Из всех произведений в рамках «со-творчества» Лавкрафта и Дерлета (я специально беру это слово в кавычки, так как не считаю полноценным со-творчеством ту ситуацию, когда Дерлет дописывал какие-то наброски Мэтра после его смерти) это, на мой взгляд, лучшее [опять же в скобках замечу, что не беру в расчет «Лампу Аль-Хазреда», созданную в совершенно другом стиле — что на пользу]. Вернее, не лучшее, а единственное, что я могу признать хорошим. Сюжет, хотя и не блещет оригинальностью, вполне добротен и в положительном смысле прост (при том, что у Дерлета была склонность вносить в свои рассказы какие-то чудовищно нелепые идеи типа борьбы Хастура с Ктулху). Читать было интересно, и после первого раза я еще многократно возвращался к этому произведению, в котором компактно «уложено» много сведений по Мифам Ктулху.

Хочу также добавить в отзыв претензию не к собственно рассказу Дерлета, а к переводу О.Мичковского («Окно в мансарде»). При всем моем уважении к этому переводчику не могу не посетовать на такой грубый ляп, как «хиадесское происхождение» магического стекла. Речь ведь идет не о каком-то мифическом Хиадесе (как могут многие подумать, и я поначалу так решил), а о хорошо известном созвездии Гиад. Других ошибок я не припоминаю, но эта — та самая ложка дегтя. Кстати, в издании 2015 года эту ошибку исправили.

«Ложная тревога» — великолепное лаконичное произведение на тему Рока и попытки человека противостоять ему. В рассказе эта попытка основана на выявлении некоей математической формулы, описывающей катастрофы в пределах железнодорожной линии. Кстати, у этой линии сложная конфигурация; и тут я не могу не отметить того факта, что Грабинский указывает на особый характер того, что можно назвать «энергетическими токами», в рамках сложных линейно-пространственных структур. Об этом в последние десятилетия рассуждают многие ученые, хотя пока что все это довольно невнятно.

Что же касается попытки вывести формулу, то, попытка понять и «укротить» сложную систему обречена на крах, ибо любая система является частью еще более сложной системы, понимание которой если и приходит, то слишком поздно…

Произведение небольшое (на 15–20 минут чтения), и при этом содержит в себе массу достоинств.

Язык Грабинского обворожителен — в меру красочен, в меру эмоционален, в меру обстоятелен. Каждая фраза, содержащая описание места или действия, легко рождает в сознании яркие образы.

Очень интересен антураж рассказа — небольшая железнодорожная станция в глухой горной местности. Несколькими мазками Грабинский создает красивую и жуткую локацию, которая сама по себе в каком-то смысле является героем рассказа.

Наконец, сюжетная идея, которую автор смог реализовать предельно гармонично (что, кстати говоря, в жанре мистики довольно редкая творческая удача) — Пограничье Миров. Не просто пространств, а Мира нашей реальности и невыразимого и страшного Мира Mare Tenebrarum.

В качестве замечания могу назвать несколько сомнительный, с моей точки зрения, прием, когда один из героев передает другому текстовое послание (точнее, малоосмысленный набор слов касаемо Иного Мира) посредством телеграфа. Вот это немного нарушает гармонию рассказа (опрощает его, что ли). Но это не основание снизить оценку ни на балл.

Желание прочесть эту повесть возникло у меня не из-за интереса к сюжету (который был известен давно и, откровенно говоря, совсем не привлекал), а по той причине, что хотелось внимательно присмотреться к произведению, которое возымело колоссальный резонанс в западной культуре. Не много найдется произведений, которые породили бы такое количество отражений, подражаний и всевозможных интерпретаций, как история Джекила и Хайда.

Эта история, в принципе, довольно занятная, хотя не могу не отметить того, что изложена она Стивенсоном очень затянуто и местами откровенно скучно. Но это в значительной мере следствие существовавшей тогда сверх-обстоятельной литературной манеры. Повествование очень многословное, а сюжет не богат событиями.

Впрочем, важность этого произведения вовсе не в сюжете, а в идее. Идее двойственности природы человека, которая реализована здесь так, что даже навевает некоторые мысли об архаичном мифе об оборотнях. Во всяком случае, ему можно уподобить описываемое в повести буквальное раздвоение доктора Джекила. Кстати, очень курьезно выглядит такая деталь: «хороший» доктор Джекил имеет импозантную наружность, а «плохой» мистер Хайд — одиозную. Эта деталь красноречиво характеризует западный менталитет.

Но лично мне идея двойственности представляется слишком надуманной, слишком искусственной, а чрезвычайный интерес к ней в западной культуре (особенно в авраамической религии и заменившем ее психоанализе) вызывает у меня неприязненные чувства. Никакого прока, никакой пользы не было и не может быть в любых попытках эту двойственность выделить, подчеркнуть и какими-то средствами воздействия ликвидировать. Все попытки обречены на крах, что повесть Стивенсона в очередной раз и проиллюстрировала.

Резюмирую так: будучи слабым в художественном отношении, произведение достаточно тонко описывает процесс развития личности доктора Джекила — личности вроде бы раздвоенной, а на самом деле единой.

«Книга песка» — один из многочисленных примеров того, как Борхес умудряется представить потрясающую идею в крайне простой форме маленького незатейливого рассказа. В этом произведении заурядно и мелко почти все — сюжетное действие, диалоги, антураж. И вот в сочетании с этими банальными обстоятельствами подается некая книга, которая оказывается Бесконечной. Но главное, на мой взгляд, даже не то, что она Бесконечная, а то, что она зримо и очень «натурально» выражает Бесконечный Хаос. Что это, как не та знаменитая Тьма Вещей, о которой столько толковали дальневосточные учения?

Рассказ Жана Рэя «Смит… как любой из нас» удивил и озадачил меня. Для того, чтобы обдумать отзыв на произведение, чтение которого занимает несколько минут, мне потребовалось во много раз больше времени.

Во-первых, для меня осталось неясным название рассказа. Я понимаю, что это какое-то обыгрывание того факта, что Смит — самая распространенная фамилия в Англии, и то, что главный герой носил именно эту фамилию, вроде бы указывает на его заурядность. Надо уточнить — внешнюю заурядность. С другой стороны, именно этот внешне заурядный человек оказывается автором решения задачи квадратуры круга (как известно, нерешаемой). Может быть, Жан Рэй имел в виду такую логику, но уверенности у меня нет, поэтому все же оставляю вопрос с названием неясным.

Во-вторых, слишком «скользким», на мой взгляд, является путь, который Жан Рэй выбрал для создания сюжета. Главный герой, решив задачу квадратуры круга, намеревался тем самым свести с ума Бога, лишить его последней и главной Тайны (называемой Рэеем убежищем). Сфера крайне сложная, и входить в нее, как мне представляется, имеет смысл либо в эпической форме (как в мифе о Прометее), либо как-то чрезвычайно тонко, изящно. Возможно, какой-то другой писатель (например, Борхес) сумел бы найти изящный способ прописать эту идею о безумии Бога. Но у Жана Рэя финал получился настолько примитивным, «толстым», неубедительным, что лично я почувствовал глубокое разочарование. Было такое впечатление, словно текший ручей произведения под конец не разлился широким или бурным потоком, а исчез в какой-то внезапно разверзшейся яме.

В отношении этого рассказа Жана Рэя я хочу прежде всего заявить, что это не хоррор. Никакого ужаса (тем более «лавкрафтианского», как указано в жанровом классификаторе) тут нет. Есть, конечно, несколько штрихов («чудовищность», «омерзительность», «страшные лица», неотчетливые формы») в описании мира за гранью нашего, в который ненадолго попали два заглавных героя. Но я не представляю, на кого они могут произвести устрашающее впечатление. Не создают такого эффекта также ни скрученная кочерга (результат взаимодействия с существами из Иного мира), ни итоговое исчезновение профессора Вольмюта — очевидно, судьба его сложилась печальным образом.

