Эдуард Николаевич Веркин «Остров Сахалин»

«Остров Сахалин» Эдуарда Веркина — это как если бы русским классическим романом была манга, прозрачная и печальная, с тем предназначенным расставанием, которое обещает встречу впереди.

Вопреки постапоку и зомби — это роман о том, как оставленное пространство занимается той исцеляющей силой, которая восстанавливает землю, воздух, людей. В романе много любви, но не в поступках или сюжете, а в атмосфере, которая постепенно сгущается и в финале выпадает дождём. Действия же наоборот схематичны, очень опять дорожны, часто — жестоки, ведь иначе не может быть в мире, который слизнул огонь. Веркин сознательно опустошает роман от любого приятельства, делает мир непригодным, шовинистическим, и когда это становится физически невыносимо — проливает его надеждой, смелостью, красотой.

Вот почему первая половина книги такая неторопливая. Она походная, от объекта к объекту. Просто картография, намётки. Очерчивание. Сахалин в романе «территория зыбкой странности», которая должна сопрягать контексты и что-то выражать. То есть говорить «зачем».

Прежде чем дать ответ, стоит спросить «как».

Очевидная связь с Чеховым не столько в этнографической миссии и уж тем более не в мета-игре. О какой игре речь, если всё на виду — от цитат до названия. Не в том дело. «Остров Сахалин» наконец-то стал законченным художественным высказыванием. Чехов отправился на Сахалин в том числе за большими впечатлениями для большого романа, о котором только что писал Суворину, а вернулся с подробным социологическим очерком, безусловно полезным и важным, но всё-таки прикладным. Этнограф Сирень отправилась на Сахалин за хладнокровной футуристической справкой, а вернулась с литературным произведением. Вместе с суровым замечанием профессора Оды («Ни одна великая книга не спасла ни одну великую страну») возникает необычная, уже вполне историческая альтернатива: Чехов с большим гуманистическим романом, который, быть может, вскоре бы спас нас от самих себя.

Если в более позднем «снарк снарк» Веркин напрасно проигнорировал антропологические рассуждения, в «Острове Сахалин» он ими всё же воспользовался. Увы, этнографические элементы вставлены в текст плотными отступами, которые не предполагают сюжетной нагрузки. Скорее протокол, чем исследование. Секты манихеев и ползунов, углетаски, рыбоеды, тайные общества ханьцев… После всеобщего мора языку хорошо — освободилось много вещей, которые можно заново именовать: никаких вообще-то зомбей, только посконные трупоходы. Но вместо того, чтобы заняться сложной этнографической копкой, Веркин зачем-то подражает Пелевину образца 2010-х. Если повод для Третьей мировой правильно оказывается нелеп, происхождение тяжкой секты ползунов объясняется через хаханьки над культурной повесткой современной Америки. Плевочки карбонового фольклора становятся совсем жиденькими, когда роман доходит до националистической передачи «Лотос и Погром». В чём смысл уподобления поэта Сиро Синкая прозаичному Егору Просвирнину? Синкай принёс поэзию в жертву радикализму, чем и обрёк себя, но Егор ничем таким никогда не жертвовал, он всегда был националистом. Просвирнин назвал свой проект «Спутником и Погромом», потому что это русские слова, вошедшие в английский обиход, одновременно что-то мрачное, нутряное (погром) и предельный помысел разума (спутник). Но «Лотос и Погром» такого содержания лишён, японский контекст остался единственным, ему не нужно ничего доказывать.

Это общая проблема «взрослой» прозы Веркина, в которой он уделяет мало внимания корням и причинам, вкладывая все силы в атмосферный столб. Как и в «снарк снарк», в романе брошена политическая линия, которая Веркину хронически неинтересна. Враждующие фракции на острове не получают сюжетного сопровождения, они только колоритно намечены вроде «Прикованных к тачке». Объяснение, что Япония выжила в Третьей мировой, потому что «глобальные игроки успели уничтожить друг друга, своих соседей и союзников» выглядит смехотворно хотя бы потому, что Япония является важнейшим глобальным звеном по сдерживанию Китая. Политические темы подводят Веркина, он бьёт по ним как по жестяному ведру, отчего они так пусто гремят.

Иное дело география. Веркин вписал Сахалин в современную русскую литературу. Холмск, Корсаков, Поронайск — рецензент, живший на «рабочем» Сахалине, вздыхал и кивал, и даже когда встречал нелепицы, пропускал их, потому что достоверно и так. То, почему каторжная тюрьма называется «Лёгкий воздух» поймёт любой житель Южного, а когда МОБ догоняет людей на Ловецком перевале от этого закладывает уши так же, как при дороге во всамделишний Невельск. Веркин выбрал вневременную имперскую позицию, где японская администрация подозрительно напоминает русских чиновников, а в пути к тебе подсаживается интеллигентный доктор с окосевшими рассуждениями о национальной судьбе. Бывшая, позапрошлая Россия. Осязаемая настолько, что можно говорить о возникновении сахалинского текста: такого же, как петербургский или крымский. Подобные тексты складываются на краю нашего пространства, обязательно у воды, в которую можно взглянуть.

Серьёзные рецензии редко смотрели в неё. Чаще всего в них звучала одна и та же мысль: роман замечательный, но черновой, подпорченный обидными ошибками. Об этом сокрушались Юзефович, Березин, Молдавская, Акимова... Критики недоумевали: когда Сирень забеременела и почему у неё в карманах неразменный рений? А птицы! А деревья! А ещё и ещё..!

Ох, друзья! Быть может — коллеги!

Веркин — это вилявый автор и добрый враль, путанник, непостоянный писатель, который всё время заметает художественные следы. «Взрослая» проза Веркина неоднозначна, противоречива, ошибочна и очень, очень ненадёжна! Она водит за нос всех, кто хочет в ней до конца разобраться, причём водит не из какого-то постмодернистского замысла, а из пофигизма и той подростковой шалости, когда неостановимо хочется что-нибудь заврать. Пока кто-то называет трикстером обыкновенного модерниста Пелевина, в зарослях клоповки ехидно перекатывается Эдуард Веркин.

