Татьяна Толстая «Кысь»

Одна из лучших вещей, прочитанных мною за последнее время. Сродни и Оруэллу и Замятину и Желязны! Желая нести людям пламя лучшего необходимо позаботится и о факелоносцах, а то желание владеть пересилит желание отдать. И вообще, тяжело по капле выдавливать из себя раба, а вот обратная дорога гораздо легче. Однажды одна греческая гетера спросила Сократа:

- Ты годами рассказываешь своим ученикам о воздержании, но стоит мне только подмигнуть, и все твои ученики окажутся у моих ног

- Конечно — отвечал Сократ- под гору то идти легче!

Страшно, когда «КысЬ» только и ждет, как тебя захватить, а вот, когда захватила...

Книга вызвала неприятие. Особенно концовка. Но написано здорово. А в литературе, в конце концов, только это и имеет значение.

Книга невероятно легко читается, затягивает с каждой строчкой, так и думаешь вот переверну страничку, а там ещё интересней, а там наконец-то интрига раскрутиться, переворачиваешь последнюю страницу — и жестко разочаровываешься. я все могу простить автору и некоторые несостыковки сюжета, и странные нелогичные поступки героев, и супер нереальный постапокалиптический мир, но невнятную обрубленную концовку — никогда! А так «Кысь» вполне забавная, может быть, и стоит чтобы прочитать, если заранее не настраивать себя на что-то большее, чем среднестатистический скукоубиватель.

Всегда с опаской относился к современной русскоязычной прозе, но тут просто не смог удержаться. Фантастика, антиутопия, постапокалипсис — разве можно пройти мимо столь многообещающих тегов? Но на деле вышло, что «Кысь» штука в первую голову сатирическая, а остальное уже потом.

Да, по антуражу это чистой воды постапокалиптическая фантастика. Толстая описывает мир после катастрофы, в котором люди, деградировавшие примерно до средневекового состояния, выживают как могут. Но из этого абсолютно фантасмагоричного и безумного мира повсюду торчат уши нашего с вами прошлого и настоящего. Тотальная нехватка продуктов, очереди, задержка получки, бесправные работяги-перерожденцы, красные сани, на которые местные нквдшники сменяли былинный черный воронок за недостатком бензина, кухонная философия, вечный тихий протест себе под нос, стенания по умирающей культуре и засилью бездуховности, пьянки до рассвета и пение хором. Знакомо? Знаю, что знакомо, даже и мне, хоть и не жил я в те времена. Да в сущности и неважно, что вокруг — союз, федерация или вот удельное княжество великого мурзы Федора Кузьмича (слава ему!). Люди-то всё те же, хоть и с хвостами.

К сожалению, этот же социальный даже не подтекст, а смысловой пласт играет с романом злую шутку. Вся эта злая сатира и ёрничанье уже изрядно приелись. Из-за них сильный и талантливый текст воспринимается как умная и мастреская, но всё же пародия на классические антиутопии. Все люди как люди, а нам, русским, подавай духовность и благолепие. Мы та ещё рвань мечтательная, нас хлебом не корми — дай порассуждать о смысле жизни и тайнах бытия всласть. Волю дай, так и просидим на кухне всю жизнь, до хрипоты споря, что делать. А тем временем всякие там кудеяр-кудеярычи пойдут — и сделают, да такого наворотят, что ещё долго будем охать и вопрошать в пустоту: кто виноват-то? У Брэдбери книги жгут, ведь в них ответы для каждого, кто готов искать. А здесь — читай не хочу. Вот только разумения никакого, Бенедикту нашему что Кафка с Камю, что проблемы выращивания огурцов в средней полосе, всё едино. Ему главную книжку подавай, чтобы все ответы разом, русским по белому. Не бывает так, чтобы сразу всё на блюдечке. И интеллигенты-прежние хороши: в себе, дескать, ответ ищи. Опять двадцать пять, загадочная русская душа и неисповедимый русский менталитет. Да не бывает чего-то из ничего, не бывает просто так ни озарения, ни катарсиса. У героя 451 по Фаренгейту было все, кроме искусства. И ради него он пожертвовал устоявшейся спокойной жизнью, бросил вызов системе. А Бенедикту всё одно даром подавай, в книжке али само из глубины души придёт. Болтать не мешки ворочать, болтать у нас все мастера. А как задницу оторвать от стула, а себя-любимого от горькой — нет желающих. Кысь у них в головах, эвон как. Была разруха, стала кысь. А что изменилось-то?

