Владимир Аренев «Душница»

Чем дальше читал я эту повесть, тем отчетливее проступала мысль: «душница» — это производное от глагола «душить». Или от «душегубка».

Это же надо — заключить душу мыслящего человека в непроницаемый мешок! Резиновый, кожаный, полиэтиленовый, информационный — неважно. Обречь сознание на невыносимую, вечную пытку, перед которой, на мой взгляд, бледнеют все муки ада!

Вообще-то, вся подростковая атрибутика в повести, по моему, ерунда. Книга направлена, написана для взрослых. Жанр — фантастика... А не современный ли хоррор?

Я намеренно остановился только на одном из аспектов этой многоплановой повести. На том, который меня, скажу честно, поразил.

«Мы встретимся скоро, но будем иными» — это из песни Шевчука «Вороны». Наверное, так и будет с нашими душами. Во всяком случае, я так надеюсь.. И никогда не случатся в нашем мире «душницы», как в том, так похожем на наш и невероятно другом мире, в котором, по меткому выражению автора: «вместо бабьего лета наступила дедова зима».

Казалось бы — повесть для подростков, самая обыкновенная, «под Крапивина», со «становлением/взрослением героя», крепкой моралью и немудрёной философией. Ну да, так оно и есть. Однако это не просто повесть для подростков, совсем нет. Здесь поднимаются такие своеобразные вопросы, над которыми и взрослый ум будет думать долго и трудно.

Как ни странно, первым делом мне бросились в глаза даже не сами шарики и мехи с заключёнными в них душами умерших, и не мрачная громада душницы. Нет, совсем другое.

Что остаётся от человека после смерти? Нет, не 9 граммов. Как его помнят, как оценивают жизнь? Человека уже нет с нами. Каким он был? Негодяем, героем, добрым дедушкой, бойцом за свободу, сторонником тирании? Каждый ведь ответит по разному. Если вообще что-то вспомнит. Именно поэтому человек оставляет после себя скорее не память, а образ, отпечаток самого себя, сам же он со всей своей сложной совокупностью личных качеств уходит в прошлое. И образ, который остаётся после него, является уже лишь слабым подобием истинного. Точно так же, как дымка внутри шарика. Проблема ещё и в том, что человек постоянно играет разные роли с иными, меняет маски как перчатки, стараясь подстраиваться (или наоборот) под собеседника, противника, дискуссанта. Вот так и возникает образ человека в глазах других — каким бы сложным и противоречивым он не был, всё одно это лишь образ.

Ну, конечно, сами души, заключённые в тонкую оболочку шаров. Представьте — вы, лишённые всех органов чувств, возможно, ничего и не видящие и не слышавшие, оказываетесь в пустоте. Просто в пустоте, не имея возможности делать... ничего. Совсем ничего. Зная, или смутно предполагая, что же будет далее — бесконечность, бесконечность этой молчаливой пустоты. Правильно ли это? Умерший маленький мальчик будет вечно рыдать в темноте, так и не поняв, что же произошло. кто-то будет кричать в молчаливое Ничто о свежей землянике, которую он никогда не попробует. И ведь люди чётко знают, что их ждёт за окоёмом...

Неужто это — то, на что обречён человек? Если есть душа — значит есть и посмертие. Но нужно ли душу тогда обрекать на такие муки, ожидая Второго Пришествия? Судя по всему — нет.

Ну и в придачу — обычные подростки, которые сталкиваются в жизни с новыми испытаниями, и с некоторым удивлением начинают оглядываться по сторонам. Конечно, с одной стороны жаль их — многие года, многие печали — с другой... пусть учатся. Ведь размышления о любви и смерти это то, на чём выстроено человеческое существо.

А я думала, что уже никогда не стану читать подростковую литературу.

Ошибочка вышла. Я же не знала, что есть такая повесть – «Душница», и что повесть эту я проглочу, как лягушка комара – быстро и жадно. И вот отчего, видимо, это произошло.

Я воспринимаю мир этой повести как альтернативный нашему, причём какие-то события реальной истории в альтернативе сохранены, какие-то – изменены, а какие-то и вовсе отсутствуют. Например, христианство как таковое. Зато есть нечто новое, и новое это касается душ как субстанций, которые можно после смерти человека поймать и сохранить. По сути, повесть рассматривает сложный вопрос существования души как таковой, а также сохранения за душой качеств умершего человека, при этом подано всё от лица мальчика, и я готова рукоплескать Ареневу, сумевшему уместить взрослые проблемы в маленьком герое.

