Сюсаку Эндо «Молчание»

Мне кажется, нет ничего удивительного, что Мартину Скорсезе понадобилась отсрочка в 25 лет, чтобы экранизировать роман Сюсаку Эндо «Молчание», один из главных шедевров японской литературы прошлого века. Я помню, какого труда стоило мне только прочесть эту книгу, пронизанную самой пылкой, живой религиозностью и при этом посвящённую наиболее неудобным, трудным, мучительным для христианина вопросам.

Мой хороший друг заметил, что Эндо обращается к отдалённой эпохе гонений на японских христиан, чтобы придать вопросам, которыми он ошеломляет верующих- да, в общем, и неверующих, -необходимую остроту, невозможную в современном мире. Правоту этого мнения, конечно же, трудно признать сейчас, когда любой желающий может убедиться, что самые дикие сообщения античных историков и житий мучеников о религиозных притеснениях вполне могли соответствовать истине- достаточно лишь включить выпуск новостей.

Но отчасти я соглашусь со своим товарищем. Ведь если имеешь возможность зайти в церковь, не будучи готовым в любой момент быть разнесённым на куски вместе с окружающими сёстрами и братьями во Христе (разумеется, сказанное справедливо и в отношении мечетей, синагог и прочих храмов и их посетителей), если идёшь по улице, не ожидая, что висящее на груди распятие обречёт тебя при обыске на смерть, если привык праздновать Рождество, не отдавая себе отчёта, что люди, которым посвящён праздник, вскоре после счастливого события были вынуждены стать бесправными изгнанниками, беженцами, спасающимися от террора безумного диктатора (как имею возможность заходить в церкви, ходить по улицам и зажигать ёлочную гирлянду я сам), то о тех вещах, которым посвящён роман Эндо, легко забыть- и сложно заставить себя задуматься.

К подобному миру, безопасному для христиан, благосклонному к ним (хотя, быть может, и опасному для их вероисповедания именно своими безопасностью и благосклонностью, превращающими многих из нас в фарисеев, надменных, лицемерных, склонных к компромиссам и не способных к состраданию), принадлежат и герои романа, молодые португальские иезуиты. Но они полны решимости нести Благую весть не столь счастливым землям наподобие Японии, где в описываемое время, 1630-е, правит безжалостный режим сёгуната Токугава, подвергающий христиан преследованиям с большей свирепостью, нежели языческие императоры Рима.

Отправившись в эту пасть льва, чтобы стать добрыми пастырями для уцелевших овец, они сами оказываются довольно беспомощными подопечными подпольных христиан, нищих японских крестьян, делящихся с ними жалким пропитанием и ежечасно рискующих жизнью, пряча их от правительственных агентов. Не являются ли эти священники лишь тяжким и бесполезным бременем для тех, ради кого они готовы пожертвовать собой?

В общем-то, для христиан ответ вполне очевиден, в особенности, для католиков (кажется, только благодаря этому произведению я смог прочувствовать, какое место в их жизни занимает месса, которую со всей очевидностью невозможно провести в отсутствие священнослужителей). Но даже уверенность самих иезуитов подтачивают аргументы оппонентов, местных чиновников и европейцев-вероотступников, утверждающих, что все труды миссионеров, все смерти десятков тысяч мучеников оказались напрасными, ведь христианство в Японии попросту невозможно, будучи чем-то чуждым для этой культуры, превращающимся здесь в нечто принципиально иное:

«В храмах, построенных нами, люди молились не нашему Богу, а своему, непонятному нам божеству. (…) Японцы не знают Творца, отделённого от человека. Они не способны вообразить себе Сущее вне привычной реальности. Бог у японцев- идеально-прекрасное, наделённое волшебным могуществом существо. Но он- одной природы с людьми».

Но не являлось ли христианство в своё время столь же чуждым гражданам гордого Рима, германским вождям и почитателям Перуна? И, собственно, многие ли среди наших соотечественников- как и среди поляков, итальянцев или англичан, -способны вообразить Сущее вне привычной реальности? Многие ли из нас удерживаются от искушения приписать Господу Богу собственные суждения по моральным вопросам, собственные политические убеждения, представить Его готовящим казни египетские врагам нашего благословенного государства и нашей богоданной земли, нашей фирмы или нашим личным недругам (с тою же убеждённостью, с какою сам Данте отправлял противников на муки вечные)?

