Бимка смотрел на Лёньку своими пуговичными глазками и часто-часто дышал, высунув между зубами кончик розового языка. Наклонив голову так, что одно длиннющее ухо свесилось почти до самой земли, Бимка постукивал хвостом и всё смотрел, смотрел на мальчишку. Бока собаки вздымались и опадали; и вновь раздувались, точно у диковинной рыбы-ежа, которую держал в аквариуме Петр Андреевич, отец лучшего из Лёнькиных приятелей. «Жаль, что Сашка по воскресеньям у бабки, — думал Лёнька. Впрочем, он бы и сам не отказался лишний раз полакомиться горячими, с пылу с жару пирогами и ватрушками. — Жаль. Мы б тогда…»
— Ух, мы бы тебя, — грозно повторил он, надвигаясь на собаку. — Иди уже сюда. Хватит бегать.
Мимо проехал синий фургон с надписью «Хлеб», от которого вкусно пахло свежей выпечкой, и поднял на дороге облачка белесой пыли. Пылинки беспокойно кружили в солнечных лучах, проникающих сюда через кроны двух здоровенных вязов, чьи ветви сплетались друг с другом и образовывали этакий уютный шатер. Под шатром, у сколоченного из горбыля заборчика стояла врытая в землю деревянная скамейка с единственной, но зато широкой и отполированной до блеска доской. Тут было ужасно здорово посидеть после обеда, когда дома во всех комнатах разлита клейкая, кисельная духота и ничегошеньки не хочется делать. Или даже вздремнуть, если никто не помешает.
За спиной, разминувшись с грузовиком, протарахтел на мотоцикле дед Макар. Бимка проводил его долгим взглядом: случалось, дед угощал собаку специально купленными для этого косточками из супового набора.
— Иди, иди, Бимка, — уговаривал мальчишка. — Опять, наверно, к озеру намылился? Так сегодня никто не рыбачит. Я тебя Алёнке показать обещал. Алёнка в гости приехала, понял? Она в городе живет, сюда на два дня только. А завтра обратно. Понедельник завтра, ясно тебе? Ну, иди же. Смотри, что дам, — и он потянул из кармана шоколадный пряник.
Бим смешно задвигал носом, несогласно чихнул и отбежал на пару шагов назад.
— Лёнька! Лёнчик! — заорали вдруг сзади. — Айда с нами. Мы купаться!
Мальчишка обернулся: от угла нестройно голосила компания из трех человек. Они призывно махали руками, мол, давай-ка, поторопись, чего ты там?
— Я это… ну… — смутился Лёнька. — Занят я.
— Чего? — не понимали друзья-приятели. — Айда, рыбаков нет. Никто не заругается.
— Не пойду! — крикнул он, сложив ладошки рупором.
— А что?
— Не хочу!
Ребята пожали плечами и бодро зашагали дальше; дорога уходила под гору, и вскоре их русые и чернявые макушки исчезли из вида.
— Из-за тебя всё, — вздохнул Лёнька, поворачиваясь к Биму.
Но хитрый Бим не стал дожидаться, пока Лёнька закончит разговор, и никем не замеченный удрал, едва представилась такая возможность. Лёнька в досаде пнул ни в чем не повинную скамейку, ушиб палец и, тоненько подвывая, захромал к дому.
Лёнька сидел в кресле у окна и, уперев подбородок в кулак, смотрел на улицу. Бим, прохвост этакий, нарушил все его планы. На улице припекало, еще не успевшая надоесть теплынь растекалась по селу убежавшим из кастрюльки тестом; в огородах зрели, наливаясь сладким соком, ягоды, а в бескрайнем июньском небе ярко и празднично горел знойный костер солнца. Девяносто четвертый год ни шатко ни валко двигался в размытое, но наверняка светлое капиталистическое будущее, собираясь через несколько дней перевалить за середину, и Лёнька, без троек закончивший седьмой класс, чувствовал себя вполне взрослым и самостоятельным человеком. Однако родители, да и учителя тоже, почему-то считали иначе. Лёнька с ними не соглашался, но и не спорил. Пусть их. Ведь каждый имеет право и пошалить, и подурачиться, оставаясь при этом тем же взрослым и самостоятельным человеком. А те, кто этого не понимает…
На подоконник вспорхнул белоснежный голубь, скосил на мальчишку красный глаз и с достоинством принялся чистить перышки. На растущей у калитки яблоне затаился старый, разбойного вида кот Василий, который с жадным интересом следил за голубем.
