и память – полностью раскрыты в этой повести.

В сборник включены два рассказа Людмилы и Александра Белашей, с действием происходящим на польской культурной границе. В рассказе «Грань» изображается Польское восстание 1830 года. В рассказе «Панская часовня» охвачено две войны – Первая мировая и Великая Отечественная, а завершение и развязка действия происходит в наши дни. В обоих рассказах показано, как поляки уничтожают русских и тех, кто перешел на их сторону. Способ действия за столетия не поменялся, и когда человек не может ничего ждать от людей, за него вступаются потусторонние силы: языческий бог Цмок в рассказе «Грань» и сила Рода в «Панской часовне». Это силы, существующие вне человеческих норм, однако одна ценность у них общая с людьми: принадлежность роду и память земли.

В рассказе «Белый Хорт» изображен замкнутый мир волшебной сказки. Автор умело использует фольклорные мотивы, вводя в повествование несколько временных пластов: скифские предания о царях-сыновьях Геракла, русские былины о богатыре-оборотне Вольге Всеславиче и украинские бывальщины о казаках-характерниках. Одним из таких казаков оказывается атаман Сирко.

Волшебный помощник так описывает атаману ситуацию: «Сам знаешь, с одной стороны на землю нашу басурманы валом прут, с другой иезуитово семя крадется. Да и белый царь, хоть за твоей спиной, как за каменной стеной, а подмоги от него когда густо, а когда и пусто. Своя рубаха ближе к телу, и выгоду свою он блюдет свято. Но такое может статься, что его выгода – твоя невзгода. Потому запомни – с царем или без царя, а землю русскую ты сам защитишь».

Персонаж проходит несколько арок трансформации, от инициации и получения волшебного меча по имени Белый Хорт до битвы со Змеем. Путь героя завершается его символической смертью – лишением волшебной силы. Это один из немногих рассказов сборника, сюжетно не связанных с современностью. История полностью завершена в эпоху войн и злосчастий до того, как западная Русь оказалась под рукой Белого царя.

Роман Алексея Иванова «Тобол» просто великолепен. Замечательно сделанная вещь – все нити подобраны и вплетены в полотно, все ружья стреляют, все события имеют смысл, и он явлен читателю. В романе показана русская экспансия на восток, так называемая внутренняя колонизация. Постановка проблемы прямо по Канту: как возможно освоение Сибири? И автор отвечает, как.

Книга имеет подзаголовок роман-пеплум. Пеплум – это жанр исторического фильма, типа «Бен-Гура», в котором много персонажей, красочные декорации, полное погружение в былую эпоху. Сейчас столько содержания вмещают в сериал, Иванов сделал это в двух томах своего романа.

Действие происходит в начале XVIII века в царствование Петра Первого. В романе показан предыстория событий, так что действие затрагивает царствование Алексея Михайловича и даже Михаила Федоровича. Топографически центром действия является Тобол, однако город выступает как пересечение связей и путей, объединяя собою Москву и Петербург, скиты староверов по Волге и Иртышу, китайские города и джунгарские кочевья. Немаловажное место в романе занимает тайга и ее обитатели – боги и люди.

В книге присутствует мистический план – за языческими идолами стоят реальные силы, и так же реальны Христос, Богородица и русские святые. Борьба за души людей показан в правильном освещении, которого не постеснялся бы и Честертон. Колдовство имеет силу, но губит душу – это убедительно доказано на нескольких примерах.

Тобол показан как пограничье миров и культур. Тут смешаны такие слои реальности, которые в более благоустроенных и старых городах разделены несколькими социальными этажами. Например:

«К якутскому коменданту ехала царская ревизия, и комендант, изловив шаманов, приказал им камлать на погибель ревизоров. Шаманы написали донос». Это, mutatis mutandis, хроника наших дней и наших степей, ни убавить, ни прибавить.

Идеализации истории в книге нет, и несмотря на жесткость и жестокость, очернения истории тоже нет. Идеальное художественное целое – жизнь, имеющая смысл. И финал – известно, как трудно сделать хороший финал. Здесь он идеален – жизнеутверждающий, бодрящий, вдохновляющий.

Лучшая книга нынешнего года.

Александрийский квартет

После Киплинги и Грина еще один английский дипломат-разведчик-писатель в моем списке. Лоренс Даррелл, брат знаменитого анималиста, прославился как мастер остросюжетных детективов. «Александрийский квартет» считается вершиной его мастерства.

Это роман-тетралогия, посвященная Александрии 1920 – 1930-х гг. При чтении этих четырех полноценных романов у меня в голове постоянно всплывала фраза Оруэлла о том, что писатели прежних времен могли писать о людях любого социального положения, но современный автор может написать хороший роман только о писателе романов. В этой книге целых два писателя романов, так что автор отвел душу.

Один из этих писателей высказывает свой замысел: написать книгу, которая реализовала бы современные ему новейшие представления о пространстве-времени. По его убеждению, только такие книги и остаются в веках. Эту книгу написал второй писатель в сюжете, эта книга и есть «Александрийский квартет». Четыре романа выражают четыре координаты в теории относительности Эйнштейна – три пространственных и одну временную.

Первая часть, «Жюстин», построена как любовный роман, который разворачивается под жарким солнцем Александрии. Он очень импрессионистический: дрожание капель воды на смуглой коже, взгляд сквозь ресницы, тончайшие оттенки чувства.

Во второй части, «Бальтазар», фокус смещается: книга построена как комментарии одного из персонажей истории к первой части, автор-мемуарист задвигается на задний план, на передний план выходят те люди, которые раньше мелькали где-то на краю повествования, но перед нами по-прежнему любовный роман, только уже с другим главным героем.

В третьей части, «Маунтолив», совы вообще не то, чем кажутся. Любовная линия иссякает, и оказывается, что все события, которые мы пережили с героями до сих пор, представляют собой часть полномасштабной шпионской интриги, охватывающей несколько стран и правительств. Герой оказался в водовороте событий, которые даже спустя несколько лет совершенно не понимает.

Это были пространственные координаты. Четвертая, временная, реализована в последней части «Клеа». Здесь сюжет наконец-то сдвигается вперед. Герои переживают духовное возрождение на фоне второй мировой войны в южном Средиземноморье.

Обычно я люблю такие сложные структуры, но на фоне «Бледного пламени», которое является безусловным фаворитом нынешнего лета, писания английского разведчика выглядят простенько и растянуто. Хотя так-то там всего полно – любовь и бедность, каббала и герметизм, копты и евреи, вечная Александрия и стихи ее поэтов. Но как-то это всё не затронуло.

Роман Владимира Набокова «Бледное пламя» очередной раз демонстрирует высочайший уровень владения словом. Композиционно книга представляет собой поэму Джона Шейда и комментарии к поэме, составленные его коллегой по колледжу Кинботом. Поэмы занимает примерно четверть книги, основной сюжет разворачивается в комментариях. Чтобы понять смысл событий, нужно прочитать книгу не один раз, так что кто боится спойлеров, тому здесь делать нечего.

Поэма Шейда – автобиографическая. Само по себе великолепно мастерство поэта, который создает невероятные стихи о спокойной жизни провинциального преподавателя. Вот, например, взятое наугад описание природы:

В тетрадях школьных радостным лубком

Живописал я нашу клетку: ком

Кровавый солнца, радуга, муар

Колец вокруг луны и дивный дар

Природы – «радужка»: над пиком дальним

Вдруг отразится в облаке овальном,

Его в молочный претворив опал,

Блеск радуги, растянутой меж скал

В дали долин разыгранным дождем.

В какой изящной клетке мы живем!

Но самое интересное разворачивается в комментариях. Комментатор уверен, что в своей поэме Шейд зашифровал историю короля Земблы, который был свергнут экстремистами, сидел под арестом во дворце, бежал по подземному ходу и скрылся в другой стране. Также в поэме есть мистический план, поскольку в ней предугадан маршрут убийцы короля, посланного в погоню экстремистами.