Я определю жанр рассказа как гротеск. У Жана Рэя, на мой взгляд, небольших произведений в таком стиле довольно много, а «Господин Вольмют и Франц Беншнейдер» — возможно, один из лучших примеров. Почему гротеск? Да потому, что некоторые из выбранных автором художественных приемов подчеркнуто контрастируют с общей «установкой» на хоррор. В центре внимания, как средство для перемещения в Иной мир, находится некая загадочная бутыль, вокруг которой Жан Рэй в своей излюбленной манере (зачастую неясно, пишет ли он серьезно, или это форма иронии и юмора) наворачивает пелену из кучи якобы научных терминов (типа «гигантского броуновского движения»). И пара главных героев, у каждого из которых свой интерес к бутыли — ученый интеллектуал и простоватый, так сказать, любитель удовольствий Бахуса.

Хочу отметить, что парадоксальным (а, может, и вовсе не парадоксальным) образом именно гротескная форма в моем восприятии рассказа создала неуловимо жутковатый оттенок, который едва ли появился бы, будь это обычный хоррор.

В завершение добавлю, что ставлю не высокую оценку только по одной причине: при всех достоинствах этот рассказ — лишь на однократное прочтение.

«Другие боги» — рассказ, который относится к той категории произведений, что стóит прочесть только ради концовки. Основная часть повествования предельно проста и не особо увлекательна (хотя, замечу, написан рассказ таким красочным языком, что этот фактор можно назвать в качестве второй причины, по которой могу рекомендовать его к прочтению).

Точнее, подкупила меня не столько концовка (она, для читателей, хорошо знакомых с творчеством Лавкрафта, на 100% предсказуема), сколько одна фраза — слова, которые прокричал Барзай Мудрый перед своим таинственным исчезновением: «Я падаю в небо!». Удивительные слова, если глубоко вдуматься. В этом коротком предложении — экспрессивный и емкий образ инверсии мироустройства, обращения его в Хаос. Лично для меня эта фраза является своего рода девизом литературы Лавкрафта и вообще weird fiction.

Рассказ Жана Рэя «Черное зеркало» понравился мне не благодаря сюжету, событийная канва которого довольно тривиальна и предсказуема. В качестве достоинств назову два аспекта.

Во-первых, Черное зеркало — это магический предмет с загадочными и зловещими свойствами, принадлежавший (либо сделанный) знаменитым Джоном Ди, великим адептом Тайных Наук. Персона Ди в рассказе упомянута вскользь (фактически только ради присутствия имени), но Тень великого мэтра все равно придает неповторимую ауру, которую я считаю ценной характеристикой произведения.

Во-вторых, контрастом фигуре Джона Ди служат персонажи рассказа, начиная с главного героя, которые, все как на подбор, являются жалкими ничтожными личностями. Главный герой — полунищий врач-неудачник, добывающий средства на убогую жизнь не медицинским ремеслом, а… кражами. Оказывается, он еще и способен на убийство. В рассказе есть и еще один второстепенный персонаж — коллекционер ламп и светильников (надо же такое придумать), который тоже имеет криминальные наклонности. Женщина, к которой главный герой питает романтические чувства, больна базедовой болезнью. В общем, этакий мини-паноптикум, внушающий, однако, не ужас, а сардоническую усмешку. Вот эта усмешка — «фирменный» знак Жана Рэя. Иногда этот знак в его творчестве мне не нравится, но в «Черном зеркале» он абсолютно уместен, и именно благодаря ему рассказу присуща легкая читаемость.

При всем моем уважении к Артуру Мейчену как личности и мыслителю, не могу назвать «Сокровенный свет» его творческой удачей. Задумка (то, что можно называть семенем) очень интересная, а вот литературная реализация (взращивание зерна) — к сожалению, совсем слабая. Я ожидал ознакомиться с беллетрическим исследованием Пограничья Миров и Тайны Души — а вместо этого обнаружил невнятный сюжет с совершенно излишним налетом сентиментальности, какой-то нелепой «детективной» частью (у Мейчена вообще много попыток использовать детективные конструкции, и почти всегда неудачно и неорганично) и, главное, более чем туманным финалом.

Рассказ написан так, что читателю остается догадываться в силу своего разумения (у меня оно недостаточное), каким образом частица души супруги доктора превратилась в огромный опал (почему именно опал? в чем тут смысл?), и почему это привело ее к дьявольской трансформации. И почему в концовке опал сгорел всего лишь от того, что на него наступили? Мистика мистикой, но я считаю, что так окутывать туманом все же не следует. Тем более, что в рассказе как раз очень много досужих рассуждений — они по-своему интересны, но не имеют отношения к сюжету и фактически просто отвлекают от него, рассеивая восприятие. Впрочем, несколько раз фигурирующий у Мейчена персонаж по фамилии Дайсон мне импонирует сам по себе, поэтому я не ставлю совсем уж низкую оценку.

Этот короткий рассказ Герберта Уэллса относится к числу тех, что целесообразно читать не один раз, и лучше — в разные периоды жизни. Восприятие меняется радикально. В детстве я увидел в рассказе увлекательный курьез; потом — сарказм. Сейчас я вижу (помимо первых двух аспектов) глубокое суждение касаемо способности человека быть субъектом Чуда. На мой взгляд, автор убедительно показывает отсутствие этой способности. Я имею в виду не «техническую» сторону этой способности, а то, что можно назвать адекватностью.

Главным героем оказывается, по моему мнению, не тот человек, что творил Чудеса, а «контролировавший» этот процесс священник. К религии, если судить по творчеству, у Уэллса было негативное отношение, и этот рассказ служит одним из примеров. Любопытно наблюдать, как этот священник (кальвинист, но это, наверное, не принципиально) начинает с благих дел (среди коих числится излечение пьяниц и выведение бородавки у некоего викария), а заканчивает совершенно чудовищной гордыней. Похоже, эта гордыня и представлялась Уэллсу главным (хотя тем или иным способом закамуфлированным) свойством религии.

И, кстати, обращает на себя внимание то, что хотя религия вроде бы считается явлением, связанным с мистикой, но творимые по приказу священника Чудеса не имеют ничего общего с мистикой (познанием Логоса и мироустройства, например) — напротив, они подчеркнуто (и поначалу вульгарно) материальны и «слишком человеческие».

«Дверь в стене» — на мой взгляд, самое глубокое и острое произведение Уэллса (при том, что в его творчестве глубины и остроты в целом предостаточно). Это мнение основано на том, что я считаю одним из важнейших (если не важнейшим) атрибутов Западной цивилизации — а именно: ее двойственного взгляда на Мир. С весьма давних времен в западном менталитете присутствует четкое разделение на две оппозиционных друг другу сферы, которые можно формулировать по-разному — идеальная и реальная; иллюзорная и настоящая; сон и явь; потустороннее и посюстороннее; фантазии и обыденность; и другие. Все это сводится к представлению о том, что есть место, где тебе хорошо, а есть — где плохо, и под последним имеется в виду как раз «обычный» мир, который и принято считать реальным.

Несть числа способам, которыми люди Запада стремились, стремятся и будут стремиться к бегству из своего обычного мира (кстати, самым популярным являлась религия). Я думаю, свою дверь в стене сознательно или бессознательно ищут почти все, кроме сумасшедших. Только все это не приносит ни счастья, ни гармонии, ни покоя. Отсюда в западной литературе полно примеров краха людей, выпавших за пределы мира в сторону невесть чего.

