Нил Стивенсон «Анафем»

«Все очень просто: сказки — обман!» (А.Макаревич)

Начинал я «Анафем» почти запоем, середину читал, скажем так, с вежливым интересом, а конец едва домучил. Не потому, что роман неровный. И не потому, что длинный, как «Капитал» Маркса. А потому, что король оказался голым.

Поначалу он поманил намеком на глубину. Картазианский канон, где буква «а» вместо «е» типа из гессевской Касталии. Платона в Протесе трудно не узнать: мысли из «Диалогов» разбросаны по тексту к месту и не к месту. Главное, была надежда, что точно подмеченный факт неодолимых различий научного и обывательского мышления будет развит сюжетно. Это ведь даже не классовые, это кастовые различия! В этом плане идея возврата науки в монастыри выглядит очень любопытно. Как это отразится на обществе? Как мир проживет без науки, хотя бы без фундаментальной? И как, кстати, оторвать последнюю от прикладной? Тема мощнейшая!

Увы, сколь-нибудь внятной социальной проблематики так и не всплыло. Декарт с Платоном могут спать спокойно. В сравнении с божественной «Игрой в бисер» «Анафем» выглядит откровенной яичницей.

О «новоязе». Прием известен. В философии он используется сплошь и рядом для введения понятий, особенных для некоей теории. И в беллетристике нередок. Авторы им создают антураж: исторический (в идеале язык является ключевым художественным средством — см., напр., «Золото бунта» Иванова), либо фантастический (примеров масса; весьма удачные, напр., у Мерси Шелли, у Линор Горалик в «Нет»). Новояз «Анафема» вправду весьма мил. (Хотя здесь, наверное, велика заслуга переводчика.) Скажем, «жужула» — словцо прелестное! Беда в том, что в данном случае у новояза есть еще одна функция: пускание пыли в глаза. Он создает видимость научности данной фантастики. Именно видимость!!

Дамы и господа! Перед нами книга про инаков, написанная эксом для эксов! То есть, еще одна иконография. О да, есть эксы (например, иные любители НФ), которые воспринимают научное мышление именно так — на них и расчет. На самом деле автор абсолютно не понимает, что такое научное мышление! Ибо сам к нему не склонен. Видимо, потому и не осилил физфак. Выгнали, небось. Причем задолго до того, как физике начали учить всерьез.

Вот приведен в книге рисунок геометрического доказательства теоремы Пифагора с корабля пришельцев. Мне понадобилось 5 минут, чтобы это доказательство увидеть. Любому выпускнику мехмата или физтеха понадобится максимум две минуты, а скорее всего они его просто знают. Ведь все такие доказательства ТП (а их немало) построены по одному принципу, и если его понимать, то всё очевидно. А ГГ, который якобы десять лет (!) только тем и занимался, что грыз гранит естественных наук... ниасилил!! Да хоть он тысячу раз устал — не верю!

Или Принцип Оккама. В романе одно из частных его проявлений герои называют некими «весами». И поминают всуе чуть ли не на каждой странице, будто только что с восторгом узнали. О боже! Дамы и господа! Принцип Оккама «зашит» в научное мышление! Ни один инак в разговоре с коллегой о нем и не вспомнит, поскольку он для него очевиден. У инака просто голова так работает, что ненужные сущности отсекаются сами еще до осознания. Это эксу, наплодившему химер, порой приходится объяснять, что делать этого не стоит (что, впрочем, обычно не помогает). Причем самого принципа-то автор толком не понимает. Ему катастрофически противоречат и сложный протесизм, и рассуждения Ороло о механизме мышления.

Или «иноматерия». Что атом из другой системы мировых констант может стабильно существовать в нашей — бред. Свои коэффициенты уравнения Шредингера он с собой к нам прихватил, что ли? Ну хорошо, это сложно объяснить, пусть так. Но хотя бы основы биохимии надо же понимать! Как может такое быть, что наши продукты иноматериальным организмом не перевариваются, а воздух — вполне? Милые мои, что дыхание, что пищеварение — там всюду банальные химические реакции. Один и тот же механизм! Либо он работает, либо нет. Каким бы хитрым не был гемоглобин.

Подобных ляпов тьма! И уже неудивительно, что фазовое пространство автор не отличает от конфигурационного. Физик, блин, ага.

Про «философскую глубину» я вообще молчу. Философия в романе настолько поверхностна, что даже дискутировать не о чем. У разных авторов надерганы выглядящие умно сентенции при становящемся все более явным с каждой страницей отсутствии понимания автором контекста, в котором оные сентенции звучали в оригинале. Впрочем, обыграно это умело. Герои с умудренным видом произносят банальности, по эпизоду разговор вроде бы развивается вглубь, вот только автор с него аккуратно соскакивает. Делая вид, что так и надо.

На Арбе население генетически, что ли, тупое? Или это отделение от суетного мира так печально сказалось на умственных способностях арбских мыслителей? Платон, конечно, в метафизике велик. Заложил, так сказать, основы на пару с Аристотелем. Примерно как Ньютон в физике. Но представьте себе картину: далекое будущее, и некий адепт научного знания рассказывает другому адепту второй закон Ньютона эдак с придыханием, будто это величайшее откровение. Вот примерно так выглядят диалоги в романе. На Земле метафизика ушла далеко вперед, у нас давно не два, а двести двадцать два варианта интерпретации Платона! А арбиане мусолят своего Протеса вдвое дольше, но так и остались на уровне ближайших учеников.

Была ли тройка миллиард лет назад простым числом? Вопрос — чистая схоластика! Веке в 17-18 он кого-то, может, занимал, но не сегодня. Ну, отвечу, например, «квантово-феноменологически». Нет, не была, так как не было познающего субъекта. Не было сознания, способного, во-первых, редуцировать, выделить абстрактное «три» как некую общность между, скажем, тремя деревьями и тремя камнями, во-вторых, увидеть ее свойства как ноэмы. Значит, говорить о том, «была ли тройка», так же бессмысленно, как рассуждать о жизненных силах кота Шредингера.

Особо раздражает приложение к роману! Наглая попытка примазаться к названным там людям. Ну какой Гуссерль, помилуйте! Он не занимался онтологией! Феноменологию автор, может, и пролистал, но не понял напрочь. Сути не понял. Понятие интенциональности не уловил. И продолжает смотреть на мир в естественной установке, даже не пытаясь хоть что-то хоть куда-то редуцировать...

А Гедель, который типа «решил уравнения Эйнштейна», чем «...доказал, что путешествия во времени возможны»? Блин, ну надо же так переврать! Ничего он не доказывал! Да, предложил решение, противоречащее принципу причинности. Не он один. Решений, допускающих «временные петли», известно несколько. Все они противоречат экспериментальным данным. То есть, не имеют физического смысла. С подобными решениями вы сталкивались еще в школе, когда в задачке получалось квадратное уравнение, один из корней которого меньше нуля. Уравнению корень удовлетворяет, но задачку не решает. Ибо смысла — не имеет! Вот такое же решение уравнения Эйнштейна нашел Гедель. Согласно опытным данным — «меньше нуля». Принцип причинности незыблем.

