Буало-Нарсежак «Из страны мёртвых»

... Мне не по силам эта роль,

Носить в душе такую боль,

Ведь твоя тайна измучила меня...

Тему воскрешения и перерождения души, — отчасти здесь есть аллюзия на Лавкрафта «Зло на пороге» (но лишь отчасти) , — авторы этого детектива изначально рассматривают скорее в контексте генетики: в потомственном сумасшествии четвертого поколения главного женского персонажа. Самоубийство прабабки главной героини Мадлен как ключевая интрига и завязка, — в данном аспекте все это выглядит более или менее логично, — идеально держит первую часть романа. И в контексте поведения своей дальней родственницы Мадлен представляет опасность прежде всего для самой себя...

Соб-но, это не дамский детектив с присущими ему слезодавительными элементами, — а достойная и добротная классика жанра, правда из-за витиеватых многослойных переплетений сложно однозначно определить какого именно. По моим индивидуальным ощущениям это скорее нуар или психологический триллер, с некой таинственной атмосферностью, где жертва (объект слежки) выступает в роли главного звена и подозреваемого, по цепочке которого плавно и без особого надрыва раскручивается вся дальнейшая интрига. И в этом романе среди прочего достаточно талантливо обыгрывается очень тонкая эмоция: Единственный способ сохранить тайну другого человека — это сделать её своей; близкой к сердцу и родной для души, расстаться с которой означает снять с себя «кожу» живьём.

Бывший полицейский инспектор в отставке Флавьер (по сюжету романа ныне весьма успешный практикующий адвокат), соглашаясь на просьбу своего товарища «присмотреть» за его женой, которую (и просьбу, и жену) тот подбрасывает Флавьеру как бы в шутку... -На самом деле персонаж Флавьера не до конца понимает, в какую именно авантюру, — в ключе многослойного обоюдного вранья, — он ввязывается. Флавьер наедине со своей совестью находит тысячи причин, чтобы согласиться на подобную каждодневную слежку; точно так же как и озвучивает тысячи увёрток для своего друга, чтобы транслировать ему это согласие с вальяжным равнодушием и прохладцей, разбавляя все это по ходу уместной в этом вопросе щепетильностью обоих. И соб-но, всё это можно назвать цинизмом лишь отчасти, — здесь не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Если попробовать увязать эту тему на психоанализ, — теория З.Фрейда о соперничестве и чувстве собственности из разряда: Я заслуживаю этого в большей степени, нежели другой... Одна она не в силах до конца объяснить всё происходящее в романе. И с точки зрения этого практикующего адвоката, его «презумпция невиновности», вероятно, всё же правомочна: вместо того, чтобы «честно» исполнять порученное ему дело (если занятие частного детектива, подсматривающего в замочную скважину за жизнью другого, вообще предполагает честность как таковую), — Флавьер на волне иррационального влечения бездумно и безумно влюбляется в своего «клиента». Да, в этой хрупкой француженке с только ей свойственными причудами ожила его внезапно проснувшаяся любовь с робкой попыткой найти логику и... вторичную выгоду для себя. И здесь особенно ярким инсайтом и лейтмотивом романа разгорается вот эта теза от Буало-Нарсежак: Логика, доведённая до крайности, — это, возможно, и есть то, что зовётся безумием!

И вся эта дальнейшая авантюра постепенно напластовывается похожим поведением воображаемой «жертвы»: Флавьера искусно обманывают и любят одновременно. Причем ловкие манипуляции мужа Мадлен в свою очередь усугубляют и усложняют картину происходящего, притягивая неизбежный и безрадостный конец. -Авторская ловчая сеть искусных интриг и «подковёрного» вранья сплетена идеально. И соб-но изначально ввязываясь в эту головоломку, персонаж Флавьера даже не представляет, на какие нижние круги ада своего подсознания, ему предстоит постепенно опуститься...

... Жизнь протекает, как вино,

Я не живу уже давно,

Ведь твоя тайна измучила меня.

Разгадки нет, есть только миф,

Корабль мой нашел свой риф,

Ведь твоя тайна измучила меня...

Таинственный маятник, постоянно раскачивающийся в душе Флавьера, принуждающий его делать парадоксальные и нелепые поступки, — именно он будет задавать тон всей дальнейшей развязке романа...

