Даниил Хармс «История Дерущихся»

В основе — отнюдь не новая идея — рассказ о том, как развивается любой конфликт — что между людьми, что между обществами. Но даже старую тему можно подать весело и свежо. Что Хармс, собственно, и сделал. Да так свежо, что и через много десятилетий не поблекло. Ну а финальная фраза давно стала крылатой.

Так и подмывает написать монографию «Методика прочтения текстов Даниила Ивановича Хармса», единственно, что останавливает, так это то, что у каждого читателя свой Хармс. Так вот, о «своем прочтении»: уже История, с большой буквы, в названии, диктует более чем серьезно отнестись к написанному — Исторя-с-сбольшой-буквы слагаема из тьмы, тьмы, и тьмы историй-с-маленькой-буквы. История ратоборцев — вот что такое дерущиеся.

Ограничимся, для простоты, всего тремя смысловыми слоями данного текста. А именно: мифо-поэтическим, военно-историческим и быто-примитивным, наиболее приземленным и кухонным (там более, что Хармс, именно через этот фильтр бытоописует фрактальную (самоподобную в каждой части) сложность (которая-то из-за своей фрактальности, и теряет свои непроницаемые и непостижимые, казалось бы, покровы-одежды, разусложняясь) Историю).

Мифо-поэтические корни «нашей Истории», конечно,

— во-первых, библейские (трудно бы было ожидать от глубоко верующего во Христа Хармса, что он оттолкнется, скажем, от книги индейцев киче «Пополь-Вух»), а именно, история Авеля и Каина — с которых, кстати, и началась писаться бесконечная «История дерущихся», традиционно, по итогам битвы, разделяемых на в прах поверженных и триумф празднующих (хотя смысл выражения «праздные люди» совсем другой, — вероятно это люди уже глубоко уставшие от рутины и обыденности всегдашних побед): «И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Быт.4:8). Так же, сокрушение, побивание и добивание противника челюстью, — чисто библейский прием, вспомним коварный обман филистимлянами Самсона, и что из этого в итоге вышло, кто оказался на коне: «Нашёл он свежую ослиную челюсть и, протянув руку свою, взял её, и убил ею тысячу человек. И сказал Самсон: челюстью ослиною толпу, две толпы, челюстью ослиною убил я тысячу человек...» (Кн. Судей 15:11 16);

- во-вторых, антично-гомерическиое пространство троянской истории, которая настолько (куртуазно-барочно!) пронизана брачными и внебрачными связями (и их ожидаемыми последствиями — «...что мы, не люди...») между богами, полубогами и людьми, что вмещает в свой кокон (а кокон это ещё и яйцо, и то, из которого вылупилась-родилась косвенная виновница падения Трои Елена, после того как Леда понесла от лебедя-Зевса..., ох уж этот божественный блуд...) весь корпус легенд и мифов пеласгов (и не только....). Парис побивающий Ахиллеса — такую картину маслом (и, заметим в скобках, рифмой) кто только не живописал: любой Ахиллес имеет ахиллесову пяту, а, значит, побиваем! Бывал-бывал Хармс в Эрмитажах, глядывал-глядывал....

Военно-исторические корни «нашей Истории»:

- во-первых, конечно, Полтавская битва — вот они, «северные войны», в анфас и профиль (так и приходит на память плач Коровьева по Берлиозу: «...Я был свидетелем. Верите — раз! Голова — прочь! Правая нога — хрусть, пополам! Левая — хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят!..»). А наше происшествие произошло в городе Петербурге, то есть Санк-Петербурге, основание которого и стало причиной Полтавской битвы, когда Петр Алексеевич начисто разбил Карла Карловича (а вот и Даниил Иванович страсть как любил называть героев по схеме «Иван Иваныч», жаль, что слишком широкая известность, — тогда, заметим, тогда, — как Гоголя, так и Пушкина, не позволяла ему называть их как Ник Ник и Сан Саныч). В этой-то северной «стоматологической» битве, на питерских, а не полтавских половицах, потомок Карла оказался сильнее;

- во-вторых, можно припомнить и эпизод из всё продолжающейся истории троянцев, уже на «европейских половицах» и в образе латинян-италийцев, — Carthago delendam esse! — Карфаген должен быть разрушен! — о том, как пуниец Ганнибал (оставим только выжимку-суть тех войн, оставляя за бортом и Гамилькара, и Гасдрубала, и Магона, и Катона Старшего со своим крылатым лозунгом, пережившего тьму империй, и сколько ещё переживет...), оседлав слона, попытался подчинить Финикии Италию (совсем как наш Алексей Алексеевич), но..., Карфаген был разрушен, распахан и в то поле щёдро насадили соль...

- в-третьих, про хрестоматийное, и не менее крылатое — «Кто с мечом к нам пришел...» и упоминать не будем, и пусть навеки упокоятся костяные остовы тевтонских псов в веригах рыцарского облачения на дне Чудского озера.

Быто-примитивные корни «нашей Истории», основные: наконец-то мы на родных кухонных половицах коммунального житья-бытья — конфликт межличностных отношений: игры, в которые играют люди — всегда и везде: от шатров библейских патриархов и их отпрысков до соседней квартиры, тем более до соседских душ (которые, как почему-то известно, потёмки...).

Почему так случилось? — окунемся в тексты Хармса и прейдем на личности: кто есть Алексей Алексеевич? И находим его следы (наследил, так наследил) в тексте «Рыцарь» (утративший чресла на полях Первой мировой Алексеев Алексей Алексеевич и его рыцарские мытарства) и в бесподобной истории, начинающейся вот так: «Так начиналось событие в соседней квартире...»: трое в кухне — он (Алексеев Алексей Алексеевич), она (Горохова Виктория Тимофеевна) и недоеденная Алексеевым каша (в помойном ведре...) Бриллиант в куче жемчугов, рубинов и изумрудов. «О, сюжет! А?!» — восторженно воскликнем фразой московского «полотера» (Басова, Владимира Павловича, если быть исторически точными даже в импровизационных эпизодах). Кстати, этот эпизод из фильма «Я шагаю по Москве» (ну чистый Хармс, только несколько облагороженный соцреализмом и чудом избежавший цензуры), которого-то и не было в сценарии — просто Басов проходил по коридору и захотелось снять его полотером-эпизодом, почти статистом: просим в кадр, — да не того масштаба оказался: Актёр! — что как-то перетянул на себя одеяло смысла и кадра, да и где-то и всей картины.

Да, — и Андрей Карлович тоже ещё встречается у Даниила Ивановича.

И всё же: О, сюжет! А?!