И что значит адаптация к местным религиозным традициям и эстетическим вкусам (адаптация, которую благословил сам Апостол Павел своей афинской проповедью в честь Неведомого Бога) в сравнении со стремлением власть предержащих всех времён и народов подчинять религию своим интересам, в сравнении с попытками многих из нас отыскивать в Писании оправдания и обоснования для своих действий- из-за чего подчас самые рьяные защитники религии оказываются гораздо более похожи на Каиафу, Пилата, Иуду и Ирода, чем на Христа (приговорённого к казни как раз из-за происков подобных ревнителей веры)?

В какой-то момент оказывается, что и главные герои романа имеют достаточно искажённое представление о событиях Священной истории, во всяком случае, о земной их стороне. Лишения и опасности, переживаемые ими в чужом краю, среди людей, принадлежащих в большинстве своём к иноверцам, готовым придать их жестокой расправе, всё больше напоминают не просто повествования о святых мучениках, но жизнь Спасителя. Напрашивающиеся сравнения обескураживают священников, воспитанных на иных образах:

«Долгое время я совсем иначе рисовал себе мученичество. В Житиях святых рассказывалось о кончине славной, прекрасной- как в минуту, когда душа мученика взмывала к небу, трубили ангелы и небеса озарялись неземным сиянием. Но кончина японцев, которую я описал Вам, вовсе не была прекрасной- они умерли мучительной, жалкой смертью. (…) Вы, наверное, скажете: «Нет, не напрасной была их смерть! То были камни, которые лягут в фундамент Храма». И еще Вы скажете, что Господь никогда не посылает испытаний, превышающих наши силы... что Мокити с Итидзо обрели сейчас вечное блаженство, так же, как многие погибшие до них японские мученики... Разумеется, я тоже не сомневаюсь в этом. Но почему же сердце мое полно скорби?»

Какими бы наивными не казались слова о трубящих ангелах, мне кажется, многие из христиан склонны, пускай и не вполне осознанно, к сходным представлениям, идеализирующим (и тем самым по сути принижающим) подвиги святых и Страсти Христовы. Лишним подтверждением этому может служить реакция на фильм Мэла Гибсона, не просто потрясшего, но поразившего многих верующих- знакомая журналистка описала своё впечатление как «откровение крови». Здесь уместно вспомнить и «Мёртвого Христа в гробу» Гольбейна, картину, которая произвела столь тяжёлое впечатление на Достоевского и его Мышкина, и реакцию анонимного ценителя живописи (человека, несомненно, весьма благочестивого) на «Христа в пустыне» Крамского: «Что это за Спаситель, это какой-то нигилист! Непонятно, как такую картину позволили выставить. Это кощунство, насмешка над святыней!»

При этом героев Эндо особенно беспокоит, что самоотверженное служение Богу и ближним не только не облегчает физические страдания, но и не избавляет от мучительных сомнений и страхов.

«Как бы ни крепка была вера, страх подчиняет себе плоть независимо от сознания и воли».

«На протяжении многих веков бесчисленные художники рисовали Распятого на кресте, и, хотя никто из них никогда не видел Его, они вкладывали в свои творения извечные человеческие мечты, изображая Его прекрасным, святым. А из лужи на меня смотрело безобразное, грязное, заросшее бородой лицо загнанного человека, до неузнаваемости искаженное усталостью и тревогой».

Какая бы неустрашимость и неколебимое смирение не наполняла души миссионеров, какую бы уверенность в Господней поддержке они не испытывали- читая знамения или переживая внутренние озарения, -за периодами воодушевления следуют падения в духовные бездны отчаяния, часы, наполненные не просто одиночеством, но- чувством богооставленности. Богооставленность, попытки её осмыслить и преодолеть являются одной из центральных тем романа, на что указывает и его название, подразумевающее молчание Бога- молчание, которое приходится услышать персонажам, как и многим из нас, самым твёрдым в вере, в наиболее трудные минуты жизни- как и Тому, Кто воскликнул однажды: «Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Как и каждый из тех, кто переживал подобные мгновения, герои романа находят своё объяснение этому молчанию- или же, подобно Иову, после всех испытаний, на человеческий взгляд, несправедливых и лишённых всякого смысла, в конце концов дожидаются ответа свыше.