Я уважительно (и даже с восхищением) отношусь к фантазиям, но нельзя их противопоставлять реальности. Это составные части одной общности. И мне представляется куда более осмысленной взгляд на Мир в незападных традициях — например, в чань-буддизме реальность — это «ни нечто, ни ничто»; она пребывает вне оппозиций и альтернатив. А просветление доступно в нашем мире без всяких дверей, ведущих в другие «реальности» — которые в любом случае являются столь же пустыми, как и обыденная.

«Волшебная лавка» — не просто один из лучших рассказов Герберта Уэллса, но и уникальное произведение в его обширном творчестве. Сколько бы раз я не читал «Волшебную лавку», не устаю удивляться и восхищаться, насколько гармонично здесь реализовано сочетание чудесного и обыденного, жутковатого и веселого, тревожного и приятного.

Больше всего мне нравится то, что Уэллс избежал риска впасть в «слащавость» — свойство, присущее многим написанным в Новое время сказкам, и никогда мне не импонировавшее. Гениальный англичанин совершенно точно отметил чувство, возникающее у рассказчика (обычного человека, как почти все мы), когда его при виде всяких загадочных странностей одолевает «дьявольщина». И это он еще смягчил — я-то думаю, что большинство обычных людей, будучи помещенными в действие «Волшебной лавки», быстро поддались бы паническим настроениям.

С другой стороны, Уэллс не поддался соблазну создать какую-нибудь вульгарную «страшилку» или совсем уж удалиться в гротеск. И это ему удалось благодаря такому сложному средству (к которому я отношусь заведомо настороженно, зная, как часто оно приводит к плохим результатам — особенно в кино), как привлечение в качестве одного из героев ребенка.

Рассказ довольно любопытный; для однократного чтения любителям хоррора с «привкусом» брутальности я вполне могу его порекомендовать. Правда, идея самостоятельно существующей части человеческого организма здесь реализована как-то неубедительно — особенно если сравнивать с «Рукой Гётца фон Берлихингена» того же Рэя. Слишком вульгарно, что ли. На мой взгляд, Жану Рэю тут явно изменило чувство меры в красочном изображении всяких «чудовищных» деталей. Можно было бы обыграть все это более тонко.

Задумка рассказа интересная: связать четвертое измерение (посредством четырехмерного гиперкуба внеземного происхождения) с миром сновидений и — через него — миром яви. К сожалению, художественная реализация оставляет желать много лучшего. Характерный для творчества Жана Рэя сумбурный стиль, который в его наиболее удачных произведениях приносит много пользы, здесь лишь нарушает восприятие. Сюжетная логика просматривается слабо; внимание вязнет или рассеивается из-за деталей, смысл и нужность которых слишком трудно понять.

В итоге остается недоумение: что, собственно, автор хотел сказать?

При прочтении этого романа Уэллса (что делал много — даже не могу назвать порядок числа — раз) я всегда обращал внимание прежде всего на конфликт Гриффина и социума. Социума, кстати говоря, довольно разнообразного, но в целом прописанного автором таким образом, что почти все его персонажи вызывают в той или иной степени неприязнь. Этот конфликт, конечно, и находится в центре произведения, придавая ему и драматизм, и местами довольно увлекательный «экшн».

И вот каково мое ви́дение этого конфликта. Безусловно, социум вызывает негативные эмоции. Многие из персонажей романа, с которыми приходится сталкиваться Гриффину, едва ли не отвратительны. Но я все равно на их стороне — по одной очень простой причине. Все они, конечно, плохие люди. Но люди. А Гриффин с его невидимостью в сочетании с несомненной психопатичностью — вообще не человек. Я не могу воспринимать его как человека. Это существо за гранью естества. О таких примерах подлинного зла можно прочитать рассуждение в прологе повести Артура Мейчена «Белый народ»: летающие камни, поющие розы (я не помню дословно, но суть именно такова).

Плохим людям в каких-то ситуациях можно сочувствовать. Тем, кто уже не человек — никогда. Сочувствие к Гриффину у меня появилось только после его гибели, когда к нему вернулся облик. Тогда он и стал снова человеком.

В этом рассказе Рэя Брэдбери (давно ставшим классическим и породившим множество, так сказать, «ветвей») я усмотрел для себя два совершенно разных подхода.

С одной стороны, если воспринимать его буквально, то у меня создалось впечатление, что смысл рассказа — сарказм. Оговорюсь, что имею в виду не то, что в него вложил автор, а то, что увидел я сам как читатель. Почему сарказм? На эту мысль меня навел откровенно абсурдный финал рассказа: не убийство, конечно, а тот факт, что воздействие на далекое прошлое вызвало столь нелепые изменения в будущем, как смена орфографии и избранного президента. По-моему, это просто насмешка. Многие отзывы посвящены рассуждениям об ответственности. А если задуматься — что за ответственность? Для человека совокупность причинно-следственных связей в мире вещей принципиально непостижима. Эти связи невообразимо сложны, поэтому буддизм оперирует с таким фундаментальным понятием, как пустота или пустотность.

Это, естественно, не означает, что следует относиться ко всему с пренебрежением, но и слишком серьезное отношение чревато абсурдом. В конце концов, каждый из нас в течение своей жизни убивает тьму существ (мух, комаров и т.п.) — это же не повод считать всех ответственными за роковые изменения в будущем. Мир очень сложен, и протекающие в нем процессы при всей своей направленности и закономерности все же многое «гасят» и уравновешивают. Поэтому я уверен в том, что нельзя чересчур серьезно относиться к этому пресловутому «эффекту бабочки». Какая разница, в самом деле: когда один из героев рассказа убил бы бабочку — в прошлом или в своем настоящем? Он все равно окажет влияние на некое последующее за актом убийства время. При таком раскладе лучше всем вообще ничего не делать, думая только о том, какой плохой эффект могут вызвать любые действия.

А теперь о другой стороне моего прочтения. Как я уже говорил, буквально рассматривать эффект, вызванный пользованием машиной времени, всерьез не стóит. Машина времени, в принципе, всего лишь фантазия. Но есть реальное «влезание» (применю это грубоватое слово) в прошлое — а именно, информационные манипуляции с историей. Через них идет воздействие на сознания и индивидуальные, и коллективные разного уровня. А вот это уже очень серьезно. Наблюдения даже при моей короткой жизни показывают, насколько эти манипуляции и влезания действенны, эффективны и опасны.

И сколько громов уже грянуло, и скольким предстоит?...

Хотя я всегда скептически относился к теме роботов в литературе, «Дознание» из цикла рассказов про Пиркса показался мне весьма примечательным и заслуживающим пристального внимания. Не из-за киборга как такового (и вообще, в художественном отношении рассказ, на мой взгляд, довольно посредственный), а из-за любопытной сюжетной коллизии, которая выражалась в том, что единственно правильным решением оказалось бездействие. Бездействие часто рассматривается (в западной культуре) как характерный признак слабости. А вот на Востоке существует огромный пласт учений, в котором не-деяние (в Китае называется у-вэй 無為 — это понятие известно любому более или менее знакомому с чань-буддизмом и даосизмом) и есть истинный путь. А присущая ему «слабость» есть подлинная сила, в отличие от механической «силы» давно лишенной естества цивилизации и ее людей.

Пиркс, пойдя по пути не-деяния, прошел по лезвию. А робот с его активностью и расчетом на активность Пиркса — проиграл.

