Ричард Миддлтон (1882 – 1911) многим известен как автор веселого рассказа «Корабль-призрак»; прочитав его, можно подумать, что автор работал в лучших традициях «легкой» английской прозы рубежа веков. Но на самом деле этот эстет, погруженный в себя, «сумрачный гений», который совершил самоубийство в 29 лет, писал о другом и по-другому. И жизнь Миддлтона, и многие его рассказы – очень мрачны, юмор кажется скорее «черным», а эстетская поза исключительно убедительна. В общем, непонятый классик…
Миддлтон не любил факты – он предпочитал фантазии. Посему рассказы о предках-шотландцах, о древнем роде и о столь же древнем семейном бизнесе можно смело отнести к сфере легенд. Самым убедительным изложением автобиографии стала повесть под названием «Позавчера»; воображение юного героя не может не произвести на читателя впечатления. Единственное, с чем можно сравнить эту небольшую книгу – «Вино из одуванчиков» Брэдбери; я еще могу поставить рядом автобиографию Чарльза Финнея, на которую Брэдбери явно ориентировался, и «Дни грез» Кеннета Грэма. «Тьма и одиночество», «зловещие планы мести» и «кошмары» переполняют эту книгу, но исключительное дарование юного героя преображает все темные силы; в итоге создается исключительно гармоничная феерия. Становится понятно, что детство писателя было счастливым, но уже в детстве были заложены все те травматические переживания, которые привели Миддлтона к трагическому финалу.
Миддлтон в маскарадном костюме
Закончив школу, Миддлтон нашел «обычную» работу – он стал клерком в страховой компании в 1901 году и продолжал трудиться до 1907 года. Этот период его жизни документирован в «Дневнике клерка», опубликованном Джоном Госвортом и Эдгаром Джепсоном в 1933 году. Служащим Миддлтон был старательным, но гораздо больше его занимали книги и «странствия души», он мечтал, сочинял и фантазировал. Хотя писал он и стихи, и прозу, но никаких успехов не добился до 1905 года – тогда за один из рассказов Миддлтон получил пять гиней на конкурсе газеты «Морнинг лидер». Идеалом в поэзии для него стал Г. Гейне, в прозе – Стивенсон, Дж. Барри и Эндрю Лэнг.
собрание "Новой богемы" — угадайте, кто эти люди...
Именно тогда Миддлтон задумался о карьере профессионального писателя; ступенью к этой карьере стало его участие в клубе «Новая богема», о котором немало сказано в романе Э. Джепсона «Дом 19», а также во многих других книгах начала ХХ века. Именно здесь прозвучали лучшие стихи Миддлтона, начиная с «Последнего круиза». Увы, широкая публика их не оценила – тексты были слишком традиционны и в то же время необычны. Здесь Миддлтон высказывает свои взгляды на литературу; увы, многие его статьи будут напечатаны лишь посмертно; то, что написал он о Стивенсоне и Честертоне, об иллюзорной детскости «Острова сокровищ» и ужасах «Человека, который был Четвергом» — далеко опередило свое время.
Журнальные заработки, на которые жил Миддлтон с 1907 года, были случайными – иногда он получал неплохие деньги, иногда жил впроголодь. В 1908 году он впервые влюбился – все избранницы Миддлтона были обычными, весьма посредственными барышнями, которых он наделял неземными совершенствами.
Миддлтон в 20 лет Карикатура на Миддлтона
И все это время Миддлтон писал. Генри Сэведж, его биограф, построил свою книгу на анализе стихов Миддлтона; книжные публикации этих текстов состоялись вскоре после смерти сочинителя. Конечно, «любовная лирика» Миддлтона сейчас кажется устаревшей; этого, впрочем, не случилось с прозаическими сочинениями. «Продавец гробов» в конце 20-х был перепечатан в «Вейрд тэйлз». На страницах журнала этот рассказ был исключительно уместен. Но многие рассказы последних лет связаны с прогрессирующей болезнью – невралгией, от которой Миддлтон тщетно пытался излечиться.
Его герои находят спасение от ужасов окружающего мира в реальности сновидений. Наиболее типичный пример таких сновидческих фантазий – опубликованный на русском рассказ «Дети Луны». Можно также упомянуть «Птицу в саду» и «На Брайтон-роуд». В этом шедевре речь идет о цепи реинкарнаций, но ничего менее похожего на ориентальную фантазию и вообразить себе нельзя.