Посмотрим, каким методом пользуется комментатор, чтобы найти все эти удивительные вещи в поэме о житейских перипетиях скромного американцы. Первые несколько строк второй песни выглядят следующим образом:

Был час в безумной юности моей,

Когда я думал: каждый из людей

Загробной жизни таинству причастен,

Лишь я один – в неведеньи злосчастном:

Великий заговор людей и книг

Скрыл истину, чтоб я в нее не вник.

Комментарии к этим строкам таковы:

Был час – комментатор устанавливает, в какой именно день и час поэт написал эти строки;

Загробной жизни – длинные рассуждения о христианских и атеистических взглядах на посмертие;

Великий заговор – подробное описание операций роялистского подполья Земблы по спасению короля, а также биография убийцы, посланного экстремистами;

Людей и книг – перечисление мнений поэта Шейда о разных авторах и учениях, включая марксизм и фрейдизм.

Таким образом, в шести строках скрывается множество отсылок к самым разным происшествиям, временам, идеям, и в конце концов оказывается закодирован огромный объем информации.

Таким методом Кинбот комментирует всю тысячу строк поэмы. Комментарии постоянно ссылаются друг на друга, комментатор признается, что кое-где он приврал и подделал текст, одним и тем же событиям дается несколько объяснений, и в целом вся эта грандиозная система ссылок, отсылок и кодов охватывает всю жизнь короля и тех, кто его знает, и содержит ответы на любые вопросы о современном мире.

Борхес описал принцип, по которому работал Набоков, в эссе «По поводу классиков»:

«Классической является та книга, которую некий народ или группа народов на протяжении долгого времени решают читать так, как если бы на ее страницах все было продуманно, неизбежно, глубоко, как космос, и допускало бесчисленные толкования».

Набоков показал нам, как это делается на практике, выступив сам и как автор текста, и как множество читателей, создающих бесчисленные толкования. Вселенная в миниатюре, модель культурного космоса.

В эпоху постмодерна считается, что классическим может быть любое произведение. Если уделить достаточно внимания звену «народ решает», и применить современные методы управления сознанием, то можно сделать классикой и Шевченко, и кто там на этой роли в несчастной Белоруссии. Набоков честно показывает, что будет, если пытаться впихнуть в текст невпихуемое: безумный мир рушащегося сознания.

Книга очень сложная, но читать стоит. В конце концов, это не «Критика чистого разума», прорваться к смыслу можно за обозримое время. А раз можно, то значит, нужно.

Роман «Вечер у Клэр» Гайто Газданова, одного из писателей белой эмиграции, вышел в 1929 году. В книге автор описывает события Гражданской войны, которую он пережил на Украине и в Крыму. Это одна из тех книг, в которых фабула очень проста, и гораздо важнее не что происходит, а как это переживает персонаж и описывает автор. Своеобразное путешествие по внутреннему пространству, где и разворачиваются главные приключения.

Роман автобиографичен, и с таким произведением Газданов становится в один ряд с великими русскими писателями первого ряда, которые переживали кровавые события военного времени уже в сознательном возрасте и именно на Юге России. В первую очередь я имею в виду Булгакова и Паустовского. Появление нового имени в этом ряду важно для любого человека, читающего на русском, и отдельно для тех, кто сейчас на войне, причем в тех же примерно местах, что и герой Газданова.

Гражданская война в романе показана с точки зрения человека с очень интенсивной духовной жизнью. Обычные рядовые события и впечатления повседневного бытия для него расцвечены такими яркими красками, вызывают столько душевных порывов, такие эмоциональные взлеты и падения, что Честертон может только молча завидовать в сторонке: здесь сияние серого цвета дано полно, ярко и неоспоримо, заполняя всё внутреннее пространство и создавая интенсивную полноту переживаний. При такой духовной организации война, в которой участвует главный герой, не может добавить новых красок в его восприятие жизни, Военные события впечатляют протагониста и запоминаются ему с совершенно необычной стороны – собственно, так же, как и тихая жизнь южнорусского провинциального городка, где он провел свое детство.

Решающее место в структуре личности персонажа играет его любовь к Клэр, которую он увидел в юности, и о которой после этого думал каждый день в течение десяти лет. Это чувство является осью, на которую нанизываются все прочие впечатления, своеобразным принципом динамики духовного пространства во всех ситуациях, в которые юношу забрасывает судьба.

Роман построен так, что фабула не совпадает с сюжетом: с первых страниц читатель узнаёт, чем всё закончилось, и до самой последней страницы вся интрига заключается в том, чтобы понять, что именно закончилось, какой человек пережил это приключение и как оно его изменило. В этом плане в романе открытый финал – автор покидает героя в переломный момент его жизни, и мы можем только угадать, каким он станет в дальнейшем. В целом же сюжет завершён, все обещания автора выполнены, читателю можно только радоваться.

Известная австралийская писательница Колин МакКалоу написала продолжение «Гордости и предубеждения». Я из того переходного советского поколения, которое еще не было раздроблено на субкультуры как радикально. Наша культурная память формировалась вокруг общезначимых топосов: мы все смотрели «Рабыню Изауру», «Санта-Барбару», «Богатые тоже плачут» и читали «Унесенных ветром», «Кольцо вокруг Солнца» и «Я – робот». В эту же сферу попала и Колин МакКалоу с «Поющими в терновнике», так что она поныне узнаваемый автор, причем автор любовных романов. Книга «Независимость мисс Мэри Беннет» обещала в этом плане быть интересной.

Мои впечатления лучше всего передает эпизод из фильма «Про любовь. Только для взрослых», когда красавица бежит на свидание сквозь воображаемую толпу своих близких и дальних родственников, каждый из которых дает совет не ходить, не делать, не влюбляться. Девушка вырывается и убегает от них навстречу своей любви. В первой половине романа о судьбе сестер Беннет сюжет развивается так, как будто мистера Дарси его призрачные родственники догнали и увели за собой. Семейная жизнь всех сестер Беннет – настоящий ад, а у Элизабет чуть ли не хуже всех. Феминистические штампы со времен еще Жорж Санд наполняют эту книгу.

Правда, читается она легко и быстро, автор владеет пером, и к финалу романа позволяет своим героям наконец-то объясниться, помириться, наладить нормальные отношения и найти себе интересное занятие. Правда, занятие это почти как у Джен Эйр – приют для сирот, вариантов, видимо, нет. Но к тому времени автора и читателя вместе с автором это уже не раздражает.

Двадцатого июля был всемирный день шахмат. Не зная этого, именно двадцатого июля я решила перечитать «Защиту Лужина», причем художественные книги Набокова я не открывала лет двадцать. Что ж, как говорит собкор «Одуванчика» в Индии Ольга Бодрухина, этим летом все планеты в ретрограде, то есть будут возвращаться старые знакомые, идеи, мысли. Так внезапно и очень символично вернулся Набоков.

В студенческие годы я много читала Набокова. Читала, испытывая на себе его неприятную магию. Мне сразу было понятно, что это Мастер, способный росчерком пера творить миры, что его легендарная заносчивость более чем оправдана его несомненным талантом. Но в то же время его книги вызывали у меня столь же сильные и неприятные эмоции, как картины Люсьена Фрейда. Это был данный изнутри настолько чуждый взгляд на мир, что какой-то эмоциональный контакт полностью исключался. Сильная и опасная тварь, Чужой и Хищник в одном лице. Дай Бог, чтоб не заметил.