— Кыш, — прикрикнул на птицу Лёнька и постучал по стеклу. Голубь был тетимашин, она всегда выпускала их по утрам. И иногда разрешала присутствовать при этом Лёньке. Погонять голубей на крыше, что может быть заманчивей? Белое оперение, золотом вспыхнувшее на солнце, напомнило ему светлые Алёнкины волосы.
Разумеется, Алёна нравилась Лёньке — чего ради он пообещал бы какой-нибудь расфуфыренной городской девчонке показать Бимку? А вот Алёнке пообещал. Он покосился на ходики: часовая стрелка неумолимо подбиралась к двенадцати.
Алёнка приезжала нечасто и ничего не понимала в сельской жизни. «Ой, кто это?» — хлопала она ресницами, провожая глазами корову. «Ай, что это?» — поражалась, рассматривая коромысло. Воду на улице Юбилейной провели еще не во все дома, и к водоразборной колонке, что притулилась левее магазина, постоянно шастал народ. Кто с ведрами в руках, а кто с этими самыми коромыслами на плечах.
В ходиках открылось окошечко, из него вылезла толстая глупая кукушка и принялась старательно отсчитывать время. Надо было срочно что-то придумать, как-то извернуться, ведь с минуты на минуту Алёнка постучит в дверь, глянет на него, Лёньку, своими серыми глазищами и несмело спросит: а где?..
Вот же дернул его леший. Ну зачем, зачем обещал? Да, Бимку можно было увидеть на улице. Выследить, подкараулить и всё такое. Но вот беда — издали. И этим всё сказано. Разница, она вблизи чувствуется, и чтоб расстояние не больше десяти шагов, практически нос к носу. Вот тогда-то, когда ты понимаешь, что же ты видишь, когда дух захватывает, и ты спрашиваешь тех, кто стоит рядом, — а ты… тоже видишь? Он ведь… Я не сплю? Тогда ты превращаешься в маленького ребенка и снова начинаешь верить в сказки.
Ночью рыжие, белые, полосатые и даже черные кошки совершенно одинаковы, да и днем они одинаковы — кошка и кошка, усатая, мяукает, — если не трутся об ноги, выпрашивая кусочек повкуснее. Так же и собаки, которые неспешно трусят по проселку, помечая встреченные деревья, столбы, кусты и крылечки. Где-то среди мохнатой стаи затесалось их маленькое чудо, тайна, в какую посвящают далеко не каждого приезжего мальчишку. А уж девчонку — тем более.
Лёнька самонадеянно решил отступить от традиций, и, как выяснилось, напрасно.
В дверь тихонько поскреблись. Лёнька встал и медленно-медленно, как осторожный купальщик, пробующий каменистое дно, поплелся в прихожую. За ручку он взялся с таким убийственным отчаянием, что ему мог позавидовать любой драматический актер. Без сомнения, ни одному, даже самому великому актеру ни за что на свете не удалось бы изобразить столь глубокую печаль и разочарование в жизни.
Надежды завоевать капризное Алёнкино сердечко рушились снежной лавиной, стремительной и беспощадной.
На пороге, стеснительно улыбаясь, топтался Игорь, двоюродный брат Алёны.
— Привет, — он попытался заглянуть Лёньке за спину.
— Привет, — сказал Лёнька. — Чё, трактор купил? — и протянул руку.
Игорь смутился, на пожатие ответил вяло.
— Так это, — начал он. — В общем…
— Алёнка где? — перебил его Лёня.