У Артура Мейчена есть несколько произведений, которые можно (с изрядной натяжкой, оговорюсь) отнести к детективам. «Сияющая пирамида», на мой взгляд, лучшее среди них. Но детективный сюжет у Мейчена — лишь ключ к весьма своеобразному хоррору. Использование древних существ и их зловещей магии, с которыми обыватель знаком лишь по фольклору (в котором те зачастую представлены крайне упрощенно, или вовсе трансформированы в безобидных весельчаков) — оригинальный авторский ход, к которому в хоррор-литературе мало кто прибегал (а еще меньше того — прибегал удачно).

Интересно отметить, насколько скуп Мейчен в «живописании» ужаса, и вот именно в «Сияющей пирамиде» эта его сдержанная манера (которая в других произведениях подвергается критике — как правило, вполне обоснованной и справедливой) очень уместна и вызывает жуткий эффект поразительной силы.

Также добавлю, что Мейчен весьма искусен в словесном изображении пейзажей — читая его описания, прекрасно представляешь себе места действия, даже не обладая богатой фантазией.

Рассказ, практически лишенный претензии на «научность», что в моих глазах только усиливает его достоинство. Уэллс просто свободно — и при этом естественно, органично, без малейших признаков натужности — фантазирует, избавляя себя от необходимости все дотошно и «рационально» объяснять (например, главный герой–рассказчик говорит, что даже не пытался объяснить, каким образом могли издавать голосовые звуки подводные существа, не обладающие легкими). «В бездне» полюбился мне еще в детстве, а уже во взрослом возрасте в моем сознании к этому рассказу почему-то очень прочно «приклеилось» определение «психоделический».

Именно на примере таких — небольших и внешне неброских — рассказов очевиден литературный гений Герберта Уэллса.

Во-первых, потрясающая (по тем временам) идея о нелинейности чувственного восприятия пространства (которое, подобно листу, «сворачивается» и может соприкасаться в неких точках). Это к нашему времени сия идея затаскана многочисленными литературными и кинематографическими произведениями (ценность которых в основном близка к нулю либо вовсе ниже оного). Кстати, у Уэллса хватило ума и такта, чтобы не вдаваться в подробные рассуждения об этом феномене — они почти наверняка бы только испортили и запутали рассказ.

Во-вторых, переживания Дэвидсона описаны так, что возникает безупречный эффект присутствия — тот самый фактор, что отличает талант от ремесла. Фантазия автора в этих описаниях не буйствует, но демонстрирует силу и глубину.

Среди произведения малого размера этот рассказ однозначно отнесу к золотому фонду фантастики конца XIX века.

«Великий бог Пан», на мой взгляд, является не слишком удачным литературным экспериментом в ранний период творчества Артура Мейчена. Особенно заметно это сейчас, с позиции XXI века. Идея с хирургическим вмешательством, возымевшим более чем причудливый эффект, выглядит, по меньшей мере, наивно, если не сказать — нелепо. Последующие «ужасные» истории (результат связей некоей «демонической» женщины с некоторым числом мужчин) совершенно не трогают. Разве что в развязке происходит нечто завораживающее [цитирую: «Многократно повторяясь, этот процесс у меня на глазах создавал человека. Я видел, как первичная форма перетекает от мужского пола к женскому, отделяя себя от себя, а затем вновь воссоединяясь. Потом я видел, как тело возвращалось назад к звериному облику, из которого оно раньше вышло, и то, что прежде возносилось на уровень совершенства, низвергалось в пропасти, вплоть до исходной глубины всего сущего. Изначальные основы жизни, создававшие организм, все время сохранялись, в то время как внешняя форма непрестанно менялась»]. Но этого слишком мало, чтобы создать более или менее ощутимое впечатление.

Кроме того, повесть написана очень тяжелым языком; я утверждаю это не голословно, а на основании собственного опыта перевода этого произведения. Могу сравнить с личной практикой переводов рассказов Лавкрафта — там было ощущение легкого плавного скольжения, здесь же я словно кое-как полз.

При всем моем огромном уважении к Артуру Мейчену не могу высоко оценить эту повесть, хотя все же не жалею, что один раз прочел ее.

«Три самозванца» — произведение поистине жанра weird fiction во всей его, как говорится, красе. И во всех смыслах. Роман состоит из множества весьма условно связанных между собой сюжетных фрагментов, которые можно охарактеризовать весьма различно — есть увлекательные; есть довольно скучные; есть элементы, на мой взгляд, откровенно нелепые, а есть гениальные. Понять общий смысл романа крайне проблематично, и я не вижу особого резона сильно ломать над этим голову.

Мне больше всего понравился фрагмент о Черной Печати. В нем изложен необычный взгляд на т.н. «фэйри» (эльфов), в которых автор видит отнюдь не безобидных очаровательных дюймовочек. Особенно мне запомнилась фраза (цитирую): «Могу с уверенностью сказать, что наш благородный язык никогда еще не использовали для передачи таких ужасных текстов». Вышедшая из-под пера 99% писателей, эта фраза была бы воспринята мной не более чем пример не слишком оригинального красноречия с целью искусственно навести атмосферу ужаса. Но Мейчен — не тот автор, который прибегал к эффектному пустословию. И именно поэтому оная фраза, хотя и не вызвала у меня всплеск жуткой фантазии (по причине отсутствия таковой), но все равно заставила проникнуться каким-то чрезвычайно тревожным и загадочным духом.

В этой повести я смог полноценно воспринять только пролог; и «более или менее» — эпилог. Авторские рассуждения в прологе весьма интересны и вызывают настрой увлеченно дискутировать с ними (мысленно, само собой).

Что касается основной части произведения — дневника героини — то читать ее целесообразно, только обладая компетенцией (в определенной сфере) уровня самого Мейчена, либо с помощью столь же компетентных комментариев. Не имея ни того, ни другого, я, к сожалению, в значительной мере потерял эту повесть — мои первые попытки прочтения свелись к крайне поверхностному скольжению по фразам, словам и буквам, которые не синтезировались в что-то осмысленное.

Впоследствии я частично восполнил эту утрату (с помощью комментариев), но большого интереса и впечатления уже не возникло. Поэтому вынужден обойтись без оценки. В принципе, конечно, «Белый народ» нужно обязательно прочесть желающим проникнуть в тайны творчества Артура Мейчена.

Рассказ на одноразовое прочтение (которое займет совсем немного времени), но этот один раз способен, скажем так, «приятно» пощекотать нервы. Сюжет предельно простой; хоррор представлен здесь не столько интригой-саспенсом (она слишком незначительна), сколько, как я определяю это для себя, возбуждением физиологического отвращения. Этого эффекта, кстати, достигнуть совсем не просто, и могу констатировать, что Дэвиду Райли определенно удалось. Фигурирующие в рассказе твари весьма колоритны и отвратительны. Хорошо то, что автор не стал сочинять длинную историю — в этом случае он почти наверняка растерял бы вышеупомянутый эффект.

Рассказ произвел на меня противоречивое впечатление.

С одной стороны, произведение обладает оригинальной сюжетной идеей, написано увлекательно, читается легко, и при этом имеет превосходно компактный размер. Все характеристики из числа моих наиболее высоко ценимых.

С другой стороны… мне было трудно воспринять рассказ по причине использования в нем буддизма, и не просто как антуража, а как ключевого конструктивного элемента. Но «Бог» в буддизме вызывает у меня сильное сомнение; буддизм в принципе не теистическая религия (если уж называть его религией, что тоже небесспорно). Те параллели с богами теистических религий, которые можно найти в восприятии Будды некоторыми буддистскими школами, на мой взгляд, не дают оснований говорить о том, что [цитата] «они верят, что когда перепишут все имена бога, а этих имен, по их подсчетам, что–то около девяти миллиардов, – осуществится божественное предначертание. Род человеческий завершит то, ради чего был сотворен, и можно будет поставить точку». Все это никак не соответствует принципам буддистского учения, в котором нет и не может быть никакого предначертания человеческого рода (к тому же буддизм вообще не оперирует с таким понятием, как «человеческий род»).