Вот поэтому-то диалога с Брэдбери не получилось. Идея понимания, осознания искусства очень хороша. Книг недостаточно, они не дают ответов, а только показывают путь и помогают выбирать. Но иррациональная авторская вера в избранность русского народа и какую-то присущую нам особенную духовность всё портит.

Отдельного упоминания заслуживает язык. Толстой отлично удалась стилизация под старорусский говор, всё очень уместно, складно и не вызывает раздражения (см. Цветочный крест) . Авторские придумки-добавления тоже очень хороши. Вообще, над стилем и цельностью проделана огромная работа. Это ещё один плюс.

«Кысь» — вещь местами тревожная и мрачная, но всё же для эпохального романа-предупреждения, способного встать вровень с грандами антиутопии, в ней многовато типично русских навязших в зубах тягомотных рассуждений о духовности и обустройсте России. Но прочитать в порядке ознакомления безусловно стоит. Очень самобытная, душевно и с любовью написанная книга. Персонажи, юмор, стилистические красивости — всё на месте. Словом, отличный роман, но мог быть великолепным.

Этой книге нельзя не отдать должного. Действительно, впечатляет язык — гибрид деревенского просторечного диалекта и чего-то лично автором изобретенного. Гротескный мир.. мирок, созданный автором, заставляет в себя поверить, несмотря на всю парадоксальность. Берет жуть от ряда описаний — петушиные гребни по телу, игры в поскакалочки, жизни мышья суета. И философия, глубокая и нестандартная, тоже на месте. И все же, больше 6 поставить не могу. Уж больно все беспросветно, уж больно нагоняет депрессию. И сам начинаешь слышать за окном далекое завывыние Кыси...

Что-то в книге есть такое, что не вызывает депресии, несмотря на «черноту» сюжета. Смех и печаль. Глубокая и интересная вещь!

Читала давно, но книга очень интересная и актуальная мир после ядерной катастрофы. Некий вариант игры «Сталкер» и Чернобольской зоны. Очень хорошо изображены отношения людей в опасном мире, но таком для них уже привычном. Ведь для них даже обычные куриные яйца это яд. А знания передаются почти, как в старину устным словом от одного человека следующим поколениям. В общем мир, где правит анархия, загадочные санитары и монстры к сожалению уже настоящие.

ТАТЬЯНЕ ТОЛСТОЙ.

Пускай у Вас фамилия,известность,

Загранпоездки,связи и валюта,

Но покорить изящную словесность?-

Не мыльтесь,милая,давайте «кысь» отсюда!

Александр Бывшев,Орловская область,пос.Кромы.

На редкость муторная книга…

Нет, читать ее легко. Язык ее жив и необычен – заковыристый, парадоксальный, чуть фольклорный. Странный алогичный мир морока-яви. Знаете, я во всем в этом даже разглядела сатиру на наше ближайшее прошлое и нынешнее…

Меня вгоняет в логический ступор перерождение Бенедикта. Когда я пытаюсь понять, почему чтение книг задушило в нем души дыханье, я чувствую себя неуютно. Потому что не понимаю…

Обычным усредненным голубчиком Бенедикт и солнцу радовался, и дня нового ждал, и в душе что-то варилось и попыхивало. Появились книги – и мир пропал для него. Но… самое страшное, что может случиться с ушедшим в книги человеком – его назовут эскапистом. Его интересы, мировоззрение, мечты будут оторваны от буден мира и только… Или я ошибаюсь? Книги утопили Бенедикта. Глаза слепнут, душа мертвеет, сердце высыхает в кукиш. Людей вокруг нет, есть книги – и ради печатного слова герой берет крюк и убивает человека. Становится Кысью. Скажите – это сделали книги? Что имел в виду автор? Я не понимаю…