Аналогичным образом, как и большинство подлинно выдающихся произведений, этот роман может быть совершенно по-разному воспринят читателями- как книга о тех, кому удалось приблизиться к Христу настолько близко, насколько это в силах простого человека, и как книга об отступниках, как книга о подвиге веры и как книга о крахе веры, как книга об обретении Откровения и как книга о нашей способности в любой ситуации подыскивать оправдание для своего малодушия, как книга, утверждающая, что Господь любит даже предавших Его, предоставляет им возможность исправиться и сострадает им, даже если они её отвергают, и как книга, показывающая, что Небо оставляет в беде даже самых преданных своих служителей. Для меня самого, пожалуй, эта книга в первую очередь о борьбе в человеческой душе духа и буквы Закона, разворачивающейся при столкновении заученных догматов с самыми страшными ситуациями нашего существования, о ценности индивидуального религиозного опыта, о неподвластности, неподотчётности отношений отдельного человека и Бога клерикальным установлениям, об их непознаваемости для окружающих.

В заключение приведу стихотворение Дитриха Бонхёффера, одного из самых известных христианских мучеников Второй мировой, написанное им в нацистском застенке. Мне кажется, оно подошло бы для романа Сюсаку Эндо в качестве эпиграфа.

Кто я? Мне часто говорят,

Что я способен выйти из своей темницы

Спокойно, бодро, твердою походкой,

Как деревенский сквайр на поля.

Кто я? Мне часто говорят,

Что я способен обращаться к тюремщикам своим

Свободно, дружески открыто,

Как будто властью облечен высокой.

Кто я? Еще мне говорят,

Что я способен пережить несчастья дня

С улыбкой, ровной, величаво,

Как человек, привыкший побеждать.

Но разве я такой, как говорят?

А как же тот, кого лишь я и знаю?

Тревожный и тоскующий, больной,

Кто задыхается, как с пережатым горлом,

Мечтая о цветах и красках, о звонких птичьих голосах,

И жаждет слова доброго, привета,

Так возмущающийся мелким деспотизмом,

Трясущийся перед грядущим

В бессильном страхе за друзей далеких,

Опустошенный и усталый в молитвах, мыслях и делах,

Ослабший и готовый к прощанию со всеми?

Так кто я? Тот или другой?

Один сегодня, но иной назавтра?

А то и сразу оба? Лицемер перед людьми,

А сам с собой- презренное ничтожество?

Или по-прежнему внутри меня есть что-то от солдат,

Бегущих в панике за миг до труб победных?

Кто я? Меня вопросы дразнят в одиночестве моем.

Каким бы ни был я, Ты знаешь, Боже,- Твой я.

Неслышимый голос неба

«Истинный грех – это вовсе не ложь, не кража. Грех – это равнодушие, позволяющее одному человеку попирать жизнь другого, нимало не думая о тех муках, что он причиняет…»

Впервые изданный в 60-х годах прошлого века, роман «Молчание» японца Сюсаку Эндо с каждым годом звучит всё более актуально. В последнее время именем Всевышнего открыто оправдываются ужасные преступления, а «неправильное» вероисповедание декларируется «причиной» уничтожения стран и истребления их населения. Действие романа происходит в Японии XVII века, но поднятая в нём тема религиозного противостояния – вызванного, главным образом, политическими причинами, а не с истинным неприятием людьми того или иного бога – ныне актуальна, как никогда ещё в XXI веке. Эта книга о португальском миссионере Себастьяне Родригесе, тайком проникшем на территорию Японии, чтобы нести учение Христа, в то время просто быть христианином в этой стране было смертельно опасно.

Роман короток (покетбук, 316 страниц), но очень глубок. Поднимает множество непростых вопросов, затрагивающих обширный круг тем. Это – религия, государство, вера, терпимость, насилие, стойкость, предательство, милосердие, прощение. В общем, во время чтения будет, о чём подумать – пищи для размышлений предостаточно. Может быть, именно поэтому читается книга не сказать, чтобы легко, хотя, и написана достаточно простым языком. Временами создаётся впечатление, что вязнешь в тексте, описывающем внутреннее состояние миссионера, терпящего различные физические и духовные лишения. Святой отец, вместо слова Божия (точнее, вместе с ним) принёсший своей пастве великие беды, невзгоды, а многим – и смерть, подвергает тем самым серьёзному испытанию свою собственную веру. Он скорбит по убитым единоверцам, и взывает к богу, с просьбой дать хоть какой-то знак, что всё это не напрасно. В ответ – молчание.