По-моему, было бы логичнее применить идею о переборе всех имен бога на другой почве — например, каббале или каких-то европейских мистических концепциях.

На мой взгляд, это одно из лучших произведений Г.Ф. Лавкрафта в жанре собственно хоррора. Но больше всего его выделяет то примечательное обстоятельство, что Лавкрафт создал не просто персонажа, но героя (что ему удавалось крайне редко, да в основном он и не ставил перед собой такой задачи). Герберт Уэст — фигура яркая, харизматичная. И для иллюстрации я просто приведу цитату: «за маской утонченного Бодлера хирургии скрывался мертвенный лик Элагабала гробниц».

В повести, безусловно, немало огрехов (особенно из-за журнального формата), но все равно я нахожу здесь фантазию Лавкрафта плодотворной, сочной, красочной; придуманные им сюжетные ходы и образы помню до сих пор.

Весьма любопытный интеллектуальный продукт, в котором довольно сложно понять осевую идею, но невозможно не увлечься множеством экстраординарных сведений по самым разным темам. Особенную ценность представляют вставки произведений корифеев фантастики и мистики.

Для меня самым примечательным было узнать о личности и деятельности Чарльза Хоя Форта.

К сожалению, киевское издание 1994 года изобилует ошибками, и не могу рекомендовать его к приобретению. Издание 1991 года — только часть книги.

В творчестве Блэквуда есть произведения, в которых автор весьма искусно делает невозможным провести грань между безумием и сверхъестественным — и то, и другое сливаются в экстраординарном. «Крылья Гора» — один из таких рассказов. Я не могу назвать его сильно увлекательным и интригующим. В большей мере было любопытно посмотреть на образ русских в восприятии англичанина Блэквуда.

«Морские пираты» — один из моих любимых рассказов Уэллса, который прочитал с огромным интересом еще в детстве (поэтому и любимый). Сюжет отнюдь не экстраординарный, но в том-то и проявляется талант писателя — сделать увлекательным чтение такой достаточно простой литературы. К самым значительным достоинствам отнесу безупречно созданный Уэллсом эффект присутствия — натуральное ощущение, что наблюдаешь события «вживую», гораздо сильнее, чем от подавляющего большинства фильмов.

Не хотелось бы впадать в бестактность, но не могу не отметить, что меня сильно удивили предыдущие отзывы, в которых критически оцениваются человеческие герои рассказа, в том числе типичный английский обыватель мистер Физон. Действительно ли авторы этих отзывов внимательно читали рассказ? «Экспедиция», в которой участвовал мистер Физон, имела целью отобрать у чудовищ человеческое тело; при этом вооружены члены экспедиции были кое-как, и ущерб, который они нанесли осьминогам, был ничтожным, в то время как эти существа утащили одного из участников и собирались сделать то же самое с остальными. Также существа истребили всех детей и женщин, что находились в находившейся неподалеку прогулочной лодке. И что же — по мнению авторов этих отзывов, сие стоило воспринимать благодушно и смиренно, как безобидный природный феномен? В данном контексте это по меньшей мере странная позиция.

При всей одиозности сюжетной сути этого произведения оно обладает несомненным шармом истории о Синей Бороде, ставшей классикой зловещей тайны. В рамках такого сюжета сложно не создать текст, который будет утомлять или даже раздражать, как оскомина, но Лавкрафту определенно удался миниатюрный шедевр. Более того, мне особенно нравится незначительность действия (того самого «экшна», который у Лавкрафта как раз редко получался интересным и натуральным), что только усиливает психологический эффект.

Что касается отмеченной практически всеми предыдущими рецензентами концовки (которую посчитали слабой), то я не склонен считать ее недостатком. Рассказ очень короткий (и это хорошо, ибо ни к чему растекаться мыслью по древу — это далеко не всегда на пользу), и делать в нем какой-то выдающийся финал означало бы порождать дисгармонию.

С этого рассказа началось мое знакомство с творчеством Лавкрафта, поэтому, наверное, моя восторженная оценка является следствием именно фактора первой любви. Не могу также не отметить того важного факта, что кооперация Лавкрафта с Хейзел Хилд оказалась наиболее удачной и принесла наиболее ценные плоды (сопоставить могу с со-творчеством с Барлоу, но оно, увы, состоялось слишком поздно). Заслуживают внимания и другие результаты этой кооперации.

«Вне времен» — великолепный, гармоничный пример эффектного и эффективного использования «потустороннего космического ужаса»; таких примеров лично я насчитываю не так уж много, и даже у самого Лавкрафта были неудачные образцы.

Рассказ читается с колоссальным увлечением — поистине на одном дыхании. В нем есть некоторые погрешности (в частности, аляповато прописанный культ, а также пресловутый наивный расизм Лавкрафта), но к ним относишься совершенно терпимо. Все мелкие шероховатости сполна искупаются подлинно жутковатым ощущением, которое рождает это замечательное произведение. А я такое ощущение испытывал нечасто

К сожалению, мне не довелось прочесть произведение во втором издании (2010 года), поэтому я не ставлю оценку. Но все же позволю себе сделать предельно краткий отзыв.

Во-первых, надеюсь, что в этом издании, как заявлено автором, устранены многочисленные ошибки издания 1993 года (среди которых особенно бросалось в глаза именование последней династии Срединного государства — Цинями, а не Цинами; это, увы, распространенная путаница).

Во-вторых, хочу отметить, что автору удалось [тут я долго подбирал уместное слово — не «увлечь», не «заинтересовать», ибо все подобные слова в данном контексте выглядели бы кощунственно] привлечь пристальное внимание читателя к не слишком известному феномену русской Гражданской войны, перешедшему границу России и охватившему прежде тихую страну — Халху (Внешнюю Монголию), бывшую тогда частью Китайского государства. Причем, что важно, для усвоения материала не требуются изначальные глубокие познания — книга написана талантливо, добротно. Текст получился весьма доступный и гармонично сочетающий популярный документализм с обилием исторических, географических, религиозных, культурных фактов.

Добавлю также, что не ставлю в отзыве цель комментировать фигуру генерала Унгерна. Безусловно, в ней, как и во всем этом значительном феномене, есть повод ужаснуться. Во многом Унгерн экстраординарен; такова была вся эпоха.

И, главное, хочу предостеречь тех, кто склонен видеть в тех событиях «дикую кровавую азиатчину» и тому подобное. Такого подхода надо избежать. Ничего путного в идеях о «темной Азии» нет и быть не может.

Кларк Эштон Смит не относится к числу моих любимых авторов, но все же хочу отметить рассказ «Дверь на Сатурн», который я прочел в сборнике «Затерянные миры» (кстати говоря, оформление этой книги есть ужас куда более сильный, чем ее содержание). Этот рассказ отнюдь не шедевр, но есть в нем определенная изюминка, благодаря которой он запомнился мне и даже в какой-то степени импонирует. Эта изюминка — наличие элемента легкого юмора. Лично я этот инструмент в творчестве Смита видел всего пару раз, а между тем именно его критически не хватает произведениям КЭС. Слишком уж Смит любит громоздить всякие монструозности, сцены экстраординарного насилия и т.п. От этого быстро устаешь и теряешь вкус.

