Блюм и Розен «Атом в упряжке»

Настало время поговорить о грустном. Конечно, если читаешь книги, которых никогда раньше не читал, то восхищаешься задумкой. Но, чтобы быть честным, перед собой хотя бы, нужно признавать и откровенный проходняк. Повесть во многом вторична и неудачно выстраивается на известных принципах. Пытаются создать интересных героев — интерес остается пока они в кадре, пытаются нагнать интригу — решают её максимально просто( куда деваться от вездесущего главного героя) или тузом в рукаве, хотят отразить мировую борьбу — всё сводиться к:« Пролетарии всех стран — соединяйтесь!» Можно говорить о политике, но мы видим историческую перспективу только развернутой в прошлое, так что выдавать общее настроение за оригинальное видение — это чересчур, если сам не можешь сказать — что будет завтра. Определенно, перед нами ширпотреб. Другое дело, что и он бывает разный. Есть американский, где талант автора определяется количеством центов за слово, а есть советский, отражающий общую идею, интересы граждан и их свершения, которые и по сегодняшним меркам невероятны. Если народу нравиться, почему бы не рассказать ему простенькую сказку. Ведь полуграмотные комсомольцы со своим рвением, — по сути те же дети. Мне «Атом в упряжке» прямо напоминает советские киносказки, с поправкой на аудиторию. Главный герой — освобожденный Левша — настолько могуч, что любого соплей перешибет, наверное, даже буквально. Бессильные, но коварные злодеи, отгородившиеся от прогрессивного мира стеной, уже буквально. Путешествие за моря на ковре-самолете и чемоданчик с инструментом вместо волшебной палочки.

На самом деле, не хотел писать об этой книге ничего. Критиковать сказку — это как-то странно. Но так получилось, что уже второй месяц не могу дочитать «Детей Мафусаила» Хайнлайна. А впереди еще много чего. Прочитал собрание сочинений Александра Беляева: устал, но не в одной книге не разочаровался. Вообще, не в одной старой советской книге пока не разочаровался( кроме вредных — по тому, что пустые). А у непревзойденного первооткрывателя американской фантастики, извините, но — что ни книга , то аксиома Эскобара( надеюсь только пока). А тут, даже самое завалящее произведение наполнено порывом. Но всем мало: что белые рассказы о Великой России — классика, что красные — классика. И чтоб по-мощнее выглядело оторвем от эпохи, сделаем всех непризнанными творцами. Главное же в самой идеологии! Не вы с вашим мнением делаете книгу хорошей, — она уже написана, — надо только прочитать( и порадоваться, если автор хотел вас повеселить). Именно целостные идеи отличают даже самое простое произведение. Иногда большего не надо. События повести перенесены на десять лет. И что мы видим? Капитализм еще не изжит, борьба за победу рабочего класса все еще идет. Но никто из Страны Советов не собирается превратить длительную войну еще и в беспощадную. Капитализм загибается — значит, сам загнется. Надо только определить правильно цель, а не как у нас привыкли — всех под одну гребенку, потому что исторические реалии! Неужто никто не понимает, что нагромождением словес, вместо тупого, но тогда уместного пафоса, можно лишить будущего читателя понимания сути.(Извините, здесь я конкретно попёр на Doerty)

Это же сказка! Все разглагольствования по поводу историчности уходят в песок. Для того, чтобы описать достоинства этой повести, нужно думать неизбежно меньшими величинами. И смысл надо создавать не пером, а как сам автор — глупым пафосом. Говорить о том, что книга предсказала появление Железного Занавеса и радио «Свобода» — наивно. Каким-нибудь суперинтелектуалам будет стыдно даже упоминать истории о запрете носить искусственные драгоценности и включение закадрового смеха. А народу — нравится! Люди в массе своей и так все понимают, — особенно в странах, победивших Свободу и Демократию. И что ваши исторические параллели по сравнению с тем, что в повести есть сверхизоляторы, похожие на синюю изоленту. Беляев в свое время жаловался, что редактор попросил написать роман о изоляторах. Вот что надо записывать в отсылочки! А сказки любят за то, что в них есть мораль, и герои к чему-то стремятся.