Многие рассказы Миддлтона, даже юмористические, теснейшим образом связаны с развитием литературы ужасов. Достаточно прочитать «Удивительные иероглифы» (рассказ был напечатан лишь в 1933 году, но Миддлтон не раз читал его самым разным лицам), чтобы понять, кто подсказал Артуру Мейчену идею «Сияющей пирамиды». А история под названием «Поворот не туда» исключительно занимательна с точки зрения развития жанра триллера; триллеры в дальнейшем сочиняли многие члены клуба «Новая богема».
Миддлтон продолжал странствовать: в 1910 году он вернулся в родительский дом, потом вторично отправился в Брюссель. Здесь и произошла трагедия: измученный непониманием, разочарованный в жизни и в любви, нищий писатель покончил с собой, воспользовавшись выписанным от невралгии хлороформом.
Успех пришел к Миддлтону слишком поздно – его начали печатать за океаном, но первые чеки пришли через неделю после смерти. Это был гонорар за «Корабль-призрак» — рассказ, навеянный бельгийскими впечатлениями. Появились некрологи, в том числе в «Таймс», трогательные воспоминания известных сочинителей. Двадцать рассказов составили сборник «Корабль-призрак»; здесь интересны не только склонность к демонизации «реального мира» и экстатические описания мира грез, но и отклики Миддлтона на сочинения Б. Шоу и Д. Голсуорси (злая пародия на «Синюю птицу» Метерлинка будет напечатана посмертно). В сборник «Монологи» вошли эссе Миддлтона, особый интерес представляют тексты о снах и видениях, а также об английском декадансе. После этого многим показалось, что о Миддлтоне позабудут – но постоянные перепечатки его лучших рассказов показали, что прогнозы не оправдываются. В 1933-м Госворт и Джепсон составили книгу «Клоун и другие рассказы», где собрали множество неопубликованных текстов, в том числе в жанре хоррора и мистики. Но и это был еще не конец: на основе заметок Миддлтона Джепсон дописал ряд рассказов (так сказать, предвосхитив посмертное сотрудничество Лавкрафта и Дерлета), они печатались в середине 30-х годов. Среди них много текстов, посвященных насилию над женщинами. Но в честь дня 8 марта, думается, стоит представить замечательного писателя по-иному. И вот рассказик совсем не про убийство женщины… Называется он «Как стать мужчиной» и демонстрирует все особенности авторской манеры повествования. Напоминаю, что собрание прозы Миддлтона сейчас в работе и должно появиться в серии «Книга чудес». Практически все вышеназванные тексты в книгу войдут.
Итак,
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
Как стать мужчиной
Он был мелким нескладным клерком; отправившись ночью на Воксхолл-стейшн, он сбился с дороги и теперь робко бродил по одинаково грязным и незнакомым улицам. Клерк боялся, что опоздал на последний поезд, но когда к нему приблизился какой-то человек — он испугался и не спросил дорогу. Он подумал, что незнакомец может оказаться вором. А еще клерк понял, что дождь промочил насквозь его единственное пальто, и мысль об этом сделала клерка несчастным. Почему он не отправился на Ватерлоо, как предлагал Мюррей? Почему он отказался от предложенного зонтика? Почему нигде нет полисменов? Он с облегчением заметил, что дома, стоявшие вокруг, выглядели все лучше. Они становились больше и казались более респектабельными; клерк надеялся, что приближается к одной из центральных улиц.
Внезапно он заметил, что в одном из окон на первом этаже горит свет; когда он приблизился к этому дому – дверь распахнулась и на улицу выглянула женщина, которая внимательно осмотрела прохожего.
Симмондс успокоился, завидев ее – он не боялся женщин. Он был еще очень молод.
— Вы не могли бы подсказать мне, как пройти к Воксхолл-стейшн, мисс, — спросил он, приподняв шляпу и стараясь демонстрировать хорошие манеры.
Женщина все так же внимательно разглядывала его.
— Вы студент-медик? – решительно спросила она.
Симмондс был поражен тем, что перед ним леди, притом весьма приятная на вид, и ее вопрос застиг клерка врасплох.