— Дома. Понимаешь… В общем, она проговорилась, что ты… ну… хотел показать ей Бимку. А я сказал, что ты всё наврал. Теперь можешь бить мне морду. — Игорь зажмурился, сморщился весь и замер в покорном ожидании.
Лёнька стоял, тяжело дыша, и молча смотрел на Игоря. На его тощую шею, клювастый нос с горбинкой, впалую грудь. «И откуда у этого замухрышки такая красивая сестра? — думал Лёнька. — Пусть и двоюродная». В нем закипали гнев и обида, он сжимал и разжимал кулаки, не зная, что делать. Казалось, попадись сейчас под руку кирпич — перешибет с одного удара. В пыль раскрошит. Ведь не Игоря же бить, в самом деле? Потом Лёнька вспомнил, что Бимку он так и не изловил, и что, приди вместо своего нескладного братишки Алёна… ой-ё, пришлось бы сочинять какую-нибудь невероятную, неправдоподобную вовсе историю о том, ПОЧЕМУ ОН НЕ СМОГ. Так получается… получается, Игорь, сам того не желая, спас его от позора? От бесславного и, наверное, уже окончательного поражения?!
— Дурак, ох и дурак, — шептал довольный Лёнька, а Игорь жмурился всё крепче, пока, наконец, не сообразил, что бить его никто не собирается. Тогда он чуть-чуть приоткрыл левый глаз и сквозь сеточку ресниц уставился на хохочущего друга.
«Вот так и сходят с ума, — философски рассудил Игорь. — Сойти с ума от любви, что может быть лучше?» И, размечтавшись, представил себе, что кто-нибудь когда-нибудь потеряет голову из-за него. И это было чертовски приятно.
— Дурак я, Игорь! — не переставал радоваться Лёнька. — А ты молодец. Молодчина! Выручил. Сам-то понял, почему? Нет? Ну ладно. Иди. Привет Алёнке!
Игорь, деревянно переставляя ноги, спустился с крыльца и зашагал к своему дому. Щека неприятно ныла, будто Лёнька всё-таки приложил от души в челюсть. Нет, ничего он не понимал. Совсем.
Лёнька притворил дверь и легко, как порхающая над лугом бабочка, вернулся в комнату. Он уселся в глубокое и уютное, накрытое выцветшим пледом кресло и извлек из подлокотника целый победный марш.
Там, пам, па-пам! — выстукивал он на подлокотнике. Па-пам! Пам!
Нет, нет, Лёнька вовсе не сошел с ума, но теперешняя ситуация представлялась ему в гораздо более выгодном свете. Наврал, ха! Кто сказал, что наврал? Игорь сказал! А может, он сам наврал?
Пам-пам!
Главное — изловить Бимку до вечера. А до вечера — далеко, так далеко, что никуда Бимка не денется. Изловится как миленький.
Па-па-па-пам!
С Алёнкой они познакомились случайно и как-то вскользь. Это уже потом он узнал, что девчонка с восхитительными серыми глазами и золотистыми локонами до плеч — сестра Игоря. И что она старше его на целый год.
Лёнька с мальчишками, как обычно по воскресеньям, купался на озере. В выходные рыбаки сюда не ходили, и можно было вдосталь понырять и поплавать, не рискуя ежеминутно получить по шее. В остальные дни рыбаки в своих неизменных дождевиках, бахилах и с удочками наперевес, как сморчки, вылезшие после дождя, торчали по всему берегу. И жутко ругались на любого, даже самого маленького шкета, осмелившегося подойти к воде ближе, чем на двадцать метров.
Зато в выходные их как ветром сдувало, потому что сюда на пикник выбирались городские. Целая толпа народу. Городские вели себя культурно: не пили, не мусорили — для мусора у них имелись специальные пластиковые мешки. Но поднимали такой шум-гам и так азартно играли в футбол и волейбол, что ни о какой рыбалке не могло быть и речи. В озере городские не купались: то ли плавать не умели, то ли боялись подцепить какую-нибудь заразу, или попросту брезговали не очень-то чистой, покрытой тиной водой.