В качестве примера изящного юмора в «Двери на Сатурн» приведу упоминание о человекоподобных птицах стилитеанах (одних из обитателей оной планеты), которые селились поодиночке, каждая в своем доломитовом гнезде, где годами размышляли о космосе, периодически выкрикивая друг другу мистические слова «йор», «йир» и «йуп», выражавшие непостижимо логичную последовательность эзотерических мыслей.

Какая красивая, грациозная фраза, благодаря которой сюжет воспринимается намного легче и органичнее (в том числе и присутствующие в нем элементы фантастики и хоррора)!

«Мейстер Леонгардт» — для моего восприятия один из самых сложных рассказов Мейринка. Причина в том, что он написан весьма сумбурно, и это не дефект или авторская слабость, а сознательный художественный прием. Причем исключительно сильного эффекта. Читателю приходится сталкиваться со стремительно вращающимся калейдоскопом событий, идей и накаленных эмоций; лично я спустя короткое время ощутил запутанность и недоумение. Поэтому советую читать не спеша, предельно вдумчиво, но и не насиловать свое сознание. Пусть восприятие течет естественным путем.

Мне же было поначалу сложно воспринимать текст, изобилующий страстями; в итоге первая попытка прочтения рассыпалась бессвязными фрагментами. Тут и «неортодоксальные» тамплиеры с их знаменитым Бафометом и крестом–свастикой, и Рок, тяготеющий над мужчинами семьи (к коей принадлежит заглавный герой), и мирская суета, и многое другое, включая «восточный» завет, данный Леонгарду его отцом: «Взирай на мир, как на бездушную написанную картину, и не трогайся ею», а также «Пусть время течет мимо тебя, как вода». Есть только Настоящее, заключенное в тебе самом, а все внешнее есть лишь тени и испарения. Я не могу назвать рассказ «Мейстер Леонгардт» буддистским по духу (в нем есть существенные противоречия этому Учению, и прежде всего тема человеческого «я»), но это не важно. Важно, что Мейринк, как всегда, своим творчеством наводит читателя на мысли «о чем-то большем».

«Часовых дел мастер», как и многие другие маленькие рассказы Густава Мейринка, практически не имеет сюжета, но от того воспринимается еще более выразительным. Собственно, его цель — выразить идею. Идею, как всегда в творчестве Мейринка, одновременно и простую, и сложную. Эта идея связана с аллегорией сердца как часов — сердца, символизирующего полноту и гармонию (или ее неполноту) жизненных свойств.

Идея автора в этом рассказе сформулирована предельно четко, в виде двух латинских изречений:

Summa Scientia Nihil Scire (высшее знание — ничего не знать)

Nihil Scire — omnia posse! (ничего не знать — все уметь!)

Что сие значит? По этому поводу я могу рекомендовать чтение многочисленных даосских и буддистских текстов. Впрочем, в них можно заплутать. А рассказ «Часовых дел мастер», как талантливое художественное произведение, обладает разительным психологическим эффектом, и в этом его великая ценность.

Воспримут ли его люди, чья жизнь строится на получении аттестатов и дипломов и последующей продаже себя и своих знаний на работах? И если воспримут, то как? Это уже, как говорится, сложный вопрос.

«Белый какаду доктора Хазельмайера» — один из многочисленных миниатюрных шедевров Густава Мейринка. Сюжет прост, идея, в общем-то тоже, и заключается она в том, что душа человека есмь птица, томящаяся в оболочке тела и оковах закосневшего разума.

В силу малого размера этот рассказ, наверное, и не заслуживал бы отзыва (только высшей оценки), но я хочу обратить внимание на один характерный для творчества Мейринка аспект.

Как всегда, безупречно поставленный диагноз: <…> удалось мне в полной мере осознать тщету земного схоластического умствования <…>

А что дальше? Дальше речь о живой непосредственной радости жизни.

И если с диагнозом все предельно понятно, то что есть оная «живая непосредственная радость жизни»?

В рассказе представлен красивый художественный образ, только как это обрести в своем бытии?.. Сколько ни читаю Мейринка, ничего не постиг.

Конечно, это нисколько не умаляет достоинств его творчества, которое всегда дарует эстетическое наслаждение. Да и присутствие в этом рассказе доктора Сакробоско Хазельмайера — одного из мейринковских персонажей, что обладают колоссальной гротескной харизмой — есть несомненный плюс.

Мне не очень хотелось писать отзыв на «Данвичский кошмар», поскольку считаю это произведение откровенно слабым, но ввиду моего глубокого почтения к Лавкрафту я не склонен к публичным критическим выпадам в адрес его творчества. Пишу только потому, что обратил внимание на то, что во многих предыдущих отзывах рассматривается тема «пугает / не пугает». Честно говоря, мне не понятно, как можно испугаться от литературного произведения человеку с обычной психикой в конце XX–XXI веке. Лично я от литературы никогда не испытывал чувства именно ужаса (при том, что переживал много других глубоких эмоций). В детском и подростковом возрасте, бывало, пугался некоторых фильмов, но там другой эффект.

Для меня же основным принципом оценки произведения weird fiction (единственный, который я читаю) является не «ужасность», а увлекательность. «Данвичский кошмар» принципиально не увлекателен. Из достоинств могу отметить только атмосферную локацию (в этом отношении, считаю, Лавкрафт безупречен практически во всех своих рассказах и повестях). А вот сюжет невнятный. И, самое главное, на все его протяжении на периферии сознания гнездится мысль о том, что Могущественные повелители Чужих Миров породили на Земле что-то… малохольное, прошу прощения за гротескное слово. Что же это за «титанический монстр», что смог погубить лишь несколько злосчастных коров и людей? А идея о том, что Властители Древности способны отступить от каких-то бормотаний (т.е. «заклинаний»), всегда казалась мне попросту абсурдной.

Резюмируя, приведу гениальную цитату из рассказа еще одного классика weird fiction — изумительного «Великого Ноктюрна», вышедшего из-под пера бельгийца Жана Рэя:

«…невозможно достичь сферы действия падших ангелов: для этих последних люди представляют столь мало интереса, что они не считают нужным покидать свое пространство, дабы непосредственно вмешиваться в нашу жизнь».

И хотя, безусловно, существуют особые «посредники», все же я не считаю правильным в жанре weird fiction скатываться к банальностям — убийствам и «заклинаниям». Этого полно в других сферах литературы.

«Кардинал Напеллус» повествует о бывшем члене некоего религиозно-мистического ордена. Братья, состоявшие в этом ордене, занимались укрощением страстей — путем направленного на себя насилия (самобичевания), поливая своей кровью персональные синие акониты (кстати, ядовитые растения). Художественный образ весьма впечатляющий, как и всегда у Мейринка.

Тема страстей проходит красной нитью через творчество австрийского гения. В данном произведении поднимается вопрос о том, как избавиться от страстей. И я не имею ни малейших оснований возразить развитию сюжета — для главного героя насильственное подавление страстей приводит к трагическому результату. Сначала ренегатство, потом откровенно нелепое и нарочитое мировоззрение (то, что называется «в пику» старой жизни). В конце — безумие. Что еще хуже смерти. Ибо смерть, как учат религии, есть начало новой жизни. А безумие — не жизнь и не смерть.

Как же избавиться от страстей? Определенно не насилием. А если не получается просветлением, то тогда лучше, как говорится, не дергаться. Если не можешь стать прозревшим мудрецом, тогда живи просто.