— Студент-медик? – глупо переспросил он.
— Нет, вижу, что нет, — сказала женщина; Симмондс увидел, что она наморщила брови, пытаясь поскорее что-то придумать.
— Если я могу быть чем-то полезен… — величественно произнес он, подражая героям романов.
Леди мгновенно приняла решение.
— О да, вы можете помочь, — воскликнула она. – Мне необходима помощь. – И она сделала шаг в сторону, чтобы он мог войти в дом.
Симмондс заколебался; он уже готов был сбежать, но какой-то инстинкт, которого он не мог понять, заставил его принять приглашение; клерк вошел за женщиной в холл и остановился под газовой горелкой; женщина в это время заперла за ним дверь. Теперь Симмондс убедился, что имеет дело с леди: на пальцах у нее было множество колец и платье было просто великолепным, хотя спереди на нем расплылось огромное пятно. Дама, в свою очередь, отошла от двери и с сомнением оглядела гостя; пауза затянулась, и молчание показалось клерку пугающим.
— Это наверху, — сказала дама; она зашагала к лестнице, и гостю оставалось только последовать за хозяйкой.
Симмондс заколебался, но отступать ему не хотелось; вдобавок пришлось бы признаться, что ему страшно. В конце концов он поднялся по лестнице и увидел, что дама ждет его на площадке, положив руку на дверную ручку. Когда он приблизился, дама отворила дверь и наполовину ввела, наполовину втолкнула его в комнату.
— Сюда! – сказала она. – Сюда!
Симмондс осмотрелся – и испугался до полусмерти.
Судя по обстановке, это была гостиная; помещение освещала одна-единственная газовая горелка, которая издавала страшное шипение. Возле нее на полу стоял маленький чемодан, и на краю его сидел человек – точнее, тело человека, которому перерезали горло. На мертвеце не было ни пиджака, ни жилета, а белая рубашка была залита свежей кровью.
Симмондс с трудом подавил тошноту – а дама с интересом смотрела на своего гостя.
— И что вы собираетесь делать? – спросила она, когда клерк слегка оправился.
Он почти не слышал ее; он ничего не слышал, кроме шипения газа, вырывавшегося из горелки; и этот звук беспокоил Симмондса.
— Он мертв? – прошептал клерк.
— Мертв, — повторила женщина. – Мертв! – Она сделала шаг в сторону гостя, но он отпрянул при ее приближении. На платье дамы была кровь.
— Вы должны мне помочь, — решительно заявила женщина. – Вы должны! Должны! Я не могу засунуть это в ящик. Я пыталась снова и снова, но не смогла. Вы должны мне помочь это разрезать. Потом можете поцеловать меня. Потом – все что угодно.
Симмондс молча смотрел на нее. Он никогда никого не целовал, кроме матери – и это было очень давно. Он думал, что особого удовольствия не испытает. По правде сказать, ему идея не слишком понравилась. И еще эта женщина… Конечно, в конторе он слышал разные истории, весьма вульгарные истории. Он и сам их рассказывал. Но он никогда не думал о том, чтобы поцеловать женщину. И все же – а это важно – ее губы казались теплыми. Кажется, другим людям это нравится… Возможно…
— Все что угодно – потом, — заученно повторила она, глядя на клерка.
Симмондс почувствовал слабое возбуждение; ему как будто захотелось поцеловать эти теплые губы; захотелось попробовать… Он понял, что смотрит на тело без прежнего ужаса. Он подумал, что будет не так уж и неприятно разрезать это мертвое тело острым ножом. Ему показалось, что он сможет разрубить труп.
— Давайте же! – сказала женщина, показывая гостю полдюжины ножей. – Вы ведь сделаете это, не так ли – ради меня?
Она неожиданно наклонилась к Симмондсу и поцеловала его в губы.
Что ж, все это ерунда – все на свете ерунда… И в следующее мгновение клерк понял, что мир для него изменился раз и навсегда. Губы коснулись его лишь на долю секунды – легко, как дуновение ветра. А что будет, если он прижмет свои губы к ее губам? Если укусит их до крови? Если крепко обнимет женщину? Он посмотрел на нее совершенно иначе, и она поняла смысл его взгляда.
— Потом, — сказала она. – Потом.
Он подхватил один из ножей и приблизился к телу.