Читатель здесь помещён в шкуру мальчика Саши, у которого умирает дед, и постепенное осознание того, кем был этот человек, которого все знали, но в то же время как будто не знал никто, постепенное изменение отношения к самой необходимости сохранять душу умершего (для кого? для себя? ради самого умершего?) – всё это выпестовано, выстрадано, приходит тяжело и на фоне школьной жизни героя, от проблем с которой никуда не деться. Невозможно остаться в стороне, когда герой знакомится с дедом – знакомится после его смерти. В этом весь драматизм повести.

Что ещё? Дружба – бесценна. Тот, кто казался врагом, может оказаться другом. Умение отпускать – важно не только для тебя самого, но и для отпускаемого (пусть даже его уже нет в живых). Ошибки прошлого можно искупить, другое дело – какой ценой. Раскаяние, прощение – тяжело, но надо, иначе можно не успеть. И, конечно, душа.

Бесконечно живой, красочный мир, сложные взаимоотношения и выходы из ситуаций, повод задуматься о своевременности поступков – это «Душница» Владимира Аренева. Повесть о подростках, но для взрослых в том числе. Сложная и одновременно простая вещь.

+10

Такой вот любопытный пандан к повести «Нежилец» Каганова.

После первых прочитанных страниц, я позиционировал эту повесть, как литературу для того непростого возраста, когда подросток начинает осознавать себя полноценным человеком. Когда он начинает становиться взрослым. Когда в первые разы происходят потери и новые обретения. Спустя несколько страниц, я уже не так чётко определял возрастное назначение текста. Идея ширилась и разрасталась, с избытком заполняя объём простенькой оболочки школьной повести.

Чуть позже плотность смысла начала расслаиваться. И уже повесть взросления-воспитания превратилась в многоуровневое повествование, разобраться в котором не каждому взрослому по силам. Без лишней скромности скажу, что мне открылось по меньшей мере четыре смысловых слоя. Но я не уверен, что автор не вложил больше в это в общем-то невеликое по объему сочинение.

Фабула проста — мальчик Сашка живёт обычной жизнью современного школьника. Только не в нашем, вернее в не-совсем-нашем, мире.

Разница единственная — в Сашкином мире у людей есть душа. И эти души после смерти, родственники умершего используют по своему разумению и верованию. Души могут общаться с живыми (не со всеми). Живые могут узнавать о мёртвых такое, что мёртвые, будучи живыми, держали в строжайшей тайне.

Но и это ещё далеко не всё. Не люблю спойлеров, поэтому и не буду разрежать текст отзыва пустыми рамками. Сказать-то многое можно, но лучше самим прочитать и составить собственное мнение.

P. S.А в авторском послесловии есть даже немножко про ФантЛаб.

Хорошо, грамотно сделанный текст. В рамках единой фабулы движутся – именно движутся, а не нарочито демонстрируются – несколько тем, вполне традиционных. Хорошо сделана и подача (для читателя) мира изнутри, глазами его обитателей; но, впрочем, исторические справки на школьных уроках – это несколько в лоб (и не первый раз, Владимир!). Почему «Душница», при всех ее достоинствах, – не «новый горизонт»? Потому что изначальная «крапивинскость» или, если угодно, «алексиновость» жанра вызывает превышение меры условности: не только «фантастика», но еще и «повесть о школьниках», то есть автору пришлось преодолевать двойной ряд жанровых штампов. Но преодолел, этого не отнять.

Хорошая повесть хорошего писателя. Почему же не 8-9-10? Мне кажется, идея слишком глобальна для такой фабулы. Современные политические реалии гут, свобода во всех проявлениях — гут, но были же наметки и на нечто большее — скажем, некий глобальный информаторий, который пытаются создать на основе душниц. Поскольку эта задумка перекликается с одной из моих, интересно было бы посмотреть, как она сыграла у Аренева... ан нет, никак не сыграла, ушла в песок. Между тем это могло стать солидной частью фантдопа, который в теперешнем своем виде малость... необязателен, что ли?

Обманчивая легкость повествования и, казалось бы, обыденный прием — в качестве основного фантастического допущения в ткань выдуманной реальности введено лишь то, что уже проделывали миллионы детей, одушевляя свои игрушки. Подзаголовок о жизненных трудностях школьника, рекомендуемый возраст и разворачивающийся вслед за ним текст поначалу может настроить на скептический лад — подумаешь, какие-то шарики-тамагочи... тоже мне, фантастика для младшего школьного возраста! Однако, достаточно скоро понимаешь, что повесть совершенно не об этом, и хотя до самого конца шарики будут играть роль полноценных второстепенных персонажей, но настоящие герои здесь люди, а затронутые проблемы не ограничиваются только подростковыми радостями или неудачами.