Согласованность в шагах и в мыслях; ощущение радости именно от сиюминутного без пристального вглядывания в будущее; странное оцепенение от мысли потерять родного человека, когда сходят с ума то по одиночке, то одновременно... -Вероятно, это и есть очень размытые, но весьма очевидные контуры любви. Этот вечный маятник, — до конца не решённая дилемма, — растушёвывают понятие совести до едва уловимого пунктира. Безусловно, у этой «золотой монеты» есть свой невзрачный истертый, зашлифованный временем реверс: наши проекции, неоправданные ожидания и голословная уверенность в том, что любим мы человека именно за его естество; а не за те воображаемые красОты и фантазии, которыми мы его наделяем. И попадая в этот заколдованный круг, вряд ли кто-то способен так уж быстро и грамотно его разомкнуть.

Где-то на «заднике» повествования идёт война, — скорее всего речь идёт о французской кампании 1940 года, — и авторы так идеально тонко выстроили своё повествование в умышленных границах определенного жанра: тема войны не давлеет над переживаниями главного героя, — скорее грамотно их акцентирует и оттеняет. Хотя некая очень мощная склейка и спайка этого душевного смятения все же присутствует. Олицетворение с любимой женщиной, — с невыносимой болью и горечью её утраты, — сплетается в единую боль с падением Франции. Вместе с любимым женским образом угасает и духовно умирает сам персонаж Флавьера.

Вероятно, этот роман можно поставить в категорию классического психологического детектива, — в его золотой фонд. И, да, здесь надо иметь ввиду: это французы, — они нежны, сентиментальны, чувственны и очень эмоциональны — это с одной стороны. С другой — попытка закрутить триллер на очень тонкой психологической ноте / эмоциональной составляющей, — осознании ущербности своих поступков и тем не менее волевого воплощения их последствий в жизнь, — достойна если не восхищения, то уж точно уважения. В книге очень много борьбы, но не с потенциальным соперником, — а на уровне внутренних диалогов с самим собой. И в этих местах кажется, что роман очень сильно провисает — ведь не происходит никакого Активного действия. Местами это похоже на классический французский роман — но не бульварный! — здесь предельно мало неуместных патетических сцен с заламыванием рук и театральным падением в обморок. И, соб-но, весь роман у меня вызвал весьма смешанные чувства. Безупречно выстроенная первая часть: некая мистическая таинственность интриги (ожидание близкого конца главной героини) держит и вовлекает вглубь сюжета предельно сильно. Но во второй части почему-то складывается особое ощущение, будто авторы высасывают всю дальнейшую интригу из пальца и писать больше не о чем. Отчасти сглаживает эти «пробелы«и неровности великолепный авторский стиль: сочные, красивые, атмосферные предложения, которые написаны так талантливо, — что явственно слышно, как бьётся сердце Флавьера и как заливает его приливами ненависти, меланхолии и вновь подступающего радостного возбуждения в складках повествования романа.

PS Невольное сравнение с великолепной и ёмкой экранизацией Aльфреда Хичкока «Головокружение» увы идёт не на пользу этому роману. И очень сложно объективно оценивать книгу в том случае, когда знаешь всю интригу и разгадку наперед. Да, безусловно два этих произведения во многих местах самобытны и оригинальны, — и они не везде пересекаются в своей сюжетной канве. Поэтому сравнивать их в этом смысле не вполне корректно. Но в своё время экранизация Хичкока, — оригинальное прочтение этого романа именно режиссером, — захватило и ошеломило много больше, особенно своим двусмысленным и метафоричным финалом. В моём случае книга дочитывалась скорее по инерции уважения к этим двум авторам, чем на волне завлекательного интереса непосредственно к роману. И в определенном смысле «Из царства мёртвых» Буало-Нарсежака кажется вторичной по сравнению с «Головокружением» Хичкока. На волне адекватного обожания к фильму, — как развернутое и подробное «либретто» к этой экранизации, — прочитать хотя бы один раз наверное стОит. Но брать в перечитку в кач-ве любимой и настольной литературы нет смысла, — долгое послевкусие и пищу для размышлений оставляет именно психоанализ «Головокружения» Хичкока, нежели таинственные сюры от Буало-Нарсежака.