Во-первых, Сирень — заинтересованное лицо, сознательно умалчивающая о невыгодных ей событиях. Из этнографических записей она создаёт литературный, дважды отфильтрованный текст. Когда в финале герои неожиданно находят лодку со слепыми корейскими детьми и мёртвой «матерью» — это мистификация Сирени. Вот как она записывает рассказ Артёма о заплыве к лодке:

«Выдержал. Не знаю как, заорал и выдержал, зубы выплевывал по пути, три штуки, да кровью плевался. И все только думал, чтобы сердце не лопнуло или не оторвалось там что внутри. Хотя, оно, может, и оторвалось — кровь-то, кажется, не от зубов, много слишком крови».

Так Сирень зашифровывает страшный поступок Артёма: он убил владелицу лодки. Сирень блокирует эту догадку, но не может до конца от неё избавиться. То, что Артём не бросил детей, не получается трактовать однозначно положительно — он отнял у них родителя и должен возместить мать. Каирн — это прежде всего равновесие. Что Артём и доказывает.

Во-вторых, Сирень — нездорова, у неё «реактивный психоз», это дважды травмированная женщина, которая даже своих глаз лишилась. Она писала итоговый текст после пересадки органов зрения, то есть подчёркнуто в другой оптике. На что жалуется профессор Ода. Будет ли путаться в воспоминаниях подверженный психозу человек? Ошибки лишь подтвердят достоверность произошедшего. Хотя часть из них всё равно остаётся небрежностями и описками.

В-третьих, сама концепция романа в том, что в различных мелочах «будущее посылает тебе телеграмму о скорой и непременной встрече». Кусок ценнейшего рения, который Сирень то топит, то отдаёт жадному моряку, то сохраняет для космического двигателя — это и есть точка бифуркации, проникновение будущего в настоящее, проточка кротовьих нор. Камень одновременно ушёл на дно, был пущен на «мыловарни» и отправился к звёздам. Всё это случилось вместе и по отдельности, здесь нет беды, только суть.

Таким образом, «Остров Сахалин» неожиданно приобретает нотки отстранённого автофикшна, где героиня, Сирень, от первого лица в реактивном психозе предпринимает путешествие к самой себе. Это ставит под сомнение её приключения на Сахалине, о которых мы знаем из наполненного пропусками дневника. Сирень аутична, с ней что-то не так и про это «что» прямо говорит глава секты ползунов. Ненормальностью Сирени объясняется отчуждённость повествования, его выморочность, нестыковки. Веркин проходит нормативные инстанции самописьма так, как их и нужно преодолевать — через инициацию, закрывая историко-душевный разрыв. Героиня сталкивается с властным наставником профессором Одой, претерпевает тяжбы с отцом, вспоминает маму и бабушку, превращаясь из безразличного хроникёра в живого сочувствующего человека. Такое письмо обычно раздирает травму, чтобы залезть внутрь и обвернуть себя изнанкой, но для Сирени травма становится порезом в иное, выходом в слепую космическую трансценденцию.

И вот здесь — да, именно здесь — возможно, сокрыта тайна беременности Сирени. Она не описывает связь с Артёмом. Может, умалчивает. А может… не было никакой связи. Сирень забеременела непорочно, в соответствии с теми грандиозными размышлениями о Царствии небесном, которые происходят в финале, когда Бог объявляется ждущим тех, «кто первым доберётся до Него», дабы наследовать созданный им мир. Позже эту идею проговаривает изменившаяся Сирень:

«Он далеко. Миллиард параллаксов, миллиард секунд, синяя планета в системе теплого желтого карлика. Ждет, пока мы постучимся в дверь его дома».

Прелесть текстов Веркина в том, что это так и не так, могло и — не было. Всё-таки внук Сирени обещал обладать «самым тонким чувством равновесия» и всё-таки — эсхатология. Будущее — это когда возможно всё.

В финале Веркин переходит к вселенским задачам, причём переходит из геройской травмы, из обожжённого, сгнившего мира, из тотального обнищания и поражения. Казалось бы, тянется к Японии мёртвый лёд, вот-вот протопчут его мертвецы, и тусклое солнце за радиоактивной пылью как будто уже сдалось, но всё равно звучит надежда, что мы, люди, выстоим. В мире, где крики последних чаек записаны на магнитофон, Веркин призывает верить в существование единорога.

Это как в блокадном Ленинграде смотреть на картины Эрмитажа.

Выстоит человек. Будет.

Сразу после дождя.

Громкое слово «Бестселлер» на обложке, вкупе с упоминанием Чехова в аннотации вдохновили меня купить когда-то «Остров Сахалин» Веркина на старте продаж. Печально, но эта трата пополнила копилку моих бесполезных приобретений.

Словосочетание «картонные персонажи» здесь вышло на новый уровень. Герои не просто картонные, они никакие. Они идут по жуткому миру руин былой цивилизации, встречают каких-то людей, периодически философствуют в духе пьяного бреда на кухне, но остаются все теми же унылыми роботами, которым невозможно сопереживать.

Атмосфера уныния, тлена и безнадеги чувствуется в каждой строке (была бы веревка с мылом под рукой, искала бы табурет) – тут не попишешь, постап автору удался. Смутили излишне сухой слог и разорванность повествования, иногда складывалось впечатление, что целые абзацы, а то и главы были выдраны из книги перед самым выпуском.

Итог, «Остров Сахалин» — роуд-муви, в котором «у самурая нет цели, только путь», безликие персонажи галопом мчаться по мрачному суровому миру, но словно наблюдают за ним со стороны и не желают вступать в эмоциональное взаимодействие.

Что такое «футурология» как научная дисциплина, мы все знаем. Но не каждый задумывается о том, что любая постапокалиптика: письменная или экранная — тоже есть футурология. И вообще, мир меняется здесь и сейчас, в самый данный момент сходятся прошлое и будущее, как... Нити Хогбена. И мы все своего рода футурологи. Вы ведь, когда прочитали оглавление, догадались, что это будут не просто путевые заметки, а нечто большее — роман про будущее, которое возникнет внезапно и пройдется по героям санирующим огнем?