Можно сколь угодно рассуждать о ничтожных житейских волнениях простых людей, но я считаю, что это лучше, чем грубая противоестественная ломка себя (без светлого осознания), неизменно приводящая к краху. По этому поводу приведу фразу из даосского трактата «Чжуан-цзы»: «Если не можешь побороть себя, тогда живи, как живется, и не насилуй дух, — сказал Чжань-цзы. — Не уметь себя побороть и притом насильно себя удерживать означает «быть раненным дважды». А тот, кто «ранен дважды», долго не проживет».

Рассказ доступен в интернете в русском переводе под названием «Клуб гашишистов». Любопытно, что это произведение основано на «реальных» (я специально беру в кавычки, ибо в данном контексте это слово выглядит слишком курьезно) событиях, происходивших в парижском салоне Le Club des Hashischins в 1840-х годах. Теофиль Готье был одним из его посетителей, наряду со многими другими корифеями французской культуры той эпохи.

Писать об этом рассказе длинный отзыв считаю ненужным, так как, во-первых, он довольно маленький (на 10 минут чтения); во-вторых, тематика слишком скользкая, и мне бы не хотелось брать на себя риск и ответственность.

Скажу лишь, что рассказ сто́ит прочесть не ради сюжета (коего там по большому счету нет), а ради впечатления от процесса, которое автор передает с гениальной выразительностью. 10 минут чтения — это 10 минут удовольствия от дикого галлюциногенного юмора и череды безумных экстатических пассажей. Цитаты:

«Именно сегодня нужно умереть от смеха».

"<...> гашишист Ромео забыл бы Джульетту, бедное дитя напрасно бы простирало с балкона свои алебастровые руки, так как Ромео не поднялся бы к ней по шелковой лестнице». [эта фраза способна рассмешить до степени едва ли не падения со стула]

«Время умерло, – говорили они. – Больше уже не будет ни годов, ни месяцев, ни часов. Время умерло, и мы должны его похоронить».

Для справки также добавлю, что зеленое «тесто», присутствующее в рассказе — давамеск.

Название рассказа Густава Мейринка (который, кстати, в 1927 году, то есть много позже времени написания этого произведения, принял буддизм) «Будда — мое прибежище» отсылает читателя к понятию «сарана» (на языке пали: убежище), которое соотносится со свободой от обусловленности. В буддизме, к слову, есть понятие о Трех Убежищах — Будде, Дхарме и Сангхе.

Я являюсь большим поклонником творчества Мейринка, и особое место в моей душе занимают именно такие его произведения, идеально сочетающие лаконизм и невероятную художественную экспрессивность. На нескольких страницах разворачивается потрясающая история человека, обретшего Просветление.

Здесь же Мейринк передает буддистское представление о жизни (в обычном смысле), стремление к которой несет страх и скорбь; упоминается учение Будды Гаутамы о страданиях. Хотя, замечу, мой опыт наблюдений показывает, что жители стран буддистских культур весьма жизнелюбивы и вовсе не сторонятся обычных мирских радостей и горестей. Полагаю, это вопрос очень тонкий, требующий глубокого вникания; со стороны же сложно судить.

Интересен образ песчинок, трепещущих на стекле под действием движения смычка — мне пришла в голову ассоциация с дхармами: как пишут источники, «Дхармы мгновенны, непрерывно появляются и исчезают, их волнение и образует человека (или другое существо), воспринимающего мир».

Снежинка, проникшая через щель в дырявом потолке — наводит на мысль о выходе за предел; по этому поводу советую познакомиться с Сутрой Сердца Праджняпарамиты.

Особое значение уделю следующей фразе (текст в переводе Е.Бертельса):

«Этот мир не настоящий мир — он ясно почувствовал это.

Этот мир не настоящий мир, не возникающий, не преходящий и не вновь возникающий — это стало ясно ему».

На мой взгляд, было бы целесообразно избежать в переводе слова «настоящий», поскольку оно слишком прочно наводит на представление об «иллюзорности мира», трактуемое не в буддистском смысле. Здесь слово «настоящий» синонимично «текущему», или «сиюминутному», но я уверен, что большинству читателей сразу придет в голову понятие «реальный» (пресловутая объективная реальность). Что может начать цепочку рассуждений либо в духе дихотомии «реальный — нереальный миры», либо, что еще хуже, в соответствии с идеями типа фильма «Матрица», в котором «нереальный» мир целенаправленно моделирован. К буддизму это не имеет никакого отношения, а буддистское понятие иллюзорности подразумевает «преходящее» — и это слово совершенно справедливо присутствует в приведенной мной цитате. Именно на него следует обратить пристальное внимание.

Поскольку произведение небольшое, сложно написать отзыв, не вскрыв сюжетную интригу. А она есть, и является безусловным достоинством рассказа. Если формулировать совсем коротко, то скажу так: популярная в литературе идея Мирового Разума здесь реализована нетривиально. И это не может не вызывать интереса и уважения к автору.

Из недостатков отмечу лишь явно затянутую первую часть, в которой, в частности, присутствует совершенно ненужная романтическая линия. К счастью, сюжет это не разрушает.

Рассказ поражает своей банальностью — возмутительной даже для 1969 года. Безликий сюжет завершается совершенно невнятной концовкой, после которой возникает стойкое раздражение, характерное для бездарно потратившего свое время человека.

Поставил оценку «2» — в сравнении с низшим баллом добавил один только за присутствующее в заголовке имя Лавкрафта. Хотя, положив руку на сердце, за это можно было бы балл и отнять.

Чем больше читаю материалов по даосизму, тем больше убеждаюсь в том, что Мейринк либо явно знал, либо ощущал многие принципы этого древнего китайского учения. Есть в даосизме такое понятие — у-вэй (無為), то есть «недеяние». К нему же относится и отрицание желаний (кои в рассказе Мейринка суть есть пиявки, уничтожающие время человека).

С другой стороны, надо отметить, что даосизм всегда был маргинальной философией (ее нельзя путать с возникшими позже религиозными обрядами, которые весьма популярны в Китае). А в рамках обычного «нормального» мира отсутствие желаний всегда ассоциируется с депрессией и апатией, то есть психическими расстройствами.

Тем не менее, я считаю, что такое учение (равно как и творчество Мейринка) должны быть. Хотя бы для того, чтобы люди глубоко задумывались о своей жизни.

Я поставил «Белому Доминиканцу» оценку 10, хотя могу честно признать, что по результатам нескольких прочтений не воспринял это произведение целостно. Для меня сюжет романа слишком тяжеловесный, а язык — местами слишком яркий и пронзительный (хотя, возможно, это скорее вопрос перевода). Поэтому изложу не отзыв, а лишь три небольших мысли: о том, что более всего привлекло мое внимание

Во-первых, упоминание в романе «культа Красоты», выдвигаемого лже-орденом и лже-пророком. Первый раз я читал произведение в 1995 году, и тогда не придал этому никакого значения. Но сейчас, в свете определенных феноменов в нынешнем мире, склонен думать, что этот культ весьма опасен.

Во-вторых, интересна идея Мейринка о Творце, пребывающем в Вечности, и творении, которое избирает путь Странника, пребывающего в Бесконечности (речь о главном герое).

В-третьих, меня, как любителя китайской культуры, не могло не «зацепить» присутствие в романе т.н. «даосского меча» (формулировка в русском переводе). Что это за меч? Не знаю, как это сформулировано в немецком оригинале. Суть в том, что есть понятие меч дао (иероглиф 刀; на самом деле, к слову, это односторонний, а не обоюдоострый, как в романе, меч. Двусторонним в Китае был меч цзянь, которым действительно пользовались для самозащиты в путешествиях даосские монахи), и есть философское понятие Дао (иероглиф 道). Это типичное для китайского языка явление — омофоны, на игре которых, кстати, построено много рассуждений и аллегорий.