В первый раз Алёнка приехала именно на пикник. С мамой и с папой. Лёнька сразу ее приметил, долго кружил поодаль, раздумывая, как бы ловчее подойти и этак непринужденно сказать «Салют!». Ну, или что-то подобное. Вдруг к его ногам подкатился вылетевший с волейбольной площадки мячик. За ним и побежала эта симпатичная девчонка. Лёнька вручил ей мяч и перекинулся парой ничего не значащих слов, а она предложила ему сыграть вместо Славика, у которого разболелся живот.
После они успели немного пройтись по берегу.
— Надолго к нам? — спросил он.
— Нет, на день. Лето длинное, буду приезжать иногда. У меня здесь родственники.
— А тебя как зовут?
— Это важно?
— Да.
Она искоса посмотрела на него, улыбнулась загадочно.
— Алёной.
— Меня — Лёнькой. То есть Леонидом. Такой спартанский царь был, погиб при Фермопилах.
— Где это? — она очаровательно сморщила носик. — Подожди, подожди, не отвечай. Я знаю. Вспомню только. В Риме! Там рабы подняли восстание, а Спартак его подавлял. Ну, вместе с Леонидом, конечно… — увидев, как у мальчишки вытянулось лицо, Алёна осеклась. — Что, неправильно говорю?
— Правильно, — не стал возражать он. — А еще есть такой метеорный поток — Леониды. Мне Петр Андреевич рассказывал, он астрономию у десятиклассников преподает. Леониды снова встретятся с Землей, когда мне исполнится восемнадцать. Всего-то пять лет подождать.
— Знаю, знаю! — обрадовалась Алёна. — Падающие звезды на самом деле — метеориты!
Тут ее позвали родители; на этом и завершилось их первое, такое короткое знакомство. Второй раз — как бы официально — они познакомились на дне рождения Игоря.
Встречались они редко — Алёна приезжала от случая к случаю, и он жалел, что никак не удается узнать ее получше, поболтать о всяких пустяках и признаться, наконец, в своей огромной любви.
Бимка дал поймать себя на удивление легко, стоило только поманить свежей косточкой. И Лёнька понял, что утренняя приманка в виде пряника никуда не годилась. Он нацепил на шею собаки предусмотрительно взятый у соседей ошейник, привел Бима домой и привязал к яблоне. После чего сразу же помчался к Алёне. Бим, довольный и благодушный, валялся под деревом и лениво мусолил дармовую кость. На верхней ветке злобно шипел не успевший удрать Василий; его неизменный наблюдательный пост был осаждён врагом, и кот с голодной завистью пялился на полуобглоданный мосол.
С Алёной всё вышло так же просто. Лёнька заверил ее, что Игорь, конечно же, пошутил. Шутки у него такие — дурацкие. А Бим ждет не дождется, когда Алёна придет взглянуть на него.
— Сейчас, — ответила Алёна.
Лёнька видел через окно, как она вертелась у зеркала, будто не на улицу собиралась, а на бал, где дамы в расшитых бисером платьях танцуют вальс-бостон с галантными кавалерами. Он в нетерпении грыз ногти и думал: «Лишь бы не отвязался, не убежал. Тогда всё, труба».
Когда Лёнька продемонстрировал Бима, у Алёны округлились глаза, а брови взлетели вверх, к самой челке.
— Ой, — сказала она. — Кто это?
— Это Бим, — с гордостью ответил Лёнька. Он придерживал собаку за шею, а пес вальяжно помахивал хвостом, словно бы говоря: ну? и чего? Потом Бим уселся на пыльную обочину и широко зевнул, так широко, что, казалось, мог проглотить надувную резиновую уточку, которую тащил за собой на бечевке чумазый карапуз в шортах и маечке. Карапуз покосился на собаку и спрятал уточку за спину. Бим встал на задние лапы, как делал обычно, выпрашивая чего-нибудь вкусненькое, и, сморщив нос-помпончик, состроил донельзя умильную рожу. Карапуз, весело рассмеявшись, протянул ему уточку. Бим помотал головой, ребенок сердито нахмурился, погрозил ему маленьким пальчиком и потопал дальше.