Книга оказалась, наверно, первой, которую мне захотелось перечитать сразу после прочтения.

8 из 10 баллов. Не 10, потому что:

(-1) — за «мясной» реализм (не верю);

(-1) — за то, что одного из первостепенных персонажей вводят после середины книги (не люблю).

Написано интересно, качественно, с хорошей проработкой характеров и фантастического (постапокалиптического) фона, на котором происходит действие.

Читать стОит, хотя так высоко как его оценили всякими премиями, я бы не стал.

Но твердые 7 роман заслуживает.

Не надо пытаться измерить «Остров Сахалин» Веркина мерилами традиционной фантастики и вообще литературы. История насквозь сюрреалистическая, воображаемый мир героини тут слишком смешан с ее реальным, чтобы пытаться их отделить. Поездка на «северные территории» это в первую очередь путешествие внутрь себя. Попытка взросления, обратившаяся кошмаром и регрессией обратно в детство.

Сирень впервые играет роль взрослого человека, серьезного ученого, отсюда этот канцелярский стиль изложения. На деле она нечто среднее между ребенком и взрослым. Она примеряет одежду взрослого, макинтош предков, и начинает искать нечто неописуемое, некий образ будущего.

Взрослый мир оборачивается чередой свинцовых мерзостей, жестокостей и вездесущей смерти. Чем дальше, тем мерзости свинцовей. Сирени самой приходится убивать, чтобы остановить убийства. Ее эмоциональную реакцию Веркин почти не показывает, зато в изобилии образы, нацеленные на эмоции аудитории. И вот то и дело к героине начинают приходить образы ее детства, они описаны с большим вкусом, ярко и подробно. Потом начинают появляться живые дети, сперва ее компаньоном становится Ерш (после особенно жуткого эпизода в деревне, уничтоженной медведем-людоедом), затем трое корейских слепых детей. Героиня их спасает, не считаясь ни с чем — и сама едва не гибнет. Затем у нее появляется сын. И начинается творчество.

На образно-эмоциональном уровне (а нужен ли здесь другой?) это выглядит как антитеза миров «взрослый смертельный и жестокий» — «детский живой и добрый». За творчество в структуре личности человека отвечает внутренний ребенок, и Сирень логично приходит к творчеству, это способ снова стать ребенком. Взрослый мир отрицает творчество, но ребенок оказывается сильней. Ребенка невозможно убить, он родится вновь, он переживет войну, будет творить, мечтать, полетит к звездам, и так далее. Если ты милая девочка, то за воротами райского сада еще жив единорог, альтернатива — ад взрослых на Сахалине.

Как я сказал выше, появлению детских образов предшествует нечто шокирующее, смертельное. Так первый ребенок является в разоряемой деревне айнов, один из бандитов бросает ему отрезанную голову, и Сирень убивает бандита. Появлению корейской троицы предшествует атака носителей МОБ. Рождению сына предшествует бомбардировка Сахалина. Логика образно-эмоциональная: взрослый мир жестокости и смерти отбрасывает читателя к миру детства. В финальном эпизоде Сирень снова ребенок, а Синкай среднее между ребенком и взрослым; голодный, но добрый — и все еще живы, и пишутся стихи, и все спокойно в этой уютной регрессии, хотя угрозы и маячат за горизонтом. А в будущем-прошлом Синкай вырос и стал жестоким убийцей — потому что променял стихи на политику.

Интересно, что кошмарное путешествие на Сахалин выглядит как неизбежность — без этого не найти дорогу в будущее; а возвращение в Японию к тихому творчеству не выглядит как нечто желанное. Сирень из-за всех сил цепляется за Сахалин и тех, кто там остался — невзирая даже на неизбежную гибель. Продолжение жизни имеет значение только с найденными на острове детьми, и для Артема так же, он спокойно остается с ними умирать. Это не просто высшее проявление человечности, в данном контексте это иррациональная преданность детству, которая сильнее страха смерти. Сохраняя верность образу детства, ты можешь не бояться образа смерти — только так ты и увидишь путь в будущее.

Не понравилось:

* как люди упрощены и смешаны с грязью

* сомнительны также многие моменты постапокалиптического быта и здоровья

Понравилось:

* концовка

* вообще литературный уровень на голову выше подавляющего большинства современной беллетристики

Роман конечно цепляет, рекомендую к прочтению однозначно .

А теперь НО. Очень много нестыковок , впечатление что начало и конец писались с многолетним интервалом и автор позабыл то с чего начинал и повторяясь описывает некоторые вещи в конце уже по другому чем в начале. Природа и симптомы развития зомби бешенства в начале и конце разные, возраст Чела и время прошедшее после Войны , в холодную зиму император разрешил включить новые только что построенные атомные электростанции(как лампочку ага, щелк и готово) и многое многое другое. Роман явно нуждается в редактировании неувязок ,чистке и правке мелочей после которой абсолютно не потеряет ни капли своей ценности а только ярче засияет на фоне тусклых коммерческих звезд современной литературы.