Убивают японских христиан не ярые фанатики буддизма, вовсе нет, истребление иноверцев происходит на государственном уровне. За те десятилетия, в течение которых расцветшее было на земле Японии христианство, стало вдруг жестоко искореняться, схема отработана до автоматизма: чиновники обыденно ведут допросы, стражники обыденно ловят веропреступников, а затем обыденно охраняют пленников, палачи обыденно пытают и убивают своих жертв. Остановить кровопролитие легко – достаточно отречься от Христа, можно даже сделать это «лишь для видимости», как подсказывает Родригесу переводчик, приставленный к нему после пленения.

Во главе активных гонителей христиан – те же самые люди, которые до этого страстно приветствовали и поддерживали новую для японцев религию. Изменилась политическая ситуация и чуждая вера стала неугодной. В наше время такое, конечно, даже представить трудно, только не в «цивилизованном мире»! Вера – это же не продукты (или какие-нибудь другие товары), чтобы их запросто запретить – такое ныне возможно только на Ближнем Диком Востоке, в одном отдельно взятом самопровозглашённом государстве.

Повествование романа неоднородно, но связано одним последовательным сюжетом. Структурно состоит из трёх частей, хотя это никак и не выделено (обычная сквозная нумерация глав, которых всего десять). Первая часть – письма главного героя. Его глазами мы видим морское путешествие на японские острова, скитания от одного христианского поселения к другому, жизнь «в подполье» – в заброшенной лачуге в горах, где он вынужден проводить всё время, практически не выходя на свежий воздух, опасаясь поимки.

Вторая часть, самая обширная – описание пленения Родригеса и его жизни в неволе. Здесь повествование ведётся уже от третьего лица, размышления пастыря плавно вплетены в его повседневную жизнь в заточении, которое на деле оказалось намного комфортнее «свободного» прозябания. Вместе с ним схвачены тайные прихожане, которым священник даже может ежедневно проповедовать, до тех пор, пока его единоверцев не станут пытать при нём же, а некоторых – на его глазах казнят. Остановить это просто – надо только отречься… Что он в итоге и сделает.

Третья часть романа – самая короткая, заключительная. Это выдержки из двух дневников – служащего Ост-Индской торговой кампании и чиновника Христианской Усадьбы, в которой после отречения живут бывшие христиане. За лаконичными записями служащих о затратах, доходах и прочих рутинных вещах, из которых состоит их профессиональная деятельность, прячется скупая информация о последних годах жизни бывшего миссионера Себастьяна Родригеса (теперь он носит имя Окада Санэмон), последняя запись – смета затрат на его похороны.

ПС. Молчаливый и нескончаемый разговор бога с человеком – вот о чём эта книга. Для подтверждения Его существования не нужно слов – достаточно видеть мир. Необходимость подтверждения, как известно, есть первый признак отсутствия веры, как таковой. Можно верить или не верить, верить наполовину – нельзя. Тезис «Хочу верить, но где доказательства?» – с настоящей верой не имеет ничего общего. Божественный голос или звучит внутри тебя, или нет, упросить Бога поговорить с тобой невозможно, если ты уже не ведёшь разговора с ним. Разговора без слов. Слово высказанное – есть ложь. Говорит – человек, бог хранит молчание.

Читая эту книгу и еще ничего не зная об авторе, я заподозрил, что он христианин. Закончив роман, я убедился на Википедии, что это именно так (католик). Удивительно, но некоторые рецензенты усмотрели в «Молчании» осуждение христианства как религии, необоснованно претендующей на абсолютную истину и лезущей с ней в «чужие дела«! Тогда как из текста совершенно ясно, что истина христианства нисколько не подвергается сомнению, лишь обнажаются ее первоосновы.

Ключ к роману — в его названии. Главный герой, католический падре Родригес, терпя и наблюдая мучения во враждебной христианам Японии, постоянно вопрошает к Господу, почему тот молчит. (Молчание Бога — это важнейший вопрос его теодицеи). Частенько и против даже своей воли молодой падре сравнивает себя с Христом, чьи крестные муки якобы он повторяет (предательство одного из «учеников», суд сильных мира сего, въезд в город на осляти, готовность к мукам и смерти). Но реальность оказывается шокирующе иной. Умные японцы, уже раскусившие суть новохристианских мучеников, заставляют его отречься от Бога, пытая не его, а других, совершенно невинных людей. Родригес понимает, что он отнюдь не Христос, а скорее Иуда, предавший Господа. И как только он это осознает, как только падает в своем самомнении со столь приятной высоты уподобления Христу в бездну уподобления несчастному Иуде, так сразу же он слышит голос Христа, который, оказывается, вовсе и не молчал, но говорил все это время, да только Родригес его не слышал! Парадоксально оказывается, что Бог и удаляется от Родригеса на недосягаемое расстояние (равное расстоянию от Иуды до Христа), и становится намного ближе, чем ранее, поскольку теперь Он не молчит, но говорит. Так Родригес изменил свое понимание Бога и способ выражения веры в Него, отнюдь не сомневаясь в самом Боге, в религии и ее истинности.