Бим уставился вслед карапузу, глядя, как под маечкой двигаются туда-сюда худенькие лопатки. В черных пуговичных глазах двумя зрачками-вспышками отразилось закатное солнце. Матерчатый хвост продолжал взбивать пыль, а бархатная шерстка переливалась мягкими оттенками, от светлого до темно-коричневого. На небо наползали тучи, и солнце, как отважный пловец во время прилива, боролось с захлестывающими горизонт волнами облаков.
— Какая классная игрушка! — Алёна даже подпрыгнула от восторга. — Твоя? Где купил?
— Это не игрушка, — возразил Лёнька. — Это Бим. Он один такой. Он, знаешь, как кошек гоняет? Ух! Все кошки его боятся, даже бродяга-Василий. И кости он грызет, и рычит, и лает. А колбасу так за километр чует.
— Но это же… кукла, — сказала Алёна, осторожно трогая собаку за длинное ухо. — Видишь — ткань? И чем-то изнутри набито. Глаза пластмассовые, и нос без дырочек. Он ненастоящий.
— Настоящий, — упрямо повторил мальчишка. — На той неделе у Сашки весь огород перерыл — мышей искал. С нами на озеро купаться ходит. У рыбаков из ведер карасей таскает. На почтальона Николашку злится, когда тот пьяный, — Николашка его чучелом обзывает. Так Бим почтальона до крови укусил, руку перевязывать пришлось, и теперь вместо Николашки его брат Федька газеты разносит.
— Тогда это робот, — сказала Алёна примирительным тоном. — В Японии делают роботов, похожих на собак. Слышал, наверно? По телику недавно передача была. Только они поменьше и без шерсти. Японцы их в квартирах держат взамен настоящих. У Верки из школы-лицея есть забавная игрушка, дядька-моряк весной привез. То ли из Японии, то ли из Штатов. Она смешная: кувыркается взад-вперед и постоянно жужжит.
— Бим не жужжит, — растерявшись, пробормотал Лёнька.
— Ну и что? Говорю тебе: он ненастоящий. Так не бывает. Ты зачем споришь? Хочешь со мной поссориться?
Лёнька с сомнением присмотрелся к Биму. Глаза собаки — действительно пластмассовые — бездумно глядели на него, красный лоскут языка свисал из пасти жеваной тряпкой. Там, где ухо крепилось к голове, виднелись неровные строчки.
Лёнька пихнул собаку, и она неуклюже завалилась набок. Толстые лапы вразнобой молотили воздух.
— Ненастоящий… — с дрожью в голосе протянул Лёнька. — Где у тебя моторчик?! — выкрикнул в запале. — Или тебя водят за ниточки, как в кукольном театре?
Бим тяжело поднялся и зарычал, вернее, попробовал зарычать. Звуки, которые он издавал, больше походили на скрежет сломанных шестеренок. Алёна притворно пискнула и отшагнула назад, за спину мальчишки.
— Уйди! — оттолкнул Бима Лёнька. — Ты — робот! Кукла! А притворялся живым. И как я раньше не замечал?
Лапы у собаки подгибались, ее мотало из стороны в сторону при каждом шаге, будто всё развинтилось-разладилось в тщательно сбалансированном механизме. Бим хрипло и совершенно ненатурально залаял, совсем как те придурошные заводные пёсики, какими торгуют вьетнамцы на рынках.
Сейчас Бим мог вызвать только смех, злой и жестокий смех обманутого мальчишки. Лёнька вовсе не жалел собаку, наоборот — радовался, находя всё новые и новые изъяны. Выискивал и отмечал малейшие несуразицы — вот, вот и вот. Ну точно не живой! Неестественно ходит, неправильно лает и вообще. А из бока — гляньте-ка! — торчит клок ваты. Так вот ты какой, Бим, — несуразная, нелепая игрушка!
