| «...и немного кислого пива» (из цикла «Королевская библиотека»)Статья написана 14 февраля 2009 г. 16:17 |
[Как и грозился, буду, помимо публицистики, вывешивать в колонке и кое-что из рассказов/повестей, в основном -- то, чего в Сети нет.]
Владимир Аренев
»...и немного кислого пива»
(альтернативная история)
Все началось с чернил — необычных, по-особому приготовленных чернил. Хотя потом кое-кто утверждал, что не только в них дело.
Было так: у менестреля Гийома Сладкогласого случился приступ вдохновенья, а запечатлеть плоды оного оказалось нечем. Ибо очередная порция чернил, которую варил его жонглер Прыгунец, еще не дошла до кондиции, к тому же (о чем стало известно много поздней) Прыгунец сжульничал: к смеси из капустного сока, купороса, гуммиарабика и чернильных орешков сей мерзопакостный типус добавил слишком мало вина. А для заполнения объема долил кружку преотвратного пива, коим их вчера потчевал хозяин трактира.
Сэкономить хотел, сукин сын!
(Здесь надобно пояснить: обычно-то менестрели сами себе (и даже с помощью жонглеров) чернила не варят. Однако Гийом Сладкогласый уже не раз обнаруживал, что изготовленные аптекарями или же монахами чернила либо высыхают слишком быстро, либо вообще никогда не высыхают, превращаясь в тягучую, липкую смесь. Потому менестрель постановил себе за правило бдить над приготовленьем чернил лично — и бдил, да вот не вовремя нахлынуло вдохновение...)
Гийом хлопнул ладонью по столешнице, громко позвал сукина сына Прыгунца и велел принести — немедленно! — хотя бы плошку чернил. Означенный сукин сын отчаянно стараясь не смотреть в глаза господину, принес искомое, поставил и тотчас покинул комнату. Гийом же наконец всецело отдался вдохновению.
В ту пору дамою его сердца была одна весьма знатная особа, чьего имени мы не рискнем назвать даже сейчас, ибо... Ах, не важно, потом поймете!
Словом, неразделенная страсть, имеющая мало общего с обычными трубадуровыми воздыханиями, терзала Гийома. Он слагал альбы и кансоны в установленных традицией размерах, писал о той, «чья нежна краса и речи сладки», и о «слепой страсти, что в сердце входит», и дама, разумеется, воспринимала это как должное: как еще одну милую, серьезную, но все-таки игру. А у Сладкогласого от страсти дважды уже случались обмороки, в каждой трактирной девке видел он ее... в общем, пропадал человек. Еще бы чуть-чуть — и быть преступленью: Гийом уже всерьез подумывал подстеречь даму в укромном местечке и открыться, и, ох, не ограничился бы он одними словами!
Но прежде решил менестрель написать поэму — не традиционную, а самую что ни на есть новаторскую, где можно было бы прямо и откровенно признаться в своих симпатиях. А тут Прыгунец со своим жульничаньем...
Спору нет, чернила оказались на редкость удачными: и цвету хорошего, и высыхали в меру быстро. Однако, завершив поэму, Гийом обнаружил вдруг, что от былой страсти не осталось и следа. То есть след — вот он, на пергаменте запечатлён, но в груди, в сердце пылающем, — пустота. Даже не больно при мысли, что никогда не сможет он обладать этой женщиной, что никогда не улыбнется она ему особою улыбкой, никогда не...
В общем, ничего этакого, ни нотки сожаления.
Гийом удивился, но и только. Прозренье наступило позже, когда он послал к портному своего жонглера и в записке предупредил, чтоб мастер держал ухо востро, ибо Прыгунец — известный плут. Каково же было удивленье Сладкоголосого, когда оный плут вернулся в трактир и тотчас бросился с повинною, дескать, не серчай, всё искуплю, — да, подворовывал, да, наушничал, да, вчера вон в чернила твои пива кислого плеснул заместо вина, а вино сам употребил! Прости!
Гийом простил, с изрядною долею изумления. Как будто он сам про всё это не знал (ну, кроме чернил); и с чего вдруг Прыгунец решил повиниться? Не иначе, где-то еще больше нашкодничал, пройдоха!
Дальнейшие событья показали: не в Прыгунце дело — в чернилах! О чем ими не напишешь, всё сгинет, словно и не было. Сильно впечатлился Гийом этаким открытием, не стал о нем никому говорить, разузнал у Прыгунца рецепт чернил, приготовил — сам!!! — порцию, убедился: работают! Страшно стало Гийому, когда представил он, каких бед может понатворить проклятая жидкость. Но ведь и власть в руках у него была немыслимая, от такой враз не откажешься; и хитрая-то власть, кручёная: как сделать себе приятное, написав о чем-то, чего не хочешь, чтобы было? Быстро менестрель понял, что избавленье от соперников по цеху радости ему не принесет, а только приведет к упадку песенного искусства. Что дальше? Избавить даму, в которую был некогда влюблен, от супруга? А толку? Во-первых, сам-то супругом ее не станешь никогда, во-вторых, «влюблен был».