— Я испачкаю одежду, — запинаясь, проговорил он.
— Так снимите ее, — ответила женщина. – Боже, какой наивный… — Он зарделся от смущения.
Она быстро удалилась за занавески в смежное помещение и принесла ему какую-то одежду, которую тотчас бросила к ногам гостя.
— Это можно испачкать, — сказала она. – Одежда ему больше не понадобится. – Увидев, что Симмондс все еще медлит, леди добавила: — Все в порядке, я не смотрю.
Она отвернулась от клерка, который переоделся в костюм мертвеца. Обернувшись, женщина пережила настоящее потрясение.
Разобравшись с одеждой, Симмондс взял нож и принялся за дело – сначала осторожно, потом решительно. То и дело он оборачивался и смотрел на женщину – и один вид ее губ заставлял его трепетать. Но через некоторое время ужас, порожденный прикосновением к холодным кускам мертвой плоти, стал сильнее, чем страсть; и Симмондс работал механически, хотя и по-прежнему упрямо, не думая о том, зачем он все это делает. Он хотел справиться с делом как можно скорее. Еще, еще – и все было позади.
Ножи оказались тупыми, анатомии он не знал, и к тому времени, как работа подошла к концу и крышка чемодана захлопнулась, сквозь шторы пробились первые слабые лучи света. Он сделал дело и поднялся. Он почти забыл о женщине, о своей одежде и о том, что его лицо и руки залиты кровью.
Он чему-то радовался. Чему? – Он не понимал. Он очень устал и чувствовал себя немыслимо дряхлым.
В комнате он увидел женщину – как будто в тумане; она стояла и странно смотрела на него. И было что-то еще – что же?
Она распахнула объятия и крикнула ему из немыслимой дали:
— Иди же!
И когда раздались эти слова, как будто прорвалась какая-то преграда – и горячая кровь потекла по его венам.
Это была она. Женщина! Женщина!
Он бросился вперед, сдерживая рвущиеся рыдания, он сжал женщину в своих объятиях и коснулся губами ее страстного лица; так он стал мужчиной.
В общем, да… Представительниц прекрасного пола поздравляю с праздником. Очередной рассказ про очередное убийство очередной женщины я, кстати, сегодня перевел. Жена на меня смотрела как-то недобро… Пойду, что ли, подарок готовить.
ПС: Следующий забытый классик будет тоже очень "веселый". А потом будем раскрывать карты...
В ближайшее время я хотел бы представить некоторые материале о забытом классике "weird tale" Ричарде Миддлтоне, авторе небольшого числа рассказов и стихотворений. Тем не менее Миддлтон оставил значительный след в литературе рубежа веков — Артур Мэйчен, Эдгар Джепсон и Джон Госворт ставили его творчество очень высоко. В память о Миддлтоне было издано несколько книг. Но лучший памятник ему и его творчеству — посмертные собрания произведений. Первое из них — "Корабль-призрак" — вышло с предисловием Артура Мэйчена, которое и приводится далее.
***
На днях я сказал другу: «Я только что прочитал корректуру сборника рассказов, написанных человеком по имени Ричард Миддлтон. Он уже умер. Это – необычная книга, и все тексты, включенные в нее, отличаются весьма любопытными и уникальными особенностями. По-моему, это – просто великолепная работа».
Все было бы так просто, если бы вся деятельность автора предисловия ограничивалась таким прямым, честным и откровенным выражением собственного мнения; к сожалению, все обстоит не так. Большинству из нас, счастливейшим людям в мире, вполне достаточно сказать: «мне это нравится» или «мне это не нравится», и все; критику постоянно приходится отвечать на вопрос "почему? " И так, мне кажется, вот к чему сводится моя задача в данном конкретном случае: сообщить, почему мне нравится этот сборник рассказов.
Я думаю, что отыскал намек на правильный ответ в двух из этих историй. Одна называется "История Книги», вторая — "Биография Сверхчеловека". Обе они — скорее эссе, а не рассказы, хотя по форме и кажутся рассказами. Первый текст посвящен печальному недоумению успешного романиста, который чувствует, что в конечном итоге его огромный труд оказался совершенно никчемным.