И ради чего всё это наворочено? Идею множественности миров эксплуатировали сотни фантастов, не утруждая себя ее физическим или метафизическим обоснованием. Жанр этого не требует! Да, с парадоксами квантов балуются теорфизики (настоящие, не чета автору). Они же ребята с приветом, не от мира сего (а от того самого ГТМ, ага). И привет этот свой нередко излагают и публикуют на потребу. Ибо в нашем мире они не в монастырях живут. Исследования денег требуют, да и на хлеб с красной икрой хорошо б хватило. Миру нужны красивые мифы? Мир готов их купить? Не вопрос! Есть тысячи гипотез, рожденных в блужданиях по ГТМ, попперовским критериям научности не удовлетворяющих, но в качестве мифов вполне годных. Так отчего б не срубить на них бабла? Пусть эксы возомнят себя приобщенными к высокому знанию! Главное, чтоб платили.

Хорошим (да и плохим) теоретическим физиком автору стать не довелось. Ниасилил. Рожать мифы для эксов куда проще. Надо лишь нахвататься приветов у тех, кто физиком таки стал. И изложить эту приветливую позицию в художественной форме, которая всё спишет. Беда в том только, что механизм сей в ходу у деятелей лженауки. И фантастика получилась — лженаучная! Хотя понятно, что другого пути срубить бабла у автора не было. Чисто литературно «Анафем» представляет собой набор тупых штампов. Фантазия налицо, работа проделана огромная, это да. Но из литературного института автора тоже выгнали бы.

Да нет, я не против, рубите, авторы, рубите, коли эксы хавают. Меня никто не заставляет такие опусы читать, есть много других, хороших книг. Не в первый раз я нарываюсь на пургу, которая комментария, да еще столь пространного, не заслуживала бы... если бы не лженаука с претензией на глубину, без которой «Анафем» никогда не приобрел бы такой популярности, а стал бы просто еще одним опусом в унылом ряду себе подобных. Но лженауку-то надо душить! На это и двух часов, потраченных на комментарий, не жалко!

Огромный 900-страничный роман вполне укладывается в русло предыдущего творчества Стивенсона, более того, служит своеобразной «фокальной точкой» для многих более ранних его произведений. Тем не менее следует признать: некоторые мотивы, отработанные в «Анафеме», для Стивенсона и впрямь достаточно новы и нетипичны. Впервые действие переносится в космос, хотя в целом выдержано в русле планетарной фантастики. Впервые все сюжетные линии приурочены к параллельному миру — если точнее, ко вселенной, где справедлива эвереттовская интерпретация квантовой механики. (В «Криптономиконе» просматриваются осторожные намеки на то, что Земля, на которой разворачиваются события романа, не вполне тождественна нашей — взять хотя бы Йглм, но это скорее игра с читателем.) Впервые стержнем книги Стивенсона становится исследование проблемы взаимопроникновения науки и религии: в «Лавине» шумерская мифология прорастала в виртуальную реальность и имитировала ее (вспомним нам-шуб Энки, на практике оказавшийся нейролингвистическим байт-кодом человеческой нервной системы), однако до полной перемены мест дело не доходило. На Арбре же ученые именно что заперты в монастырях-матиках, а светская власть (Saecular Power) тщательно следит за тем, чтобы методы и приемы исследований, проводимых там, оставались прежде всего теоретическими и не выходили из-под контроля своеобразной инквизиции.

Стивенсон в трактовке мыслительных процессов придерживается идей Дойча-Пенроуза, то есть рассматривает человеческий разум как квантовый компьютер, однако рассуждения фраа Джада о природе Нарратива и роли наделенных сознанием существ в истории заставляют предположить, что в действительности вселенная Арбре устроена еще интересней:

В качестве бонуса, прочтя «Анафему», вдумчивый читатель поймет, откуда взялся Енох Роот и почему сваренное им золото отличается по весу от обычного.

Есть у этой книги и один своеобразный недостаток: после нее очень тяжело воспринимается крайняя книга Стивенсона — «Reamde». Масштаб проблем прискорбно мелковат, хотя понятно, что Нилу надо было отдохнуть.

Повёлся на высокий рейтинг в fantlab и персональную рекомендацию fantlab. Начал читать. Язык ужасный — бессмысленный новояз, занудливое повествование, примитивные герои, крайняя натянутость сюжета. Арб (читайте, Земля) после апокалипсиса, учёные заперты по монастырям и дружно с помощью своей мускульной силы заводят гигантские часы — вот четверть романа и рассказана. Начиная примерно с трети книги ужасный новояз постепенно почти исчезает, и даже начинается действие на уровне «Аэлиты» Алексея Толстого. Молодые ребята летят к злобным пришельцам («Геометрам») на гигантский космический корабль — ну, на Марс к марсианам, понятно, и с помощью подсобных средств устраивают там стрельбу, взрывы и революцию. А Аэлитой оказывается подруга подруги главного героя. С подругой поругался, с подругой подруги полюбился — любовь навек. Хотя и путешествия между вселенными упоминаются (но до множественных вселенных Муркока далеко!), и Сжигатель Планет (нет, до Звёздного Разрушителя из «Звездных королей» Эдмонда Гамильтона не дотягивает). Для сороковых-пятидесятых годов было бы хорошо. Для семидесятых — уже не очень. Для 2008 года — вызывает недоумение.

Нельзя сказать, что всё плохо, литературный талант у автора явно есть. Но герои картонные, сюжет примитивен. Но зато множество блестящих наблюдений и зарисовок, и умение на совершенно пустом месте создать интригу, завораживающую читателя. И умение произвести на читателя неизгладимое впечатление — ничем по сути. Исключительно писательским талантом.

Так что мнение очень неоднозначное.

С одной стороны, это классический пример псевдоглубокомысленного произведения. Но такого, в котором отсутствие смысла прикрывается от разоблачения на первом уровне защиты новоязом, на втором — философской шелухой (для тех, кто знаком с математикой и физикой), и на третьем — математическими и физическими терминами (для тех, кто знаком с философией). Чтобы вызвать преклонение перед глубиной мыслей автора у любого читателя. Для желающих узнать о первоисточнике математических, физических и философских идей, упоминаемых в книге, следует сразу заглянуть в конец книги — там эти первоисточники упомянуты. Читать упомянутую литературу будет и короче, и правильнее.

С другой — возможно, это некий литературный эксперимент. Проверить, каким образом будут реагировать на красивую обёртку, под которой ничего кроме словесной шелухи нет.

С третьей — изречения Козьмы Пруткова также задумывались как сборник псевдоглубокомысленных изречений, однако большинство из них пережили казавшиеся в то время гораздо более глубокими произведения.

Поэтому тем, кто собирается читать данную книгу: очень серьёзно подумайте, готовы ли вы к сеансу заучивания новояза в первой трети книги. Без этого никак. Бессмысленность данного действия не является оправданием — не случайно одним из главных наказаний в мире «Анафема» является изучение и заучивание заведомо бессмысленных текстов. Это барьер послушания. Преодолели — значит, вы в достаточной степени послушны и укрощены автором для того, чтобы читать оставшуюся часть романа. И видеть в авторе непререкаемый авторитет, а в книге — откровение.