Прекрасное далёко: материк закрыт, там все заражено, сожжено и смертельно опасно. Есть Япония, где опрятная бедность, достойная старость — вон бабай продает на улице пирожки, за ним бегут дети, а вон кафе, где собираются начинающие поэты — в общем и целом — приличная, пристойная жизнь, милые уютные картинки. А есть Сахалин-Карафуто – где живут, в основном, неяпонцы, где в одном месте съели всю землю, потому что есть было больше нечего, где добывают рений для японской промышленности, куда высылают самых страшных преступников, жизнь не стоит ничего, или очень дёшево, или что-то стоит, если из человека можно сделать что-то целебное, ну там, амулет или лекарство. С острова можно выбраться, переселиться в Японию, перебраться, примерно как из ада в рай, но только если ты японец по рождению, или имеешь особые заслуги перед Японией. Бытие на Сахалине предельно ужасно и безобразно. Предел этот настолько близок и осязаем, что существенно влияет на будущее. Понимающий и обученный специалист может уловить ответную реакцию и попытаться понять, что же там, за горизонтом, в этом будущем — так считает знаменитый японский футуролог. Он вдохновляет, возвышает своими идеями. Студенты им восхищаются, практически боготворят. А ученица профессора — Сирень отправляется на Сахалин, чтобы попытаться уловить и зарегистрировать отклик будущего. Фиксируй эти отклики, Сирень, побыстрее, и беги. Беги, рука об руку с Артёмом, у которого сверхъестественное чувство равновесия, и который, кажется, может построить каирн, ведущий, прямиком в небеса. Беги, что есть сил, прихватив трех маленьких слепых мышек, выпавших из райского сада, что ли, где поют птицы. (Какие ещё птицы? Их давно никто не видел). Беги, вместе с маленьким мальчиком-альбиносом, очень ценным, в прямом смысле этого слова, для своей общины. Артем и Сирень супергерои, конечно, но они устали, как же они устали. Лови, расшифровывай отклики будущего, если это возможно, если будущее вообще есть.

Этот безумный бег, встречи с обитателями Сахалина, ночные разговоры с Чеком, который помнит старую, довоенную жизнь, опять бег – дает ощущение ускользающего сквозь пальцы бытия, которое вот-вот окончательно ускользнет, высыпется и перестанет быть, и горизонт будущего все ближе и ближе, как средневековый край Земли, еще шаг – и упадешь в бездну.

Я вот не очень-то добрый человек, и в определенный момент мне хотелось, чтобы от тектонического сдвига и запущенных ракет среагировала какая-нибудь самая-самая последняя несработавшая оружейная шахта, и вотвам, получите свою уютненькую генетически-правильную Японию. Будет ласковый дождь, пусть, вон, морские котики эволюционируют, говорят, радиация способствует. Но Эдуард Веркин хороший писатель, и «Остров Сахалин» — хорошая книга. А хорошие книги для того и нужны, чтобы делалось стыдно за свои нехорошие мысли.

(А око за око, все же, было отдано.)

P.S.

И как ни странно, в книге есть юмор, фирменный веркинский — юмор на фоне Армагеддона.

P.P.S. Эта книга — как октябрьский эль, куда всяческие жучки и засохшие листья попАдали с такой дивной избирательностью, что трудно различать нестыковки и не нестыковки. Но это заставило внимательнее читать «Остров», обращать внимание на мелочи, перебирать, приставлять друг к другу кусочки и думать: а вот здесь – это что? Специально или нарочно? И как теперь узнать где что? :) Только построчным сравнением, если, конечно, переиздадут «Остров Сахалин» с пометкой: «отредактировано и исправлено».

Р.Р.Р.S. Через пресловутый макинтош :) я перебралась не с первого раза, но уж если и сам Антон Павлович поминал свое кожаное пальто добрым словом: «После 5–6 дня начались дожди при сильном ветре. Пошло в дело кожаное пальто, спасавшее меня и от дождя и от ветра. Чу́дное пальто…

О, милое кожаное пальто! Если я не простудился, то обязан только ему одному. Когда вернусь, помажьте его за это салом или касторкой» , то что уж говорить про Сирень!

В ялтинском музее Чехова, кстати, можно полюбоваться на этот предмет одежды.

Да здравствует макинтош! :)

Натяжение звенящих нитей

»

Будущее способно воздействовать на прошлое.

Хотя бы в силу того, что в настоящем крепко укоренены ростки этого будущего.

Девушку зовут Сирень, у нее необыкновенного цвета глаза. Не сиреневые, как вы могли подумать, а ярко-синие. В мире, где только карие и черные. Потому что его населяют японцы, китайцы, корейцы. Ну, еще немного негров для мордования. Русские тоже встречаются, очень редко. Их почти не осталось, на социальной лестнице приравнены к титульной нации, японцам (китайцы много ниже, корейцы изгои — есть причина, они начали войну, в которой мир сгорел). Мама Сирени русская, а папа японец из рода, честной службой императору, заслужившего почет и уважение. Династия воинов и ученых. Отец в немалых научных чинах, дочь тоже пошла по ученой части, хотя не по отцовым стопам, Сирень футуролог. Не путайте с уфологами, которые устраивают палаточные лагеря в местах, где по слухам, встречают инопланетян. В суровом жестоком мире, что выжил после Третьей Мировой, не до подобных глупостей.

Футурология в реальности «Острова Сахалина» — это, по сути, прикладная социология, наука, прогнозирующая наиболее вероятные сценарии развития сегодняшних событий. А название? Ну, может потому что экономисты и социологи прежних дней дискредитировали свою науку шарлатанскими или откровенно финансово ангажированными предсказаниями (говорили, что хотел услышать тот, кто платит — с русского на понятный). А миру нужно понять, куда двигаться дальше. Мы ничего не знаем, кроме того, что прежние пути завели в тупик; относительная стабильность нынешнего существования больше похожа на то, что в договорах страхования жизни называется «дожитием»: исчезли птицы и насекомые, океан отравлен радиацией, а значит, рыба и моллюски непригодны в пищу; фертильность земли упала, да и осталось ее всего ничего; Китайцы, правда, научились делать почву съедобной, да и сожрали, до какой смогли дотянуться.