У главного героя, школьника Сашки, умирает дед. А по обычаям страны, в которой они живут, после смерти родные получают возможность еще какое-то время побыть с дедом — правда временное пристанище души выглядит невзрачно — почти как обычный воздушный шарик, разве что снабженный надежной цепочкой и жетоном, а процесс общения для Саши состоит исключительно в чтении вслух дедовскому шару, который вроде бы отвечает своеобразным кивком, а вроде бы и нет — причиной был обычный сквозняк. И Саша пытается вспомнить каким был его дед, известный поэт, через оставленные им стихи и дневниковые записи, то есть более привычным нам способом «общения» с мертвыми. Дед откроется с еще одной стороны — становятся понятны истоки глубочайшей антипатии к войне, сложный жизненный путь и выбор, за который большинство будут считать его предателем, причем с обоих сторон. Впрочем, и это всего лишь одна из сюжетных линий — до финала с героями произойдет еще много приключений, читателю будет задано множество вопросов, на часть из которых ответит сам автор, на некоторые каждый читатель должен будет ответить сам, а интрига сохранится практически до последней фразы.

Повесть на удивление многопланова для такого сравнительно небольшого объема. Главный герой на фоне школьного бытописания успевает по-настоящему повзрослеть, и мы во всех подробностях наблюдаем этот процесс — от одного поступка к другому. С другой стороны поднимается вопрос о «корнях» любого человека, которые не ограничиваются зазубриванием родной истории, прошлое даже одного отдельно взятого человека не укладывается в сухую биографию и одна из нехороших черточек равнодушия — это замещение живых личных воспоминаний строчкой из учебника, отредактированной в угоду каким-то сиюминутным интересам. Насколько мы действительно знаем близких нам людей, правильно ли оцениваем мотивы их поступков, или, невольно рисуя отрицательный образ, просто выбираем лишний повод сэкономить время для себя любимого? И стоит ли постоянно откладывать живое общение, оказавшись в конце концов наедине с воображаемым собеседником?

Здесь мы опять возвращаемся к фантастическому допущению этой повести — возможности помещать человеческую душу во временное пристанище, давая родным умершего самый последний шанс для общение с близким человеком. Так что же это на самом деле — древняя культурная традиция, помноженная на впечатлительность детской психики, или уникальный способ сохранения человеческой души, результатами которого могут воспользоваться единицы? Не буду портить впечатление спойлером, да и по большему счету каждый должен решить сам — я думаю финал получился в достаточной степени открытым. Но почему-то мне кажется, что развязка понравится всем, вне зависимости от вашего отношения к религии.

ps. И все же, подумав несколько раз, добавил метку «подростковая литература», в том смысле, в каком произведения Крапивина по-хорошему подростковые. Мне и в повести многие крапивинские моменты почудились, а раскрывшийся в процессе чтения образ дедушки почему-то напомнил о приключениях другого «дикаря» в Стране Неизвестных Отцов.

Что касается «подростковости». Искренность, чистота чувства всегда списывается на детскость, наивность. И, пожалуй, это верно. Как говаривала Туве Янсон «детская книга должна быть точно такой же, как взрослая, только намного лучше». И если ее оценили дети, значит, автору удалось быть честным.

Меня очень тронуло одно случайное наблюдение – живая душа виде светящегося зеленого шарика, нечто светлое, очень важное и очень волшебное – появлялась в раннем цикле автора – «Черном искателе смерти». И там ее странная форма позволяла душе сопровождать того, кого она любит, светить ему. И вот снова душа и шарик – только на сей раз душа умершего, и душа заключенная, и душа не дарящая свет, а вопреки всем попыткам этого не заметить – отнимающая его. Теперь не так волшебно и совсем близко к правде, к упрямому человеческому желанию удержать в сфере понимания то, что в принципе понято быть не может, понимание чего – убивает: «Ничто живое не должно знать, как оно погребено». И что же получается? Получается небо, затянутое сетями для поимки высвободившихся душ. Представляю, как выглядит подобное небо.

Очень задело размышление героя о том, почему шарики сдуваются – неужели душа со временем становится меньше, или разделяется на части? Это похоже на небо в сетях, но пожалуй пострашнее. Любопытная реальность, в которой культура незаметно превратилась в пожизненный и посмертный плен.

