Владислав Реймонт «Мужики»

Впервые, наверное, пожалел, что не читаю на польском. Переводчица Мария Абкина проделала потрясающую работу, и даже так чувствуется шикарный слог Владислава Реймонта, густой и вкусный как мед, тягучий и неторопливый, как смена времен года, основательный и кряжистый, как мужики.

Местные крестьяне не воспринимают помещичье владения как частные (мол, лес, может и господский, а вот птица и грибы в нем — божеские), судятся по любому поводу и без повода, люто ненавидят конокрадов, страшно боятся пожара и от безземелья подумывают сбежать в Америку. Автор очень подробно воссоздает крестьянский быт, обычаи и ритуалы, особенности взаимоотношений и интеракций, и эта вдумчивая детализированность выдает его происхождение и собственный опыт. Даже есть довольно гнусный органист — уж не батю ли Реймонт имел в виду?

Хотя движуха, конечно, в романе на уровне «бури в стакане воды» — эмоции у всех перехлестывают, брат на брата и сын на отца, жена на муж, а ничего, по сути, не происходит, и всех трясет по абсолютно вымышленным поводам, и делают из мухи слона, что не удивительно — захолустная деревня больше столетней давности. В общем — Деревня. Сумерки. Сага.

В какое точно время происходит действие, определить, правда, точно довольно сложно — внешних событий нет, все замыкается на горизонт. Понятно, что после Январского восстания (оно несколько раз глухо идентифицируется как война), но когда точно — два лаптя от солнца. Судя по упоминанию рубля, угрозах сослать в Сибирь и борьбы с русской школой — это Привислинский край, однако в целом России как таковой нет, как и русских; национальность «стражников» (за исключением самой концовки, гле всплывают их русские фамилии) и «начальства» даже не упоминается — дле местных, по-видимому, все паны одинаковы, и даже усилий местного патриота не хватает для внятных национальных сентиментов.

В целом это народный эпос, заслуженно получивший Нобелевку (хотя слова заслуженный и Нобелевка в одном предложении выглядят странно) и производящий грандиозное впечатление — есть, конечно, недостатки, свойственные жанру, но легко игнорируемые при желании и готовности к погружению. Это такой черный обелиск, возле которого ты сначала кидаешь кость в воздух, а потом вдруг уже в космосе летишь.

Я ни разу не член нобелевского комитета (на всякий случай сходил погуглил — не, точно нет меня...) и, видимо, плохо представляю всю ту критериальную схему, которой пользуются эти уважаемые люди при выборе лауреатских и кандидатских диссертаций (зачёркнуто) произведений. И потому, прочитав около четверти книги, буквально воскликнул: «Не понимаю, что здесь нобелевского!»...

Величие этой книги, как мне кажется, состоит, прежде всего, в обыденности, повседневности, приземлённости её содержания. Ведь, по сути говоря, ничего экстраординарного в романе не происходит. Вернее, с точки зрения тех людей, о которых написана книга, происходит и острое, и значимое, и экстраординарное, но ведь всё это происходило, происходит и будет происходить всегда и везде (с поправкой на времена и на внешний антураж). Всегда и везде деревня делилась на бедных, богатых и семьи среднего достатка. Всегда и везде были любови и измены, замужества по расчёту и мужские и женские экспедиции на север походы налево. Всегда и везде есть внутрисемейные дрязги и скандалы и тут же конфликты богатых с бедными, помещиков с крестьянами, властей с нарушителями порядка государственного управления. Всегда и везде повседневная жизнь деревни состояла из ранних подъёмов и нескончаемого вороха хозяйских хлопот и забот, бесконечного списка дел и занятий — той деревенской рутины, которая день за днём, неделя за неделей и месяц за месяцем описана в течение четырёх времён года в этом романе.

Величие этого романа в том, что автору удалось создать эпическое полотно такой силы и такой наполненности, что как будто ты сам прожил этот год в деревне Липцы (кстати, а почему деревня? ведь в России если есть храм, так это уже село!), сам дружил с богатырём Антеком и волочился за красавицей Ягной, сам водкупьянствовал в деревенском трактире и махался дубинами и цепами с порубщиками леса в попытке отстоять справедливость, сам выслушивал сказки и мудрости калики перехожего старика Роха и сидел вместе с прочими деревенскими мужиками в городе под арестом, сам творил закон и беззаконие вместе со всем деревенским сходом и сам тащил вместе с впряжённой в плуг лошадью ровную нитку вспаханной борозды... борозды Жизни.