Пес зашатался и рухнул на дорогу. Замер кучей тряпья.
— Батарейка, наверно, кончилась. — Алёна, как ни в чем не бывало, вертела колечко на пальце. — Надо будет сменить ему батарейку. Забавная какая игрушка. А если сломалась — отнести в мастерскую. Гарантийный талон есть на него?
— Да, да, — поддакнул Лёнька. — В мастерской его быстро заштопают.
— Пойдем? — предложила Алёна.
— Пойдем, — согласился Лёнька.
И они пошли гулять. Кот Василий, притаившийся на яблоне, смотрел на поверженного врага зелеными, полными ужаса глазами и жалобно мяукал.
Лёнька хотел сказать Алёне, какая она замечательная, красивая, и что очень-очень ему нравится. Но так и не решился. Он шел и злился на себя. Злился своей стеснительности, а еще больше того конфуза, который случился из-за Бимки. Алёна что-то весело щебетала, Лёнька невпопад кивал и всё думал, какой он был дурак, когда верил, будто Бим живой. И какой дурак он был, когда гордо показывал эту тряпичную куклу Алёнке, и когда пытался спорить и что-то доказывать.
Чтобы спустить пар, он начал врать, начал сочинять какие-то потешные истории про Бима, насмехаться над ним. И в конце-концов обессилено умолк, заметив, что Алёна его не слушает. Девчонка зябко поводила плечами — в воздухе разливалась вечерняя прохлада; в темнеющем небе плыл окутанный призрачным, лимонным свечением шар луны, сквозь прорехи туч подмигивали из недосягаемой выси звезды.
— Вон Большая Медведица, — Лёнька ткнул пальцем вверх. — Видишь? Ковшик с ручкой.
— Пошли домой, — попросила Алёна. — Я замерзла что-то.
И они повернули назад. Прошли по улице Садовой, Фрунзе, Двадцатого партсъезда и вышли на Юбилейную. На месте, где лежала собака, темнели слабо различимые потёки.
— Смотри-ка, убежал, — обрадовался Лёнька. Он уже остыл, разочарование схлынуло, и ему в чем-то стало жаль Бима. — Пятно какое-то осталось, — тихо добавил он.
— Это у него из батареек электролит вытек, — пошутила Алёна.
Лёнька отмолчался.
— А знаешь, — неожиданно произнесла Алёна, — он действительно был похож на живого. Я специально сказала, что он игрушечный и у него моторчик. Тебя хотела подразнить. Знаешь, на самом деле непонятно: он вел себя как настоящая собака. А когда я увидела вблизи — какой он, то подумала, этого не может быть. Не бывает живых кукол. И сказала, что это робот. Но механические собаки, они не такие. Веркиного пёсика ни за что не спутаешь с живым.
Лёнька молчал.
— Я бы тоже завела себе кого-нибудь. Сначала я хотела кошку, потом собаку. Но мама говорит, хлопот с ними: ухаживать надо, гулять, кормить. Шерсть везде. Ночью спать не дают — бесятся. Мама, конечно, права. Возиться с ними, с настоящими. Мне папа обещал купить собаку-робота, ну, если четверть закончу на «хорошо» и «отлично». Роботы классные. А твой Бим еще прикольней.
— Он не мой, — мрачно буркнул Лёнька.
— А чей?
— Не знаю.
— Ну-у, — Алёна надула губки. — Так не бывает. Ты найди его хозяина, ладно? Спроси — за сколько он продаст. Папа заплатит, и все во дворе будут мне завидовать — ни у кого такого пёсика нет!