Если бы Жюль Верн задумал написать роман о научных свершениях и героических приключениях советского учёного и опрометчиво пригласил в соавторы барона Мюнхгаузена, который живо завладел бы пером и бумагой, отпихнув маститого классика к краю письменного стола, мне представляется, произведение оказалось бы весьма похожим на «Атом в упряжке», открывающий фантастическую антологию из серии «Наши двадцатые». Откровенно говоря, я бы предположил, что именно Верн и отважный барон скрыли свои прославленные имена за указанными в качестве авторов Блюмом и Розеном, если бы не склонялся перед авторитетом составившей сборник Ярины Цимбал, замечающей в предисловии, что современные исследователи склонны считать, что у произведения был один автор по фамилии Розенблюм.

Предположительный Розенблюм сочетает в своём романе стремление добродетельно растолковывать читателю научную суть происходящего (благодаря чему целые абзацы смахивают на энциклопедические статьи о строении атома и истории исследования ядерного излучения) и самую буйную, не признающую оков скучной действительности, сюжетной логики и идеологических догматов фантазию.

Подчас кажется, что этот беззаботный, жизнерадостный текст был написан в начале литературных времён (с учётом отсутствия в украинской литературе научно-фантастических традиций, это и в самом деле так) и скорее не отвергал законы и обычаи, а просто не ведал их. «Спокойно дышат моря груди»- но вот из океанического хаоса жанровых первоформ возникает, возносится на гребне волн это свежее, обаятельно нескладное, остроумное произведение, подчас просто ошеломляющее своей повествовательной и политической беспечностью.

Разумеется, внешние приличия правоверной советской литературы всё же более-менее соблюдены, формально книга посвящена противостоянию коммунистов и фашиствующих капиталистов, однако с тем же успехом можно было бы назвать борьбу с колониализмом темой «20000 лье под водой».

Между тем, в описании близкого будущего автор демонстрирует парадоксальную прозорливость. Действие романа, опубликованного в 1929-м году, разворачивается в 1939-м, когда мир был разделён между блоком советских держав (Страна Советов и её союзники) и блоком капиталистических (Соединённые Штаты). Вводя читателя в курс дела, Розенблюм замечает, что к Стране Советов «совсем недавно» присоединилась Германия- как мы знаем, в 39-м году СССР и Германия действительно объединились для одного важного дела, результатом которого стало, помимо всего прочего, то, что половина Германии оказалась советским сателлитом. При этом разговоры на заседании вражеского Кабинета военного дела и мирового шпионажа напоминают скорее о более поздних реалиях Холодной войны. Так, военный министр, отвергая возможность начать войну против «красной заразы», говорит, что, хотя войска империализма в силах «за несколько секунд уничтожить целые города», это представляется весьма неразумным, поскольку «взрывы не меньшей силы нам в ответ сотрясут все наши страны»- вполне точное отражение военного равновесия между сверхдержавами, ощетинившимися ядерными ракетами. А «высокий сухой дед», Генри Форд собственной персоной, выступает вполне современным адептом мягкой силы и общества потребления: «Нужно сделать так, чтобы поражение было выгодно для русских и их союзников. Нужно завоевать их промышленностью, общим благоустройством, электрикой…»

Среди прочего стоит отметить предвидение гонки вооружений, весьма причудливое отражение борьбы за женские права (в образе женщины, угодившей в тюрьму за отстаивание свободного ношения поддельных украшений) и своеобразное предсказание глушения «вражеских голосов»- в романе «шумовую стену» на границе воздвигают по распоряжению помянутого кабинета, причём, на радость советским гражданам, эту стену создают не генераторы радиопомех, а «какофония джаз-банда». В произведении представлен также выразительный, жуткий способ глушения нежелательных выступлений- записью визгливого хохота эстрадного комика. Представьте этот послушный взрыв веселья вместо сирен, заглушивших слова Дзюбы, Черновола и Стуса на премьере «Теней забытых предков» в киевском кинотеатре «Украина».