А главное, на континенте МОБ, нет, это не то, в чем мы периодически участвуем в сетях (живописный моб, музыкальный или литературный), вирус мобильного бешенства, явно искусственного происхождения, появился в конце войны. Не иначе, просочился из разрушенной лаборатории. А может явился результатом человеконенавистнической акции разработчика. Да какой теперь смысл разбирать, откуда взялся. Главное, что невероятно быстрый и стопроцентно смертоносный, одно обнадеживает, носители страдают водобоязнью и не могут перебраться на Острова по воде. Сахалин в этих условиях стал своеобразным буфером, на него устремляются беженцы с материка, да там и оседают. Немало способствуя поддержанию экономической системы,

Сахалин, от веку бывший каторгой, ею и остался, только теперь не российской, а японской, и вся тамошняя жизнь построена вокруг кошмара тюрем, убожества вольных поселений, относительного благополучия надзирающих, на поверку таких же пленников гиблого острова. Исключение из практики Итуруп с его рениевым рудниками, туда отправляются по контракту, а уж климат, условия труда и сама «звездная медь» за год работы делает человека инвалидом, если не убивает. Зато по окончании срока контракта он может вернуться богачом. Мда. Сирень, как в свое время Чехов, едет на Сахалин по доброй воле с той же, что у него целью собрать материал. И так же, как Антон Павлович, все время поезки подозревается в тайной инспекции. Ну не могут люди поверить, чтобы кто-то сам захотел, хотя бы и ненадолго, хотя бы и в относительном комфорте, оказаться в этом аду.

Картины, предстающие перед ней, впрямь напоминают о дантовом аде, разве что ужас примерно одинаков от начала до конца, к финалу даже побогаче-повольготнее, впрочем, ладно, не буду об этом. Ну и зачем все-таки девушка из хорошей семьи, многообещающий молодой ученый, потащилась в этот медвежий угол? Дело в том, что ее наставнок, фигура в современной футурологии легендарная, утверждает, что будущее громче всего звенит в местах, совершенно безнадежных. Там, где у человека есть привязка к сегодняшнему миру, он склонен жить сегодняшним. Когда никакой надежды не остается, можно физически ощутить натяжение нитей между сегодня и завтра. Есть методики.

Остров — это не каторга. это реторта. Радиация, голод, болезни,это всего лишь катализаторы, соль роста. Для перехода нужна точка, крупинка грядущего света, чтобы вокруг нее вспыхнул яростный завтрашний день.

Заявленная постапокалиптика от соотечественника. «Книга года» по версии Фантлаба. Хорошая средняя оценка пользователей данного сайта и отдельные восторженные отзывы. После такого анонса хочется только хвалить, но по обыкновению приходится ругать. Что уж там, я даже сейчас, после прочтения, могу понять, за что можно было положительно оценить российскому читателю «Остров Сахалин»: местных образцов жанра, за которые просто не стыдно, не говоря уже о чем то большем, кот наплакал. На деле же мы имеем довольно средненький роман по всем параметрам. Художественная составляющая откровенно слабая. Когда берешь в руки книгу на родном языке, хочешь получить нечто большее, чем обычно получаешь от переводнухи. С Эдуардом Веркиным такой номер не прокатывает: очень сухой, упрощенный, бессвязный слог, где «отмечается явный доминант образной системы над формой» (цитата из самого «ОС»). Некоторые абзацы и предложения так вообще из серии школьного сочинения «Как я провел лето». В этой связи та же Википедия позиционирует Веркина именно, как ДЕТСКОГО писателя, что многое, кстати, объясняет: было изначально странно, что сорокапятилетний бородатый дядя рассказывает свою историю от лица молодой двадцатидвухлетней девушки. Поэтому кто бы что не говорил, а перед нами в первую очередь подростковое чтиво. Да – вплетенное в конву постапокалиптики, да – временами достаточно жесткое, но все-таки это пресловутый замаскированный «янг-эдалт». Стал бы я читать, если бы узнал заранее – не уверен. По мне, так лучше в очередной раз перечитать приключения Эммы Мухиной от Валерия Роньшина из серии «Детский детектив». Там хотя бы смешно. «Остров Сахалин» добрых 200 страниц начального текста не предлагает ничего кроме тягомотных описаний локального мира и неуклюжего подросткового философствования. На Земле случилась ядерная война, корейцы атаковали США, втянулись другие страны, цивилизации пришла амба. На континентах выживших почти нет, на материке свирепствует мобильное бешенство (читай – зомбаки), островная Япония уцелела, захватила Сахалин и теперь это Карафуто. Туда принимают беженцев: корейцев и китайцев. Туда ссылают преступников из самой японской империи. Русских на всю книгу два с половиной человека. Одна из них – полукровка Сирень – путешествует по острову в качестве футуролога, второй – полусвободный Артем – ее сопровождающий. Попытка резко придать действию динамики через боевые сцены и внезапный коллапс (землетрясение) оборачивается для Веркина провалом: описывать боёвки он совершенно не умеет, нагнетать тревогу тоже. «Я выстрелила. Убила одного. Потом убила второго. Потом убила всех. Такая я, оказывается, меткая». Вот что-то из этой оперы. Джо Аберкромби надрывно хохочет в сторонке. Вообще Веркин, такое ощущение, взял кучу понравившихся ему элементов у разных авторов и в разных жанрах и попытался всё это вплести в свое повествование. Тут и попытка сделать что-то неожиданно жесткое и кровавое в стиле Тарантино (отсюда и мое, возможно, не очень уместное сравнение с Аберкромби). И показать все тяготы выживания в постапокалиптическом мире с ребенком на руках (привет Кормаку МакКарти и его «Дороге»). И «Рассвет мертвецов», и много чего еще. Я бы со своей стороны провел параллели с Паоло Бачигалупи: достаточно общего, начиная регионом места действия и заканчивая беспросветом вокруг. Учитывая, что Бач не так давно выпустил свою собственную «янг-эдалт», было бы неплохо сравнить. Однако в целом у Веркина не получилось. Многое не вяжется.

Заряженные ружья на стенах не стреляют. Некоторые сцены описаны не правдоподобно, не логично, не целесообразно, бессвязно. Пусть сам Веркин оденет описанный им макинтош и попробует пробежать в нем хотя бы метров триста, а мы на него посмотрим; зачем его тягала на себе всю дорогу девица – понять сложно. Концовка эмоциональная, на разрыв нерва, но некоторые скажут «слёзовыжималка» и будут правы. В итоге имеем то, что имеем. Кому-то нравится, кому-то не очень. Упустил бы я что-нибудь глобальное, если бы не прочем данный роман? Однозначно – нет. Но отслеживать ситуацию в российском писательском цехе нужно и полезно. В том числе, чтобы увидеть его БУДУЩЕЕ, за которое так ратует Веркин.