Мне сложно сказать, какие представления о даосах были у Мейринка. Возможно, далеко не соответствующие тем, что общеприняты. Но ведь в такой литературе, как у Мейринка, в любом случае — Иной мир. И если в нем фигурируют, например, тамплиеры, для которых характерны не псевдохристианские войны или коммерческие операции (как в «реальном» мире), а алхимия и прочие эзотерические поиски — то почему бы в этом мире не быть и Иным даосам?..

Далеко не все сатирические рассказы Густава Мейринка могу отнести к ценному для себя чтению, но «Коммерческий советник Куно Хинриксен и аскет Лалаладжпат-Рай» — важное исключение. Сарказм писателя (человека кристальной честности) нацелен на отвратительную манеру Западной цивилизации всё обращать в свою жалкую выгоду. В данном случае предметом выгоды оказывается чужая мудрость. Выгода, конечно, показана утрированно (в форме прямой коммерческой пользы), но, думаю, это художественное выражение той выгоды, что извлекали всевозможные теософы и им подобные, гнусно спекулировавшие идеями восточных учений.

В наше время тема тоталитарных (включая сатанистов) сект в литературе представлена обильно, и лично для меня она не представляет особого интереса. Но произведение 1908 года, тем более принадлежащее перу такого маститого автора, как Алджернон Блэквуд, заслуживает внимания.

Блэквуд прибегнул к приему мистицизма (здесь дьяволопоклонение — не просто акт безумия, но обращение к вполне реальному князю мира сего); в чьем-то восприятии это усилит художественный эффект, в чьем-то, скорее, ослабит. Но это не суть важно. На мой взгляд, ключевым моментом произведения является констатируемый Блэквудом (устами знаменитого Джона Сайленса) факт, что страсти характерны для зла и порочности; праведники же невозмутимы и бесстрастны. В этом ключе становится вполне понятным, отчего дьяволопоклонниками стали члены монашеской братии. Фанатизм (в частности, в христианстве фанатизм означал непрестанный поиск человеческих грехов и бесовских козней) неизбежно приводит к злу. Хотя, впрочем, обычно в завуалированной форме (как, например, инквизиция).

Есть расхожее выражение, которое, как правило, несет на себе черты юмора, иронии или сарказма: «устами младенца глаголет истина». Густав Мейринк, написавший резкий, острый и беспощадный рассказ «Женщина без рта», вложил истину в уста негра — колдуна вуду родом с Гаити, наркомана и сумасшедшего. От того эффект воздействия еще сильнее. Я приведу цитату — последнюю фразу произведения:

«Все вы, белые, обречены и погибнете от ядов, пред дьявольской силой которых вам не дано устоять. И одним из этих роковых для вас зелий будет женская страсть, ибо вам, духовным кастратам, нечего ей противопоставить. И тогда исполнится предначертанное, и мы, черные мужчины, воссядем на престоле мира сего…»

Истинным — и главным — здесь является дефиниция «духовные кастраты». Остальное (черные мужчины; или мифическая женская страсть (в контексте любви) — что это вообще такое? — нелепая романтическая фикция) есть детали, которые, на мой взгляд, уже не имеют принципиального значения. Да и имя Лилит, упомянутое в рассказе, не привлекло моего внимания, так как нахожу этот образ надуманным и для себя не интересным.

Но «духовные кастраты» — феномен абсолютно реальный и видимый повсюду. И дело тут не конкретно в одной белой расе — она лишь находится в авангарде определенной цивилизации, первой приняв менталитет и процессы, приведшие к этому состоянию.

Рассказ Алджернона Блэквуда «Страна Зеленого Имбиря» — для меня яркий пример применимости выражения «краткость — сестра таланта». Всего на нескольких страницах автор создал интересный сюжет и изложил глубокую, хотя и простую, в принципе, идею.

В начале повествования главный герой находится на перепутье (первый раз употреблю ключевое слово «путь»; здесь в словоформе). Блуждая по городу, он забредает в старый порт и находит лавку антикварных и экзотических предметов, где его внимание привлекает старинное китайское зеркало, на раме которого написано: «Кто посмотрит в меня — убьет и сам будет убит».

А затем он убивает лавочника и… видит со стороны свое же мертвое тело, затем, так же со стороны, видит самого себя — живого — заглядывающего в лавку… И, наконец, видит, что зеркало исчезло; осталась только рама, на которой теперь написано «Человеку дано десять тысяч путей, но каждый должен выбрать свой собственный». Снова слово «путь», которое навело меня на мысль о «дао». Кстати, устойчивое выражение «десять тысяч», описываемое иероглифом 万, является чрезвычайно важным понятием в китайской культуре.

Герой обретает свою судьбу и гармонию, становится писателем. Полагаю, смысл сюжета можно определить выражением «сознание определяет бытие». Зеркало есть аллегория врат в свое «я»; герою нужно было убить самого себя, точнее — свои отражения (тут, кстати, мне вспоминается рассказ другого великого писателя, Густава Мейринка — «Зеркальные отражения»), фантомные образы, ложные ипостаси. Убить себя [с своем сознании], чтобы обрести себя.

Не знаю, можно ли соотнести «Страну Зеленого Имбиря» с даосизмом, но в моем восприятии рассказ, возможно, в каком-то смысле является художественным воплощением этого учения о Пути.

Мне пока довелось прочесть лишь два крупных по объему произведения Жана Рэя — «Мальпертюи» и «Город Великого страха». Нельзя не отметить значительный контраст между этими повестями (кстати, такое разнообразие я в данном случае оцениваю как признак высокого писательского таланта Жана Рэя).

Сложный для восприятия «Мальпертюи» представляет собой насыщенную гнетущей атмосферой мистику, фантасмагорический концентрат эмоциональной экспрессивности.

«Город Великого страха» для восприятия намного проще, хотя он тоже обладает замысловатым сюжетом. Жанр этой книги совсем иной —детектив. И в свете именно этой жанровой принадлежности я сразу определю недостаток «Города». Интрига, как главный атрибут детектива, реализована Рэем, на мой взгляд, превосходно, а вот развязка показалась мне слабой. Настолько слабой, что поначалу я даже сгоряча поставил «6», хотя потом, конечно, одумался и повысил оценку. Тем не менее, развязку я считаю, если можно так выразиться, слишком грубо-криминальной, вплоть даже до некоторой вульгарности.

Но этот недостаток я признаю терпимым, так как в «Городе Великого страха» много достоинств, которые с лихвой окупают его. При моем прохладном отношении к детективному жанру (причем здесь некоторые эпизоды написаны еще и в нуарном стиле), я ни разу по ходу действия не испытывал подавленного ощущения — напротив, было увлекательно; мое сознание легко текло по интересному сюжетному руслу повести.

Огромный положительный фактор — изумительный сочный язык, характерный для шедевров Жана Рэя. Именно благодаря ему образы персонажей (жителей типичного провинциального английского городка Ингерсхэма), что называется, попали в золотую середину — они и не примитивно-схематичные, и не отягощены обилием черт в духе психологического реализма. Все герои с первых строк их появления в действии воспринимаются как живые.

Также мне очень понравились мрачно-зловещий пролог и задумичвый эпилог (существенно сгладивший мое обескураженное впечатление от развязки), в которых Жан Рэй набрасывает на свою повесть изящную вуаль Сверхъестественного.

Напоследок хочу отметить то ценное свойство «Города Великого страха», что, несмотря на его принадлежность к детективному жанру, это произведение отнюдь не на однократное чтение. Все мои последующие прочтения доставляли удовольствие и интерес, невзирая на закрытость интриги.