Уфффф. Это было что-то!

Для начала. В физике на самом деле существует проблема понимания того, что есть реальность. Простейший эксперимент из оптики об интерференции поставил вопросы, которые до сих пор не имеют объяснения. То, что якобы было решено квантовой физикой и дуализмом, привело к еще большим вопросам. И главный из них — что такое реальность. Потому что после дуализма последовали вопросы об обратных причинно-следственных связях (а точнее следственно-причинных связях) и т.д. и т.п. Об этом не пишут в учебниках физики, но насчитывается уже более двух десятков философских интерпретаций квантовой физики, которые пытаются ответить на этот вопрос. И именно эта тема стала важным элементом сюжета книги.

Да, это книга — не легкое чтиво перед сном. Первые страниц 100-150 откровенно тяжелы и непонятны. И только где-то с середины книги раскрывается идея автора, и начинается экшн. Впрочем, экшн — это слишком громко для этой книги. Здесь никто не бегает туда-сюда и не стреляет во все движущееся. (Ну хорошо, одна перестрелка все-таки была). Но это и не надо.

Вместо перестрелок происходит полное погружение в иную реальность. А точнее в размышления о том, что ЕСТЬ реальность. Мы, люди, в принципе, не знаем (см выше про физику). Наша физика строит лишь модель реальности, которая может оказаться неверной. Или не единственно верной. Но куда более сложным вопросом является вопрос о том, что есть сознание. И как оно взаимодействует с реальностью или реальностями.

Стивенсон посягнул на эти вопросы. И ему удалось. Он фактически создал шедевр научной фантастики, подобные которым создаются раз в много-много лет, и где слово «научная» добавляется не из привычки. Это есть *Н*аучная фантастика.

Но может это и не фантастика? Может все так и есть в «реальности», а мы этого пока не понимаем и не осознаем?

Если вы для такого не готовы или не любите, то даже не беритесь. Но если взялись, будьте готовы думать.

Безоговорочное 10. На полку, на видное место. Чтобы вернуться еще раз. И не раз.

Нил Стивенсон сел на конька Лема и помчался дорогой им. Джина Вулфа, цокая гаджетами Брюса Стерлинга. Лучшее из арсенала фантастики в широком диапазоне. Воспитание. Первый контакт. Изгнание. Архаичная современность. Древний хай-тек. Шпионство. Сети. Вымышленные и реальные технологии. Аперт, который позволил использовать наработки для релятивистских эффектов и анабиоза и т.д.

«Анафем» монументален: подробно касается архитектуры, драк с гопотой, лабиринтов с ископаемыми, прорыва осады, коллизий личной жизни, снегоходов, инквизиции, свежих булочек тысячелетней давности, гидов, узорных замощений, орбитальных бомбардировок, варваров у ворот, искусства и снайперов на стенах. Мог быть толщины «Спина», но чрезмерно разжевывает эпистемологию, философию, дискурс, симпосические и перипатетические... спокойно! термины оригинальны («синтаксическое устройство» — блеск!) и узнаваемы, абстракции разумно ограничены. Гораздо больше беспокоит хитринка в изложении.

В качестве примера — интрамурос (словечко «Криптономикона»), чей быт внешне не отличим от монашеского. А на деле ритуалы из «Имени Розы» служат вычислениям. Всего три личных предмета по уставу — из умных материалов, недоступных мирянам. Их строгая изоляция суть глобальная циркуляция данных и людей. Психология инака современна. Поют древние хоралы и ловят кайф от взрывов в кино, считая «небесных эмиссаров» опасными придурками, вступают в брак перед алтарем. Почему так?

Ну, во-первых, это решение злободневной проблемы. Еще «Шальной компанией» Альтова, вслед за Винером, для распугивания паразитов предлагалось сжигать раз в год одного ученого. Система матиков предотвращает засорение теорического мира и его отход от реальности надежнее и гуманнее. А так же может сохранить его в любых вариантах пост-ядерного и пост-геномодифицированного будущего. Весомый вклад в банк НФ-идей: ранее обещали смерть знания от нищеты (см. «Волчья напасть»). Оцените стратегию.

А во-вторых, «Анафем» — не анафема, имеет второй, эзотерический слой, искажающий стереотипные ожидания. Ему подойдет название «Чудес в стране Алисы»: много чего отзеркалено ради красного словца.

Постмодерн научных революций Куна — наизнанку, во власти парадигм («иконографий») отношение мира к ученым, а не ученых к миру. Твердая НФ, подпитанная воинственностью Диокловых грабель (материализация бритвы Оккама) дала ростки мистицизма.

Типично. «Гиперион», «Волны гасят ветер», «Левая рука тьмы»... Но Нил Стивенсон, добравшись до их уровня, не разменивается на пророчества с телепатией, беря куда глубже.

Науку объявили социальным конструктом еще в прошлом веке: мир-текст, метарассказ, наррация и т.п. На планете Арб эта игрушка расслабленных интеллектуалов оказывается, по воле автора, истиной. Опровергая тем самым породивший ее когнитивный релятивизм... Софизм, и не из сильных. Пратчетту, для показа диффузии платоновых идей, в его фэнтези, заклинать инопланетян не понадобилось, а «Анафем» фэнтези не выглядит.

Линейный сюжет. Мелодраматичный финал. Полиграфия хорошая, недостатков перевода не отмечено.

Рекомендую с оговорками. 12-летним тяжеловато, для тех, кто в теме — спорно.

Специфика данного сайта — гипертрофированная доля количества и качества фантастики в сравнении другими жанрами. Любое произведение, отмеченное хоть какой-либо фикшн-премией, будет обязательно иметь высокий рейтинг, относительно высокое количество оценок, и, как следствие, глобальные рекомендации. То есть, априори, такие произведение лучшие из лучших здесь.

Конечно, глупо со своим уставом лезть в чужой монастырь, но повторю робко закрадывающуюся мысль в некоторых отзывах (особенно, где извиняющее «без оценки») — произведение сильно перегружено смысловой нагрузкой. Вон сам Стивенсон в конце, ничтоже сумняшеся, публикует словарь, где, в-общем, обыкновенные понятия, чуть лингвистически изменены в угоду оригинальности Вселенной. Монахи-инаки, компьютеры-синапы, теорики, дурнопля, жужула и прочее, прочее. Ладно, у многих, верю, «Анафем» вроде культа интеллектуального чтения, но мне, как и многим другим, среднестатистическим читателям, для чего грузить оперативную память сотнями вывернутых терминов. Которые не несут чего-то оригинального. Не заставляют думать. Простые житейские байки Шукшина (к примеру) заставляют думать куда больше, нежели сентеции Геометров или булкиниан.

А автор еще гордо пишет в послесловии, что его роман глубоко переплетен с идеями Лейбница и приверженцами многомировой интерпретации квантовой механики. Что, не заметил этого за нехитрыми действиями героев? Залезь в свою конуру и не отсвечивай, червяк ничтожный.

