Юрий Буйда «Седьмой холм»

Страшный рассказ. А ну, как всех шерстить, обвинять, подозревать и судить, что с мертвых взять?. Зато воспаленному сознанию в поисках «кто виноват», бальзам будет. Ведь должен быть виноватый . А если «преследуемый» удирая еще и оглядывается — значит точно виновен. Ват он социалистический реализм.

И натерпелся же воскресший. «..жизнь это, или сон твой Господи».

Уже само название рассказа не столько отсылает в воспоминательное путешествие по названиям холмов Рима, сколько по городам с подобной топографией: артефакт — семь сакральных холмов (тут густо замешана и нумерология: семь дней творения, семь ангелов, семь печатей, как семь пальцев одной руки..., и т.д.) — тут и Москва, и Барселона, и Вятка-Хлынов-Киров... И наше такое человеческие (а Ницше бы добавил: слишком человеческое) свойство превращать самый высокий, самый «красный» холм «Третьего Рима» и иже с ним, в погост-некрополь.

И если в первом рассказе сборника главный герой не только городок, но и Генералиссимус (пусть даже по-маяковски человек-пароход), то во втором и сам Генералиссимус (пусть в образе вживленной под кожу негра Вити бронзовой фигурки — человек-памятник, а уж память о нём подоле будет даже памяти о Герострате) и самая одиозная фигура из его ближнего круга: Лаврентий Павлович Берия. Маршал Советского Союза, Герой Социалистического труда, иконостас орденов Ленина, две сталинские премии, и даже Почетный гражданин Советского Союза, но... в прошлой, досмертной жизни. И атомная и водородная бомбы — дело рук его. Расстрелян? да как бы, да... Но начинаются порой вопросы.

Якобы-расстрел Лаврентия Павловича, а затем его опровержение через опознание живым и невредимым в городке, как и событие любое и факт любой, может быть: «вероятным» — да, скорее жив и скрылся; «невероятный» — это то, что опознанный не Берия; «достоверный» — да, это он, скорее и бесповоротно жив, чем мертв.

И начались посмертные, вернее предсмертные (до второй и настоящей смерти) мытарства Лаврентия Палыча в городке.

В день первый был он опознан, а затем в столовой бит и первую ночь провел на помойке. Затем стал подручным паромщика (считай слуга Харона), ведущего, руками Берии — как ни как куратор вполне успешного ядерного проекта, бесперспективную войну со строящимся мостом (а чем не поставленные на рельсы индустриализации машина репрессий? — см. У Сигизмунда Кржижановского блистательный рассказ «Мост через Стикс»); был неуспешен и жестоко бит неоднократно.

Впоследствии переквалифицировался в ассенизатора — говновоза. С подручным негром Витей, ставшим его ангелом смерти, злым Локки, подбившим Берию на обоюдно-смертельное пари...

И унижения по мужественной стати — совсем Берия в городке оказался не состоятелен, как мужчина (а подвигов-то было, былых, в той жизни, во времена министерских чинов!) — не то что паромщик-Пердила (ох, не только рыб в реке глушил он извержением газов) и негр-Витя, подвергавших женщин такому....

Да, прибыл опознанный Берия в городок — и обрушились на городок беда, за бедой... Вот здесь и вступает в силу основной закон социалистического реализма — у всех бед есть стрелочник, как правило один: Берия. И прерванный, уже за тыщи километров, побег: он видно, как Орфей в Аду, но оглянулся на ад содеянных «проказ», чем в очередной раз и утвердил свою виновность. Во всём. Здесь можно усмотреть аллюзию на финальную главу «Мастера и Маргариты» — со сценами преследования лже-Волондов и лже-членов его преступной банды.

И сцена гибели, и место похорон.

Буйда, как нам и обещал, рассказал «типично русскую историю: с фабулой, но без сюжета.».

И свистнуто — и мастерски свистнуто! -почти без членовредительства