Кстати сказать, несмотря на столь бурную активность, функции и регалии членов кабинета остаются несколько зыбкими- начать с того, что и само это учреждение именуется по-разному (другие названия- Кабинет мирового шпионажа и обороны и правительство Штатов), а его председатель меняет звание чуть ли не с каждым своим появлением в книге- он назван и главой министерства, и главой Совета министров, и премьер-министром. Такими же мастерами на все руки оказываются, к примеру, министр техники, который действует как оперативник спецслужб, раздающий задание шпионам и наёмным убийцам, и министр полиции (ему, к недоумению читателя, сулят чин начальника полиции словно повышение), исполняющий обязанности то полевого агента, то охранника.

В то время, как акулы капитала планируют и отменяют кампании, укрепляют границы, посылают своих шпионов разгадывать военные тайны и строят всяческие козни, властей Страны Советов отличает свойственная манере романа легкомысленность. Откровенно говоря, литературная вселенная с её галактиками военной фантастики и шпионских романов не знала более пренебрежительного отношения к государственной безопасности, чем то, которое демонстрирует у Розенблюма альтернативная версия сталинского СССР. Кажется, только процитированное выше высказывание империалистического военного министра позволяет читателю предположить наличие у советского лагеря боеспособных вооружённых сил- но, исходя из всего остального, я бы не поручился, что министр не преувеличивает их мощь. Достаточно сказать, что герои беспрепятственно покидают Страну Советов- лишь при попытке проникнуть на неприятельскую территорию сталкиваясь с пограничниками, минами и проволочными заграждениями, -и что во всём романе, кажется, нет ни одного упоминания о советских спецслужбах. Иностранные агенты вели бы себя в Москве, как у себя дома, если бы их проискам не воспрепятствовал энтузиаст, исполняющий вместе со своей помощницей обязанности чекистов- то ли в конец обленившихся, то ли и вовсе распущенных. Однако энтузиаст этот таков, что деятельность государственных силовых структур кажется и в самом деле излишней- он прекрасно справляется и сам.

Профессор Дмитрий Феоктистович Журавлёв воспринимается как поразительное, наводящее оторопь сочетание трикстера и культурного героя. Я далеко не уверен, что Прометей, Джеймс Бонд и учёное содружество доктора Франкенштейна и доктора Стрейнджлава, объединив усилия, справились бы с тем, чего словно играючи добивается этот удивительный профессор, хохоча и сквернословя. Поначалу кажется, что мы имеем дело с этаким положительным вариантом амплуа безумного учёного, хотя его самоуверенные разглагольствования о перспективах ядерной энергетики производят несколько зловещее впечатление.

…Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра

На волю пустим джина из бутылки.

Как мы знаем, освобождённый джин сумел основательно набедокурить. Возвращаясь к Журавлёву, стоит заметить, что единственное во всём романе свидетельство ограниченности возможностей этого персонажа состоит в том, что он не может самостоятельно довести до ума своё изобретение, грозящее произвести революцию в промышленности, технике, экономике и социально-политическом мироустройстве. А поскольку в Стране Советов, видимо, отсутствуют не только спецслужбы, но и заслуживающие упоминания исследовательские институты и вообще учёные, способные выступить соратниками Журавлёва, герою приходится заняться промышленным шпионажем (предварительно отбив атаку иностранных шпионов, пробравшихся в Москву с тою же целью). Пустив в ход разнообразные военно-транспортные ноу-хау вроде воздушной гондолы, оснащённой маскировочным порошковым облаком (моё робкое перо не способно описать главный журавлёвский девайс, пятизарядный бинокль-опустошитель), герой проникает на территорию Штатов, где, как выясняется, действует налаженная им агентурная сеть, объединяющая коммунистическое подполье всех буржуазных штатов-государств.