Вот, правда, я совсем не уверен, что тысячи поставивших на этом сайте высшие баллы «Анафему» все эти (или даже хоть некоторые) философские изыски видели при самостоятельном чтении. Нет, то что написано мудрено с кучей разных фраа, инбрасов и прочих конвоксов — это да, но неужели все массово от этого испытали интеллектуальный оргазм? Или убедили себя. что испытали?

Вымучил я это произведение вдохновившись отзывами и высокими оценками — а зря.

Мир книги бредов даже по отношению к себе самому. Как в принципе может существовать мир, где наука отделена от прикладных достижений цивилизации. Мало того что исследования на прямую спонсируются заинтересованными в определенной технологии людьми или организациями, так еще и практическое применение одной технологии на прямую открывает доступ к другим.

Я просто рыдал от ученых знающих как расщипить атом, применяющих генную инженерию и пишущих на листьях деревьев.

Нет серьезно? Книжные деревья, чьи листы сушатся 100 лет для того чтобы на них писать. Автор серьезно считает что так будет работать хоть один ученый если есть возможность быстро обрабатывать данные, оперативно ими делиться? В мире где карты интерактивны, есть интернет, беспроводная передача данных?

Ах, да. По автору это соблазн от которого иноки должны отказаться. Только вот реальная практика показывает что без обмена информацией по исследованиям между специалистами, в том числе из разных областей ничего хорошего не выходит.

Текс книге нуден, скушен и самое главное на 90% состоит из воды. Нужно вникать в бесполезную терминологию созданную исключительно ради своего существования

ИМХО — переоцененная пустышка, а ни как не шедевр фантастики.

Странная книга «Анафем». Из тех романов Стивенсона, что мне по душе (т.е. начиная с «Криптономикона»), эта, пожалуй, нравится меньше прочих. Конечно, все его книги после первого прочтения оставляют Очень Странное Впечатление. Но если «Криптономикон» добросовестно выполнял не те обещания, которые как будто давал в начале; если «Барочный цикл», пожалуй, давал даже больше обещанного, красиво и аккуратно соединяя все линии, сюжетные и интеллектуальные (да, Стивенсон научился решил все-таки давать романам человеческие финалы, а не обрывы страниц)... то в «Анафеме» и сюжетная, и научная, и философская линии вполне завершены, для не слишком внимательных читателей даже прямым текстом проговорено, о чем и для чего все это было, — а все равно, ощущение несведенности и недоговоренности остается.

Когда роман начинается прямыми отсылками к «Имени розы» и «Игре в бисер», ждешь, что в конце концов перед нами предстанет настоящая Система Мира, — а этого не происходит. Взамен нее — более чем сомнительные гипотезы (от Пенроуза до Эверетта), которые в мире романа обретают твердокаменную достоверность. Наука и религия, реалисты и номиналисты, платоники и аристотелианцы сталкиваются в увлекательнейших дискуссиях (как обычно у Стивенсона, куда более интересных, чем эпизоды с «действием»), — и приходят к не вполне убедительным компромиссам.

Это все при том, что Стивенсон, естественно, must read, и удовольствие гарантировано, и голова идет кругом от того, как всё со всем связано... И все-таки.

...И все-таки: блестящий роман блестящего автора. В нашей фантастике так работать не умеет никто, да и в англоязычном мире — очень немногие.

Все, что написано ниже, мне писать в открытом доступе совершенно не хочется, но элементарная благодарность коллективному разуму велит не жмотиться и расскрыть некоторые спецефические нюансы, не всегда понятные, если не принимать во внимание, что роман этот целиком масонский, — масса деталей вне масонского контекста неизбежно будет упущена. Помните, как «Чапаев и Пустота» называли первым русским буддистским романом? «Анафем» — масонский роман в гораздо большей степени, нежели «Чапаев» — роман буддистский; само по себе это сравнение не точное и нужно мне только затем, чтобы показать, в каком смысле я употребляю термин, а именно в смысле последовательности и приверженности к определенной линии.

В отечественной фантастике жанр переложения Традиций (с большой буквы, имя нарицательное) практически отсутствует. Пелевин стоит настолько особняком, что не все согласны считать его фантастом, хотя для западной фантастики опора на какую-то философскую, мистическую или философско-религиозную школу дело обычное (мне могут привести в контраргумент романы вроде «Волкодава» Семеновой или «Золота Пармы», но тут работает реконструкция, а не опыт живой традиции, в котором неточность невозможна, а фантазии превратились бы в фантазмы; совершенно разные жанры).

Проиллюстрирую это утверждение сравнением «Хроник Амбера» и «Черновика» Лукьяненко. Желязны не эксплуатирует каббалисткую идею отражения центра мира на прочие миры, но живет внутри неё, удерживая принципиальную идею первомира, к которому странствующая по нижним мирам душа не перестает стремиться. Есть масса узнаваемых черточек, вроде Дворкина/Старца, ветхого деньми, внешности Короля, самого количества принцев Амбера, канонного для каббалистического древа, их канонных для сефир цветов, но это уже другая история. «Хроники Амбера» в контексте «Анафема» во всех случаях уместно упомянуть из-за одной значимой отсылки – а именно лабиринта как инициации. Стивенсон как бы намекает, причем вполне ясно, что не просто так берет ту же формообразующую идею, что и Желязны – множественность миров как отражение идеального мира – но следует той же традиции.

Орел наш дон Реба в «Черновике», напротив, берет – через третьи руки, что видно из оторванности формообразующей концепции от любой содержащей её школы – идею отражений, не зная, очевидно, о том, какое место она занимает в культуре, как транскрибируется и как проецируется на плотный мир, приписывая своим мирам порядковые номера и соподчиняя их говорящей связкой «начальник-подчиненный». Такое преврашение мировых философий в обыденную социальность, снижение смыслов, вообще говоря, не должно удивлять — в русскоязычной фантастике традиционно отсутствует «философское крыло», в котором авторы опираются на подробно, в деталях, изученные традиции и школы – что, собственно, можно осуществить, только принадлежа к такой школе самому или, по крайней мере, имея опыт углубления в традицию и возможность проконсультироваться с очевидцами. Литературоцентричность нашей фантастики дает такую оптику, в которой вся фантастика в целом может восприниматься как вымысел и конструкция из собственного пальца автора, и через такую деформирующую перспективу «Анафем» будет прочитан как «роман о университетах».

В западной фантастике есть звезды первой величины, работающие в жанре философского фантастического романа и опирающихся не на взгляд и нечто, а на доскональное знание и следование живой традиции – Толкин, Льис, Муркок, Филлип Дик, Фрэнк Герберт приходят в голову навскидку, дальше можно было бы, хоть и с известными оговорками, назвать целый ряд авторов, использующих символику и каноны своей школы совершенно последовательно.

Это затянувшееся введение мне представляется необходимым для того, чтобы показать – «Анафем» как философский/масонский роман не исключение, но очень большая удача и очень серьезный размах. (Серьезный в том смысле, что выполняет функции не только романа, но обучающей литературы для внутреннего употребления и одновременно ставит — деликатно и с полным соблюдением внутренних правил — некоторые актуальные для современного масонства вопросы. Для большинства читателей это не важно, но для тех, кто хочет разобраться в нюансах, совершенно необходимо держать в голове).

