Хьюберт Селби-младший «Последний поворот на Бруклин»

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло. И сказал Сидящий на престоле: се, творю всё новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны. И сказал мне: совершилось!» (Откр. 21:1 — 21:6)

Само существование этой книги на свете — это прелюдия к библейским событиям. Буквально. А простое держание её в руках и, не приведи Г-сподь, чтение — наказание за ТВОИ, анон, грехи. И если ты держишь её в руках, твоя жизнь, скорее всего, уже никогда не станет прежней.

Добро пожаловать в Америку. Не в ту, которая диктует свою волю всем и каждому, а в другую, где на самом дне человеческого существования копошатся деструктивные элементы — воры, алкоголики, проститутки обоего пола и ориентации, тысячи их. На без малого четырёхстах страницах книги все эти так называемые люди: живут сегодняшним днём, беспробудно пьянствуют и дебоширят, дерутся чуть ли не до смерти, оббирают друг дружку и, конечно же, занимаются различными формами половых сношений. Последние, по слухам, даже у одного французского дворянина описаны гораздо пикантнее, чем здесь... Весь этот описанный буквально на одном выдохе нескончаемый праздник жизни сопровождается отборнейшим матом.

В чём может быть цель этой выставки уродов? Эстетика отвратительного? (своеобразной эстетики произведение отнюдь не лишено) Крик души? Завещание? Тест на дегенерата? Я не знаю, ребят, честно. Похоже на всё сразу. (да ведь получается, что книга действительно хороша!)

И что самое печальное — мне книга понравилась максимально. На серых танках грязи не видать (с)

Советовать нечто подобное кому-то ещё... а почему бы и нет-то? Читать всем без исключения!

P.S. А ведь где-то там, между притонами, под заплетающимися ногами, в спальнях с гудящими кроватями бродит Красота...

P.P.S. «Кто не без греха, пусть первым бросит в Меня камень...»

На самом деле существует еще одно издание на русском языке, и оно — первое. В короткоживущей серии «Революция №9», где были еще изданы оба романа Леонарда Коэна, сборник Керуака и мемуарный роман о юной Йоко Оно за авторством некоего Майкла Румейкера, в переводе Аркадия Кабалкина, который считается худшим по сравнению с работой Виктора Когана (я не сравнивал), эта книга вышла аж в 2002 году. И тогда же я ее и прочитал. Почти 20 лет назад, господитыбожемой!

Издание это примечательно еще и тем, что его предваряет предисловие самого Энтони Берджесса к первому английскому изданию. Там он хвалит дебют Селби, а также рассказывает историю первоначального запрещения романа в Англии. Вывод матерого романиста-хулигана таков: кто критикует этот роман за непристойность и греховность, сам и является тайным сосредоточием греха и мерзости. Трудно с этим спорить: сколько за эти годы мы видели политиканов со всего света, борющихся за нравственную чистоту своих наций, а потом изгнанных за непристойное поведение и всякие темные делишки.

Тогда, в начале века, в пору своей буйной молодости, я был страстным поклонником всяких модернизмов-постмодернизмов. И роман Селби привел меня в восторг. Не шокировал содержанием (после того, как я в 14 лет прочитал маркиза де Сада меня уже ничто в литературе не шокировало)), дегенераты и разнообразные подонки, описанные Селби, очень напоминали типов, среди которых я вырос в глухой провинции в «святые девяностые», так что все в книге было родное и привычное, а вот форма подачи весьма впечатляла, уносила меня на волнах искусства в эмпиреи духа. Я хотел так писать, я хотел быть русским Селби, ну или хотя бы найти почитать еще что-нибудь столь же крутое. И вскоре я нашел Чарльза Буковски))

Перечитал этот роман две недели назад в переводе как раз Когана. Книга ничуть не потеряла в своей мощи, не утратила силу воздействия и на прожженную психику многоопытного чтеца. Все про правду написано.

Мир жесток, а люди слабы и злы. Низвергнутый вниз по социальной лестнице перманентным кризисом, я вновь очутился среди героев Селби, я сам стал его персонажем. Одиноким брюзгой из ближайшего бара, наливающимся виски, чтобы растворить в нем ворох черных мыслей и бед. Поколение моих родителей, «перестроечной поросли», мечтало жить как в Америке. Я сейчас живу, как в Америке, только еще краше.

Каждую забубенную историю, поведанную в романе, предваряет эпиграф из Холи Байбл. В интервью, данном Лу Риду лет тридцать спустя после дебюта, Селби говорит, что Библия для него — сборник моральных констант, помогающих дать простые и внятные ответы на самые трудные вопросы жизни. Для него, возможно, так все и было. Но мне кажется это форменным издевательством. Это не работает. Этот моральный пафос древних учителей — мельница, крутящаяся вхолостую. Чтобы прекратился кошмар, изображенный в книге, требуется более сильное средство, чем религиозное камлание (слова невинной девочки, обращенные к только что поколоченной мужем матери и заключающие роман: «Мамочка, не плачь: Иисус нас любит!», выглядят, как плевок в рожу самодовольному читателю), даже забастовка не поможет, как в книге, ведь кошмары Селби — они о капитализме НА ПОДЪЕМЕ, а сейчас упадок и деградация.

Читая, я вспомнил другое произведение, его моральный пафос. Это «Облако в штанах», поэма, которую Маяковский написал — красивый, двадцатидвухлетний — в эпоху, очень похожую на нашу, в разгар Первой мировой войны. «Долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» — четыре крика четырех частей» (а у Селби есть еще и пятая — Кода, в которой это возгоняется до квинтэссенции) — потому что это не любовь, искусство, строй и религия — а извращение самых основ человечности, которые даже тому самому де Саду не снились.