С фантамасовским проворством примеряя личины и уходя от преследователей, Журавлёв подчас прибегает к уловкам, способным вызвать священный трепет. В самом деле, да тот ли он, за кого себя выдаёт, тот ли, кем называет его автор? Каким образом, к примеру, советский учёный мог оказаться одноклассником французского учёного? Какой феноменальной прозорливостью и способностью подчинять умы и сердца он должен обладать, чтобы, спустя двадцать лет после общения со злополучным французом, быть уверенным, что тот беспрекословно, по первому требованию, изложенному в короткой записке, выполнит его распоряжения, послушно оставив работу и дом? В конце концов, кто, кроме персонажа наподобие горинско-захаровского «Того самого Мюнхгаузена» или какого-нибудь благосклонного к людям языческого божества мог бы всерьёз выдвигать прожекты космического масштаба вроде «Засадим бананами северный полюс», «Хозяйственная организация в деле засева Марса кормовой свёклой», «Изменим характер человека», «Узнаем тайны вещества и жизни»?

Собственно, да человек ли этот Журавлёв?.. Не дал ли загадочный Розенблюм намёк на сверхчеловеческую природу своего персонажа, зыбкого в своей земной ипостаси, упомянув в начале романа о его невысоком росте, а ближе к концу назвав его высоким?

Кем бы ни был этот расправивший плечи коммунистический атлант, готовя окончательный крах капиталистического строя, он не забывает о личной жизни близких людей. Чем ещё, кроме как стремлением связать подростков с их пробуждающейся чувственностью узами боевой дружбы- чтобы тем вернее обеспечить их интимное счастье, -можно объяснить (ссылаться на упомянутое равнодушие автора к сюжетной логике было бы слишком лёгким выходом) то обстоятельство, что, находящий в каждом вражеском городе преданных и опытных бойцов антикапиталистической герильи, Журавлёв вовлекает в смертельно опасное дело 17-летнюю девушку (пускай и обладающую характером амазонки и навыками солдата Иностранного легиона) и 16-летнего юношу, отважного, но явно не обладающего должной подготовкой?

В предисловии к книге Ярина Цимбал цитирует высказывание об искомом позитивном персонаже советской научной фантастики украинского критика Мирона Степняка, наводившего ужас на отечественных фантастов своими познаниями в неорганической химии и при этом вынужденного блюсти идеологическую чистоту: «…он коллективист, клетка большого организма. Его сила- в двусторонней связи с коллективом; он поддерживает коллектив своей творческой работой, его творческую работу поддерживают коллективные усилия советской человечности».

Со всей очевидностью Журавлёв, который, в более благоприятной культурной ситуации, мог бы стать полубогом советского эпоса и супергероем советского комикса, нисколько не соответствует этому идеалу. Коллективу и государству остаётся только хлопать глазами и аплодировать, беспомощно принимая дары этого спасителя отечества и двигателя прогресса, который без всякой оглядки на «советскую человечность» ведёт свои собственные исследования и свою личную войну (как можно заключить по некоторым его репликам, скорее из соревновательного азарта и научного тщеславия, чем ради победы прогрессивного строя).

«…он ведёт решительную и непримиримую борьбу против реакции самостоятельно, без связи с народом. (…) …глубоко поверив в могущество своего разума, ученый не понял, что нужно опереться в своей борьбе на такую решающую социальную силу, как народные массы, революционные партии». Эти столь подходящие к образу Журавлёва слова написаны уже другим критиком, Николаем Пивоваровым, о герое другого романа, одного из ключевых произведений украинской фантастики- «Седого капитана» Владимира Владко, который после прочтения «Атома» воспринимается как горький парафраз книги безрассудного, идейно невыдержанного Розенблюма.