Книга наполовину состоит из картин природы — все эти пейзажные зарисовки и бесконечные ландшафты, казалось бы, можно было бы выкинуть в угоду экшену, и, возможно, современный автор так и сделал бы, смастерив из толстого неспешного романа стремительный любовно-драматический триллер страниц этак в 250-300. Но на самом деле эта чисто описательная половина романа является совершенно равноправным действующим персонажем и чрезвычайно важна для полноты романа и для буквально врастания в него читателя — неважно, что вот уже более чем столетие разделяет современника и героев этой книги.

Роман по-русски называется «Мужики», и я всё искал причину, почему автор назвал свою книгу именно так — некое возможное обоснование промелькнуло в тексте, когда вся мужская составляющая деревенского населения попала под арест и вся деловая, да и эмоциональная жизнь в Липцах буквально замерла, лишённая мужского духа, мужской воли, мужских рабочих рук, горячих голов и запаха мужского трудового пота. «Но ведь не только поэтому», — так думал я и искал и вчитывался, пока наконец не увидел название книги написанным на польском языке. «Chłopi» — и сразу всё стало ясно и понятно, «Chłopi» — и сразу вылез на поверхность второй смысловой план и названия и сути того, о чём написана книга, потому что русское «холоп», помимо прямого обозначения принадлежности мужика своему барину (помните, в фильме «Ты чьих холоп будешь?»), имеет ещё и нарицательные смыслы и значения...

Я ни разу не член нобелевского комитета и плохо представляю нобелевскую литературную критериальную схему. Но по прочтении романа и по некоторому размышлению в послечтении и ощущению послевкусия понимаю, за что и почему был премирован Владислав Реймонт. Надеюсь, что понимаю...

Всего один год польской деревни может стать открытием сложной истории всей Польши рубежа XIX и XX веков. Мы мало ее знаем, хотя Царство Польское в то время было территорией Российской Империи, которая пыталась превратить его в русский Привислянский край. Поначалу кажется, что Владислав Реймонт предлагает нам картину отношений, хозяйства и быта Липец и окрестных деревень на фоне изменяющейся природы. Он пронизывает воздух деревни звучанием каждого отдельного сезона. Описания природы и работы крестьян повторяются в каждом отдельном томе, но с приходом нового времени года в этой симфонии появляются новые звуки и уходят прежние, утихают и вновь набирают силу. Так появляются и уходят из деревни странники и путешествующие нищие, каждый год кто-то рождается в Липцах и кто-то умирает, кто-то начинает терпеть нужду и кто-то богатеет, осенью уходит побираться старая Агата, а к лету возвращается помочь своей семье. Так появляется в деревне некий Рох, приходящий сюда каждые три года.

И с появлением этого героя вдруг проясняется еще один слой повествования – тот, который касается национального вопроса Польши. За рассказом об отношениях детей и родителей, о сватовстве и свадьбе, о ревности и любви, о сложностях ведения хозяйства и сельских перебранках можно не заметить, что все-таки это не совсем обычная деревенская жизнь. Крестьяне здесь собственники своей земли, они судятся с помещиком, они покупают Полесье, чтобы землю не забрали немцы. Крестьяне практически на равных со шляхтой и, похоже, сами играют в помещиков, а сам помещик при этом терпит долги и по-своему пытается свести концы с концами. Что-то не так в этом мире, находящемся на самой границе Российской Империи. Заменив здесь начальство на русское и прорусское, насильно сделав русский языком администрации и запретив использование польского в общественных местах, российское правительство старалось лишить поляков самоощущения себя поляками. Монастырские и дворянские земли были отданы крестьянам, а бывшим землевладельцам вручены ликвидационные бумаги, которые невозможно было реализовать по их номинальной стоимости. Можно заметить, что старший Борына о своих взаимоотношениях с помещиком говорит, что мельник, войт и кузнец сидят на бывших монастырских землях, в то время как его земля – бывшая табельная, то есть та, по которой он нес повинности в пользу бывшего землевладельца. Не удивительно, что именно триумвират мельника, войта и кузнеца, получивших свой кусок от проведения реформ русского правительства, противопоставляются в деревне влиянию сидящих на своих исконных землях Борын, не только самых богатых крестьян, но при этом справедливых хозяев, заботящихся о местной бедноте. Связь крестьянина с землей приобретает сакральный характер и при этом неразрывно связано с национальной идеей. Богатый и справедливый хозяин сам является плодом земли, которую обрабатывает: чем больше надел, тем сильнее вспахивающий и засевающий ее мужик. Такими показаны Мацей и Антек Борыны.

