Из 4-х эталонных романов Уэллса этот мне меньше всего по нраву. В нём много текста, напоминающего подробную сводку с фронтов какого–то военного корреспондента. И это в целом снижает его художественную ценность. Но все же его появление на свет естественно : после трёх предыдущих книг, на уровне подсознания понимаешь, 4-я должна быть именно такая – ставящая перед фактом противоречия прогресса человеку не только отдельных выскочек, но и широкие массы, что недостижимо без демонстрации разрушений войны.

Это произведение сподвигло меня на три разношерстные умозаключения.

1) Кто такие марсиане? Это существа, у которых степень технологического развития обратно пропорциональна их изначальной природе (или красоте, если можно так выразиться). В сущности, это инвалиды – калеки. Но имеющие превосходные костыли в виде уникального оружия. Этим они, конечно, и интересны. Но… Люди – это существа, жизнь которых подавлена собственными изобретениями, — как и у марсиан. В чём тогда разница? Наверное в том, что человечество ещё не деградировало настолько сильно, но увлечённое стекляшками и бусами, с которыми можно отождествить и марсианское супероружие, истово мечтает об ускорении деградации…

2) Рассказчик настолько дотошно фиксировал свои метания по неказистым местечкам графства Суррей на фоне помпезной агрессии инопланетян, что у меня возникло подозрение не является ли весь роман закамуфлированным путеводителем по данной административной единице, с включением в обзор некоторых частей Миддлсекса, Эссекса и Лондонского графства. Может быть, уничтожение силою литературного таланта этих мало кому известных посёлков и пригородов, суть латентная реклама одного из британских «медвежьих углов», служащая для превращения их в туристическую мекку? И вправду, нашествие марсиан, избравших для употребления своего сверхоружия условный Шеппертон (и К), делает этот последний более заманчивым пунктом для проявления любопытства неким праздным путешественником. Как бы там ни было, за короткое время я стал разбираться в географии Суррея ничуть не хуже его усредненного жителя. Уокинг, Уэйбридж, Чобхем, Мэйбери, Лезерхэд, Байфлит, Оттершоу и прочие невзрачные городки, аккуратно локализованные мною на карте, здорово мешали сосредоточиться на самих марсианах, к сожалению не имевших ни имён, ни способности быть словесно понятыми землянами. Читая роман, мне казалось, что главный герой, прежде самого инстинкта, требующего физического выживания, генерировал в себе педантичное осознание названия населённого пункта, в пределах которого он пытался уберечься. Такая академичность напоминает мне ситуацию, во время которой жертва, вместо того чтобы избегнуть смерти, тратит последние силы на выяснение имени своего убийцы. И если уж продолжать аналогии, то это скрупулёзное перечисление мест, связанных с деятельностью «преступной марсианской группировки», можно оправдать английской привычкой превращать унылую повседневность бытия в остросюжетный детектив, где место злодеяния играет важную роль в расследовании.

3) Самый понравившийся момент — чёткое изложение артиллеристом реальности нового (марсианского) порядка на Земле. Этот рассказ занимателен тем, что на эмоциональную неготовность слушателя (а вместе с ним и читателя) принять господство марсиан как должное, накладывается логическая рассудительность канонира, который с расстановкой поясняет его полезность для большинства людей, не созданных для свободы хоть с марсианами, хоть без марсиан. Какая разница кто твой внешний господин, если тебе всё равно кого и чего бояться? Может лучше если твой хозяин монстр — не нужно уже и стыдиться своих страхов (даже самых нелепых). Они обусловлены чудовищем с другой планеты, а значит поём старые песни : «человек от природы добр» и «зло в мире от чудовищ, а не человека»…

P.S. «Война миров» — это конфликт, разразившийся в больничной палате между двумя пациентами за более удобную койку в отсутствие Врача.

Невидимый человек — это так необычно... Но что ему надо? Стандартный пакет. С помощью науки быстро достичь определённого уровня власти и благосостояния, «без науки» достигаемых слишком медленно и постепенно. Внешне став не таким как все, получить более лёгкий доступ к тому, чего подспудно желают-таки все. То есть, цели Невидимки совпадают с целями обывателей — отличие лишь в «прозрачности» телесной оболочки, которая и определяет границу между высшим и низшим, которые по сути одно, но по произволу — различны. Это идеология провинциала, получившего в свои руки мощное тактическое оружие — невидимость. Благодаря этому качеству он может ускорять контакт с вожделенным, но из-за данного же свойства замедляется процесс извлечения выгоды от достигнутого. Не зря он дважды пытался найти «видимого» сообщника — именно наличие послушного ему зримого персонажа давало решающее – стратегическое — преимущество. Но соприкоснувшись с чудом обыкновенные люди почему-то с особенным упорством держатся за свою заурядность. В этом есть некий психологический закон — взять малое от великого, а затем сдать великое в полицию.