Вот теперь, когда рамки очерчены, перейду к собственно роману.

Надо сказать, было приятно прочесть фантлабовские отзывы. На каком-то другом сайте видела такую фразу «история о интрамуросе, написанная жителем экстрамуроса для других жителей экстрамуроса», — то, что на фантлабе никто не написал ничего подобного, это, конечно, большой плюс. Вообще приятно видеть, особенно на фоне других сайтов, с не такими продвинутыми пользователями, что никому здесь не пришло в голову сравнить матики с университетами и что все поняли если не саму сверхидею, то, по крайней мере, ощутили ее присутствие.

Сверхидей, вообще говоря, здесь несколько.

Центральная, разумеется – ГТМ, Гилеин теоретический мир, в переводе на наш язык – платоновский мир идеальных образов, эйдетический мир. Мир эйдосов и связанные с ним отражения, куда по убывающей доходят чистые идеи в их изначальном виде, что уже относится к неоплатонизму и впрямую связано с основанием масонства в его современном виде. Тут у нас вообще прямая связь с Барочным циклом, но формат отзыва не позволяет подробно остановиться на этом. Важнее для понимания романа заметить, что опрощение современного масонства (слишком открыто, слишком много народа, слишком легкий доступ на вкус некоторых) вытеснило эту основную идею на переферию «иконографии» — мотив ухода от ГТМ с этой позиции превращается в некоторого рода критику и сатиру на такую профанацию.

Другая идея – поликосм, в своем роде оммаж Джордано Бруно (почему в школе нам объясняли суд над ним через следование гелиоцентрической системе, когда на самом деле Бруно был казнен за развитие идеи множественности миров, огромная для меня загадка). Хотя и следует из ГТМ, но имеет собственную фабулу и превращается в отдельную коллизию.

Теглон – очень серьезная, большая сверхидея, данная буквально в нескольких строках, но метафорически описывающая потенциальную возможность человеческого разума – плюс, опосредованно, иллюстрирующая разные системы образования.

Параллельно теглону, дано огромное количество диалогов, подобных платоновским – было бы неразумно рассматривать в лупу их содержание, пропуская сверхидею самих диалогов. Они могут быть интересны или нет, содержать будоражащие истины или разбирать рутинные воспитательные приемы, не суть – важно само их наличие в тексте и в мире концентов, превращающееся в сборник примеров. Форма обучения через диспуты была основной формойобучения в средневековых университетов и унаследовалась институализированным в 1717 году масонством, но точно так же, как и фиксация на мире прообразов, размылась со временем до такой степени, что множесто людей внутри воспринимает эти рабочие диспуты как возможность высказаться, а не как способ формирования риторики и логики.

Кроме того, в Анафеме описано масонство, скажем так, более лучшее, чем то, что существует – соотносящееся с реальными принципами и уставами, но в условиях мира, приближенного по лучу эйдосов к центру, в сравнении с Землей. О том, что Арб является миром, в котором слышать ГТМ и следовать его прообразам легче, чем на Земле, говорится прямо, хотя если не знать, куда смотреть, можно этому не придать значения – тем не менее, это очень важная, практически центральная модель, выстраиваемая Стивенсоном тщательно, не только через устройство матиков и концентов, нереальных для нас, но и через целую россыпь намеков и идеализаций. При том, разумеется, что Арб – не земля золотого века и не райская обитель, но в том смысле, что те, кто слышит гилеин мир, может вступить в концент – конценты же, в свою очередь, являются таким недостижимым для нас местом, в котором соединено все лучшее, что может быть в жизни человека (возможно, кроме детей).

О масонском содержании романа скажу как человек, знающий тему изнутри (впечатление не только мое): следы расскиданы в изобилии, Стивенсон явно не планировал скрыть эту линию. Фактически, её может прочесть любой, кто сколько-то интересуется вопросом и знаком с литературой по нему. Первые пятьдесят страниц, довольно однообразно описывающие устройство концента, дают вспышку безусловного узнавания, но еще не уверенности; провенир, то есть ритуал, приуроченный к полудню – время, когда масоны ритуально открывают работы (вне зависимости от реального времени суток, в начале масонского ритуала оглашается полдень, как начало времени работ) и платоновские тела, выполняющие роль часовых отвесов, начиная с необработанного камня, с точностью повторяют символические фигуры масонского храма – необработанный камень и куб , присутствующие во всех ложах и более сложные фигуры, с которыми сталкиваются лишь масоны высокого уровня посвящения. То, как Стивенсон выводит эти масонские ритуальные предметы, — внутри полуденного ритуала и одновременно внутри храма, по описанию недвусмысленно напоминающего «Тайны готических соборов», популярное масонское чтение, — составляет вполне прозрачное сообщение, которому не хватает совсем немного до полной убедительности.

Наконец, примерно на сотой странице, описывается скульптура Кноуса, — фактически, сакральной фигуры, с которой начинается иначество. В это время облако имен и идей уже начинает конденсироваться в узнаваемые концепты, а Кноус уже отождествляется с Платоном и одновременно с Пифагором – фигуры для масонства базовые, родоначальные. Есть, однако, еще один персонаж, символизирующий прародителя и первого масона – архитектор Хирам, строящий Храм для Соломона. В масонстве это фигура совершенно исключительная и практически обожествляемая, если можно так сказать о традиции, изначально чуждой персонализированной религиозности.

Изваяние Кноуса содержит не только классические атрибуты масонства, они же инструменты строителя; Кноус атрибутируется как архитектор, а его история повторяет, хоть и не дословно, историю Хирама. Откровение к нему приходит в виде треугольника – сакрализированной масонской фигуры; дальше Стивенсон объясняет сакральность через неизменность и потому идеальность прообраза. Чтобы это стало понятней, вспомним Полярную Звезду, сакрализированную как единственно неподвижную точку неба. Пифагоров треугольник, изображенный на корабле пришельцев, к слову сказать, лишнее напоминание масонской темы – украшение в виде этой фигуры может носить лишь прошедший через должность Великого Мастера, а именование инопланетян Геометрами....ну, тут просто руками разводишь, настолько ясное указание делает автор уже не на генеральную линию, а на ту трактовку масонства, какую он выбирает из некоторого (небольшого, впрочем) набора, принятого во внутреннем употреблении. После такого прямого сообщения – и после постепенной к нему подготовки — Стивенсон разрабатывает идею масонства неуклонно и совершенно ясным образом.

Для понимания этой стороны романа надо знать, что линии современного масонства хоть и не находятся в конфронтации, но довольно сильно расходятся между гуманистическим французским, филантропическим американским и изначальным символическим (можно сказать, герметическим) английским, плюс некотрые экзотические небольшие уставы, вроде христианского шведского или эзотерического египетского. В реальности в любой стране спокойно сосуществуют все направления, а общий канон для всех одинаков и основан на геометрии и идеальных первообразах, но скрытая напряженность между халикаарнийц ами и процианами (как зыбкая параллель между уставами, посвящающими свои работы Великому Архитектору или «прогрессу человечества»), а также определенную отдельность христианских лож, выведенных как инаки-богопоклонники Арба, отражает реальную ситуацию.