Не могу назвать роман безупречным. Технически сделано рвано. Начало прям откровенно нудно, с этими общими описаниями. А в конце педаль боевика врублена на полную, и все начало летит в корзину для грязного белья.

Есть несколько цельных эпизодов, которые прям чуждо смотрятся в лоскутном одеяле.

Откровенно натужный юмор по поводу негров. Фабула ходульная в прямом смысле. Ходют и все. Фантдоп — смесь из «Заводной» Бачигалупи, Войны Z, Дороги и еще других известных вещей.

Но между тем. Местами проступает в тексте нить, которая связывает землю и небо. И вот когда эта нить проступает, и начинает звучать от вибрации, то тут и понимаешь, что можно ради этих мест лопатить породу пустого текста.

Эдуард Веркин придумал и расписал во всех подробностях очень интересный мир постапокалиптического будущего, в котором на руинах былого, осталась практически одна только Япония, а Сахалин превратился в последний рубеж и форпост цивилизации. Просто удивительно, насколько много мелких деталей, создающих эффект присутствия, разбросано автором по ходу текста. Но, мне кажется, это и плюс, и минус книги одновременно. Такие подробные описания мельчайших деталей делают книгу очень тягучей, медленной, тяжелой. В конце концов от них начинаешь уставать, становится просто скучно, начинаешь пропускать абзац за абзацем. Скучно читать несколько страниц про костюм главной героини, пару страниц про описание какого-либо здания, или лесную дорогу... Кроме того текст изобилует прямо-таки физиологическими подробностями смертей, отправления естественных надобностей и т.п., от которых неподготовленному читателю может стать дурно.

Остров Сахалин у Чехова — место жизни. Пусть убогой, временной или просто каторжной. Наполненной обидой и презрением. Но — небезнадежной. Новый край, в котором когда-то появятся настоящие города. Хотя бы для внуков-правнуков...

У Веркина Сахалин — место дожития и смерти. Сотни тысяч китайцев бегут на остров с материка, но в саму Японию их никогда не пустят, лишь отберут всех здоровых детей.

При некотором сходстве — люди живут на острове временно, устраиваются не навсегда, отказываются думать, что пустят здесь корни — Веркин ставит совсем другой вопрос. И звучит он так: что останется после исчезновения народа? Твоего народа?

Держава и земли? России больше нет, а бескрайние просторы теперь заражены, отравлены и там бродят зомби. Всё будто проклято на веки веков.

Имена? Как от Советского Союза остались названия кратеров на темной стороне Луны? Или как от Рима нам остались сотни слов? Но Веркин безжалостно показывает, что сохранение старых сахалинских названий — это просто фиговый листок, которым другие народы прикроют собственную неблагодарность. И еще это способ не называть японскими именами землю смерти.

Достижения? Вы полетели в космос? Оставшиеся после ядерной войны люди просто не вспомнят, кто первым это сделал. Пусть они сами стремятся к небу и другие планеты становятся чуть не последней надеждой — зачем им память о вас?

Православие? В книге христианство показано настолько гротескно, настолько безнадежно и бессмысленно, что даже не хочется так оставаться в будущем. Мистическая вера становится отравленной и больной, как сахалинская земля, на которой процветают некротические культы. Теплится лишь вера в отъезд — сейчас в Японию, а потом — к звёздам, на космических кораблях.

Твоя кровь будет жить в других народах? Если только останутся дети, и уцелевшие согласятся признавать родство. Голубоглазая героиня помнит о происхождении своей матери. Но таких как она слишком мало в Японии. Да и сегодня, оглянитесь, многие ведь народы задумываются над тем, что Париж это место, где когда-то жили французы...

Твои книги? Поэзия? Идеи? Может они и сохраняться в памяти горстки ученых. Но уцелевшие после ядерной бойни народы переживают вспышку национализма. «Остров Сахалин» рисует предельно милитаристскую, опростившуюся культуру Японии. Осталось мало учёных, еще меньше поэтов. Жить просто тяжело, и очень надо найти постороннего, чужого, которого можно обвинить во всех бедах. После чего унижать и сладострастно презирать. Япония стала той жестокой, отчаянной державой, с которой готовился воевать Аркадий Стругацкий. Слесари, матросы, надзиратели и санитары — зачем им писатели-гайдзины из других эпох? Разве что просвещенный чиновник прикажет подавать чай в подстаканниках. Но это всего лишь каприз бюрократа — чтить обычаи прошлых народов.

Кроме того, чтобы остаться в умах немногих уцелевших после ядерной катастрофы — надо владеть умами людей до её начала. Сегодня дискурсом владеют американцы, потому в романе куда больше англосаксонского, чем русского. Стать античностью для нового мира — третьим Римом для азиатских культур — у русских не факт что получится. Мало мест в умах людей завтрашнего дня, и жестоко дерутся сегодняшние образы за эти места.

Как Парменид, философствуя, отнимал у вещи все качества, оставляя лишь её бытие, так и Веркин отнимает все привычные образы бессмертия народа. И лишь когда исчезает всё преходящее, становится понятно, зачем же понадобился ему парафраз чеховской книги.

В «Острове Сахалине» восемьсот девяносто пятого года издания описаны гиляки. Последние сахалинские аборигены, у которых не осталось ничего, кроме ненависти и дисциплины. Лишь в служении чужим людям, чужим идеям они ещё могут найти себя. Потому используют их для поимки беглых либо для охраны. Им по силам любые ответственные поручения, для выполнения которых не надо знать грамоты.

Русские в романе как гиляки. Главный герой это «прикованный к багру» каратель, заботам которого можно поручить молодую девушку из метрополии. Молодой парень с уже пошатнувшимся здоровьем. Артём убьет десятки людей, но её не тронет — таков приказ. Ещё будет строить столбики из речных камней — каирны — единственный вид искусства, который он понимает. Благородный дикарь, вот кто он такой.