«Он не мог не заметить, что Лондон открыл секрет, превративший его интеллектуальную жизнь в пытку. Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий, сам Лондон был чем-то большим, нежели запутанное переплетение улиц, а небеса наверху были чем-то большим, нежели место расположения отдельных звезд. И какова же была эта тайна, превращавшая слова в книгу, здания в города, а подвижные и ограниченные звезды — в неизменную и безграничную вселенную?»
Из «Биографии Сверхчеловека» я процитирую один поразительный фрагмент: «Наделенный интеллектом большой аналитической и разрушительной силы, он был почти полностью лишен воображения, и поэтому не мог в своей работе достичь того уровня, на котором противоречивые элементы его характера могли бы слиться в гармоническом единстве. Мгновенные приступы зависти, гнева и тщеславия сплавлялись в тигле его души – а он оставался все тем же. Ему недоставало волшебной палочки, и результаты его труда никогда не могли превзойти изначальный замысел».
Теперь сравните две фразы: «Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий»; "Мгновенные приступы зависти, гнева и тщеславия сплавлялись в тигле его души – а он оставался все тем же. Ему недоставало волшебной палочки…» Я думаю, что эти фрагменты позволяют мне ответить на вопрос "почему"; они содержат намек на разгадку странного очарования, которым наделен "Корабль-призрак".
Эта книга вызывает восхищение, потому что это она содержательна, потому что она не является простой суммой слов и фактов, наблюдений и случаев, она вызывает восхищение, потому что ее «материя» не вышла из тигля неизменной. Напротив, смешение случаев и впечатлений, которые выпали на долю автора, разумеется, попало в атанор искусства, в ту печь философов, которая, как говорят, управляется высшей мудростью. В очаге исчезла медь, из него извлекли золото.
Эта аналогия с алхимическим процессом, которую предложил сам Ричард Миддлтон – одна из прекраснейших, в наибольшей мере подходящих для нашей цели; но есть и много других аналогий. Сравнение с "волшебной палочкой" кажется почти таким же точным; указав ею на что-то уродливое и незначительное, мы превращаем его в нечто прекрасное и существенное. «Что-то уродливое»; может быть, нам следует сказать – что-то бесформенное, обретающее форму! В конце концов, латинский словарь торжественно провозглашает, что "красота" — одно из значений слова "форма", и здесь мы удаляемся от алхимии и волшебной палочки, мы возвращаемся к мысли из первого процитированного фрагмента: "Улицы были чем-то большим, нежели простая сумма зданий". Загадка разгадана; головоломка – думаю, это назовут именно так – благополучно собрана. В одной коробке лежат неровные и несимметричные детали, сами по себе они нелепы, бессмысленны и вызывают раздражение хотя бы из-за отсутствия смысла: а теперь мы видим, что все части чудесным образом совмещаются; и тогда появляется одна картина и одна цель.
Но первое, что необходимо для достижения этой цели – признать, что тайна существует. Есть много людей, которые проживают жизнь, убежденные, что загадок вообще нет; только во младенчестве и в примитивном детстве были распространены тщетные мечтания о цельном полотне, которое будет сотворено из разнородных фрагментов. Такой картины никогда не было и никогда не будет — говорят эти люди, — все, что нам нужно делать: брать детали из коробки, рассматривать их и убирать обратно. Или, возвращаясь к превосходному примеру Ричарда Миддлтона: нет никакого Лондона, есть только здания. Ни один человек не видел Лондона как такового; самое слово (оно имеет значение "форт на озере") бессмысленно; глазам человека не открывалось ничего, кроме множества зданий; ясно, что этот "Лондон" — такое же мифическое, чудовищное и нелепое понятие, как и многие другие, ему подобные. Что ж, люди, которые говорят подобное, несомненно, являются в наш мир ради достижения некой важной, но неведомой цели; но они не могут писать настоящих книг. Ричард Миддлтон знал, что тайна существует; иными словами: вселенная — великая тайна. Это осознание — источник очарования "Корабля-Призрака".