Проверка впечатления через двадцать лет полностью подтвердила старое восприятие. Насколько возрос интеллектуальный восторг перед тем, что автор может, настолько усилилось ощущение чужеродности и невозможности существовать в одном пространстве. Набоков пишет, что по единогласному мнению критиков и читателей, Лужин – самый симпатичный его герой, и отлично, что в набоковский мир я снова вошла именно с этой стороны. Так еще можно выжить.

Замечание кстати. Лужин воспринимает жизнь на языке шахмат. Он не может разговаривать с людьми, почти ничего не читал, не знает музыки и искусства. Получается очень странное и редкое мировосприятие, которое показано мастерски. Подобного персонажа изобразил Анатолий Ким в книге «Сбор грибов под музыку Баха», где главный герой не научился говорить, что познает мир и общается с людьми, играя Баха. Попытка создать инопланетный мир нашими земными средствами. У Набокова получается безупречно.

Конфликт автора и персонажа

Лето, отпуск, полная возможность поддаться искушению Джона Боулнойза – почитать в охотку дурацкий детектив.

«Афинские убийства», или «Пещера идей» (исп. La caverna de las ideas) – детективный роман 2000 года испанского писателя Хосе Карлоса Сомоса. В 2002 году роман переведен и издан на английском языке, в 2005 – на русском. За «Афинские убийства» в 2002 году Хосе Карлос Сомоса получил Золотую Даггеровскую премию.

Совершенно случайно залетел он ко мне в ленту и столь же случайно попал в читалку, потеснив там Фреге, Набокова и Витгенштейна. Чистая инъекция хаоса в структуры порядка.

Действие детектива разворачивается в Афинах после Пелопонесской войны и даже в Академии Платона. Оригинальное название – «Пещера идей» отсылает к образу Платона, который считал, что наше человеческое познание подобно разглядыванию теней на стене пещеры. Чтобы увидеть вещи, а тем более солнце, нужно отвернуться от привычного, выйти из пещеры, а это, как правило, в одиночку не под силу простым смертным.

Уже эти отсылки задают такую образовательную планку, которую под силу взять разве что Роману Шмаракову, и я заранее знала, что здесь этого не будет, и в этом смысле не разочаровалась, детектив действительно дурацкий. Но кроме того, он с претензией. Он представляет собой такой постмодерн для широкой публики.

Мне уже приходилось писать в статье «Как Борхес убил автора», что проблема автора является центральной в литературе ХХ века. Не так уж важно, что происходит между персонажами, гораздо важней, какая интрига разворачивается между автором и читателем или между автором и персонажем.

Вспомните с этой точки зрения «Бесконечную историю» Михаэля Энде. Я принадлежу тому поколению, которое посмотрело в детстве этот фильм в жанре фэнтези и прониклось. Герои там претерпевают разные приключения и рискуют жизнью, чтобы читатель, Бастиан, включился в сюжет и назвал заветное имя, которое всех спасёт.

Проблема персонажа, который осознаёт, что он придуманный персонаж, раскрывается также в фильме «Идентификация». Попытка персонажа общаться с автором реализована в стихотворении Быкова «Баллада о кустах» – единственное у поэта, которое я воспринимаю. Персонаж встречается с автором у Курта Воннегута и Стивена Кинга, у того же Шмаракова и Умберто Эко, а встреча персонажа с читателем лучше всех получается у Павича – в его книге «Пейзаж, нарисованный чаем», убийцей оказывается читатель.

Одним словом, это сейчас в моде, как говорила Эсме Скволор, техникой автор владеет, действие разворачивается в примечаниях так же, как и в основном тексте, но попытки соединить этот сюжет с проблемой рациональности истины выглядят довольно искусственно. С другой стороны, все нити собраны, распутаны и показаны, а что не происходит катарсис, для этого у нас есть сам Платон.

Книгу Марк Твена о Жанне д’Арк я прочитала из-за давнего, хоть и не очень сильного интереса к истории Орлеанской Девы. Жанна – один из противоречивых исторических персонажей, к её истории обращаются довольно часто, и всегда есть что почитать и посмотреть на эту тему.

Шекспир сохраняет английскую традицию рецепции и пишет о ней, как о ведьме и шлюхе. Вольтер был гораздо более философ Просвещения и разрушитель традиций, чем француз, и его поэма «Орлеанская девственница», которая писалась сорок лет и стала главным произведением XVIII века, создана, чтобы разрушить поклонение местночтимой святой и французской героине. Что написал Шиллер, я боюсь даже вспоминать. Брехт написал о Жанне отличную пьесу, в которой реализовал свой подход, а именно, показал историю с точки зрения маленького человека, тех простых французских парней, которые сражались под знамёнами Жанны. Это замечательный текст, только художественная правда требовала, чтобы Жанну освободили. Почему этого не произошло, из текста пьесы непонятно.

Для оценки этих художественных произведений я, как советский человек, опираюсь на биографию пера Левандовского в серии ЖЗЛ. Нечего удивляться, что моя Жанна – это Инна Чурикова из фильма «Начало».

Марк Твен для меня в первую очередь автор «Янки из Коннектикута», и как он там раскрывает рыцарскую тему, хорошо известно. Чего-то подобного я ожидала и от романа «Личные воспоминания о Жанне д’Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря» (1896). Это последний завершённый роман Твена, опубликованный, когда писателю был 61 год, и он представляет собой попытку подойти к теме максимально серьёзно. Ни капли юмора, попытка эпоса. Возвышенный стиль в соответствии с возвышенным предметом.

Книга в целом получилась рядовая. Никаких особых находок нет, есть несколько занимательных эпизодов, но в целом написано всё очень размеренно, однотонно и даже затянуто. Автор постоянно объясняет, почему Жанна так важна, но читателю приходится верить на слово, проникнуться этим чувством из текста невозможно, нужно уже быть французским патриотом. И снова непонятно, как при таком всенародном обожании Жанна не была освобождена до казни.

Самое главное впечатление от книги – медленно текущее действие, постоянно обрастающее деталями. Автор, конечно же, следовал сохранившимся документам, он указывает даты всех боёв, происшествий, заседаний суда. Оформлять материал художественно значило для него отклониться от исторической правды. В результате получилось произведение, которое Жанна должна спасать силой своей личности и того интереса, который читатель уже к ней испытывает. Что ж, спасать безнадёжное дело – это в её стиле.

Рутина жизни как поток

Книга Фолкнера «Когда я умирала» лучше всего передает ощущение жизненных неурядиц как потока, против которого непрерывно нужно бороться. Это впечатление Алисы, что нужно бежать изо всех сил, чтобы только остаться на месте, только усиленное и данное в трагическом аспекте, потому что нищета и тяжелый труд превращают каждое движение в напряжение всех сил, требуют энергетических и эмоциональных затрат, которых достаточно, чтобы продержаться в доме Павлова, а на выходе получается всё то же всё там же.

Сюжетно книга представляет собой историю похорон крестьянки, матери пятерых детей, в округе Йокнапатофа. Этот округ Фолкнер придумал сам и описывал всю свою писательскую жизнь. В студенческие годы я увлекалась его творчеством и прочитала о Йокнапатофе всё, до чего могла дотянуться, так что топографию и хронологию я представляю, и общий фон повествования мне знаком.

На этом фоне, в глубинке американского Юга, разворачиваются эти поххороны, которые один из персонажей описывает так: ««Мы стараемся как можем, – сказал отец. И начал длинную историю о том, как им пришлось ждать, когда вернется повозка, как смыло мост, и они поехали за восемь миль к другому мосту, но его тоже залило, и тогда они вернулись, пошли вброд, и как там утонули их мулы, и как они раздобыли новую упряжку, но оказалось, что дорога под водой, и пришлось ехать аж через Моттсон, – но тут пришел сын с цементом и велел отцу замолчать».