Для серьезного читателя интересен сам факт того, что Стивенсон обыгрывает острые вопросы современного масонства – допустимость смешанных лож (мужчины и женщины работают вместе) и старую дискуссию о непрерывности передачи («бывали времена, когда из-за эпидемий или внешних событий конценты становились безлюдны, но через полвека онивосстанавливались»); произвольно изменяемая история против удержания сакральности эйдетического мира герметиками — еще одна, очень громкая аллюзия на сожжение документов (никто не знает каких, но сам факт их уничтожения зафиксирован) при институализации масонства в его нынешнем виде; неуклонное повторение темы древности организации и неизменности ритуалов — своеобразная подпись в преданности идеалам. Последнее тоже представляет особый интерес с точки зрения масонского вектора «Анафема» — на внутреннем языке Стивенсон просит не трактовать выраженные в романе сомнения (Отпадение от ГТМ и запрет Преемства) как критику института, но как неприятие нововведений и профанации.

Тут я, пожалуй, остановлюсь, — мои комментарии еще три страницы назад превысили приличные отзыву размеры, а продолжать можно долго.

Anathem не самая простая книга и не предназначена для вольного или легкого чтения. Я бралась за неё дважды прежде чем с переменным успехом закончила.

Так как мой отзыв будет первым то попробую перечислить все по порядку в надежде что это поможет всем присутствующим:

Почему «трудно» читать:

— Книга основана на теориях и концептах — философических, математических, физических. Если математические или философские понятия заставляют Вас съежиться в страхе, напр. экзамены по сопромату вы вспоминаете только в кошмарах или засыпаете при одном имени Сократа — возможно что книга не для вас.

— В книге так же есть свой язык. Он не развит до уровня Толкиена, но достаточно сложен чтобы стать словарными включениями. Так этот язык составляет вкрапления в целый водопад слов, временами становится скучно.

— Сюжет разворачивался не достаточно быстро для меня. Вот почему я откладывала книгу дважды. НО — чем большим вниманием я относилась к прочитанному тем легче было читать. Чтобы не скучать — внимайте. Интересный пародокс. Обычно я тут же выкидываю то, что не читается.

В общем стиль близок к Азимову. если это один из любимых писателей, вам книга должна понравится

+ Некоторые основы или вероятности приведенные в книге создают её «изюминки». И этих изюмин так много что книга представляет собой огромный Panettone — итальянский кулич с изюмом и цукатами. Да, суховатый, да не самый сладкий — но очень вкусный.

Да простят меня поклонники данного романа, но такой сложной для восприятия книги мне уже давно не попадалось. Хорошая книга, с моей точки зрения, это вкусная атмосфера, сопереживание героям, это когда ты не можешь отложить книгу, потому что... не можешь! Для меня книга ценна теми эмоциями и мыслями, которые она у меня вызывает. При чтении данного длиннющего произведения у меня в голове была одна мысль: когда же это закончится... Чаще всего желание написать отзыв возникает в том случае, если после прочтения хочется поделиться своим восторгом или возмущением хоть с кем-нибудь, потому что слишком много впечатлений, и не важно, положительных или отрицательных. В данном случае впечатлений — никаких. Поэтому, если вы не любите длинные рассуждения, медленно развивающийся сюжет, минимум эмоций, и огромное количество ссылок (а без них вообще ничего не понятно), то это книга не для вас. Цитата для демонстрации (причем, я не выбирала самую непонятную, это просто открытая наугад страница) — «... серьёзно, — сказал Арсибальт. — Булкианство получило название от булочек к чаю. Это система мышления, открытая примерно в середине периода между Пробуждением и Ужасными событиями. На пике цивилизации эпохи Праксиса, так сказать. Двумя столетиями раньше ворота матиков распахнулись, инаки вышли и смешались с мирянами — по большей части с богатыми и влиятельными. Арбский шар был к тому времени исследован и закартирован, законы динамики — открыты. Начиналось их праксическое использование.»

Присказка из детства, которая хорошо подходит к моему впечатлению от этой книги: Стаю на асфальце у лыжы абуты, цi лыжы не едуць, цi я тармазнуты...

Присоединяясь к ряду нижевысказавшихся комментаторов, хочу добавить один, пока упущенный момент. Это да, умная, сильная, развивающая книга — но это еще и ужасно смешная книга. Ну, понятно, не для всех.

«Возьмем Адсона Мелькского и засунем его в Гимн по Лейбовицу! Нет. Пусть их будет человек пять-шесть таких адсонов. А за ними пусть приглядывают три-четыре Вильгельма и...и... давайте еще Гэндальф. И выбросим их всех в открытый космос встречать чей-нибудь корабль поколений. Так выбросим, по хайнлайновски — с шпигатом для блевать и с веревочками на поймать друг друга. И пусть там еще будет какое-нибудь псевдорелигиозное пророчество. В адсонов уже не влезет? Тогда пусть оно будет у инопланетян. И Шао-Линь. Не, не у инопланетян, а то адсонам будет хана, ну, в постапокалиптике такой себе шаолинь, чо. А! Все слова, которые у нас в языке стянуты с древнегреческого, перегоняем в латинские, все с латинскими корнями — в древнегреческие. («и напечатал десяток цветных люкскрибий») Все равно все поймут, но пусть помучаются. И еще давайте Урсулу ле Гуин на что-нибудь обворуем. Например, эмиграция через полюс! И тоже чтобы почти все умерли уже после арктического перехода. И Спину одним глазом подмигнем. И пусть Жюль Верн ест мисо с морепродуктами. А то ишь, Сайруса Смита заставил же ж ракушек жрать — пусть теперь сам попробует!»

При том, что и подумать есть о чем, и просто сюжет захватывающий — за вот этот ржачный слой «я знаю, какую книжку вы тоже любите» автору гран-мерси!!!

ну и еще, пожалуй, стоит отметить, что связующей осью всего текста является символ открывающихся дверей. Тяжелых, физически сложных, сквозных из неизвестности в неизвестность, навстречу опасностям — открывающихся медленно и со скрипом. Ими книга начинается, ими книга заканчивается, но меняется — и как меняется! — масштаб.

Известны многие фантасты, в текстах которых совмещается художественное мастерство и более чем достойный уровень философского базиса. А. Азимов, С. Лем, У. Эко, В. Виндж – их тексты одной ногой стоят на фантастике, на искусстве вымысла, а другой – на доскональном знании научных проблем. Это может быть физика, семиотика, кибернетика, футурология. Но всегда фантастическое допущение имеет железобетонный фундамент из детально разработанных гипотез и тщательно прописанной картины мира. Не суть важно точные или гуманитарные дисциплины использует в качестве основания автор. К истине ведет много путей.

Можно сказать, что в Н. Стивенсоне ждет своего часа выдающийся философ науки.