Я сравнил это ортодоксальное представление о жизни и вселенной с прекрасным художественным представлением, которое ведет к решению загадки; но аналогия не вполне точна. Поскольку, если вы купите головоломку в коробке на Хэймаркете, вы отвезете ее домой и начнете соединять фрагменты. Рано или поздно тяжелый труд будет закончен, трудности будут преодолены: вся картина откроется вам. Да, тяжелый труд подойдет к концу, но с ним закончится и развлечение; слишком мало удовольствия в том, чтобы добиваться цели снова и снова. И вот в чем ограниченность предметов, которые продаются во всех магазинах нашего мира: великая головоломка никогда не решается окончательно. Мы обнаруживаем изумительные подсказки, мы соединяем одну линию за другой и наши сердца бьются в предвкушении великого достижения; мы следуем по определенному пути и знаем, основываясь на точных признаках и указаниях, что не ошибаемся, что мы на верной дороге; у нас есть схемы, на которых написано: "здесь водоемы", "вот — пустое место", "здесь возвышается холм"; по мере путешествия мы убеждаемся в точности этой карты. Но, к счастью, по природе вещей, мы никогда не сможем собрать всю картину, мы никогда не сумеем восстановить точное звучание Утраченного Слова, мы никогда не сможем сказать: "Вот — конец странствия". Человек так сотворен, что высочайшее наслаждение рождается от созерцания тайны, и кроме случаев его собственного ужасного и неукротимого безумия, тайна остается с ним всегда; она парит в его душе, оставаясь источником бесконечной радости.
И следовательно, осознание этой тайны, воплощенное в формах искусства, выражается обычно (или всегда) в символах, во фрагментах, выступающих вместо целого. Время от времени, как в случае с Данте, как в случае с великим циклом произведений о Св. Граале, у нас возникает ощущение завершенности. С видением Ангельской Розы и предположением, что Любовь движет солнце и светила, связан католический взгляд на вещи; и нечто подобное происходит, когда мы читаем перевод «Галахада». Однако Роза и Грааль — всего лишь символы вечных истин, а не сами истины; и в дни нашей зрелости, когда мы обрели ловкость – ловкость Ученой Свиньи – не так уж часто случается отыскать самые смутные или искаженные указания на вещи, которые действительно существуют. Есть истинное очарование истинного романа в «Дон-Кихоте» — для тех, кто может чувствовать; но это очарование представлено в форме пародии и бурлеска; то же касается необычайной фантазии «Корабль-призрак», которая дала название этому сборнику рассказов. Разберите эту историю на части, проанализируйте; вы изумитесь ее ужасной нелепости: призрачный галеон, внезапно выброшенный бурей на грядки с репой в Фэрфилде, небольшая деревня близ Портсмутской дороги на полпути между Лондоном и морем; фермер, сожалеющий о потере огромного количества репы; капитан сверхъестественного судна, признающий справедливость требований и швыряющий большую золотую брошь хозяину участка в возмещение долга; прискорбный факт, что все приличные деревенские призраки начали бесчинствовать вместе с капитаном Бартоломью Робертсом; визит пастора и его благоразумные увещевания, обращенные к капитану… Просто безумие, скажете вы?
Да; но странная вещь — несмотря на все шутливые приемы и злоключения, свойственные низкой комедии, Дон-Кихот покидает нас, осиянный светом величия; так же и корабль-призрак Ричарда Миддлтона плывет под парусами, становится на якорь и вновь уплывает в неземном огне; и ром капитана Бартоломью, который был подобен кипящему маслу, меду и огню для смертных, испивших его, стал для меня одним из nobilium poculorum рассказа. А потом корабль покидал деревню и уплывал прочь во время великой бури — в какие непостижимые моря духа!
«Ветер, который выл снаружи, как разъяренный пес, внезапно стал таким же мелодичным, как спетый мальчиками рождественский гимн.
Мы подошли к двери, и ветер распахнул ее с такой силой, что ручка врезалась прямо в штукатурку. Но в то время мы не задумывались о подобных вещах; ведь над нашими головами, очень легко паря среди звезд, мчался корабль, который провел лето на помещичьем поле. Иллюминаторы ярко светились, с палубы доносились пение и музыка. "Он ушел", помещик старался перекричать шторм, "и забрал с собой половину деревни!" Я мог только кивнуть в ответ, поскольку легкие мои не были подобны кожаным мехам».
Я торжественно заявляю, что не променял бы эту короткую, безумную, очаровательную фантазию на множество приличных романов, которые провозглашают в подобающих формах бесспорную истину: на Портсмутской дороге есть мильные столбы.
облако тэгов