И такая дребедень целый день, целых девять дней, с гробом на повозке на пути в Джефферсон, где покойная просила ее похоронить. Даются все эти события в максимально импрессионистической манере – как поток сознания разных персонажей, этого большого семейства и тех, кто встречается им по пути. Конструктивно так же написано, например, и «Особняк», но там рассказчиков всего четверо, и трое из них – люди, владеющие словом, которые именно рассказывают историю, связывают факты, объясняют значение событий. В этой же книге большинство персонажей – фермеры, которые говорят мало и редко, приближаясь в этом смысле к Герасиму, когда бурные страсти внутри внешне почти никак не выражаются. Их впечатления и размышления Фолкнер реконструирует максимально достоверно, то есть дает настоящий поток, где местоимение «он», три раза встречаясь в одном предложении, означает трех разных человек, отображая присущую нам всем нечеткость мысли, если мы не стараемся выражаться ясно.

Для читателя такой стиль крайне затрудняет восприятие, заставляя буквально разгадывать шифр, и в то же время показывает, каким на самом деле хаотичным является мир, на который человек не набросил еще сеть понятий и категорий культуры.

Несмотря на то, что автор был сторонником теории универсального разума, перед которым должны исчезнуть все культурные различия, у него получилась книга, впитавшая воздух французской культуры эпохи Просвещения и старого режима как мы его понимаем сейчас.

Эпоха Просвещения во Франции – время формирования и первой обкатки всех тех разрушительных идей, которые привели к постмодерну, либерализму, глобализации и прочим приметам антропологического кризиса нашего времени. Автор был одним из тех, кто ковал и выстраивал ту тоталитарную схему действий малого народа, которую так прекрасно описал Огюстен Кошен и которая работает до сих пор: с публичным покаянием за неправильные взгляды, с бойкотом и травлей инакомыслящих, с постепенным и неуклонным захватом публичного пространства и узловых точек в социальной иерархии. Я также совершенно согласна с тем, что Вольтер более злой и жестокий, чем маркиз де Сад, его книги – серьёзная, без иллюзий, разрушительная работа разума, без которой не было бы известных нам форм современной культуры. И всё же, держа это в уме, повесть «Задиг» стоит прочитать.

В этой легкой повести идеи Просвещения не достигают пугающей концентрации «Кандида», здесь нет библейской критики в таких количествах, как в «Царевне вавилонской», и близко нет той полной деструкции национальной идентичности, которой наполнена «Орлеанская девственница», и не так много социальной сатиры, как в «Простодушном». Здесь всего в меру, и книга представляет собой образец того самого острого галльского смысла, о котором писал Пушкин. К тому же в повести «Задиг» есть как минимум три замечательных момента, на которых стоит остановиться подробней.

Во-первых, именно в этой повести Вольтер впервые употребил выражение «медовый месяц», о значимости которого вплоть до наших дней нет нужды распространяться. Для любого другого автора одного этого было бы достаточно, чтобы обеспечить ему бессмертие, но для Вольтера это далеко не самый яркий алмаз в короне.

Во-вторых, в этой повести, в главе «Собака и лошадь» Вольтер приводит одно из первых в европейской литературе дедуктивных рассуждений в стиле Шерлока Холмса. Итальянский культуролог Карло Гинзбург определенно называет эти два листа текста в числе самых значимых корней уликовой парадигмы, в которой так блестяще работал Конан Дойль через полтораста лет после Вольтера. В книге «Имя розы» любимого нашего Умберто Эко первая демонстрация Вильгельмом Баскервильским своих способностей также явно списана с этого эпизода – Вильгельм, как и Задиг, описывает лошадь, которой не видел, вызывая изумление окружающих.

И наконец, в этой повести есть мой любимый пример того, как меняется смысл слов, вырванных из контекста:

«Он [Задиг] разломал на две части дощечку, на которой написаны были стихи, и бросил обе половинки в розовый куст, где друзья тщетно искали их. Пошел дождик, и общество возвратилось в дом. Завистник, оставшись в саду, долго искал и наконец нашел часть дощечки, надломленной таким образом, что половина каждой строчки стихов имела определенный смысл и сама составляла стих более короткого размера; но что было еще более странно – в этих коротеньких стишках заключались самые страшные оскорбления особы царя. Вот они:

Исчадье ада злое,

На троне наш властитель,

И мира и покоя

Единственный губитель.

Завистник впервые в жизни почувствовал себя счастливым: в его руках было средство погубить добродетельного и любезного человека. Полный злобной радости, он отправил царю эту сатиру, написанную рукой Задига; последнего вместе с его друзьями посадили в тюрьму. Дело немедленно рассмотрели в суде, причем даже не стали слушать оправданий Задига…

В то время, как Задиг готовился к смерти, попугай царя улетел с дворцового балкона и опустился в саду Задига на розовый куст. Под этим кустом лежала вторая половина записной дощечки, к которой прилепился персик, снесенный ветром с соседнего дерева. Птица схватила персик вместе с дощечкою и принесла их на колени монарха. Государь с любопытством прочел на дощечке слова, которые сами по себе не имели никакого смысла, но были, по-видимому, окончаниями каких-то стихов. Он любил поэзию, а от монархов, любящих стихи, можно многого ждать: находка попугая заставила царя призадуматься. Царица, вспомнив о том, что было написано на обломке дощечки Задига, приказала ее принести. Когда сложили обе части, они совершенно пришлись одна к другой, и все прочли стихи Задига в том виде, в каком они были написаны:

Исчадье ада злое, крамола присмирела.

На троне наш властитель восстановил закон.

И мира и покоя пора теперь приспела.

Единственный губитель остался – Купидон».

Итак, эту чудесную книгу стоит прочитать. Это отличный способ окунуться в атмосферу Века Просвещения даже в том случае, если для вас еще не настало время отпусков – в повести всего шестьдесят бумажных страниц.

Проза Джеймса великолепна, но она такого рода, что слишком часто в неё погружаться нельзя, это грозит полным отрывом от реальности. Уже после войны я читала «Женский портрет», и на несколько лет напиталась типичным джеймсовским стилем, так что за новую книгу взялась только этим летом.

Американский психиатр Гарри Гантрип приводит Джеймса как типичный пример шизоидного избегания, отраженный в литературных текстах. Это совершенно верно. Базовый конфликт шизоидной личности заключается в том, что человек разрываем одинаково сильным страхом и поддерживать отношения с другими людьми, и остаться в одиночестве. Поэтому для такого человека типично поведение «то внутрь, то наружу» – постоянные изматывающие колебания по любому поводу, которые завершаются как правило ничем, но приносят массу волнений и мучений. Именно так себя ведут главные герои романа, а разговаривают они все только так, под девизом «никакой определенности!». Типичный диалог:

«Тут, однако, снова раздалась музыка, веселая и громкая, и она не столько помешала им, сколько защитила и поддержала. Когда Деншер наконец заговорил, это было под прикрытием музыки.

– Я мог бы, знаешь ли, остаться, ничего не пытаясь сделать.

– Ну, остаться – значит попытаться.

– Ты хочешь сказать, просто сделать ради нее такой вид?

– Не вижу, какой еще вид, кроме того, что есть, тебе надо бы сделать.

Деншер помолчал.

– Так ты думаешь, она может сама предложить мне жениться?

– Да мне даже в голову не может прийти – если ты на самом деле хочешь знать, – чего она не способна предложить!

– Как принцесса, привыкшая совершать такие поступки?

– Да как кто угодно – какая тебе разница?! Так что будь готов.

Ну что ж, он выглядел так, словно был почти готов.

– Значит, мне остается это принять. Значит, так тому и быть.

Молчание Кейт было ему ответом».

Молчание чаще всего бывает здесь всем ответом. Три недели гадать, что означает это молчание, вместо того чтобы спросить и узнать – это типичное поведение самых динамичных персонажей. Ходить вокруг да около, днями не распечатывать полученное письмо, прилагать все усилия, чтобы ситуация не сдвинулась с места – вот как ведут себя любимые герои Джеймса. Неудивительно, что ситуация хоть как-то развивается благодаря неустанным заботам героинь, которые двигают дело вперед посредством разговоров в этом же джеймсовском духе.