Раз уж аристократия была лишена своих земель, капиталов и власти, то Владиславу Реймонту приходится создавать национальный характер из польского крестьянина. Для этого тут и есть Рох, который кажется обычным нищим богомольцем, а на деле оказывается чуть ли не агентом подпольного польского национального правительства. Рох в книге носитель национальной польской культуры, языка и католической веры. Можно заметить, что он не только учит деревенских польской грамоте, что было полностью запрещено, но рассказывает христианские истории на католический лад – в них главными героями выступают Пресвятая Дева Мария в золотой короне и «волки Иисусовы» (вообще чуть ли не отсылка к Папе Римскому), учит запрещенной молитве сердцу Иисусову. Несмотря на то, что липецкий ксендз подвержен влиянию распространяемых бабами слухов и откровенному своеволию в отношении клеверного поля Клембов, деревня под его руководством продолжает справлять католические праздники: день Святого Стефана, день Святой Люсии, Пепельную среду перед Великим Постом. И это при том, что католические службы в Привислянском крае должны были быть сокращены до образца, который не противоречил бы православным канонам. Судя по всему, Липцы — это захоустье, где действительно можно было отыскать настоящего поляка.

Самым набожным персонажем эпопеи становится жена Антека Ганка, ведь именно женщина должна беречь духовное начало христианской семьи. Ганка больше всех терпит и потому в результате получает свое, не поддавшись на соблазны по-дьявольски рыжего кузнеца и подначкам беснующейся Ягустинки. Упрямство в отстаивании крестьянами своей земли – это скорей не чувство собственности, которое характерно для кулака, мыслящего категориями экономической выгоды (вроде мельника или кузнеца), а связь с родиной. Как ни уговаривал кузнец уехать Антеку в Америку, он все равно победил в себе этот соблазн, истосковавшись по своей земле, сидя в остроге.

А вот Ягна – единственный персонаж, которому до земли совсем нет дела. Возможно, в этом образе Реймонт пытался показать другой тип сознания, более городского, не привязанного к месту. Единственный грех, который несет осуждаемая всей деревней Ягуся, — это покорность своим чувствам, романтичность. И вместе с этим именно Ягна движет основными силами деревни, на ее стороне лучшие мужчины: в ней скрыта особая женственность, которую они не находят в по-собачьи преданных женах, вроде Ганки, и которая выродилась у совсем независимых теток, таких как Ягустинка или Доминикова. И все бы хорошо, если бы только не войт. Если свидания Ягны с Матеушем, а после с Антеком еще оставались на уровне слухов, то приключения с войтом обернулись катастрофой. А ведь ее действительно можно оправдать наивностью, ведь к своим девятнадцати-двадцати годам ей почему-то нравятся сказки о рыцарях и принцессах. Она и сама была воспитана как принцесса, оторванная от повседневных забот. Но нельзя сказать, что она плохая хозяйка и неспособная девушка – ей не чуждо искусство, она умеет читать (разве что не знает русского) и обладает чувством прекрасного. Ягна по-своему возвышенная натура, которую сложно понять приземленному крестьянству. Возможно, Реймонт хотел доказать, что и деревенские девушки могут похвастать своеобразной аристократичностью духа или что кто-то в деревне не должен претендовать на морги по собственному желанию, чтобы оставались в деревне крупные хозяйства, не мельчал народ. Ягна готова отдавать и причитающуюся ей землю и всю себя любимому мужчине и, как мне кажется, ее выбор не из худших, а связь с войтом дана для демонстрации того, как не только человек может продаться чуждой власти: душа Ягны у Реймонта приравнивается к земле, к родине, чьи безграничные и независимые просторы должны принадлежать настоящему польскому мужику, а не наворовавшемуся чиновнику. А быть может, это просто была трагедия наивной души или человека, который не находит себе места в этом мире, находясь на стыке деревенского традиционного уклада жизни и взглядов человека нового времени — отсюда и романтичность.