В сущности, эта пресловутая невидимость — дополнительная забота. Она — тяжесть. Масштаб открытия требовал напарника для учёного, тем более что масштаб личности последнего катастрофически отставал от уровня производимого им опыта. Чтобы поддерживать в силе плюсы своего положения нужно перед кем-то раскрыться, проявить слабость доверия — и, как ни крути, этим ты попадаешь в зависимость от другого человека. Доверительность обернулась против главного героя и, пытаясь приобрести от тайного инструмента ну хоть какую-нибудь — пусть и преступную — пользу, — он объявляет террор маленькому городку. Террор — от бессилия найти человека, который так же загорелся бы чудесными возможностями лихого изменения реальности, как и их первооткрыватель. Террор — для осознания маленькими людьми насколько гениальное открытие он совершил, ибо без насилия глубоко осознать это – как показали события — им было очень сложно.

Гриффин силён интеллектом, но беден эмоционально. Из-за этого, в принципе, так скоропостижно и закончилась его невидимая эпопея. Он был чрезмерно прямолинеен в поступках, и его настроенность на провозглашение невидимости законом, заряженность на установку «кто невидим – тот и прав» в конечном итоге и привела к предсмертному удару лопатой по голове. Бесхитростная лопата оказалась «технологичнее» его замысловатого изобретения.

Видимое тело хорошо скрывает невидимые злые мысли (к которым склонен всякий человек), может быть поэтому телесность, превращенная в тайну, утратила функцию сдерживать их поток. И вообще, здесь прослеживается присущая и «Машине времени» и «Острову доктора Моро» да и всякой твёрдой уверенности во всесильность науки магическая процедура обретения высшей природы методом комбинации земных элементов. Непостижимым в человеке принято считать душу, дух, Бога; постижимым же – внешнюю материальную скорлупу. Но в романе физические параметры индивида перескакивают в область сверхфизики средствами самой физики. Алхимия в чистом виде. Колдовство. Стоп-стоп! Используем эвфемизм : это – наука. Зачем людей пугать? Они же пришли читать научную фантастику, а не сказку или фэнтези. Так пусть продолжают верить, что для превращения в божество «достаточно одной таблэтки» (для пущей научности завернутой в заводскую упаковку).

Социальный аспект книги тоже значим, но мне интересен окончательный вариант реакции общества на «сногшибательную» индивидуальность, и рефлекс одиночки на любопытствующую толпу. Айпингский и бэрдокский социумы поступили с личностью Невидимки точно так же, как иудеи с невинным Христом – фактически распяли, хотя Гриффин пострадал все-таки не за правду, а за невидимость – понятие техническое, а не нравственное. Ну а со своей стороны Человек-невидимка напоминает одного из бесёнышей, орудующего внутри окрестного общества словно оно библейское стадо свиней, которое надо — как по написанному в Евангелии – сбросить с крутизны в море. Хотя, конечно, местным обитателям далеко до таких уничижительных характеристик, но здесь главное раскрыть нутро Невидимки – чему тождественен он, когда возвещает террор. Однако учитывая, что смерть Невидимки отражается в посторонних глазах, то его иррациональная борьба с видимым скоплением обывателей в чём-то напоминает сопротивление небытию как таковому.

Если кратко резюмировать : за невидимость Гриффин пожертвовал своим отцом; за множество технологических побрякушек современное человечество пожертвовало верой в Бога-Отца; судьба Невидимки нам известна; понимают ли сегодняшние люди свой жребий? — вряд ли…

Есть безумно талантливый учёный. И есть научный эксперимент, выходящий за рамки человеческой этики. Разум обывателя не может сдержаться, чтобы не соединить их в одно целое. Ну вот такой он немощный человек — не может сказать соблазну «нет!» В результате этого синтеза образуется страдание у того, над кем опыт производится. Но он производится как правило над самим обывателем. Тогда почему последний голосует за его проведение? Все просто : большинству нравится сравнивать себя с одиноким естествоиспытателем, чем с тривиальной жертвой его исследований. Интуитивно каждый хочет повторить «подвиг» Адама и попробовать на вкус запретный плод дерева познания добра и зла, но никого не интересует что будет дальше со всем грешным человечеством.