А вы говорите, Пруст. У Пруста есть связь времен, есть центральна тема – память – которая держит весь его цикл, есть разные речевые характеристики персонажей и даже какие-то законченные интересные эпизоды внутри повествования. Джеймс же убаюкивает до состояния полной автаркии. Самое приятное чтение в летний отпуск, для отключения от суеты XXI века.

Книгу Владимира Соловьёва «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» я прочитала сравнительно поздно, но впечатление она произвела сильное.

Книга написана в последний год жизни Соловьёва, в 1900 году, и представляет собой три диалога на философские и религиозные темы. Диалогическую форму философы любят со времен Платона, она позволяет высказывать интересные идеи, не стесняя себя строгой формой. Это и делает Соловьёв: светское общество, куда входят дамы, дипломаты и военные, беседует на досуге о состоянии нравов в Европе и в России, о демократии и конце света. Воистину, за десять лет меняется всё, а за сто лет ничего.

Одна из тем этих бесед, которой суждена была большая жизнь, следующая: цивилизованные страны не воюют между собой, и с ростом демократии и цивилизованности на планете войны исчезнут, а армию нужно распустить уже сейчас. Через полтора десятилетия после смерти Соловьёва Первая мировая война нанесла сильнейший удар по этим взглядам, но не уничтожила их полностью. Эта идея даже оказалась верна, правда, таким образом, который Соловьёв вряд ли одобрил бы при всех своих диалектических способностях: современные цивилизованные государства и в самом деле не воюют, они проводят миротворческие операции. Объявление войны Германией Советскому Союзу в 1941 году было чуть ли не последним таким актом в новейшей истории.

Ещё одна идея Соловьёва, которая не оправдалась, но где-то в недрах общественного подсознательного безусловно существует, эта страх монгольской угрозы, нового Чингисхана, который сметёт с лица земли дряхлую западную цивилизацию. При всём разнообразии кандидатов на роль азиатского владыки и при всех потрясениях последнего столетия в недрах самого западного культурного региона, дряхлость западной цивилизации явно преувеличена, что конечно только содействует популярности идеи.

Самой важной темой, ради которой и читают эту книгу, является описание царства Антихриста и последней битвы, после которой на земле наступает тысячелетнее Царство Христа. Как обращает наше внимание современный философ Фёдор Синельников, это описания является не преодолением ранних соловьевских идей о преобразовании общества в нашей земной жизни, а их пугающим развитием.

В самом деле, воцарение Христа после последней битвы наступает «на тысячу лет», то есть время не упразднилось, а существует по-прежнему. Кроме того, с Христом царствуют праведники, погибшие за него во время гонений последних дней, которые, по словам Соловьёва «ожили». Помимо того, что оживление и воскресение из мёртвых – принципиально разные вещи, надо заметить, что ожили-то далеко не все, вся двухтысячелетняя история Церкви стирается в этом финальном оживлении, большинство праведников, погибших за Христа со времён Воплощения, не наследуют этого Царства, которое Соловьёв ни разу не назвал Царством Божиим. Наряду с этим царством существует ад, куда отправляются все, кто боролся не на той стороне в последней битве, и кто ещё помимо этого – Соловьёв не уточняет. Христос выступает как земной владыка – Царь и Первосвященник, воплощающий в своей особе две важные для Соловьёва составные части власти земного государства. И если Антихрист, падение которого предшествует этому воцарению, не выглядит в книге как вселенское зло, то наступившее на тысячу лет царство такого рода оказывается поистине пугающим.

Нельзя не отметить, что эта история имеет много уровней толкования – Соловьёв приводит её не от своего имени, а как произведение одного из персонажей, так что нельзя достоверно сказать, что сам философ именно так и думал. Этот подход принёс много приятных трудностей исследователям философии Платона, и похоже, обеспечит работой ещё не одно поколение платоноведов. В случае Соловьёва концепция тоже не выглядит окончательной, тревожная недосказанность остаётся, и по-прежнему даже в наши дни привлекает читателей.

«Замок» Кафки – это австрийская «Алиса в стране чудес». Весь тот абсурдный сюрреализм нашей повседневной жизни, который Кэрролл подаёт весело, легко и наслаждаясь процессом, в «Замке» показан с трагической стороны. Бессмыслица жизни, убивающий абсурд рутины, безнадежность попыток вырваться из норы, простите, из деревни, как и безнадежность попыток добраться до замка – все эти темы раскрываются с поразительной ясностью и спокойствием. Как писал Кундера, Кафка – самый спокойный автор в мировой литературе, у него главный герой никогда не истерит, не срывается, не выплёскивает эмоции. Впечатление получается сильнейшее, несмотря на то что роман не закончен. Если Кафка хотел сжечь его, как недоделанную книгу, то его эстетический вкус и точность слова невероятны и за гранью человеческого.

Подобные произведения в англоязычной литературе – «Колыбельная для кошки» Курта Воннегута, «Твин Пикс» Дэвида Линча. В русской культуре – фильм «Сталкер», который испорчен как раз истерикой и надрывом. Для меня лично Кафка задает идеальное изображение жизненного абсурда, относительно которого я ранжирую всё остальное, вплоть до комедийных сериалов. Это безусловный эталон.

Классический научпоп.

Книга, по которой сформировалосьмое представление о старом режиме, дореволюционной Франции. Этот текст создал пространство, в которое вписались уже и Вольтер, и Руссо, и великолепный Шодерло де Лакло с его романом «Опасные связи», а также Гюго, Толстой и, прости Господи, Алданов. Научно-исторический подход к эпохе продолжили разные исследователи Французской революции — Карлейль, Манфред, Эйдельман. Люблю и помню.

Книга Робертса «Тень горы» – долгожданное продолжение «Шантарама». «Шантарам» не относится к числу моих любимых книг, но произведение это значительное.

И первая, и вторая часть посвящены Индии 1980 – 1990-х гг. Основное действие разворачивается в Мумбае. Поскольку временного разрыва между первой и второй частью нет, то это верно для обеих книг. В них автор показывает в первую очередь Мумбай криминальный, поскольку главный герой Шантарам сбежал из австралийской тюрьмы и скрывается от закона на самом дне. Лихие девяностые были в Индии не менее лихими, чем в России, с той только разницей, что у нас это была кратковременная катастрофа, а Индия так живёт много веков.

В первой части помимо Мумбая присутствовали и другие локации: деревня, из тех, где последние 1700 лет не было разводов, Афганистан, Гоа. Во второй части добавляет еще и Гора. На Горе обитают учителя мудрости, представляющие весь спектр гуру современного мира – от настоящих философов до тех, кто просто обогащается на идиотах. Шантарам на Горе находит новую инкарнацию Кадербхая, этакого восточного мудреца, бойца и лидера мафии, который погиб в первой части. От него Шантарам узнает, что тень горы – это зло, ненависть, насилие, которые нужно оставить позади, чтобы иметь возможность жить дальше, и в конце романа Шантараму это удается.

Вопрос, долго ли человек вне закона проживет без оружия и с добротой в душе, выходит за рамки действия. Хотелось бы верить, что всё получилось. В этом романе автор так умилительно любит своих героев, что никого не оставляет без кусочка счастья, никто не ушел обиженным: все сюжетные линии, даже мельчайшие второстепенные, кончились хорошо. Всю последнюю часть Шантарам и Карла завязывают кармические ниточки и разносят кармические подарки, прямо как Дед Мороз, доктор Сэм Бэккет или мистер Риз.

В книге есть дружба, любовь, детектив, бандитские войны, много гашиша и прощание Гильгамеша с Энкиду.

