Даниил Хармс «Помеха»
- Жанры/поджанры: Реализм
- Общие характеристики: Социальное | Психологическое
- Место действия: Наш мир (Земля) (Россия/СССР/Русь )
- Время действия: 20 век
- Линейность сюжета: Линейный
- Возраст читателя: Для взрослых
Герои и не ожидали, что их любовная интрижка закончится, едва начавшись, и именно так....
Написан в субботу 12 августа 1940 года.
Входит в:
— антологию «Ванна Архимеда», 1991 г.
Аудиокниги:
Отзывы читателей
Рейтинг отзыва
jamuxa, 22 февраля 2012 г.
Существовали, существовали — и в Советском Союзе, — и секс, и кратковременные секс-интрижки, этакие миленькие адюльтерчики, усугубленные совокуплением жизненных пространств коммунального быта, превращавших жизнь в солянку межличностных отношений и сношений, адаптированных к социальным реалиям шекспировских драм, комедий положения и беспросветных трагедий (вспомним и у Михаила Булгакова пикантную и сугубо реалистичную сценку в ванне, куда ворвался, одержимый погоней, поэт Бездомный: да уж, надо предполагать, что не один страстный, — и далеко не театральный, — акт подсмотрело эту ржавое чугунное чудовище, угодившее на старости лет в причудливые лабиринты джунглей нового быта) и приличествующие им, похотливо-романтические игривые прелюдии или пошловатые быстротечные скетчи (да не с кислой отрыжкой выдохшегося шампанского, а с прогорклым послевкусием сивушных масел..., как это у Хармса в сценке «Обезоруженный, или неудавшаяся любовь» — ...Пистон! Один пистон!..»).
Но, помеха, — и вроде бы межличностные препоны заранее уж сметены — разжигающие Пронина откровенное признание Ирины Мазер: «...я без панталон...», но есть ещё и главная помеха: Власть социальноподчинющего государства, и глаз ея недремлющий, социально близкий рефрен:
»...А дворник с чёрными усами
стоит всю ночь под воротами
и чешет грязными руками
под грязной шапкой свой затылок
и окна слышен крик веселый
и топот ног и звон бутылок...»
это из стихотворенья Хармса «Постоянство веселья и грязи», и, признаться надо, само название, как лемма (то есть сферы уже философско-геометрические, как у Спинозы) — принимается на веру без всяких доказательств. А, дворник — верный слуга государев, ведь, как и опричник, он вооружен метлой.
Текст, озаглавленный «Помеха» — своим «сухим остатком», в котором сконцентрировался весь «вынужденный брак» Государства и как бы граждан, — пострашнее и посильнее таких антиутопий, как многословные «Мы» Замятина и «1984» Оруэлла. Да, текст страшнее и пронзительней — своей якобы недосказанностью, — но он текст, поймавший, как в сачок, самое «сейчас», точку невозврата в момент неустойчивого равновесия времени между «до» и «после». И что Ирине Мазер и Пронину уже прошлое и будущее — они отныне проходят, в расходном ордере государства, под категорией «из дома вышел человек»: исчезли, растворились в обыкновенном государственном быте. А бытие? — лишь где-то эхо: «...у вас красивые чулки...»
Не петербургская повесть, но петербургская сага, и Хармс — последний скальд, перемежающий правдивую, а потому и абсурдную, как быт и бытиё, прозу стихотворными рифмами вис и драп, сшивая из щедро разбрасываемых им фрагментов свой «Круг земной».
Так и «сшили» и ему дело: так же как пристально всматривался Хармс в мир, так же пристально присматривался к нему и «дворник».