Я догадываюсь, что не прав, но для меня центральной и важнейшей проблемой повести, стала проблема, как бы это сказать…Слишком серьезной просьбы. С чем сравнить такую просьбу? Разве что с просьбой: «убей меня». Примерно так виделась мне эта задача и переживания мальчика, поставленного перед лицом такой Просьбы, мне были очень интересны. Каково это – исполнить просьбу, неприемлемую для всеобщей морали, просьбу, которая родным кажется святотатством, которая опровергает собой сотни лет религии и культуры, которую побоялся исполнить человек стократ сильнее много старше, побоялся в момент сакрального прощения. Просьбу, которая…которой, может, и вовсе-то не было. Ведь куда проще поверить, что она лишь показалась, послышалась. Каково это – выполнить просьбу столь серьезную, что в ее исполнении опереться в принципе не на что. Если не считать чудесного, едва уловимого зова, тихой торжественной песенки-гимна звучащей изнутри дедушкиного шара, торжества души, осмеливающейся на бунт – даже Там.

Очень понравился образ дедушки. Этакий прирожденный бунтарь, бунтарь от бога, творящий восстание всюду, куда попадает – на острове, в новой стране, в поэзии, в школе, в сердце внука, в Душнице. И везде этот бунт не пресловутая политическая или личная свобода, а глоток чистой воды, детского задора, право услышать самого себя, отбросив шум чужих голосов. Бунт не как акт, но как мироощущение, как право Быть. И описано это славно, этакой волной понемногу набирающей силу. О бунте на острове мы почти ничего не знаем, в школе…В школе вдруг появляются два искренних, очень искренних и очень важных реферата о том, о чем писать не принято. И первый же глоток понимания близкого человека приводит и к пониманию необходимости этого человека отпустить. А вот Душница – искренность в самом строгом, трогательном, забавном виде –

Эта повесть позволила мне взглянуть на автора с чуть иного ракурса. Да не воспримет он это как обиду, но благодаря этой повести он показался мне человеком, всегда стремившимся казаться старше и опытнее и вдруг отчаянно решившимся быть молодым, даже наивным. По мне, это хорошо, это прекрасно. Заражаешься этой отчаянной душевной юностью, и конец повести переживаешь с восторгом, а потом еще пару дней с благодарностью ловишь ветер, бьющий в лицо.

Произведение это, конечно, не детское. Ну, или не подростковое. Но, наверное, трудно провести чёткую границу: в каждом возрасте читатель просто считывает «свой слой» (у меня тоже выигрывали конкурсы и публиковались в качестве детских совсем не детям адресованные работы, так что проблема знакомая).

Идея такой материализации души интересна. Но вот что мне показалось лишним — это длинные объяснялки этой идеи. В виде нудной лекции и нудного же текста из книги. Я думаю, что гораздо сильнее эмоционально воспринималась бы эта история, если бы подразумевалось, что сама эта ситуация обычна. Что читатель это знает. И лищь чуть-чуть опосредованно, косвенно подсказывая ему, в чем же суть. И не надо никаких деталей, из-за них только возникают нестыковки, внутренний спор с автором, а это совсем ни к чему. Ведь дело не в «технических подробностях», а в психологии, в характерах, в переживаниях и эмоциях персонажей.

Понравилось — оригинальность идеи сохранения душ ушедших близких и некоторая аллюзия на теософское понятие элементария (сброшенной астральной оболочки). Не очень — повеяло пионерским духом, пусть даже и крапивинским. Наивность ГГ и его окружения показалась натянутой, все-таки сейчас читающие подростки интееллектуально более продвинутые, даже в параллельных мирах.

С моей точки зрения довольно тяжелое произведение, а потому даже удивительно, что его первыми оценили именно подростки. Вполне возможно, что это связано с тем, что главная идея повести — это память о своих предках. Когда они живы, мы никогда не интересуемся их жизнью, прошлым, их поступками... А когда их нет, мы начинаем сожалеть о невозможности получить ответы на свои вопросы. С другой стороны, если убрать фантастический элемент, то получится вполне хорошая реалистичная повесть из жизни подростков, становлении их характера, осознании важности прошлого и правдивой памяти о нем. К сожалению, фантастический элемент не играет решающей роли в раскрытии психологии героев, да и сам по себе мало описан. Но в целом довольно оригинальная идея, оформленная в неплохой сюжет и хорошо написанную повесть.