Кин-дза-дза постапокалиптики. Деревенская проза в фантастическом антураже. Лубок и социальная фантастика в одном флаконе. И — язык. Уникальный, неповторимый, никогда прежде не бывший. Со времён замятинского «Мы» не было в нашей литературе такого удивительного, сочного, специально изобретённого языка. Через язык мы входим в головы героев и видим их действительность — уродливую, ущербную, однобокую. Действительность, где зайцы прыгают по деревьям, а в хвойных лесах растут радиоактивные финики. Действительность, где мерой всего является мышиная шкурка, а котом именуют гигантскую мутировавшую крысу. Действительность, где червь считается лакомством, а людей запрягают в сани. Действительность, где нет памяти, нет знаний, нет морали, зато есть чтение, ставшее всеобщей потребностью. Действительность, где искусство — это лозунг власти (сбылась мечта древних философов!), где распоследний обыватель говорит цитатами из классиков, а посреди города стоит памятник Пушкину. Но как же душно в этом мире! И дело даже не в санитарах, рыщущих по городу в поисках спрятанных книг, не в мурзах, наслаждающихся своей вседозволенностью, не в Болезни и её Последствиях. Дело в людях — убогих, эгоистичных, полных суеверий. Лишённых даже минимального чувства солидарности. Не ведающих, что такое — человеческое достоинство. Сбегающихся на казнь как на праздник. Боящихся чеченцев, санитаров, Болезни, Кыси, собственных соседей — всего на свете. Потому что они — одиноки, и случись что, никто им не поможет. Наоборот даже, прибегут и весь дом растащат. Средневековье во плоти, но без сдерживающих оков религии. Общество, поражённое коллективной амнезией. Человечество, охваченное массовым инфантилизмом. С понятиями о добре и зле на уровне пятилетнего ребёнка. Объединение людей, так и не ставшее народом. Каждый сам за себя, и лишь Кысь одна на всех.

О «вкусностях». Так неприятно читать чужие, походя проведённые, сравнения Толстой с Набоковым, что решил написать своё...

Tertio, подходы к «кулинарии» у них, на мой взгляд, довольно разные (если не сказать противоположные): Владимир Владимирович склонен писать в «Поваренную книгу» живого великорусского языка свои рецепты (и повод листать её у «голодного» кембриджского студента самый что ни есть благородный), а вот Татьяна Никитична заглядывает в неё как исправная стряпуха, готовящая праздничный ужин по случаю удавшегося ужина (такой вот каламбур). Очевидно, что именно словарю Даля мы обязаны появлением этой «женской вкуснятины» (ничего не имею против женщин, но -) на полках наших «продуктовых» магазинов, что поделать — время полуфабрикатов.

Secundo, много писали о «поэтизации прозы», а мне почему-то послышалось: «гальванизация трупа». Поэзия она, конечно, наше всё. Только в данном контексте она напоминает постройку корабля среди пустыни — хорош, красив — спору нет, только вот поплавать ему негде — моря ещё не выкопали... Вообще, это, конечно моё крайне субъективное мнение, но вроде бы книги до сих пор писали, когда было что сказать и выразить, а теперь вот — целый роман ради самого голого выражения (читать — «от скуки и ради красного словца»). Книгу читал давно, когда она только раскручивалась, но, через призму времени, видится мне, что Кысь есть скука, против которой можно и словарь полистать и «Кысь».

Primo, искусство, оно, конечно, развлечение, но не всякое же развлечение — искусство.

«...Конь — это мышь , а мышь это наше все!!» «...Когда бы могли бы и чтобы навеки избавить от голоду, холоду дверь запереть , могилою темную тканью томную застелить лужайку и на век замереть...» А жилочку то главную Татьяна Толстая нашла... и сковырнула. Казалась бы ну фантастика... ну чистя фантастика и не реально все, и думаешь, читая сначала, очередная больная фантазия «...ан нет ...там Ярослав!!» И понимаешь ты потом всю глубину, и голову пудовая мысля бьет и «...титьки на восьмой ряд пошли».

Отражается в этой книги проблемы современности, а кто не увидел, перечитать советую, ибо не поняли они книгу. «...и принято кричать — Чеченцы!.. Чеченцы!!»

«Это Пушкин колесо изобрел, Пушкин — это наше все!» До бесконечности можно цитировать!