«Анафем» (М.: АСТ, 2012) — соответствует стандарту, заданному лучшими работами Станислава Лема. Во-первых, уровень использования философии. Основное фантастическое допущение – перемена мест в отношениях религии и науки, которая базируется на идеях платонизма. Мир планеты Арб обеспечивает связь мышления и бытия чуть более прочную, чем на привычной Земле. Автор выращивает из этого допущения историю науки Арба. Во-вторых – уровень разработки языка романа. Десятки существительных и глаголов, значения которых поясняются в эпиграфах и вставках. Часть их – простое искажение привычных терминов, часть – явные жаргонизмы, но в тексте они вполне органично вплетены в речь персонажей. В-третьих – искусно сработанные социологические конструкты. Хотя вера в сверхъестественное, высшее начало окончательно не покидает людей, но ученые живут в «матиках», фактически, монастырях – и наука воспринимается общества едва ли не как мистическое занятие. Если игроки в бисер, описанные еще Германом Гессе, могли лишь трансформировать полученные настоящими учеными данные, и плести паутину реминисценций, то монахи-«инаки» совершают открытия, поддерживают уровень образования, развивают систему «матиков». Подобная картина, думается, отвечает мечтам довольно большого процента исследователей – о существовании чистой, предельно отстраненной от коммерческого или политического содержания, науки. Отрешенность от суеты дополняется реалистичным описанием жизни небольшой, замкнутой, да еще и разделенной внутри себя общины. Система научных монастырей–«матиков» не взялась из пустоты, при чтении не покидает ощущение исторической подоплеки рассуждений каждого отдельного персонажа и событий в целом. Мы видим сочетание фантастических технологий с рукописными книгами, предписанную монашескую бедность и растущие материальные возможности «матика». Есть осознание великих достижений науки прошлого и скромных подвижек в настоящем.

Основное достижение книги – непрерывный эффект «узнавания», когда предметы и концепции из другого мира вдруг обретают привычное значение. Перед нами «альтернативка» во всем своём блеске, и не военно-политическая, а научная. Читатели начинают путь познания созданного автором мира, «смотря из-за плеча» молодого фраа Эразмаса. Поначалу – это внутренний мир «матика», с его эпических размеров часовым механизмом, определяющим жизнь общины, с десятками ограничений и самыми неожиданными возможностями, которые дают обыденные на первый взгляд вещи. Потом – осторожное прикосновение к окружающему миру, встреча с сестрой, оживающие воспоминания детства. А потом возникновение Тайны, большого секрета, который переворачивает жизнь не только уединенного «матика», но и всей Земли. Чтобы раскрыть эту тайну, фраа Эразмасу приходится перетряхнуть все собственные знания, а читателям – будто взобраться по древу истории. Через платонизм и астрономию времен чуть не первых телескопов к теориям контакта и астроинженерии, от общих рассуждений о множественности миров – к идеям зависимости мышления от квантовых эффектов и математических основах вселенной.

Замечательно показан эффект, когда от чисто академических рассуждений, буквально от доказательства теорем, идет переход к решительным действиям, к титаническим усилиям и подвигам. И каждый аргумент, приведенный в споре, тянет за собой целый эшелон последствий. Фраа Эразмасу выпадает странная судьба: почти все время он был на периферии событий, и лишь в финале оказался на острие. Он научился не просто думать и выдвигать гипотезы, но соизмерять свои слова с последствиями. И когда в миг кульминации другой инак, который свободно перемещался между параллельными мирами, ухитряется буквально поменять прошлое, Эразмас понимает, когда надо молчать, а когда начинать рассуждения. На фоне закономерного чуда никакой хэппи-энд не покажется мелодрамой.

Но, увы, есть в книге существенные недостатки.

Искушение не заниматься наукой, а «играть в бисер» — всегда преследует сообщество ученых. И если нет связи науки с практикой, если самые разные заказчики не «приставляют штык к спине» разработчика, то появляется громадный соблазн заниматься собственными выдумками, а не исследованиями. Его первые симптомы — проверять и перепроверять информацию в поисках абсолютной истины, отказ работать с гипотезами. Множество «матиков» стали бы просто общинами, в которых повторялись бы старые истины, но никаких новых разработок не велось – и даже самыми строгими ограничениями в роскоши, самыми частыми рейдами инквизиции тут помочь было бы невозможно. Затем последовали бы рассуждения о поливариантности истины, о том, что каждый исследователь, в сущности, суверенен в своих догадках. Все разработки свелись бы к «самоделию». Как реакция на застой развития науки в «матиках» — неизбежно появление светской науки. Если инженеры уже работают с компьютеризированными станками, то раз в год (или раз в десять лет) обращаться в «матик» за академической консультацией – проросту разорительно. Да, автор подробно описал набор мер против распространения фундаментальных знаний и сумму доводов, которые делают науку опасной в глазах светских властей. Но если капиталисту дать триста процентов прибыли, а политику гарантировать сохранение у власти – нет такого преступления, на которое бы они не пошли.

Когда же возникла угроза из космоса – орбитальные челноки и баллистические ракеты были собраны буквально за несколько месяцев. Даже если все чертежи имелись в наличии, даже при свободном парке программируемых станков – можно с чистой совестью назвать такие быстрые темпы ввода техники явной фантастикой. Слишком сложно. Как врач, прежде чем достичь мастерства, заполняет кладбище пациентами, так же инженер, прежде чем выдать с конвейера работающие изделия, должен забраковать какое-то их количество.

Объем теста и его внутренняя самодостаточность – далеко не всякий читатель осилит девятьсот страниц, разберется в паутине намеков и совпадений. Тот же С. Лем для удержания читательского внимания мог насытить тексты юмором, превратить их в буффонаду. «Сказки роботов» как двухслойный пирог: языковые фокусы вкупе с едкой сатирой на одном уровне, а философия науки на другом. Разумеется, используется множество других приемов. Можно пугать читателя — но в «Анафеме» практически нет саспенса. Можно подпитывать его интерес детективной интригой — загадки присутствуют в изобилии, однако повествование развивается неспешно, и первую половину книги секреты и несоответствия интересны разве что ученым. Можно дать описание катаклизмов, масштабных потрясений, эпических битв – но Эразмас львиную долю времени реконструировал действия других персонажей, пытался понять, что они предпримут, а когда все-таки попал в самый центр событий, то все равно текст большей частью состоит из его рассуждений.

Проблема касается не одного Н. Стивенсона. Множество раз выдвигались претензии к творчеству А. Азимова, мол, и герои там картонные, и детективные линии порой с противоречиями. Частенько можно услышать жалобы на чрезмерную витиеватость работ У. Эко.

Вывод один: комфортное чтение «Анафема» требует солидного и специфического багажа знаний. Но вы таковым еще не обладаете, и лишь собственное любопытство вкупе с терпением подтолкнут вас прочесть книгу – можете считать, что термин «самообразование» точно соответствует затраченному вами времени.

Отзыв на роман «Анафем» ортодоксального процианина.