На протяжении романа можно проследить, что с каждой его частью атмосфера все напряженней. Реймонт начинает год с осени — поры собранного урожая, когда и природа, и люди отдыхают от основных дел. Это становится поводом раскрыть ту жизнь крестьянина, которая не касается работы в поле. И чем ближе к новому пахотному сезону, тем меньше остается запасов, тем больше приходится терпеть гнет сложных деревенских отношений и справляться с возникающими проблемами, тем острее чувства и сильнее надежды. Реймонт старается чуть ли не каждую главу заканчивать песенным мотивом, в который пытаются вылиться движения души его героев, а каждую часть — пиком переживаний. Начав семейными проблемами, Реймонт добавляет к ним конфликты крестьян между собой и помещиком, а потом местной и высшей властью. Лето становится временем жары, страды и накала страстей.

В деревне работает принцип «богатый хозяин всю деревню кормит», поэтому мне показалось абсолютно справедливым, когда в отсутствие хозяев мужики соседних деревень помогли зажиточным хозяйствам. Богатые крестьяне должны блюсти законы, в том числе Божественный, и потому помогать страждущим. Вот страдающая и набожная Агата только кажется неприкаянной душой, а ведь сама себе поставила препятствие, не позволяющее ей жить вместе с семьей: она ощущает себя обузой родным, уходит побираться по миру, а потом ходят слухи, что Клембы впускают ее в дом, чтобы получить заработанное. И если к Клембам придраться невозможно, потому что им приходится поддаваться прихотям старой матери из-за власти слухов, то сама Агата – та еще лицемерка, фанатеющая мыслью помереть «как помещица». Дева Мария ей в каком-то видении напомнила, что последние будут первыми в царстве небесном, а она уже в земной жизни, хотя бы на смертном одре, хочет уже быть готовой к богатству, как будто уверена, что ее ждет по ту сторону. Матеуш – еще один противоречивый персонаж, второй из лучших, но слишком принципиальный: не хотел жениться, пока не выдаст замуж сестер – так что по-своему стал причиной проблем с Ягусей, которая могла бы стать ему хорошей второй половиной. Если бы не своенравная Доминикова, ее мать. Еще одним настоящим мужиком, кстати, становится ее сын Шимек, который, наконец, вырывается из-под властной руки матери и, купив по дешевке надел необработанной земли у помещика, показывает силу самостоятельного землевладельца, способного не только горшки мыть да на кухне стряпать, а владеть землей, как и подобает настоящему ее хозяину.

Крестьянин в «Мужиках» связан не только с полем, но и с лесом, и его распорядитель, лесник, ограничивающий свободу пользования им, тоже становится врагом липецким мужикам. Особенно сильно чувствуется зависимость от леса даже не в сцене, где коморницы и Ганка идут в метель за хворостом, а где Куба рубит простреленную лесником ногу в то время, как читатель уже знает, что собираются рубить сам лес. Пересекаются мотивы потери доступа к лесным богатствам, к самому лесу, потери ноги и потери самого человека. Тем же мастерством сплетения метафор и реальности обладает момент смерти Мацея Борыны с наступлением рассвета: он всю ночь сеет на поле землю, а наутро (земельная мера — морг — однокоренное с утром, morgen (нем.)) умирает перед образом Бога-отца на троне из хлебных снопов. Земля — к земле, прах — к праху, отец — к отцу.

Отдельного упоминания требует мир детей – Юзьки и Витека. Умиляет сцена, где они расплакались оттого, что с ними не заговорила скотинка, а значит они грешники — а ведь они помогают вести хозяйство как настоящие взрослые. Трогательны и забавны приключения Витека и прирученного им аиста, смешат разборки с ощипанным петухом.

Но главные герои книги — мужики. Настоящего мужчину в ней характеризует трепетное отношение к природе и земле, а к работе на ней как к таинству. Настоящий хозяин знает все тонкости возделывания и посадки (как Антек и Мацей), но и словно чувствует живительную силу природы, призывающую весной возрождение после сна, и ее непреложную смерть после рубки дерева или снятия урожая (как Шимек Пачесь, разговаривающий с деревьями). Владислав Реймонт показывает в «Мужиках» все оттенки польской деревни: он создает настоящие национальные характеры и их антагонистов, трогающие за душу судьбы и веселящие подробности быта, рисует происходящее на фоне меняющейся природы и пронизывает воздух звучанием неотделимой от нее крестьянской работы, не забывает ни о праздниках, ни о повседневных заботах, ни о едкой, но меткой словесной перепалке – все это в единой симфонии не только красок, звуков, мелодий и песен, но и национальной истории, так или иначе привязанной к земле. И кто владеет землей как справедливый и понимающий ее хозяин, тот и создает ее национальную историю.