Авторской волею жители «совка» оказались в постапокалиптическом мире. Мире-пародии, мире-издевке. Мире — собственном кривом отражении. [ремарка: я намеренно употребляю слово «совок», но не как уничижающий термин для всего советского строя, а как понятие, на которое перенесены обобщенные недостатки советского строя, ни на йоту не умаляя достоинств тогдашнего мироустройства] Про этот роман много написано в отзывах на странице, и, как верно отмечено, следует читать его, а не всякие рассуждения о. Но не могу удержаться и не сказать несколько слов о социальной модели, показанной в романе.

Бенедикт — писец, а вернее переписыватель произведений Федора Кузьмича («Слава ему!») — обитает в деревне, где дома не запираются, где воруют все, что плохо лежит, где старички с официальным видом у могилы произносят ничего не значащие торжественные речи и случайно найденная инструкция к стиральной машине — есть символ приобщенности к чему-то высшему. Это «совок», показанный в кривом своем зеркале.

«Мы говорим — партия», подразумеваем: Федор Кузьмич. Причем, как вожди сменяли друг друга в реальности, так и в пространстве романа упоминаются несколько предшественников Федора Кузьмича (слава им всем!), и каждый из них был светочем для безграмотных «голубчиков». Причем, в «лубочном» стиле Толстой мы видим отражение того же роболепного отношения, согласно которому что царь, что генеральный секретарь, что президент для нашего с Вами соотечественника, в общем-то, едино.

Государство давало квартиры, участки, зарплату, магазины были пустыми, и повсюду громозлились огромные очереди, а все, что можно было достать, — доставалось у «спекулянтов» на рынке, и в романе мы видим, что иногда со складов что-то выдают — но, как правило, не «в пору», ломаное, порченное, с огромной очередью и всегда по норме (ведро в одни руки), а иногда — «не выдают», мурзы себе забирают, сами разъезжают перед «голубчиками», покрикивают, а государственное добро оседает в мурзиных закромах. Характерен эпизод с выдачей зарплаты за месяц: в одном окошке мурза выдает зарплату, а в другое окошко неси сразу и налог оставляй.

«Совковая» цензура выражается в том, что люди уже не помнят, кто является истинным творцом того или иного произведения — все написал, сочинил, нарисовал, изобрел и выдумал Федор Кузьмич, а писцы, вроде героя Бенедикта, его «сочинения» переписывают, мурзы это продают, а «голубчики» покупают и читают. Все без разбора. Прежние названия забыты, один из старожилов все норовит развешать таблички да столбы с надписями, мол, где Кольцо Садовое, где Санкт-Петербург, где Царицын, а то нынешние норовят забыть не то, что названия улиц, но даже и сами города величают то Ленинградом, то Сталинградом, то Федор-Кузьмичском.

В любой из деталей мира Татьяны Толстой можно найти подобные параллели, отчего повествование превращается в процесс угадывания, хоть и с тоскливым оттенком. Но это только половина дела, потому что начинаясь в «совке» действие романа перемещается — куда? — в новую реальность.

И тут символичны персонажи, названные перерожденцами. В прошлом — они никто, рабы, которые возят сани мурз и самого Величайшего мурзы. Но вот сердобольный старожил жалеет одного из них, дескать, «перерожденец тоже человек». А перерожденцу только того и надо: хамоватый по натуре своей он хамит только больше, но в новом времени вырастает в начальники и помощники новой власти. А там и в саму власть.

Новое время рождается и прорастает из прежнего медленно, исподволь, после чего прорывается переворотом, в котором можно угадать события августовского путча. Конечно, за границами метафор Толстой остались распад СССР и вообще вся внешняя политика, переворот закончился смертью правителя, хотя на самом деле — лишь его отставкой, но потому она и «лубочная сказка»: ложь, но с намеком...

В новом времени на Пушкина, который «наше все», вешают сушить белье, законы лепятся новой властью один чудесатее другого, впрочем, для голубчиков ничего кардинально не меняется. И вот уже вслед за Федором Кузьмичем народ скандирует (впрочем, поругивая за глаза) — Борис Николаевич, Владимир Владимирович... В новом времени залог счастья — резервуар с «пензином» в недрах земли. Намек тоже как нельзя более прозрачен. «Пензин» в руках перерожденца.