Попытка открытия Японии

«Стон горы» (1954) – роман японского писателя Ясунари Кавабата (1899 – 1972), лауреата Нобелевской премии 1968 года, которой он удостоился первым из японских писателей.

Кавабата принадлежит к тому поколению ровесников века, которые пережили две мировые войны в сознательном возрасте, и первыми в мировой истории получили опыт гибели всего мира. В то же время это поколение властителей дум, которые форматируют интеллектуальное пространство и управляют дискурсом вплоть до нашего времени. Все значимые имена ХХ века, авторы, которых читают до сих пор, которые задали рамки мысли и восприятия – все они принадлежат к этому поколению или, во всяком случае, были старшими или младшими современниками этого поколения, создавали живую культурную среду этого поколения. Хайдеггер, Брехт, Оруэлл, Сартр, Камю, Гессе, Эйнштейн… Мы до сих пор доделываем их дела, дорешиваем их споры, додумываем их мысли, разгребаем последствия их действий. При всем их величии, иногда кажется, что самое точное описание наших взаимоотношений – мёртвый хватает живого. Поэтому мой интерес к этому поколению содержит значительную долю опасения, ощущения, что по результату нужно будет реагировать, что-то делать, держать потолок, который свалится на тебя.

В таком настроении я принялась за роман японского писателя, который вдобавок на старости лет покончил с собой. В Японии есть безусловный гений этого поколения, который тоже покончил с собой, – Акутагава Рюноскэ. Это несомненная звезда на небосклоне японской и мировой литературы, и надежда на подобную встречу поддерживала меня в этом нелегком предприятии.

По итогам скажу, что надежда не оправдалась. Акутагава Рюноскэ так и остался непревзойденным и единственным.

Роман «Стон горы» бытовой, реалистический, описывает жизнь японской семьи в послевоенные годы, ситуация дается с точки зрения престарелого отца двоих взрослых детей. Перипетии жизни этой большой семьи перемежаются описаниями городской природы, на фоне которых происходят драматические расставания и примирения, в неспешном ритме, с описанием незначительных деталей и, как пишут другие критики, тонких оттенков чувств. Для меня они настолько тонки, что различить их невозможно, и я поражаюсь, как их различил Нобелевский комитет.

Если Ясунари Кавабата – великий писатель (чего я не исключаю), он безусловно японский великий писатель, то есть для адекватного понимания его творчества нужно знать японскую культуру и литературу гораздо лучше, чем знает обычный читатель-не японец. Без этого условия не советую даже начинать.

Фем!античность

Автор взялся за известнейший сюжет, который кто только не разрабатывал. Месть Ореста своей матери Клитемнестре, убившей мужа Агамемнона, отца Ореста, за то, что тот принес в жертву их дочь Ифигению ради попутного ветра для кораблей, идущих под Трою, представляет собой предмет «Орестеи» Эсхила, грандиозного произведения греческой культуры. В Новое время об этом в драматической форме писал сам Расин, а состязаться с ним в создании живых характеров на античном материале — дело нелегкое. Так что контекст бытования сюжета задает повышенные ожидания, которые закономерно не оправдались.

Тойбин пишет психологический роман, в котором меняются рассказчики, разворачивается даже некоторая интрига, но к образцам он не приближается даже близко. Попытка подражать античной всеохватности вылилась в педалирование кровожадности и жестокости, уровень осмысления человеческой жизни снижен — божественного плана в романе нет совсем, и конфликт, как принято в современной литературе, перенесен полностью внутрь человеческой души, без какого-либо высшего измерения — справедливости, судьбы, воздаяния. Ничего этого в книге нет.

Зато в книге есть современный феминистический подход, который так заметен на фоне античного сюжета, как нам заметны парики и брыжи на античных героях в операх XVII века. Мы теперь поражаемся, что люди эпохи классицизма могли думать, будто пишут в античном духе, когда заставляли Ореста носить чулки и говорить «Милостивый государь!». Тот же дух времени, только уже нашего времени, веет в романе Тойбина.

Двигателем и пружиной всего действия в романе оказываются женщины — Клитемнестра и Электра. Мужчины рядом с ними — невыразительные существа без собственной воли и целей. Орест низведен до положения тупого исполнителя плана мести, разработанного и подготовленного Электрой. После убийства матери, которое у Эсхила потрясает небо и землю, срывает с Олимпа богов и заставляет весь мир вращаться вокруг Ореста, персонаж Тойбина только сильнее погружается в ту изоляцию, в которой он существовал всю книгу. Он практически целыми днями ни с кем не разговаривает, потому что у него нет ни друзей, ни доверенных слуг, ни просто слуг. Это не царевич, глава царства после смерти отца, это тень Электры, живущая не то что прошлым, а какими-то фантазиями. Единственная возможность для Ореста приобщиться к жизни — это роды его жены в финальной сцене романа, то есть снова ценность его жизни конструируется женщиной и зависит от женщины.

Душераздирающее зрелище, как говорил ослик Иа. Другими словами, очень современная книга, на которую не стоит тратить время.

Клайв Льюис — писатель, который в своей деятельности основное внимание уделял христианским ценностям, их проповеди, донесению их до читателя в доступной форме, которая соответствует духу времени. Этим его книги интересны и в наше время, когда проблема нового воплощения старых смыслов стоит особенно остро, поскольку художественные техники меняются непрерывно, формально язык образов в любом жанре постоянно обогащается, появляются новые жанры и процесс ускоряется.

Помимо этого формального момента Льюис интересен и по содержанию, как христианский писатель. Мы сейчас живем в период, который исследователи называют Пробуждением Бога. Это реванш религиозности по всему миру и в разных сферах жизни. Наряду с традиционными религиями возрождаются и зарождаются разнообразные секты, не создающие духовную связь с Богом, а эксплуатирующие потребность человека выйти за свои пределы для того, чтобы склонить его к поклонению кумирам: здоровому питанию, раздельному выбрасыванию мусора и так далее. Не все секты столь безобидны: увлечение учением чайлд-фри, например, приводит к тому, что человек сам себя лишает огромной радости — общения с ребёнком.

В таком духовном климате особенно интересен анализ с христианских позиций различных заблуждений и ложных идей, которые носятся по миру и увлекают людей, отъедая у них огромную часть бесценной жизни. Книга написана хорошим литературным языком, содержательно и грамотно в идейном плане, читается легко. Можно рекомендовать как для самоанализа, так и для лучшего ориентирования в идейном пространстве многообразия современных культур.

Первый после Кафки

Действие происходит через 20 лет после Второй мировой. Католик из Польши приезжает в Рим, чтобы уладить личное дело в ватиканской курии. И начинается бюрократическая эпопея. Жанр, в котором написаны «Процесс» и «Замок», только без экзистенциальных глубин. Нет любовной линии, оставлена только чиновничья система, ее взаимодействие с разными сферами социальной жизни: образовательной, эмигрантскими кругами и так далее. Ту же тему работы курии в современном мире разрабатывает сериал «Молодой папа», но здесь курия показана извне, глазами мирянина, который зацепился самым краешком.

Первый подход к новой форме

Гигантское произведение романтической литературы, полное всех клише этого жанра: красавицы, дуэли, привидения, приключения, сокровища, подземные пещеры, цыгане, разбойники и переодевания. Пушкин читал эту книгу деятеля польского Просвещения, и нашёл её занимательной.

Однако единый сюжет едва-едва прощупывается, композиционное единство обеспечивается такими приёмами, которые сейчас называются рояль в кустах: герою стало скучно, он случайно открыл первую попавшуюся книгу, а там — история на 20 страниц. Все встреченные главным героем люди рассказывают истории, персонажи которых тоже рассказывают истории, и запутано это до такой степени, что хочется чертить диаграммы, что один из персонажей и делает. Есть места, где истории дробятся нарочито, по несколько страниц от нескольких рассказчиков, которые постоянно чередуются, и получается полный винегрет.

