Леонид Юзефович «Филэллин»

Греческий огонь возжегся у меня в сердце

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Сначала название. Филэллин Древнего Рима, полагавший современную ему римскую культуру оттиском греческой, совсем не то, что сегодняшний. В наше время, это человек, любящий греческий язык фольклор, музыку, литературу. Есть даже Всемирный день филэллинизма, девятнадцатое апреля. Дата смерти Байрона, погибшего в борьбе за свободу Греции. А уже это совсем близко к смыслу заглавия нового романа Леонида Юзефовича, действие которого разворачивается в годы Греческой революции.

«Филэллин» двадцатых годов позапрошлого века — человек, пришедший сражаться за освобождение Эллады от османского ига. Мятежного лорда мало кто читал, но многие вспомнят, что в «Графе Монте-Кристо» разоблачить Морсера как вора, предателя и военного преступника, удается благодаря письму из Янины — начальной точки той войны, привлекавшей как свободолюбцев, так и авантюристов всех сортов. Кто не находит в мирной жизни выхода разрушительным импульсам, хочет подзаработать на войне или бежит от тюрьмы.

Как герой, Григорий Мосцепанов. Хотя как раз он самый, что ни есть, правдолюбец. Неудобный человек, не желающий мириться с уродливой действительностью, которая вся искажение замысла Творца. Отставной штабс-капитан, вдовец, инвалид, потерявший на войне пальцы ноги, ныне учитель в Нижнем Тагиле. Жалованье учительское невелико, так ему много и не надо, квартировал у молодой привлекательной мещанки Натальи, тоже вдовы с ребенком, и чего уж там, любовь у них. В старой бане наладил Мосцепанов производство масла для негасимых лампад из нафты (перегонка нефти) — все приработок. Чего не жить?

А вот не может спокойно видеть обыденных вещей, вроде местного дома младенца, приюта для незаконнорожденных детей, откуда стараниями местного начальства украдено все, да не в комичном ильфопетровском стиле Сашхен и Альхен, а так, что детки умирают от голода, холода, болезней, ловят и едят тараканов. Другие и не смотрят в ту сторону, отвернутся вовремя, и дальше живут. Этому же, больше всех надо — строчит жалобы губернатору.

А того, глупый, не понимает, что всякое письмо можно перехватить еще на почте. В крайнем случае, указание разобраться спустят все тому же местному начальству. И начнутся мытарства бедняги: прежде указание по церковным лавкам не брать его масла, после увольнение, потом арест. Да не в положенные человеку дворянского звания условия, а к уголовным.

Ничего в нем нет героического. И в лучшие времена красавцем не был, а теперь вовсе — немолодой, потерявший в кругах пенитенциарного ада изрядно волос и некоторое количество зубов. Оборванный, тощий и грязный, заросший и обовшивевший. За что же все любит его эта длинноносая молодка Наталья, почему пороги за него оббивает, свиданий добивается, кусок от себя отрывает — ему привезти. Что-то, видно, есть.

Он такой гоголевский капитан Копейкин и Василий Теркин, есть в нем что-то от героев Платонова, проспавших счастье, а в некоторые моменты даже и от Юрия Живаго. В человеке всегда много чего понамешано. Мосципанов, да, живой, из плоти и крови. И этот роман, составленный из писем, дневников, воображаемых разговоров в форме, опять же, писем — он не читается, как эпистолярный. Нет зазора между событиями и их восприятием через призму пишущего, какой обычно налагает форма.

Есть ощущение жизни, которая постепенно разворачивается у тебя перед глазами. И это странным образом не мешает видеть-слышать очередного говорящего, с его речевыми особенностями, с собственной историей, стоящей за его плечами. Не разноголосица, но полифония, единство из множества, где целое больше суммы частей. Коих немало. И есть среди них замечательно интересные люди, вроде француза Шарля Антуана Фабье, греческого лекаря Костандиса или Игнатия Еловского, камер-секретаря императора Александра I.

Будет и сам Александр Благословенный, который предстанет в каноническом образе, закрепленном в коллективном бессознательном «Царством Зверя» Мережковского. Так нам ведь здесь не нужно «взвейтесь да развейтесь» и прочего ниспровержения условностей, эта история не для того. Но подробности смерти самодержца в очередной раз приведут в ужас, хотя бы вы их уже и знали. «Филэллин» удивительная книга, по-настоящему интересная, а финал меня просто очаровал.

Очень славный роман, по ощущениям сильно напомнивший «Журавли и карлики». Что не сказать, чтобы плохо — тому уж 10 лет как.

Если вам нравится полынно-суховатое повествование, сосредоточенное не на жизненных интересах конкретных персонажей, а на переплетении судеб в большой Истории — это ваша книга.

В лучших образцах эпистолярного романа есть что-то от ритмичности секса, но больше все-таки — от пинг-понга. «Филэллин» подкупает восхитительно раскрепощенным обращеним с условно эпистолярной формой: нужно — поиграет в «Бедных людей», захочет — переключится на беседу с воображаемым адресатом. Иное дело, что в некоторых случаях речь и письмо не очень-то мотивированы (зачем, к примеру, пишет полковник Фабье?). И, наверное, окончательным адресатом всех посланий — видимых и невидимых — является Бог, которому герои рассказывают о своих планах.

Правда, голоса некоторых героев оказались не очень выразительными (открываешь отложенную пару дней назад книгу и не сразу сообразишь, чье письмо-мемуар читаешь — грека ли Костандиса, француза ли Фабье; невыразительность голоса, впрочем, компенсируется выразительностью судеб). Зато Марципанов — герой, своей судьбою сшивающий пласты действия — очень выпуклым получился, этакий гибрид Жохова из «Журавлей и карликов», протопопа Авакума light, Бальзаминова наконец. В общем чудо как хороши русский донкихот Марципанов с его Дульсинеей-Натальей!

У Аладанова, которому Л.А. столь обязан, есть « Повесть о смерти». Как раз в Филэллине прощальные элегичные ноты определили мое впечатление. Ожидаемо качественный размеренный роман на историческом материале ( кроме Алданова и Окуджава вспоминался) от большого мастера. Эталонное сочетание ритмичной и ровной прозы с мудростью историка. Как и в случае с Пушкиным, от чтения Л.А. расширяются легкие. Л.А. избрал полуэпистолярный жанр — и преуспел. Уход Крюденер и Александра подан с достоинством и благородством, поневоле интонация видится близкой автору ( и ушедший Витковский и карабкающийся Ширвинд в своих книгах попрощались с читателем загодя, ну а Л.А. обходится без лобовых приемов). Отпели птицы, а солнце Эллады все останется прекрасным, звучит на последней странице.

Л.А. — совершенный исполин, которого и не стоит номинировать на книжные премии. Или создавать спец. приз, присуждаемый каждой новой его книге. Идеал такта, жизненной мудрости и благородства — сравню еще с Искандером. Здоровья и долгих лет ему.