Итак, почти антиутопия. Впрочем, здесь не государство давит человека. Здесь самая суть человека определят химеру, которая и есть государство. «Мышь — всему голова». Вместо культурных ценностей — после открытия железного занавеса тонны низкопробного чтива (порнографии, боевиков и сериалов), которое новый интеллигент Бенедикт поглощает, заглатывает и никак не может насытить внутреннюю пустоту. В этом смысле Бенедикт Толстой — двойник Коллекционера Фаулза, он пожирает культуру не понимая ее, «коллекционирует», не видя и не желая в ней ни жизни, ни красоты. Он также, как и коллекционер, давит все непривычное, «живое», раздвигающее его узкие привычные рамки, угрожающее привычному (полному воровства, лжи, хамства) уродливому существованию.

Роман заканчивается большим взрывом, после которого все наше бытие вылетает в трубу, а русский «голубчик», извечно начинающий с начала строить свое светлое будущее, получает новый шанс и вновь, не унывая, берется за сизифово дело. Будет ли у нас такой шанс, доживем ли, переживем? На эти вопросы должен ответить читатель. В этом романе противоречив образ самой мифической Кыси, и, пожалуй, для понимания его требуется не просто прочтение, но перечтение романа. А понять его нужно. Чтобы приготовиться. Ведь однажды и за твоей спиной может возникнуть Кысь с крюком, тоскливо нацеливаясь в жилу на шее.

P.S. Интересен тот факт, что общий антиутопичный тон романа, сконцентрированность сюжета вокруг книг и большой пожар в конце странным образом напоминают ход «451 горадус по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. Не знаю, случайно ли или намеренно?..

Прочитал как-то за один вечер, не без сложностей конечно, но в принципе и не без удовольствия. Складывается навязчивое ощущение, что роман этот писался с таким тщанием и бесконечным доведением слога до блеска, лишь для одной цели — войти в программу обязательного чтения для школьников. Комично неправильный взгляд на мир, которым смотрит главный герой, в первой половине книги, заставляет смеяться до слез. Но уже и там, сквозь смех, в душу пробивается что-то неотвратимо черное, какая-то мерзкая, скользкая дрянь, слепленная из страха. Ко второй части книги, она разворачивает крылья и уже, честно говоря, совсем не до смеха. Эта как бы русская, как бы неизбывная тоска по черт знает чему, впивается в главного героя крепко и сосет кровь, пока он сам не превращается в нее, в эту самую исконную русскую Кысь.

Это, если можно так сказать, история любви одного простого и тёмного но впечатлительного неврастеника к литературе. Она спасает тебя от страха, она дает тебе волшебные миры, но с каждой прочитанной буквой, отбирает у тебя твой покой, лишает наслаждения этой обычной жизнью, от способности сносить страшную черную мглу спокойно, без принятия собственной вины в случившемся с миром и людьми его населяющими, пусть даже и подспудного принятия. Я воспринимаю эту книгу, как признание в любви и ненависти к литературе от самой Татьяны Никитичны, сложное, виртуозное и совсем уже кажется, окончательное.

Читая этот роман, нельзя не вспомнить 451 по фаренгейту, по сути та же самая идея, но вывернута она на единственный возможный для русского человека лад. Если там книги сжигали потому, что боялись духовности как таковой, то здесь эту «болезнь» отнимают просто так, не отдавая себе никаких отчетов ни в чем, кроме того, что подход этот несомненно «государственный», а потому совершенно точно, правильный.

Рабская и холопская сущность русского человека, которому от свободы неспокойно на душе, это чуть ли не самый главный для уважающего себя русского интеллигента, вопрос. Так было всегда, так есть и так пребудет во веки веков. Стремление к свободе, для нашего человека, это вредная болезнь, которую все окружающие воспринимают в лучшем случае как безумие, а кто подальновиднее, те справедливо считаю безумие заразным. Сколько не тревож эти вопросы, не добьешься ничего, кроме отчаяния в сердце. Достоевский бился, Чехов бился, Толстой конечно, тоже бился, но замучавшись, прильнул к корням и воспарил. Так и Татьяна Никитична, открывает все тот же гнойник, смотрит на него и дает посмотреть нам, мы ужасаемся, нервно смеемся и спешим побыстрее отвести взгляд, потому что признак этот, болезни вечной и неизлечимой.

Книга очень хорошая, рекомендую всем людям.

Телевизор, прихотливо вырезанный из яичной скорлупы. Красиво, воздушно, но абсолютно нефункционально. В общем, типичное изделие высоколобой литературы.