Абсолютно согласен с пользователем yarigo — это ненаучная фантастика. Это извечный спор двух философских мировоззрений. И Стивенсон сам об этом написал в послесловии. Он создавал роман о платонизме, выставляя эту философскую концепцию как истинную. Издавна главным вопросов философии является вопрос о материальном и духовном. Стивенсон четко встает на сторону Протеса (Платона) и Халикаарнийцев и считая истиной его утверждение о существовании Гилеина Теорического Мира (мира идей). Оппоненты же, такие как Сфеники (Софисты) и Проциане, как и в реальной программе обучения вузов, показываются здесь, как умелые мистагоги (демагоги), умеющие в совершенстве оперировать словами. И нас, проциан, это возмущает, т.к. халикаарнийцы, как всегда подменяют сфеников поздними сфеникам, ничего не говоря о заслугах ранних теоров.

Роман призван оправдать современное развитие западной цивилизации, ведь протесизм предполагает, что истина — она одна, и находится в ГТМ и, следовательно, объявив, что ты связался с этим миром, можно заявить, что ты непогрешим и владеешь истинным знанием (что с радостью делают многие люди в научных кругах или даже целые страны). Любая другая точка зрения является не истинной и неправильной с чем мы, проциане, согласится никак не можем.

Если вы относите себя к материалистам, агностикам и релятивистам, то этот роман вам будет читать тяжело, т.к. автор чересчур выпячивает свою, противоположную нам, точку зрения.

Однако, все это не повод снижать оценки и говорить, что роман плох. Он очень даже неплох, особенно в описании множественности космосов. Это интересно. Хоть Стивенсон и черпал идеи у других авторов, но все это свести в одну концепцию и сюжет дорогого стоит.

Однако я не ставлю 10. Стивенсон хорош в описании идей, концепций, структуры мира, фантазия его богата и поэтому часть романа до актала Воко читать очень интересно. Интересно было разбираться во всех этих терминах, тонкостях и концепциях. Это второй роман после «Эйфельхайма» в котором показывается, что натурфилософскими терминами можно описать нынешнюю науку и технику. Это завораживает. Но после Воко, когда начались приключения героев, стало ясно что с описанием обычных человеческих чувств и поступков у Стивенсона туго. Я даже не говорю о том, что характеры героев картонны, не очень понятна даже их внешность! Только на последних страницах вдруг выясняется, что Эразмас, оказывается, самый крепко сложенный из своих друзей. Чуть раньше становится понятно, что Арсибальд полный, а вот внешний вид Джезри и вовсе остался загадкой.

Но самое удивительное и нелепое — это любовная история между фраа Эразмасом и суурой Алой. Такое ощущение, что автор сам ни разу ни влюблялся, ни страдал!

И, вообще, стоит сказать, что после ТАКОЙ завязки, концовка разочаровывает. Я ждал чего-то грандиозного, но Стивенсон пал жертвой своего же масштаба, не дотянул. Рискуя быть побитым поклонниками автора, скажу что, на мой взгляд, Стивенсону не хватило литературного мастерства, чтобы сделать этот роман шедевром.

Мне почему-то кажется, что причислять художественное произведение к разряду «лженауки» как-то не очень правильно. Писатель пописывает то, что, как он считает, в данный момент пипл будет похавывать, и обычно совершенно не претендует на истину в последней инстанции — хотя Стивенсона с его изрядной амбициозностью и трудно причислять к просто «пописывающим», но он в конце концов не физик-теоретик (не смог или не захотел — это отдельный вопрос, для сторонних наблюдателей крайне тёмный).

По мне, что бы ни нагородил автор в тех бесчисленных научных (или пусть — псевдонаучных) диспутах, коими полон «Анафем», если это читателю интересно, то это успех. Да, не такой однозначный, как у того же «Барочного цикла», но и к неудачам «Анафем» никак не отнесёшь. Да, картонные герои (а точнее — герои-функции), да, нелепая история любви ГГ, да, сплошные несуразицы в разных физических или философских прогонах. Однако роман-то совсем не о том, это ведь всё не более чем завлекаловка для читателей-интеллектуалов (название условное: я лично к ним отнёс бы всех читателей, которые не очень любят голимый экшн или пустые сказочки о драконах), чистые декорации для главного месседжа. Тема «Анафема» — это продолжение темы «Ртути», но уже не в форме гимна интеллектуалам, а в форме этакого воззвания оных не только к «мирской власти», но и к «ита» и к «пенам»: ребята, мы хорошие, давайте дружить! Мы будем делать всё, что вам нужно, только дайте нам свободу и дайте нам, как и вы, возможность жить полной жизнью (т.е. — в первую очередь — размножаться, как все!). Судя по отзывам, этот месседж не считал (или не захотел считать) никто. Может быть, ничего такого автор и не имел в виду, но сюжетная конструкция совершенно железная: на несчастной планете Арб (а как ещё назвать планету, на которой то одно Разорение, то второе, то третье, то какие-то Ужасные события и ещё много чего неприятного происходит регулярно) интеллектуалы (инаки) заключены в закрытые резервации (конценты), но в какой-то момент, когда планете в результате иноземного вторжения оказывается нужна их помощь, их выпускают и они начинают дружно работать на благо общества, получив в награду известную свободу рук и (о, это мощный бонус!) возможность плодиться и размножаться (чего ранее были лишены, ибо специфическая пища делала их стерильными). Ура, наши (то бишь интеллектуалы) победили. Опять. А у Стивенсона иначе и не бывает — даже в самых его экшновых вещах побеждают не те, кто лучше машет кулаками, а те, кто лучше соображает.

И ещё. Несколько фраз, в которые автор ухитрился вложить почти всю экономическую и социальную историю человечества — причём это взгляд именно что писателя, а не экономиста или социолога (и уж точно не физика или философа), однако точность, по мне, просто феноменальная — не в бровь, а в глаз:

»...я зачарованно смотрел на людей за стёклами и гадал: каково им живётся? Тысячелетия назад человеческий труд разделился на операции, которые надо день за днём выполнять на заводах или в конторах, где люди — взаимозаменяемые детали. Из их жизни ушла фабула. Так и должно было произойти, так диктовала экономика. Однако очень легко увидеть за этим чью-то волю — даже не злую, а просто эгоистичную. Люди, создавшие систему, ревниво берегут свою монополию: не на деньги, не на власть, а на осмысленный сюжет. Если подчинённым есть что рассказать после рабочего дня, значит, случилось что-то неправильное: авария, забастовка, серия убийств. Начальство не хочет, чтобы у людей была собственная история кроме лжи, придуманной, чтобы их мотивировать. Тех, кто не может жить без фабулы, загоняют в конценты. Остальные должны искать ощущения, что они — часть истории, где-нибудь вне работы. Думаю, поэтому миряне так одержимы спортом и религией. У них нет других способов почувствовать, что они играют важную роль в приключенческой истории с началом, серединой и концом. Мы, инаки, получаем свой сюжет готовым. Наша история — познание нового. И она движется, пусть и не так быстро, как хотелось бы...»

По мне, мало кому из современных авторов удалось так чётко и ёмко объяснить причины той массовой депривации, в которой находится народ нашей несчастной планеты: если фабулы в твоей жизни нет, то ни она, ни тем более ты, её носитель, никому не нужны, — даже тебе самому...