На мой взгляд, это одна из первых попыток уйти от линейного сюжета, привлекать разный материал, соединять разные временные пласты. Собственно, это то, что во времена Потоцкого начал делать Гоголь, а через сто лет во Франции — Пруст. Попытка Потоцкого явно неудачна. Для современного читателя это очень архаично. Можно рекомендовать только специалистам.

Автор применяет самые сложные из повествовательных техник литературы модерна для воплощения архаичных сюжетов, как универсальных (о сыне бога, о мачехе, влюбившейся в пасынка), так и специфически библейских (история патриархов, пророчества о Воплощении). Полное погружение, прикосновение к истории, и демонстрация огромной силы мифа в человеческом обществе.

Оличный приключенческий роман. Предмет его важнее стиля: это обработка фольклорных историй о народном заступнике, величайшем пройдохе, который поставил свой ум и хитрость на службу добру. Россыпь классических сюжетов, объединённых единой линией повествования. Ничего лишнего и в то же время огромное богатство материала. Чудесная книга, море удовольствия.

Роман де Виньи «Сен-Мар» был написан в 1820-м и посвящен эпохе Людовика XIII. Эту эпху мы знаем по «Трем мушкетерам», которые были позже. «Сен-Мар» интересен тем, что опирается на реальные факты (заговор Сен-Мара де йствительно имел место незадолго до смерти Ришелье), и использует многие сюжетные ходы и мотивы, которые потом с таким блеском применил Дюма. Тут есть и осада Ла-Рошели, и дуэли, и отравления, и запретная любовь, и политические интриги. Исследователи замечали, что в массовом сознании кардинал и серый кардинал слились в один образ, серым кардиналом часто называют самого Ришелье, из-за его темной и загадочной политики. У Виньи серый кардинал, отец Жозеф — фигура видная в сюжете. Дюма не стал перегружать повествование дублированием этого персонажа, и правильно сделал. Это не соответствует исторической истине, но с эстетической точки зрения получилось хорошо, жизнь образа в восприятии читателей это подтверждает.

Читая эту книгу сейчас, двадцать лет спустя, когда осада Ла-Рошели и гвардейцы кардинала не кажутся романтичными сами по себе, я задавалась вопросом — зачем мне это нужно теперь? Для чего эта книга сейчас? У меня появился ответ, но начать надо немного издалека.

Гиндин и Цымбурский в своей книге о Гомере (Гомер и история Восточного Средиземноморья (http://www.sno.pro1.ru/lib/gindin-zymburskiy_gomer_i_istoriya/download.htm)) выдвигают очень интересную версию о смысле «Илиады». Конечно, «Илиада» исследуется давно и версий подобных море, но эта мне нравится больше всех. Авторы считают, что используя более древние материалы, Гомер скомпоновал их в единое художественное целое, выразив в своей поэме такую идею, которой не было в предыдущих версиях Троянской войны. «Илиада» это история о том, что победа и смерть — одно и то же. Главному герою Ахиллесу предсказано, что он проживет славную, но короткую жизнь. Для великого воина Ахиллеса участие в битве озанчает победу, но эта победа означает и смерть, во исполнение предсказания. В начале поэмы Ахиллес устраняется от битвы — у него появляется возможность уцелеть. И дальше поэт проигрывает разные версии спасения своего героя: может, справится Агамемнон, с божественной помощью; может,победить троянцев получится у Одиссея или Диомеда, великих героев; может, это сделает Патрокл; может, стороны помирятся и война кончится. Но нет, в поэме показано, как все надежды рушатся, как все попытки проваливаются, как неотвратимо приближается Ахиллес к своей роковой победе. Что бы ни делали люди и боги, без Ахиллеса в этой войне не обойтись, значит он победит и погибнет. Когда Клейн в своем исследовании (очень остроумном, надо признать, вот оно http://www.twirpx.com/file/1385519/) пишет, что поэма приобрела такую популярность потому что Гомер ставил себе целью расхвалить какого-то потомка Агамемнона из правящей в 8 веке до н. э. династии, это даже не смешно. Такая скучная идея не может приобрести никому популярности. «Илиада» выражает нечно гораздо более важное и для всех интересное. Мысль о том, что в жизни победа может обернуться смертью, даже в упрощенном изложении гораздо привлекательней.

Так вот, «Сен-Мар» — книга похожая по структуре на «Илиду» (в самом общем виде и со всеми оговорками, каких требует такое сопоставление). Это книга о безнадежности. Она может восприниматься как развернутый комментарий к знаменитому монологу «Гамлета». Это история о тщете всех усилий, о том, что всё напрасно, всё рушится ничего не удаётся, ни любовь, ни дружба не приводят к победе. Автор так же перебирает разные версии, проигрывает разные варианты, которые могли бы привести героя к счастью и исполнению его желаний, но ничего не получается, всё заканчивается тупиком, проигрышем и смертью. Энциклопедия неудач, почти гипертекст, где каждый эпизод имеет и самостоятельную ценность — именно ту ценность, что показывает еще одну версию разбитых надежд и наглядно демонстрирует, как можно зайти в тупик, имея все карты на руках.

Даже не знаю, кому это рекомендовать. Смотрите сами.

Архаичный ритуал и волшебная сказка в книге реалиста и классика

Сюжет повести Чехова прост: мальчик Егорушка едет из родного дома в большой город, где ему предстоит поступить в гимназию учиться. Его дорога по степи, встречи с разными людьми, незначительные на первых взгляд события этого путешествия – купание в реке, гроза – и составляют содержание повести. Однако в конце дороги, в новом городе, Егорушка оказывается не таким, как в начале пути. Степь, по которой он ехал, изменила его, и поступать в гимназию приехал другой человек. Не говоря этого прямо, Чехов явно показывает, что дорога по степи стала инициацией, в результате которой, пройдя через ряд испытаний, мальчик становится взрослым человеком.

У Чехова инициация связана с дорогой, что бывает не всегда. Местом инициации часто является лес, но у Чехова это место занимает степь.

Советский филолог Владимир Пропп в своей классической работе «Исторические корни волшебной сказки» показал, что темный лес в сказке является местом инициации, а персонаж, которого главный герой встречает на окраине леса – баба Яга в избушке – является привратников другого мира, пропускающим героя в мир смерти. В избушке бабы Яги герою часто дают какой-то подарок, который помогает ему в пути через лес, – коня или клубок. В лесу также герой встречает демонических существ, отшельников-аскетов, а также волшебного помощника, который помогает ему советами. У Чехова всех этих персонажей Егорушка встречает в степи, начиная с постоялого двора Мойсей Мойсеича.

Постоялый двор воспринимается Егорушкой как что-то незнакомое и совершенно чуждое. Хозяин постоялого двора и его семья производят впечатление людей иного мира, Егорушка никогда ничего подобного не видел, их странность подчеркивается. Мойсей Мойсеич и его жена дают Егорушке пряник. Этот пряник Егорушка положил в карман и не съел. Пряник остается в кармане на всем пути Егорушки, и полностью размокает от дождя и тает во время последней грозы, в которой и завершается перерождение героя. После этого волшебный предмет из иного мира уже не нужен, он сам собой разрушается и не выходит из мира степи в обычный город.

Также на постоялом дворе Егорушка видит Соломона, брата Мойсей Мойсеича, который полученное им наследство, все деньги, сжег в печке. Это поступок подчеркнуто аскетический, символизирующий отказ от мира, который по плечу не каждому.

Функцию волшебного помощника, который помогает герою советами, в повести выполняют два персонажа – отец Христофор и старик Пантелей. Оба помощника в первую очередь помогают герою советами, объясняют, как себя вести в новом мире.