Доктор Моро — это посредник, с помощью которого человек с западным мышлением идет к Прекрасному. К Красоте. Посредник этот, как кажется, со скрытыми изъянами, но специалист он явно превосходный. Он ведёт всех к безупречности формы, за которой можно замаскировать всё что угодно — в том числе повадки садиста. Но главное — техническая сторона дела. Боль, мучения подопытных могут быть даже полезны — они создают над экспериментатором ореол «проклятого гения», «поэта», творящего своё искусство посреди прозаических стонов жующих и быстро размножающихся существ. И разве вскрытие очередной живой плоти нельзя уподобить открытию новой вселенной? Ведь он страстно жаждет общения с «чистым разумом», которому решительно старается угодить, принося в жертву неразумных – неисчерпаемый ресурс для кормёжки уже растолстевшей на «христианских харчах» науки. Чтобы показать приземленному зверью постижимый только ему идеал — приходится потрошить несчастных, не способных без калечения познать истину красоты его собственной – людской — природы. В них он видит несовершенный безличный материал, требующий исправления, а они в нем – бога, заслуживающего смерти. Да, в конце концов они убивают его, но где после этого искать убежище от жестоких инстинктов, опасных для них самих? Вот и выходит, что качество совершенствования равно силе мук, которые ты испытываешь. Хочешь иметь надежду – мучайся, не желаешь переносить терзаний – погибай. Не отсюда ли западные тенденции искать утешения у серийных убийц — новых исповедников душ своих жертв? И чем изощрённей убийство, тем бОльшая награда трупу на небесах. Если много крови на земле – значит много и блаженства на небе. Страшные вещи… Но все они исходят из логики западного миропредставления, которой чётко следовал и доктор Моро…

Откуда такое варварство? Где его исток? Он в изначальном смешении на Западе духовной и политической власти. В принятии Католичеством формы политической корпорации, внешнее вхождение в которую документально определяло посмертную участь души. Собственно, и означает это то, что целый Рим вкусил запретное яблоко. Это смешение с запрещенным и стало тем семенем, из которого проросла вся западная культура, где место доброты занял закон. Пока это казённое добро формулирует Папа Римский – это еще полбеды, но с течением времени в этой культурной традиции рождаются все больше уникальных любителей творить добро и вещать правду от себя. Растут как грибы религиозные секты. Проникают эти течения и в западноевропейскую литературу, где герои, защищенные писательской индульгенцией, вовсю калечат читателей вначале с помощью приторной добродетели, а затем и тягчайших преступлений – а как иначе, если писатель – человек почтенный и уважаемый. Возвращаясь к доктору Моро – этому наследнику римских притязаний на универсальность, — следует признать его пленником системы, запрограммированной на производство персон, безжалостно преступающих черту, но так и остающихся в пределах «родительского дома»…

Уэллс, как известно, был убежденным материалистом. Но тогда каким способом это ограниченное научными законами мировоззрение сообразуется с неистребимой потребностью человека в свободе? Перемычкой между ними выступает прогресс. Материальный, конечно же. Прогресс — это некое пространство, которое начинает ощущать внутри себя человек, когда видит вокруг себя массовый энтузиазм, спровоцированный усилением роли науки и техники на повседневную жизнь всех и каждого. Но даже если у человечества уже есть автомобиль и самолет, все равно по старинке не хочется умирать как отдельная человеческая единица. Что делать? Атеистическая мысль кипит, пытаясь отнять у религии и этот бастион. В итоге решение есть : оккупировать техникой всю живую ткань исторического процесса и дать право механизму судить — где исторический человек прав, а где виновен. Данный роман представляет нам один из вариантов этого «беспристрастного» вмешательства — устройство, предназначенное для проникновения в эпохи, вряд ли бы добровольно согласившиеся на принятие внутрь себя чужеродного элемента. В сущности, это насилие. Но для изобретателя — это желанная свобода, хоть и суррогатная. Путешествие по времени таким образом следует мыслить как материалистическую замену религиозной веры в бессмертие человеческой души. Да и замену души как таковой сконструированным вместо неё протезом с условным названием «Машина времени». Личность, у которой вместо сердца техническая способность перемещаться и лавировать по непринадлежащим ей лично временным отрезкам, никогда не вызовет доверия, как не вызывает его и субъект, относительно которого сложно решить жив ли он или мёртв. Следовательно, если завершить логическую цепь моих рассуждений, машина времени — это гроб, одна из его «прогрессивных» разновидностей, с привлекательным названием, напичканная механикой и электроникой, чтобы всякий рискнувший воспользоваться её «перемещающей» услугой раньше срока не заметил подвоха, и запаха сырой земли...

К чему это я? К тому, что намного приятней читать хорошую книгу, когда не идёшь по магистральному пути её истолкования.