Они подошли к Алёнкиному дому. Из-за расшитых цветами занавесок в палисадник сочился теплый желтый свет; на веранде пили чай и негромко смеялись. В зале работал телевизор, его синеватые блики дрожали на неплотно задернутых шторах, будто потерявшиеся и замерзшие солнечные зайчики. Березы в палисаднике заговорщически шуршали ветками, а вокруг фонарного столба, который остро очиненным карандашом вонзался в залитый черной тушью ватман неба, вилась мошкара.
Лёнька робко взял девочку за руку. Звезды в небе, казалось, подбадривали его: смелее, смелее!
— Ты чего? — прошептала Алёна.
Лёнька зажмурился и неловко ткнулся сухими горячими губами куда-то в Алёнкину шею. Ее волосы вкусно пахли медом и отчаянно щекотали нос. Мальчишка чуть было не чихнул.
— А, целоваться, — догадалась она. — Кто же так целуется, глупый? Хочешь, научу, как надо?
Она притянула его к себе, крепко-крепко обняла и долгим, сочным поцелуем запечатала губы.
— Теперь ты меня ждать будешь, да? Писать любовные письма? — спросила Алёна, поправляя сбившуюся прическу.
— М-м… — промычал мало что соображавший Лёнька. У него дрожали руки и ноги, и перехватывало дыхание.
— Лучше не пиши, мне пишут — я читать не успеваю.
— У тебя волосы пахнут медом, — сказал Лёнька.
— Целоваться меня научил Сережка из восьмого «А», но Марик из нашего класса всё равно целуется лучше. Ты чего, Лёнька? Это давно было, с Мариком я уже полгода не встречаюсь.
— А с кем… — пробормотал Лёнька.
Тут к окну подошла высокая тень, заскрипела рассохшаяся форточка, и кто-то спросил:
— Алёна, ты здесь?
— Да, папа, — сказала Алёна. — Пока, — махнула Лёньке. — Я в июле приеду. Будем гулять при луне, ага? Это так романтично.
На прощанье она послала ему воздушный поцелуй и скрылась за воротами.
Лёнька постоял еще немножко, вздохнул и, бессмысленно глядя по сторонам, побрел домой. Он подумал, грустно ли ему? — ведь Алёнка завтра уезжает, и решил, что нет. Может быть, радостно? — его любовь, кажется, ответила взаимностью. Но нет, радостно не было, всю радость испортило проклятое слово «кажется». Почему-то, даже сам не зная почему, Лёнька чувствовал себя обманутым. Он облизнул губы, чтобы вспомнить Алёнкин поцелуй, но ему вдруг показалось, что это не она, а Марик или Сережка из восьмого «А» тянутся к нему слюнявыми ртами.
На улице Чехова, там, где она пересекалась с Юбилейной, в неярком свете фонарей под штабелем досок лежал, свернувшись калачиком, Бимка.
— Эй, Бимка, — позвал мальчишка.
Тот не откликнулся. Лёнька подошел ближе и понял, что ошибся. Собака заворочалась, насторожила уши.
— Мухтар, а где Бимка? — печально спросил Лёня. Мухтар с Бимом частенько спали вместе. Вот под этим штабелем и спали. Пес поднял морду к темному низкому небу, где в разрывах облаков пряталась бледная луна, и тоскливо завыл. Наверное, у вязов спит, успокоил себя Лёнька. Но и скамейка у вязов пустовала.
— Би-им! — еще долго разносилось над притихшим селом. — Где ты, Бим?! Вернись, пожалуйста!
И снова выл Мухтар, и ему вторили другие собаки, и кто-то беззвучно плакал, скорчившись у сбитого из горбыля заборчика.
На следующий день Алёнка уехала; и нисколько не обиделась на Лёньку, который уверял ее, что обязательно зайдет попрощаться, и не зашел. На самом деле она даже не вспомнила про него, потому что всеми своими мыслями уже давно была в городе.
А ее стеснительный двоюродный брат всё ходил и ходил возле дома бывшего… да, теперь уже бывшего друга, и никак не мог собраться с духом. Не мог заставить себя подойти к двери, постучать и набить морду зарёванному Лёньке. Так, как он его учил — прямым в челюсть.