Отец Христофор едет в степь по торговым делам, однако это не отменяет его сакрального статуса. Наоборот, тот факт, что он священник, постоянно подчеркивается: он говорит о церковной жизни, читает молитвы, дядя Егорушки Кузьмичев, руководитель поездки, вынужден против воли задерживаться в пути, чтобы отец Христофор мог исполнить нужные обряды. Отец Христофор рассказывает Егорушке, как нужно учиться, что нужно делать в той будущей жизни, к которой он направляется. В начале пути Кузьмичев и отец Христофор сворачивают в сторону по делам, оставляя Егорушку с обозом, который идет к пункту их общего назначения. Здесь Егорушку берет под свое покровительство старик Пантелей.

Странность, неотмирность старика Пантелея подчеркивается прежде всего его внешностью, тем, что он ходит босой. Связь Пантелея с миром смерти тоже существует в повести: у Пантелея сгорела вся семья, жена бросилась в горящую избу за детьми, и с ними погибла. Пантелей не только дает Егорушке конкретные рекомендации, как себя вести в пути, но и защищает мальчика, когда это нужно, кормит его и помогает пережить грозу, в которой и происходит заключительное очищение героя в завершении инициации.

Таким образом, Чехов на материале современной ему жизни воспроизвел, возможно, бессознательно, основные моменты инициации мальчика, существующие в культуре всех народов мира, включая русскую.

Нравы дикого Запада в космическом масштабе

Вторая часть трилогии современного китайского фантаста посвящена двум большим темам: взаимодействию с культурой, в которой принципиально невозможна ложь, и объяснению парадокса Ферми. Также важную роль играет экологическая тема и демонстрация превосходства традиционного китайского пути недеяния.

Первая тема раскрывается в описании культуры инопланетян, которые в силу своей биологии не способны скрывать мысли, и в языке которых «думать» и «говорить»  синонимы. При огромном технологическом преимуществе трисоляриане не знают обмана, интриг, дипломатии в земном понимании слова. Попытки землян реализовать свое единственное преимущество – основное содержание романа.

Парадокс Ферми был высказан великим итальянским физиком уже в пору его работы над американской ядерной бомбой. Суть его заключается в том, что Вселенная практически бесконечна, и в ней должно быть очень много цивилизаций, которые достигли высокого уровня развития одновременно с нашей, и способный выйти на контакт с нами. Почему же мы не наблюдаем ни одной? Лю Цысинь формулирует ответ: мы их не наблюдаем, потому что это сознательная стратегия, независимо открытая разными культурами, а потому имеющая решающее значение для выживания в космосе. Именно описание этой стратегии зашифровано в названии романа «Тёмный лес».

Экологическая тема, столь нашумевшая в последние годы, придает книге популярности. Старая идея «чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки» трансформируется в книге в теорию межвидового коммунизма, которой придерживаются сторонники уничтожения Земли под огнем трисолярианского флота. Межвидовой коммунизм означает, что ни один вид на Земле не должен быть важнее другого, и жизнь муравья или травинки столь же ценна, сколь и жизнь человека, и человечество, нарушающее эти принципы, повинно смерти. Нельзя не заметить здесь скрытую полемику с христианством, не столько самого автора, сколько той традиции, которая породила в индийском и китайском культурном регионе подобные религии всетерпимости и умаления человека до уровня животных и растений. В христианстве человек сотворен владыкой животных и растений, и всякий межвидовой коммунизм – искажение Божественного решения, а потому недопустим.

Больше всего лично мне понравилось, как Отвернувшийся Ло Цзи пытался выиграть битву традиционно китайским путем отказа от действия, в духе максимы о трупе врага, который сам проплывет мимо тебя, пока ты спокойно сидишь на берегу реки. Только давление и принуждение заставили китайца пойти традиционным западным путем – включить голову, определить собственное преимущество и реализовать его, поставив на кон собственную жизнь. Это тоже приятный момент, который отсылает к классическим страницам из «Феноменологии духа», где Гегель описывает разницу между господином и рабом как способность рискнуть собой, чтобы поставить свою волю выше жизни – своей и будущего раба.

В книге также есть гибернация, то есть возможность путешествовать в будущее, проживая свою жизнь по частям, прогноз будущего развития цивилизации, и очень зрелищная битва Судного дня. В книге есть всё для успеха у человека современной западной культуры: в нужных дозах философия общества и технологии, немного психологии, в меру драматизма и возможность почувствовать, что мыслишь масштабно.

Первая часть известной тетралогии известного писателя белой эмиграции Марка Алданова (псевдоним, настоящая фамилия Ландау). Тетралогия посвящена событиям Французской революции 1789 года, юбилей которой отмечали в текущем году, а также эпохе наполеоновских войн. Книга прославила автора как исторического писателя. На мой взгляд, это очень печально, поскольку роман просто неудачный, и с формальной, и с идейной точки зрения.

Со стороны формы у меня два замечания. Я совершенно не ожидала в образчике прозы номинанта на Нобелевскую премию встретить литературный приём «немцы внезапно говорят по-немецки», и как писал когда-то Роман Шмараков, особенно в тех случаях, когда им надо сказать «Ja, ja» или «Guten Tag». В русском тексте, который описывает приключения русского офицера и дипломата, знающего европейские языки, беседы иностранцев передаются на русском. И вдруг внезапно посреди разговора то француз скажет что-то на французском, то англичанин на английском. После этого разговор течет как ни в чем не бывало снова на русском языке, а читатель думает: «Что это было?». Я до конца книги так и не привыкла.

Второе замечание: автор не решил задачу стилевого разнообразия (или однообразия, как угодно). Персонаж его живет в конце XVIII века и ведёт дневник. Когда он пишет в дневнике, текст стилизован под докарамзинскую прозу. Когда же он не пишет, а говорит или думает, это современная речь человека XX-го века. Поскольку остальные персонажи не ведут дневник, они разговаривают таким же образом — на современном языке, с учетом первого замечания. Это производит впечатление непроработанности и бессмыслицы. Капитан Блад и благородный Атос пишут как говорят и говорят как думают, читателю не показывают контраста с настоящим языком эпохи, и благодаря этому срабатывает эффект присутствия. Здесь же совершенно непонятно, чего автор хотел добиться. Ничего внятного у него не получилось.

Теперь замечание по идейному содержанию. Когда писатель-белоэмигрант, переживший русскую революцию, пишет о революции французской, понятно, чего ждёт читатель от этого текста: от автора — размышлений и параллелей, а от героев — обретения некоторой зрелости после всего, что они пережили. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые. Его призвали всеблагие как собеседника на пир». Так вот, ничего подобного в книге нет.

Как пишут в аннотации на сайте Литмир, «творческий метод Алданова заключается в том, что автор, введя в повествование известных исторических персонажей, «дает изображение» через восприятие самого простого человека, молодого дворянина по имени Штааль. По писательской воле Алданова он оказывается в гуще самых драматических событий, является их вольным ли невольным свидетелем. Это дает автору особые возможности, которых лишен профессиональный историк».

Эти особые возможности автор использовал для того, чтобы показать историю как бессмысленную толчею бессмысленных людей, одержимых бессмысленными страстями. Офицер Штааль встречается с Екатериной Второй, Кантом, Талейраном, Робеспьером, Питтом и массой знаменитостей поменьше, и от всех этих встреч у него остается впечатление скуки и ненужности происходящего. Герой вмешивается в самые невероятные авантюры, не понимая что он делает и зачем, и никакого роста самосознания в тексте не прослеживается. «Они ничего не забыли и ничему не научились».

Итого: читать для удовольствия невозможно, разве что в исследовательских целях, чтобы понять менталитет той среды, где такие книги делают фурор. Но и то, и то! Самое скучное чтение за прошедший год.