Но русские и не гиляки. После нас остаётся некое свойство души, без которого в мире завтрашнего дня очень плохо. Когда-то наш народ был признанным носителем этого качества, играл свою роль в большом концерте «мировых чувств». Сейчас его не стало — и без русского милосердия невыносимо жить что японцам, что китайцам, что немногим оставшимся американцам.

Нельзя сказать, что бессмертие народа через чувство — уникально. В романе буквально парой абзацев рассказано, как американцы оставили японцам самоиронию. Лучший миноносец империи теперь называется «Энола».

Героиня — милосердна. Она сама не осознает этого, не умеет обращаться с этим своим качеством. Молодая красавица, которой сложно ограждать себя от назойливого мужского внимания. Роман — это её воспоминания, она много где противоречит себе, порою врёт, как очевидец. Впервые Сирень покидает родной дом и привычную академическую среду, чтобы совершить путешествие — оценить будущее Сахалина, его перспективы. У неё с собой отцовский макинтош, пара пистолетов и лучшие рекомендательные письма. Стреляет она без промаха, смотрит на мир не зашоренными глазами и хочет быть порядочным человеком.

Её образ — тоже совершенно не подходит для посткатастрофической Японии. Светлый и строгий, не отягощенный жаждой власти, наживы и умением идти по головам. Он будто пришел из романтического анимэ, которое объявили «фривольной мультипликацией» и уничтожили. Сирень почти ничего не пишет о любви, и очень много о страданиях и смерти. Но рядом с ней люди меньше всего хотят страдать, и пытаются отыскать в себе что-то хорошее, яркое. Не всегда у них получается и она устает заглядывать в раскрывающиеся души.

Фоном для путешествия Сирени становится гибель острова.

То, как героиня пытается спасать людей, кого стремится спасти, какой возвращается из путешествия — ослепшей и облученной, потерявшей свою любовь — показывает, насколько неудобно милосердие, как с ним трудно обращаться.

Как с огнём.

Но разумный эгоизм и сухая рациональная взаимопомощь приводят в тупик. Лучший поэт эпохи окажется на каторге, и умрёт, отказавшись от всего человеческого в себе, обернувшись натуральным зверем. Миллионы людей, оставшихся на острове, власти просто бросят и убьют, опасаясь эпидемии мобильного бешенства.

Так что в мире, где так мало осталось шансов на выживание человечества — невозможно без милосердия. Либо японцы в итоге станут милосердными, и научат их этому воспоминания Сирени, а её внук увезёт с Земли — либо кончатся, как прочие народы, назначая всё новых отверженных, выжигая очередные острова.

Это примиряет надежду на существование человечества с финалом романа, где русских больше нет.

Роман по качеству изложения очень даже неплохой. По крайней мере, не уступает в этом большинству авторских вещей. Я, кстати, изучив отзывы, приступал к книге с опаской, ожидая, что она окажется перенасыщена психологией — философией, однако это вполне годный приключенческий фантастический роман без избытка «зауми». Конечно, философские рассуждения на несколько страниц действительно присутствуют и действительно восторга не вызывают, но их немного, и сильно испортить впечатление от романа они не могут.

Гораздо больше мне не понравились логические и технические (по тексту) ошибки — то на одной и той же странице начальник тюрьмы несколько раз обзывается майором, потом полковником, потом снова майором, то макинтош то теряется, то снова на плечах, то постоянно упоминается дефицит патронов к пистолетам, который отнюдь не соответствует уровню расхода по сюжету и прочие неувязки. Но это мелочи на фоне глобальной логической несуразности, связанной со спецификой придуманного автором мобильного бешенства, которая полностью разрушает суть и смысл ключевой драмы произведения.

Черный юмор типа рационального использования «давальческого сырья» в виде переработки китайцев — корейцев на топливо и мыло, либо сплачивающие нацию традиции «мордования негра» выглядит весьма натужно, хотя автор явно старался таким образом — за счёт абсурда ситуации — разбавить шуткой мрачную картину непрекрасного нового мира.

В общем, если опасения относительно того, что книга окажется скучной, не оправдались, то и признание книги «взрослой» тоже на мой взгляд, не оправдано. Хорошая развлекательная вещь, но по классу — юношеская фантастика.

Первая и единственная книга для взрослых от детского писателя Эдуарда Веркина. По крайней мере первая, которая так позиционируется.

Постап, непонятно какого толка, пока кажется, что чисто климатический. Хотя, наверно не только. Курилы не наши. Девушка, наполовину русская, наполовину японка, ну вроде бы так кажется по итогам первой главы. Она этнограф-футуролог. Безумие — футурология в постапокалиптическом мире! Но мир этот тоже разумностью не отличается.

Остров Итуруп, действительно существующий Курильский остров, на котором действительно есть запасы рения.  И его на самом деле будут добывать в ближайшие годы. Он нужен для радиоэлектроники, оптики, но главное для оборонки — обтекатели ракет содержат сплав с этим материалом. А в постаповском мире у кого ракеты — тот и главнее.

Чиновники, хоть теперь и японские — изображаются все теми же образами русских классиков. Все те же жалобы, все та же нужда... образ здоровенного, а точнее просто славянского роста священника, который для миниатюрных азиатов кажется великаном, китовое кладбище, вымершие птицы, умерающие шахтеры... Все нагоняет тоску, не в смысле скуку, а прям настоящую депрессивную обстановку. В образе священника, мне почему представляется дядька, похожий на Льва Толстого, уж не знаю, но как-то ярко так высветился в сознании. Немного намёков на какую-то мистику, но не более чем, хотя почитаем-увидим.

А вот мы и узнаем, что все-таки причина конца привычного нам порядка — это война. Не совсем понятная, начатая Ким Чен Ыном... Ну нет не Ыном, а Юном, в общем КНДР всему виной, замес получился странный, как Россию в него закружило непонятно... Но в общем России больше нету. Есть Японские северные территории с сохраненившимися русскими названиями. Вот таким автор показывает нам картинку из конца 21го века, ну или начала 22го, год нигде не мелькает.