Не знаю, кому могут быть сейчас интересны и полезны книги калеки и наркомана Хьюберта Селби-младшего, мне они помогают, как твердое дно под толщей мутной и грязной воды, от которого можно оттолкнуться и всплыть на ясный, чистый простор. Начать, наконец, дышать полной грудью.

Шоковая терапия? Нее-е-е-ет, хирургия. Без анестезии!

Думаю, что вся критико-рецензионная работа в отношении этой книги может свестись просто к попытке определить, является ли эта книга литературой вообще. Понятно, что все сомнения по этому поводу происходят от внешней, литературной основы романа, от того авторского стиля, которым она изложена, от того словарного многообразного однообразия, которым изъяснятся друг с другом и вообще (т. е. даже мысленно) практически все персонажи и герои «Последнего поворота...».

Т.е. нужно попробовать разобраться в соотношении формы и содержания и понять, зачем, почему и для чего автор избрал именно этот формат? Потому что одно дело, если за всеми этими матерно-неформатными словами и выражениями, из которых в основном и состоит эта книга, скрывается какая-то вполне определённая цель, которую ставил перед собой автор для того, чтобы решить какую-то вполне определённую задачу. И совсем другая история, если все эти словесно-поведенческие мерзости собраны в одну кучу просто так — либо для экстравагантного выпендрёжа, либо в силу неумения и неспособности мыслить и выражаться иначе (напомним, что это авторский дебют и всякое может быть), либо из простого литературного хулиганства…

Однако для начала всё-таки следует сказать о том, с какими чувствами и с каким отношением к читаемому столкнулся ваш покорный слуга в процессе перелистывания страниц и пробегания глазами буковок и словцов. Думаю, что вряд ли найдётся тот, кто получит какое-то особое удовольствие при чтении такого рода картин жизни — бессмысленные жестокие кровавые драки и избиения без повода, грабежи и разбои, секс продажный и секс просто так, секс групповой и массовое изнасилование, секс однополый и всякий прочий другой — но в любом случае секс не как выражение любви двух людей друг к другу, а просто как удовлетворение своей собственной прихотливой похоти — просто потому, что что-то у кого-то стоит и что-то у кого-то чешется. Насилие и секс, секс и насилие — и больше ничего.

И понятно, что все эти грязные по форме и по сути бытовые описания никакого удовольствия не доставляли. Однако постепенно по мере чтения, у читающего эту книгу (это я сейчас только о себе) складывалось ощущение безрадостной бессмысленной и мрачной картины жизни целого поколения в одном из рабочих районов города Нью-Йорк. Понятно, что автор совершенно намеренно сгущает краски и концентрирует в одном месте и времени все известные ему реальные случаи подобного рода (о реальности всех описываемых в книге происшествий говорит и сам автор в статье-послесловии). И понятно, для чего он это делает — чтобы громким отчётливым голосом рассказать всем людям своего времени о том, что именно с ними реально происходит здесь и сейчас, чтобы без прикрас и умалчиваний показать всем им все реалии их жизни, чтобы заставить их хоть на минуту усомниться в себе самих и дать им возможность «увидеть» в описываемых персонажах и героях самих себя — сутенёров и проституток, воров и грабителей, хулиганов и прожигателей жизни, педерастов и лесбиянок, шлюх и козлов по жизни. Чтобы попытаться хоть как-то воздействовать на эту жизнь и хоть чуть-чуть изменить её к лучшему.

Вот как-то так понял я эту книгу и замысел автора. Может быть я и ошибся при этом.

(убедительно просим увести ваших детей от наших голубых экранов!)

...Кругом одна мерзость и грязь. Куда ни глянешь — гады и сволочи, даже дети не без греха. И хотя где-то ещё слышится песнь и долетает надрыв сакса, вырваться из этого круга невозможно. -- Тиу-йааа! — наяривает джаз, а немного в стороне толпа морячков оттягивает дешёвую щёлку,

(фу, как некультурно!)

где-то идёт забастовка, где-то война, до которой никому нет дела, жизнь пуста и бесцельна, и нет никакого просвета.

«Последний поворот» не столько роман, сколько вереница историй из жизни шлюх, геев и молодой шпаны — в обрамлении библейских цитат, завершаемая — за неимением древнегреческого хора, под речитатив кумушек на скамейке — мощной кодой тоски и отчаяния.

Секс в книге подчёркнуто скучен и не эстетичен: это не потягивание гламурных цыпочек, но трах потасканных девиц возле помойки. Не стоны желания, но кровь, пот и выбитые зубы, запах мочи и кала, вонь дешёвого пойла.

(спокойствие, только спокойствие!)

Язык романа беден, но писательский арсенал разнообразен — исповедь-монолог-признание или повествование могут прерваться потоком сознания, текст может пойти без разбивки на абзацы, с «плавающим» CapsLock'ом или с пропущенными знаками препинания. И даже обычное для издательства «Глагол» изобилие опечаток воспринимается как естественный элемент игры.

(пустяки, дело житейское!)

Перевод адекватный, лексикон соответствует персонажам с небогатым внутренним миром, и когда на этом фоне вдруг прорывается мощный аккорд — «мрачной полночью бессонной, беспредельно утомленный. в книги древние вникал я и, стремясь постичь их суть, над старинным странным томом задремал, и вдруг сквозь дрему...» — это производит впечатление и внушает надежду, что в этом мире не всё потеряно, если читают не палп, а такую поэзию.

Можете не открывать книгу, если не приемлете эКСПЕРИМЕНТЫ С ТЕКСТом, «чернуху», или же просто опасаетесь за девственность своей ориентации. Это не шлягер и не гламур, а реквием, насыщенный сексом и насилием — заупокойная по мечте — энергичный, нестерильный и провокационный роман.