Пытался он по мелочи мир совершенствовать: от болезней избавлять, от дурных людей, — выходило только хуже. Решил Гийом: есть люди помудрей меня, надобно к ним обратиться. Подвернулся ему под руку один философ, выслушал историю Сладкоголосого, уточнил, как чернила те делались... ну, сказал, что ж тебе посоветовать, милый... забудь ты обо всем, не человечьего ума это дело — мир менять.
Гийом послушался. Чернила изничтожил, Прыгунца определил в спутники к другу своему закадычному, а сам раздал всё добро и ушел в отшельники. Засел в Серых горах, с драконами душеспасительные беседы вел, разъясненья давал случайным путникам, что, дескать, золота тут нет, езжайте себе с богом другою дорогой, не вводите ящеров огнедышных во искушение, — тем и жил.
Но вот, какое-то время спустя, появилось в Королевстве новомодное учение. Согласно представлениям братьев Словесников, как они себя называли, мир являл собою Слово-Бога, однажды, в начале времен, прозвучавшее и воплотившееся. Словесники утверждали, что после первого озвучания-воплощения Слово стало дробиться: терять всеохватность смысловую и в то же время приобретать многие смыслы взамен единственного. Так и возник мир. Теперь же, по мнению братьев-Словесников, его надлежало «привести к Богу», расчлененное соединить, разобщенное сделать целостным. Для того поставлен был целью труд почти невероятный: пронаблюдать и описать словами весь наш мир — и записать всё это чернилами Гийома. В каждом крупном городе братья вербовали наблюдателей, а еще больше их ходило по дорогам Королевства — тихих, безвредных, услужливых, раз в год возвращавшихся в свое тайное прибежище в Серых горах, чтобы записать всё увиденное. Но — таковы были свойства Гийомовых чернил — покуда сочиненье не завершено, описанное в нем не исчезает; поэтому ходили братья-Словесники по Королевству не год и не два, и по сей день ходят, высматривают, выслушивают, вынюхивают, крадут всякий живой жест, искренний смех и плач, всякий любящий или же ненавидящий взгляд. Без разбору собирают они жизнь и распинают вострыми перьями на бумаге, буква за буквою, и в том труде неустанны, дотошны, истовы. Описанье всего мира занимает многие сотни страниц, но впереди у братьев вечность (в то верят они искренне). Когда-нибудь будет поставлена последняя точка в их труде, и тогда Вселенная исчезнет, превратится в Слово — а может, попросту в великое Ничто, где не будет уже ни любви, ни ненависти, ни добра, ни зла, не будет утреннего пенья птах и вечернего стрекота цикад, не будет звона клинков и лепета младенцев, не будет бабушкиных сказок о привидениях и жаркого шепота влюбленных, — не будет ровным счетом ничего, ибо всё опишут, всё сочтут те Словесники.
Только им одним — им да еще старому отшельнику — ведом секрет чернил: сколько, помимо капустного сока, купороса, гуммиарабика и чернильных орешков, надобно влить вина, сколько — кислого пива. Но какова была та дама, которой посвятил Гийом поэму, — о том не знает никто. И я не стану о ней писать, а напишу лишь, что некогда любил ее и некогда, по глупости, избавился от той любви и, по глупости же, решил, что счастлив.
Нынче настало время платить по старым счетам. Чудом, случайно, узнал я о новом учении — и сразу же понял, что уничтожить братьев-Словесников кинжалом или драконьим пламенем не смогу. Потому попрощался я со своими крылатыми приятелями и вернулся в столицу. Отыскал прославленного менестреля Микаэля (никто и не помнит, что некогда откликался он на прозвище Прыгунец!), отыскал и попросил о помощи.
Капустный сок, купорос, гуммиарабик, чернильные орешки, немного вина, кислое пиво. И это сочиненье, которое, надо полагать, одним махом исправит все глупости, мною совершённые. Вернусь ли я, дописав его, на тридцать семь лет назад, в тот трактир, где изнывал от страсти к моей прекрасной даме? Или же останусь замкнутым седобрадым старцем, которому проще найти общий язык с драконами, нежели с людьми?
Так или иначе, я ставлю последнюю точку — а дальше будь что будет!
|
цитировать