То, что мы узнаем дальше — это жутко... хорошо, что наших не осталось, было бы ужасно и даже мерзко, если бы и им пришлось бороться за выживание ТАКИМ способом. А японцев начинаешь ненавидеть, эти милые анимешные образы, сложившиеся в начале, начинают преображаться в подлые и страшные... хотя дело тут совсем не в нации, такова природа человека.

Далее мы видим эдакий почти стимпанковский Холмск, хотя весь мир балансирует где-то между 19м и 21м веком, склоняясь чаще к первому, чем ко второму... Ну и узнаем о некоем мобильном бешенстве,  которое свирепстувует на материке, не уже ли зомбиапокалипсис тоже, вдобавок к ядерному — да потрепало этот мир, ох как потрепало. Ну и есть предположение, что скоро появиться персонаж, с которым случится романтическая линии у героини. И его имя такое до боли знакомое, взятое у персонажа одного из известнейших межавторских циклов в нашей стране.

Отдельный респект за подстаканник в поезде, как-то прям стало тепло, при прочтении этих строк, в голове застучали колёса и будто бы лесок показался за окном.

Ну и немножко нам показывают историю с другого ракурса, воспоминания того самого телохранителя, о его прошлом, непонятно на сколько недавнем или отдаленном. Сжигание трупов ради топлива — это отсылка к какому-то произведению, но я не могу вспомнить какому, даже Гугл не в силах мне помочь. Ну а описываемый напарник телохранителя — это вообще прям колоритнейший персонаж. Старик, помнивший еще прежний мир, ура-патриот и националист, самоувернный самодур... В общем очередной символ нашей страны, от которой в том мире остался только призрак. Ну и названия глав, в которых повествование идёт от имени нашего соотечественника, как бы намекают на что-то, но это, конечно же, не точно.

Ну и про секты, существующие на Сахалине, их несколько и видимо они еще себя покажут, а может быть и нет. Пока сложно выделить какую-то прямую линию сюжета, помимо путешествия.

Не могу не отметить фамилию одного из заключенных — такая же, как у известного режиссера аниме, работы которого мы недавно смотрели, совпадение ли это? Не думаю.

Хотя мы его еще увидим дальше, там это совпадение уже не покажется таким милым...

Ну и конечно, автор не обошел стороной тему убийства и чувств, которые человек при этом испытывает.

Хотя в данной книге эти внутренние метания как-то легко разрешаются, может быть это постаповский мир так располагает к этом?

Отдельного внимания заслуживает брань на неизвестном языке, которую периодически использует русский спутник нашей героини, подозреваю, что она тоже русского происхождения, брань эта, просто Сирень была не посвящена в этот раздел великого и могучего.

Еще классно, когда места тебе знакомы, пусть не в реале, но при расчете доставки и последующих отгрузках — мы часто отправляли товар на Сахалин. Углегорск, Анива, Александровск, Поронайск, Невельск, Корсаков — все эти места мне знакомы, я могу зайти на Гугл-карты и посмотреть где они, относительно друг друга, прочертить маршрут героев... Это изрядно добавляет реализма!

А вот от хрономиражей, или хрономороков, как их зовёт автор, стало как-то жутковато, почему-то такие штуки меня всегда пугают. Гугля эту тему — наткнулся на кучу лженаучных сайтов, рассказывающих о хрономиражах в нашем мире, самолёты времен Второй мировой, солдаты Конфедерации, славянские витязи... А что если? Да не... не может быть... или...

Ну и конечно же, в процессе всех этих путешествий по острову не может, ни произойти нечто... А вот что, я вам, конечно, рассказывать не буду — это вы узнаете, прочтя книгу.

Еще хочется отметить некое безумие, встречающееся на протяжении книги. Оно как будто бы затаивается, а потом вылазит из-за угла и показывает свое жуткое лицо, иногда в виде событий, иногда в виде персонажей, иногда в виде объектов материального или не очень материального мира. Доставляют некоторые параллели с нашим сегодняшним днём, сбор валежника — выглядит словно бы отражением мема 2018 года, про то, что Илон Маск запускает Falcon Heavy, а в России легализовали сбор валежника... Эдакая усмешка, правда понятная здесь и сейчас, в год выхода книги, уже менее понятная сейчас, спустя пару лет и врядли будет понятна лет через 10.

А ещё это не только роман об исследовательнице будущего — это роман и о будущем. О том как ядерная война уберегла от климатической катастрофы и даже еще кое чего, гораздо более страшного. Но вот только это все вроде как философия, потому что непонятно толком от чего, что там такое изобрели? Не объясняется подробно. А может оно и не надо, чтоб объяснялось, ведь не в этом соль вся?

А еще этот спутник, с известным русским именем, как-то он похож на своего тёзку с таким же русским именем из очень популярного цикла, о котором я уже говорил — ведёт он себя так же по-тенейджерски, не на свои годы. Хотя, это и понятно — ведь автор то детский, вот его по ходу не отпустилодо конца, мир страшный он выразительно обрисовать смог, а вот тут что-то не задалось. А может я придираюсь, но вот коробит прям, ну что он тупит-то так? Ладно, еще ведь не конец, может дальше оно по-другому будет? А может автор хитрит немного и опускает какие-то детали? Ну об этом мы не узнаем или узнаем, но только в конце, а спойлерить я уж прям так не буду.

Хотя про конец сказать стоит. Он с одной стороны впечатляет, а с другой смазывает общую картину всей книги. Мне напомнило трилогию Экзо, тоже Эдуарда, только не Веркина, а Катласа. Особенно последнюю книгу трилогии, где было меньше боёвки и больше философии.

Нам дают ответы, но не все. А ещё нам дают надежду. Надежду на будущее. Которое Сирень всё-таки застанет. Но это уже совсем другая история...

Для меня Веркин стал очередным открытием в российской фантастике, на этот раз более современной и трендовой.  После Ибатуллина, который написал и закончил с прозой, тоже немного страшно, что вот великий несерийный роман и все,  дальше не будет ничего, но тут автор пишет давно и упорно, потому есть надежда, что будут еще вещи, пусть не о Сахалине, но будут, остается только ждать и верить.