И тут крайне интересно сравнить роман с его великолепной экранизацией от Скорцезе. Скорцезе, внешне довольно точно следуя канве сюжета, весьма тонко смещает некоторые важные акценты. Уподобление Христу (а потом и Иуде) завуалировано, реплик Бога нет, зато ярче выделена японско-буддийская позиция (в лице получивших больше простора отца Феррейры и господина Иноуэ). В фильме Бог действительно молчит до самого конца; и это молчание становится фундаментальной характеристикой веры Родригеса. Он вдруг понимает, что ему ничего не остается, как верить в Бога-Который-Молчит, а значит нужно совсем иначе подходить к религии как таковой. Перед лицом этого ужасающего и подавляющего Молчания становятся ненужными и нелепыми все миссионерские дела, и религиозные символы, и даже мученический опыт. Родригес по сути становится на чисто протестантский путь sola fide, которая может даже отрицать религию (как у Карла Барта), лишь бы остаться наедине с собой и Богом, который «над Богом» (по Тиллиху). Поэтому Родригес удваивает молчание, сам становясь молчащим христианином.

Получается, что Скорцезе выразил даже более глубокий опыт пути к Богу, чем сам Эндо, что, впрочем, не удивительно, поскольку в двадцатом веке протестантская теология действительно во многом затмила слишком еще традиционную католическую. Но это не значит, что книга что-то теряет. Напротив, читать ее обязательно.

Эта книга вызвала разные мысли, которые плохо складываются во что-то единое.

Никогда не понимала миссионерской деятельности. На мой некомпетентный взгляд, наличие народов, ничего не слышавших и не подозревающих даже о моем Боге, создавшем этот мир, должно заронить в мою душу как минимум сомнение. А если какой-то народ имеет свою религию и она распространена на довольно обширной территории, то этот факт мои сомнения должен только усугубить. Сомнения не в существовании бога как такового, а в моем его понимании.

Религия -- мощный политический инструмент. Христианство, так привечавшееся в Японии сначала, по каким-то причинам разочаровало японских правителей. Никого не интересует моя вера, интерес вызывает лишь то, как мою веру можно использовать на благо власть имущих. В книге не упоминались причины, почему христианство не подходит японцам, а жаль — мне это было очень интересно.

Книга напомнила мне другую — «Иуду Искариота» Л.Андреева. Очень созвучно, на мой взгляд, рассматривается предательство Иуды.

Возможно, сейчас христианская церковь уже имеет ответ на вопрос, который оказался краеугольным для главного героя. Хотелось бы тогда его узнать. Но я для себя ответа так до сих пор и не нашла.

И, на мой взгляд, Бог молчал на протяжении действия всей книги, и вообще молчит всегда. Он дозволяет людям совершать любые зверства и не вмешивается. Почему? Либо в его невмешательстве настолько великая мысль, что она непостижима моим слабеньким умом, либо Бог жесток, либо его просто нет.

Надо сказать, последние страниц пятьдесят произвели впечатление. Большая часть романа скучна, минималистична, однако удачное завершение дает необходимую эмоциональную окраску и впечатление если не катарсиса, то во всяком случае сопереживания. Собственно, «Молчание» очень простая притча о уязвимости человека ввиду ранимости его близких, невозможности соединения человечности со страданиями, само собой, о теодиции. Изложенная в романе коллизия заставила вспомнить ряд биографий жертв репрессий 20 века и членов их семей, использование автором средневекового материала подчеркивает универсальный характер конфликта.

«Молчание» словно бы написана европейцем: чего-то специфически регионального, бытовых наблюдений, меткости детали аборигена в нем нет и в помине. Эдакая притчевая вещица небольшого объема с надрывной интонацией. Если уж проводить сравнение с Грэмом Грином, то на ум приходит «Сила и слава» — больше ни на какой из романов Грина «молчание» не похоже. Юмора Грина, композиционных находок, ярких персонажей у Эндо в этом романе нет вовсе.